Фэнтези - Юрий Никитин

Святой грааль (1-3 книги)

     Юрий Никитин.
     Святой Грааль (книги 1-3)

   1. Святой Грааль
   2. Стоунхендж
   3. Откровение


      * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

     Глава 1

     Над бесконечным оранжевым миром висело  знойное  сарацинское  солнце.
Высоко в синеве застыл прибитый к небесной тверди  едва  видимый  с  земли
орел. Раскаленный воздух колыхался прозрачными волнами.
     По широкой  утоптанной  дороге  ехал,  держа  направление  на  север,
огромный рыцарь на тяжелом черном жеребце. Над железными доспехами дрожали
струйки перегретого  воздуха,  по  открытому  лицу  бежали  ручейки  пота.
Голубые как небо глаза, невиданные  здесь  до  прихода  франков,  смотрели
вызывающе. Рыцарь словно искал повод,  чтобы  бросить  ладонь  в  железной
перчатке на рукоять длинного меча.
     Огромный жеребец шел ровным шагом, рассчитанным  на  долгое  одоление
дороги. На твердой будто камень земле,  утоптанной  миллионами  конских  и
человеческих ног, оставались оттиски  копыт  размером  с  тарелку.  Поверх
доспехов с плеч  рыцаря  спадал  белый  плащ  с  искусно  вышитым  красным
крестом. Слева у бедра покачивался треугольный щит с драконами,  львами  и
медведями, слегка помятый, справа у седла  приторочен  огромный  двуручный
меч с вытертой до блеска железной рукоятью. Сзади вздувался небольшой  тюк
с походными мелочами.
     В  правой  руке  крестоносец  держал  острием  вверх  длинное  копье.
Блестящее лезвие отливало оранжевым, словно на кончике  копья  рыцарь  вез
раскаленный слиток металла. Конь ступал тяжело, угрюмо косил  на  всадника
огненным глазом. Рыцарь вместе с конем  казались  ожившей  статуей,  каких
много осталось от языческих времен на площадях Рима.
     Солнце слепило глаза, воздух словно поднимался из  адовой  печи,  где
суждено гореть всем неверным и грешникам. В стороне  от  дороги  --  кучка
жалких деревьев, в редкой тени лежат люди в цветных пестрых халатах. Троим
тени не хватило, из-под телеги торчат голые ноги. Буйволы,  отыскав  лужу,
слывшую здесь озером, неподвижно застыли в самой  середине,  как  огромные
валуны, выставив морды из жидкой грязи.
     Рыцарь проехал мимо рощи и бровью не повел. Крестоносцу, сэру  Томасу
Мальтону из Гисленда, герою  взятия  Иерусалима,  не  пристало  выказывать
слабость на глазах побежденных.
     Конь ступал медленно, дорога тянулась пустынная, лишь к полудню Томас
догнал хоть что-то живое -- вереницу паломников. Пешие бредут  не  отрывая
глаз от  земли,  в  лохмотьях,  изможденные.  Томас  потихоньку  прошептал
благодарственную молитву Пречистой Деве, что сотворен рыцарем: на них даже
плащи гаже тряпок, о которые вытирают ноги.
     Они брели, покрытые серой дорожной пылью, загребая  усталыми  ногами,
стоптанная обувь волочилась, распадаясь на глазах. Все до  одного  похожие
не то на огородные пугала, не то на скелеты в плащах с  капюшонами.  Томас
закашлялся от поднятой пыли, поспешно пустил коня вперед. Ни один даже  не
взглянул на великолепного рыцаря. Навидались в Святой земле, как, впрочем,
и рыцарь повидал всяких странников, паломников, одержимых.
     Впереди темнела стена леса. Конь посматривал с надеждой --  прохлада,
отдых, но шагу не прибавил -- далеко.  Дорога  пролегала  через  маленькое
село, Томас поправил перевязь меча, насторожился. С той поры,  как  войско
крестоносцев огнем и мечом прошло эти края, сопротивление сарацин сломили,
но одиноким воинам лучше быть настороже, если не хотят встретить рассвет с
перерезанным горлом: край здесь все еще дикий.
     Томас с железным стуком  опустил  забрало,  цепко  посматривал  через
узкую прорезь стального шлема. Не  до  красот,  сейчас  он  видел  плоские
глиняные  крыши,  откуда  горячие  головы  могут  метнуть  копье,  высокие
кудрявые чинары, где легко затаится лучник...
     Впереди слышался злобный лай собак, рычание. Конь  всхрапнул,  прижал
уши, но с ходу не сбился. Выехав на околицу, Томас увидел в десятке  шагов
впереди свору тощих псов -- наскакивали на бредущего странника, хватали за
лохмотья, за ноги. Из-за глиняного забора в чужака летели  палки  и  комья
сухой земли. Странник даже не отмахивался толстым  посохом  --  еле  брел,
шатался, на ногах темнела корка запекшейся крови, но на икре уже виднелась
свежая  алая  струйка.  Псы,  почуяв  кровь,  наскакивали  яростнее,  один
подпрыгнул и вцепился в спину несчастного.
     Заслышав тяжелое буханье копыт, псы зарычали громче,  один  попытался
ухватить жеребца за  ногу.  Томас  ударил  концом  древка,  пес  с  визгом
отпрыгнул. Над забором появились кудрявые головы сарацинских детей,  камни
и палки полетели теперь в  Томаса.  Псы  окружили  всадника,  напрыгивали,
рычали -- вот-вот набросятся разом. Конь тревожно всхрапнул, Томас натянул
поводья, чтобы тот не понесся в страхе. Развернув копье, он ловко  пронзил
пса, стряхнул на землю  окровавленную  воющую  жертву,  ударил  по  хребту
другого.
     Первый пес полз в пыли, за  ним  волочились  кишки,  оставляя  мокрый
след. Псы сгрудились вокруг, один лизнул кровь, и вдруг все набросились на
раненого. Из сцепившегося  клубка  полетела  шерсть,  послышался  смертный
визг.
     Странник оперся о посох, капюшон скрывал лицо, Томас  слышал  хриплое
дыхание, словно работали прохудившиеся кузнечные мехи.
     -- Хватайся за стремя, --  велел  Томас  брезгливо.--  Псы  озверели.
Раздерут!
     Паломник ответил сиплым прерывающимся голосом:
     -- Пусть милость... на тебя... добрый рыцарь...
     Из рваного рукава выползла рука скелета, такой она показалась Томасу.
Конь брезгливо фыркнул: от странника дурно пахло. Томас едва удержал коня,
тот  рвался  пойти  рысью.  Паломник  тащился  рядом,  почти  повиснув  на
стремени, изодранный плащ, явно с чужого плеча, висел на нем хуже, чем  на
огородном пугале.
     За селом странник отпустил стремя, без  сил  повалился  в  пыль.  Его
широко раскрытый рот жадно хватал  воздух.  Глаза  запали,  губы  бледные,
бескровные, в груди завывало, как в трубе камина в ветреную зимнюю ночь.
     -- Спаси Бог...
     -- Лаудетур Езус Кристос, -- буркнул Томас благочестиво.
     Конь торопливо пошел рысью, лишь когда чужак остался  далеко  позади,
перешел на прежний тяжелый шаг.
     Лес постепенно приближался.  Солнце  начало  клониться  к  закату  --
красное, раскаленное, как горящая заготовка меча на наковальне. Воздух был
настолько сухой, что царапал горло. Томас давно хотел есть, тело  ныло  от
усталости, а конь спотыкался все чаще.
     Дорога, завидев лес, уже не виляла, а неслась к спасительной  тени  и
зелени, где мог быть ручей,  со  всех  ног.  Томас  подъехал  к  ближайшим
деревьям, ветви закрыли от палящего солнца, плечи сами расправились, спина
выпрямилась.  Конь  коротко  заржал,  затрусил  по  узкой  дорожке   между
огромными кряжистыми деревьями. Томас узнал дуб, граб и вяз, остальные  --
гадкие  сарацинские,  которых  Пречистая   Дева   не   допустила   в   его
благословенную Британию.
     -- Сейчас отдохнем, -- успокоил Томас торопливо.-- В  такой  роще  да
без ключа? Я всей рыцарской душой аки алчущий лев чую прохладу!
     Впереди кусты затрещали. На  дорогу  вывалился  как  огромный  кабан,
крупный приземистый латник -- в  блестящем  шлеме,  нагрудном  панцире  на
кожаной куртке грязного цвета. Латник был широк  в  плечах,  кривоног.  На
поясе широкий кинжал, в обеих  руках  незнакомец  держал  огромный  боевой
топор.
     Глаза разбойника были насмешливыми, а голос зычным:
     -- Рыцарь, да еще на боевом коне!.. Такие без  золотишка  в  путь  не
пускаются. Верно, доблестный сэр?
     Из кустов справа и слева выпрыгнули еще трое: оборванные, лохматые, с
озлобленными лицами. Эти были в сарацинской  одежде,  в  чалмах,  худые  и
смуглые, в руках сжимали кривые узкие мечи, острые с одного края, здесь их
называли саблями. Все не спускали настороженных глаз с  рыцаря,  но  Томас
держал в поле зрения лишь латника, явно удравшего солдата из великой армии
крестоносцев -- тяжелого, с толстыми руками, топор как  колун  --  опаснее
легких сабель.
     Сарацин бросил на ломаном языке франков:
     -- Серебро тоже... хорошо.
     Вожак довольно крякнул:
     -- Значит, обдерем как каштан. Эй, рыцарь! Есть  редкий  случай  уйти
без драки.
     Томас натянул повод, не доехав до вожака шагов пяти. Тот  подобрался,
глаза не отрывались от рук рыцаря.  Трое  разбойников  начали  заходить  с
боков.
     -- Что же, идите без драки, -- согласился Томас.
     Вожак показал в ухмылке желтые кривые зубы:
     -- Уходи ты. Оставь все и уходи.
     -- Меня не просто взять, -- ответил Томас напряженно.--  Я  воевал  в
Святой земле, перебил сотни сарацин...
     -- Видать, в Британии забоялся  крепких  кулаков?  --  спросил  вожак
насмешливо.-- Или ты немец? Слезай с коня! Быстрее, а то поможем.
     Томас оглядел надменно всех четверых,  нарочито  замедленно  подобрал
поводья. Мысли метались лихорадочно, он благословил Пресвятую Деву, что не
позволила снять доспехи, несмотря на проклятую жару, явно посланную  самим
Сатаной из ада.
     -- Я проехал через земли сарацин, -- ответил он высокомерно.-- Проеду
и здесь!
     Латник вскинул топор, Томас пустил коня влево, выдернув тяжелый меч и
обрушил, держа одной рукой. Древко топора хрустнуло, как соломинка, латник
шарахнулся в сторону, но запоздал... Рукоять  меча  вздрогнула  в  пальцах
Томаса, жутко звякнуло. На землю шлепнулась срубленная по плечо рука,  все
еще сжимающая обломок.
     Разбойник  страшно  закричал.  Томас  быстро  повернул  щит   вправо,
грохнуло, рука онемела от удара в самую  середину  щита.  Копье  и  дротик
разбойников упали на землю. Конь сделал  два  гигантских  прыжка,  впереди
была чистая дорога, блеснул ручей...
     Тяжелое грохнулось на плечи, сильные руки ухватили  за  горло.  Томас
покачнулся, ощутил, что падает. В последний миг заученно выдернул ноги  из
стремян, успел перехватить чужую руку, извернулся  и  упал  на  противника
сверху. Томас весил сто девяносто фунтов, с доспехами -- двести пятьдесят:
разбойник охнул, изо рта брызнула кровь. Томас приподнялся, услышал  топот
набегающих ног, упал набок, а в грудь  оглушенного  разбойника  с  хрустом
вонзилось короткое копье.
     Томас  поднялся,  все  еще  оглушенный   падением,   поправил   шлем,
надвинувшийся на глаза. Успел услышать частое дыхание, сзади шарахнуло  по
голове. Оглушенный, он повернулся, смутно увидел гигантского человека. Тот
размахнулся снова -- широко, страшно. Томас вдруг сообразил, что  в  руках
не чувствует ни меча, ни надежной тяжести щита. Прыгнул в  сторону,  но  в
голове гудело, в  тяжелых  доспехах  не  распрыгаешься  --  страшный  удар
заморозил плечо, хрустнуло -- то ли кость, то ли булатная пластина.
     Разбойник замахнулся снова, уже для последнего сокрушающего удара.  В
голове  чуть  прояснилось,  противник  Томаса  оказался  не  гигантом,   а
оскаленным сарацином -- маленьким, черным и очень злым.  В  руках  у  него
вместо острой сабли, бесполезной в бою с покрытым доспехами  рыцарем,  был
боевой топор с узким, как клюв, лезвием. Он поспешно наступал  на  Томаса,
не давая прийти в себя, обрушил град поспешных ударов. Томас  отодвигался,
закрывался руками, локтями.  Голова  прояснялась,  силы  возвращались,  но
доспехи трещали под жестокими ударами!
     Томас все еще выбирал момент,  когда  вдруг  под  ноги  сзади  что-то
толкнуло. Он взмахнул руками, пытаясь удержаться. Сарацин с воплем прыгнул
вперед, замахнулся, целясь в лицо. Томас поспешно упал  на  спину,  увидел
жуткий блеск железа. Рядом просвистел топор,  Томас  перехватил  на  лету,
почувствовал сильный удар, удержал, откатился, под  ним  звякнуло,  пальцы
наткнулись на огромный топор вожака, теперь  с  коротким  древком,  как  у
молота Тора.
     Он успел подняться на колени. Разбойник с силой ударил в  бок,  Томас
замер от острой боли. Разбойник люто орал, глаза выкатил, брызгал слюной и
все норовил достать острым топором в лицо, где из узкой  прорези  смотрели
ненавистные ярко-синие глаза, словно безоблачное небо просвечивало  сквозь
череп франка.
     Томас ухватил топор левой рукой, правая бессильно висела, шагнул  под
новый удар. В боку растекалось горячим,  от  боли  перекосило.  Он  принял
лезвие  легкого  топора  на  локоть,  сцепил  зубы  от  новой   боли,   но
одновременно с ударом сарацина обрушил свой топор.
     Стальное широкое лезвие разрубило голову  сарацина  до  зубов.  Крови
выплеснулось столько, словно в закрашенную закатом лужу  бросили  огромный
камень.
     Томас выронил топор, побрел по дороге. Его  шатало,  толстые  деревья
извивались как змеи, но Томас уже видел  своего  умного  коня.  Тот  знал,
хозяин не задержится надолго -- торопливо объедал свежие листики с кустов,
щипал траву.
     С великим трудом Томас  поднял  с  земли  щит  и  меч  --  неимоверно
тяжелые, пошел, волоча за собой. Стальной доспех в боку был проломлен,  из
трещины сочилась алая струйка. Но  еще  больше  крови,  Томас  чувствовал,
растекалось под доспехами. Вязаная рубашка промокла, в сапоге хлюпало.
     Жеребец оторвался от листьев, готовый сразу в  галоп,  однако  хозяин
лишь вцепился обеими  руками  в  седло,  застыл.  Конь  фыркнул,  повернул
голову, удивленно обнюхал Томаса. В глазах  у  рыцаря  темнело  от  потери
крови, он с усилием повесил меч на седельный крюк,  зацепил  щит.  Пытался
взобраться в седло, но сил не было. Но, видимо, как-то вскарабкался, ибо в
забытьи видел,  как  двигались  навстречу  зеленые  ветки,  потом  темнота
поглотила весь свет.
     Очнулся от холода. По лицу ползли, щекоча  кожу,  холодные  капли,  а
когда открыл  глаза,  увидел  лишь  серую  пелену.  Шевельнуться  не  мог,
застонал, с удивлением прислушался к своему слабому сиплому голосу.
     Чьи-то пальцы  коснулись  лица,  серый  занавес  исчез.  Томас  успел
увидеть исчезающую мокрую тряпку. Сверху нависло  худое  изнуренное  лицо,
больше похожее на череп, обтянутый  сухой  кожей.  Человек  был  мертвенно
бледен, крупные скулы выпячивались так резко, что кожа вот-вот  прорвется.
Томас ощутил мурашки между лопаток, а череп произнес скрипучим голосом:
     -- Боги не зовут тебя, рыцарь.
     Томас перевел взгляд на костлявые  пальцы,  что  еще  держали  мокрую
тряпку. За спиной паломника на сучьях чешуйчатого дуба  висели  меч,  щит,
кинжал, а доспехи лежали бесформенной  грудой.  Ветер  шевелил  волосы  на
груди Томаса, и он наконец обнаружил, что лежит на куче  веток  обнаженным
до пояса. Живот плотно стягивают чистые полосы ткани, на боку  под  тканью
чувствуются толстые прутья, там жжет, щиплет, печет.
     -- Спаси Бог, -- прошептал Томас. Губы  едва  шевелились,  получилось
"Спасибо".-- Ты кто?
     -- Калика перехожая,  --  ответил  паломник.  Голос  его  был  сухой,
безжизненный, но могучий.
     -- Калека? -- переспросил Томас.
     -- Калика, -- ответил странник.-- Это...
     Томас пытался удержать сознание, но голос странника  истончился,  как
леденец во рту, исчез. Очнувшись много позже, нашел ту  же  серую  пелену,
догадался стащить мокрую тряпку, но тут же водрузил обратно -- лоб  горел,
словно уже колотился им о самый толстый котел у Вельзевула.
     Калика сидел возле небольшого костра, сгорбленный,  неподвижный,  как
валун. Его плащ был  под  Томасом,  и  рыцарь  содрогнулся  от  жалости  и
отвращения: калика был ужасен худобой. Скелет,  обтянутый  кожей,  кое-как
прикрытый лохмотьями. У костра калика разогрелся, оттуда шел гнусный запах
немытого тела.
     -- Как твое имя, -- спросил Томас слабым  голосом,  --  из  какой  ты
страны?
     Калика медленно, словно с усилием, повернул к нему голову. Глаза были
темными, а в зрачках блестели красноватые искры.
     -- Я родом из Руси, -- ответил он медленно.-- Меня зовут Олег. Я  был
в Святой земле, как и ты, ради подвига...
     Томас закашлялся, скривился от острой  боли  в  боку.  Он  чувствовал
ушибы, кровоподтеки: доспехи хоть и  выдержали  удары,  кроме  одного,  но
прогнулись под тяжелым разбойничьим топором...
     -- Ничего, -- утешил Томас, задыхаясь, -- в этот раз не получилось, в
чем-то другом повезет.
     Калика ответил бесцветным голосом:
     -- Получилось... Все, как я желал.
     Томас поперхнулся воздухом, от удивления даже приподнялся на  локтях,
терпя режущую боль:
     -- Святой калика, но у тебя такой вид, словно только что выпустили из
сарацинского подземелья! А до этого каждый день о твою  спину  ломали  все
прутья, что растут на землях от Нила до Евфрата!
     -- Подвиг, -- повторил калика глухо.
     Томас лег, возразил устало:
     -- Подвиг -- сразить  дракона!  Ворваться  на  горячем  коне  в  гущу
сарацинского войска,  повергнуть  сильнейших,  отнять  прапор!  Подвиг  --
спасти принцессу, а похитителя вбить по ноздри в землю...
     Он замолчал, перед глазами запрыгали черные мухи. Калика Олег молчал,
с задумчивым видом помешивал прутиком багровые  угли.  Нагнулся,  выхватил
что-то похожее на камень-голыш, перебросил с ладони на ладонь:
     -- Испек дюжину яиц. Тебе надо есть, ты иначе не умеешь.
     Томас потянул ноздрями, ощутил будоражащий запах. Вспомнил, что  ехал
к этому лесу голодный как волк, мечтал поесть, отдохнуть, полежать вот так
в тени под деревом.
     -- Ты умеешь иначе, -- ответил он, не утерпев.-- По тебе видно.
     Отшельник выгреб из огня  остальные  яйца,  пальцы  Томаса  тряслись,
когда сдирал скорлупу. Полдюжины яиц проглотил, почти не распробовал, лишь
когда в желудке приятно потяжелело, спохватился:
     -- Прости, святой калика!.. Голоден был.
     -- Просто калика, -- поправил Олег кротко.--  Бывают  святые  волхвы,
святые отшельники, наставники, но калики -- только калики.
     Он переменил рыцарю повязку,  осмотрел  рану.  От  жара  Томас  терял
сознание, в боку все еще жгло, но острая боль медленно уходила.
     --  Бог  тебе  зачтет,  --  сказал  он   неловко,   но   с   чувством
достоинства.-- Из-за меня и ты запаздываешь в свои края.
     -- Я не спешу, -- успокоил калика.-- А ты  поправляешься  быстро.  Не
терзайся, ты ничего мне не должен. Ты защитил меня от своры злых  псов,  я
лишь возвращаю долг.
     -- Тогда квиты...
     Несколько раз просыпался в жару, всякий раз сверху  нависало  крупное
лицо  с  печальными  глазами.  По  щекам  текли  холодные  капли,  на  лоб
опускалась тряпка настолько ледяная, что Томас пытался убрать, но  сил  не
было. Наконец заснул так крепко, что когда просыпался, оказывался  лишь  в
другом сне, и так несколько раз, пока наконец не увидел себя под  знакомым
дубом.
     Его одежда висела на дереве, под собой  Томас  нащупал  толстый  слой
нарубленных веток, укрытых его плащом. Отшельник сидел в трех шагах  перед
догорающим костром, равнодушно смотрел в покрывающиеся серым налетом угли.
Томас ощутил, как в желудке забеспокоилось, задергалось, взвыло.
     Олег поднял голову. В запавших  глазах  блеснули  и  погасли  красные
искорки:
     -- Очнулся?.. Рана заживает. Можешь потихоньку подниматься.
     -- Святой отец, -- проговорил  Томас  дрожащим  голосом,  --  у  меня
голодные миражи, словно я все еще иду  через  сарацинские  пески.  Чудится
жареное...
     -- Я подстрелил  кабанчика,  --  ответил  калика  безучастно.--  Тебе
религия не запрещает есть свинину?
     -- Не запрещает! -- воскликнул Томас горячо, даже  закашлялся.--  Еще
как не запрещает!
     Он приподнялся, удивился, что в самом  деле  поднялся,  лишь  в  боку
кольнуло. Олег заостренным  прутиком  раздвинул  угли,  воткнул  острие  в
плоский коричневый камень, поддел и подал Томасу. Тот схватил, сообразив ,
что это не камень, а прожаренный ломоть мяса. На  пальцы  капнуло  горячим
соком, обожгло, он помянул Сатану недобрым словом, уронил мясо  на  землю,
подхватил и, не стряхнув налипших травинок, жадно  вонзил  зубы.  Поспешно
выплюнул -- горячо, перебросил с ладони на ладонь, пожирая глазами ломоть,
истекающий соком в прокушенном месте.
     -- Чем убил? -- спросил он торопливо.-- У  меня  лука  не  было.  Лук
вообще не рыцарское оружие!
     -- Сделал, -- отмахнулся  калика.--  Палки  растут  везде,  а  вместо
тетивы я взял шнур из твоей перевязи.
     Томас  грыз  мясо,  посматривал  на  калику  с  удивлением.  Впрочем,
кабанчик  мог  оказаться  непуганым.  Или  одуревшим.  Или  уже   раненым,
умирающим.
     -- А тебе вера не мешает убивать?
     -- Почему бы? -- удивился калика.-- Нет, вера в богов никому  убивать
не мешает.
     -- В богов? -- переспросил Томас в ужасе.-- Язычник!
     Снова уронил, подхватил  с  земли,  не  замечая  хрустящих  на  зубах
песчинок и сухих стеблей травы. Калика равнодушно двинул плечами:
     -- Моя вера добрее. Никого не гоним. Поставь и Христу столб или крест
возле наших богов. Уже приняли Хорса, Симаргла, даже кельтского Тарана...
     -- Язычник!  --  повторил  Томас  с  отвращением.--  Христос  --  бог
богов!.. Он главнее всех.
     -- Поставь рядом, -- повторил калика.-- Понесут жертвы ему одному  --
оставим только его.
     -- Христос не принимает жертв.
     -- А хвалу, песнопения, курение благовонных смол?
     Томас хотел заткнуть уши, но на углях жарились сочные ломти  розового
мяса, исходили паром  и  ароматами,  калика  накалывал  прутиком,  подавал
Томасу ломти, наконец отдал и сам прутик.  Томас  кое-как  проглотил  кус,
просипел полузадушенно:
     -- Сам-то почему не ешь?.. Просвечиваешь на солнце...
     Олег с сомнением глядел на последний  ломоть  мяса,  распластавшийся,
как раздавленная черепаха среди багровых углей, задумчиво  двинул  острыми
плечами:
     -- Не знаю... Долго жил медом и акридами... Траву ел, листья. А  мясо
будит в человеке зверя.
     -- Гм... Во мне, к примеру, будит только аппетит.
     Калика растянул в подобии  усмешки  бескровные  губы,  зубы  блеснули
белые, хищные, острые, как у зверя. Он взял последний ломоть голыми руками
не  морщась,  задумчиво  покрутил  в  ладони,   помял.   Лицо   оставалось
неподвижным, но у черепа, обтянутого кожей, трудно понять выражение. Томас
даже задержал дыхание, когда калика поднес мясо к губам.  Бескровные  губы
раздвинулись, потрогали жареное мясо. Ноздри подрагивали,  вбирая  запахи.
Затем калика очень осторожно коснулся мяса зубами.
     Томас следил,  как  ел  калика,  боялся  шевельнуться.  Когда  калика
проглотил последний кусок, разжеванный так тщательно,  словно  готовил  из
него кашицу, Томас выдохнул с облегчением:
     -- Ну вот! А то медом и акридами!
     Калика  повернулся,  в  глазах  было  непонимание.  Кивнул   наконец,
просветлел:
     -- Ты не понял... Запретов на еду в моей вере нет. Это и  есть  часть
моего подвига!.. Труднее всего одолеть себя. Пост -- это власть  духа  над
телом. Я жаждал мяса с кровью, но ел  только  листья,  жаждал  женщин,  но
проводил время в  пещере...  Только  полное  воздержание  помогает  искать
Истину.
     Томас спросил разочарованно:
     -- Значит, ты еще не отказался от своей языческой веры?
     -- Власть моего духа достаточно сильна, чтобы не дать плоти задрожать
при виде мяса, обильной еды. Теперь могу есть мясо. Значит,  могу  перейти
из Малого отшельничества в Большое...
     Томас уже спал, осоловев от сытости.
     На седьмой день рыцарь попробовал влезть на  коня.  Едва  конь  пошел
шагом,  Томас  побледнел  как  смерть,  покачнулся.  Калика   едва   успел
подхватить падающего рыцаря.
     Когда Томас очнулся, он лежал под тем  же  дубом.  Весь  день  калика
кипятил в его боевом шлеме вонючую гадость из трав, корней, сбивал с берез
черные наросты, измельчал, кипятил, заставлял Томаса  пить  отвратительную
горькую смесь, в которой плавали жесткие крылья жуков и  чьи-то  когтистые
лапки.
     Томас клял Везельвула с  Астаротом,  но  пил,  ибо  в  лекарствах  не
понимал, как и положено благородному  рыцарю,  а  новому  другу  верил  на
слово.
     Калика поил настоями и отварами, умело сшибал  самодельными  стрелами
птиц. Однажды подшиб молодого  барсука.  Томас  ел,  молодая  сила  быстро
вливалась в мускулистое тело, закаленное в сражениях,  походах,  лишениях.
Он поднимался, прислушивался: рана в боку ныла, но острая боль ушла.
     -- Святой отец, когда ты мылся в последний раз?
     Олег ответил рассеянно:
     -- Месяц тому я попал под сильный ливень...
     -- Гм... А где ты берешь воду? Я видел мельком ручей, когда  падал  с
коня...
     -- Близко, -- подтвердил калика.  Он  задумался,  сказал  медленно:--
Кстати,  я  совсем  забыл...  В  Большом  отшельничестве  можно  все,  что
дозволено другим. Так что я могу...
     Вернулся он с прилипшими  волосами,  мокрый,  с  блестящими  глазами.
Томас смотрел с удивлением: волосы калики оказались цвета спелой рябины, а
лицо белое, не тронутое солнцем.  Странные  зеленые,  как  молодая  трава,
глаза смотрели печально.
     -- Ты не сакс? -- спросил Томас.
     -- Славянин. А ты из Британии?
     -- Родился  на  берегу  Дона,  --  ответил  Томас  мечтательно.--  На
излучине близ устья стоит мой замок... Вокруг леса, леса... Болота,  топи.
Вся Британия -- леса и болота. Холм, где стоит мой замок, --  единственное
сухое место на сто миль вокруг. В лесах тесно от туров, оленей, кабанов, а
про зайцев или барсуков  и  говорить  нечего.  От  птичьего  крика  шалеет
голова. Рыба бьется головой о борта лодки, просится в сеть...
     Олег кивнул:
     -- Я тоже любил бывать на Дону.
     Томас живо развернулся, глаза заблестели:
     -- На Дону?
     -- Десятки раз.
     -- Не видел ли высокий замок из  белого-белого  камня?  На  излучине,
защитный вал и ров слева...
     Олег покачал головой:
     -- Я бывал на берегах Дона  в  Восточной  Руси,  Палестине,  Колхиде,
Аравии, Гишпании, Элладе... Везде, где прошли сыны Скифа, остались реки  с
именем "Дон".
     Томас дернулся, спросил угрожающе:
     -- Когда это дикие скифы завоевывали Британию?
     -- Я без всяких  завоеваний  побывал  в  Святой  земле,  не  так  ли?
Когда-то великий вождь скифов Таргитай... или это был Колоксай?..  решился
старую богиню Дану, покровительницу скифов-кочевников, заменить  на  Апию,
мать сыру-землю. Хотел кочевников разом обратить в  землепашцев!  Понятно,
кровавая распря... Староверы после  битвы  откочевали  через  всю  Европу,
переправились на Оловянные острова. Там выстроили  жертвенники  на  старый
лад из огромных камней-дольменов. Не видал?  Жаль,  красиво...  Стоунхендж
зовется. Дали имена рекам. А вообще-то река по-скифски  --  "дон".  Город,
который выстроили в устье реки, нарекли Лондоном, что  значит:  стоящий  в
устье. У нас тоже такие города  зовутся  Усть-Ижора,  Усть-Илим,  а  то  и
просто -- Устюг...
     Томас оборвал надменно:
     -- Не видал там никаких лохматых! Мы, англы, испокон веков  живем  на
берегах Дона. Господь создал нас прямо на его берегах, а весь  белый  свет
сотворил чуть раньше. Всего за шесть месяцев!
     -- За шесть дней, -- поправил калика кротким голосом.
     -- Сам знаю, -- огрызнулся Томас.-- Я боялся,  что  ты,  язычник,  не
поверишь! Все-таки за шесть дней... гм... а за  шесть  месяцев  даже  твои
боги сумели бы, если бы собрались кучей.

     Глава 2

     На десятый день Томас сумел влезть в доспехи. Он шатался от слабости,
калика помог ему забраться в седло.  Конь  заржал,  застоявшись,  пробовал
пойти гордо, калика поспешно ухватил повод, и конь  встал  как  вкопанный.
Ладонь, державшая повод, была широкая как весло, а сама рука -- костлявая,
жилистая, уже малость обросшая мясом --  казалось  вырезанной  из  старого
дуба. Калика раздался в плечах, хотя они и раньше были широки,  лицо  чуть
ожило, но в глазах осталась все та же смертная тоска.
     -- Спаси Бог, -- сказал Томас.-- Позволяют  ли  твои  боги  принимать
плату?
     -- Сэр Томас, мне надо очень мало. Когда нет  травы,  я  могу  грызть
кору на деревьях. Сплю на камнях, голой земле. Будь здоров! Удачи тебе.
     Рыцарь пытался  приподнять  копье  для  салюта,  но  не  сумел.  Лишь
улыбнулся виновато, а конь пошел ровным шагом, стараясь не трясти хозяина.
Калика поднял свой плащ, взял  клюку,  то  бишь  посох,  и  пошел  той  же
дорогой, но не спеша, весь погруженный в нелегкие думы.
     Дорожка вилась между деревьями, вдали уже мелькал просвет.  По  ветке
над дорогой пробежала белка, цокнула острыми  зубками,  заметив  бредущего
человека, задержалась от  любопытства.  Тяжело  пролетела  крупная  птица,
попыталась сесть на ту же ветку, но  застывшие  в  гнезде  лапы  цеплялись
худо, и она долго махала  крыльями,  качалась,  пока  когти  обрели  былую
уверенность.
     Олег брел тихо, узнал  птаху,  высиживающую  птенцов.  Брюхо  светило
жалко-розовым, выщипано до голой кожи на  утепление  гнезда,  исхудала  --
редко выпархивает, почти не кормится, греет птенцов, стережет...
     Бесстрашно прошла  в  двух  десятках  шагов  олениха,  за  ней  бежал
тонконогий олененок. Она шевелила ушами, настораживалась,  на  Олега  лишь
покосилась -- странник не казался опасным. Она тыкалась в  ветки,  срывала
листок,  жевала,  томно  прикрывая  глаза.  Олененок,  для  которого   все
делалось, больше глазел на стрекоз.
     Деревья  расступились,  Олег  окунулся  в   жаркий   воздух.   Солнце
обрушилось на плечи, в плаще стало жарко. Олег сбросил на  спину  капюшон,
открыв   голову   жарким   лучам.   В   Малом    отшельничестве    человек
совершенствуется в уединении, вдали от  мирской  суеты  --  в  пещере  ли,
пустыне, лесу  или  в  горах.  Таких  отшельников  тысячи,  в  мучительных
раздумьях добывают Истину, далее несут миру. Гаутама добыл свою  Истину  в
дремучем лесу, Заратуштра надолго ушел в горы, Христос сорок дней постился
в пустыне, а с Магометом Аллах заговорил, когда тот  предавался  тягостным
размышлениям на вершине одинокой горы.
     Но  есть  отшельничество  потруднее:  быть  среди  людей,  ничем   не
отличаться, вкушать ту же пищу, жить той же жизнью,  но  чувствовать  лишь
плотью, а душу держать в чистоте, уметь быть по-прежнему на вершине  горы.
Многие пытались войти в Большое отшельничество, немногие удержались!
     Дорога петляла между  холмами,  дважды  попались  странные  уродливые
оливы, с раздутыми стволами -- деревья, которые растут только в этом крае,
потом холмы расступились, дорога вышла на простор.
     Вдали поднимались стены высокого замка-крепости. Это был мрачный  дом
в четыре  поверха,  высокая  сторожевая  башня,  вокруг  как  раз  строили
крепостную стену. Отсюда он казался  облепленный  муравьями  --  множество
народу тащили огромные  камни,  поднимали  на  стену,  обвязав  веревками,
блестели мокрые стволы деревьев, с них  на  ходу  сдирали  кору,  мелькали
обнаженные спины.
     Дорога раздвоилась, одна ветвь с готовностью свернула к замку, другая
потянулась мимо. Калика шел равнодушно  дальше,  такие  замки  уже  видел.
Франки-крестоносцы, разгромив сарацин и захватив  Иерусалим  с  окрестными
землями, спешно укреплялись,  огораживались.  Короли  наперебой  раздавали
рыцарям не принадлежащие им земли с живущим там  людом,  а  рыцари  спешно
строили замки, укрывались за крепкими стенами.
     Весь замок -- высокая четырехугольная башня  --  широкая,  массивная,
сложенная из огромных гранитных глыб.  Вокруг  теснятся  другие  строения,
поменьше, но из-за высокой городской стены выглядывают только крыши. С той
стороны течет небольшая река, замок привычно выстроен в  излучине  --  для
лучшей защиты, -- а отсюда выкопан глубокий ров, наполненный водой из  той
же реки. В стене под арочным карнизом виднеются ворота, массивные, с обеих
сторон по  башенке,  где  прячутся  сторожа,  а  сами  ворота  утоплены  в
сводчатом уступе стены...
     Калика уже оставил замок далеко слева, когда сзади послышался  частый
цокот копыт. Не оглядываясь, он сошел с дороги, даже отступил  за  обочину
-- у дурных  людей  появилась  привычка  на  ходу  стегать  плетью  пеших,
особенно безоружных.
     Копыта простучали мимо.  Трое  на  легких  тонконогих  конях.  Задний
оглянулся на бредущего странника, что-то крикнул, остановился. Его  друзья
с неохотой придержали лошадей. Все трое одеты пестро,  в  лохмотья,  но  у
всех сабли и кинжалы, у одного за плечами  лук,  сбоку  на  седле  колчан,
набитый оперенными стрелами. И у всех злые голодные лица.
     -- Эй, -- крикнул задний всадник грубо, -- ты чей?
     Олег ответил смиренно:
     -- Паломник я, добрые люди... Бреду из Святой земли в родные края.
     -- Где твои края? -- потребовал всадник. Двое удерживали  коней,  что
явно рвались продолжить скачку.
     -- На Руси.
     Всадники переглянулись, задний сказал зло:
     -- Не слышал. Что-то выдуманное, да?
     -- Или крохотное королевство, -- крикнул один из дальних.
     -- Не крупнее моего ногтя!
     Задний сказал решительно:
     -- Очень хорошо! Он ничейный.
     Соскочил с коня, ткнул Олега в грудь кнутовищем.  Олег  не  двигался.
Всадник деловито пощупал руки, грудь, велел открыть рот, пересчитал  зубы.
Первый всадник крикнул нетерпеливо:
     -- Тернак, ты всякую падаль готов тащить! Погляди, одни кости!
     Второй добавил:
     -- Он из Европы. Свой!
     Тернак возразил насмешливо:
     -- Господь сказал: нет ни эллина,  ни  иудея.  Значит,  все  равны  у
барона в каменоломне, ха-ха! Отвези его Мураду.
     Они окружили странника, двое обнажили сабли, третий наложил стрелу на
тетиву. Олег смотрел на их лица, узнавал умелых  людоловов,  поднаторевших
на проклятом богами деле.
     -- Протяни руки! -- резко велел Тернак.-- Не вперед, а за спину!
     Олег покорно заложил руки за спину. Тернак  ловко  набросил  веревку,
туго стянул кисти. Вдвоем закинули Олега на коня, Тернак отряхнул  ладони,
сказал с удивлением:
     --  Кости,  а  такой  тяжелый!  Абдулла,  отвези  его  Мураду.  Потом
догонишь.
     Абдулла с  проклятием  вскочил  на  коня  и,  придерживая  связанного
странника, с гиком погнал к замку.
     Во  внутреннем  дворе  замка,  едва  миновали  ворота,  их   встретил
громадный,  заросший  черным  волосом  получеловек-полузверь,   таким   он
показался Олегу. Низкий лоб, близко посаженные  глазки,  огромная  тяжелая
нижняя челюсть, а шеи нет вовсе -- голова, больше похожая на валун,  сидит
на литых плечах. Обнаженная грудь как пивная бочка,  ноги  --  словно  всю
жизнь не слезал с этой бочки, зато руки, громадные и  толстые  как  стволы
деревьев, лишь вместо жесткой коры их сплошь покрыли густые черные волосы.
     Он вытер крючковатые, словно прокаленные  в  огне  пальцы  о  кожаный
передник, испачканный кровью, с отвращением оглядел калику:
     -- Издохнет в первый же день!.. Эх, Тернак, каджи тебя забери...
     Олега подогнали к низкому каменному сараю. Дверь приоткрылась, оттуда
дохнуло нечистотами, спертым  воздухом.  Ударили  в  спину  сильнее,  Олег
влетел в темное помещение, выставленная вперед нога не  ощутила  пола,  он
покатился по ступенькам, опомнился  лишь  на  каменном  полу  с  остатками
гнилой соломы.
     Сверху лязгнула дверь, загремел  засов.  На  плечо  Олега  опустилась
сильная рука, насмешливый голос произнес над ухом:
     -- Приветствуем строителя нового мира!
     Глаза быстро привыкали к полутьме, Олег различил под стенами  десятка
два полуголых людей. У каждого тускло поблескивал  ошейник,  трое  были  в
железных цепях.
     -- Какого мира? -- спросил он.
     --   Нового,   --   ответил   человек   с    издевкой.--    Светлого!
Христианского!.. Среди окружающего варварства -- замка барона Оцета! Опоры
христианского воинства в краю сарацинском...
     Он был  полугол,  спина  вздулась  страшными  рубцами,  поперек  лица
пролегла багровая полоса с рваными краями, левый  глаз  запух.  Олег  сел,
потер затекшие кисти рук.
     -- Я слышал... каменоломни?
     Человек оскалился в улыбке,  десны  кровоточили,  от  передних  зубов
остались острые пеньки:
     -- Работал с камнем?
     Олег кивнул, продолжал оглядываться. Если незнакомец  жаждет  увидеть
страх на  лице  новичка,  то  ему  придется  разочароваться:  странники  в
скитаниях видят многое.
     -- Паломник?
     Олег снова кивнул.
     -- Здесь половина паломников, --  сообщил  незнакомец.--  Барон  дает
возможность построить царство небесное на земле.  Для  себя,  конечно.  Но
замок уже построили, сейчас поднимаем стену... Меня зовут Ярлат.
     -- Я родом из Руси, Олег.
     -- Это где-то в Гиперборее?
     На следующее утро его отвели в кузницу. Двое дюжих воинов  надели  на
шею железное кольцо, а кузнец быстро и умело свел концы, склепал, припалив
кожу на горле. Страж хлопнул с размаха по спине:
     -- Люблю паломников!..  Смиренные.  Все,  дескать,  от  Бога...  Иные
артачатся, вчера двоих скормили живыми псам.
     Ошейник, разогревшись, остывал медленно, жег шею. Под  стражей  Олега
вывели через главные ворота. В полуверсте от замка зияла огромная яма, где
поместились бы два или три дома барона,  оттуда  поднималась  мелкая  злая
пыль, слышались тяжелые удары железа о камень.
     Страж подвел Олега к краю, указал на деревянную лестницу:
     -- Спускайся! Кирку  пока  не  получишь,  будешь  вытаскивать  камни.
Десятник покажет, что делать.
     Внизу полуголые люди били тяжелыми  кирками  по  глыбам,  сверлили  в
каменных плитах дыры, вбивали деревянные колья, поливали водой.  Разбухая,
дерево ломало камень, отколотые глыбы тут же обвязывали веревками,  тащили
наверх.
     Десятник хмуро оглядел нового раба:
     -- Будешь таскать отколотые камешки. Здесь, до края ямы. Наверху  те,
кто убегать не пытается. А тебя еще не знаем.
     Олег молча ухватился за блистающий цветными искрами  край  отколотого
камня. Чернобородый мужик взялся с другой стороны, угрюмо процедил:
     -- Не ленись, но и не рви жилы. Иначе до вечера не протянешь!..
     До полудня они ворочали камни,  подтаскивали  к  краю  стены.  Сверху
опускались веревки,  Олег  и  чернобородый,  его  звали  просто  Лохматым,
увязывали,  затягивали  узлы,  продлевая  минуты   отдыха,   затем   камни
мучительно медленно ползли вверх  по  каменной  стене,  царапаясь  острыми
гранями, роняя гранитную крошку.
     После короткого обеда, когда им раздали по  сушеной  рыбине  и  ломтю
хлеба, Олега поставили вбивать деревянные  клинья.  Рядом  плескали  воду,
плита уже потрескивала, кряхтела, Олег вдруг ощутил под ногами напряжение,
возникшее в камне. Рядом двое невольников  длинными  шестами  перекатывали
уже отколотую глыбу, стонали. Олег обронил предостерегающе:
     -- Зацепит... Отойдите.
     Оба смотрели непонимающе, а десятник, метнув на Олега острый  взгляд,
внезапно гаркнул люто:
     -- Брысь отсюда!
     Они буквально взлетели, как вспуганные птицы, тут же  огромная  плита
под Олегом сухо треснула. Глыбой как метнуло из катапульты:  на  два  шага
пропахала, царапая сухую каменистую землю,  Олег  остался  на  самом  краю
основной плиты. Надсмотрщик не спускал глаз с новичка, губы его кривились:
     -- Знаешь камень? Хорошо... Спас двух дураков.
     Плиту разломило, словно переспелый арбуз. Внутри отливало  красным  с
черными зернами, блестело,  сверху  опускались  ровные  канавки,  там  еще
держались разбухшие от воды колышки.
     Олег  подобрал  непомерно  тяжелый  молот.  Вокруг   двигались,   как
полуживые, эти несчастные, с потухшими глазами, и сердце  сжимало  чувство
вины, что все еще не нашел путь для их спасения, не  отыскал  Истину.  Нет
настоящего  величия  в  том,  кто  сумел  сам  из  рабства  подняться   до
императорского трона, таких было немало. Он сам знавал синеглазого пастуха
Управду,  который  оставил  овец  на  отрогах  Карпат  и  сел  на  трон  в
Константинополе, а свое славянское имя лишь перевел на  латинский  лад  --
Юстиниан, что означало то же самое: управление, право,  правосудие.  Слово
больше разошлось в латыни, от него пошло --  юстиция.  Он  сделал  немало,
этот белоголовый пастух, хотя трон  ему  уже  был  подготовлен  и  передан
дядей,  тоже  пастухом  из  тех  же  краев  --  Юстином.  Но  даже   самые
могущественные  императоры  не  могут  отыскать  пути  для  счастья.   Для
спасения, как говорит молодая вера христиан.
     К вечеру он едва волочил ноги. Молот вываливался из рук,  дважды  сам
лишь чудом не попал под глыбы. Покрытый каменной крошкой, мокрый от  пота,
он едва расслышал сквозь шум в ушах вопль десятника:
     -- Закончили, закончили!.. Вылезай!..
     Измученные люди заспешили к сброшенным сверху  веревочным  лестницам.
Там уже блестели обнаженные мечи стражей, звякало оружие. Олег замешкался,
дыхание вырывалось из  груди  с  хрипами.  Ноги  дрожали.  Десятник  огрел
плетью, заорал:
     -- Быстрее! Чтоб дотемна все были в сарае!
     Кто-то  помог  Олегу  подняться.  Наверху  стражи   едва   удерживали
озверелых псов -- те царапали землю, стараясь дотянуться  до  невольников,
острые зубы страшно лязгали.
     Десятник втолкнул Олега в  сарай,  оба  повалились  на  грязный  пол.
Ворота спешно захлопнули, тут же створки содрогнулись, донеслось царапанье
и жуткий вой. В узкую щель  под  воротами  пыталась  протиснуться  толстая
лапа, размером с медвежью.
     Олег повернулся на спину, десятник покачал головой:
     -- Терпишь, не воешь... Стоик?
     Олег медленно покачал головой:
     -- Страдает лишь жалкое тело. Я свободен.
     Десятник насмешливо скривился:
     -- Но ты сам всажен в это жалкое тело, верно? Покинуть не можешь. Оно
тоже твое, как я понимаю!
     -- Душа в запустении,  как  могу  заниматься  телом?  Вон  даже  Марк
Аврелий, хоть император, а заметил верно: у  человека  нет  ничего,  кроме
души.
     -- А если тело околеет? На этой работе?
     -- Кормят меня лучше, чем я кормился... в пещере. Даже устаю  меньше,
чем когда изнурял себя трудом, подчиняя тело духу.
     Десятник кивнул, уже потеряв интерес к новичку. За три года  встречал
в каменоломне и святош, и паломников, и  стоиков,  узнал  разные  религии,
услышал о  дальних  странах,  учил  ломать  камень  аскетов,  подвижников,
которые только и умели раньше, что носить на себе пудовые цепи,  бормотать
молитвы. Главное, чтобы заранее выявить бунтовщиков, подавить  в  зародыше
попытку к бегству. А этот ни о  чем  таком  вовсе  не  помышляет,  уж  он,
десятник с трехлетним опытом, чует за милю.
     Олег вторую неделю ломал  камень,  таскал  тяжелые  глыбы.  Он  оброс
мышцами, хотя в сравнении с другими все еще выглядел худым,  костлявым.  С
ним работали в паре охотно:  не  увиливал,  брался  за  худшую  работу,  с
готовностью помогал напарнику.
     Однажды по возвращении в каменный сарай  услышал  в  стороне  ругань,
свист бича. На дубовом кресте распяли крупного человека,  одежду  сорвали,
расшвыряли по двору. Сарацин, голый до пояса, но в огромной зеленой чалме,
злобно скалил белые, как сахар, зубы, с наслаждением хлестал  несчастного,
подолгу раскручивал  плеть  над  головой,  затем  бросал  ее  со  свистом,
стремясь каждым ударом рассечь кожу как можно глубже. Мухи злобно жужжали,
успевая упасть на  покрытую  багровыми  рубцами  спину,  слизать  кровь  и
сукровицу, прежде чем обрушится новый рассекающий удар.
     Десятник на ходу толкнул Олега, сказал хмуро:
     -- Благородный... Нашего брата гвоздями бы приколотили!
     А этого на веревках. Выкуп выколачивают.
     -- Кто это? -- спросил Олег отстраненно.
     -- Странствующий рыцарь... Или не странствующий, а просто возвращался
из  Святой  земли.  Не  всем  повезло,  как  нашему  барону!  Кто-то  лишь
облизался. Будет рад, если живым доберется. Многие вовсе кости разбросали.
     Они зашли в сарай последними, им в спины ткнули тупыми концами копий,
дверь  закрыли  на  засов.  Томас  Мальтон,   вспомнил   Олег.   Надменный
высокомерный рыцарь, мальчишка в обличии  взрослого  мужчины.  В  расцвете
тела, но вместо души еще нераспустившаяся почка...
     Шла третья неделя Олега в каменоломне,  когда  он  увидел  поблизости
сильно избитого человека, полуголого, в железном ошейнике и с кандалами на
ногах. Не сразу узнал рыцаря, а узнав, тут же позабыл. Работа тяжелая,  но
не мешает уходить мыслью в глубину  души,  искать  ответы  на  мучительные
вопросы,  и  Олег  шарил  отчаянно  в  Настоящем  мире,  а  в  этом,   где
передвигались такие же двуногие звери, как и  он  сам,  его  бренное  тело
вбивало клинья, поднимало над головой тяжелый молот, таскало глыбы камня.
     Внезапно он услышал рядом хриплое:
     -- Калика... э-э... сэр Олег?
     Залитое потом лицо Томаса  утратило  южный  загар,  сильно  исхудало.
Вокруг грохотали кирки, измученные люди внимания не обращали. Олег ответил
замедленно, находясь все еще в другом мире:
     -- Я, сэр Томас.
     -- Не узнал сразу... Тебе на пользу эта работа! Окреп,  поправился...
Неужто останешься здесь навсегда?
     -- С богами можно беседовать везде, -- ответил Олег безучастно.
     В стороне предостерегающе заорал десятник. Томас с проклятием обрушил
кирку на камни, брызнули осколки. В сутолоке и  пыльном  облаке,  где  все
походили друг на друга, Олег вскоре потерял  Томаса,  но  к  вечеру  Томас
снова оказался рядом, шепнул:
     -- Я поменялся с твоим напарником.
     -- Все люди, -- ответил Олег равнодушно.-- Все человеки.
     Томас  некоторое  время  молча  подваживал  ломом  гранитную   глыбу,
переваривал  ответ,  затем  прошептал,  бросив  настороженный  взгляд   по
сторонам:
     --  Здесь  не  человеки,  а  рабы!   Достойно   ли   тебе,   свободно
рожденному...
     -- Рабы тоже люди, -- прервал Олег.
     -- Но не такие...
     -- Бог всех рождает людьми, рабами делают другие люди.
     Томас зло тряхнул головой, в синих глазах блестели злые молнии:
     -- Сэр калика! Твое смирение чрезмерно. Я хочу вырваться отсюда.  Мне
нужна помощь, хотя бы малая.
     Олег  качнул  головой  в  сторону  блестящих  от  пота   тел.   Томас
раздраженно отмахнулся:
     -- Они погасли. А в тебе еще теплится искра, чую!
     Олег с равнодушным видом грохал ломом в узкую щель, разламывая глыбу.
Томас дышал часто, его  сильные  мускулистые  руки  часто  вздымались  над
головой, занося кирку, камень под мощными ударами трещал как спелый  орех.
Цепь на щиколотках жалобно звенела.
     -- Запалишься, -- обронил Олег.
     -- Что? -- не понял Томас.
     -- Надсадишься. Надолго не хватит.
     -- Долго не пробуду! Если не удастся вырваться, то, клянусь  небом  и
святым причастием, разобью себе голову!
     Он дышал со  свистом  в  груди,  наглотавшись  каменной  пыли.  Тугой
ошейник сдавливал горло, до крови  растер  пузыри,  оставшиеся  от  ожога.
Глаза блестели, как у  загнанного  в  угол  лесного  зверька.  Его  пальцы
дрожали, Олег с внезапной ясностью увидел, что красивый рыцарь не жилец на
этом свете. Точнее, на этом клочке белого света, где  стоит  замок  барона
Оцета.
     -- Как  ты  собираешься  вырваться?  --  спросил  Олег  все  еще  без
интереса.
     -- Не знаю,  --  ответил  Томас  отчаянно.  Но  здесь  не  доживу  до
воскресного дня, знаю. Довериться некому! Рабы, либо погасшие... Опять же,
рабы! Тебя знаю. Ты излечил меня, я когда-то спас тебя от псов!
     Калика долго раздумывал, его руки  равномерно  и  мощно  поднимались,
обрушивали острый конец тяжелого лома в щель между  глыбами.  Томас  почти
видел как неторопливо поворачиваются такие же глыбы в черепе калики, как в
непроницаемых зеленых глазах проявляются тусклые искорки.
     -- Впрочем... -- произнес наконец  калика  кротко,  --  нельзя  людей
тащить силой даже к их благу... Ежели не могут забыть о своей плоти здесь,
если страдают от того, что страдает плоть... надо их отпустить.
     Томас нетерпеливо дернул плечом:
     -- Дьявол побери твои мудрые рассуждения!.. Кто отпустит?
     -- Мы, -- ответил калика так же кротко.
     Вечером  Томаса  пригнали  в  общий  сарай,  где   жили   невольники.
Измученные люди, выпотрошенные тяжелой работой,  не  обращали  на  новичка
внимания, а Томас пробился поближе к Олегу в угол, шепнул возбужденно:
     -- Ты скитался много. Возможно, видел даже больше чем  я  таких  дыр.
Считаешь, убежать можно?
     Олег ответил негромко:
     -- Убежать  можно  всегда.  Но  по  железным  ошейникам  отыщут...  В
лохмотьях, опять же! Остановят в ближайших  селеньях,  вернут.  С  бароном
ссориться никто не захочет.
     Томас кивнул:
     -- И я так думаю.  К  тому  же  я  не  могу  уйти  без...  некоторого
имущества. Жаль боевого коня, жаль доспехов и меча, но я  бы  все  оставил
проклятому барону! Однако  в  моем  седельном  мешке  есть  старая  медная
чаша...
     Он замолчал, испытующе смотрел на Олега. Тот сказал негромко:
     -- Да, я видел. Когда ты лежал  раненый,  я  искал,  чем  перевязать.
Почему она так нужна?
     -- Это священная чаша, -- прошептал Томас.
     -- А, -- протянул Олег, -- ритуальная... Знаю, у  каждого  волхва  на
поясе болталась чаша. Еще при Таргитае с неба упали золотые: плуг,  меч  и
чаша...
     Томас прошипел рассерженно:
     -- Не равняй священные христианские реликвии с погаными языческими!
     -- Ладно-ладно. Когда вырвемся отсюда, надо сперва  в  оружейную,  ты
напялишь свой железный горшок, возьмем коней, ускачем...
     -- Раньше я должен разбить голову барону!
     -- Спасение в скорости. Нас схватят.
     -- Но чаша наверняка в комнате  барона!  Он  не  такой  дурак,  чтобы
хранить ее где-то в другом месте. Я лучше погибну, чем оставлю чашу!
     Калика  посматривал  с  непонятным   выражением,   вздохнул,   тяжело
заворочался в каменном углу:
     -- Человек безрассуден... Не в этом ли кроется простая Истина?
     -- Свя-той ка-ли-ка, -- проговорил Томас с расстановкой. Он задыхался
от ярости, жилы на шее вздулись, металлический ошейник сдавливал горло как
железные пальцы барона.-- Поможешь или нет?
     Глаза калики были кроткие, большие,  всепрощающие.  Так  смотрели  на
Томаса с икон праведники, близкие к Христу, его двенадцать паладинов:
     -- Авось не соступлю и сейчас с тропки поисков  Истины...  В  Большом
Отшельничестве надо как все...
     -- Поможешь или нет? -- простонал Томас.
     -- Маленько подсоблю, --  ответил  калика  тихо.--  Но  больно-то  не
надейся.

     Глава 3

     Весь следующий день Томас простоял на солнцепеке привязанный к столбу
посреди двора. С него сорвали одежду, челядь смеялась, бросала  объедками.
Жаркое сарацинское солнце доводило до исступления. Мухи и  жуки  облепляли
кровоточащие раны, исхлестанную спину, лезли в глаза, ноздри,  уши.  Томас
ругался, затем ревел как бык, наконец, охрип, голова упала на грудь,  лишь
стонал. Ноги подкашивались, зависал на путах. Веревки врезались  туго,  до
синевы.
     Олег  надеялся,  что  Томаса  бросят  в  сарай,  но  пришла  ночь,  а
несчастного рыцаря не было. Усталые камнеломы жадно поели, -- возле  котла
с едой дважды вспыхивали драки за единственный ломтик мяса, --  затем  все
повалились, почти сразу раздался храп, посвистывание, тяжелые стоны.
     Олег прислушался к звукам снаружи, подошел к воротам. По  ту  сторону
дубовых створок, окованных толстыми железными полосами,  должны  всю  ночь
сидеть двое латников. Барон жесток, но в самом ли деле сидят оба?
     Даже не взглянув на щель между створками, где просматривался железный
брус засова, он ухватился левой рукой за самый край, другой рукой уперся в
перекладину. Напрягшись, начал поднимать створку, обдирая костяшки пальцев
о  каменный  косяк  стены.  Чуть  скрипнули  массивные  петли,  скрежетнул
потревоженный засов.
     Стиснув зубы, он изо всех сил поднимал массивную  створку,  глаза  не
отрывались  от  блестящего  стержня.  Тот  все  выползал  и  выползал   из
проржавленной петли, а деревянный край почти уперся в каменный свод.
     Внезапно  стержень  выскользнул  из  петли,  Олег  едва  не   выронил
половинку ворот. Чуть дыша, бережно опустил, прислушался. Во  дворе  тихо,
как и здесь, среди сморенных тяжелым сном измученных людей. В широкую щель
повеяло свежим ночным воздухом, кто-то беспокойно заворочался, простонал.
     Олег тихонько протиснулся между каменной стеной  и  снятой  с  петель
половинкой. Широкий двор выглядел пустым,  от  далекой  конюшни  слышалось
конское фырканье, постукивание копытом о дощатую  загородку.  Лунный  свет
высвечивал коновязь, столб с крючьями посреди двора.
     В окнах замка горел свет. На четвертом поверхе, последнем,  на  шторе
мелькнул  силуэт  --  мужской,  круглоголовый.  В  соседнем  окне  на  миг
показалась женская головка, факел зловеще подсвечивал со спины ее  золотые
волосы красным, тут же длинные темные руки ухватили  ее  за  белые  плечи,
дернули назад. Шелковые шторы сдвинулись.
     Олег прокрался вдоль стены, держась в тени. На  миг  показалось,  что
когда-то крался вот так точно, в таких же лохмотьях, изможденный.
     Он отогнал посторонние мысли, подобрал камень,  подбросил  в  ладони,
проверяя вес, шероховатости, грани. Впереди темнела каменная сторожка,  на
пороге дремал страж. Олег прошел  мимо  на  цыпочках,  медленно  полез  на
стену, цепляясь за выступы неровных глыб.
     На гребне стены  он  лег,  боясь  выделиться  на  фоне  звезд,  долго
прислушивался.  Наконец  донесся  едва  слышный  шорох,  будто  кто-то   в
трех-четырех шагах дальше на стене  слегка  шаркнул  кожаной  подошвой  по
камню. Звук не повторился, но Олег уже определил, где в тени  стоит  страж
на стене, как стоит. Он вытащил камень, взвесил на ладони.  С  пяти  шагов
раньше не промахивался.
     Он пробежал на цыпочках, шуму от него было не больше, чем от  лунного
света.  Теперь  он  четче  видел  стража:  крупного,  широкого  в  плечах,
молодого. Блестит шлем, мелкими искорками посверкивают нашитые на кольчугу
железные бляхи. Страж прислонился к стене, глаза полузакрыты. Дремлет,  но
стоит чуть поднять голову, их взгляды бы скрестились.
     Олег приготовил камень для броска, не промахнется, но  мышцы  сковала
странная слабость.  Молодой  парень  должен  погибнуть...  За  что?  Разве
виноват, что оказался на пути  беглого  раба?..  Возможно,  он  худший  из
людей, преступник, но  возможно,  лишь  случайно  здесь,  завтра  займется
достойным честным делом...
     Олег подбежал  очень  тихо,  едва  касаясь  каменных  плит  кончиками
пальцев ног, коротко ударил кулаком  по  шлему.  Хрустнуло,  парень  начал
сползать по стене башни. Олег  подхватил,  уложил  в  угол.  Из-под  шлема
хлестала темная кровь,  залила  ладони  горячим.  Олег  стиснул  зубы.  Не
рассчитал, в пещере отвык от насилия. Парень  уже  не  очнется...  Мог  бы
метнуть камень, все то же!
     Чувствуя себя виноватым, он снял с убитого пояс с мечом. Нож  вытащил
из ножен, засунул по-скифски за пояс на спине. Луна на миг ушла за облако,
он быстро проскользнул дальше, приучая себя к забытой  тяжести  меча,  что
оттягивает  пояс  справа.  Двор  оставался  пуст,  лунный  свет   заливает
выщербленные каменные ступени, широкие глыбы, неровно подогнанные  одна  к
другой. Плиты без трещин шли на стены, а  булыжниками  и  осколками  барон
замостил двор -- сплошной  камень  сверху  донизу:  башни,  стены,  замок,
подвалы для невольников, даже двор...
     Подвал для невольников? Томас явно в  подвале  для  пыток,  у  барона
должен быть такой, у всех крупных сеньоров есть тайные и  явные  застенки.
Для простолюдинов, для благородных, для тех, кто  знатнее,  выше.  Но  где
такой застенок?
     Он замер, внимательно  осматривая  темные  каменные  строения.  Барон
строил  спешно,  стремясь  закрепиться  на  чужой  земле,  люди   на   его
каменоломне гибли как мухи, но строил добротно, на века. И без штучек,  по
привычным образцам. Если не отходил от рыцарских канонов, а он, похоже, не
отходил, то застенок должен быть в подвале под  самим  замком.  Барон,  не
выходя из дома, посещает и комнатку с  сокровищами,  и  застенок  с  особо
опасными -- или дорогими -- пленниками.
     Олег окинул взглядом  замок,  просчитал  толщину  стен,  расположение
окон, внутренних помещений, чутье указало на крохотное зарешеченное окошко
на уровне земли. Двор по-прежнему пуст, луна скользнула за другое мохнатое
облачко, и Олег, поправив меч, перебежал по  гребню  стены,  опустился  на
колени, готовясь скользнуть вниз в темноту.
     Слева из  темноты  выдвинулись  огромные  нечеловеческие  руки.  Олег
запоздало дернулся, но жесткие пальцы ухватили за горло. Он  не  вскрикнул
от боли и неожиданности лишь потому, что горло было  перехвачено.  Ощутил,
что ноги отрываются от земли. Голова запрокинулась так,  что  шея  вот-вот
хрустнет и сломается, в тот же миг другая чудовищная лапа ударила по  руке
Олега -- тот успел, несмотря на боль, выдернуть лезвие из ножен, -- и меч,
блеснув в лунном свете, исчез.
     Рука онемела от страшного удара. Сквозь шум крови в ушах Олег  ожидал
услышать, как звякнет металл о камни, но было тихо, словно  меч  угодил  в
копну сена. Задыхаясь, Олег ухватился за пальцы на горле, но  оторвать  не
мог -- правая рука висела. Он быстро слабел,  а  чудовище  с  тихим  ревом
прижало Олега к стене башни. Луна  выползла  из-за  облачка,  Олег  ощутил
смертельный холод: его держал, люто скаля клыки, тролль.
     Хрипя, Олег ударил ногой в стену башни, оттолкнулся.  Их  отшвырнуло,
тролль оказался на краю стены, одна  нога  зависла.  Прямо  перед  глазами
Олега щелкнули страшные зубы, но пальцы расжались, тролль не желал  падать
на каменный двор даже с жертвой  в  лапах.  Олег,  шатаясь,  ухватился  за
горло, сделал два шага назад, торопливо спрыгнул  ниже  --  там  виднелась
залитая лунным светом поперечная стена.
     Он не удержался на дрожащих ногах, упал. В глазах потемнело  от  боли
-- навалился на поврежденную руку. Задыхаясь, спешно поднялся. Тролль  мог
убить из засады, мог сразить ударом меча, мог ударить из темноты громадным
как молот кулаком -- но зверь ненавидел  людей  лютой  ненавистью,  жаждал
смотреть в искаженное смертной мукой лицо жертвы,  которая  видит  смерть,
трепещет, хотел насладиться агонией человека, ужасом!
     Он едва поднялся, как тролль  спрыгнул  к  нему.  Вдвое  тяжелее,  но
соскочил как гигантский кот, -- в правой руке  блестел  кривой  меч.  Олег
обреченно прислонился к стене, тупик, однако тролль не взмахнул  сразу  же
мечом. Просто срубить голову, рассечь наискось  или  вдоль  до  пояса,  но
слишком легкая смерть!
     Внезапно Олег понял, что хочет тролль. Полоснуть лезвием  по  животу,
чтобы вывалились кишки, чтобы смерть была неминуемой,  но  длилась  долго,
очень долго, а жертва, зная о неминуемой  смерти,  чтобы  в  страхе  выла,
ползала, волоча за собой сизое переплетение мокрых внутренностей.
     Он оттолкнулся от камня, из последних сил прыгнул на  тролля.  Правая
нога должна была ударить по  лапе  с  мечом,  левая  --  в  пах...  Тролль
дернулся, меч выскользнул из пальцев и зазвенел по  ступенькам  внизу,  но
левой Олег промахнулся  --  толкнул  тролля  в  бедро.  Тролль  зашатался,
кроваво-красные глаза вспыхнули на миг как горящие угли, с которых  ветром
сдуло пепел. Олег напрягся: упал на спину беззащитный,  как  новорожденный
перед волком,  а  тролль  навис  --  огромный,  лютый...  Однако  чудовище
внезапно бросилось за оружием.
     Меч  докатился  до  поверха  ниже,  там  он  блестел  слабо,   словно
вытащенная из воды рыба. Тролль наклонился, Олег  прыгнул  сверху,  обеими
ногами ударил в спину.
     Любой хребет переломился бы как пересушенная лучинка, но тролль  лишь
упал, загремел костями по ступенькам  еще  ниже,  на  целый  поверх.  Олег
похолодел: в черной лапе тролля блестело -- зверь успел цапнуть меч!
     Хватая ртом воздух,  Олег  заспешил  обратно  на  гребень  стены.  До
подземелья с Томасом близко -- по прямой вниз, но прямо посреди дороги это
лютое чудовище, которое неизвестно как очутилось  здесь,  в  южных  краях.
Луна скользнула за облачко, под ногами  была  чернота,  по  спине  дохнуло
холодом -- почти не отличишь узкую полоску верха стены от черной  пустоты.
Он сжал кулаки, побежал по узкой тверди, каждый миг  с  замиранием  сердца
ожидая, что на следующем шаге нога провалится в пустоту...
     Замок  барона  был  обычным  переплетением  стен,  башенок,  лестниц,
площадок, с которых хорошо обороняться,  где  удобно  ставить  катапульты,
бочки с кипящей смолой, но Олег  со  страхом  понял,  что  заблудился.  Он
добежал  до  угла,  обогнул  сторожевую   башенку,   где   спал   часовой,
остановился, пытаясь понять, где он находится.
     Острые когти тролля цокали  по  камню  совсем  близко.  Он  торопливо
взбегал по узким ступенькам, меч в его руке покачивался, рассыпал  тусклые
лунные блески. Острые уши тролля торчали, как у волка, в оскаленной  пасти
блестели крупные белые зубы.
     Олег потихоньку отступал, пока  не  оказался  на  смотровой  площадке
башни, самом высоком месте замка. Вокруг  деревянные  перила,  холодные  и
равнодушные колючие звезды на черном, как грех, небе, земля где-то  внизу,
в черноте.
     Тролль понюхал  воздух,  вскинул  голову.  Оскал  стал  шире,  тролль
замедлил шаг, чуть пригнулся,  пошел  наверх  настороженный,  собранный  в
тугой ком звериных мускулов.
     Олег отступил на край площадки, затравленно  огляделся.  Правая  рука
еще ныла, пальцы сгибались плохо. Тролль  поднимался  медленно,  бесшумно,
взгляд не отпускал Олега. Кривое широкое лезвие  хищно  блестело,  так  же
блестели крупные зубы, особенно четыре изогнутых клыка, что не  помещались
во рту.
     Спина Олега вжалась в угол,  перила  затрещали.  Тролль  поднялся  на
площадку, их разделяло пять шагов.  Взгляды  сомкнулись,  тролль  растянул
губы  в  жестокой  гримасе:  беглец  полностью  в  его   власти.   Шагнул,
остановился,  в  уголке  широких  губ  пенилась  желтая  слюна.  Глаза   с
наслаждением впились в лицо жертвы. Перед ним трепетал беззащитный зверек,
и он хотел взять всю радость, не уронив  ни  капли,  насладиться  страхом,
ужасом, а уж затем оборвать  жизнь  --  с  сожалением,  что  нельзя  убить
дважды, трижды, много раз, -- оборвать жизнь  медленно,  дать  ей  увидеть
свою смерть, смерть в жутких муках, когда уже ничто не спасет...
     Тролль выдвинул правую ногу, поднял меч,  а  другую  лапу  простер  в
сторону, дотянувшись до перил. Олег с трудом оторвал взгляд от блистающего
лезвия. Тролль скалил зубы. Противнику теперь не  выскользнуть,  дорога  к
бегству закрыта.
     Внезапно тролль перебросил меч в другую руку. Сердце Олега колотилось
чаще, но, увидев горящие глаза зверя, понял:  тот  владеет  обеими  руками
одинаково, а мечом играет, чтобы жертва ожила на  миг  --  тем  интереснее
потом, глубже страх, агония.
     Перила хрустели под тяжестью Олега, он чувствовал,  как  раздвигаются
жерди. Еще чуть -- и он полетит вниз на каменные плиты двора. Тролль  если
даже ударит мечом, то не убьет -- жаждет рвать жертву зубами,  чувствовать
теплую солоноватую кровь на губах, рвать живое мясо, пока жертва корчится,
дергается, отталкивает слабеющими пальцами...
     Пальцы Олега ощупывали за  спиной  шероховатую  жердь,  вдруг  задели
рукоять ножа. Он передернулся: как можно такое забыть?
     Стараясь выглядеть парализованным от ужаса, осторожно высвободил нож,
крепко взял за рукоять. Тролль  медленно  ступил  ближе,  красные  горящие
глаза едва не прожигали дыры в жертве.
     Над головой громко каркнула, пролетая, ворона. Тролль на  миг  бросил
на нее взгляд, тут же перевел на противника, но рука Олега уже метнулась с
такой скоростью, что сам увидел лишь смазанное движение. Тролль  булькнул,
словно поперхнулся вином, глаза его вылезали из орбит.  Из  горла  торчала
рукоять  ножа.  Чудовищные  мохнатые  лапы  конвульсивно  дернулись,   меч
выскользнул, ударился о камень, подпрыгнул и остановился.
     Тролль ухватился за нож, качнулся.  Олег  увидел  в  огромной  ладони
темное от крови лезвие, в горле зияла дыра, из нее  освобожденно  плеснула
пенящаяся струя. Кровь выхлестывала, как горный поток, булькала, в  лунном
свете поднимался пар. Шатаясь, тролль с ножом в вытянутой  руке  шагнул  к
Олегу. Его глаза горели так, что  Олег  ничего  не  видел  кроме  пылающих
красных огней.
     Не отрываясь взглядом от тролля, Олег подхватил меч, отскочил в угол.
Они застыли на миг, пожирая друг друга глазами, Олег занес меч -- тяжелый,
острый, с загнутым лезвием. Тролль качнулся и снова пошел, вытянув  далеко
вперед руку с ножом -- залитый кровью, хрипящий, осатанелый.
     Олег удержал меч, не ударив -- тролль рухнул  во  весь  рост,  словно
подрубленное дерево.
     Томас бессильно свисал в цепях, в полузабытьи, когда  услышал  щелчок
засова, тихий голос:
     -- Сэр Томас, не шарахни меня по башке!
     Дверь приоткрылась, в щель скользнула знакомая фигура. Томас  вскинул
голову, с недоверием смотрел на калику: меч на  поясе,  в  руке  нож.  Тот
остановился  посреди  застенка,  давая  глазам  привыкнуть  к  догорающему
факелу:
     -- Похоже, тебя самого шарахнули...
     Он подошел ближе, взялся за крючья,  где  висел  истерзанный  рыцарь.
Мышцы на плечах вздулись,  Олег  засопел,  рванул,  и  железный  штырь  со
скрипом выдвинулся из стены.  Томас  не  верил  своим  глазам,  но  калика
засопел над левой рукой, дернул, и Томаса отделило от стены.
     В тесном помещении пахло горелым мясом, воздух был спертым. На  стене
висели крючья, щипцы, пилы, железные прутья  для  протыкания  ног,  особые
щипцы, коими полагалось выламывать зубы,  рвать  губы.  В  углу  небольшой
горн, горка березовых поленьев. Томас с гримасой потер распухшие запястья:
     -- За дверью страж?
     -- Он там и остался, -- ответил калика. Голос  его  звучал  буднично,
почти сонно. Он словно бы не помнил, что шею ему натерло толстое  железное
кольцо, где даже в полутьме виднеются глубоко вырезанные  буквы,  дескать,
сей раб принадлежит барону Оцету. В руке тихо позвякивала  связка  ключей,
что раньше висели  на  поясе  тюремщика.  Он  печально  оглядел  застенок,
спросил тихо:
     -- Идти сможешь?
     -- Кости целы, -- сообщил Томас злым голосом,  в  котором  проснулась
надежда.-- А что жгли и били... Только и того, что  на  этот  раз  не  дал
сдачи!
     Он со злостью лапнул ошейник раба, тот жег кожу дни и ночи, но калика
уже оглядывался от дверей, Томас выскользнул следом, зажмурился от  яркого
света -- в коридоре два светильника. Калика скользил  как  тень,  на  ходу
швырнул связку ключей под тяжелые ворота -- оттуда вытекала широкая  струя
нечистот. Послышалось испуганное восклицание, зашлепали босые ноги.
     -- Там пойманные рабы, -- объяснил Томас зачем-то.-- Ты знал?
     -- Везде одинаково... Везде одно и то же...
     Томас поспевал с трудом, вдруг спохватился:
     -- Постой, выйти не сумеем! Ночью двор  охраняет  тролль.  Откуда  он
взялся не знаю...
     -- Мог бы предупредить раньше, -- буркнул калика.-- Уже не охраняет.
     Томас крался следом, цепляясь за стену. Загадочный ответ не понял, но
сил едва хватало, чтобы поспевать, застывшие ноги не хотели повиноваться.
     -- Лучше сразу к конюшне, -- сказал калика. Они остановились.-- Там и
твой конь.
     -- Я не могу без чаши! -- ответил Томас, пряча глаза.
     Калика безучастно пожал плечами:
     -- Тогда спеши. До восхода солнца рукой подать.
     -- А ты?
     -- Я с молитвой пойду дальше. Не мое это дело: сражения, кровь...
     Коридор изогнулся, в двух десятках шагов виднелась  массивная  дверь,
позволяющая выйти из замка во двор. Возле  двери  на  опрокинутом  бочонке
сидел грузный  латник,  откинувшись  на  стену.  Красноватый  свет  факела
блистал на шлеме, железных пластинах, на  плечах  и  коленях,  на  широком
лезвии топора. Красногубый рот раскрывался, но тут  же  страж  вздрагивал,
обводил коридор  подозрительным  взглядом,  дремал  снова.  Под  железными
пластинами был толстый кожаный доспех, длинные  темные  волосы  падали  на
плечи, защищая шею от сабельного удара. Топор лежал поперек колен,  а  щит
поблескивал рядом, прислоненный к стене.
     Схоронившись в тени, наблюдали, Томас сжал и разжал кулаки:
     -- Я бы такого увальня... Но пока добегу, заорет как раненый бык!
     Калика с явным неудовольствием  на  лице  вытащил  нож,  подержал  за
кончик лезвия, словно проверяя вес,  ухватил  за  рукоять.  Томас  смотрел
непонимающе, а калика качнулся, внезапно коротко и очень  быстро  взмахнул
рукой. В дымном свете вдоль коридора блеснула слабая молния.  Погасла,  но
латник перестал вздрагивать, голова его опустилась, упираясь подбородком в
грудь.
     Томас выдернул меч из руки калики, бросился вперед. Над  ухом  стража
торчала рукоять ножа, из-под нее стекали две тонкие темные струйки. Калика
на бегу выдернул нож, подхватил топор латника. У самой двери  остановился,
вытер окровавленное лезвие о клочок материи.
     -- Выходим?
     Томас с трудом оторвал потрясенный взгляд от бледного лица калики:
     -- Что?.. А?.. Сэр калика, направо должна быть оружейная.
     -- Был там?
     -- Нет, но если бы строил замок я...
     Дверь в оружейную комнату была всего в десятке шагов,  но  перед  нею
сидело двое латников. Калика, как заметил Томас, в бессилии  сжал  кулаки,
прошептал что-то вроде: нет, не надо больше  убийств,  все  мы  путники  в
ночи, или какую-то подобную глупость.
     Один страж подремывал, дергал  ногами,  сидя  на  деревянной  колоде,
другой ходил взад-вперед, зевал, тер кулаками глаза.
     Когда напарник захрапел во всю мочь, раскинув ноги поперек  коридора,
второй страж раздраженно занес ногу для  пинка,  но  спящий  выглядел  как
сытый бык,  и  он  передумал,  подошел  к  зарешеченному  окошку  к  стене
напротив. Подпрыгнул, уцепился за прутья обеими руками,  подтянул  лицо  к
свежей струе воздуха, проговорил:
     -- Светает...
     Спрыгнул, повернулся, в глазах блеснуло,  страшный  удар  потряс  все
тело. Олег подхватил падающего,  тихонько  уложил  на  пол.  Мимо  пахнуло
ветром, Томас пронесся как конь, послышался глухой  удар,  словно  топором
ударили по колоде.
     Олег распахнул дверь оружейной,  с  укоризной  оглянулся  на  Томаса.
Глаза рыцаря счастливо блестели.
     -- Зачем убил? -- сказал Олег печально.-- Он не враг.
     -- А ты? -- удивился Томас.
     -- Только оглушил...
     -- То-то мозги брызнули по стенам!
     Оружейная,  большая  комната  с  низкими  сводами,   была   заполнена
сундуками, скрынями, саблями, кинжалами и другим  оружием,  а  вдоль  стен
громоздились кучи щитов, доспехов, булатных пластин, склепанных  в  гибкие
ряды, блестели как рыбья чешуя  мелкие  кольца  кольчуг,  как  опрокинутые
горшки в ряд стояли запыленные шлемы.
     Томас жадно бросился в дальний угол, разгреб, разбросал  по  комнате,
прошептал:
     -- Мои доспехи!
     Руки тряслись, в синих глазах выступили слезы. Он торопливо напяливал
тяжелое железо, пальцы соскальзывали, он взмолился шепотом:
     -- Сэр калика, не сочти за дерзость... Застегни  булатные  пряжки  на
спине! Беда рыцаря в том, что не всегда сам в состоянии облачиться!
     Через  минуту  полуголый  каменотес  со  злым  лицом  скрылся  внутри
сверкающего железа. Доспехи были подогнаны точно,  лишь  ошейник  раба  не
хотел влезать в рыцарскую скорлупу, Томас вогнал его ударом кулака.  Через
пару минут на Олега смотрели синие глаза через  узкую  прорезь,  остальное
надежно укрыло железо. Томас с легкостью  нагнулся  --  булатные  пластины
раздвинулись в нужных местах, -- подхватил треугольный щит,  другой  рукой
сорвал со стены двуручный меч с рукоятью крестом:
     -- Сэр калика, прости,  если  обидел.  Ты,  хотя  и  не  благородного
звания, но не слуга, я не должен просить застегнуть пряжки, будто простого
оруженосца...
     -- Перестань, -- ответил калика, морщась.-- Лучше торопись. Слышишь?
     Во дворе пронесся шум, гам, истошно залаяли  собаки,  затем  отчаянно
завизжало. Зазвенело железо.
     -- Рабы подобрали ключи, -- сказал Олег.-- Долго  возились...  Начнут
громить, грабить, взломают винный подвал... Отвлекут охрану.
     Из оружейной они заспешили по крутой лестнице наверх. Ступени  вывели
на открытую площадку, внизу была тьма, разрываемая светом факелов,  звоном
оружия, криками, но небо уже  посветлело,  звезды  гасли.  Подул  холодный
утренний ветерок.
     Башня была слева, дальше переходила в гребень стены.  В  трех-четырех
шагах поднималась другая стена, пониже, отгораживающая угол двора. По этой
стене брел, сунув озябшие ладони под мышки, легковооруженный  латник.  Меч
болтался на поясе, с другой стороны висел нож. Он  безучастно  посматривал
вниз, где метались огни факелов и слышались крики.
     Томас выругался: стражник в недосягаемости -- на параллельной  стене.
Тот поднял голову, увидел закованного в доспехи  воина  и  обнаженного  до
пояса очень худого, но широкого в плечах человека -- обоих с мечами. Глаза
его полезли на лоб, грудь начала подниматься: набирал воздух для истошного
вопля.
     Мимо Томаса мелькнуло горячее, в следующий миг рыцарь увидел, как  на
стража обрушился калика: он прыгнул ногами вперед, и они сомкнулись на шее
латника с  такой  силой,  что  даже  Томас  услышал  жуткий  хруст  шейных
косточек. Так они и покатились со стены: латник с  выпученными  глазами  и
сидящий на плечах полуголый человек. В последний момент калика  растопырил
пальцы,  ухватился  за  край  каменной  стены,  а   из   разомкнутых   ног
выскользнуло обмякшее, уже мертвое тело.
     Томас не верил глазам, такого боевого приема еще не видывал. А  снизу
донесся слабый шлепок, будто на каменные плиты сбросили тюк мокрого белья.
Калика подтянулся на руках, взобрался, погрозил Томасу кулаком:
     -- Чума на твою голову, рыцарь! Я только и делаю, что убиваю!
     Томас закричал в тревоге:
     -- Как ты сюда переберешься?
     -- Не  собираюсь!  --  прокричал  калика  рассерженно.--  Я  пойду  в
конюшню, к лошадкам. А ты, ежели невтерпеж, к барону. Его палаты прямо под
тобой!
     Он заспешил по стене, направляясь к лесенке, ведущей во  двор.  Томас
опомнился,  выбрал   самый   короткий   путь,   хотя   придется   петлять,
поворачивать, -- удобно для защищающих замок, --  помчался  по  наклонному
краю. Снизу со двора внезапно  заорали  громче,  радостнее,  свет  факелов
заметался чаще. Там трещали доски, звякало железо.
     У богато украшенной двери дремал длинный, как миля, страж. Он вскинул
блестящее копье, Томас  коротко  взмахнул  кулаком  в  железной  перчатке,
размазал стража по каменной стене.  Не  останавливаясь,  ударил  плечом  в
двери. Затрещало, массивный  засов  с  режущим  уши  металлическим  визгом
вылетел из петель, створки разлетелись в стороны.
     Томас как лавина  ворвался  в  богато  украшенную  комнату,  спальню.
Спальня, зал с низкими крутыми сводами,  была  освещена  огромным  горящим
камином, в котором можно было жечь деревья. Перед  ним  сидел  сгорбленный
старик, подбрасывал толстые поленья. Посреди зала стояла  высокая  кровать
под цветным балдахином, со всех сторон занавешенная шелковыми занавесями.
     На бегу через спальню  Томас  сорвал  полог  с  кровати,  лишь  затем
остановился, развернулся, держа меч и щит готовыми к бою. На  двух  пышных
подушках роскошного ложа покоились две головы: женская, от  ее  прекрасных
золотых волос будто бы осветилась спальня, едва Томас  сорвал  занавес,  а
рядом -- черная  словно  обугленная  головешка  и  крупная  как  котел  --
мужская. Барон спал, закинув могучие руки за голову, у него был  крохотный
лоб, выступающие надбровные дуги,  сплюснутый  короткий  нос  с  огромными
ноздрями и тяжелая скошенная назад нижняя  челюсть.  Томас  ощутил  что-то
странное в лице барона, но подумать не успел -- барон заворочался во  сне,
поскреб могучую грудь с черными, как у зверя, волосами.  Одеяло  при  этом
сдвинулось, платье золотоволосой женщины распахнулось.  Томас  отшатнулся,
ослепленный нежнейшей белизной кожи, успел увидеть  безукоризненной  формы
алебастровую грудь, которую венчал ярко-красный бутон розы.
     Она проснулась, широко распахнула глаза: синие, невинные,  коралловый
ротик приоткрылся в великом изумлении. Она удивленно всматривалась в такие
же синие глаза, что смотрели на нее через узкую прорезь забрала.
     Томас с великим трудом оторвал глаза. Ярость,  что  бурлила  все  дни
позорнейшего плена, едва не просочилась в какие-то складки и щели души. Он
грубо опустил железную перчатку на голое плечо барона, с силой сжал:
     -- Вставай! В аду заждались.

     Глава 4

     Барон быстро повернул голову, окинул весь зал одним цепким  взглядом.
Томас зловеще покачал мечом, бросая багровые  блики  в  глаза  барона.  За
спиной Томаса на стене висел огромный топор с причудливо загнутыми крюками
у основания. Старик шевелил поленья  в  полыхающем  камине,  трясся,  хотя
сидел возле пламени, на Томаса внимания не обращал, как и на хозяина.
     Томас перехватил взгляд барона, кивнул:
     -- Возьми!
     Барон поднялся во весь рост -- массивный,  темный,  заросший  шерстью
как лесной зверь. Опять что-то странное показалось Томасу, сердце  сжалось
в тревоге: чересчур  короткие  ноги  барона,  огромные  мускулистые  руки,
странная голова, вырастающая прямо из покатых плечей...
     -- И остальное? -- проревел барон.
     Томас быстро огляделся. Доспехи явно в другой комнате,  если  послать
за ними, то следом ворвутся десяток стражей!
     -- Нет, -- бросил он, поднимая меч.
     Барон взревел, сделал попытку  выскочить  через  разбитые  двери,  но
Томас успел взмахнуть мечом, едва не располосовал барону бок. Со  страшным
воем барон резко сорвал со стены топор, круто развернулся к закованному  в
железо рыцарю.
     Топор он держал на  уровне  колен  обеими  руками.  Глаза  впились  в
неожиданного противника, и вдруг Томас ощутил слабость: глаза барона  были
без зрачков, даже без радужного пятна, но  не  белые,  как  у  слепцов,  а
огненно красные! Красный свет становился ярче,  наливался  кровью,  словно
через череп уже просвечивал адский огонь, из которого вышло это чудище.
     -- Умр-р-р-решь, -- проревел он, жутко двигая челюстью, что  тяжелела
на глазах, преображалась, покрывалась костяным панцирем.
     -- Все умрем, -- ответил Томас как можно тверже,  ибо  голос  пытался
сорваться на испуганный писк.-- Но ты -- сейчас.
     Он взмахнул мечом,  барон  вскинул  топор,  парируя  удар  топорищем.
Лезвие меча ударило... Томас ожидал, что меч перерубит дерево как  прутик,
рассечет зверя до пояса, но меч отбросило, кисти обожгло острой болью.  Он
услышал хохот, больше похожий на рев -- топорище лишь казалось деревянным,
-- упал на спину, избегая удара.
     Из всех рыцарей войска герцога Булонского он  был  единственным,  кто
мог в полном рыцарском вооружении упасть  на  спину,  перевернуться  через
голову и тут же вскочить на ноги. Это спасало жизнь, спасло и в этот  раз.
Страшное лезвие топора рассекло воздух так близко возле  лица,  что  Томас
услышал движение воздуха. Барон поспешно шагнул вперед,  спеша  прикончить
лежащего, но он не знал  Томаса  --  иначе  мог  бы  успеть,  --  и  Томас
выпрямился, тяжело дыша. Щит остался на полу, Томас,  не  сводя  с  барона
такого же горящего взгляда, отшвырнул щит ногой, а удлиненную рукоять меча
перехватил обеими руками.
     Их глаза сомкнулись в  жестоком  единоборстве:  ярко-синие,  пылающие
жгучим холодом северного льда, и  красные  нечеловеческие...  Тело  барона
медленно менялось: плечи стали еще шире, мощнее, рот превратился в  жуткую
пасть, раскрылся, четыре уродливых клыка  вылезли  наружу.  Дышал  тяжело,
словно это он, а не Томас, пробежал в тяжелых доспехах по гребню  стены  и
через два зала. Доносились яростные крики со двора, звон  и  лязг  железа,
ржание коней.
     -- Умр-р-р-решь... -- прохрипел оборотень.
     Он пошел на Томаса, топор оказывался то в правой, то в левой руке. На
обухе вытягивался острый двойной крюк, а с  торца  --  зазубренное  лезвие
пики. Ударились грудь в грудь, Томас содрогнулся: лицо тролля  было  рядом
-- заросшее черной шерстью, вывороченные широкие  ноздри,  багровые  глаза
под толстым костяным карнизом. Оборотень распахнул клыкастую пасть,  Томас
отшатнулся, это спасло -- огромные зубы лязгнули, едва не зацепив забрало.
Томас оттолкнулся рукоятью, ощутил под густой шерстью твердые  как  дерево
мышцы.
     Тролль обрушил топор, целя в блестящий шлем, Томас отбил, но едва  не
оказался на полу -- руки занемели от чудовищного удара.  Женщина  на  ложе
приподнялась, глаза распахнулись в немом изумлении. Она переводила  взгляд
с закованного в железо рыцаря на тролля,  словно  не  зная  еще,  на  кого
поставить. Томас отступал, с трудом отражал страшные удары,  что  едва  не
вышибали меч из онемевших пальцев. Тролль взвывал,  тяжело  дышал,  острые
концы ушей прядали как у зверя.
     Огонь в камине вспыхнул ярче; старик шуровал кочергой, едва не  падая
лицом в пламя. Его трясло, он совал руки то за пазуху, то прямо  в  огонь.
Дряблая шея покрылась гусиной кожей. Он не оглянулся, хотя Томас и  тролль
едва не спотыкались о его согнутую фигуру, оба  наносили  жуткие  звенящие
удары, от которых немели руки, прямо над его головой.
     Томас стиснул зубы --  отступать  позорно  и  опасно,  сделал  выпад.
Тролль от неожиданности отразил удар лишь наполовину, кончик  меча  достал
лицо, рассек от брови скулу и щеку на две половинки. Кровь хлынула  густо,
тролль отшатнулся -- явно  оглушенный,  меч  разрубил  толстую  кость  над
бровью. Огромная лапа дернулась смахнуть  кровь,  Томас  торопливо  ударил
дважды. Тролль шатался,  но  держал  натиск,  перехватил  топорище  обеими
руками. Томас рубил быстро, вкладывая всю силу, не  давая  опомниться,  но
тролль медленно  приходил  в  себя,  огонь  в  глазах  из  багрового  стал
ядовито-желтым.
     Огромные клыки тролля блестели,  он  дышал  хрипло,  наполняя  воздух
зловонием, сипло рычал. Внезапно он  перехватил  топор  обеими  руками  за
самый конец длинной рукояти. Острие блеснуло, казалось,  через  весь  зал.
Удар был страшен, неотразим. Томас и  не  думал  парировать,  в  последний
момент просто шагнул влево -- топор с чмоканьем врубился по самый  обух  в
дубовый пол. Томас с силой ударил, держа меч обеими  руками,  как  копьем.
Острие пробило толстую, как двойной кожаный панцирь, кожу, просело на  две
ладони вглубь.
     От жуткого рева задрожал замок, со стены сорвался щит, упали огромные
оленьи рога. Пламя в страхе прижалось к углям, а женщина  встала  во  весь
рост. Тролль изогнулся от боли,  рукоять  меча  с  силой  вырвало  из  рук
Томаса.
     Томас поспешно отступил, беспомощно огляделся, но похожего на  оружие
близко не оказалось. Тролль не спускал с него глаз, ярость полыхала в  его
желтых глазах, а меч торчал из бока, будто вбитый в дерево! Тролль  дернул
за рукоять топора, перекосился --  вбил  глубоко,  дернул  изо  всех  сил,
из-под меча наконец-то хлынула густая, черная кровь,  зашипела,  пузырясь,
прибила  густую  шерсть,  будто  поваленный  ветром  лес.  Топор  все   не
поддавался,  и  тролль  уперся  ногой,  страшно   взревел,   спина   пошла
чудовищными буграми мышц, лезвие  взвизгнуло,  высвобождаясь  из  плотного
дерева, и топор оказался у тролля!
     Томас пятился, пока спина не уперлась в стену.  Его  трясло,  ужасный
тролль грузно шел к нему, поднимая топор для последнего удара. В боку  все
еще торчал меч -- наклонился к полу, едва не выпадая,  кровь  хлестала  по
лезвию через рукоять, за троллем тянулась кровавая дорожка  с  отпечатками
нечеловеческих ступней.
     На Томаса взглянули страшные глаза, вспыхнули жутким белым  пламенем.
Чудовищные руки взметнули тяжелый топор над головой. Томас распластался по
стене, не в силах отвести завороженного взора от глаз, что вспыхнув, вдруг
погасли, в черноте быстро исчезала красная искорка. Топор  выскользнул  из
пальцев, ударив плашмя тролля по голове, с грохотом упал  на  пол.  Тролль
качнулся вперед -- Томас едва успел замороженно сдвинуться,  --  громадное
звериное тело рухнуло на  стену,  когти  впились  в  камень,  процарапали,
оставляя глубокие борозды, и тролль сполз на пол.
     Томас поспешно  ухватился  за  рукоять  меча,  чувствуя  под  ладонью
липкое, горячее, уперся ногой в грузное тело,  дернул.  Меч  вышел  легко,
словно его выталкивала  хлынувшая  упругой  струей  горячая  кровь.  Томас
кое-как вытер лезвие о мохнатую спину, тролль  еще  дергался,  все  четыре
лапы с жутким звуком скребли пол.
     -- Никогда бы не поверила! -- донеслось до Томаса потрясенное.
     Женщина быстро соскочила с  ложа,  в  руках  у  нее,  как  испуганная
бабочка, трепыхался белый платок с золотой монограммой. Томас  стоял,  как
столб, с покрытым  кровью  мечом.  Она  же  быстро  сунула  платок  в  его
трясущиеся руки, бросилась на шею --  нежнейшая  как  дуновение  утреннего
ветерка, как облачко, прижалась испуганно.  И  Томас  выронил  меч,  стоял
дурак дураком, не решаясь  испачкать  платок,  хотя  сунула,  чтобы  вытер
окровавленные пальцы, и остро пожалел, что железный панцирь  разделяет  их
тела.
     Она зябко вздрагивала, прижималась к нему с такой силой, что, если бы
Томас так не был прижат к стене, наверняка бы повалила. Томас  пробормотал
смущенно, уже ненавидя свои доспехи:
     -- Благородная леди, вы свободны!..
     -- Да-да, благодарю покорно, мой чудесный избавитель!
     -- Не смотрите на зверя, для вас такое ужасно...
     Она обняла его белыми, как сахар, руками за шею,  подняла  прелестную
головку, закрывая ему синие глаза. Прекрасное лицо дышало надеждой,  глаза
счастливо блестели. Голос прозвучал  такой  нежный  и  мелодичный,  что  у
Томаса защемило сердце:
     -- Ужасно!.. Я не знала, что он смертен. Когда он сразил моего  мужа,
барона Оцета, и взял  его  внешность...  ох,  чудовище!  Проклятое  лживое
чудовище! Он обманул меня. Меня все обманывали, всегда  обманывали!  Барон
обманывал...
     -- Чудовище, -- пробормотал Томас. Меч опять  выпал  из  руки,  мышцы
расслабились. Он неловко обнял нежную женщину за плечи, страшась испачкать
кровью золотые локоны.-- Но теперь оно убито...
     -- Мой дорогой барон, -- прошептала она, ее прекрасные голубые  глаза
умоляюще заглядывали в прорезь шлема рыцаря.-- То есть,  мой  таинственный
рыцарь, вы не оставите слабую женщину без защиты?
     Томас ответил с рыцарским жаром:
     -- Честь не позволит! Только скажите, я сделаю все, чтобы  вы  больше
никогда не тревожились!
     Она воскликнула с чувством, ее прекрасные  руки  все  также  обнимали
его, высокая грудь волновалась, прижимаясь к булатному панцирю Томаса:
     -- Вы своим благородством... завоевали меня!  А  вместе  со  мной  --
замок, каменоломни, земли, невольников. За  спиной  барона...  прежнего  и
нынешнего, я была как за каменной стеной, а теперь мне  так  страшно,  так
беззащитно!.. Вы должны стать новой каменной стеной, отважный  рыцарь,  за
которой укроется мое слабое испуганное сердце!..
     Томас открыл и закрыл рот, кровь громче застучала в  висках.  В  ушах
послышался далекий звон, ее глубокие зрачки  расширялись,  заполняя  собой
весь мир. Он смутно чувствовал, что ее  нежные  руки  ловко  сняли  с  его
головы шлем, она  умело  расстегивала  пряжки,  снимала  широкие  пластины
доспехов, извлекая  могучего,  но  оцепеневшего  рыцаря,  как  устрицу  из
раковины.
     Томас пытался стряхнуть страшную усталость, но к слабости от  трудной
схватки добавилась странная вялость. Мысли путались, видимо, от  удара  по
голове, громадные умоляющие глаза заслонили весь мир. В легких хрипело, он
закашлялся, выплюнул сгусток крови. В боку кололо, словно засел наконечник
стрелы  --  топор  тролля,  Томас  помнил  смутно  сильный  удар,  доспехи
выдержали, но пару ребер могло сломать как соломинки...
     Где-то слышались голоса, грохот переворачиваемой мебели, звон оружия.
Донесся приближающийся топот, затрещала дверь, что висела на одной  петле,
прогремел зычный негодующий вопль:
     -- Я думал, погиб!.. А он -- срам какой! --  похоть  свою  ненасытную
тешит!..
     Сквозь туман мелькнуло злое лицо калики. Он  был  как  черная  скала,
смотрел недоброжелательно, дышал часто. В руках держал,  уперев  острие  в
пол, двуручный меч размером с потолочную балку.
     Томас слабо  шелохнулся,  ощутив  при  сильной  слабости  непривычную
пугающую  легкость.  Нога  споткнулась  о  гору  железа,  Томас  с   вялым
изумлением узнал свои панцирь, поножи, шлем, бармы... Оказывается он сидел
на полу, положив голову на колени баронессы, а ее нежные пальцы перебирали
ему волосы, гладили по голове. Огонь из камина вырывался в зал, воздух был
горячий, сухой, как во  время  страшного  самума  --  урагана  сарацинских
пустынь. В окна доносился звон оружия, яростные крики.
     Над головой Томаса прозвучал ледяной  голос,  надменный,  исполненный
великого презрения:
     -- Изыди, раб!.. Иначе поднимется мой  муж  и  повелитель,  властелин
этого замка... Тебя ждет скорая смерть!
     Калика растерянно посмотрел на неподвижное тело тролля,  что  лежало,
раскинув все четыре когтистые лапы в огромной луже крови:
     -- Мне кажется, он встанет, когда свиньи полетят.
     -- Это прежний, -- холодно сказала баронесса.-- А нынешний  властелин
-- здесь! Он страшен и беспощаден...
     Калика сдвинул тяжелыми глыбами, попятился:
     -- Ну, ежели дело повернулось таким концом...
     Томас прохрипел, собрав остаток сил:
     -- Сэр калика, погоди... Кони...
     Калика остановился в проеме, где дверь  все  еще  колыхалась,  скрипя
будто водили ножом по сковороде, на одной петле:
     -- А чо тебе?
     -- Помоги, -- простонал Томас.
     Калика вернулся, пощупал рыцарю лоб,  озабоченно  присвистнул.  Томас
чувствовал сильные пальцы за ушами, на  затылке,  в  переносице  кольнуло.
Внезапно словно гора свалилась с плеч,  а  изнутри  ушла  теплая  сырость.
Зрение очистилось, он ясно видел тревогу в глазах  калики,  плотно  сжатые
губы.
     Баронесса ухватила его за ноги, удерживая. Томас  с  огромным  трудом
отвел ее прекрасные белоснежные руки, за одно прикосновение которых рыцари
отдавали жизни, поднялся, пошатнулся. Калика с хмурым одобрением  смотрел,
как рыцарь влезал, словно старая больная черепаха, в помятый панцирь.
     -- Мой повелитель! -- вскликнула юная баронесса, ее прекрасные  глаза
наполнились слезами.-- Ты измучен, ты сразил чудовище...
     Томас торопился изо всех сил,  сопел,  пыхтел.  Калика  поддержал  за
плечи, застегнул на спине пряжки, что-то дернул, толкнул, стукнул, и Томас
оказался в панцире, чувствуя себя сразу одетым, надежно защищенным, а  два
пуда железа приятной тяжестью давили на плечи.
     Он с усилием поднял из лужи черной крови свой  меч.  Рядом  с  мечом,
который держал калика, он выглядел как  кинжал.  Калика  махнул  рукой  от
окна:
     -- Придется через задние комнаты!
     -- Прорвались рабы? --  спросил  Томас  глухо.  Он  метнул  смущенный
взгляд на златовласую баронессу.-- Мы не можем допустить... Изнасилуют...
     -- Рабы далеко,  стража  отступает!  Прижали  к  воротам.  Скоро  тут
появятся с дюжину мордоворотов, а я так не люблю  когда  люди  бьются  как
звери!
     Он попятился от окна, по его лицу плясали зловещие багровые блики. Во
дворе горели постройки,  слышались  ликующие  вопли,  предсмертные  крики.
Томас повернулся к баронессе:
     -- Где чаша?
     -- Какая? -- переспросила юная баронесса. Ее красивые брови поднялись
высоко-высоко.-- Их у меня  много,  барон  привозил  отовсюду.  И  прежний
привозил... И тот, что был еще раньше...
     Калика повернулся, сердито рявкнул:
     -- Та чаша пришла сама. Говори быстро, женщина!
     Баронесса выпрямилась, с надменным видом вскинула длинные ресницы:
     -- Разве я уже не под защитой славного рыцаря,  победителя  чудовища?
Рыцаря, хотя он и носит ошейник моего раба?
     Томас кашлянул, сказал виновато:
     -- Сэр калика, ты разговариваешь с дамой благородного происхождения.
     Калика сморщился, словно хватил яблочного уксуса, махнул рукой:
     -- Разбирайтесь, как знаете. Я коней поставил  под  стеной  у  башни.
Хочешь выбраться целым, пойдем. Нет -- я поеду один.
     Томас с  несчастным  видом  поволокся  за  ним  следом.  На  лестнице
поверхом ниже дрались, орали, звенело оружие, видно было мелькающие головы
и блестящие полосы железа, колья, топоры. Отчаянно кричали  тяжелораненые.
Калика почти тащил рыцаря. Внезапно  Томас  остановился,  поднял  забрало.
Лицо было бледным, глаза блестели как звезды.
     -- Не ради жизни совершил побег! Ты знаешь.
     -- Чаша дороже жизни? -- бросил калика пораженно.
     -- Что жизнь? Многое дороже  жизни.  Честь,  верность,  благородство.
Даже любовь. Беги, сэр калика! Ты потряс меня, я никогда бы не  подумал...
Я тебе второй раз обязан жизнью. Жалею, что  не  могу  отплатить...  Но  я
останусь, даже пусть гибель...
     -- Честь, верность -- понятно... Но чаша?
     -- Непростая чаша.
     Калика с непонятным выражением смотрел, как рыцарь с обреченным видом
пошел обратно в спальню. Блестящая металлическая фигура скрылась в дверном
проеме, за ним протянулась цепочка капель крови,  что  стекали  с  кончика
меча. С лестницы донесся могучий нарастающий рев, торжествующий. Вскрикнул
жалобно последний из защитников,  и  невольники,  блестя  голыми  спинами,
кинулись по ступенькам наверх. Немногие  сверкали  мечами,  кинжалами,  но
большинство дико размахивали кирками, ломами, кольями,  молотами  --  даже
рукояти были забрызганы кровью.
     Калика стиснул зубы, тяжело вздохнул. Ноги словно сами раздвинулись в
боевую стойку, он взял меч в обе руки и стал ожидать.
     Томас выбежал, прижимая к груди кожаный мешок. В другой  руке  держал
обнаженный меч. Забрало было опущено, Олег не видел лица рыцаря. По железу
доспехов  стекала  кровь.  Он  перепрыгнул  через  убитых,  споткнулся   о
раненого, что пытался ползти, сказал тяжело:
     -- И здесь... С  той  стороны  в  зал  ворвались  невольники.  Хотели
изнасиловать баронессу.
     -- И ты, конечно же, расправил плечи, грудью на защиту?
     -- Ну... к тому времени я еще не нашел чашу!.. Троих пришлось...
     Калика бросил, морща лицо:
     -- Не поспешил?
     -- Третьего рассек, потом увидел ее недовольное лицо, засомневался...
Где кони?
     -- По всему  замку  резня,  грабеж.  А  в  башне  забаррикадировались
арбалетчики, отстреливаются. Если через двор, то  истыкают  стрелами  так,
будто мы родились ежами. Сумеешь спуститься со стены в этом железе?
     -- Быстрее обезьяны! -- заверил Томас.
     Он побежал за каликой, тот легко несся через переходы, поднимался  по
лестницам, проскакивал залы, словно давно  знал  замок.  Невольники  рвали
дорогие портьеры, крушили топорами мебель, в одном месте  калика  пронесся
через горящий  пол,  на  миг  исчез  в  дыму,  Томас  ускорил  шаг,  боясь
потеряться. Когда выбежали на стену, небо уже блестело  синевой,  одинокое
облачко полыхало оранжевым, зато двор был освещен багровым  огнем  пожара:
горела выброшенная мебель,  богатая  одежда.  Страшно  кричала  челядь  --
озверевшие от крови невольники резали за то, что прислуга ела сытно, спала
у теплых котлов на кухне, не знала страшного труда в каменной яме...
     Со стены, укрепленная между  зубцами,  вниз  тянулась  веревка.  Близ
замка стояли привязанные к дереву  два  рослых  коня.  К  ним  уже  бежали
полуголые люди, привлеченные густым дымом, криками из замка.
     Томас  выругался,  оттолкнул  калику  и  первым  начал  спуск.  Умело
обхватив веревку железными перчатками  и  зацепившись  ногами,  он  быстро
соскользнул,  замедлив  движение  лишь  перед  самой  землей.  Когда  Олег
спустился -- не так быстро, чтобы не сорвать кожу с ладоней, -- Томас  уже
спешил к коням, крича и размахивая мечом.
     Поселяне остановились, посоветовались  и,  обогнув  опасного  рыцаря,
бросились к воротам замка. Томас обернулся к калике, указал на веревку:
     -- Надо бы захватить... В дороге и веревочка пригодится!
     -- Хозяйственный! -- удивился Олег.-- Поехали я  две  взял.  Захочешь
удавиться -- только свистни.
     Томас отвязал повод, жеребец обнюхал его,  радостно  фыркнул.  Томасу
показалось, что глаза жеребца блеснули гордостью, когда  унюхал  кровь  на
доспехах хозяина -- всем лютням боевой конь предпочитал рев боевой  трубы,
зовущей в атаку, когда тяжелой массой стремя  в  стремя  несется  стальная
конница, сокрушая все на пути!
     Олег легко вскочил на коня, и Томас сделал зарубку в памяти:  узнать,
где это калика научился так вспрыгивать в седло, не касаясь  ни  стремени,
ни повода. И где вообще, в какой пещере или  пустыне,  какие  святые  духи
научили так метать нож, владеть огромным двуручным мечом? Именно  владеть,
а не  просто  размахивать,  как  разъяренная  кухарка  скалкой  --  Томасу
достаточно беглого взгляда профессионального воина, чтобы  отличить  бойца
от... остальных.
     Рыцарь несся тяжелый, неподвижный, копье  привычно  держал  в  правой
руке, забрало поднял. Он косился на калику --  тот  не  касался  поводьев,
управлял конем, как дикий скиф,  ногами.  Лицо  неподвижно,  от  ветра  не
пригибается, а глаза отсутствующие -- по-прежнему ищет  Истину?  Думает  о
высоком? Но не забыл  ни  копье  захватить  для  рыцаря,  ни  великолепный
пластинчатый лук для себя. Впрочем, английский лук иомена не хуже, но  тот
в человеческий рост, а то и выше, а из этого можно стрелять с  коня,  если
сумеешь натянуть стальную тетиву. Чтобы пользоваться  пластинчатым  луком,
надо иметь богатырскую силу...
     Слева у седла калики блестел на  солнце  шелковыми  шнурками  широкий
колчан, туго набитый длинными стрелами с белым оперением. Там же  висел  в
чехле топор. Сапоги калики держались в широких стременах как влитые.
     -- Сэр калика, -- не выдержал Томас, он придержал коня, давая перейти
на шаг.-- А что ты умеешь еще?
     Калика смотрел непонимающе. Томас поспешно поправился:
     -- В воинском деле,  конечно.  Ты  мыслишь  о  высоком,  вижу,  но  и
благородное искусство войны в нашем мире стоит не на последнем месте!
     -- Увы, мир глуп и жесток. Все еще.
     Томас воскликнул удивленно:
     -- О чем поют менестрели, как не о  воинских  подвигах?  Не  о  боях,
сражениях? Для чего еще рождаются герои, как не для битв и славной гибели?
     Калика покачал головой, не ответил. Под ним  был  такой  же  огромный
жеребец, как и у Томаса, но Томас помнил,  какого  труда  стоило  обломать
своего зверя, а под каликой  конь  как  шелковый,  лишь  пугливо  косится.
Неужели верны слухи о том, что скифы способны сдавить  коленями  так,  что
ребра трещат, а конь падает замертво?
     -- Эллины, -- заговорил Томас, пытаясь вызвать калику на разговор, --
знавшие  езду  только  на  колесницах,  когда   впервые   увидели   конных
тавро-славян, сочли их сказочными зверями -- полулюдьми-полуконями. Так  и
назвали: конные тавры, кентавры!  Они,  говорят,  на  полном  скаку  метко
стреляли из луков!
     Калика покосился на рыцаря, спросил коротко:
     -- В твоем мешке еда есть?
     -- Нет, только чаша, -- ответил Томас огорченно.-- А что?
     Калика мгновенно сорвал с плеча лук, мелькнуло белое оперение,  сразу
же Томас услышал звонкий щелчок. Калика с безучастным лицом  снял  тетиву,
повесил лук за спину. Лишь тогда остолбеневший Томас посмотрел  вперед  на
дорогу, куда унеслась стрела.
     В сорока шагах на обочине бился  пронзенный  насквозь  крупный  заяц.
Томас, все еще не веря глазам, пустил коня впереди  калики,  концом  копья
подхватил добычу. Калика все с тем же непроницаемым лицом  протянул  руку.
Томас поспешно выдернул стрелу, вытер кровь и почтительно подал калике:
     -- На привале сам освежую, святой отец!.. Э-э... сэр калика. Конечно,
вера Христова самая правильная, но в язычестве тоже  что-то,  оказывается,
есть...
     Калика усмехнулся краешком рта, смолчал.

     Глава 5

     Ближе к полудню въехали в крохотную деревушку. Калика направил коня к
самому крайнему  домику,  от  которого  несло  копотью,  горелым  железом,
ржавчиной. Навстречу вышел широкий могучий  мужик  в  пропаленном  кожаном
переднике, Олег сказал, не слезая с седла:
     -- Сможешь подковать коня и расклепать два железных кольца?
     Мужик смотрел исподлобья:
     -- Это ж надо огонь разводить...
     -- Жаль, -- сказал  Олег  сожалеюще.--  Я  думал,  тебе  два  золотых
пригодились бы в хозяйстве...
     Мужик поспешно  обернулся  к  дому,  взревел  зычно,  кони  испуганно
прижали уши:
     -- Варнак, Болдырь!.. Живо разогреть горн!.. Наострить новых гвоздей!
     Олег спрыгнул  с  коня,  Томас  понимающе  ухмыльнулся,  слез,  отдал
поводья набежавшим детям. У деревенского кузнеца их оказалась целая  куча:
одни разожгли огонь, другие расседлали коней и напоили, а  хозяйка  спешно
принялась ощипывать гуся.
     Глаза кузнеца расширились, когда увидел ошейник на  шее  благородного
рыцаря, но смолчал. Быстро и умело, орудуя зубилом  и  клещами,  расклепал
подлые обручи, тут же швырнул на горящие угли, спеша переплавить, чтобы  и
следа не осталось, буде начнут спрашивать надсмотрщики барона. Олег бросил
ему в ладонь два золотых. Кузнец поблагодарил,  тут  же  словно  невзначай
уронил на закопченную наковальню, лишь затем заулыбался и бережно убрал  в
кошель.
     Олег усмехнулся:
     -- Случаются разные?
     Кузнец сокрушенно покачал головой:
     -- И не поверишь, благородный человек! Раньше за  лето  два-три  раза
всучивали  золотые  или  серебряные  монеты,  которые   на   другой   день
оказывались сухими листьями! Но когда я  узнал,  что  против  железа  чары
бессильны, то стал высыпать монеты на эту наковальню... Уже поймал одного.
Правда, дурень клялся, что его самого надули. Может быть,  не  лгал.  Если
взаправду маг, то чего терпел, когда малость... гм... поучил...
     Когда он укрепил ослабевшую подкову, Олег дал еще золотой, взял  гуся
в мешок, немедленно выехали, спеша уйти от замка как можно дальше.
     Знойное солнце стояло в зените. Дорога петляла, проторенная, вбитая в
плотную, сухую землю столетия  назад.  Когда-то  ей  приходилось  обходить
холмы,  сворачивать  к  городам,  рощам,   но   пролетели   века,   города
разрушились, рощи вырубили, лишь холмы остались, только  осели,  постарев.
Дорога часто пробиралась между древних развалин,  откатившихся  к  обочине
выбеленных ветром и зноем глыб.
     Томас спросил с любопытством:
     -- Что у тебя за  деревянные  бусы  на  шее?  Все  щупаешь,  щупаешь.
Боишься, что сопрут?
     -- Обереги -- не бусы, -- ответил калика, не поворачивая головы.
     -- Обереги? От чего оберегают?
     -- От многого. Через них боги дают советы.
     Томас засмеялся:
     -- Что-то не слышу голосов!
     -- Да? А вот я слышу, что во-о-он в той роще, к которой  едем,  шайка
разбойников делит добычу. А еще дальше за лесом -- село, где найдем приют,
отдых, ночлег.
     Томас смотрел недоверчиво:
     -- Ну, насчет села... ты мог уже бывать там. А насчет  разбойников...
Хорошо, изрубим в капусту!
     Калика поморщился, сказал с отвращением:
     -- Не можешь без драки? Лучше объедем.
     Он свернул на боковую тропинку, уводящую от рощи. Томас нехотя пустил
коня следом. Его жеребец вскидывал голову, возбужденно  пофыркивал.  Томас
понял радость коня, когда вломились в густой кустарник, а впереди зажурчал
крохотный ручеек. Трава вокруг ключа поднималась свежая, сочная,  зеленая,
налитая соком. В крохотном озерке, не больше рыцарского щита, с  песчаного
дна поднимался бурунчик воды. Песчинки взвихривались, кружились,  оседали,
образуя ровный кольцевой вал, словно вокруг крохотного замка.
     Калика расседлал коней,  начал  собирать  хворост,  а  Томас,  считая
разделку  заячьей  тушки  более  благородным  делом,  умело  снял   шкуру,
выпотрошил, вычистил:
     -- Стрела пробила сердце!.. Сэр калика, я восхищен! С сорока шагов на
полном скаку... а заяц несся через дорогу в другую сторону!
     -- Мы ехали шагом, -- напомнил Олег хмуро.
     Он выкресал огонь,  раздул  искорку  среди  сухого  мха.  Красноватые
язычки начали робко лизать желтые  как  мед  сучки.  Осмелели,  вгрызлись,
сучки затрещали как сахарные  косточки  на  крепких  зубах  пса,  взвились
искорки. Томас суетился вокруг  костра,  пытаясь  пристроить  напластанные
ломти мяса, а  Олег  молча  вытащил  из  тюка  небольшой  походный  котел,
осторожно набрал воды.
     Томас вскрикнул пораженно:
     -- Святой отец! Ты обо всем подумал.
     Печенку Томас нарезал ломтиками, насадил на тонкие прутики, очищенные
от коры, старательно жарил, держа над углями, пока в котле варилось  мясо,
а ароматный запах -- калика набросал пахучих трав -- потек по их крохотной
полянке.
     Пообедав, они лежали в неглубокой тени, глядя сквозь редкие ветки  на
знойное небо, накаленное, без единого облачка.
     Кони  поблизости  звучно  жевали  траву,  объедали   молодые   побеги
кустарника. Томас лежал, закинув руки за голову, часть доспехов  снял,  но
меч и щит положил рядом.
     --  Какой  дивный  мир  создал  Господь,  --  сказал   он   с   тихим
удивлением.-- Как-то сказал сарацинам, что у  нас  зимой  вода  становится
твердой как камень, на смех подняли! А скажи им, что у нас  неделями  идут
дожди, что мы проклинаем дожди и ливни -- не поверят опять же. У них капля
воды на вес золота, а мы не знаем, как от нее избавиться. Вся моя Британия
-- дремучий болотистый лес.
     -- И Русь, -- согласился Олег.
     -- Тоже в Европе? Здешние леса -- жалкий кустарник рядом с нашими.  У
нас жизнь проживешь, неба не увидишь! А  здесь  все  насквозь,  уединиться
негде. У нас добраться из одного городка в другой, соседний -- это опасное
путешествие  через  болота,  чащу,  завалы,  буреломы,  опять  же  болота,
болотца, болотища!
     Олег невесело усмехнулся:
     -- У нас, когда какой князь вздумает идти на другого, сперва высылает
отряды лазутчиков вызнавать дороги: после зимы везде новые озера,  болота,
разливы. Потом посылает половину войска, чтобы мостили  дороги,  расчищали
путь.  Понятно,  если  такой  князек  откажется  платить  налоги  --   как
принудишь? Себе дороже. Проще совершить новый поход на  Царьград,  чем  на
окопавшегося среди болот сидня!
     Томас спросил с сомнением:
     -- Вся Русь такая?.. А как же кентавры?
     -- То Южная Русь. Иной раз по старинке  зовут  Скифией.  Там  все  на
конях, там простор, там не окоем, не виднокрай,  а  видноколо,  виднокруг.
Даже деревья -- редкость, зато трава до пояса. Народ  один,  но  одевается
иначе, охотится иначе, другим богам молится, ибо в Лесу боги одни, в Степи
-- другие.
     -- Господь изрек: нет ни эллина, ни иудея! Если помыслить, то все  мы
единый народ, хоть и говорим на разных языках. И Божье  повеление  в  том,
чтобы снова стать одним народом!
     Олег покосился с удивлением, в его негромком голосе таилась насмешка:
     -- Но кланялись именно твоему Богу? А если кто не захочет?
     Томас стукнул огромным кулаком по горячей земле:
     -- Принудим. Для того Господь и вдохновил на великий крестовый  поход
-- заставить язычников принять истинную веру!
     Олег подвигался, словно лежал на острых камнях, сказал вполголоса:
     -- Да, мир меняется, ничего не скажешь... Раньше просто грабили.  Так
и объявляли: идем грабить Царьград. Идем на Персию за  зипунами.  Идем  на
соседа, дабы увести рабов, нагрести добычи, а что не  унесем  --  сжечь...
Теперь походы затеваем, чтобы нести в дальние  страны  культуру.  Конечно,
грабим  по-прежнему,  но  об  этом  помалкиваем,  научились   стыдиться...
Медленно мелют жернова культуры, но верно.
     Томас сел, чувствуя, что его убеждениям нанесено оскорбление, спросил
с достоинством:
     -- Ты о чем, сэр калика?
     Олег тоже сел, посмотрел на солнце:
     -- Надо ехать. К вечеру прибудем в село, о  котором  говорил.  А  там
расстанемся. Тебе в Британию, мне -- на Русь.  Впрочем,  можешь  отдохнуть
еще, а я поеду.
     Он поднялся, отряхнулся, оглушительно свистнул. Конь вскинул  голову,
нерешительно проломился к нему через кусты. Олег прыгнул в седло, опять же
не касаясь стремян. Конь даже присел под тяжелым телом.
     Томас подхватился, вскрикнул:
     -- А котел?
     Олег помахал рукой:
     -- Возьми, тебе понадобится в пути.
     -- А тебе?
     -- Я привык довольствоваться малым.
     Он начал поворачивать коня, и Томас закричал торопливо:
     -- Погоди, сэр калика! Я принимаю твое любезное  предложение  доехать
до села вместе. Любая дорога короче, если есть спутник.
     Лицо калики не выразило радости, похоже предпочел бы остаться наедине
с мыслями о высоком, но Томас поспешно вылил остатки похлебки  на  горячие
угли, сунул котел в мешок, торопливо напялил доспехи, даже не застегнув на
спине пару важных пряжек.
     В седло он влез с натугой, сам не пушинка --  сто  девяносто  фунтов,
шестьдесят фунтов железа, не считая меча, копья и щита, но  конь  под  ним
пошел привычно, тяжело бухая в землю огромными стальными подковами.
     Обогнали телеги, нагруженные бедным  домашним  скарбом.  Под  навесом
сидели женщины, дети, а мужчины управляли лошадьми -- сухими, тонконогими,
словно неистовый зной вытопил из них не только жир, но  и  мясо.  Огромных
франков провожали неприязненными взглядами, но когда Томас  грозно  зыркал
на них через прорезь шлема, поспешно опускали глаза.
     -- Сэр калика, -- внезапно  сказал  Томас.--  Мы  оба  из  Иерусалима
возвращаемся на север... Могли бы еще не одни сутки ехать вместе!
     Калика покачал головой:
     -- Я не жалую боевые забавы.
     -- По крайней мере могли бы ехать вместе еще долго! А  если  придется
браться за меч, то справлюсь один.
     Он прикусил язык, вспомнив, что калика был свидетелем  того,  как  он
"справился": сам выхаживал, отпаивал травами, перевязывал раны.
     -- Нет, -- ответил калика твердо, и Томас понял, что ничто не сдвинет
калику с его решения.-- Я другой. У тебя совсем другая  дорога,  как  и  в
жизни. К  тому  же  ты  что-то  скрываешь...  Я  чую  странность.  Большую
странность. И непонятную опасность, что связана с тобой.
     -- Опасность, -- повторил Томас с недоумением.--  Какая  опасность...
Впрочем, разве жить вообще не опасно? Тем более рыцарем?
     Калика помолчал, затем, видя, что рыцарь в  нетерпении  ерзает,  ждет
ответа, сказал нехотя:
     -- Другая опасность... Что-то связанное  с  чашей.  Хотя  почему?  Не
пойму.
     Томас прошептал в суеверном ужасе:
     -- Обереги сказали?
     -- Они.
     Томас перекрестился, поплевал через левое плечо, с опаской осмотрелся
-- они двигались через пустое пространство:
     -- Пресвятая Дева, сохрани  и  защити!..  Сэр  калика,  если  ты  мог
подумать обо мне плохо, то я сам виноват. Дважды спасал,  а  я  не  доверю
такую малость?.. Сэр калика, я в самом деле везу не простую чашу!
     Он замолчал, но калика ехал неподвижный, рослый, нахмуренный, смотрел
на дорогу перед собой.
     -- Сэр калика, ты слышал что-либо о... Святом Граале?
     Томас задержал дыхание,  последние  слова  почти  прошептал,  но  ему
показалось, что прогремели, как раскаты грома. Калика  метнул  острый  как
нож взгляд, спросил отрывисто:
     -- Она самая?
     -- Она, -- ответил Томас удивленно.-- Ты... слышал? Язычник?
     -- Когда ваш бог Христос был распят, -- сказал  калика,  --  один  из
учеников тайком подставил чашу, собрал драгоценную  кровь...  Она?  С  той
поры чаша считается у вас священной -- Святой Грааль.
     Томас прошептал, опасливо оглянувшись по сторонам:
     -- Видишь, даже до язычников докатилась слава Святого Грааля.  Многие
рыцари отправлялись на поиски: сэр Галахад, сэр Ланселот, сэр  Говен,  сэр
Парцифаль... Но пришлось совершить крестовый поход,  чтобы  освободить  от
неверных сарацин святой город Иерусалим, Гроб Господень, священные  места,
где хаживал наш Господь...
     -- А как чаша попала к тебе? -- прервал калика.
     -- Был страшный бой, сэр калика. Не скажу, что она сама попала в  мои
руки.
     -- Но есть предание, -- бросил калика жестко,  его  глаза  впились  в
Томаса, -- что чашу может брать лишь чистый  душой!  А  все  другие,  мол,
заболевают, гибнут в страшных муках...
     Томас опустил глаза, на щеках выступил  яркий  румянец,  растекся  по
всему лицу, охватил шею, даже уши заполыхали так, что от них можно было бы
зажигать факелы:
     -- Сэр калика... Возможно, я погибну в страшных муках, но довезу чашу
в  благословенную  Британию!  Пусть  благодать  падет  на  головы  племени
ангелов, народа, который чтит Христа... и за который я готов отдать жизнь!
     Кони шли рядом, ноги в стременах касались, а люди  в  поле  провожали
всадников встревоженными взглядами. Оба огромные на пустынной дороге,  где
ни деревца, ни куста, кони под ними  франкские  --  огромные,  тяжелые,  с
толстыми ногами, а стальные подковы с хрустом крушат твердь земли. Доспехи
массивного рыцаря блестят, в  лучах  заходящего  солнца  он  словно  залит
густой кровью, а всадник рядом вовсе сгусток ночи  --  в  черном  плаще  с
надвинутым на лоб капюшоном, мрачный, неподвижный, полы плаща развеваются,
как крылья черного ворона.
     Солнце опустилось за край, из воздуха очень  медленно  начал  уходить
зной. Кони приободрились, чуя отдых. Чистое синее небо незаметно  темнело,
превращалось в грозное фиолетовое, а бледный серп  луны  налился  зловещим
светом, заменил живое оранжевое солнце -- солнцем  вампиров,  мертвецов  и
утопленников.
     Томас с удовольствием вдыхал свежий  охлажденный  воздух.  Фиолетовое
небо почернело, звезды нависли прямо над головой --  огромные,  яркие,  не
звезды -- а целые звездные рои, которых не увидишь в северном небе.
     -- Уже скоро, -- сообщил Олег.-- Вон там  темнеет  кучка  деревьев...
Это сад, за ним будет домик. Не видишь?.. Я тоже пока не вижу.
     -- Откуда знаешь тогда? -- удивился Томас.
     -- Знаю, -- ответил калика равнодушно.-- Ты же знаешь, в каком  месте
построить замок? Даже знаешь, где расположена оружейная, сторожевая... А я
знаю, где посадить сад, срубить дом.
     Луна заливала мир  бледным  нездоровым  светом,  лишь  под  деревьями
оставалось угольно темно. Кони ступали  по  утоптанной  дороге,  но  стука
копыт  почти  не  слышали  сами  всадники.  Где-то  за  деревьями  кричали
непривычно жесткими металлическими голосами лягушки, Томас даже усомнился.
Что делают лягушки в пустыне? Олег молча указал на деревья,  металлические
трели доносились с веток.
     Крышу небольшого домика заметили издали. Вокруг поднимались  кудрявые
деревья,  ухоженные,  теснились  к  дому.  Луна  освещала  только  плоскую
глиняную крышу, внизу все тонуло в темноте. Томас и Олег услышали  громкие
мужские голоса, пьяные вопли, донесся громкий настойчивый стук в дверь.
     Придержав коней, пустили медленным шагом. Деревья скрывали, позволили
приблизиться на расстояние броска дротика, но дальше перед домиком широкая
лужайка, залитая лунным светом. Несколько пестро  одетых  мужчин  хохотали
перед крыльцом, передавали по кругу плетеную корзинку, там  торчало  узкое
горло кувшина. Один дубасил в дверь кулаком, орал:
     -- Открой дверь!.. Открой дверь, дура!.. Выломаем!
     Изнутри донесся слабый женский голосок, испуганный, почти плачущий:
     -- Что вам нужно?.. Уходите!
     Мужчина прохрипел:
     -- Ты узнаешь, что нам нужно!.. Открывай!
     -- У меня нож, я буду защищаться!
     Томас часто задышал, в слабом лунном свете лицо страшно перекосилось,
потемнело. Олег сочувствующе хмыкнул, взор был задумчивым.  Рыцарь  дрожал
от ярости, глаза выпучились, губы побелели,  тряслись.  Он  схватил  шлем,
поспешно нахлобучил. Забрало звякнуло, укрыв нижнюю часть лица.
     Человек перед дверью захохотал. Друзья заорали что-то  веселое,  один
вбежал на крыльцо, крикнул с пьяной удалью:
     -- Ты не сможешь зарезать нас  всех!..  А  вот  насытить...  ха-ха...
сможешь, если расстараешься!
     Первый крикнул гулким голосом:
     -- Я привел  настоящих  мужчин,  чтобы  ты  не  скучала!..  Открывай,
дурочка!
     Из дома донесся плач. Томас крикнул  сдавленным  от  душившей  ярости
голосом:
     -- Она не сможет, но мы -- сможем!
     Смех оборвался, в полной тишине мужчины повернулись  к  деревьям.  Их
руки опустились на кинжалы, мечи,  топоры.  Кони  Олега  и  Томаса  стояли
неподвижно, так же застыли и разбойники. Похоже,  до  сего  дня  они  были
хозяевами ночи, никто не смел бросать им вызов.
     -- Эй, -- крикнул один с крыльца, -- кто бы ты ни  был...  стой,  где
стоишь, останешься цел. Еще лучше -- убирайся к черту!  Иначе  твои  кости
псы растащат по всем оврагам.
     Томас жутко расхохотался, так мог бы расхохотаться могучий  лев,  чьи
когти уже распластали шакала:
     -- Мои кости?.. Ваши кости -- солома для моего меча!
     Двое разбойников наконец сдвинулись, начали потихоньку продвигаться к
темным деревьям. Олег спешно натянул тетиву, выхватил из колчана стрелу.
     Разбойники были  совсем  близко  к  деревьям,  уже  начали  различать
смутные очертания всадников, когда Олег быстро  наложил  стрелу,  щелкнула
тетива, мгновенно  выхватил  кончиками  пальцев  другую  стрелу,  наложил,
натянул и отпустил тетиву, снова выдернул  стрелу.  Колчан  находился  над
плечом, калика одним  движением  доставал  стрелу,  накладывал  на  лук  и
стрелял. Его движения были настолько молниеносными,  что  Томас  не  успел
послать коня в  тяжелый  галоп,  как  несколько  стрел  просвистели  мимо,
догоняя друг друга. От дома донесся яростный вопль.
     Томас заорал, вынесся из тени, выставив копье  и  пригнувшись  к  шее
коня. Те двое, что подходили к деревьям, стояли как замороженные, выставив
перед собой кинжалы. Томас с хрустом всадил  в  переднего  копье,  пронзил
насквозь, как древесный лист, другого стоптал  конем.  Перед  домом  стоял
жуткий крик, люди разбегались, падали. В призрачном лунном свете  блистали
серебристые перья -- в груди, спинах, шеях. Разбойники были  полуголые,  и
стрелы вонзались в их тела.
     Копье Томаса  осталось  позади,  он  выдернул  меч,  ударил  наискось
третьего, замахнулся на следующего -- у того в груди словно расцвел  белый
цветок на деревянном стебле: разбойник упал на  колени,  изо  рта  хлынула
кровь. Томас заорал, погрозил  Олегу  мечом.  Трое  уцелевших  удирали  по
широкой дороге, впереди них, как  ночные  птицы,  неслись  угольно  черные
тени, и Томас с ревом пустил коня вдогонку.
     Олег медленно выехал из тени. Стрела лежала на тетиве, он вслушивался
и всматривался, но в ночи слышались лишь стоны и хрипы  умирающих.  Вскоре
послышался конский топот, усилился  до  грохота,  и  на  лужайку  во  всем
грозном великолепии ворвался огромный грозный рыцарь. В его  руке  наотлет
тускло блестел огромный меч, крупные капли срывались  на  землю,  он  весь
словно вышел из бойни, даже конь был забрызган кровью.
     -- Всех положил? -- гаркнул он люто.-- Не мог стрелять помедленнее?
     -- Нас в детстве учили держать в воздухе пять стрел...
     -- Мы не на твоей языческой Руси!.. Здесь, в христианском мире, вовсе
стрелять не умеют.
     Он придержал  коня,  сделал  круг  по  лужайке.  Раненые  со  стонами
пытались уползти, за ними тянулись  темные  дорожки  крови,  и  разбойники
быстро  затихали,  застывали,  вцепившись   в   землю.   Дверь   осторожно
отворилась.  В  щели  показалось  бледное  женское  лицо,   тонкая   рука.
Убедившись, что разбойников на крыльце  нет,  женщина  бесшумно  вышла  --
маленькая, тонкая в талии, с большими испуганными глазами.
     Томас помахал ей металлической рукой, в которой был зажат  темный  от
крови меч, спохватился, поспешно вытер мокрое лезвие  и  вложил  в  ножны.
Олег снял тетиву, повесил лук справа от седла. Женщина  быстро  сбежала  с
крыльца, каблучки простучали, как коготки  белки,  наклонилась  над  одним
разбойником, перевернула его на спину.
     Томас тронул поводья, огромный жеребец, как гора мрака, подвинулся  к
женщине. Земля под  его  копытами  глухо  подрагивала.  Женщина  испуганно
вздернула голову, на  ее  бледном  лице  глаза  расширились,  она  сказала
торопливо:
     -- Благородный рыцарь, благодарю за вмешательство...
     -- Мой долг, -- ответил Томас галантно.
     -- А теперь... помогите затащить этого человека в дом.
     -- Зачем? -- удивился Томас.
     -- Положить в постель, перевязать рану!
     Томас звучно хлопнул железной ладонью по седлу:
     -- Женщина! Зверь, которого жалеешь, хотел над  тобой  потешиться!  А
потом бы зарезал. Пусть лучше будет мертвым, на мертвецов  не  сержусь.  Я
христианин.
     Она возразила горячо:
     -- Тогда  надо  было  убить  сразу!  Сейчас  драка  кончилась,  время
зализывать раны. Я не дам умереть человеку у своего порога, даже  если  он
не человек, а злобный волк!
     Олег слез с коня, буркнул:
     -- Открой дверь. Я помогу.
     Он схватил раненого за ворот и за пояс, а женщина побежала впереди на
крыльцо. Томас слез с коня, настроение сразу испортилось. Дура, ничего  не
понимает. Так красиво началось; крик о помощи, короткая схватка, спасение,
-- а дальше уже по-глупому. Провинция! С калики тем более не спросишь -- в
пещерах сидел, язычник неученый, правильного обхождения не видывал.
     Пока укладывали раненого, перевязывали, а женщина -- ее  звали  Чачар
-- грела воду, Томас осмотрел убитых и раненых. Убитых пятеро, двое тяжело
ранены, но оба без сознания, еле дышат. Томас порадовался, что милосердная
женщина не заметила этого. Торопливо вытащил мизерикордию, перерезал обоим
глотки.
     Пятеро из мертвых были убиты стрелами: в  голову,  в  горло,  двое  в
сердце, даже у  пораженного  в  спину  стрела  достала  сердце.  Один  был
проткнут копьем, как жук булавкой, а стоптанного конем унесли в  дом.  Еще
троих он догнал и зарубил. Так что тоже  отправил  в  ад  пятерых,  как  и
калика.
     Немного повеселев, он привязал коней и принялся  выдергивать  стрелы,
снова поразился той мощи, с  которой  калика  их  всаживал.  Стрелы  порой
пронизывали насквозь, и он снова вывозился в крови, как мясник  на  бойне,
пока высвободил все пять. Страшное нечестивое оружие -- лук, не зря святая
церковь противится, а механические  луки  --  арбалеты,  вовсе  запретила,
поставила вне закона.  Из  лука  даже  трус  может  убить  героя.  Вообще,
доблесть переведется, если будут гибнуть герои,  а  трусы  отсиживаться  в
засаде. Лишь та битва честна, когда грудь в грудь, глаза в глаза!
     Он тщательно вытер стрелы, помылся в бочке с водой  возле  крыльца  и
пошел в дом.

     Глава 6

     В домике маленькой женщины было чисто, опрятно. В большой печи  горел
огонь, аппетитно булькало в горшках. Чачар уже  ставила  на  стол  большие
миски, ее щеки раскраснелись,  глаза  влажно  блестели.  Молодая,  налитая
соком, глаза радостно вытаращены, а  спелая  грудь  вот-вот  выпрыгнет  из
глубокого выреза. Да и само платье настолько легкое -- юг, жара! -- что не
скрывало греховную, по христианской вере, плоть, а маняще вырисовывало.
     Олег, язычник, с удовольствием  посматривал  на  молодую  женщину,  а
Томас  начал  чувствовать  неудобство,   дважды   поперхнулся   крохотными
кусочками мяса, а Чачар все подкладывала  ему,  поливала  соусами,  сыпала
травку,  специи,  красный  и  черный  перец,  все  заглядывала  в   глаза,
подавалась всем телом, только  что  не  скулила  и  не  махала  хвостиком.
Полные, как спелые вишни, губы приоткрылись, показывая жемчужные зубки  --
острые, как у ребенка, всем существом ловила каждое желание  мужественного
рыцаря.
     Олег ел неторопливо, к разговору не  прислушивался.  Перед  мысленным
взором восстановил всю схватку, одобрил хмуро. Жажды  убивать  не  ощущал,
воинского восторга не было, лишь досада и глухая  печаль.  Значит,  лук  и
стрелы могут остаться, с пути не собьют, поиски Истины не заслонят.
     В доме было две комнаты, во второй  лежал  раненый.  Стонать  боялся:
услышат -- прибьют. Чачар отнесла ему еду, вернулась встревоженная:
     -- У него жар... Что делать?
     Томас  раздраженно  отмахнулся,  но  Олег  ответил  первым,  опережая
рыцаря:
     -- Я пойду спать в ту комнату. Заодно прослежу.
     Он поднялся, Чачар торопливо сказала:
     -- Может быть, посидите за столом? Мужчины любят сидеть, пировать!  У
меня в подвале сохранилась пара кувшинов старого вина.
     -- У нас был очень тяжелый день, -- ответил Олег.  Он  повернулся  на
пороге, кивнул на Томаса.-- Впрочем, сэр рыцарь знает немало занимательных
историй. Он освобождал Святую землю, брал приступом Иерусалим...
     И закрыл за собой дверь,  повалился  на  ложе  из  грубо  сколоченных
досок. Раненый затаил дыхание в другом углу. Олег закинул руки за  голову,
повалился в глубокий сон.
     Но он успел потрогать обереги, потому сны были тревожные, кровавые.
     Рано  утром  он  проснулся  от  веселых  голосов  за  окном.   Томас,
обнаженный до пояса, умывался возле  бочки  с  водой,  а  смеющаяся  Чачар
сливала ему на руки, норовила плеснуть на белую как у женщины спину, но  в
рельефных мышцах, где под лопаткой темнели два сизых шрама. Все же  рыцарь
трусливо взвизгивал, отпрыгивал: ледяная вода из подземного ключа.
     Олег отошел от окна  на  цыпочках.  Доспехи  рыцаря  громоздились  на
широкой лавке -- вымытые, блестящие,  начищенные  явно  не  рукой  Томаса.
Огромный меч  висел  на  стене,  зацепленный  на  двух  железных  крючках.
Перчатки рыцаря, покрытые стальными пластинами -- на подоконнике, рядом --
цветы. А только вчера вечером женщине грозила жуткая участь, рыцаря  сутки
назад распинали, жгли железом, пытали... Великие силы жизни боги вложили в
человека! Видать, трудную судьбу уготовили.
     Хлопнула дверь, Томас вошел улыбающийся, взъерошенный.
     Крупные капли воды блестели на его  белой  коже,  не  тронутой  южным
солнцем. Темное лицо  выглядело  словно  украденное  от  другого  тела  --
полоска загара резко обрывалась на горле.
     -- Как спалось, сэр калика?
     -- Спасибо, хорошо,  --  ответил  Олег.  Он  внимательно  смотрел  на
рыцаря.--  У  тебя  круги  под  глазами.  Впрочем,  ты  можешь   остаться,
отдохнешь.
     -- А ты?
     -- Поеду после завтрака.-- ответил Олег лаконично.
     Томас  смотрел  смущенно,  торопливо   оделся,   бесцельно   прошелся
взад-вперед по комнате:
     -- Сэр калика... Мы оба едем на север! Может быть, доедем вместе хотя
бы до Константинополя? Тебе его не миновать, как и мне. Все дороги из Азии
ведут через этот второй Рим -- лишь там смыкаются Европа и Азия!
     -- Зачем это тебе?
     -- Сэр калика, буду откровенен. Дело в этой женщине.
     Олег пристально посматривал на молодого рыцаря:
     -- Что ты хочешь с нею делать? Продать? Мы отогнали  насильников,  но
не можем остаться, сторожить ее невинность.
     Томас сказал несчастным голосом:

а допытываться не стал, убит неделю назад. Коней  увели,  она  застряла  в
этом доме. Умоляет увезти из этого страшного места.
     Олег подошел к окну , посмотрел  поверх  двора  и  Чачар  на  зеленую
долину, оливковую рощу, кудрявый кустарник, синее  безжалостное  небо  без
намека на дождь, пожал плечами:
     -- Меня не умоляла.
     Томас выглядел несчастным, он и был несчастным:
     -- Сэр калика... мне достает хлопот с чашей. Может быть, ты?
     Олег  принес  из  второй  комнаты  колчан,  быстро  проверил  стрелы,
забросил за спину. Томас с отчаянием на лице смотрел,  как  этот  странный
паломник очень профессионально поправил  перевязь,  вытащил  из-под  лавки
огромный топор:
     -- Ты как хошь, -- ответил Олег, -- а мне не до баб.
     -- Она не баба! Жертва. А мы просто обязаны помочь. Разве  твои  боги
не велят помогать слабым?
     Олег бросил острый взгляд на рыцаря:
     -- Но ведь у язычников все плохо?
     -- Не настолько же!
     -- Сэр Томас, я ищу спасения для всех людей на свете.
     -- И даешь погибать им по отдельности?
     Олег помолчал, спросил отрывисто:
     -- Что хочет твоя женщина?
     -- Моя?.. Сэр калика!
     -- Ладно, не твоя, но она думает иначе. Чего ждет от тебя?
     -- Просит довести до любого большого города.
     Олег подумал, нехотя сдвинул тяжелыми, как валуны, плечами:
     -- Два дня пути... Завтра к вечеру будем там. Потерплю.  Потом  отдам
тебе коня -- с твоим железом нужен заводной. Запасной, то есть.
     -- А ты?
     -- По старинке, пешком.
     Томас не понял, как можно идти пешком, когда есть на  чем  ехать,  но
смолчал, не желая сердить соратника.
     После обильного завтрака -- Чачар вывалила на стол все,  что  было  в
запасах -- Олег пошел к лошадям. От  мародеров  осталось  пятеро  лошадок,
троих  оседлал  в  запасные,  четвертую  подготовил  для  Чачар,   женщины
благородного происхождения -- так очень хотелось считать Томасу.
     Когда Томас облачился в доспехи, с помощью  Чачар,  надо  думать,  и,
тяжело  ступая,  вышел  на  крыльцо,  трое  оседланных  коней  нетерпеливо
перебирали ногами под окном. Еще трое были под мешками,  узлами,  вьюками.
Калика обыскивал убитых, собирал монеты, кольца, выворачивал  карманы.  На
запасных коней привязал захваченные дротики,  кривые  хазарские  мечи,  по
бурдюку с водой.
     -- Сэр калика,  --  сказал  Томас  удивленно,  --  разве  идти  через
пустыню?
     -- Если напрямик, то там нет колодцев.  Пришлось  бы  давать  крюк  с
гаком...
     -- С гаком? Крюк?
     -- Это по-росски. Со своей водой сократим дорогу.
     На лице Томаса проступило колебание, словно он еще не решил -- хорошо
ли сократить дорогу. Кто сокращает, тот дома не ночует,  а  кто  ездит  по
прямой -- вовсе попадает к черту в лапы. Он повернул голову, позвал Чачар.
Из дома донесся звонкий голосок,  слышался  звон  посуды.  Томас  виновато
улыбнулся, исчез.
     Чачар вышла одетая по-мужски, в дорожном плаще.  Она  задержалась  на
крыльце, внимательно глядя на калику, словно впервые увидела.  Остановился
и Томас, не сводя глаз с сотоварища по каменоломне.
     Калика оставил плащ в доме, вышел в короткой  душегрейке  из  волчьей
шкуры мехом наружу. Звериная шкура  распахнулась,  открывая  широкую,  как
гранитная плита, грудь. Голые плечи были массивные, как валуны, блестящие,
а длинные руки словно кто вырезал из темного дуба -- толстые, рельефные, с
выпирающими мышцами и сухожилиями.  В  нем  чувствовалась  мощь,  но  лицо
калики оставалось неподвижным, смиренным.  Красные  как  огонь  волосы  он
перевязал шелковым шнурком, пропустив чуть выше бровей, и Томас нашел  это
странно привлекательным.
     Штаны калики были из выделанной кожи, сам  калика  опоясался  толстым
ремнем, железные бляхи перебрасывали  по  всему  поясу  россыпь  солнечных
зайчиков, на кольцах слева висели баклажка и узкий нож. Справа два  кольца
остались пустые -- для короткого меча.
     -- Меч, топор, булава, -- предложил Томас.-- Не берешь?
     Он сошел с крыльца, продолжая  рассматривать  странно  преображенного
калику. В каменоломне не зачах,  напротив  --  набрал  вес,  оброс  сухими
мышцами, во всем его крупном теле ни капли жира, весь  словно  выкован  из
плотного слитка железа.
     -- Топор оставил на запасном, -- ответил Олег безучастно.-- Не  люблю
много железа.
     Томас невольно провел ладонью по  своим  доспехам,  подумал,  что  на
таком  как  калика  буйволе  горные  хребты  перевозить,  но  лишь  сказал
иронически:
     -- Волчьи шкуры носили варвары, что осаждали Рим.
     -- И разрушили.
     -- И разрушили, -- нехотя согласился Томас.-- Но так ты уязвим!
     Калика отогнул полу, на  внутренней  стороне  блеснули  рукояти  двух
ножей. Торчали рядышком, одинаковые, как зерна гороха в одном стручке.
     -- Ножи? -- удивился Томас .-- Зачем?
     Калика наклонился, Томас осторожно  потянул  рукоять.  Нож  вышел  из
кожаного чехла нехотя, упираясь, не желая покидать  гнездо,  где  в  тепле
оставался брат-близнец.
     Чачар ходила вокруг лошадей, по-своему перекладывала сидельные сумки,
а Томас завороженно  рассматривал  лезвие,  поворачивая  нож  --  вспомнил
бросок, которым калика открыл дорогу в замке барона-оборотня. Острое,  как
бритва, лезвие всего в ладонь длиной, но  тяжелое,  утолщенное  на  конце,
слегка загнутое. Острие идет с одной стороны, а с другой -- к  прекрасному
булату зачем-то приклепана полоска неблагородной  меди.  Блестящее  лезвие
сразу переходит в рукоять, прямую потертую кость, всю в  мелких  насечках.
Чтобы не скользили пальцы, догадался Томас. Он  однажды  видел  швыряльные
ножи ассасинов, членов тайных сарацинских сект, но там деревянные рукояти,
обычно из легкой сосны, самые лучшие  обтянуты  рыбьей  чешуей,  настолько
шероховатой, что даже вспотевшие пальцы не соскользнут.
     Поскреб  ногтем  блестящее  пятнышко  дамасского  булата  на  кончике
рукояти: лезвие тянулось по всей длине ножа, там кончик загибался,  плотно
удерживая кость.
     -- Зачем полоска меди? -- спросил  он  с  неудовольствием.--  Красоту
губит!
     -- Красоту? -- усмехнулся Олег.-- Что красивого в убийствах?
     -- В убийствах нет красоты, -- ответил Томас с достоинством, -- но  в
поединке...
     -- Да, чем сложнее ритуалы, чем  пышнее,  тем  само  убийство  меньше
видно... Эта полоска защищает от ударов ножа.
     Томас удивился:
     -- Фехтовать такими коротышками?
     -- Не убедился, что кроме Британии есть и другие страны?
     Чачар наконец взобралась на коня, не дожидаясь, пока рыцарь подсадит.
Томас спохватился, Чачар с седла послала ему очаровательную улыбку.  Томас
виновато поклонился, поспешно отдал нож калике и влез на своего  огромного
жеребца.
     Олег пустил коня вперед, пусть рыцарь и  юная  женщина  общаются  без
помехи. День чистый, солнечный,  кровавая  ночь  осталась  позади,  как  и
домик, где в задней комнате лежит раненый. Если  не  считать  переломанных
костей, он уцелел, снова выйдет на грабеж и разбой, как  только  срастется
переломанная нога.
     Сзади слышался счастливый смех женщины,  мужественный  голос  рыцаря.
Олег углубился в свои думы, привычно щупал обереги, и,  нарушая  чистые  и
возвышенные мысли о тайном смысле жизни  и  сокровенности  бытия,  в  душу
начал заползать неясный страх. Чересчур часто в пальцах застревал оберег с
изображением мечей, стрел, лютых грифонов, огня с неба... Мир  опасен,  по
дорогам рыщут лихие люди, в села врываются мародеры, путников подстерегают
волчьи стаи, но обереги молчат о  таких  житейских  пустяках,  неурядицах,
неудобствах. То простая жизнь, обыденная, однако  сейчас  опасности  будто
кто-то подманивает со всех сторон, тянет им навстречу!
     Олег оглядел себя, покосился через плечо  на  рыцаря.  Тот  выпячивал
грудь, похохатывал, вел речь о славных  подвигах  и  битвах.  Опасен  этот
рыцарь, которых хоть  пруд  пруди  после  вторжения  европейских  войск  в
захваченные арабами страны? Женщина?
     Олег не  заметил,  когда  женский  смех  оборвался,  но  сбоку  вдруг
прозвучало:
     -- Сэр калика, а чем хороша медь?
     Олег вздрогнул, непонимающе посмотрел на рыцаря. Тот  ехал  стремя  в
стремя, на лице его было жадное внимание. Женщина ехала позади в обиженном
молчании.
     -- Я интересуюсь оружием, -- пояснил  Томас.--  Конечно,  нож  --  не
рыцарское оружие, но я при штурме Иерусалима командовал отрядом,  научился
использовать разное... Не для себя, я -- благородный рыцарь  из  Гисленда,
но для своих людей я должен был... Понимаете, сэр калика?
     -- Когда рубишься мечом, -- объяснил Олег  досадливо,  возвращаясь  в
обыденный мир, -- то они, сшибаясь, скользят. Бой  идет  неуклюжий,  плохо
предсказуемый... А здесь, парировав удар, знаю точно,  где  лезвие  врага.
Медь мягкая, чужое лезвие не соскальзывает, останавливается.
     Он вытащил нож, подал рыцарю. Томас  повертел  его  в  руке,  перевел
взгляд на огромные ладони калики:
     -- Не коротковата рукоять?
     -- Три пальца помещаются? Вот и ладно. И  большому  пальцу  есть  где
взяться с другой стороны. Для броска достаточно. Чем короче  рукоять,  тем
лучше. Хочешь  попробовать?  Ежели  кинуть  средне,  то  прокручивается  в
воздухе за семь шагов. Значит, может воткнуть в того, кто стоит или  бежит
в трех шагах, десяти, тринадцати...
     -- А если враг окажется на расстоянии десяти шагов?
     --  Должен  закрутить  сильнее.  Или  замедлить.  Только   и   всего.
Попробуешь?
     Томас торопливо протянул нож калике:
     -- Нет-нет! Рыцарь -- это не бродячий цыган.
     -- Гм... Рыцари тоже бывают бродячими.
     --  Странствующими!  --  поправил  Томас  негодующе.--  Странствующие
рыцари! Еще со времен короля Артура рыцари Круглого стола странствовали  в
поисках приключений.
     -- А цыгане разве не... Ладно-ладно.  Кстати,  нож  можно  швырять  и
по-рыцарски -- прямо, как дротик. Не  вращая!  Для  того  утяжеляют  концы
лезвия, а рукояти делают из легкого дерева или кости. Попробуешь?
     Томас помотал головой:
     -- Мы, англы  из  Британии,  народ  любознательный,  но  перемены  не
жалуем. Добрый меч и длинное копье -- наше оружие на  веки  веков!  Такими
нас сотворил Господь, такими останемся.
     Он придержал коня, и Олег снова  поехал  наедине  со  своими  думами.
Вскоре за спиной рассыпался серебристый смех,  гулко  хохотнул  рыцарь,  и
Олег  снова  подивился  их  жизнелюбию  и  выносливости.  Трудную   судьбу
уготовили боги для человека! Иначе не дали бы столько сил.
     Дорога  поднялась  на  вершину  горы,  и  Олег  сумел,   прежде   чем
спуститься, окинуть одним взглядом окрестности: зеленые  холмы,  долину  с
ровными квадратами полей, мелкие селенья,  а  далеко  впереди  --  высокий
замок, окруженный стеной. Отсюда  не  разглядеть  деталей,  замок  кажется
игрушечным, но дорога тянется к нему, и по этой  дороге  скачут  всадники,
ползут тяжело груженные подводы...
     Нахмурившись, он медленно пустил коня вниз,  дорога  шла  утоптанная,
спускалась полого, обрамленная с боков старыми  оливами,  с  их  раздутыми
стволами, изогнутыми, словно в муках, корявыми  ветками.  Жара  перешла  в
палящий зной, синее небо стало голубым, а потом вовсе белесым, как  пепел,
о сухой воздух можно было поцарапаться.  На  обочине  в  густой  траве,  в
пшеничных полях, трещали перепела, шмыгали зайцы.
     Томас ехал все так же стойко в доспехах, лишь шлем повесил на крюк  у
седла, ветер трепал льняные волосы, срывал капли с  красного  распаренного
лица. Чачар пыталась напевать, смеялась и все время заглядывала  рыцарю  в
глаза -- синие, удивительные, непривычные в краю кареглазых.
     В полдень Олег заметил издали сочную зелень, свернул, там обнаружился
небольшой ручеек. Устроили  привал,  напоили  коней,  Чачар  разложила  на
скатерти еду,  пряности.  Олег  разделся,  ополоснулся  ледяной  водой  --
пробилась наверх к  солнцу  из  бог  знает  каких  глубин!  Томас  смотрел
завистливо, наконец не утерпел, разделся донага,  влез  в  ручей,  что  не
доставал и до колен, поднял  тучу  сверкающих  на  солнце  брызг,  визжал;
счастливо хохотал. Одежду намочил, побил камнями, разложил  на  траве  для
просушки.
     Когда Олег отвязал от конских морд сумки с овсом, Томас все еще сидел
у ручья, с наслаждением драл белую кожу  крепкими,  как  копыта,  ногтями.
Лицо его перекосилось в гримасе необычайного наслаждения.
     -- Мухи, -- простонал он сквозь стиснутые зубы.-- Сам сатана  породил
их на свет, дабы  истязали  христианских  рыцарей,  забираясь  к  ним  под
доспехи, где даже сарацинские сабли не достанут...
     -- Мухи?
     -- Ну, такие белые отвратительные черви! Из них получаются  мухи,  да
будет тебе известно, сэр калика.
     -- Мне-то известно, -- пробормотал Олег, --  но  что  такое  известно
доблестному рыцарю, это в диковинку!
     Томас мотнул головой, продолжая остервенело чесаться:
     -- Не поверишь, какими глупостями  нам  забивают  голову  в  детстве!
Чтобы именовали рыцарями, надо выучить тривиум и квадривиум, уметь петь  и
слагать стихи, знать грамоту... Но  я,  честно  говоря,  больше  занимался
рыцарскими упражнениями!
     -- Догадываюсь, -- пробормотал Олег.-- Если даже  европейские  короли
не умеют читать, а вместо подписи ставят крестик.
     -- Нет  беды,  --  отмахнулся  Томас  беспечно.--  Как  только  гонец
привозит королю грамоту, тот велит быстро изловить какого-нибудь  жида  --
те все грамотные, им религия велит  быть  грамотными.  Жид  читает  королю
донесение, король диктует ответ,  жид  быстро  записывает,  потом  грамоту
скрепляют печатью и с гонцом отправляют обратно! Только  и  всего.  А  тот
король, которому послан ответ,  тоже  велит  поймать  любого  жида,  чтобы
прочел послание.
     -- Очень удобно,  --  согласился  Олег.  Томас  не  уловил  сарказма,
застонал от наслаждения, дотянувшись до зудящего места между лопаток. Олег
предложил: -- Позови Чачар, у нее ногти, как у кошки.
     Томас в нерешительности оглянулся на женщину, она сидела  вполоборота
в нескольких шагах, прислушивалась, щека ее горела, как  и  розовое  ушко,
руки ходили невпопад, роняя мясо, яйца, луковицы.
     -- Неловко, -- сказал Томас наконец.-- Все-таки женщина  благородного
происхождения! Не могу же заставлять выполнять такую простую работу...
     -- Конечно, простолюдинка почесала бы лучше, но где ее взять!
     После обеда, немного отдохнув, они снова пустились в  дорогу,  вскоре
проехали в сотне шагов от странного древнего здания. Оно  располагалось  в
ровной долине, вокруг колыхалась высокая густая трава, вход в здание зарос
кустарником, а по стенам, цепляясь  за  расщелины,  вверх  ползли  зеленые
веревки с блестящими,  как  воск,  листьями.  Само  здание  было  огромно,
мрачно, состояло из чудовищных глыб серого камня. Заброшенное века  назад,
изрезанное ветрами, зноем, оно безмолвно напоминало  о  древних  империях,
исчезнувших народах.
     Олег ощутил, как тоска вгрызлась в сердце. Понятно, что  Чернобог  не
позволит  человеку  карабкаться  из  дикости  и  невежества  к  сверкающим
вершинам, где обитают Светлые Боги, мешает, строит козни, но ведь помогают
же человеку его творцы, Светлые Боги? Однако все еще  больше  потерь,  чем
удач на тернистом пути. Едва удается создать очаг культуры, как дикие орды
варваров,  посланные   Чернобогом,   разрушают   цветущие   города,   жгут
библиотеки, рушат дамбы и каналы...  Снова  поднимают  из  руин,  и  снова
появляются люди-звери: жгут, рушат, убивают. И так без конца,  без  конца.
Слишком много потерь, крови, страданий. Конечно, человечество  движется  к
сверкающей вершине: после каждой катастрофы, хоть и  скатывается  почти  к
подножию, вбирается чуть выше, чем в предыдущий раз. Вот и сейчас при всем
невежестве и жестокости дикарей молодые  европейские  королевства  сердцем
человечнее древних империй, оставивших развалины исполинских  цирков,  где
сражались живые люди гладиаторы,  а  также  строивших  пирамиды,  маяки  и
святилища, где в жертву приносили тысячи людей... В  новой  же  варварской
вере была  принесена  лишь  одна  человеческая  жертва,  последняя,  самая
великая -- умертвил себя основатель веры -- Христос. На нем людские жертвы
прекратились, даже бои гладиаторов заменили бегами на колесницах...
     День склонился к вечеру, они ехали прямо в  багровую  половину  неба,
словно покрытую застывающей коркой крови: коричневой,  темнеющей,  лишь  в
разломах выпускающей яркие пурпурные капли. Солнце до половины погрузилось
за край земли, по вечерней земле пролегли длинные красноватые тени.
     Дорога повела к замку, теперь он  мрачно  вырисовывался  на  багровом
небе, с каждым шагом разрастался в размерах. Олег косился мрачно,  понукал
коня, стремясь до темноты проехать  мимо.  Вокруг  замка  словно  страшный
ураган пронесся: сломано, истоптано, изгажено, вместо рощи блестят широкие
пни -- деревья пилили у самой земли, а посреди истоптанного поля вздымался
замок -- свежевыстроенный, еще  без  крыш  над  сторожевыми  башнями,  без
пристроек, лишь огромное четырехугольное здание в три поверха,  конюшня  и
высокая каменная стена, отгораживающая широкий участок  грубо  взрыхленной
земли вокруг замка. В главном доме вместо окон  зияют  дыры,  кое-где  уже
блестят свежевыкованные решетки, а над воротами замка гордо реет прапор  с
орлами, драконами и разъяренными медведями.
     Томас громко со знанием дела объяснял  Чачар,  что  кустарник  и  лес
вырубили, а траву сожгли, дабы не подобрался незамеченным  лихой  враг  --
страна сарацинская, христианскому  воинству  надо  срочно  закрепиться  на
отвоеванных землях, а потом уже распространять свою благородную власть  на
прочие народы-язычники...
     Они миновали  замок,  когда  ворота  распахнулись,  на  полном  скаку
выметнулись два всадника. Оба звонко кричали,  размахивали  руками.  Томас
остановил  коня,  медленно  развернулся.  Копье  в  его   руке   угрожающе
нацелилось на приближающихся незнакомцев. Олег отъехал  в  сторонку,  снял
лук и быстро натянул  тетиву.  Чачар  укрылась  за  спиной  блистательного
рыцаря.
     К  ним  приблизились,  неспешно  остановились  в   трех   шагах   два
невооруженных, если не считать кинжалов на поясах, молодых,  очень  пестро
одетых парня. Один поднял  руку  ладонью  кверху,  сказал  звонким  чистым
голосом:
     -- Я оруженосец благородного рыцаря сэра Горвеля. Мой  хозяин  просит
усталых путников, судя по облику -- франков,  оказать  ему  честь!  У  нас
можно отдохнуть, коней накормят отборным зерном, а утром  вас  разбудят...
если вы не захотите остаться еще на несколько дней.
     Олег уже набрал в грудь воздуха, намереваясь  решительно  отказаться,
но Томас радостно заорал:
     -- Горвель?.. Мы с ним вместе как две  злые  обезьяны  взобрались  на
стену Иерусалима!.. Вокруг свищут стрелы, летят камни, а мы вдвоем,  спина
к спине... Это его замок? Он теперь владетельный сеньор?
     --  Король  пожаловал  ему  земли,  --  ответил  оруженосец  с  такой
гордостью, словно сам получил этот дар.-- Нас всего семеро,  остальные  --
сарацины, наемники,  бродячий  люд...  но  место  прекрасное:  перекресток
караванных путей!
     Томас властно махнул рукой, подзывая Олега, пустил коня по  дороге  к
замку.  Чачар  бросила  на  калику,  слишком  похожего  на  дикого  зверя,
победоносный  взгляд,  живо  догнала  блистательного  рыцаря   и   молодых
оруженосцев. Олег спрятал стрелу, поехал без особой охоты следом.
     У ворот оруженосцы покричали стражам, один даже потрубил в рог,  хотя
со стен их видели издали, почтительно пропустили гостей вперед, включая  и
варварски одетого Олега.  Тот  невольно  поежился:  не  любил  чужаков  за
спиной, особенно, когда душа ежится в неясном предчувствии беды.
     Ворота  распахнулись.  Посреди  дороги,  загораживая  проезд,   стоял
громадный рыжебородый воин в латах. Шлем  держал  на  локте  правой  руки,
ветер слегка ерошил длинные огненно-красные волосы, ниспадающие на плечи.
     Томас грузно соскочил с коня, звякнул железом, а рыжебородый двинулся
вперед. Они обнялись с таким грохотом,  словно  сшиблись  две  наковальни,
брошенные рукой великана, а когда хлопали друг друга по плечам и  радостно
орали -- стоял грохот, будто тараном выбивали железные ворота  и  брызгали
искры.
     -- Сэр Томас!
     -- Сэр Горвель!
     Оруженосцы и малая кучка стражей в безмолвном почтении стояли  редкой
цепочкой по кругу, взирали на могучих воинов, кто-то  осмелился,  наконец,
поднять меч, прокричать славу крестоносному воинству.
     Один из оруженосцев взял коня Олега под уздцы, сказал важно:
     -- Я отведу в конюшню, а ты иди в челядную. Поужинаешь со слугами.
     Олег кивнул, спрыгнул,  присел,  разминая  ноги.  Топоры  оставил  на
седле, а лук сунул рядом с колчаном в сумку, что висела за  плечом.  Чачар
соскочила, как мотылек,  грациозно  бросила  поводья  второму  оруженосцу.
Томас высвободился из объятий рыжебородого хозяина, поспешно крикнул вслед
Олегу:
     -- Сэр  калика,  погоди!..  Да  остановись  же,  глухой  черт!..  Сэр
Горвель, это не  слуга  мне,  а  доблестный  сотоварищ,  собоец.  Соратник
по-ихнему, по-росски.
     Горвель дружески опустил Олегу на плечи руки в  перчатках  из  тонких
булатных колец:
     -- Приветствую, сэр... калика. Мой замок -- твой замок. Располагайся,
как дома! Это у англов: мой дом -- моя крепость, а у нас  все  настежь,  а
сердце на рукаве.
     Его загорелое, испещренное шрамами лицо выразило изумление --  ладони
в булатных перчатках словно бы лежали на круглых гранитных валунах.
     -- Нам много не надо, -- ответил Олег  сумрачно.--  Охапка  сена  для
коней, угол для сна, ломоть хлеба на ужин.
     Горвель огорченно хлопнул ладонями по железным бедрам:
     -- Чего нет, того нет! Придется бедным  коням  жрать  отборный  овес,
гостям -- довольствоваться перинами в спальнях, а  на  ужин  вместо  хлеба
подадут только пироги, сладкие лепешки и сэндвичи. А чтобы сухое  пролезло
в горло, найдется чем запить!
     Томас внимательно посмотрел на Горвеля, засмеялся:
     -- Если ты тот же, то, пожалуйста, не подавай к столу вино в  бочках!
Несколько кувшинов вполне достаточно.
     -- Конечно-конечно, --  успокоил  Горвель.--  Этого  достаточно!  Для
начала.

     Глава 7

     Олег вошел в большой зал, остановился  на  миг,  оглушенный  громкими
голосами, грубыми шутками, песнями, здравницами. Посреди освещенного  ярко
пылающими смоляными факелами зала за двумя широкими столами  пировали  все
семеро франков, пили, ели, выкрикивали тосты.  С  ними  были  и  сарацины,
принявшие веру Христа или просто поступившие на службу к отважному воину.
     Олег ощутил цепкие  ощупывающие  взгляды.  Красноволосый  как  франк,
зеленоглазый, широкий в кости и с угрожающе раздутыми мышцами, он в то  же
время был подозрительно тщательно вымыт, влажные волосы прилипли  ко  лбу,
он явно успел вытряхнуть пыль из одежды. Франкские рыцари  даже  в  стране
сарацин оставались верны привычкам Европы:  мылись  редко,  посуду  давали
вылизывать псам -- те носились по всему залу, дрались за кости,  поднимали
задние ноги, обливая ножки  столов,  особенно  стараясь  попасть  на  ноги
гостей, Чачар в особенности, чтобы включить  их  тоже  в  число  знакомых.
Слуги и наемники из сарацин, повинуясь Корану, за неделю мылись чаще,  чем
благородные рыцари за год.
     Огнебородый Горвель и сэр Томас сидели в деревянных креслах,  похожих
на троны. Остальные  расположились  на  широких  лавках.  Отдельно  сидели
напротив хозяина трое: Чачар,  рядом  с  ней  --  очень  красивая  высокая
породистая женщина с усталыми глазами, красивый молодой человек с  холеным
лицом  и  злым  высокомерным  взглядом,  а  также   неизменный   в   любом
христианском замке грузный  монах  в  черной  рясе,  подпоясанной  простой
веревкой.
     Горвель поднялся,  широким  жестом,  едва  не  сбив  с  ног  слугу  с
подносом, указал  Олегу  место  рядом  с  монахом.  Тот  сделал  вид,  что
подвигается, но вместо этого лишь подвинул к себе ближе большой  кувшин  и
блюдо с половинкой жареного кабана.
     От монаха несло жареным луком,  кислым  вином.  Олег  сел,  раздвинув
локтями себе пространство, дотянулся до жареной  кабаньей  ляжки,  посолил
непривычно белой тонкой солью. Слуга поставил  перед  ним  широкий  кубок,
Олег не повел и бровью. Вместе с мясом вливалась звериная  сила,  на  этот
раз --  присмиревшая,  покорная,  готовая  выполнить  любой  приказ  духа,
страшась за неповиновение быть снова  ввергнутой  в  изнурительный  голод,
лишения, муки. Вино и раньше пил редко, сейчас время не  пришло  вовсе,  в
зале витает неясная опасность, голову надо хранить чистой.
     Горвель и Томас звучно хлопали друг друга по плечам, пили за битву  в
Киликии, за сражение на  стенах  башни  Давида,  за  победу  в  Терляндии.
Иерусалим не упоминали,  видимо  крупные  города  уже  отметили  --  глаза
Горвеля  блестели,  он  раскраснелся,  говорил  громко,  пробовал   реветь
походные песни, -- в тостах упоминались городишки,  крепости,  потом,  как
понял Олег, пойдут села, деревни, хутора, колодцы, сараи и  курятники.  Во
всяком случае, вина натащили столько, что можно было пить за каждый камень
в стене храма Соломона и за каждый гвоздь в двадцати воротах башни Давида.
     Молодой человек высокомерно морщился, слушая хохот Горвеля, время  от
времени наклонялся к уху рослой  красавицы,  что-то  шептал.  Она  кивала,
опустив глаза. Лишь  однажды  Олег  перехватил  ее  взгляд,  брошенный  на
молодого красавца, ему стало многое понятно, но не  встревожило,  оставило
равнодушным.  Везде  свои  игры,  довольно  однообразные,  хотя  участники
считают себя и свои ситуации неповторимыми. Ощутил даже  облегчение,  видя
знакомые жесты, взгляды -- с  этой  стороны  опасности  нет.  Монах?  Этот
заботится о брюхе, только о брюхе. То ли Горвель держит впроголодь, то  ли
от жадности теряет рассудок: тащит все, до чего дотянется, икает, давится,
роняет куски мяса, поспешно раздвигает колени,  чтобы  успеть  перехватить
падающий кусок  --  чисто  женский  жест;  мужчина,  привыкший  к  штанам,
непроизвольно сдвигает...
     Олег отпихивал  псов,  прыгающих  через  ноги,  --  на  Руси  даже  в
дома-развалюхи  псов  не  допускают,  у  каждого  распоследнего  пса  есть
отдельная конура. А здесь не замок, прямо собачник!
     Горвель и Томас хохотали,  обменивались  могучими  шлепками.  Доспехи
остались в оружейной, теперь  дружеское  похлопывание  звучало  как  удары
бичом по толстому дереву, когда сгоняют засевшего  в  ветвях  медведя  или
вытуривают из дупла диких пчел. Жена Горвеля морщилась,  бросала  на  мужа
неприязненные взгляды.  Молодой  человек  кривился,  иронически  вскидывал
брови. На молодом лице глаза, как заметил Олег, были очень немолодые. Олег
лишь теперь  рассмотрел  как  следует  мелкую  сеточку  морщин,  лопнувшие
кровяные  жилки  в  белках,  настороженный  взгляд,  который   бросил   на
довольного хохочущего Томаса. Рыцари веселились, наперебой рассказывали  о
своих ощущениях, когда спина к спине,  когда  сарацин  сотни,  а  лестницы
обломились, они же на стене Иерусалима, двое христианских рыцарей супротив
нечестивых...
     Вино из кубка Горвеля  плескалось  на  стол,  рыжебородый  хозяин  не
замечал, орал, перебивая Томаса, тоже пьяно орущего, уточнял  подробности,
хохотал, требовал песен, посылал за менестрелем, тут же забывал,  требовал
тащить прямо в зал бочки хиосского: понимаешь, сэр Томас,  мимо  прут  все
купчишки, все караваны, вот за протекцию, да на строительство замка, да за
то, что нашего Христа распяли, паразиты, так и набежало несколько бочек...
или несколько десятков? Впрочем, управитель клянется, что  на  той  неделе
перевалило  за  сотню...  Подвалы  глубокие,   десятка   два   невольников
переморил, пока выкопали, обложили камнем...
     -- Сэр Горвель, -- поинтересовался Томас, -- значит, ты сел  навечно?
В Британию не вернешься?
     Горвель оборвал добродушный рев-хохот, посерьезнел, с размаху  осушил
кубок, грохнул о стол:
     -- Душой я -- англ! Мне лучше  пасти  коров  на  берегах  Дона,  моей
родной реки в Шеффилде, чем здесь править королевством.  Увы,  наш  король
велел поставить крепость. Нас  мало  здесь,  а  сарацин  --  как  песка  в
пустыне. Уцелеть можно только в замках. Сарацины крепости брать не  умеют.
Еще не умеют.
     -- Ты быстро выстроил замок!
     -- Пришлось  насыпать  холм,  --  пожаловался  Горвель.--  Здесь  все
ровное, как лысина моего духовника! Вон сидит, видишь!  Камень  таскали  с
того берега реки, что в миле отсюда.  Массу  народа  перетопил.  Но  стену
поставил за две недели, а сам замок строил уже после.
     -- Решение стратега, -- одобрил Томас.-- Ты видел меня в бою,  верно?
Король ценит, но не зря дал землю именно тебе, поставил властелином  этого
края! А я остался странствующим рыцарем, ибо еще не гожусь в сеньоры.
     Горвель прищурился, спросил внезапно:
     -- Меняемся?
     Томас передернул плечами, словно за шиворот попала сосулька,  ответил
непосредственно:
     -- Ни за какие пряники!
     Горвель грохочуще  засмеялся,  но  глаза  остались  грустными.  Монах
торопливо вылил остатки  вина  в  свою  кружку,  послал  слугу  за  другим
кувшином. Горвель заметил, сказал с наигранным весельем:
     -- Благодаря  караванному  пути,  у  меня  собрались  вина  хиосские,
мазандаранские, лисские, дарковерские,  есть  даже  из  Зурбагана.  Раз  я
назначен сторожевым псом, то лучше им быть на богатом базаре, чем в  нищем
селе!
     Далеко заполночь жена Горвеля, леди Ровега, покинула пирующих. Вскоре
появилась служанка, наклонилась над ухом  Чачар,  намекнула  шепотом,  что
приличной женщине нельзя оставаться среди пьяных мужчин --  шуточки  пошли
грубые, откровенные, а песни орут вовсе скабрезные.
     Чачар поднялась с великой неохотой, но не скажешь же, что наслышалась
и не такого, а мужское общество предпочитает  любому  другому,  женщин  не
любит, как и они не любят ее, боятся  и  обижают!  Служанка  отвела  ее  в
огромные покои -- комнату сына Горвеля -- Роланда, Одоакра  или  Теодориха
-- имя пока что оставалось тройное. Горвель  еще  не  решил,  как  назовет
будущего первенца, но  начисто  отметал  намеки  жены,  что  якобы  звезды
предвещают о рождении девочки.
     Чачар долго вертелась в роскошной постели, зал был чересчур  огромен,
она чувствовала себя на кровати будто выставленной на  середину  городской
площади, сон не шел, а под ложем что-то скреблось, шуршало. Чачар  боялась
спустить ноги на пол, укрывалась с головой, подгребала одеяло, однако ночь
и без того душная, жаркая, и, обливаясь  потом,  Чачар  наконец  встала  в
постели во весь рост, осмотрелась, прыгнула на пол, стараясь отскочить  от
ложа как можно дальше.
     Единственный светильник горел слабо, освещая  серые  квадраты  камня,
дальше все тонуло в кромешной тьме. Чачар удлинила фитиль, масло вспыхнуло
ярче и ее глаза вспыхнули: на стене рядом  блестело  в  деревянной  оправе
зеркало. Не отполированная бронзовая пластинка, как в ее  старом  доме,  а
настоящее, яркое, где она увидела себя по-настоящему!
     По  сторонам  зеркала  висели  обнаженные  кинжалы,  на  одном  сидел
огромный паук с белесым пузом, глаза в желтом свете странно  поблескивали.
Чачар опасливо отодвинулась, но не  настолько,  чтобы  не  видеть  себя  в
зеркале.  Покрутилась,  поиграла  бровями,  изогнула  тонкий  стан.  Снизу
донеслось пьяное пение, рев грубых мужских  голосов,  и  Чачар  увидела  в
отражении, как ее щеки радостно вспыхнули, глаза заблестели, а грудь стала
выше, под тонкой рубашкой торчали твердые кончики. Она  лучше  чувствовала
себя среди мужчин, в женском обществе  угасала,  как  бабочка,  с  крыльев
которой грубо стерли пыльцу.
     Поколебавшись, она оглянулась на  темную  постель,  где  одной  спать
одиноко и страшно: того и гляди из-под ложа  протянется  черная  волосатая
рука, схватит, -- толкнула дверь, нерешительно вышла в темный коридор.
     Далеко впереди показался движущийся свет,  она  заспешила  навстречу,
увидела освещенное красное одутловатое лицо, часть  войлочного  доспеха  с
нашитыми железными пластинами. Воин равнодушно окинул ее взглядом, от него
разило вином, кивнул на лестницу:
     -- В большом зале еще пируют!.. Проголодалась, иди вниз, там на кухне
нужна помощь. Заодно налопаешься.
     -- Спасибо, сэр  рыцарь,  --  поблагодарила  Чачар,  и  старый  воин,
польщенный женской лестью, выпятил грудь, понес факел гордо, словно  копье
рыцарь, въезжающий на королевский турнир.
     Чачар подошла к большому  залу,  осторожно  заглянула  в  приоткрытую
дверь. Пир шел горой, но деревянные  кресла  опустели,  как  и  лавка,  на
которой прежде сидели жена Горвеля и  молодой  человек  с  бледным  лицом.
Монаха она обнаружила за другим столом, духовник ел и пил за  троих,  орал
непристойные песни, даже пытался плясать, ронял кубки и медные чаши.
     Чачар отодвинулась не  замеченной,  на  цыпочках  прокралась  дальше,
услышала голоса за дальней дверью. Прислушалась, поправила  волосы,  робко
приоткрыла дверь.
     В большой комнате близ горящего камина расположились Горвель и Томас,
в роскошном кресле царственно сидела леди  Ровега,  все  трое  внимательно
слушали молодого человека: он напевал, играя на лютне. Его  пальцы  быстро
перебирали струны,  голос  звучал  красиво,  мужественно,  и  Чачар  сразу
простила  надменный  вид  и  злые  рыбьи  глаза.  Томас   первый   заметил
приоткрытую дверь, Чачар попыталась отодвинуться,  но  рыцарь  уже  что-то
шепнул Горвелю, тот широко улыбнулся, Чачар знала эту  понимающую  улыбку,
поднялся и, ступая как можно тише, вышел к Чачар.
     -- Страшно, -- вымолвила она жалобно, -- не могу заснуть.
     Томас смотрел сверху вниз,  от  него  пахло  хорошим  вином,  мужским
потом, силой и чем-то особым, от чего у нее  перехватило  дыхание  и  чаще
застучало сердце. Она чувствовала, как вспыхнули щеки, словно  алые  розы,
густая кровь залила даже шею, оставив белоснежной лишь  грудь  --  высокую
чувственную.  Взгляд  Томаса  невольно  опустился,  и  Чачар   в   сладком
предчувствии видела, с каким трудом он оторвал глаза от глубокого  выреза,
где грудь заволновалась, с готовностью  поднялась  навстречу  его  жадному
взгляду.
     -- Где мой друг Горвель отвел вам комнату?  --  спросил  он  внезапно
охрипшим голосом. Его глаза помимо воли поворачивались  в  орбитах,  Чачар
чувствовала, как жаркий взгляд ползет по ее нежной коже, оставляя  красный
след прихлынувшей крови.
     -- Поверхом выше, -- ответила она, опустив глаза, чтобы  дать  рыцарю
смотреть туда, куда хочет.-- Комната будущего наследника...
     -- Или наследницы, -- проговорил он с хриплым смешком.-- Вы... хотите
осмотреть замок моего друга?  Раз  уж  не  спится  в  такую  душную  ночь.
Наверное, перед грозой? Меня тоже что-то тревожит...
     -- Я бы с радостью походила с вами, сэр  Томас,  по  замку.  Прогулка
помогла бы заснуть...
     Томас оглянулся на чудовищно толстые стены, предложил:
     -- Тогда... пойдемте  снизу?  А  закончим  на  сторожевой  башне  под
звездным небом. Я никогда не видел таких крупных звезд!
     -- Я тоже, -- призналась она.
     Она пошла впереди, чувствуя его пристальный взгляд. Щеки горели  так,
что кожу пощипывало, хорошо, что не надела ничего  лишнего  --  ее  ладное
тело, к которому всегда  тянутся  мужские  руки,  просматривается  даже  в
тусклом свете факелов, недаром сарацины откровенно  пялились,  рыжебородый
хозяин посматривал  одобрительно,  раздел  ее  взглядом,  даже  рыбоглазый
менестрель бросал  чересчур  пристальные  взгляды,  к  явной  досаде  леди
Ровеги!
     Они  спускались  по  крутым  ступенькам,  снизу   тянуло   прохладой,
сыростью. Чачар держалась поближе к Томасу, ей было страшно, а рыцарь  шел
рядом могучий, красивый, мужчина с головы до пят,  и  она  при  первой  же
возможности испуганно пискнула и ухватилась за его руку, так  и  пошла  --
вздрагивая, прижимаясь в страхе, ибо тени сгущались, двигались,  словно  в
только что выстроенном замке уже появились призраки.
     Опустившись в подвал, они оказались перед массивной железной  дверью.
Томас  пошевелил  ноздрями,  грудь  его  раздулась,  он  поспешно  толкнул
железные створки. Из глубокого подземелья вместе с влажным холодом пахнуло
таким мощным запахом вин, что Томас пошатнулся. В тусклом  багровом  свете
факела, который держал над головой, виднелись три высоких бугристых  ряда,
похожих на спины буйволов. Чачар пораженно вскрикнула:
     -- Три ряда винных бочек!.. Зачем ему столько?
     -- Узнаю Горвеля, --  рассмеялся  Томас.--  Он  считает  оскорблением
напиться воды, если за пару миль в окрестностях есть вино. А в этом замке,
что на перекрестке караванных дорог...
     Чачар покосилась на  смеющееся  лицо  рыцаря,  где  плясали  багровые
блики, отважно спустилась в  подвал.  Ступеньки  были  с  острыми  краями,
нестертые, земля под ногами еще испускала запах свежести, незатоптанности.
Кое-где из-под винных рядов торчали жерди, доски. Винные бочки  сложены  в
три ряда: два под стенами, один -- посреди, между  ними  проход  в  ширину
раскинутых рук, а точнее --  чтобы  без  помех  выкатывать  нужную  бочку.
Огромные чудовища из толстых дубовых досок громоздились  так  высоко,  что
Чачар изумленно покачала головой:
     -- Их не выпить и за сто лет!
     -- А если с друзьями? -- спросил Томас весело.
     -- Ну за пятьдесят...
     -- Горвель отважный рыцарь, но выгоды не упускал. За ним  всегда  шел
обоз с награбленным. Поэтому он здесь, а я  возвращаюсь  на  родину.  Вино
продаст, купит что-то взамен, снова продаст... Мы скоро  услышим  о  новом
королевстве, Чачар!
     Он воткнул факел в железную подставку, и Чачар немедленно повернулась
к нему. Ее глаза блестели, она  положила  ладони  ему  на  грудь,  под  ее
тонкими пальцами изгибалась  широкая  пластина,  в  глубине  ровно  бухало
огромное, как молот, сердце, с каждым ударом стучало чаще и мощнее.  Чачар
победоносно улыбнулась, потянулась навстречу его губам... Томас взял Чачар
за плечи.
     В звенящей тишине,  где  оба  слышали  только  его  хриплое  дыхание,
внезапно послышались тяжелые шаги. Томас оглянулся, непроизвольно  хлопнул
себя по бедру, где должна торчать  рукоять  меча:  в  подвал  по  лестнице
спускались двое широких в  плечах,  блистающих  железными  шлемами  воина.
Томас не разглядел лиц, но обнаженные мечи в их  руках  зловеще  рассыпали
багровые блики, воины шли настороженно, кого-то искали,  мечи,  изогнутые,
заточенные с одной стороны  --  сарацинские,  держали  чуть  наискось  как
принято у наемников Востока, повадки изобличали умелых бойцов-сарацин.
     Он отодвинул Чачар себе за спину, шепнул:
     -- Ты их знаешь?
     -- Вижу впервые...
     Томас замер за выступом ряда бочек, но воины их не видели,  двигались
медленно, прикрывая друг друга.  Забывшись,  Томас  снова  метнул  руку  к
бедру, пальцы ощутили полотняную ткань. Впрочем, на поясе  висит  короткий
нож!
     Воины сошли со ступенек на землю, постояли, давая  глазам  свыкнуться
со слабым светом. Один что-то шепнул другому, двинулись  осторожно,  хищно
пригнувшись.
     -- Чачар, -- прошептал Томас, -- присядь за этой  бочкой!  Когда  они
пройдут мимо, беги к лестнице.
     -- Они заметят! -- шепнула она одними губами.
     -- Увидят меня, на тебя не обратят внимания.
     -- А как же ты?
     -- Попробую задержаться. А ты, когда выскочишь, подними тревогу.  Или
беги сразу к Горвелю, это два поверха выше.
     Она присела, прячась в тени, а Томас  пятился,  не  сводя  с  сарацин
взгляда. Под ногой хрустнуло, оба воина  встрепенулись,  заспешили  в  его
сторону, держа широкие мечи перед собой: один  в  правой  руке,  другой  в
левой. Но не мчались, сломя головы, явно не новички в охоте на человека.
     Томас пробежал назад, прячась  за  рядами  бочек.  Жерди  под  ногами
похрустывали, указывая его путь. Оба воина наконец  углядели  ускользающую
тень, ускорили продвижение, но не побежали, на что надеялся Томас.  Сердце
его сжала рука страха: успеет ли спастись невинная женщина от рук убийц, а
что убийцы -- надо ли сомневаться? Он много видел разного, не спутает вино
с уксусом, а священника с бродягой...
     Воины разделились, бежали по  краям  прохода,  почти  задевая  бочки.
Томас  выдернул  нож,  зло  повертел   в   ладони,   ощущая   крохотность,
игрушечность, в сравнении с огромным двуручным мечом.  У  тех  двоих  мечи
короче -- кривые хазарские, но настоящие, а не эта игрушка...
     Они  замедлили  шаги,  начали  заходить  с  двух  сторон,   насколько
позволяли стены из  бочек,  их  цепкие  глаза  оценивали  каждое  движение
загнанного в угол рыцаря. Томас взвесил в руке нож, восстановил в  памяти,
как его друг ловко управлялся с таким странным  оружием,  с  силой  метнул
нож. Воин был в четырех шагах, нож с силой ударился о его грудь, отскочил,
запрыгал по земляному полу и  скрылся  под  бочками.  Воин  отшатнулся,  в
полутьме  его  лица  не  было  видно,  но  голос  прозвучал  квакающим  от
сдавленного хохота:
     -- Нет удачи?.. Всему надо учиться!
     Его меч  внезапно  прорезал  воздух,  одновременно  метнулся  второй,
занося меч. Томас  с  силой  оттолкнулся,  вспрыгнул  на  огромную  бочку,
перескочил на другую. Сзади страшно хрястнуло, на  ноги  брызнуло  мокрым.
Ассасин с проклятиями на арабском вытаскивал  меч  из  разрубленного  края
бочки.
     Второй вскрикнул:
     -- Держи здесь, а я вернусь запру дверь! Он все равно не уйдет.
     Томас измерил взглядом расстояние до того,  что  остался  внизу.  Тот
нехорошо усмехался, приглашающе помахал свободной рукой. Приди  и  возьми,
пока я один. Меч он держал небрежно, но  Томас  бывал  в  переделках,  мог
отличить битого, за которого двух небитых дают, от желторотого. Если  хотя
бы нож, что швырнул так глупо...
     Он перебрался по влажным деревянным бочкам, щеки горели  от  стыда  и
унижения. С четырех шагов! Плашмя! Лучше бы  промахнулся  вовсе.  Хотя  бы
Чачар успела выскользнуть, должна успеть, пока загоняли, как  обезьяну  на
самый верх...
     От двери послышался лязг, воин задвинул засовы, и теперь оба заходили
с двух сторон ряда. Томас вскарабкался на самую  верхнюю  бочку,  но  едва
отдернул ногу, как кончик меча отсек ее нижний край. Он подпрыгнул, спасая
ступни, рухнул, упершись руками  в  соседнюю  бочку,  тут  же  другой  меч
блеснул снизу, вонзился, едва не отрубив пальцы.
     Томас выругался,  упал,  перекатился  через  бочку,  остановившись  в
выемке  между  покатыми   боками.   Снизу   засмеялись,   один   осторожно
покарабкался наверх, другой не  спускал  с  Томаса  немигающих  глаз,  меч
держал наготове. Первый ударил мечом, пытаясь достать,  Томас  перепрыгнул
на круглый бок следующей бочки.  Лезвие  с  хрустом  проломило  деревянную
стенку, воин выдрал рывком, снова замахнулся. Томас приседал  на  согнутых
ногах, готовился прыгнуть, убийца тоже выжидал, несколько раз замахивался,
пытался поймать, наконец  ударил  мечом  очень  быстро  и  коварно.  Томас
взвился в воздух -- у обоих тяжелые мечи, не сабли, это спасало, и теперь,
когда они пошли крушить железом, он все  же  успевал  увертываться,  но  в
груди уже стало холодно. Игра в  кошки-мышки  заканчивается  одинаково  --
мышка сдачи не даст...
     Они шли с двух сторон по проходам, а Томас скакал по ряду с бочки  на
бочку, как по спинам гигантских черепах. В  сыром  подвале  все  покрылось
слизью, даже заплесневело, ноги ныли от усилий держаться, не сорваться.
     До края оставалось три бочки, и его гнали умело к неизбежному  концу,
дальше -- стена. Томас  видел  смерть,  слышал  хлопанье  ее  крыльев  над
головой. Собравшись с остатком сил, он внезапно прыгнул со  среднего  ряда
бочек на другой. Воин, не ожидая  отчаянного  прыжка,  запоздало  взмахнул
мечом, рассек подошву сапога Томаса. В прыжке  Томас  не  дотянул,  больно
саданулся грудью о деревянный край, но мгновенно вскинул ноги, оказался на
бочке и откатился. Услышал треск,  ругань,  послышалось  бульканье,  запах
вина стал мощнее. Сзади раздался злой крик, ругань.
     Томас пробежал по ряду, касаясь  плечом  стены,  спрыгнул  на  землю,
ушибся. Хромая, бросился к двери. Сзади услышал топот, но  желанная  дверь
была рядом. Он ухватился за железные  скобы,  с  треском  отбросил  засов,
ухватился за другой... Шаги застучали так близко, что он, успев отшвырнуть
второй засов и даже потянуть  дверь  на  себя,  бросился  вниз  головой  в
сторону ступенек. Жутко лязгнуло железо о железо,  меч  просвистел,  задев
его волосы, едва не срубив ухо.
     Он упал, ударился лбом о дно бочки, а дверь с грохотом  захлопнулась,
снова лязгнули  засовы.  На  земле  между  бочками  знакомо  блеснуло,  он
непроизвольно лапнул рукой, еще не соображая, что делает, услышал топот  и
тут же с непостижимой для себя скоростью оказался на  стене  из  бочек.  С
удивлением посмотрел на свой судорожно сжатый кулак, где  торчала  рукоять
его ножа. Оба воина дышали тяжело, один сказал гортанным голосом:
     -- Что ты прыгаешь, как жалкая обезьяна?.. Слазь, будь мужчиной.
     -- Ты не благородный рыцарь, -- обвинил второй негодующе.
     -- Лучше ты залезай, -- пригласил Томас. Воздух со  свистом  вырвался
из его груди, горло пересохло.
     -- Придется...
     Они полезли на бочки, а Томас быстро полоснул по толстой веревке, что
держала вместе весь ряд бочек. Чудовищно огромные вместилища  вина  начали
медленно раздвигаться. Воины сперва не поняли, почему те  задвигались,  но
послышался тяжелый шелест, покряхтывание  сырого  дерева.  Один  спрыгнул,
держа перед собой меч, другой еще цеплялся сбоку за  огромную  бочку.  Она
медленно перевернулась, покатилась вместе с другими, набирая  скорость,  и
он отлепился, упал на спину, но меч не выпустил.
     Томас повис на обрывке веревки, толстой, как морской канат,  болтался
в воздухе: бочки раскатились, ушли  из-под  ног.  Первый  убийца  бежал  в
страхе, но тяжелые бочки, раскатываясь из высокого ряда, набирали скорость
быстро. Второй едва успел вскочить, как  огромная  бочка  сбила  с  ног  и
прокатилась сверху. Томас слышал хруст костей,  черепа,  страшно  хлопнула
лопнувшая, как бычий пузырь грудь, а из-под бочки брызнули струи крови,  в
полумраке подвала темные, как деготь.
     На миг Томас увидел  расплющенное  пятно,  похожее  на  снятую  шкуру
зверя, какие  лежат  в  зимнее  время  в  замках  перед  постелями,  затем
прокатились другие бочки, громыхая  и  толкаясь,  Томас  больше  не  видел
распростертого тела.
     Первый успел добежать почти до стены, но  огромные  булькающие  вином
чудища догнали, смяли,  скрыли.  Бочки  трещали,  от  мощного  запаха  вин
кружилась голова, Томас чувствовал себя более  пьяным,  чем  когда-либо  в
жизни.
     Только  сейчас  услышал  тяжелый  грохот,  дверь  содрогалась,  грозя
слететь с петель. Томас выпустил веревку, упал на пол с воплем:
     -- Сейчас открою, сейчас!
     Ноги скользили по лужам вина, он  трижды  упал,  вывозился  в  жидкой
грязи, с трудом  добрался  до  ступеней.  Едва  сдвинул  засовы,  как  его
отшвырнуло дверью, он вскрикнул и слетел обратно в винную лужу.  В  проеме
выросли с оружием в руках сэр  Горвель,  двое  воинов,  за  ними  слышался
визжащий голосок Чачар, а дальше блестели шлемы, латы, обнаженные мечи.
     Томас ощутил сильные руки  на  плечах,  с  трудом  поднялся.  Горвель
смотрел встревоженно, глаза едва не вылезли из орбит:
     -- Сэр Томас!.. Если решил в загул, то почему один?.. Не  по-дружески
совсем, я так не поступал!
     Томас пьяно помотал головой:
     -- Сэр Горвель, сэр Горвель... Разве я бы так обошелся с твоим винным
складом, если бы не острая нужда...
     -- Что вино,  --  отмахнулся  Горвель.--  А  что  стряслось?  Женщина
лопотала, но я не понял, у меня в голове тоже булькает  вино,  хотя,  надо
признаться, мне далеко до тебя, сэр Томас. От тебя разит  так,  словно  ты
выпил бочек сорок...
     -- Не больше трех-четырех, -- успокоил Томас.-- Не больше... В смысле
повреждено. Дали течь, словом... Будешь смеяться, сэр Горвель, но  я  даже
не лизнул твоего вина...
     Горвель с готовностью захохотал. Сэр Томас  еле  держался  на  ногах,
глаза уходили под лоб, а язык заплетался: если пошел в винный склад, то не
для того же, чтобы говорить о возвышенной любви?
     Позже Томас и сам спрашивал себя, какая нелегкая понесла его в винный
склад, но не находил вразумительного ответа. Объяснение было только  одно:
где замешана женщина, логику искать бессмысленно.

     Глава 8

     Олег не спал, раскинулся на ложе, перебирал обереги.  В  зарешеченное
окно слабо светила луна, высвечивалась лишь половинка постели,  и  он  уже
прикинул, как ляжет спать, чтобы мертвенный свет не падал на лицо.
     Пальцы  подрагивали,  подолгу  застывали   на   коротких   деревянных
фигурках. По спине часто пробегал мороз:  куда  ни  кинь  --  везде  клин.
Опасность справа и  слева,  грозит  сверху  и  снизу,  смотрит  в  окно  и
подстерегает на лестнице. Знак  раздвоенного  сердца  означает,  что  беда
грозит еще и близким. А какие у него здесь близкие? Разве что этот нелепый
рыцарь с его благородными  замашками...  Но  тогда  вовсе  непонятно.  Кто
связывает их воедино и желает обоим смерти? Что их вообще может связывать?
     Он закрыл глаза, сосредоточился на ощущении, снова медленно пропустил
деревянные  фигурки  между  пальцами.  Что-то  застряло  между  большим  и
указательным  пальцами  --  снова  меч,  стрела!  Очень  настойчиво   боги
подсказывают, предостерегают. В суматохе дней не всегда  уловишь  признаки
надвигающейся беды, даже не всегда слышишь голос души, которая все  видит,
все слышит, все понимает. Иногда ей  удается  докричаться  во  сне,  тогда
просыпаешься просветленный: во сне открыл, придумал,  изобрел!  --  иногда
слышишь  утром  в  полудреме,  когда  голова  чиста,  не  забита  мирскими
заботами, но только волхвы умеют отгораживаться  от  мира,  умеют  слушать
душу. Обереги -- простейшие знаки, через которые душа говорит с человеком,
подсказывает, предостерегает...
     Олег тихонько сполз с постели, оставив взбитым одеяло, притаился  под
ложем. Его пальцы все еще перебирали обереги, когда  за  окном  послышался
тихий шорох. В комнате потемнело, будто что-то заслонило окно. Показалось,
что услышал затаенное дыхание, потом звонко щелкнуло. По звуку Олег  узнал
стальную тетиву -- стреляли из арбалета. Олег издал короткий стон,  слегка
дернул за свисающий край  одеяла,  толкнул  снизу  в  деревянное  ложе.  В
комнате тут же посветлело.
     Олег прислушался, быстро выскользнул из-под кровати.  В  руке  держал
готовый к броску швыряльный  нож.  В  толстом  изголовье  торчала,  пробив
одеяло, короткая металлическая стрела. Кончик был  с  глубокой  бороздкой.
Олег взялся за стрелу, еще чувствуя тепло  чужой  ладони,  дернул.  Стрела
засела  глубоко,  погрузилась  в  дубовое  изголовье  почти  до  половины.
Впрочем, силу рук лучника  не  определишь,  когда  стреляют  из  арбалета:
ребенок посылает стрелу с той же силой, что и взрослый. Он мигом  оказался
у окна, ухватился за металлические прутья, напрягся. Зашелестела  каменная
крошка: прутья, изгибаясь, с легким скрежетом выползали из каменных гнезд.
Во  дворе  замка  стояла  тишина,  в  ночном  небе  мертво  плыла  луна  с
надгрызенным краем, в  сарае  мычал  скот,  за  постройками  глупо  тявкал
молодой пес.
     Олег протиснулся в окно, обдирая  плечи,  нащупал  кончиками  пальцев
выступы, щели между камнями. Замок Горвеля почти  неприступен,  на  взгляд
франка, но отважный умелец или сорвиголова  без  особого  труда  заберется
здесь хоть на крышу. Франкам  придется  многому  научиться  на  горьком  и
кровавом опыте. Сарацинские ассасины умеют намного больше, чем  напыщенные
европейские рыцари или простодушные вилланы.
     Прижимаясь  к  стене,  он  медленно  сползал  вниз,   останавливался,
прислушивался. Кто-то невидимый спускается левее, их разделяет  выпуклость
башни. Карабкается не очень умело,  пыхтит,  стучит  по  камням.  Судя  по
звукам, он в кольчуге или в легких латах  --  явно  не  сарацин,  ассасины
всегда налегке, лишнего не возьмут, франков презирают даже если им служат,
ибо те без двух пудов железа на плечах шагу не ступят. Но  если  европеец,
то осарациненный -- иначе не рискнет лезть  по  отвесной  стене  в  глухую
ночь. Сошлется на традиции,  добрый  англицкий  удар  с  плеча,  приплетет
доблесть рыцарей Круглого стола, но не полезет ни за какие пряники.
     Над головой покачивались  звезды,  но  Олег  продолжал  спускаться  в
непроглядную  тьму.  Луна  освещает  крыши   и   верхушки   стен,   однако
чернильно-темные тени от стен перекрывают весь  двор.  Одиноким  островком
среди моря тьмы блестит верхушка коновязи.
     Когда земля уже чувствовалась по запаху, арбалетчик спрыгнул --  Олег
услышал стук сапог по каменной плите. Олег тут же разжал руки, не заботясь
о шуме --  босые  пятки  не  загремят.  Сердце  сжалось  в  страхе,  когда
перебежал залитый лунным светом клочок двора,  торопливо  прыгнул  головой
вперед в спасательную  тень,  замер,  вслушиваясь.  Тяжелые  шаги  стучали
далеко впереди.
     Глаза обвыклись, Олег уже видел силуэт убегающего человека. За спиной
блестело металлом: арбалетчик не оставил дорогое  оружие  --  механический
лук. Убийца подбежал к внешней  стене,  окружавшей  замок,  полез  по  ней
вверх, перебирая руками и ногами очень быстро,  словно  паук,  бегущий  по
нити.
     Олег крался медленнее, а по стене  полез  там,  где  оказался  в  это
время. Арбалетчик поднимался по веревке,  Олегу  пришлось  карабкаться  по
голой  поверхности,  цепляться  за  крохотные  выступы,  трещинки.   Когда
арбалетчик на миг затмил звезды над гребнем стены, Олег докарабкался  лишь
до середины, а когда сам перевалил через край, снизу из темноты послышался
стук копыт, приглушенное  ржание,  затем  из  тени  выметнулась  лошадь  с
всадником в развивающемся плаще, понеслась прочь от замка.
     Олег прыгнул с самого верха, упал на край рва, покатился по косогору,
гася скорость. Под ним трещало и хрустело, в  голые  ноги  кололо  острым,
словно со стен замка издавна сбрасывали сюда рыбьи и птичьи  кости.  Топот
копыт  быстро  удалялся,  Олег   бросился   вдогонку,   сразу   расстегнул
душегрейку. Земля под босыми ногами приятно холодила  ступни,  воздух  был
по-утреннему прохладный и острый, как дамасская сабля. В беге разогреется,
но пока надо хранить холод, а не тепло -- ведь арбалетчик  пустил  коня  в
ровный галоп, щадя  силы  коня,  явно  скакать  долго.  Редко  кто  знает,
завороженный мощью конских мышц, а также придавленный  собственной  ленью,
что нет на свете коня, который пробежит быстрее и дальше  человека!  Ежели
условиться бежать на полверсты -- конь еще худо-бедно обойдет,  но  дальше
запалится, а то и падет, а человек готов бежать десяток и больше  верст  с
той же прыткостью, да еще в полных доспехах.  Русичей  приучали  бегать  в
панцире, держа щит и топор,  двуручный  меч  --  на  перевязи  за  спиной,
швыряльные ножи на поясе или под полой  в  тайнике,  а  короткий  скифский
меч-акинак за голенищем сапога, его уже привыкли звать ножным мечом, а  то
и проще -- ножом.
     Дорожная пыль вздымалась тончайшим облачком, Олег на бегу посматривал
то на быстро светлеющее небо, то на изредка поблескивающую далеко  впереди
искорку -- металлическую пластинку на ложе арбалета. Стук копыт  в  ночном
безмолвии доносился ясно, -- еще даже птицы не проснулись, молчали, а  его
босые ступни поднимали пыль бесшумно.
     Наконец стук копыт почти затих, но уже в бледном рассвете Олег  видел
смутно темнеющие впереди на дороге следы. Далекий край земли розовел; если
арбалетчик свернет, вломится в заросли, то не сложно проследить по  следу.
Отпечатки копыт, сломанные ветви, истоптанная трава -- все укажет опытному
глазу, куда скрылся всадник.
     Дыхание пошло из груди сиплое, жаркое. Горло пересохло, и Олег понял,
что начал уставать, как выброшенная на берег огромная рыба.  В  пещере  не
разбегаешься, отвык от нагрузок, на одном опыте не выедешь,  надо  кое-что
еще...
     Задыхаясь от бега, он внезапно подумал, что у арбалетчика тоже  может
хватить опыта, да помимо может  отыскаться  что-либо  опасное,  как  змея,
затаившаяся в гнилой листве, под трухлявой колодой или в пустом  лошадином
черепе...
     Следы с дороги ушли внезапно. Он едва  не  пробежал  мимо,  но  успел
вломиться в кусты, сразу увидел глубокие оттиски копыт во  влажной  земле.
Впереди чувствовалась прохлада ручья. По этой прохладе Олег уже  нарисовал
бы его изгибы, знал глубину и мог перечислить травы и  цветы  на  берегах.
Снова донесся стук копыт. Теперь конь шагал мерно, сочно хрустели  толстые
стебли, переполненные соком.
     В небе уже пламенели облака, рассвет с облаков сошел на землю,  песок
стал оранжевый, заблестел, а трава заискрилась всем богатством зелени.
     В двух-трех сотнях шагов впереди на излучине ручья виднелся шалаш  из
свежесрубленных веток. Плел умелец. Олег с трудом вычленил покатые  стенки
из окружающей зелени. Всадник с арбалетом за плечами ехал прямо к  шалашу.
Когда он был в десятке шагов, из кустов справа вышел низкорослый человек в
длинном зеленом халате, в руках у него был простой лук из ясеневой  палки,
но с туго натянутой тетивой.
     Всадник успокаивающе помахал еще издали:
     -- Свой! Хозяин, тебя трудно застать врасплох, верно?
     -- Как выполнил? -- прервал человек в зеленом халате.
     -- Пришпилил, как  жабу,  прямо  к  спинке  кровати.  Этот  франкский
арбалет бьет страшно! Только натягивать тетиву воротом очень  долго...  Да
еще эта проклятая двойная тяга...
     Он соскочил на землю, похлопал разгоряченного коня по шее, расседлал,
взвалил седло и сбрую на плечи:
     -- Хороший конь, несся как ветер... Чукан и Гекса не вернулись еще?
     -- У них работка потруднее, -- ответил  человек  в  халате.--  Рыцарь
смел, без доспехов под кустом не присядет. Его еще  подстеречь  надо.  Это
тебе не стрелу выпустить в безоружного паломника!
     Всадник удерживал разгоряченного коня,  что  рвался  к  ледяной  воде
ручья, похлопывал, оглаживал, ответил недовольно:
     -- Этот паломник больше похож на медведя! Я все время чуял опасность,
хотя он без доспехов, даже без оружия!
     Олег  вытащил  швыряльные  ножи,  прикинул  взглядом  расстояние   до
арбалетчика и его хозяина.  Сердце  бешено  колотилось,  протестуя  против
внезапной остановки после  бега.  Со  лба  катились  крупные  капли  пота,
прорывались через плотину бровей, щипали глаза, пальцы увлажнились, он  то
и дело вытирал о колени.
     Человек  в  зеленом  халате  с  мрачным  одобрением  посматривал   на
арбалетчика, тот водил коня  по  кругу,  остужая,  не  давая  распаренному
напиться ледяной воды:
     --  Дело  сделано...  Надеюсь  сделано!  Чукан  и  Гекса   не   знали
промахов... Подумать только, пять тысяч динаров за чашу! С ума сойти.
     -- Серебряных? -- спросил арбалетчик, лицо его расплылось  в  широкой
гримасе.
     -- Золотых, дурень. Ты  за  один  выстрел  заработал  тысячу  золотых
динаров! Понял? Где бы ты еще так заработал?
     Всадник изумленно покачал головой:
     -- Тысячу золотых?
     -- Тысячу. Чукан и Гекса тоже по тысяче. Две мои, я  все  придумал  и
нацелил вас -- умелых с ножами и стрелами, но слабых на мозги.
     -- Я не спорю, -- сказал арбалетчик  поспешно.--  Ты  всегда  получал
большую долю. Но мы никогда столько  не...  Здесь  что-то  не  так.  Когда
короля прошили стрелами, пройдя через три  кордона  телохранителей,  и  то
заплатили меньше. А здесь -- убить  рыцаря  с  паломником,  забрать  чашу?
Всего только.
     -- Нам какое дело? Ты свое исполняй, а что и зачем --  не  спрашивай.
Вообще-то я понял, что можно было бы только чашу забрать, но  с  этим  уже
раз оплошали. То ли воровали, то ли отнимали...
     -- Понятно, мертвые вернуть на смогут. Тысяча золотых, Ганим! Да я за
эти деньги...
     На спине арбалетчика ерзал тяжелый арбалет с  длинным  отполированным
прикладом, и Олег выждал, когда  он,  ведя  коня,  повернулся  лицом.  Нож
серебристой рыбкой выскользнул из руки Олега, тут же он перехватил  второй
нож, с силой метнул в спину человека в зеленом халате, которого арбалетчик
назвал Ганимом. Арбалетчик вскинул руки,  словно  пытался  взлететь,  упал
навзничь, выронив повод коня, застыл с раскрытым в безмолвном крике  ртом:
в кровавой булькающей каше на месте правого глаза торчала рукоять ножа.
     Человек в зеленом халате стоял спиной, но  звериное  чутье  заставило
развернуться. Он мгновенно натянул лук, стрела сорвалась  с  тетивы.  Олег
качнулся в сторону, поймал стрелу рукой. Человек  в  халате,  зло  оскалив
зубы, скреб ногтями рукоять ножа, что торчала  посредине  груди,  проломив
грудной хрящ. Он начал натягивать лук снова.  Олег  стоял  уже  в  десятке
шагов от него, напрягся, и Ганим несколько раз натягивал и  отпускал  лук,
ловя момент: если паломник сумел ухватить стрелу  левой  рукой,  то  может
поймать и правой...
     Наконец пальцы  расжались,  он  без  сил  опустился  на  колени.  Лук
вывалился из рук. Глаза сверкнули и погасли, он повалился на бок,  неловко
подвернув руку. Под ним расползалась лужа крови, свободная рука  поскребла
землю и застыла. Олег зашел сбоку, проговорил, остановившись в трех шагах:
     -- Этот  прием  знаю.  Ты  не  мертв,  отпусти  рукоять  моего  ножа.
Повернись ко мне.
     Ганим не двигался, пальцы слабо задрожали, выпрямились. Олег зашел со
спины, пинком перевернул, тут же отодвинулся. Ганим внезапно прыгнул прямо
с земли: левая рука швырнула горсть земли в лицо, а правая  выдернула  нож
из собственной груди, молниеносно ударила без размаха, целясь в то  место,
где должен был стоять Олег. Но горсть земли пролетела  мимо,  Олег  локтем
отбил нож, схватил за кисть и свирепо вывернул. Ганим вскрикнул, рухнул на
колени.
     Олег вывернул сильнее, кости  затрещали,  слышался  хруст  лопающихся
сухожилий. Ганим уткнулся лицом в мокрую от крови землю, из  груди  теперь
хлестала тонкая струйка неровными толчками в такт трепыхающемуся сердцу.
     -- Я не промахнулся, -- проговорил Олег с нажимом в голосе.-- Я хотел
спросить, лишь потому ты еще жив... Кто дал пять тысяч золотых?
     Ганим с трудом вывернул облепленное кровавой грязью лицо. Рот и глаза
были залеплены, он прохрипел:
     -- Вас раздавят обоих... Против такой силы еще никто не выстоял!
     -- Имена! -- потребовал Олег. Он вывернул руку,  хрустнули  последние
хрящи, Ганим перестал дергаться. Он быстро слабел от  потери  крови.  Олег
ударил по ключице, услышал сухой хруст, ухватился за обломки,  тонкие  как
птичьи кости, с силой  начал  тереть  окровавленными  концами,  откуда  из
середки вытекал костный мозг, потребовал люто:
     -- Говори! Говори быстро!
     Ганим хрипел от дикой боли, дергался, на губах выступила  пена.  Олег
ухватил другой рукой за срамные уды, с силой сжал.  Ганима  подбросило  от
боли, лицо из мертвенно бледного стало черным, с губ сорвался хрип:
     -- Скажу... Это был сам...
     Его подбросило, тело дернулось и  вытянулось  как  бревно.  Пробежала
дрожь, как по траве  от  ветра,  он  застыл.  Лицо  было  страшнее  чем  у
удавленника, в вытаращенных глазах застыл ужас. Олег вздохнул, закрыл  ему
глаза, сложил руки крестом на груди.
     Арбалетчик не двигался, лезвие ножа проникло  глубоко  в  мозг.  Олег
осторожно потащил  за  рукоять,  преодолевая  сопротивление,  стараясь  не
забрызгаться, тщательно вытер лезвия, прежде чем сунуть в чехлы. Оба  ножа
с неохотой опустились в гнезда, словно мечи из песен менестрелей,  которые
визжали от счастья -- мечи, не менестрели, -- покидая ножны, и плакали  от
горя, оставляя битву.
     Обыскивая шалаш, наткнулся на тщательно упрятанный кожаный мешочек  с
золотыми монетами. Прикинул вес на руке, если золотые динары, то не меньше
пяти тысяч... Кто-то очень сильно жаждет получить чашу. Настолько  сильно,
что лишь попутно велит  убить  рыцаря,  героя  взятия  Иерусалима,  и  его
неприметного спутника, мирного паломника. Сейчас рыцарь отбивается от двух
убийц, если уже не... В рыцарских турнирах мог быть непобедимым, в  мощной
рыцарской атаке тоже герой, но сарацинские ассасины --  орешки  потруднее.
Бедный рыцарь уже, может, лежит  с  перерезанным  горлом,  окропляя  землю
горячей кровью!
     Он перепрятал  золото,  начал  ходить  вокруг  шалаша  расширяющимися
кругами. Конских следов множество, на влажной земле вокруг  ручья  подковы
отпечатались отчетливо,  легко  пересчитать  каждый  гвоздик,  щербинку  в
железной подкове, но солнце поднялось высоко над головой, прежде чем  Олег
вычислил коня  таинственного  нанимателя,  владельца  пяти  тысяч  золотых
динаров.
     Олег побежал, на бегу всматриваясь в следы на земле, примятую  траву,
вслушиваясь в птичьи крики, треск кузнечиков. Степь живет цельной  жизнью,
опытное ухо легко поймет на одном краю степи или пустыни, что творится  на
другом.
     Он бежал широкими шагами, локти чуть оттопырил,  давая  груди  дышать
глубоко, мощно,  не  сдавливая  сердце.  Из  куста  в  сотне  шагов  слева
выпорхнула сорока,  заверещала  возмущенно.  Олег  тут  же  замедлил  бег,
перешел на  шаг,  глаза  не  оставляли  подозрительного  куста,  а  ладонь
опустилась на рукоять ножа.
     Его глаза все еще всматривались в  завесу  зеленых  листьев,  пытаясь
проникнуть за куст, когда сзади раздался негромкий голос:
     -- Повернись, раб! Из-за толстой валежины поднялся во весь рост сухой
жилистый человек в тонкой кольчуге с широким воротом, с хазарским мечом на
поясе. В руках у него был лук, а стрела лежала на тетиве. Это был  Тернак,
охотник-людолов, тот самый, что  остановил  Олега  в  его  возвращении  на
родину и велел Абдулле доставить в каменоломню барона Оцета.
     -- Не ожидал?  --  бросил  он.  Глаза  люто  щурились,  верхняя  губа
вздернулась, как у  зверя,  показывая  желтые  зубы.--  Не  ты  ли  с  тем
меднолобым рыцарем устроил мятеж? Впрочем, это неважно. В замке уже другие
хозяева. Как я понял, тебе удалось убить  Ганима  и  его  наемника.  Я  не
особенно любил их, но не люблю и тех, кому удается убивать таких...
     Он не подыскал слова, а руки его тем временем быстро натянули тетиву.
Он ожидал увидеть страх на лице сбежавшего раба, жаждал увидеть,  но  Олег
изо всех сил держал лицо непроницаемым, хотя мысли прыгали, как пескари на
горячей сковородке. Как очутился здесь Тернак? Неужели преследовал их  всю
дорогу?
     -- Это ты нанял Ганима? -- спросил он не шевелясь.
     Тернак ухмыльнулся, в глазах горела злоба:
     -- В аду все знают. Расспроси, расскажут!
     Он прицелился в Олега. Острый наконечник стрелы смотрел то в лицо, то
в грудь. Олег не двигался, лишь спросил:
     -- Почему твой напарник прячется? Теперь мог бы уже выйти.
     -- Какой напарник?
     -- Из того куста вылетела сорока...
     Олег указал пальцем. Тернак не повел и глазом, сказал с усмешкой:
     -- Я не новичок, чтобы попасться в такую простую ловушку.
     Звонко щелкнула тетива. Олег качнулся в сторону, хотел  было  хватать
летящую стрелу, но в последний  миг  передумал  --  что  будет  делать  со
стрелой в руке, когда Тернак выхватит  меч?  --  его  рука  взметнулась  к
швыряльному ножу.
     Тернак, как оказалось, знал боевые приемы. Олег понял поздно.  Ощутил
удар в бок, лапнул ушибленное место  --  в  боку  торчала  стрела!  Тернак
улыбался  --  перехитрил!  --  его  пальцы  еще  сжимали  лук,  но  улыбка
оставалась, словно вырезанная на дереве: в груди торчал нож.
     Олег подошел, пинком  вышиб  лук.  В  боку  растекалась  боль,  кровь
стекала по одежде, капала на сухую землю. Сцепив  зубы,  ощупал  стрелу  и
ушибленное  место,  обнаружил  с  облегчением,  что  железный   наконечник
скользнул по ребру, процарапав кость, а с той стороны под  кожей  вздулась
шишка, словно там прятался орех.
     Задержав дыхание, он воткнул стрелу  глубже,  едва  не  свихнул  шею,
пытаясь рассмотреть место,  где  выйдет  наконечник.  Выпуклость  вздулась
сильнее, натянулась, заблестела под жгучим солнцем и вдруг опала,  оставив
красный от крови острый кончик железа. Брызнула кровь из новой раны.  Олег
быстро продвинул стрелу  дальше,  пока  зазубренный  наконечник  не  вылез
полностью, с тихой руганью переломил деревянный прут, а стрелу выдернул  с
этой стороны. Кровь освобожденно текла из сквозной  раны  с  двух  концов.
Олег  торопливо  наклонился   к   мертвому,   намереваясь   снять   чалму,
использовать тонкую ткань для перевязки.
     Густой голос, больше похожий на рев, угрюмо приказал сзади:
     -- Застынь!.. Перевязывать не надо.
     Олег медленно обернулся. Слева из-за кустов, откуда раньше выпорхнула
испуганная сорока, поднялся менестрель Горвеля. В дорожной одежде, бледное
злое лицо напряжено, глаза ловят каждое движение Олега. В руках  небольшой
лук из турьих рогов, на поясе кривой меч  и  длинный  узкий  кинжал.  Олег
бросил беспомощный взгляд на нож, что по самую рукоять погрузился в  грудь
Тернака. Менестрель перехватил его взгляд, кивнул:
     -- Пусть останется. А ты не двигайся. Я люблю  смотреть,  как  льется
кровь, даже если пролил ее не я.
     Он зло улыбался, Олег видел в болотных  глазах  триумф,  наслаждение.
Менестрель мог убить его, выстрелив в спину, мог стрелять из-за кустов, но
проклятый паломник умер бы, не узнав, кто его убил, не  помучавшись,  даже
не сообразив, что хотя он сразил Тернака, Ганима и наемника, но  есть  еще
более сильные, более умелые. Сильный и умелый менестрель будет  ходить  по
земле, а кости паломника растащат звери...
     -- Это ты нанял Ганима? -- спросил Олег упавшим голосом.
     Он пошатывался, кровь струилась по ноге, впитывалась в сухую землю. В
сапоге стало мокро, горячо. Менестрель, не отвечая, оскалил зубы, медленно
натянул тетиву, глядя прямо в  глаза  Олегу.  Он  несколько  раз  отпускал
тетиву, снова натягивал. Несмотря на ухмылку, глаза были настороженные, он
не упускал ни  малейшего  движения,  следил  за  мышцами  паломника.  Олег
попытался качнуться в сторону, но в боку  стрельнуло  болью,  ноги  начали
подкашиваться. В ушах уже звенело от  потери  крови.  Он  чувствовал,  что
сильно побледнел, видел это по ухмылке менестреля, торжествующим глазам.
     -- Я сделаю чашу из твоего черепа! -- сказал он  обещающе.--  Ты  был
могучим воином...
     -- Ты нанял Ганима?
     Он видел злую ухмылку,  блестящие  глаза,  остальное  расплывалось  в
жарком мареве. Внезапно краем глаза уловил движение слева,  скосил  глаза.
Тернак как ухватился сразу за рукоять ножа, что торчал в его груди, так  и
держался, теперь пальцы медленно слабели, один  за  другим  отрывались  от
рукояти, через миг рука упадет в траву...
     -- Тернак, -- сказал Олег настойчиво.-- Бросай в него нож!
     Менестрель на миг скосил глаза, рука Тернака шумно упала, скрывшись в
траве,  и  менестрель  быстро  выстрелил.  Стрела  с  силой  ударила   под
запрокинутый подбородок Тернака, вонзилась почти по оперение.
     Олег прыгнул назад  и  в  сторону  в  тот  самый  миг,  когда  стрела
сорвалась с тетивы, полетел вниз в овраг, проломился  через  кусты,  долго
катился, свернувшись в клубок, пока не достиг дна оврага.  Густые  заросли
смягчили падение, и Олег поспешно полез наверх и в сторону.  Кровь  капала
на траву, голова кружилась, а перед глазами мелькали крупные черные  мухи.
Перекосившись, вытащил второй швыряльный  нож,  зажал  рукоять  в  ладони.
Менестрель уверен, что у него только один нож,  который  остался  в  груди
Тернака. Он сам заставил его так думать, когда жадно смотрел на  тот  нож,
теперь есть малая возможность обхитрить, хотя менестрель --  не  чета  тем
троим, это умелый и опытный убийца. Странно, что он скитается под  личиной
менестреля...
     Наверху зашелестело. Менестрель медленно  спускался  по  склону.  Лук
оставался в руках, стрела лежала на тетиве. Он не отрывал взгляд от  пятен
крови на земле и листьях, но  не  бежал,  шел  осторожно,  всматривался  в
каждый стебель.  Он  тоже  не  пропускал  без  внимания  ни  вспрыгнувшего
кузнечика, ни  шныряющую  в  траве  ящерицу,  но  одновременно  словно  бы
замечал, что делается по сторонам и даже за спиной.
     Олег мысленно похлопал себя по плечу: вовремя  ушел  со  дна  оврага.
Теперь лежал затаившись почти на открытом месте, среди травы, но  к  таким
местам не присматриваются, когда по сторонам торчат густые кусты.  Раненая
жертва обычно прячется за ветвями, но менестрель вплотную не  приближался,
руки готовы послать стрелу при малейшем подозрительном движении.
     Олег чувствовал мокрую  грязь  на  лице,  прополз  по  руслу  недавно
пересохшего ручья, вывозился, как свинья, зато почти неотличим от таких же
серых грязных валунов, весь в налипших листьях, стеблях  сухой  травы,  на
щеках висят травинки и комочки сухой земли...
     Менестрель шел осторожно, посматривал не только на кровавый след,  но
и кругом. Капли  крови  вели  к  поваленным  деревьям,  которые  задержали
падение Олега, там переплелись ветками четыре валежины  --  лучшее  место,
чтобы прятаться. На губах менестреля начала  проскальзывать  торжествующая
усмешка, но двигался все так же настороженно,  цепко.  Он  был  прекрасным
охотником, и если бы шел по следу раненого медведя или даже льва, то уж  с
легкостью выследил бы и добил.
     Олег лежал, вжавшись в землю,  боялся  дышать.  Левое  ухо  прижал  к
земле, слышал каждое движение, каждый шаг. Не видел менестреля,  но  чутье
подсказало, что тот прошел мимо, начинает удаляться.
     Олег приподнялся на дрожащих руках,  увидел  в  двух  десятках  шагов
впереди согнутую спину. Менестрель шел крадучись, готовый в  любой  момент
развернуться, отпрыгнуть, упасть под защиту кустов. Лук он уже натянул  до
половины, глаза его всматривались в переплетение ветвей и  корней  могучих
валежин, железный наконечник блестел, как влажный язык огромной змеи.
     Олег с трудом поднялся, стараясь  не  наступать  на  правую  ногу  --
занемела, отказывалась  слушаться.  Менестрель  удалился  еще  на  десяток
шагов, Олег неуклюже примерился, словно держал  нож  впервые  в  жизни,  с
силой швырнул. В глазах потемнело, он зашатался, растопырил руки,  пытаясь
удержать равновесие.
     Впереди раздался судорожный  всхлип.  Менестрель  резко  развернулся,
стрела сорвалась с тетивы, пролетев над головой  Олега.  Глаза  менестреля
были безумно вытаращены, кровь совсем отхлынула от бледных  щек,  он  стал
мертвенно желтым. Поспешно выхватил  другую  стрелу,  наложил  на  тетиву,
натянул, прицелился в Олега. Щелкнуло, стрела пролетела  мимо.  Менестрель
оскалился, качнулся, изо рта  потекла  кровь.  Он  медленно  опустился  на
колени, глаза все еще с изумлением смотрели на Олега. Лук выпал, скользнул
вниз по траве.
     Олег  подошел,  сильно  хромая  и   подволакивая   ногу.   Менестрель
закашлялся, кровь забрызгала подбородок, прохрипел:
     -- Ты сумел... Я недооценил...
     -- Кто послал? -- потребовал Олег.
     Менестрель чуть качнул головой, в глазах зажглись искорки:
     -- Заставить не сможешь... Я уже мертв...
     Олег хмуро кивнул. Если нож ударил  как  должен,  то  кончик  лезвия,
пропоров мышцы спины, пробил сердце.
     -- Тебя сжечь или зарыть? -- спросил Олег.
     Кровь выплескивалась изо рта менестреля  неровными  толчками,  сердце
еще цеплялось за  жизнь.  Грудь  часто  вздымалась,  там  хлюпало,  словно
плескалась огромная рыба. Менестрель ответил угасающим голосом:
     -- Я огнепоклонник...
     -- Все четыре стихии священны,  --  добавил  Олег  быстро.--  Я  могу
похоронить тебя по твоему ритуалу. Скажешь?
     Глаза  менестреля  закрывались,  он  пошатывался,  стоя  на  коленях.
Прошептал едва слышно:
     -- Возьми мой меч... Отдал за него сорок коров и двух коней...
     -- Именем Заратуштры, -- потребовал Олег на языке фарси.-- Кто послал
тебя?
     -- Владыки Мира...
     Он упал лицом вниз, уже мертвый. Олег вытащил из спины свой нож --  в
самом деле достал сердце! -- вытер о плечо менестреля. В карманах  убитого
обнаружил несколько золотых монет, забрал, тяжело полез наверх. Кровь  уже
остановилась, но чувствовал себя таким слабым, что  не  отбился  бы  и  от
воробья. Менестреля не сумел бы похоронить  по-европейски,  даже  если  бы
хотел. К счастью, по законам огнепоклонников их нельзя закапывать в землю,
сжигать, бросать в воду -- все четыре стихии священны, осквернять  трупами
нельзя, мертвое тело надлежит оставлять открыто, дабы хищные птицы и звери
похоронили мертвеца в своих желудках, а мелочи доедят муравьи и жуки.
     Он дважды терял сознание, пока добрался до шалаша.  Рой  зеленых  мух
сплошным одеялом покрыл труп Ганима и арбалетчика,  к  ним  уже  проторили
дороги крупные желтые муравьи. К трупам они бежали с поджатыми брюшками, а
обратно  --  с  раздутыми.  В  крохотных  челюстях  Олег  углядел  красные
волоконца мяса.
     Кони фыркали, пятились от залитого кровью человека.  Олег  выгреб  из
тайника сумку с золотыми монетами, кляня себя,  что  прятал  так  глубоко,
привязал поперек седла лошади Ганима, сам с великим  трудом  взобрался  на
жеребца арбалетчика.
     Когда он подъезжал к  воротам  замка  Горвеля,  его  ждали  стражи  с
обнаженными мечами. Ворота  торопливо  распахнули,  сам  Горвель  поспешил
навстречу и помог слезть с коня.  Лицо  рыжебородого  хозяина  замка  было
мрачным, в глазах блистали молнии. Он  сжимал  кулаки,  орал  на  стражей.
Примчался Томас, уже в полных доспехах,  разве  что  забрало  не  опустил.
Крикнул издали тревожно:
     -- В сече побывал, сэр калика?.. Там еще кто-нибудь остался?
     -- Ваш менестрель  с  приятелями,  --  ответил  Олег  угрюмо.  Он  из
последних сил боролся с дурнотой.-- Но ежели горишь послушать их  песни...
придется идти самому. Они вряд ли скоро... вылезут из оврага.

     Глава 9

     У Горвеля задержались на двое суток. Хозяин замка орал, настаивал  на
двух неделях, ссылался на жуткую рану сэра калики, а в пирах да охотничьих
забавах все быстренько залечится, однако к его  огорчению  раны  язычника,
кем без сомнения был этот пилигрим, затягивались по  неизъяснимой  милости
Христа удивительно быстро. Уже на утро второго дня на месте раны  багровел
лишь безобразный шрам, да и тот на глазах опадал, терял синюшный  оттенок,
белел, начинал сливаться с остальной кожей.
     Горвель посматривал на калику исподлобья. Все было ясно в  его  мире,
но с приходом боевого друга сэра Томаса и  языческого  паломника  начались
странности. Исчез менестрель, внезапно оказался вовсе  не  менестрелем,  а
наемным  убийцей...  впрочем,  он  же  в  самом  деле  был   замечательным
менестрелем! Пусть он, сэр Горвель, меднолобый дурень,  не  разбирается  в
поэзии,  но  и  леди  Ровега   заслушивалась   песнями   этого   странного
певца-наемника... Но и леди Ровега может ошибаться -- женщина! -- однако и
другие владетельные рыцари одаривали его за  песни,  переманивали  друг  у
друга! Невозможно понять, что заставило  изнеженного  менестреля  оставить
теплое место у камина, уйти в ночь в охоте за незнакомым человеком.
     А этот мирный паломник вызывает еще больше вопросов. Если на нем  так
быстро рассасываются шрамы, то чистая кожа еще не доказательство,  что  на
ней уже не рассосались шрамы пострашнее, полученные в странствиях.  А  кто
получает боевые раны, тот обычно знает с какого конца браться за меч. Да и
стрелы судя по восторженным рассказам сэра Томаса и  этой  женщины  Чачар,
странный паломник метать где-то  научился.  Вряд  ли  в  мирных  молитвах,
постах или созерцаниях своего пупа!
     О менестреле поговорили и забыли,  но  не  прекращались  возбужденные
разговоры о пяти тысячах золотых  динаров,  которые  нашел  у  разбойников
калика.  Монах-духовник  сгоряча  хулил  Богородицу,  что  послала   такое
богатство язычнику. Томас едва не прибил дурака, заступаясь  за  Пречистую
Деву. Хозяин замка, Горвель мрачно  напомнил,  что  разбойники  не  совсем
добровольно отдали  золото,  не  всякий  сумел  бы  взять.  Ясно  же,  что
Пречистая Дева помогла. Наверное, язычник не безнадежен. Дева не последняя
дура, чует будущего христианина. Возможно, он  уже  в  чем-то  христианин,
хотя еще не подозревает!
     В первый же день, когда Олег, шатаясь в седле, добрался до замка,  он
спросил Томаса:
     -- Вспомни, кто у тебя остался из могущественных врагов?
     Чачар заботливо перевязывала ему бок, удивляясь крепости мышц,  Томас
подливал калике в кубок вина, морщил лоб:
     -- Разве что сэр Грегор Блистательный... Или сэр Балдан, я вышиб  его
на турнире прямо под ноги несравненной Бурнильды...  В  грязь,  на  полном
скаку...
     -- Не заклятых, а могущественных!
     -- Гм, с королями не ссорился... Как мне кажется.
     Он страдальчески морщил лоб, перебирал всех, кому где-то наступил  на
ногу или задел локтем, но Олег уже  слушал  краем  уха.  Даже  королям  не
повинуются так слепо, бездумно. Лишь ассасины слепо выполняют указы  своих
шейхов, но менестрель -- чистый франк, как и Ганим, хоть и маскировался  в
своем зеленом халате под сарацина. Свободные гордые франки -- не фанатики.
Молодую Европу вообще не охватила еще сеть  тайных  обществ,  как  древний
Восток, погрязший в мистике, таинствах, пророчествах,  поисках  астральных
путей для человечества, где не гнушаются вполне земными ядами,  убийствами
из-за угла.
     Внезапно его словно осыпало морозом. Кровь отхлынула, как сквозь вату
услышал встревоженный голос Чачар:
     -- Больно?.. Потерпи, еще чуть-чуть...
     Зачем обманывать самого себя, подумал он горько.  Ясно  же,  что  под
Владыками Мира менестрель подразумевает Семерых  Тайных.  Эти  бессмертные
маги не знают поражений, идут к зримой цели. Политики  не  прекраснодушные
мечтатели.  Перемалывают  своими  жерновами  целые  королевства,  империи,
народы, нации,  религии,  верования.  Для  них  убить  героя,  короля  или
императора -- что раздавить тлю.
     -- Отдохни, -- велел он Чачар.-- Иди, не дуй губки... Надо поговорить
по-мужски с сэром Томасом.
     Прекрасные глаза Чачар мгновенно  наполнились  слезами.  Запруда  век
едва удерживала напор сверкающей  влаги.  Томас  беспомощно  посмотрел  на
Олега. Калика сказал сквозь зубы:
     -- Чачар!
     Запруда прорвалась, водопады слез хлынули по бледным щекам, но  голос
калики был настолько странным, что ее как ветром выдуло из комнаты.  Томас
встревоженно подсел на ложе к Олегу:
     -- Очень больно?
     -- Сэр Томас, знаешь ли ты, что за твоей чашей  охотятся  не  простые
грабители?
     Томас подумал, меланхолично пожал плечами:
     -- Нет, но... какая разница?
     Олег зло стиснул челюсти, пережидая приступ боли, усилием воли послал
приказ очистить кровь от грязи, дабы не случилось нагноение, добавил  жара
в месте раны -- больно, но заживет быстрее. Сказал изменившимся голосом:
     -- За чашей охотятся могущественные люди. Пока что  посылают  наемных
убийц, грабителей, разбойников, но когда-то вмешаются  сами.  Может  быть,
откажешься от нее? Ради спасения жизни?
     Томас прямо смотрел на друга:
     -- Спасибо... Но разве жизнь так  уж  дорога?  Честь  дороже,  правда
дороже, любовь дороже... Многое дороже,  чем  наши  короткие  жизни.  Чего
цепляться за такую малость? Хотят чашу,  пусть  попробуют  взять.  Я  буду
защищать, кто бы ни пытался отнять.
     Олег  огляделся  по  сторонам,  приблизил  голову  к  Томасу,  сказал
негромко:
     -- Тогда я скажу, кто хочет заполучить твою чашу. А ты,  может  быть,
скажешь мне, зачем им это понадобилось... И подумаешь еще  раз.  Вдруг  да
передумаешь, решишь отдать... Я не стану тебя винить, Томас! Противники --
несокрушимые. Зовут их Семеро Тайных  Мудрецов.  На  самом  деле  это  они
правят миром -- короли, императоры, султаны и шахи в их руках  не  больше,
чем пешки на шахматной доске!
     Томас смотрел недоверчиво,  но  щеки  против  воли  вспыхнули  жарким
румянцем, он оживился, подсел ближе, наклонился. Олег продолжал шепотом:
     -- Они бессмертны. Их можно убить, но  без  насилия  они  могут  жить
бесконечно долго. Они видели рождение, расцвет и разрушение многих империй
древности, они лучше других понимают сокровенные, скрытые от простых  глаз
причины падений и взлетов новых народов, царств, а  за  тысячи  лет  жизни
поняли секреты власти. Постепенно научились подправлять  развитие  царств:
иных подталкивают к расцвету,  других  умело  приводят  к  гибели.  Ты  не
поверишь, но иногда достаточно в нужный  день  и  час  устроить  драку  на
базаре,  в  результате  которой  гибла  династия  древних   царей,   гибло
государство...  А  на  окраине  стремительно  вырастало  новое:   сильное,
здоровое, молодое. Обычно -- более справедливое,  достойное.  Да-да,  они,
как правило, губят жестокие царства, поощряют добрые, поддерживают  народы
с добрыми нравами и милосердными обычаями...
     -- Они чтут Христа? -- перебил Томас.
     Олег запнулся, болезненно  наморщил  лоб,  придумывая  ответ.  Рыцарь
напряженно следил за лицом калики, не понимал -- что сложного? Чтут Христа
-- свои, отвергают -- язычники, неверные.
     -- В общем-то... чтут. Если брать в целом. Ведь  до  рождения  Христа
мир тоже был  не  в  руках  Сатаны,  как  ты  знаешь.  Бог  сотворил,  Бог
присматривал, а его сын родился как бы в помощь престарелому родителю.  Но
для Семи Тайных и Христос не так уж важен... Не кипятись! Они застали мир,
когда  о  Христе  никто  слыхом  не  слыхивал,  доживут  и  до  следующего
пришествия, если состоится. Я хочу, чтобы ты не столько ломал  голову  над
их видением будущего мира, а подумал  над  опасностью,  что  грозит  лично
тебе. Ты не сможешь выстоять, когда такие сверхмогучие  люди,  вернее,  --
маги становятся твоими противниками! Но это еще не все...
     Он вздохнул, лицо его посерело. Томас придвинулся вплотную, в комнате
словно сгустился мрак.
     -- В древности была сильно развита магия, --  сказал  Олег  хрипло.--
Сейчас от нее почти  ничего  не  осталось,  но  Семеро  Тайных  пришли  из
древности! Они владеют многими могучими секретами. Я не знаю смертных,  не
знаю королей или героев, которые могли бы выстоять... Даже просто  драться
с ними!
     Лицо его было осунувшееся, скорбное.  Томас  ощутил  горячее  чувство
нежности к одинокому калике, непроизвольно протянул руку, обнял за плечи:
     -- Сэр калика! Драться можно всегда.
     -- Драться, -- повторил Олег невесело, -- зная, что погибнешь?
     -- Разве не знал отважный Роланд, что идет на смерть? Разве не шагнул
навстречу гибели Беовульф? Не шли на славную гибель тысячи  героев,  зная,
что жизнь коротка, а слава вечна? Сэр калика, будь эти Семеро Тайных  даже
древними языческими богами, им  не  испугать  меня.  Убить  могут,  но  не
заставят отдать Святой Грааль добровольно.
     Что-то в голосе рыцаря заставило Олега спросить осторожно:
     -- Не веришь в их существование?
     Томас помялся, ответил, уведя глаза в сторону:
     -- Верю в опасных противников. А вот в чудеса...  Верю,  что  в  мире
есть чудесное, что за морями есть люди о трех  головах,  летающие  рыбы  и
говорящие кони, ... иначе в мире жить станет совсем тошно! Но, дорогой сэр
калика, я не верю, что чудеса могут стрястись со мной или  в  тех  местах,
где я бываю.
     Он смотрел честными простодушными глазами. Олег сказал со вздохом:
     -- Прекрасное мировоззрение! Европейское от холки  до  копыт.  Дорогу
новым народам, потеснись, старые империи... Но  ты  все-таки  подумай  над
тем, что я сказал. Чудес не  бывает  вообще,  но  в  этом  ма-а-а-ахоньком
случае могут произойти.  Обязательно  произойдут,  если  не  добудут  чашу
руками наемников или воров.
     Томас поднялся, с грозным видом похлопал  ладонью  по  рукояти  меча.
Железная перчатка глухо позвякивала.
     -- Пусть попробуют! Разве сюда вбит  не  гвоздь,  окропленный  кровью
Христа? Разве не подлинное древо его креста в этой рукояти?
     Олег поморщился:
     -- Брось, Томас. Подделка.
     Томас отшатнулся:
     -- Да как ты... да как смеешь? Как ты можешь?
     -- Ты в дереве разбираешься? Скажи, что за порода?
     Томас сказал уверенно:
     -- Из дуба, слепой видит!  Из  чего  ж  делать  рукоять  благородного
рыцарского меча, как не из старого мореного дуба, самого  благородного  из
деревьев?
     -- Гм... Рукоять -- да, но крест... Гвоздь не вобьешь, только  пальцы
изранишь. Вашего бога распяли на кресте из  осины!  Вообще  у  вашей  веры
какая-то странная вражда с этим бедным деревом. Осина -- единственная, кто
не признала вашего бога при бегстве в Египет, то-бишь, не склонила  ветви,
а когда вели на Голгофу -- не дрожала от жалости и  сострадания.  Говорят,
все деревья опустили ветви и листья!  Брехня,  конечно.  Пороли  его  тоже
осиновыми прутьями. Крест, как я уже сказал, из осины.  Правда,  на  осине
удавился Иуда...
     Томас слушал, раскрыв рот. Олег проворчал задумчиво:
     -- Что за упрямое дерево?  Дрожит  от  страха,  но  стоит  на  своем.
Гордое! А началось еще  при  сотворении  мира.  Осина  тогда  единственная
отказалась выполнить какую-то работу, что все деревья сделали...  На  Руси
нельзя в грозу прятаться под  осиной,  ибо  Перун  бьет  в  нее,  стараясь
попасть в беса, что всегда прячется под  осиной.  Однажды  он  так  влупил
молнией, что кровью забрызгало до самой вершинки, с той поры листья  осины
такие красноватые. А дрожат еще и потому, что  между  корнями  спят  бесы,
чешут спины. Про осиновый кол, что забивают в упырей, сам знаешь...
     Голос его упал до шопота, он уже забыл о Томасе, разговаривал  сам  с
собой. Томас задержал дыхание. Откуда калика знает как пороли и распинали?
Или правду говорил полковой прелат, что один свидетель все  еще  ходит  по
земле?
     За ночь стены замка остыли, в сумрачных каменных залах  стало  зябко,
как часто бывает летом в пустынных странах: днем от жары истекаешь  потом,
яйцо, закопанное в песок, испекается, а ночью зуб на зуб не попадает. Олег
нашел Чачар у жарко натопленного камина. Уже умытая,  свеженькая,  крепкая
как налитое сладким соком яблочко, сидела  на  крохотной  скамеечке  перед
жарко пылающей  печью,  подбрасывала  в  огонь  березовые  чурки.  Сапожки
сушились на железной решетке, босые ступни зарывались в звериную шкуру  на
полу.
     Она подняла навстречу калике раскрасневшееся от жара лицо. На  пухлых
щеках играли нежные ямочки:
     -- Милый Олег, тебе надо лежать! Такая рана...
     -- Зажило как на собаке, -- отмахнулся  Олег.--  Это  на  благородных
заживает кое-как. Мы уже два дня гостим, пора и  честь  знать.  Горвель  в
замке? Или уехал на охоту?
     Чачар пугливо оглянулась, прошептала:
     -- Слышал? Сегодня  ночью  прибыл  таинственный  гонец.  Сэр  Горвель
заперся с ним в покоях, не допустил даже леди Ровегу.
     -- У Горвеля большое хозяйство, -- пробормотал Олег,  сердце  сжалось
от нехорошего предчувствия.-- Да и места неспокойные! Король мог оповещать
вассалов, что близится новое выступление сарацин.
     -- Они спорили! Кричали! -- Чачар оглянулась по сторонам,  прошептала
еще таинственнее.--  Я  случайно  проходила  мимо  двери...  Гость  что-то
требовал, а наш хозяин не соглашался. Тогда гость заорал на него, грозил!
     -- Слышала хорошо?
     -- У  меня  развязался  шнурок,  я  остановилась  поправить.  Так  уж
получилось,  что  когда  наклонилась,  увидела  сквозь  замочную  скважину
Горвеля и гонца. Поверишь ли, у Горвеля лицо было несчастное, униженное!..
Я считаю, мужчин нельзя так унижать. Никогда! Мужчина без гордости --  уже
не мужчина...
     -- Что требовал гонец? -- поторопил Олег.
     -- Не поняла... Видела только странный жест рукой в воздухе: круг,  а
потом вроде бы крест. Именно тогда Горвель побледнел,  поклонился.  Сперва
эта дура-жена с  ним  так  обращается,  все  ей  не  так,  потом  случился
менестрель, я все поняла! А когда вчера леди Ровега  сказала,  что  он  не
умеет выстроить замок, я едва не крикнула: дура, а  ты  умеешь?  Настоящая
женщина от мужчины ничего не требует, он и так отдаст  все,  что  добудет.
Его нужно поддерживать, помогать, утешать...
     -- Гонец у Горвеля? -- спросил Олег напряженно.
     -- Говорят, уехал до рассвета.
     Ее личико было безмятежным, красные блики пылающего  камина  прыгали,
сверкающей россыпью отражались в крупных блестящих глазах. Даже румянец не
поблек, словно крепко спала всю ночь. Может быть она лунатик? Но  лунатики
не помнят, что с ними случается.
     -- Где сэр Томас?
     -- В большой зале, --  ответила  она  с  досадой,  в  глазах  красные
искорки сменились зелеными.-- Отыскал какой-то особенный  меч,  корчевской
закалки, теперь рубится со старшим стражем!
     Олег наконец-то понял причину доносившегося снизу  грохота,  лязга  и
натужного пыхтения. Еще голоса, грубые, мощные, довольным ревом и  воплями
отмечали удачные или особо мощные  удары.  Олег  кивнул  Чачар,  пошел  на
грохот железа и запах крепкого мужского пота.
     Когда вошел в зал, там стоял рев, сверкала сталь. В узкие окошки едва
пробивались чистые лучи утреннего  солнца,  в  дымном  полумраке  по  залу
прыгало и размахивало железом четверо:  Томас  сражался  с  тремя  воинами
Горвеля. В одной руке он держал треугольный железный щит, а огромный меч в
другой двигался так, что вокруг него  постоянно  блистала  стена  холодной
стали.
     -- Томас! -- крикнул Олег настойчиво.-- Нужно поговорить с хозяином!
     Томас отпрыгнул от удара, принял на щит два других, крикнул весело:
     -- Ты такой же гость!
     -- Нужен ты.
     Воины заворчали. Олег ощутил устремленные со всех  сторон  враждебные
взгляды. Кто-то негромко, но так  чтобы  он  слышал,  выругал  свиномордых
паломников, что лезут не в свои дела, когда вроде бы желудей в  этом  году
уродилось вдоволь, а они все еще бурчат...
     Томас с  разочарованием  бросил  меч  одному  из  воинов,  тот  успел
ухватить на лету  за  рукоять,  остальные  проводили  Томаса  до  лестницы
воплями и стуком в щиты рукоятями  мечей.  Вдвоем  поспешно  поднялись  на
второй поверх. Возле покоев Горвеля взад-вперед прохаживался воин,  зевал,
сонно тер кулаками глаза. Увидев Томаса и калику, оживился:
     -- Смена?.. А это вы... К хозяину?
     -- Да, -- буркнул Томас.-- Он здесь?
     -- Там леди Ровега. А сэр Горвель утром исчез.
     Рассеянную улыбку словно сдуло с лица  Томаса.  Олег  толкнул  двери,
воин не успел остановить, вбежали в спальные покои.
     Леди Ровега с заплаканными красными глазами суетливо рылась в большой
шкатулке. Еще две с откинутыми крышками стояли на лавке,  одна  лежала  на
полу. Она испуганно отшатнулась, заслушав топот,  что-то  в  ее  движениях
было от взбешенной кошки. Увидев Томаса и Олега, за которыми вбежал страж,
она всплеснула руками, сказала очень быстро, глотая слова:
     -- Сэр Томас, случилась беда... Мой муж и хозяин замка исчез!
     Томас растерянно развел руками,  покосился  на  мрачного,  как  ночь,
Олега, помахал стражу:
     -- Все в порядке, сторожи в зале... Иди-иди!..  Леди  Ровега,  он  не
отлучился на охоту? Помню, еще и меня звал...
     --  Он  все  собирался!  --  ответила  леди  Ровега  злым  сдавленным
голосом.-- Только мечтал, ибо у него не было свободного дня.  Все  строил,
строил... А девок для утех хватало и на кухне, в челядной. Он  не  выходил
за ворота замка с момента, как мы прибыли на эти дикие земли!
     Олег кашлянул, спросил негромко:
     -- Что в шкатулках?
     Она, как лесной хищник, мгновенно развернулась  к  нему,  глаза  дико
сузились:
     --  Вчера  еще  были  фамильные  драгоценности!..  Мои,  ведь  я   --
урожденная княгиня Бодрическая!  Это  я  принесла  ему,  нищему  рыцарю  с
длинным  мечом,  бриллианты,  золотые  серьги,   цепочки   с   изумрудными
подвесками, массу золота...
     Томас проговорил потрясенно, его рука уже нервно щупала рукоять меча:
     -- Кто-то из слуг?
     -- Сэр Томас, вы не в состоянии поверить, что рыцарь  может  быть  не
благороднее слуги?.. Никто в покои не заходил. Правда, ночью был  странный
гость. Они с мужем долго говорили, но... когда он уехал, в  шкатулках  все
было на месте!
     -- Вы его заподозрили? -- спросил Олег быстро.
     Она надменно покачала головой:
     -- Нет, конечно. У него было лицо  человека,  привыкшего  повелевать.
Такие не унизятся до воровства. Отнять -- да, но украсть -- нет...  Просто
у меня появилась привычка перед сном перебирать свои драгоценности.  Одеть
в этой глуши некуда, так я просто держу в руках, трогаю, перекладываю...
     Олег обвел быстрым взглядом  комнату,  заметил  свободный  крюк,  где
раньше висел меч Горвеля. Спросил внезапно:
     -- Сэр Томас, а как наша сума с золотыми монетами?
     Томас побледнел от негодования:
     -- Ты осмеливаешься помыслить такое? На благородного рыцаря?
     -- Разве не он обокрал собственную жену?
     Томас метнул, как дротик, острый взгляд,  выбежал  из  покоев.  Часто
прогремели железные шаги по каменным ступеням.  Леди  Ровега  зло  сжимала
кулачки, костяшки на сгибах побелели. Она сказала вдруг:
     -- Ты, как я поняла, нечто вроде языческого духовника сэра Томаса?
     -- Не совсем точно...
     -- Подробности не важны, -- отмахнулась она  все  еще  рассерженно.--
Будучи жрецом, ты должен знать своих людей лучше, чем  их  оружие.  Скажи,
согласится сэр Томас, если я предложу ему остаться хозяином замка?
     Олег отшатнулся:
     -- Но как же ленные владения...
     -- Король эти земли пожаловал могучему рыцарю, а не  именно  Горвелю.
Тому, кто сумеет построить замок, удержать  земли  под  властью  христовых
воинов. Королю все едино!  Лишь  бы  хозяин  замка  был  христианин,  имел
реальную власть, держал сарацинов в страхе!
     Олег помялся, предположил осторожно:
     -- Он сейчас вернется, лучше узнать у него самого.
     -- А кто эта Чачар? -- спросила она резко. Ее прекрасные глаза  стали
узкими, как две щелочки.
     -- М-м-м... женщина. Отбили у  разбойников.  Просила  довезти  ее  до
любого крупного города.
     -- Можно ее оставить и здесь,  на  кухне.  Впрочем,  если  сэр  Томас
останется, то ей придется уехать. Она ведет себя чересчур откровенно.
     -- Я увезу  ее,  увезу,  --  пообещал  Олег  торопливо.--  Просто  ей
нравятся красивые мужчины.
     -- Всем женщинам нравятся рыцари  вроде  сэра  Томаса.  Но  я  же  не
держусь так натурально?
     За дверью послышались торопливые шаги, Томас ворвался как ураган, еще
с порога заорал трубным голосом:
     -- Сэр калика, ты очернил благороднейшего воина! Мы  с  ним  спина  к
спине на стенах Иерусалима... Честнейший человек...
     Олег медленно бледнел. Холод охватил члены, Томас умолк на полуслове,
брови удивленно поднялись:
     -- Что еще?
     -- Сэр Томас... Никому не говорил о чаше?
     Томаса словно ветром сдуло. По лестнице будто кто  рассыпал  железные
шары: прогремел частый стук,  и  сразу  все  затихло.  Олег  не  двигался,
чувствуя себя  глубоко  несчастным  и  дивясь  этому,  ведь  дело  его  не
касается, Святой Грааль -- святыня враждебного ему христианства, служители
Христа повинны в попрании его древней веры родян,  уничтожении  служителей
великого Рода, бога всего сущего...
     Леди Ровега замерла, переводила непонимающий взгляд с бледного калики
на раскрытую дверь и обратно. Ее пальцы  машинально  двигались  по  крышке
шкатулки, следуя замысловатым узорам.
     Томас ворвался уже не  как  ураган,  а  как  горная  лавина.  Он  был
страшен, губы посинели, а глаза вылезли из орбит:
     -- Чаша... исчезла!
     -- Горвель, -- прошептал Олег тяжело, словно ему  на  грудь  навалили
камни, -- что его заставило... Неужели они сами...
     Томас  прохрипел  в  муке  большей,  чем  испытывали  самые  страшные
грешники в аду:
     -- Горвель -- честнейший человек... Мы с ним  спина  к  спине!  Одной
шкурой укрывались, последним ломтем хлеба делились...
     Олег бросил осторожный взгляд на застывшую  хозяйку  замка,  ее  лицо
было непонимающим, осторожно взял рыцаря за железное плечо:
     -- Если бы ему такое приказал король, Горвель отказался бы, верю.  Но
есть владыки, я тебе о них говорил, чьи приказы выполняются всегда.
     Томас, шатаясь, добрел до стола, рухнул на  лавку.  Голова  упала  на
стол, громко звякнул шлем. Лицо его было перекошено страданием:
     -- Ты общался с богами, помоги!.. Скажи, что делать?
     Леди Ровега подошла с участливым видом:
     -- Бедный сэр Томас... Может быть, мой духовник что-то посоветует?
     Она незаметно от  рыцаря  сделала  Олегу  выразительный  знак,  будто
вышвыривала из окна таракана. Ее нежные руки уже  опустились  на  железные
плечи Томаса, в глазах заблистали желтые огоньки.  Олег  кашлянул,  сказал
хрипло:
     -- Мне приходилось схлестываться с этими Тайными. Как видишь,  цел...
Я пойду седлать коней. А тебе, благородному рыцарю, есть о чем  поговорить
с благородной леди.
     Он быстро вышел, пинком захлопнул дверь. Страж вскочил,  лапнул  меч,
Олег показал пустые руки, побежал вниз по лестнице.
     Чачар все  еще  сушила  сапожки,  весело  напевала  тонким,  визжащим
голоском. Камин полыхал так, словно женщина  задумала  сжечь  замок.  Олег
быстрыми шагами прошел через зал, бросил коротко:
     -- Собирайся немедленно!
     -- Как, но...
     -- Опоздаешь, уедем без тебя!
     Она закусила губу, но не споря, как испуганная коза, метнулась в свою
комнату. Калика был неузнаваем, лицо перекосилось, он словно весь сжался в
тугой ком, торчали лишь когти, шипы и острые клыки.
     В конюшне старый конюх поведал, что под утро  исчез  любимый  жеребец
Горвеля. Хозяин его холил, берег -- жеребец в сражении под  башней  Давида
вынес  израненного  Горвеля,  бил   копытами   сарацинов,   что   пытались
перехватить, прорвался через их цепи и принес потерявшего сознание  рыцаря
в ряды европейских войск. С того времени жеребец стоял в особом стойле,  к
нему был приставлен особый конюх. Горвель на нем выезжал  только  в  самых
торжественных случаях. Сейчас же стойло жеребца  пусто,  а  никого  больше
этот зверь с роскошной гривой к себе не подпускал!
     Олег вывел своего  жеребца  без  спешки,  седлал  неторопливо,  мешки
сложил на запасных коней. Чачар уже извертелась на гнедой  лошадке,  когда
Олег так же угрюмо  набросил  сбрую  на  коня  Томаса,  затянул  подпруги.
Проверил крюки на  седле,  словно  чуял,  когда,  в  какой  момент  рыцарь
вырвется из цепких рук прекрасной хозяйки замка.
     Чачар потемнела как туча, насупилась,  в  больших  испуганных  глазах
блестели  слезы.  Олег  вскочил  в  седло,  и  в  это  время  двери  замка
распахнулись как от  удара  тараном.  Томас  почти  скатился  по  каменным
ступенькам, словно за ним гнались призраки.
     На последней ступеньке он резко опустил забрало, тяжело взгромоздился
в седло, первым понесся к воротам -- молча. Олег пустил  коня  следом,  за
рыцарем тянулся невидимый шлейф женских духов. Он покосился на  Чачар:  ее
нижняя губа была  закушена,  а  запруда  слез  уже  прорвалась,  на  щеках
блестели мокрые дорожки. Если он уловил запах, то она, женщина до кончиков
ногтей, могла различить в этом аромате любые оттенки...
     Ворота замка распахнулись, конские копыта  прогрохотали  по  дощатому
настилу моста. Дорога повела от замка прямо на запад,  но  Олег  остановил
маленький отряд, указал на отпечатки копыт:
     -- Направился к востоку. Впрочем, так и должно быть!
     Он повернул коня, Томас и Чачар послушно поехали следом. Томас,  явно
избегая  соседства  зареванной  Чачар,  торопливо  догнал  Олега,   сказал
обвиняюще, все еще не поднимая забрала:
     -- Святой калика, ты же знал!
     -- Что?
     -- Что надо  леди  Ровеге!  Мог  бы  помочь  другу...  э...  избежать
тягостного разговора.
     --  Чтобы  распяла  меня  на  воротах?  Я  не   рыцарь   благородного
происхождения, а простой  паломник,  что  ищет  своей  дороги  к  богам...
Впрочем, в этих краях и рыцарей распинают. Или бросают в каменоломни.
     -- Сэр калика... Я не выношу  обижать  женщин!  Мы,  рыцари,  созданы
Богом для защиты слабых, а женщины -- самые слабые и  нежные  создания  на
свете. Но мне пришлось гнусно обидеть леди Ровегу! Я  признался,  что  уже
обручен с леди Крижиной, самой прекрасной женщиной на всем белом свете.
     Олег посочувствовал:
     -- Сарацины нашли выход.  По  их  закону  можно  иметь  четыре  жены.
Впрочем, у нас это правило испокон веков. Славянин мог брать столько  жен,
сколько прокормит и оденет. Ряды сторонников  ислама  растут  не  зря  так
стремительно, рыцарь!
     К ним подъехала Чачар, не  могла  долго  жить  вне  общества  мужчин,
спросила все еще с обидой в голосе, но с явным интересом:
     -- А верно, что в других странах двое или даже  больше  мужчин  могут
брать одну жену? Говорят, так поступают друзья, братья, приятели --  чтобы
не разлучаться, расползаясь по семейным норам...
     Кони неслись галопом, ветер трепал гривы. Томас пропустил  мимо  ушей
сдержанный ответ калики, сказал внезапно перехваченным голосом:
     -- Сэр калика, ты зря стараешься повеселить мое сердце. Оно горит как
в огне. Как мог так поступить благородный сэр Горвель? Он просто украл, он
бросил все: замок, обширные владения, прекрасную жену, верных вассалов!  А
что скажет король? Другие рыцари?
     -- Это все их мощь, сэр Томас.  Даже  у  королей  нет  такой  власти.
Правда, сперва прекословил, но долго ли? Бросил нажитое, ушел в  ночь  как
вор. Тайное дело выше всего.
     -- Тайное дело... Дело Тайных?
     -- Дело цивилизации.
     Томас на скаку всматривался в нахмуренное лицо калики, тот выхватывал
взглядом примятые травинки,  вдавленные  камешки,  неясные  следы  подков.
Чачар напряженно вслушивалась, но молчала. Конь  под  нею  стлался  легко,
размашисто.
     -- Семеро Тайных... за цивилизацию?
     -- Да, сэр Томас.
     Томас долго молчал, переваривал, молча сопел, пробовал  всматриваться
в отпечатки копыт, наконец взорвался:
     -- Дьявол тебя побери, сэр калика! Если они за цивилизацию, то  ты...
мы за что?
     -- За культуру, -- ответил Олег.

     Глава 10

     Похититель в спешке не скрывал следы,  и  Олег  нахлестывал  усталого
коня, стремясь настичь до наступления ночи. Томас  пробовал  переброситься
парой слов с Чачар, она смотрела на него злыми обиженными глазами,  судьбы
цивилизаций ее почему-то тревожили мало. Томас снова догнал Олега, спросил
настойчиво:
     -- Разве цивилизация и культура... не тоже самое?
     -- Не одно и то же, сэр Томас. Не одно!
     Томас долго скакал молчаливый, насупленный. Когда заговорил, в глазах
стояло откровенное страдание:
     -- Когда лезли на стены Иерусалима,  обагряя  их  своей  кровью...  и
кровью врагов, как было просто! А сейчас? Я всегда думал, что  цивилизация
стоит на стороне добра. Я себя считал цивилизатором!
     -- Сэр Томас, цивилизация -- это  топор.  Им  можно  срубить  дерево,
нарубить сухих веток для костра, можно зарубить человека. Чем  цивилизация
выше, тем топор острее.
     -- А культура?
     -- Культура -- это невидимые пальцы, что хватают тебя за руку,  когда
ты замахиваешься на человека. Это нравственный закон, который живет внутри
тебя.
     Ночь опускалась быстро, тени от деревьев уже стали черными как  угли.
Олег направил коня к зарослям кустарника, предполагая,  что  там  прячется
небольшой ключ. Следы коня Горвеля были совсем свежими, не наступи ночь --
догнали бы. Впрочем, Горвель ночью тоже не сдвинется с места, здесь  много
норок хомяков, конь сломает ноги.
     Томас распряг коней, подвесил к мордам мешки с овсом, стреножил. Олег
разжигал крохотный костер, тщательно укрывая  пламя  за  пышными  кустами,
принес ломти хлеба и мяса.
     Томас спросил с неловкостью:
     -- Сэр калика... А как же Христос? Он за нашу западную цивилизацию?
     Олег с неловкостью опустил  взгляд,  смущали  чистые,  честные  глаза
молодого рыцаря:
     --  За   культуру,   сэр   Томас.   За   культуру!   Сатана   гораздо
цивилизованнее, разве не видно? Знает больше Христа, умеет больше,  чудеса
творит направо и  налево.  Свободен,  смел,  широк  взглядами,  не  скован
никакими законами. Ни внешними, ни внутренними. Простоватый и вроде бы  не
очень умный, Христос перед этим напористым парнем совсем растяпа!.. Но  он
добр, он готов отдать жизни за нас, грязных и невежественных!.. И  отдает,
хотя люди  не  стоят  и  его  мизинца.  Но  --  странное  дело!  --  люди,
устыдившись , начинают карабкаться к свету, к добру. Жертва Христа была не
напрасна, вот этого умнейший Сатана  до  сих  пор  не  может  понять...  И
недоумевает,  почему  он,  гениальный  и  смелый,  терпит   поражение   за
поражением!
     Долго ужинали молча, за их спинами в темноте пофыркивали кони.  Чачар
спросила тихонько:
     -- А почему он терпит поражения? Если он умнее, смелее?
     Олег чуть усмехнулся, красные блики играли на его лице:
     -- Одного ума мало. Как и отваги. Человеку мало.
     Когда улеглись, Чачар долго умащивалась между двумя мужчинами, зябла,
ее нужно было согревать с двух сторон, то нос холодный, то  вовсе  ледяные
ладошки, то  мерзла  спина.  Томас  смущенно  покашливал,  а  Олег  сказал
утешающе, чувствуя, что мысли молодого рыцаря  все  еще  далеко  от  этого
костра и молодой женщины, что извертелась между ними:
     -- Не всегда цивилизация лишь зло. Ваш Бог,  как  я  понял  по  вашим
истинам, вроде бы и культурен  насколько  может,  и  в  меру  цивилизован.
Значит, можно...
     Ранним утром едва  рассвет  окрасил  облака  алым,  Олег  безжалостно
поднял Томаса и Чачар. Чачар ночью ухитрилась, извиваясь как уж,  заползти
рыцарю в железные объятия, но Томас в походах спал, не снимая доспехов,  и
Чачар выгреблась утром в синяках и  царапинах.  Бедный  Томас,  потерявший
чашу, даже не заметил, что ему старались хоть  чем-то  возместить  потерю,
что у него была ночь любви.
     Продрогшие кони рвались перейти в рысь, даже в галоп. Олег удерживал,
всматривался в следы. Не проехали и  версты,  когда  обнаружили  опаленное
пятно, зола еще  хранила  тепло.  Томас  досадливо  крякнул,  ударил  себя
кулаком по лбу.
     Олег проверил лук, повел  плечами,  поправляя  за  спиной  колчан  со
стрелами. Томас косился синим глазом, начинал суетливо подергивать  меч  в
ножнах, хлопать железной ладонью по боевому топору. Чачар  часто  выезжала
вперед, теперь на нее орали и шикали два голоса, велели  не  высовываться,
смирненько ехать сзади. Чачар обиделась окончательно, отстала, поехала  не
обращая на мужчин внимания вовсе. Чтобы показать лишний  раз  свою  гибкую
фигуру, на скаку свешивалась с седла, хватала головки цветов. Томас и Олег
ехали настороженные, шарили взглядами по сторонам. Над дальними кустами  с
криком кружили сороки, мужчины  обменялись  взглядами,  поправили  рукояти
мечей.
     Наперерез в сотне шагов выехало  четверо  вооруженных  мужчин  --  на
боевых  конях,  хмурые,  собранные.  Все  выглядели  очень  опасными.  Они
перегородили  дорогу,  и  так  стояли  в  угрюмом  ожидании.  Двое   одеты
по-европейски, в тяжелых латах, шлемах с ниспадающими на плечи кольчужными
сетками, что надежно защищали шею от сабельных ударов до тех пор, пока  не
явились франки с  их  тяжелыми,  как  молоты,  мечами  и  массивными,  как
наковальни, топорами.
     Двое были явно  сарацины  --  сухие,  смуглые,  на  горячих  арабских
скакунах, те зло грызли удила, нервно перебирали точеными ногами, стремясь
распластаться в бешенной скачке, для которой родились  и  росли.  Сарацины
блистали легкими булатными доспехами, редкими даже для знатных арабов,  на
обнаженных саблях вспыхивали синеватые искорки --  знак  лучшей  дамасской
стали. Их лица были надменными, неподвижными, но в посадке, развороте плеч
просматривалась готовность к стремительной  схватке,  столь  молниеносной,
что тяжелые европейские рыцари не успеют даже пришпорить могучих коней,  а
бой уже закончен.
     -- Олег, -- сказа Томас негромко, едва ли не впервые  называл  калику
по имени, -- мне кажется, день начинается неплохо.
     -- Я не люблю, когда загораживают дорогу, -- ответил Олег грустно.
     -- Хлипкий заборчик! -- возразил Томас.-- Всего четыре доски!
     -- Но не гнилые...
     Он покосился на Чачар. Женщина замерла, ее ладошки  прижаты  ко  рту.
Глаза широко распахнулись в страхе и недоумении: только что срывала цветы,
уже придумала  под  каким  предлогом  поднести  букет  столь  застенчивому
рыцарю, а тут на фоне синего безоблачного  неба  выросли  четыре  грозовые
тучи с блистающими молниями сабель! Что случится с нею, если ее  защитники
будут убиты, а враги уцелеют?
     -- Я беру на себя франков,  --  заявил  Томас  высокомерно.  Тон  его
исключал любые возражения. Он  с  металлическим  лязгом  опустил  забрало,
скрыв лицо, ставшее злым и надменным.-- А ты отвлеки сарацинов.  Займи  их
чем-нибудь.
     -- Всегда выбираешь лучшее, -- обвинил Олег.
     -- В другой раз будешь выбирать ты, -- пообещал Томас.
     Вся четверка медленно пустила коней навстречу. Сарацины  держались  в
седлах неподвижно, обнаженные сабли уже блестели в их руках, а оба латника
переглядывались, зло усмехались. Один вдруг заорал громко:
     -- Постарайся умереть сразу, англ! А ты, странник, можешь убираться к
своим языческим дьяволам. Конечно, надо бы содрать с вас шкуры... С живых,
конечно. Ладно, все потехи возместим на девке. Уже дрожит  от  нетерпения,
не дождется, ха-ха! Чует настоящих мужчин! Клянусь она получит все и  чуть
больше, прежде чем отдаст душу.
     Они остановили коней в шагах десяти  напротив  друг  друга.  Арабские
скакуны грызли железо удил, храпели, а тяжелые битюги франков, если бы  не
обмахивались лениво хвостами, можно было бы принять  за  каменные  статуи.
Томас, видя, что натиска не ожидается, одним быстрым  движением  отшвырнул
копье и выдернул из ножен меч. Все четверо противников покачивали в  руках
кривые сабли, которые Олег по старой  привычке  все  еще  звал  хазарскими
мечами.
     Олег в растерянности похлопал себя по карманам,  пошарил  за  пазухой
справа, поискал слева, внезапно  его  лицо  озарилось  радостной  улыбкой,
словно  изловил  зловредную  вошь.   Четверо   противников   издевательски
хохотали, сарацины -- сдержанно, с чувством полного превосходства, латники
раскачивались в седлах. Томас хмурился,  стало  неловко  за  калику,  даже
отодвинулся чуть, словно ничего не  имеет  общего  с  ним,  но  противники
захохотали лишь громче, злее.
     Олег  что-то  тащил  из-за  пазухи,  внезапно  его  рука  молниеносно
дернулась, в ней  блеснуло,  он  очень  быстро  взмахнул  еще,  и  тут  же
повернулся к злому рыцарю, сказал недоуменно:
     -- Что-то у меня противники уже кончились. Дай одного из твоих.
     Сарацины раскачивались  в  седлах.  Один,  у  которого  рукоять  ножа
торчала между зубов, повалился на гриву скакуна, а  другой  вскинул  руки,
ухватился за рукоять чужого ножа, что погрузился в  горло  на  палец  выше
края кольчуги. Кровь брызнула двумя тугими  струйками,  в  пробитом  горле
зашипел воздух. Сарацин раскачивался  сильнее,  упал,  сапог  запутался  в
стремени, испуганный конь  шарахнулся,  в  страхе  помчался  волоча  труп.
Сердобольная Чачар поскакала вдогонку, жалея обезумевшего от страха коня.
     Все  произошло  в  считанные  мгновения.   Двое   латников   смотрели
неверящими глазами, смех не успел замереть на губах,  а  их  уже  осталось
двое против двоих: сильных, умелых, опытных -- из которых даже простоватый
с виду паломник оказался простоватым лишь с виду.
     Томас тоже хлопал глазами, рот его был раскрыт:
     -- Быстро... Вот так ты и кабана съел раньше, чем сели за обед!
     -- Кто смел, тот двух съел. Я беру левого?
     -- Только с отдачей! -- предупредил Томас оскорбленно.
     Оба латника переглянулись, уже не так уверенно  тронули  коней.  Один
сближался с Томасом, другой, с саблей  в  правой  руке,  круглым  щитом  в
левой, медленно поехал на Олега. Легкий  щит  был  постоянно  в  движении,
теперь швыряльный нож отскочил бы, как  брошенный  камень,  но  швыряльных
ножей у  Олега  уже  не  осталось.  Он  вытащил  из  ножен  огромный  меч,
проговорил медленно:
     -- Можете уйти целыми.
     Латники не успели шелохнуться, как Томас заорал зло:
     -- Без драки?.. Я останусь опозоренным? Крестоносец?
     Не давая латникам опомниться, он погнал тяжелого коня на  противника.
Его огромный меч хищно заблистал  над  головой,  яркое  солнце  играло  на
железных доспехах, разбрасывало слепящие искры. Он  с  грохотом  сшибся  с
правым, тут же крутнулся в седле к левому,  которого  оставил  Олегу,  тот
едва успел закрыться щитом, но от страшного удара щит разлетелся вдрызг, а
рука наемника, судя по исказившемуся лицу, онемела. Томас  подставил  свой
огромный, как дверь, стальной щит под удар сабли правого, живо развернулся
к левому и заорал в ярости: из левого уха латника уже  торчало  кокетливое
белое перо лебедя. Окровавленное острие высунулось из правого уха  на  три
ладони.
     -- Ты одолжил! -- напомнил Олег быстро.
     -- А потом передумал! -- рявкнул Томас.  Он  увидел  новую  стрелу  в
руках Олега, завизжал сорванным голосом.-- Не смей!.. Не смей, говорю!
     Он сшибся с оставшимся латником, оба были тяжелые, кони под  ними  --
богатырские, могучие.  Томас  и  латник  сражались  в  одинаковой  манере:
останавливались перевести  дыхание,  люто  пожирали  друг  друга  глазами,
шатались от собственных богатырских ударов, на версту вокруг  шел  грохот,
треск, словно под ударами грома раскалывались огромные  скалы.  У  латника
была острая сабля, он орудовал намного быстрее, чем Томас рыцарским мечом,
но Томас не зря  таскал  два  пуда  железа:  сабля  лишь  высекала  искры,
щербилась, а Томас с проклятиями рубил страшным мечом, чаще всего  поражая
пустое место.
     Приблизилась  и  остановилась  в  сторонке  Чачар,  держа  в   поводу
храпящего арабского скакуна, второй конь отбежал неподалеку, нервно прядал
ушами, слыша страшные удары железа по железу, но не убегал. Олег  спрыгнул
на землю, вытащил и вытер свои швыряльные ножи.
     Чачар побелела, ерзала в седле,  умоляла  взглядом  помочь  отважному
Томасу, который отчаянно сражается с гадким и лохматым преступником.
     -- Нельзя, -- ответил Олег в ответ на мольбу  в  ее  глазах.--  Здесь
великая разница в... мировоззрении. Для крестоносца важнее  сам  поединок,
чем результат! Потому обставляет ритуалами, танцами, поклонами,  бросанием
перчатки, позами. А для сарацина... или осарациненного важна лишь  победа.
Любой ценой! Он готов в грязи вываляться, сподличать,  в  спину  или  ниже
пояса ударить... Если цивилизация победит, то это  станет  обычным  делом.
Никто не удивится и не станет вмешиваться, если на их  глазах  будут  бить
лежачего. Томас сам не подозревает, что  сражается  за  культуру  --  ведь
лучше  погибнет,  чем  допустит  нечестный  прием!  Потому   мне   нельзя,
оскорбится навеки.
     Чачар  напряженно  следила  за  ужасной   схваткой,   вздрагивала   и
съеживалась при страшных ударах, грохоте:
     -- А ты?.. Сарацин или европеец?
     -- Русич, -- ответил Олег.-- А это значит, что во мне живет европеец,
сарацин, викинг, скиф, киммер,  арий,  невр  и  много  других  народов,  о
которых даже волхвы не помнят. Широк русич, широк!..
     Раздался страшный грохот раздираемого железа. Латник качался в седле,
в одной руке зажал обломок сабли, в  другой  судорожно  сжимал  ремень  от
щита. Томас ударил крест-накрест, рассеченное тело  осело,  заливая  седло
кровью: голова и рука с частью плеча упали на одну сторону, куски туловища
-- по другую. Конь всхрапнул, нервно переступил с ноги на ногу, но остался
на месте.
     Томас обернулся к Олегу и Чачар, поднял забрало  блестящей  от  крови
рукой, в которой еще был красный меч. Глаза его  подозрительно  обшаривали
лица друзей, выискивая насмешку или иронию. Чачар вскрикнула негодующе:
     -- Зачем так рисковал? Он мог тебя убить!
     -- Война! -- ответил Томас гордо.
     -- Но паломник избавился от троих без всякого риска!
     Томас с неприязнью окинул Олега взглядом с головы до ног:
     -- В нем нет рыцарского задора. Нет упоения схваткой!
     -- Чего нет, того нет, -- согласился Олег.
     Вместе с Чачар они собрали  оружие,  очистили,  погрузили  на  коней,
которых стало на четыре больше. Томас спешился, собрался рыть могилы. Олег
удержал:
     -- А ты знаешь, кого закопать, кого сжечь, кого оставить так? В  этом
сумасшедшем краю перемешались все веры и религии.
     Томас в затруднении чесал мокрый лоб. Чачар подвела коня,  предложила
ласково:
     -- Садись. Их найдут раньше, чем растащат стервятники.
     -- Кто найдет?
     -- Родственники, -- ответил за Чачар калика  с  тяжелым  сарказмом  в
голосе.
     Честный Томас хотел было спросить удивленно, какие у наемников  могут
быть родственники в этих краях, но  увидел  лица  калики  и  Чачар,  молча
обругал себя и вернулся к коню.
     Калика хмурился все чаще, рассматривая следы  конских  копыт.  Пальцы
его время от времени трогали деревянные  бусы  на  длинном  шнурке.  Степь
перешла в холмистую равнину,  а  открытое  пространство  с  низкой  травой
сменилось  густыми  тенистыми  рощами,  зарослями   колючего   кустарника,
глубокими оврагами. Дважды пересекали  вброд  широкие  ручьи,  распугивали
живность: стадо кабанов, зайцев, видели оленя.
     Олег часто поворачивал, делал петли, слезал и щупал землю.  Томас  не
выдержал, спросил раздраженно:
     -- Случилось что? Горвель уходит! Сейчас бы в самый раз догнать, пока
думает, что нас остановил его заслон.
     Олег отряхнул ладони, озабоченно покачал головой:
     -- Мы не единственные охотники!
     -- Как это?
     -- Кто-то тайком идет еще.
     -- За Горвелем? Тогда они знают, что он спер фамильные драгоценности!
     -- За Горвелем или... за нами.
     Томас ахнул, его глаза расширились:
     -- Но кто?
     -- Будь мы  на  Руси,  я  бы  сказал.  А  здесь  слишком  многолюдно.
Искателей приключений набежало со всех стран света.
     Молча проехали еще с версту. Олег насторожился, как заметил Томас,  в
его руках появился лук, а колчан со стрелами  он  перевесил  с  седельного
крюка себе за спину, чтобы оперенные концы высовывались над плечом. Томас,
глядя на сумрачного калику, обнажил огромный меч, положил поперек седла  и
так поехал, готовый к любым неожиданностям. Чачар пугливо держалась за  их
спинами, женским чутьем ощущала нависшую опасность, ее  маленькая  ладошка
храбро лежала на рукояти большого кинжала.
     Олег остановил коня, сказал мертвым голосом:
     -- Они ждали в засаде. Нас.
     Томас повертел головой, не поняв о чем идет речь. Чачар вдруг пустила
коня вперед, но вскоре завизжала, резко свернула в сторону. Томас  ухватил
меч в правую руку, левой дернул поводья и с боевым воплем помчался,  топча
кусты и траву.
     В двух десятках шагов впереди увидел большое черное  пятно  недавнего
костра. Трава вокруг пожелтела, ее вытоптали безжалостно.  По  ту  сторону
костра в несвежих лужах крови лежали три изуродованных тела. Руки  и  ноги
были  туго  прикручены  к  вбитым  в  землю  кольям.  Вместо  глаз   зияли
окровавленные ямы, в них сердито  жужжали  мухи,  дрались,  совокуплялись,
спешно  откладывали  яйца.  Лишь  у  одного  глаза  уцелели,  но  казались
неестественно крупными: Томас отшатнулся в ужасе --  веки  умело  срезаны,
тонкие струйки крови уже засохли на нетронутых щеках.
     Он оглянулся на калику,  тот  кивнул  с  угрюмым  видом,  подтверждая
страшную догадку. Веки срезали,  чтобы  жертва  не  закрыла  глаза,  чтобы
истязаемый видел адские муки  своих  товарищей.  Кожа  на  их  лицах  была
содрана, выпукло на сыром красном мясе выступали зеленоватые  жилы,  тугие
желваки, а сквозь раны в щеке белели зубы. Тучи мух облепляли тела,  жадно
сосали кровь и сукровицу. У всех троих были вырезаны срамные  уды,  одному
их заткнули в рот. У двоих распороли животы,  натолкали  камней  и  комьев
земли. Сизые внутренности лежали на траве.
     Внезапно Томасу почудился стон. Он  дернулся,  подпрыгнул,  в  страхе
оглянулся на Олега. Тот кивнул снова:
     -- Крайний жив... Ему  выкололи  глаза,  выбили  зубы,  пробили  уши,
перерезали сухожилия на руках и ногах, но жизнь оставили.
     -- Как он может еще жить? -- прошептал Томас в суеверном ужасе.-- Как
может это... такое жить?
     -- Человек очень вынослив, на беду. Или на счастье.
     Томас,  еще  не  веря,  спрятал  меч  в  ножны,  выхватил   с   пояса
мизерикордию: "кинжал милосердия" -- тонкий нож с узким  длинным  лезвием,
которым добивали раненых рыцарей через прорезь забрала.  Отворачивая  лицо
от жалости и отвращения, вонзил лезвие в пустую  глазницу,  распугав  мух,
тело дернулось, издало страшный крик, в раскрытом рту  затрепетал  залитый
кровью обрезок языка.
     Едва не плача, бледный, со вставшими дыбом волосами, он быстро вонзил
узкое лезвие в головы двух оставшихся, причем не смог ударить в  уцелевшие
глаза, всадил мизерикордию в висок. Всякий раз тела чуть содрогались, лишь
затем к ним нисходило освобождение от мук.
     Олег смотрел пристально, его обычно зеленые, как молодая трава, глаза
были темными как ночь:
     -- Ну?.. Легче убивать через узкую щель  забрала?  Когда  не  видишь,
кого убиваешь?
     Томас как в забытьи взобрался на коня, ответил  сиплым  от  страдания
голосом:
     -- Понимаю, сэр калика... Потому наша святейшая  церковь  и  пытается
запретить  на  войне  пользоваться  луком,  особенно   арбалетом.   Дважды
объявляла эдиктом, что арбалет -- изобретение дьявола.  Ведь  из  арбалета
можно убивать, вообще не глядя противнику в глаза!
     --  Арбалет   --   это   прогресс!   Церковь   права:   если   нельзя
воспрепятствовать убийствам вовсе, то надо хотя бы сделать убийства  делом
трудным. Обязательно глядя друг другу в глаза...
     Он умолк, привстал на стременах, зорко оглядывая  окрестности.  Томас
молчал, старался не оглядываться на изуродованные  тела.  Калика  приложил
ладонь козырьком ко лбу,  зеленые  глаза  поблескивали  в  тени  странными
искорками. Томас косился, чувствуя тревожное напряжение. Калика  мало  чем
напоминал того изнуренного постами и самоистязаниями отшельника,  которого
догнал и защитил от свирепых псов. И совсем не напоминал  покорного  раба,
каким был в каменоломне... В то же время вроде бы  ничего  не  изменилось,
только нарастил жилистого мяса -- так же немногословен, словно живет  и  в
этом и в другом мире, даже отвечает невпопад. Но, ведомый чувством дружбы,
взял в  свои  руки  поиск  чаши,  украденной  Горвелем,  хотя  что,  кроме
неприятностей, приносит ему лично? Или калика на  их  далекой  Руси  нечто
вроде странствующего рыцаря? Увидел кого-то в беде -- помоги?
     Олег тронул коня, молча поехал  в  сторону  далеких  зеленых  холмов.
Томас оглянулся на распростертые тела:
     --  Предать  бы  земле...  Заупокойную?   Я   знаю   несколько   слов
по-латыни... Лаудетур Езус Кристос...
     -- Аминь, -- закончил Олег.-- Забываешь, что вера твоего  Христа  еще
не подмяла под свой зад весь мир! Эти люди могут быть огнепоклонниками.
     Над головами уже веяло ветерком от  огромных  крыльев  и  смрадом  --
появились орлы-могильники. Целая стая кружила, ждала  ухода  людей.  Чачар
вздрагивала, наконец услала коня  далеко  вперед,  там  пугливо  поджидала
мужчин.
     Томас связал захваченных лошадей одной веревкой, еще раз  распределил
груз. Чачар теперь в страхе всматривалась в  любой  колыхнувшийся  куст  и
вслушивалась в разные звуки, без которых не живет  степь.  Издали  донесся
заунывный крик шакала, с другой стороны долины  ответил  тоскливый  вопль,
полный разочарования и бессильной злости.
     Олег прислушался, буркнул:
     -- Дурачье... Какие копьеносцы?
     -- Что-что? -- не понял Томас.
     -- Спрашивает, не встречал ли двух франков,  которые  убили  четверых
копьеносцев. Другой дурень ответил, что не видел даже следов.
     Томас посмотрел на калику с плохо скрытым страхом:
     -- Что значит святость... Пещерная ученость, хотел сказать!  Встречал
монаха, который ругался  на  двенадцати  языках,  а  теперь  вот...  гм...
человека, что понимает шакалье...
     -- Какие шакалы? Это разбойники перекликаются.
     У калики был такой будничный вид, что Томас переспросил ошарашенно:
     -- Раз...бойники?
     -- Они, родимые! Нас ищут.
     Чачар смотрела на мужчин с надеждой, и Томас гордо  расправил  плечи,
надменно похлопал по рукояти меча:
     -- Кто ищет, пусть найдет.

     Глава 11

     Воздух накалился, струился как песок. Томас сидел  на  коне  в  своих
едва не плавящихся доспехах, наконец, глядя на полуголого  калику,  содрал
их с себя, но большого облегчения не получил. Особенно  страдали  от  зноя
кони, и Томас, знакомый с бытом местных кочевых племен, предложил:
     -- Можно ехать ночами! Дорога ровная, мы не в лесу, не в  горах.  Едь
хоть с закрытыми глазами -- о  дерево  морду  не  расшибешь.  Ночи  яркие,
полнолуние, а луна здесь огромная -- на полнеба! Я раньше думал, что  одна
луна и здесь, и над Британией, но теперь своими глазами увидел, что  вовсе
нет. Здесь даже звезды крупнее и ярче!
     Олег не спорил, а Чачар даже завизжала от восторга. Она  страдала  не
только от  жары:  как  и  все  обливаясь  потом,  обнюхивалась  брезгливо,
стремглав неслась к любому ручью, обгоняя мужчин, стирала и  перестирывала
одежку, подвязывала к поясу пучки травы, что должны были отбивать или хотя
бы поглощать дурные запахи распаренного тела.
     Олег усмехнулся, смолчал. Среди ночи он загасил  костер,  безжалостно
разбудил обоих:
     -- Вы сами этого хотели!
     Поднялись,  проклиная  бесчувственного  паломника,  кое-как  оседлали
коней и отправились по ночному холоду.  Над  головами  выгибался  огромный
темный купол с густыми россыпями звезд.
     Крупная луна светила как фонарь  из  промасленной  бумаги.  На  земле
различался  самый  крохотный  камешек,  любая  малая  травинка.  Томас   с
удивлением увидел,  что  не  они  додумались  первыми:  по  степи  шмыгали
ящерицы, важно бродили и щипали траву черепахи, дорогу  пересекла  колонна
крупных черных муравьев: пользуясь прохладой,  бережно  переносили  нежные
молочно-белые куколки -- завернутых в  тончайший  шелк  своих  детей,  ибо
знойное солнце явно сожгло бы их беззащитные тельца.
     Томас даже остановился, пропуская колонну, и Олег смотрел на рыцаря с
удивлением, словно увидел заново: в блестящих доспехах Томас был похож  на
огромного муравья, как сами муравьи казались крохотными рыцарями.
     -- Не переждешь, -- сказал Олег негромко.-- Всю ночь  будут  идти  на
штурм своего Иерусалима.
     Томас заставил коня попятиться,  прыгнули,  слившись  в  одно  целое.
Копыто ударило совсем рядом с черной колонной, но маленькие  рыцари  строй
не нарушили.
     Они ехали шагом,  сберегая  силы  коней.  В  нехорошем  лунном  свете
окрестности казались еще более дикими.  Развалины  древних  стен,  остатки
храмов, полузасыпанные каналы, густые оливковые рощи, где могут гнездиться
разбойники. Богатая страна, но военные гарнизоны стоят  лишь  в  замках  и
городах с крепкими стенами, а по дорогам хозяйничают мародеры, разбойники,
их расплодилось видимо-невидимо после кровавой и непонятной войны, когда с
холодного Запада пришли закованные в  несокрушимую  сталь  конные  рыцари,
смели легкие войска арабов, начали  спешно  строить  крепкостенные  замки,
насаждать огнем и мечом веру в Христа... Эти франки  не  брали  рабов,  не
хапали военную добычу -- по крайней мере не  так  беззастенчиво,  как  все
предыдущие  завоеватели,  --  клялись,  что  пришли  лишь   затем,   чтобы
освободить Гроб Господень... Но война  кончилась,  победоносное  рыцарское
войско распалось. Одни вернулись в свои северные страны, другие из простых
воинов превратились в мародеров,  удачливых  разбойников  --  благо,  край
богатый! -- и теперь вся древняя страна стала бурлящим котлом,  где  можно
было найти  все:  благороднейших  рыцарей,  ученых  монахов,  высокородных
сарацинов, наемных убийц, астрологов, полудиких  царьков,  а  по  цветущим
долинам часто прокатывались волны ранее невиданных кочевников, чьи ритуалы
были настолько жестокими и отвратительными, что, видя  их,  бледнели  даже
самые закаленные воины из северных стран. Там,  где  в  городах  и  замках
правили франки, а в многочисленных селах  оставались  хозяевами  сарацины,
победители спешно наращивали стены, укрепляли ворота, расширяли подвалы  и
склады для зерна на случай осады.
     Кони шагали споро, подгоняемые ночным холодом, морозцем, но в рысь не
срывались. Томас вслед за Олегом вслушивался  в  звуки,  старался  почуять
опасность. Перекликались волки и шакалы, бесшумно пролетел филин  --  лишь
на миг перечеркнул темной тенью звездное небо. Часто мелькали кажаны,  так
же неслышно взмахивали растопыренными кожистыми крыльями,  страшно  горели
красными угольками выпуклые глаза, а острые зубы белели как сахар.
     Все трое медленно спускались с пологого холма в ровную долину,  почти
не затронутую оврагами. Томас первым уловил  блеснувшую  впереди  искорку,
насторожился. Ехали еще долго, напряженно  всматриваясь,  останавливались,
прислушивались, наконец искорка превратилась  в  красноватое  пятнышко  --
трепещущее, меняющее форму.
     Они пустили коней  напрямую.  Костер  иногда  исчезал  за  деревьями,
наконец кони вышли к невысокой обрывистой стене камня, под защитой которой
горел большой костер. Вокруг огня сидели шестеро угрюмого вида  мужчин  --
оборванные, грязные, со  злыми  раздраженными  лицами.  Двое  прислонились
спинами к камню, затачивали шершавыми камнями  острия  хазарских  мечей...
Двое лежали, накрывшись пестрыми одеялами, остальные ковырялись  прутиками
в углях, тихо переговаривались.
     Услышав стук копыт, один крикнул лениво:
     -- Тагран, ты?
     Не отвечая, Томас с каликой выехали в круг света, Чачар -- за ними, и
все шестеро разбойников мигом оказались на  ногах.  Один  замешкался,  его
пнули, и Томас нашел себя  окруженным  направленными  на  него  блестящими
остриями копий. Олег неторопливо спешился, Томас последовал  его  примеру,
они  расседлали  коней,  стреножили,  подвязали  мешки  с  овсом.  Шестеро
разбойников стояли вокруг, переглядывались. Один отступил в темноту, исчез
-- явно проверял, нет ли нацеленных в них арбалетных стрел, не окружены ли
крепкими парнями с тугими луками.
     Наконец  один  из  разбойников,  чернобородый,  резкий  в  движениях,
потребовал:
     -- Кто такие? Почему здесь?
     Томас помог сойти с коня испуганной Чачар, а Олег между тем сел возле
огня, поерзал, устраиваясь поудобнее, сказал насмешливо:
     -- Не знаете? А кто оставил троих дурней в засаде?
     Разбойники переглянулись, а один из них, чернобородый, спросил резко:
     -- Вы убили их?
     Томас усадил Чачар возле калики, она тут же прижалась к нему дрожащим
плечом, затихла как загнанная в угол мышь. Томас сказал надменно:
     -- Конечно мы бы их убили!
     Разбойники топтались  вокруг  пришельцев,  острые  наконечники  копий
почти касались  шеи  калики,  еще  три  упирались  в  грудь  Томаса.  Олег
оглянулся, сказал раздраженно:
     -- Вы можете тоже сесть.
     Разбойники переглянулись, чернобородый ответил резким злым голосом:
     -- Постоим, а вы сейчас ответите быстро  и  прямо.  Что  случилось  с
нашими тремя друзьями, которые... отстали?
     Томас и Олег переглянулись. Нацеленные в них  копья  держали  крепкие
руки, но теперь наконечники начали подрагивать.
     -- Они уже не сядут  на  коней,  --  сказал  Томас  сурово.  Подумал,
добавил.-- Никогда.
     -- И пешком не пойдут, -- добавил Олег неохотно.
     Чачар пискнула сорвавшимся от отчаянной смелости голоском:
     -- Даже на четвереньках не поползут! И на брюхе.
     Чернобородый коротко передернул плечом, сказал зло,  но  с  дрожью  в
голосе:
     -- Вы не могли их заметить! Они умелые охотники.  Оленей  ухватят  за
рога раньше, чем те почуют. Они ждали в  надежной  засаде,  вы  просто  не
могли их почуять!
     -- Они не дождались, -- ответил Томас гордо.
     Олег,  следуя  привычке  мягкой  натуры  отшельника-проповедника  все
объяснять и растолковывать, сказал кротко:
     -- Разве на шакалов  не  нападают  волки?  Ваших  друзей  раньше  нас
отыскали хазэры. Это дикое племя, если вы знаете их, одичавшие хазары. Лет
сто назад князь Святослав стер с лица земли огромный Хазарский каганат,  а
немногие уцелевшие хазары растворились  среди  печенегов  и  половцев.  Но
самая лютая шайка все еще бродит, сдирает кожу со  всех,  кто  попадает  в
руки, распарывает животы, чтобы человек еще долго ползал, таская  выпавшие
кишки, -- живот хазэры набивают камнями...
     Ровная линия копий вокруг  них  сломалась.  Томас  слышал  над  собой
шумное сопение, но не поворачивал головы, с удовольствием  держал  озябшие
ладони над огнем, довольно щурился от сухого жара. Наконец  над  его  ухом
прозвучал сдавленный  голос,  а  по  сразу  участившемуся  дыханию  других
разбойников Томас понял, что спрашивающий вслух выразил то, что у  каждого
трепетало в душе:
     -- Они... нападут на наш след?
     Томас видел,  как  усмехнулся  калика  глупому  вопросу,  потому  сам
усмехнулся еще шире: разбойникам пристойно выказывать лишь презрение.
     Копья начали исчезать  из  поля  зрения.  Калика  подбросил  в  огонь
сучьев, не обращая внимания на спорящих прямо над его головой.  Разбойники
зло шипели друг на друга, едва не плевались, но теперь в их  голосах  было
больше ужаса, чем привычной злости.
     Кто-то вскрикнул:
     -- Но здесь военные гарнизоны франков!
     Олег молча покачал головой. Томас ответил со знанием дела:
     --  Франки?..  Конница  на  конницу  --  непобедимы,  но  с   легкими
сарацинскими отрядами  уже  не  справляются.  Сарацины  налетят  внезапно,
ограбят, тут же рассыпаются. Потом стягиваются в укромном  месте  в  стаю.
Коней не подковывают, чтобы легче убегать! Про хазар... то  бишь  хазэров,
слышу впервые, но если это дикие кочевники, то тяжелая конница франков вас
не защитит. Я сам конный рыцарь, если нападут -- перебью сотню, но догнать
не смогу даже одного!
     Разбойники один за другим  подходили  к  костру.  Острые  наконечники
копий уже смотрели в небо. Олег сказал мирным голосом:
     -- Хазэры возьмут вас, как взяли ваших друзей. Обязательно -- живыми!
Судьбой обижены, злобу вымещают на пленных. Не  хочу  вспоминать  то,  что
видел!
     В темноте кто-то охнул, другой  разбойник  задержал  дыхание,  словно
получил кулаком под ложечку. Олег прутиком шевелил угли,  чувствовал,  как
сам  воздух  пропитался  страхом.   На   бледные   вытянувшиеся   лица   с
вытаращенными глазами было жалко и гадко смотреть.
     Чернобородый сказал все так же резко, но голос подрагивал:
     -- Нам  придется  пойти  по  дуге,  добраться  под  защиту  ближайшей
крепости. До нее всего два дня ходу!
     -- Нападут сразу. Сзади.
     -- А если отыскать укрытие? У нас два лука, много стрел. Если засесть
в пещере с узким проходом, сможем держаться долго!
     -- А они сядут на виду, будут жрать и  пить,  плясать,  чтобы  вы  их
видели. Еда кончится быстро, вода -- еще  быстрее.  Они  на  ваших  глазах
будут  обливаться  водой,  выплескивать  на  землю.   А   когда   захватят
полумертвых от жажды, то не дадут умереть быстро. Или легко.
     Чернобородый спросил поникшим голосом:
     -- Принесут в жертву своим богам?
     -- Богу, -- поправил Олег.--  Когда-то  отказались  от  своих  богов,
приняли чужого бога, Единого. Хан Обадия принял новую  веру,  с  того  дня
начался крах Хазарского каганата:  старые  боги  наказали  отступников,  а
новый Бог не защитил. Этот новый Бог не  имел  облика,  образа,  потому  и
звали безобразным, но даже  безобразный,  судя  по  его  заветам,  он  был
кровожаден, жесток. Нам, благородному сэру и мне, все едино: убьют вас или
нет. Сами начали разбойничать, вот и получите той же монетой. Но  если  бы
хазэры убили вас быстро и по-христиански, я бы не противился,  хоть  я  не
христианин, но мы с сэром рыцарем и благородной дамой... Чачар, не  падай,
это костер!.. мы против зверских истязаний, что вас ждут. Потому дадим вам
унести шкуры целыми.
     Один из разбойников спросил отчаянным голосом:
     -- Что же нам делать? Что делать?
     -- Седлать  коней  и  уходить  немедленно.  Этот  костер  они  найдут
вот-вот. А тогда... Старые  хазэры  предпочли  бы  пригнать  вас  на  свою
стоянку, чтобы на глазах  всего  племени  брать  голыми  руками,  они  это
умеют... но молодые сорвиголовы нетерпеливы, могут ринуться сразу!
     Разбойники вскочили, заметались, сбивая  друг  друга  с  ног,  спешно
хватали разбросанные вещи. Олег задумчиво смотрел в пляшущие языки костра,
Томас презрительно  морщился:  трусость  можно  простить  лишь  безоружным
земледельцам, но эти люди сами избрали жизнь в риске! Герои против овец!
     Пока шестеро разбойников седлали лошадей и затягивали подпруги, Томас
и Олег  убрали  мешки  с  овсом,  расстреножили  своих  коней.  Чачар  уже
вертелась в седле, пугливо таращила в темень круглые  глаза,  но  молчала,
лишь оглядывалась на Томаса и Олега.
     Из распадка выехали вдевятером: рыцарь и паломник впереди, между ними
Чачар, а разбойники  пугливо  держались  сзади,  вздрагивали  и  пригибали
головы даже при внезапном хлопанье крыльев, треске сучьев.
     Усталые кони  тащились  нехотя.  Молча  ехали  даже  Томас  и  Чачар,
негромко постукивали копыта да тихо скрипели кожаные седла. Луна  медленно
уползала  за  кисейное   облачко,   долго   скиталась   во   внутренностях
исполинского воздушного зверя, искала выход, -- и выпала из-под  лохматого
хвоста, засияла, очищаясь, но тут же ее накрыло еще более  темной  тучкой.
Так ехали остаток ночи, наконец Олег указал  Томасу  на  гаснущие  звезды,
рыцарь в ответ величественно наклонил железную голову.
     Олег спрыгнул на землю первым, расседлал и дал коню воды из  бурдюка,
что вез на запасной лошади. Измученный дорогой конь выхлебал  почти  весь,
Олег  отвел  его  на  полянку,  где  трава  зеленела  высокая  и   сочная.
Разбойники, глядя на уверенных рыцаря и паломника, тоже  расседлали  своих
лошадей, пустили на лужайку.
     Олег развел костер, разбойники тут же повалились  на  голую  землю  и
заснули. Томас брезгливо морщил нос: презирал существа, которые так просто
переходят от злости к полному доверию. Легко перерезать всех, но  поди  ты
-- верят рыцарскому слову. Услышали, что их выведут из-под удара  хазэров,
обрадовались как дети.
     Если разбойники верили, то лишь наяву, а во сне вскрикивали, тревожно
дергались, подхватывались с крупными каплями пота на лицах и вытаращенными
глазами. Убедившись, что все еще не  в  руках  хазэров,  падали  замертво,
храпели, но снова дергались, скрипели зубами.
     Олег внимательно всматривался  в  светлую  полоску  виднокруга.  Небо
начало обретать синеватый оттенок, а край земли на востоке заалел,  словно
там уже пролилась кровь.
     Томас сперва  ходил  вокруг  костра,  поблескивая  обнаженным  мечом,
наконец наскучило, сел в сторонке  на  пень,  достал  из  седельной  сумки
точильный камень. Спящие разбойники вздрагивали и стонали,  слыша  во  сне
жуткое вжиканье по металлу, а Томас любовно правил лезвие огромного  меча,
словно бритву, трогал ногтем, снова вжикал камнем, мелкая пыль сыпалась на
лицо спящего чернобородого разбойника. Тот завывал  в  диком  страхе,  его
корчило и подбрасывало, но не просыпался -- устал.
     Олег понюхал воздух, безжалостно растолкал ногой чернобородого:
     -- Ты вожак? Перенеси огонь в тот  овражек.  И  сделайте  костер  как
можно меньше.
     Чернобородый побелел, спросил задушенно:
     -- Могут напасть сейчас?
     -- Чуть позже.
     --  Мы  перенесем,   --   заторопился   чернобородый.   Он   проводил
подозрительным взглядом Томаса, что поднялся и пошел к своему жеребцу.
     -- А рыцарь куда?
     -- Мы поедем вперед.
     Чернобородый растолкал сообщников, они схватились за  оружие,  быстро
окружили Олега и Томаса. Чернобородый заявил люто:
     -- Без нас никуда не поедете!
     -- Мы гонимся за одним человеком, -- сказал Олег резко.-- Для нас это
очень важно. А вы займитесь  своей  стоянкой.  И  не  прячьтесь  под  теми
деревьями.
     Чернобородый оглянулся, спросил с недоверием:
     -- Могут подползти оттуда?
     -- Боги часто бросают громовицы в деревья, -- объяснил  Олег  сухо.--
Особенно в пустых местах. Скоро ударит гроза!
     Все шестеро с подозрением смотрели то  на  него,  то  на  ясное,  без
единого облачка небо. Томас в сторонке седлал  уже  второго  коня,  а  над
третьим задумался, что-то замешкался, словно колебался в  нерешительности:
Чачар -- женщина, но пристойно  ли  ему,  благородному  рыцарю,  оказывать
такие услуги простолюдину да еще язычнику? Дружба дружбой,  но  существуют
правила этикета, за рамки которых не может выйти даже король...
     -- Без нас не поедете, -- отрубил чернобородый.-- Я не знаю, что увез
от вас тот рыцарь, но явно ценное! Иначе не гнались бы втроем через земли,
куда вторглись хазэры! Мы хоть не знали о них...
     Томас натянул стальные рукавицы, взял в руки  огромный  меч,  который
точил так старательно. Земля подрагивала под его тяжелыми шагами.  Забрало
он опустил, лицо укрылось за железной решеткой, лишь синие глаза  смотрели
через прорезь обрекающе, нещадно. В этих  холодных  глазах  читалось,  что
сейчас он покажет, как надо разговаривать  с  разбойниками,  не  в  пример
мягкосердечному паломнику.
     Олег поднял ладонь, задерживая надвигающегося рыцаря, сказал мягко:
     -- Сокровищ нет. Хозяин замка, что  стоит  отсюда  на  южных  холмах,
украл у этого рыцаря -- вот он, а вот его меч -- один из гвоздей, которыми
распинали Христа. Это у них не то бог, не то пророк -- говорят по-разному.
Для вас, людей без веры, это простой гвоздь.  Никто  не  даст  за  него  и
серебряной монетки. Даже в христианских странах не дадут, где чтут  Христа
-- откуда видно, что это тот самый гвоздь, не поддельный?.. Это важно лишь
для сэра Томаса... Понимаете? Хозяин замка  оскорбил  сэра  рыцаря,  украв
гвоздь. Это дело чести, а не богатства!
     Их рожи медленно вытягивались. В глазах металось  недоверие,  злость,
но печальное лицо паломника было абсолютно честным. Женщина, что  ехала  с
ними, взяла кинжал, смотрела вызывающе. Олег сказал внезапно:
     -- Хотите, поклянемся нерушимой  клятвой?  Мы  гонимся  за  сбежавшим
рыцарем не ради каких-то богатств, а ради мести и справедливости. А  когда
убьем, то возьмем разве что мешок с овсом, бурдюк с вином да медную  чашу,
где и вина-то поместится на пару добрых глотков!
     Томас переложил меч в левую руку, правую вскинул  к  небу,  громыхнул
через решетку забрала:
     -- Клянусь святыми мощами! Клянусь Христом-Богом!
     Разбойники бессильно опустили оружие, со  злостью  смотрели  друг  на
друга. Томас взгромоздился в седло, взял в руку неизменное копье, где  под
широким стальным наконечником трепетал, как язычок огня,  красный  еловец.
Олег разбойничьи свистнул, его конь послушно прибежал, на ходу  потряхивая
торбой, пытаясь напоследок захватить полный рот овса.
     Чернобородый спросил встревоженно, все еще помня, что он вожак:
     -- А что делать нам? Мы не сарацины, места для нас новые...
     --  Двое  пусть  всегда  несут   охрану.   Коней   держите   поближе.
Прислушивайтесь к ним. Они первыми зачуют  чужих  коней:  фыркнут,  прянут
ушами, стукнут копытами. Могут заржать... Но если все-таки хазэры  схватят
вас, то лучше умереть быстро. Самим. Мы рассчитываем вернуться к ночи.
     Чернобородый вдогонку крикнул с дрожью в голосе:
     -- А если к ночи не вернетесь?
     -- Идите на север, -- ответил Олег.-- Холмы  там  переходят  в  горы,
затеряться проще. Заметайте следы, если  умеете.  Спасение  в  горах:  там
пещер больше, чем в сыре дыр. Чаще осматривайтесь. Здесь караванные  пути,
сюда доходит путь из варяг в греки, а где много купцов и  караванов,  туда
много стягивается разбойников, -- знаете по себе, --  мародеров,  налетают
конные отряды парфян, но больше всего остерегайтесь хазэров. Я все сказал.
     В ярком синем небе над самым  горизонтом  появилось  облачко,  быстро
начало  вырастать  в  размерах.  Томас  указал  на  него  кивком,   бросил
пренебрежительно:
     -- Та самая гроза! Ливень смоет наши следы, но мы с сэром каликой вас
отыщем.
     Конь  под  ним  гарцевал  и  грыз  удила.  Рыцарский  конь  не  желал
выказывать усталости, в то время  как  простой  и  хитрый  конь  паломника
прикидывался умирающим, прогибал спину и отпускал  живот  едва  ли  не  до
земли. Он даже дышать ухитрялся с жуткими хрипами, едва ли не кашлял. Олег
ткнул кулаком в конское пузо, тот с шумом  выпустил  воздух,  Олег  быстро
затянул подпругу. Конь косился невинным глазом: не  получилось,  ну  и  не
надо, не очень-то старался.
     Олег вскочил в седло, они поскакали навстречу  усиливающемуся  ветру.
Облачко стремительно вырастало, уплотнялось из нежно-белого  и  кудрявого,
как  овечка,  превратилось  в  грязно-серое,  а  затем  в  угольно-черное,
тяжелое, поблескивающее  короткими  злыми  молниями.  Уже  не  облачко,  а
грозная тяжелая туча двигалась  навстречу,  как  горная  лавина:  грохоча,
высекая искры, подминая синеву, разрастаясь с каждым мгновением. В  темном
чреве постоянно блистали красные вспышки, озаряя внутренности.
     Дорога пошла вниз, по обе стороны  поднялись  каменные  стены.  Ветер
усилился, завыл, протискиваясь через узкое ущелье. Затем стены  разошлись,
осели, но тропинка петляла, Олег посматривал на темное небо, торопил коня.
Дождь вот-вот хлынет, а следы коня  Горвеля  совсем  свежие.  Если  бы  не
потеряли время на разбойников, могли бы догнать вот на этом месте!
     Кони трусили вдоль высокой отвесной стены,  когда  Томас  возбужденно
вскрикнул:
     -- Вижу костер!
     Шагах в трех-четырех сотнях впереди  на  косогоре  поднимался  легкий
дымок. Огня не было видно, костер умело  прятался  за  скальными  глыбами.
Томас уже спрыгнул на землю, жадно смотрел, задрав голову. Олег  придержал
коня, что-то тревожило, не мог определить угрозы.
     Томас быстро набросил на передние ноги коня веревку, крикнул Олегу:
     -- Идешь со мной?
     Олег замедленно слез, снял с седла лук и забросил через плечо.  Томас
поправил перевязь с мечом за спиной, первым  прокарабкался  вверх,  блестя
доспехами, похожий на металлическую статую,  по  крутому  косогору.  Камни
трещали под его железным телом, лопались,  рассыпались.  Олег  едва  успел
уклониться от сорвавшихся из-под ног рыцаря булыжников.
     Уже видели догорающий костер, багровые спекшиеся угли,  когда  вверху
загремели камни. Олег заорал, сразу все поняв:
     -- Томас!.. Томас, берегись!
     Он отпрыгнул под защиту  каменного  карниза.  Сверху  несся  огромный
валун. На ходу он сбил, подпрыгнув в воздухе,  еще  пару  крупных  камней,
вместе обрушили целую каменную россыпь.
     Томас карабкался на четвереньках, ошалело  поднял  голову,  посмотрел
сперва на Олега, потом вскинул голову, непроизвольно выставил перед  собой
руки.  На  него   неслась   каменная   лавина.   Булыжники   подпрыгивали,
обрушивались с силой, сбивая обросшие мхом глыбы.
     Томас с проклятием бросился в сторону.  Олег  ощутил  удар  в  плечо,
съежился за выступом, камни загрохотали над головой,  прыгая  с  каменного
карниза. Взвилась  пыль.  Крупные  валуны  пролетали  поверху,  но  мелкие
камешки, комья земли, осколки  и  каменная  крошка  сыпались  на  спину  и
голову.
     Когда грохот переместился вниз, Олег разогнулся, сбрасывая слой земли
и мелкого камня. Лавина уже пронеслась, испуганные страшным грохотом  кони
отбежали, камни раскатились на десятки шагов у подножия.
     На  том  месте,  где  прокатилась  лавина,  осталась  голая  земля  с
содранной кожей травы, но Томаса не было. Похолодев, Олег потащился  вниз.
Правая рука онемела от удара камнем, висела как плеть.  Земля  прогибалась
под каблуками -- взрыхленная, голая.
     Спустившись на  два  десятка  шагов,  увидел  каменную  россыпь,  там
блеснуло металлом. Торопливо сполз, отшвырнул несколько  глыб,  обнажилось
железное плечо -- помятое, покрытое грязью. Расщелину  заполнило  камнями,
туда же бросило и рыцаря,  масса  камней  прокатилась  сверху,  вколачивая
металлическое тело в трещину.
     Олег отбрасывал булыжники, в спине кололо, правая  рука  все  еще  не
двигалась, ныла. Освободив от  камней  шлем,  Олег  перевернул  Томаса  на
спину, подергал забрало, но решетку смяло, заклинило.  Царапая  пальцы,  с
жутким скрежетом поднял забрало -- отшатнулся. Лицо рыцаря было смертельно
бледным, правую сторону заливала алая кровь, на губах пузырилась  кровавая
слюна.
     -- Сэр Томас, -- позвал Олег настойчиво.-- Сэр Томас!
     Веки Томаса были плотно зажмурены, глазные яблоки  под  ними  застыли
как восковые. Олег со злостью откатил последние камни.  Блестящие  доспехи
потемнели, покрылись вмятинами, и как Олег ни пытался одной рукой вытащить
Томаса из железной скорлупы, ни одна застежка не желала открываться, а  по
правой руке едва-едва побежали первые мурашки, начали шевелиться пальцы.
     Он  отстегнул  баклажку,  побрызгал  в  бледное  лицо  рыцаря.   Веки
затрепетали, замедленно поднялись. Глаза смотрели  в  пространство,  затем
разбитые губы шелохнулись. Олег услышал хрип:
     -- Сэр калика... Мы еще на этом свете?
     -- Раз уж вместе! Можешь подняться?
     Томас застыл,  напрягся,  но  тело  оставалось  неподвижным,  как  та
расщелина, в которой лежал. Он прошептал мертвым голосом:
     -- Здесь оборвалась моя дорога.
     Сверху послышался шорох, тяжелые  торопливые  шаги.  К  ним  поспешно
спускался, прыгая с камня на камень, Горвель. Он был  в  доспехах,  но  не
сплошных булатных,  как  у  Томаса,  а  в  легкой  кольчуге  со  стальными
пластинами на уязвимых местах. Кольчуга  достигала  коленей,  сапоги  были
легкие, на голове блестел сарацинский шлем с пером, вокруг основания шлема
обвивалась зеленая материя в  несколько  рядов.  На  поясе  Горвеля  висел
кривой кинжал, в руке нес сильно изогнутый тяжелый  меч,  странную  помесь
рыцарского меча и восточной сабли.
     -- Долго гнались, -- крикнул он, -- Только я не бегущий от  опасности
олень! Но даже олень может ударить рогами, верно?
     Олег поднялся на ноги, пальцы сомкнулись на рукояти ножа. Из лука  не
успевает, Горвель в трех шагах. Рыжебородый рыцарь смотрел с ухмылкой:
     -- Почему с левой руки?
     -- Я левша, -- ответил Олег.
     Горвель оглядел оценивающе, сказал с недоброй усмешкой:
     -- А ножны справа?.. Ладно, владеешь обеими руками, дураку  ясно,  но
сейчас у тебя одна рука, у меня -- две. У тебя нож, у меня --  меч.  Ясно?
Ты можешь вернуться к своим коням. Уезжай, не оглядывайся.
     Олег чуть пригнулся, нож держал по-скифски к себе.  Его  зеленые  как
молодая трава глаза не оставляли хмурое, злое лицо Горвеля:
     -- Я останусь с ним.
     Горвель глухо выругался, сделал шажок вперед, меч в  его  руке  начал
описывать полукруги. Олег очень быстро откачнулся вправо,  подался  влево,
пробуя тело, покрытое ушибами. Глаза Горвеля расширились. Он  остановился,
буркнул:
     -- Не люблю ножи... Эй, паломник! Ты уж очень темная  лошадка.  Какое
тебе дело до этого рыцаря? А у меня с ним счеты.
     -- Мы ехали вместе.
     -- А мы с ним воевали!
     Губы Томаса шевельнулись, Олег услышал слабый шепот:
     -- Сэр калика... Уходи. Это моя вина, моя ошибка!.. Уходи...
     -- Мы еще повоюем, -- ответил Олег утешающе, он не отрывал взгляда от
Горвеля.-- Для нас ворота вирия еще не на замке!
     -- Уходи... Потом... если захочешь... вернешься  и  убьешь...  Святая
месть...
     Горвель услышал, кивнул:
     -- Вот-вот! Потом вернешься и...
     -- Лучше убью сейчас, -- возразил Олег.
     Он  готовился  метнуть  нож,  покачивался  на   полусогнутых   ногах,
высматривая уязвимые места Горвеля. Рыжебородый смотрел зло, но  лицо  его
было несчастливое, словно должен был сделать то, чего очень не хотел:
     -- Я не люблю ножей... Особенно -- швыряльных. Но это не значит,  что
я их боюсь.
     Он шагнул вперед, поднимая меч.  Их  глаза  встретились,  между  ними
оставалось два широких шага. Горвель оскалился, начал  медленно  бледнеть,
вгоняя себя  в  ярость,  на  лбу  вздулись  жилы.  Меч  в  его  руке  стал
продолжением его блистающего железом тела.

     Глава 12

     Внезапно снизу раздался конский топот. У подножия  холма  с  грохотом
промчались поднимая пыль пятеро всадников, окружили коней Олега и  Томаса,
двое тут же  соскочили  на  землю,  расстреножили,  ухватили  за  поводья.
Горвель увидел их через голову Олега, зло заорал:
     -- Буран!.. Они украли и моего Бурана!
     Олег на миг оглянулся, тут же качнулся  в  сторону,  на  случай  если
Горвель воспользуется случаем  ударить,  успел  заметить  среди  всадников
богато убранного коня с пустым седлом. Позади седла  вздувался  объемистый
мешок. Горвель в ярости смотрел  вниз  на  пришельцев,  не  делая  попытки
напасть на Олега. Кони грабителей были мелкие в кости,  коротконогие,  так
кони франков отличались ростом и мощью.
     -- Чаша в мешке? -- спросил Олег.
     Горвель огрызнулся:
     -- Не таскать же на себе!
     -- Сэр Томас таскал.
     -- Помогло ему?
     -- Сейчас бы лучше не оставлять в мешке!
     -- Знал бы, где упасть -- соломку бы подстелил!
     Незнакомцы,  захватив  коней,   снимали   седельные   сумки,   мешки,
развязывали. Двое хохотали, показывая пальцами на разъяренного рыцаря, что
стоял на горе. Горвель выругался, двинулся прямо на Олега,  но  глаза  его
смотрели мимо. Олег посторонился  и  Горвель  все  быстрее  побежал  вниз,
выкрикивая угрозы. Меч в его руке рассыпал оранжевые искры.
     Олег наклонился над Томасом, положил ладонь на бледный лоб,  покрытый
испариной:
     -- Мужайся, сэр Томас. Твоя жизнь в твоих руках.
     -- В руках Пречистой Девы, -- прошептал Томас с укором.
     -- В твоих, -- возразил Олег сердито.-- Не видишь, что сэр  Бог  пока
что отказывается принимать твою  рыцарскую  душу.  Еще  не  привез  Святой
Грааль, а уже в кусты? Я имею в виду райские кущи. Поднимайся,  в  рай  на
вечный отдых еще рано.
     Томас со стоном зашевелился, к своему великому  удивлению  сел,  хотя
перекосился от острой боли.
     -- Гора изжевала и выплюнула...
     -- Да, но зубы обломала о твои доспехи! Впервые вижу от них пользу.
     Томас слабо, но уже гордо улыбнулся. Олег смолчал, что  хотя  тяжелые
доспехи уберегли от смерти, но без них Томас отскочил бы вовремя.
     Снизу раздался  яростный  крик  и  звон  мечей.  У  подножия  Горвель
пятился, отбиваясь от двух мародеров, тело третьего лежало в  луже  крови.
Горвель сделал выпад, второй мародер упал с разрубленной головой, но в это
время послышался топот, из-за холма выметнулось еще  несколько  всадников,
явно мародеры из той же шайки, закричали, выхватили сабли и погнали  коней
на Горвеля.
     Горвель повернулся и побежал  в  гору.  Трое  мародеров  соскочили  с
коней, бросились следом, падая на крутизне и цепляясь  за  камни.  Горвель
карабкался быстро, несмотря на доспехи.  Лишь  однажды  его  догнал  самый
проворный, но Горвель явно услышал хриплое дыхание, вовремя  упал,  быстро
махнул мечом над землей, и мародер страшно закричал: острие  кривого  меча
разрубило колени.
     Задыхаясь, Горвель карабкался, цепляясь за камни и  траву,  прямо  на
сидящего Томаса. Олег поднял нож и, когда Горвель был уже в трех шагах,  с
силой метнул. Горвель  не  успел  отшатнуться,  глаза  его  расширились  в
смертельном страхе, однако нож просвистел рядом, едва не срубив ухо. Сзади
раздался  хриплый  вопль.  Горвель  быстро  обернулся,  вскинул  меч,   но
догнавший его мародер уже оседал на землю с оскаленными в беззвучном крике
зубами -- из горла торчала  рукоять  ножа.  Горвель  угрюмо  покосился  на
калику, поколебавшись, выдернул нож из убитого мародера и швырнул Олегу:
     -- Благодарю, не ожидал.
     Олег на лету поймал нож, сунул в чехол:
     -- Пока что мы в одной лодке.
     Томас скривился, как от приступа боли, а Горвель сказал поспешно:
     -- Я всегда чтил паломников за мудрость!
     Он повернулся к Олегу спиной, выказывая доверие. Олег быстро  натянул
тетиву, достал из колчана кончиками пальцев стрелу.  Мародеры  карабкались
медленно, спотыкались, падали. Когда приблизились шагов на тридцать,  Олег
быстро и точно всадил стрелы в четверых, после чего  остальные  с  руганью
попадали за камни.
     -- Прекрасные выстрелы! -- восхитился  Горвель.--  Я  всегда  был  за
оснащение нашего войска лучниками. Цивилизация вытесняет устаревшие  нормы
морали...
     -- Бесчестное оружие! -- возразил Томас. Он  переждал  приступ  боли,
выдавил.-- Трус  может  убить  отважного,  слабый  --  сильного.  Культура
против...
     Горвель усмехнулся, но смолчал, исподлобья следил за  рыцарем.  Томас
начал  подниматься,  Олег  подал  меч,  рыцарь  оперся  на  крестообразную
рукоять, встал, пошатываясь,  на  ноги.  Один  из  разбойников  высунулся,
намереваясь перебежать в другое укрытие, Олег мгновенно щелкнул тетивой. В
левой стороне груди мародера расцвело  белое  перо,  он  взмахнул  руками,
грохнулся навзничь и покатился вниз.
     Горвель пощелкал языком:
     -- Восхитительно. Главное -- нанести врагу урон. Честно или  нечестно
-- забудется. Победителей не судят.  На  войне  подлых  приемов  нет.  Все
средства хороши, что ведут к победе. Закон цивилизации!
     Томас вспыхнул,  выпрямился,  хотя  и  с  великим  усилием,  но  Олег
остановил его вскинутой ладонью:
     -- Цивилизация против культуры -- это надолго. Армагеддон увидят наши
правнуки, а нам решать задачи проще. Сколько у нас воды?
     -- У меня два бурдюка с водой, -- сказал Горвель.-- На коне.
     Томас скривил губы:
     -- Журавль в небе ближе!
     Сзади  из-за  камней,  где  укрывались  от  стрел  мародеры,  донесся
возглас.  Один  из  мародеров  махал  белым  платком.  Олег  поднял  руку,
показывая, что оружия в ней нет, и человек закричал:
     -- Эй, благородные рыцари!.. Мы знаем  вашу  привычку  вести  золотые
монеты и драгоценности в поясах. Оставьте оружие, доспехи и  одежду,  сами
можете уходить. Мы не хазэры, нам не нужны ваши жизни! Только золото.
     Томас молчал, прожигал ненавидящим взглядом дыры в доспехах  Горвеля.
Горвель нервно  двигался,  бросал  короткие  взгляды  на  Томаса,  калику,
мародеров, разделяя между ними внимание.
     -- Откуда видно, -- крикнул Олег громко, -- что вам достаточно?
     Томас прошептал возмущенно:
     -- Сэр калика, как ты можешь!
     Горвель прервал бесцеремонно:
     -- Военная хитрость, дурак.  Продолжай,  сэр...  как  тебя.  Торгуйся
дальше!
     Мародер прокричал:
     -- Вам не устоять, когда мы пойдем  все.  Нас  двенадцать  человек...
Одиннадцать, мы все -- бывшие латники крестового похода!
     -- Двенадцать или одиннадцать? -- прокричал Олег.
     -- Одиннадцать, -- ответил мародер зло, -- мы не  вшивые  разбойники,
что впервые взяли ножи и вышли на  дорогу,  мы  прошли  с  боями  Киликию,
Палестину, брали штурмом сарацинские города!
     -- Нам надо посоветоваться, -- ответил Олег.
     Мародер опустился за камни. Олег повернулся к Томасу и Горвелю:
     -- Что будем делать?
     Томас сказал с достоинством мужественным хрипловатым голосом:
     -- Нападем на них, сбросим к подножию и вытряхнем их души!
     --  Достойный  ответ!  --  изрек  Олег   восхищенно.--   Благородный,
блистательный! Рыцарство во всей красе. Теперь хорошо бы  услышать  что-то
иное. Сэр Горвель?
     Горвель в  задумчивости  расчесал  пятерней  огненно-красную  бороду,
оглянулся на россыпь камней, за которой поблескивали шлемы мародеров:
     -- В этой расщелине только два удобных подхода. Любой из них я берусь
удерживать против целой армии. Они могут подбираться лишь по  одному-двое.
А вы закроете другой конец.
     -- Менее эффектно, но более  дельно,  --  согласился  Олег.--  Однако
сейчас полдень, а им нужно только дождаться ночи. В темноте, зная где  мы,
взберутся повыше и закидают камнями и дротиками.
     Остатки воды допили из баклажки Олега. Горвель гордо отказался,  хотя
страдал от жажды не меньше Томаса, но Олег не настаивал,  последние  капли
влил в рот  бледного  рыцаря.  Томас  пытался  вылезти  из  верхней  части
доспехов,  Олег  помог  снять   железо,   присвистнул,   увидев   сплошные
кровоподтеки. Томас застонал, когда Олег ухватил огромными ручищами, начал
вправлять суставы, костоправить, разминать  застоявшуюся  кровь.  По  лицу
бедного англа катились крупные капли пота, глаза страшно закатывались.
     Когда Олег наконец отпустил, Томас, бледный,  как  смерть,  встал  на
ноги, присел, пробуя мышцы.
     -- Сэр калика, -- сказал он сдавленным голосом, -- вы лучший  лекарь,
каких производил свет!.. Кости горят как в аду, где  уготовано  место  для
подлого сэра Горвеля, но грешное тело держат!.. А рука не роняет меч.
     Горвель сидел в сторонке, угрюмо зыркал из-под  кустистых  бровей.  В
глазах его то появлялось, то исчезало  странное  выражение,  которое  Олег
назвал бы сочувствием.
     -- Вовремя. Скоро пригодится, -- бросил он ровным голосом.
     -- Мы сотрем в пыль мародеров, --  пообещал  Томас.--  Потом  я  убью
тебя, подлый вор, обесчестивший рыцарское звание!
     Горвель иронически поклонился, но меч  из  рук  не  выпустил.  Солнце
опускалось  за  горизонт,  мародеры   выглядывали   из-за   камней,   двое
демонстративно точили мечи о камни, переговаривались. У  подножия  остался
только один, не считая двух раненых, остальные неспешно карабкались вверх,
готовые к броску под покровом темноты.
     Томас  зло  сопел,  буравил  Горвеля  огненным  взором.  Его   пальцы
побелели, стиснутые на рукояти меча. Горвель  насторожился,  подобрал  под
себя ноги, готовый вскочить в любое мгновение.
     Олег поднял руку, сказал медленно:
     -- Возможно, скоро все мы погибнем. Подходящий момент для правды,  не
так ли? Сэр Горвель, вы буквально ошарашили всех. Король вам дал в дар,  в
вечное пользование обширные земли, массу сел и деревень с народцем. У  вас
замок, верные вассалы, прекрасная жена, вы ждете наследника... И вдруг  --
бросаете все, превращаетесь в преступника! Бежите из  собственного  замка.
Зачем? Почему?
     Горвель с мрачной насмешкой молчал загадочно.
     Олег спросил внезапно:
     -- Какое звание?
     Горвель быстро взглянул на него, смолчал. Олег  нарисовал  в  воздухе
перевернутую восьмерку. Глаза Горвеля расширились. Олег  нарисовал  другой
знак, все так же не отрывая взгляда от лица Горвеля. Тот дернулся, стиснул
меч крепче. Олег провел  в  воздухе  черту  и  обвел  ее  кругом.  Горвель
побледнел, вскочил:
     -- Этого... этого не может быть!
     Томас ошарашенно переводил взгляд с рыжебородого  рыцаря  на  калику.
Олег нехорошо улыбнулся:
     -- Значит ты всего лишь подмастерье... Но  за  кражу  Святого  Грааля
тебя бы возвели в звание мастера? Гм, могли бы перевести сразу в...
     Он замолчал на полуслове, нарисовал сложный знак.  Горвель  прошептал
ошеломленно:
     -- Кто ты?.. Откуда знаешь наши тайные знаки?
     Олег нарисовал еще знак, спросил быстро:
     -- А это?
     Горвель сказал дрогнувшим голосом:
     --  Это  знак  высших  рангом.  Мне  недоступно...  Ты  --  один   из
гроссмейстеров?
     Олег медленно покачал головой:
     -- Я мог бы обмануть тебя, зная эти ритуалы и тайные знаки,  заставил
бы  повиноваться  слепо.  Сэр  Томас,  этот  человек  состоит   в   тайной
организации,  мощь  которой  превосходит  королевскую  или  императорскую.
Служат там вернее, ибо служат не королю или сеньору -- те всего лишь люди,
-- а Идее!
     -- Какой?
     -- Идее прогресса, идее цивилизации.
     Горвель смотрел исподлобья, на лице  его  было  недоверие,  сомнение,
даже страх, словно еще  верил  --  калика  ведет  какую-то  игру,  вот-вот
откроется, подаст знак, по которому он, сэр Горвель, обязан беспрекословно
повиноваться. И он повинуется, как повиновался, когда ночной гонец показал
тайный знак и велел покинуть все нажитое таким трудом, украсть чашу  и  во
всю прыть вести в указанное место.
     -- Разве это неверная идея? -- спросил Горвель прощупывающим голосом.
     -- Однажды Диогена спросили, почему он громко хвалил стихи бездарного
поэта.  Философ  ответил:  за  то,  что  все-таки  пишет   стихи,   а   не
разбойничает! В нашем  разбойном  мире  служение  любой  идее  лучше,  чем
разбой, ибо это  подразумевает  иерархию  ценностей,  порядок,  подчинение
законам, а не людям.  Когда  восточный  деспот  огнем  и  кровью  покоряет
десятки соседних королевств  и  объединяет  в  огромную  империю,  то  это
меньшее зло, ибо прекращаются кровавые войны  между  этими  королевствами,
дороги  очищаются  от  разбойников,  купцы  свободно   перевозят   товары,
караванные пути становятся  безопасными,  а  мирные  люди  в  деревнях  не
страдают  от  внезапных  набегов...  Но  восточная  деспотия  --  зло,   и
европейские варварские королевства при всей  грубости  дают  людям  больше
свободы, чувства гордости, достоинства. Еще выше -- служение,  как  я  уже
сказал, не королям, даже самым благородным, а благородной идее... Но,  сэр
Томас, ты уже видел, что  идея  цивилизации  хороша  лишь  в  сравнении  с
крайней дикостью!
     Горвель смотрел настороженно, помалкивал, наконец спросил неуверенно:
     -- А что же выше цивилизации?
     -- Культура, -- ответил Олег.
     И понял, что проиграл схватку  за  душу  Горвеля.  Лицо  рыжебородого
рыцаря сразу  изменилось,  настороженность  ушла,  сменившись  глубоким  и
нескрываемым презрением. Плечи расслабились,  он  бросил  короткий  взгляд
через плечо,  где  за  каменной  грядой  собрались  мародеры,  готовясь  к
последнему натиску.
     Томас, который непонимающе смотрел на калику,  напрягся,  вскочил  на
ноги, забыв про избитое камнями тело, охнул. Внизу в долине, уже  покрытой
сумерками, издалека мчались  трое  всадников.  Кони  роняли  клочья  пены,
неслись в диком страхе, всадники прильнули к гривам,  не  оглядывались.  В
полуверсте за ними виднелась надвигающаяся масса, Олег не сразу различил в
сумерках скачущих коней, а на  них  --  полуголых  звероподобных  людей  с
развивающимися черными волосами.
     Горвель и Томас тревожно  всматривались,  уже  слышали  грозный  стук
множества сухих неподкованных копыт. Мародеры повернулись к долине.  Томас
наконец подал голос:
     -- Сэр калика... Это и есть хазары? То есть, хазэры?
     Олег, не отвечая,  выдернул  из  ножен  меч  и  воздел  над  головой.
Заходящее солнце заблистало на лезвии, яркие  блики  посыпались  в  темную
долину. Горвель с удивлением и тревогой косился на меч в руках  паломника,
дивясь его величине и той легкости, с которой странный спутник сэра Томаса
размахивал грозным оружием.
     У подножия холма трое  всадников  на  полном  скаку  пронеслись  мимо
мародера, оставленного с  конями,  тот  растерянно  завертелся,  удерживая
испуганных коней, наконец догадался вскочить в  седло,  но  лишь  подобрал
поводья, как налетела визжащая орда, заблистало  множество  узких  сабель.
Несколько конных хазэров продолжали погоню, постепенно настигали убегающих
-- хазарские кони выглядели намного легче.
     Олег снова  повертел  мечом  в  красных  лучах  заката.  Передний  из
всадников внезапно спрыгнул  с  седла,  упал,  перекатился  через  голову,
быстро вскочил и начал карабкаться вверх по склону  горы.  Двое  спрыгнули
следом, оставили коней, побежали по косогору на четвереньках наверх, часто
перебирая руками и ногами.
     Мародеры, засевшие  в  трех  десятках  шагов  от  расщелины  с  двумя
рыцарями  и  паломником,  растерянно  завертелись  как  вьюны  на  горячей
сковороде. За тремя беглецами тут же бросились в  погоню,  оставив  коней,
полуголые дикари. Мародеры оказались на их пути, и двое, мгновенно  приняв
решение, выскочили из-за укрытия и, прежде чем Олег успел  бросить  меч  и
схватить лук, ринулись в сторону и пропали между камней -- лишь  загремела
галька под тяжелыми сапогами. Один из мародеров, коренастый,  с  оперенным
шлемом и обнаженной грудью, повернулся к расщелине, крикнул:
     -- Эй! Эти дьяволы захватили и наших коней?
     -- Жалко? -- удивился Олег.-- Краденные!
     -- Добыча, -- возразил мародер.
     Он оценивающе посматривал то на франков, то на блестящие от пота тела
хазэров; их пустилось в погоню за тремя беглецами десятка два, остальные с
гиком и свистом носились внизу у подножья.
     -- Есть идеи? -- крикнул он.
     -- Зачем нам идеи? -- ответил  Олег  надменно,  не  давая  Горвелю  и
Томасу открыть рот.-- Вы между молотом и наковальней. Мы сверху посмотрим,
как с вас сдерут шкуры, вытащат кишки, перебьют  кости...  Умирать  будете
очень долго, хазэры это делать умеют. И любят.
     Мародер скривился в улыбке:
     -- Надо ли вам расстраиваться, что плохо рассмотрите  подробности?  С
вами проделают то же самое, верно?
     -- Уговорил, -- сказал Олег небрежно.-- Тащи свою шайку!
     Мародер коротко крикнул,  остальные  вскочили  на  ноги  и  вслед  за
вожаком  поспешили  наверх.  В  спину  им  несся  страшный  звериный   вой
настигающих хазэров. Томас задохся от возмущения, густо  покраснел,  глаза
его вылезли на лоб:
     -- Сэр калика!.. Как ты можешь!.. Я еще понимаю, что ты принял  этого
мерзавца, в далеком прошлом он был храбрым рыцарем, но этих... этих...
     Горвель хищно усмехнулся, сказал издевательски:
     -- Этих -- что, все-таки в прошлом солдаты нашей славной армии, а вон
бегут похуже!.. Клянусь Святым Граалем, твой  странный  паломник  их  тоже
возьмет под крыло.
     За мародерами карабкались, почти догоняя их, чернобородый и  двое  из
его шайки. Их лица были изнуренные, в  потеках  грязи,  у  заднего  волосы
слиплись от засохшей крови и торчали гребнем. Но все трое сохранили  сабли
и кинжалы, из-за плечей у всех высовывались луки и колчаны, полные стрел.
     Томас кипел, не  находя  слов  от  ярости.  Горвель  стоял  в  боевой
готовности к любым неожиданностям, спиной прижался к обрыву, меч блестел в
руке, но смотрел неотрывно на паломника,  всем  видом  показывая,  что  он
всего лишь закованный в латы воин, а руководит и отвечает за все это очень
уж святой паломник.
     Мародеры  достигли  укрытия  первыми,  Олег  кивнул  на  левый   край
расщелины, они сразу повиновались --  бывшие  солдаты!  --  встали  там  с
обнаженными мечами, сомкнув щиты.
     Разбойники добежали, хрипя  и  часто  падая  на  землю.  Чернобородый
выкрикнул сипло:
     -- Мы не дождались... Решили тихонько следом...
     -- Охраняйте правый край, -- велел Олег.
     Чернобородый кивнул, грудь ходила ходуном. Все трое наложили  стрелы,
повернулись к подножью. Хазэры  согнулись,  как  пауки,  и  бежали  наверх
довольно споро, часто перебирая ногами и  руками,  камни  сыпались  из-под
ног.
     -- У них нет луков, -- сказал Олег.-- Подпустить как можно ближе!
     Он уже мог бы поразить любого, но начнут бросать стрелы и разбойники,
а  луки  у  них  дешевые,  сделанные  в  селах  для  охоты,  стрелы  вовсе
неоперенные, неприцельные. С двадцати шагов попадут, и то хорошо.
     -- Стрелять после меня, -- предупредил он строго.
     Выждав, всадил стрелу в грудь крупного хазэра, что карабкался едва ли
не самым задним,  тут  же  кончиками  пальцев  молниеносно  достал  другую
стрелу, воткнул прямо в глаз следующему, затем -- третьему,  четвертому...
всякий раз выбирая дальних -- ближних достанут разбойники.
     Внизу стоял яростный крик, визг,  вопли  и  звон  оружия.  Пятеро  из
двадцати  хазэров  успели  добежать  до  расщелины,  мародеры   выпрыгнули
навстречу. Заблистали кривые мечи, под ноги  Олегу  упала  отрубленная  по
локоть рука. Тонко кричали хазэры, матерились мародеры.  Томас  и  Горвель
бросились на помощь, но подоспели в  тот  момент,  когда  последний  хазэр
рухнул, разбрызгивая кровь, на трупы соплеменников. Мародер  с  обнаженной
грудью оскалил зубы в свирепой усмешке, крикнул Олегу:
     -- Конунг, стоит чего-то солдатская гвардия?.. Меня зовут Рональд.
     Из мародеров ранен был один,  остальные  забрызгались  чужой  кровью.
Олег вскарабкался на каменный уступ, внизу у самого подножья  вертелся  на
коне огромный полуголый дикарь. Его лицо было разукрашено цветной  глиной,
в руке сверкала сабля.
     Олег сказал негромко, не оборачиваясь:
     -- Приготовьте костер. Нарубите зеленых веток, там позади растут  два
куста.
     Горвель заинтересованно вскинул брови:
     -- Какая-то магия?
     -- Да, -- согласился Олег.-- Самая  могучая!  Они  хотят  говорить  с
нами.
     Разбойники с готовностью сбегали к кустам, срубили оба под корень,  а
мародеры умело развели костер на видном месте.  Когда  из  лагеря  хазэров
начали подниматься сизые клубы дыма --  с  разными  интервалами,  --  Олег
накрыл огонь ветками, убрал,  снова  накрыл,  выждал  малость,  сбросил  в
сторону: зеленые листья скрутились в трубочки и густой дым грозил  перейти
в огонь.
     Он поднялся, ощупал рукояти швыряльных ножей:
     -- Схожу узнаю, чего хотят.
     Томас вскрикнул в ужасе:
     -- Пойдешь к этим дьяволам?
     Горвель смотрел неодобрительно, а мародеры и разбойники сбились в две
тесные группки, жарко спорили, бросали в сторону паломника  подозрительные
взгляды. Мародер, который назвался Рональдом, сказал громко:
     -- А не собираешься продать нас тому зверью?
     Олег, не отвечая, повернулся к Томасу:
     -- Держи меч обнаженным. Мы встретимся посредине, а ты  и...  Горвель
покажите, что готовы броситься на помощь. Вам сверху бежать  быстрее,  чем
хазэрам к их вождю.
     -- Ждешь засады? -- тревожно спросил Томас.
     -- На всякий случай. Увидят нас наготове, обойдется.
     Хазэры уже увели коней, у подножия жарили мясо, на  огромном  вертеле
вращалась туша оленя. Наверх по склону карабкался рослый дикарь, с  головы
до ног разрисованный цветной глиной.
     Вся одежда была из коротких кожаных штанов, на  широком  поясе  висел
хазарский меч и длинный  прямой  кинжал.  На  толстых  запястьях  блестели
массивные браслеты, такие же металлические  кольца  охватывали  руки  выше
локтей.
     Олег присмотрелся, замедлил шаг. Варвар взглянул  пару  раз,  увидел,
что хитрость разгадана, пошел вверх быстрее, уже не замедляя шага.
     Олег с содроганием смотрел на приближающегося вождя хазэров. Тот  был
обнажен до пояса, но выглядел так, словно был  закован  в  костяные  латы,
составленные из множества осколков, наползающих один на другой. На  стыках
вздулись  рубцы,  окостенели  или  вовсе  окаменели.  На  широком   поясе,
сцепленном из пластин железа, держался огромный хазарский  меч,  с  другой
стороны свисает топор с загнутым лезвием.
     Хазэр массивнее Олега, тяжелее, ноги как толстые бревна, весь  покрыт
темной корой костяного панциря, что ни просечь хазарским мечом, ни пробить
каленой стрелой. Олег помнил его свирепым и неустрашимым воином,  но  годы
шли, друзья погибли, редкие дожили до старости,  когда  их  по  хазарcкому
обычаю -- за ненадобностью -- убили внуки, но этот все так  же  скакал  на
горячих конях, ходил в набеги,  приводил  пленников,  а  в  годы  расцвета
Хазарского каганата он превратился в страшного по мощи богатыря-воина.
     Но прошли  века,  каганат  разлетелся  вдрызг  под  внезапным  ударом
неистового Святослава. Немногие уцелевшие хазары разбежались, растворились
среди окрестных народов. Этот же неуязвимый воин, последние поколения  его
звали Карганлаком, собрал сотню таких же  непримиримых  воинов,  продолжал
набеги. Уже не на Русь, там ждала верная гибель,  зато  грабил  печенегов,
половцев, уходил все дальше и дальше на юг.
     Олег с жалостью смотрел в неподвижное, как  черепаший  панцирь,  лицо
Карганлака.
     Карганлак медленно раздвинул каменные челюсти, проревел:
     -- Снова ты, мой Древний Враг?
     -- Давно не видел тебя, Карганлак, -- сказал Олег вместо приветствия,
ибо не желал здравствовать такому противнику.
     -- Зачем Древний Волхв в  страну  хазар  пришел  снова?  --  произнес
Карганлак.
     Олег ответил сумрачно:
     -- Была у собаки хата. Дождь пошел --  она  сгорела.  Где  ты  видишь
страну хазар?
     Карганлак люто топнул ногой:
     -- Это наша земля!
     -- Была у собаки хата, -- повторил Олег.-- Северные земли  Хазарского
каганата отошли к северным князьям,  восточные  --  захватили  печенеги  и
половцы, южные... Но ты ведь не  о  старых  временах  пришел  говорить?  Я
повспоминаю с удовольствием, но зачем тебе бередить рану?
     Карганлак смотрел исподлобья, сердце бухало в груди  часто,  нагнетая
горячую кровь. Он  был  уже  походным  вождем,  когда  столкнулся  с  этим
волхвом,  волхвом-отшельником.  Его  пещера  была  разрушена,  брел  через
хазарские  степи  куда-то  на  юг,  надеясь  стать,   как   он   объяснил,
пустынником. Обадия к тому времени как раз признал  Истинного  Бога,  сжег
племенных богов -- объявил их идолами, --  и  для  торжества  нового  Бога
велел связать пустынника, принести в жертву. Но по дороге к стойбищу волхв
сумел освободиться, зарезал пятерых сильнейших воинов, украл лучших коней,
а многочисленную погоню  перебил  стрелами,  утопил  в  болоте.  Карганлак
догнал его с десятком молодых сорвиголов лишь на пятый день!  Уцелел  один
он, но раны от двух стрел даже теперь напоминают о себе в плохую погоду...
     -- Ты отдашь остальных, -- сказал он резко.-- Сам можешь уходить. Мы,
враги, но я почему-то не чую вражды. Ты видел величие Хазарского каганата,
его славу! Уже потому не хочу тебя убивать.
     -- Хорошо, -- согласился Олег. Он пристально  смотрел  в  неподвижное
лицо Карганлака.-- Отдам всех, но коня и вещи могу отобрать себе сам?
     Карганлак  кивнул,  в  глазах   было   безмерное   удивление,   потом
спохватился, добавил:
     -- Не все. Коней бери хоть всех. Вещи -- тоже. Кроме одной  небольшой
чаши.
     -- Она не золотая, -- произнес Олег медленно, он не  спускал  глаз  с
лица Карганлака.-- Не серебряная даже... Зачем она тебе?
     Карганлак тяжело сдвинул огромные плечи:
     -- А тебе?
     -- Важна для моего друга. Святыня его веры! Но у тебя вера другая.
     Карганлак сказал резко:
     -- Повергая чужих богов, утверждаешь свою!
     -- Уже слышал такое... Но, повергая чужие святыни, бросаешь  грязь  в
лицо  своего  бога.  Ты  повергал  славянских,  норманнских,   багдадских,
ромейских... Но уничтожил лишь бога в себе.
     -- Чашу я оставлю, -- отрезал Карганлак.-- Остальное бери!
     Олег кивнул с печалью в глазах:
     -- Понятно. Скажи, кто натравил тебя на двух одиноких странников?  Мы
в ловушке, можешь говорить смело.
     Карганлак пристально смотрел на старинного врага. Разрисованное  лицо
дергалось, губы вытянулись в тонкие линии, блеснули острые, как  у  волка,
зубы. Ему явно хотелось сказать, бросить  в  глаза  этого  волхва  ужасную
правду, увидеть страх в лице  Древнего  Волхва,  но  то  ли  вспомнил  как
однажды тот ушел, будучи уже связанным, то ли  удержало  что-то  иное,  но
Карганлак лишь прорычал:
     -- Натравить можно пса. Я -- великий вождь, мою жизнь  охраняют  сами
боги!
     -- Да, -- согласился Олег без тени насмешки, -- ты великий  вождь.  И
племя у тебя великое... Не очень многочисленное, правда. Сотня  наберется?
Десять лет тому их было тысяча. А двадцать --  десять  тысяч.  Сколько  их
будет всего через год?
     Карганлак стиснул каменные челюсти, с трудом  удержался,  его  пальцы
уже шарили по поясу. Он сказал глухо:
     -- Достаточно одного героя,  чтобы  дать  начало  новому  народу.  Ты
знаешь.
     -- Знаю, -- согласился Олег.-- Если герой -- герой, а не зверь. Глаза
Карганлака вспыхнули, он прорычал:
     -- Пока я жив, хазарский народ существует!
     -- Даже боги умирают, -- сказал Олег.

     Глава 13

     Карганлак выпрямился, в глазах уже бушевало пламя. Олег тоже  положил
ладонь на рукоять меча. Некоторое время ломали друг друга взглядами, затем
Карганлак повернулся и помчался вниз, резво прыгая между камней. Хазэры  в
долине зашевелились, бросились навстречу. Олег поспешно побежал  вверх  на
гору; расстояние до хазэров, никудышных стрелков, оставалось прежним,  это
не хазары -- прекрасные конники и меткие стрелки, некогда  опасные  враги.
Теперь это просто озверевшая шайка, которые не только строить не умеют, но
и ломать разучились...
     Мародеры охраняли северный край их расщелины, разбойники -- южный,  а
шлемы двух рыцарей блестели над серединой гребня.  Лютые  противники,  они
все же чувствовали друг с другом  больше  общего,  чем  с  простолюдинами,
дезертирами и разбойниками. Чачар сновала между тремя отрядами, как  гонец
между враждебными войсками, только ее принимали все  радостно,  и  со  щек
Чачар не сходил румянец: вокруг одни мужчины, как здорово!
     Томас перевел с облегчением дух, а Горвель крикнул навстречу:
     -- Как торговля?
     -- Как обычно, не обманешь -- не продашь. Предлагал оставить чашу,  а
всем остальным -- убираться.
     Все глаза были на нем, Роланд громко хмыкнул,  выражая  общее  мнение
своих соратников и даже разбойников:
     -- Надо соглашаться!  Даже  если  чаша  золотая  --  наши  шкуры  еще
золотее!
     Горвель и Томас молчали. Чачар схватила Олега за руку,  в  ее  глазах
блестели слезы:
     -- Ты не согласился? Почему?
     -- Он возьмет чашу, потом возьмет нас.
     Горвель сказал осторожно:
     -- Какой ему смысл терять людей? Мы перебьем  немало,  а  получит  он
лишь то, что надеется получить даром!
     -- Ему не нужна чаша, --  ответил  Олег.--  Ему  нужны  мы.  Ему  уже
сказали, что сэр Горвель захватил с собой все фамильные драгоценности,  на
которые можно снарядить небольшую армию  или  выстроить  крепость  средних
размеров. Сэр Горвель, вы,  конечно  же,  не  поверите,  что  именно  ваши
хозяева накусикали на  вас?  Но  это  в  духе  прогресса.  Хазэрам  нельзя
приказать, как вам, однако низшими существами легко манипулировать,  играя
на жадности, зависти, злобе!
     Горвель побелел, его рука метнулась к рукояти меча. Мгновенно Томас и
Роланд,  вожак  мародеров,  обнажили  мечи,  загородили  отшельника.  Олег
продолжил:
     -- А чашу, в благодарность за подсказку, Карганлак  отдаст  тем,  кто
указал на богатую добычу. Сэр Горвель, кому нужна эта невзрачная чаша?
     Горвель со стуком задвинул меч обратно в ножны, отвернулся.  Мародеры
и разбойники переглядывались неверяще, подозрительно.  Короли,  базилевсы,
султаны -- это что-то из легенд, почти как боги, демоны, пэри: ни  те,  ни
другие, ни третьи не попадаются на пути простого люда, о них можно забыть,
верить надо лишь в свои силы, удачу и счастливую звезду!
     -- Что будем делать? -- поинтересовался Роланд,  выступив  из  группы
мародеров.-- Святой отец, мы уже приметили,  что  ты  явно  сталкивался  с
этими дьяволами. Возможно, крепко сталкивался,  если  знаешь  их  воинские
привычки, а тот роговой дьявол разговаривал с тобой  почтительно,  мы  все
видели, а такое чудище отгоняют  не  кадилом,  а  крепким  кулаком.  Да  и
поглядывало оно, мне не дадут соврать, на твои кулаки, а не на амулеты!
     Олег машинально потрогал обереги на груди, сказал медленно:
     -- Придется выжидать. Уйти не можем,  они  захватили  коней.  И  гору
наверняка окружили. Ночью на приступ не пойдут, знаю.
     -- У нас кончилась вода, -- напомнил Роланд. Он  облизнул  пересохшие
губы.-- А они с утра будут обливаться водой! Там в полумиле родник.
     Олег печально покачал головой:
     -- Другого выхода нет. Здесь  дороги  оживленные,  отряды  баронов  и
сарацин  часто  ходят  через  эту  долину.  Если  хоть  кто-то   появится,
обязательно погонят: диких хазэров ненавидят все.
     Роланд отступил, в глазах, однако, было сомнение. Мародеры совещались
потихоньку, а чернобородый разбойник, который дотоле держался тихо,  вдруг
заорал:
     -- Если!.. Это "если" сгубило весь мой отряд! Ладно, у паломника свои
пути, у нас -- свои. Как только  стемнеет,  попробуем  прорваться.  Кто-то
погибнет, уцелевшие будут жить. А иначе мы все погибнем с этим дураком!
     Томас покраснел,  рука  рыцаря  метнулась  к  рукояти  меча.  Горвель
надулся, шагнул ближе. Олег коротко метнул  вперед  кулак.  Глухо  звякнул
шлем.  Чернобородый  мгновение  стоял,   выпучив   глаза,   затем   колени
подогнулись, он рухнул лицом  вниз.  Разбойники  остолбенело  смотрели  на
слетевший на землю железный шлем, где появилась  вмятина,  потом  перевели
взоры на голый кулак мирного паломника к святым местам.
     -- Ты... убил? -- спросил Горвель.
     -- И порадовал бы хазэров? Сейчас очнется.
     Горвель с облегчением выдохнул воздух:
     -- Хорошо, что именно ты наш султан, шейх, король! Я бы не сдержался,
прибил бы невежу.
     Томас молча наклонил голову, он тоже прибил бы  с  великой  радостью.
Чернобородый вожак разбойников застонал, с трудом перевернулся  на  спину.
Один из мародеров, злорадно ухмыляясь во весь рот, пинком подогнал к  нему
пустой шлем, поставил так, чтобы  вмятина  была  хорошо  видна.  На  левой
стороне головы чернобородого волосы слиплись от крови. Он  застонал,  сел,
упираясь в землю обеими руками.
     -- Бери своих головорезов, -- сказал  Олег  кротко,  --  до  полуночи
несете стражу. Потом сменят эти отважные солдаты императорской гвардии.
     Чернобородый пощупал разбитую голову. Не говоря ни слова, поднялся  и
ушел. С такими вескими аргументами не спорят даже разбойники.
     Ночью Олег и Томас елозили животами по голой земле,  всматривались  в
блестящие под звездным небом камни. В тишине изредка перекликались шакалы,
далеко внизу в долине виднелся красный огонь костра. Изредка огонь исчезал
в ночи: стража не спала, бродила вокруг.
     Горвель долго беседовал с Роландом, часто  оглядываясь  на  Томаса  и
Олега, потом оба, явно придя к какому-то  соглашению,  накрылись  плащами,
легли спать. Первую стражу несли разбойники. Чачар сперва сидела вместе  с
ними, глазела в темноту, обиженная на Томаса -- тот уделял ей внимания все
меньше и меньше, но заснула едва ли не раньше всех.
     Олег  перебирал  обереги,  пальцы  все  чаще  вылавливали  деревянную
фигурку зайца. Кто-то готовится  убежать,  спасая  шкуру,  если  правильно
понял знак, который посылает бессмертная душа -- всевидящая и всезнающая.
     Чернобородый, уже с  перевязанной  головой,  лежал  на  другом  конце
расщелины. С ним затаились уцелевшие разбойники, Олег  видел  их  кудрявые
головы. Один из мародеров -- молчаливый, звероватый, -- не спал,  сидел  с
ними, перебрасывался негромкими репликами.  Томас  и  Олег  переглянулись,
Томас насторожился, подвинул ближе ножны с торчащей рукоятью меча.
     --  Сумеем  выбраться?  --  прошептал  он  с  надеждой.--  Мне   надо
выбраться.
     -- Да, Святой Грааль...
     -- Меня Крижинка ждет!.. Если задержусь, братья выдадут ее замуж!
     -- Да, это серьезно. Но  придется  выждать.  Чьи-то  войска  пройдут,
что-то еще случится. Здесь не дикие степи,  хазэры  не  могли  вторгнуться
незамеченными! Где-то уже трубят в трубы, седлают коней.
     -- Опоздают, -- вздохнул Томас.-- Приходится уповать на чудо.
     В темноте раздался  тяжелый  вздох,  словно  он  тащит  на  себе  всю
расщелину. Олег скривился в невеселой усмешке. Рыцарь всю дорогу  с  жаром
рассказывал  о  чудесах,  совершаемых  первыми  христианами  по  малейшему
поводу, а когда действительно осталось верить только в чудеса, приуныл...
     Далеко внизу и слева в расщелине легонько стукнул  камень  о  камень.
Видя,  что  его  заметили,  человек  метнулся   через   освещенное   луной
пространство, пропал в тени, лишь  торопливо  стучали  по  камням  твердые
подошвы.
     Олег быстро оглянулся на стражу. Чернобородый был  на  месте,  с  ним
лежал один из разбойников,  а  угрюмый  мародер  сидел  поблизости,  точил
кинжал. Второй разбойник исчез. Чернобородый зло  потрясал  кулаком  вслед
убежавшему.
     Горвель выругался:
     -- Я бы скорее подумал на их вожака!  Сволочь  пытается  уйти  к  тем
горам. А хазэры далеко. Этот гад явно обокрал нас, теперь уйдет!
     -- Уйдет ли? -- переспросил Олег с сомнением.
     Томас переводил взгляд с калики на рыжебородого  и  обратно.  Горвель
сказал резко:
     -- Закладываю оружие и доспехи, что уйдет целым. Он налегке, а хазэры
далеко, вон их костер!
     Томас посмотрел на далекий костер, даже  не  у  подножья,  омрачился.
Олег проговорил невесело:
     -- Ставлю голову против твоих доспехов, сэр Горвель.  Хазэры  развели
там костры нарочито для вас. На самом деле десятка два воинов лежат от нас
в полусотне  шагов.  Затаились  между  камнями,  прислушиваются.  Пытаются
угадать, что делаем, к чему готовимся, на что  надеемся.  Обычная  тактика
хазэров! Странно, что ты, сэр Горвель, человек  войны,  обманываешься  так
лег...
     В сотне шагов в ночи раздался крик.  Слышно  было,  как  ударилось  о
камни тяжелое тело, загремели вниз по склону мелкие камешки. Снова крик --
сдавленный, словно кому-то затыкали рот, потом в мертвой тишине  слышались
только частые убегающие шаги.
     Томас живо обернулся к Горвелю. Глаза сверкали как  у  рыси,  широкая
улыбка растянула рот до ушей:
     -- Сэр Горвель, ваши доспехи!
     Олег поспешно вмешался:
     -- Не сейчас. Понадобятся для боя.
     Горвель ерзал, еле выдавил с великим смущением и неудовольствием:
     -- Сэр Томас, я проиграл доспехи,  они  принадлежат  сэру  калике.  Я
рыцарь, ошибся, ты со своим другом лучше знаешь  обычаи  грязных  дикарей,
что неудивительно...
     Лицо Томаса в слабом лунном свете  потемнело.  Олег  опустил  тяжелую
ладонь на плечо рыцаря, удержал от яростного выпада.  В  темной  расщелине
мародеры негромко  переговаривались  злыми  раздраженными  голосами,  Олег
сказал предостерегающе:
     -- Наблюдайте зорко. За камнями, за  кустами.  Запоминайте,  что  где
лежит.
     Темная фигура развернулась к нему,  по  голосу  Олег  узнал  Роланда,
вожака мародеров:
     -- Я такие трюки встречал. Не подберутся.
     -- И следи, чтобы никто на страже не уснул!
     Роланд хмыкнул, в голосе была злая ирония:
     -- Не заснут. О хазэрах всякий хоть малость, да слышал.  Если  волосы
стоят дыбом, разве заснешь?
     Олег отвернулся,  а  Томас  добавил  властным  голосом  владетельного
рыцаря:
     -- Пусть никто больше не пытается выбраться в одиночку!
     Роланд засмеялся:
     -- Если кто и нянчил такую мысль, то сейчас растоптал ее и растер!
     Олег видел белеющие в темноте лица. Разбуженные негромкими  голосами,
люди не спали, смотрели с надеждой.
     Он поправил за спиной лук и колчан, проверил ножи:
     -- Пойду посмотрю их лагерь вблизи.
     Томас ахнул:
     -- Но как ты... проберешься? Сам же сказал, что нас  окружили.  Сидят
за каждым камнем. Муха не пролетит!
     -- Ночью мухи не летают, -- ответил Олег равнодушно, -- комары  разве
что... Сэр Томас, я не громыхающий железом рыцарь, и не разбойник.  Славян
с детства учат подкрадываться к зверю!  Ребенок  хватает  дикого  гуся,  а
взрослый может прыгнуть на спину самого чуткого из  оленей...  Я  свистну,
когда буду возвращаться. На случай, если кто  услышит  и  захочет  всадить
стрелу.
     Он отступил  в  тень,  растворился  в  ночи.  Томас,  Горвель  и  все
оставшиеся напряженно вслушивались, всматривались в звездное небо,  но  ни
звездочка не исчезла,  заслоненная  двигающейся  фигурой,  ни  веточка  не
треснула, ни камушек не щелкнул. Россыпь гладких  камней  была  похожа  на
стадо гигантских черепах, что застыли в ночном холоде.  Стражи  в  который
раз пересчитывали самые  крупные  из  камней.  Чернобородый  выпустил  две
стрелы в подозрительный валун, и тот вроде бы осел,  чуть  поменял  форму.
Когда луна снова вышла из-за облачка, темного валуна на прежнем  месте  не
оказалось.
     Олег  двигался  через  ночь  неслышно,  как  летучая  мышь.  Замирал,
прижимался к земле,  ловил  запахи  немытых  тел,  конского  пота,  слушал
поскрипывание  поясов,  улавливал   чужое   дыхание,   а   когда   картина
вырисовывалась до последней мелочи, он передвигался дальше,  проскальзывая
рядом с затаившимися хазэрами. Тех скопилось  вокруг  их  убежища  не  два
десятка, как предполагал Олег, а четыре, если не больше. Карганлак  жаждал
заполучить Святой Грааль настолько сильно,  что  половину  племени  послал
стеречь, чтобы никто не ускользнул, не уполз, не закопался в норы.
     Лежа на камнях, Олег прислушивался к  голосам  шакалов,  что  кружили
вокруг стоянки хазэров. Опытный охотник читает их  так  же  легко,  как  и
следы, и Олег, еще не подобравшись к лагерю,  уже  знал,  что  хазэров  не
больше сотни, а коней вдвое больше, у них три больших костра, шесть убитых
оленей, а на вертелах жарится человеческое мясо -- хазэры,  в  отличие  от
хазар, поедали не только врагов, но и своих павших.
     Он сполз в  долину,  начал  пробираться  к  большим  кострам.  Замер,
услышав странные звуки. Кто-то мычал, словно рот был заткнут  кляпом,  там
же мерно топали ноги, будто несколько человек угрюмо исполняли  ритуальный
танец. Олег прокрался ближе,  на  фоне  звездного  неба  увидел  массивный
деревянный крест, на нем -- белеющее тело.  Несчастный  был  распят.  Олег
сразу узнал и темные полосы: следы от вырезанных ремней --  хазэры  делают
пояса из человеческой кожи. Рот разбойника,  который  пытался  улизнуть  в
одиночку, был плотно заткнут кляпом: берегут  голос,  чтобы  не  охрип  --
дадут накричаться на  рассвете,  дабы  он,  Олег  и  его  маленький  отряд
насмотрелись, что их ждет.
     Четверо хазэров плотно  утаптывали  рыхлую  землю  вокруг  вкопанного
креста, вбивали под основание креста камни, щепки. По кресту текла  темная
кровь, ноги разбойника упирались в землю, иначе  гвозди  не  удержали  бы.
Нарезав ремней хазэры изуродовали низ живота, вырвали срамные уды.
     Олег неслышно снял  лук,  высыпал  на  землю  стрелы.  Поколебавшись,
выложил один из швыряльных ножей, хотя лежа стрелять из лука трудновато, а
бросать нож -- еще хуже.
     Первую стрелу он выпустил, тщательно прицелившись, а затем  торопливо
хватал за оперение, мгновенно оттягивая тетиву,  стрелял,  тут  же  хватал
новую стрелу. Первый хазэр был поражен в горло,  еще  две  стрелы  ударили
дикарей  в  головы,  не  давая  вскрикнуть,  но  четвертый  успел  увидеть
блеснувшее в темноте острие, отпрыгнул, в руке блеснула сабля.
     Олег с силой бросил нож, хазэр упал сверху: из левой глазницы торчала
рукоять.  Олег  подхватил,  передернувшись  от  льющейся  на  него  крови,
бесшумно опустил на землю.
     Из лагеря хазэров доносился все тот же обычный шум кочевого стойбища,
когда половина не спит, точит мечи, насаживает наконечники стрел и  копий,
а стража больше следит за кострами и мясом на вертелах.
     Он пробежался вокруг креста, собрал  стрелы.  Швыряльный  нож  вытер,
сунул на прежние место, все время напряженно вслушиваясь в  звуки,  идущие
от шумной стоянки хазэров. Осторожно приблизился,  вздрагивая  при  каждом
треске кузнечика. Подозрительного шума не было, тревоги никто не поднял, и
Олег вздохнул с великим облегчением.  В  пламени  дальних  костров  многие
пьянствовали, пили одуряющую сому, жевали  мухоморы,  их  лица  дергались,
перекашивались, застывали в страшных гримасах.
     Он высматривал Карганлака, вдруг сзади кто-то толкнул, сердитый голос
произнес на испорченном языке восточных хазар, нынешних хазэров:
     -- Чего бродишь в темноте? Неси хворост...
     Олег  круто  развернулся,  одновременно  выдергивая  нож.   На   него
недоброжелательно смотрели два хазэра, третий был чуть позади -- с натугой
тащил  сухой  ствол  дерева.  Олег  ударил  одного  ногой  в  низ  живота,
одновременно нож  исчез  из  руки,  появился  торчащей  рукоятью  в  горле
второго. Олег прыгнул на третьего, тот в страхе выронил бревно,  вытаращил
глаза. Раздался страшный вопль, тут же оборвался на резком всхлипе.
     Олег стремительно бросился в сторону, упал, перекатился через  голову
и застыл распластавшись на земле, прижав ухо к почве. В лагере  закричали,
громко загремели  копыта...  Кто-то  пронесся  через  костер,  расшвыривая
горящие уголья. Спящие хазэры вскакивали  с  жуткими  воплями  --  на  них
горела одежда, не шелохнулись лишь одурманенные сомой-мухомором.
     Олег бросал тревожные взгляды на  темное  небо.  Светлое  пятно  луны
исчезало в быстро бегущих тучах, в другой раз высвечивалось чересчур ярко,
грозя вывалиться на чистый участок неба. Тогда он окажется как на ладони!
     Он отбежал еще,  присел  на  корточки,  всматриваясь  и  вслушиваясь,
определяя, кто где и сколько их, куда скачут.  Карганлак  не  показывался,
хотя дважды Олег слышал его зычный рев. Он потихоньку начинал  пробираться
в ту сторону, однако голос вождя вскоре раздался с другой стороны,  словно
Карганлак чуял опасность, скрывался, пробовал увести в засаду...
     Суматоха не прекращалась:  трупы  отыскали,  теперь  прочесывают  всю
долину! Олег начал потихоньку отступать к  своей  горе.  Топот  копыт  или
бегущих ног всякий раз предупреждал загодя, он падал на землю, сливался  с
кочками, сам изображал валун, одного набежавшего хазэра вынужденно оглушил
кулаком  по  голове  --  дурень  налетел  чересчур  стремительно,  не  дал
уклониться.
     Томас и Горвель не ложились, всматривались в далекие костры.  В  двух
шагах сосредоточенно сопел чернобородый вожак  разбойников:  точил  кривой
меч, осторожно трогал толстым как копыто ногтем, снова  любовно  водил  по
лезвию шероховатым камнем.
     --  Велика  отвага  твоего  друга,  --  заметил  наконец   Горвель.--
Цивилизованный человек не рискнул бы так,  но  он  язычник,  как  и  дикие
хазэры! Друг друга стоят.
     -- Он достаточно  цивилизован  и  достаточно  культурен,  --  отрезал
Томас.-- Он знает Священное Писание, хоть и  не  признает.  Иной  раз  мне
кажется, что он встречался со всеми великими пророками,  настолько  хорошо
знает их речи и даже мысли!
     -- Тогда он продал душу Сатане, --  сказал  Горвель  убежденно.--  Ты
уверен, что это вообще не Сатана? Или не один из его слуг? Не самых малых!
Проделывает иной раз такое, что сомневаюсь: под силу ли человеку...
     Томас призадумался, затем лицо его просияло:
     -- Он брал  в  руки  Святой  Грааль!  А  нечистый  помыслами  его  не
коснется. Кстати, сумеешь ли взять ты сам?
     Горвель  отвернулся,  долго  смотрел  в  темень.  Наконец  голос  его
прозвучал ровно, уверенно, словно он чуял могучие силы за спиной:
     -- Я отношусь с почтением к чаше с кровью Христа, не  лапаю  грязными
пальцами. Когда вернусь в  свой  замок...  старый  или  обрету  новый,  то
священник отпустит мне все грехи, грешки и прегрешения. Тогда и возьму.
     -- Долго придется исповедоваться, -- сказал Томас.-- Состаришься!
     Чачар, что спала  под  его  плащом,  беспокойно  задвигалась,  что-то
прошептала. Томас отошел в сторону, чтобы не будить,  радуясь  возможности
отодвинуться от  презираемого  Горвеля,  мерзавца,  который  украл  Святой
Грааль у своего гостя, а потом еще пытался подло убить, сбрасывая  тяжелые
камни... Не сгорает от стыда, чудовище, разговаривает, как  ни  в  чем  не
бывало! Мог бы держаться ближе к разбойникам, они ему ровня, так нет же --
трется возле него, человека...
     Внезапно снизу из темной долины донеслись  крики.  Ближайший  к  горе
костер вспыхнул ярче, Томас разглядел крошечные фигурки  мечущихся  людей,
как призраки пронеслись всадники. Загорелись ярче и другие  костры.  Внизу
блестело оружие, яростные крики доносились громче.
     -- Они схватили его! -- вскрикнул Горвель.
     В голосе рыжебородого рыцаря слышалась откровенная досада, сожаление,
и Томас ответил сердито:
     -- По крайней мере он успел поразить хоть кого-то! В отличие от  нас,
что умрут бесславно.
     -- Такой крик зря не поднимут, -- согласился Горвель.
     Чернобородый, свирепо ругаясь растолкал второго разбойника, вместе  с
подхватившимися мародерами они  со  страхом  и  тревогой  всматривались  в
далекий  отблеск  костров,   мелькающие   фигурки.   Чернобородый   быстро
выкарабкался из расщелины, вскрикнул возбужденно:
     -- Можем выбраться! Они схватили паломника, сейчас  все  внимание  на
нем. Я не знаю, чьим святым мощам он кланялся, но наверняка успел  сломать
спину не одному! Про нас пока что забыли!
     -- А дьяволы, что нас сторожат? -- спросил его разбойник.
     -- Они наверняка сбежали вниз. А если кто и остался, то вы же служили
в императорской гвардии!
     Мародеры переглянулись, начали спешно карабкаться из расщелины.  Мечи
и кинжалы блестели в их  руках.  Чачар  вскочила,  зябко  кутаясь  в  плащ
Томаса, жалась к рыцарю. Горвель поколебался, глядя то вслед разбойникам и
мародерам, то на Томаса с дрожащей Чачар.
     -- Сэр Томас, нам придется временно соединиться с этой  мразью.  Даже
если они все погибнут, то мы, двое сильнейших рыцарей,  прорвемся!  А  там
решим спор в поединке. Согласен?
     -- Нет, -- отчеканил Томас без колебания.-- Друг попал  к  врагам.  Я
обязан его спасти. Или погибнуть, пытаясь спасти.
     -- Обязан,  --  повторил  Горвель  со  злой  насмешкой.--  А  как  же
поединок?
     -- Мой меч тебя найдет, подлец, -- сказал Томас  с  ненавистью.--  Но
сперва я попытаюсь спасти сэра калику. Если погибну, то это  будет  смерть
христианского воина.
     Горвель возразил:
     -- Твоя смерть не будет ни христианской, ни воинской. Ты  не  видишь,
что делается за твоей спиной!
     Томас повернулся. Перед ним был пустой склон горы, темень, он услышал
испуганный вскрик Чачар, начал поворачиваться  к  Горвелю,  но  на  голову
обрушился страшный удар. В глазах  вспыхнуло  белое  пламя.  Он  беззвучно
рухнул на землю, скатился на несколько шагов  вниз  в  расщелину.  Горвель
поднял топор, намереваясь спуститься в щель и разрубить голову рыцаря,  но
мародеры и разбойники уже исчезли из  поля  зрения,  только  слышалось  их
тяжелое дыхание, звяканье оружия и топот ног. Горвель, выругавшись, тяжело
бросился вдогонку, грубо отшвырнув с пути плачущую Чачар.
     Чачар с громким плачем упала на  холодное  железное  тело.  Томас  не
шевелился, а когда она кое-как подняла забрало на шлеме, ее пальцы ощутили
мокрое, горячее, липкое.
     На востоке заалела полоска, но  глаза  рыцаря  немигающе  смотрели  в
гаснущие звезды.

     Глава 14

     Они пробежали первую полоску  камней,  вторую,  внезапно  сшиблись  с
хазэрами. Их было всего двое, один  из  разбойников  упал  с  разрубленной
головой, но хазэров посекли, понеслись под гору, уже не скрываясь,  громко
топая сапогами: погибающие успели поднять крик, а в ответ закричали снизу.
     Дважды их настигали наспех  собранные  отряды,  оба  раза  Горвель  и
мародеры  прорывались  без  потерь,   лишь   последний   из   разбойников,
чернобородый, упал, пронзенный двумя  стрелами,  но,  даже  умирая,  успел
сломать шею крепкому визжащему сплошь покрытому татуировкой хазэру.
     В третий раз их догнал большой отряд, когда уже не бежали  --  брели,
почти уверившись, что оторвались от  хазэров.  Завязалась  жестокая  сеча,
никто не бросился бежать, в каждом проснулся лютый зверь. Хазэры  кричали,
кусались, царапались, даже плевались,  а  мародеры  тоже  озверели,  рвали
зубами -- если роняли мечи -- а когда схватка кончилась,  среди  множества
залитых кровью неподвижных трупов на ногах осталось только трое:  Горвель,
Роланд и один из его солдат.
     Все трое оскалили зубы, тяжело дышали, не в силах сдвинуться с места,
заговорить. В долине было тихо.
     Горвель поднял меч, сказал хрипло:
     -- Надо  уходить  поскорее.  Прорвались,  но  в  стойбище  еще  полно
дьяволов. С ними то роговое чудовище!
     Край неба на востоке медленно светлел. Горвель уже  различал  усталые
лица невольных  спутников,  звезды  постепенно  теряли  блеск.  Кое-где  в
рассветном полумраке выступали темные полуразрушенные скалы. Все трое,  не
сговариваясь, спешили уйти в нагромождение камней как можно  глубже.  Едва
взойдет солнце, хазэры кинутся в погоню на конях.
     В небе заполыхали красным облака, словно забрызганные кровью,  воздух
стал чистым, прозрачным, когда вдруг словно саму  землю  выдернули  из-под
ног. Горвель и мародеры были настолько уверены, что ушли от  хазэров,  что
даже не успели выхватить мечей. Полуголые тела возникли словно из воздуха.
Горвель успел увидеть, что огромный  камень,  взвившийся  вверх,  оказался
нарочито  залепленным  грязью  щитом,  под  ним  мелькнуло  свирепое  лицо
Карганлака. Горвель схватился за рукоять меча, огромная  туша  навалилась,
забивая дыхание, затрещали доспехи. Он застонал,  увидел,  как  заблестели
свирепой радостью маленькие злые глаза. Он сцепил зубы, пытался  бороться,
но Карганлак сдавил рыцаря сильнее, вместе с доспехами затрещали кости.  С
дыханием вырвался стон, во рту стало горячо, появился вкус соленого.
     -- Всех в долину! -- велел Карганлак  хазэрам.--  Эти  будут  умирать
очень долго. Наши боги возрадуются!
     Горвеля привязали к толстой жерди, четверо хазэров вскинули на  плечи
и быстро потащили вниз, в долину. Позади несли Роланда, а, судя по ругани,
третьего тоже взяли живым: он орал, матерился. Умолк на полуслове: Горвель
услышал глухой стук, словно толстой палкой ударили по камню.
     Солнце показало из-за края земли блистающий край,  пленников  наконец
принесли в стойбище. Сорвали одежду,  доспехи  Горвеля  сперва  бросили  в
кучу, потом напялили на деревянный чурбан. Роланд, вожак мародеров,  хмуро
терпел,  зубы  сцепил,  но  второй  мародер,  очнувшись,   снова   поносил
мучителей,   грозил   карами,   насмехался,   плевал   в    них.    Хазэры
неистовствовали,  но  никто  не  смел,  страшась  своего  грозного  вождя,
прикончить врага, чего явно добивался пленник. На всех троих тоже плевали,
швыряли комья грязи.
     Их растянули на земле вверх лицами, привязав за руки и ноги к  вбитым
в землю кольям. Горвель сцепил зубы, стараясь не стонать: суставы трещали,
сухожилия едва не рвались  от  натуги.  Перед  глазами  только  небо,  еще
появлялись смеющиеся рожи врагов:  разрисованные,  уродливые  --  прыгали,
корчились,   визжали.   Многие   пользовались   случаем   помочиться    на
распростертых врагов, и вскоре Горвель был залит вонючей мочой. Голову  не
закрепили, мог мотать из стороны в сторону. Хазэры хохотали и хлопали себя
по голым коленям, когда гордый рыцарь извивался, плотно зажмуривал  глаза.
Кто-то из находчивых бегом принес деревянную воронку, всадил  между  зубов
рыцаря, помочился и радостно визжал и прыгал под хохот толпы, пока Горвель
отчаянно кашлял, почти захлебнувшись.
     Внезапно появился рассвирепевший Карганлак, с ходу ударил Горвеля,  и
тот услышал как хрустнули сломанные ребра:
     -- Где Древний Волхв?.. Тот, который с зелеными глазами!
     Горвель морщился от боли в сломанных ребрах, но губы его  дрогнули  в
злой усмешке:
     -- Его не схватили?
     -- Я бы схватил, если бы встретился лицом к лицу!.. Но он убил девять
моих лучших воинов!.. Я буду мучить его очень долго!
     Горвель прохрипел, чувствуя, что злые силы еще не покинули тело:
     -- Сперва поймай... Девятерых  у  тебя  под  носом?  Этот  волк  всех
перережет, как овец. Только прикидывается святошей...  Черт  под  старость
всегда идет в монахи...
     Карганлак снова пнул, на этот  раз  с  наслаждением  разбив  в  кровь
скулу:
     -- Эй, у костра!.. Железо готово? Посмотрим, как он крепок.
     Хазэры  с  готовностью  заметались  у  костра.  Там  трещало,   пахло
раскаленным железом. Роланд, который был распят справа от Горвеля, крикнул
ободряюще:
     -- Держись, рыцарь!.. Покажем этим нелюдям, как умирают европейцы!
     А второй мародер, прокричал, перемежая с матом:
     -- Покажем нехристям, как умирают солдаты императорской гвардии!
     Горвель сказал зло:
     -- Я не нуждаюсь в поддержке всякой мрази. Заткнитесь! Каждый умирает
в одиночку.
     Карганлак вырвал из рук прибежавшего хазэра прут с  вишневым  концом,
от которого шел сухой жар, рявкнул осатанело:
     -- Попирая чужую веру -- утверждаешь свою! Так завещали предки.
     Глаза безумно блестели, в уголках рта желто пузырилась слюна. Глядя в
лицо Горвеля, он начал медленно приближать раскаленный конец прута  к  его
глазам. Горвель старался не мигать, смотрел прямо, хотя жар палил лицо,  а
брови  затрещали.  Запахло  горелым  волосом.  Карганлак   чуть   коснулся
раскаленным  концом  ноздрей  Горвеля,  отвел,  наблюдая  за   бессильными
гримасами и  тем,  как  рыцарь  удерживает  крик,  снова  начал  опускать,
приговаривая:
     -- Будешь кричать очень долго...
     Внезапно он содрогнулся  всем  телом.  Судорожно  выпрямился,  выгнув
спину, словно в поясницу  ударили  бревном.  Рот  раскрылся  в  беззвучном
крике: в левой глазнице торчал деревянный прут с белым пером на  конце,  а
наконечник, проломив кости, на половину стрелы  высунулся  из  затылка.  С
него капала кровь, но Горвель несмотря на ужас и отвращение, заметил,  что
наконечник стрелы выглядел не железным  --  блестел  странным  серебристым
металлом, словно лунный свет!
     Карганлак странно всхлипнул, вскинул руки, будто хотел ухватиться  за
пораженное место. Пальцы расжались, раскаленный прут выпал прямо на  голую
грудь Горвеля. Карганлак качался взад-вперед,  нависая  над  распростертым
Горвелем,  затем  медленно  повалился  навзничь.  Тяжелое   твердое   тело
ударилось с такой мощью, что земля дрогнула и качнулась.
     Хазэры неверяще смотрели на несокрушимого вождя, лицо  которого  было
теперь залито темной кровью, а из булькающей  массы,  где  была  глазница,
поднимались  кровавые  пузыри.  Бессмертный  Карганлак,  ужас  и   полубог
племени, надежда на воскрешение былой славы... лежит в пыли,  мертвый  как
придорожный камень!
     Вдруг кто-то завизжал в диком страхе, повернулся и  бросился  бежать.
Другие пятились, не отрывая расширенных глаз от поверженного вождя, у  них
вырывался страшный вопль. Лишь потом разворачивались, бежали, не  разбирая
дороги. Всюду шлепали босые  ноги,  поднялась  удушливая  пыль,  загремели
камни. Обезумевшие хазэры карабкались в гору, позабыв про коней, брошенные
вещи, стойбища, пленников.
     Роланд и его мародер перестали сыпать  проклятия,  вертели  головами,
смотрели вслед бегущим. Горвель стонал сквозь стиснутые зубы --  проклятый
хазэр уронил раскаленный прут на голое тело, и прежде чем  остыло,  выжгло
бороздку. Он дышал запахом собственной горелой плоти!
     Когда стих топот ног, появился друг сэра Томаса,  странный  паломник.
Шел неторопливо,  по  сторонам  не  смотрел,  лук  и  колчан  со  стрелами
высовывались из-за плеча. На ходу вытащил нож,  двумя  легкими  движениями
перехватил веревку на руках Роланда. Вожак мародеров вытаращил глаза:
     -- С чего так драпанули? Их же три десятка!
     -- Карганлак для них живой бог, -- объяснил Олег.-- Они без  него  --
прах.
     Второй мародер, растянутый на кольях,  выматерился,  сказал  со  злой
усмешкой:
     -- Святой отец,  а  ты  знаешь,  как  с  ними  обращаться!  Знаешь...
Наконечник на стреле не железный, а серебряный! Я такие штуки примечаю.
     Роланд,  морщась,  массировал  вспухшие  запястья,  с  трудом  согнул
затекшую спину, принялся освобождать ноги:
     -- Дикари!.. Мы,  солдаты  императорской  гвардии,  сражались  бы  до
последнего человека. Жив император или пал, но мы --  личности!  Не  дикая
толпа.
     Олег кивнул:
     -- Вот что, личность... Вон там около сотни коней хазэр.  Нет,  вдвое
больше. Без седел, но так принято. Для вас и такие кони -- удача, верно?
     Роланд оскалил крупные зубы:
     -- Святой отец! Пусть тебе воздадут твои языческие боги  за  доброту.
Твоими  устами  говорит  и  наш  бог,  христианский,  и   все   святые   и
великомученики. Двум бедным бывшим солдатам императорской гвардии  позарез
нужны два хазэрских коня. Четыре, если считать и запасных!
     Он содрал веревку с ног,  поднялся.  В  сторонке  блестела  брошенная
хазэром сабля, он подобрал и перерубил веревки на руках и ногах  товарища.
Поддерживая друг друга, побрели  к  пасущимся  в  зарослях  зеленой  травы
коням,  на  ходу  подбирая  брошенное  хазэрами  оружие,  одежду,   обувь.
Сотоварищ Роланда ухватил, воровато оглянувшись на Олега, тонкую  кольчугу
Горвеля и длинный рыцарский меч из дорогого булата. Олег кивнул,  дескать,
Горвелю уже не понадобится  --  мародеры,  откровенно  ухмыляясь,  поймали
коней и уехали, захватив в запасные по две лошади.
     За спиной Олега прохрипел пересохшим горлом Горвель:
     -- Пора бы развязать веревку и на моих руках!
     Олег повернулся, лицо его было неподвижно:
     -- Правоверных христиан спасают ангелы, судя по вашим  легендам.  Или
ты не христианин?.. Нет, судя по тому, что служишь Семерым Тайным.
     -- Дьявол побери, что ты хочешь?
     -- Ничего, -- ответил Олег мертвым голосом.-- Прежде чем прийти сюда,
я побывал в нашей расщелине. Да-да, я нашел сэра Томаса.
     Он повернулся, отошел на  пару  шагов,  носком  сапога  переворачивая
разбросанные  хазэрами  вещи.  Горвель  бессильно  подергался,  растянутый
страшными путами, закричал вдогонку сорванным голосом:
     -- Ты хуже хазэров!.. Это война! Один из нас обязан был погибнуть.  Я
должен был убить, и я убил...
     Олег поднял мешок, запустил руку по  локоть,  пошарил.  Внезапно  его
застывшее лицо озарилось снисходительной  усмешкой,  он  вытащил  знакомую
чашу с позеленевшими краями, оглядел, бросил обратно в мешок и лишь  тогда
спросил с некоторым удивлением:
     -- Откуда ты взял, что убил?.. Томас -- не  мыслитель,  а  рыцарь.  У
него слабое место -- сердце, а вовсе не голова.
     Он перекинул мешок через плечо, направился к подножью  горы.  Горвель
застонал, уже не скрывая отчаяния, в бессилии смотрел в синее  безоблачное
небо. Там появились и медленно вырастали в размерах темные точки, двигаясь
по небу неровными кругами.  Залитый  потом  и  чужой  мочой,  Горвель  под
палящими лучами южного солнца вдруг ощутил озноб. Не знал, кто  появляется
в этих краях первым на поле брани:  вороны,  грифы,  орлы-стервятники  или
шакалы, но не сомневался, что очень скоро узнает.
     Он судорожно зажмурился,  почти  чувствуя  удары  крепкого  клюва  по
глазным яблокам.
     На развилке дороги Олег в  нерешительности  остановил  коня.  Гора  и
долина, где  закончили  свое  существование  последние  хазэры,  одичавшие
потомки гордых основателей Хазарского каганата, остались позади.  Чачар  и
все еще бледный пошатывающийся Томас сидели на могучих франкских конях, по
две лошади шли за каждым под вьюками. Томас мучался от грохота в ушах, ему
было почти все равно, куда ехать, только бы поскорее добраться  до  родной
Британии, где прекрасная леди Крижинка в страхе считает оставшиеся дни  до
праздника Святого Боромира.  Братья,  ненавидящие  его,  Томаса,  принудят
встать под венец на следующее утро  с  гнусным  Тапирием,  у  которого  из
достоинств лишь длинная родословная и короткие ноги!
     Олег колебался. Прямо перед ними  простиралась  широкая  дорога,  что
всего через несколько сот миль прервется нешироким  морским  проливом,  на
ночь запираемым огромной железной цепью,  что  перекидывают  с  берега  на
берег, -- пролив разделяет два мира: Азию и Европу. На  том  берегу  стоит
город городов -- Константинополь, второй Рим. А если  не  сворачивать  еще
несколько сот или тысяч миль, дорога приведет ко второму морскому проливу,
на том берегу поднимутся мрачные холодные скалистые берега Британии.
     -- Заночуем здесь, -- решил он вдруг.-- Что-то нехорошее нас  ждет  в
городе, что впереди.
     -- Сэр калика, -- напомнил Томас слабым голосом, --  похоже  зазимуем
среди сарацинов!
     -- Сэр Томас, тебе не страшно потерять жизнь, но как насчет чаши?
     Томас непроизвольно пощупал мешок. Теперь он не расставался  с  чашей
даже на миг, постоянно держал ее на том  же  коне,  на  котором  ехал,  не
доверяя запасным. Чачар сказала торопливо:
     -- Сэр Томас, тебе надо прилечь. У тебя все еще нездоровый вид.
     Они спешились в сторонке  от  дороги,  выбрав  кучку  деревьев.  Олег
расседлал коней, а Томас и Чачар ушли за сучьями. Чачар хвастливо  обещала
собрать лечебных трав, она знала их от бабушки,  известной  ведьмы.  Томас
посмотрел на калику с неловкостью во взгляде: мол, хворосту теперь не жди.
Олег из подручных сучьев сам развел костер и неотрывно смотрел в  пляшущие
огоньки. Он отчетливо  видел  скачущих  всадников,  летящих  птиц,  крылья
драконов и разъяренные лица  воинов,  вздымались  молящие  руки,  блистали
сабли... В огне все  стремительно  меняется,  исчезает,  возникает  уже  в
другом облике, пребывает лишь  краешком  натуры,  намеком,  однако  волхвы
обучены узнавать беду по мелькнувшей искре, как охотник  узнает  птицу  по
перу, а зверя по оброненной шерстинке!
     Томас и Чачар давно ушли, а он все смотрел  в  огонь,  чувствуя,  как
страх поднимает волосы на затылке. Прямо перед городскими воротами их ждет
смертельная опасность. Что-то неясное, но связанное  с  кровью,  топорами,
конскими копытами. Если пойти влево, то за рекой, по ту сторону переправы,
засел в кустах отряд сарацинских ассасинов, которые должны поразить  их  в
упор стрелами из мощных франкских  арбалетов  --  кто  дал  им  британские
арбалеты? -- добить кривыми дамасскими саблями. По правую руку  на  дорогу
выдвигается что-то неопознанное, но отвратительно опасное  --  обязательно
перехватит страшными паучьими лапами, если поехать той дорогой...
     Волосы зашевелились от ужаса и отвращения, он с усилием поднял  руки,
как утопающий, что хватается за свисающие  корни  деревьев,  ухватился  за
обереги.  Кончики  пальцев  торопливо  забегали  по  крошечным  деревянным
фигуркам, отыскивая  успокоение,  спасение,  лазейку  между  расставленных
ловчих ям, ловушек и западней.
     Томас против ожидания вернулся с  огромной  охапкой  крупных  толстых
жердей. На вопрос о Чачар пожал плечами, указал  неопределенно  на  север.
Олег вскипятил настой из трав, он  их  собирал  постоянно,  даже  на  ходу
свешивался  с  коня,  срывал  верхушки  цветов,  а  при  необходимости  --
останавливал  коня,  слезал,  выкапывал  целиком,  стараясь  не  повредить
корешки. Процедил, убирая накипь, дал  отстояться.  Томас  лег  у  костра,
слабо улыбаясь: даже от запаха отвара переставала болеть голова, прибывали
силы.
     От ближайших деревьев тени  удлинились,  слились  в  сплошное  черное
покрывало. Багровый свет солнца поднимался все выше по  стволам  деревьев,
угрожая  вскоре  соскользнуть  с   вершинок,   исчезнуть.   Голубое   небо
становилось  темно-синим,  в  правой  половине  начал  проступать  бледный
полумесяц, заблистали первые звезды.
     -- Где ее упыри носят? -- спросил Олег в сердцах.
     -- Ищет целебные травы, -- ответил Томас с неловкостью.--  Старается,
сэр калика. Я сам не рад, что взвалил на наши головы эту обузу, но так  уж
получилось!
     Постанывая, он вылез из железного панциря,  разложил  железные  части
поближе к огню, прожаривая от личинок зловредных мух.
     -- Где она видела здесь целебные травы? -- пробурчал Олег с невольным
презрением.
     -- За рощей. К тебе подлащивается. Ты больно грозен, суров. Она  тебя
боится.
     -- За рощей? -- повторил Олег встревоженно.-- Далековато.  Не  успеет
обернуться до ночи.
     -- Взяла коня, -- ответил Томас виноватым голосом.-- Старается!  Грех
такую овцу винить. Господь таких прощает.
     -- Сэр Томас, у нее же ветер в голове!.. Как можно было отпустить?
     Томас с неловкостью отвел взор, щеки его окрасились румянцем:
     -- Сэр калика, я был в сложном положении. Я говорил о своей  верности
прекрасной Крижине, а она --  что  нас  никто  не  видит!  Я  о  том,  что
Пречистая Дева осуждает даже помыслы, а она -- что ты уже спишь, а если не
спишь, то варишь зайца с такими специями,  от  которых  полыхает  пожар  в
крови...
     Олег  хмуро  молчал,  слова  Томаса  доходили  как  сквозь  вату.   В
разгоревшемся    костре    пламя    стремительно    менялось,    сгущалось
кроваво-темными тенями, высвечивалось  оранжевым,  почти  белым,  и  также
стремительно метались призрачные всадники, летели стрелы, рушились  башни,
горели города.
     -- Не поискать ли? -- слабо предложил Томас, но не шевельнулся.
     Олег покосился на темное небо, где звезды  проступали  целыми  роями,
покачал головой:
     -- Не успеваем. Уже темно, следы не различишь. Если не вернется сама,
на зорьке поедем искать. Ночи здесь летом короткие,  не  успеешь  соснуть,
как рассветет.
     Томас продрог, проснулся от холода. Костер  прогорел,  на  светлеющем
небе вырисовывалась гигантская  фигура,  что  уносила  седла,  перевязи  с
мечами, копье Томаса. В сторонке  фыркали  кони,  звучно  хрустели  сочной
травой. Темная фигура приблизилась к коням,  начала  седлать,  лишь  тогда
Томас стряхнул сонное  оцепенение,  вскочил,  ежась,  передергиваясь  всем
телом.
     -- Не явилась?
     -- Упустил, -- ответил Олег мрачно, -- поедем искать.
     -- Прости, сэр калика. Моя вина... Вдвойне. Лучше бы  оставить  ее  в
том домике.
     Они взобрались на коней, Томас  спохватился,  поблагодарил  небрежным
кивком -- все-таки сэр калика не обязан седлать  коня  для  него.  Хоть  и
простолюдин, но из свободных, не зависимый виллан, не посаженный на  землю
иомен. Если выказывает уважение, то  и  ему  надо  отвечать  тем  же,  так
завещала Пречистая Дева Мария.
     -- К роще? -- спросил Томас.
     -- Езжай. А я проеду левее. Там спуск,  ручей,  а  возле  него  много
травы, разных корешков. Целебных и... ядовитых.
     Томас унесся в  сторону  рощи,  а  Олег  пустил  коня  легкой  рысью,
всматриваясь в траву, где часто встречались следы копыт оленей и  кабанов,
а зеленые стебли были примяты лежками мелкого зверья.
     Когда он ехал через распадок, заросший редким  кустарником,  услышал,
как за дальними ветвями что-то  шелохнулось.  Олег  мгновенно  скатился  с
седла, перекатился по земле, избегая стрелы или летящего ножа,  застыл  за
пышным кустом, держа ушки на макушке.
     Стояла  тишина,  разве  что  кузнечики  трещали  беззаботно,  бабочки
порхали непотревоженно -- даже над тем подозрительным кустом.  Конь  Олега
остался на месте, с хрустом хватал  свежие  зеленые  листики,  раздраженно
подергивал ушами, отгоняя огромную стрекозу, что упорно пыталась сесть  на
торчащие мохнатые кончики. Олег тихонько шепнул коню, чтобы  не  дергался:
хозяин знает, что кобыле делать,  а  коню  и  подавно,  тихонько  двинулся
короткими перебежками, пригибаясь за  кустами  --  швыряльный  нож  держал
наготове.
     По ту сторону кустов  на  зеленой  лужайке  оседланная  лошадь  мирно
щипала траву. Олег неслышно вернулся, вскочил на  своего  коня,  поехал  в
обход кустов, выискивая всадника -- живого ли, мертвого.
     Лошадь, завидев Олега, тревожно фыркнула, насторожилась,  но  убегать
не стала, напротив -- осторожным шагом  пошла  навстречу,  поприветствовав
коня Олега тихим ржанием. Лошадь, на  которой  ехала  Чачар!  Олег  провел
ладонью по кожаной поверхности седла, на пальцах осталась липкая кровь.
     Чувствуя мороз по телу, Олег поспешно ухватил за повод, ударил своего
жеребца шпорами. Понеслись во весь опор: Олег не спускал глаз с отпечатков
копыт, что на твердой земле почти исчезали.
     Судя по  следу,  лошадь,  оставшись  без  Чачар,  брела  неторопливо,
останавливалась пощипать траву, свернула к ручью напиться, в  двух  местах
объела верхушки кустарников. В  густой  траве  остались  примятые  стебли:
повалялась, взбрыкивая игриво и лягая землю.
     Небо  темнело  чересчур  быстро.  Олег  поднял  голову,  застонал  от
бессилия. Догоняла широкая  темная  туча,  в  черных  недрах  поблескивали
короткие злые молнии.  В  спину  дохнуло  ветром.  Проклятый  дождь  смоет
полностью и без того слабый след!
     На скаку он приподнялся на стременах, оглядывал  окрестность.  Редкие
стебли травы наклонились под  ветром,  многоповерховые  тучи  громоздились
одна на другую. Недра одной внезапно озарились белым светом,  чуть  погодя
докатился грозный рокот. Пока что нигде в степи,  куда  досягал  взор,  не
было видно лежащего, никто не сидел, тем более -- не махал ему.
     Он вынужденно наклонялся все ниже, всматриваясь в нечеткие  следы  до
рези в глазах. Стемнело, в это время его можно достать стрелой,  набросить
аркан, даже прыгнуть к нему на коня. Олег все чаще  терял  следы...  вдруг
кровь застыла в жилах  --  слева  виднелись  следы  двух  коней.  Судя  по
отпечаткам -- кони легкие, неподкованные,  тонконогие  как  большинство  в
этих краях, а всадники явно без тяжелых  доспехов,  разве  что  в  кожаных
панцирях, способных выдержать удар легкой сабли и не пропустить  к  сердцу
стрелу из самодельного лука...
     Всадники,  как  показал  след,  недолго  совещались,  разъехались   в
стороны, отыскивая другие  следы,  убедились,  что  повстречали  одиночку,
пустили коней сперва по следу, уже через сотню шагов убедились,  что  конь
идет без всадника -- это могли бы заметить  и  раньше,  тут  же  повернули
коней  и  уже  вынужденным  шагом   поехали   по   пешему   следу,   часто
останавливаясь, всматриваясь в примятую траву, неясные отпечатки подошв.
     Олег нахлестывал коня, ему было легче следовать по  отпечаткам  копыт
трех коней, он несся галопом, перепрыгивал  кусты,  отмечая,  что  оттиски
совсем свежие, кое-где трава лишь распрямляется на его  глазах,  в  других
местах из срубленных острыми копытами стеблей сочился молочно-белый сок.
     В  быстро  наступающей  темноте   ослепительно   сверкнула   страшная
ветвистая молния. Она осветила сгущающиеся сумерки, и,  если  бы  не  этот
нестерпимый блеск, Олег на  полном  скаку  врезался  бы  в  двух  арабских
аргамаков, что стояли в зеленом  распадке,  а  еще  дальше  двое  лохматых
оборванцев с ножами на поясах с громким  смехом  подходили  к  Чачар.  Она
попятилась, один обогнул ее по широкой дуге, и Чачар  остановилась,  гордо
вскинула голову -- бледная, с растрепанными волосами. В глазах ее блистали
такие же молнии, что и в небе.
     Олег  остановил  коня,  быстро  ухватил  лук.   Разбойники   заметили
незнакомца, повернулись: крепкие, битые  жизнью,  отчаянные.  Оба  были  в
кожаных доспехах из буйволиной кожи, а  ножи  на  поясах  висели  простые,
охотничьи. Олег тронул коня, подъехал на расстояние  десяти  шагов.  Из-за
плеча высовывалась огромная рукоять двуручного  меча,  а  на  тетиве  лука
лежала нацеленная в них стрела. Железный наконечник нехорошо  поблескивал.
Оба разбойника видели, что в руках незнакомца не легкий сарацинский лук, а
страшный пластинчатый лук, стрела из которого  пронизывает  даже  булатные
доспехи.
     -- Чачар, -- крикнул Олег громко, -- с тобой все в порядке?
     -- Да, -- ответила она тонким голосом  и  добавила  торопливо,  --  я
набрала много целебных трав! Но вернуться мне помешали эти два дурака...
     Олег перевел взгляд на разбойников, хотя на самом деле ни на  миг  не
выпускал их из поля зрения:
     -- Что вам надо?
     Один   бросил   быстрый   взгляд   на   застывшего   товарища,    тот
остановившимися глазами смотрел на стрелу, оценил расстояние до Олега,  до
своих коней, что остались за спиной вооруженного  незнакомца  с  холодными
зелеными глазами, внезапно широко раскинул руки и улыбнулся:
     -- Только хотели посмотреть! Помочь. Люди должны помогать друг другу.
Так велел Христос, верно?
     -- Так велят все  боги,  --  бросил  Олег  холодно.--  Они  же  велят
помогать бескорыстно.
     Разбойник чувствуя, что опасность уходит, улыбнулся еще  шире,  начал
пятиться от Чачар, пытаясь по новой дуге приблизиться к своим коням:
     -- Только бескорыстно! Иначе это уже не помощь.
     -- И вознаграждается иначе, -- согласился Олег.
     Он повернулся в седле,  не  двигаясь  с  места,  проследил,  как  оба
осторожно, не делая лишних движений, обошли его, тихонько сели  на  коней,
отъехали на сотню шагов, лишь тогда гикнули и пустились вскачь.
     Олег повернулся к Чачар, кивнул на ее коня, что смирно стоял сзади:
     -- Марш в седло!
     Она метнулась к лошади преувеличенно послушно, вскарабкалась в седло.
Ее крупные глаза ни на миг не оставляли его сердитого лица.  За  спиной  у
нее была туго набитая сумка, из щели  торчали  нежные  стебли  с  круглыми
синими  листьями.  Олег  смолчал,  не  желал  хвалить,  женщина   тут   же
постарается упрочить свое положение, но траву в самом деле собрала  редкую
по целебной мощи, к тому же в нужное время суток, что особенно важно.
     Они сидели вдвоем у костра, Чачар  вежливо  грызла  жареное  крылышко
перепелки, Олег разбирал травы, стараясь выражать на  лице  лишь  вежливый
интерес, когда застучали копыта, вдали показалась блестящая фигура рыцаря.
     Томас спрыгнул с коня  легко,  что  всегда  поражало  Олега.  Он  был
бледнее обычного, прихрамывал, а доспехи в двух местах прогнулись. Шлем  с
правой стороны стал матовым, брови слиплись от  пота,  а  синие  как  небо
глаза потемнели от боли.
     --  По  дороге  столкнулся,  --  ответил  он  досадливо,   перехватив
озабоченные  взгляды  Олега  и  Чачар.--  Не  могу  же   уступать   дорогу
незнакомцам?.. А вдруг они по происхождению ниже?..  Дурачье,  поперли  на
пролом. Когда их осталось двое, догадались свернуть, но запоздали...
     Чачар встревоженно бросилась к рыцарю,  помогла  расстегнуть  тяжелые
доспехи, часто роняя их себе на ноги, а Олег сказал саркастически:
     -- Проклятая степь!.. Такие узкие дороги, развернуться негде.
     -- Сэр калика! Это вопросы чести!
     -- Есть будешь?
     -- Я насытился схваткой, -- ответил Томас гордо, в  лучших  рыцарских
традициях.
     Олег не стал уговаривать, спорить, даже обрадовался:
     -- Вот и хорошо! Тогда будешь пить зелье, что мы приготовили с Чачар.
     Томас шарахнулся от  котла,  откуда  несло  жуткой  вонью.  В  черной
жидкости плавали стебли желтой травы, какую он  не  бросил  бы  даже  коню
своего слуги, пузырилась гадкая пена, время от времени высовывались острые
коготки, словно калика сварил заодно летучих мышей или жаб.
     -- Сэр калика!..
     -- Надо, сэр рыцарь. Пречистая Дева сама бы поднесла кубок  целебного
зелья своему рыцарю, если бы не была так занята.
     Чачар поспешно зачерпнула ковшик пополнее, поднесла Томасу,  стараясь
не  пролить  ни  капли  драгоценного  лекарства,  --  столько  из-за  него
выстрадано, натряслась до поросячьего писка.
     Олег насмешливо улыбнулся, словно мало верил в рыцарскую доблесть.
     Томас  задержал  дыхание,  недрогнувшей   рукой   принял   ковшик   с
тошнотворным зельем.
     Олег неторопливо обрызгал мясо на кости, его странные  зеленые  глаза
неспешно  осматривали  лужайку,  нависающие  ветви  деревьев,  истоптанную
копытами и сапогами землю. Чачар сидела по ту сторону костра, ела быстро и
аккуратно, косточки держала двумя пальчиками, оттопыривая мизинец, костями
не плевалась, даже не сморкалась за едой, по-сарацински поочередно зажимая
ноздри. Олег выбросил кость, вытер жирные пальцы:
     -- Томас, нам повезло, что Чачар заблудилась.
     Рыцарь встрепенулся:
     -- Что случилось?
     -- Здесь побывали гости. Пока мы носились по рощам и оврагам,  искали
пропавшую деву, они подъехали к нашему костру с трех сторон, чтобы взять в
кольцо. Вон за тем деревом  я  нашел  вмятину  от  дуги  арбалета:  кто-то
натягивал тетиву, уперев станину в землю. Думаю, он  был  не  единственный
арбалетчик.
     Томас поспешно вскочил, его глаза тревожно осматривали окрестности:
     -- Где они сейчас?
     -- Решили, что мы  оставили  костер  для  приманки,  а  сами  уехали.
Конечно, по дороге на север!  По  крайней  мере  их  следы  тянутся  в  ту
сторону.
     -- Пустились в погоню? Тогда поймут, что ошиблись...
     -- Успеешь выпить зелье, -- заверил Олег.--  Хочешь,  налью  еще?  Ты
слаб, а при такой жизни силы понадобятся раньше, чем ожидаешь.
     Томас перевел взгляд на бледную  Чачар,  приложил  руку  к  сердцу  и
поклонился.
     Олег встал, снял с седла тяжелую сумку:
     -- Здесь побывало три десятка хорошо вооруженных всадников. Чачар нам
оказала великую услугу, избавив от драки. Мы ей должны ответить тем же.
     Он бросил сумку на землю, в ней звонко звякнуло. Томас вскинул брови,
но лицо посветлело -- догадался. Олег развязал веревку,  запустил  руку  в
сумку по локоть:
     -- Сэр Томас, нас двое или трое?
     Рыцарь произнес с великим чувством достоинства:
     -- Сэр калика, женщина доверилась нашему покровительству!
     -- Здесь пять тысяч золотых... Делю на троих?
     -- Женщинам всегда нужно больше, сэр калика.
     -- Кто не знает!
     Чачар переводила непонимающий взгляд с  одного  мужчины  на  другого.
Олег высыпал монеты на землю, разгреб на три кучки --  одну  чуть  крупнее
других. Томас с широчайшей улыбкой собрал ее на  широкий  платок,  завязал
узлы. Чачар все еще смотрела непонимающе, а Томас, потряхивая, поднялся  и
сунул платок с золотом в седельную сумку на коне Чачар.
     Олег тем временем ссыпал остатки в прежнюю суму, завязал, неторопливо
начал собирать котел, одеяла. Чачар спросила:
     -- Что все это значит?
     --  Во-о-он  виднеются  стены  города,  --  ответил   Олег   ласковым
голосом.-- Того самого, до которого мы взялись тебя доставить. Сэр Томас и
я охотно бы проводили и дальше, но  ты  же  видишь  какая  собачья  у  нас
жизнь?.. Спим на голой земле, на нас бросается весь  сброд,  какой  только
водится в этих краях, будто у нас  медом  намазано...  А  впереди  ночевки
вообще, быть может, в болотах или на осиных гнездах.
     Чачар перевела негодующий взгляд на Томаса. Рыцарь кивнул и, чтобы не
видеть ее обвиняющих  глаз,  поспешно  отвернулся  к  своему  коню.  Чачар
вспыхнула:
     -- Тогда заберите свои деньги! Святоши проклятые!.. Ради  денег  я  с
вами, что ли?..
     Олег ласково погладил ее по голове, голос его был отеческий:
     -- Надо уходить. Убийцы могут вернуться.
     На развилке Чачар  хлестнула  коня,  резко  вырвалась  вперед.  Олегу
показалось, что она гордо вскидывала носик лишь затем, чтобы  не  выронить
слезы. Ее спина была выпрямлена, а  волосы  гордо  развевались.  Конь  шел
бодро, чуял в близком городе конюшню  с  другими  конями,  свежий  овес  и
долгий отдых.
     Когда Чачар скрылась  из  виду,  Томас  вздохнул  так  мощно,  словно
сбросил тяжелую глыбу, которую нес настолько долго, что перестал замечать:
     -- Как хорошо... Сэр калика, не жалко золотых монет?
     -- Я паломник, -- напомнил Олег.-- Калика. А тебе?
     -- Я -- странствующий рыцарь!  --  ответил  Томас  гордо.  Его  спина
выпрямилась как у Чачар.-- Сэр калика, дальше только вдвоем?
     -- Если ты сам...
     -- Клянусь! -- сказал Томас горячо.--  Чашей  клянусь,  мечом  своим,
копытами своего коня!
     -- Даже по твоей христианской мифологии, --  заметил  Олег,  --  грех
вышел из левого уха Сатаны, женщину сотворили из левого ребра, она обязана
идти от мужчины слева, именно на  левом  плече  у  человека  сидит  всякая
пакость...
     -- Бес сидит, -- поправил Томас, он  смотрел  на  калику  с  огромным
уважением, -- потому надо плевать через левое плечо... Вы, язычники,  тоже
плюете?
     -- Сэр Томас, я должен огорчить тебя. Мы разворачиваем коней на юг.
     Томас откинулся в седле, словно его  шарахнули  бревном  между  глаз.
Ладонь привычно хлопнула по рукояти меча, лицо полыхнуло гневом. С  трудом
совладев с собой он проговорил сдавленным голосом:
     -- Сэр калика... Меня Крижинка ждет!
     Олег сказал настойчиво:
     -- Сэр Томас, я пообещал ехать  с  тобой  до  Царьграда...  То  бишь,
Константинополя. Лишь потому я готов сделать крюк с гаком, делить с  тобой
опасность. Ведь за мной не охотятся, Святой Грааль не у меня!
     Томас вскрикнул трубным голосом, в нем звучала смертная мука:
     -- Почему на юг, если моя дорога лежит на север?
     Олег вытянул руку, указывая на дорогу:
     --  Прямо  по  дороге  на  север  уже  идет  большой  отряд   наемных
рыцарей-разбойников  и  десяток  арбалетчиков.  По  дороге  на  запад   --
подстерегают ассасины. На северо-западном пути  устроили  засаду  какие-то
странные люди, мои обереги лишь предостерегли, но картинки не  дали...  Мы
вернемся на север! Я сам живу на севере. Но сделаем крюк, обойдем город  и
всю область по большой дуге.
     Томас, ругаясь, как Чернобог, пустил коня вслед  за  резвым  жеребцом
калики.

     Глава 15

     Они скакали  без  отдыха,  часто  пересаживаясь  на  запасных  коней,
сбивали след, ехали ночами, избегали сел и деревень,  прятались  при  виде
людей на дороге. Даже у самых мирных  путников  бывали  длинные  языки,  а
сейчас это худшее оружие: многие  запомнят  грозного  рыцаря,  блистающего
доспехами, у которого в правой  руке  длинное  копье,  а  на  левом  локте
треугольный рыцарский щит со странным гербом: меч и лира на звездном поле.
Да и Олег в его куртке из волчьей шкуры  и  деревянными  бусами  на  голой
груди запомнится. Обратят внимание  и  на  ярко-зеленые  глаза  паломника,
такие непривычные в краю темноглазых.
     Однажды Томас не выдержал, сказал просительно:
     -- Сэр калика, ты почаще щупай свои языческие  деревяшки...  Что  нас
ждет?
     Олег покосился удивленным зеленым глазом, усмехнулся:
     -- Они же языческие! Твоя вера вроде бы против?
     Томас поерзал в седле, ответил с неудовольствием, но с достоинством:
     -- Когда я вел через пустыню рыцарский отряд, у меня был разведчик из
сарацин. Сведения доставлял точные. Дурак бы я был, если бы  отказался  от
его помощи! Вера есть вера, а жизнь -- жизнь, сэр калика.
     Долго скакали молча, слишком усталые, чтобы разговаривать. Вечером  у
костра, когда коней расседлали и стреножили, а сами легли, поужинав, Томас
спросил:
     -- А эти... Семеро Тайных, не могут так  же  щупать  обереги?  Видеть
нас, угадывать куда едем, что делаем?
     Олег помолчал, произнес без уверенности:
     -- У нас все разное. У  них  больше  на  точных  расчетах.  Прогресс,
цивилизация! Но мир таков, что голых расчетов недостаточно. Как мало одной
голой цивилизации без культуры.
     -- А что дает видеть грядущее тебе?
     -- Интуиция,  --  ответил  Олег  неохотно.--  Иногда  подводит,  зато
позволяет заглядывать дальше. Картинки дает  ярче,  четче.  Интуиция,  сэр
Томас, держится не на знании, а на понимании. Понимание  же  --  важнейший
элемент культуры.
     Томас молчал -- тихо сопел, провалившись в  глубокий  сон  смертельно
усталого здорового человека с чистой совестью. Последнее осталось в памяти
Олега, и утром, когда они лежали кутаясь от утренней сырости в одеяла,  он
спросил:
     -- Сэр Томас, не  спишь?..  Разреши  мое  недоумение.  Почему  Святой
Грааль не вспыхивает в твоих руках? Я слыхивал в  своих  дремучих  землях,
что этой чаши могут касаться лишь безгрешные руки. Но смотрю  я  на  тебя,
сэр Томас, неужто ты без греха вовсе?.. В  вашем  суеверии...  то  бишь  в
заповедях сказано, что человек уже рождается в грехе!
     Томас, постепенно просыпаясь, поерзал под одеялом, пытаясь согреться,
наконец вылез, передернул нежно-белыми, как у женщины, плечами:
     -- Бр-р-р... У нас ночи теплее, а еще  жаркая  пустыня  называется!..
Думаю, что под безгрешным понимается наименее грешный. Искать  безгрешного
полностью, это же перевешать... или хотя бы перепороть все человечество!
     -- Гм... Полагаешь, Святой Грааль так часто лапали грешные руки,  что
он потерял чувствительность?
     -- Боюсь, что так, сэр калика. Ему бы снизить требования, верно?
     Олег вытащил из мешка  холодные  ломти  мяса,  завернутые  в  широкие
листья целебных растений:
     -- Двигайся ближе.  Из  всех  франков,  среди  которых  даже  короли,
императоры и другие вожаки крестового похода, ты самый безгрешный?
     -- Безгрешен только сам сэр Бог!
     -- Но остальные грешнее?
     -- Так считает Святой Грааль, -- сказал  Томас  скромно,  --  кто  я,
чтобы спорить?
     Они ехали целый день, к вечеру кони едва волочили  ноги.  Нужно  было
заехать в селение, купить ячменя, а  у  Олега  кончилась  соль,  последний
ломоть хлеба съели два дня тому, жили мясом.
     Деревенский кузнец, он заодно  осмотрел  копыта,  перековал  запасную
лошадь, предупредил сурово:
     -- Лучше свернуть, пока не поздно. Направо дорога  идет  через  горы,
налево -- через пустыню. Коней придется бросить, с ними в горах не пройти,
как и через пески, но ежели попрете прямо --  верная  гибель!  Там  страна
воинов-невидимок. Они злы, беспощадны,  вторгаться  чужакам  не  позволяют
вовсе. Чужестранцев уничтожают, приносят в жертву.
     Рыцарь покосился на синеющие вершины гор далеко по правую руку, зябко
передернулся:
     -- Через горы однажды перебирался! До сих пор просыпаюсь с воплем.
     Олег добавил поникшим голосом:
     -- Через  пустыню  тоже  шли.  Забыл,  где  погибало  войско  Балдина
Третьего? Не от чужих сабель -- от зноя и жажды... А чем  так  страшны  те
воины?
     -- Они  непобедимы.  В  воинском  искусстве  упражняются  всю  жизнь.
Владеют многими секретными приемами. Когда такой воин выходит хоть  против
десятка врагов, то на поле остаются десять трупов, а он уходит без  единой
царапины!
     В синих глазах рыцаря Олег увидел откровенный страх.
     -- Такое не удавалось даже Ланселоту Озерному... Ни сэру Галахаду,  а
уж Говену и подавно... Господи, да зачем им такое воинское умение?  Они  с
кем-то воюют?
     Кузнец пожал плечами, глаза были сочувствующими:
     -- В крестовом походе не участвовали. Ни за тех, ни за этих.  Дерутся
друг с другом, выживают  сильнейшие.  Высоко  в  горах  есть  монастырь...
Монахи за тысячи лет придумали особые боевые приемы.
     Томас сказал с негодованием:
     -- Монахи? Разве соревнуются не в святости?
     Кузнец бросил на рыцаря острый взгляд, в котором  были  сочувствие  и
насмешка:
     -- Наша вера молодая, а ихняя --  старая.  У  них  свои  ритуалы.  Не
пашут, не жнут, не сеют -- только упражняются с оружием. С утра до поздней
ночи.
     Томас поежился:
     -- Так и зайца научишь, чтобы волка одолел.-- Ежели с утра до вечера,
каждый день, из года в год... Бр-р-р!.. А велика ли пустыня?
     Всего неделю пути, если верблюды быстрые.
     Томас покосился на изнуренных коней, спросил с надеждой:
     -- Какой путь изберем, сэр калика?.. Что тебе подсказывают твои боги?
     -- А твои?
     -- Мои... высокие, одухотворенные! Они миром двигают, а твои попроще,
они земную жизнь знают лучше.
     -- Наши боги учат ходить прямыми дорогами. Думаю, что и Христос бы не
спорил. Укрепимся духом, пойдем прямо!
     Томас потемнел лицом, молчал долго, наконец опустил ладонь на  мешок,
где выступал бок чаши, сказал с тяжелым вздохом:
     -- Ты прав, сэр калика. Надо выбирать прямые дороги, тогда  Пречистая
Дева не оставит нас до самого смертного часа!
     Они заночевали у гостеприимного кузнеца, а  утром  снова  выехали  на
дорогу. Томас хмурился, чаще обычного проверял, легко ли вытаскивается меч
из ножен, вздрагивал при каждом шорохе. Олег колчан со стрелами  перевесил
за спину, хотя в горячем воздухе сразу начинало  тереть  спину,  противные
струйки пота бежали к пояснице. Тетиву почти не снимал,  и  Томас  понимал
без слов, что калика встревожен и держится настороже.
     -- Одолеем и эту  дорогу,  --  сказал  Томас  громко,  но  голос  был
нетвердый.-- Пресвятая Дева не оставит своих рыцарей!
     Калика хмыкнул, сказал громко:
     -- Давно собирался  спросить...  Почему  клянешься  именно  Пречистой
Девой? Разве главные боги христиан не сам Христос его батя --  запамятовал
его имя, потом некий святой  дух,  только  имя  подзабыл,  потом  Николай,
Михаил, Гавриил, Георгий... А Пречистая Дева -- какая из  нее  заступница?
Молодая баба, да еще с ребенком на руках?
     Томас метнул в него огненный взгляд, засопел:
     -- Мужчины могут сами постоять за себя,  а  Дева  Мария  нуждается  в
защитниках. Потому мы, рыцари, ее воины!
     -- Так кто же кого защищает?
     Томас морщился, разговоров с язычником на божественные темы  старался
избегать, но сейчас, припертый к стене, решил перейти в контратаку:
     -- А почему  славяне,  принявшие  учение  Христа,  клянутся  каким-то
святым Николаем? Он даже не главный!.. Ваши славянские князья, а  их  было
немало в крестовом походе, несли на своих прапорах святого Николая,  а  не
Христа. А  славянские  воины  поговаривали,  что  когда  христианский  Бог
помрет, то ихний святой Николай займет его трон. Что они имели в виду?
     Олег пожал плечами:
     -- Не знаю. Я волхв старой веры.
     -- Язычник!
     -- Старовер, -- напомнил Олег.-- Родянин!
     -- Новое всегда побеждает! Остановить невозможно.
     -- Смена старого новым ведется по указу Рода  через  каждые  шестьсот
лет. Через шестьсот лет  после  рождения  самого  Рода  появился  на  свет
Белбог, еще через шесть веков -- Таргитай, дальше -- Заратустра, еще через
шесть столетий -- Гаутама, прозванный Буддой,  ежели  не  слыхал...  Через
шесть веков после Будды родился Христос... Но и  он  не  последний!  Через
шесть веков после Христа явился на свет новый пророк.
     Томас отшатнулся, сплюнув с отвращением:
     -- Он для меня не пророк.
     -- Почему?
     -- Все сказал уже Иисус. Да добавлять нечего.
     -- Да? Прочти Коран, тогда спорь. Если все новое -- лучшее, то  прими
веру Магомета, даже не читая Коран.  Если  новое  не  обязательно  лучшее,
тогда не набрасывайся на тех, кто исповедует старую веру. Тем более ты  --
англ! Я заметил, что саксы и англы чтут предков, традиции. Вы  так  любите
старину, что перебив на новом месте бриттов, вы новую  захваченную  страну
все еще зовете Британией!
     -- Не всегда, -- ответил  Томас  с  неудовольствием.--  Иное  дурачье
пробует  называть  Саксонией...  Правда,  из-за  этого  путают  с  прежней
Саксонией, откуда вышли. Еще называют Англосаксонией...
     -- Может, проще звать Англией?
     --  Это  будет  несправедливо,  --  возразил   Томас,   но   довольно
заулыбался.-- На новые земли высадились и саксы, их было  не  меньше,  чем
нас.
     -- Где ты видел справедливость? --  удивился  Олег.--  Скифы  исчезли
тысячу лет тому, а нас все еще называют скифами!  А  славянские  земли  --
Великой Скифией!
     На следующий  день  дорога  привела  на  берег  широкой  реки.  Вдали
виднелись лодки -- рыбацкие и торговые, но народ  на  широком  бревенчатом
причале ожидал парома. Тот, огромный и медлительный, уже полз вдоль каната
от чужого берега.
     Томас  застывшими  глазами  смотрел   на   ту   сторону   реки,   где
далеко-далеко, почти на горизонте, поднимались хорошо освещенные  утренним
солнцем,  желтые  стены  странной  крепости.  Олег  толкнул   низкорослого
горбоносого человека, похожего на худую жалобную птицу:
     -- Чей это замок?
     Горбоносый посмотрел странно, опасливо отодвинулся. Его сосед,  такой
же горбоносый и смуглый, опасливо огляделся, сказал предостерегающе:
     -- Я вижу, ты франк. Остерегись сказать так  в  присутствии  монахов.
Это не замок, а святой монастырь! Обитель воинствующих монахов.
     -- Обитель? Они живут безвылазно?
     -- Их долг -- ходить по  дорогам,  проповедовать  добро.  А  так  как
дороги чаще всего неспокойные, то монахи обучены драться  так,  что  любой
сразит десять вооруженных до зубов разбойников! Голыми руками, конечно.
     -- А если не голыми?
     Горбоносый покачал головой:
     -- С оружием?.. Тогда разве что боги могут устоять! Да и то...
     Паром  подполз  к  причалу,  медленно  ткнулся   окованными   железом
бревнами. Под ногами  дрогнуло,  двое  паромщиков  прыгнули  на  причал  и
закрепили толстыми веревками, перебросили широкие деревянные сходни. Народ
задвигался, потек на паром. Хмурый паромщик, что отдыхал,  навалившись  на
канат, с удивлением оглядел закованного в блестящее железо рыцаря и Олега,
которые ввели коней на деревянный настил:
     -- Франки?.. Вы куда? Монахи чужих не жалуют.
     Томас сглотнул слюну, сказал внезапно охрипшим голосом:
     -- Нам нужно только пройти через эти земли! У  нас  есть  свой  овес,
своя еда. Мы никого не обидим, никого не заденем. Мы не враги!
     Паромщик сплюнул в желтую воду, что с шумом вырывалась из-под  днища,
повернулся к телегам, что сцепились колесами на сходнях:
     -- Если вам надоели головы...
     Он заорал, помощники бросились с поднятыми шестами,  лупили  коней  и
хозяев, но разобрались быстро, телеги растащили и установили. Десятки  рук
ухватились за канат, помогая паромщикам. Томас и Олег держались со  своими
конями в сторонке. Томас время от времени щупал чашу в  мешке,  бросал  по
сторонам подозрительные взгляды.
     Волны шумно плескались  о  паром,  забрасывали  мелкие  брызги.  Лицо
Томаса вытянулось, глаза стали затравленными. Олег проследил взглядом -- в
трех шагах бедно одетый поселянин рассказывал, размахивая руками:
     -- Я сам видел, как одного пытались остановить на  дороге:  выставили
копья, наконечники блестят острые, а он в ярости разорвал рубаху, попер на
них голой грудью! Острые копья уперлись в тело, одно  прямо  в  горло,  но
даже не поцарапали!.. А он шел, думая о Высоком, и копья согнулись.
     -- Пять? -- спросил один с проблеском интереса.--  Я  видел  однажды,
как гнулись три.
     -- Все пять! -- поклялся рассказчик с такой гордостью, словно  о  его
грудь тупились острые, как игла, наконечники копий.-- Но  воины  оказались
храбрые, закаленные! Выпустили из рук копья не раньше, чем  те  согнулись,
как коромысла... и выхватили острые  мечи!  Но  что  мечи  против  монаха,
владеющего боевым искусством?
     Слушатели пожали плечами. Лицо Томаса становилось  все  несчастнее.--
Он уложил всех пятерых быстрее, чем любой из нас хлопнет в ладоши!
     Олег заметил, что рыцарь быстро развел и  свел  железные  ладони.  Он
побледнел, под глазами повисли темные круги. Пальцы беспокойно прощупывали
чашу через толстую кожу мешка.
     -- Всех пятерых мертвыми, -- уточнил рассказчик.--  Каждого  коснулся
лишь один раз.
     Остальные молча кивали, на их лицах читалось отчетливое: ясно же, что
только один раз, мастера боя на кулаках только так. Кто  бьет  по  второму
разу, если с первого удара все  летят  в  пыль  с  переломанными  шеями  и
спинами?
     Угрюмый   берег   быстро   приближался.   Народ   завозился,   начали
протискиваться  поближе  к  краю,  стремясь   сойти   первыми.   Помощники
паромщика, ругаясь, оттесняли передних. Паром тяжело стукнулся  в  толстые
бревна причала, парни перепрыгнули  на  берег,  быстро  затянули  веревки,
закрепляя паром, закрыли щель истоптанными сходнями. Народ хлынул  следом,
спеша и толкаясь, отпихивая паромщиков.
     Олег и Томас дождались, когда съехали даже  телеги,  обреченно  свели
коней на деревянный причал и полезли в седла. Народ  расходился  вправо  и
влево, а они направили морды коней прямо, где далеко над холмами виднелись
желтые стены монастыря воинственных монахов.
     По дороге  встретили  странные  повозки  с  огромными  колесами  выше
деревянных бортов, везли дрова и охапки  душистого  сена.  Тащили  повозки
странные мохнатые быки, здесь их называли яками. Поселяне,  подремывая  на
сене, смотрели на закованного в блестящую сталь рыцаря с вялым  интересом,
окидывали беглым взглядом  загорелого  варвара  в  душегрейке  из  волчьей
шкуры, но все при деле, а рыцарь и варвар ехали суровые,  нахмуренные,  не
останавливались.
     У  поворота  дороги  Томас  остановил  коня.  В  полуверсте   впереди
поднимались стены оранжевого монастыря, на плоских крышах сушились зеленые
ветки, пучки трав. Дорога шла мимо ворот, а если сойти с дороги, то справа
россыпь камней, где кони поломают ноги, слева же колосится  хлебное  поле,
но здесь не Британия -- по чужому полю не поскачешь.
     На крышах монастыря под легким ветерком трепетали желтые полотнища  с
оскаленными драконами, львами,  тиграми.  Через  далекие  ворота  проехала
двухколесная повозка, возница сонно погонял мерно ступающих яков.  По  обе
стороны ворот неподвижно стояли мужчины в оранжевых халатах до пят, бритые
головы блестели под солнцем.
     Олег хотел было ехать дальше, Томас остановил, вытянул руку:
     -- Погляди, что вытворяют!
     С вершины холма, где они стояли, было хорошо видно  зеленое  поле  за
монастырской  стеной.  Три  десятка  одинаково   одетых   людей   прыгали,
кувыркались, размахивали длинными шестами. Монастырь был огражден  высокой
стеной, вблизи никто не подсмотрит боевые приемы, а отсюда  с  холма  едва
виднелись крохотные фигурки. Один из монахов, явно из тех страшных воинов,
о которых с суеверным ужасом и восторгом рассказывали на пароме, подскочил
к толстому дереву, в ярости замолотил голыми руками. Полетели куски коры.
     Томас тяжело со стоном  вздохнул,  конь  невесело  затрусил  вниз  по
дороге. Олег  повел  плечами,  поправляя  колчан  со  стрелами.  Томас  не
оглядывался,  ехал  выпрямившись,  глядел  прямо  перед  собой.  Монастырь
медленно приближался, стена оставалась такой же цельной, не распадаясь  на
огромные каменные глыбы, и Олег понял, что вся стена сложена не из тяжелых
глыб камня, а из желтой глины, перемешанной с соломой.
     Их кони были еще в полусотне шагов, когда из  ворот  монастыря  вышли
полтора десятка человек, стали поперек дороги.  Все  как  один  с  бритыми
головами,  в  одинаковых  оранжевых   халатах   --   крепкие,   сухощавые,
мускулистые. Намного ниже Олега и Томаса, мелкие в кости, однако жилистые,
а их осанка и точные движения выдавали умелых бойцов.
     Тот, который стоял на самой  середине  дороги,  повелительно  вскинул
руку. Томас и Олег попридержали коней, рука Томаса  нервно  проверила,  на
месте ли рукоять меча, пальцы крепче стиснули копье, а щит на локте  левой
руки чуть передвинулся, закрывая половину груди.
     Старший монах крикнул тонким звонким голосом, который  был  бы  очень
     -- Она... вверила себя нам. Ее муж или покровитель, я не  разобрался,
     -- Стойте! Кто такие?
     -- Рыцарь Томас Мальтон  из  Гисленда,  --  ответил  Томас,  стараясь
держать голос твердым.-- Возвращаюсь после победоносного завоевания Святой
земли. Со мной идет мирный паломник Олег, он  из  земли  гипербореев.  Или
Великой Скифии.
     -- Почему через наши земли?
     -- Это самый короткий путь, -- ответил Томас,  он  бросил  на  калику
предостерегающий взгляд.-- Войско обошло вашу страну по большой  дуге,  но
мы понимаем, что два одиноких всадника повредить не могут!
     Старший монах смотрел подозрительно:
     -- Мирных? А зачем копье и длинный  меч?  Зачем  у  твоего  спутника,
мирного паломника, боевой лук и стрелы?
     -- Дороги опасные. Разбойники, тати, душегубы ночные...
     Монах оглянулся на своих  молчаливых  спутников,  его  жесткий  голос
прозвучал обрекающе:
     -- Если бы вы пытались пройти наши земли без оружия,  у  вас  был  бы
шанс, хотя и малый... Мы не терпим чужаков. Кто с оружием -- убиваем.
     Его спутники не сдвинулись с места, но их мышцы вздулись, напряглись.
Старший монах сказал со злой усмешкой:
     -- Придется драться!
     Томас оглянулся на молчаливого  калику,  сказал  просяще,  дрогнувшим
голосом:
     -- Нам бы без драки...
     На  неподвижных  лицах  монахов-воинов  проступили  подобия   улыбок.
Старший произнес холодно:
     -- Сумеете победить -- езжайте! Не сумеете...
     Раскосые глаза холодно поблескивали,  лицо  оставалось  каменным.  Из
ряда выступил крепкий жилистый монах. Он  сложил  ладони  у  груди,  низко
поклонился. Томас чуть наклонил  копье,  на  приветствие  отвечает  всякий
цивилизованный человек, а  культурный  --  в  особенности.  Олег  в  ответ
приложил ладонь к сердцу, наклонил голову.
     Монах сделал молниеносное движение руками, встал  в  странную  боевую
стойку.

     Глава 16

     Олег сказал понимающе:
     -- На кулаки зовет!
     Кряхтя, без охоты он начал слезать с коня. Томас предложил дрогнувшим
голосом:
     -- Может быть, лучше мне?
     -- Тебе полдня снимать железяки.
     Он бросил поводья  на  седло,  звучно  поплевал  на  ладони  и  встал
напротив поединщика. Еще издали,  с  высоты  седла,  ему  казалось  что-то
странным во всей линии бритоголовых, теперь же понял наконец,  что  голова
жилистого монаха с лицом умелого, беспощадного кулачного бойца едва ему по
грудь, а тонкие руки с сухими кулаками выглядят вовсе хворостинками.
     Страшно взвизгнув, монах ринулся вперед. Олег невольно  отступил  под
градом обрушившихся на него ударов,  закрылся  в  испуге  руками:  однажды
точно так на него в темном сарае бросилась  разъяренная  кошка,  когда  он
полез к ее котятам. Слышал гортанные крики  монахов,  что-то  орал  Томас.
Отмахнулся раз, отмахнулся другой, всякий раз попадая по  воздуху.  Желтый
халат мельтешил перед глазами, внезапно что-то твердое ударило  по  губам.
Олег ощутил боль и соленый вкус во рту.  Он  рассердился,  взревел,  пошел
махать кулаками шибче. Каждый раз промахивался, бил по  воздуху,  а  монах
вертелся как вьюн, осыпая его со всех  сторон  быстрыми  частыми  ударами.
Олег перестал пятиться, постоял  на  месте,  угрожающе  выбрасывая  вперед
кулаки, целя в сосредоточенное лицо, на котором уже блестели крупные капли
пота.
     Внезапно монах взвился в воздух, страшно взвизгнул, словно попал  под
груженную телегу, ударил его  в  грудь  обеими  ногами.  Олег  пошатнулся,
отступил на шаг, чтобы не упасть,  взмахнул  рукой  и  успел  ухватить  за
лодыжку падающего монаха. Тот уже  изогнулся,  изготовившись  кувыркнуться
через голову, теперь же -- пойманный за ногу -- со всего размаха  ударился
лицом о землю, захлебнулся мелкой противной пылью.
     Олег все еще держал за лодыжку, не зная, что делать дальше,  а  монах
забился в его руках, ударил другой пяткой в  грудь,  взвизгнул  словно  от
боли, ударил ниже, но  живот  калики  был  ненамного  мягче,  монах  снова
взвизгнул, выгнулся как кошка,  вцепился  обеими  руками  в  кисть  Олега,
вонзил ногти. Олег поспешно разжал пальцы и отдернул руку. Монах упал, тут
же вскочил, словно его снизу кольнули шилом -- он был к Олегу спиной,  его
нога уже начала подниматься,  явно  намереваясь  ударить  сбоку,  но  Олег
осерчал, дал здоровенного пинка пониже спины.
     Монах пролетел несколько шагов по воздуху, упал в пыль и остался там,
распластавшись, как раздавленная  колесом  лягушка.  Олег  сказал  громко,
оправдываясь:
     -- А чего царапается! Еще укусил бы... Правда, я тогда бы  точно  все
зубы вышиб.
     Томас смотрел на него выпученными глазами. Старший монах опомнился от
столбняка, прошептал -- не рявкнул! -- несколько слов, двое монахов  бегом
ринулись к упавшему. Олег  с  беспокойством  и  сочувствием  смотрел,  как
пострадавшего переворачивают, разводят  ему  руки,  вдыхают  прямо  в  рот
воздух. Наконец один закричал  что-то  высоким  птичьим  голосом,  старший
монах бросил на Олега острый взгляд,  и  неудачливого  супротивника  бегом
унесли в раскрытые ворота.
     Вперед шагнули двое монахов с суровыми, словно вырезанными из темного
камня лицами. Один злобно скривился, метнул на Олега лютый взгляд,  второй
взвизгнул страшно, зябко передернул плечами, словно в  лихом  танце.  Лицо
его перекосилось, а жилы на шее вздулись, как  гребень  на  спине  большой
ящерицы. Старший монах оглядел их с одобрением, спросил резко у Олега:
     -- С которым будешь?
     -- Драться, что ль?
     -- Сражаться.
     -- Ну, чтобы по честному... то с обоими.
     Старший монах вскинул брови, повторил медленно, не веря ушам:
     -- С двумя? Одновременно?
     -- А что нет? -- удивился уже Олег.-- Если не до  смерти,  то  че  не
потешиться малость? В молодости, помню, стенка на стенку...
     Монахи пошли на него с разных сторон. Олег чуть отступил  от  одного,
но проворонил маневр другого. Тот подпрыгнул, как ошпаренный, оскалил зубы
и даже замахнулся, но неожиданно ударил ногой, да так  высоко,  что  попал
голой пяткой в голову. Олег даже сплюнул от  досады  --  так  провели!  Он
хотел было ухватить за щиколотку, как предыдущего,  но  не  сумел,  а  тем
временем другой прыгнул слева прямо  с  разбега  да  так  шарахнул  обеими
ногами в шею, что  Олег  едва  не  упал.  Он  повернулся,  занес  кулак  в
богатырском замахе, но оба монаха юркнули у  него  под  руками  за  спину,
замолотили с той стороны кулаками, локтями, ногами и даже  головами.  Олег
развернулся снова как рассерженный медведь, оба монаха-воина тут же  снова
скользнули за спину,  лупили  как  по  бревенчатой  стене,  орали  тонкими
голосами, стукали головами, хорошо хоть не кусались и не царапались.
     С пятой или шестой попытки Олег изловчился, цапнул одного  не  глядя,
оказалось -- за голову. Осторожно, чтобы не раздавить, перехватил за ногу,
раскрутил над головой и кинулся гоняться за вторым. Тот с отчаянным воплем
носился кругами, Олег с радостным ревом бегал  следом,  как  за  шкодливым
котенком, размахивая над головой первым монахом-воином.
     Наконец боец споткнулся, упал в пыль и в диком страхе  закрыл  обеими
руками голову, а потом еще и натянул полу халата.
     -- Сдаешься, значит, -- понял Олег. Он перехватил второй  рукой  свое
"оружие", опустил в дорожную пыль рядом с первым.-- Живи, паря!
     Второй монах, которого Олег использовал как дубину, хоть ни разу и не
ударил, лежал с рачьи выпученными глазами. Лицо и шея страшно побагровели,
налились дурной кровью, жилы на висках вздулись, пошли  тугими  ветвистыми
узлами.
     Монахи в ужасе пятились.  Их  ровный  строй  изломался,  вытаращенные
глаза перебегали от распростертых собратьев  до  ухмыляющегося  громадного
варвара. Старший монах в растерянности оглянулся  на  родные  монастырские
стены, словно ища поддержки, а Олег предложил:
     -- Давай еще парочку!.. Или сам с ними выходь. Я только разогреваться
начал. Мы, славяне, народ северный, запрягаем медленно... Давно не шалил в
кулачном бою. Не грех потешить малость себя и наших богов!
     Предводитель монахов растерянно и обозленно посматривал  на  Олега  и
Томаса, бросил несколько слов  визгливым  голосом,  как  уличная  торговка
рыбой, один монах стремглав  ринулся  в  раскрытые  ворота.  Распростертых
монахов унесли следом. За стеной слышались вопли, конское ржание.
     Из ворот шустро выбежало трое воинов в  странных  соломенных  шляпах,
похожих на шляпки грибов, но с красными кисточками, в желтых куртках.  Все
трое держали в стиснутых  кулаках  короткие  копья,  у  каждого  на  поясе
болталась тонкая кривая сабля.
     -- Серьезные ребята, -- сказал Олег.
     Он попятился к своему коню, на седле которого оставил лук и колчан со
стрелами, там же висел его  гигантский  меч.  Томас  пустил  коня  вперед,
перегораживая дорогу, сказал торжественно:
     -- Сэр калика,  мне  совестно  прятаться  за  мирной  спиной  святого
схимника.  Как-никак,  я  все-таки  благородный  рыцарь,  что  значит   --
профессиональный боец за правое дело. Дозволь теперь разогреться мне. Тебе
еще браться за меч, а мой уже в руке!
     Он тяжело слез с коня, медленно пошел вперед, остановился перед тремя
монахами-воинами, похожий на сверкающую башню из металла. Доспехи блестели
так, что глазам было больно. Томас медленно опустил забрало, вытащил  меч.
В солнечном свете голубые искры  рассыпались  по  обоюдоострому  булатному
лезвию.
     Старший монах пятился,  запрокинув  голову  и  раскрыв  рот,  наконец
опомнился, проговорил нетвердым голосом:
     -- С кем из моих воинов будешь сражаться, франк?
     Томас, который уже присмотрел среди  троих  самого,  по  его  мнению,
слабого, покосился на Олега, подавил горестный вздох и  сказал  как  можно
надменнее:
     -- Неужели я, сэр Томас Мальтон из Гисленда, выберу одного, когда мой
смиренный друг, который и мухи не обидит, сражался с  двумя?  Конечно  же,
всех троих.
     Старший монах круто развернулся к монахам-воинам. Они  часто  дышали,
их руки подрагивали от напряжения,  в  тишине  почти  что  слышался  скрип
натянутых до предела мышц.  Все  трое  неотрывно  смотрели  на  блестящего
рыцаря, острия копий нацелились ему прямо  в  грудь.  Томас  оглянулся  на
своего огромного коня, где на седле осталось гигантское копье, толщиной  с
молодое дерево, а стальной наконечник  --  с  лезвие  боевого  топора,  но
махнул рукой:
     -- Благородные сэры! Прошу начинать с  тем  оружием,  которое  у  нас
есть. Мое копье больше пристало для рыцарских турниров.
     Старший монах  истошно  взвизгнул,  трое  отважных  бойцов  метнулись
вперед. Томас успел лишь покрепче сжать рукоять обнаженного  меча,  как  в
грудь ударили три копья. Он ощутил сильный толчок, перед глазами мелькнули
белые щепки. Один монах-воин с разбега врезался головой в  стальную  грудь
рыцаря, охнул и пал к ногам Томаса. Двое отступили, шатаясь, смотрели  зло
и растерянно. Обломки копий усеяли землю перед рыцарем,  один  монах  тряс
окровавленной кистью.
     Томас наклонился, сочувствующе  похлопал  обеспамятевшего  монаха  по
затылку:
     -- Благородный сэр! Не спи, уже все кончилось.
     Олег крикнул:
     -- Унянчили дитятка, и не  пикнуло.  Не  бей  по  голове!  У  тебя  ж
перчатка железная, а голова у него как у меня гм... кулак.
     -- Да я не бью, -- пробормотал Томас  испуганно,  он  поспешно  убрал
руку.-- Я гладил, ибо Христос завещал любить даже  врага...  А  это  какой
враг? Так себе. Благородный  сэр  герольд!  Пришлите  других  бойцов.  Эти
что-то устали.
     Старший монах отчаянно завизжал, сорвал с головы шляпу, люто истоптал
ее, словно давил прыгающую гадюку. Глаза его были выпученные, как у  совы,
налились кровью. С тонких губ летела пена. Он нетерпеливо  оглядывался  на
ворота, просветлел, когда оттуда выбежали еще трое.
     С копьями наперевес, страшно визжа, словно им  защемило  дверью,  они
понеслись, быстро-быстро перебирая ногами. Томас ухватился за меч и  снова
опоздал. Одно копье ударило прямо  в  лицо,  поддело  забрало,  два  копья
переломились о грудь.  Тройной  удар  был  настолько  страшен,  что  Томас
невольно качнулся назад, даже отступил на шажок, но бросил пугливый взгляд
на калику, тот следил очень внимательно, и Томас поспешно  шагнул  вперед.
Двое отступали, шатаясь, зажимая ладонями разбитые в  кровь  лица,  третий
лежал у его ног, широко раскинув руки. Из расплющенного носа и рассеченной
брови обильно бежала кровь.
     Томас с досадливым ворчанием выдернул наконечник копья, тот застрял в
решетке, брезгливо повертел в  стальных  пальцах  низкосортное  сыродутное
железо, отшвырнул.
     -- Эти тоже устали, -- сказал он громко в пространство.-- Драться  не
начали, а заснули, как рыбы на бегу.
     Олег посоветовал обеспокоенно:
     -- Больно шустрые, как мыши! А  ты  хлебалом  щелкаешь,  чешешься  да
запрягаешь... Не славянин, случаем? Дерись, а то поразбивают головы, а ты,
истукан булатный, все никак не соберешься!
     --  Я  не  соберусь?  --  удивился  Томас.  Он  нервно  огляделся  по
сторонам.-- Я давно готов! Поджилки трясутся, все жду, когда  свое  боевое
искусство начнут применять. А у них все ритуалы преддрачные...
     -- Какие-какие? -- переспросил Олег.
     -- Преддрачные, -- повторил Томас.-- Перед дракой  которые...  ломают
свои прутики, лбами колотятся... Я уже уморился дрожать ожидая,  когда  их
знаменитые бойцы явятся!
     Легко раненных увели, подхватив под руки, а  недвижимого  унесли.  Из
ворот выбежало  еще  с  десяток  монахов-воинов  --  с  шестами,  копьями,
саблями, некоторые даже  со  странными  цепами,  такими  в  русских  селах
молотят  на  току  пшеничные  снопы...  Все  остановились   возле   ворот,
переговариваясь резкими щебечущими голосами, напоминая Олегу большую  стаю
мелких лесных птиц. Старший монах погнал одного обратно в монастырь,  мол,
одна нога здесь, другая там, похоже -- с донесением.
     Олег все-таки сходил к коню, вытащил из ножен меч и повернулся  лицом
к монахам. Томас стоял в двух шагах, посматривал ревниво,  украдкой  меряя
взглядом длину оружия. Меч калики не выглядел короче, хотя  у  Томаса  был
самый длинный меч во всем крестоносном войске, к тому же меч  калики  явно
тяжелее, а лезвие шире в полтора раза. Старший монах, как  заметил  Томас,
тоже не мог оторвать взгляда от сверкающего  синеватыми  огоньками  оружия
калики. Впрочем так же зачарованно, словно кролик на кобру, смотрел  и  на
огромный меч Томаса -- тот не короче монашеских копий.
     Из ворот все еще никто не выбегал с визгом,  не  прыгал,  замысловато
вихляя тонким ритуальным копьецом. В монастыре прозвучал басовитый гонг, в
воротах появился очень старый монах -- одетый пышно,  в  расшитый  золотом
халат, на голове многоэтажная шапка с бубенцами и ленточками. В  руке  нес
украшенный серебром посох  с  набалдашником  в  виде  головы  разъяренного
дракона.
     -- Старший волхв, не иначе, -- сказал Томас тихонько.
     -- Аббат, -- возразил Олег тоже шепотом.-- Или сам епископ!
     Томас засопел негодующе, но уважительно смолчал,  ибо  местный  волхв
или епископ оглядел поле схватки из-под старчески набрякших  век,  простер
перед собой дрожащие длани. С двух сторон  подбежали  монахи,  почтительно
поддержали ему вытянутые руки.
     -- Кто вы, неведомые? -- спросил пышно одетый волхв  или  епископ,  а
может, аббат.
     -- Паломники, -- ответил  Томас  почтительно.--  Едем  потихоньку  из
Святой земли, никого не трогаем, не  задеваем...  Вот  тут  монахи  вашего
монастыря нас встретили по странному ритуалу, но вон даже сэр калика, хоть
и язычник, понимает, что в чужой  монастырь  со  своим  уставом  не  прут.
Где-то ноги вытирают, а где-то не вытирают...
     Старик сказал дребезжащим голосом:
     -- Я наставник этого знаменитого монастыря.  Здесь  изучается  боевое
искусство лучшего в мире мао-шуя. Мы чтим великих героев, даже бродячих, и
просим  вас  почтить  пребыванием  древние  стены  нашего  необыкновенного
монастыря с единственно верным уставом.
     Он замер, старческие глаза неотрывно смотрели на Томаса и Олега. Руки
его опустились, но монахи остались рядом, поддерживая старца за плечи.
     -- Ну, мы не совсем уж чтобы великие герои, -- пробормотал Томас,  он
выглядел ошарашенным, а Олег, звучно хлопнул  по  металлическому  плечу.--
Пойдем, а то их и на семена не останется!  Прямо  расшибаются,  только  бы
гостеприимство выказать!
     На открытой веранде для них поставили стол из полированного орехового
дерева, постелили циновки. Олег кое-как сел, скрестив ноги,  хотя  суставы
трещали, как на морозе, -- у сарацин  научился,  а  бедный  Томас  пытался
сесть и так и эдак, наконец свирепо содрал панцирь, от  распаренного  тела
сразу дохнуло давно не мытым благородным рыцарем, сел на железные доспехи.
Блестящий  шлем  поставил  рядом  на  пол,  волосы  цвета  спелой  пшеницы
рассыпались по плечам, осветив стены золотым сиянием.
     Поглядывая друг на друга через стол, они хватали со стола  перепелов,
обжаренных  в  белой  крошке  сухарей,  нашпигованных  орехами  и   салом,
настолько нежных и сочных, что Томас съедал с  костями.  Еще  нежнее  были
фазаны,  куропатки,  скворцы  --  умело  испеченные  на  вертелах,  а   уж
запеченные в противнях вовсе таяли во рту. Томас едва  успевал  давить  на
крепких зубах ядра орехов -- мелких лесных и крупных  греческих,  а  перед
ними уже ставили  огромные  блюда  со  свиными  окороками,  нашпигованными
восточными  пряностями,  густо  утыканными  целыми  орехами,   посыпанными
искрошенными ореховыми дольками и мелко нарезанной пахучей травой.
     Перед Олегом поставили огромное блюдо с горкой  шевелящихся  копченых
колбасок, настолько красных и тонких, что сперва принял за дождевых червей
и брезгливо  отодвинул,  Томас  тут  же  ухватил  блюдо  обеими  руками  и
придвинул к себе ближе -- знал или догадался, живя среди сарацин.
     Все-таки Томас опузырел раньше,  распустил  пояс,  начал  отдуваться,
наконец отвалился от стола и лишь с завистью смотрел  на  калику,  который
невозмутимо поглощал горы мелких жареных  птичек,  печеную  рыбу,  политую
кисловатым  соусом,  мелко  нарезанные  тонкие  ломтики  молодой  оленины,
утонувшей в крупных сочных ягодах, фрукты, ягоды, снова жареное,  печеное,
вяленое и копченое мясо...
     Не выдержал, сказал ядовито:
     -- Отшельники кормятся медом и акридами! А ты, доблестный сэр калика,
второго кабана доедаешь!
     -- Сам говорил, в чужой монастырь со своим уставом  не  прут.  Лопай,
что дают, не перебирай харчей.
     -- А то бы ты предпочел акриды?
     -- С медом, -- напомнил Олег скромно.-- Но сейчас я вышел  из  малого
отшельничества, помнишь? А в Большом Уединении я живу той  жизнью,  что  и
все. Не выделяясь, не отличаясь.
     Томас смолчал, но взгляд  синих  глаз  говорил  отчетливо,  насколько
калика  не  выделяется,  принимаясь  уже  за  третьего   кабана,   запивая
водопадами  хмельных  напитков,  ячменного  пива,  заедая  горами  вареных
крабов, когда снова выхлестывает кувшины красного вина, не моргнув  глазом
ест раскормленных пятнистых змей, толстых лягушек, студенистых устриц,  на
которых Томас боялся даже смотреть, зеленел лицом, а  телом  шел  пятнами,
как эти лягушки и питоны.
     Внизу на дворе неутомимо упражнялись  монахи.  Прыгали,  кувыркались,
бились на  шестах  и  деревянных  мечах  молодые  и  немолодые  мужчины  в
одинаковых желтых халатах. В  сторонке  отдельно  махались  с  деревянными
цепами, Олег залюбовался -- в селах  нередко  дрались  цепами  деревенские
парни, но здесь монахи вообще проделывали  чудеса.  Правда,  цепа  намного
короче и легче, но надо помнить,  что  народ  здесь  хоть  и  шустрый,  но
мелковат, славянский цеп могут и не поднять, а этим облегченным  --  здесь
его кличут нунчаки -- машут легко, быстро перебрасывая  из  руки  в  руку,
размахивая над головой.
     В дальнем углу сада упражнялись самые  сильные  или  умелые.  Олег  и
Томас еще не разобрались, но там  вокруг  упражняющихся  всегда  толпились
зеваки, ахали и приседали в благоговейном  страхе,  повизгивали.  Один  из
умелых  --  или  сильных  --  разбивал  ребром   ладони   два   булыжника,
поставленные один на другой, второй страшным ударом кулака  ломал  толстую
палку, а третий, люто  вздувая  мускулы,  завязывал  узлом  железный  прут
толщиной с кочергу, после отдыха сгибал или завязывал следующую.
     Томас сказал неодобрительно:
     -- Монахи?.. Язычники, на которых не пал еще свет Христа!
     Олег  отхватил  увесистый  ломоть  от  сочной  грудинки,  с  духмяным
запахом, посолил,  поперчил,  сдобрил  горчицей,  красиво  посыпал  мелкой
зеленью и толченными корешками:
     -- Зато знают кухню. К богам ведет  много  путей.  У  этих  в  желтых
халатах -- через упражнения. Это тот же пост, что у вас -- христиан.  Пост
-- это власть духа над низменной плотью, верно? Здесь этот же высокий  дух
заставляет упражняться до  тех  пор  пока,  не  валятся  замертво.  То  же
монашество -- ни женщин, ни плясок, ни  вина!  Только  вместо  молитвы  --
упражнения. Ну, а при разных путях служения богам...
     -- Богу, -- поправил Томас недовольно, -- Бог един!
     -- А ангелы, архангелы, херувимы,  серафимы,  престолы  и  прочие  --
разве не боги помельче? Ладно, при разных путях требуется разная пища.
     Томас все не отрывал глаз от зеленого сада,  полного  визга,  воплей,
сухого стука деревянных шестов:
     -- Пойдем поглядим?.. Многое здесь непонятно.
     -- Только многое? -- удивился Олег.-- Счастливый!
     Он вытер рот рукавом, с  сожалением  оглядел  стол,  куда  молчаливые
монахи бесшумно сносили с  разных  сторон  еду  и  питье,  приличествующие
отшельнику, который несколько  лет  упражнял  себя  в  голоде.  Томас  уже
поднялся, напяливал панцирь, без которого ни шагу, даже спать не  ложился.
Нахлобучил шлем, разве что  не  опустил  забрало,  опасливо  оглянулся  на
огромный меч, тот зловеще поблескивал отполированной рукоятью в углу рядом
с мечом Олега, но калика негромко прошептал:
     -- В гостях!.. Не думаю, что нарушат обычай гостеприимства.
     -- Обычаи везде разные!
     -- Но этот общий...
     -- Если гость вторгается силой.
     Олег промолчал, самому начинало казаться, что бесстрашные монахи  без
особой охоты пригласили  в  неприступный  монастырь.  Пальцы  успокаивающе
скользнули по рукоятям  ножей  на  внутренней  стороне  душегрейки.  Томас
заметил, буркнул:
     -- Не надо было оставлять лук.
     -- Но странно как-то.
     -- Сказал бы, что это часть костюма. Ритуальный орнамент! Я  проезжал
через одно диковатое племя,  там  вождь  вообще  навешал  на  себя  ложки,
жестяные чашки, кастрюли. Не помню как звалась страна: не то Русь,  не  то
Ефиопия...
     Из сада все громче слышался треск, стук, воинственные вопли. Внизу на
последней ступени сидел на  низенькой  скамеечке  старший  настоятель,  за
спиной  застыл  хмурый  крепкоплечий  монах.  В  руках  у  обоих  блестели
позолоченные посохи с затейливой резьбой, позолотой, бубенчиками и  яркими
перьями. Настоятель и монах  не  отрывали  глаз  от  упражняющихся,  монах
иногда покрикивал, подавал команды, в саду беготня сразу усиливалась.  Оба
испуганно оглянулись на металлический грохот, который сопровождал  Томаса,
старик с помощью монаха поднялся на ноги, поклонились гостям в пояс.
     Рыцарь с натугой поклонился в ответ, как и Олег,  в  пояснице  Томаса
заскрежетало.  Монахи  поклонились  снова,  еще  вежливее.  Томас  и  Олег
ответили такими же поклонами.  В  животе  Олега  сдавленно  и  протестующе
всхлипнуло, а Томас процедил сквозь зубы:
     -- Чужие ритуалы бывают обременительны!
     -- Не для всех, -- ответил Олег, но с сочувствием смотрел на железные
пластинки на пояснице рыцаря, что со скрежетом наползали одна  на  другую,
терлись, сдирая ржавчину.
     -- Кто знает сколько будут кланяться, -- прошептал Томас.--  Какое  у
них число священное?
     -- Часто бывает число три, -- ответил Олег, подумав.-- Три  богатыря,
три головы у змея, три сына... Но с другой стороны, изба о  четырех  углах
строится,  конь  о  четырех  ногах  спотыкается...  гм...  Семеро   Тайных
поклялись свою пятиконечную звезду утвердить во всем мире и даже  нацепить
ее на башни нашего московского кремля...
     У Давида, чью башню ты взял штурмом, была звезда  о  шести  углах,  а
число  семь  во  всем  мире  считают  магическим  со  времен   халдеев   и
урюпинцев...
     Томас застонал, с трудом выпрямился и перестал  кланяться.  Старец  и
монах тоже застыли в вежливом полупоклоне, и настоятель сказал дребезжащим
голосом:
     -- Мы срочно послали самого быстрого гонца за  Либрюком  и  Чакнором.
Это самые великие воины нашей страны! Прибудут  сегодня  ночью.  А  завтра
утром вы сумеете сразиться!
     Томас застыл, словно вмороженный в глыбу льда. Олег проглотил комок в
горле, сказал вежливо:
     -- Час от часу... Зачем же двух? Достаточно и одного. Сэр рыцарь даже
во сне видит сражения, турниры, поединки. Его хлебом не  корми,  вином  не
пои, только дай подраться.
     Старец спросил осторожно:
     -- А ты, великий богатырь Гипербореи?
     -- Я ж говорю, у меня совсем другой устав. Мне бы поесть да поспать.
     -- Очень интересный  монастырь,  проговорил  настоятель  задумчиво.--
Надо бы совершить туда паломничество.
     Томас  соступил  с  каменных  ступеней,  пошел  через  сад.  За   ним
потянулись глубокие следы, словно прошла  железная  статуя.  Упражняющиеся
начали оглядываться, по их рядам прошло шевеление, остановились, замерли в
почтительном внимании, потом все разом начали кланяться. Томас  недовольно
засопел, с великой  натугой  наклонил  голову,  в  доспехах  заскрежетало.
Местные силачи с готовностью поклонились еще ниже. Томас понял, что  конца
не будет, сделал вид, что не заметил, повернулся к ступеням,  где  остался
настоятель с помощником:
     -- Это в самом деле трудно?
     Престарелый настоятель с помощью монаха  встал,  долго  и  мучительно
пересекал сад, и лишь оказавшись в двух шагах от Томаса, продребезжал:
     -- Переломишь кирпич? Для этого надо быть угодным нашим богам, к тому
же наши бойцы упражняются с утра до вечера! Из года в год.
     Томас в  задумчивости  повернулся  к  группе  бойцов.  Они  стояли  с
засученными по локти  рукавами,  потные,  покрытые  красноватой  пылью  от
искрошенных булыжников. На огромной гранитной глыбе, на треть вросшей  под
своей тяжестью в землю,  лежал  приготовленный  валун,  горка  краснела  в
сторонке.
     Томас постучал пальцем, булыжник ответил сухим звонким звуком.  Томас
посмотрел по  сторонам,  словно  ожидая  подвох,  в  глазах  был  страх  и
мучительное колебание. Один из монахов поймал его  взгляд,  с  готовностью
положил поверх красного камня еще один. Томас  медленно  наклонил  голову,
согнул палец. Монах вскинул брови, но послушно положил третий валун. Томас
подумал,  жестом  велел  положить  четвертый.  Монах  заколебался,   обвел
испуганно-потрясенным взглядом собравшихся, но  камень  положил,  поспешно
отступил в толпу.
     Олег  обошел  гранитную  глыбу  со   всех   сторон,   оглядел   горку
внимательно, мазнул пальцем по красноватой крошке:
     -- Хочешь разбить?
     -- Ну, для них это почему-то важно...
     -- Валяй, -- поощрил Олег.-- Все равно не наше.
     Томас поднял руку, примерился,  с  силой  ударил.  Раздался  страшный
треск, сверкнули длинные белые  искры.  Запахло  паленым.  Томас  стоял  в
густом красном облаке кирпичной пыли, что медленно оседала, перед ним были
две половинки расколотой гранитной глыбы, обе почти до половины  вбитые  в
землю. Сильно пахло горелым, чем-то страшным. Вокруг  было  желто,  словно
внезапно среди зеленого лета наступила золотая осень с опавшими  листьями,
все монахи, включая престарелого  служителя,  лежали  на  земле,  закрывая
голову руками. Кому удалось, тот натянул на затылок  полу  своего  желтого
халата или хотя бы рукав.
     -- Плиту-то зачем? -- буркнул Олег.
     Томас пробормотал ошеломленно:
     -- Кто же знал, что камни здесь такие непрочные...
     -- Сэр рыцарь, это  не  камни!  Глина.  Обожженная  глина!  Кирпичами
зовется!
     -- Ну,  --  протянул  Томас  разочарованно,  --  еще  бы  из  песочка
лепили... Как дети, клянусь девственностью Пречистой Богородицы!
     Монахи начали шевелиться, подниматься, смуглые лица оказались  белее,
чем у норвегов, а узкие глаза распахнулись так, что монахи стали  похожими
на лесных филинов  из  московских  или  гислендских  урочищ.  Олег  звучно
похлопал рыцаря по железной спине, выводя из  смущенного  оцепенения,  оба
повернули обратно. За это время  на  веранде  сменили  стол  --  поставили
пошире, -- острый глаз Олега углядел бараний бок с кашей, а также  печеных
индюков, набитых садовыми яблоками, не считая  разную  мелочь,  с  которой
решил разобраться немедля.
     По дороге вежливо поклонились монахам, что весь день  лупили  ребрами
ладоней по толстому бревну, укрепленному на тяжелых валунах. Сейчас монахи
не стучали мозолистыми ладонями, стояли замерев, как хомяки  возле  норок,
вытаращенными глазами смотрели на северных паломников.
     Олег покачал головой, на  ходу  молодецки  крякнул,  шарахнул  ребром
ладони по бревну. Страшно затрещало, вверх и в  стороны  брызнули  осколки
щепы. Половинки бревна с грохотом обрушились на землю, лишь края  остались
на огромных камнях. Застывшие столбики монахов  исчезли:  кто  упал,  кого
снесло щепками, а самые могучие отбежали сами.
     Томас смотрел укоризненно, Олег с независимым видом пожал плечами:
     -- Гнилое... Червяки изгрызли!
     -- Короеды, -- посочувствовал Томас.-- Климат жаркий, вот  и  лютуют.
Даже камень источили!
     Они посмотрели друг на друга, ухмыльнулись,  чувствуя,  как  начинает
спадать страшное напряжение. Обнявшись за плечи, пошли наверх,  точнее  --
их потащила могучая магия запахов приготовленного стола.

     Глава 17

     Пировали в гордом одиночестве, если не считать бесшумных монахов, что
неслышно выдвигались из-за  странных  бумажных  стен,  убирали  опустевшие
блюда и сразу  заменяли  новыми,  полными,  от  которых  пахло  еще  более
колдовски, одуряюще.
     Томас распустил пояс до последней дырочки,  а  Олег  резал  на  ломти
молодого кабанчика, когда вдруг из  окна  на  веранду  прыгнул  широкий  в
плечах,  плотно  сбитый  монах.  Зачем-то  перекувыркнулся  через  голову,
взвизгнул страшно, но к этому Томас и Олег уже  привыкли,  резко  взмахнул
руками.
     Томас и Олег обалдело наблюдали, как он выдернул из-за широкого пояса
что-то блестящее, коротко взмахнул рукой, еще раз, третий...
     О железную грудь Томаса тоненько звякнуло. Он с удивлением смотрел на
застывшего в ожидании монаха, перевел недоумевающий  взор  на  Олега.  Тот
тоже переводил взгляд то на монаха,  то  на  Томаса,  наконец  просветлел,
кивнув на пол:
     -- Железка!
     Сам он полапал себя по  груди,  бережно  выпутал  из  густой  волчьей
шерсти блестящую звездочку. Железка была из толстого сыродутного металла с
заточенными острыми краями.
     Томас осторожно поддел с пола свою,  которая  смялась  от  удара  как
букашка, задумчиво повертел в булатной ладони, с огорченным  видом,  кляня
низкосортное железо, принялся бережно расправлять  края,  словно  крылышки
редкой бабочки.
     Олег, глядя на рыцаря, загнул все пять острых концов вовнутрь,  чтобы
монах не дай бог не порезался, вежливо бросил ему обратно.  Монах  ошалело
смотрел то на гостей, то на свои швыряльные  звездочки.  Наконец  завизжал
тонко  и  жалобно,  словно  ему  защепило  лапу  или  еще  что-то  дверью,
повернулся и с разбега кинулся головой вперед через окно.
     Томас  проводил  взглядом  мелькнувшие  пятки,  с  уважением  покачал
головой. Он бы так прыгнуть не сумел, все-таки два  пуда  доспехов,  да  и
собственный рост и вес что-то значат,  а  монахам  хорошо  --  легкие  как
кошки, хоть с крыши бросай их на каменный  двор  --  перевернутся  на  все
четыре, отряхнутся и снова побегут на крышу, где уже другие коты вопят  на
луну!
     Олег шумно вздохнул:
     -- В каждой стране, в каждом племени свои ритуалы... Как  не  воевать
бедным людям?
     -- Язычники, -- осудил Томас сурово -- Христос для  того  и  придумал
одни ритуалы для всех, чтобы не дрались.
     -- Да, но пока его ритуалы не принял весь мир, держи уши на  макушке.
А то, неровен час, невзначай такое сотворишь, что и на голову не  налезет!
А людей забижать нельзя, даже язычников.
     Они доели и допили  уже  в  молчании,  встревоженные.  Солнце  стояло
высоко, но Олег посмотрел по сторонам, предложил уйти от греха в  комнату,
которую им отвели для отдыха. Там за запертой  дверью  можно  передохнуть,
поспать, дождаться утра... Томас взглянул  остро,  Олег  уловил  тщательно
скрываемый страх, и у самого словно железной  рукой  сжало  сердце.  Утром
должны прибыть два бойца, с которыми  предстоит  сразиться.  Сейчас  гости
отдыхают с монастырской челядью лишь потому, что бойцы  в  отлучке,  но  к
утру поспеют. Попробовать среди ночи тайком вывести коней и ускакать?
     Они были в  широком  коридоре  на  полпути  к  своей  комнате,  когда
внезапно из узкой щели в стене выметнулось серое, шершавое. Олег судорожно
выхватил нож. Веревка, задев его петлей, мигом обвилась вокруг  блестящего
туловища рыцаря, намоталась в три  ряда.  На  конце  был  камень  с  кулак
размером,  он  напоследок  трахнул  по  железному  животу.  Томас  смотрел
ошеломленно, не сразу сообразил, что его дергают, куда-то пытаются тянуть,
как бычка на веревочке. Он ухватил за  веревку  обеими  руками,  дернул  к
себе.
     Деревянная стена с треском разлетелась вдрызг, рассыпая щепки и комья
сухой глины. В облаке желтой  удушливой  пыли  под  ноги  Томасу  и  Олегу
выкатились трое обнаженных до  поясов  монахов  --  жилистых,  смуглых,  в
странных женских юбках. На плоских решительных лицах  горели  черные,  как
терн, глаза, все трое были поджарые, без капли жира. Они крепко  вцепились
в веревку, один даже намотал ее на кулак -- огромный, как у новорожденного
англа или славянина.
     Томас сдвинул в недоумении плечами,  он  все  еще  не  разумел  чужих
ритуалов, осторожно уронил веревку на пол, где лежали  оглушенные  монахи,
обошел их по дуге, с Олегом ушли в отведенную им комнату.
     Монахи  еще  долго  оставались  в  груде  щепок   и   комьев   глины,
затуманенными глазами смотрели вслед.
     Ночью Олег спал неспокойно и слышал, как вздрагивает  во  сне  Томас.
Рыцарь постанывал, ворочался, жутко скрипел зубами. Хрупкие  ложа  стонали
под не по-монашески крупными телами. Ночь стояла  душная,  Олег  обливался
потом. Хотел  встать,  помыться  холодной  водой,  но  побоялся  влезть  в
какую-нибудь халепу, нарушить табу или наступить на местную  святыню.  Все
племена пристрастны к ритуалам, а уж в монастырях в особенности.  Лишь  на
горьком опыте могло родиться мудрое правило: "В чужой монастырь  со  своим
уставом не лезь"...
     Заснул Олег под утро, когда восточный край неба окрасился красным,  а
подхватился как ошпаренный, едва солнце самым  кончиком  высунулось  из-за
горизонта. Томас, уже в доспехах, сидел у двери,  бледный  и  осунувшийся,
смотрел на калику с завистью.
     -- На тебе хоть дрова коли, -- сказал он хмуро.-- Чистая совесть, да?
Но для тех двух бойцов, с которыми сейчас надо драться, все равно,  что  у
тебя на душе. Чтобы выстоять, нам надо иметь что-то кроме чистой совести!
     -- У нас есть, -- буркнул Олег.
     Он   быстро   одевался,   чувствуя   обшаривающий   взгляд    рыцаря,
профессиональный, изучающий, который сразу отмечает, какие  мышцы  развиты
поднятием камней, какие упражнениями с мечом,  какие  бросанием  копья,  а
какие работой с боевым топором. В глазах  Томаса  было  сомнение,  и  Олег
хмуро улыбнулся -- не один знаток приходил в недоумение, видя его мышцы.
     -- Что у нас есть? -- спросил Томас скептически.
     -- Чаша.
     Томас пугливо оглянулся, пощупал ладонью мешок, нежно провел пальцами
по выпуклости, следуя изгибам, суровое лицо смягчилось.
     В дверь постучали. Томас вытащил из ножен меч, встал слева от  двери.
Олег со швыряльным ножом в  руке,  пересек  комнату,  отодвинул  засов.  В
коридоре стоял пышно одетый монах. Лицо его было непроницаемым,  в  глазах
светилось злое торжество. Он низко поклонился, молча сделал широкий  жест.
Сбоку выдвинулся стол на колесиках, кишки в животе Олега  невольно  громко
квакнули. Расселись, распуская ремни,  потирая  ладони,  переглядываясь  и
подмигивая друг другу.
     Стол въехал в комнату, следом вошел монах.  Пока  спешно  переставлял
гору блюд на их массивный стол, второй монах,  пышный,  кланялся  Олегу  и
застывшему Томасу,  стараясь  не  поворачиваться  широким  задом,  наконец
сказал высоким женским голосом:
     -- Старший настоятель нижайше осмеливается осведомиться  о  здоровье,
хорошо ли почивали и просит отведать нашу скромную монастырскую пищу,  что
нам боги послали!
     Олег разрывался между желанием сбегать во двор умыться и ринуться  за
стол, слышал как Томас пробормотал:
     -- Боги послали... Хоть в язычество переходи!
     Томас решительно плюхнулся за стол, Олег же  стремительно  сбежал  по
лестнице  вниз,  ополоснулся  у  колодца.  Томас  едва  кончил   разрезать
молочного  поросенка,  зажаренного  в   ароматных   листьях,   как   дверь
распахнулась и свежий Олег с умытыми блестящими глазами бросился через всю
комнату за стол. Томас сглотнул слюну, сказал скептически:
     -- Так умываться -- стоило ли начинать? Тоже ритуал?
     -- Все-таки умылся, -- возразил Олег.-- А почему не умываешься ты?
     -- Я люблю мыться основательно, не кое-как. Всегда моюсь у себя  дома
только в озере, что прямо под окнами моего замка...
     -- В озере -- это хорошо, -- согласился Олег.-- Но как же зимой?
     Томас с небрежностью отмахнулся:
     -- Сколько той зимы?
     Они похватали истекающие нежным соком  мясо,  а  когда  от  поросенка
остались несколько раздробленных  косточек  не  крупнее  обрезков  ногтей,
обомлевший  пышный  монах  слабым  жестом  велел  нести  перемену,   успев
сообразить, что, пока ее поднимут из кухни, остальные  двенадцать  блюд  с
жареными лебедями, молодыми гусями, лопающимися от набитых под кожу орехов
и прочей всячины останутся  пустые  --  хорошо,  если  не  изгрызенные.  В
северных краях, говорят, даже щиты грызут...
     Олег с утра был уверен, что перед предстоящим поединком с  настоящими
лютыми воинами кусок в горло не полезет, но, чудные дела ваши, боги, -- ел
в три глотки, чувствуя, как свирепая сила растекается по  телу,  наполняет
мышцы, заставляет сердце стучать сильнее, а кровь живее прыскать по жилам.
     Томас ел, как мужик, позабыв про благородные  манеры:  хватал  обеими
руками самые крупные куски, опережая Олега, выплевывал кости  на  середину
стола, хотя под столом места было еще вдоволь --  к  тому  же  можно  было
бросать в углы комнаты: целых четыре, его губы и пальцы блестели от  жира,
слышен был неумолчный хруст  костей  на  крепких  зубах,  словно  работала
камнедробилка средних размеров в ущелье барона Оцета.
     Олег дважды пытался оторваться от стола: с  полным  брюхом  сражаться
трудно,  но  Томас  обреченно  хлопал  по   плечу,   мол,   умирать,   так
повеселившись напоследок, а лучшее веселье -- накрытый стол!
     Когда очистили стол в третий  раз,  Олег  все-таки  поднялся,  сказал
пышному монаху твердо:
     -- Мы с доблестным рыцарем готовы.
     Пышно одетый монах часто-часто закланялся,  попятился,  задом  пихнул
дверь и скрылся в коридоре. Томас вздохнул, начал  вылезать  из-за  стола.
Дышал он тяжело, с натугой, бледное лицо раскраснелось.
     Олег хлопнул себя по лбу:
     -- Наконец-то сообразил, почему не вылезаешь из железа! Чтоб пузо  не
распускать, верно?.. За столом меры не знаешь,  а  панцирь  норму  блюдет,
угадал?
     Томас с неудовольствием повел очами, взял из угла меч в ножнах,  одел
перевязь. Олег тоже перепоясался мечом, подтянул  веревочки,  закрепляющие
на спине лук и колчан со стрелами, вышел следом.
     Навстречу   в   сопровождении   двух   старых   монахов    поднимался
поддерживаемый  под  руки  старший  настоятель  монастыря.   Завидев   две
гигантские фигуры, он остановился,  передохнул,  низко  поклонился.  Томас
глухо  заворчал,  словно  за  обедом   глотал   одни   булыжники,   теперь
перекатываются внутри стального панциря. Олег поклонился в ответ --  спина
не переломится, -- сказал быстро:
     -- Мы готовы. А где двое непобедимых... Приехали?
     Краем глаза видел, как задержал дыхание и подался вперед  сэр  Томас,
ловя каждое слово. На худощавом лице рыцаря вспыхнула  отчаянная  надежда.
Настоятель  снова  поклонился,  еще  ниже  и  почтительнее,  сложил   руки
ладошками и ответил дребезжаще-тонким голосом:
     -- Прибыли поздно ночью. Их встречал почетный конвой.
     Лицо рыцаря померкло. Он опустил забрало, и  трое  монахов  некоторое
время видели только синие, как небо,  глаза  в  прорезь  стального  шлема.
Затем Томас все же поднял забрало, глухо сказал без всякого выражения:
     -- Мы с сэром каликой к турниру готовы.  Пусть  герольд  соблаговолит
изъяснить здешние правила и обычаи.
     Олег спросил у настоятеля:
     -- Хорошо ли смотрели за конями? Если сражаться конными...
     Настоятель посмотрел на помощников, те быстро уронили  головы,  пряча
глаза. Настоятель сложил ладони у груди, низко поклонился:
     -- Их уже поймали, они в другой конюшне. Не беспокойтесь, у них самый
лучший овес, ароматные и лечебные травы, родниковая вода...
     Олег насторожился, чувствуя недоброе:
     -- Что с ними?
     Настоятель снова посмотрел на монахов, те головы не поднимали, и  он,
вздохнув сказал все тем же  тонким  дребезжащим  голосом,  словно  звенела
посуда на тряской телеге горшечника:
     -- Они... рассердились на  что-то.  Или  пошутили?  Зачем-то  разбили
стойла, сломали ясли, начали обижать других  коней  и...  трогать  молодых
кобылиц. Потом черный жеребец решил почесаться о главный столб, на котором
держалась крыша конюшни, но столб почему-то переломился. Крыша  рухнула...
Оба жеребца испугались...
     Томас нахмурился, бросил на Олега негодующий взгляд. Его боевой конь,
который  не  страшился  дикого  завывания  сарацинских  труб   и   жуткого
барабанного боя персов, испугается упавшей крыши! Клевета!
     -- Испугались, -- повторил настоятель, не замечая, что  нахмурился  и
Олег, -- побежали, ударились о стену...
     -- Ну-ну, -- поощрил Олег.
     -- Стена рухнула. Жеребцы вырвались в сад. За ними и другие,  которые
уцелели. Монахи всю ночь ловили ваших коней, но те  перепортили  священный
сад, который выращиваем три  тысячи  лет,  сожрали  небесные  розы  --  их
принесла  от  Владыки  Небес  его  прекрасноликая  дочь   отважному   сыну
императора Фак еще  на  заре  времен...  Потом  ваши  кони  пили  воду  из
священного источника, согнали небесных лягушек, что изволили почивать там,
и нарушили тридцатилетнее молчание великого аскета Цоб-Цо-Бэ.
     -- И что он сказал? -- спросил Томас с живейшим интересом.
     Морщинистое лицо старца  стало  задумчивым,  он  поперхнулся,  сказал
торопливо:
     -- Как могу я, ничтожный червь,  запомнить  заклятия  аскетов?  Потом
ваши кони повалили монастырскую стену со стороны священной горы Бу-гор...
     -- Опять чесались? -- спросил Томас с беспокойством.-- Сэр калика, не
подцепили они чесотку? Надо проверить.
     --  Надо,  --  торопливо  согласился  настоятель.--  Потом  разрушили
несокрушимую боевую башню, что простояла две тысячи лет и выдержала двести
три войны, пятьсот восемнадцать  штурмов  и  двенадцать  ударов  молний...
снова почесались, потом гонялись за молодой кобылицей, которую  выращивали
для приезда правителя края, и скушали сад бонсаи --  карликовых  деревьев,
приняв их за траву. В конце концов добрались до  кладовой,  где  хранились
все наши запасы вина...
     -- Выпили вино?  --  ахнул  Томас.  Он  развернулся  всем  сверкающим
корпусом к Олегу,  синие  глаза  метали  молнии.--  Сэр  калика,  это  ваш
непроверенный конь совратил моего честного боевого друга! Мы с ним  вместе
прошли огонь и воду, видели Крым  и  Рим,  ночевали  под  поповой  грушей,
вместе штурмовали башню Давида...
     -- А здесь он взял ее  сам,  --  вставил  Олег.--  Боевой  конь,  кто
спорит? Если он не добирался до винных подвалов раньше,  то,  может  быть,
просто случая не было?
     Настоятель робко покашливал, наконец вмешался:
     -- Вообще-то...  ваш  жеребец,  сэр  железный  рыцарь,  начал  лакать
первым... Потому-то удалось обоих наконец изловить и  перевести  в  другую
конюшню... выселив оттуда монахов с их  книгами,  всю  библиотеку,  унести
древние манускрипты, ибо белый жеребец упился и лег в луже вина...
     -- Пречистая Дева, -- воскликнул Томас в ужасе.-- Это же сколько  его
отмывать!
     Олег сказал задумчиво:
     -- Хорошее, надо думать, здесь вино, если даже кони до бесчувствия...
Где ты говоришь, святой настоятель, эти склады?
     Настоятель торопливо шагнул назад, упал бы, не подхвати его под  руки
трепещущие помощники.
     -- Ваши кони изволили выхлебать все! Теперь спят  в  библио...  новой
конюшне.
     Олег прислушался, наконец понял происхождение тревожащего его душу  и
сон глухого прерывистого рева. Он хотел заметить ехидно надменному рыцарю,
что  благородный  рыцарский  конь  голубых  кровей  храпит,  как   простой
деревенский битюг, но в  это  время  из  дальнего  сарая  бегом  примчался
босоногий монах, что-то  нашептал  настоятелю  в  ухо,  кося  на  страшных
пришельцев  темным,  как   у   птицы   глазом.   Настоятель   покачивался,
поддерживаемый за плечи дюжими монахами, темные веки трепетали, как крылья
бабочки на ветру.
     Томас  повернул  голову  к  Олегу,   зрелище   было   такое,   словно
развернулась смотровая площадка на сторожевой башне, сказал негромко:
     -- За нами. На поединок с непобедимыми.
     Олег кивнул, поддернул перевязь меча, отвыкнув за многие годы от этой
недоброй тяжести, подвигал лопатками, проверяя место колчана:
     -- Отец настоятель, мы готовы. Сэру Томасу только свистни -- на  край
света побежит, подраться бы! Он как  петух  драчливый.  Неужто  все  англы
такие?
     Настоятель переводил отчаянный взгляд с одного на  другого,  внизу  у
ступеней уже собралась большая  толпа  монахов.  Все  босые,  подпоясанные
веревочками, без привычных шестов и деревенских молотильных цепов.
     -- Великие воины, -- продребезжал настоятель,  --  мы  вынуждены  вас
огорчить и слезно молим простить нас. Понимаем, как  вы  горите  отважными
сердцами выказать свое  боевое  искусство  в  полной  мере,  как  страстно
жаждете  поединков  и  зрелища  разбрызгиваемой  крови,   как   мучительно
стремитесь услышать хруст костей, насладиться страшными ударами, получая и
нанося... получая и нанося... получая и нанося...
     --  Не  тяни  кота  за...  лапку,  --  прервал  Томас   в   радостном
предчувствии сбывшейся мечты, душа его оживала на глазах, расцветала ярким
румянцем на  белых,  как  мел,  щеках.--  Где  они  ждут?..  Во  дворе?  В
бойцовском зале?
     Настоятель скорбно поник головой. Он упал бы  на  колени,  но  монахи
удержали, справедливо полагая, что поднимать труднее.
     --    Молю    вас,    железный    рыцарь...    и    тебя,    мохнатый
оборотень-гиперборей, простить  нас  великодушно!  Непобедимые  уехали  на
рассвете. Не попрощавшись, никому ничего не сказав -- на одной лошади.
     Томас шумно вздохнул, из него словно бы выдернули  стальной  кол,  на
котором он корчился с ночи. Он чуть осел, стал даже  меньше  ростом.  Олег
тоже ощутил  несказанное  облегчение,  --  хорошо  без  драки,  но  бедный
настоятель истолковал иначе, вскричал жалобно:
     -- Пусть ваши мужественные  сердца  не  разрываются  от  неслыханного
горя! Мы не виноваты, что получилось так!
     -- Не будем винить, -- пообещал Олег.-- Еще как не будем!
     А Томас спросил очень осторожненько:
     -- Сказали что-либо  на  прощание?  Вызов,  пожелание  встретиться  в
другом месте?
     Настоятель виновато покачал головой:
     -- Не высказали, что удивительно! Уехали очень тихо.
     -- Гм... а что делали после приезда? Почему так вдруг?
     Настоятель ответил медленно, голос чуть окреп, в нем появились  нотки
гнева:
     --  Для  нас  самих  это  мировая  загадка.  Я  посажу  всех  монахов
разгадывать, не дам есть, пока не отыщут правильный или  хотя  бы  изящный
ответ  в  духе  нашей  школы.  Непобедимые  въехали  в  ворота  на   своих
великолепных конях, их знамена красиво реяли в серебристой лунной мгле,  а
лица были суровы и  надменны,  как  подобает  непобедимым.  Потом  увидели
расколотую скалу, на  которой  наши  герои  раньше  разбивали  кирпичи,  и
поинтересовались, что случилось... Затем  узрели  перебитое  бревно.  Тоже
спросили... В это время ваши кони проломили стену конюшни, начали гоняться
за кобылицами. Потом, к великому несчастью,  лопнули  бочки  с  напитками.
Ваши жеребцы изволили выпить все наше вино...  Белый  жеребец  прыгнул  на
коня непобедимого, желая с ним совокупиться...
     -- Тот приехал на кобыле? -- осведомился Томас.
     -- Нет, но ваш жеребец одурел... простите, был в  таком  восторге  от
нашего вина, что  уже  ничего  не  соображал.  Конь  непобедимого  пытался
вырваться, но ваш жеребец был намного мощнее, к тому же конь  непобедимого
не смог выдержать его тяжести, у него сломался хребет...
     -- Бедное животное, -- бросил Томас равнодушно.-- А что мой конь?
     -- Захрапел прямо на  плачущем  коне  непобедимого.  Благодаря  этому
удалось поймать и спящего перетащить в библи... конюшню.
     Олег  прислушивался  к  шуму  и  грохоту   за   стеной,   спросил   с
беспокойством:
     -- А мой?
     Настоятель скорбно покачал головой, и все  монахи  в  отдалении  тоже
покачали головами и оставили их так качаться:
     -- Ваш продолжает. Слышите, гремит? Это он  гоняется  за  кобылицами,
повозками, овцами, козами, топчет кур, уток,  заглядывает  в  окна,  пугая
монахов и отрывая их от благочестивых размышлений о  Высоком.  Непобедимые
поспешили сесть вдвоем  на  уцелевшего  коня  и  уехать,  потому  что  ваш
развеселившийся конь начал поглядывать и на него, а тот был намного меньше
-- беленький, с изящными ножками...
     -- Ну нет, -- возразил Олег решительно.-- Мой конь не таков!
     Томас оглядел его с  головы  до  ног,  словно  впервые  узрел,  нагло
расхохотался:
     -- Много ты знаешь, хоть и сидел в  пещерах!  Этого  коня  мы  обрели
несколько недель тому, а где он раньше жил? Может быть, в Греции!  К  тому
же именно в тех краях, где купили, наш всемилостивейший Господь однажды  в
гневе... праведном, конечно!.. испепелил два многолюдных города  за  такие
шуточки!
     Олег все прислушивался к грохоту, ржанью, треску, предположил:
     -- Я много слыхивал про монастырские вина... Хорошо  бы  захватить  в
дорогу, как подобает истинным подвижникам. Чтобы искушение низменной плоти
было сильнее, а мы чтоб боролись во всю мощь,  и  чтоб  наша  победа  была
выше!
     Настоятель попятился, повис на руках монахов-помощников:
     -- Еще и вы?.. Тогда от монастыря ничего не останется!
     -- Люди крепче, чем лошади!
     Томас  тоже  прислушивался  к   непрекращающемуся   грохоту,   кивнул
настоятелю:
     -- Ты прав, святой отче. Нам хватает с чем бороться. Сэр  калика,  не
пора ли в дорогу? Увы, потешиться ни рыцарским поединком, ни твоей  доброй
дракой не удается. Одна надежда, что какая-нибудь пакость подстерегает  по
дороге. А тут делать нечего: поели-попили, а по... гм... погуляем в другом
месте, чтобы раззуделось и размахнулось во всю сласть.
     Настоятель обернулся, крикнул:
     -- Собрать великим северным  воинам  в  дорогу  драгоценный  откуп...
э-э... дары, еду, одеяла. Мигом!
     Монахи разбежались, настоятель осторожно повернулся, его повели через
сад, где Олег увидел жуткую картину  разрушения,  словно  пронеслись  орды
Аттилы: просторная конюшня, сложенная из необожженной глины,  рассыпалась,
желтые глыбы раскатилиь, калеча и  топча  нежные  цветы,  почти  полностью
засыпали родник.
     -- Где мой конь? -- спросил Томас обеспокоенно.
     -- Коня железного человека будят: играют над ним песни, бьют в бубны,
дают нюхать ароматические соли...
     -- В задницу ваши соли, -- сказал сэр Томас.-- Себе, не  коню!  Моего
друга поднимет лишь это!
     Он похлопал по  толстому  поясу,  где  висел  боевой  рог.  Вслед  за
монахами они прошли через сад,  там  развалин  оказалось  намного  больше,
Томас даже озадаченно присвистнул. Если бы не знал, что ночью буянили  два
пьяных  коня,  подумал  бы,  что  через  монастырь  прошли   благочестивые
рыцари-крестоносцы в поисках Святого Грааля.
     Конь лежал посреди вытоптанного сада, храпел, страшно выкатив  глаза.
Монахи стояли в почтительном отдалении, с  ужасом  смотрели  на  чудовище.
Томас  поднес  рог  к  губам,  надул  щеки.  Страшный  рев  пронесся   над
монастырем, с жалобным  звоном  посыпались  стекла  в  окнах.  Престарелый
настоятель и монахи попадали на землю, как  переспелые  груши.  Левое  ухо
коня раздраженно дернулось, но дикий храп с переливами не оборвался.
     Томас выругался, набрал в грудь побольше  воздуха,  протрубил  снова,
покраснев и страшно выпучивая глаза. Оглушительный рев сотряс воздух. Олег
вскинул голову -- рушились маковки монастыря, лепные украшения  из  глины.
Конь недовольно прянул обоими ушами, посовал ногой, но храп стал еще гуще.
     Рыцарь покосился на ехидно ухмыляющегося калику, нахмурился, поспешно
поднял рог в третий раз:
     -- Проклятая бесчувственная скотина!.. Так  упиваться,  когда  хозяин
всю ночь... готовился к трудному бою! Хорош был бы под седлом! Ну,  сейчас
ты у меня точно проснешься, сейчас ты у меня вовсе заикой станешь...
     Он приложил рог к губам, Олег поспешно ухватил за руку:
     -- Погоди! Он только перевернется на другой бок. Лучше палкой огрею!
     Томас ахнул от великого возмущения, едва не выронил рог:
     -- Рыцарского коня? Простой палкой?
     --  Могу  взять  у  настоятеля  позолоченную,  --  предложил  Олег  с
готовностью.
     Он отнял у рыцаря рог, присел возле коня на корточки и  дунул  в  рог
прямо над ухом. Конь всхрапнул, взвился в воздух,  как  ужаленный  сотнями
змей, глаза были дикие, ошалелые, его трясло крупной дрожью.
     -- Доброе утро, пропойца, -- сказал Олег язвительно.-- У сэра  рыцаря
с похмелья только руки трясутся, будто кур ночью крал, а  ты  вон  весь...
Отец настоятель, мой конь в библиотеке?
     Из желтого поля распростертых  монахов,  где  только-только  началось
шевеление, донеслось слабое:
     -- Да-а... Там...
     -- Что  он  там  читает?  --  удивился  Олег.--  Никогда  за  ним  не
замечал... Надо поскорее забрать оттуда, зачем мне грамотный конь? Неловко
на таком ездить.
     Он пошел к желтому приземистому зданию,  которое  тряслось,  со  стен
летели комья глины. Томас хмыкнул вдогонку:
     -- Конь у тебя, случаем, не иудей? Те, говорят, все грамотные!
     Он принялся седлать боевого жеребца, тот  лишь  покачивался,  смотрел
налитыми кровью глазами. Пышная грива  сбилась  комьями,  в  ней  застряли
роскошные репьяхи редких восточных цветов Владыки  небес,  от  него  несло
перегаром, а весь левый бок выглядел голым от слипшейся шерсти --  спал  в
луже красного вина. На седло и широкие ремни  подпруг  конь  смотрел,  как
правоверный крестоносец на сарацинские святыни.
     Наверху послышался грозный  топот  подков.  Олег  верхом  съезжал  по
широким ступеням. Глаза коня были красные,  начитанные,  в  прожилках,  но
ступал он достаточно твердо, хотя и  с  рассчитанной  осторожностью.  Олег
сидел на нем, как неподвижный утес посреди Волги: угрюмый, тяжелый. За его
спиной  по  обе  стороны  седла  свисали  дорожные  мешки,  там  же  висел
исполинский меч, даже лук и колчан были прикреплены сзади.  Душегрейка  из
волчьей шкуры на груди распахнулась во всю ширь, обнажая широкие  пластины
мускулов, в поясе калику  перехватывал  широкий  ремень,  плотно  усеянный
металлическими бляхами, справа висела пузатая баклажка, на  которую  Томас
сразу уставился подозрительно и даже пытался унюхать идущий от нее запах.
     --  Я  готов,  --  сказал  он,  бодрый,  как   проснувшийся   заяц.--
Отец-настоятель, спасибо за хлеб и ласку.
     Из последнего уцелевшего здания, в стенах которого  уже  обозначились
свежие трещины, монахи  поспешно  выносили  сбрую  для  коня  Томаса,  его
седельные сумки, мешки с овсом для обоих коней и еду на две  недели  пути.
Бурдючка с вином Олег не заметил, видимо, здесь  не  знали  международного
обычая похмеляться, иначе отец-настоятель снял бы все с  себя  и  монахов,
только бы смиренные паломники, которые всячески  избегают  драк,  убрались
поскорее.
     Томас тяжело взобрался на  коня,  тот  пошатнулся,  раскорячив  ноги,
помотал головой. Подбежали трое монахов,  держа  на  плечах  боевое  копье
рыцаря.  Томас  легко  подхватил  отполированное  его  железными  пальцами
древко, лихо отсалютовал:
     -- Спасибо за приют! На обратном пути обязательно заеду погостить.  С
друзьями!
     Монахи  с  криками  бросились  в  здание.  Томас  повернул   коня   к
нетерпеливо  поглядывающему  сэру  калике,   бодрой   рысью   выехали   из
монастырских ворот.
     Железные подковы звонко процокали по непрочным  створкам  ворот,  что
лежали на пути, рухнув от богатырского рева боевого рога сэра Томаса.

     Глава 18

     Едва выехали, а солнце уже повисло над головой. Олег обливался потом.
Томасу пришлось совсем несладко: в железных доспехах чувствовал себя,  как
рыба в котелке с водой на жарком костре. Ни облачка, ни ветерка!
     -- Чем нас кормили, -- сказал он напряженно.-- Святой  калика,  я  не
нарушу  твоих  благочестивых  размышлений,  если   на   таком   необъятном
просторе... чуточку колыхну воздух?
     Олег равнодушно махнул рукой:
     -- Давай.
     Раздался  мощный  гул,  рыцарь  с  облегчением  перевел  дух,   плечи
опустились. Оглянулся на исчезающие стены  желтого  монастыря,  куда  ушла
ударная волна:
     -- Лучшее время моих странствий!.. Так натрясся, скажу честно,  когда
приближались к этому  монастырю!  Поверишь  ли,  благородный  сэр  калика,
собирался свернуть.
     -- У страха глаза велики, -- согласился Олег.-- Хуже нет, если загодя
натрясешься. Обидно!.. Но жизнь такая коварная -- в самом  мирном  с  виду
месте нас может ожидать такая жуть, что  в  страшном  сне  не  привидится!
Например, вон в той роще...
     Томас насторожился, с булатным звоном бросил ладонь на рукоять  меча.
Олег сказал успокаивающе:
     -- Я к примеру. Там, может быть, нет ничего!  Но  с  другой  стороны,
может быть намного ужаснее, чем я сказал или вообразил.
     Томас побледнел. Рука  сама  вытащила  меч  до  половины,  он  сказал
дрогнувшим голосом:
     -- Как-то странно утешаешь, святой  отец!  Может,  лучше  объедем  на
всякий собачий случай?
     -- Рощу можно объехать, а жизнь?.. Ты  отдохнул,  поел,  теперь  будь
готов ко всякому. Семеро Тайных потеряли нас, но не навечно же!
     -- Жизнь не объедем, -- повторил Томас, -- но рощу бы... Можно, я еще
колыхну воздух?
     -- Нет-нет, -- сказал Олег поспешно. Он подал коня в сторону.
     -- Что, -- спросил Томас виновато, -- сильно пахнет?
     -- Ничуть, -- успокоил Олег.-- Только глаза режет. Сворачивай к роще.
Там тень, а в самой роще -- видно по кронам! -- бьет ключ из самых что  ни
есть глубин земных. Попьешь, загасишь пожар с животе.
     Томас  напрягался  все  больше,  цепенел,  не  отрывая   взгляда   от
приближающихся деревьев, наконец обнажил меч и поехал, держа  его  поперек
седла. Олег первым въехал под зеленую крышу, с плеч сразу будто  свалилась
тяжесть, а грудь расправилась, глубже вдыхая  прохладный  воздух.  Деревья
раздвигались,  впереди  показалась  широкая  полянка,   вокруг   теснились
уверенные в своей мощи кряжистые стволы с перекрученными ветвями.  Посреди
зеленой поляны, усеянной цветами, лежала  громадная  темно-красная  глыба.
Рядом в крохотном озерце, которое можно накрыть щитом  Томаса,  поднимался
бурунчик воды, взвихривались и оседали  золотистые  песчинки.  В  каменной
глыбе виднелось  углубление,  там  белела  берестяная  кружечка,  умело  и
терпеливо сплетенная из чистых лоскутков коры.
     Олег первым спрыгнул, взял кружку. Конь сразу же  потянулся  к  воде,
отпихнув его теплым боком. Олег поспешно отвел коня к деревьям,  привязал.
Здоровые дурни, а меры не знают, напьются сгоряча, сразу калеки!
     Кружечка  сплетена  непросто  умело  и   неторопливо,   а   расписана
диковинными цветами, птицами, узорами. Здесь и верхнее небо с его хлябями,
и среднее, даже нижнее есть, зато подземный мир отсутствует начисто,  хотя
место у донышка нашлось бы -- явно рисовал язычник,  ибо  ад  --  придумка
христиан.
     Вода обожгла рот, от нее заломило зубы, словно бежала прямо с высоких
гор, где белеют вечные нетающие снега.
     Томас принял из рук калики  кружечку,  доверху  наполненную  ключевой
водой. Он долго и жадно пил, напоил коней, дав им сперва остыть,  а  когда
расседланные кони пошли щипать траву, Томас снова взял  в  ладони  хрупкую
кружечку, повертел перед глазами, словно не веря в такое чудо:
     -- Все-таки есть в этом проклятом мире, полном крови и предательства,
жестокости и вероломства, есть же  красота  и  любовь!..  Неизвестный  мог
наплевать в этот чистый источник, напакостить, нагадить... Однако почистил
ямку, камень подволок ближе -- вон старая канавка, где тащил! -- сплел  из
березовой коры такую хрупкую  красоту!..  Есть  еще  на  свете  люди,  сэр
калика!
     Олег скривился в угрюмой усмешке:
     -- Кроме нас двоих? Есть еще и третий, теперь вижу.
     В огромных стальных перчатках хрупкая  беленькая  кружечка  выглядела
новорожденной бабочкой. Томас сидел на каменной глыбе, держал плетенку  на
ладони, не желая расставаться. Синие беспощадные глаза, которые  в  минуты
гнева  становились  жестокими  и  холодными  как  лед,  сейчас   выглядели
по-детски чистыми и беззащитными.
     -- Помоги тебе  Пречистая  Дева  во  всех  твоих  делах,  благородный
человек, -- сказал Томас благочестиво.
     Калика засмеялся:
     -- А ежели он не благородный?
     Томас удивился:
     -- Как не благородный? Всякий, кто делает доброе  дело,  благородный!
Богородица таким помогает!
     Калика  нежился  в  тени,  вид  у  него   был   скептический.   Томас
рассердился:
     -- Не веришь?
     -- Ну, не очень, -- сказал Олег уклончиво.-- Все-таки молодая  девка,
на руках ребенок... Какая от нее помощь? Вот если взывать к вашим  крепким
ребятам: Георгию Победоносцу, Михаилу, сорока мученикам...
     -- Сэр калика, -- сказал Томас с великим чувством достоинства, --  да
будет тебе известно, что Пречистая Дева не однажды помогала даже  рыцарям!
Я могу поведать  случай,  коему  сам  был  свидетелем.  Мы  собирались  на
ежегодный рыцарский турнир в честь  святого  Боромира.  Со  всей  Британии
съезжались отважнейшие из отважнейших, дамы  заранее  готовили  наряды,  а
рыцари обучали коней и слуг новым трюкам.  Мы  съехались  за  два  дня  до
турнира, с нетерпением ждали  нашего  общего  друга,  отважного  Арагорна,
потомка древнейшего рода, что корнями  уходит  в  тьму  веков...  Но  день
сменился другим, герольды объявили начало турнира, а доблестного  Арагорна
все не было!
     -- По  бабам,  небось,  --  предположил  Олег  хладнокровно.--  Ехать
далеко, мог и заночевать у какой вдовушки.
     -- Сэр калика! С Арагорном случилось удивительнейшее происшествие. Он
выехал, как и мы, за трое суток до  турнира.  Но  когда  ехал  через  один
маленький городок, то увидел впереди черный дым, услышал крики.  Пришпорил
верного коня, вихрем ворвался на площадь, где глазам его предстало ужасное
зрелище! Горела  часовня  Пречистой  Богоматери,  оттуда  неслись  женские
крики. Сэр Арагорн, не раздумывая, как принято у рыцарей, опустил  забрало
и пустил коня галопом прямо на запертые двери,  из-под  которых  вместе  с
дымом уже рвалось пламя. Дверь рухнула от рыцарского  удара,  сэр  Арагорн
ворвался в кромешный ад, где горели стены, церковная утварь. В дыму и огне
он сумел отыскать бедную молодую женщину, что совсем обезумела от ужаса  и
сопротивлялась, когда ухватил ее к себе на седло. Сэр Арагорн вывез ее  из
пожара, а затем, препоручив сбежавшимся горожанам, оставил коня, чтобы тот
не сжег себе роскошную гриву, бросился в огонь снова!  Не  показывался  он
долго, народ на площади уже кричал, жалея молодого рыцаря, но он  все-таки
вышел из пожара: обгоревший, шатающийся, к груди прижимал спасенную  икону
богородицы!
     -- Стоило рисковать, -- пробурчал калика, но  слушал  с  интересом.--
Разве не из одного дерева икона и лопата?
     -- Эх, сэр калика!..  Конечно,  он  так  наглотался  дыму,  что  упал
замертво. Долго отливали водой, а когда очнулся, то был слаб, как  птенец.
Лучшие лекари выхаживали отважного героя, ибо спасенная женщина  оказалась
дочерью знатного сеньора, а икона -- дар его Святейшества из Рима.  Прошло
два дня, прежде чем сэр Арагорн  сумел  взобраться  на  коня.  Он  тут  же
поспешил в Гисленд, на турнир...
     -- Конечно, опоздал? -- спросил Олег скептически.
     -- Сэр калика, у тебя  злой  ум.  Когда  сэр  Арагорн  приближался  к
турнирному полю, услышал серебряные звуки  труб,  извещавших,  что  турнир
только что закончился...
     -- Ворона, -- пробурчал калика.
     -- А когда приблизился, очень удрученный, к  воротам,  навстречу  уже
ехали  нарядные  рыцари.  Завидев   его,   бросились   навстречу,   начали
поздравлять,  восхищаться  его  могучими  ударами,  рыцарским  искусством,
непостижимым умением  управлять  конем  одними  коленями,  не  прибегая  к
поводьям...
     Калика хмыкнул, но все  еще  смотрел  с  интересом.  Томас  продолжал
горячо:
     -- Потрясенный Арагорн узнал, что он, оказывается, прибыл на турнир в
последний час, вызвал на поединок  сильнейших  рыцарей,  одного  за  одним
вышиб из седел, даже не меняя копья! Он победил с легкостью даже  могучего
Черного Быка, которого  не  могли  пошатнуть  в  седле  сильнейшие  рыцари
Британии!.. Арагорн вознес молитву Пречистой Деве, рассказал  друзьям  все
как было, и мы все, я тоже там был, горячо поблагодарили  Пречистую  Деву,
которая, приняв облик сэра Арагорна, взяла коня и  копье,  выехала  вместо
него на рыцарский турнир сильнейших! Благородные поступки вознаграждаются,
сэр калика!
     Олег подумал, спросил невинно:
     -- На кого ж ребенка оставила? На иконах держит такого карапуза,  что
отвернись хоть на миг -- дом спалит или еще что натворит.
     -- Это ее дело, --  сердито  отрезал  Томас.--  Но  в  ее  помощи  не
сомневаешься?
     -- С чего бы? -- удивился Олег.-- У нас поляниц было хоть пруд пруди.
Амазонками еще звали.  Конями  правили  без  поводьев,  стрелы  метали  на
скаку... А уж силача сшибить -- особо любили! Этому всему верю. А  вот  на
кого ребенка оставила? Наши девки все же резвились только до замужества...
     Покинули рощу после короткого отдыха, но Томас еще долго с сожалением
оглядывался на мирную зеленую рощу. Деревья поднимались огромные, древние,
толстые, зеленые кроны  переплелись  ветками,  укрывая  от  знойных  лучей
молодую траву, под которой прокладывали подземные ходы неторопливые кроты,
в густых ветках певчие птицы вили  гнезда,  а  белки  весело  носились  по
стволам и веткам. Избегая поселений, ехали  по  большой  дуге,  постепенно
забираясь на север,  чтобы  выйти  к  побережью,  а  там  морем  можно  до
Константинополя.  Объезжали  даже   крупные   караваны   и   странствующих
паломников, которые могли упомянуть о странной паре.
     Лишь на пятый день пути, считая от ночлега у  гостеприимных  монахов,
заехали в небольшое село: кончился хлеб, овес для  коней,  а  без  соли  в
жаркой пустыне, каким выглядел этот край для обоих, вообще не выжить!
     Местный кузнец осмотрел копыта коней, погремел молотом над  доспехами
Томаса:
     -- Вы странная пара. Едите в Мерефу?
     Томас смолчал, Олег поинтересовался:
     -- Город, что впереди?
     -- Да, прямо по дороге. Если у вас есть золотишко, советую заехать  к
великому магу Пивню.
     -- А чем он хорош? -- поинтересовался Олег.
     -- Знает будущее. Предскажет все, что случится  завтра,  послезавтра,
через год! Всегда сбывается. Мы, окрестные жители знаем.
     Томас уже вскочил в седло, засмеялся весело, грохочуще:
     -- Если маг, почему платить золотом?  Должен  знать  заклятия,  чтобы
творить золото из опавших листьев!
     Кузнец пожал плечами:
     -- Как знаете. Я дал совет как добрый человек добрым людям. Любой маг
умеет делать золото из листьев, но те монеты снова превращаются в  листья,
если к ним прикоснется железо!
     Олег сел на коня, тепло попрощался, а Томас вдруг взорвался хохотом:
     -- Вот почему наш золотой бросил сперва на наковальню.
     Томас выехал на  дорогу  задумчивый,  долго  молчал,  наконец  сказал
твердо:
     -- У Пивня надо побывать обязательно!
     -- Сэр Томас... -- начал было Олег, но Томас решительно оборвал:
     -- Сэр калика! Ты дал свои обеты, а я  свои.  Ты  служишь  Истине,  я
служу любви! И должен знать, что с моей Крижинкой, ждет ли, притесняют  ли
ее братья. Клянусь, я узнаю все, никакие силы не остановят!
     Олег выставил обе руки вперед ладонями, отметая гнев рыцаря:
     -- Ради Бога! Узнавай, кто против? Я думал, ты хочешь знать, что ждет
нас впереди...
     -- Чтобы я трясся всю дорогу? Благодарю покорно! Я  не  такой  дурак,
чтобы знать свое будущее. Не хочу брать на себя то, что присуще  Богу.  Но
знать о Крижинке...
     Он все поторапливал коня, Олег смотрел на рыцаря с удивлением.  Томас
словно бы светился изнутри, а в седле подался вперед,  будто  вот-вот  мог
сорваться и полететь впереди скачущей лошади. Похоже,  в  это  время  даже
забыл о мешке с чашей, притороченном к седлу.
     Высокие белые стены Мерефы показались  издалека,  но  прошло  полдня,
прежде чем извилистая дорога привела путешественников к городским воротам.
Томас жадно глазел на стены  из  белого  камня,  уже  различал  полосы  на
воротах, когда створки  внезапно  распахнулись  во  всю  ширь.  Из  города
выметнулись один за другим  всадники  на  взмыленных  храпящих  конях,  за
плечами развевались красные плащи, а в руках тускло блистали окровавленные
мечи и сабли.
     Томас насчитал двадцать человек,  пятеро  едва  держались  в  седлах.
Почти у всех доспехи и латы были посечены, забрызганы кровью.  Вся  группа
вихрем пронеслась по соседней дороге, что вела к зеленым холмам.
     Томас и Олег  перевели  коней  с  галопа  на  осторожный  шаг.  Томас
покрепче стиснул копье, а Олег привычно подвигал лопатками,  проверяя,  на
месте ли лук.
     Из города  донесся  нарастающий  грохот  копыт,  звериный  рев,  лязг
оружия, мощный зов боевых труб. Из ворот вырвалась новая группа всадников:
на быстрых конях, в лохматых шапках, все визжали истошными голосами, в  их
руках  тоже  блистали  окровавленные  сабли.  Всадники  люто   размахивали
оружием, разбрасывая капли крови, кони неслись как птицы,  догоняя  первую
группу. Передний всадник из догоняющих сорвал с  седельного  крюка  лук  с
натянутой тетивой, наложил стрелу, на скаку прицелился,  долго  задерживая
стрелу, соразмеряя конские скоки, наконец резко отпустил тетиву. Рука  его
загнулась крючком. Томас и Олег разглядели даже белые зубы,  блеснувшие  в
хищной усмешке.
     Последним мчался на усталом коне юноша с бледным детским лицом, почти
мальчишка, еще безусый и безбородый, но уже с кровью  на  плече  и  груди.
Стрела ударила его в спину возле шеи, юноша даже  не  вскинулся  --  молча
повалился на шею коня, судорожно  обхватив  ее  руками.  Оперенная  стрела
торчала из спины. Всадник в мохнатой шапке взвизгнул, выдернул из  колчана
другую стрелу.
     Томас выругался, потряс копьем. Всадники в красных плащах  пронеслись
в трех десятках шагов, а еще дальше дороги соединялись, сливаясь  у  ворот
Мерефы в утоптанную площадь. Томас и Олег успели  рассмотреть  юные  лица,
дорогую одежду, запачканную  кровью.  Первыми  пронеслись  на  белых,  как
молоко, конях двое воинов, с обеих сторон закрывая крупными телами  совсем
юную девушку с выбившимися из-под легкого покрывала золотыми волосами,  на
которых изумленный Томас углядел небольшую золотую корону!  За  принцессой
или королевой проскакали остальные воины, создавая между  златоволоской  и
преследователями  заслон  в  полторы  дюжины  всадников.  Задний  внезапно
вскинул руки, мешком свалился с седла --  в  спине  торчала  стрела,  конь
потащил по земле, руки бессильно волочились, загребая пыль.
     Томас круто повернулся к Олегу, крикнул в ярости:
     -- Стреляй! Стреляй же!..
     -- Это не наша война, -- отрезал Олег.
     -- Но то враги!
     -- Откуда ты знаешь, кто из них прав?
     -- Долг рыцаря -- бросаться на защиту  слабого!  Благородство  должно
всегда становиться на сторону слабейшего!
     Олег смолчал. Томас закричал громовым голосом:
     -- Хайль Британия!.. Если не довезу Святой  Грааль,  прости  и  пойми
меня, Пречистая Дева!
     Он пришпорил коня, пустил наперерез  скачущим  всадникам  в  мохнатых
шапках. Олег в бессилии выругался, поспешно схватил лук. Томас  на  бешено
скачущем коне был в двух десятках шагов  от  звероватых  всадников,  когда
первая стрела пронзила переднего. Тот едва успел схватиться за рану, как в
седле подпрыгнул второй, выронил поводья, а третий упал  на  полном  скаку
вниз головой, словно нырял в реку.
     Конь под Олегом стоял неподвижно  как  гора,  но  Олег  зло  ругался,
стрелял намного медленнее, чем хотел. Любой  русич  должен  держать  шесть
стрел в воздухе до того, как седьмая поразит тыкву с сотни шагов. Олег мог
держать в воздухе восемь до того как девятая  --  или  первая  --  срывает
обручальное кольцо, подвешенное на шелковой нити, но всадники не стояли, а
неслись  на  полном  скаку,  и  Олег  стрелял,  стиснув   зубы,   страшась
промахнуться: Томас уже был в гуще схватки.
     Томас всадил в противника  копье,  выхватил  меч  и  ударил  второго,
рассек третьего, и лишь тогда обнаружил, что во всех  троих  на  мгновенье
раньше появились стрелы, всаженные с такой мощью, что  оставались  торчать
лишь кончики с белым пером. Он взревел от обиды и оскорбления, пронесся на
могучем жеребце через весь отряд, расшвыривая живых и пораженных стрелами,
пока не сшибся с задними, недосягаемыми для стрел этого чертового  калики,
хладнокровного убийцы, не понимающего радость честного боя лицом  к  лицу,
глаза в глаза, отвагу на отвагу! Затем с ревом обрушил смертоносный меч на
ближайшего всадника, разрубил до  пояса  вместе  с  доспехами,  с  усилием
выдернул меч, застрявший между костями и жилами, замахнулся на следующего.
Один из противников коротко и быстро махнул саблей,  ударил  сбоку  в  шею
рыцаря, а другой, привстав на стременах, выдохнул с жутким  воем,  обрушил
сверкающую дамасскую саблю на голову неожиданно  возникшего  врага.  Томас
взревел, как разъяренный медведь, отбросил  щит  и  ухватил  рукоять  меча
обеими руками.
     Всадник слева еще держал в кулаке обломанную рукоять, не веря глазам,
глядя то на обломок сабли, то на блестящий шлем врага, где не  осталось  и
царапины, и длинный меч задел его незащищенного -- в воздух с тупым звуком
подскочила голова и  срубленная  по  плечо  рука.  Второй  упрямо  пытался
перерубить шею рыцаря, выщербливая лезвие дорогой сабли и раздражая Томаса
звоном в ушах, -- двуручный меч разрубил его до пояса.
     Олег  быстро  выпустил  оставшиеся  стрелы,  дорогу  усеяли  трупы  и
ползающие под копытами обезумевших коней  раненые,  но  на  Томаса  насело
пятеро оставшихся. К счастью,  кони  метались  по  дороге  и  по  обочине,
сшибались,  испуганно  ржали,  трое  волочили  за  собой  запутавшихся   в
стременах всадников, и все пятеро не могли насесть разом. Томас вертелся в
седле, как вьюн, рубил громадным мечом, орал, выкрикивал угрозы.
     Олег хотел было остаться в стороне от драки, дождаться конца, но двое
противников Томаса что-то прокричали друг  другу,  оба  спрятали  сабли  в
ножны и сняли с крюков тяжелые топоры. Оба начали  заезжать  к  рыцарю  со
спины, и Олег вынужденно пустил коня в тяжелый галоп.
     Всадник с топором успел прокрасться в гущу схватки, вскинул топор, но
Олег догнал, перехватил за руку. Всадник оглянулся, побелел от боли.  Олег
передавил кисть,  круша  кости,  отпустил  несчастного.  Всадник  закричал
что-то гортанным голосом, другой рукой выдернул  из-за  пазухи  нож.  Олег
неохотно ударил его по лицу, щедро брызнула кровь,  и  всадник  без  звука
рухнул под копыта своего коня.
     Томас сразил еще двоих, четвертый нечаянно наткнулся  на  Олега,  тот
скорбно отмахнулся, не желая, но вынужденно прерывая человеческую жизнь, и
для Томаса остался последний противник. Из панциря валил пар, Томас  дышал
тяжело, а его исполинский меч поднимался медленно.
     Внезапно донесся далекий топот. Олег и всадник в мохнатой шапке разом
оглянулись, а Томас, который видел через их головы, что  это  возвращались
всадники в красных  плащах,  обрушил  последний  победный  удар.  Мертвец,
разрубленный до седла, сполз с коня и тяжело шлепнулся на дорогу, уже  без
того залитую кровью, заваленную трупами и стонущими ранеными.
     Всадники в красных плащах остановились в десятке шагов, с  недоверием
оглядывали побоище. Между ними и оставленным городом на вытоптанной дороге
лежали трупы по меньшей мере двадцати, а то и больше врагов, а еще человек
восемь уползали в густые заросли спелой пшеницы. За ними волочились кишки,
оставляя кровавые полосы. Один из всадников, немолодой и  со  злым  лицом,
соскочил с коня и бросился по следам в  пшеницу,  на  бегу  выдергивая  из
ножен саблю.
     Томас  сунул  меч  в  ножны,  приветственно   помахал   растопыренной
пятерней:
     --  Благородные  сэры!  Мы  с   моим   другом   благодарим   вас   за
представленную возможность подраться!
     На него смотрели, вытаращив глаза. Один повторил недоумевающе:
     -- По... подраться?
     -- Вот именно. Три дня едем, а еще ни разу не  скрещивали  ни  с  кем
оружия!
     Всадники расступились, открывая золотоволосую красавицу с короной  на
макушке. Она сидела величественно на прекрасном белом коне, но ее  дорогая
одежда была в пятнах сажи, копоти. Всадник справа от нее сердито посмотрел
на Томаса и сплюнул в дорожную пыль, а тот, что слева, сказал ей громко:
     -- Принцесса, это ненастоящие  люди!  Бродячие  скандалисты.  Им  все
равно с кем драться.
     -- Наемники? -- спросила принцесса тихо.
     От музыкального  голоса,  юного,  хрипловатого  от  волнения,  сердце
Томаса подпрыгнуло до престола Господня и с размаха упало в пламя.  Он  не
нашелся, что ответить, лишь смотрел в глаза -- такие же синие, как у него.
     Всадник справа  ответил  за  него  сиплым  голосом,  в  котором  было
отвращение:
     -- Хуже. Они дерутся даже не за деньги -- просто так. Звери с Севера.
     Олег спешился,  торопливо  собирал  свои  стрелы,  прибрал  и  колчан
мохнатого, который первым подстрелил паренька.  Он  следил  за  разговором
издали, Томасу крикнул:
     -- Я ж тебе говорил! Здесь ценности могут быть другие!
     Томас покраснел, сказал крайне оскорбленным тоном:
     -- Мы пришли на помощь слабейшей стороне! Так  поступают  благородные
люди на моем Севере, верно. Надеюсь, здесь тоже  благородство  появится...
хотя бы на остриях наших мечей.
     -- Кто вы? -- спросила золотоволосая принцесса.
     Конь под ней перебирал тонкими точеными  ногами,  гордясь  прекрасной
всадницей. Корона на золотых волосах рассыпала разноцветные искры  --  там
блестели изумруды, бриллианты, сапфиры, даже  редкий  камень  из  северных
стран -- янтарь. Всадники смотрели на Томаса и Олега со  смесью  страха  и
надежды. Еще трое спешились  и  пошли  с  ножами  в  руках,  переворачивая
врагов, перехватывая глотки, собирая оружие. Пятеро всадников ловили чужих
коней.
     -- Я рыцарь-крестоносец, -- ответил Томас гордо.-- Сэр Томас  Мальтон
из Гисленда. Я убивал великанов, побивал сарацинов, сражался  с  драконом,
ел жаркое из печени льва, убитого своими  руками.  Сейчас  возвращаюсь  на
свою северную родину. Со мной идет мой  друг  благородный  сэр  калика  из
скифской Руси... или Русской Скифии... Словом, из Гипербореи.  Он  великий
воин, величайший отшельник и аскет,  а  его  осанка  и  речи,  исполненные
достоинства, говорят о  его  благородном  происхождении,  хотя  он  его  и
отрицает всячески.
     Принцесса бросила на Олега мимолетный взгляд, тут же забыв о  калике,
сказала Томасу страстно и с великой мольбой:
     -- В мой город, прекрасную мирную Мерефу, ворвались враги! Вам  нужно
уходить, ибо они не щадят никого. Я думаю, вам лучше уйти с нами.
     -- Что за враги? -- надменно спросил Томас.
     -- Я королева, -- ответила золотоволоска.--  Изоснежда,  дочь  Крыга.
Враги тайком вошли в город и сумели ворваться во дворец! Их вел  дворцовый
казначей, он знал о подземном ходе. Мой отец ему доверял как себе,  а  он,
после смерти моего отца, пожелал  жениться  на  мне  и  стать  королем!  Я
отказала, тогда он раздал казну варварским вождям,  а  те  прислали  своих
воинов. В городе резня!
     Олег пошел к своему коню, бросил Томасу:
     -- Похоже, Мерефу придется обойти стороной!
     Томас вспыхнул до корней волос, голос  его  был  резким,  как  лезвие
меча:
     -- Резня там или майские пляски, но мне надо  увидеть  великого  мага
Пивня!
     Он  послал  коня  вперед  по  дороге  к  городу.  Олег  оглянулся  на
остолбеневших в неподвижности воинов, тяжело вздохнул  и  полез  в  седло.
Томас остановил коня у распахнутых ворот, требовательно оглянулся,  словно
у Олега не было выбора, как ехать  следом.  Олег  ехал  мелкой  рысью,  по
очереди трогал рукояти швыряльных  ножей,  меча,  пощупал  кончики  стрел:
чужие стрелы, которые забрал у всадников в мохнатых  шапках  оказались  на
три пальца короче.
     Когда он подъехал к  воротам,  сзади  послышался  конский  топот.  Их
догнали двое угрюмых  воинов,  он  их  раньше  видел  рядом  с  прекрасной
королевой. Один буркнул хмуро:
     -- Поедем с вами. Вы не знаете города.
     Томас широко улыбнулся,  подмигнул  Олегу.  Оба  воина  явились  явно
против  воли:  королева  сама  послала  их  в  помощь  странным   северным
паломникам-рыцарям!
     Вчетвером  они  ворвались  через  распахнутые  ворота,  понеслись  по
главной улице. Везде стоял крик, злобный хохот. Воины  в  мохнатых  шапках
врывались в дома, разбивали двери и окна торговых лавок, из разбитых  окон
домов вышвыривали на улицу вещи, одежду, мебель. Прямо на улице насиловали
двух женщин, а чуть дальше голого старика распинали на  дверях  его  дома,
женщины и дети визжали, плакали.
     На главной площади перед дворцом  еще  догорал  бой  --  около  сотни
воинов в красных плащах, став в круг и закрывшись щитами,  отражали  вялые
атаки. Их прижали к дворцу, но дальше не шло -- воины ощетинились  копьями
и мечами, а  враги  с  завистью  оглядывались  на  тех,  кто  уже  волочил
награбленное, срывал с женщин платья, вырывал из ушей серьги  и  выламывал
пальцы, унизанные кольцами. Вождь племени, тоже в мохнатой шапке, огромный
и толстый, люто орал, гнал сражение, но большинство предпочитало грабеж  в
уже захваченном городе, чем добивать последних защитников.
     Четверка проскакала по краю площади, миновала привязанного  к  столбу
древнего деда, двое  тыкали  в  него  горящими  факелами,  старик  страшно
кричал, воины орали. Олег успел услышать: "Деньги! Где спрятал  золото?.."
На другом конце площади зажатые в угол, десяток воинов  в  красных  плащах
отчаянно  отбивались  от  огромного  паука,  размером   с   раскормленного
верблюда. Паук умело и быстро плел сеть, взмахом передних лап, похожих  на
потолочные  балки,  набрасывал  на  жертву,  тот  безуспешно  рубил  мечом
серебряную  веревку,  меч  прилипал  намертво,  и  паук  быстро  втаскивал
отчаянно кричащего человека в страшную пасть.
     Томас яростно заорал, увидя, как огромные челюсти паука сомкнулись на
голове несчастного -- кровь брызнула  во  все  стороны,  забрызгав  камни.
Воины, присланные королевой, забежали с боков, изо всех сил рубили мечами,
но толстая шерсть паука не поддавалась, а хищные  лапы  ухватили  второго,
подтащили к жадно раздвинувшимся жвалам, откуда капала человеческая кровь.
     Томас вскрикнул:
     -- Пресвятая Дева, не допусти поругания человека насекомым!
     Он выставил копье, наклонился к конской шее. Паук,  заслышав  грозный
топот тяжелого коня, мгновенно развернулся,  угрожающе  поднял  лапы.  Два
крупных немигающих глаза неотрывно смотрели на скачущего рыцаря, остальные
шесть, поменьше, холодно наблюдали за воинами в красных плащах,  что  тоже
замерли в недоумении и полном изнеможении.
     Томас налетел как падающая с горы каменная  лавина.  Длинный  широкий
стальной наконечник копья с хрустом врезался  в  широкую  грудь  чудовища.
Мохнатые лапы вытянулись, дотянулись  когтями  до  рыцаря.  Конь  в  диком
страхе завизжал,  как  придушенный  поросенок,  взвился  на  дыбы,  молотя
копытами по мохнатым лапам. Томас выпустил копье, поводьями заставил  коня
попятиться.
     Паук быстро и как-то бесшумно  шагнул  за  ними,  но  копье  уперлось
древком в землю, удержало. Чудовище тянулось за отступающей добычей, такой
хрупкой, копье погружалось все глубже, Томас слышал  треск.  Верхние  лапы
почти коснулись лица Томаса, однако остальные внезапно  подогнулись,  паук
грузно осел всем мохнатым телом. Воины  в  красных  плащах,  тяжело  дыша,
уронили мечи  и  щиты,  смотрели  на  неожиданного  спасителя  в  стальном
панцире.
     Двое мрачных воинов, посланные с Томасом и  Олегом,  выехали  вперед,
один крикнул радостно:
     -- Тилак?.. Тилак,  королева  спасена!  --  Уходите  через  восточные
ворота.
     Передний из воинов, забрызганный кровью и желтой слюной паука, быстро
спросил:
     -- Кто этот могучий?
     Мрачный помедлил с ответом, в глазах еще была неприязнь:
     -- Странник... как и его друг. Вон тот,  что  в  волчьей  шкуре,  как
лесной зверь. Им нужен маг Пивень. Он не ушел?
     -- Я видел его в башне,  --  ответил  Тилак.--  Но  он  запечатал  ее
заклятием. Никто не войдет!
     Воины начали выдвигаться из  закоулка,  куда  их  загнал  паук,  один
прислушался к далекому шуму, крикам, вдруг вскричал:
     -- На площади все еще бой!..
     -- Отряд Атта, -- угрюмо сказал мрачный.--  По  крайней  мере,  треть
была цела...
     Тилак быстро повернулся к своим воинам:
     -- Уйдем через восточные ворота или пойдем на помощь Атту?..  Забудем
межклановую вражду перед лицом общего врага!
     Воины вскинули мечи. Тилак подбежал к Томасу, на Олега внимания почти
не обращал:
     -- Поможете?
     -- Вам самим делать нечего, --  ответил  Томас  вежливо.--  Все  ушли
грабить, вокруг отряда вашего Атта не воины, а пастухи. Сторожат, чтобы не
разбежались.
     Он стегнул коня, помчался к виднеющейся на другом конце города башне,
на которую указал Тилак. Сперва слышал только  цокот  копыт  своего  коня,
затем зазвенели тяжелые подковы жеребца  калики.  Оглянулся:  двое  хмурых
воинов что-то горячо объясняли воинам Тилака, наконец те бегом ринулись на
площадь, а оба  мрачных  телохранителя  золотоволосой  королевы  помчались
настегивая коней, вдогонку за северными воинами.
     Томас победно ухмыльнулся: не двое воинов нужны,  хотя  два  меча  не
лишние, -- льстит тревога юной красавицы за жизнь неизвестного  спасителя,
таинственного рыцаря из чужой северной страны!
     Они пронеслись по  узким  улочкам,  кое-где  на  ходу  сминая  конями
грабителей, почти не  пуская  в  ход  оружия.  Башня  медленно  вырастала,
оказывалась то справа, то слева, уже можно  рассмотреть  серые  кирпичи  и
круговую площадку на самом верху. Первый  мрачный  догнал  Томаса,  сказал
угрюмо:
     -- Вам не войти. Маг запечатывает башню заклятием.
     -- Разве маг не видит, что здесь творится? -- воскликнул Томас.
     -- Ему все равно, -- ответил угрюмый.-- Кто бы ни был на  троне,  все
равно принесет магу дары, даст рабов и слуг.
     Башня была приземистая, древняя,  каменные  глыбы  выщербились,  став
похожими на серый неопрятный творог. Справа виднелась  массивная  железная
дверь, зеленой краской были нарисованы странные знаки, фигуры.
     Оба угрюмых воина ожидающе оглянулись на рыцаря, -- на двери башни ни
засова, ни замка, держится на магии, а Томас в  затруднении  повернулся  к
молчаливому  сэру  калике,  отшельнику  и  великому  аскету   благородного
происхождения. Олег, не слезая с коня,  порылся  в  мешке  с  лечебными  и
другими травами, выудил полузасохший стебель травы, наклонился к  двери  и
сунул листок в железную щель.
     Громко щелкнуло, дверь распахнулась  как  от  могучего  пинка  ногой.
Угрюмые разинули рты и застыли, а Томас, словно калика всю жизнь  открывал
перед ним двери знаменитой славянской  разрыв-травой,  нетерпеливо  тронул
поводья, и конь вдвинулся в  дверной  проем.  Томас  пригнулся,  чтобы  не
шарахнуться о низкий свод, на свету мелькнул хвост его коня.  Олег  поехал
следом, пригнувшись еще ниже.
     -- Великие воины! -- услышал он  сзади  поспешное.--  К  магу  вообще
нельзя, а вы на конях!
     Олег смолчал, вскоре услышал сзади  стук  копыт.  Оба  телохранителя,
бледные и с  перекошенными  лицами,  мужественно  ехали  следом,  держась,
впрочем, на  почтительном  расстоянии.  Олег  посматривал  по  сторонам  с
удивлением: не думал, что поместятся даже вдвоем, но въехал  и  четвертый,
после чего дверь с металлическим лязгом вернулась на место.

     Глава 19

     В просторном зале, в котором они очутились, на миг стало  темно,  тут
же вспыхнули светильники, а сверху по  узкой  лестнице,  покрытой  дорогим
ковром, торопливо сбежал маленький сгорбленный старик  в  длинном  халате,
расписанном хвостатыми звездами, каббалистическими  знаками.  Голова  едва
держалась под тяжестью огромного зеленого тюрбана, надо лбом зловеще горел
кроваво-красным огнем крупный рубин, а над ним трепыхалось  павлинье  перо
небывалой величины. Старик кричал на бегу:
     -- Кто?.. Кто такие?.. Эй, слуги!
     Раздался частый топот ног. Мимо старика сбежали мускулистые  воины  с
темно-коричневыми телами, доспехи были пристегнуты ремнями прямо на  голых
телах. Двигались воины странно, глаза не отрывали от хозяина.
     Томас развернул коня боком, чтобы  великому  магу  было  лучше  видно
огромный меч, уже обнаженный до половины, сказал с достоинством:
     -- Погоди, великий маг и прорицатель.  Слуги  еще  понадобятся.  Если
сделают еще шаг, то, клянусь копытами моего боевого коня,  который  вместе
со мной штурмовал  башню  Давида,  тебе  придется  самому  мыть  посуду  и
подметать пол!
     Сзади нервно зацокали копыта, угрюмые телохранители в  страхе  подали
коней к двери, но створки  были  плотно  заперты.  Маг,  игнорируя  угрозы
невежественного рыцаря, набрал в грудь  воздуха,  вскинул  обе  руки.  Его
острый взгляд упал  на  неподвижного  варвара  в  звериной  шкуре.  Варвар
ответил прямым взглядом, несколько долгих мгновений  держали  друг  друга,
сцепившись в невидимой для всех схватке. Маг медленно опустил руки, сказал
словно во сне:
     -- Кто вы? Что вам надо?
     Томас услышал  от  двери,  как  в  один  голос  ахнули  телохранители
золотоволосой королевы. Он выпрямился в седле, заявил твердо:
     -- Я рыцарь-крестоносец, что дураку видно по моему плащу. Мой друг --
паломник из скифской Руси... а черт, Росской  Скифии...  Словом,  скиф  --
потомок древних вымерших русов!  Калика  благородного  происхождения.  Нам
крайне надо узнать, что происходит  сейчас  в  далекой  Британии  в  одном
благородном семействе... У нас есть, чем заплатить!
     Маг бросил быстрый взгляд на неподвижного варвара из Гипербореи, явно
пытаясь понять его странный  интерес  к  далекому  семейству  в  Британии,
помолчал, прикидывая  возможности  и  последствия,  а  ответил  коротко  и
жестоко:
     -- Вон из моей башни!
     Рука Томаса метнулась к мечу, тут же  бессильно  разжалась.  Маг  зло
щерил  мелкие  желтые  зубы:  рассчитал  верно,  рыцарь  не  причинит  зла
безоружному, а северный варвар лишь сопровождает  железноголового,  но  за
него не дерется.
     -- А как же со справедливостью? -- сердито потребовал  Томас.--  Маги
разве не живут в этом мире?
     Маг небрежно отослал застывших слуг наверх, ответил насмешливо:
     -- Рабскую работу оставляю рабам. Зло не проходит там, где стою.
     -- Но не проходит и там, где стоим мы!
     Маг смерил его насмешливым взглядом:
     -- Ты лишь дровосек. Я не занимаюсь дровами.
     От самой двери, где топтались на  конях  хмурые  телохранители,  один
осмелел, робко подал голос:
     -- О великий и достославный маг!  Наш  город,  блистательную  Мерефу,
разграбили жестокие враги, варвары пустыни. Разве тебе не лучше,  если  бы
город остался в руках доброй королевы?
     Маг  грозно  сверкнул  очами,  раздулся,  будто  намеревался  сразить
заклятием  дерзкого,  но  перехватил  предостерегающий  взгляд   северного
варвара, процедил сквозь зубы:
     -- Мне все равно, на  каких  конях  привозят  дрова:  на  гнедых  или
саврасых. Если для вас так важно, изгоните людей пустыни.
     Второй телохранитель, он прижимался ухом к воротам, вдруг вскричал:
     -- С той стороны подъехали варвары! Если сокрушат...
     -- Ничто на белом свете... -- начал маг гордо, но, взглянув на Олега,
который совсем недавно открывал эту дверь, осекся.
     Томас часто дышал, грудь бурно вздымалась. Он то хватался за  рукоять
меча,  готовый  силой  заставить  мага,  человека  явно  не   благородного
происхождения, то вспоминал о христианских добродетелях, а маг без оружия,
к тому же давно вышел из возраста поединщиков...
     Олег прислушался к едва слышным крикам, звону железа:
     -- Сэр Томас, надо ехать. Мы вернемся! Великий маг  все  еще  думает,
что его башня над схваткой. Пусть сперва убедится, что это не  так.  Будет
сговорчивее!
     Он  подъехал  к  наружной  двери,  сунул  стебелек  травы   в   щель.
Телохранители подобрали поводья и обнажили мечи. Дверь резко распахнулась,
варвары, что стучали в железную поверхность, отшатнулись от неожиданности.
     Мрачные телохранители вырвались  первыми,  нанося  направо  и  налево
нещадные удары, сбивая конями, торопясь нанести  урон  как  можно  больше.
Конь Олега сделал тяжелый длинный  прыжок,  они  оказались  вне  башни  на
залитой ярким солнцем площади. Олег крушил мечом во все стороны, сшибая на
землю всадников и пеших воинов в мохнатых шапках, а последним вырвался как
стальной демон смерти Томас -- каждым взмахом меча рассекал противника  до
седла. Дверь за его спиной с металлическим лязгом захлопнулась,  и  слышно
было только звон оружия и крики умирающих.
     -- Из города! -- крикнул Олег.-- А то соберется все проклятое племя!
     Врагов было с дюжину, но когда осталось двое,  да  и  те  попятились,
Олег не дал за ними  гоняться,  первым  послал  коня  вскачь  к  восточным
воротам. За спиной грохотали копыта двух легких коней и  одного  тяжелого,
телохранители следовали за ними неотрывно, в схватки не ввязывались, Томас
угадал -- королева велела лишь охранять странных пришельцев.
     Как ураган неслись по  улице,  стаптывая  конями  мародеров,  успевая
достать  мечами  грабителей,  перебегающих  дорогу.  Томас  несколько  раз
пытался остановиться, броситься на защиту обиженных, но то один, то другой
телохранители хватали коня  под  уздцы  и  тащили  вслед  за  варваром  из
Гипербореи.
     Дорога вывела к высокой стене  из  белого  кирпича.  Огромные  ворота
лежали на земле,  зияющий  пролом  оплетал  паутиной  огромный  паук,  еще
крупнее того, что сразил Томас. Еще один паук, такой же по размерам, жадно
пожирал убитых и раненых -- их лежало вокруг пролома десятки:  схватка  за
ворота явно была жестокой.
     Три  воина  в  мохнатых  шапках  переворачивали  трупы,   держась   в
недосягаемости от длинных лап, опасливо отпрыгивали,  едва  вампир  бросал
высосанный досуха труп и протягивал  мохнатые  лапы  к  другому.  У  обоих
мародеров с собой были объемистые мешки, куда бросали украшения, кольца  и
серьги, кисеты с монетами.
     Томас кивнул телохранителям на мародеров:
     -- Справитесь?.. А мы с сэром каликой перебьем насекомых.  С  детства
не терпел пауков.
     Олег сказал сердито:
     -- Ты не терпел, а я еще и боялся!
     Они пустили коней снова в галоп, Томас  с  верным  копьем  под  рукой
ринулся на трупоеда, а Олег  подъехал  к  гиганту,  оплетающему  провал  в
городской стене. Паук  был  размером  с  раскормленного  быка,  не  считая
исполинских  лап  --  каждое  с  бревно,  но  эти  мохнатые  бревна  легко
изгибались, среди толстой шерсти острые, как ножи, шипы, а на конце каждой
из восьми лап зловеще изгибаются длинные когти, похожие на хазарские мечи,
разве что слишком загнутые.
     На конце огромного мохнатого брюха дергались четыре близко посаженных
трубочки, похожих на гусиные шеи, из всех четырех тянулась жидкость, вроде
слюны, тут же застывала в тягучий клей, паук тянул двумя лапами, скручивал
в единую толстую,  как  корабельный  канат,  веревку,  суетливо  цеплял  к
каменным плитам, отбегал, натягивая нить, и прицеплял  на  другой  стороне
пролома. Липкими на нити были только блестящие капельки -- их паук налепил
через каждый шаг на  паутине.  Была  бы  нить  липкая  вся,  подумал  Олег
машинально, как считает невежественный народ, паук сам не смог бы  бегать,
прилип бы!
     Он вытащил нож, с трудом перепилил несущую нить, самую  толстую,  что
служила рамкой. Подумал хмуро, что легче  пилить  шелк,  пеньку  или  даже
веревку из железных нитей -- паутина во сто крат  прочнее,  на  такой  вот
веревке можно подвесить всю  Мерефу  с  ее  городскими  стенами,  башнями,
дворцами и собачьими будками.
     Паук заметался, почуяв неладное. Олег уже  быстрее  срезал  остальные
три нити, сооружение рухнуло, загородив пролом серой массой  паутины,  где
теперь очень близко один к одному блестели липкие шарики. Паук бросился  к
паутине. Олег отодвинулся на несколько шагов, застыл. Паук начал торопливо
сгребать  серебристые  веревки,  передними  лапами  беспорядочно  совал  в
огромную пасть, откуда дохнуло жарким  смрадом  --  едва  не  давился,  но
глотал драгоценную нить. Темные глаза смотрели на Олега неотрывно, но Олег
не двигался; волхвам известно, что паук едва отличает свет от  тьмы,  даже
самые зоркие из них дальше носа не видят.
     Сзади  продолжался  грохот,  визг,  скрежет  металла.  Страшно  ржали
испуганные кони, стучали мечи. Олег не оглядывался, дожидался,  пока  паук
подберет  последнюю  нить,  запихнет  в  пасть  и  начнет  пятиться  вдоль
городской стены. Восемь темных глаз на мохнатой макушке словно бы смотрели
во все стороны, и Олег дал себе слово когда-нибудь разобраться,  для  чего
служат такие огромные глаза, если ни черта не  видят,  но  все  же  каждое
поколение пауков снова и снова появляется с ними на свет.
     Паук убрался искать другие щели, Олег наконец повернулся  к  схватке.
Сила рыцарского удара была такова,  что  Томас,  пронзив  паука  насквозь,
влетел в мохнатые лапы. Тот в агонии ухватил всеми восемью, мял:  сунул  в
чудовищную пасть, пытаясь разгрызть стальную скорлупу панциря.  Томас  был
залит липкой слюной, барахтался, руки и  ноги  держал  прижатыми  к  телу,
чтобы паук не выломал  их  вовсе.  Конь  с  опустевшим  седлом  отбежал  в
сторону, там приседал к земле, дрожа всем телом.
     Телохранители  сразили  двух  мародеров,  третий   пятился,   пытался
отражать удары. Один угрюмолицый оставил его другу, сам подбежал к  пауку,
со всего размаха ударил чудовище по нижней, опорной лапе. Лезвие  рассекло
сухожилие,  лапа  подломилась,  выступила  белесая  вязкая   кровь.   Паук
задергался, выронил Томаса.  Рыцарь  со  страшным  грохотом  повалился  на
каменные плиты, а сверху бесшумно упала косматая туша паука.
     Втроем пытались стащить чудовище --  оно  словно  прилипло  к  земле,
подмяв недвижимого Томаса.  Телохранитель  пригнал  обоих  тяжелых  коней:
рыцарева  и  паломничьего  --  накинул  ремень  на  лапу,  погнал   коней,
размахивая мечом. Второй обнажил меч и встал посреди  улочки,  загораживая
паука и рыцаря -- вдали показались варвары.
     Паука малость сдвинули,  Олег  дотянулся  до  торчащей  ноги  Томаса,
кое-как  вытянул,  скрежеща  им  по  каменным  плитам,  оставляя  глубокие
царапины на камне. Общими усилиями усадили  оглушенного  рыцаря  на  коня,
телохранитель обнял за плечи, сразу перемазавшись желтой липкой  слюной  и
белесой кровью, и так двинулись через свободный от паутины пролом.
     Навстречу ехал крупный отряд варваров -- около сотни воинов в меховых
шапках. Олег тяжело вздохнул, взял в руки лук  и  наложил  стрелу.  Второй
телохранитель обнажил меч, стиснул поводья.  Первый,  который  поддерживал
Томаса, крикнул внезапно:
     -- Тилак!.. Тилак ждал нас!
     С гребня холма к ним во весь опор неслись  воины  в  красных  плащах,
тоже около сотни. Первым скакал прямолицый Тилак, меч хищно блестел в  его
руке. Кроме его десятка, с ним были, судя по всему, и  те  воины,  которые
под началом Атта держали круговую оборону на дворцовой площади.
     Варвары  придержали  коней,  затем  вовсе  остановились,   не   желая
ввязываться  в  кровавый  и  бесполезный  бой   с   отчаявшимися   людьми,
профессиональными воинами, с которых ничего не возьмешь,  когда  рядом  за
разбитыми воротами лежит богатый беззащитный город.
     Четверка всадников неспешно -- из-за пошатывающегося в  седле  Томаса
-- поехала навстречу Тилаку. Тот остановил бешено скачущий отряд,  вскинул
в приветствии руку с мечом:
     -- Слава богам! Вы уцелели. Что в городе?
     -- Ты видел сам, -- хмуро ответил телохранитель, который  поддерживал
Томаса.-- Варвары пустыни привели с собой чудовищных пауков.  Те  пожирают
живых и мертвых, сеют страх и ужас. Идет грабеж. Где Атт?
     -- Погиб, закрыв меня своим телом.
     -- Межклановая вражда забыта?
     -- Да. Но цену заплатили ужасную.
     Их окружили, тесным отрядом удалились от города, перешли вброд мелкую
речку, поднялись в распадок между двумя зелеными холмами. Там среди зелени
было красно от плащей -- множество воинов,  раненых  и  просто  смертельно
усталых, лежали в редкой дубовой роще и за ее пределами.  Кони  паслись  в
сторонке, между воинами  спешно  сновали  с  кувшинами  в  руках  женщины,
помогали  лекарям  перевязывать  раненых.   Жарко   полыхали   костры,   в
закопченных котлах бурлила вода.
     Вблизи рощи стоял  шатер  из  желтого  шелка,  наверху  трепетал  под
ударами ветерка красный прапорец.  Вокруг  шатра  сидели  прямо  на  траве
измученные воины, но мечи у  них  лежали  на  траве  под  руками.  Завидев
скачущих всадников несколько человек поднялись, загородили вход  в  шатер.
Двигались без спешки,  ибо  плащи  на  приближающихся  воинах  развевались
красные, а впереди мчался известный многим, если не всем, Тилак.
     Заслышав  тяжелый  топот  сотен  копыт,   из   шатра   быстро   вышла
золотоволосая королева  Изоснежда.  Она  уже  умылась,  привела  волосы  в
порядок, но синие глаза все же полыхали гневом.
     Тилак первым соскочил с коня, низко поклонился:
     -- Моя королева! Мы сражались, как могли. Если бы не  эти  франки,  я
остался бы в городе. А так удалось вывести даже людей Атта, они дрались на
площади!
     Изоснежда  обратила  взор  на  телохранителей.  Оба  держались  возле
Томаса, хотя рыцарь уже твердо сидел в седле, на левой руке у него блистал
гербовый щит, а в  правой  колыхалось  гигантское  копье,  внушающее  ужас
размерами. Один выехал вперед, поклонился:
     -- Моя королева! Эти франки все-таки побывали в  захваченном  городе.
Даже ворвались, чему мы никогда бы не поверили, в башню великого мага! Они
же сразили чудовищ, что привели варвары пустыни.
     Томас смущенно кашлянул, прервал:
     --  Невелика  честь  ворваться  к  беспомощному  старику.  А   насчет
чудовищ... Я даже не знаю, не насмехаетесь ли? У нас пауков слуги  убирают
вениками. Это все ваши воины, ваше величество!
     Всадники, что приехали с ним,  уже  спешивались,  уводили  коней.  На
могучего рыцаря, благодаря которому вырвались из города,  посматривали  со
страхом и уважением. Изоснежда сказала гневно:
     -- Нас захватили врасплох! В городе была только малая дружина.
     -- Если есть еще войска, -- сказал  Томас  медленно,  он  не  спускал
восхищенного взора с золотоволосой красавицы, -- то хорошо бы  послать  за
ними!
     Он слез с  коня,  к  нему  подбежали  юноши,  помогли  снять  тяжелые
доспехи, облепленные чужой кровью, слюной паука и слизью. Олег уже отыскал
ручеек, влез в холодную воду, с наслаждением плескался, ухал, разбрызгивал
воду из сложенных ладоней, словно боялся утонуть.
     Изоснежда посоветовалась с Тилаком, подошла к Томасу:
     -- Сэр рыцарь, я вижу, ты не только отважный  воин,  но  и  сведущ  в
битвах. Крупные отряды верных мне войск есть на границе королевства. Это в
двух днях отсюда.
     Томас покачал головой:
     -- Поздно. Уже завтра варвары сгонят уцелевший люд заделывать  бреши,
поставят на воротах охрану. Ворваться нужно сейчас! Их  боевой  пыл  угас,
все разбрелись, грабят, пьют,  насилуют.  Я  видел  как  разбивали  винный
склад. Свирепого войска уже нет. Остались пьяные грабители! Но завтра  они
превратятся в воинов.
     Королева бросила взгляд на зеленую долину. Из трех  сотен  измученных
воинов едва ли два десятка оставались на ногах,  остальные  распростерлись
без сил в траве.  Треть  страдала  от  ран,  которые  в  пылу  схватки  не
замечали.
     --  Я  бы  пошла  с  вами!  --  сказала  Изоснежда  горько.--  Однако
посмотрите на моих людей!
     Томас  потоптался  на  месте,  озирая  долину  и  рощу.  Лишь   самые
выносливые стягивались к кострам, вяло пытались есть, однако  даже  на  их
лицах были отчаяние и покорность судьбе. Остальные лежали, разбросав руки,
не в силах даже разговаривать или хотя бы сбросить доспехи.
     -- Завтра этой возможности не будет, -- напомнил Томас.
     Он медленно  опустился  на  колено.  Изоснежда  шагнула  ближе,  даже
коленопреклоненный он был почти ей вровень. От юной королевы шло тепло, ее
синие глаза были огромные, умоляющие. Золотые волосы блестели едва  ли  не
ярче, чем ее корона со всеми драгоценными камнями.
     -- Мой меч к вашим услугам, ваше величество!
     Она  коснулась  трепетной  рукой  его  широкого  плеча.  От  толстого
вязаного свитера, мокрого хоть выжимай, пахло крепким  мужским  потом,  ее
тонкие  бледные  пальцы  задержались  чуть  дольше,  а  на  обратном  пути
коснулись щеки Томаса, оставив красный след, а затем вспыхнула  вся  щека,
лицо, даже шею рыцаря залил алый цвет. Изоснежда ощутила, как запылали  ее
собственные щеки и уши -- к счастью, скрытые прической.
     --  Встань,  мужественный  северянин,  --  сказала  она  изменившимся
голосом, изо всех королевских сил пытаясь удержать  себя  в  руках.--  Для
меня, слабой и беспомощной, большая честь,  что  герой  предложил  помощь!
Значит, правда на вашей стороне... Я поговорю с воинами!
     Томас поднялся, навис над ней могучими плечами -- огромный как  утес.
Его синие глаза потемнели, он сказал хрипло:
     -- Позвольте мне самому обратиться к ним.
     По дороге из города в долину медленно пробрались  еще  три  всадника.
Двое поддерживали третьего, наспех  перевязанного,  забрызганного  кровью.
Пластины доспехов у всех троих были посечены, погнуты, у одного  из  плеча
торчал обломок стрелы, но он мужественно поддерживал в седле друга.
     Им выбежали навстречу, помогли слезть. Изоснежда спросила быстро:
     -- Что в городе?
     -- Наших больше не осталось, -- ответил один.  Всюду  грабеж.  Ломают
дома, ищут золото, разрушают храмы. Из христианской  церкви  унесли  ризы,
сорвали с икон  золотые  оклады.  Десяток  варваров  во  главе  с  вожаком
ворвались в башню мага...
     Томас услышал, подбежал со страшным криком:
     -- Что? В башню?
     Раненых уложили на траве, женщины торопливо  вытирали  кровь  мокрыми
тряпками.
     Воин ответил хмуро:
     -- Башню разрушат... Кто-то пустил слух,  что  в  основание  закопано
сокровище. Там их собралась толпа. С ломами, кирками...  Кто  бы  подумал,
что башню мага можно захватить?
     Томас  горестно  застонал.  Изоснежда  с   сочувствием   смотрела   в
почерневшее лицо рыцаря, нежно коснулась его груди:
     -- Спасибо, могучий воин, за сострадание...
     Олег подошел бодрый, мокрый как тюлень, волосы прилипли ко  лбу.  Еще
издали сказал неунывающе:
     -- Маг еще не мертв! Пока верят, что он скрывает  сокровища,  его  не
убьют. Потрясут немного, но не убьют.  А  дурень  увидит  наконец  разницу
между нами и пустынными варварами!
     Томас с осуждением покачал головой:
     -- Сэр калика, мы должны спасти старика. Жестоко  оставлять  старость
на поругание.
     Олег хмыкнул, посмотрел на рыцаря, потом на королеву. Она  покраснела
под его пристальным взором, но гордо вскинула носик, выпрямила и без  того
прямую спину.
     -- Заодно спасем и королевство? -- спросил  Олег.--  Эх,  Томас,  сэр
рыцарь христова воинства... Рыцарь англицкой мечты! Ладно, ты уж сам тогда
следи, чтобы  все  отдохнули  и  плотно  поели.  В  городе  за  это  время
перепьются, будут ползать на четвереньках...
     Королева взглянула на него с отвращением:
     -- Ты спутник благородного рыцаря, лишь потому  слушаю  твои  гнусные
речи! Люди отдохнут, если смогут, но им кусок  в  горло  не  полезет!  Там
гибнут их семьи.
     -- Злее будут, -- сказал Олег сумрачно.
     Солнце коснулось вершин дальних холмов, когда Изоснежда на белом коне
выехала на середину их военного лагеря.  Конь  под  ней  нервно  перебирал
точеными ногами, гордясь всадницей. Изоснежда вскинула руку, широкий рукав
опустился, обнажив белоснежную кожу, не видевшую прямых лучей солнца:
     -- Воины славной Мерефы!.. Враги захватили наш прекрасный город. Если
отступим, у нас не станет будущего. Сейчас уничтожают наши семьи, насилуют
близких, бросают в огонь детей. Мерефян не останется, если уйдем. На  всех
нас будут охотиться, как на диких зверей. Все умрем, умрем  бесчестно.  Но
боги вняли нам: привели двух великих воинов. Правда, оба франки, но  и  на
далеком Севере, как видим, иногда по  воле  богов  рождаются  герои,  дабы
послужить нам, великому народу! Эти франки вдвоем убили  двух  чудовищ,  а
третье изгнали. Они поведут нас в бой, если мы найдем силы пойти следом!
     Томас на своем огромном черном коне высился, как железная гора верхом
на каменной. Он тоже вскинул руку, похожую на закованное в железо  бревно,
которым разбивают крепостные ворота, сказал страшным громовым голосом:
     -- Воины Мерефы! Я скажу как профессиональный воин,  участник  многих
сражений.  Поверьте  моему  богатому  опыту,  сейчас  лучшее   время   для
нападения! Их животы полны еды, головы одурели от вина, а вместо мечей они
таскают за собой,  не  доверяя  друг  другу,  мешки  с  награбленным.  Все
разбрелись по городу, самые крупные отряды не  больше,  чем  в  пять-шесть
человек, да и то лишь для  того,  чтобы  легче  вышибать  крепкие  ворота.
Правда, их намного больше, чем вас, но мы,  франки,  воюем  не  числом,  а
умением! Советуем попробовать и вам.
     Набралось  три  сотни  воинов  во  главе  с  железным  рыцарем,   чье
превосходство безоговорочно признал даже Тилак с другими  военачальниками.
Исполненный решимости победить или умереть, отряд ворвался через  разбитые
ворота. Стражи, как предсказывал Томас, ни на воротах, ни на улицах еще не
было.  Повсюду  лежали  убитые,  узкие  улочки  и  переулки   загромождала
выброшенная из окон мебель, посуда. Кое-где начались пожары, страшно  выли
собаки. Кое-где попадались варвары, нагруженные добром, их рубили на  ходу
-- Томас вел отряд к дворцу.
     На полном скаку, сотрясая землю и город грохотом копыт, пронеслись  к
дворцовой площади. Из домов начали вываливаться пьяные  ошалелые  варвары.
Кто попадался на пути скачущего  отряда,  падал  с  разрубленной  головой,
кого-то просто топтали копытами, останавливаться и ввязываться  в  схватки
рыцарь не разрешал.
     Томас мчался во главе, пригнувшись к шее жеребца, длинное копье хищно
высматривало жертву. За ним неслись двое мрачных, посматривали на могучего
франка без прежней неприязни: сразил чудовищных пауков,  уничтожил  многих
варваров, а теперь ведет мерефян спасать их же собственный город!
     Короткий бой вспыхнул у входа на  площадь:  столкнулись  с  небольшим
отрядом прибывших варваров.  Томас  оставил  часть  воинов  вести  бой,  с
остальными поскакал к дворцу. Телохранитель вскрикнул, с гневом указал  на
окна. Там мелькали человеческие фигурки, но лишь немногие были в  мохнатых
шапках варваров.
     -- Казначей? -- спросил Томас быстро.
     -- Он самый, -- вымолвил телохранитель люто, костяшки пальцев на мече
побелели.-- Со своими предателями!
     -- Он твой, -- разрешил Томас.-- Тилак, окружай дворец! Чтоб ни  одна
вражеская собака не ускользнула.
     Воины с лютым криком, от которого кровь стыла  в  жилах,  ринулись  в
распахнутые  ворота,  прямо  на  конях  промчались  по  широкой  мраморной
лестнице. В дверях завязалась короткая схватка, защитников  смяли,  внесли
вовнутрь.
     Томас проводил одобрительным взглядом красные плащи, сказал довольно:
     -- Озверели.. Хорошо! А  то  уж  думал,  что  севернее  нас,  англов.
Думаешь, справятся без нас?
     Олег двинул плечами:
     -- Я всегда так думал.
     -- Ну, сказал Томас огорченно, -- сэр калика...
     Не сговариваясь, повернули коней, выехали по  узкой  улочке  к  малой
площади, на краю которой вздымалась к  небу  башня  великого  мага.  Томас
спросил напряженно:
     -- Сумеешь отпереть ворота и на этот раз?
     -- Теперь войти легче, -- заверил Олег.
     Томас с подозрением косился на безмятежное лицо калики:
     -- Почему?.. Есть травка мощнее?
     -- Нет, просто ворот нет вовсе.
     Они на полном скаку ворвались в башню через зияющий пролом.  Стальные
подковы звонко прозвенели о  железную  дверь,  а  в  башне  застучали  уже
намного суше по каменному полу. От мебели остались горелые щепы, в  стенах
зияли дыры от копий -- кто-то искал  тайники,  сильно  пахло  паленым.  На
ступеньках лежали трупы слуг мага.
     Томас на  скаку  прыгнул  с  седла,  устремился  вверх  по  лестнице.
Железные подошвы громко стучали, он тяжело дышал, сыпал проклятиями.  Олег
тоже  оставил  коня,  кинулся  за  железным   поборником   справедливости.
Навстречу бросились трое  варваров.  Томас  был  готов,  громадным  мечом,
страшными ударами сразил  двоих,  третий  упал  с  торчащей  вместо  глаза
рукоятью ножа. Томас перепрыгнул через упавшего, бегом бросился в комнату.
Олег вытащил нож из залитой кровью  глазницы,  тщательно  вытер,  на  ходу
сунул обратно в чехол. Меч болтался за спиной, назойливо напоминал о себе,
но Олег надеялся, что обнажит нескоро.
     В странной комнате мага,  уставленной  магическими  вещами,  пол  был
засыпан стеклом, черепками,  обрывками  одежды,  клочьями  старых  книг  и
манускриптов. Обнаженный маг был жестоко распят на  деревянной  стене,  по
старческому  сморщенному  телу  вздувались   огромные   волдыри,   чернели
обугленные места от прижиганий раскаленным железом.
     Томас торопливо перерубил путы, снял мага и бережно опустил на  ложе.
Олег с сочувствием набросил на измученное тело старика подобранный в  углу
старый плащ с хвостатыми звездами, кабалистическими знаками.
     -- Ты слышишь меня, маг? -- позвал Томас настойчиво.-- Это снова  мы,
франки!
     Веки мага затрепетали, но глаз не открыл, а сухие губы шепнули:
     -- Все равно... ничего... не скажу...
     -- Мы друзья! -- крикнул Томас громче.-- Нам не нужны  твои  слюнявые
сокровища! Даже те, что ты зарыл в основании башни!
     Олег вышел на смотровую площадку, крикнул оттуда:
     -- Скажи,  что  врагов  прогнали.  Тех  самых,  кто  поджаривал,  как
перепела.
     Маг прислушался, сказал слабо:
     -- Враги еще в городе... Я чую... Прогони, тогда...
     --  Дурень,  --  вскрикнул  Томас  в  бессильной   ярости,   --   это
благодарность?
     Маг  с   трудом   открыл   глаза,   мутные,   старческие,   прошептал
прерывающимся голосом:
     -- Можешь пытать, жечь, рвать щипцами... ничего... не скажу...
     Томас стиснул кулаки, на щеках  вздулись  желваки.  Глаза  сощурились
так, что превратились в две узкие щели, между  которыми  полыхали  голубые
молнии. Внезапно на плечо упала широкая ладонь, мощный  голос  проревел  в
самое ухо:
     -- Пойдем!  Старик  упрямство  путает  с  упорством.  Хуже  того,  со
стойкостью. Вернемся к своим бара... воинам.
     -- Он же маг! -- воскликнул Томас в сердитом удивлении.-- Как  же  он
не понимает!
     -- Ну и что?  Подумаешь,  маг.  Умение  складывать  заклятия  еще  не
значит, что человек умный или добрый. Или даже просто хороший!
     Он вытащил разъяренного рыцаря в нижний  зал,  где  оставленные  кони
испуганно бродили среди обломков  мебели.  Томас  с  разбега  запрыгнул  в
седло, подражая Олегу, конь под ним зашатался, растопырил ноги.  Плечом  к
плечу понеслись из башни через вечернюю площадь. На дальней  стороне  ярко
полыхали дома, багровый дым поднимался высоко к темнеющему небу,  где  уже
выступили первые звезды. У царского дворца слышались крики, лязг оружия.
     Навстречу от разграбленного базара с шумом и  дикими  песнями  валила
пьяная толпа варваров. Многие с мешками,  увешанные  сорванными  с  женщин
ожерельями, бусами, широкие  пояса  с  кармашками  отвисали,  раздутые  от
напиханных  туда  монет.  Передние  мгновенно  протрезвели,  завидев  двух
огромных всадников, руки сами ухватились за сабли.
     -- Вовремя встретились, -- выдохнул Томас с великим облегчением, -- а
то бы лопнул от злости!
     Олег вздохнул, печально покосился  зеленым  глазом  на  разгневанного
рыцаря, повел плечом, поправляя  колчан,  чтобы  оперенные  концы  торчали
прямо под кончиками  пальцев.  Не  любил  бить  даже  зверей  и  птиц,  но
приходилось пронзать калеными стрелами живых людей.
     Томас с яростным ревом ворвался в середину отряда, стоптал  передних.
Длинный меч страшно блистал в  зареве  пожаров,  обагренный  и  пожаром  и
свежей кровью. Варвары окружили с  диким  криком,  Томас  тремя  свирепыми
ударами очистил вокруг себя пространство,  оставив  несколько  рассеченных
трупов, неистово бросил  жеребца  вперед.  Зубы  блестели,  хохотал,  конь
хрипел, бил копытами, лягался, хватал зубами, словно передалось  бешенство
всадника.
     Олег трижды натягивал тетиву, но Томас  рубил  в  такой  ярости,  что
варвары  рассыпались  как  щепки.  Несколько  брошенных  издали   дротиков
скользнули по булатному панцирю без  всякого  вреда,  со  звонким  щелчком
ударила стрела, расщепилась как лучина. Сабельные удары Томас попросту  не
замечал, вертелся в седле как на горячих углях, меч опускался сразу во все
стороны, и всюду слышались хрипы, прерванные на полувздохе  крики,  жуткий
хруст рассекаемых костей.

     Глава 20

     Когда по городу схватки закончились, Тилак сразу же  велел  исправить
городские  ворота,  поставить  стражу,  а  сам  с  отобранными  всадниками
объезжал город, выискивал схоронившихся варваров. Он завизжал от  радости,
встретив едущих навстречу двух могучих франков!
     -- Королева послала своих личных телохранителей разыскивать  вас,  --
сообщил он.-- Ей вдруг почудилось, что вы покинули город!  Я  сам  перерыл
половину города!
     -- Мы были в другой половине, -- буркнул Томас.
     Он словно только что вышел из бойни. Даже конь был  залит  кровью,  а
седло под рыцарем промокло от густой темной крови, черной в свете пожаров.
Северный варвар в волчьей шкуре рядом с ним был чист, но судя по его  лицу
он тоже убивал, -- к тому же колчан пуст, а меч он  забросил  по  северной
манере за спину, словно никогда в жизни больше на желал его видеть.
     --  Изоснежда  велела  пригласить  вас  на  пир,  --   сказал   Тилак
торжественно.-- В память о победе над варварами, главными героями стали вы
двое! Особенно ты, сэр железный рыцарь!
     Томас отстраняюще покачал головой:
     -- Сперва мы навестим великого мага.
     Тилак громко удивился:
     -- Разве я не сказал? Варвары  перед  бегством  еще  раз  побывали  в
башне. Все сожгли, разрушили, мага изрезали на куски... Там лишь обгорелые
стены!
     Томас  ошеломленно  смотрел  на  Тилака,  еще  полностью  не  понимая
случившегося. Челюсть отвисла, поводья выскользнули из онемевших  пальцев.
Конь шагнул в сторону, Томас опомнился, повернул к нынешнему  предводителю
мерефян:
     -- Как же так? Как позволил себя убить?
     Тилак пожал плечами, а калика сказал мягким голосом:
     -- Сэр Томас, не рви свое мужественное сердце. Ты ничего не  потерял.
Что мог предсказать маг, который не сумел вычислить свою судьбу? Даже  нам
было все ясно, а он упирался как выживший из  ума  багдадский  осел.  Лишь
один раз он что-то уловил, понял, когда не стал с нами задираться...
     Медленно повернув коней, поехали к белеющему в темной ночи дворцу.  В
окнах горел свет, уже не от  пожаров  --  воины  спешно  зажгли  уцелевшие
светильники, кое-где воткнули в  стены  факелы,  торопливо  очищали  залы,
стаскивали столы, готовясь к праздничному пиру во славу победы.
     Перед дворцом у них приняли коней, бегом отвели к коновязи.  Томас  и
Олег топтались на месте, разминая ноги. Тилак повел по  широким  мраморным
ступеням, еще не отмытым от  крови.  Уцелевшие  жители  спешно  утаскивали
трупы, обшаривали карманы, возвращая отнятое варварами.
     Томас с беспокойством оглянулся на Тилака:
     -- Сколько здесь длятся пиры? Не по неделе?
     -- Хорошие пиры длятся долго, -- ответил Тилак с достоинством.
     -- В таком случае я предпочитаю плохой пир, -- рассудил Томас.--  Нас
с сэром каликой ждет дальняя дорога!
     Тилак ахнул, остановился посреди ступеней. Глаза  были  огромные  как
блюда на праздничном столе:
     -- Сэр благородный крестоносец! Для вас в эти минуты  устанавливается
тронное кресло! Или мы что-то не так поняли?
     Томас покраснел, оглянулся на калику.  Тот  откровенно  скалил  зубы,
наслаждался его растерянностью. Томас сказал торопливо, сердясь на себя за
смущение:
     -- Но ведь... Изоснежда правит справедливо?
     Тилак, не спуская с него изумленных глаз, кивнул, голос стал строже:
     -- Отец в прошлом году погиб,  а  мать  умерла  пять  лет  назад  при
пожаре. Сейчас она потеряла последнего родственника, которому  так  верила
-- подлый казначей был  ей  двоюродным  дядей!  Нашему  королевству  нужна
сильная рука, сэр рыцарь. Мы верны Изоснежде, любим ее, но сэр рыцарь, мы,
ее верные воины, желали бы  на  троне  кого-нибудь  посильнее.  Сегодня  я
слышал разговоры среди воинов... Не сочти за дерзость, но все  уже  как-то
считают тебя правителем!
     Томас сказал с достоинством:
     -- Я не посягаю на суверенные права королевы. Я -- Томас  Мальтон  из
Гисленда, крестоносный воин Христова воинства, человек чести и слова!
     Тилак выставил вперед ладони, сказал убеждающе:
     --  Сэр  рыцарь,  мы  возьмем  все  на  себя!  Сегодня  же   собрание
военачальников провозгласит тебя  нашим  королем.  Мы  верим,  что  ты  не
поступишь жестоко с прекрасной Изоснеждой. Может быть,  женишься  на  ней?
Если она вздумает отказаться, мы, собрание  военачальников,  пригрозим  ей
неповиновением, заставим, принудим!
     Томас мялся, сопел, разводил руками. Олег сжалился, хлопнул обоих  по
плечам, втроем вошли в королевский  дворец.  Томаса  встречали  радостными
криками, взглянуть на него прибегали из другого конца дворца,  а  те,  кто
уже сражался с ним в доблестных трех  сотнях,  гордо  указывали  на  него,
своего вождя, который смел  грязных  варваров,  как  ветер  сметает  сухие
листья!
     В большом зале рассаживались за столы. Слуги  и  челядь  сбивались  с
ног, таская во дворец  из  разгромленных  складов  и  лавок  вино  и  еду.
Изоснежда издали увидела могучие  фигуры  северных  воинов,  просияла.  Ее
лучистые глаза заблестели как утренние звезды.
     У Томаса ноги прилипли к полу, он  прошептал  отчаянным  шепотом,  не
отрывая глаз от сияющей королевы, кланяясь ей издали, натужно улыбаясь  во
весь рот:
     -- Сэр калика, ты в пещерах о стены терся, с богами общался,  хоть  и
языческими, но все же богами... Ты бы объяснил как-нибудь королеве, что  я
душой уже принадлежу другой!
     -- Чтобы выдрала мне глаза? Нашел дурака! Я уже видел ее ногти... А у
нее еще зубы как у акулы.
     -- Ну, королева же, не простая женщина...
     -- Смотрит на тебя не как королева. Нет уж, выкручивайся сам. Не надо
было улыбаться. Они ж все расценивают это как обещание жениться!
     Пир стал одновременно военным и  государственным  советом,  собранием
военачальников,  возобновлением  присяги  на  верность.  Потери  оказались
велики, лица воинов за столом были мрачными. Вино лилось рекой,  но  то  у
одного, то у другого военачальника скрежетали в ярости зубы, а  серебряный
кубок сминался в кулаке, выплескивая вино на праздничную скатерть.
     Напуганные  вожди  окрестных  племен  спешно   прислали   заложников:
наследников или младших дочерей, принесли клятвы верности на мече, огне  и
внутренностях черной собаки. Наследников  сразу  поместили  под  неусыпную
стражу в каменном флигеле в саду.
     Пока вожди приносили присягу, Томас  в  полном  вооружении  стоял  за
креслом  юной  королевы.  Он  был  страшен,  грозно   сверкал   очами,   с
металлическим звоном бросал огромную ладонь в стальной рукавице на рукоять
исполинского двуручного меча, -- уцелевшие варвары, кому удалось вырваться
живыми из города, успели принести вести в свои племена  об  этом  страшном
ненасытном мече.
     Олег сидел за дальним столом вместе с простыми воинами, пил за троих,
ел за пятерых, веселился неестественно. Томас косился  завистливо:  калика
не  высовывался,  проявляя  свой  особый   характер,   как   он   говорил,
свойственный его народу, потому хотя ему и не кричали хвалу как герою,  но
не  сыпались  шишки,  каких  обрушилось  на  него  полный  мешок.  Он   же
неторопливо договорился с Тилаком, спасая Томаса от неприятного разговора,
что тот приготовит для них запасных  коней  с  одеялами,  вином,  мясом  и
овсом, -- вместе с их боевыми жеребцами  рано  утром  выведет  из  конюшни
прямо к мраморным ступеням дворца.
     Пир длился всю  ночь,  Томас  выбрался  к  коню  прямо  из-за  стола.
Прекрасная Изоснежда вышла провожать, продлевая мучения  Томаса.  Огромные
голубые глаза были  полны  слез,  смотрела  умоляюще,  нижняя  губа  мелко
дрожала. Она молчала, боясь своего голоса, только трепетно  трогала  грудь
рыцаря тонкими пальцами, смотрела неотрывно, слезы держались в озерах глаз
на запрокинутом лице, не прорывая запруду.
     Когда Олег  нетерпеливо  напомнил  Томасу  вполголоса,  что  не  надо
продлевать страдания ни свои, ни чужие, Томас стиснул зубы и резко вскочил
в седло. Жеребец вздохнул тяжело, уловив настроение  хозяина,  укоризненно
покосился на королеву.
     -- Прощай, чудный рыцарь из сказочной  страны,  --  прошелестел  едва
слышный голос юной королевы.-- Помни, здесь твое  королевство,  оно  вечно
будет ждать тебя!.. Я останусь девственницей до скончания дней... Когда бы
ты не вздумал вернуться, тебя ждет трон -- я уже  положила  на  него  твою
рукавицу и твой кинжал. Они будут  там  до  тех  пор,  пока  не  вздумаешь
приехать и взять их. И сесть на трон,  если  возжелаешь  --  он  останется
пуст.
     -- А ты? -- выдавил Томас.
     -- Я? -- грустно улыбнулась Изоснежда.-- Буду править  твоим  именем.
Королева, ждущая возвращения своего могучего защитника.
     Олег схватил мощной рукой повод жеребца Томаса, громко гикнул, кони с
места взяли в галоп. Земля загрохотала  под  стальными  подковами,  дорога
стремительно понеслась навстречу, пугливо бросаясь под копыта и  мгновенно
проскальзывая, чтобы позади облегченно вздохнуть и прийти в себя.
     Кони  неслись  тяжелым  галопом,  пока  не  повалил  пар.   Олег   не
оглядывался. Когда белые стены города скрылись  за  зелеными  холмами,  он
позволил усталым коням перейти на шаг, тяжело вздохнул:
     -- Ну, одна рукавица и кинжал -- еще не потери. Хотя и жаль, конечно.
Ты, надеюсь, старую рукавицу положил? Которую вез в мешке про запас?
     Томас оскорбленно вскинулся, сказал с болью:
     -- Сэр калика! Как ты можешь в такую минуту...
     Олег неодобрительно хмыкнул, глаза оставались вопрошающими.
     Томас нехотя признался:
     -- Старую... Но кинжал остался новый!
     Олег кивнул, направил внимание вперед на  дорогу,  брови  сошлись  на
переносице. Томас с неловкостью понял, что заботливый друг уже думает, где
по пути купить трехгранный узкий  кинжал  на  замену,  хорошо  бы  и  пару
запасных рыцарских перчаток, сплетенных из стальных колец, обшитых  сверху
стальными пластинами, ибо боевые рукавицы выходят из строя чаще всего...
     -- Сэр калика, -- попросил Томас смущенно, -- не упоминай про схватку
с пауками, ладно? Дома смеяться будут. Не поймут, дурни.
     От Мерефы до побережья Черного моря оставалось верст сорок. Выехали с
утра, и даже с коротким отдыхом в жаркий полдень Олег  надеялся  к  вечеру
достичь моря. При удаче на следующее  утро  могли  уже  плыть  по  волнам,
погрузившись  на  какой-нибудь  корабль  --  их  тысячи  у  побережья,  не
рискующих удаляться далеко от земли. Так вдоль берега и  добрались  бы  за
несколько дней до Константинополя, где их пути с благородным сэром рыцарем
разойдутся. Он пойдет по северо-западной  дороге,  которая  через  Сербию,
Хорватию, Германские государства и королевства франков  приведет  в  конце
концов в его Британию, а его, калики Олега,  путь  лежит  на  север  через
опасные земли конных орд печенегов, половцев и других степных народов...
     Томас ехал по-прежнему в полном доспехе, даже шлем не снял --  терпел
жару, парился, хотя на десятки верст ни души, иной раз -- ни кустика, лишь
низкорослая трава, где зайцу не схорониться. Деревни встречались редко, да
и те Томас и Олег проезжали с гордо задранными носами:  мерефяне  снабдили
едой и деньгами на год вперед. При малейшем  воспоминании  о  Мерефе  лицо
рыцаря  омрачалось.  Олег,  жалея  друга,  спешно   начинал   рассказывать
житейские случаи, забавные происшествия из  жизни  царей  и  героев.  Знал
удивительно много, Томас помимо воли заслушивался.
     В полдень, когда знойное солнце пригибало их к земле, Олег, обливаясь
потом, молча указал на два одиноких дуба, что  росли  на  краю  небольшого
ручья. Как водится на просторе, деревья взматерели без помех, пошли вширь,
под их могучими ветвями мог  бы  укрыться  от  солнца  или  дождя  крупный
воинский отряд или караван с верблюдами, ослами и товарами.  Конь  Томаса,
давно глядевший на Олега с надеждой, с готовностью  повернул  раньше,  чем
рыцарь тронул поводья.
     До дубов осталось не больше сотни шагов, когда из-за бугра  от  ручья
на четвереньках взбежала странная фигурка в лохмотьях. Упала  дико  визжа,
поднялась на задние ноги, сделала два ковыляющих шага и снова упала -- уже
под самым деревом.
     Следом выметнулся огромный зверь. Настолько огромный,  что  Томас  не
сразу узнал медведя. Тот бежал не спеша, на лапах и брюхе шерсть слиплась,
словно медведь только что ловил в ручье  рыбу,  в  огромной  пасти  белели
острые зубы. Странное существо оказалось девушкой с грязными растрепанными
волосами. Она прижалась спиной к стволу, смотрела с ужасом на  бегущего  к
ней зверя.
     -- Пречистая Дева! -- воскликнул Томас.
     Он опустил забрало, конь под ним привычно ринулся  в  галоп.  Медведь
взревел, и конь, хоть и штурмовал вместе с рыцарем башню Давида,  задрожал
и пошел по широкой дуге, обходя дикого зверя.
     Томас выругался, швырнул копье на землю, выхватил меч  и  спрыгнул  с
седла. Конь тут же попытался ускакать,  Олег  погнался  следом,  с  трудом
перехватил испуганное  животное.  Томас  с  обнаженным  мечом  бросился  к
медведю, тот  зачем-то  встал  перед  истошно  вопящей  девушкой  во  весь
исполинский рост на задние лапы, раскинул будто в восторге лапы.
     Видя, что не успевает,  Томас  заорал,  изо  всех  сил  швырнул  меч,
впервые в жизни  используя  его  как  дротик.  Меч  пролетел  по  воздуху,
вращаясь, ударил медведя плашмя по спине. Медведь уже схватил было жертву,
тяжелый  меч  ударил  неожиданно,  зверь  отшатнулся.  Девушка  с   воплем
отпрянула, ее голые плечи оросились кровью от медвежьих когтей.
     Томас подбежал, тяжело дыша. Медведь быстро развернулся  к  обидчику.
Это был не молодой медведь, не знавший собак и людей, явно уже  встречался
с охотниками, знал острую боль от летящих стрел и  острых  копий,  и  хотя
взревел страшно, сотрясая воздух и землю,  однако  не  бросился  в  слепой
ярости -- оглядел  врага  налитыми  кровью  глазами,  отыскивая  блестящее
лезвие, которое жалит больно.
     Томас все понял. По спине пробежал мороз. На миг остро  пожалел,  что
нет с ним боевого копья, им бы проткнул зверя, не вылезая из  седла,  даже
нет огромного двуручного меча -- вон лежит наполовину вдавленный  в  землю
толстой медвежьей лапой! -- в руках пусто, а  медведь  исполинский,  таких
еще не видывал.
     В двух шагах валялся длинный шест с заостренным и обугленным  концом,
Томас сомкнул пальцы на гладком дереве раньше, чем сообразил,  что  это  и
есть копье, примитивное копье дикарей, даже конец шеста обожжен  в  костре
для твердости!
     Медведь  опустился  на  все  четыре,  двинулся  на  рыцаря  медленно,
осторожно. Красные глаза горели лютой злобой, острые зубы блестели. Томас,
приноравливаясь к простому оружию, держал обугленное острие низко к земле:
его двоюродный дядя умер от ран, полученных от  медведя  вдвое  мельче  --
зверь поднырнул под стальное копье. Этот тоже  пригибает  голову,  глубоко
сидящие глаза смотрят зорко.
     Выругавшись, рискуя тем, что медведь тоже может неожиданно напасть  и
взять его безоружным, Томас сделал быстрый выпад, больно ткнул  обугленным
концом в передние лапы, одну и другую, в надежде поднять зверя  на  задние
лапы -- появится шанс всадить заостренный шест  в  сердце.  Конечно,  если
медведь сам навалится всем весом.
     Зверь страшно взревел, но  на  дыбы  не  встал:  молниеносно  ухватил
огромной пастью древко, мотнул головой, и Томас вскрикнул от боли --  руки
едва не выдернуло из суставов. Послышался хруст, в  руках  рыцаря  остался
обломок короче топорища.
     Нелепость, мелькнуло у Томаса  в  голове.  Сражаться  и  победить  на
стенах  Иерусалима,  взять  штурмом  башню  Давида,  выжить   в   десятках
сражений... и погибнуть от лап лесного зверя?
     Он бросил  устрашенный  взгляд  в  поисках  калики,  тот  как  раз  в
полуверсте от схватки догнал  его  испуганного  коня,  ухватил  за  повод.
Надежный сэр калика слишком далеко!
     -- Беги! -- крикнул он девушке.  Та  смотрела  выпученными  от  ужаса
глазами.-- Беги, дура!.. Вон к тому, что с двумя конями!
     Медведь внезапно поднялся на задние лапы, теперь у его врага не  было
блестящего жала. Томас напряг  плечи,  развел  руки  в  стороны.  Страшная
тяжесть обрушилась как упавшая гора, горло свело судорогой  от  зловонного
дыхания. Он чувствовал, как трещит его хребет, лопаются позвонки, а в ушах
стоял звон от оглушающего рева, медведь крушил,  ломал,  стальные  доспехи
прогибались, дыхание вырвалось из груди Томаса с  хриплым  свистом,  ребра
больно задевали одно другое.
     Они стояли, упершись в землю, обхватив  друг  друга,  но  Томас  лишь
безуспешно пытался свести пальцы на широкой спине зверя, а медведь с ревом
драл когтями стальные доспехи.  Стоял  жуткий  скрежет,  ломались  крепкие
когти, как рыбья чешуя под ножом сыпались  на  землю  булатные  пластинки,
когти впивались в мелкие кольца кольчуги, и Томас перекосился от  боли  --
длинные медвежьи когти достали через толстый  вязаный  свитер,  впились  в
мышцы спины.
     Он уже не пытался свести пальцы в замок -- медведь чересчур широк, --
давил зверя изо всех сил,  сипло  дышал,  медведь  ревел,  рычал,  брызгал
слюной. Томас слабел,  давил  из  последних  сил.  Вдруг  медведь  ослабил
хватку, попробовал высвободиться, оттолкнуть железного рыцаря. Томас  сжал
сильнее, сам удивляясь, что  еще  держится  на  ногах.  Мощный  рев  зверя
перешел в визг, собачье поскуливание. Он  забарахтался,  снова  попробовал
отпихнуться, Томас набрал в грудь воздуха, обхватил медведя крепче --  тот
стал вроде бы  мельче,  сдавил  как  только  мог.  Под  руками  затрещало,
булькнуло, сверху на шлем обрушилась теплая жидкость, залила глаза.
     Томас разжал объятия, быстро отступил. Из огромной пасти, что нависла
над ним, хлестала кровь, красные, как горящие уголья,  глаза  исполинского
медведя погасли. Он повалился  навзничь,  земля  вздрогнула  и  качнулась.
Толстые лапы дернулись и вытянулись.
     Девушка  под  деревом  сидела   с   выражением   ужаса   на   грязном
перепачканном лице. Томас слабо улыбнулся, бояться больше нечего.
     Калика возвращался неторопливо, вел в поводу  прядающего  ушами  коня
Томаса. Он окинул Томаса неодобрительным взглядом:
     -- Что вечно перемазываешься, как свинья...  Скорее  в  ручей,  а  то
засохнет -- не отдерешь.
     Томас тяжело дышал, в  груди  хрипело,  кололо  при  каждом  глубоком
вздохе, словно медведь  сломал  ребра.  Не  в  силах  ответить  он  только
повернул голову в сторону  ручья,  но  шагнуть  не  решился,  боялся,  что
ослабевшие ноги не удержат.
     Олег спрыгнул с коня, подошел к девушке. Она испуганно  отодвинулась,
в глазах еще жил ужас.
     -- Дурочка, -- сказал Олег убеждающе, -- не меня надо бояться, а  вон
того в железной скорлупе. Сердце у него тоже в  скорлупе,  предупреждаю!..
Дай-ка поправлю ногу, она у тебя какая-то странная.
     Он ощупал ее лодыжку, взялся обеими руками,  помял,  растянул,  круто
сдвинул, девушка чуть вскрикнула, тоненьким голоском как зверек  в  норке,
но даже Томас сразу понял, что вывиха больше  нет,  а  легкая  боль  через
день-два забудется.
     Он потащился к ручью, стараясь не хромать, изо всех  сил  держа  лицо
безмятежным. Берег подался под его железными подковами, Томас  упал  и  на
спине съехал в ледяную воду, подняв каскады сверкающих брызг.  Ручеек  был
мал, ноги упирались в противоположный берег, а голова оставалась  на  этой
стороне, студеная вода струилась между доспехами, намочила вязаную одежду,
охлаждала избитое тело, Томас чувствовал себя сплошным  кровоподтеком,  из
которого во все стороны  торчат  сломанные  ребра  и  зазубренные  обломки
костей.
     Он еще лежал в ручье -- продрог, но терпел,  хоть  и  стучал  зубами.
Солнце все еще палит нещадно, вон от  зноя  мухи  падают  замертво.  Какая
вышмыгнет из-под листика, то блеснет слюдяными крылышками, схватит  что-то
и тут  же  прячется,  пока  не  превратится  в  уголек.  Трава  на  берегу
съежилась, легла на землю, даром что корни опускаются до ледяной  воды  --
изнемогает.
     Сверху послышался сильный голос:
     -- Сэр Томас! Нехорошо... Гости пожаловали,  а  он  все  рыбу  ловит.
Много поймал?
     Томас  услышал  чужие  голоса.  Земля  осыпалась  под  его  железными
локтями, наконец встал посреди ручья,  похожий  на  фонтан  в  королевском
дворце: из всех щелей доспеха брызжут тугие струи воды. За пазухой  что-то
трепыхнулось.  Томас  непроизвольно  сунул  пятерню,  пошарил,  на  ладони
прыгала серебристая рыбка с красными плавниками  и  выпученными  сердитыми
глазами. Остолбеневший Томас разжал пальцы, рыбка подпрыгнула и  булькнула
в ручей.
     -- Это за полдня? -- сказал Олег обвиняюще.  Эх...  --  Иди  встречай
гостей.
     -- А ты?
     -- Они жаждут тебя.
     Томас вышел все еще слабый, продрогший, но взбодренный. На берегу под
деревьями уже стояли  три  шатра,  вокруг  суетился  народ,  а  по  дороге
двигался целый обоз из смирных лошадок -- тянули ветхие  телеги  с  убогим
скарбом. Следом шли худые, в лохмотьях, почти безоружные люди.
     Навстречу Томасу шагнул приземистый лохматый мужчина в рваной рубашке
и старых брюках. На веревочном  поясе  висел  короткий  меч  с  деревянной
рукоятью. За ним держались два мужика еще беднее и проще  и  та  девчонка,
из-за которой  дрался,  --  уже  умытая,  причесанная,  в  темных  волосах
пламенел цветок. Она во все глаза смотрела на Томаса, что-то быстро-быстро
шептала двум мужчинам.
     Лохматый поклонился Томасу:
     -- Я вождь племени, меня зовут Самота. Это моя  внучатая  племянница,
хитрая и ленивая, но мы  любим  свой  народ,  не  хотим  ничьей  гибели...
Спасибо, могучий воин! Почти нас присутствием, погости.
     Томас развел руки, оглянулся на Олега за поддержкой:
     -- Спасибо. Мы бы рады, но надо ехать.
     -- Едешь к морю? -- спросил вождь.
     -- Да.
     -- А потом? В Константинополь?
     Томас удивился, встревожился:
     -- Откуда знаешь?
     -- Все едут в Константинополь, -- ответил  вождь  спокойно.--  Дороги
мира  идут  через  этот  стольный  град.  Ты  --  франк.  Сюда  шел  через
Константинополь, обратно не минуешь.
     -- Верно, -- признался Томас.-- Но я не могу терять времени.
     Самота обернулся к помощникам, быстро переговорил, снова обратился  к
рыцарю:
     -- Уедешь сегодня, до полудня будешь сидеть на берегу. По этой дороге
нет портов, а корабль Гелонга -- это мой родственник! -- уходит лишь после
праздника.
     -- Какого? -- спросил Томас.
     --  Великой  Рыбы,  что  спасла  нашу  страну,  --   ответил   Самота
торжественно.
     Томас открыл было рот, чтобы сказать, что думает о языческих обрядах,
но, перехватив насмешливый взгляд калики, прикусил язык.  Пусть  живут  по
своим обрядам. Этот народ окрестят те, у кого больше свободного времени  и
меньше забот.
     -- Спасибо, -- ответил он хмуро.-- Но завтра  с  восходом  солнца  мы
выступим в путь. Как зовут, говоришь, твоего родственника?
     -- Гелонг. Мы напишем, что ты наш друг, он сделает  все,  чтобы  твое
путешествие было приятным.
     Томас оглядел их лохмотья, изможденные лица  и  босые  ноги,  спросил
недоверчиво:
     -- Знаете грамоту?
     Вождь засмеялся, показав желтые выщербленные зубы:
     -- Все до  единого!  Только  два  народа  на  свете  вынуждены  знать
грамоту, ибо так велят боги: мы, великие урюпинцы, и эти, как их...  некие
иудеи.
     Телеги поставили кольцом, протянули цепи. Как объяснили  Томасу,  так
защищаются от внезапного нападения  разбойников  --  после  разрушительной
войны ими кишат дороги и  караванные  пути.  В  середине  стены  из  телег
разожгли костры,  поставили  два  десятка  шатров  --  бедных,  сшитых  из
обрезков шкур и старых одеял, грязных  полотнищ.  На  кострах  в  котелках
варили жидкую мучную похлебку, на углях  пекли  съедобные  коренья.  Томас
выложил мясо и лакомства, что дали в дорогу мерефянцы, засмеялся, видя как
распахнулись от восторга глаза детей и взрослых.
     Спасенная девушка, ее звали Игуанда, не отходила от Томаса,  смотрела
влюбленными  глазами.  Олег  ухмыльнулся.  Внучатая  племянница,  как   он
высчитал по пальцам, довольно высокая степень  родства,  если  считать  по
матери, ибо урюпинцы и иудеи ведут  счет  родства  по  материнской  линии.
Народ здесь бедный, зато их  не  ограбишь.  Выглядят  счастливыми,  а  что
человеку еще надо?
     Томас сердился, опять все шишки на него, а калика снова  в  сторонке:
сидит у костра, пьет с урюпинцами кислое вино, слушает истории. Как с гуся
вода! А  урюпинцы  простодушно  спрашивают,  не  думает  ли  могучий  воин
примкнуть к ним: Игуанда пойдет  за  него,  если  хорошо  попросит,  а  со
временем мог бы и вождем стать, если все обычаи запомнит!
     Раздраженный Томас, чтобы не слушать  такие  разговоры,  прошелся  по
стану, взглядом военного умельца оглядел как поставили телеги, как сложили
оружие. Прямо посреди стана из песка  торчали  остатки  древних  строений,
почти засыпанные. Томас пощупал, с удивлением сообщил калике:
     -- Видать, тут было их святилище. Или даже столица. А что?  Могли  же
эти оборванцы быть древним и мудрым народом? Как халдеи, а потом  одичать!
Но что за сила разрушила такие стены? Из  гранитных  глыб,  не  обожженная
глина.
     -- Какая разница, -- буркнул Олег.
     -- Большая, -- возразил Томас.-- Из-за  такой  же  промашки  когда-то
такое началось... Сарацины говорят, что Иблис был  ангелом,  но  отказался
поклониться Адаму: "Ты создал меня из огня, а его из глины!"  Ну,  Господь
турнул его вверх тормашками  с  небес.  А  что  вышло?  Иблис  с  тех  пор
ненавидит человека и постоянно вредит. Да ты  сам  помнишь  что  проклятый
вытворял с нами!
     Олег удивился:
     -- Ты ж христианин! Как тебе может вредить Иблис, он же шайтан?
     -- Как-как, -- оскорбился  Томас,  ему  почудилось,  что  сер  калика
заподозрил в трусости, -- Как и сам Сатана со своими слугами! Он же Иблис,
Дьявол, Везельвул, Шайтан, Локи, Люцифер... что я, прелат, чтобы все имена
помнить?
     Он отмахнулся, ушел к кочевникам. Олег с  интересом  посматривал  как
рыцарь принял пиалу из рук вождя, что-то ответил, коснулся  сердца,  затем
лба, а лишь потом отпил из чаши. Когда они снова  оказались  вдвоем,  Олег
поинтересовался ехидно:
     -- А тебе не перепадет?
     -- От кого? -- удивился Томас.
     -- От своего бога.
     -- За что?
     -- Ты ж поклонялся, можно сказать, чужому богу.
     Томас посмотрел покровительственно. Даже голос стал поблажливым:
     -- Сер калика... ты учен, но знаешь не все. Видать, все же мало  тебя
по свету носило. Одного бога... вернее, один лик бога знают лишь  те,  кто
не слезает с печи, как ты говоришь. А я побывал, побывал... И понимаю, что
бог, приходя в новую страну, для понятности говорит  на  местном  языке  и
одевает местные одежды, а то даже  имя  берет  местное!  Обычаи  же  везде
разные.  Ну  и  пусть.  Лишь   бы   учили   добру,   рыцарской   доблести,
справедливости. Так что я-то понимаю, что у нас зовется Христом, у сарацин
-- Аллахом, у кого-то вовсе Буддой... Но бог-то един. Да и  не  поклоняюсь
вовсе! Просто салютую Верховному Сюзерену.

      * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

     Глава 1

     Когда небо начало темнеть,  костры  развели  даже  за  оборонительным
кольцом телег. Верблюдов и коней увели за ручей, там пасли и охраняли, а в
самом центре походного лагеря шел бедный, но веселый пир.
     Томас и Олег, сославшись на усталость,  ушли  в  отведенный  для  них
шатер. Томас с облегчением снял доспехи, хотел  было  поставить  двуручный
меч в угол, но угла не нашел, положил в изголовье, следуя примеру  калики.
Олег разделся, с наслаждением лег:
     -- Завтра на корабль! -- Люблю море. Вроде бы мой народ больше  знает
степь, еще раньше знал леса... Или море плещется в крови славян?
     -- В моей голове плещется только вино, -- простонал Томас.
     -- Как они взбираются на верблюдов?
     -- На верблюде можно за горбы хвататься.
     -- Но падать дальше!
     Он рухнул на постель, повозился,  уже  начал  было  похрапывать,  как
вдруг полог бесшумно отодвинулся, в шатер вступил Самота. Лицо вождя  было
смущенное, он теребил разорванную на груди рубаху:
     -- Простите, дорогие гости... Потревожил, но у  нас  новость.  Только
что прибыли гонцы от великого султана.
     Томас насторожился, пощупал в изголовье мешок с чашей.  Олег  молчал,
испытующе рассматривал вождя.
     --  Говорят,  что  из  их  тюрьмы  удалось  сбежать  двум  опаснейшим
преступникам.
     -- Ну-ну, -- поторопил Томас.
     -- Описали внешность, приметы... Словом, вас обоих.
     Томас напрягся, подвинул ближе меч. Олег спросил:
     -- А что ответил ты?
     -- Что мог ответить? Кто-то из моего народа тут же  сказал,  что  оба
человека, чьи приметы совпадают, у нас в лагере. Наши гости.  Тогда  гонцы
султана потребовали вашей выдачи!
     -- Ну-ну, -- поторопил Томас.
     Самота  запустил  пятерню  за  пазуху,  почесался,  что-то   выловил,
раздавил крепкими ногтями. Ответил буднично:
     -- Не думаю, что от султана.
     -- Почему? -- спросил Томас быстро.
     -- Султан не станет требовать от того, кто не является подданным. Или
данником. Урюпинцы никому не подчиняются! Мы -- вольное племя.
     Он захохотал, гордо выпятил худую грудь. Томас не убирал руку с меча,
посматривал по сторонам,  прислушивался,  косил  глазом  на  Олега.  Вождь
сказал с явным удовольствием:
     -- Я тут же  вывел  их  на  чистую  воду.  Пришлось  признаться,  что
приехали издалека, вовсе не от султана. Объяснили,  что  вас  присудили  в
Персии к четвертованию, в Индии -- к сожжению,  в  Мезии  должны  заковать
живыми, в Иудее  --  побить  камнями,  в  Константинополе  --  распять  на
кресте... Что-то где-то еще, но все  не  запомнил.  Виноваты  в  растлении
малолетних, святотатстве, кровосмешении, разрушении храма Силула...
     Томас покачал головой:
     -- У меня бы жизни на  все  не  хватило!  Возможно,  это  калика?  Он
старше, да и побывал везде.
     Олег подумал, почесал в нерешительности в затылке:
     -- Когда это я рушил храм Силула? Я тогда был вовсе на  другом  конце
Ланки!
     Вождь кивнул с облегчением:
     -- Я так и понял, что преувеличили. К тому же  не  наше  дело  мешать
людям жить так, как хотят. Мы не вмешиваемся в чужие обычаи. Нам боги ясно
велели: не мешай другим!
     -- Они уехали? -- спросил Томас сдавленным голосом.  Он  не  выпускал
меч.
     -- Сказали, что за ваши головы объявлено  вознаграждение.  В  рупиях,
динарах, гульденах, золотых кольцах, перьях страуса, слоновой кости,  даже
каких-то кунах... В общем, по мешку золота за каждого.
     В спертом жарком воздухе шатра повеяло холодом. Человека с  легкостью
убивают за одну монетку, даже не золотую, а здесь некто  могущественный  с
легкостью швыряет два мешка золота, желая чтобы заказ был выполнен со всей
тщательностью и услужливостью.
     -- Семеро? -- спросил Томас перехваченным горлом. Олег кивнул.  Томас
спросил тяжелым голосом.-- Что вы решили?
     Вождь отвел глаза, в лице было смущение:
     -- В таких важных  вопросах...  которые  касаются  всего  племени,  я
должен советоваться со старейшинами. Даже со всем народом.
     Он попятился, выдвинулся за пределы  шатра.  Томас  прямо  с  постели
прыгнул к крохотному окошку, где вместо  материи  желтела  стенка  бычьего
пузыря. В  дальнем  месте  лагеря  собрались  в  кучу  взрослые  урюпинцы,
оживленно спорили. Небо потемнело, высыпали звезды, но урюпинцев  освещало
багровое пламя, лица  выглядели  особенно  угрюмыми  и  жестокими.  Многие
исчезали, затем появлялись уже с оружием.  По  странному  обычаю,  или  по
бедности, они носили мечи и кинжалы без ножен, и стальные лезвия в красном
свете костров выглядели особенно зловещими.
     -- Мешок золота, -- протянул калика задумчиво.-- Отдаться им в  руки,
что ли...
     Внезапно Томас ахнул, его лицо побелело. Он смотрел в мутную пленку с
ужасом, словно увидел привидение. Олег  ухватил  меч,  мгновенно  оказался
рядом.
     Из дальнего шатра вышли двое добротно одетых воинов, подошли к  кучке
жарко спорящих оборванцев. Один  был  крепкий  в  плечах  воин,  ничем  не
примечательный,  разве  что  движения  в  нем  выдавали  профессионального
солдата, а второй был...  Горвель.  Исхудавший,  с  зияющей  раной  вместо
левого глаза, с обезображенным лицом. Томас не сразу узнал рыцаря: огненно
красная борода стала совершенно седой! Он  двигался  все  так  же  быстро,
хищно, зорко смотрел поверх толпы единственным уцелевшим глазом. Он был  в
легких доспехах, тонкая кольчуга  доходила  до  колен,  а  грудь  и  спину
укрывали тонкие пластины лучшей дамасской стали. На поясе висел  хазарский
меч.
     В толпе что-то кричали, но слов Томас не слышал.  Следом  за  мнимыми
гонцами султана, а истинными -- от Семерых Тайных, -- из шатра вышел вождь
Самота. Он вскинул руки,  утихомиривая  крики,  закричал  во  весь  голос,
надсаживаясь и выгибая грудь, покраснев от натуги:
     -- Люди вольного племени  урюпинцев!  Уже  знаете,  что  наши  гости,
посланцы султана, проделали длинный  путь.  Пришли  с  единственной  целью
сделать нас богатыми. Два мешка  золота  за  головы  двух  чужаков!  Можно
купить по стаду верблюдов на каждого урюпинца, богатые шатры, лучшую  еду,
рабов, ковры! Мешок золота -- это лучшие сабли из Дамаска, богатые лавки в
любом городе, выкупленная земля... Подумайте!
     Кто-то из задних рядов выкрикнул:
     -- Что собираются с ними делать?
     Горвель поклонился, шагнул вперед, вскинул  руку.  Он  был  почти  на
голову выше большинства урюпинцев, а его сильный  голос  --  единственное,
что не изменилось, прогремел громко и властно:
     -- Свяжем, ибо, они  --  опасные  преступники.  Привяжем  за  ноги  к
верблюдам, потащим за собой. Здесь везде песок,  не  разобьются.  Но  если
даже нажрутся по дороге горячего песка, помрут, то нам все  равно!  Султан
велел привезти их, а живыми или мертвыми -- не сказал.
     Вождь развел руками, сказал удовлетворенно:
     -- Гонец султана, ты объяснил очень понятно!
     Томас вернулся к постели, начал торопливо натягивать доспехи,  звонко
щелкал застежками, шелестел ремнями. За эти минуты он осунулся больше, чем
после  схватки  с  медведем:   трудно   драться   с   людьми,   оказавшими
гостеприимство!
     Ему показалось, что слышал далекий голос вождя:
     -- Люди племени, теперь вы знаете, как поступить...
     Томас спешно нахлобучил шлем, затянул пояс. Далеко за шатром слышался
довольный рев сотен дюжих глоток, начал приближаться, нарастать,  слышался
топот, радостный визг, звон оружия, словно кто-то от  избытка  чувств  бил
рукоятью меча в железный щит.
     Олег не отрывался от окошка, лицо его было странное. Губы вытянулись,
словно собрался свистнуть:
     -- Ничего себе... Сэр Томас, взгляни-ка...
     Томас  подхватил  меч,  метнулся,   чувствуя,   как   звериная   сила
возвращается в усталое тело, а меч будто прилип к ладони, сердце же бьется
мощно, нагнетая боевую ярость.
     Через окошко увидел громадную возбужденную  толпу,  что  двигалась  в
направлении их шатра. Над головами взлетали стиснутые  кулаки,  вздымались
мечи и сабли, просто суковатые палки, двое или трое размахивали веревками.
В самой середине шли, уже без шлемов и доспехов, в изорванной одежде, туго
связанные Горвель с помощником. В них плевали, бросали комьями грязи. Лицо
Горвеля было в крови, седая борода слиплась от крови жалким клинышком,  во
рту у него теперь недоставало передних зубов. У его помощника под  глазами
вздувались огромные кровоподтеки.
     Их протащили мимо шатра, за стенкой которого таились  Томас  и  Олег,
одну телегу убрали, пленников выбросили за пределы лагеря, бегом  пригнали
двух резвых раздраженных верблюдов.  Толпа  орала,  суетилась,  улюлюкала,
пленников швырнули на землю, привязали  длинными  веревками  к  верблюдам.
Крепкоплечего воина в спешке привязали сразу к двум: одну ногу к  правому,
другую  --   к   левому.   В   толпе   гоготали,   подбадривали.   Кто-то,
воспользовавшись суматохой, огрел верблюдов палкой, те  с  утробным  ревом
вскинули задние ноги, понеслись, волоча туго связанных пленников.  Впереди
в сотне шагов росло дерево, и Томас с ужасом  и  отвращением  увидел,  как
двугорбые звери начинают расходиться: пробегут по разные стороны!
     Отвернулся в последний момент,  стиснул  зубы  и  плотно  зажмурился.
Горвеля тащил один верблюд, но  седобородого  рыцаря  сразу  поволокло  по
камням, корягам, сухим комьям  грязи,  а  горбатый  бегун  все  ускорял  и
ускорял бег, пугаясь бегущего за ним с истошным криком хозяина.
     Томас подпрыгнул, когда на плечо упала тяжелая рука. Калика  насильно
повернул к себе спиной, стал расстегивать доспехи.  Лицо  Олега  было  как
высеченное из камня:
     -- Они сами такое предложили!
     -- Да, но...
     -- Кто  ходит  за  шерстью,  рискует  вернуться  стриженным.  Быстрее
раздевайся! Придет вождь, со стыда сгоришь.
     -- Уже горю!
     -- Честно говоря, я тоже, как говорят христиане, согрешил в мыслях.
     Томас поспешно ронял доспехи, прислушиваясь к далеким  крикам,  ловил
шорох шагов. Через окошко виднелось удаляющееся облако  пыли  за  бегущими
верблюдами: Томас теперь знал, как быстро могут мчаться беговые верблюды.
     -- Любой погибнет через пару сотен шагов... Ну, через пару миль!
     -- Надеюсь, -- сказал Олег  хмуро.--  В  прошлый  раз  я  оставил  на
гибель, но дал шанс... Крохотный! Он  сумел  воспользоваться.  Или  кто-то
помог?
     Томас  вспомнил  обезображенное  лицо   Горвеля,   пустую   глазницу,
совершенно седую бороду.
     -- Семеро Тайных?
     -- Кто-то из близких к ним.
     Томас спросил внезапно:
     -- Они пользуются магией?
     -- Многое можно и без магии, -- ответил Олег уклончиво.
     Лицо Томаса окаменело. Он сказал медленно, словно перекатывал тяжелые
глыбы:
     -- Понятно. Но если владеют магией, то почему просто не отнимут чашу?
Против магии что я могу?
     Олег долго молчал,  опустив  голову.  Вдруг  Томасу  показалось,  что
неподвижное лицо калики чуть ожило, усталые морщинки  разгладились.  Голос
был измученный, но без слабости:
     -- Когда-то хотели вообще вести  мир  по  пути  магии...  Боролись  с
отступниками-ведунами! Люто, нещадно. Но постепенно силы слабели, а  когда
в борьбе с одним... гм... отступником-ведуном погиб верховный  маг,  глава
Семи Тайных, могучий Фагим,  то  оставшиеся  Тайные  повернули  в  сторону
ведарства. С того времени ведарство стало все чаще именоваться наукой.
     -- Отказались от магии? -- воскликнул Томас ликующе.
     Олег недобро усмехнулся, любуясь красивым рыцарем,  синими  как  небо
глазами:
     -- Отказались... для других. Для человечества!  Впрочем,  этого  я  и
добивался. Но для себя магию оставили.
     Томас ощутил холод, заметив странную оговорку, поежился:
     -- Они ее... применят?
     -- Чтобы отнять чашу? Да, если не сумеют  отнять  иначе,  --  ответил
Олег задумчиво.-- Если очень нужна. Не просто нужна, а очень!  Чтобы  ради
нее нарушить свои правила. Никак не могу понять, зачем она им?
     Он напряженно всматривался в ту сторону, где в ночи растаяло  пылевое
облако. Костяшки пальцев на сжатых кулаках побелели. Томас пока не решился
спросить, чего именно он добивался, и почему он  говорит  так,  будто  уже
схлестывался с непобедимыми Тайными?
     Рано утром они покидали гостеприимных урюпинцев. Томас  не  выдержал,
повинился, просил прощения за грех, допущенный в мыслях. Вождь усмехнулся,
широко развел руками, словно охватывая все племя:
     -- Думаешь, почему мы бедные?.. Да всего лишь потому, что честные. Но
всего золота мира  не  хватит,  чтобы  перетянуло  волшебное  золото,  что
хранится в душах моего народа. Так станем ли мы продавать честь и  совесть
за два мешка простого золота?
     Обнялись на прощание, Томас поспешно хлестнул коня, не в силах видеть
укоряющего взгляда коричневых глаз Иегунды. Если уж спас, то должен  взять
спасенное, ей лучше быть съеденной медведем, чем  печалью  о  таинственном
рыцаре с далекого Севера...
     Когда племя осталось далеко позади, а  кони  перешли  на  шаг,  Томас
несколько раз стукнул себя металлическим кулаком по  бедру,  приговаривая,
словно убеждая:
     -- Есть же люди в этом мире! Есть. Даже в кровавом и подлом языческом
мире. Есть!
     Олег ухмыльнулся:
     -- А ты уже сомневался? Не зря же ваш  бог  отдал  жизнь  на  кресте?
Значит, тоже полагал, что есть в этом мире люди. А тогда  язычниками  были
все до единого.
     Томас смолчал, не желая поддерживать разговор.  Речи  язычника  часто
попахивали насмешкой, даже если говорил очень серьезно.
     Олег же почему-то хмурился, часто посматривал на песок  под  копытами
коней,  посматривал  по  сторонам.  Зачем-то  сделал  полукруг,  а  потом,
оказавшись за барханами, стегнул коня и помчался вихрем, удивленный  Томас
едва успевал. Но калика ничего зря не делает, и  Томас  потащил  из  ножен
меч.
     Они увидели троих всадников.  Те  ехали  торопливо,  всматривались  в
следы на песке. Томас еще издали узнал следы их коней, и гнев закипел  как
вода в котле на раскаленных углях.
     -- Проклятие,  --  сказал  он  люто,  --  когда-нибудь  избавимся  от
шпионов?
     Не дождавшись сигнала от калики, он выхватил меч и со страшным криком
ринулся на всадников. Те были  слишком  заняты  следами,  ветерок  засыпал
быстро, и не сразу услышали яростный  крик  рыцаря.  А  когда  оглянулись,
заверещали и начали понукать коней, было поздно. Рыцарский  конь  способен
развивать огромную скорость на коротком  расстоянии.  Он  догнал  заднего,
ударил корпусом и опрокинул в песок, а второго Томас достал мечом.  Ударил
плашмя, но всадник вылетел как выброшенный за ненадобностью старый горшок.
     Третий успел пришпорить коня, ушел бы, но Томас  услышал  в  бессилии
звонкий удар железа по  железу.  Всадник  вскинул  руками,  подпрыгнул  на
седле, и рухнул на землю. Сбитый стрелой шлем упал по другую сторону коня.
     -- Попались, вороны! -- заорал Томас злорадно.
     Он видел как над  одним  пронеслась  темная  тень,  вроде  призрачной
летучей мыши. Томас был уверен, что дьяволы утащили душу грешника, ибо меч
рассек его от затылка до середины спины. Двоих связали и  бросили  в  круг
вытоптанной конями травы. Олег сразу разжег огонь, начал собирать хворост.
Был он хмур и  задумчив.  Красные  волосы  падали  на  лоб,  нечеловечески
зеленые глаза смотрели с недоброжелательством.
     Томас довольно улыбался. Нет чести в победе над слабыми,  а  пленники
выглядят  крепкими  воинами.  Один  зло  сверкает  глазами,  руки  так   и
дергаются,  пробует  крепость  веревки.  Другой  не  двигается,   но   это
недвижимость змеи,  что  умеет  затаиваться  перед  прыжком.  Такие  умеют
молчать и под пыткой.
     Олег принес охапку сучьев, что-то пробурчал. Томас не  расслышал,  но
подвижный спросил тревожно:
     -- Что этот дикарь хочет?
     Томас пожал плечами:
     -- Спрашивает, пора ли уже вас есть. Я сказал, что еще рано.
     Тот вспикнул, повалился без чувств. Второй, что молчал и не двигался,
вдруг сказал дрожащим голосом:
     -- Доблестный рыцарь, ты ведь христианин... Защити!
     -- В этом нет надобности, -- успокоил Томас, -- Ему самому вера в  их
богов запрещает есть людей под лучами всевидящего солнца. Огнепоклонник!
     Пленник задрожал, пугливо вскинул голову. Оранжевый шар уже перевалил
зенит, с облегчением катился к закату. Потом  пленник  внезапно  вздрогнул
так сильно, что подпрыгнул. Лицо его посерело.
     -- Значит, мы в безопасности только до вечера?
     -- Полностью, -- заверил Томас. Он зевнул, потянулся, с  наслаждением
чувствуя как проворачиваются суставы,  похрустывают.--  Разве  что  тучами
заволочет небо... но в этих краях такое бывает редко.
     Глаза пленника с ужасом смотрели поверх головы рыцаря. Там  появилось
и вырастало в размерах беленькое и пушистое как котенок облачко.
     Олег развел костер мощнее, принес веток еще. Пленники видели  как  он
снова спросил что-то у рыцаря, тот в нерешительности посмотрел на  близкую
стену густого кустарника. Пленник спросил торопливо:
     -- Что он хочет теперь?
     -- Да все не терпится. Облако, мол, ползет  медленно.  Просит  помочь
соорудить шалаш. А вас затащит туда уже без моей помощи.
     Пленник задрожал:
     -- Я уверен, вы не станете помогать...
     Томас грозно сдвинул брови:
     -- Хотите сказать, что я лодырь?
     -- Нет-нет, -- залепетал было в панике, едва не  рыдал,  --  но  этот
дикарь...
     -- Это мой боевой  друг,  --  гордо  ответил  Томас.  Он  поднялся  с
достоинством.-- Хоть и дикарь, но не раз спасал мне жизнь!.. Вы пристыдили
меня, указали на мое себялюбие и леность, недостойные благородного рыцаря.
Конечно же, я  должен  помочь  моему  спутнику...  оказать  ему  маленькое
одолжение. А потом  удалюсь  на  часик-другой  на  берег  половить  рыбку.
Говорят, здесь водится дивной нежности рыба! Я вам покажу... Ах  да...  Ну
да ладно, все там будем.

     Без помех добрались до побережья Черного  моря,  называемого  греками
иной раз Понтом Эвксинским, что значило морем Гостеприимным, а другой  раз
-- морем  Негостеприимным,  а  многие  другие  народы,  обитавшие  по  его
берегам, звали просто Русским морем, ибо от русских кораблей издавна  было
тесно в его волнах: торговали и разбойничали, перевозили товары  и  людей,
устраивали набеги на ту сторону -- там часто  сменялись  племена,  народы,
государства, и русские ушкуйники, бродники, вольные сорвиголовы, казаки  и
прочий разбойный люд иронично называл свои броски через море  походами  за
зипунами.
     Томас всю дорогу ржал, вспоминал как пленники  наперебой  выкрикивали
все, что знали, продавали  и  предавали  хозяев,  обещались  быть  верными
рабами, только не надо  вытаскивать  их  внутренности  и  пожирать  на  их
глазах... Калика был молчалив, задумчив. Да и не сказали  пленники  ничего
стоящего.
     Без помех отыскали  Гелонга,  хозяина  корабля.  Тот  был  свиреп  на
похмелье, лют и всклокочен, команда пряталась, и на Томаса  сперва  попер,
наваливаясь дурной кровью и радостно зверея от предчувствия доброй  драки,
но Олег поспешно  вклинился,  сообщил,  что  они-де  от  его  родственника
Самоты, лучшие друзья и соратники, вместе пили всего лишь вчера, и  хозяин
судна из лютого зверя обратился в сияющего и  радостного  дядюшку,  хлопал
обоих по плечам, обнимал, а  обернувшись  к  выглядывающему  из-за  связки
канатов трепещущему повару, зычно взревел:
     -- Вина в нижнюю комнату! Да побольше!
     Томас тяжело вздохнул, Олег же подбодрил:
     -- Мы пойдем вдоль берега. Если напиться, то не так заметна  бортовая
качка. В голове качает, в животе булькает...
     Коней пришлось продать, для самих путников с трудом отыскалось место,
и то лишь благодаря радушию Гелонга.  Олег  нахваливал  Томаса  за  мудрый
поступок, советовал и впредь всегда спасать невинных девиц от  зверя,  как
уже  делали  его  великие  предшественники:  Таргитай,   Персей,   Ивасик,
Беовульф, Сигурд... Те тоже  получали  немалое  вознаграждение,  иной  раз
двойное  --  от  девиц  тоже.   Томас   хмурился,   огрызался:   печалился
расставанием с конем, с которым штурмовал  башню  Давида  и  взбирался  на
стены Иерусалима.
     С мешками на плечах, взошли на корабль, моряки  сразу  подняли  косой
непривычный для Томаса парус. На северных морях парусом вообще  пользуются
редко,  больше  на  веслах.  Если  парус  все-таки  ставят,   то   прямой,
квадратный. Здесь же весла на корме в беспорядке, моряки  сразу  принялись
пьянствовать,   вернее   --   продолжали,   лишь   трое-четверо   небрежно
присматривали за кораблем.
     Ветер  дул  ровный,  свежий,  постоянный.  При  нужде  моряки   умело
поворачивали парус, чего не умели  делать  викинги.  Хозяин  сообщил,  что
через неделю будут в Константинополе, столице Римской империи. Томас сразу
надулся как сыч, готовый в спор: столица-де Рим, но  Олег  вмешался,  увел
разговор с опасной дороги. Великая Римская империя  уже  давно  имела  две
столицы: в Риме и Константинополе, а эмблему Римской  империи  --  гордого
орла, начали изображать с  двумя  головами,  что  означало:  тело  империи
едино, но у него две головы, что, мол, не  могут  жить  одна  без  другой.
Западно-Римский император и восточно-римский, именуемый чаще  базилевским,
мало  чем  отличались  один  от  другого,  разница  в  том,   что   единая
христианская церковь тоже раскололась на западную и  восточную:  пока  что
различия  крохотные,  но  Олег  успел   повидать   мир,   видел   племена,
разделившиеся   полюбовно,   но   через   два-три   поколения   начинавшие
кровопролитнейшие войны.
     Когда-то в одном смутном видении, которое то ли посылали боги, то  ли
его душа сумела заглянуть далеко  в  будущее,  он  видел  эмблему  Римской
империи, двуглавого орла, но уже как эмблему русских  князей,  а  затем  и
русских царей,  но  не  понял,  почему  так.  Рим  ли  пришел  и  захватил
славянские земли, или русские войска  осуществили  наконец  древнюю  мечту
своих князей и захватили Царьград с его землями для себя и своих детей?
     Кроме них, в тесной  каюте  под  рулевой  будкой  располагались  двое
купцов с подростком -- толстым и очень ленивым. В разговоры  не  вступали,
отворачивались, прятали лица. По одежде принадлежали к простому  люду,  но
лица и руки чересчур белые, холеные. Томас  кривился,  общество  ухоженных
торговцев, если это торговцы, раздражало. Большую часть  дня  проводил  на
палубе, смотрел на дельфинов, дважды видел огромный косой гребень Морского
Змея, но тот исчезал прежде, чем Томас успевал звать калику. Однажды  мимо
проплыл призрачный корабль, моряки подняли шум, крик, им-де  грядет  беда,
Томас лишь брезгливо отодвинулся, чтобы  в  беготне  не  задевали  потными
немытыми телами. В войнах и скитаниях видел не только корабли-призраки, но
и целые призрачные города, не говоря о замках,  башнях,  минаретах!  А  уж
призрачные караваны,  оазисы  и  людей-призраков  в  этой  знойной  Аравии
наблюдал чуть ли не каждый день.
     Олег, привлеченный гамом, поспешно вскарабкался на верхнюю палубу:
     -- Чего там?
     -- Видение было, -- ответил Томас саркастически.-- Всем сразу.  Но  в
отличие от тебя, не  возликовали,  богов  не  благодарят!  Как  по-твоему,
видения могут повредить?
     -- Конечно, -- ответил Олег убежденно.-- Другому видению.
     -- Это понятно... Но то их дела. Между собой пусть бьются как  хотят,
мы влезать не станем, а вот живым могут?
     -- Еще как! Если живые засмотрятся  --  цирк  им,  видите  ли!  --  а
корабль врежется в скалы или столкнется с другим кораблем.
     Корабль шел, не выпуская  из  виду  берег.  Иногда  Томасу  удавалось
разглядеть развалины  древних  башен,  остатки  старых  городов.  На  этой
благодатной земле постоянно сменялись множества государств и  народов,  из
которых Томас краем уха слышал лишь о наиболее могучих: Хеттском  царстве,
Лидии,  Мидии,  Ахменидах.  Здесь  была   империя   Александра   Великого,
Селевкиды,  Понтийское  царство,  Пергам,  Римские  владения,  сейчас   --
государство Сельджукидов,  сокрушенное  в  прошлом  году  могучим  войском
крестоносцев из дальних северных  стран.  Народы  возникают  как  весенние
цветы, языки смешиваются с остатками древних,  размываются,  исчезают  под
натиском пришлых народов. В прошлом году сюда впервые пришли воины Христа,
спешно строят мощные замки,  крепости,  ибо  вокруг  инородные  племена...
Устоят ли крестоносцы?
     Всю дорогу к Константинополю корабль сопровождали дельфины, прыгали в
волнах, смотрели блестящими любопытными глазами. Моряки рассказывали,  что
когда-то те были людьми, но от войн и несчастий ушли в море, теперь  живут
в радости, а к людям их влечет лишь смутное воспоминание о родстве.  Томас
бросал дельфинам рыбу  и  ломти  хлеба,  всерьез  подумывал:  стал  бы  он
беззаботным дельфином, чтобы избежать человеческой  несладкой  жизни,  где
каждый шаг приходится отвоевывать с боем? Трудно сказать  сразу,  особенно
если вспомнить, что по его следу идут бессмертные маги и впереди уже стоят
неведомые ловушки!
     Корабль обогнул мыс, далеко  впереди  под  ярким  солнцем  заблестели
золотые искры. Рядом с Олегом  шумно  вздохнул  Томас,  лицо  рыцаря  было
взволнованное. Блестели крыши христианских  храмов,  на  покрытие  каждого
купола ушло по двадцать --  тридцать  пудов  золота,  а  таких  куполов  в
Константинополе тысячи и тысячи. Константинополь, Царьград для  ушкуйников
и варягов, Артании, Славии, Куявии,  а  затем  Киевской  Руси,  Новгорода,
черниговских княжеств...
     Возможно, подумал Олег с сильно бьющимся сердцем, это  и  есть  самый
древний город на свете. Здесь проходят  все  караванные  пути-дороги,  ибо
соединяются два гигантских материка: Европа и Азия. Издавна здесь  бродили
народы, чьи имена давно канули в  вечность,  название  города  всякий  раз
менялось, он горел, разрушался, снова отстраивался, ибо народы  рождались,
старели и умирали, а с ними умирал и язык, но город все  стоял  на  берегу
пролива -- необходим!
     Сюда приходили хетты, македонцы,  дикие  люди  из  Паннонии,  Италии,
Скифии, Гипербореи. Шедший с Севера обязательно следовал звериной  тропой,
что под его ногами превратилась в широкую  утоптанную  дорогу,  а  который
направлялся с Юга, шел другой тропой, но оба непременно  встречались,  ибо
по воле богов дороги повторяют складки  земли  --  на  пересечении  возник
город.  Названия  много  раз   менялись,   сохранилось   название   только
предпоследнего  --  Византий,  но  когда  римский   император   Константин
присматривал место для новой столицы, он понял,  что  лучшего  места,  чем
древнейший  Византий,  не  найти.  Византий  был  переименован   в   город
Константина -- Константинополь, немедленно по приказу императора  началось
расширение города. Для начала он перегородил перешеек, соединяющий  Европу
с Азией, высокой каменной стеной, воздвиг сто сорок огромных боевых башен,
что защищали стену, накапливали  в  себе  воинов,  оружие,  провизию.  Еще
восемьдесят  огромных  башен  охраняли  стену,   которой   новая   столица
отгородилась от моря.  Константин  с  внутренней  стороны  стены  выстроил
дворцы, крепости, роскошные дома для  сановников,  массивные  казармы  для
императорской гвардии, богатейшие храмы (позднее разрушенные, на их мощных
фундаментах воздвигли не менее  богатые  церкви),  поставил  ряды  высоких
домов для гостей, выстроил склады и тюрьмы, под тюрьмами  вырыли  обширные
подвалы: тайные и явные -- для простых заключенных, особо опасных, а самые
тайные -- для личных врагов императора. Пыточные тайники выходили прямо  в
залив, куда сплавляли трупы в холщовых мешках с булыжниками в ногах. Рядом
с особо тайными камерами пыток были тайные хранилища казны, тоже с разными
ступенями доступа -- в самые важные мог заходить лишь император.
     Олег еще в прошлое  посещение  заметил,  как  старательно  Константин
украшал стольный град, как нещадно ограбил  подвластные  земли,  согнав  в
старенький  Византий  лучших  мастеров,  ремесленников,  как  стремительно
Византий  превратился  в  гордый  Константинополь,  ибо   отовсюду   везли
отшлифованные плиты мрамора, базальта, статуи богов и героев, кентавров  и
химер.
     Константинополь  выглядел  неприступным,  старый  Византий   стыдливо
затерялся среди столичного великолепия, превратившись в один из  кварталов
-- не самый бедный, но и не богатый. Тысячу лет он  был  Агниром,  подумал
Олег горько. Тысячу лет именовали Керчом, тысячу лет  знали  Комонск,  еще
тысячу  с  небольшим  --  Византием,  теперь  уже  тысячу  лет  знают  как
Константинополь...
     Его плечи передернуло, как от внезапно налетевшего  порыва  северного
ветра. Под каким именем его будут знать следующую тысячу лет? Какие народы
придут, сокрушив нынешних новогреков: помесь  пришлых  славян  и  остатков
соседних диких племен, которые  зовут  себя  гордо  римлянами,  соседи  их
называют ромеями, а в  будущем  окрестят  византийцами?  Или  когда-нибудь
удастся остановить бессмысленное истребление одного народа другим?
     Томас внимательно рассматривал вырастающие стены,  в  глазах  блестел
профессиональный интерес:
     -- За тысячу лет никто эту крепость не взял  на  копье...  Ты  внутри
бывал?
     -- Бывал, -- ответил Олег. Голос его прозвучал до  странности  глухо.
Томас повернулся удивленно, Олег  кивнул:  --  Бывал-бывал!  И  внутри,  и
снаружи.
     -- Хорошая все-таки у вас, калик, жизнь, -- вздохнул Томас.-- Бываете
там, куда нет хода человеку с мечом.
     Лицо калики застыло, словно вспоминал что-то  погребенное  в  пластах
памяти.  Томас  не  решался  прервать   молчание:   в   калике   временами
проглядывало нечто очень загадочное. Раньше  рыцарь  на  такие  мелочи  не
обратил бы внимания, но  жизнь  потаскала  через  разные  страны,  народы,
обычаи, и хотя христианская твердыня в душе лишь окрепла, все же  научился
чувствовать другие души, хоть и обреченные  гореть  в  адском  огне  из-за
неверия в Христа.
     Олег очнулся от дум, сказал предостерегающе:
     -- Если Семеро Тайных не оставили  блажь  добыть  твою  чашу,  то  их
человек наверняка ждет в Константинополе. Этих  ворот  из  Азии  в  Европу
никто не минует!
     -- В Константинополе народу  больше,  чем  муравьев  в  лесу!  Сумеем
затеряться.
     -- Им достаточно поставить одного на причале.
     Томас опустил ладонь на рукоять меча.  Олег  даже  не  обернулся,  он
сотни раз видел этот привычный для Томаса жест, который сопровождал рыцаря
во всех затруднениях.
     -- Кого рубить будешь? Народу на пристани много.
     -- Замаскироваться? -- предположил Томас нерешительно.
     Олег окинул долгим взглядом  его  гордую  фигуру,  видимую  издали  в
сверкающих доспехах, поинтересовался с мрачной иронией:
     -- Как?
     -- Ну... я мог бы, хотя это и очень противно, повернуть при сходе  на
берег щит внутрь гербом. А то и вовсе сунуть в мешок!  Ведь  нас  ищут  по
моему гербу: мечу и лире на звездном небе, верно? Менять герб нет  смысла,
Тайные наверняка знатоки геральдики,  ее  всюду  изучают  прежде  грамоты,
самая важная наука, вычислят любое перемещение  по  звездному  полю  щита,
поймут укрываемый смысл...
     -- Хорошая маскировка, -- согласился Олег, -- но лучше о ней забудем.
Император держит на службе десятки тысяч  соглядатаев,  что  встречают  на
воротах города купцов, паломников, нищих, поселян, моряков,  роются  в  их
вещах, взимают пошлину, но главнейшее  их  занятие,  за  что  получают  из
секретного кармана вторую плату, -- высматривать в невинных с виду  купцах
или нищих второй лик, настоящий. В город постоянно проникают  лазутчики  и
разведчики,  наемные  убийцы,  тайные  соглядатаи  дальних  царей,   шайки
разбойников -- почти всех изощренная служба раскусывает  с  легкостью,  но
под тайным надзором пропускает в  город,  дабы  вызнать  все  нити,  цели,
узнать сообщников. Нередко отпускают из города, не  тронув  пальцем,  если
это служит дальним целям империи. А цели бывают столь  зловещие  и  далеко
идущие, что о них даже помыслить не могут наивные и  прямомыслящие  короли
юных западных королевств!
     Корабль бросил якорь в полуверсте от берега. Таких кораблей,  больших
и малых, качалось на волнах уже  сотни,  прибывали  новые,  а  между  ними
сновали быстрые легкие лодки с крепкоплечими гребцами.
     Гелонг  терпеливо  дождался  прибывшего  на  такой  лодке   портового
чиновника. Грузный человек,  но  без  рыхлости,  прошелся  с  хозяином  на
мостик, где они остались  в  одиночестве,  а  помощники  как  юркие  крысы
шмыгнули в трюмы. Чиновник и  хозяин  тщательно  изучили  список  товаров,
чиновник отметил запрещенные, хозяин заспорил, доказывая,  что  в  прошлый
раз не  были  запрещенными,  но  чиновник  резонно  заметил,  что  времена
меняются даже для гор и морей, -- вылезли помощники  портового  чиновника,
сверили списки, опять поспорили. Хозяин мрачнел, а когда  помощники  разом
повернулись спинами, со вздохом ссыпал  в  оттопыренный  карман  чиновника
горсть золотых монет. Томас скривился: прогнила империя! Но пошлина  сразу
уменьшилась, а чиновник отбыл, оставил помощника за лоцмана.
     Корабль осторожно приближался к близкому причалу, выбирая путь  между
суднами. Томас стоял уже в полном вооружении, трогал меч.
     -- Прогнило здесь, -- сказал он неодобрительно.-- А жаль...  Красиво!
О разных царствах говорится в Святой Книге: Вавилоне, Ниневии, Ассирии  --
где они? Ехал я однажды через пустыню -- торчат из  песка  остатки  башен,
строений. Раньше там поднимались дворцы, росли сады, пели роскошные птицы.
А я тонул по колено в знойном  песке,  вокруг  пустыня,  и  мне  стало  до
свинячьего визга жаль погибшей красоты, хотя там наверняка жили нечестивые
язычники, ведь город погиб за тысячи лет до рождения Спасителя!
     Олег напряженно всматривался в приближающийся  причал,  где  толпился
народ, виднелись повозки, яркие носилки, пышно убранные  кони,  сверкающие
оружием латники:
     -- Все сохранить -- не дать места молодому. Ты  лучше  смотри  не  на
красивые башни, а на некрасивых людей. О твоем  появлении  уже  знают  все
шпионы Тайных.
     -- Думаешь, отнимать будут прямо на причале?
     -- Будь готов, -- повторил Олег.-- Думаю, в  этом  городе  тебя  ждет
самое серьезное испытание.
     Щеки Томаса побелели, а глаза, потеряв  мечтательность,  побежали  по
пестрой толпе. Корабль вклинился между двумя высокобортными  галерами,  на
берег перебросили мостик. Томас с Олегом сошли в числе  первых,  пропустив
лишь купцов и странного юношу -- те прямо дергались от непонятного страха.

     Глава 2

     Шпионами низшего ранга кишат портовые кабаки и дома  продажных  девок
-- все получают добавочную плату у префекта, квестора, комеса, претора или
инквизитора -- все хотят  знать  тайное,  но  не  завидна  участь  шпиона,
который хоть малость скроет, смягчит или исказит: на секретных  сообщениях
строится политика, они особо ценимы, такого шпиона быстро растащат раки на
дне Золотой бухты, оставив  обглоданный  скелет  да  привязанный  к  ногам
камень. Одни шпионы доносили императору  лично,  их  впускали  по  особому
знаку, были шпионы двойного и тройного подчинения. Но самые изощренные  из
них, теперь чувствовал и Томас, служили прежде всего Семерым Тайным, а  уж
потом императору и прочим властителям с ограниченной властью.
     Держали  своих  шпионов  даже  евнухи,  которыми  был  набит   дворец
императора. Евнухи считались свободными от  греха  как  ангелы  --  те  же
бесполые, в то время как Сатана -- мужик  в  полной  мужской  силе,  готов
посещать  женщин  в  жаркие  южные  ночи,  что  он  и  делает  при   любой
возможности. Олег искоса  посматривал  на  сумрачного  Томаса,  подумал  с
издевкой, что в этом  слабинка  христианства,  не  все  продумали:  евнухи
внушают отвращение, людям лучше не напоминать,  что  евнухи  оскоплены  по
образцу и подобию ангелов -- простому человеку из народа  дьявол  окажется
понятнее и даже роднее.
     Под ногами вымощено камнем, по обе стороны пяти-шестиповерховые  дома
из серого камня, улице не видно конца,  ее  пересекают  такие  же  широкие
дороги, с каждым шагом  Томас  больше  съеживался  от  огромности  города,
обилия людей, настолько разных, что на него никто и глазом не повел, как и
на калику -- тот шел  в  душегрейке  из  волчьей  шкуры,  обнажив  широкую
загорелую грудь.
     Люди  как   будто   слонялись   без   дела,   хотя   многие   спешили
целеустремленно, толкались и ругались на встречных.  От  шума  и  людского
гвалта  звенело  в  ушах.  Под  толстыми  каменными  стенами,  разогретыми
утренним солнцем, играли и ползали  дети,  бренчали  медными  монетками  о
стену, мерили  до  них  дорогу,  растягивая  пальцы,  ссорились,  дрались,
по-взрослому плевали друг другу в глаза и кричали кто из них,  благородных
ромеев, на самом деле грязный грек, тупой славянин или подлый иудей.
     Часто попадались нищие, увечные, больные. Однажды их потянулась целая
вереница --  убогих,  в  лохмотьях,  стонущих  на  разные  голоса.  Томаса
стошнило  от  вида  огромных  гноящихся  язв,  щедро  облепленных  мухами,
свернули на другую улицу: судя по калике,  тот  здесь  бывал  не  раз,  не
случайно же на ходу  называет  таверны,  цены  в  них,  порядки,  где  как
готовят.
     Трижды проходили через торговые площади, настолько огромные,  что  на
каждой поместилось бы племя герулов или гепидов. Из разукрашенных  золотом
и шелком палаток, из-за прилавков, заваленных товарами, к Томасу  тянулись
руки  купцов,  его  зазывали,  уговаривали,  умоляли  купить,  хватали  за
доспехи, совали товар.
     Оглушенные, усталые, как после доброй  драки  или  бурной  ночи,  они
кое-как добрались до постоялых дворов. Олег почему-то проехал первые  три,
хотя измученный Томас дергал за рукав, лишь возле четвертого задержался  и
внимательно осмотрелся, пересчитал коней у коновязи, но  все-таки  потащил
рыцаря дальше, а вошли в ворота лишь шестого по счету постоялого двора.
     После обеда в корчме, что находилась внизу, они поднялись к  себе,  в
комнату на втором поверхе. Олег сразу же лег и  предался  размышлениям,  а
Томас долго торчал у окна, выказывая завидную выносливость --  доспехи  не
снял:
     -- Даже улицы вымощены каменными плитами!..  Да  так  ровно,  одна  к
одной! И народу как муравьев в солнечный день... После дождя.
     -- Столица мира, -- буркнул Олег.
     Томас немедленно откликнулся с ревнивой ноткой:
     -- Кому как. Для нас столица мира -- Рим.
     -- А водное Лоно, то бишь Лондон? Подчиняется?
     -- То другое дело, -- сказал Томас оскорбленно,  --  Рим  --  столица
всему миру, кроме Британии.
     -- Остерегись сказать такое в Киеве, -- предостерег Олег.
     -- Почему?
     -- Киевляне кроме своих богов никому не кланяются.
     Томас  смолчал.  Если  не  замечать  дурацкого  язычества  калики,  в
остальном хороший друг и надежный  соратник.  И  в  общении  удобен:  свои
взгляды не навязывает, никогда не спорит, всегда глубоко в  своих  мыслях.
Почти никогда первым не начинает разговор, словно  постоянно  находится  в
другом мире, а сюда является лишь по зову.
     Он подошел к другому окну, долго  рассматривал  огромные  башни,  что
высились одна напротив другой по краям морского пролива:
     -- Между ними на ночь натягивают цепь? Перегораживают море?
     -- Только в трудное время, -- заверил Олег. Сейчас цепь  на  дне.  Но
чую, скоро заскрипят огромные вороты... Я помню времена, когда  оставалась
натянутой и днем...
     Он улыбнулся далеким воспоминаниям. Томас  еще  подивился  --  вороты
должны быть каждые с гору, чтобы натягивать чудовищной толщины цепь  через
море. Да и какие сказочные кузнецы сковали?
     Калика лежал навзничь,  глаза  закрыты,  словно  мирно  спал,  однако
пальцы правой руки безостановочно перебирали обереги,  ощупывали,  подолгу
задерживались на той или иной  фигурке...  Томас  помрачнел.  Если  калика
прав, за чашей в самом деле зачем-то охотятся Семеро Тайных  владык  мира,
то вряд ли найдется на свете цепь, которой можно от них отгородиться.
     Вечером   Томас    вздумал    навестить    рыцарей-крестоносцев,    в
Константинополе расположились два рыцарских ордена, заняли целый  квартал.
Олег скривился, но спорить не стал -- отправился в корчму в  одиночку.  На
пороге комнаты посыпал, уходя, пылью, а в дверную щель сунул шерстинки  из
волчьей шкуры.
     Томас глядел на калику встревоженно, вернулся к постели и повесил  на
пояс кинжал в дополнение к огромному мечу, который зацепил за  спиной.  Он
был в полном вооружении,  но  по  улицам  столицы  расхаживал  куда  более
странный и причудливый люд: от полуголых  и  почти  голых  невольников  из
южных стран до одетых в меха жителей северных островов.
     Олег в одиночку сидел за угловым  столом,  стараясь  держать  в  поле
зрения все помещение. Пили и  веселились  наемные  солдаты,  мелкие  вожди
дальних и ближних племен, приехавшие заключать договоры о мире,  не  менее
откровенно пировали купцы и перекупщики,  и  уж  совсем  на  показ  гуляли
неприметные личности, серые как мыши,  в  которых  невозможно  заподозрить
угрозу даже цыпленку.  Они  казались  занятыми  только  собой,  лишь  Олег
замечал да, возможно, хозяин корчмы знал, кто они  на  самом  деле:  люди,
которых боятся  даже  бесстрашные  полководцы  императора,  закаленные  во
многих битвах и сражениях, -- шпионы базилевса.
     -- Скучаешь, вождь?
     Словно бы, споткнувшись,  на  плечо  ему  оперлась  ярко  накрашенная
девушка -- молодая, сочная, в короткой игривой одежде и с глубоким вырезом
на груди. Глаза с профессиональным  и  просто  женским  интересом  окинули
цепким взглядом могучую мужскую фигуру, обнаженные плечи.
     Олег похлопал ее по руке с нежной белой  кожей,  не  знавшей  работы,
кивнул на лавку рядом:
     -- Садись. Что пить будешь?
     Она с готовностью села, засмеялась, показав ослепительно белые зубы:
     -- Я вижу, вождь, ты уже бывал в нашем роскошном свинарнике?
     -- Заметно? -- удивился Олег.
     -- Еще бы! Не раскрыл рот, не вскочил, не кинулся сразу лапать... Как
будто все давно знакомо.
     -- Я бывал здесь, -- подтвердил он.-- Кстати, меня зовут Олег.
     -- Меня Елена. Я здесь работаю.
     -- Хороший день сегодня?
     Она мило наморщила носик:
     -- Не очень.  Клиенты  либо  бедные,  либо  жадные,  либо  слишком...
противные.
     Он взглянул остро:
     -- Ты привередлива?
     Она весело засмеялась, кокетливо сощурила глаза:
     -- Как когда. Если удается, почему нет? В других  городах  приходится
принимать всех, даже пьяных солдат, а в  Константинополь  купцы  прибывают
каждый день по тысяче в одни ворота. Сегодня у меня еще никого не было,  я
хочу начать день приятно.
     Олег  махнул  слуге,  тот  заторопился  с  кувшином  вина   и   двумя
хрустальными стаканами.
     -- Ты начинаешь день, когда я уже заканчиваю, -- заметил он.
     -- Я ночная птица, -- ответила она легко.-- Но, надеюсь, ты не  скоро
его закончишь на этот раз!
     Он отхлебнул вина, уловив скрытый  смысл,  за  игривым  --  зловещий,
налил ей, отметил, как  она  взяла  стакан,  коснулась  губами  края,  как
сидела, держала ноги, в то же время проговаривая про  себя  сказанное  ею,
заставляя перед мысленным слухом говорить громче и тише,  басом  и  совсем
тонким голоском. Что-то в ней таилось иное, чем натура  простой  продажной
девки. Чересчур правильно строит фразы,  слова  выговаривает  чисто,  даже
слишком красива для девки в заведении  такого  уровня.  Красивые  и  умные
шлюхи не задерживаются в портовых кабаках с пьяными  матросами,  отдаваясь
на охапке гнилого сена, -- быстро карабкаются вверх, некоторые  уже  стали
императрицами, как несравненная Феодора. Или эта красавица в начале пути?
     Она весело щебетала, выщипывала самые упругие виноградины из  крупных
гроздей, с удовольствием вонзила острые чистые зубки  в  огромный  персик,
брызнула соком, засмеялась. Глаза ее блестели, на щеках под  слоем  грубых
румян играл яркий натуральный румянец.
     Когда опорожнили кувшин до половины -- Елена пила совсем мало -- Олег
бросил на стол золотой динар, поднялся:
     -- Пойдем?
     Она легко поднялась на ноги:
     -- Почему нет?
     Олег, напрягшийся, как перед  прыжком  в  холодную  воду,  заметил  и
странно ускользающий взгляд хозяина, и двух угрюмых купцов, которые  среди
огромной разномастной жрущей  и  галдящей  толпы  одновременно  умолкли  и
сдвинули головы, чтобы искоса проследить за ним.
     Они  поднялись  по  широкой   деревянной   лестнице   со   скрипучими
ступеньками.  Олег  пропустил  Елену  вперед,  словно  для   того,   чтобы
полюбоваться ее сочным телом и разжечь в себе похоть, похохатывал и  шутил
громко, глаза же ловили изгибы стройного тела,  слушали  музыку  движений,
замечали гибкие мышцы, умело укрытые округлыми  женскими  формами.  Елена,
глупо думать, что ее в самом деле так зовут, не из тех, кто поднимается со
дна до покоев базилевса -- уже рождена наверху и  явно  воспитывалась  под
присмотром  нянек,  учителей,  массажистов,  лекарей  и  знатоков   правил
поведения двора, простонародья и варварских вождей.
     В его тесной комнатке она бросила быстрый взгляд на окно, с интересом
потрогала пальчиком  рукоять  огромного  меча,  что  стоял  в  углу  возле
изголовья постели. Створки окна подрагивали, в комнату  врывался  холодный
ночной воздух. Елена  поежилась.  Олег  сделал  шаг  к  окну,  намереваясь
закрыть. Елена живо вскрикнула:
     -- Погоди, у меня есть лучше идея!
     Соблазнительно  улыбаясь  и  глядя  ему  в  глаза,  она  замедленными
движениями начала развязывать широкий шелковый пояс. Ее полные спелые губы
изогнулись в обещающей улыбке, глаза смеялись. Олег улыбнулся в ответ, уже
все поняв.
     Елена подошла к окну, теми же замедленными движениями  повязала  пояс
на крючки, не давая створкам распахнуться. Олег с удовольствием смотрел на
ее гибкую фигуру с тонкой талией и широкими бедрами  на  длинных  стройных
ногах, тем более что  она  ожидала  от  него  именно  такого  пристального
взгляда и учащенного дыхания.
     Повернувшись, она сказала все еще улыбаясь:
     -- Думаю, так будет лучше...
     Даже дураку, который не рассмотрел бы ее пояс, хорошо видна ее фигура
на фоне освещенного окна.
     Олег сел на краю ложа, чтобы быть ближе к двери, не пропуская шорохи.
Елена все еще стояла у окна. Олег сказал мирно:
     -- Чем ты занималась раньше, Елена?
     В ее красивых глазах мелькнуло удивление:
     -- Ты хочешь поговорить?
     -- Разве ты сама этого не хочешь?
     -- Да, конечно!.. Но я слышала, что северные гости  города  почти  не
отличаются от зверей: сразу тащат в постель!
     Олег улыбнулся:
     -- Теперь ты ждешь, что я начну доказывать  обратное  и  проболтаю  с
тобой о философии всю ночь?
     Она весело захохотала, запрокидывая головку, обнажая прекрасную белую
шею, созданную для поцелуев:
     -- Я была бы серьезно разочарована!
     -- Тогда иди  ко  мне,  --  позвал  Олег.--  Займемcя  любовью,  а  в
промежутках... если они будут, -- поговорим о философии.
     Она кивнула, смех еще дрожал в ее лучистых глазах, медленно шагнула к
нему и медленно, стоя перед ним, начала снимать  платье.  Олег  держал  на
лице выражение восхищения ее юным гибким телом, но  весь  был  на  кончике
ушей. Деревянные половицы в коридоре поскрипывали все громче и ближе.
     Елена тоже услышала,  губы  раздвинулись  шире,  а  глаза  раскрылись
обольстительнее. Она уже держала рубашку в одной руке, смотрела  дразняще.
Олег сказал быстро:
     -- Кто-то подходит к двери! Быстро спрячься вон за той дверью.
     Она широко распахнула глаза:
     -- А что там?
     -- Там кладовка, -- ответил он нетерпеливо.-- Тесно, но  ты  побудешь
там недолго. Я отделаюсь от друга, с которым приехал, это наверняка он.
     Она с негодующим видом пошла к двери кладовой,  фыркая,  провоцирующе
двигая бедрами  --  рубашку  по-прежнему  держала  в  руке.  Как  мозговая
косточка перед носом пса, которого ведут на живодерню, подумал Олег...
     Она скрылась за дверью, Олег задвинул щеколду, быстро швырнул плащ на
лук и колчан со стрелами, провел кончиками пальцев по рукоятям ножей.
     В дверь громко постучали. Олег торопливо плеснул вина прямо на  стол,
разбросал остатки еды, крикнул хриплым недовольным голосом:
     -- Кого леший носит ночью?
     Из-за двери донесся веселый полный жизни мужской голос:
     -- Какая ночь, дорогой?
     Олег неторопливо потащился к двери, грузно топая, подволакивая  ноги.
Долго возился с запором,  громко  ворчал,  изображая  пьяного  варвара.  В
коридоре стоял крепко сбитый мужчина в легком доспехе, прокаленный ветрами
и морем. На загорелом лице играла широкая улыбка, белые зубы блестели,  но
глаза цепко охватили поверх плеча Олега  всю  комнату,  заметили  разлитое
вино, обглоданные кости, лежащую на боку амфору, как и вторую, что  стояла
на подоконнике.
     Олег отодвинулся, покачнулся, широким жестом пригласил  гостя  войти.
Тот с готовностью шагнул, все также широко улыбаясь  --  веселый,  налитый
здоровьем и силой. На поясе болтался небольшой меч  в  красиво  украшенных
ножнах.
     Олег спросил хрипло:
     -- У меня только хиосское, будешь?
     Гость ответил после крохотной паузы:
     -- Я больше привык к медовухе. Или хлебнул бы пива. Бочонок с  темным
пивом стоял в кладовке, туда затолкал Томас, и Олег буркнул:
     -- Пей вино, не сдохнешь. Или убирайся.
     -- Вино так вино, -- легко согласился гость. Он  опустился  за  стол,
смахнув брезгливо крошки с лавки.-- Меня зовут  Рыба.  Я  профессиональный
солдат, наемник. Из легионов  ушел,  отыскалась  работа  получше.  Сейчас,
например, я командую тремя десятками головорезов, которых отбирал сам... и
которые сейчас окружили этот дом. Отчаянные парни, но главное -- умелые! Я
в людях разбираюсь, отобрал лучших, поверь! Плата высокая, так что проблем
не было. Муху не выпустят, не то что тебя  с  приятелем.  Кстати,  где  он
прячется?..
     Он зорко огляделся,  взгляд  упал  на  дверь  кладовки.  Олег  лениво
почесывался, хмыкал, с трудом переваривая сказанное.  Внезапно  его  кулак
метнулся вперед. Рыба оказался быстрым, невероятно быстрым: успел  дернуть
головой, одновременно его пальцы звучно хлопнули по  рукояти  меча.  Кулак
Олега послал его через всю комнату.  Падая,  Рыба  разнес  спиной  стол  в
щепки.
     Олег поднял за воротник,  бросил  на  лавку.  Полуоглушенного  связал
приготовленной веревкой, отобрал меч и два потайных  ножа  с  утяжеленными
концами.
     Рыба тряхнул головой, приходя в  себя  потрогал  языком  кровоточащие
десны:
     -- Варвар, ты вышиб мне передний зуб!
     -- Не надо дергаться, -- буркнул Олег.-- Влупил бы  как  кроля  между
ушей, никаких следов. А так... золотой вставишь.
     -- Ты быстр, -- заметил  Рыба.  Глаза  его  остро  обшаривали  мощную
фигуру варвара, в котором не было  и  следа  пьяной  заторможенности.--  И
силен. Я бы взял тебя за двойную плату, а это немало!
     -- Уже нанят, -- сообщил Олег.-- Сам понимаешь, я не хотел  разбивать
тебе губы.
     -- Мне за это платят, -- ответил Рыба философски.-- Но постоялый двор
окружен, как ты слышал, а  мои  люди  меня  ждут.  Я  должен  появиться  с
ответом.
     -- Каким?
     -- С чашей.
     -- А мы?
     --   Вы   нашего   хозяина   не   интересуете,   --   ответил    Рыба
неодобрительно.-- Впрочем, это не мое дело. Только  чаша,  а  сами  можете
убираться к дьяволу!
     Олег нахмурился, быстро прогнал галопом  по  памяти  имена  верховных
магов Семи. Ветераны не в счет, кто-то из новых.  Молодое  поколение  Семи
Тайных бывает жестоким, куда более жестоким,  чем  старики,  но  зато  без
необходимости не убивают. Только для дела, никогда -- для мести или других
чувств.
     -- Настоящий хозяин ожидает где-то на улице? -- спросил он медленно.
     Рыба сплюнул на пол темный сгусток крови,  снова  озабоченно  пощупал
кончиком языка кровоточащие десны:
     -- Тот, кто заказывал. А настоящий или нет, не наше дело, верно?
     Олег придвинул лавку с привязанным Рыбой ближе к окну, чтобы с  улицы
были видны его плечи и  голова.  Рыба  посматривал  насмешливо  в  улыбке,
обнажал зубы, их у него оставалось еще много -- хороших, красивых.
     Олег наполнив кубок вином, протянул Рыбе:
     -- Держи.
     Рыба удивленно поиграл бровями:
     -- Мне кто-то привязал руки. Кто бы это, не знаешь?
     -- Я не заставляю пить, -- бросил Олег жестко,  --  только  держи.  У
тебя привязаны локти, но не пальцы. Когда дверь  откроется,  пусть  увидят
тебя спокойно сидящим с кубком вина в руке!
     -- Но держу кубок на колене?
     -- Значит, налакался. Не бросаешь, еще хочешь.
     -- На меня похоже, -- согласился Рыба.-- А если не возьму?
     Олег быстро приставил острие ножа к его правому глазу:
     -- Выколю один глаз, затем другой, а после...
     -- Давай чашу, -- перебил Рыба.-- но учти, потом  окажешься  в  наших
руках! Если хозяин вами не заинтересован, то я уже начинаю... Как  у  вас,
северных  варваров  говорят:  зуб  за  зуб?  Так  что  обращайся  со  мной
почтительно.
     Олег прислушался к шагам в коридоре, но они прозвучали в другом конце
и быстро затихли:
     -- Нас еще надо взять, -- напомнил он.
     -- Со мной солдаты, с которыми я прошел нумидийскую войну!
     -- Что нумидийцы супротив древлян? Считай, настоящей войны ты еще  не
видел.
     Он ухмыльнулся,  по-волчьи  показав  зубы,  видя  недоверие  на  лице
профессионального наемника. Тот держал кубок,  опустив  высокую  ножку  на
бедро, зыркал то на окно, где висел шелковый пояс, то на дверь.
     Они ждали недолго. В коридоре послышались уверенные шаги, затем дверь
без стука, звонко  лязгнув  о  стену,  распахнулась,  словно  из  коридора
ударили ногой. В дверном проеме возникли  двое  с  обнаженными  мечами,  а
когда шагнули в комнату и увидели Рыбу, что сидел, небрежно откинувшись  и
держа в руке кубок с вином, один что-то сказал через плечо, вошел третий и
захлопнул  пинком  дверь,  не  оборачиваясь,  в  его   руках   поблескивал
металлическими частями арбалет со взведенной тетивой.
     Рыба сидел спиной к окну, лицо оставалось в тени. Двое подошли  почти
вплотную, когда передний ахнул, быстро  развернулся  с  поднятым  мечом  к
Олегу, что с сонным видом сидел на постели. Олег одновременно швырнул  оба
ножа: правой и левой рукой -- трудный трюк, но с пяти  шагов  промахнуться
еще труднее. Тут же быстро пригнулся, будто нырнул в воду -- над ним жутко
свистнула железная стрела из механического лука, -- цапнул  из  угла  свой
меч.
     Арбалетчик выхватил саблю. Олег прыгнул через трупы, спеша  закончить
схватку как можно быстрее. Сабля парировала  первый  удар,  тут  же  умело
скользнула под руку -- Олег едва  успел  отшатнуться.  С  ревом  он  нанес
страшный удар, солдат искусно уклонился, но  Олег  на  это  и  ловил:  его
колено хрястнуло наемника в нижнюю челюсть. Наемник  подпрыгнул,  чувствуя
во рту крошево зубов, Олег  ударом  кулака  послал  его  в  угол.  Перевел
дыхание, чутье заставило резко пригнуться, над головой просвистело железо,
звякнуло о его поставленный меч. Он ударил вслепую локтем, в то место, где
должен быть противник, услышал хруст и всхлип, но в шею вцепились  сильные
пальцы. Задыхаясь, Олег захватил невидимого противника за  голову,  рванул
на себя, одновременно выворачивая шею.  Хрустнуло,  пальцы  на  шее  разом
обмякли. Он резко повернулся, выпустил нападающего.
     На пол тяжело рухнул Рыба, он все еще был привязан  к  лавке,  но  на
руках болтались перехваченные острым ножом веревки. Один из солдат --  нож
Олега торчал в его горле -- корчился на полу, в руке зажата сабля, которой
он, умирая, успел перерезать веревки на руках начальника.
     -- Добрых солдат подобрал, -- согласился Олег, он тяжело дышал.--  Но
я не хотел тебя убивать, дурень!
     В комнате среди разбросанных вещей, обломков стола и  стульев  лежали
три  трупа,  а  четвертый,  если  выживет,  до  конца  жизни   не   сможет
наслаждаться чисто мужской радостью: разгрызать  кости,  извлекая  сладкий
мозг, выплевывать такие мелкие огрызки, что даже умирающий от  голода  пес
не возьмется грызть заново.
     Олег поднял кубок  из  лужи  вина  и  крови,  отряхнул,  поставил  на
подоконник.  Внезапно  послышался  стон,  Олег  спохватился,  бросился   к
запертой кладовке. В толстой дощатой двери,  в  самой  середине,  расщепив
сосновую доску мощным ударом, торчал короткий  железный  хвост  стрелы  из
арбалета. Хвост стрелы глядел почти в потолок, словно стреляли оттуда.
     Олег крикнул в тревоге:
     -- Елена!.. Все кончилось!
     Он поспешно отодвинул засов, открыл дверь, уже чувствуя по ее тяжести
неладное. Елена почти висела, наколотая на стрелу: стараясь не  пропустить
ни слова, прижалась к двери, и когда арбалетчик нажал на спусковой крючок,
железная стрела со страшной силой пронзила мертвую  дверь  и  живое  тело,
созданное для поцелуев...
     Олег с отвращением оглядел залитую кровью  и  вином  комнату.  Трупы,
разбитая мебель... Арбалетчик изо  всех  сил  притворяется  мертвым.  Олег
слышал, как он тихонько охнул за  спиной,  когда  из  кладовки  вывалилась
залитая горячей кровью молодая женщина. Понял, паскудник, что  именно  его
руки оборвали ей жизнь... Хотя и не по его воле.
     Он сбросил с постели одеяло, достал  свой  мощный  пластинчатый  лук,
выбрал в колчане одну из трех стрел для особых целей: железную, размером с
дротик, толщиной в палец. Наконечник из закаленной  стали,  не  стрела  --
короткое копье. В мешке отыскалась толстая веревка из прочнейшей паволоки,
в этих краях ее зовут шелком. Хороший аппетит у червяков,  которые  прядут
такие удивительные нити.
     За дверью послышались тяжелые  шаги,  словно  шагал  каменный  столб.
Мощный голос произнес жизнерадостно:
     -- Сэр калика, не шарахни меня по голове!
     Томас шагнул в комнату. Его качнуло, он откинулся,  захлопнув  спиной
дверь, голубые глаза распахнулись:
     -- Сэр калика!.. Что это?
     -- Все развлекаются по-разному.
     -- Сэр калика, -- повторил Томас, он ошалело вертел головой.-- Это не
совсем по-монашески!.. Я имею в виду людям вашего образа жизни надо больше
молитвами, постом...
     -- Я их молитвами, -- буркнул Олег,  он  спешно  привязал  веревку  к
стреле.-- Будь уверен, что пост у них будет д-о-олгий! Даже  вон  у  того,
который лишь играет в жука-притворяшку.
     Томас брезгливо обошел трупы, ступая на цыпочках, ухватил арбалетчика
за шею, другой рукой хлопнул по затылку. Раздался щелчок,  Олег  одобряюще
кивнул: душа арбалетчика от удара железного кулака выпорхнула из тела  еще
на полчаса, а за это время можно убраться далеко.
     -- Четверо, -- проворчал Томас, -- и женщина, бедолажка... Ты мог  бы
заслужить рыцарское звание, сэр калика!  Правда,  надо  иметь  благородное
происхождение, но с этим можно что-то придумать, кого-нибудь подобрать  из
предков, как везде делается...
     -- Переживу, -- ответил Олег, -- но за идею  спасибо.  Подопри  дверь
кроватями, в кладовке стоит какой-то сундук с камнями. Его тащи!
     -- Будем держать оборону? -- спросил Томас с недоверием.
     -- Да, как на башне Давида.
     -- Это не все?
     -- Придут еще, -- заверил Олег.-- Удирать надо, сэр рыцарь.
     Томас  гордо  выпрямил  спину,  доспехи   заскрежетали,   отрезал   с
достоинством:
     -- Сэр калика, я попрошу! Рыцари не удирают.
     -- Ну, отступать. Ретироваться,  если  угодно.  Ведь  надо  победить,
верно?
     -- Иной раз красивая гибель достойнее хилой победы!
     -- Сейчас не тот случай, -- заверил Олег.
     Он затянул узел покрепче, Томас вытаращил глаза, а брови  взлетели  и
спрятались под шлемом.  Стрела  великанская,  невиданная,  а  веревку  сэр
калика привязал не за кончик, где должно быть оперение, а за середину, там
выпиленная кольцевая канавка.
     Олег с усилием согнул, Томас видел вздувшиеся бугры чудовищных  мышц,
впервые подумал с сомнением, что вряд ли натянул бы тетиву на такой лук. К
счастью, он рыцарь,  с  бесчеловечным  оружием  дела  не  имеет,  кодексом
завещано быть благородным даже с лютыми врагами.
     -- Пойдем охотиться на слонов?
     Олег, не отвечая, сел на  подоконник,  пинком  распахнул  створки.  В
коридоре  за  дверью  послышались  тяжелые  шаги,  Олег  скупо  улыбнулся:
вовремя. Те тридцать головорезов, которыми  угрожал  Рыба,  сейчас  не  на
улице -- поднимаются по лестницам, осматривают площадки, а самые  отборные
в этот момент подходят к двери...

     Глава 3

     Томас задвинул засов на двери  с  грохотом  выволок,  чихая  от  пыли
тяжеленный сундук, подпер им дверь, бросил  туда  обломки  стола,  тяжелые
лавки, стулья. Олег уложил рядом с собой на  широком  подоконнике  веревку
кольцами. Снизу тянуло нечистым воздухом, донесся затихающий  стук  копыт.
Через широкую улицу высилось высокое мрачное здание, в  трех  зарешеченных
окнах горел свет.
     -- Сэр калика!..
     Судя по  серому,  как  пепел,  лицу,  рыцарь  понял  куда  собирается
стрелять его странный друг -- пальцы ослабленно  разжались,  меч  едва  не
выскользнул из железной ладони.
     Олег с силой натянул тетиву, прицелился. Лицо  побагровело,  блеснули
зубы в мучительной  гримасе.  Томас  услышал  звонкий  щелчок  по  кожаной
рукавице, которую калика предусмотрительно надел на руку,  тяжелая  стрела
исчезла, веревка тут же начала бурно разматываться кольцо за кольцом...
     В полной тишине оба услышали едва различимый звон -- где-то разбилось
стекло. Калика тут же ухватил конец веревки,  потянул  на  себя.  В  дверь
громко постучали, хриплый голос нетерпеливо крикнул:
     -- Рыба!.. Антонио, Опудало!..
     Томас взял меч обеими руками и  встал  возле  двери.  Калика  натянул
веревку, быстро завязал конец за крюк на подоконнике, к которому крепились
ставни. В дверь  нетерпеливо  грохнули  тяжелым,  засов  затрещал,  шляпки
толстых гвоздей выдвинулись из гнезд.
     Олег соскочил с  подоконника,  суетливо  надел  через  плечо  широкую
перевязь с громадным мечом, схватил мешок:
     -- Сэр Томас! Ты первый!
     Томас приседал на полусогнутых сбоку от двери, словно скакал на коне,
меч  его  был  занесен  над  головой.  Глаза  рыцаря  не   отрывались   от
выгибающихся  досок  двери,  с  которой  летела  засохшая  краска,  мелкие
щепочки, а из коридора раздавались свирепые  голоса,  звон  оружия,  топот
подкованных сапог.
     -- Сэр Томас, -- повторил Олег злым шепотом.--  Даже  Пречистая  Дева
велела бы отступать. На черта ей дохлый рыцарь?  С  живым  не  знает,  что
делать! Твоя жизнь в самом деле ни  черта  не  стоит,  не  спорю,  но  кто
довезет чашу в Британию? Мне она без надобности. И за кого  тогда  выдадут
Крижину?
     Томас растерянно смотрел то на калику, то на дрожащую и выгибающуюся,
как парус, дверь. Олег ухватил его за  локоть  и  оттащил  к  окну.  Томас
выглянул, его отбросило, словно конь лягнул между глаз. Ночь  темная,  как
сажа, освещенный конец веревки  --  такой  тоненький!  --  растворяется  в
жуткой тьме уже  через  сажень.  А  внизу  бездонная  пропасть,  несколько
поверхов  лететь  до  земли,  где  вместо  травки  улица  вымощена  плотно
подогнанными каменными плитами, сам вчера восторгался, дурак.
     Олег зло озирался, слыша тяжелый грохот. Засов со звоном  вылетел  из
петель, грохнулся на середину комнаты. Олег сорвал пояс,  заставил  Томаса
взобраться на подоконник, быстро застегнул ремень на  рыцаре,  захватив  и
веревку.
     -- Быстро! -- прошипел он.-- Погибнем, как свеи без масла...
     Томас смотрел в страшную тьму в страхе. Он и  раньше  стоял  на  краю
пропасти, на той же башне Давида или на высокой стене Иерусалима, но  была
ярость штурма, ярость схватки, к тому же в солнечный  день!  Мышцы  начали
превращаться в воду, колени подогнулись, не выдерживая тяжести доспехов.
     Олег торопил, пихал в спину:
     -- Быстрее!.. Да быстрее же!.. Выламывают двери!
     -- Сэр калика... А ты?
     -- Я следом!
     Томас поспешно слез с подоконника, чувствуя, как возвращается  отвага
и мужская сила:
     -- Сэр калика, я оскорблен! Долг  любого  воина,  тем  более  рыцаря,
защищать мирных людей. А ты все-таки  служитель  культа,  хоть  и  глубоко
противной мне веры...
     Дверь тряслась, появилась щель, в которую можно было просунуть палец,
но тяжелый сундук уперся краем в выемку между досками  пола,  застрял,  не
давая двери распахнуться. В щель протискивались  пальцы,  шарили,  пытаясь
убрать помеху. Олег зарычал, сгреб Томаса в охапку:
     -- Сэр калика, -- запротестовал Томас в великом  негодовании,  --  но
как же ты?
     Олег со злым стоном швырнул рыцаря в окно. Томас с ужасом ощутил, что
падает в черную бездну. Он судорожно ухватился за веревку,  сзади  страшно
рвануло за железный воротник -- калика придержал,  не  дал  обрушиться  на
тонкую веревку со всего  размаха...  Последнее,  что  услышал,  был  треск
досок, торжествующие вопли легионеров.
     Он заскользил, подвешенный на поясе к тонкой  нити,  что  мелко-мелко
дрожала, едва выдерживая его тяжесть. Толстые пальцы в  железной  перчатке
как намыленные скользили по гладкой веревке, та звенела как туго натянутая
тетива в механическом луке. Томасу стало дурно, едва вообразил, что нить с
треском   лопается,   а    он,    закованный    в    железо    благородный
рыцарь-крестоносец, обрушивается с высоты пятого этажа на каменные  плиты,
где хрястнется, как панцирный рак, расплескав мозги...
     В страхе ухватился, потащил себя, двигаясь вдоль  во  тьме  невидимой
спасительной нити. Липкий и омерзительно едкий пот выжигал  глаза,  а  тут
еще ужасная мысль  как  обухом  шарахнула  по  голове:  в  ту  ли  сторону
двигается? Крутило, дергало... А надо спешить,  тонкая  веревка  двоих  не
выдержит. Сэр калика уже отбивается от ворвавшихся в  комнату  легионеров!
Его могли ранить и даже убить, и все -- по его вине!
     Он взвыл от  ужаса  и  бессилия  благородного  англа,  чувствуя  себя
заблудившимся в ночи над улицей Константинополя, почти  варварского,  если
равнять  с  Римом.  Выгнул  голову,  стремясь  увидеть  стену   дома,   но
металлический воротник, охраняющий шею от ударов меча, не дал повернуться.
Далеко внизу протопали каблучки, донесся игривый женский смешок,  в  ответ
слышался басистый хохот сытого ромея. Томаса раскачивало, в голове, как  и
в животе, булькало, он вдруг вообразил себя падающим с небес  перед  этими
гуляющими по ночным  улицам  болванами,  к  горлу  подкатила  тошнота.  Не
выдержал, сблеванул, снизу  все  еще  слышался  смешок,  цокот  каблучков,
шуточки, и Томас из последних сил  потащил  себя  по  веревке.  Даже  если
промахнулся и прет обратно, то поможет  доблестному  сэру  калике  принять
последний смертный бой, а не будет висеть на проклятой веревке, как глупая
гусеница на чужой паутине!
     Он шарахнулся о  твердое.  Пощупал,  наткнулся  на  железные  прутья.
Вывернулся, ухватился обеими руками за спасательное железо, которым  ромеи
загораживают окна, а нога уже сама отыскала щель между каменными  глыбами,
из которых сложен дом. Сердце колотилось часто, лупило во всю мочь уже  не
в ребра, а в железный панцирь. С  той  стороны  железных  прутьев,  плотно
прижатая к ним, темнела толстая железная стрела-дротик, к которой  и  была
привязана туго натянутая веревка!
     Томас всхлипнул от пережитого ужаса,  вяло  обругал  калику,  что  не
сказал, не предупредил: всю дорогу воображал, как наконечник выдергивается
из стены, и он, Томас Мальтон из Гисленда  падает,  как  жаба,  растопырив
руки и ноги, прямо посреди улицы... Сдуру  вообразил,  что  стрела  должна
просто воткнуться, и не мог себе представить с  какой  жуткой  силой  надо
воткнуть,  чтобы  выдержала  вес  тяжелого  человека  в  полном  рыцарском
доспехе!
     Внезапно  веревка  бурно  затряслась.  Из  темноты  вынырнула  фигура
калики, он бежал прямо по туго натянутой веревке, словно по  бревну,  лишь
двигался из стороны в сторону раскинутыми руками, где держал тяжелый топор
и туго набитый мешок.
     С разбега прыгнул на решетку, прильнул к ней на миг, топор блеснул  и
пропал в чехле, мешок оказался за плечами. Томас хотел  расстегнуть  пояс,
прикрепляющий к веревке, но боялся отнять руки от  решетки,  отгонял  саму
мысль, что он, мастер турнирных боев, висит на стене как мартовский кот на
уровне пятого этажа над вымощенной камнем улицей.
     В руке калики мелькнул нож, веревка лопнула под  лезвием  и  упала  в
темноте. С той стороны улицы раздался вопль, затем последовал тяжелый удар
внизу о камни, будто на каменные плиты уронили мешок с мокрой глиной.
     -- Что теперь -- прошептал Томас затравленно.-- Решетку грызть?
     -- Что нам делать в женской спальне? --  скривился  Олег.--  Была  бы
дочь прокуратора, а то здесь его бабушка... Проще залезть в окно ниже.
     -- Дочь прокуратора там?
     -- Постыдись, сэр Томас, тебя ждет Крижина. Знала бы она,  бедная,  о
чем ты сейчас мечтаешь!
     Он  исчез  в  темноте,  снизу  донесся  скрип,  словно   отскребывали
ржавчину. Следом послышался раздраженный шепот:
     -- Сэр Томас, не спи. Кончай мечтать о дочери прокуратора!
     Томас висел на кончиках пальцев рук и ног, изображая паука, в панцире
было жарко как в адовой печи,  руки  и  ноги  тряслись,  онемевшие  пальцы
разжимались. Из  темноты  снизу  неожиданно  вынырнула  крючковатая  лапа,
ухватила Томаса за ногу. Томас  едва  не  сорвался,  запаниковав,  кое-как
сполз, поддерживаемый снизу. Калика был уже на подоконнике, он  перехватил
рыцаря за пояс, протащил скрежеща железом по  железу,  сквозь  разрушенную
решетку:  остались  нетронутыми   лишь   верхний   и   нижний   продольные
горизонтальные прутья, а вертикальные либо исчезли, либо чудовищно выгнуты
в стороны.
     Рухнули в темную комнату, замерли. В доме  тихо,  лишь  очень  далеко
внизу слышались глухие удары в медный котел, да  нехотя  тявкал  старый  и
ленивый, судя по голосу, пес.-- Наемники сейчас бегут вверх по  лестницам,
-- предположил Томас.
     Он с трудом поднялся на дрожащих  ногах,  поднес  к  лицу  трясущиеся
руки. В животе было холодно и тяжело, словно он проглотил глыбу  льда  или
замороженного сома. Олег уже пробежался по комнате, неслышный как огромный
кот,  пощупал  двери,  приоткрыл,  выглянул.  Из  коридора  упала  полоска
багрового света, потянуло дымком от смолистого факела.
     -- Не слышат, -- сказал он.-- Надо сначала догадаться, где  мы  --  я
перерезал веревку! Конец как раз достанет  до  земли.  Что  увидят,  когда
ворвутся в комнату? Что мы спустились по веревке вниз. А раз там ни крика,
ни шума --  то  оставшиеся  на  страже  либо  упустили  нас,  либо  мы  их
подкупили. Пока разберутся, набьют виновным морды, мы можем перевести  дух
и убраться отсюда.
     -- Сэр калика, я готов убраться отсюда, не переводя духа!
     -- Что-то случилось? -- поинтересовался Олег.
     -- Да. Когда ты перерезал веревку, по ней кто-то уже лез!
     Олег удивленно покачал головой:
     -- Смотри  ты,  какие  отважные...  Одно  дело  ты,  сэр  рыцарь,  --
настоящий герой, всю  Британию  надо  перетрясти,  чтобы  отыскать  такого
второго, но чтобы за двести миль нашлись такие герои еще -- не поверю.  Но
ты прав, надо убираться.
     Томас чувствовал себя польщенным, даже ноги перестали  дрожать.  Олег
приоткрыл дверь шире, выглянул, выдвинулся. Мешок за его плечами делал его
похожим на гигантскую черепаху, а рукоять меча и лук, торчащие  на  уровне
ушей, превращали вовсе в страшное порождение ночи.
     Томас выскользнул вслед, со стыдом посматривал на калику,  тот  снова
взял основную часть их общего груза.
     Пошли по широкому коридору --  на  стенах,  украшенных  разноцветными
панно, горели масляные светильники в медных чашах, пол выложен хитроумными
узорами из дорогого мрамора, а по обе стороны коридора массивные двери  из
ценных пород дерева,  украшенные  резьбой,  затейливыми  медными  ручками,
блестящими  гвоздями  с  широкими  узорными  шляпками.  За  одной   дверью
слышались веселые женские голоса, смех. Олег остановился,  прислушался  --
тоже мне отшельник! и Томас едва не умер от беспокойства,  оглядываясь  на
длинный пустынный коридор,  где  несмотря  на  позднюю  ночь  вот-вот  мог
появиться либо страж, либо слуга, либо запоздалый гость хозяина.
     Лестница виднелась в самом конце, Томас добежал до ступенек вслед  за
каликой, стараясь ступать  бесшумно,  но  его  железные  ступни  с  жутким
грохотом сотрясали громаду каменного дома, светильники в страхе мигали,  а
роскошные портреты знатных предков на стенах подпрыгивали, с них  сыпалась
краска.
     Грохоча как лавина, что несется с вершины Гималаев,  Томас  проскочил
за каликой этажом ниже. Ненадолго  затаились  в  какой-то  задрапированной
нише, пропуская темные фигуры. В нише жарко, душно, мелкая пыль забилась в
ноздри, Томас пытался зажать себе нос,  но  железная  перчатка  с  размаха
звякнула в гробовой тишине по  опущенному  забралу.  Томас  застыл,  боясь
шевелиться,  слыша,  как  шаги  остановились  поблизости.  В  носу  зудело
невыносимо, и он чихнул во всю мочь, уже не сдерживаясь и  не  воспринимая
ничего на свете, кроме невыносимого зуда.
     В слабом свете, просачивающемся сквозь тяжелый занавес, увидел  рядом
блеснувший меч и услышал сдавленное дыхание калики. А по ту  сторону  шаги
приблизились вплотную, потрясенный голос сказал тихо:
     -- Эктий, ты слышал тоже?
     -- Такое не  услышать!  --  ответил  другой  голос,  судя  по  всему,
принадлежавший мужчине постарше.-- Я же  тебе  говорил!..  А  ты  с  этими
современными идеями... Существует потусторонний мир, духи бродят по нашему
старому дому. Только бродят ночами.
     -- Кто это был не знаешь?
     -- Судя по звериному реву, прапрадед нашего хозяина,  куратор  Южного
причала. Еще железо звенело,  слышал?  Он  закончил  жизнь  в  цепях,  ему
отрубили голову за присвоение пошлины. Или его отец, тот тоже закончил так
же...
     Томас снова хлопнул себя  по  забралу,  пытаясь  зажать  нос.  Пальцы
калики быстро откинули железный  панцирь,  больно  сдавили  переносицу.  К
удивлению Томаса невыносимый зуд оборвался, как вопль под ударом  меча.  А
по ту сторону портьеры задумчивый голос произнес:
     -- Там своя жизнь... Я думаю... нет,  мне  думается,  что  привидения
бродят ночами по этому пустынному  дому,  как  вот  мы  с  тобой,  и  одно
спрашивает другое: как ты полагаешь, стоит ли верить в эти басни о живых?
     У Томаса затекли ноги, снова отчаянно  зачесался  нос,  а  едкий  пот
буквально  выгрызал  глаза,  немилосердно  щекотал  шею,  стекал  горячими
ядовитыми струями по спине. Ноги купаются в горячем  --  наверняка  вокруг
него уже разливается странная лужа, а два философствующих дурака,  которым
не спится, сейчас начнут долго и нудно выяснять ее  происхождение,  исходя
из существования потустороннего мира и особенности жизни привидений.
     -- Я думаю, что... нет, мне думается, это однозначно, что это не  дед
нашего хозяина, -- произнес голос задумчиво.-- Того, как  я  теперь  помню
точно,  повесили.  Исходя  из  его  высокого  происхождения,  повесили  на
шелковой веревке!.. А это, думаю... нет, мне думается однозначно...
     Томас  чувствовал,  что  вот-вот  свалится:  на  одной  ноге   стоять
невыносимо трудно, особенно если  задыхаешься  от  пыли  и  захлебываешься
потом. Рядом вздохнул калика, Томас  ощутил  легкий  толчок  в  плечо.  Он
набрал воздуха в грудь, услышал:
     -- Я думаю... нет, мне думается...
     Томас рывком содрал занавес, увидел  две  перепуганные  отшатнувшиеся
физиономии, рявкнул свирепо:
     -- Чем тебе думается, дурак? Задницей? Если бы ты думал,  а  не  тебе
думалось, не был бы таким ослом!
     Калика шагнул вперед, сказал громко Томасу:
     -- Ваше преосвященство, кто же знал, что ваш праправнук  выродится  в
такого осла?.. Я ж предупреждал: поменьше излишеств...
     Кулак Томаса метнулся вперед. Несчастный без звука отлетел на  другую
сторону коридора и там сполз по стене на  пол.  Калика  небрежно  взмахнул
ладонью, второй философ ахнул и растянулся, как лягушка посреди коридора.
     -- Бежим! -- шепнул Олег.
     Они пронеслись вниз по лестнице, грохоча как табун подкованных коней,
Томас хватал ртом воздух и  лапал  на  крутых  поворотах  стены,  оставляя
железными пальцами длинные царапины. Олег  несся,  как  огромный  медведь,
прыгал через ступени, с разбега влипал в стены, бесшумно разворачивался  и
мчался дальше. Томасу казалось, что уже  добрались  до  подземелья,  когда
Олег внезапно остановился, сказал тихо:
     -- Остался один пролет. Но внизу у запертой двери еще и стража. Двое.
     Томас хватанул широко раскрытым ртом воздуха, просипел:
     -- Сомнем... Сокрушим!.. Всего двое?
     Олег покачал головой с печальным и укоризненным видом:
     -- Невинных людей?.. В их собственном доме?
     Томас вытер с лица пот железной ладонью, отвернулся, чувствуя  легкий
стыд. Он дышал тяжело, пугливо оглядывался по  сторонам:  в  любой  момент
кто-то мог увидеть их в таком заметном месте -- посредине лестницы!
     Олег вытащил из кармашка в поясе золотой динар,  широко  размахнулся.
Томас не видел, как монета исчезла в сумеречном свете, но  далекие  стражи
насторожились, один подобрал топор  и  быстро  пошел  вдоль  стены,  хищно
пригибаясь. Он  исчез  в  тени,  долго  ничего  не  происходило,  и  Томас
извертелся, наконец послышался  удивленный  голос  стража.  Второй  что-то
крикнул,  они  обменялись  парой  слов,  второй  быстро  проверил  засовы,
выглянул в окошко: не поднимается ли в этот момент  по  ступеням  с  улицы
важный гость,  и  поспешил  к  соратнику,  захватив  арбалет  с  натянутой
тетивой.
     Олег выждал, пока тот исчез в коридорной тени,  сделал  знак  Томасу,
быстро перебежали  холл,  Олег  молниеносно  сбросил  крючки  и  отодвинул
засовы. Когда  распахивал  двери,  сзади  послышался  рассерженный  вопль,
звонко щелкнула стальная  тетива.  Томас  инстинктивно  отшатнулся,  возле
головы в массивную дверь вонзилась короткая арбалетная стрела. Он погрозил
кулаком и выскочил вслед за Олегом на ночную улицу.
     Олег быстро протащил его  вдоль  стены,  прячась  в  тени.  За  углом
повернули, лишь там Томас ощутил холодный воздух,  близость  моря,  увидел
впереди каменную ширь огромных улиц с их простором.
     Сзади раздался крик, мощно грохнула  дверь,  зазвенело  оружие.  Олег
перешел на ленивый шаг, даже чуть  покачивался,  выпятив  живот,  и  Томас
постарался напустить на себя беспечный вид  возвращающегося  гуляки,  хотя
сердце все еще колотилось как овечий хвост, а под коленками гадко тряслись
какие-то совсем мелкие мышцы.
     -- Куда сейчас? -- спросил Томас.-- Наш постоялый двор...
     -- Кукукнулся, -- ответил Олег.-- К счастью, мы не сарацины. Гарем  с
собой не возим, а вещи я захватил. Чашу не потерял?
     Томас испуганно лапнул сумку.  Пальцы  ощутили  знакомую  выпуклость,
похожую на тугую женскую грудь или похотливый изгиб бедра.  Чаша  ответила
глухим звоном, и Томас поспешно убрал железные пальцы.
     -- Константинополь огромен!
     -- Я знаю массу приличных гостиниц и постоялых дворов, -- сказал Олег
успокаивающе. Он подумал, сожалеюще покачал головой.-- Впрочем,  приличные
не подходят... Там мы на виду.
     -- Идем к порту? -- предложил Томас.
     -- Сэр Томас, тебя ведь ждет Крижина? А я стар для таких  забав.  Нам
нужно что-то среднее по пристойности и по удобствам. Такое в  этом  городе
тоже имеется, как ни удивительно.
     Олег сидел в  корчме  постоялого  двора,  в  котором  остановились  с
Томасом. Томас почти безвылазно находился на пятом этаже  в  их  комнатке,
маленькой и грязной, точил мечи -- свой  и  калики,  исправлял  вмятины  в
доспехах. Олег носил ему еду и пиво. Томас чересчур выделялся в  рыцарском
доспехе, а снимать не желал. Сам Олег в варварской душегрейке  из  волчьей
шкуры легко сходил за портового грузчика, моряка с варварского корабля или
контрабандиста, которыми кишели берега Золотой бухты.
     Чтобы не выделяться вовсе, Олег нарочито горбился,  выпячивал  живот,
скрадывая  могучую  стать.  Лица  не  прятал,  сейчас   оно   было   злое,
раздраженное, отшельничеством и поисками высокой Истины даже не пахло.  Он
тянул  потихоньку  пиво  из  огромной  кружки,   угрюмо   посматривал   на
посетителей, видя себя их  глазами:  лохматый,  озлобленный,  готовый  при
удобном случае вступить в драку.
     Видел игроков в кости за три стола от  себя,  чувствовал  утяжеленную
грань, мог бы выиграть кучу денег, прежде чем подняли бы на ножи,  замечал
как сходятся  к  хозяину  за  потаенную  дверь  пропахшие  морским  ветром
загорелые люди -- крутоплечие, размашистые,  в  странных  широких  шляпах,
завязанных широкими лентами под подбородками. На поясе у каждого болтается
в кожаном чехле хищно изогнутый нож сарацинской работы. За  тайную  дверь,
возле которой сидят вроде бы  с  кружками  пива  двое  отпетых,  стекаются
контрабандные товары,  яды,  карты  и  точные  сведения  о  численности  и
местоположении императорских  войск,  планы  вторжений,  больших  и  малых
заговоров, задумки грабежей...
     Уже третий день Олег проводил в  этой  корчме.  Пил  много  --  жара,
изредка перебрасывался в кости, на обед заказывал всегда  жареное  мясо  с
зеленью: привычную еду славянских пастухов, одного из  которых  изображал.
Когда поднимался наверх с едой для Томаса, тот нервничал, злился --  время
летит, в замке на берегу Дона ломает руки  прекрасная  Крижина,  а  калика
пьет как  губка,  таращит  глаза  на  размалеванных  шлюх,  что  гроздьями
облепляют каждого моряка и контрабандиста.
     Олег уже знал всех шпионов хозяина постоялого двора,  мог  проследить
мысленно их путь по узким закоулкам города,  мог  заработать  у  базилевса
круглую сумму, указав тайные склады контрабанды, назвав ключевые фигуры  в
тайной сети, что захватывала и левый флигель императорского дворца. Однако
все еще не появлялся ни один шпион Семерых -- его он бы  засек  с  момента
появления на пороге.
     Только к вечеру третьего дня он  увидел  человека,  который  чересчур
точно походил на контрабандиста, чтобы быть им на самом деле. Сердце Олега
затрепыхалось, он наклонил голову  к  кувшину  с  вином,  но  краем  глаза
всматривался в лицо, походку,  движения  --  необязательно  слышать  речь:
мимика может выдать со всеми потрохами такие потаенные  мысли,  о  которых
сам человек даже не подозревает.
     "Контрабандист" сел поблизости за  стол,  Олег  косил  глазом,  глядя
поверх пивной кружки, а в это время распахнулась дверь,  вошли  еще  двое.
Олег едва не поперхнулся: то ни одного, а  то  сразу  три  агента  Тайных!
Крепкие,  мускулистые,  с  холодными   глазами   и   точными   движениями,
выверенными в изнуряющих упражнениях с оружием,  боях  голыми  руками,  не
слишком молодые, а как раз в самом опасном возрасте --  матерые,  опытные,
умелые.
     Он  наклонился  над  кружкой,  пряча  заблестевшие  глаза.  Надо   бы
предупредить  Томаса:  тот  упросился  выйти  на  улицу,  в   эти   минуты
расхаживает перед таверной, закутавшись в плащ  и  нахлобучив  капюшон  на
голову. Не свой с красным крестом, а  серый  плащ  простолюдина.  Впрочем,
именно он и может привлечь внимание шпионов -- доспехи не  снял,  огромные
рыцарские шпоры тренькают при каждом шаге...  Но  сразу  нельзя  подняться
из-за стола, в первые мгновения шпионы особо настороже, заметят.
     Последний из тройки окинул с порога внимательным взглядом зал,  пошел
по тесному проходу,  присматриваясь  и  прислушиваясь,  внезапно  свернул,
оказался перед столом, где одиноко и угрюмо тянул пиво  могучего  сложения
варвар в грубо выделанной волчьей шкуре. Садиться не стал,  уперся  обеими
кулаками в крышку  стола,  уставился  на  Олега.  Чувствуя,  как  неистово
заколотилось сердце, нагоняя  горячую  кровь  в  ожидании  короткой  лютой
схватки, Олег медленно повернул голову, проревел злым голосом:
     -- Чего уставился, рыжая обезьяна?.. В  будние  дни  не  подаю,  а  к
праздникам хоть сам проси... Пшел вон, не засти свет!
     --  Дружище,  --  сказал  агент  успокаивающе,  --  не  кипятись,  не
кипятись...
     -- Дружище? -- вскипел Олег.-- Кто сказал,  что  у  меня  может  быть
другом рыжая обезьяна? Да  еще  с  таким  лошадиным...  я  хотел  сказать,
свинячьим рылом! Я хоть не сар... сар... сарацин,  но  свиней  не  выношу,
разве что в жареном виде посреди стола с хреном...
     Он сбился на  пьяное  бормотание,  уронил  голову  на  стол,  тут  же
вскинул, уставился на стоящего перед ним агента мутным  взглядом,  пытаясь
вспомнить откуда тот взялся. Агент даже не поморщился, сказал благодушно:
     -- Не кипятись... Если я задел нечаянно, прости. С меня  причитается,
я покупаю тебе выпивку. Эй, женщина, кружку хорошего вина!
     Олег пьяно улыбнулся, помахал грязным пальцем у агента перед носом:
     -- Кто сказал, что я...  я  не  в  состоянии  заплатить  за  выпивку?
Думаешь, только тебе удается возить разные штучки мимо портовых крыс?
     Женщина поставила перед Олегом  большой  бокал  с  красным  вином  --
хрустальный, в толстой медной оправе.  Олег  незаметно  потянул  ноздрями,
поймал кроме запаха перебродившего виноградного сока, что именуется вином,
странный аромат --  сладко  отвратительный,  красивый  и  опасный,  такими
красивыми и опасными бывают молодые гадюки. В вине растворен либо яд, либо
какая-то гадость, от которого человек сначала теряет рассудок, выбалтывает
потаенное, скрытое, а потом все равно отбрасывает хвост и копыта.
     Олег задержал дыхание, напрягся, чтобы лицо налилось  кровью,  а  уши
побагровели, в таком разъяренном виде поднялся: лохматый страшный  варвар,
заговорил громче и громче, взвинчивая себя, переходя на крик:
     -- Что во мне такого... что показалось, что я  не  могу  купить  себе
вина? Да я куплю всю эту лачугу, ежели возжелаю!.. Да я тебя самого куплю,
перекуплю и выкуплю с  потрохами,  твоим  геморроем  и  плешью!..  Ты  вон
последнюю монету истратил на штаны, на поясе проколол последнюю дырку!.. И
вот такая гнида берется угощать меня? Меня,  викинга  с  дракара  "Большой
змей"?
     Агент мерил его недружелюбным взглядом, но держал себя  в  руках,  не
поддавался на брань и драку с пьяным варваром,  которому  для  нормального
завершения попойки и крепкого сна недостает именно хорошей драки, разбитой
морды и кровавых соплей. Олег же чувствовал, что агент подозревает его, но
лишь подозревает, надо выдерживать  роль,  а  если  придется  драться,  то
драться как викингу с дракара "Большой Змей",  а  не  мирному  отшельнику,
который, впрочем, не всегда был отшельником.
     Агент сказал с  терпеливой  злостью,  но  уже  сам  наливаясь  дурной
кровью:
     -- Я не каждый день приглашаю забулдыгу выпить. Но если приглашаю, он
не откажется! Ты выпьешь, дурак. Если  пикнешь,  то  сперва  изуродуем,  а
потом все равно выпьешь, даже если проглотишь это вино вместе с зубами!
     Краем глаза Олег заметил, что сбоку заходят двое. Он  заставил  кровь
отхлынуть от лица, пусть видят, как он побледнел  от  страха,  протрезвел.
Протянул дрожащую руку к  стакану,  с  мольбой  взглянул  на  агента.  Тот
победно скалил зубы, подозрительность улетучилась: варвар лишь  на  словах
неистов, они все неистовы, пока разогревают себя вином и  руганью,  а  вот
так смело глаза в глаза...
     Олег сомкнул пальцы на  бокале,  медленно  начал  поднимать  дрожащей
рукой, вдруг от груди швырнул агенту в лицо. Тот отшатнулся,  правая  рука
мгновенно выдернула длинный кривой кинжал, но едкое вино залило глаза, тут
же сильный удар послал его через стол в глубину корчмы.  Олег  локтем,  не
глядя, саданул второго в живот, тут же пригнулся, ожидая удара  в  затылок
от третьего, подхватил тяжелую дубовую лавку, замахнулся над головой.
     Дважды  сухо  стукнуло,  успел  увидеть  рукояти  швыряльных   ножей,
возникших в толстом  сидении,  тут  же  лавка  с  грохотом  обрушилась  на
третьего агента, сплющила, ломая  кости.  Олег  все  еще  в  роли  пьяного
викинга  размахивал  лавкой,  ревел,  ругался  на  свейском  языке,  сыпал
проклятия на норманнском, лишь глаза его в суматошном вихре выхватывали те
немногие лица, которые отличались выражением ли, взглядом.
     Внезапно насели со всех сторон, он дрался уже без личины, потому  что
из-за дальнего столика вдруг встал немолодой скромно одетый человек и  без
видимой спешки вышел из таверны. Олег бил ногами, локтями, головой --  все
способы хороши, если хочешь выжить, а научиться в подлом  деле  убивать  и
калечить можно многому, если  не  брезговать  грязными  приемами  египтян,
хеттов, ариев, скифов и кончая нынешними монахами-воинами.
     На полу осталось семь или восемь ползающих, стонущих, когда  дверь  с
грохотом распахнулась, ворвался Томас. В руке у рыцаря  мгновенно  блеснул
меч, он прыгнул вперед, одним ударом  зачем-то  перерубил  дубовую  лавку,
возопил возмущенно:
     -- Опять сам?.. Это честно?
     -- Они не достойны рыцарского меча,  --  объяснил  Олег  торопливо.--
Сплошь простолюдины, аж чудно!
     Он пробежал мимо Томаса, выскочил на ночную улицу. Огромный город был
погружен во тьму, лишь на башнях полыхали багровые  костры,  а  в  верхних
окнах богатых домов  горели  оранжевые  светильники.  Вдоль  темной  стены
скользнула сгорбленная фигура,  Олег  насторожился,  но  продолжал  нюхать
затхлый городской воздух, вслушивался в шорохи, далекие крики,  замечал  в
закоулках и подворотнях притихших шлюх,  что  обособленным  чутьем  мелких
хищных зверьков, привыкших к опасности, уловили кровавую драку за толстыми
дверями таверны.
     -- Туда, -- бросил наконец.-- Он побежал туда!
     Томас удержал проклятия, сунул меч в ножны, понесся за  каликой.  Тот
мчался вдоль стены неслышно, как огромная летучая мышь, его руки рассекали
воздух бесшумно, а под ногами не скрипнуло, не щелкнуло, в  то  время  как
под Томасом гремело и грохотало,  словно  ворвался  в  посудную  лавку  на
боевом коне.
     -- Сэр калика, кого ловим?
     -- Вора, который за чашей...
     Томас испуганно  пощупал  суму,  с  которой  теперь  не  расставался,
отстал, а когда с огромным трудом догнал Олега, чуть глаза не  вылезли  на
лоб, а сердце бешено колотилось. Калика на  бегу  бросил,  не  поворачивая
головы:
     -- Сэр Томас, возвращайся в гостиницу! Клянусь, я только прослежу  за
одним неясным человеком. Сразу вернусь! А штурмовать крепость врага  будем
вместе, клянусь бородой Рода! Или невинностью Пречистой Девы, если хочешь.
     С этими словами он так наддал, что Томас сразу потерял  из  виду  его
мелькающую в темных переулках спину. Сплюнул, чувствуя плотную загустевшую
слюну, остановился.  Сердце  трепетало,  как  маленькая  птичка  в  горле,
вот-вот выпорхнет. Пот катил градом, в ушах шумел прибой. Его  раскачивало
-- давно в полных доспехах не бегал. Калика затеял драку,  чтобы  спугнуть
неизвестного агента, а затем погнаться за ним -- ясно. Он,  Томас  Мальтон
из Гисленда, сделал бы точно так же, применив изощренную военную хитрость.
Но  о  какой  крепости  он  говорит?  Неужто  придется  штурмовать   замок
базилевса, как здешние ромеи зовут императора? Но зачем им император?
     Ничего не придумав, Томас побрел обратно.

     Глава 4

     Когда он поднялся в комнату гостиницы, калика лежал на своей постели,
закинув руки за голову. На полу стояло огромное блюдо с  фруктами,  кувшин
вина. Судя по хвостикам от яблок  --  калика  жрал  целиком,  не  оставляя
огрызков.
     Калика сразу оживился:
     -- Приветствую, сэр Томас! -- сказал он жизнерадостно, помахав  рукой
и даже правой ногой, видимо -- в знак горячей любви и дружбы.-- Я вижу, ты
посетил все кабаки  по  дороге,  там  их  немало,  помню...  Эх,  где  моя
молодость?  Небось,  шлюх  тоже  не  пропустил,  там  их  целый   квартал.
Смугленькие  азиаточки,  пышнотелые  иудейки,  холодные  северянки...   Ты
правильно сделал, впереди лишь пыль и грязь дорог.
     -- Типун тебе на язык, сэр калика, -- сказал Томас. Он тяжело  рухнул
на лавку. Лицо рыцаря  было  измученное,  на  лбу  в  красной  надавленной
полоске скопилась мутная грязь, по лицу стекали крупные  капли  пота.--  Я
всю ночь пытался выбраться из закоулков, где ты меня бросил. Куда ни пойду
-- либо тупик, либо возвращаюсь на то же место.
     -- Как это возможно? -- ахнул Олег.-- До гостиницы ж рукой подать!
     -- Потом я сам увидел, -- ответил Томас с досадой.--  Когда  выбрался
на знакомую улицу. Точнее, подошел к воротам этого двора... И то  чуть  не
прошел мимо! Посущественнее ничего нет, чем эта еда для коз?
     -- Сейчас пошлю за мясом, --  ответил  Олег  поспешно.--  Доспехи  не
снимай, они к лицу, теперь  вижу.  Ты  в  них  такой  великолепный,  такой
благородный! Я  проследил,  где  живет  главный  злодей.  Надо  быстренько
захватить, пока новой пакости не придумал.
     Томас ел мясо, что принес слуга, посматривал на калику исподлобья. Он
помнил поговорку про осла, с которого не снимали поклажу:  мол,  украшает.
Устал смертельно, как никогда, хотелось расстегнуть застежки и выползти из
тяжелого стального панциря.
     -- Один из Семи? -- спросил он.
     Олег вскочил как подброшенный,  подошел  к  окну.  Томас  видел,  как
напряглась спина калики, ответил странно глухим голосом не оборачиваясь:
     -- Да. Надеюсь, что один. И боюсь!
     Томас поперхнулся, начал жевать горячее мясо  медленнее,  осторожнее.
Сила возвращалась в усталое тело, вливалась с каждым проглоченным  куском,
но вернулся и страх  перед  неведомой  силой  магии.  Калика  не  воинский
человек, несмотря на его силу и отвагу.  Не  понимает,  что  прорваться  в
охраняемый дом немыслимо, если не иметь сотню хорошо вооруженных воинов. А
кто позволит напасть в столице? Чтобы захватить замок, потребуется тысяча.
А если хозяин -- адепт магии, один из Семи Тайных владык мира, то и  целое
войско не поможет!
     -- Ворвемся через ворота? -- спросил он, изо всех  сил  не  выказывая
страх.
     Калика ходил взад-вперед по тесной комнатке, как загнанный  в  клетку
хищный зверь, стискивал кулаки, тер ладонями виски.
     -- Ворота заперты всегда...
     -- А разбить?
     -- Шутишь? Пока будем ломать ворота, Тайный сядет у окна, будет  пить
чай и показывать на нас пальцем.
     -- Он не чай пьет, как я полагаю, -- ответил Томас  с  набитым  ртом,
прожевал, добавил: -- Конечно, прямой штурм немыслим.  А  если  войти  как
торговцы? Он, думаю, сам по лавкам не ходит, ему в дом носят.
     -- Вряд ли торговцев допускают прямо в дом.
     -- Нам лишь бы пройти ворота!
     -- Да? Дверь в дом может оказаться еще крепче, я  с  такими  случаями
знаком.
     Томас вопросительно поднял брови. Олег с досадой отмахнулся:
     -- Сэр рыцарь, это сеньором  можно  родиться,  но  не  отшельником!..
Приходилось и мне в молодости лазить, как  паршивая  обезьяна,  на  башни,
прыгать с мачт...  Эх,  хорошо  бы  сверху!  Да  нельзя,  не  получится...
Придется с моря!
     -- Дом стоит на берегу?
     -- Это скорее башня, -- пояснил Олег.-- Правда, там есть и  дом.  Но,
если я правильно понял знаки,  мы  застанем  противника  в  башне.  Оттуда
удобнее вести наблюдения...
     -- За нами?
     Олег поморщился:
     -- За звездами, морскими приливами и отливами, фазами луны,  птичьими
стаями... Словом, надо пробовать с моря.
     Руки Томаса похолодели, он слабо отодвинул недоеденный  ломоть  мяса,
судорожно вздохнул, возразил:
     -- На лодке? Нас истыкают стрелами раньше, чем подгребем.  Это  не  в
лесу, где можно спрятаться за кустами или в  буреломе.  Арбалетные  стрелы
пробивают  даже  булатные  доспехи!  Там  высокий  причал.  Стража   может
укрыться, спокойно выдерживать осаду с моря.
     Олег побегал по комнате, с размаху бросился на  ложе.  Толстые  доски
жалобно заскрипели. Он повернулся  на  спину,  бросил  широкие  ладони  за
голову. Прищуренные глаза зло смотрели в побеленный потолок.
     -- Не вижу другого пути! И  обереги  не  видят.  Если  подплывем  как
рыбаки, нас не встретит целое войско. У причала всего два стража.  Правда,
защищены высоким бортиком камня... Два стража еще у входа в башню!  Только
эти четверо могут увидеть нас!
     -- А в башне кто? -- спросил Томас.
     Олег раздраженно отмахнулся:
     --  Там  отряд  наемных  солдат,  но  нам  надо  думать  о  том,  как
выкарабкаться живыми из лодки! Стража будет против, верно?
     Томас заподозрил нервную иронию, ответил хмуро, глядя исподлобья:
     -- Надо быть очень быстрыми. И точными. Главное же, придется бить без
предупреждения, что недопустимо по рыцарскому кодексу.
     -- Они сами шарахнут без предупреждения! Как только поймут, что мы не
рыбаки.
     -- То они, -- отрезал Томас упрямо.-- А то мы!  Иначе  станем  такими
же.
     Олег скривил рот в усмешке, смолчал, щадя рыцаря.  Бескомпромиссность
хороша в песнях, но в жизни неуступчивые не выживают. А кто дожил хотя  бы
до тридцати лет, как этот отважный  рыцарь,  пусть  не  заливает  о  своей
бескомпромиссности: дураков нет -- все переженились, как говорят сарацины.
     Он методично собирал в мешок вещи, оглядывая стены и  все  углы  так,
словно знал, что больше здесь никогда не окажется. Томас вздохнул, прокляв
день и час, когда взялся везти Святой Грааль в родную Британию, что и  без
чудодейственной чаши цветет как сад.  Он  затянул  пояс,  проверил  меч  в
ножнах,  опустил  и  снова  поднял  забрало,  превращаясь  из  обвешенного
доспехами человека в цельную металлическую статую.
     Стражи давно привыкли к рыбацким лодкам, лениво ползающим по  Золотой
бухте. Одни сутки торчали на месте, другие постоянно двигались под парусом
или на веслах, словно следуя за рыбой. Стража  только  отгоняла  лодки  от
каменной стены причала,  да  почти  никто  и  не  приближался  --  со  дна
выглядывают голые камни, а рыба таких мест не любит. Лишь  на  позапрошлой
неделе пришлось применить оружие: один дурень  заснул  в  лодке,  приливом
пригнало под самый причал, где пьянчугу  удалось  разбудить  лишь  крепким
ударом по хмельной башке тупым концом копья...
     На одной из лодок рыбак  разделся  до  пояса,  под  солнцем  блестели
крутые плечи, уже коричневые, а второй парился под  широким  плащом,  даже
капюшон надвинул на харю, дурень ненашенский, видать,  обгорел,  кожа  под
плащом уже красная как у вареного  рака,  свету  божьему  не  рад,  завтра
вздуется волдырями, отстанет, а потом неделю  под  аханье  и  стоны  будет
слезать, как змеиная шкура, огромными лохмотьями...
     Стражи сидели в тени, прислонившись к нагретому боку башни. У  одного
между колен стояла в плетеной корзине пузатая бутыль. В двух  шагах  внизу
плескались волны, но прохлады почти не давали, а от нагретой солнцем башни
несло жаром. Стражи тоскливо посматривали на безоблачную синеву неба, лишь
на дальнем крае белело жалкое облачко, но и оно таяло на глазах как  масло
на горячей сковороде.
     В  рыбацкой  лодчонке,  ветхой  и  грязной,   полуобнаженный   рыбак,
остановив весла, широко зевал, показывая богам пасть, скреб ногтями потную
грудь. Красные как пламя костра волосы слиплись, ему было жарко, гадко, со
злостью поглядывал на дружка.  Тот  дремал,  надвинув  капюшон  на  глаза.
Легкий ветерок и прибой постепенно подгоняли лодочку к берегу, но до башни
еще далековато, стражи лишь посматривали насмешливо и снисходительно. Есть
же на свете несчастные, которым суждено всю жизнь ловить  рыбу,  продавать
на базаре, чтобы на вырученные мелкие деньги купить хлеба и сыра...  Слава
Христу, они не рыбаки, а умелые стражи!
     Рыбак дотянулся до напарника в плаще, грубо толкнул.  Тот  вздрогнул,
смотрел непонимающе. Рыбак зло указал на сеть, что волочилась  за  лодкой,
что-то рявкнул. Второй лишь поправил плащ, зябко повел плечами.  Стражник,
который уже раскрыл было рот, чтобы отогнать рыбаков от  берега,  невольно
оскалился в злорадной  усмешке,  подмигнул  другому.  Тот  захохотал:  сам
когда-то обгорел на солнце,  потом  в  жару  было  зябко,  как  зимой,  --
знакомо!
     Полуголый рыбак уже люто орал, выкатив глаза, указывал на сеть. Рыбак
в плаще ежился, кутался, хмуро огрызался. Полуголый почти визжал,  брызгая
слюной, и стражи ему сочувствовали: чего таскать лодку  по  проливу,  если
сеть может быть полна рыбой! Он не виноват, что у дурня поросячья кожа: не
загорает, а обгорает.
     Рыбаки спорили, первый уже  оставил  весла,  зло  потрясал  кулаками.
Второй отпихнул, полуголый не  удержался  на  качающейся  лодке,  упал  на
спину, нелепо задрав ноги. Рыбак  в  плаще  остался  на  корме,  но  когда
полуголый вскочил,  ругаясь  и  размахивая  кулаками,  тот  тоже  медленно
поднялся на ноги, оказавшись с ним одного роста, а полуголый, как отметили
стражи профессионально, не выглядел низеньким или слабым.
     Они сцепились возле кормы, полуголый ударил напарника  так,  что  тот
согнулся в поясе, еще миг и вылетел бы за борт, но каким-то чудом захватил
руку полуголого, несколько мгновений ломали друг друга, стражи видели, как
вздулись мускулы на широкой спине полуголого, затем рыбак  в  плаще  снова
отшвырнул противника, шагнул за ним. Они остановились  друг  против  друга
посредине лодки, пожирая друг друга глазами, поливая  руганью,  обвиняя  в
том, что опять вернутся без рыбы, затем оба почти одновременно  откинулись
назад и выбросили кулаки, началась озлобленная потасовка,  стражи  слышали
глухие удары.
     Наблюдать  схватку  сильных  и  достаточно  озверелых  мужчин  всегда
приятно, возбуждает, словно глоток крепкого вина. Двое в  лодке  осатанели
быстро, нещадное солнце доводит до исступления и  заставляет  выплескивать
злость на кого придется, и они уже не орали, не  ругались  --  выбрасывали
кулаки, стремясь ударить побольнее, сокрушить, уничтожить.  Полуголый  был
уже в крови, стражи возбужденно нависли  над  барьером,  не  замечая,  что
выставились из спасительной тени на злое  солнце;  один  предложил  два  к
одному, что полуголый, несмотря на кровь, все же побьет собрата  в  плаще:
мышцы у него, как у призового борца.  Возможно,  и  был  борцом  на  арене
цирка, пока не выгнали за сделки со зрителями...
     Второй страж колебался: полуголый рыбак  выглядит  мощнее,  мышцы  на
виду, дерется как зверь, осатанел, но второй бьет вроде бы точнее, к  тому
же под плащом может быть спрятан нож -- хотя бы  для  разделки  рыбы...  А
когда такое солнце плавит мозги, то бьешь ножом не глядя, лишь  бы  видеть
чужую кровь, слышать визг сраженного, предсмертный хрип...
     Лодка постепенно приближалась боком  к  каменному  причалу,  волны  с
плеском били о борт. Она колыхалась, раскачивалась, ее подгоняло ветром  и
волнами, прилив поднимал, выступающие из воды голые  камни  уже  скрылись,
лодка благополучно продвинулись над ними, разве что чиркнула днищем.
     Стражи ржали как кони. У рыбака  в  плаще  кровь  текла  из  разбитой
брови, он часто смахивал ее ладонью, размазывая по лицу,  хрипло  ругался.
Полуголый прыгнул, оба грохнулись на дно лодки. К счастью,  обрушились  на
деревянное сиденье -- с треском переломилось, а когда  рыбаки  покатились,
сцепившись как разъяренные медведи, рассыпалось на щепки и другое.
     Одно весло давно уплыло, второе  бессильно  болталось  в  воде  вверх
лопастью, но когда полуголый  бросил  напарника  головой  в  борт,  там  с
треском выломался деревянный кусок вместе с уключиной -- второе весло тоже
плюхнулось и заколыхалось на волнах.
     Лодку подогнало уже почти к самой стене, выступающей из воды.  Теперь
даже если отогнать, не отплывут без  весел,  разве  что  догонят  уплывшие
весла вплавь, но все  равно  уключины  выбиты  словно  ударами  молота  --
здоровенные парни эти рыбаки! -- да и сама  лодка  вот-вот  рассыплется  в
щепки.
     Один из стражей вздохнул, с силой подергал за веревку, приставать  не
разрешалось, а  если  отогнать  не  удавалось,  то  приказано  было  звать
добавочную  стражу.  Массивная  дверь   башни   скрипнула,   приоткрылась.
Высунулась голова в блестящем шлеме. Увидев лодку,  страж  исчез,  тут  же
выскочил уже с мечом и щитом. За ним появился еще один, поперек себя шире,
весь в  железе,  ногой  захлопнул  дверь  и  прислонился  спиной,  тут  же
задремал, уронив голову и перекосив рожу набок.
     Стражи наблюдали  за  дракой  с  живейшим  интересом.  Оба  поставили
недельное жалованье на бойцов, однако один все же не  глядя  дотянулся  до
арбалета, упер в землю и начал медленно крутить ворот, натягивая  стальную
тетиву. Железные части арбалета накалились, как и тетива, страж  несколько
раз оставлял рычаг, вздыхал, не отрывая глаз от рыбаков.
     Лодка бортом хрястнулась о каменную стенку. Ее сносило  вдоль  стены,
стражи вытягивали шеи, перевешивались через край,  один  почти  вывалился:
каменная стена выступала из воды даже в полный прилив почти в человеческий
рост. В лодке стоял страшный хрип: одетый  в  плащ  прижал  обнаженного  к
днищу, душил, почти закрыв его плащом, и стражи орали и хлопали  шершавыми
ладонями по каменному краю, подзадоривая каждый того, на которого поставил
деньги.
     Внезапно рыбак в плаще поднялся, в длинном  страшном  прыжке  ринулся
прямо из лодки на каменную стену, мощным толчком отшвырнув лодку почти  на
середину Золотой бухты. Полуголый рыбак тоже мгновенно поднялся на ноги, в
руках у него был лук, блеснул железный наконечник стрелы.
     Ошеломленные стражи не успели выхватить мечи, как рыбак, вцепившись в
каменный забор, подтянулся на руках, мигом  перевалился  на  эту  сторону.
Первый страж прыгнул навстречу, без слов и без крика сильно ударил  мечом.
Рыбак раздраженно дернул головой, лезвие почему-то не  разрубило,  а  лишь
скрежетнуло, как о металл, и оружие едва не вывернуло  из  рук  опешившего
стража. Но меч перерубил шнур, что держал плащ, тот свалился на  землю,  и
страж едва не выронил оружие от неожиданности.
     Разъяренный рыцарь-крестоносец в полных доспехах! Страж успел увидеть
за решеткой забрала синие, как безоблачное небо глаза,  тут  же  попятился
под градом страшных ударов:  рыцарь  молниеносно  выхватил  огромный  меч.
Страж чувствовал близкую погибель, его меч выглядел жалким прутиком против
двуручного меча рыцаря. Томас изо  всех  сил  рубил,  наступал,  и  страж,
пропустив тяжелый удар, с окровавленной головой упал через край в  близкие
волны.
     Томас быстро повернулся к морю. Пустая лодка сиротливо  болталась  на
волнах, сквозь трещины уже наполнялась  водой.  Сердце  Томаса  от  страха
замерло, но тут послышался плеск, над краем стены возникли огромные  руки,
и калика, мокрый как водяной бог, прыгнул через борт, крича:
     -- Дурень, что стоишь? Беги в башню! Один ушел!
     Томас как пришпоренный ринулся к распахнутым дверям башни. По  дороге
едва не упал, споткнувшись о тело стража-арбалетчика --  у  того  в  горле
торчала длинная стрела, а когда добежал до башни, из двери поскользнулся в
луже крови: из огромного стража, который поперек себя шире, хлестал  целый
ручей, заспешил наверх, прыгая сперва через  три  ступеньки,  потом  через
две.
     Сзади послышался частый перестук подошв --  калика  догнал,  пронесся
как морской смерч, разбрызгивая воду, задев Томаса мокрым плечом. Томас  с
завистью смотрел на его широкую обнаженную спину, где  еще  текли  струйки
крови от свежей печени, купленной на базаре, ею в драке мазали друг друга.
     Калика исчез, а Томас с тихими проклятиями спешил наверх, уже  прыгая
через ступеньку, замечая свежие капли крови. Калика успел всадить стрелу и
в  четвертого,  последнего  стража,  теперь  спешит   догнать,   пока   не
вскарабкался наверх, не предупредил хозяина.
     При мысли о хозяине,  страшном  Тайном,  у  Томаса  похолодело,  ноги
подкосились. Он попробовал бежать наверх снова  через  две  ступеньки,  но
сразу выдохся, таща на себе  два  пуда  стальных  доспехов,  поволокся  со
ступеньки на ступеньку, держа в одной  руке  меч,  а  другой  цепляясь  за
перила.
     Наверху на уровне пятого поверха возник короткий шум, сразу затих,  а
когда Томас  дотащился,  навстречу  уже  стекали  широкие  струйки  крови,
поперек ступеней лежали два стража. Томас  перешагнул,  поволокся  дальше.
Наверху снова возник лязг, послышался сдавленный  крик.  Томас  попробовал
ринуться наверх, как бежал калика, но пот залил глаза, в голове  загремели
молоты, как в кузнице.  Его  начало  бросать  от  стены  к  перилам,  ноги
оставались где-то далеко позади. Томас волочил их за  собой  как  чугунные
тумбы.
     Он едва успел прижаться к перилам, навстречу кубарем катился  человек
в латах, а за ним кувыркался еще один -- в  гибкой  сарацинской  кольчуге.
Томас вскинул меч, но опустил и  побежал-потащился  наверх,  откуда  опять
донеслись крики, звон, лязг -- уже намного выше.
     Едва не плача от злости и бессилия, он тащился по проклятым ступеням,
которым не было конца, еще дважды шлепал по лужам крови, переступал  через
стонущих, царапающих стены и ступени стражей.
     Когда Томас вскарабкался на самый верх, цепляясь уже  не  столько  за
перила и стены, сколько за рыцарское самолюбие, перед  ним  все  качалось,
будто плыл на дракаре, в ушах стоял рев и грохот лопающихся сосудов крови,
а перед глазами шел крупный черный снег.
     Ступени кончились перед широко  распахнутой  дверью.  Там  в  глубине
странно убранной большой комнаты стоял калика  с  обнаженным  мечом,  а  в
трех-четырех шагах перед ним в глубоком мягком кресле сидел щуплый человек
в длинном халате и вязанном колпаке. Человек был безоружен, зажат в глухой
угол между двумя стенами без окон.
     Томас всхлипнул в полном изнеможении и  без  сил  сполз  по  дверному
косяку  на  пол.  Калика  резко  обернулся,  глаза  его  расширились,   он
осведомился с беспокойством:
     -- Сэр Томас, ты ранен?
     Томас вялым движением руки показал, что  с  ним  в  порядке,  займись
чернокнижником, не упускай из виду,  а  он,  Томас  Мальтон  из  Гисленда,
благородный рыцарь, не любит продающих душу дьяволу и  не  желает  с  ними
знаться, это более приличествует язычнику...
     Олег повернулся к человеку в кресле, потребовал резко:
     -- Кто ты? Как тебя зовут?
     Человек  растянул  в  неуверенной  усмешке  тонкие  бескровные  губы,
ответил медленно:
     -- Похоже, ты знаешь кто я. Но остается загадкой, кто  ты.  Выглядишь
диким варваром. Возможно,  варварский  вождь?  Новая  звезда  на  северном
небосклоне? Будущий потрясатель вселенной, наподобие Аттилы?.. Ты  знаешь,
кто такой Аттила?
     -- Знаю, -- ответил Олег коротко.
     Человек в  кресле  наблюдал  за  ним  прищуренными  глазами,  и  Олег
почувствовал, как работает его мощный мозг --  анализирующий,  молниеносно
рассчитывающий варианты, цепкий, не упускающий ни малейшего нюанса, быстро
отбрасывающий неверные решения.
     -- Ты не варвар, -- вдруг сказал человек в кресле.-- Ты только носишь
его личину! Но ты мог бы стать не только верховным вождем варваров,  но  и
богатым человеком здесь в Константинополе...
     Внезапно его глаза расширились, он сделал попытку  встать  с  кресла,
тут  же  упал  обратно.  Глаза  оставались  вытаращенными,  он   прошептал
потрясенно:
     -- Этого не может быть... Ты... Олег Вещий?
     -- Да, -- ответил Олег ровным мертвым голосом.-- Как видишь,  я  тебя
вычислил раньше, Барук.
     -- Да, я Барук, -- прошептал человек  в  кресле.  Вязаный  колпак  на
голове затрясся,  хозяин  вдруг  засмеялся.--  Прости,  нервное...  Теперь
понимаю, почему все попытки забрать чашу...  ха-ха!..  абсолютно  надежные
способы провалились... Нам донесли, что чашу несет некий меднолобый дурак,
а с ним по пути бредет нищий паломник!
     Томас сквозь шум и грохот в ушах половины не  слышал,  остального  не
понимал, но, сидя на полу, прохрипел зло:
     -- Сэр калика не нищий!..
     Барук  бросил  на  него  насмешливо-презрительный   взгляд,   коротко
хохотнул:
     -- Сэр калика?.. Узнаю чувство  юмора,  столь  необязательное  новому
миру... Но как наши агенты опростоволосились, как говорят у вас на Руси!..
Да-да, мы теперь поневоле знаем Русь. Семеро Тайных большую часть  времени
занимаются ею!
     Олег, не глядя ухватил ножны, со стуком задвинул огромный меч.  Барук
смотрел все увереннее, и Томас  насторожился,  начал  подгребать  чугунные
ноги, дышал глубоко, спеша утихомирить грохот крови в ушах.
     Барук откинулся в кресле глубже, в острых  глазах  заблестели  хищные
искорки:
     -- Ты не выглядишь гигантом... Я имею в  виду,  гигантом  мысли.  Эта
похож на детский, не будь в нем слышно звона металла:
у мастеров. А ты деградировал... Вещий? Чтобы рассчитывать точный прогноз,
надо постоянно совершенствовать ум  и  волю,  а  не  шляться  по  дорогам,
изображая  то  варвара,  то  наемника,  то  купца...  Я  слышал,  ты   был
сильнейшим? Что же слабая воля при упражнениях становится сильной,  слабый
мозг начинает работать как дюжина сильных. А вот сильный мозг без нагрузки
гаснет... Я никогда не сомневался в нашем пути, но теперь вижу,  насколько
мы правы!
     -- Никогда не сомневался? Тогда ты безнадежен.
     -- Играешь словами?
     -- Зачем тебе чаша? -- хмуро спросил Олег.
     Барук молча скалил зубы, глядя  на  стоящего  перед  ним  варвара  со
слипшимися волосами. Он откинулся в кресле по-хозяйски, в глазах появилось
выражение жестокости. Томас сцепил зубы, начал  подниматься,  цепляясь  за
дверной косяк. Он был глубоко оскорблен за своего друга, который  вынужден
стоять перед чернокнижником, продавшим душу дьяволу, а тот смотрит, как на
простолюдина, как на жалкого бродягу, обозвал нищим!
     -- Зачем? -- повторил Олег.
     -- Так решил Совет, -- ответил Барук, глаза его смеялись.
     --  Значит,  не  чья-то   личная   идея,   --   проговорил   Олег   в
задумчивости.-- Это меняет многое...
     -- Многое,  --  согласился  Барук  насмешливо.--  Я  слыхал,  как  ты
разделался с Фагимом, некогда главой Семи Тайных... Но сможешь ли  устоять
против мощи Семи?
     Олег помолчал, лицо потемнело.  Глухим  голосом  смертельно  усталого
человека он спросил:
     -- Что особенного в этой чаше?
     Барук пожал плечами, глаза его вызывающе блестели:
     -- Кровь Христа. Разве не слыхал?
     Олег покачал головой, глаза не отпускали лица Барука:
     -- Это важно для рыцаря, что со мной идет, но не для  Совета.  Тайные
знали многих пророков! В их тайнике хранится жезл Заратуштры, пояс Моисея,
плащ  Будды,  молот  Тора,  сандалии  Магомета,  палица   Геракла,   копье
Гильгамеша... и многие другие вещи героев, пророков, мудрецов.  Вы  цените
их как коллекцию, курьезы. Вы люди практичные,  несуеверные.  Я  не  верю,
чтобы столько усилий было затрачено лишь на то, чтобы пополнить коллекцию.
Удивительно, что уцелела чаша, ведь вы изгоняете все эмоциональное...
     -- Почему? -- спросил Барук невинно.
     Олег ответил, ибо за простым вопросом что-то крылось,  а  если  мысль
облечь в слова, то решение или откровение может всплыть как бы само собой,
хотя на самом деле это сокровенная душа помогает как может, и Олег ответил
ровным размеренным голосом:
     -- Ваш бог -- Прогресс, Цивилизация. А для цивилизации  эти  вещи  не
нужны. Более того, вредны и даже  опасны.  Они  имеют  значение  лишь  для
культуры...
     Он умолк на полуслове. Глаза  Барука  сузились,  он  процедил  сквозь
зубы:
     -- Ты ответил себе сам.
     -- Значит... только бы не дать чашу мне?
     --  Вообще  культуртрегерам.   Этот   меднолобый   дурак   такой   же
культуртрегер, как и ты, хотя считает себя цивилизатором. Он  только  чище
тебя во сто крат. Его душа невинна, как у младенца.
     Олег смотрел пристально, голос стал задумчивым:
     -- Все-таки ты не сказал, чем же  чаша  действительно  ценная...  Для
нас! Впрочем, это не в твоей власти, если решил не ты,  а  Совет.  Слушай,
Барук, ты сделал несколько попыток нас убить. Не отрицаешь? Я имею  полное
моральное  право  ответить  тебе  тем  же.  Понимаешь?   Так   вот,   если
поклянешься, что оставишь нас в покое, мы сейчас же уйдем,  а  ты  сможешь
как и раньше наблюдать за звездами. Ведь ты крупнейший знаток неба!
     Грохот в голове Томаса утих,  взамен  пришла  боль,  словно  в  череп
засунули раскаленную болванку.  Мозг  кипел,  распирал  костяной  панцирь.
Томас с трудом поднялся, прислонившись к стене. Ноги все  еще  дрожали,  в
боку кололо при каждом вздохе, а не дышать и  оставаться  живым  Томас  не
умел.
     -- А если  не  оставлю?  --  спросил  Барук.  Голос  его  по-прежнему
оставался насмешливым, не дрогнул. Томас ощутил холодок страха.
     -- Я тебя убью.
     В   странной   комнате,   заваленной   толстыми    манускриптами    с
кабалистическими знаками на  обложках,  словно  дохнуло  северным  ветром.
Барук не шелохнулся, глядел презрительно, даже с брезгливой жалостью:
     -- Не убьешь... При самозащите -- да,  но  вот  так  мирно  сидящего?
Калеку, который прикован к  креслу?  Не  преступника,  а  лучшего  в  мире
знатока звезд, исследователя тайн мироздания?
     Олег спросил сдавленным голосом:
     -- Но ведь ты можешь убить сидящего в кресле?
     -- Я служу цивилизации! Прогрессу. А ты всего лишь  культуре.  У  нас
разные законы.
     Олег в бешенстве схватился  за  рукоять  меча,  медленно  потащил  из
ножен, слыша едва различимый зловещий скрип металла, похожий  на  посвист.
Барук вжался в спинку кресла,  побледнел.  В  глазах  метнулся  страх,  но
внезапно он расслабился, растянул губы в улыбке:
     -- Перестань... Играешь в ярость. Не учел, что мы болтали долго, и  я
успел тебя просчитать и вычислить. Ни ты, ни твой  меднолобый  друг  не  в
состоянии меня убить. Всего лишь потому, что  я  --  беззащитен.  Тебе  не
позволяет культура, а ему -- рыцарские пр-р-р-ринципы!
     -- Ты над нами смеешься?
     -- Хохочу! Вы обезоружили себя  сами.  То,  чем  гордитесь,  ведет  к
поражению. Хорошими мы были бы, допусти такое!.. Я просчитал вас обоих  на
сутки вперед. Знаю, что у меднолобого сейчас трет левая пятка, он  отупел,
через три минуты поскользнется, собьет локтем чашу со стола... А ты  через
две  минуты  почешешь  лоб,  посмотришь  на  потолок...   Можешь   ли   ты
предсказывать с такой точностью?
     -- Хотел бы, но не могу, -- признался Олег.
     -- Ты весь в смутных  видениях,  пророчествах,  а  у  нас  --  точное
знание! Но погоди, разве не этого  ты  добивался?  От  нас,  новых  членов
Совета, тщательно скрывается прошлое, но есть слухи, что якобы именно ты в
глубокой  древности  восстал  против  засилья  магов  и  магии,  отстаивал
ведарство, ведунство... словом, исследования,  то,  что  теперь  все  чаще
называется просто наукой... Так ли было?
     Томас все слышал, но почти ничего не  понимал  --  в  голове  гудело.
Чтобы не быть послушным  дураком  в  руках  проклятого  чернокнижника,  он
отступил  вдоль  стены  на  пару  шагов  от  стола,  где  стояла   высокая
хрустальная  чаша.  Олег  оглянулся  на  железный  стук   его   шагов,   в
задумчивости почесал нос.  Сверху  послышался  легкий  стук,  Олег  быстро
взглянул наверх:
     -- Там кто-то есть?
     -- Они не войдут, -- отмахнулся Барук.-- Ученики.
     Томас поспешно отступил еще на шаг, ошеломленный тем,  что  калика  в
самом деле почесал нос и посмотрел в потолок, как предрек злой  колдун.  В
левую пятку кольнуло, он пошатнулся  на  одеревеневших  ногах,  оступился,
грохнулся, споткнувшись о собственный меч, что лежал на  полу  с  момента,
как он обессиленно влез в комнату. В ярости  поднялся,  слыша  злой  смех,
угрожающе сжал рукоять меча и надменно оглянулся.
     К ногам подкатилось крупное красное яблоко. Томас повернул  голову  к
столику. Тот лежал на боку, два  манускрипта  распластались  на  мозаичном
полу, яблоки раскатились во всех направлениях, а между ними ярко  блестели
мелкие осколки чаши.
     -- Все точно? -- спросил Барук с торжествующим хохотом.-- Чем  больше
вас вижу, тем больше данных, чтобы предсказать любое ваше слово, движение,
поступок. Уже на неделю, на месяц, на полгода...
     Олег быстро кивнул Томасу:
     -- Сэр Томас, нам пора уходить. Этот человек безнадежен. А ты, Барук,
крупно ошибаешься! В человеке кроме мощного интеллекта есть еще и душа.  А
у нее, непредсказуемой, есть очень глубокие пещеры,  в  которые  заглянуть
непросто.
     Он повернулся к выходу, Барук закричал с яростью:
     -- Ничтожество! Раскрой глаза, теперь уже никто на  свете  не  спасет
тебя от страшной гибели!.. Это видишь даже ты!
     Олег с темным как у грозовой тучи лицом шагнул  к  раскрытым  дверям,
бросил глухим голосом, не поворачиваясь:
     -- Авось ты еще узнаешь... какие запасы сил есть у души.
     Он шагнул мимо Томаса, а Томас шагнул к человеку  в  кресле,  вскинул
огромный меч. Руки были еще тяжелые, а меч  весил  как  рыцарский  конь  в
боевых латах для атаки.  Барук  в  изумлении  вытаращил  глаза,  дернулся,
вжимаясь в мягкую спинку кресла, в ужасе вскинул дрожащие руки, словно мог
ими  остановить  тяжелую  полосу  высокосортной  стали,  отточенной,   как
острейшая бритва.
     Меч со свистом прорезал воздух, послышался глухой  удар,  затем  стук
упавшего дерева, бульканье, мягкий шлепок.
     Олег с отвращением оглянулся на  кровавое  месиво:  рыцарь  перерубил
Барука вместе с креслом, с изумлением  всмотрелся  в  безмятежное  усталое
лицо Томаса.  Тот  поднял  с  пола  вязаный  колпак,  тщательно  вытер  им
окровавленное лезвие, спросил деловито:
     -- Пойдем?.. Или все-таки захватим что-нибудь?
     Олег в удивлении покачал головой:
     -- Нет, мой невинный младенец. Здесь нам ничто не пригодится.  Пойдем
отсюда.
     Они пошли вниз по проклятой винтовой лестнице, но  спускаться  --  не
подниматься, и оживший Томас заговорил с подъемом, краска вернулась на его
только что бледные, как у мертвеца, щеки:
     -- Наконец-то я правильно разгадал твое загадочное "авось"!
     О чем вы говорили, ни черта не понял,  но  вижу:  чернокнижник  оплел
тебя чарами! Страшно стало, но вспомнил, что в рукояти  вделан  гвоздь  от
креста, на котором Спасителя распяли... Призвал Пречистую Деву на  помощь,
чтобы выстоять перед демоном, слугой Сатаны! Ты ведь язычник, почти что  в
родстве с демонами, тебе неловко сшибаться с родней,  даже  я  не  подниму
руку на своих, иначе я бы тех дядей давно размазал по стенам, а Крижина не
лила бы горячие слезы...
     Он  на  ходу  перекинул  суму  со  спины  на  живот,  нежно  погладил
выпуклость чаши, и Олег инстинктивно отшатнулся и напрягся  ожидая  то  ли
вспышки, то ли  грохота,  который  поразит  наивного  рыцаря,  только  что
убившего калеку. Чистое лицо рыцаря было спокойно, честные глаза сияли. Он
сокрушил исчадие ада: из ада вышло, туда и ушло. Грешно убивать  человека,
а демона -- заслуга...
     Олег вздохнул, принимая новую реальность новой культуры, ускорил шаг.

     Глава 5

     Они покинули Константинополь ранним утром, заплатив  двойную  пошлину
за выезд. Томас долго не понимал: платили же за въезд  в  столицу,  почему
платить, когда покидаешь? Стражники на воротах, видя его громадную  фигуру
и длинный меч, не задрались сразу, объяснили: на нем дорогой доспех, вдруг
да  продаст  варварским  вождям,  противникам   стольного   града?   Томас
рассвирепел, заорал, что чего-чего, а оружия в так  называемых  варварских
королевствах Севера хватает, -- этот доспех ковали англы, в их же  поганом
Константинополе куют  сырое  железо,  а  хорошую  сталь  привозят  сюда  с
Востока!
     -- И с Запада, -- добавил Олег любезно.-- Из Киева, где  куют  добрые
харалужские мечи. Да  и  каролингские  мечи,  как  и  меровингские,  ценят
больше, чем здешние железки...
     Он сам уплатил пошлину разозленным стражникам,  что  уже  созвали  на
помощь легионеров из соседних постов и окружили Томаса.  Рыцарь  порывался
драться, напоминал о  задетой  рыцарской  чести,  о  гордости  благородных
англов с реки Дон, наконец спросил раздраженно:
     -- Сэр калика, но ведь нас же оскорбляют?
     Уже выехали за ворота, но Томас не убирал ладони с рукояти меча. Олег
равнодушно ответил, углубленный в потаенные думы:
     -- Ну и что? Они оскорбляют, а мы не оскорбляемся.
     Томас вопросительно косился на  невозмутимое  лицо,  наконец  сердито
сплюнул в придорожную пыль:
     -- Не понимаю вас, русичей.
     -- Авось со временем поймешь...
     -- Опять это таинственное "авось"!
     Олег рассеянно улыбался. Томас заметил, что впервые за последние  дни
калика не хватался то и дело за обереги. Купол  неба  от  горизонта  и  до
горизонта был голубым, дорога  шла  по  зеленой  равнине,  не  виляла,  не
раскидывала петли, как удирающий от лисы заяц.  По  обе  стороны  тянулись
ухоженные поля, белели аккуратные домики, на краю далекого  леса  паслись,
лениво переползая вдоль опушки, тучные стада. Воздух  был  чистый,  просто
сладкий, особенно после смрада загаженного нечистотами Константинополя.
     Кони резво вбежали в широкий ручей, подняли тучу  серебристых  брызг.
Томас посматривал на необремененного  доспехами  калику  с  завистью:  тот
по-скифски свешивался с седла на полном скаку, зачерпывал ладонями  чистую
воду, брызгал в лицо, сладко жмурился.
     Дорогу перебегали зайцы, в  зарослях  пшеницы  вспархивали  перепела,
дважды видели на обочине дороги стада диких кабанов.  Томас  непроизвольно
хватался за бесполезный меч, искательно оглядывался на  калику.  Тот  ехал
ровный как свеча, а лицо было словно  вырезано  из  камня.  Перед  выездом
накупили еды на неделю вперед!
     --  Как  хорошо,  --  проговорил  Томас  с   наслаждением.--   Дорога
укорачивается с каждым днем, а я все ближе к снежноликой Крижине... Успею,
если не будет задержек. За два-три дня до срока!
     Олег указал на пламенеющие в багровом огне заката высокие  башни,  те
показались почти на краю видимости:
     -- Золочев. Там расстанемся.
     Томас помрачнел, сказал робко:
     -- Сэр калика... О лучшем напарнике я не мечтаю! Почему  не  проехать
еще хоть недельку бок-о-бок?
     -- Если бы не Константинополь, который невозможно было  миновать,  мы
бы расстались еще раньше,  сэр  Томас.  Но  теперь  перед  нами  вся  ширь
огромной  Европы!  Твоя  дорога  лежит  на   северо-запад,   моя   --   на
северо-восток.
     -- Как твоя страна, говоришь, зовется? -- спросил Томас убито.-- Буду
рассказывать о Великой Скифии... э-э... Скифской Руси...
     -- Просто Русь, -- повторил Олег в несчетный  раз.--  Киевская  Русь!
Червонная Русь. Эх, все равно забудешь или перепутаешь!
     Отдохнувшие в Константинополе кони пытались  перейти  на  рысь,  Олег
придерживал. Конь  Томаса  несет  шесть  пудов  самого  рыцаря,  два  пуда
стальных доспехов, пуд в седельном мешке, где кроме Святого Грааля  разная
походная мелочь, еще попону, седло, потнички, стремена, подпруги, уздечки,
а усталому коню и ухо тяжелое!
     До Золочева к ночи не успели, темнота настигла их в убогой деревушке.
Там и заночевали, а утром напоили коней, проверили подковы  и  выехали  на
дорогу. Томас сдержанно улыбался: за неполный день прошли больше  двадцати
миль. Потом конь малость притомится, но даже по пятнадцать миль в сутки --
вернется на берег Дона с запасом в пять-шесть дней.
     Олег  с  удовольствием  посматривал  на  красивое  мужественное  лицо
рыцаря. В какой-то момент вдруг нахмурился, ухватился  за  обереги.  Томас
спросил насмешливо:
     -- Не моя ли улыбка во все сто зубов тебя напугала?
     -- Она, -- ответил Олег коротко.
     -- Почему? -- насторожился Томас.
     -- Ты чересчур весел, а беда приходит неожиданно. Всегда почему-то  в
разгар веселья. А зубов, кстати сказать, всего тридцать два.
     -- Только-то? -- удивился Томас.-- Никогда бы не подумал!..  Впрочем,
я рыцарь. Мое дело вышибать их на турнирах, а не считать, а считают  пусть
другие.
     Он с легким сердцем пустил коня  впереди  калики.  В  Константинополе
сразил порождение ада, адепт Зла, одного из рыцарей Сатаны -- кто  решится
помешать победоносному возвращению?
     Олег ехал позади. Томас оглядывался, пока  шея  не  заболела:  калика
мрачнел на глазах, обереги не выпускал из пальцев.  Томас  наконец  ощутил
знакомый холодок, встревожился:
     -- Сэр калика, в Константинополе еще не все?.. Мы ж  такого  могучего
помощника Дьявола побили, что на небесах прыгают, осанны поют! Что еще?
     -- Не знаю,  --  ответил  Олег  неохотно.--  Опасность  чую,  большую
опасность, но не могу понять... даже не соображу, откуда придет.
     Томас с христианским негодованием посматривал на  языческие  обереги.
Правда, не однажды спасали их души, вовремя предупреждая об опасности,  но
все-таки поганские, нечестивые! Если бы научиться гадать на  чаше  или  на
гвозде, что в рукояти его меча, то наверняка Пречистая  Дева  посылала  бы
знамения куда более верные, а главное -- христианские.
     -- У тебя ж почти одно зверье, -- заметил он, ревниво посматривая  на
обереги.-- Волки, медведи, даже  драконы.  А  люди  уродливые...  Зачем-то
жабы, птицы, рыбы... А меч только один! И стремя одно, а так не бывает...
     Олег  вдруг  вздрогнул,  будто  просыпаясь  от  тяжелого  сна,   дико
огляделся вокруг. Глаза  расширились  в  страхе,  словно  увидел  внезапно
выросшее перед ним чудовище:
     -- Сэр Томас! Сэр  Томас,  надо  успеть  проскакать  между  вон  теми
каменными холмами.
     Не дожидаясь ответа,  он  сам  взвизгнул,  хлестнул  коня  и  понесся
галопом. Томас озабоченно смерил глазом путь до холмов, ткнул коня шпорами
в  бока.  Рыцарский  конь  в  состоянии  пробежать   галопом   не   больше
трехсот-четырехсот шагов. Атака тяжелой рыцарской конницы лишь раскалывает
войско противника, для гонки за ним не годится. Разламывает передние ряды,
всадив длинные копья во врага, дальше  вязнет,  начинается  тяжелая  рубка
мечами и топорами, а взмыленные  кони  пытаются  устоять  на  дрожащих  от
усталости ногах.
     Этот конь мог нести тяжеловооруженного всадника почти  версту,  а  до
холмов, на которые указал  калика,  чуть  меньше  версты...  но  если  там
опасность, хорош будет в бою на полудохлом коне!
     Конь  все  набирал  и  набирал  скорость,  превращаясь  в   страшного
закованного в прочный панцирь зверя. Томас еще  не  видел  противника,  но
сердце стучало как молот, кровь резво шумела в жилах.  Разогрелся,  ощутил
приступ священной боевой ярости,  роднящей  воина  с  древними  героями  и
богами: неистовым Вотаном, сиречь бешенным,  с  исступленными  в  схватках
Беовульфом, Русланом, Тором, Боромиром, Арагорном...
     Далеко впереди калика пронесся как стрела между приземистыми  холмами
-- каменными, из серых глыб гранита, рассыпающимися от  старости.  Молодые
зеленые елочки  тянулись  к  небу,  довершая  разрушение  холмов  крепкими
корнями. Калика  лишь  однажды  оглянулся:  проверил,  скачет  ли  рыцарь,
которого маг упорно звал меднолобым,  хотя  со  времен  меднолобых  прошли
три-четыре тысячи лет, и у Томаса  лоб  закрывал  настоящий  булат,  а  не
жалкая медь троянцев или древних эллинов. Томас несется как выпущенная  из
катапульты громадная глыба -- теперь сам  Сатана  не  остановит  отважного
рыцаря на полном скаку!
     Когда конь Томаса пронесся между холмами -- сотня шагов  между  ними!
-- земля под копытами дрогнула, из глубины докатился тяжелый  рокот.  Конь
на скаку пошатнулся, потерял  землю  под  копытами,  и  Томас  напрягся  в
смертельном страхе, живо представив, как  в  полном  доспехе  летит  через
голову. Но конь устоял, выровнялся, пронеслись  мимо  холма.  Томас  успел
понять, что холм -- не холм, а остатки древнейшей  башни  или  крепости...
Боковым зрением ухватил жуткую картину расползающихся  в  дыме  и  грохоте
огромных каменных плит -- трещали корни елочек, а в клубах сизого с черным
дыма из разверзающейся земли вздымалось нечто нечеловеческое, чудовищное!
     В спину внезапно пахнуло жаром. Конь захрипел в ужасе. Далеко впереди
калика остановил коня, призывно махал рукой. Конь вставал на дыбы, норовил
умчаться от страшного места.
     -- Быстрее! -- донесся до Томаса горестный крик.-- Еще успеешь!
     Томас припал к луке, конь уже хрипел, уши прижал,  как  заяц.  Калика
повернул жеребца, выворачивая уздой нижнюю челюсть, Томас  пронесся  мимо,
успев увидеть  бледное  лицо  и  вытаращенные  в  отчаянии  глаза.  Дорога
мелькала под копытами ровная -- хорошие дороги проложили  римляне!  --  но
конь уже хрипел, глаза налились кровью, а серая полоса земли  раздробилась
на камешки, траву и утоптанную глину.
     -- Не отставай, не отставай! -- прокричал  Олег  как  заклинание.  Он
снова обогнал Томаса, будто впереди ждала беда еще страшнее, и  он  спешил
увидеть первым, отвести ее, закрыть собой друга. Лук, стрелы и меч у  него
оставались за спиной, что вселило еще больший страх в Томаса: калика  даже
не хватался за оружие!
     Сзади тяжело грохнуло,  словно  обвалилась  гора.  Под  ногами  снова
дернулась взад-вперед земля, раздался страшный рев, у Томаса кровь застыла
в жилах.  Кричал  не  зверь,  кричало  нечто  страшное,  нечеловеческое  и
незвериное, как могла бы закричать от боли и ярости ожившая осадная  башня
Давида, когда по ее стенам хлынули потоки кипящей смолы!
     Томас рискнул оглянуться, ахнул, похолодел, а пальцы едва не выронили
поводья. Холм развалился как кротовая кучка, глыбы скатились на дорогу. Из
огромной воронки выползали грязно-зеленые чудовища: ростом со  всадника  с
конем, но втрое длиннее,  массивнее,  укрытые  костяными  щитками,  больше
похожими на каменные плиты. Их  массивные  головы  напоминали  наковальни,
если те бывают с бочки размером, сверху рога, шипы, из пасти  черный  дым,
выстреливаются язычки багрового огня, а глаз не видно в узкой щели.
     Конь зашатался, начал спотыкаться. Томас в страхе  оглянулся.  Первое
чудовище сползло с развороченного холма на дорогу, шумно понюхало  след  и
огромными прыжками  бросилось  в  погоню.  Следом  сбегали  другие  звери:
ярко-зеленые, словно вынырнули из  подземного  болота,  с  головы  до  ног
облепленные ряской, у каждого топорщился острый костяной гребень на спине,
а распахнутые пасти походили  на  горящие  печи.  Земля  застонала,  когда
помчались за всадниками: тяжелыми прыжками, похожие на огромных  вытянутых
в прыжке жаб.
     Томас крикнул отчаянно:
     -- Сэр калика! С великой скорбью должен сообщить,  что  вам  придется
рассчитывать только на себя!.. я не смогу быть полезен,  мой  конь  падает
через сорок восемь шагов...
     -- А сто не вытянет? -- заорал калика, резко притормозив коня.
     -- Я знаю свой вес, доспехи...
     -- Тогда остальные пятьдесят два -- на своих двоих!
     Конь зашатался на бегу, рухнул. Томас уже вытащил тяжелые  сапоги  из
кованых стремян, тяжело спрыгнул. Ноги от усталости подкосились,  он  упал
лицом в дорожную грязь и пыль, сильная рука  рванула  за  плечо,  едва  не
вывихнув, страшный голос проревел в ухо:
     -- Бегом во-о-он до того дуба!
     Томас заставил себя бежать во всю мочь. Прав или не прав  калика,  но
он барахтается, а не ждет покорно гибели, Томас несся  как  олень,  прыгал
через камни и валежины, начал было удивляться своей мощи, когда оказалось,
что рядом скачет конь калики, а сам калика крепко держит рыцаря  сзади  за
плащ, помогая бежать, прыгать. Сзади нарастал рев, грохот, пахнуло жаром и
гарью. Томас пытался на ходу вытащить меч, но та же рука больно ударила по
локтю, и Томас уже не спорил, лишь старался не умереть на бегу,  что  было
бы позором для рыцаря, несколько лет бегавшего вокруг замка  с  тяжеленным
обломком скалы на плечах, как положено в упражнениях для юного англа.
     Дуб  приближался,  но  в  глазах   качалось,   расплывалось.   Колени
подламывались, однако упасть Томас не мог, сильная  рука  волокла  дальше.
Внезапно обдало леденящим холодом, Томас  завяз  как  муха  в  янтаре,  но
калика орал и дергал вперед, Томас в смутном удивлении обнаружил  себя  по
горло в воде.  Рядом  разгоряченный  конь  калики  фыркал,  бил  копытами,
захлестывая Томаса. Ему  показалось,  что  раскаленные  от  бешеного  бега
доспехи шипят в воде, поднимается белесый пар.
     Олег выволок Томаса на берег, бросил хрипло, задыхаясь от усилий:
     -- На косогор!.. Вода задержит.
     Он соскочил с коня, тот остался на  дрожащих  ногах,  растопырив  все
четыре, а они побежали вдвоем... Точнее, побежал калика, тут же  вернулся,
ухватил Томаса, у которого изо всех щелей в доспехах хлестали тугие  струи
воды, потащил, заставил двигаться, тяжелого как гору. Томас часто падал  в
изнеможении, на мокрые доспехи  налипла  земля,  сухие  листья,  щепки,  в
открытое забрало влетела разъяренная оса и сразу впилась в губу.
     Калика орал, торопил, наконец Томас вломился за ним в густые  зеленые
кусты, упал без движения. В голове стоял гул, в ушах  стучали  молотки,  а
сердце изнутри разламывало стальные доспехи.
     Впереди из  куста  торчали  ноги  калики.  Томас  с  трудом  подтянул
тяжелое, как павший в доспехах конь, тело, упал рядом.  Калика,  раздвинув
ветви,  смотрел  на  дорогу.  Томас  кое-как  повернулся  на  бок,  смутно
удивляясь своей живучести, выглянул.
     Внизу в сотне шагов от них блестел под ярким солнцем  широкий  ручей,
такой мелкий,  что  отчетливо  просматривались  цветные  камешки  на  дне,
галька, водяные растения и даже  блистающие  в  солнечных  лучах  рыбешки.
Томас застонал от досады: намучался будто море переплывал, чуть не утонул!
     На том берегу  ручья,  стукаясь  каменными  панцирями  и  механически
взревывая, топталось около десятка огромных чудовищ.  Томаса  передернуло,
он покрепче врылся железными  локтями  в  землю,  сжал  челюсти  и  сцепил
кулаки. Когда-то видел огнедышащую гору, из срезанной вершины со  страшным
грохотом вылетали огромные камни, поднимался адский огонь и черный дым,  а
по склонам горы стекала огненная земля -- горящая, расплавленная. Так  вот
эти звери словно вылезли  из  той  горы,  называемой  вулканом,  по  имени
языческого бога-кузнеца, но на самом-то деле в  преисподней  находится  не
кузница, а адские печи для грешников. Господь Бог в своей  милости  иногда
показывает  людям  издали,  что  лежит  под  землей,  дабы  устрашились  и
перестали грешить...
     --  Семеро  Тайных,  --  произнес  калика  с  невыносимой  горечью.--
Расковать этих чудовищ! Дикость.
     -- Теперь уже шестеро, -- ответил  Томас  как  можно  тверже.  Сердце
дрогнуло, никогда не слышал от калики такого отчаянного голоса.-- А где их
заковали?
     -- Там, внизу. Во времена древних богов это зверье населяло землю. Их
было как кроликов... Потом  герои  истребили.  Первый  из  Тайных  спрятал
уцелевших, заключив в каменную гору...
     -- Для такого случая?
     -- Просто спасал от истребления.  Не  задумывался,  просто  спасал...
Первые Тайные были могучими волхвами, с  ними  постоянно  воевали  великие
герои, основатели новых племен и народов.
     -- Тайные всегда были демонами?
     Олег замялся, искоса посмотрел на честное лицо рыцаря.  Отвел  глаза,
ответил неохотно, словно принуждал себя:
     -- Войны никогда не длились бы так долго... и не  начинались  бы  так
часто, если бы права была только одна из сторон. Отдохнул?
     Томас сказал жалким голосом:
     -- Мне надо отдыхать годика два-три...
     -- Вставай, сэр  Томас!  Тебя  ждет  прекрасная  Крижина.  Эти  звери
соображают медленно, но вот-вот додумаются  свалить  вон  тот  исполинский
дуб. Бобры уже сообразили бы. А потом притащат и  перекинут  с  берега  на
берег.
     Олег встал, Томас со стоном поднялся на дрожащих ногах. Олег  смотрел
с  восхищением,  сочувствием:  рыцарь  не  сбросил  ни  малейшей  железки,
мужественно таскает два пуда закаленного железа и тяжелый двуручный меч!
     Томас спросил прерывающимся голосом:
     -- А почему не перейдут... как мы?
     -- Родились в жаркой пустыне. Древней, настолько знойной  что...  Они
мерзнут  сейчас,  сэр  Томас!  Очень  мерзнут!  Умирающий  от  жары  Томас
всхлипнул то ли от изнеможения, то  ли  от  зависти  к  мерзнущим  зверям,
потащился за каликой. Продрались сквозь кустарник,  долго  карабкались  по
каменистому склону, затем куда-то спешили  по  крутому  косогору.  Усталый
Томас постоянно натыкался на громадные  валуны,  гремел  доспехами,  будто
падал со стены дома патриция на вымощенную камнем  улицу  Константинополя,
шипел как разъяренный змей от бессильной злости.
     -- Куда бежим?
     -- Не сбивай дыхание!
     Калика проламывался сквозь зеленые заросли, придерживая ветки, ожидая
Томаса, забыв, что панцирь саблей  не  просечь,  копьем  не  проткнуть,  а
забрало рыцарь опустил, чтобы сучки не вышибли  глаза.  Под  ним  как  под
зверем дрожала земля, и Олегу порой казалось, что чудовища вот-вот прыгнут
на плечи.
     Томас хрипел как загнанный конь, на губах выступила желтая пена. Ноги
заплетались, он кое-как нащупал рукоять меча, просипел:
     -- Сэр калика... я... останусь...
     -- Быстрее!
     Позади внезапно страшно  взревело,  послышался  тяжелый  удар.  Земля
завибрировала, донесся частый треск  деревьев,  кустарника.  Олег  ухватил
Томаса, потащил, пиная и подталкивая, через кусты вверх по косогору:
     -- Они переправились!
     -- Я не пойду... -- выдавил Томас.-- Все равно догонят... я видел  их
лапы... А так с честью... Грудь в грудь...
     -- Если бы!.. Их меч не берет!
     -- Я р-рыцарь... Недостойно аки заяц...
     -- Сэр Томас, укрепись  сердцем!  Отвага  в  бегстве,  а  трусость  в
схватке!
     Томас не понял, в голове снова стоял грохот, но, понукаемый  каликой,
уже не помня себя, дотащился до гребня длинного как ящерица холма.  Далеко
внизу извивалась у подножия широкая  дорога,  ветерок  гнал  столб  ржавой
пыли. По ту сторону желтела стена доспевающей пшеницы, а по  самой  дороге
как раз у подножия холма, на  вершине  которого  они  стояли  полумертвые,
медленно и уныло брели по  двое-трое  в  ряд  паломники  --  в  лохмотьях,
полуголые и в дырявых плащах, наголо обритые и обросшие длинными волосами.
Их было три-четыре десятка, все  выглядели  жалко,  но  почти  все  тащили
огромные цепи, вериги, железные кольца.
     Олег выдохнул пересохшим голосом:
     -- Ежели хочешь, чтобы Крижина не выплакала очи, успей добежать!
     -- Но я не...
     Томас ощутил сильный толчок в  спину,  невольно  сделал  пару  шагов,
чтобы не упасть, а дальше повлекло  как  на  канате  --  деревца  и  кусты
помчались навстречу, он часто-часто перебирал ногами, страшась врезаться в
толстое дерево или споткнуться о  валун.  На  бегу  отчаянно  хватался  за
ветви, но это раньше кустарник был как кустарник, а нынешний хилый  рвался
как гнилой ситец, оставляя в руках зеленые ветки: девять пудов костей, жил
и стали неслись по склону как лавина, и  он  снова  задыхался  от  жары  и
мелькания в глазах, уже мечтал встретить любое дерево, пусть даже огромный
валун в человеческий рост...
     Зелень внезапно кончилась, он промчался по пыли,  ноги  не  выдержали
внезапно потяжелевшего тела, земля прыгнула навстречу,  он  сшибся  с  ней
грудь в грудь. Хрустнуло, затрещало. Он ощутил во рту горячее  и  соленое,
перекатило, наконец распластало с  горячей  пыли.  Когда  поднял  ошалелый
взгляд, перед ним стоял лохматый с бородой как веник -- одет  в  тряпичный
плащ, латка на латке, в прорехах, а через плечо перекинута железная  цепь,
каждое звено с ладонь, конец тащится по дороге, загребая пыль.
     -- Что за диво? -- спросил старик ошеломленно.
     Томас с трудом сел, упираясь в землю обеими руками. В ребра кольнуло,
он мотнул  головой,  стараясь  прийти  в  себя.  С  косогора  стремительно
катилось тяжелое, трещали кусты. Томас услышал вопль:
     -- Именем великого Рода! Во имя Христа, Будды,  Магомета,  Войдана  и
всех богов! Помогите!!!
     Олег выскочил на дорогу с дико вытаращенными глазами,  взлохмаченный,
мокрый  как  выброшенная  прибоем  мышь.  Седой  старик  степенно  огладил
роскошную бороду, в  которой  однако  виднелись  репья  и  колючки,  остро
взглянул из-под нависших колючих бровей:
     -- Ежели в наших силах... Что за беда?
     -- За нами погоня!
     -- На белом свете завсегда кто-то за кем-то гонится. Переходи  в  наш
мир.
     -- Я уже был в нем, -- ответил Олег быстро, его широкая  грудь  бурно
вздымалась, он  часто  оглядывался  через  плечо.--  Сейчас  я  в  Большом
подвижничестве.
     Он сделал странный знак пальцами, Томас не углядел -- слишком быстро,
но глаза старика расширились. Он наклонил голову, без  особой  охоты,  как
заметил Томас, сказал уже другим тоном:
     -- Признаем... Но мы еще в малом отшельничестве.  А  в  нем,  как  ты
знаешь, надо уходить от мирских дел.
     -- Особый случай! -- вскрикнул Олег.
     Он снова пугливо оглянулся через плечо. В той  стороне  уже  слышался
глухой гул, земля подрагивала. Старик ответил сурово, Томасу  в  скрипучем
голосе послышалась насмешка:
     -- Для тебя? Соблазны принимают разные личины, сам знаешь... Мы вышли
из мирских деяний...
     Из-за гребня донесся мощный рев, послышался треск ломаемых кустов, со
склона вниз на дорогу вылетели камни, обгоняя обрушивших их чудовищ. Томас
поднялся на слабых ногах, вытащил меч и встал на краю дороги:
     -- Сэр калика!.. Разве не сражались только вдвоем?
     Олег в бешенстве оглянулся на старика,  за  тем  в  молчании  плотной
толпой стояли калики. Их глаза были пустые, погасшие, худые жилистые  руки
сжимали толстые  посохи,  ветер  брезгливо  шевелил  лохмотья.  На  Томаса
пахнуло нечистыми телами, он повел  благородным  носом  и  отодвинулся  на
самый край дороги.
     -- Да, -- вздохнул Олег.-- Сэр Томас, последний наш бой!..
     Он медленно вытащил громадный меч, устало  подошел  к  Томасу.  Томас
косился на печальное лицо спутника, на котором не  было  ни  тени  страха,
лишь  смертельная  усталость,  чувствовал  гордость,  что  Пречистая  Дева
послала такого мужественного  друга.  Пусть  погибнут,  но  до  последнего
вздоха будут сражаться.  Пусть  звери  из  ада  непобедимы,  но  настоящий
человек не уйдет из жизни так просто, до  последнего  мига  надо  драться,
лягаться, даже кусаться, чтобы не дать Сатане легкой победы!
     Земля  задрожала.   Зеленый   покров   холма   исчезал,   накрываемый
серо-зеленой волной: стоял треск, грохот, сыпались камни, а за  чудовищами
оставалась черная взрыхленная земля -- кустарника больше  нет,  веточки  и
даже листья уничтожены, вместе с камнями вбиты в землю.
     Томас расставил ноги шире,  бросил  Олегу  подбадривающий  взгляд  --
последний в этой жизни! -- взял меч обеими руками. Чудовища неслись с горы
неудержимо, лишь одно, завидев на пути блистающую железом фигурку  рыцаря,
приняло ее за вкопанный в землю железный столб и попыталось  остановиться,
но лишь уперло лапы впереди себя в землю, так его несло  вниз,  вспарывая,
как четырьмя гигантскими плугами, склон холма.

     Глава 6

     Томас заорал, нагнетая в себе боевую ярость, шагнул навстречу.  Зверя
донесло вплотную, и Томас с  воплем  обрушил  меч  на  покрытую  костяными
плитами огромную голову. Брызнули, как мелкие, серебристые рыбки, осколки,
меч едва не вывернуло из рук, будто со всего размаха ударил по наковальне.
Пальцы заныли, онемев. Томас с трудом удерживал отяжелевший  меч,  во  рту
стало холодно и сухо, а сердце перестало биться. Из трех толстых рогов  на
морде зверя осталось два, на месте  третьего  торчал  срубленный  наискось
пенек. Чудовище  оскорбленно  взревело,  ринулось  на  противника.  Томаса
опалило жаром, в тот же миг полетел на землю --  зверь  задел  его  боком.
Томас перекатился, не выпуская меча, заученно вскочил и ударил мечом снова
--  по  ускользающему  длинному  зеленому  хвосту,  покрытому  мхом.   Меч
отбросило, на хвосте осталась белесая полоса, и Томас увидел, что это  уже
другой зверь, а  первый  со  срубленным  передним  рогом,  с  диким  ревом
вломился в ряды растерявшихся калик.
     Сперва слышался рев, грохот; мелькали страшные лапы: огромный  зверь,
свернувшись клубком, катался по земле, круша валуны и  оставляя  за  собой
широкую полосу вмятой до твердости камня мертвой земли. Томас в  ужасе  не
верил глазам: чудовищный зверь и  калика  обхватили  друг  друга,  рычали,
боролись, катались по земле. Томас вскрикнул, с поднятым мечом  ринулся  к
ним, сбоку на него налетела гора, доспехи хрустнули,  и  Томаса  снесло  с
дороги, как сорванный с дерева листок.
     Земля дрожала, словно рушились  горы.  От  дикого  рева  разламывался
череп, Томас кое-как приподнялся, чувствуя, что все косточки в  теле  даже
не изломаны, а изгрызены в крошево, где самый крупный  обломок  не  больше
его ногтя. Со стоном оперся на  меч,  тут  же  по  ногам  ударило  зеленым
бревном, и Томас, падая как подкошенный, успел увидеть, что сбило кончиком
хвоста, а сам зверь ревет от ярости и боли: калика  ухватил  за  нижнюю  и
верхнюю челюсти, раздирает пасть, словно хочет заглянуть в  красное  жерло
глотки. Хлестнула странно белая  пузырящаяся  кровь,  зверь  взвыл,  слепо
махал лапами. Одна зацепила калику за пояс, грозя  располосовать  крепкими
когтями, калика грязно ругнулся, опустил челюсти и мгновенно двумя  руками
ухватился за толстую лапу зверя. Томас не успел сказать "мама", как в лапе
сухо хрустнуло, будто переломилась толстая жердь, чудовище с  диким  ревом
повалилось на бок и судорожно  забило  по  воздуху  тремя  лапами.  Калика
отскочил в сторону, подхватил с земли меч.
     Томас  поднялся  на  четвереньки,  успел  увидеть,  как   на   калику
набросился  другой  чудовищный  зверь,  и  в  этот  момент  Томаса  что-то
хрястнуло по спине, смяло в твердую утоптанную землю. Он лежал  наполовину
оглушенный, ожидая ощутить на затылке ужасные челюсти, что сомкнутся  лишь
раз, раскусят доспехи, как лесной  орех,  и  выплюнут  кожуру,  смолов  на
крепких зубах его, Томаса Мальтона, благородного англа с берегов Дона...
     Внезапно шум в голове утих, зато Томас  услышал  рев,  глухие  удары,
крики. Он с трудом повернулся в яме, выбитой его железным панцирем, увидел
синее небо, на синеве мелькали когтистые лапы, чудовищные тела.
     Вдруг в поле зрения появился  калика.  Он  тяжело  дышал,  лицо  было
дикое, по-прежнему с вытаращенными глазами. Со лба  текла  струйка  крови,
заливала брови. Калика раздраженно смахивал ее окровавленной ладонью.
     -- Жив, сэр Томас?
     Томас попробовал подняться, рухнул вниз лицом -- руки  как  стебельки
травы. Олег поддержал за плечо, Томас спросил сипло:
     -- А... звери?
     Олег отмахнулся:
     -- Все в порядке. Дерутся, что еще?
     Томас сел, потряс головой, стараясь прийти в себя. Он находился среди
разломанных и раздавленных ветвей, капал прозрачный сок,  листья  устилали
землю. Со стороны дороги несся  грохот,  тяжелый  гул,  слышались  тяжелые
удары, злые выкрики.
     -- Лежи, -- проговорил Олег. Грудь часто вздымалась, в ней  сипело  и
завывало как в зимнюю вьюгу в печной трубе. Он снова смахнул кровь со лба,
бровь слиплась, волосы торчали странно красные  как  медь.--  Лежи...  Без
тебя совладают.
     Томас с трудом  поднялся,  опираясь  на  меч  как  старец  на  клюку,
повернулся к дороге. Последний удар,  кажется  хвостом,  отбросил  его  за
обочину, а на дороге  в  клубах  ядовитой  пыли  творилось  невообразимое:
последние звери сбежали с косогора, на дороге стоял  рев,  грохот.  Калики
суматошно метались, размахивая клюками и цепями, на обочине уже лежали три
чудовища с разбитыми головами и перебитыми хребтами. Невообразимо  толстые
костяные щиты зияли жуткими  трещинами,  у  ближайшего  зверя  потрясенный
Томас  увидел  сплющенную  голову,  словно  попадала   между   молотом   и
наковальней немыслимых размеров, а заднюю  лапу  выдрали  с  мясом  --  из
жуткой раны, белеющей огромными  хрящами,  еще  сочилась  кровь  --  земля
шипела и вздувалась пузырями.
     С горы с грохотом  сбежал  последний  зверь,  опоздавший,  с  разбега
налетел на седого старца, который так холодно отказал странникам в помощи.
Старик недовольно отступил в сторону, а зверя шарахнул посохом по  голове.
Томас ожидал увидеть  немедленную  смерть  глупого  старика,  но  огромная
голова, закованная в прочнейший панцирь, напоминающая гранитную скалу,  от
удара посохом треснула и раскололась на две половинки, как протухшее яйцо.
Во все стороны брызнули мелкие осколки, кровь полилась  густой  булькающей
массой. Зверь ударился раздробленной мордой в землю, с разбега кувыркнулся
через голову и остался лежать на спине, с хрустом подмяв широкий гребень.
     Справа и слева на сотню  шагов  вдоль  дороги  паломники  рассерженно
лупили зверей посохами, клюками, веригами, цепями. Стоял  страшный  хруст,
грохот, воздух был полон предсмертных  хрипов,  ужасающего  воя.  Один  из
паломников на глазах  обомлевшего  Томаса  ухватил  чудовищного  зверя  за
толстый хвост, мощным рывком рванул в воздух, крутнул над головой,  словно
намереваясь лупить им других зверей как палицей, однако звучно  затрещало,
в руках остался зеленый хвост, а  зверь  перелетел  дорогу  и  с  костяным
грохотом обрушился на вытоптанный  кустарник.  Паломник  от  неожиданности
упал навзничь в лужу белесой крови и внутренностей другого убитого  зверя:
худой, желтый, с изможденным лицом, в лохмотьях на костлявом теле.
     Томас подскочил в страхе, когда на  плечо  со  звоном  упала  тяжелая
ладонь:
     -- Заканчивают. Пойдем к ним.
     -- Не рассердятся? -- проговорил Томас неустойчивым голосом.--  Мы  ж
прямо на них навели... Нарочито бежал сюда?
     -- Чуял, что здесь идут наши калики, -- ответил Олег уклончиво.
     Последнего  зверя  добивали  клюками,  панцирь  трещал,  будто   били
железными  бревнами,  кровь  брызгала  тугими  струями.  Один   калика   с
отвращением отшвырнул окровавленную клюку, к которой прилип зеленый мох  и
мелкие обломки раздробленной кости. Клюка упала перед  Томасом,  зарывшись
на  ладонь  в  твердую  как  камень  землю,  и  Томас,  движимый  понятной
благодарностью, поспешно нагнулся, желая  поднять  и  очистить,  ибо  даже
королям не зазорно оказывать услуги особам духовного  звания,  пусть  даже
чужих религий...
     Его железные  пальцы  соскользнули  со  скрежетом.  Томас  не  понял,
ухватился двумя руками, поддев клюку снизу, рванул кверху, но клюка словно
вросла в землю. Впечатление было такое, будто  он  ухватился  за  середину
высунувшегося  из  земли  корня  двухсотлетнего  дуба.  Увидел   дружескую
насмешку на усталом лице Олега, закусил губу, нахмурился, покрепче  уперся
обеими ногами в землю и рванул изо всех сил.
     Он чувствовал, как ноги проламывают твердую корочку утоптанной земли,
погружаются, но удивительная клюка оторвалась от земли только одним краем.
Томас побагровел, пытался удержать,  но  клюка  выскользнула  из  пальцев,
глухо ударилась о землю. На этот раз Томас видел, что ему не почудилось  и
не привиделось: земля дрогнула от удара, а клюка погрузилась,  словно  под
ней не твердая как камень укатанная почва дороги, а жидкая грязь.
     Олег обнял Томаса, потащил к месту схватки:
     -- Не надо, пуп развяжешь... На эту клюку ушло  пудов  сорок  железа,
ежели не больше. У них и цепи такие, и вериги.
     -- Зачем? -- спросил Томас потрясенно.
     -- Чтобы тяжелее таскать, -- объяснил Олег лаконично.
     Томас повернул голову, смотрел с  недоверием,  но  лицо  калики  было
абсолютно правдивым.
     -- Зачем? -- повторил он.
     -- Это  и  есть  подвиг  в  русском  понимании.  Подвижничество!  Что
побороть дракона! Вот себя побороть... Нет зверя лютее,  сильнее,  хитрее.
Всегда берет верх: где хитростью, где лаской, где упрямством, где сладкими
речами...
     Они подошли к  каликам,  что  устало  расселись  на  огромных  трупах
чудовищ.  Некоторые  тяжело  дышали,  смотрели   исподлобья,   один   тряс
окровавленной ладонью, другие тихо переговаривались, сблизив головы.
     Старик с бородой веником, в изодранном  еще  больше  плаще,  встретил
Томаса и Олега визгливым старческим голосом:
     -- Кто  такие,  а?..  Два  сморчка,  а  поди  ты...  звери  из  самой
преисподней за ними бегут! Неужто  такие  важные?  Да  вас  можно  зайцами
затравить!
     Томас вспыхнул, бросил  ладонь  на  рукоять  меча.  Олег  ухватил  за
локоть, сказал мирно:
     -- Кто судит по одежке... Вот  мой  спутник  из  страны  англов,  это
бывшие Оловянные острова, тоже решил было, что такие оборванцы  не  побьют
зверюк!
     Старейшина сказал все еще раздраженно:
     -- Оловянные острова?.. А, Страна, Рудых  Волков?..  Куда  Тавр  увел
староверов?.. Конечно, откуда им там знать старые пути. А ты, конечно  же,
не сказал?
     -- Других дел под завязку, -- ответил Олег.
     Подошел, волоча распухшие ноги,  сгорбленный  старик  с  грязно-серой
бородой, заткнутой за веревочный пояс. На  шее  звякала  толстая  железная
цепь. Каждое звено было в кулак, конец  волочился  по  земле,  прочерчивая
широкую полосу. Обжегшийся на невинной  с  виду  клюке,  Томас  всмотрелся
внимательнее, вдруг ощутил, что в каждое звено вбито железа больше, чем  в
его тяжелый боевой доспех.
     -- Остановимся, пообедаем? -- поинтересовался  старик  с  надеждой  в
голосе.
     Старик с бородой лопатой зло огрызнулся:
     -- Опять?.. Ты же вчера ел! Мог бы  до  завтрашнего  ужина  погодить.
Укрощать надо зверя в человеке, ломать хребет!
     Томас бросал украдкой взгляды по сторонам. Калики  сидели  рядами  на
спинах убитых зверей, печальные и нахохленные,  как  голодные  вороны  под
дождем. Один ходил между чудовищами, тыкал посохом в  пасти,  рассматривал
зубы. На нем хмуро поблескивал пояс  --  широкий,  плотный,  со  странными
письменами, вырезанными в металле.
     Старейшина проследил за  взглядом  блистающего  доспехами  рыцаря,  в
острых глазах что-то мелькнуло:
     --  Впрочем,  малость  отдохнуть  можно.   Только   не   поддавайтесь
соблазнам, не поддавайтесь! Слуги Чернобога подстерегают!..  А  с  заходом
солнышка снова побредем, меньше жары и мух.
     Костер разожгли далеко от дороги, трупы зверей  сволокли  в  огромную
яму  и  забросали  сверху  землей,  камнями  и  бревнами.  Правда,  сперва
разделали пару зверей -- кто ножом, кто руками, -- и Томас отвернулся,  не
в силах видеть ужасающие внутренности, совсем не похожие  на  внутренности
оленя, кабана или даже медведя.
     Старейшина калик сам проследил, чтобы печень выдрали у самых  крупных
зверей, и вскоре над зеленой долиной потекли странные ароматы. Томас сидел
смиренно, где посадил Олег, ноздри  жадно  ловили  запах  свежеподжаренной
печени, но глаза испуганно шарахались от дальней  дороги,  видимой  отсюда
как извилистая светлая лента, что вдруг пошла  темными  пятнами,  в  одном
месте совсем оборвалась, а затем восстановилась с великим трудом, выползая
из пятен крови. Издали двигалась повозка в  сопровождении  всадников,  что
подумают наткнувшись на залитую странной  кровью  дорогу,  где  вмятины  и
борозды указывают на страшное  сражение?..  Впрочем,  легкий  ветерок  уже
поднял тучу серой пыли, засыпет. Если не  всю,  то  хоть  часть,  а  когда
путники надивятся и доберутся до ближайшего села, то на дороге следов  уже
не останется, а рассказы потрясенных путешественников сочтут баснями.
     Когда Олег, наговорившись наедине со старейшиной, вернулся к  Томасу,
тот прошептал потрясенно:
     -- Не понимаю... Это же богатыри!
     -- Бывшие отмахнулся Олег.
     -- Как это "бывшие"? Они расшвыряли зверей, перебили, сокрушили!
     Олег повеселел, засмеялся:
     -- Сэр Томас, можно прожить жизнь, но из детства не  выйти.  Богатыри
выходят из него раньше других, потому что раньше нахватаются того,  о  чем
другие только мечтают: славы, денег, принцесс, власти... Успевают наесться
до отвала, успевают понять, что не это главное...
     -- И уходят в калики? -- спросил Томас недоверчиво.
     -- Во всяком случае, из богатырей уходят. Ищут себя.  Многие  идут  в
калики, чтобы отыскать Истину в странствиях. То есть, пытаются пойти самым
легким путем: мол, где-то уже найдена, нужно лишь доблести увидеть.
     -- А на самом деле?
     -- Истину нужно искать в себе. Один Бога встречает в пути, другой  --
не выходя из дома. Верно?
     Старейшина нарезал печень чудовища крупными ломтями, подал  по  куску
Томасу и Олегу. Томас принял обеими руками, подумал с хмурой иронией,  что
тот старик с голодными глазами -- явный обжора. Если это съесть, то  можно
голодать не только до завтрашнего ужина  --  целую  неделю  ходить  сытым!
Рядом звучно хрустел поджаренной печенью Олег, а когда вгрызся  глубже  --
из непрожаренной середины потекла кровь. Глаза Олега  были  задумчивы,  он
словно бы всматривался во что-то далекое, стоящее за  гранью  этого  мира,
совсем не обращал внимания на свои окровавленные пальцы.
     Томас заставил себя есть, ибо кто еще  из  крестоносного  войска  мог
заявить, что ел печень зверя из преисподней?
     С другой стороны сидел худой калика в рванье, с плеч которого свисала
толстая пудовая цепь. Он не снял ее даже за  ужином,  и  Томас  попробовал
украдкой сдвинуть конец, что лежал на земле. Цепь словно вросла  в  землю,
вдавилась на палец в глубину.
     Не понимаю, сказал он себе тоскливо. Что за силу  ищут  эти  странные
люди выше силы? Какую власть ищут над властью? Чего такого необыкновенного
добиваются,  если  отказались...  Боже  праведный,  видно  же,   от   чего
отказались!
     Стало неуютно, словно всю жизнь ходит мимо  сокровищ,  которые  видны
всем, только он слеп.  Неужто  для  этого  надо  сбросить  доспехи,  одеть
рубище, отказаться от радостей жизни и выйти  простоволосым  под  дождь  и
снег, прося подаяние?
     Он жевал чисто механически, глаза не отрывались от одетых в  лохмотья
исхудавших людей, от их тряпья, цепей и вериг, от покрытых струпьями босых
ног.
     -- Не понимаю... -- прошептал он тоскливо.-- Не понимаю...
     Олег  помрачнел,  отвел  глаза.  Неужели  и  в  этом  красивом  теле,
мускулистом, здоровом, заведется червячок неуверенности?  В  расцвете  сил
рыцарь к ужасу друзей и семьи сбросит доспехи, уйдет в пещеру или примкнет
к странствующим паломникам?
     Все-таки это самый легкий путь искать Истину. Отсечь шумный  мелочный
мир, лживый и продажный, отгородиться стеной  отшельничества,  остаться  с
Богом наедине. Без боли нет  рождения.  Душа  просыпается  лишь  от  боли,
страданий. Душа либо страдает, либо спит. Когда говорят, "душа  радуется",
то под душой подразумевают что-то другое.
     Что ж, малое отшельничество -- еще не самая большая  боль.  Есть  еще
Большое!
     Расставшись с каликами, добрели до ближайшей деревни, сторговали  для
Томаса коня. Чуть было не  купили  и  Олегу,  но  принесло  жену  хозяина,
подняла крик, вцепилась мужу ногтями в лицо, купленного уже коня  отстоять
бы, и Олег с Томасом поспешно отступили. Томас заикнулся  было  предложить
вдвое больше за коня, но Олег вытащил друга из дома:
     -- Здесь земля богатая, села одно за другим. Купим еще краше.
     -- Неловко, сэр калика! Я, рыцарь-крестоносец, на коне,  а  служитель
религиозного культа...
     Олег сдержанно усмехнулся. В начале путешествия отважного  рыцаря  не
мучила совесть, что рядом  с  покрытым  роскошной  попоной  конем  тащится
покрытый дорожной пылью и грязью измученный странник. Благородному  рыцарю
еще старым Богом положено быть на коне,  а  простолюдину  под  конем,  что
молодым Богом Христом освящено и закреплено! Легко сползаем к худшему,  но
и к человечности, оказывается можно прийти достаточно быстро.
     -- Сэр Томас, -- сказал он обещающе, -- во-о-он от того холма я поеду
на таком жеребце, что твой конь покажется крестьянской лошадкой!
     Томас ревниво перевел взгляд  на  коня,  на  котором  сидел.  Удалось
купить огромного могучего битюга,  явно  завезенного  из  северных  стран,
заплатил втрое дороже, но что деньги, если  на  кону  рыцарская  честь?  А
монеты достались легко, если верить калике, который их где-то не то нашел,
не то отобрал у пробегающего мимо зайчика.
     Калика на ходу часто касался  кончиками  пальцев  оберегов,  и  Томас
косился на них с двойственным чувством. Языческие,  нечестивые  деревяшки,
но Пречистая Дева  в  своей  непонятной  милости  пока  что  дозволяет  им
существовать, ибо ничто на свете не совершается без ее ведома.
     -- Если там не купим, -- сказал он решительно, -- то меняемся!
     Он уже видел  впереди  по  дороге  пять  домиков,  десяток  сараев  и
торчащий к небу шест колодца. Вряд  ли  там  отыщется  даже  лишняя  коза,
придется слезть с коня, утруднив тело, зато облегчив душу.
     Олег искоса посматривал на рыцаря, что ехал как закованная  в  железо
башня, -- непоколебимый и несокрушимый. Синие глаза потемнели, подернулись
дымкой, словно мужественная душа витает в несвойственных ей сомнениях. Все
еще среди калик, слышит запах  немытых  тел,  звон  тяжелых  цепей,  видит
ужасающие язвы, где железные вериги протерли живое мясо до  кости.  А  еще
его отважный друг, тоже калика, объяснил как-то странно жалостливо, отводя
глаза,  что  только  они  --  люди,  остальные  --  долюди.  Томас   тогда
справедливо возмутился, воспылал  праведным  гневом  на  нечестивые  речи,
теперь же втихомолку поворачивал слова друга  и  так  и  эдак.  Когда  ели
жареную печень, Олег еще спросил ехидненько, чем же,  дескать,  отличается
человек от зверя? Томас с ходу выпалил,  что  человек  может  говорить,  а
зверь нет. Речью отличается, значит. Разумом. Но Олег  заявил  сразу,  что
звери тоже перекликаются: кто  воем,  кто  щебетом,  кто  писком.  Значит,
человек лишь самый смышленый из зверей и самый  лютый,  ибо  убивает  даже
себе подобных, но все равно зверь, а не человек. Так чем же отличается?
     Неужто веригами, думал Томас сердито.  Он  бросал  украдкой  пытливые
взгляды на шагающего справа от коня калику. Дорожная пыль  вздымается  при
каждом шаге, калика посерел, его загорелые плечи и душегрейка стали одного
цвета, потное лицо блестит.
     Конечно, сказал Томас сердито, ни один зверь не оденет на  себя  цепи
или другую тяжесть. Как и все люди. Благородные или  простолюдины.  А  что
такое -- люди? По словам калики, это те, кто  еще  зверь,  недочеловек.  А
есть и те, которые вышли из зверей  в  люди.  Таких  немного,  потому  для
большинства -- странные, непонятные. Но что такое всем понятное? Что-то не
слишком трусливое, но и не храброе, не полный дурак, но и  не  мудрец.  Не
хиляк, но и не силач... Так что богатыри, мудрецы, пророки, герои  --  все
странные.  Обычным  людям  кажутся  нелепыми...  Кому-то,  например,  даже
покажется глупым его поход из мирного богатого края, из замка на  Дону,  в
чужой мир, где на каждом шагу подстерегала смерть, где  голодал,  страдал,
нес лишения, падал с высоких башен, зачастую спал, как собака,  на  охапке
соломы... Но даже сейчас: нормально ли, что везет смертельно опасную чашу,
вместо того, чтобы бросить и поспешить в объятия любимой?
     Калика шел погруженный в думы. Томас с высоты  седла  первым  заметил
далеко впереди на дороге всадника:
     -- Ого! Боюсь, нас ожидает схватка!
     Всадник несся навстречу тяжелым галопом. Томас даже повеселел,  уходя
от несвойственных благородному рыцарю размышлений. Конь у  незнакомца  как
скала из черного базальта, а сам  всадник  выглядит  скалой  поменьше,  но
массивный, тяжелый, угрожающе сильный. Над приближающимся всадником летают
черные вороны, Томас с удивлением и  холодком  между  лопатками  не  сразу
сообразил, что это огромные комья земли, выброшенные широкими подковами.
     Человек на коне был невероятно широк в плечах, коренаст,  грузен,  от
него  веяло  древней  звериной  мощью.  Он  был  в  рубашке   из   толстых
металлических колец, на голове блестел шлем размером с пивной котел, левую
сторону груди закрывал широченный щит размером с дверь сарая, а  на  локте
правой руки вместо ожидаемого Томасом меча висела тяжелая шипастая булава.
Наискось седла совсем  не  по-рыцарски  лежало  толстое  копье  с  простым
булатным наконечником.
     Всадник придержал коня.  Они  съехались  на  расстояние  пяти  шагов,
остановились. Всадник  оценивающе  рассматривал  Томаса  --  бесцеремонно,
откровенно. Томас нахмурился, надменно выпрямился. Рука дернулась опустить
забрало, но сдержался -- знал эти ревнивые  взгляды.  Разбойники  нападают
ради добычи, но есть порода странных --  опять  же  людей!  --  в  молодой
Британии их зовут странствующими  рыцарями,  что  бродят  по  дорогам  еще
полудикого края в поисках самой схватки. Не успокаиваются, пока не  отыщут
рыцаря сильнее, да и потом еще пробуют поквитаться, не получая от кровавых
схваток ничего, кроме ран и увечий. Томас  раньше  сам  был  таким,  да  и
сейчас такой, но то ли отшельник подействовал, то ли  недавняя  встреча  с
сорока каликами выбила из колеи, но сказал первым, вполне мирно:
     -- Приветствуем незнакомого рыцаря! Пусть дорога твоя будет короткой.
     Незнакомец смерил его хмурым взглядом, не шелохнулся, только проревел
густым голосом, похожим на рев рассерженного медведя:
     -- Короткой? Уж не ты ли ее укоротишь?
     -- А что, можно попробовать.
     -- Надо бы померяться силушкой, -- согласился незнакомый  богатырь.--
Я пока что равных не встречал, а  ты  выглядишь  крепким  дубком...  Среди
поединщиков не припомню. Но сперва дело,  а  забавы  опосля.  Откеля  путь
держите?
     Томас заметил, что всадник с явной недоброжелательностью посматривает
на Олега. Тот, напротив, смотрит на  всадника  с  симпатией,  со  странным
сочувствием. Опережая рыцаря, что  вспыхнул  от  требовательного  вопроса,
Олег ответил ровным благодушным тоном:
     -- Из Иерусалима.  Поклонились  Гробу  Господню,  что  крестоносцы  в
прошлом году отвоевали у сарацинов, искупались в  Иордане,  в  кипарисовых
рощах побыли... Идем обратно.
     -- Через Царьград?
     -- Другой дороги еще не придумали.
     -- Что там сейчас? -- потребовал всадник грозно.
     Томас нахмурился, со стуком опустил забрало и широким жестом  хлопнул
себя по бедру, где торчала рукоять меча.
     -- Неспокойно, -- ответил Олег мирно.
     -- Новые народы нападают?
     -- Варвары?.. Они тоже, но сейчас поговаривают там Идолище появилось.
Какие-то церкви разграбили,  иконы  вышвырнули,  церковными  ризами  коней
вместо попон укрывают...
     Всадник побагровел, стал устрашающе огромным. Выпуклые глаза налились
кровью, прохрипел лютым голосом, переходящим в свирепый рык:
     -- Почему допустили?
     Олег раздраженно повел плечом. Он, как заметил Томас с  удовольствием
за друга, смотрел на огромного воина без всякого страха.
     -- Давно ли мы, россы,  --  сказал  Олег  недовольно,  --  ходили  на
Царьград? А теперь вдруг стали его защитниками?
     -- Там наши христианские святыни! -- проревел всадник.
     -- Не мои, -- ответил Олег сухо. Лицо его потемнело.-- Вовсе не наши,
дубина.
     Томас вмешался, боясь, что всадник неправильно истолкует слова калики
как слабость или трусость:
     -- Нам плевать на ваши  святыни  правокефалия!  Я  левокефал,  а  мой
благородный друг, хоть и бредет пешком -- он герой с  причудами  --  вовсе
исповедует свою древнюю веру отцов и даже, возможно, прадедов.
     Всадник сказал, не поворачивая огромной головы к блестящему рыцарю:
     -- Заткни пасть, железяка!.. А ты, калика, как  не  стыдно?  Встречал
тебя однажды, еще больше о тебе слышал. Вдвое сильнее меня, но бродишь  по
дорогам аки птаха небесная, что кизяки клюет!  Смелости,  ухватки  в  тебе
нету. Взял бы Идолище поганое за лапу или что там у  него,  шмякнул  бы  о
стену, чтобы весь дворец затрясся, а маковки церквей посыпались! Мокрое бы
пятно осталось, тут бы и делу конец.
     Томас яростно пыхтел, обнажил меч до половины и горячил удилами коня,
выбирая позицию для удобного удара.
     Олег ответил раздраженно:
     -- Какое мне дело до драк внутри чужого города?..  Там  каждый  месяц
появляется новое Идолище. Со своими  сторонниками!  Только  своего  вожака
зовут пророком, а чужого -- Идолищем. А те -- наоборот, хотя для меня  это
выкапанные близняки. Царьград -- гнилой город. Если царьградцам едино, кто
ими правит, то какое дело нам?
     Богатырь вытаращил глаза, задышал тяжело:
     -- Да как ты... Да ты что?.. Царьград -- святой город!  Там  патриарх
православный, оттуда наша вера русская пришла!
     Олег снова потемнел лицом, даже скрипнул зубами. У  него  было  такое
лицо, словно сердце пронзила злая  боль.  Томас  сразу  люто  возненавидел
чужака, выдернул  меч,  развернул  коня  и  заставил  его  попятиться  для
разгона.
     -- Русская, -- повторил Олег мертвым голосом. Щека его дернулась,  он
стоял бледный как мертвец.-- Твой  патриарх  гнет  шапку  перед  Идолищем,
базилевсом, любым князьком,  кто  его  держит  в  кулаке.  Вон  те  левые,
католики, все-таки не кланяются! Для них  вера  --  это  вера,  власть  --
власть. Словом, дурень ты с короткой памятью... Впрочем, ты ли виноват?
     Всадник поедал его огненными глазами. От него едва не шел сизый  дым,
раздулся, схватился за булаву, но с огромным усилием смерил себя,  гаркнул
люто:
     -- Дурень? Аль я не помню, что у нас на святорусской  земле  завсегда
была вера Христова?.. Отцы-прадеды  молились  Христу  и  Николаю-Угоднику!
Язычник ты поганый, гореть тебе в геенне огненной!.. А ну,  скидывай  свое
отрепье! И лапти скидывай!
     Томас пригнулся к луке седла, крикнул во весь голос:
     -- Сэр калика! В сторону!.. А ты, невежа, укрепись духом, прежде  чем
я его вышибу к твоему дурацкому православному Христу, который  в  подметки
не годится нашему, католическому!
     Олег повернулся как ужаленный, вскинул руки над головой:
     -- Сэр Томас!..  Сэр  Томас!..  Укроти  праведный  гнев.  Религиозный
диспут как-нибудь в другой раз, а сейчас у нас дела!
     К изумлению и негодованию Томаса он быстро разделся, сбросил лохмотья
плаща, в которых торчали репьи, колючки,  где  налипла  лягушачья  икра  и
зеленый мох со спин чудовищ. Сбросил  портки  и  даже  стоптанные  сапоги,
которые богатырь нахально обозвал лаптями.
     Томас растерянно вертел в руке  меч,  щеки  заливала  краска  жгучего
стыда, не  мог  видеть  униженного  друга,  уже  решил  было  игнорировать
настойчивую просьбу не вмешиваться, будь  что  будет,  если  погибать,  то
вдвоем, не жизнь дорога, а честь... Как  вдруг  богатырь  грузно  слез  со
своего звероподобного коня, швырнул на дорогу шлем,  расстегнул  и  бросил
следом тяжелый пояс, ухватил за края кольчугу, что доставала до коленей, с
натугой содрал через голову, звеня нашитыми булатными бляхами.
     Конь под Томасом нервно танцевал. Челюсть рыцаря  отвисла  по  шестую
заклепку. Богатырь снял все доспехи, даже  красные  сапоги  с  серебряными
набойками на загнутых носках!
     Молча, не глядя друг на друга, влезли  каждый  в  одежду  другого,  у
Томаса глаза снова полезли на лоб: кольчуга богатыря  на  калике  в  самый
раз, если не  тесновата  в  плечах,  а  исполинскую  булаву  повертел  как
щепочку, небрежно повесил за ремешок на крюк седла. Сапоги пришлись впору,
как и шлем.
     Богатырь напялил лохмотья с явным отвращением, вздохнул,  сказал  уже
другим голосом:
     -- До Царьграда отсель сколько верст?
     -- Полсотни верст с гаком, -- ответил Олег.
     Он вспрыгнул на черного жеребца, тот повел огненным  глазом,  оскалил
зубы  и  хищно  прижал  уши.  Олег  похлопал  по  широкому   лбу,   сказал
успокаивающе:
     --  Ну,  волчья  сыть,  не  свалишься  по  дороге?..  Исполать  тебе,
богатырь. Верю, что ниспровергнешь Идолище, хотя тем ли надо заниматься?..
То ли Идолище низвергать?
     -- Спасибо на добром слове, -- буркнул богатырь.-- Не  понимаю  тебя,
хоть убей!.. Мимо ж ехал. А мне полсотни верст с  гаком,  да  в  гаке  еще
сотня...
     Он повернулся и, не тратя слов, пошел быстрыми  шагами  по  дороге  к
Константинополю. Томас с недоумением смотрел ему вслед. Нескоро он  тронул
коня, подъехал к нетерпеливо ожидающему калике в непривычных  для  взгляда
Томаса доспехах, сказал потрясенно:
     -- Сэр калика, я чую великую тайну!
     -- Даже великую! Тайны нет, сэр Томас.
     Он ехал рядом с Томасом, возвышаясь почти на голову,  а  конь  Томаса
выглядел жеребенком рядом с громадным вороным зверем, что  яростно  сопел,
косил налитым глазом на соседа, готовясь куснуть.
     -- Он сказал, что ты вдвое сильнее...
     -- Это великий богатырь  земли  Русской,  Илья  Муромец.  Великий  не
силой, хотя среди богатырей нет равных в мощи, а великий жертвенностью.  У
него нет ни жены, ни полюбовницы, ни детей, ни родителей -- только Русь! В
зрелом возрасте приехал в Киев, с той поры бережет и защищает только Русь.
Как умеет, конечно. Это его любовь, его страсть, его жизнь.
     -- Гм... Киев-то ваше Дикое Поле?
     -- Почему так?
     -- У него лицо человека, который  годами  спит  под  открытым  небом,
положив под голову седло, и  не  больно  привык  общаться  за  праздничным
столом.
     -- Ты прав, сэр Томас. Не сердись, он всю жизнь проводит  на  заставе
богатырской. Русь все-таки велика, хоть ты никак  не  можешь  отыскать  ее
между  исполинскими  королевствами  Польши   и   Чехии.   Муромец   загодя
перехватывает врагов и насильников. Летом его  палит  солнце,  зимой  жгут
морозы, осенью хлещут дожди. Ведь любой встречный, кто идет незванно через
границу -- враг!
     Томас  медленно  наклонил  голову,  как  бы  принимая  извинения   за
грубияна, который просто не мог быть другим:
     -- Понимаю... Но я все-таки не стерпел бы. Он так тебя оскорблял!
     Олег, все еще чужой и непривычный Томасу  в  доспехах,  отмахнулся  с
великой небрежностью:
     -- А я не оскорбляюсь, как уже говорил. Мне стыдно, что за его спиной
прячусь. Я ведь не вдвое сильнее, как он считает... Мог бы я в тиши  пещер
читать мудрые книги, если бы он не выдерживал стужу, зной и  натиск  лютых
врагов?
     Томас оглянулся назад на дорогу, спросил с сомнением:
     -- Думаешь, сойдет  за  калику?  Больно  дороден.  Да  и  смирения  с
воробьиный нос.
     -- Ему только войти во дворец!
     Он снял с седельного крюка булаву, повертел в руке, ловко подбросил в
воздух, не сбавляя ровного  шага.  Назад  булава  неслась,  гудя  и  жутко
взревывая, ремешок звучно лопотал  под  напором  встречного  ветра.  Томас
напрягся,  втянул  голову  в  плечи,  стараясь  сделать  это   как   можно
незаметнее: варварские игры выглядят чересчур опасными, пугливо косился на
калику. Тот ехал, глядя вперед, в какой-то  момент  резво  выставил  руку,
булава с чмоканьем словно влипла в  ладонь,  калика  подбросил  ее  легко,
перехватил за рукоять и снова повесил на крюк у седла. Конь под ним  шагал
ровно, чуть косил на всадника, погруженного в тяжелые думы. Томас  спросил
внезапно:
     -- Ты поменялся, чтобы Муромцу помочь... или беду впереди чуешь?
     -- И то, и другое, -- ответил Олег невесело.-- И то,  и  другое,  сэр
Томас.
     Не останавливаясь, Олег ехал  мимо  прилепившихся  у  подножия  холма
домиков,  где  в  самом  деле,  кроме  коз  и  кур,  другой  живности   не
просматривалось. Томас кивнул на деревушку:
     -- Будем заезжать?
     Олег рассеянно похлопал жеребца по шее:
     -- Нет уж, пойду пешком... на этой вот конячке.

     Глава 7

     Дорога  уходила  все  дальше  на  север,  ухоженные  поля   сменились
неухоженными, заброшенными. Все чаще попадались  высокие  каменные  башни.
Ночами там пылали факелы, днем блистало  солнце  --  сторожа  обменивались
зеркальными сигналами.
     Вскоре  повстречали  разоренную  деревню,  а  еще  дальше   виднелись
почерневшие развалины города, который калика называл Золочевым.  Городская
стена  была  разрушена  в  двух  местах,  высокие  каменные  дома  чернели
провалами  окон,  вместо  крыш  белели   свежеотесанные   балки,   уже   с
поперечинами, похожие на  обглоданные  скелеты  чудищ,  которых  Томас  не
забудет до смертного часа. Народ суетился, нахлестывал уцелевших  лошадок,
таскал кирпичи и бревна, спеша, как муравьи, сложить свою кучу заново.
     И здесь война, -- сказал Олег печально.--  Набеги,  мятежи...  Ладно,
доедем до Салтова, расстанемся  там.  Я  сверну  на  северо-восток,  а  ты
пойдешь той же дорогой, что шел на Иерусалим?
     -- Я не помню, --  признался  Томас.--  Когда  шли  освобождать  Гроб
Господень,  до  карт  ли  благородным  рыцарям?  Расспрашивали  встречных,
крестьян. Те указывали в какой стороне лежит Иерусалим. Так и двигались.
     -- Представляю! Шли не по расчету, не за добычей, а по  зову  сердца.
Потому столько дров наломали.
     -- Дров?
     -- Ну, костей. Через два дня, когда проедем через Салтов, я сверну на
дорогу, что ведет через Степь. А теперь надо только по прямой.
     -- Сэр калика... Удивительно,  но  я  еще  не  странствовал  с  более
достойным и благородным спутником! У меня нет брата, но  когда  вернусь  в
Британию, скажу -- есть!
     -- Спасибо, -- ответил Олег с неловкостью,  он  понимал,  чего  стоит
такое признание благородного рыцаря простолюдину.-- Спасибо, сэр Томас!
     Ночи стояли  теплые,  звездные,  путешественники  не  разводили  даже
костер. Впрочем, дважды огонь раскладывали для просушки  одежды;  попадали
под короткий злой ливень.
     Когда до Салтова остался конный переход, вместе с конями заночевали в
прекрасной  кипарисовой  роще,  где  посреди  удивительного   сада   росли
ухоженные яблони, груши, персиковые деревья, гранаты. Олег указал на груду
исполинских камней,  объяснил,  что  всего  десяток  лет  тому  здесь  был
роскошный летний дворец знатного вельможи, при дворце -- богатый фруктовый
сад и цветник, здесь играли дети, слышалась музыка,  песни.  Но  вдали  от
крепких городских стен и жестоких солдатских гарнизонов -- легко ли выжить
в кровавое время?
     Томас настоял, что ночью нести стражу будет он,  человек  сражений  и
воинского долга, а сэр калика, человек приватный и служитель культа,  хоть
и великий герой, но принадлежит к тому уважаемому клану, о котором  должно
заботиться. Потому пусть спит у костра, а он, герой штурма  башни  Давида,
посторожит у костра, полюбуется звездами, которые здесь  с  кулак  каждая,
ведь дома на  их  бледном  северном  небе  звезды  не  крупнее  примерзших
снежинок!
     Олег заснул, посмеиваясь. Труднее всего удержаться от сна  под  утро,
тогда и сменит самоотверженного рыцаря. А пока пусть насмотрится на  южное
небо, когда еще выберется из своей  северной  страны  Белых  Волков?..  То
бишь, Оловянных Островов... Британии... Саксоанглии...
     Томас изредка подбрасывал в огонь  сухие  ветки,  бережно  и  любовно
водил, сидя перед костром,  точильным  камнем  по  стальному  лезвию.  Меч
держал на коленях, ощупывая от кончика до крестообразной  рукояти,  где  в
основании  ручки  умелым  оружейником,  который  заодно  подковал  коня  и
выправил  нагрудную  пластину,  вделан  гвоздь  --  порыжевший  от   крови
Спасителя, с расплюснутой шляпкой, кривой,  но  чудодейственный  --  Томас
всякий раз, как вспоминал о нем, ощущал трепет в теле и прилив сил.
     Он медленно чиркал шершавым камешком по  лезвию.  Его  рыцарский  меч
перерубал железную рукоять булавы и рассекал стальной шлем, но зато кривые
сарацинские сабли, с которыми впервые познакомился на  Востоке,  рассекают
подушку, поставленную  стоймя!  Хорошая  сабля  сарацина  обязана  рассечь
легкую вуаль,  тончайший  женский  волос.  Стыдно  сказать,  но  изящество
сарацинского оружия нравилось Томасу все больше, свой английский меч  иной
раз казался молотом.
     Бережно водил камешком, подносил лезвие ближе к  огню,  всматривался.
Послышался шорох, Томас мгновенно  отпрянул  от  огня  и  ухватил  меч  за
рукоять, но перед глазами, ослепленными полыхающим костром, в черной  тьме
ярко блистали плавающие искры. Запоздало вспомнил, что калика  никогда  не
садится на страже лицом к огню.
     Сзади по голове ударили, как по наковальне, в ушах  полыхнуло  жарким
огнем. Он привстал, замахнулся мечом, но кто-то тяжелый прыгнул на  спину,
ударил снова, и Томас провалился в тьму.
     Сквозь шум крови в ушах  он  услышал  голоса.  По-прежнему  выгибался
темный купол  с  крупными  звездами,  костер  чуть  прогорел,  потрескивал
угольками. В красноватой полутьме возникали и  пропадали  темные  силуэты,
позвякивало железо. Фыркали невидимые кони, трещали кусты.
     Над Томасом из темноты нависло хмурое лицо -- широкое, с выступающими
скулами. Блестящие от возбуждения глаза  быстро  оглядели  пленника,  губы
раздвинулись, обнажая желтые изъеденные зубы:
     -- Этот цел... Второй нам стоит троих, но успели... Как думаешь,  нам
заплатили верно?
     Странный гортанный голос из темноты ответил зло:
     -- Раньше я думал, что переплатили!.. Теперь сомневаюсь.
     -- Но мы их взяли!
     -- Сонными. А если бы проснулись вовремя?
     Человек отошел от Томаса:
     -- Что сделано, то сделано. Но ты прав, можно бы потребовать  больше.
Хоть нас и предупреждали, но я таких еще не встречал!
     Томас шевельнулся, проверяя веревки. В затылке вспыхнула резкая боль,
а в висках застучали молотки. Толстая веревка туго  стягивала  руки,  ноги
тоже не двигались. Рядом  послышался  стон.  Томас  повернул  голову,  ему
захотелось умереть от стыда: в трех шагах лежал, уткнув  в  землю  залитое
кровью лицо обнаженный до пояса калика. Его  руки  были  туго  стянуты  за
спиной толстой веревкой в несколько рядов, как и ноги. В красноватом свете
костра мышцы казались вырезанными из темного дерева.
     Из темноты вынырнул приземистый человек  со  странно  плоским  желтым
лицом. Он хромал, его  жилистые  руки  болтались  у  колен,  а  в  корявых
пальцах,  похожих  на  корни  старого  дерева,  звякали  цепи  и  железные
браслеты.  Молча  он  опустился  возле  Томаса,  хрустя  суставами,  надел
приготовленное железо на руки и ноги, начал заклепывать. Томас  выругался,
дурак сослепу сразу промахнулся в темноте,  ударил  молотком  по  лодыжке.
Распухшие от веревок ноги уже онемели, но тупая боль в кости отозвалась по
всему телу.
     Калика застонал, повернулся на бок. Томас  увидел  его  лицо,  плотно
зажмурился, зная что и под опущенными веками будет  гореть  обезображенное
окровавленное лицо калики, которого он по своей оплошности  отдал  в  руки
врага!
     В темноте раздался сиплый голос:
     -- Коршун, пошли за хозяином! Пусть выплатит остальное, да уедем. Мне
здесь не нравится. С другой стороны долетел хриплый смешок, злой голос:
     -- Стельма уже помчался!.. Спешит. За радостную весть ему пару лишних
золотых кинут на лапу.
     -- Черт с ним... Выбирать не приходится. Двоих этот зверь уложил  уже
в веревках, одного железный дьявол задавил... Еще малость, у нас бы никого
не осталось!
     Я задавил, понял Томас. Когда бы это? Вроде бы  сразу  провалился  во
тьму. Должно быть, падая, все же дотянулся до  противника,  подмял,  успел
стиснуть. Странно, оставили в доспехах,  а  с  калики  содрали  подчистую.
Всего час побыл в панцире Муромца. Кому не суждено носить  броню,  тот  не
носит!
     В ночной тиши послышался приближающийся конский топот. Кто-то  мчался
во весь опор, конь испуганно заржал,  схваченный  внезапно  в  темноте  за
удила.
     В костер услужливо подбросили сухих  веток,  огонь  затрещал,  озарил
полянку. Послышались шаги, затем -- хриплый голос, сдавленный от ярости  и
жгучей страсти:
     -- Они!.. Наконец-то!
     Над Томасом стоял, широко расставив ноги, рыцарь в легком  кольчужном
доспехе, в кожаных брюках, легких сапогах, лишь шлем у  него  был  тяжелый
рыцарский, полностью закрывающий лицо, для глаз оставалась узкая  щель,  а
на уровне рта виднелись крохотные дырочки, просверленные в металле.
     Томас вздрогнул, холод проник в члены, налил их свинцом. Он в  страхе
всматривался в узкую щель шлема, пытаясь увидеть глаза. Рыцарь наклонился,
покачал головой. Голос был хриплый, страшный:
     -- Не узнаешь, сэр Томас?
     -- Сэр Горвель? -- прошептал Томас. Голос прервался,  в  горле  стоял
тугой комок.
     Рыцарь  взялся  обеими  руками  за  шлем,  медленно   поднял.   Томас
вскрикнул, закусил губу. Перед ним был труп: желтое  обезображенное  лицо,
жуткие шрамы наползали один на другой, а с левой стороны сквозь узкую щель
в щеке виднелись красные десны и ряд зубов, а справа  из  стесанной  скулы
выглядывала белая сухая кость, какие Томас  видел  лишь  на  скелетах,  на
которых попировали вороны. Правая глазница,  пустая  и  багровая  как  зев
адской  печи,  уже  не  так  бросалась  в  глаза   на   полностью   теперь
обезображенном лице.
     Горвель с трудом растянул белые как подземные черви губы в  нехорошей
улыбке:
     -- Узнал... И понял, как вижу, что ждет на этот раз тебя... до  того,
как отрежу голову и брошу в котел с кипящей водой!
     -- Зачем? -- прошептал Томас прерывающимся голосом.
     Горвель  медленно,  двигаясь  рывками,  словно  у   него   повреждены
сухожилия, надел шлем. Голос  прозвучал  глухо,  но  с  той  же  неистовой
злобой:
     -- Чтобы отделилось мясо. Сделаю из твоего черепа плевательницу!
     -- Ты  был  когда-то  цивилизованным...  --  прошептал  Томас.--  Сэр
Горвель, я содрогнулся не от страха, не льсти себе. От жалости!
     Горвель молча пнул его сапогом в лицо. Томас плюнул, кровавый сгусток
повис на мягком голенище. Горвель снова ударил, целя в разбитые  губы,  но
попал по скуле, кровь побежала косой струйкой.
     -- В сарай, -- распорядился он. Голос дрожал, как  у  припадочного.--
Там  за  садом  есть  надежный,  бревенчатый.  Приеду  через  пару  часов,
расправимся. Я хочу сперва убедиться, что в мешке чаша та самая!
     Плосколицый, которого называли Коршуном, возразил горячо:
     -- В сарай? Мы не сможем продержать их там два часа даже  связанными.
Такая пара разнесет сарай, будь тот из самых толстых глыб, не  то  что  из
бревен. Мы  так  не  договаривались!  За  этими  надо  наблюдать  даже  за
связанными, даже в кандалах. По десять человек на каждого. Да и то...
     Горвель резко повернулся, единственный  глаз  люто  сверкал  в  узкой
щели. Минуту смотрели друг  на  друга,  не  роняя  взоров,  вдруг  Горвель
сказал:
     -- Ты прав, подлец! Я забыл, как они  ушли  в  прошлый  раз,  сколько
народу перебили... Ты прав. Бери на коней, вези  к  водопаду.  Там  срежем
головы, остальное сбросим рыбам. А  я  пока  что  съезжу  с  чашей,  отдам
хозяину.
     Двое грубо вздернули Томаса,  сняли  веревку  с  ног,  захлестнув  на
горле, и в таком виде усадили на коня. Второй  конец  веревки  захлестнули
петлей еще и на горле калики -- его усадили на другого  коня.  Если  Томас
свалится, конь потащит его, быстро удушая, к  тому  же  стащит  с  коня  и
удушит Олега. Томас похолодел, спросил поспешно:
     -- Разве не видишь, что чаша та самая? Горвель мотнул головой,  голос
был злой:
     -- Думаешь, я заглядывал прошлый раз в мешок?..  Я  не  суеверен,  но
прогрессисты зря не  рискуют.  Бывает  от  нее  порча  или  нет  --  пусть
проверяют другие.
     Коршун и еще один наемник помогли взобраться в  седло,  Горвель  люто
поднял коня на дыбы, словно беря  реванш  за  явную  слабость  от  увечья,
рявкнул, и оба исчезли в темноте, лишь прогремел дробный стук копыт.
     -- Петр, Павел, -- бросил Коршун резко, -- поехали! Не спускать глаз.
Я им не доверяю даже с петлями на шеях.
     Два наемника, которых Коршун приставил к пленникам, тронули коней,  и
маленький караван медленно поплелся через  ночь.  Коршун  заезжал  вперед,
смотрел дорогу, суетливо возвращался, проверял веревки на руках пленников,
щупал волосяные петли на шеях.
     Свернули налево от  дороги,  ехали  довольно  долго.  Наконец  Коршун
остановил коня, Томас увидел как  хищно  блеснули  в  лунном  свете  глаза
вожака наемников:
     -- Прибыли! Взгляни на белый свет, рыцарь!
     -- Какой же он белый? -- спросил Томас надменно.-- Ты  ослеп,  дурак.
Сейчас ночь.
     Улыбка Коршуна стала шире:
     -- Люблю отважных людей.
     Они стояли вблизи темной стены леса, в стороне  слышался  глухой  рев
водопада. С той стороны тянуло холодом, в серебристом лунном свете  смутно
вырисовывался скалистый обрыв, где висело облачко водяной пыли.
     Их стащили с коней, калика  выглядел  все  еще  оглушенным,  а  Томас
отчаянным взором обвел местность, замечая роскошную дубраву, старые дубы с
раскидистыми ветками. Слева березняк, а по другую сторону  поляны  темнеют
густые заросли орешника. Привыкшие к лунному свету глаза Томаса разглядели
созревшие орехи. Почему-то это больнее всего ужалило сердце -- не  щелкать
их больше, а вот разбойники, эта грязь человеческая, еще  погрызут  сочные
ядрышки!
     -- Здесь кончается твоя жизнь, -- объяснил  Коршун.--  Красивый  вид,
редкий в этих краях водопад!.. Жаль, что ты  не  язычник.  Христианам  все
едино, а язычники любят умирать в красивых местах и в красивых  позах.  Мы
сперва срубим ваши головы, тебе и твоему дикому  другу,  а  потом  швырнем
рыбам. Если на берег что и выбросит, то не крупнее мизинца!
     Другой наемник, Павел, напомнил предостерегающе:
     -- У хозяина могут быть другие пожелания...
     Третий, Петр, глупо захохотал, а Коршун сожалеюще покачал головой:
     -- Здорово, видать, досадили... Не вы покарябали?..  Ладно,  не  наше
дело.
     Он толкнул Томаса,  тот  упал  навзничь  на  связанные  руки,  больно
хрустнули затекшие пальцы. Петр тут же  встал  над  рыцарем,  держа  саблю
обнаженной, но голос его был успокаивающий:
     -- Мы бы прикончили сразу, да не велено. Но ты не опасайся.  Сами  мы
убить убьем, но мучить не станем.
     Томас с трудом сел, проговорил надменно:
     -- Не виню. Вы  --  простолюдины,  разбойники.  А  вот  сэру  Горвелю
непростительно,  что   связался   с   вами.   Все-таки   он   благородного
происхождения!
     Коршун переглянулся с наемниками, расхохотался:
     -- Благородного происхождения? Да  мы  перед  ним  невинные  ягнятки.
Когда твой сэр Горвель идет через  пустыню,  змеи  расползаются  в  страхе
перед его ядом. Стервятники улетают, а шакалы разбегаются, ибо где Горвель
-- им делать нечего!.. Разве вы знали его другим? Хоть сомневаюсь, что  он
мог быть другим. Ладно, рыцарь, отдыхай.
     Томас уперся спиной в крупный валун, сказал высокомерно:
     -- Благодарю. Пречистая Дева в своей милости  сотворила  этот  камень
заранее, чтобы мне было легче сидеть.
     Коршун весело предложил:
     -- Прекрасно! А ты, чужестранный паломник, сядь рядом.
     Олег в трех  шагах  от  них  привалился  спиной  к  гранитной  скале,
составленной из торчащих камней, выступов. Его голова бессильно висела  на
груди, кровь медленно  капала  на  колени.  Услышав  Коршуна,  он  вскинул
голову, посмотрел мутным взором:
     -- Благодарю, Мне тут удобнее.
     -- Чем же? -- спросил Коршун подозрительно.
     -- Непонятно? Я две ночи не спал, а так засну. Если это мои последние
минуты, то я хочу посмотреть на мир. Сэр рыцарь подтвердит, что я как  раз
язычник.
     Коршун вопросительно посмотрел на Петра, тот кивнул:
     -- Креста на нем не было!
     Коршун небрежно махнул рукой:
     -- Перед смертью  не  надышишься...  Ладно,  сиди  там,  если  оттуда
виднее... Эй, Павел и Петр! Не спускайте глаз, ясно?
     Петр пробурчал недовольно:
     -- Куда уж больше? Прямо за ноги держим.
     Оба сели перед Томасом, мечи лежали на  коленях.  Посматривали  и  на
Олега, тот оказался  почти  за  их  спинами,  но  варвар  выглядел  вконец
изможденным, залитый кровью, а веревка на его скрученных за  спиной  руках
сдержала бы слона. Вдобавок Коршун, который помнил о троих погибших, велел
потуже стянуть варвару ноги. Томас  сидел,  упираясь  в  валун,  выпрямлял
спину -- не желая чтобы подумали, будто скис перед смертью. Глаза надменно
смотрели поверх голов наемников, и Павел в конце-концов сказал нервно:
     -- Коршун, этот железнобокий чересчур спокоен. У меня от его  ровного
сопения прожигаются дырки в желудке. Давайте  их  прикончим  и  сбросим  в
водопад.
     -- А хозяин?
     -- Скажем правду. Думаешь, не отдаст остальные деньги?
     -- Заявит, что снова убежали. Похоже, его когда-то здорово напугали.
     Павел опустился на корточки перед  Томасом,  покачал  кончиком  сабли
перед глазами высокомерного рыцаря:
     -- Перестань скалить зубы!
     Коршун сказал резко, с презрением в голосе:
     -- Прекрати трястись! Он благородный рыцарь, голубая  кровь!  Трусит,
но держит гонор. Так у них, благородных, принято. А ты, дурень, принимаешь
за чистую монету.
     Павел поерзал, подозрительно покосился на коршуна:
     -- А зачем притворяться?
     -- Не знаю, -- ответил Коршун с ядовитой усмешкой, --  у  благородных
так принято. Но если поджилки трясутся, наблюдай за ними повнимательнее. И
ты, Петр!
     -- Наблюдаю, -- заверил Петр хмуро.-- Я видел, как этот  железнобокий
схватил Тетерю. Один раз давнул, а  ни  одной  целой  кости  не  осталось!
Сердце вовсе через горло выскользнуло...
     Коршун и Павел нервно переглянулись, уставились на Томаса. Молодец я,
подумал Томас, уже сознание потерял, а рыцарской хватки не лишился.  Жаль,
не помнил как было дело.
     Перед ним сидел Коршун, черные глаза на плоском лице блестели, в  них
отражались холодные звезды. Саблю  не  выпускал,  трогал  ногтем  большого
пальца острие, как проверял совсем недавно сам Томас.
     Стыд снова погнал горячую кровь к лицу  рыцаря,  он  глухо  застонал,
заставил себя надменно вскинуть голову и смотреть поверх голов  презренных
наемников. Калика сидит всего в трех-четырех шагах за  спинами  Коршуна  и
Павла, лицо было несчастное, с темными полосками засохшей крови.  Он  чуть
свел плечи, с трудом приподнялся, начал нервно ерзать, словно чесал  спину
о камни. Томас смотрел непонимающе, ибо  калика  вроде  бы  не  трус,  уже
доказал, но сейчас явно нервничает, дергается от страха, все-таки не воин,
а всего лишь очень сильный мужчина, которому просто везло...
     Вдруг Томас ощутил, как новая волна горячей крови хлынула к щекам, от
стыда замигал, едва  не  вскрикнул.  Позор  для  благородного  рыцаря  так
подумать о мужественном паломнике, наверняка тот выбрал плохое место  лишь
потому,  что  сразу  решил  попытаться  перетереть  стягивающую  его  руки
веревку!
     -- Вы все трусы, -- проговорил Томас как можно загадочнее, -- у  меня
все равно осталась возможность вас уничтожить...
     Пальцы Коршуна крепче сжались  на  рукояти  сабли,  а  Петр  и  Павел
шарахнулись головами так, что  искры  вспыхнули  в  ночи,  когда  кинулись
ощупывать веревки на его ногах.
     -- Какая возможность? -- потребовал Коршун.
     -- Ты узнаешь, -- проговорил Томас медленно, не сводя с него глаз. Он
посмотрел на свои связанные ноги, и все трое наемников уставились на  них.
Павел побледнел. Петр отпрянул.  Коршун  сцепил  зубы,  с  размаха  ударил
Томаса по лицу:
     -- Ну?.. Пугай этих дураков, но я не таков!
     -- Так ли? -- проговорил Томас. Из разбитых губ  побежала  кровь,  но
все трое зато не отрывали глаз от его лица,  не  видели  отчаянных  усилий
калики. Тот смотрел угрюмо, отупело,  лицо  большей  частью  находилось  в
тени, но что-то давало Томасу надежду.
     Калика ерзал вверх-вниз, словно  очень  глубоко  дышал.  Вдруг  Томас
замер, в страхе закусил губу, ощутив соленую кровь -- из-под спины  калики
показались темная полоска, поползла вниз! Она была чуть темнее,  чем  сама
скала и сухая земля,  Томас  разглядел  ее  лишь  потому,  что  напряженно
всматривался.
     Сердце Томаса заныло в страхе и жалости: калика жестоко изрезал  руки
о выступ, пытаясь перетереть веревку. Темная лужа  ширилась,  растекалась,
словно калика перерезал себе важные кровеносные жилы!
     На миг Томас подумал, что калика решил погибнуть сам  --  это  лучше,
чем от рук презренных убийц. Но ведь  он  не  благородного  происхождения,
язычник и варвар, а те бьются за жизнь до последнего вздоха, до  последней
капли крови, да и потом наверняка, когда дьявол тащит их души  в  ад,  они
кусаются как только могут...
     -- Я знаю, что говорю, -- сказал Томас значительно. Он повысил голос,
не давая отвести от него глаза.-- Думаете, я ничему не  научился?  За  всю
длинную дорогу от своей  северной  страны  за  двумя  морями  до  знойного
Иерусалима? Пока брал штурмом башню Давида, освобождая от неверных?  Когда
карабкался на высокие стены Иерусалима?.. А внезапные  налеты  сарацинской
конницы на быстрых как пустынный самум конях?..  А  их  наемные  ассасины,
перед которыми вы просто слепые котята?
     Громким голосом он начал  рассказывать  случаи  из  победного  похода
Христова воинства, и наемники слушали, не отрывая  глаз:  профессиональные
убийцы, они однако не покидали своего края, не видели ни жарких стран,  ни
северных, не видели даже моря -- работы  в  неспокойное  время  для  убийц
больше, чем для землевладельцев или плотников.
     Внезапно Павел, самый подозрительный из троих, беспокойно  завозился,
сказал дрогнувшим голосом:
     -- Мне кажется, он болтает не просто так!
     Петр беспечно хохотнул:
     -- Еще бы! Старается не думать, что его ждет.
     -- Нет, у него что-то созревает в котелке...
     -- Скоро котелок расколется, и ты все увидишь,  --  успокоил  Петр.--
Давай, железнобокий, продолжай!
     Томас раскрыл было рот, но в темноте послышался конский топот. Коршун
взял лук и стрелы, Петр и Павел -- сабли, все  трое  вытянули  шеи,  глядя
через голову Томаса. Наконец Коршун сказал с облегчением:
     -- Конь хозяина!.. Ну, рыцарь, ждать недолго.
     На фоне звездного неба, со странно блестящими в лунном свете  плечами
и головой словно посыпан инеем  возник  всадник.  Конь  фыркнул,  заслышав
других коней, тихонько заржал. Коршун подобострастно  бросился  навстречу,
помог Горвелю сойти с коня. Следом появился на низком  лохматом  коне  еще
всадник: Стельма, как понял Томас.
     Горвель быстро доковылял до места, где сидел связанный  Томас,  одним
коротким взглядом сквозь узкую прорезь наградил неподвижного  калику,  что
сидел в забытьи, уронив голову на залитую кровью грудь, тут же  повернулся
к блестящему рыцарю:
     -- Все на месте?..  Я  несся  как  джин!  Вдруг  стало  страшно,  что
какая-то пакость вмешается, все испортит. Это сам дьявол, а не рыцарь!
     -- Мы справлялись и с дьяволами, -- заверил Коршун.
     Горвель,  прихрамывая,  остановился  перед  Томасом.  Сквозь  прорезь
единственный глаз блистал как льдинка в лунном  свете,  а  вместо  другого
глаза Томас отчетливо видел красную впадину, похожую  на  адскую  печь,  в
которой  суждено  вечно  гореть  этому  человеку.  Томас  ответил   прямым
взглядом, в котором была незапятнанная рыцарская гордость,  высокомерие  и
благородная надменность. Горвель произнес медленно,  все  еще  часто  дыша
после стремительной скачки:
     -- Что скажешь теперь, сэр Томас?
     -- Что я поеду дальше, а ты  останешься,  --  ответил  Томас  голосом
высокорожденного, как говорил бы с конюхом.
     Горвель  отшатнулся,  рука  ухватилась  за  меч.   Он   подозрительно
оглянулся на  Коршуна  и  его  компаньонов.  Коршун  протестующе  выставил
ладони:
     -- Все в порядке!  Рыцари  все  твердолобые.  Его  можно  образумить,
только вогнав копье в сердце. Или расплескав мозги боевым топором.
     Горвель сказал глухим голосом:
     -- Тогда образумим!.. Или расплескаем?
     Он вытащил меч, уже не рыцарский,  как  заметил  Томас,  а  короткий,
легкий -- прежний тяжелый меч уже не удержал бы в искалеченной руке. Томас
смотрел не мигая в нависшую над ним  стальную  маску.  Чувство  жалости  к
получеловеку испарилось. Взгляд его синих глаз, сейчас  темных  при  свете
луны, был прям и чист как всегда.
     Голос Горвеля забился в железной коробке шлема, похожий  на  страшную
летучую мышь, что ищет выхода, метаясь от стенки к стенке, царапая  железо
острыми коготками.
     -- Ты герой штурма башни  Давида,  ты  освобождал  Гроб  Господень!..
Знаешь, как молиться, должен знать. Я, правда, никогда не слышал  от  тебя
ничего, кроме имени Пречистой Девы да ругани  с  церковными  словцами.  Но
сейчас хочу услышать настоящую молитву!
     -- Настоящая молитва ввергнет  тебя  в  ад  еще  глубже,  --  ответил
Томас.-- Не страшит кара Господня?
     -- Нам всем гореть в аду, -- отрезал Горвель.-- Я там буду не один.
     Томас видел, как в темноте на теле калики внезапно ослабела  веревка.
Натянута была так туго, что лопнула со страшным треском,  хлопком,  словно
ударил пастушеский кнут. Все должны были развернуться, броситься с саблями
--  сердце  Томаса  облило  кровью,  --  однако  все  пятеро,  включая   и
подошедшего Стельму, напряженно всматривались в яростное лицо Томаса -- он
понял, что остальные слышат из посторонних  шумов  только  неумолчный  рев
близкого водопада да тяжелое дыхание Горвеля.
     -- Добавлю, -- проревел голос Горвеля в стальной башне шлема, --  что
проживешь ровно столько,  сколько  продлится  твоя  молитва!..  Но  только
молись громко, чтобы мы разобрали каждое слово.
     Калика за их спинами медленно выдвинул из-за спины руки  с  обрывками
веревок, на  землю  капала  темная  кровь.  Лицо  калики  было  перекошено
страданием, вместо глаз зияли темные провалы.
     -- Ну? -- Потребовал Горвель люто. Он чуть  нажал  на  рукоять  меча,
острие пропороло кожу на  горле.  Томас  ощутил,  как  побежала  тоненькая
горячая струйка. Странно, даже обрадовался, ощутил облегчение:  не  только
калика теряет кровь!
     Коршун сказал досадливо:
     -- Это ж рыцарь! Гордый. Станет молиться, как же!
     -- Почему не станет? -- заверил Горвель.--  Еще  как  станет!  Только
подозреваю, что он, хоть и клянется на каждом шагу  именем  Пречистой,  ни
одной молитвы не знает.
     Павел нерешительно  придвинулся  ближе,  не  спуская  глаз  с  темной
полоски крови на горле рыцаря, предположил:
     -- Молиться для него сейчас, все равно,  что  молить  о  пощаде.  Эти
франки даже богу молятся лишь потому, что ихнего Бога на самом  деле  нет,
они его никогда не видели!
     За их спинами  калика  наклонился,  одеревенелыми  пальцами  развязал
тугие узлы на ногах. Медленно поднялся,  покачнулся  на  застывших  ногах.
Горвель и Коршун не  отрывали  глаз  от  горла  бледного  рыцаря.  Горвель
наконец отнял меч,  крепче  стиснул  рукоять,  голос  в  железной  темнице
прозвучал с диким бешенством:
     -- Ну, тогда  убирайся  в  свой  дурацкий  рай,  ничтожество!..  А  я
останусь на земле. Клянусь, выкраду Крижину,  о  которой  ты  мечтал  даже
перед штурмом башни Давида, буду всегда смеяться над тобой, когда ее...
     -- Не тешь себя, -- прервал Томас гордо.-- Она не захочет вытирать  о
тебя даже ноги.
     Горвель поднял меч  над  головой,  набрал  в  грудь  воздуха,  блестя
лезвием, запечатлевая в  памяти  сладостный  миг  и  тот  последний  удар,
который разобьет голову врага  как  гнилой  орех,  а  мозги  расплещет  на
десятки шагов...

     Глава 8

     Калика поспешно ринулся с раскинутыми  руками,  ухватил  разбойников,
сколько мог  захватить,  ударил  друг  о  друга.  Лишь  Коршун  и  Стельма
ускользнули, звериное чутье в последний миг заставило Коршуна  отпрыгнуть,
а  Стельма  все  еще  держался  в  сторонке.   Послышались   вопли,   хрип
придавленного телами Петра и Павла Горвеля. Калика поднялся с  их  тел,  в
тот же миг Коршун прыгнул сзади и всадил кинжал ему  в  спину,  а  Стельма
покатился в кусты, там вскочил, ухватил обеими руками лук.
     Могучий кулак хрястнул в  лицо  Коршуна,  в  ночи  послышался  хруст,
словно в гнездо с яйцами упал тяжелый камень. Коршун без  звука  исчез,  а
калика ухватил Томаса за скованные руки, с усилием бросил на плечо. Из рук
падающего Коршуна выскользнул кинжал,  Томас  непроизвольно  подхватил  на
лету, в следующий миг он больно ударился животом о твердое, перед  глазами
замелькала, быстро ускользая, серая земля. Он понял, что  лежит  на  плече
раненого калики, а тот бежит в ночь.  Рядом  свистнуло,  глухо  и  страшно
чмокнуло, даже дважды, но  он  ничего  не  соображал,  болтаясь  на  плече
бегущего калики, как мешок с песком, звякая скованными руками и ногами.
     Сзади раздался крик, полный  ярости.  Калика  с  треском  вломился  в
темные кусты орешника, резко  свернул,  сбежал  вниз  по  распадку,  снова
свернул. Ветви больно царапали лицо Томаса, сзади орали, визжали, слышался
треск ветвей. Вскоре донесся и дробный стук копыт. Голос Горвеля  слышался
слева, а справа ответил Стельма -- этот настигал на коне, чуял дорогу  или
лучше  видел  в  темноте,  ориентировался  среди   деревьев   и   зарослей
кустарника.
     Калика  остановился,  Томас  сквозь  тяжелые  хрипы   услышал   крики
преследователей: пронзительные, визжащие. Горвель орал, явно сняв железный
шлем, обещал любые деньги и сокровища, только бы настигли  и  сразу  убили
беглецов, Стельма верещал в страхе, что надо было сразу,  не  выламываться
по-благородному, ведь те уже сломали спины троим, а теперь еще и Коршун  с
разбитым черепом...
     Томас сказал хрипло:
     -- Сэр калика, оставь меня.
     Калика снова побежал, перепрыгивая через валежины,  оскальзываясь  на
гладких камнях, покрытых ночной  влагой,  карабкался  через  завалы  скал.
Томас с его плеча услышал крик Стельмы, что вот-вот  догонят,  ибо  рыцарь
скован по рукам и  ногам  несокрушимым  железом,  а  дурень  слуга  бежит,
поливая землю кровью, ибо кроме раны в спине от кинжала Коршуна, там еще и
две стрелы.
     Томас в ужасе повернул голову, прямо перед его глазами в лунном свете
сердито топорщились от ветерка светлые перья на стрелах --  две  стрелы  в
спине калики! Томас застонал от бессилия, ибо дыхание калики вырывалось  с
тяжелым клекотом, -- гигант, велет, но даже гигант уже упал бы!
     -- Оставь, -- прошептал Томас зло, -- погибнем оба! Залечишь  раны...
вернешься и убьешь их!
     Дыхание вырывалось из груди калики, как рев  лесного  пожара.  Томаса
подбрасывало при каждом судорожном вздохе, он проклинал свой вес, страстно
желал стать маленьким и легким, как монахи-воины южного монастыря.
     Калика вломился в новые заросли,  перебежал  залитое  луной  открытое
пространство, свернул, снова пронесся, как лось, по широкой поляне,  топча
белые шляпки грибов. Внезапно оказались в  кромешной  тьме:  густые  ветви
деревьев отгородили от звездного неба и блистающего диска луны.
     Калика зашатался, упал на колени. Томас  сполз  с  плеча,  рухнул  на
камни. Топот удалился, рядом страшно хрипел калика. Узкий луч света  падал
на мертвое запрокинутое лицо, губы были синими.  Ладонями  он  упирался  в
каменную стену, почти в середине спины под лопатками торчали  две  толстые
стрелы. Калика хрипел все тише, голова его толчками опускалась.
     В двух шагах журчала невидимая вода. Томас встал на  колени,  дополз,
зачерпнул в скованные ладони -- толстые браслеты и цепь не дали сложить их
ковшиком, -- понес Олегу, половину проливая на короткой и трудной  дороге.
Калика уже соскользнул с камня, упал вниз лицом.  Томас  уронил  последние
капли на шею калики, сцепил зубы в немом отчаянии -- друг умирает  на  его
глазах!
     Он с усилием  переломил  стрелы,  оставив  концы  торчать  из  спины,
перевернул калику на бок. Тот хрипел, глаза  закатились,  лицо  перекосила
судорога, затем страшно напряглась и  вздыбилась  грудь,  на  толстой  шее
страшно  вздулись  жилы,  вот-вот   порвутся.   Тело   дернулось,   начало
расслабляться.
     Плача, не стыдясь слез, Томас попрыгал на скованных  ногах  к  ручью,
принес, выворачивая ладони, пригоршню воды. Капли упали  в  раскрытый  рот
калики, бескровные губы задергались, челюсти  медленно  сомкнулись,  жутко
скрипнули зубы. Затем с огромным усилием  кадык  дернулся,  словно  калика
откусил кусок твердого воздуха и проглотил.
     Роняя слезы, Томас еще раз принес воды, влил в  раскрытый  рот.  Вода
едва не шипела, падая в раскаленное горло, взвилось облачко  пара.  Калика
сглотнул, туго натянутые  жилы,  что  едва  не  рвались,  начали  медленно
опадать,  опускаться  под  мертвой  кожей.   Искаженное   судорогой   лицо
оставалось страшным. Губы шевельнулись, Томас услышал хрип:
     -- Где... они?
     -- Жив, -- прошептал Томас, слыша пение небесных ангелов.--  Потерпи,
не умирай... Я видел, не все умирают от стрелы! Даже от двух...
     Он смолчал про рану от кинжала. Кровь из  этой  раны  все  еще  течет
струйкой, а из-под стрел падает редкими тяжелыми каплями. Калика прохрипел
чуть тише:
     -- Еще жив... Авось не помрем.
     -- Авось, авось, -- согласился Томас торопливо.--  Я  сейчас  поползу
отсюда, а ты затаись. Если меня найдут, не подавай голоса. Возможно,  даже
языческие боги сумеют сохранить тебе жизнь.  Заклинаю,  если  получится  у
тебя, отвези в мою Англию Святой Грааль. Только не в  старую  Англию,  что
осталась на континенте, а в новую, на островах!
     -- Страна Белых Волков...
     --  Британия,  --  поправил  Томас.--  Ты  станешь  там   почетным...
Возможно, пожалуют благородное звание. Пусть не рыцарское...
     Вдалеке послышались крики. На этот  раз  прочесывали  рощу,  судя  по
голосам, растянувшись в длинную цепь. Томас со злостью  потряс  скованными
руками, подергал железо на ногах. Широкие браслеты впились в  голое  тело,
из ссадин уже сочилась кровь.
     -- Попались, -- прошипел он с отчаянием.-- На этот  раз  не  мечутся,
как обозленные псы, что потеряли след зайца!
     Калика со стоном поднялся на колени. Лицо перекосилось болью, жилы на
шее вздулись, грозя порвать кожу. Томас сказал торопливо:
     -- Тебе надо по ручью.  Там  крутая  стена,  но  есть  проход:  шумит
водопад! За ним не услышат.
     Он говорил безнадежным голосом, ибо калика уже умирал,  а  опуститься
по отвесной стене -- труднейшее  дело  даже  для  здорового,  полного  сил
горца. Днем, а не при свете луны, когда не видишь собственных рук. А потом
еще одолеть ревущий поток,  где  ледяная  вода  как  зверь  прыгает  через
завалы, несет стволы деревьев, трупы животных, тащит огромные камни!
     Калика с огромным трудом  поднялся,  пошатнулся,  голос  был  изломан
болью:
     -- Да... здесь отыщут...
     Он  шагнул  мимо  Томаса,  огромная  рука  обрушилась  откуда-то   из
звездного неба, грубо ухватила рыцаря за пояс. Тот  вскрикнул,  взлетел  в
воздух, с размаха ударился о твердое. Эта твердь  качнулась,  мимо  Томаса
поплыли камни в стене. Он наконец понял, что лежит не на скале, а на плече
калики.
     -- Безумец, -- вскрикнул он шепотом, -- ты не сможешь спуститься!
     Дыхание калики стало чаще,  надсаднее.  Томас  пытался  расслабиться,
чтобы не так прыгать на твердом горячем плече.  Калика  все  ускорял  бег,
спешил выйти за освещенное луной пространство.
     Рев водопада становился громче, грознее.  На  краю  каменного  обрыва
калика рухнул на колени, Томас беззвучно соскользнул на землю,  хрястнулся
головой о камень, сцепил зубы -- отвык  без  стального  шлема.  Снизу  шел
неумолчный рев, грохот, тянуло холодом, окутывало водяной пылью.
     Калика сполз за край, повис  на  руках,  приподнялся,  нащупав  ногой
опору, потянулся за Томасом. Рыцарь пытался отодвинуться, но сильная  рука
затащила  на  плечи,  и  Томас  застыл,  как  червяк  в  коконе,  страшась
неосторожным движением столкнуть себя и калику в бездну.
     От выглянувшей из-за крохотного облачка луны посветлело, Томас бросил
взгляд вниз, едва не вывернулся от ужаса. Калика карабкается как  муха  по
отвесной стене, чудом  отыскивая  для  рук  и  ног  мельчайшие  выступы  и
трещинки. Томас висит, глядя в бездну, на высоте десятиповерхового дворца.
Далеко внизу между острых камней несется водяной поток, плюется  пеной,  с
грохотом волочит огромные камни. Из воды торчат блестящие  гладкие  спины,
отполированные водой. Даже если сорваться, то пока долетишь -- рассыпешься
от ужаса!
     Калика надсадно дышал, по спине струилась  кровь,  явно  держится  из
последних сил, вот-вот  пальцы  ослабеют,  отлепятся  от  ровной  каменной
стены, и вдвоем начнут долгое падение, которое  продлится  всю  оставшуюся
жизнь!
     Томас попытался осторожно сползти с плеча калики, решив упасть  один,
пусть хоть отважный друг уцелеет... если Пречистая поможет. Стало страшно,
но чем больший ужас заползал в душу, тем старательнее сдвигался с  крутого
плеча, стремясь соскользнуть так, чтобы калика не сорвался вместе с ним.
     Внезапно он ощутил, что калика вдел руку  до  самого  плеча  под  его
цепь.  Теперь  сорвутся  оба!  --  и  Томас,  скрипя  зубами  и  проклиная
самоотверженность северного варвара из Скифии, попытался заползти ближе  к
шее, чтобы распределить тяжесть на оба плеча.
     -- Ангелы тебя забери, -- прошептал он, как разъяренная змея,  ему  в
ухо, -- с твоим благородством! Мы, рыцари, умеем умирать без крика...
     Калика начал хрипло постанывать сквозь стиснутые зубы.  Томас  плотно
зажмурился, каждой жилкой чуя жуткие зубы торчащих камней на  дне  ущелья.
Он решил не раскрывать глаз: сорвутся так сорвутся -- уже  сто  раз  успел
помереть от ужаса, куда же больше?
     Его стукнуло спиной, прижало к твердому. В ушах гремел водопад, почти
заглушая громовое дыхание калики, хрипы и клекот в его  груди,  их  обдало
густой водяной пылью, Томас поспешно раскрыл глаза,  увидел  в  мертвенном
свете  луны  искаженное  страданием  лицо  калики,  его  бескровные  губы,
заострившийся нос. Они задержались на крохотном каменном уступе,  до  воды
всего две-три сажени. Волны с плеском и грохотом разбивались  о  камни,  в
воздухе висел водяной туман, а калика шатался у самого края, глаза закрыл,
но руку простер над краем уступчика, не давая Томасу вывалиться в бурлящий
поток.
     Внезапно его глаза начали закрываться. Он всхлипнул, упал на  колени,
затем повалился на бок. Томас поспешно цапнул скованными  руками  за  край
волчьей шкуры, удержал на каменном выступе. Калика со стоном перевернулся,
с закрытыми глазами что-то  щупал,  хлопал  ладонью.  Томас  замер,  когда
калика выдрал из щели темный  мохнатый  комок  и  сунул  в  рот,  поспешно
перехватил за руку, но калика уже с усилием жевал, глотнул, и снова  Томас
видел, с каким трудом кадык пошел по горлу.
     Внезапно  далеко  вверху  раздался  яростный  крик.  Что-то  с  шумом
пронеслось мимо, ударилось о камни  внизу.  Томас  запрокинул  голову,  но
сверху нависал скальный козырек. У его ног ползал  калика,  обеими  руками
что-то сгребал, совал в карман, а  челюсти  беспрерывно  двигались,  глаза
выпучились как у безумного, по губам текла слюна.
     -- Сэр калика... -- позвал Томас дрогнувшим голосом.
     Олег мотнул головой, он все еще шлепал ладонями  по  каменной  стене,
шарил в темных щелях. Томас наконец рассмотрел, что  калика  хватает  мох,
выросший в щелях между камнями -- мохнатый, отвратительный, гадостный, как
спина утонувшей крысы.
     Мимо пронеслись тяжелые камни, столбы брызг поднялись до  их  уступа.
Олег встал, цепляясь за стену, молча обхватил Томаса  поперек  туловища  и
бросил, подсев, себе на плечо. Томас завизжал в ужасе:
     -- Сэр калика! Если у тебя сохранились силы... спасайся  сам!  Авось,
как ты говоришь, случится чудо, ты выживешь. А меня уже никто не спасет.
     Олег шел по уступу, царапая Томасом по стене, пока уступ  не  сузился
настолько, что калика снова прилип к каменной поверхности, пополз цепляясь
за малейшие неровности, Томас уже сто раз умер,  но  когда  брызги  начали
достигать его ног, он замер, попытался инстинктивно поджать ноги, но снова
заставил себя расслабиться, висеть как мешок с песком, ибо калика застонал
от его ерзанья, и Томас от стыда до крови закусил губу -- спина калики  на
ощупь мокрая, липкая, но промочили ее не брызги водопада!
     Внезапно Олег соскользнул с камня. У Томаса кровь застыла в жилах, их
с головой окатил ревущий поток, клочья пены  застряли  в  красных  волосах
калики. Томас долгие мучительные мгновения ждал гибели,  но  вода  неслась
мимо, и он наконец увидел, что калику заклинило  между  двух  валунов,  --
значит, не сорвался с уступа, а спрыгнул по своей  воле.  Воды  до  колен,
однако брызги и пена летели выше головы. Томас  застонал,  снова  возжелал
красиво погибнуть, забыв, что он не на боевом  коне  несется  в  рыцарскую
атаку, а красиво погибнуть со связанными руками и ногами трудновато. Олег,
придерживая рыцаря как бревно на плече, с трудом вскарабкался  на  гладкий
камень, измерил взглядом расстояние, прыгнул, и Томас  невольно  распахнул
глаза,  увидел  пенистые  потоки  между  торчащими  поперек  горной  речки
камнями. От грохота трещало в ушах,  ледяная  пена,  как  клей,  залепляла
глаза и рот... а смертельно раненный калика тяжело скакал с мокрого  камня
на камень, поскальзывался -- камни похожи на гигантские мокрые яйца --  но
удерживался  каким-то  чудом,  снова  прыгал,  с  каждым  прыжком   хрипел
страшнее, пальцы слабели. Томас уже видел щель между порогами, где  вконец
ослабевший калика наверняка выпустит непосильный груз  --  и  сам  рухнет,
спалив дотла жизнь за эти страшные часы!..
     Олег тяжело упал на берегу лицом вниз, Томас скатился  с  его  спины,
непонимающе оглянулся. Страшный водяной поток остался позади.
     Томас потрогал Олега за плечо, тот не  шелохнулся.  Томас  с  упавшим
сердцем повернул ему голову, убирая с лица грязь и речной мусор, не  давая
задохнуться. Глаза калики были открыты, но смотрели неподвижно, мертво.
     -- Прости, друг, -- сказал Томас тяжело.
     Он всхлипнул, чувствуя жгучий стыд, что он жив и в кандалах, а калика
погиб, спасая его.
     Внезапно ресницы  калики  задрожали,  мышцы  лица  дернулись.  Калика
сделал глубокий вдох,  пальцы  правой  руки  конвульсивно  сжались.  Томас
подпрыгнул, звеня цепями, вскричал:
     -- Сэр калика!.. Сэр Олег!.. Скажи, что делать? Бог с чашей, я  поеду
в твою Скифорусь, только скажи, что передать!..  Я  отдам  все  оставшиеся
деньги твоим родным, не беспокойся!
     -- Карман... -- прохрипел Олег.
     -- Что? -- не понял Томас.
     -- В кар...мане...
     Томас поспешно сунул пальцы в карман калики, потом в другой, с трудом
управляясь скованными руками. К пальцам прилип тот же отвратительный мох.
     -- Дай...
     Томас послушно, хотя и с содроганием, вложил в застывающий рот калики
несколько гадких стебельков, настолько мелких и переплетенных между собой,
что вроде бы уже и не мох, а какие-то белые волоконца слизи, застывшие  на
холоде.  Калика  пытался  жевать,  но  челюсти  не  двигались.  Попробовал
сглотнуть, но из горла шел сухой жар, опаляя пальцы Томаса. Томас поспешно
зачерпнул воды, она тут же пролилась, но несколько капель попали калике  в
рот. Он медленно облизал губы, сделал трудное глотательное движение.
     -- Сэр калика! У тебя есть родня?.. Скажи! Я сообщу им о  твоей...  о
тебе!
     Олег прошептал тихо:
     -- А как же Британия?
     -- Потом доберусь. Из твоей Русоскифии!
     -- А Крижина?
     Томас ощутил удар ножом в сердце. Перед  внутренним  взором  предстал
образ благородного Роланда, погибшего, когда прикрывал отход войск  своего
сюзерена Карла Великого. Его ждала прекрасная  Альда,  любил  ее,  но  как
истый рыцарь любви предпочел дружбу: умирая, прощался не  с  Альдой,  а  с
Дюрандаль -- свой спатой-мечом...
     -- Я поеду в твою Русь, -- ответил он  твердо.--  Или  в  Рось,  куда
скажешь.
     Олег не двигался, Томас вдруг решил, что  калика  умер.  За  грохотом
близкого водопада не слышал надсадного  дыхания,  а  луна  каким-то  чудом
отыскала в ночном небе облако и пряталась за ним. Томас в страхе, но уже с
безнадежностью, потряс друга, похлопал по  щекам,  вдруг  калика  медленно
повернул к нему бледное, сразу очень исхудавшее лицо с запавшими глазами:
     -- Как стрелы?
     Томас крепко стиснул челюсти, быстро осмотрел спину калики. Кровь  из
кинжальной раны уже не текла, но и не засыхала, от брызг ручья калика  был
мокрый с головы до ног, как и Томас. Вторая рана на боку чуть кровоточила,
но самую малость, словно кровь уже вся вытекла. Под лопаткой  торчали  два
крохотных прутика. Томас глухо застонал, поняв, что постоянно задевал  их,
когда, как мешок с камнями, болтался на плече калики.
     -- Добраться бы до лекарей! --  сказал  он  со  внезапно  вспыхнувшей
надеждой.-- Сэр калика, еще есть шанс...
     -- Тяни стрелы, -- сказал калика  мертвым  голосом.  Он  лежал  лицом
вниз, руки раскинул, словно упал с огромной  высоты.--  Наконечники  сидят
неглубоко, чую.
     -- Сэр калика! -- вскричал Томас в ужасе.-- Я не могу!
     -- Тогда я умру, -- сказал калика просто.
     Всхлипнув, Томас дрожащими пальцами ухватился за обломок  стрелы,  но
тот -- мокрый, залитый кровью --  сразу  выскользнул  из  ослабевших  рук.
Мышцы спины калики, где засело железо, дернулись, и  Томас  закусил  губу,
страстно желая себе умереть прямо на этом месте,  но  умереть  так,  чтобы
калика стал здоров взамен.
     -- Тяни  медленно,  --  прохрипел  Олег.--  Очень  медленно!..  Иначе
наконечники соскочат.
     Соединив скованные кисти, Томас впился ногтями в  деревянный  прутик,
начал долгое мучительное движение наверх. Тут же хлынула кровь, потекла по
спине!
     Когда кожа  начала  вздуваться,  указывая  на  приближение  железного
наконечника,  Томас  замер:  деревянный  прут  выходил   быстрее.   Древко
выскальзывает из железа!  Удерживая  окровавленный  обломок  прута,  чтобы
наконечник бугрился под кожей, Томас  припал  ртом,  попробовал  полоснуть
выпуклость зубом, но кожа калики была дубленая, твердая. Томас в  отчаянии
закрыл глаза, чтобы не видеть кровь, прижал зубами выпуклость, придерживая
ее древком, начал прокусывать такую прочную неподдающуюся кожу.
     Рот наполнился кровью, сглотнул, в голове шумело  и  мутилось,  будто
сам быстро терял кровь. Зубы скрежетнули о железо, он осторожно потянул за
древко.  Бесформенный  окровавленный  комок  поднялся  из  раны:  железный
наконечник, облепленный сгустками крови. В ушах рушились горы, ржали  кони
и звенели мечи, сквозь этот шум услышал далекий голос:
     -- Теперь ты -- кровный побратим. Давай другую...
     -- Изойдешь кровью!
     -- Вода бежит с ледника... Плесни... Застынет...
     Зажав в зубах  наконечник  стрелы,  Томас  пропорол  вторую  рану  по
живому, вытащил стрелу, сразу начал  черпать  ледяную  воду,  плескать  на
залитую кровью спину. Красные потеки воды в начинающемся рассвете  сбегали
обратно в горную речку.
     Струйки быстро светлели, калика пролязгал зубами:
     --  До...воль...но!..  Раны  закрылись...  От  страха,  видать...   и
холода...
     Пальцы Томаса не разгибались, словно  заледеневшие  сосульки.  Он  не
чувствовал  рук  по  локти,  даже  по  плечи.  Калика  с  великим   трудом
перевернулся, сел, упирая в землю руками. Желтый как мертвец,  он  исхудал
за ночь, черты лица заострились, снова напомнил того паломника, с  которым
Томас встретился за стенами Иерусалима.
     -- Надо идти, -- проговорил он сдавленным  голосом.--  Томас...  хоть
скачи, аки птаха, хоть ползи, аки змей, но уйти надо. Где-нибудь есть мост
или переправа, они скоро переберутся сюда.
     -- Вроде бы не видно моста, -- пробормотал Томас измученно.
     -- Эта речушка -- не Дарданеллы... люди через окияны переправляются.
     Он поднялся, опираясь на камни, рискнул оторвать руки, постоял,  чуть
покачиваясь. Томас со страхом и удивлением смотрел  в  хмурое  напряженное
лицо. Калика перестал качаться, повернул голову:
     -- Пойдем. Они будут здесь скоро. Обопрись на меня, ежели что...
     Томас переламывая  себя,  начал  подниматься  с  холодной  земли,  со
страхом и непониманием думая о странностях жизни. Сорок калик, оказавшиеся
богатырями неслыханной силы, что могли бы стать потрясателями  королевств,
этот необыкновенный попутчик, друг, а теперь уже и побратим -- ведь вкусил
его крови, кто они? Какие свершения считают подвигами,  если  не  замечают
нынешних деяний? Славу поют рыцарю, сразившему дракона, а эти почти голыми
руками перебили чудовищ из ада, тут же забыли  об  этом,  словно  отогнали
мух... Калика же вовсе не понимает, что сейчас каждый его шаг -- подвиг!
     Он прыгал вслед за Олегом, короткая цепь звякала, а  ножные  браслеты
истерли лодыжки. Калика часто оглядывался, и Томас приходил  в  ужас,  что
друг страдает больше за него, чем за себя.
     В душе накипала странная злость на калику: долг платежом красен, а он
никогда не сумеет оплатить ничем похожим. Страдать за  других  --  это  из
дремучего язычества, что уже пало под ударами победоносного учения Христа.
Правда, сам Христос пострадал за других, но  Христос  тогда  был  еще  сам
грешником...
     Его  снова  обдало  жаром,  он  запрыгал  шибче,  упал,  перекатился,
попробовал идти на  четвереньках,  но  проклятая  цепь  чересчур  коротка,
пришлось бы как червяку по палочке выгибать спину... Томас застонал сквозь
зубы, но движение не замедлил, ведь калика страдает больше, его грех  взял
на свои плечи, язычник проклятый, ну прямо как подвижник из Назарета...
     Калика протянул руку, сказал глухо:
     -- Обопрись. Легче скакать.
     -- Чего? -- огрызнулся Томас оскорбленно.-- Сам обопрись!
     Калика еще пошатывался, но уже не промахивался, ставя ноги.  Шаг  его
окреп, и Томас, к своему страху и стыду, чуял, что силы  калики  с  каждым
мгновением возвращаются.

     Глава 9

     Когда выбрались из нагромождения камней, дальше  потянулась  зеленая,
как поверхность старого болота, долина. Деревья из сплошной травы  торчали
тесными стайками, резко выделяясь на плоской, как стол,  равнине.  Кое-где
кудрявился кустарник -- густой, скученный, ветка  к  ветке,  будто  держал
оборону против наступающей рати травы и чертополоха.
     Томас ощутил сквозь боль и грохот в голове, что его  поддерживают,  а
порой тащат сильные руки. Доковыляв до ближайших  кустов,  оба  рухнули  в
тень -- солнце уже  вскарабкалось  высоко.  Томас  дышал  часто,  в  груди
хрипело, скрежетало, словно ножом скребли по сковородке.
     -- Потерпи, -- просипел калика.-- Дождемся  темноты,  я  проберусь  в
деревню... Слышишь собак? Значит, близко. Возьму молоток, клещи...
     Томас бессильно щупал  цепи.  Толстые  звенья  в  крови,  его  крови.
Железные браслеты растерли ноги до мяса, почти до кости, кровь и сукровица
сочатся все время, от боли иной раз темнеет в глазах.
     -- Ты не доберешься до села!
     -- Еще как!.. Славянских детей учат  подкрадываться  к  дикому  гусю,
чтобы мог выдернуть перо из задницы. Я не христианин, сопру молоток  и  не
устыжусь. Правда, монету оставлю...
     -- А сил хватит?
     -- Теперь хватит, -- ответил калика загадочно.
     -- Откуда у тебя силы?
     Калика не ответил, спал мертвым сном. Томас бессильно распластался на
траве в тени дерева. Усталость рухнула на него, как боевой конь  в  полном
снаряжении. Он раскинул руки, провалился в забытье.
     Пробуждение было страшным. Рядом хрипело, Томас схватился за  рукоять
меча, но руку дернуло болью, звякнула цепь. Меча не  оказалось,  он  лежал
навзничь, над ним высились трое башнеподобных мужчин с грубыми лицами. Все
в кожаной одежде, удобной для охоты,  из-за  плеч  высовываются  луки,  на
поясах тяжелые ножи, все трое держали короткие копья, упирая  их  железные
острия Томасу в живот и под ребра.
     Калика лежал  туго  связанный,  правую  сторону  лица  залило  свежей
кровью. Томас в бессильном отчаянии закрыл глаза, простонал сквозь зубы:
     -- Пречистая Дева, за что?.. Второй раз, так глупо!..
     Один из охотников оскалил в широкой усмешке кривые черные зубы:
     -- Давно не воевал, разбойник?.. Поднимайся!
     Рядом вздернули за связанные руки калику, придержали  --  его  колени
подгибались, он все опускался, голова упала на  грудь,  Томас  в  отчаянии
оглядел лица: все незнакомые.
     -- Что вы хотите?
     Старший из охотников удивился:
     -- Мы? Ничего. Отвезем к хозяину, он решит. Явно беглые  рабы...  Или
преступники, что выбрались из тюрьмы?
     -- Мы не преступники, -- простонал Томас.
     -- А почему на тебе железо?.. Небось, растлитель! По роже видно.
     Томас скрипнул зубами, кивнул на калику:
     -- А его за что? Отпустите... Он ведь без железа.
     -- А чего с тобой якшался? -- спросил охотник  рассудительно.--  Либо
помогал, либо еще как... Ежели невиновен --  отпустим.  Хозяин  у  нас  --
зверь, но зверь справедливый. И тебя отпустит, если дознается,  что  зазря
посадили в железо. Но не обольщайтесь, зря такие цепи не вешают!
     Их забросили поперек седел, крепко привязали. Коней гнали  быстро,  с
ними был только  один  сопровождающий,  остальные  с  визгом  умчались  --
завидели  оленя.  Томас  лихорадочно  начал  дергаться,  пытаясь  хотя  бы
ослабить путы, но впереди чересчур быстро вырастал красивый дом из  белого
камня --  легкий,  с  белоснежными  колоннами  из  мрамора,  удерживающими
кровлю, открытый южному солнцу и свету.
     Навстречу  выбежал  парнишка,   распахнул   ворота,   через   которые
перепрыгнул бы даже брюхатый заяц:  хозяин  замка  жил  беспечно  --  либо
полный дурак, либо само имя его держит разбойников в отдалении.
     Под копытами стлалась ухоженная трава,  впереди  высился  дворец,  но
коней повели вдоль конюшен  к  мрачному  сараю,  сложенному  из  массивных
гранитных глыб. Заскрипели  ворота,  пленников  зашвырнули  внутрь  сарая,
прогремели засовы: один, второй, третий, со стуком  вдели  дужку  висячего
замка. Строгий голос велел  невидимым  стражам  глядеть  в  оба,  если  же
отлучатся хоть на миг, то  обоих  скормят  псам,  как  на  прошлой  неделе
скормили бежавшую от утех хозяина девку.
     Томас выждал, пока глаза чуть привыкли к темноте, позвал тихо:
     -- Сэр калика... ты жив?
     Донесся слабый стон:
     -- Расшибли голову...
     Томас проговорил с жуткой обреченностью:
     -- Теперь уже конец! Наверняка. Не  потому,  что  попали  в  плен,  а
потому что второй раз я оплошал на страже. Второй раз  взяли  сонным!  Два
раза подряд! Я за такое стражам, что охраняли  войско  от  сарацин,  рубил
головы.
     В рассеивающейся темноте послышался слабый голос:
     -- Какая стража, сэр Томас?.. Не дури. Мы оба были полумертвыми.
     Он шевелился в углу, стонал,  ерзал,  скрипел  зубами.  Из-под  двери
просачивалась  яркая  полоска,  глаза  Томаса  привыкли,  он   уже   видел
выступающие из стен камни, грязную солому на полу. Из угла донесся хрип:
     -- Темно... Или это у меня в глазах?.. Сэр Томас, сейчас ночь?
     Спину Томаса осыпало снегом, он повел лопатками,  словно  за  шиворот
ему скользнула мокрая сосулька:
     -- Мужайся, сэр калика.
     -- Понятно, -- прохрипел Олег, -- все ясно, что темно... во мне...
     Ерзая, мучительно выгибаясь, он выцарапывал кончиками  связанных  рук
из кармана что-то белесое, с трудом выворачивал кисти обратно, подносил ко
рту. Томас услышал резкий запах, пригляделся, вздрогнул:  на  губах  друга
выступала желтая пена с крупными пузырями. Калика прохрипел:
     -- Редкий мох... В мире почти повывелся, а тут уцелел. В наших  лесах
его зовут одолень-травой.  Я  умру  скоро,  сэр  Томас.  Но  сперва  успею
освободить тебя.
     -- Как? -- воскликнул Томас неверяще.
     -- Одолень-трава дает силы... Потом человек мрет как муха в мороз...
     -- Яд?
     -- В каждом человеке есть силы про запас... как у хомяка в  норках...
Одолень-трава высвобождает их все разом. Человек потому и мрет, что больше
сил не остается...
     Он поднес ко рту белые  волоконца,  самые  крупные  из  которых  были
похожи на  безглазых  червей,  что  живут  в  глубоких  пещерах,  куда  не
проникает божий свет. Томас перехватил руку, выдрал гадостные волоконца из
ладони, бросил себе в рот. Перекосило от гадливости, начал жевать, небо  и
язык тут же обожгло, во рту  стало  горячо,  будто  проглотил  раскаленную
подкову. Желудок задергался, торопливо покарабкался вверх по горлу.  Томас
осилил  тошноту,  глотнул,  огненный  ком  провалился  по  гортани,   сшиб
карабкающийся по стенкам желудок, и уже горящей лавиной вместе  обрушились
вниз. В животе ойкнуло, заворочалось, запрыгало.
     -- Помрем вместе! -- заявил он непреклонно.
     Калика прошептал, опустив тяжелые набрякшие веки:
     -- Не дури... Как же Святой Грааль?.. Крижина?
     Томас зажмурился, ненавидя себя за все, что обрушилось из-за него  на
друга:
     -- Но не бесчестье  ли  оставить  тебя  на  погибель?..  Еще  большее
бесчестье спастись за твой счет.
     -- Но Крижина?
     -- Не хочу, чтобы она стала женой бесчестного человека.
     -- А Святой Грааль?
     -- Его еще рыцари Круглого Стола искали... Находили, снова  теряли!..
Теперь понимаю, что Семеро Тайных уже тогда препятствовали... Но  я  верю,
что даже если я сейчас потерял, то в моей молодой доброй Британии найдутся
отважные рыцари! Святой Грааль все-таки доставят на ее берега.
     Калика молча повернулся боком, Томас остатки ни на  что  не  похожего
омерзительного мха разделил строго поровну:
     -- Жуй. Помрем как мужчины.
     Незаметно перестали ныть растертые кандалами ноги. На запястьях,  где
сочилась  сукровица,  взялась   сухая   шелестящая   корка.   Он   перевел
остолбенелый взгляд на  калику,  лишь  теперь  сообразив,  что  когда  тот
пожевал эту скользкую гадость впервые над водопадом, то все силы  ушли  на
скорейшее заживление жутких ран. А теперь, гореть от стыда  и  позора,  --
сжигает остатки, пытаясь помочь ему, случайному  попутчику.  Верный  друг,
мирный искатель истины погибнет прежде него, человека войны?  Меднолобого,
как говорят старики, хотя лоб его закрыт не медью, а сверкающей сталью...
     Он скрипнул зубами, подавленный чувством вины, проговорил зло:
     -- Когда этот мох начнет действовать?
     -- Это древняя одолень-трава...
     За стеной сарая послышались тяжелые шаги.  Загремел  засов,  двери  с
надрывным скрипом распахнулись. В ярком солнечном свете на  пороге  возник
приземистый человек в красной рубахе, с выжженным багровым клеймом на лбу,
тяжелыми надбровными дугами. Глаза были как буравчики, он быстро  прощупал
ими  туго  связанных  пленников,  задержал  взгляд  на  калике,  чье  лицо
покрывала засохшая корка крови.
     -- Кто их кормил? -- спросил он жутким  голосом,  словно  говорил  из
своего живота.
     За его спиной задвигались в  беспокойстве  люди  в  кожаных  куртках.
Голоса их были как у вспуганных птиц:
     -- Никто!.. Клянемся!.. Да ни за что бы никто!..
     -- Почему у них слюни?
     -- Стены грызли с голодухи! Там плесень, мох...
     Низколобый шагнул вовнутрь, остановился перед Томасом, пнул сапогом в
лицо. Голова Томаса дернулась от удара, улыбка низколобого стала шире,  он
снова поддел пленника подкованным сапогом, где на  носке  тускло  блестела
медная загогулина.
     -- Вставай, падаль! -- взревел он страшно.--  Живая  падаль,  но  как
близко к мертвой?.. Сейчас с вами разберутся.
     Охотники вошли следом, с трех сторон уперли в Томаса и Олега короткие
сухие копья, где наконечники походили больше  на  ножи.  Калика  поднялся,
вышел первым, бросив на Томаса предостерегающий взгляд.
     Двор был залит до краев ярким солнцем, но воздух прохладный,  свежий.
Через зеленый  двор  молодая  спелая  девка  несла,  красиво  изогнувшись,
деревянное  ведро.  Вода  выплескивалась  через  край,  прозрачные   капли
блестели, как жемчужины.  Искоса  взглянула  на  избитых  пленников,  туго
связанных, одного к  тому  же  звякающего  цепями,  рассеянно  улыбнулась,
показав ровные белые зубы.
     За воротами сарая еще  двое  стражников  выставили  копья,  и  так  в
плотном  кольце,  пленников  повели  через  двор  во  дворец,  похожий  на
сотканную из белых  кружев  мечту.  На  ступенях,  широких  и  рассыпающих
солнечные искры, их встретили еще  двое  латников,  один  молча  подставил
калике ногу, а когда тот споткнулся, с рыком саданул в спину тупым  концом
копья. Томас не помня себя от ярости: калика дважды ранен в спину стрелами
и один раз ножом! -- ринулся  на  стража,  ухватил  связанными  руками  за
грудь, защемив сильными пальцами вместе с  кольчугой  и  шкуру,  поднял  в
воздух и страшно швырнул себе под ноги.
     Он не услышал удара, в голове грохнуло, вспыхнули молнии, и  он  упал
вниз лицом, но на губах уже в забытьи проступила улыбка.
     Суровый голос над ним настойчиво произнес:
     -- Сэр Томас... немедленно приди в себя! Иначе умрешь.
     Томас, заслышав знакомый голос, с трудом вынырнул из черноты забытья.
Затылок все еще болел  от  удара:  грохнули  обухом  топора,  во  рту  был
солоноватый привкус.
     Под ним приятно холодил избитое тело гладкий  мраморный  пол.  Они  с
каликой находились в большом зале, где вместо привычных стен с трех сторон
белели  высокие  мраморные  колонны,  удерживающие  массивный   свод,   на
мозаичном потолке  летели  амуры,  козлами  прыгали  сатиры  в  обнимку  с
наядами,  вакханками  и   прочими   нечестивыми   персонажами   эллинского
язычества. Закрывая свод, над Томасом нависло озабоченное лицо  калики  --
темные круги под глазами, кровь  на  щеке.  За  его  спиной  ярко  светило
солнце, лицо калики казалось совсем темным.
     В трех  шагах  на  высоком  резном  стуле,  похожем  на  трон,  сидел
краснобородый человек в богатой одежде. Глаза  на  одутловатом  лице  были
жестокие, холодные. Возле него  застыли,  выпучив  глаза,  два  коренастых
стража с боевыми топорами. Еще двое стражей  нетерпеливо  топтались  возле
калики,  железные  острия  угрожающе  касались   его   ребер.   Низколобый
надсмотрщик и трое охотников держались возле колонн.
     Томас шевельнул руками -- железные цепи держали цепко. Калика стоял с
отведенными назад плечами, пытаясь облегчить боль в скрученных  за  спиной
руках.
     -- Если не приходит в  себя,  --  донесся  новый  голос,  властный  и
нетерпеливый, -- то бросьте псам!.. А ты ответствуй, почему он в железе, а
ты нет?
     Двое стражей ухватили Томаса за руки, потащили через зал. Уже  вблизи
ступеней солнце вынырнуло из-за края свода, брызнуло ему  в  глаза.  Томас
зажмурился, наощупь перехватил стражей за руки,  дернул  на  себя.  Оба  с
воплями повалились, Томас с наслаждением сдавил им шеи, тяжело поднялся на
ноги. Стражи остались в нелепых позах, головы их вывернулись странно.
     Двое с топорами опомнились, бросились к нему.  Солнце  заблистало  на
поднятых вскинутых топорах, Человек на резном троне крикнул:
     -- Всем стоять!
     Стража  остановилась,  глаза  их  настороженно  следили   за   каждым
движением Томаса. Он бросил взгляд на  калику,  тот  не  двигался,  знаком
велел застыть и Томасу. Томас повернулся к хозяину:
     -- Почему ты держишь нас?
     Человек сошел с трона, остановился в трех шагах перед рыцарем. Темные
глаза смотрели с непониманием, как смотрел бы волк на  зайца,  вздумавшего
вцепиться ему в лапу своими крупными зубами.
     -- Ты кто?
     -- Томас Мальтон из Гисленда,  --  отрезал  Томас  с  достоинством.--
Благородный рыцарь, семь колен высокородных  предков!  Победитель  Черного
Рыцаря на турнире в Манчестере, первый из крестоносцев поднялся  на  башню
Давида. Моя сотня ворвалась в Иерусалим.
     Человек отмахнулся, словно отогнал назойливую муху:
     -- О таких не слышал. Башня Давида  --  это  где?  Иерусалим  --  это
что?.. Здесь другие земли, благородный пленник. Я человек из Сезуана, меня
знают как Тишайшего Рокамболя. Я захватил вас  в  своих  владениях.  Волен
сделать то, что возжелаю.  Я,  кстати,  так  и  сделаю.  Но  сперва  готов
выслушать ваши оправдания.
     -- Мы не собираемся оправдываться, -- проговорил Томас зло.
     Рокамболь чуть повернул голову, крикнул через плечо:
     -- Гнусак! Готовь пыточную камеру. Огонь разведи как  следует,  а  то
при таком как сейчас горит однажды семь  шатров  цыган  вымерзли...  Клещи
проверь, чем зубы и прочее драть будешь?.. Испанские сапоги не забудь!
     Низколобый поклонился, бегом понесся через двор. Рокамболь повернулся
к Томасу, губы хищно изогнулись, глаза выпучились, как  у  редкой  морской
рыбины:
     -- Ты все скажешь, доблестный рыцарь!.. Не первый,  кого  вынесут  из
моего подвала по частям. Или  живого  скормят  псам,  я  всегда  держу  их
впроголодь.
     Томас смотрел исподлобья, брови сшиблись на переносице:
     -- Ты же не сарацин, ты из Европы! Как ты можешь...
     Рокамболь захохотал:
     -- Сарацинам не снилось, что у нас творится в  подвалах!  Мы  молодой
народ, еще дикий! Нам все можно.
     На ступенях послышались  быстрые  шаги,  возник  низколобый,  крикнул
запыхавшись:
     -- Все готово, хозяин! Палачи ждут, огонь прогорает... Клещи и крючки
наточены!
     Рокамболь хищно блеснул зубами, кивнул стражам.  Томаса  и  Олега  со
всех сторон замкнули в кольцо сверкающих копий, двое наконечников кольнули
Томаса сзади в спину. Рокамболь кивнул, пленников погнали из зала.
     Они сходили по ступеням во двор, когда вдали послышался звонкий цокот
подков. Во двор, прыгая через низенький забор,  ворвались  вооруженные  до
зубов всадники -- пятеро на покрытых попонами конях, в железных шлемах,  а
впереди всех мчался... Горвель!
     Из-под  сплошного  цилиндрического  шлема  выглядывали  окровавленные
тряпки. Правое  плечо  было  туго  перевязано  белым  полотенцем,  на  нем
пламенели широкие пятна крови.  За  Горвелем  неслись  хмурые  воины,  все
четверо были рослые, в доспехах, Томас не сразу узнал среди  них  Павла  и
Стельму.
     Горвель осадил коня перед ступеньками, закричал сорванным голосом:
     -- Ага, все-таки попались!.. Рубите этих тварей!.. Рубите сейчас же!
     Четверо воинов пустили коней шагом к мраморным ступеням, сабли  в  их
руках блестели на солнце яркими искрами.
     Рокамболь  выступил  вперед  на   верхней   ступени,   рявкнул   злым
рассерженным голосом:
     -- Кто такие? Кто позволил... в моих владениях?
     Горвель бросил на него лютый взгляд, свирепо  послал  разодетого  как
павлин хозяина роскошного  дворца  в  очень  далекие  владения.  Его  люди
захохотали, сабли в их руках рассыпали мелкие острые искры.
     Рокамболь побагровел, отступил на шаг, резко взмахнул рукой.  Стельма
подъехал к Томасу, со  злой  усмешкой  занес  над  головой  рыцаря  саблю.
Внезапно пальцы разжались, сабля выпала и  запрыгала  по  белому  мрамору.
Томас поднял голову, отшатнулся.  Посреди  лба  Стельмы,  пробив  железный
шлем, торчала железная арбалетная стрела.
     В стороне громко звякнул меч. Павел откинулся в седле, руки  раскинул
широко, слово пытался обхватить весь мир. Стальной болт торчал прямо между
глаз, а за колоннами еще трое  арбалетчиков  прижали  приклады  к  плечам,
держа Горвеля и его людей на  прицеле.  Первые  два  арбалетчика  поспешно
крутили рычаги, натягивая стальные тетивы.
     Во дворе из каменных сараев, даже из  конюшни  появились  вооруженные
латники -- десятка два-три. Горвель и два его уцелевших стража оказались в
плотном кольце. Недобро блестели  мечи,  топоры,  зазубренные  наконечники
копий.
     Рокамболь,  которого  прикрывали  с  боков  щитами,  сказал   громким
холодным голосом, в котором была сама смерть:
     -- Что скажешь в свое оправдание, червь?.. Я  готов  выслушать,  хотя
все равно поступлю так, как возжелаю... Гнусак, горн еще горит?
     Низколобый радостно потер руки, взвизгнул от радости:
     -- Если не хватит дров -- в зубах принесу! Вот подвалило: еще трое!..
Сами прибегли, искать не пришлось!
     Горвель поерзал в седле, со  страхом  оглядел  жестокие  ухмыляющиеся
лица. Он был в плотном кольце, к нему тянулись  хищные  руки,  намереваясь
стянуть на землю, а проклятые арбалетчики -- уже семеро! -- держали его на
прицеле. Он поспешно вскинул руку, привлекая  внимание  Рокамболя,  сделал
странное движение поперек груди, словно нарисовал острый угол.
     Глаза Рокамболя расширились,  отшатнулся,  будто  толкнули  в  грудь.
Нерешительно сложил пальцы вместе, нарисовал в  воздухе  непонятный  знак.
Горвель  наклонил  голову,  и  Рокамболь   с   великой   неохотой   сказал
хрипловатым, сразу осевшим голосом:
     -- Все назад!.. Это не враги.
     Воины, ворча, как загоняемые в клетку звери, отступили. Вскинутые над
головами мечи и топоры опустились,  но  оружие  осталось  в  руках,  ножны
болтались пустыми. На угрюмых  лицах  проступило  жестокое  разочарование.
Четверо подхватили убитых, уволокли, оставляя на белых мраморных  ступенях
кровавые следы. Следом унесли саблю и меч. Арбалетчики опустили  арбалеты,
но не ушли, стальные струны остались натянутыми.
     Горвель подъехал к Томасу,  голос  глухо  забился  в  стальном  ведре
шлема:
     -- Ты не ушел, наш заклятый... И мой личный враг!
     Томас повернулся к Олегу, совершенно игнорируя  нависающего  над  ним
тяжелого всадника:
     -- Этого подлеца ждет ад, но он уже получил ад и здесь, при жизни!
     -- Плюнь, -- посоветовал Олег.-- Перестань о нем даже думать.
     Горвель с силой ударил Томаса по лицу. Голова рыцаря дернулась, но он
устоял, даже не отступил.  Горвель,  тяжело  засопел,  замахнулся  шире  и
ударил со страшной силой, стремясь разбить губы железной перчаткой.  Томас
снова  лишь  чуть  мотнул  головой,  покосился  на  калику.  Тот  невесело
проговорил, еле ворочая языком:
     -- Оживаешь?.. Меня распирает... правда, я нажевался раньше...
     Рокамболь звериным чутьем ощутил неладное, закричал обеспокоенно:
     -- В пыточный подвал!.. Там узнаем все.
     Калику ухватили с  двух  сторон,  повисли  на  плечах.  Тот  внезапно
взревел страшным нечеловеческим голосом, веревки затрещали,  взвились  как
тонкие гибкие змеи. В два огромных прыжка  оказался  на  верхней  ступени,
взмахнул кулаком, и Рокамболь, описав длинную дугу, упал  на  землю  перед
замершими стражами и остался недвижим.
     Томас напрягся, рванул цепи. Железо устояло, однако чуял буйную мощь,
рванул сильнее, и руки разлетелись в разные стороны! Торопливо наклонился,
ухватил цепь на ногах. Звонко хрустнуло, в  кулаке  остался  конец  смятой
цепи. Не останавливаясь смял  насевших  стражей,  что  пытались  тащить  в
подвал, кого-то стоптал, раздавил, бросился вслед за  каликой.  За  ним  с
криком кинулись остальные. Горвель понуждал коня подниматься по  ступеням,
подковы скользили  по  гладкому  мрамору,  конь  пугался,  останавливался,
пятился.
     -- Поздно! -- закричал Олег громовым голосом.
     Он ударился всем телом в белоснежную  колонну.  По  блестящему  камню
побежали трещины, колонна выгнулась  в  другую  сторону,  две-три  тяжелые
глыбы выпали, как выбитые тараном,  с  грохотом  покатились  по  ступеням,
сбивая с ног и калеча набегающих снизу латников.
     Томас ухватился  за  другую  колонну,  потряс,  подражая  калике,  но
мраморный столб, удерживаемый кровлей, устоял. В  трех  шагах  Олег  упал,
уворачиваясь от брошенного копья, перевернулся через  голову  и  в  прыжке
саданулся о другую колонну. Вверху послышался треск, на пол со  стеклянным
звоном посыпалась цветная мозаика. Покатились тяжелые  глыбы,  от  колонны
остался широкий каменный пень. Глыбы раскатились, сбивая  с  ног  стражей,
его тяжелая крыша удержалась,  лишь  просела,  оттуда  уже  не  дождем,  а
цветным градом сыпались стекляшки, мелкие камешки.
     Олег с разбега прошиб третью колонну, успел  добежать  до  четвертой,
когда страшно загремело, рядом  упала  тяжелая  каменная  плита,  брызнула
мелкими обломками. Послышались крики  раздавленных  людей,  и  тут  сверху
обрушилась каменная лавина.
     По плечу Олега больно ударило, на него падали глыбы, плиты,  мелькали
барельефы, летящие нимфы, безголовые сатиры. Сквозь облако искрящейся пыли
и мелкой  крошки  видел  могучую  фигуру  Томаса  --  тот  хватал,  давил,
отбрасывал, снова хватал. Потом туча падающих  камней  и  рухнувшей  крыши
скрыла рыцаря, Олег бросился в ту сторону,  прыгая  через  груды  мрамора,
ничего не видя в облаке пыли:
     -- Томас!.. Сэр Томас!.. Отзовись, сэр Томас!
     Медленно посветлело, грохот утих. Олег увидел, что крыши больше  нет,
солнце прожигает лучами насквозь пыльное облако, что оседает очень  быстро
-- мрамор! Олег закричал снова:
     -- Томас! Да отзовись же!
     От огромного дворца остались груды развалин. Олег  стоял  по  пояс  в
белых разломанных  глыбах.  Как  великаньи  зубы  торчали  пеньки  колонн,
огромные глыбы раскатились по зеленому  двору.  Облако  тяжелой  мраморной
пыли уже  опустилось,  покрыв  развалины  и  траву  во  дворе  серебристым
налетом.
     Рядом с Олегом из-под глыб  пробился  ручеек  крови.  Олег  в  страхе
разбросал камни, там лежали крест-накрест два стражника,  оба  похожие  на
расплющенных колесом телеги жаб.
     -- Томас!.. Сэр Томас!
     Слева послышался стон. Олег  принялся  расшвыривать  глыбы,  обломки,
увидел торчащие ноги. Не успел  убрать  последние  глыбы,  как  вся  груда
камней зашевелилась, рассыпалась, и Томас поднялся  во  весь  рост.  Глаза
были ошалелые, он покачивался, руками хватался  за  воздух.  На  запястьях
звенели обрывки цепи.
     -- По голове шарахнуло? -- спросил Олег прямо в ухо.
     -- Пречистую увидел... -- прошептал Томас  ошалело.--  Сперва  молнии
сверкнули, потом звезды посыпались,  затем  будто  языческий  бог  молотом
шарахнул по затылку... Сэр калика, почему все бьют по  одному  и  тому  же
месту?
     -- Все люди одинаковы, -- пробурчал Олег.-- Ваш пророк заявил: нет  в
мире ни эллина, ни иудея, мол, все как доски  в  заборе.  Тебе  надо  было
жевать одолень-траву, а не глотать, как голодная утка!
     От ворот бежали двое воинов: все, что осталось от  стражи  Рокамболя.
Мечи болтались на поясах, что-то орали, глаза  были  вытаращены.  Передний
увидел Олега и Томаса среди развалин, на бегу выдернул меч.
     Олег подхватил огромный обломок, с коня размером,  швырнул  навстречу
воинам. Глыба тяжело ударила в землю прямо  перед  ним,  взрыхлила  почву,
подскочила и покатила дальше, задев одного стража краем, разнесла ворота и
выкатилась на дорогу. Страж остался лежать, ухватившись здоровой рукой  за
поврежденное плечо, второй остановился, посмотрел на странных  гостей,  на
раненого друга, попятился.
     Томас тяжело захромал  через  двор  к  хозяйственным  пристройкам.  В
конюшне испуганно ржали кони, ворота трещали. Олег выбрался  из  развалин,
заспешил за Томасом. В голове была странная легкость.
     Томас вышиб ворота, выбрал коней. Олег осмотрел,  одобрил:  рыцарь  в
лошадях разбирается лучше, чем в людях. Испуганных коней удерживает легко,
хотя одолень-травы сжевал самую малость, Олег остальное съел сам.
     -- Сэр калика, как долго действует одолень-трава?
     --  Солнце  уже  садится,  --  ответил  Олег  тяжело.--  К   полуночи
выветрится...
     -- Так мало?.. Надо успеть отнять Святой  Грааль  к  полуночи!  Тогда
можно умереть как добрым христианам.
     -- Я родянин, -- напомнил Олег мрачно.
     Они вихрем вылетели за ворота. Олегу казалось, что  двигаются  словно
замерзающие на морозе улитки. Томас  тоже  без  нужды  торопил  испуганных
коней, что все еще не могли опомниться от страшного грохота.
     Олег оглянулся на белеющую груду камней, бросил угрюмо:
     -- Слишком хороший могильник для твоего друга!
     -- Христос велел прощать,  --  лицемерно  вздохнул  Томас.--  Дьяволу
долго придется раскапывать руины,  прежде  чем  отыщет  придавленную  душу
негодяя... Конечно, противно брать в руки, но надо же тащить в ад.
     -- Пусть сразу в суму, -- посоветовал Олег.

     Глава 10

     Солнце до половины опустилось за горизонт, когда дорога вывела их  на
холм. Откуда увидели высокий массивный замок,  тот  возвышался  на  холме,
явно насыпанном для этой цели. Вокруг вздымалась каменная стена, перед ней
тянулся ров с водой.  Через  ров  переброшен  широкий  подъемный  мост,  в
заходящем солнце блестели толстые железные цепи.
     -- Уверен? -- спросил Томас нервно, -- что чашу отвезли туда?
     --  Другого  замка  поблизости  нет,  --  ответил  Олег  без   особой
убежденности в голосе.-- Да и обереги говорят, что твоя чаша там.
     Томас покосился на калику. В лохмотьях, избитый и измученный, он  все
же ухитрился сохранить обереги. Впрочем, наемники Коршуна  щупали  их,  он
видел, но не польстились на деревянное  ожерелье,  вырезанное  к  тому  же
грубо, неумело.
     Кони, хрипя и роняя пену, донесли их до ворот, в это время по равнине
уже пролегли красновато-черные тени. Над краем земли торчал лишь  багровый
краешек, затем и он опустился, на землю упали сумерки.
     Над воротами замка поднялась голова в блестящем  шлеме.  Человек  был
хмурый, с раздраженным лицом, глаза из-под набрякших век смотрели злобно.
     Томас, не слезая с коня, постучал в обитые железными полосами  бревна
ворот:
     -- Эй, открывай!
     Стражник поинтересовался тягучим, как старая патока, голосом:
     -- Хто такие?
     Томас покосился  на  лохмотья  калики,  на  свои  изодранные  остатки
одежды, что висели как на пугале. Железные  браслеты  угрюмо  блестели  на
руках и ногах, обрывки цепей позвякивали.
     -- Не видищь, дубина, божьи странники! Калики! Открывай быстро.
     Стражник даже наклонился, с интересом рассматривая божьих странников,
что рычат и лаются, как разбойники:
     -- Оно и видать, что самые что ни есть божьи!..  Подождите  до  утра.
Явится управитель, разберется.
     -- До утра? -- вскрикнул Томас затравленно.-- Сейчас даже не ночь!
     -- Скоро будет, -- пояснил стражник уже добродушнее.-- День  да  ночь
-- сутки прочь. Прошел бы день, а ночи, слава Богу, не увидим... Места тут
тихие, чего, спрашивается, ездиют? Не сидится им. Шастают, шастают...
     Он шумно почесался, зевнул с волчьим завыванием. Томас  молча  хватал
ртом воздух от ярости, а Олег  со  скорбным  лицом  слез  с  коня,  сказал
кротко:
     -- Брат Томас, подержи коня. Таков мир сотворил Род, что  люди  лучше
понимают силу, чем правду. Подай коней назад,  а  я  вышибу  ворота  этого
гнусного хлева.
     Стражник наверху гулко захохотал, лицо  из  болезненно-желтого  стало
багровым:
     -- Вышибет!.. Ха-ха!.. Сарацины тараном пробовали!.. Намучились,  как
медведи возле рыбы...
     Олег отступил на три  шага,  набычился,  задержал  дыхание.  Стражник
весело заржал, но Олег внезапно ринулся на ворота, ударил в плотно  сбитые
бревна. Томас вздрогнул от страшного треска, грохота,  скрипа  раздираемых
железных полос. Кони прыгали, пытались выброситься с моста  в  ров,  Томас
удерживал железной рукой, а когда повернул голову к  воротам:  не  поверил
глазам. В них словно ударила скала, выпущенная из великанской  катапульты:
огромные запоры не дали распахнуться створкам, зато ворота целиком вынесло
из стены -- лежали внутри двора  в  трех  саженях  от  пролома.  В  стенах
каменной арки зияли дыры от штырей, сыпалась кирпичная крошка.
     Калика лежал распластавшись как лягушка на воротах,  с  которыми  его
вынесло во двор. Томас не успел повернуть коней, как  он  поднялся,  шумно
выбивая из одежды кирпичную пыль и мелкую  крошку.  Ругался  он  так,  как
могут лишь паломники, которые видели и Крым, и Рим,  и  попову  грушу,  не
говоря уже о Иерусалиме, где побывала и погадила каждая собака.
     Томас гордо въехал в зияющий  пролом,  ведя  в  поводу  коня  калики.
Наверху висел, истошно вопя, уцелевший страж.  Из  багрового  стал  белым,
ноги безуспешно царапали воздух.
     Из пристройки вблизи ворот выскакивали, оглушенные грохотом,  стражи.
Глаза лезли на лоб, ибо вместо привычных несокрушимых ворот  зиял  далекий
темный лес, из которого нехорошо дуло. Из  стен  с  обеих  сторон  торчали
массивные крюки и петли, на которых когда-то висели тяжелые створки ворот.
     Томас остановил второго коня возле Олега, тот все еще  с  отвращением
выбивал мелкие камешки из лохмотьев, Томас жестом указал на пустое  седло,
Олег уныло отмахнулся:
     -- То залезать, то снова слезать... До чего же жизнь одинаковая!
     Он пошел через двор к главному дому. С  крыльца  уже  сбежали,  звеня
оружием, воины. Томас безуспешно хватал себя за бедро.
     Их окружили, но Олег не поворачивал головы, пошел прямо по  ступеням.
Томас соскочил на землю, надменно бросил поводья в лицо ближайшего болвана
с топором в руках, пошел  за  каликой.  Сзади  послышался  вопль:  болван,
хватая поводья, выронил топор себе на ногу, теперь орал, прыгал  на  одной
ноге, ухватил ушибленную обеими руками, а  кони,  все  еще  вздрагивая  от
испуга, ринулись по двору.
     Каменные  ступени  под  их  шагами  не  вдавливались  в  землю,  чего
страшился Томас, ни одна даже не треснула, и он с облегчением  понял,  что
при всей чудовищной силе вес остается тот  же,  ведь  пучки  одолень-травы
весили меньше дохлой мыши.
     Томас и Олег вошли в передний зал, где под дальней стеной в  огромном
камине полыхали березовые поленья, багровый свет  освещал  все  помещение.
Двое в доспехах сушили возле  огня  тряпки,  на  железной  решетке  стояли
болотные сапоги, пахло рыбьими внутренностями. Оба с удивлением оглянулись
на  странных  оборванцев,  за  которыми   опасливо   вошли,   держась   на
почтительной дистанции, трое латников с обнаженными мечами.
     Олегу  надоело  оглядываться  на  звяканье  за  спиной,  он  внезапно
обернулся, страшно  перекосил  рожу  и  затопал  ногами.  Всех  троих  как
ураганом вынесло, в дверях столкнулись, зазвенел оброненный меч, а  дальше
слышно было как  по  ступенькам  катилось  крупное,  хряпало,  хрустело  и
хрипело. Томас сделал движение вернуться за мечом,  тот  лежал  на  пороге
зала и блестел, как гриб поганка, в лунном свете, но Олег цепко ухватил за
руку:
     -- Сэр монах, пристало ли нам оружие?
     Томас осторожно  высвободился,  лицо  побледнело,  а  в  глазах  было
страдание:
     -- Сэр калика, одолень-траву едят листиками, а не жрут как кони!
     Олег ответил сокрушенно:
     -- У нас зимой днем с огнем зелени не отыщешь!  Не  то,  что  в  этих
краях, где круглый год лето. Мы, гипербореи, наедаемся сразу.
     Они прошли зал, стражник отпрыгнул от разукрашенной двери. Что-то его
предупредило не останавливать странных бродяг. Томас пнул ногой,  опережая
калику, створки с треском распахнулись, на пол  брякнулся  вывороченный  с
мясом засов, а с потолка посыпался мусор.
     В главном зале стены в коврах, красиво висели мечи, топоры, палицы  и
рыцарские щиты, а посреди зала вокруг двух столов стояли дубовые лавки  из
половинок расколотого дуба. Олег кивнул Томасу, молча поясняя,  что  здесь
приняли меры против скандалистов, что  в  разгар  выпивки  могут  ухватить
лавку и, размахивая ею, сокрушать гуляк.
     Оба стола были из толстых мраморных  плит,  покоились  на  квадратных
серых глыбах камня. В зале с двух  сторон  под  стенами  полыхали  камины,
хорошо пахло ароматным дымом, горелой шерстью. Пол был из  огромных  глыб,
как и стены угрюмого замка, щели замазаны серой глиной.  Впрочем,  тяжелые
глыбы были подогнаны так плотно, что в щели между ними не пролез  бы  даже
муравей.
     Томас сел за стол, заявил надменно в пространство:
     -- Хозяин!.. Быстро, кривоногие! Всех перепор-р-р-рю!
     В дверь, через которую только что вошли, заглядывали рогатые головы в
шлемах и без. При грозном реве Томаса исчезли, начали появляться снова  не
сразу и не все.  Олег  бродил  вдоль  стен,  рассматривал  оружие.  Сердце
стучало  гулко,  грозя  насмерть  разбиться  о  реберную   клетку.   Когда
приближался к дверям, там  пустело,  по  ступеням  часто  стучало,  словно
рассыпали горох, и горошины катились до самого подвала.
     От  дальней  двери  донеслось  тяжелое  звяканье.  Появился   высокий
человек,  настолько  закованный  в   железные   доспехи   и   похожий   на
металлическую статую, что Олег  невольно  повернул  голову,  проверяя,  на
месте ли Томас. Томас, весь в  лохмотьях  и  с  голыми  руками  и  ногами,
скривился в понимающей усмешке. Блестящее железо закрывало рыцаря с головы
до пят, но забрало поднято,  открывая  узкое  обветренное  лицо,  красное,
немилосердно обожженное  южным  солнцем.  Глаза  его  были  серыми,  цвета
древесной коры. Когда он шагнул в зал, за плечами появились воины, в руках
блеснули мечи и тяжелые топоры.
     Один из воинов держал ярко пылающий факел, но лицо рыцаря  оставалось
в тени.
     -- Кто такие? -- прорычал рыцарь.
     Ладонь лежала на рукояти огромного меча. Голос был похожим на львиный
рык, и сколько Олег не вслушивался, не уловил  растерянности  или  страха,
которые часто прячутся под мощным ревом, только удивление  и  любопытство.
Он промолчал, собираясь с мыслями, а Томас покосился  на  калику,  ответил
нарочито смиренно, передразнивая друга даже в интонациях:
     -- Мы... смиренные паломники... Идем от Гроба Господня в Русь.  Живем
аки птахи небесные:  ходим  по  дорогам  да  кизяки  клюем...  Исчо  хвалу
Пресвятой Деве поем... Вериги носим...
     Он поднял руки, демонстрируя стальные  браслеты,  растершие  мясо  до
кости. Обрывки цепи звякнули.
     Рыцарь неспешным шагом приблизился к столу, где сидел Томас.  Доспехи
звенели при каждом шаге, заставляя Томаса ревниво дергаться.  Воины  вошли
следом, но рассредоточились под стенами, у каждого второго блистали  копья
с широкими сарацинскими наконечниками. Рыцарь остановился в двух шагах  от
Томаса, всмотрелся:
     -- Смиренные паломники?.. С каких пор сэр Томас Мальтон из  Гисленда,
что на берегу Дона, стал смиренным странником?.. Раньше даже спать ложился
не с девкой, а с мечом!
     Томас вздрогнул, но не  поднялся,  ответил  медленным  контролируемым
голосом:
     -- Как видишь, сэр Бурлан, я без меча.
     Рыцарь произнес неприятным голосом, где просвечивается издевка:
     -- И без девки. Правда, с другом паломником...  гм...  кто  лихорадку
здесь подцепит, кто гадкие привычки... Меч потерял?
     Томас вспыхнул, кровь мгновенно прилила к щекам, но с  явным  усилием
заставил себя расслабить плечи, ответил ровным голосом:
     -- С помощью Пресвятой Девы мы добиваемся своего и без мечей. Народец
вокруг  подлый,  а  свой  благородный  меч  я  обнажаю   для   благородных
противников. Например, похитителю Святого Грааля уже пришла смерть от моей
голой руки... Нет, я побил его как собаку -- камнем. А теперь я пришел  за
Святым Граалем!
     Глаза Бурлана были цвета воды, что течет через  речные  валуны.  Веки
почти сомкнулись, так хищно сузились глаза:
     -- Если ты  без  доспехов,  аки  птаха  без  перьев...  а  по-нашему,
по-рыцарски, вроде ощипанной вороны, то и честь  тебе  будет  оказана  как
странствующему бродяге. А не угодишь, разопнем на воротах!
     Воины задвигались,  переглянулись,  начали  приближаться  осторожными
короткими шажками. Острия копий смотрели Томасу в грудь.  Он  не  нашелся,
что ответить сразу, а Олег от стены спросил невинно:
     -- На старых воротах, аль на новых?
     Бурлан смотрел непонимающе. К нему подскочил воин, угодливо  зашептал
на ухо. Бурлан  вздрогнул,  быстро  шагнул  к  окну.  Несколько  мгновений
смотрел, не веря глазам своим, вдруг побледнел, пальцы обеих рук впились в
подоконник. Со двора все еще доносились слабые вопли, крики, лязг железа.
     -- Что с воротами? -- потребовал Бурлан сдавленно.
     --  Прогнили,  --  ответил  Олег  небрежно.--  Дунул-плюнул,  вот   и
рассыпались.  Распинать  придется  на  новых!  Ежели  соорудить,  конечно,
времена трудные...
     Томас нетерпеливо похлопал ладонью по столу:
     -- Сэр Бурлан! Я требую вернуть украденную у меня чашу. Немедленно!
     Воины  вдоль  стен  переглядывались,  Бурлан  отвернулся   от   окна,
проговорил все еще сдавленным голосом, словно невидимая  рука  держала  за
горло:
     -- Чашу мне оставили на сохранение. Я не знаю, почему такой переполох
из-за нее, у меня, например, сундуки полны серебряными и золотыми кубками,
а это простая медная. Но просил подержать у себя знатный человек, так  что
я просьбу исполню.
     -- Где чаша? -- потребовал Томас.
     Бурлан оглянулся на воинов, они сгрудились, загораживая дверь. Бурлан
нехорошо улыбнулся, сказал громче:
     -- Прямо за этой стеной. Стоит на полке  возле  светильника.  Сумеешь
взять? Возьми.
     Воины покрепче сжали мечи, глядя на двух безоружных странников из-под
надвинутых до бровей  шлемов.  За  спинами  виднелись  наконечники  копий,
торчали шишаки шлемов. Томас начал подниматься, покраснел от  гнева.  Олег
быстро сказал:
     -- Ваше священство, я рангом пониже... Сейчас принесу!
     Он как стоял возле стены, на которую указал Бурлан, так и  ткнулся  в
нее. Раздался треск, по стене пробежали глубокие трещины, огромные глыбы с
грохотом вывалились. Олег шагнул за ними вслед, оставил в зияющем  проломе
облако пыли. Томас  дернулся,  но  заставил  себя  оставаться  за  столом,
напустил скучающий вид. Бурлан побелел как снег, челюсть отвисла, а  глаза
выпучились и застыли. Два воина выронили копья и с воплями унеслись.
     Из пролома слышались  крики,  лязг,  затем  в  красном  свете  камина
возникла сгорбленная фигура. Олег отшвырнул пинком глыбу камня, размером с
голову быка, чихнул, подняв облачко пыли. К груди он прижимал медную чашу,
закрывая бережно ладонью от падающих  в  проломе  камешков.  Со  смиренным
поклоном поставил перед Томасом, еще раз поклонился:
     -- Ваше игуменство, вот ваша лохвица.
     Томас потрогал кончиками пальцев зеленоватый  от  старости,  выпуклый
бок чаши, поинтересовался в пространство:
     -- Что за порядки в этом хлеву?.. Неужели здесь смиренным  гостям  не
дают поесть? Ведь где нам придется пировать затем?
     Олег шумно отряхивался, хлопал ладонями, выбивая  из  лохмотьев  тучи
пыли. Он уловил грустную ноту в нарочито бодром голосе рыцаря,  но  молчал
-- никто еще не вернулся с того света, чтобы сказать, чем  там  кормят.  В
волосах блестели мелкие камешки. Глыба камня,  которую  отшвырнул  пинком,
лежала на той стороне зала. Воины смотрели на нее со страхом -- не  всякий
взялся бы сдвинуть с места.
     Бурлан со скрипом повернул голову, сказал осевшим голосом:
     -- Принесите еду... паломникам... гостям...
     Олег осторожно опустился на лавку рядом с Томасом. Двигался медленно,
словно умный конь среди хрупкой посуды,  даже  лавку  ощупал,  прежде  чем
сесть. Бурлан все еще стоял у окна, уже не глядел  во  двор.  Вытаращенные
глаза не отрывались от пролома в стене, куда теперь мог вдвинуться всадник
на коне. Олег приветливо повел дланью:
     -- Сэр хозяин... Бурлан или Бурдан... или Буридан... изволь отобедать
с нами?
     Бурлан вздрогнул, с трудом оторвал взор от зияющей дыры. Олег помахал
приветливо, и Бурлан деревянными шагами приблизился, опустился  на  скамью
против Томаса. Их глаза  встретились,  остатки  крови  отхлынули  от  лица
Бурлана: глаза странствующего рыцаря-оборванца горели как две  вифлеемские
звезды, на щеках вспыхивали и гасли яркие алые розы. За спиной Томаса зиял
пролом, где мелькали  люди,  кричали,  кого-то  долго  вытаскивали  из-под
камней, уносили, чадили упавшие на пол факелы.
     Через пролом выбрался, перешагивая через огромные глыбы, вывалившиеся
даже в зал, челядник в грязном засаленном фартуке. В руках  у  него  мелко
дрожал поднос, а когда поставил на середину стола, Томас  скривился:  мясо
холодное,  хлеб  черствый,  хоть  другую   стену   им   проламывай.   Олег
посочувствовал:
     -- В постный-то день, а?.. Положено рыбу, травку...
     Томас, который как раз вонзил зубы в первый  ломоть  мяса,  отпрянул,
сказал раздраженно:
     -- Сэр послушник, всегда напоминаешь либо слишком рано, либо  слишком
поздно!
     Челядин поспешно унес мясо, Томас  проводил  его  голодным  взглядом.
Олег крикнул вдогонку:
     -- Рыбки ему!.. Рыбки!.. Я видел  у  вас  крупную  рыбу  --  о  забор
чесалась, когда мы въезжали... гм... в ворота. Чесалась и хрюкала!
     Бурлан переводил ошарашенный взгляд с Томаса на Олега. У  обоих  были
очень серьезные голодные лица. Олег потянул ноздрями, сказал с издевкой:
     -- У хорошего хозяина нашлось бы чем промочить горло... Но здесь, как
видишь, сэр игумен, сами с голода пухнут!
     Бурлан вспыхнул от оскорбления, сказал сразу:
     -- Вон там через три зала  стоят  пять  бочек  кипрского  вина!  А  в
подвале двенадцать бочек мадеры, церковного кагора и северной паленки!
     -- Вот за это спасибо, -- ответил Олег любезно.
     Бурлан не успел прикусить язык, сообразив ошибку, а странный  бродяга
уже как слепой грохнулся в стену,  на  которую  указал  хозяин,  с  жутким
грохотом проломился через  нее,  оставив  зияющий  пролом  от  пола  и  до
потолка. Огромные глыбы, способные расплющить  медведя,  рушились  ему  на
голову и плечи, скатывались по спине. Он чихнул от пыли, исчез.
     Бурлан сидел желтый как мертвец. На  висках  дергались  синие  жилки,
лицо вытянулось, нос заострился. Вскоре в той  стороне  снова  прогремело,
раздался раздраженный рев, грохот раскатившихся камней,  тяжелые  шаги,  а
потом опять был жуткий треск, грохот, падение  камней,  испуганные  вопли,
жалобный крик.
     Принесли свежее жареное мясо, Томас  жадно  ел,  его  мучил  зверский
голод, не заметил, как пальцы  заскребли  по  пустому  подносу.  Челядинцы
исчезли. Тут же на столе появилась рыба, что чешется о забор и хрюкает,  а
также та рыба, что хлопает крыльями в зарослях камышей. Собственно,  Томас
без угрызения совести ел бы и настоящее мясо, путешествующие могут сбиться
со счета дней, а  то  и  вовсе  потерять  календарь,  но  калика  некстати
напомнил о посте... Рука Томаса застыла, он ощутил прилив  гнева.  А  что,
если калика просто дразнится? Вряд ли он сам, язычник  проклятый,  ведает,
когда пост, а когда мясоед. Или хотел, чтобы ему больше осталось?
     Он снова нащупал пустой поднос, раздраженно повел глазами на слуг. Те
засновали шибче, подавая на стол жареных лебедей, гусей, уток,  перепелов,
а  между  ними  жареного  кабанчика,  пару  печеных  индюков  с  яблоками,
оленину... Когда наконец принесли пойманных в пруду  карасей,  Томас  вяло
помахал рукой, чтобы убрали, он-де  сыт,  а  его  другу  надо  начинать  с
жареного медведя или на худой конец с вола.
     В зал периодически доносился грохот, прерываемый недолгими  периодами
затишья. Томас ел, особенно не прислушивался, но  скоро  смутно  удивился:
Бурлан сказал вроде, что вино расположено всего через три зала?  Это  ведь
надо проломиться через три стены... Или  четыре?..  Но  грохотало  намного
больше. Неужели бедный калика заблудился в непривычном для него, язычника,
лабиринте ходов и залов замка, и теперь ходит везде,  проламываясь  сквозь
стены, обрушивая лестницы и переходы, забивает себе дыхальце пылью, а  он,
Томас Мальтон, сидит и жрет, как кабан, когда друг бродит по чужому  замку
голодным?
     Он выплюнул кости на середину стола, начал  подниматься,  намереваясь
пойти навстречу отдаленному шуму...  а  еще  лучше  --  в  противоположную
сторону, чтобы не  догонять,  калика  ушел  далеко,  как  вдруг  по  стене
напротив пробежала жуткая трещина, грохнуло, огромные глыбы рухнули в зал,
раскатились, и в проломе возникла сгорбленная фигура калики. Он как Атлант
держал на спине сорокаведерную бочку.
     Бочка краем застряла в проломе. Калика  рассерженно  заревел,  пинком
обрушил торчащие глыбы внизу, локтем сбил валун,  что  выпирал  на  уровне
плеча. Огромный камень обрушился на ногу, калика нехорошо помянул  Христа,
Пречистую и ее рыцаря, что сидит, жрет да хлебалом щелкает,  вместо  того,
чтобы помочь по-христиански,  ведь  лакать  будет  по-рыцарски  --  в  три
глотки...
     Он пробовал сунуться снова, Томас заорал предостерегающе:
     -- Бочка разломится!
     От его страшного крика со  стен  попадали  факелы,  а  у  воина,  что
мужественно торчал в дверном проеме, снесло шлем.  Калика  нехотя  опустил
бочку на раскатившиеся глыбы, снова  перебрал  всю  возможную  родословную
Пречистой, со своими вставками -- язычник, гореть ему в адовом огне! --  с
ревом обрушил почти всю стену, обхватил бочку и  перенес  к  столу.  Глыбы
тяжелого камня раскатились по всему залу, одну донесло до самого стола,  и
Томас с удовольствием поставил на нее ногу и уперся локтем в колено.
     Олег бережно опустил бочку возле  стола,  легким  ударом  вышиб  дно.
Одуряющий  запах  шибанул  в  ноздри.  Томас  охнул,  жадно  ухватил  ковш
побольше. Лицо Бурлана стало обреченным. Олег, глядя на хозяина, кивнул:
     -- Что делать, я не люблю  кипрского.  Добрался,  попробовал...  Нет,
думаю. С детства любил сладкое. Церковный кагор в самый раз! Отправился за
ним, но где-то сбился с дороги... Надеюсь, вам  не  очень  нужны  были  те
картины, что украдены из Иерусалима? Они испортились, когда на них рухнули
мраморные статуи, украденные в Месопотамии или в  Вавилоне...  Они  бы  не
рухнули, но я поскользнулся на потеках драгоценного розового масла,  когда
нечаянно зацепил те бочки, сослепу приняв их за орнамент на стене...
     Томас пил много и с удовольствием. В голове была  странная  легкость,
пустота. Звуки становились то громче,  то  тише.  Даже  зал  вроде  бы  то
сужался, то расширялся, а факелы то бледнели, то вспыхивали так ярко,  что
глаза жмурились сами собой. Протянул руку к мясу, но пальцы вытянулись  на
несколько саженей, а блюдо оказалось вовсе на другом конце стола. Он пьяно
захохотал, схватил большой кусок, едва не выронил, поймал на лету, с ревом
вонзил зубы.
     В зале остались три воина. Они теснились в дверях,  готовые  в  любой
момент удрать. Когда Томас уронил мясо, переглянулись,  один  попятился  и
потихоньку побежал вниз по ступенькам. Если эти двое напьются, то разнесут
замок, как собачью будку. То ли стены из песка, то ли эта пара  пришла  из
ада за душой хозяина?
     Олег пожирал мясо, запивал вином, зачерпывая ковшиком.  Бурлан  мелко
дрожал, не решаясь встать из-за стола. Он знаками показывал слугам  почаще
подавать на стол,  паломники  поглощали  горы  рябчиков,  оленьи  окорока,
говяжьи  вырезки,  запивали  водопадами  вина.  Томас  раскраснелся,  щеки
лоснились, глаза блуждали. Он внезапно заорал диким голосом походную песню
о Ронсевальском ущелье. Посуда затряслась, с  потолка  посыпалась  крупная
пыль с мелкими камешками, а третья стена сухо треснула  --  от  изогнутого
свода и до пола пролегла извилистая трещина.
     Томас сделал  Бурлану  подбадривающий  знак,  и  тот  запел  дрожащим
голосом, похожим на блеянье старого козла.  Томас  нахмурился,  он  помнил
голос Бурлана другим, не издевается ли над ним хозяин,  не  передразнивает
ли  гостей,  что  просто  недопустимо  для  любого  европейца,   даже   не
просвещенного, а уж для цивилизованного, коими являются благородные рыцари
войска Христова...
     В дверном проеме остался один воин, да и тот пятился, пугливо задирал
голову, глядя на потрескивающий потолок. Томас на  миг  умолк,  набирая  в
грудь воздуха, из коридора донесся топот убегающих ног. Томас  с  жаром  в
сердце запел о последней битве Роланда, когда  он  разил  сарацин  любимым
мечом, пощады от них не  желая.  Поперек  трещины  пролегла  еще  одна  --
пошире. Посыпались камешки. Олег  похлопал  Томаса  по  плечу,  указал  на
трещину, поднялся:
     -- Спасибо, хозяин за прием. Это по-нашенски! Все для гостей. Но пора
и честь знать. Сэр Томас, забирай чашу, пора в путь.
     Бледный Бурлан кое-как вздел себя на ватных  ногах.  Доспехи  на  нем
звенели как посуда в телеге, когда конь несется вскачь  по  лесной  дороге
через пни и колоды. Томас провозгласил упрямо:
     -- А я желаю гулять!.. Умереть, так захлебнувшись в бочке с вином!
     Он звучно икнул, поспешно зачерпнул вина, осушил.  Олег  похлопал  по
плечу, сказал предостерегающе:
     -- Сэр Томас! Прошлый раз, когда мы гуляли, весь  город  разрушили...
Нехорошо!
     -- И здесь... ик... раз-р-р-рушим...
     Ковшик в его руке смялся как листок лопуха. Он  отшвырнул  негодующе,
полапал не глядя по столу, нащупал блюдо, где совсем недавно лежал жареный
кабанчик.
     --  Нехорошо,  --  повторил  Олег  укоряюще.--  Тебе  было  велено  в
наказание сорок поклонов и поститься два дня без вина,  а  мне,  язычнику,
наказали принести в жертву Перуну две овцы, одного козла и троих христиан!
Если и сейчас накажут, то где я тут  найду  овец  и  козла?  Хорошо,  хоть
христиане...
     Он уставился мутным взором на последнего отважного воина, что  стойко
загораживал дверь, несмотря на то, что  рядом  зияли  страшные  проломы  в
обеих стенах, куда проехали бы по два  всадника  в  ряд.  Воин  побледнел,
всхлипнул,  его  словно  ветром  унесло,  лишь  прогремела  частая   дробь
каблуков, а внизу хлопнула дверь.
     -- Да и тебе, -- продолжал Олег увещевающе, -- легче  гореть  в  аду,
чем протерпеть два дня без вина! Пойдем.
     Томас  в  трагической  рассеянности,  думая   над   словами   калики,
сворачивал в трубку железное блюдо, снова бережно расправлял, как  помятый
пергамент, тут же сворачивал снова. Взор его оставался мутным. Олег поднял
его за плечи. Томас в последнем проблеске сознания сгреб  чашу,  прижал  к
груди обеими руками. Олег повернулся к Бурлану:
     -- Вели быстро подать двух коней в запас! С одеялами, едой на неделю.
И собери ему доспехи, вы с ним одного роста. Да побыстрее,  а  то  он  все
разнесет!..  Он  и  Храм  Соломона  разрушил,  и  сады   Семирамиды...   и
Вавилонскую башню... вторую, которая поменьше...
     С его  помощью  Томаса  облачили  в  полный  рыцарский  доспех.  Олег
торопливо вывел рыцаря из здания. Пол качался как морские  волны,  впереди
мелькали тени, головы высовывались и пропадали. Все двери были распахнуты,
со двора слышалось ржанье, испуганные вопли.
     Олег свел Томаса с крыльца,  обнимая  за  пояс.  В  темной  ночи  при
красном свете факелов метались люди, таскали мешки, седельные сумки.  Двое
оседланных коней прыгали, испуганные факелами и криками, пытались  вырвать
поводья.
     Самые отважные рискнули подвести коней к крыльцу, Олег  помог  Томасу
взобраться в седло, воткнул ему в руки поводья. Томас тут же начал клевать
носом, Олег с ужасом чувствовал как быстро тяжелеет собственное тело. Ноги
стали как чугунные, во рту пересохло, язык царапал горло.
     -- Исполать, -- пробормотал он, -- провож-ж-ж-жать не надо...
     Уже в седле он взял из руки Томаса  поводья,  послал  коней  шагом  к
пролому. Раскатившиеся глыбы убрали, но ворота оставались посредине двора.
Кузнецы и плотники при свете факелов  сдирали  железные  скобы  и  полосы,
растаскивали тяжелые бревна. Завидев  приближающихся  странников,  которые
вышибли ворота, бросили ломы и разбежались.
     Быстро теряя силы, Олег в страхе  косился  на  Томаса.  Тот  качался,
наконец лег на конскую гриву. В проломе  стучали  топоры  и  молоты.  Олег
подумал вяло, что сейчас они с  отважным  рыцарем  не  отобьются  даже  от
воробьев.
     Внезапно стук резко оборвался, тени мелькнули и пропали во тьме. Кони
освобожденно вынеслись из-под каменного свода,  бодро  понеслись  в  ночь.
Холодный воздух пронизал до костей, Олег съежился,  чувствуя  себя  как  с
содранной кожей. Он покрепче вцепился немеющими пальцами в тяжелые, cловно
намокшие бревна, поводья, из последних сил ударил пятками коня.
     Дорога смутно блестела под мертвенным светом  звезд,  луны  не  было,
земля  выглядела  пугающе  темной,  лишь  чуть-чуть  серебрились  верхушки
бугров, пеньки, валуны.
     По обе стороны дороги замелькали исполинские деревья. Кони бежали как
по узкому ущелью, слабый свет звезд едва серебрил  дорожку.  Холод  смерти
все глубже забирался  в  застывшее  тело  Олега,  что  уже  истратило  все
жизненные силы, сердце  билось  все  медленнее  и  тише.  Наконец  деревья
сдвинулись, ветви над головой переплелись, закрывая небо.
     Кони остановились в полной темноте, темнее чем деготь или смола.
     Больше Олег ничего не помнил.

     Глава 11

     Ему чудилось в странном сне, что он  лежит  на  берегу  речки.  Волны
плещутся  в  двух  шагах  от  головы,  вскидывается  рыба,  хватая   низко
пролетающих комаров, а ему, глядя на толстую рыбу, отчаянно хочется  есть.
Не комара, а толстую глупую рыбу.
     Он с огромным усилием поднял тяжелые  веки.  Лежит  на  берегу  реки,
волны  плещутся  в  двух  шагах.   Свет   странно   рассеянный,   тусклый,
красноватый, а небо сплошь затянуто низкими тучами.
     Олег пощупал себя, вяло удивился: полуголый, ребра торчат  как  доски
на рассохшейся лодке, живот почти прилип к спине. Во  рту  распухший  язык
царапает небо, но едва Олег  пошевелился,  отчаянно  захотелось  есть.  Не
пить, хотя во рту пересохло, а именно есть. Хорошо бы  --  толстую  жирную
рыбу...
     Рядом раздался стон. Томас лежал с закрытыми глазами, сильно исхудал,
глаза ввалились, на щеках  выступила  двухнедельная  щетина.  Раздетый  до
пояса, худой, на широченной груди резко выступили кости, а ребра  едва  не
прорывают туго натянутую кожу.
     Он потряс Томаса за плечо. Собственная рука  двигалась  как  неживая,
Олег удивился ее худобе. Рыцарь тяжело вздохнул, глаза  открылись.  В  них
было непонимание, затем слабая улыбка раздвинула бескровные губы:
     -- Сэр калика... Я думал, мы расстались... Ведь тебе место  уготовано
в аду, а мне пришлось бы одному петь  с  арфой  в  руках...  Но  Пречистая
помнит о мужской дружбе, поместила вместе...
     Он с усилием повернул голову, с удивлением смотрел в нависающие прямо
над головой странные красноватые тучи. Олег сел, голова тупо болела, перед
глазами двоилось. Вода журчит в двух шагах, большой ручей, а не  река,  но
странное дело, Олег  с  великим  трудом  различал  противоположный  берег.
Что-то случилось с его глазами,  ибо  нигде  не  видел  таких  красноватых
сумерек -- или рассвета? -- а  за  свою  долгую  жизнь  побывал  в  разных
уголках белого света, созданного бессмертным Родом.
     -- Это рай или ад? -- послышался недоумевающий голос.-- Если рай,  то
у меня должна быть в руках арфа, я  должен  восседать  на  облаке  и  петь
осанну Вседержителю... Или Господь знает, что мне  на  ухо  наступили  все
медведи Британии, а от моего голоса вороны на лету падают? Да  и  на  арфе
никогда не играл... В кости играл, в буру играл, в двадцать одно и  упыря,
джокера, а на арфе...гм... Но ежели ад, где эти хвостатые, которых я видел
после каждой попойки, если затягивалась дольше недели?
     Над головой тихонько прогремело. В реке  послышался  шумный  всплеск.
Мороз пошел на коже Олега, он ощутил неясный страх. Пальцы  сами  нащупали
на шее ожерелье оберегов, судорожно пошли перебирать по одному.
     -- Но ежели чистилище? -- продолжал задумчивый голос рыцаря.--  Чтобы
ни  тебе,  ни  мне?..  Тебе  нельзя  в  наш  рай,  а  мне,  благочестивому
христианину, нельзя в твой языческий,  ибо  воинам  Христа  заказаны  ваши
бесстыдные оргии... разве что в пьяном виде или по несдержании чувств,  но
тогда надо обязательно покаяться полковому  священнику.  Наши  боги  могли
сговориться, и нас, дабы не разлучать, поместили в чистилище. Это  среднее
между адом и раем, по вашему ни рыба, ни мясо и в раки не годится, ни  бэ,
ни мэ, ни кукареку, ни сюды Микита, ни туды Микита...
     Послышались  шаги.  Олег  насторожился,  рядом   приподнялся   Томас,
всматриваясь в красноватый полумрак, охнул от слабости, но удержал себя на
тонких как лучинки руках. Олег изо всех  сил  всматривался  в  красноватый
сумрак, перед глазами  от  напряжения  плавали  мутные  пятна,  в  которых
чудились и рогатые рожи, и клыкастые  пасти.  Томас  похлопал  ладонью  по
голой земле, отыскивая меч, ругнулся и опасливо прикусил язык --  не  знал
можно ли лаяться в чистилище, или же перебросят в ад. Не  страшна  кипящая
смола, страшно расстаться с надежным другом.
     Из сумрака вынырнула женщина. Только что там ничего не было, затем  в
пяти-шести шагах словно  возникла  из  воздуха  --  тоненькая,  гибкая,  с
пузатым кувшином в руках. Олег уловил сводящий с ума аромат, но смотрел не
на кувшин, на женщину -- обнаженная до пояса, с красивой высокой грудью, в
длинной юбочке. Впрочем, оба тоже были обнажены до пояса.
     --  Нас  забросили  в   магометанский   рай!   --   прошептал   Томас
встревоженно, но глаза не отрывал от красивой  женщины.--  Сапоги  на  мне
сарацинские, могли перепутать...
     Девушка поставила кувшин между Томасом и Олегом, отцепила с пояса две
серебряные чаши. Движения ее были грациозными, она  все  время  улыбалась,
Томас краснел, но не мог отвести глаз от ее белоснежной девичьей  груди  с
острыми, как из розового гранита, сосками.
     -- Мы в вашем раю? -- спросил Томас по-сарацински.-- А ты,  гурия?  А
где остальные двадцать тысяч?
     Она улыбнулась, показав острые белые зубки. Ответила им  на  странном
языке, которого Олег не слыхал очень давно, но, странное дело,  понял  без
труда. Он вздрогнул от изумления, по спине пробежал озноб.
     -- Где мы? -- проговорил он медленно,  с  трудом  подбирая  слова  на
языке агафирсов.
     Брови девушки взлетели высоко, глаза распахнулись во  всю  ширь.  Она
попятилась, сказала торопливо:
     -- Старшие придут, объяснят. А пока пейте горный мед.
     Снова Олег ощутил холодок страха,  видя  как  внезапно  она  исчезла.
Томас провожал ее сияющими глазами:
     -- Как подпрыгнула!.. Не думала, что кто-то знает ее язык.
     Олег осторожно  наклонил  кувшин  над  серебряной  чашей.  Из  узкого
горлышка потекла странная темная жидкость -- без плеска, с острым запахом.
     -- Она правильно думала, -- ответил он.
     -- Но ты же...
     Олег поднес к губам чашу, осторожно отхлебнул. Прислушался, увереннее
допил странный мед. В  животе  потяжелело,  тело  ожило,  сердце  забилось
сильнее. Томас выпил свою долю, сказав недоумевающе:
     -- Горный мед? Похоже на жидкое мясо... Сэр  калика,  все-таки  мы  в
твоем языческом аду!
     -- У славян нет ада, -- напомнил Олег.-- Ад -- изобретение христиан.
     -- Ну, в раю, какая разница? Наш рай для бестелесных душ, а здесь  то
колет снизу, то хочется пить, то  еще  чего...  Уверен,  тут  и  подраться
можно, а раны заживают в полдень.
     -- Это в Валхалле, -- объяснил Олег терпеливо.--  Скандинавский  рай.
Русь находится южнее, но севернее Восточной Римской империи...
     Он лег,  сытость  разлилась  по  телу,  веки  стали  тяжелыми,  глаза
закрывались сами.
     -- Русь между алеманами и ляхами?
     -- Ближе к Степи... Сэр рыцарь, не тешь себя надеждой. Мы не  в  аду,
не в раю, даже не в  чистилище.  Нам  еще  придется  держать  ответ  перед
богами.
     Томас пораженно пощупал себя, удивился:
     -- То-то я чересчур живой! Но ты же обещал, что погибнем!
     -- Что-то помешало... Сам  не  понимаю,  что  могло  помешать.  Авось
образуется...
     -- Опять таинственное "авось"!
     Второй раз Олег проснулся опять от голода. На гладком камне  появился
кувшин -- побольше прежнего, широкогорлый. Томас спал, разбросав руки,  за
ним клубились странные красноватые сумерки.  Над  головой  нависали  тучи,
Олег ощутил недоброе: тучи за долгий сон -- а он выспался  и  проголодался
-- не сдвинулись, формы не изменились.
     Слева доносились голоса, смех. Потрескивали угольки, пахло березовыми
дровами. Совсем близко ржали кони. Им вторило странное  многоголосое  эхо,
но сколько Олег не всматривался, не видел ни людей, ни костра,  ни  коней.
Чувствовал себя слабым, больным, но заставил подняться на ноги,  пошел  на
голоса. Его шатало,  перед  глазами  то  застилало  тьмой,  то  вспыхивали
красноватые звездочки.
     Костер открылся внезапно, словно перед Олегом вдруг распахнули  полог
шатра. Вокруг огня сидели  мужчины  и  женщины  --  невысокие,  широкие  в
плечах, с очень белыми лицами, словно  мучные  черви,  с  узкими  бедрами.
Одеты тщательно, как на большой праздник, но сидят  на  камнях,  лежат  на
голой  земле.  Над  горячими  угольями  висят  на  ивовых  прутиках  мелко
нарезанные ломтики мяса, отделенные один от другого  ароматными  листьями.
Жир капает на уголья, взвиваются сизые дымки.
     -- Добрый день, -- произнес Олег на языке агафирсов. Он остановился в
трех шагах от костра.-- Или вечер?
     Парни суетливо вскочили, освободили место  близ  костра.  Олег  видел
обращенные к нему со всех сторон мертвенно бледные лица с  синими  губами.
Глаза у всех были удивительно крупные, цвета  спелых  желудей,  словно  бы
удивленно вытаращенные. На него смотрели с  великим  удивлением,  а  когда
Олег опустился возле огня, один из парней, самый старший по  виду,  сказал
осторожно:
     -- Пришелец, у нас вечные сумерки.
     Олег кивнул, настороженное чувство и тревога не оставляли. Он  ощущал
странность этих людей,  но  еще  не  мог  понять  причин,  а  обереги  как
взбесились: застревали в пальцах все сразу.
     -- Сумерки... Почему?
     -- Ты не знаешь? Странно... Мы находимся в нижнем мире.  Олег  быстро
окинул взглядом серьезные лица, посмотрел по сторонам. Нижним миром волхвы
называли мир, куда уходят души умерших. Души  простых  людей,  не  героев.
Герои, подвижники и праведники попадают в вирий,  остальные  уходят  сюда.
Раньше нижнего мира в природе не существовало, души  умерших  не  покидали
поверхности земли, тут же воплощались в зверей, птиц,  рыб,  даже  деревья
или жуков. Таким образом существовал круговорот душ в природе, можно  было
понимать язык животных и растений. Пусть с  трудом,  пусть  общее  родство
потом помнили одни волхвы, но мир был  целостным,  пока  боги  не  создали
вирий и этот нижний мир... А далеко на юге, в жаркой Индии, куда  Арпоксай
завел свое племя с верховьев Днепра, все еще нет ни вирия,  ни  подземного
мира, а души умерших людей по-прежнему воплощаются в зверей,  чтобы  через
много перевоплощений снова вернуться в человеческое тело...
     -- Когда вы умерли? -- спросил Олег.
     Вокруг костра  застыли,  смотрели  вытаращенными  глазами.  Снова  он
ощутил что-то неверное.
     -- Умерли? -- спросил старший из сидевших.
     -- Умерли, -- повторил Олег.-- Иначе как вы попали сюда?
     Вокруг костра переглядывались, наконец моложавый человек с  мертвенно
бледным лицом сказал опять очень осторожно:
     -- Сюда прошли наши отцы-прадеды. Но они прошли живыми... как и мы.
     Олег потрогал обереги, быстро оглядел напряженные лица. Эти люди тоже
чувствовали нервозность, что чуть успокаивало.  Мысли  метались  в  голове
лихорадочные, Олег быстро перебирал разные варианты,  отбрасывал,  наконец
сказал:
     -- Похоже, мы одним понятием называем разные вещи...
     Он с досадой напомнил себе, что когда Агафирс  уводил  свое  племя  с
берегов Днепра, потерпев поражение от Скифа в попытке натянуть  лук  деда,
то в природе еще был круговорот душ. Нужды в подземном мире не  было,  еще
не существовало. Он понадобился, когда человек даже  после  смерти  обязан
был оставаться  человеком:  его  начали  хоронить  распрямленным,  а  если
сжигали, то горшок для пепла лепили в виде человеческой фигурки, или же на
сосуде рисовали людское лицо. Так что Агафирс не мог попасть  в  подземный
мир: его еще не было!
     -- Все знают, что этот мир подземный? -- спросил он.
     На него смотрели внимательно, Олег отметил с дрожью в душе, что глаза
у всех острые, пронизывающие насквозь. Словно  невидимые  пальцы  неслышно
коснулись его мозга, но Олег постоянно держал  свои  мысли  и  чувства  за
плотным забором.
     -- Ты умен, -- ответил старший. Голос его был ровный,  без  признаков
чувств.-- Хватаешь  на  лету...  Нет,  племя  не  знает.  Много  поколений
сменилось с того дня, когда Агафирс, спасаясь от преследующих врагов, увел
остатки своего  племени  в  глубокую  расщелину...  Лишь  мы,  посвященные
волхвы, знаем правду. Мы бродим со стадами по огромным пещерам!
     Олег не дрогнул, чувствовал на  себе  цепкие  взгляды.  Мозг  работал
быстро, мысли сменяли одна другую как языки пламени.
     Он спросил:
     -- Выход знаете?
     -- Теперь знаем, -- ответил старший.-- Но когда-то за Агафирсом и его
людьми завалило выход.  Землетрясение  едва  не  уничтожило  все  племя...
Многие погибли, а другим пришлось туго. Они обследовали пещеру,  используя
факелы, нашли ход вглубь, там открылась целая вереница  гигантских  пещер.
Встречались настолько огромные, что в них поместилось бы по  десять  таких
племен!.. Пришлось переправляться через подземные  реки,  обходить  озера,
где в бездонных глубинах жили огромные безглазые твари -- белые, огромные,
как смоки...
     Олег закрыл глаза, слушая  монотонный  бесцветный  голос,  представил
себе тот ужас, когда на третий день кончились последние факелы, потом жгли
одежду, обломки телег. Но закончилось дерево, остались в жуткой темноте...
В полном мраке на женщин напал крупный зверь, убил двоих,  пятерых  ранил.
Мужчины в темноте сумели убить хищника, хотя в страшном ночном бою  ранили
несколько человек мечами и копьями. Из жира, добытого из зверя, смастерили
светильники. Потом убивали других пещерных зверей, мясо ели, из жил делали
тетиву, из жира -- светильники...
     Умерли многие, не выдержав жизни без солнца, но уцелевшие дали начало
новому племени. Агафирс с сынами всегда  был  впереди  отряда,  исследовал
каждую щель, каждый спуск. На четырехсотом  году  жизни  в  пещере,  когда
сменилось много поколений,  одна  из  стен  с  грохотом  лопнула,  за  ней
показалась пещера, в сравнении с которой  все  другие,  в  которых  прошла
жизнь многих поколений, оказались крохотными  полянками  в  лесу.  В  этой
пещере, что соединялась  еще  с  рядом  других,  больших  и  малых,  росла
странная трава, водились дивные звери,  а  в  озерах  и  реках  плескалась
невиданная безглазая рыба. Из старого поколения  агафирсов  уцелел  только
сам Агафирс и два его сына, один  из  них  стал  волхвом,  остальные  жили
долго, в несколько раз дольше обычных людей, но  в  них  уже  меньше  было
солнечной крови богов, они состарились и умерли. Правда, таких было  мало,
остальные погибли в жестоких схватках с чудовищами пещер.  Агафирс  мечтал
выйти наверх, он  даже  готовил  оружие,  чтобы  отомстить  обидчикам,  но
недавно судьба подстерегла и его: погиб, защищая в походе  свой  отряд  от
внезапно напавшего чудовища. С тех пор в живых не осталось тех, кто  видел
настоящее солнце. Сыны Агафирса родились  уже  под  землей,  двое  из  еще
живущих -- дряхлые старики...
     -- Но как мы попали сюда? -- поинтересовался Олег напряженно.--  Если
вы не видели солнца...
     -- Солнца, но не поверхности, -- ответил старший.--  Раз  в  шестьсот
лет, как завещано Агафирсом, два-три человека из самых посвященных волхвов
совершают долгий изнурительный подъем вверх. Они  карабкаются  по  два-три
месяца, однажды поднимались  полгода.  Мы  стараемся  дождаться  дождливой
ночи, когда ночное небо затянуто тучами... В этот раз  наверх  поднимались
мы с Тарасом и Назаром. Меня зовут Остап. Мы нашли вас сразу у  расщелины.
Мы не знали, что на поверхности еще могут объедаться одолень-травой! У нас
даже дети не съедят лишнего стебелька, так что с нами не было противоядия,
что, конечно, для волхва непростительно. Мы должны  быть  готовы  ко  всем
случаям, верно?
     Олег чувствовал на себе испытующие взгляды:
     -- На поверхности одолень-трава вывелась.  О  ней  только  в  кощунах
упоминается, а какая она -- никто не ведает. Я нашел ее чудом...
     -- Но ты знал, что это одолень-трава?
     -- Я знал, но люди больше не  знают.  Я  волхв,  потому  знаю  больше
других.
     В молчании  ели  мясо.  Остап  рассказывал,  что  в  пещерах  водятся
огромные смоки, но есть звери  намного  крупнее  и  страшнее  смоков.  Они
охотятся на смоков, как волки охотятся на зайцев, убивают и едят  их.  Еще
одни охотятся на огромных медлительных  зверей,  похожих  на  черепах,  но
размером с холмы, покрытые костяными плитами толщиной с бревно. Когда  они
дерутся, воздух дрожит от рева, а со стен и невидимого неба падают тяжелые
камни, убивая и калеча людей и скот. Когда-то агафирсы очень  страдали  от
этих чудовищ, гибли без счета, но воины сумели под руководством волхвов  и
самого Агафирса соорудить ловучие ямы, с  той  поры  себя  обезопасили,  а
затем начали мало-помалу теснить чудовищ, отвоевывать новые пещеры.
     Послышались шаги, из плотного воздуха внезапно появился Томас. Увидев
Олега, просиял, а всем сидевшим вокруг  костра  отвесил  вежливый  поклон.
Остап жестом указал на место рядом с Олегом, подал  прутик  с  нанизанными
ломтиками жареного мяса.
     -- Он не знает наш язык, -- объяснил Олег.-- Он из другого племени.
     На него смотрели недоверчиво. Кто-то пробовал заговорить  с  рыцарем,
тот виновато улыбался, разводил руками.
     -- Он не понимает, -- сказал Олег снова.-- Наверху многое изменилось.
Вы спустились под землю, когда мир был юн, а все племена и народы говорили
на одном языке. Почти на одном, по крайней мере понимали друг друга.  Одни
окали, другие акали, третьи говорили в нос, но понимали.  Но  наверху  все
меняется стремительно. Тех народов, от которых вы ушли, не  осталось  и  в
помине! Никто не помнит их имен. Зря доблестный Агафирс  ковал  мечи.  Ему
было бы некому мстить, некого жечь на медленном огне, не  с  кого  сдирать
шкуру.
     Он  начал  пересказывать  разговор  Томасу,  тот  остановил   жестом:
разговаривай, перескажешь на досуге.
     -- Мы увидим ваше племя? -- спросил Олег.
     Остап отвел глаза:
     -- Если готовы остаться, то хоть сейчас... Но если жаждете  вернуться
в Верхний Мир, то сперва ваши судьбы решит  Совет  Старших  Волхвов.  Если
решат отпустить, тогда ничего  не  увидите...  каждое  племя  хранит  свои
тайны, не обижайтесь.
     -- Вся жизнь --  война,  --  сказал  Олег  невесело.--  Когда  увидим
Старших?
     -- Здесь жизнь течет неторопливо, -- ответил Остап.-- Но вам повезло,
Совет соберется через три дня.
     Жизнь текла, как понял Томас, без всякого разделения на день и  ночь,
в  вечных  сумерках.  На  стенах  живет  светящийся  мох,  кое-где  растет
светящаяся плесень, но даже для привыкших глаз  света  мало,  потому  взор
достигает лишь  на  десяток-другой  шагов,  потому  кажется,  что  человек
бесследно исчезает или появляется из воздуха. Но есть и  хорошая  сторона:
стен не видно, мир кажется бескрайним.
     Как он понял, земля  рассыхается  как  глиняный  шар  на  солнцепеке,
старые трещины углубляются,  появляются  новые.  Пещеры  огромные,  к  ним
добавляются новые, а старые пещеры, в которые однажды вернулись на кочевье
через три тысячи  лет,  оказались  неузнаваемыми:  втрое  шире,  в  стенах
возникли длинные щели,  что  ведут  в  незнакомые  пустоты,  где  плещется
невидимая вода и страшно ревут незнакомые звери.
     На второй день он шепнул Олегу, косясь по сторонам:
     -- Сэр калика, здесь нечисто... Эти люди -- колдуны!
     -- Что стряслось?
     -- Я сумел приблизиться к стене, там увидел такое, что волосы  встали
дыбом! Прямо из камня вышел старик, прошел малость вдоль  ручья,  а  потом
вслед за ручьем снова вошел в каменную стену!
     -- Не почудилось? -- спросил Олег тревожно.
     -- Я ж не дурак, сэр калика! Я сразу перекрестился,  а  потом  еще  и
"Отче наш" прочел... сколько помнил. Но старик не  исчез.  Более  того,  я
пощупал песок, где остались его следы, и даю голову наотрез,  что  старику
не больше сорока  восьми  лет,  он  чуть  хромает,  на  левой  ноге  болят
суставы...
     -- Верю! -- перебил Олег поспешно.-- Я забыл, сколь искусный ты воин,
сэр рыцарь. Это меняет дело... Если такое оружие Агафирс имел в  виду,  то
они могут быть страшными противниками. А ежели это не все?
     На следующий день за ними зашел  Остап,  осмотрел  критически,  велел
следовать за собой.  Они  прошли  вдоль  стены,  а  остальные  из  младших
волхвов, как понял Олег, в это время рассредоточились впереди  по  дороге,
чтобы не дать простому народу увидеть пришельцев: пусть живут в счастливом
незнании другого мира.
     В крохотной пещере,  куда  их  пропустил  Остап,  после  чего  встал,
загораживая  узкий  проход,  находилось  трое  в  белых  одеждах.   Волосы
одинаково серебрились сединой, одинаково падали на плечи, и Томас не сразу
сообразил,  что  из  троих  старших  волхвов  лишь  двое  мужчин,  третьей
оказалась древняя старуха. Лицо ее было в мельчайших морщинках как печеное
яблоко, такое же бесцветное, как у всех  агафирсов,  лишь  глаза  смотрели
зорко, недоброжелательно.
     Двое стариков переглянулись, один жестом велел сесть, сказал  дряхлым
голосом:
     -- Меня зовут Борян, это мой брат Борис, а это сестра Боруня. Мы дети
Борея, внуки Бора. Мы старшие волхвы племени...
     -- А где сын Агафирса? -- перебил Олег.-- Я  бы  хотел  повидаться  с
ним. Ведь это Тавр, верно?
     Старики снова переглянулись, а Боруня спросила резко:
     -- Откуда ты знаешь его имя?
     Олег помедлил, посмотрел на поблескивающие камни в стенах пещеры:
     -- Из всех сыновей Агафирса... лишь Тавр был не воином, а мыслителем.
Остальные его презирали, им бы только нестись по степи  на  горячем  коне,
догонять оленя, а еще лучше -- сшибиться грудь в  грудь  с  противником  в
смертной схватке...
     Старуха смотрела неверяще, Борис кашлянул, спросил недоверчиво:
     -- Зачем тебе Тавр? Он стар, его не беспокоят. Он вместе с  племенем,
а здесь лишь передовой отряд.
     Они смотрели ожидающе, Томас тоже  не  сводил  глаз  с  калики.  Олег
улыбнулся, развел руками:
     -- Мне хотелось бы с ним повидаться. Уверен он бы обрадовался!
     После долгой паузы Борис произнес неуверенно:
     -- Ты говоришь так, как говорил Агафирс, как говорили его  сыны,  как
говорит все еще Тавр. Теперь это священный язык  волхвов,  простой  народ,
как и князья, уже говорят иначе. Откуда ты его знаешь?
     Олег широко улыбнулся,  глазами  показал  на  Томаса,  ответил  почти
весело:
     -- Пора бы уже догадаться.
     На него смотрели три пары вытаращенных глаз и  три  распахнутых  рта.
Олег махнул рукой, помрачнел, сказал невесело:
     -- Вы правы, что не выходите наверх.  Там  льются  реки  крови,  люди
режут друг друга с такой лютостью, что самые хищные волки и гиены выглядят
рядом  с  ними  невинными  овечками!  Убивают  целые   племена,   как   на
скотобойнях. Убивают женщин и детей.  Народ  бьется  с  народом,  племя  с
племенем, род с родом, семья с семьей, брат с братом.  Даже  один  человек
бьется насмерть сам с собой, не зная уже где правда, а где кривда!
     Они молчали  все  трое,  смотрели  внимательно.  Незнакомцы  чересчур
загадочны, а волхвы умеют смотреть и слушать, оставляя  поспешные  решения
незрелой молодежи.
     -- Возможно, -- сказал Олег совсем невесело, -- боги вас держат здесь
как семена. Вдруг люди перебьют друг друга? К тому  идет.  Тогда  заселите
просторы земли мирным добрым народом. Ведь  вы  давно  уже  не  те  звери,
которые бежали в эти пещеры от других зверей, еще более лютых...
     Старуха недовольно завозилась, прервала сварливо:
     -- Мы никогда не были зверьми!
     Олег покачал головой, глаза были сочувствующими:
     -- Были. Чего стыдиться? Гордиться надо, из зверей стали людьми!  Увы
чаще бывает наоборот... А вы  драчливость,  свойственную  детям,  оставили
детям.
     Он покосился на Томаса, и трое волхвов последовали за  его  взглядом.
Томас сидел на обломке скалы надменно-гордо, сурово смотрел  поверх  голов
старцев. Он был мужественно красив, на голову выше волхвов, в плечах вдвое
шире, грудь широка и выпукла, а живот как у жука  --  плоский,  в  валиках
мускулов.
     Борис вздохнул, с укором посмотрел на Олега:
     -- Но ты не драчливый зверь?
     -- Я волхв, -- напомнил Олег.-- Однако мир не состоит из волхвов.
     Они помолчали, погрузившись в раздумья. Олег с  печалью  рассматривал
чистые кроткие лица. Со времен Великого Исхода, о котором народ не  знает,
никто не воевал друг с  другом.  Были  стычки,  были  убийства,  но  из-за
ревности, зависти, однако агафирсы  не  знают  кровавых  сражений  друг  с
другом. Хватает изнурительной войны с подземными чудовищами, чтобы  думать
еще и о том, как убивать друг друга. Таким нельзя наверх, их  там  и  куры
загребут!
     Внезапно  Борис  вздрогнул,  словно  его  грубо  разбудили,   спросил
торопливо:
     -- Ты хочешь вернуться наверх?
     -- Должен, -- ответил Олег невесело.-- Кто-то пашет, а  кому-то  надо
воевать. Мир все еще жесток.
     Борис покосился на Боруню, она сразу вскинулась, сверкнула очами:
     -- Отпускать вас нельзя! Наверху не должны знать о нашем народе. Что,
если верхние жестокие народы ринутся сюда? Здесь погибнет все. Ты  угадал,
мы давно разучились воевать. Правда, у нас есть кое-что... Но  не  станешь
же прятаться всю жизнь. А сами мы не умеем убивать людей.
     Томас презрительно фыркнул, гордо расправил плечи. Он убивал  поганых
сарацин десятками, и прочих, кто оказывался  на  пути  победоносных  войск
почитателей Христа.
     Олег напрягся, Томас непроизвольно пощупал свой отсутствующий мешок.
     --  Наверху  народ  жесток,  ответил  Олег  осторожно,  он  тщательно
подбирал слова.-- Но сюда никто не сунется... наверху боятся темноты  даже
взрослые. Пугаются темных  сараев,  боятся  ночного  леса...  Но  сюда  не
сунутся уже потому, что  наверху  много  богатых  стран!  Вы  богаты  лишь
мудростью, но ее не унесешь в мешках. У  вас  просто  нет  вещей,  которые
ценят захватчики!
     Томас с жалостью смотрел  на  дряхлых  волхвов.  Наверху  все  страны
открыты для грабежа. Какой сумасшедший сунется в эти жуткие пещеры,  чтобы
отобрать у нищих медяки?
     Они все пятеро сидели молча, даже Томас почти не шевелился. Воздух  в
пещере стоял плотный, тяжелый. Томас чувствовал себя в нем расслабленно  и
сонно, как в теплой воде.
     Олег зорко следил за лицами волхвов,  внезапно  взял  из  рук  Томаса
мешок, протянул Борису:
     -- Мудрый, ты здесь самый старший. Помоги разгрызть мне этот орешек.
     Борис не притрагиваясь к мешку, сказал недоумевающе:
     -- Орешек? Там медная чаша, которую выковали семь лет тому... С кулак
размером, по ободку идет надпись на арамейском, ножка чуть смята...
     Со вздохом он взял мешок, пощупал чашу сквозь  плотную  ткань.  Томас
смотрел на старца с великим уважением, а тот прислушался, вскинул  голову,
остро посмотрел в глаза Олегу. Олег кивнул, и  старый  волхв,  не  отрывая
пристального взгляда, сунул руку в мешок, нащупал чашу, застыл.
     Борян и Боруня поглядывали на старшего брата с беспокойством, слишком
странное у того было лицо, косились  на  заинтересовавшегося  Томаса.  Тот
даже привстал, заглядывая в мешок.
     -- Чую неведомую мощь, -- проговорил Борис очень медленно.  Лицо  его
было отрешенное, словно он проникал взором  далеко  за  каменные  стены.--
Великая сила заключена в этой чаше... но я не могу понять...
     -- Насколько великая? -- спросил Олег напряженно.
     Борис все еще смотрел вдаль, голос прозвучал как идущий из далека:
     -- Смертным  трудно  судить,  а  мы,  хоть  и  Великие  Волхвы,  лишь
смертные... Мог бы лучше сказать Тавр, в  нем  течет  кровь  богов...  Еще
лучше сказал бы сам бессмертный Агафирс...
     Олег тяжело вздохнул, и Томас, метнув на его потемневшее лицо  острый
взгляд, понял, что Агафирс тоже не  сказал  бы.  А  если  Агафирс  мог  бы
сказать, то он, калика по имени Олег, сказал бы еще раньше.
     Вдруг глаза Бориса расширились. Его рука в мешке  задергалась,  будто
он старался охватить чашу всей ладонью, а глаза не отрывались от Олега,  в
них было безмерное удивление. Олег  нехотя  кивнул,  соглашаясь  с  чем-то
важным, что старший волхв узнал благодаря Святому Граалю, тут же движением
головы указал на могучую фигуру Томаса, отрицательно качнул из  стороны  в
сторону.
     Борис с явной неохотой убрал руку из мешка, протянул его  Олегу,  тот
передал Томасу.
     Олег сказал настойчиво:
     -- За  этой  чашей  Семеро  Тайных,  наших  заклятых  врагов,  начали
настоящую охоту. Удается сохранить лишь чудом. Но  они  еще  не  вмешались
сами, посылают слуг! Почему? Чем ценна для них?
     Борис пожевал дряблыми бесцветными губами, спросил внезапно:
     -- Вещий, почему ты сам не посмотришь в грядущее?
     Олег покосился на Томаса, что бережно устраивал чашу в глубине мешка,
ответил торопливо:
     -- Весь край, где движемся, окружен  невидимым  забором.  Я  пробовал
отходить от чаши на пару десятков шагов, но  завеса  сохраняется.  А  уйти
дальше -- то некогда, то опасно, а когда с чашей расставался, то  было  не
до заглядывания в грядущее -- спасали шкуры!
     Боруня,  которая  молчала  слишком  долго,  сказала  злым   сварливым
голосом:
     -- В эти пещеры мощь Семерых Тайных не достигнет!
     На  лице  Боряна  ясно  читалось  тревожное  сомнение.  Олег   сказал
успокаивающе:
     -- Думаю, они вообще не знают  о  народе  агафирсов,  родных  братьев
Скифа. Когда выйдете в нужный час, для них это будет катастрофа!
     Томас посматривал  то  на  волхвов,  то  на  друга,  решился  наконец
нарушить молчание, и  спросил  сильным  мужественным  голосом,  в  котором
звенела сталь, словно он бил огромным молотом по остывающему клинку:
     -- Это не  про  вас  было  предсказание?..  Явится  могучий  народ  с
Севера... Гог и Магог... Это вы?
     Не ответили, как оцепенели, погрузились во что-то  неведомое  Томасу,
тайное, что еще сохраняется в древних народах,  не  удостоенных  благодати
приобщения к учению Христа.
     У  входа  в  пещеру  несколько  раз  появлялся   Остап,   посматривал
встревоженно. Явились Назар и Тарас, принесли куски странного мяса,  очень
ароматного. Томас смотрел голодными глазами, но  есть  отказался  наотрез:
кто-то из младших волхвов успел объяснить, что  это  мясо  убитого  зверя,
которого называют лягухой. Томаса едва не вывернуло,  и  он  все  три  дня
отказывался есть мясо лягушек, пусть даже  те  вымахали  в  подземельях  с
верблюдов и нападают на людей.
     Перед Томасом поставили кувшин с горным медом. Пообедали. Затем Борис
молча оглядел брата и сестру, они хмуро  кивнули  по  очереди,  и  старший
волхв сказал грустно:
     -- Наши младшие отведут вас наверх.

     Глава 12

     Они карабкались вверх по  отвесным  стенам,  протискивались  в  узкие
щели, ползли по бесконечным  извилистым  норам,  обдирали  бока  и  спины,
падали, и всякий раз их подхватывали маленькие, но  сильные  руки  младших
волхвов. Третий, Назар, нес в мешке звякающее железо рыцаря, за его спиной
странно высовывались рукояти огромных мечей и лук со стрелами.
     Томас подозревал, глядя на волхвов, что они легко бы поднялись наверх
прямо через скалы, если бы не пришлось  тащить  гостей.  Он  даже  заметил
краем глаза, как однажды плечо Остапа вошло в соприкосновение  с  торчащим
на пути острым краем камня, но младший волхв даже  не  пошатнулся,  прошел
так, словно вместо твердого камня было  облачко  дыма.  Потом  ему  что-то
сердито шептал Тарас, указывая глазами на Томаса  и  Олега.  Остап  устало
оправдывался, но Томас сделал вид, что ничего не видит и не слышит.
     Задолго до поверхности они уже услышали свежие запахи,  даже  струйки
воды, что часто пересекали путь, стали холоднее,  превратились  наконец  в
совсем ледяные. Олег усмехаясь,  объяснил  ошарашенному  Томасу,  что  чем
глубже, тем теплее, потому агафирсы вот уже несколько тысяч лет  не  знают
ни зимы, ни даже холодной осени, в их средних пещерах всегда теплое  лето,
а ежели попробовать спуститься глубже,  там  вообще  пойдут  через  жаркие
пустыни, горячие камни, а если еще глубже, то можно обжечься о  накаленные
стены, воздух там горячий, как в печи, а снизу пышет  еще  большим  жаром,
пахнет горелым. Возможно, там ад, о котором так  часто  с  ужасом  говорят
христиане? На досуге как-нибудь проверит.  Когда  не  останется  на  земле
драконов, великанов и похищенных принцесс.
     Томас оглянулся:
     -- Надо запомнить дорогу. Ад, говоришь?
     -- Тебе-то зачем? -- удивился Олег.-- Твое место в раю! Будешь сидеть
на облаке, в руках арфа.
     -- А ты? -- оскорбился Томас.-- Как усижу, зная  что  ты  в  котле  с
кипящей смолой? Пусть на моих крыльях все перья обгорят, но я побратима не
оставлю.
     Он продолжал оглядываться, запоминая  дорогу  в  ад.  Лицо  его  было
суровым,  трагическим,  он  уже   мысленно   прикидывал   путь,   проверял
снаряжение, оружия ведь и коней в  подземелье  не  протащили  даже  умелые
волхвы агафирсов!
     Они чуяли струи воздуха, наконец показался свет. Волхвы завязали лица
плотными черными тряпками, но двигались уверенно, стены не задевали. Томас
начал щуриться,  завидев  впереди  пролом.  Последние  шаги  проползли  на
животе, царапая локти и колени.
     Томас ахнул, увидев залитые ярким светом деревья, старые пни:  стояла
ночь, над  головой  тревожно  шумели  густые  ветви,  отгораживая  россыпь
камней, откуда выбрались, от темного неба было светло как днем!
     Остап единственный вышел на поверхность, Тарас  и  Назар  остались  в
глубине. Остап сбросил на землю мешок, там протестующе звякнуло, торопливо
снял с плечей перевязи с мечами и лук с колчаном стрел.  Его  голос  глухо
звучал из-под плотной черной повязки:
     -- Для нас даже сейчас слишком ярко!.. Глаза слезятся. Мы уходим. Еще
раз заклинаем: никому о нас!
     Олег обнял его, Томас пожал руку заверил:
     -- Добрые сэры, никогда не предам людей, что спасли мне жизнь!
     Остап исчез, подняв в расщелине  руку  в  прощании,  Олег  с  Томасом
остались в сверкающем ночном лесу вдвоем. Томас, натужно  сопя,  торопливо
влезал в железные доспехи, скреплял поножи, стальные  пластины  на  руках,
последними надел  железные  перчатки,  с  удовлетворением  сжал  и  разжал
пальцы. Булатные кулаки выглядели устрашающе.
     -- Не смыкай глаз, -- предупредил Олег. Он проверил лук и  придирчиво
перебрал стрелы.-- Сейчас ночь, к тому  же  безлунная!  Не  ослепнуть  бы,
когда взойдет солнце!
     Он внимательно осмотрел деревья, присел к земле, пощупал прошлогодние
листья, пустые скорлупки желудей. Томас вдруг хлопнул себя по лбу:
     -- Сэр калика!.. Мы  пробыли  у  них  довольно  долго.  Боюсь  теперь
придется загнать не одну лошадь, чтобы успеть на берег  Дона  к  празднику
святого Боромира!
     Олег молча ковырял землю, мечом проверяя хватку,  для  пробы  обрушил
удар на молодое деревце. Срубленное наискось, воткнулось  рядом  в  темную
землю, повалилось через поляну, тревожно шелестя ветками.
     -- Знать бы, где мы, -- произнес Олег  задумчиво.--  Хотя  бы  звезды
увидеть...
     -- Как это где? -- удивился Томас.
     -- Во  всяком  случае  не  там,  где  нас  нашли,  --  объяснил  Олег
любезно.-- Я помню, что везли...  Агафирсы  --  кочевое  племя.  Они  и  в
пещерах кочуют. Куда завезли за те две недели, что были в беспамятстве, --
вот загадка!
     Томас смотрел ошалело, без сил опустился на трухлявую валежину:
     -- Как? Могли вернуться обратно?
     -- Утром можем  обнаружить  себя  перед  стенами  Иерусалима.  Или  в
развалинах, где Горвель шарахнул тебя по башке... а то и в Чайне.
     -- А это еще где? -- угрюмо  осведомился  Томас.  Глаза  его  недобро
поблескивали.
     -- Сэр Томас, -- напомнил Олег.-- Нас спасли  от  неминуемой  смерти!
Только агафирсы еще помнят, как лечить таких травоедов. А что нас провезли
по их кочевью, так это знак доверия...
     Томас беспокойно ерзал,  вставал  и  снова  садился,  наконец  заявил
решительно:
     -- Сэр калика! Надо идти, а то лопну от беспокойства.
     -- В какую сторону?
     -- Куда угодно, лишь бы двигаться.
     -- Тогда на север, -- решил Олег.-- Судя по деревьям, мы  все  еще  в
Европе.
     Томас при всей озабоченности и страхе опоздать на берег Дона, замечал
странность леса, и знал, что никогда больше его таким не  увидит,  а  лишь
темным, где шагу не ступить, чтобы не удариться о дерево или не  свалиться
в яму. Сейчас же лес был тихим, торжественным, все зверье и птицы спали, а
слабого света, что пробивался сквозь тучи и ветви деревьев, для  привыкших
к темноте глаз было вполне достаточно.
     Задолго до восхода солнца их  глаза  начали  слезиться  от  слепящего
света. Едва-едва посветлел краешек земли, откуда появится  яркий  диск,  а
лес уже  весь  выглядел  залитым  жидким  солнцем.  Потом  все  окрасилось
кроваво-красным. Томас понял, что утренние лучи зажгли алым светом облака.
Он начал прикрывать глаза ладонью, а калика  рядом,  щурясь,  утешил,  что
агафирсы вывели их в густом лесу нарочно,  над  головой  шатер  из  густых
веток, солнечные лучи не пробьются. Да и день обещает  быть  пасмурным,  а
потом глаза привыкнут.
     Когда стало понятно, что ярче не станет, рискнули  пересечь  открытую
поляну. Пальцы калики беспокойно  перебирали  обереги,  часто  вздрагивал,
пугливо втягивал голову в плечи. Томас озирался, хватался за рукоять меча,
но лес был странно тих, даже проснувшиеся птицы не верещали в гнездах.
     -- Поторопись, сэр Томас, -- вдруг сказал Олег нервно.
     Почти бегом он углубился в самую что ни на есть дремучую чащу.  Томас
спотыкался о коряги, застревал в колючем кустарнике, трескался  головой  о
низкие, но такие толстые ветви. Калика же  как  нарочно  осатанело  пер  в
самые заросли, перелезал скопища валежин, подныривал под зависшие  деревья
-- дохни, сорвутся, прыгал через ямы, заполненные  черной  водой,  пугающе
неподвижной, как застывшая смола. Мешок  с  чашей  и  даже  перевязь  меча
постоянно застревали в сучьях, а сам Томас с разбега так стукался головой,
что летели искры -- то ли из железного шлема, то ли из глаз.
     Олег на ходу бросил нервно, желая как-то объяснить спешку:
     -- Лес больно странный!.. Не вижу звериных следов, не  кричат  птахи,
не звенят комары...
     -- Без комаров перебьюсь, -- процедил сквозь зубы Томас.
     -- И жаб нет...
     -- И без жаб потерплю. Хотя жабы, ты прав, должны быть...
     Они есть везде. Даже в раю, говорят, водятся жабы. Зеленые, крупные.
     -- В вирии тоже есть, волхвы говорят. А чем рай лучше вирия?
     Томас задохнулся от бесстыдного богохульства, с  размаха  врезался  в
толстый ствол, его отбросило под гнилую валежину, что злорадно  обрушилась
сверху, запорошив лицо гнилью, толстыми жирными червяками,  залепив  глаза
плесенью, и Томас сообразил, что спорить  нельзя.  Лес  все-таки  древний,
языческий. Да и не всегда жабы живут в болоте: хватает их и просто в лесу,
в траве, а есть маленькие жабки, что вовсе на деревьях живут, по  веточкам
прыгают. В раю же растут райские кущи, так что и на них вполне могут...
     Он  снова  ударился  так,  что  зазвенело  все  железо.  Олег  угрюмо
оглядывался,  но  не  поторапливал,  глаза   были   встревоженные.   Томас
прислушался -- лес  молчал,  словно  не  середина  лета,  а  зимняя  ночь.
Впрочем, даже зимой слышишь стук когтей по дереву, карканье вороны.
     -- Боюсь, скоро все узнаем, -- проговорил Олег медленно.
     -- А пока что  без  комаров  и  жаб,  --  ответил  Томас  с  натужным
весельем, словно подбадривал уставших латников перед штурмом Иерусалима.--
Во всем надо видеть светлую сторону, сэр калика!
     Они долго продирались  через  густые  заросли,  затем  полянки  стали
попадаться чаще, вдруг кусты разом исчезли. Из голой земли торчали  черные
мертвые деревья. Немногие покрывал зеленый  мох,  остальные  застыли  либо
сухие, либо медленно сгнивали, роняя вниз тяжелые сучки. Земля под  ногами
звенела  от  сухости.  Прошлогодние  листья  исчезли,  поляны   пересекали
глубокие трещины.
     Вышли на просторное поле, ограниченное  вдалеке  все  тем  же  черным
лесом. Томас сразу насторожился и опустил ладонь на рукоять меча, -- перед
ними белели огромные  камни,  похожие  на  обглоданные  скелеты  неведомых
зверей. Самые высокие  глыбы  едва  достигали  Томасу  до  плечей,  другие
торчали из земли, с каждым столетием  погружаясь  на  толщину  муравьиного
усика. Судя по сглаженным краям глыб, это была крыша  высотной  сторожевой
башни.
     -- Эк, угораздило, -- произнес Олег тоскливо.-- Мало нам напасти?
     Томас опустил забрало, подергал меч  в  ножнах  и  повернул  удобнее,
чтобы успеть выдернуть незамедлительно. Глаза в  узкой  щели  поблескивали
как голубые льдинки, дыхание  вырывалось  учащенное.  Рыцарь  был  не  так
беспечен, как старался выглядеть.
     Поле, усеянное камнями, миновали без происшествий, снова углубились в
лес. Деревья здесь стояли великанские, зеленые ветви переплелись в вышине.
Когда углубились в лес, Томас просветлел, указал  на  огромную  муравьиную
кучу. Со всех  сторон  крупные  красные  муравьи  тащили  гусениц,  жуков,
кузнечиков. Вскоре услышали  первых  птиц,  увидели  среди  зеленых  веток
мелькающие рыжие спинки белок. Томас вздохнул с облегчением, снял ладонь с
рукояти меча.
     Олег, напротив, хмурился все  чаще,  всматривался  в  темные  стволы,
белок провожал долгим встревоженным  взглядом.  Внезапно  быстро  выдернул
из-за плеча лук, наложил стрелу.
     Впереди на ветке мелькнула куница. Перебежав дорогу легла на  толстом
суку, выгнув спину, на людей смотрела внимательно.  Олег  медленно  поднял
лук, прицелился. Томас был уверен, что куница убежит,  до  нее  не  больше
двадцати  шагов,  но  гибкий  зверек  лишь  сильнее  выгнул  спину.  Глаза
поблескивали жутковато, как кристаллики слюды.
     Сухо щелкнула тетива. Томас отчетливо видел как острая стрела с силой
ударила куницу в шею, зверек пошатнулся, но лишь покрепче вцепился острыми
коготками  в  ветку.  Глаза  вспыхнули  как  угольки,  а  пасть  угрожающе
распахнулась, показал белые клыки, чересчур  длинные  для  такого  мелкого
зверька. Отскочившая  стрела  упала  впереди  на  дорогу,  сбив  несколько
листьев.
     Томас застыл, пораженный страхом, калика же с темным  лицом  все  шел
вперед, молча подобрал стрелу. Когда они удалились шагов на  сотню,  Томас
пугливо оглянулся. Куница по-прежнему лежала на  ветке,  грациозно  выгнув
спину, смотрела им в спину злобно сузившимися глазами.
     Внезапно Олег снова поднял лук, быстро прицелился и  спустил  тетиву.
Куница оскалила зубы,  стрела  ударила  ее  в  бок,  на  этот  раз  куницу
подбросило. Она завизжала от страха,  полетела  вниз,  пытаясь  ухватиться
коготками за листья. Ветки вздрагивали,  прослеживая  ее  падение,  но  на
землю она не упала -- словно растворилась среди зелени.
     Томас смолчал, боялся, что его мужественный голос, привыкший подавать
команды и звать на штурм, дрогнет от страха. Они шли через лес весь  день,
трижды останавливались на отдых, выпили весь горный мед,  что  дали  им  в
кувшинчике на дорогу, съели ломти жареного мяса. Томас сперва  отворачивал
нос,  однако  в  лесу  калика  ничего  не  застрелил,  и  когда  в  животе
протестующе заурчало, Томас нехотя  взял  самый  маленький  ломтик;  завел
разговор о чудесах, чтобы не видеть пакости,  которую  жует,  и  опомнился
лишь в конце трапезы, когда доел последний  ломоть,  а  калика  уже  давно
устранился -- снял с самой длинной стрелы железный наконечник, вместо него
старательно приколачивал, расплющив, серебряную монету.
     Когда наступила ночь, их глаза уже привыкли, Томас не возражал против
костра, даже сам натаскал веток. Калика зачем-то приволок пень, одел  свой
плащ, пристроил сапоги, набив травой, а сам неслышно ускользнул в темноту.
Томас лег по другую сторону от чучела, но  сон  от  страха  не  шел,  даже
шевелиться было боязно.
     В полночь  далеко  за  деревьями  послышались  тяжелые  шаги.  Томасу
показалось, что к их костру шагает дуб,  раздвигая  зеленый  молодняк.  Он
зажмурился, потом решился приоткрыть один глаз.
     В  круге  красноватого  света  появилась  огромная   фигура   в   два
человеческих роста. Незнакомец был  массивный,  в  черной  меховой  шкуре,
глаза странно блестели на волосатом лице, а когда он раскрыл  красный  как
горящая печь рот, блеснули острые белые зубы:
     -- Это тебе за вчерашнее!
     Он со страшной силой обрушил на укрытый плащом пень  огромную  дубину
из целого дерева. Пень хрустнул, с треском погрузился в землю. Томас мелко
дрожал, однако незнакомец на него не обращал внимания.  Вдруг  из  темноты
прогремел злой голос:
     -- А это тебе за сегодняшнее!
     Гигант повернул голову, в красноватом свете  костра  что-то  блеснуло
над поляной. Он вдруг страшно взревел: уже не  с  угрозой,  а  от  боли  и
страха -- в груди торчало белое  оперение,  стрела  погрузилась  по  самое
перо. Томас невольно зажал уши, выдавая себя этим  движением  прямо  перед
глазами незнакомца -- не мог слышать смертельного ужаса в жутком реве.
     Выронив дубину, гигант зашатался, чудовищно широкие ладони ухватились
за пораженное место. Дубина подкатилась к Томасу, огромная как валежина, а
гигант повернулся, и, шатаясь, вломился в темные заросли. Ночь скрыла  его
сразу, но еще долго Томас слышал тяжелые, теперь  неверные  шаги,  деревья
вздрагивали, трещали сучья,  потом  вдруг  земля  вздрогнула  от  тяжелого
удара, будто рухнуло дерево.
     Олег вышел из темноты, очертил вокруг себя и Томаса  круг,  пошептал,
поплевал, сказал, раздирая рот в зевоте:
     -- Чо не спишь?.. День был трудный. Авось завтра будет легче. Спи!
     Он лег возле костра, почти сразу захрапел. Томас долго лежал без сна,
вздрагивал, всматривался в выступающие из  темноты  ветки.  За  освещенной
чертой по  дереву  цокали  мелкие  коготки,  кто-то  попискивал.  Медленно
опустилось, покачиваясь в нагретом воздухе, как  лодка  в  Золотой  Бухте,
ярко-синее перо. Внезапно вспыхнуло язычками пламени по краям,  опустилось
еще чуть к огню, мощным толчком жара взметнуло вверх, исчезло.
     Томас ежился, подгребал  ноги,  что  оказывались  чересчур  близко  к
границе света. Чудились мохнатые лапы, вот-вот цапнут и утянут  в  глубину
леса, а то и вовсе под корни великанских деревьев, где зияют темные норы и
откуда тянет могильным холодом. Однажды что-то  легонько  коснулось  щеки,
Томас подскочил с диким воплем, но калику  не  разбудил:  два  муравьишки,
пыхтя, тащили крошку мяса пещерного зверя. Та  цеплялась,  застревала,  но
храбрецы упорно  волокли,  бесстрашно  игнорируя  великанов,  оборотней  и
трусливого рыцаря. Пристыженный, Томас сел к  костру  поближе,  вытащил  и
положил на колени меч. Калика спал, поджав колени. Язычник, что ему!
     Томас  сказал  себе  решительно,  что  в  чужом  лесу  кто-то  должен
оставаться на страже! Самые храбрые воины первыми  берутся  сторожить  сон
остальных, а здесь вообще воин лишь один, а калика берется за оружие  лишь
по необходимости, как будто его исконную Истину можно отыскать безоружным.
А в таком несколько неприятном  месте,  как  этот  лес,  на  страже  лучше
находиться даже не просто воину, а отважному рыцарю.
     Меч сиял, лезвие рассекало волос:  наточили  агафирсы,  и  Томас,  не
зная, чем заняться  еще,  снял  потершийся  ремень,  отпорол  износившуюся
подкладку, начал подшивать новую из шкуры кабана -- толстую, надежную. Сэр
калика уже частенько тычет в глаза его белоручеством,  а  ведь  он,  Томас
Мальтон из Гисленда, благородный рыцарь, сам  ухаживает  за  своим  боевым
конем, чистит и  моет,  хотя  это  дело  оруженосцев  и  челяди,  и  в  их
совместном путешествии именно он всегда собирает дрова для костра, ходит к
ручью за водой, варит кашу и вообще часто выполняет обязанности повара...
     За спиной раздался насмешливый голос калики,  только  малость  громче
обычного и чересчур гулкий, словно Олег кричал из дупла:
     -- Для кого пояс делаешь?
     -- Для черта, -- ответил Томас, вздрогнув от  неожиданности.  Он  был
раздражен, что внезапный голос испугал, да  и  сам  вопрос  глуп:  не  для
калики же пояс, к  его  хоть  гору  подвесь,  хоть  палицу  этого  лесного
великана -- выдержит.
     Он поднял голову, вздрогнул. Калика спал,  свернувшись  в  клубок,  а
голос раздался чуть левее...  Томас  поспешно  повернулся,  успел  увидеть
исчезающую огромную зеленую спину, но неизвестный скрылся  в  темноте  так
быстро, что Томас не был уверен, видел ли его на самом деле, или же просто
ветки шевелились под дыханием ночного ветерка.
     Вздрагивая при каждом  шорохе,  он  склонился  над  поясом,  стараясь
теперь не уводить ладонь  чересчур  далеко  от  рукояти  меча.  Когда  над
деревьями начало светлеть, калика беспокойно  засопел,  подполз  к  костру
ближе. Томас бросил в огонь последнюю веточку, ибо воздух  холоднее  всего
на рассвете. Калика, ощутив тепло, отодвинулся, не выныривая из сна.
     Веточка прогорела, Томас легонько коснулся плеча Олега:
     -- Сэр калика!
     Олег проснулся, ясные зеленые глаза непонимающе уставились на Томаса.
Тут же сел, потянулся так сладко, что затрещали кости, зевнул с жутковатым
завыванием, словно лесной зверь.
     -- Ты прав, сэр Томас. Надо идти! Ты не спал?
     -- Был на страже, -- ответил Томас гордо. Кивнул на  обнаженный  меч,
тот все еще лежал на коленях, показал пояс.-- Кое-что умею своими руками?
     Олег покрутил головой:
     -- Удивил, сэр Томас...  Если  бы  тебе  не  выпала  несчастная  доля
родиться благородным рыцарем, мог бы получиться хороший кожевник!
     Томас вымученно улыбнулся, но калика мгновенно  посуровел,  его  рука
ухватила лук. Томас  услышал  треск  сучьев,  из-за  дуба  вышел  странный
человек, если человек: на голову выше Олега и Томаса, втрое шире в плечах,
весь  в  серо-зеленых  костяных  пластинах,  похожий  на  огромную  старую
ящерицу, поросшую зеленым мхом.
     -- Доброе утро, -- прорычал он угрожающе.-- Отдавай обещанное!
     Олег натянул тетиву, спросил быстро:
     -- Ты кто?
     -- Лесной черт! -- рявкнул  неизвестный  густым  страшным  голосом.--
Брось, твоя стрела не пробьет мою шкуру. Даже с серебряным наконечником!
     -- Сэр калика, -- сказал Томас торопливо, его корчило от  неловкости,
-- опусти стрелу, он прав... Я обещал пояс ему.
     Он швырнул пояс, зеленый незнакомец ловко поймал на лету. Двигался он
с немыслимой скоростью, словно юркая ящерица, но под его плотным  костяным
панцирем чувствовались  тугие  мускулы.  Немигающие,  как  у  змеи,  глаза
внимательно  осмотрели  ремень,  подергал,  попробовал  застегнуть  вокруг
пояса. Томас в тайне надеялся, что не сойдется: хозяин ночного леса  вдвое
шире, чем Томас, но за время бдения у костра навертел дырок с  запасом  --
черт втянул чешуйчатое пузо, потянул язычок ремня, и штырек попал в  самую
крайнюю дырочку.
     Черт надулся,  напряг  живот,  ремень  затрещал,  но  выдержал.  Черт
захохотал гулким хриплым голосом, будто глыбы камня терлись одна о другую:
     -- Добро! Принимаю.
     Он повернулся и ушел, вскоре треск  сучьев  затих.  Калика  удивленно
смотрел вслед,  челюсть  его  отвисла  до  пояса,  а  глаза  стали  как  у
изумленного филина:
     -- А как же нетерпимость, вера в Христа, бей  чужих...  Или  принципы
дали трещину?
     Томас ответил сердито, чувствуя себя в дурацком положении:
     -- Сэр калика, я никогда не поступлюсь принципами! Я просто  не  могу
ими поступаться! Но эта лесная жаба поймала меня на слове,  а  для  рыцаря
слово -- все. Даже если  дано  лютому  врагу!  Разве  я  с  сарацинами  не
заключал перемирие, опираясь лишь на слово чести?.. Сам  не  нарушал,  они
тоже не нарушали!
     Олег снял тетиву, сунул лук в колчан к стрелам, подхватился на ноги:
     -- Надо идти. Прости, я не прав. Слово надо держать даже с врагами. А
там глядишь, и не враги вовсе...
     Они пошли через лес, где свет стал еще ярче, глаза ломило невыносимо.
Олег напротив  обрадовался:  солнце  стоит  над  деревьями,  значит  глаза
свыклись. Завтра можно и под прямые лучи выходить, не ослепнем.
     -- Что за лес? -- спросил Томас.-- Хоть знаешь, где мы?
     -- Темный Лес. Одно  хорошо,  здесь  искать  не  будут.  Даже  Семеро
Тайных.
     -- Почему?
     -- Отсюда никто не выбирался живым, -- ответил Олег успокаивающе.
     Он брезгливо обошел клубок змей,  что  сплелись  в  брачном  ритуале,
двинулся через заросли такой же бесстрастный, погруженный в думы о  вечных
истинах, каким Томас знал его почти все время.
     В лесу без дорог ходить тяжко, Томас быстро устал -- тащил  рыцарский
доспех  Бурлана,  перелезал  через   валежины,   которые   калика   просто
перепрыгивал,  продирался  через  колючие  заросли.  Начал  подумывать   о
передышке, как вдруг впереди  донесся  треск  сучьев,  крики,  вопли.  Шум
быстро катился по направлению к ним, Томас резко опустил  забрало,  ладонь
упала на рукоять меча.
     Впереди кусты распахнулись как волны, вынесся храпящий конь. В  седле
судорожно цеплялся за  гриву,  уже  оборвав  поводья,  крупный  мужчина  в
лохмотьях охотничьего костюма.
     Что-то странное было в его лице, Томас не сразу понял, от чего  мороз
пошел по  коже.  Всадник  несся  мимо,  Томас  разглядел  ровную  выпуклую
поверхность на месте лица, словно встречный ветер стер все неровности, как
за тысячелетия стирает острые углы глыб, превращая в округлые валуны.
     Всадник пронесся мимо через поляну, Томас ощутил неудержимый  приступ
тошноты. Лицо всадника оказалось сдвинутым на затылок -- то  ли  встречным
ветром, который обдувает его уже третью сотню лет, то ли для  того,  чтобы
видел весь ужас, что гонится по пятам...
     Ломая кусты, на поляну выметнулись странные жуткие  звери:  огромные,
лохматые, чешуйчатые. За безумно скачущим конем, едва не хватая  за  ноги,
промчались тяжелые глыбы мрака, в котором блестели  острые  клыки,  когти,
шипы, гребни. Воздух дрожал от рева, визга, лая, топота раздвоенных копыт.
     Они промчались через поляну, промчались через кусты. Некоторое  время
слышался топот копыт, затихающий визг.
     Томас зябко передернул плечами, со стуком задвинул меч в ножны:
     -- Не думал, что загонят так далеко!
     -- Кто это? -- спросил Олег удивленно.-- Знаешь его?
     Томас небрежно отмахнулся:
     -- Кто не знает? Это Дикий Охотник!
     Дальше шел молча, уверенный, что объяснил все, даже  дернулся,  когда
Олег сказал нерешительно:
     -- Сэр Томас... я понимаю конечно, это такой пустяк, что все на свете
знают, даже пустынные шейхи, дети гор и степей,  а  также  буркинийцы,  но
случилось так, что я жил в Лесу...  в  пещере.  Стыдно  признаться,  но  я
кое-что упустил из важных событий мирового значения. Дикий  Охотник...  он
кто?
     Томас посмотрел на калику с удивлением, агафирсы его называли  Вещим,
кто-то обозвал даже Мудрым, но если не знал такого  известного  события...
гм...
     -- Был знатным сеньором, -- объяснил он терпеливо.--  Имел  красавицу
жену, здорового ребенка, прекрасный замок, верных  вассалов.  Но  чересчур
возлюбил охоту...
     -- Многие любят!
     Этот в азарте топтал посевы крестьян,  обижал  слабых,  однажды  даже
убил старика, который попался во время бешенной скачки за оленем... За это
обречен из охотника стать дичью и вечно быть  гонимым  стаей  демонов.  Он
скачет так уже третью сотню лет. Мне о нем рассказывал еще дед.
     -- Долго ему так мучиться? -- спросил Олег с сочувствием.-- Не  может
же наказание длиться вечно!
     -- Адские муки грешникам длятся вечно, -- заявил Томас непреклонно.
     -- У вас жестокий бог, -- укорил Олег.-- У нас, родян, ада нет вовсе.
     -- Потому вы такие бесстыжие! По две жены берете!
     -- Ну, это кто как. Иному неприлично иметь две жены, когда  их  можно
взять десять или двадцать. Князь Владимир, например, имел девятьсот жен  и
тысячу наложниц. Это тот самый, который привел ваше христианство  на  нашу
Русь...
     Томас  долго  шел  молча,  сконфуженный  таким   проводником   учения
Христова, сказал наконец без особой уверенности:
     -- Ну, это у вас...
     -- Почему? У царя Соломона была тысяча жен.
     -- Тоже в ад, -- заявил Томас твердо.-- Все нарушители -- в ад!
     -- Ваш бог похож на дикого кочевника, -- сказал Олег.-- Наслаждается,
бросая людей живыми в котлы с кипящей смолой,  прижигая  каленым  железом,
сдирая с пленных кожу, подвешивая на дыбе...
     Томас упрямо ломился  через  заросли,  даже  обогнал  Олега,  избегая
разговаривать на богоугодные темы с язычником. Спросил озабоченно:
     -- Одного не пойму... Мы разве уже в Британии?
     -- Дикий Охотник -- англ?
     -- Англ, -- процедил Томас сквозь зубы, -- но он мог быть  и  скифом,
верно? Или руссом. Допустим, за три сотни лет можно доскакать куда угодно,
но как он переплыл море?
     -- А если по суше? -- предположил Олег.-- В обход?
     -- Британия со всех сторон окружена водой, сэр калика!.. Впрочем,  он
мог быть из старых англов,  что  не  перебрались  с  племенем  на  острова
Британии...
     Он умолк, остановился возле крупной глыбы черного  базальта,  похожей
на фигуру сидящего человека. При большом желании  можно  было  рассмотреть
щит и меч.
     Томас молча вытащил меч  из  ножен,  отсалютовал,  со  стуком  бросил
обратно в ножны. Лицо рыцаря было мрачным как  грозовая  туча,  синие  как
полевые цветы глаза потемнели. Олег перевел взор на рыцаря:
     -- Родня?
     -- Гаральд, -- ответил Томас значительно.
     -- А, просто знакомец...
     -- Гаральд, -- повторил Томас, повысив голос. Он смотрел с  некоторым
раздражением.-- Великий воин! Неужто в Роси о нем не слыхали?
     -- Не слышали.
     -- Пречистая Дева, как же вы живете на белом свете?
     -- Перебиваемся, -- лицемерно вздохнул Олег.-- Он тоже англ?
     -- Чистокровный! Однажды вывел все войско навстречу высадившемуся  на
побережье  вражескому  войску.  Была  величайшая  битва,   врага   разбили
наголову, однако в бою погибли сыновья Гаральда, братья и даже престарелый
отец, которого Гаральд очень  любил.  Он  один  остался  даже  без  единой
царапины, хотя сражался впереди своих  воинов...  Стало  ему  так  горько,
когда шел через необозримое поле, заваленное трупами,  что  сел  на  пень,
застыл в горестном раздумье, затем вовсе превратился в камень!
     Они уже удалялись от камня, Олег спросил уважительно:
     -- Видать, давно битва стряслась?.. Трупы воронье растащило.  А  чего
дрались в дремучем лесу?
     -- Сражались в поле, -- ответил Томас раздраженно.-- Лес потом вырос.
     Олег  окинул  взглядом  столетние  дубы,  мимо  которых  шли  могучие
разлапистые невинные цветы, и ядовитая трава, от которой  гибнет  скот,  а
земля становится бесплодной.
     -- Я еще понимаю, -- сказал он осторожно, --  как  мог  попасть  сюда
Дикий Охотник. Почему лесной черт говорит на староанглицком диалекте... Но
как сюда попал Гаральд?.. Ты  уверен,  что  битва  была  где-то  в  старой
Англяндии? Или даже в Британии?
     Томас косился огненным глазом, как рассерженный конь,  ждал  подвоха.
Олег предположил:
     -- Впрочем, если было  великое  переселение  племен  и  народов,  что
сокрушило старые империи Рима, то могли же сдвинуться и наши боги, демоны,
духи, призраки... Со временем меняются даже понятия добра и  зла!  А  наши
боги переходят из страны в страну, от народа к  народу,  меняются  сами...
Помню, как я был удивлен однажды, встретив  нашенскую  Жар-птицу  в  одной
стране за тридевять земель, где  жил  странный  народ  с  темно-коричневой
кожей!
     Оказывается, именно там их  гнезда,  их  родина,  а  к  нам  залетала
какая-то дуреха, охочая до дальних  перелетов.  Так  у  нас  и  прижилась:
понравилось блистать южными перьями среди северных снегов...
     Их разделила огромная валежина, потом прошли по обе стороны  могучего
дуба. Томас не слышал, что говорил калика, заинтересованно  посматривал  в
его сторону. Тот  внезапно  заорал,  указывая  рукой.  Томас  недоумевающе
повернул голову, на миг кровь застыла в  жилах:  на  него  мчался,  грозно
опустив голову, вепрь чудовищной величины!
     Он остро сожалел, что с ним нет верного копья, поспешно вскинул  руку
к рукояти меча. Вепрь летел, как выпущенная из катапульты глыба, маленькие
красные глаза горели лютой злобой, блестели  страшные  клыки  размером  со
слоновьи бивни!
     Томас расставил ноги шире, успел выхватить меч. Вепрь обрушился,  как
падающая скала: Томас ощутил резкую  боль,  с  силой  ударился  о  твердую
землю.
     В сторонке слышался грозный рев, ругань. Томас успел  повернуться  на
бок, как что-то со страшной силой  ударило  в  спину,  он  взлетел,  ломая
ветки, увидел вытаращенные глаза белки с бельчатами, перевернулся и тяжело
рухнул обратно на поляну, взвыл от удара.
     В двух шагах что-то орал калика. Томас с трудом повернулся,  чувствуя
себя искалеченным, истекающим кровью, на  него  навалилась  тяжелая  туша,
плеснуло горячей жидкостью.  Туша  вздрагивала,  дрыгала  ногами,  доспехи
скрипели. Потом туша сдвинулась, голос калики спросил рассерженно:
     -- Ты хоть жив?
     Томас с трудом приподнялся на локте. Кабан лежал в двух шагах в  луже
крови. Он был почти перерублен пополам, вторая глубокая рана зияла поперек
черепа, развалив его.
     -- Спасибо, сэр калика, -- сказал Томас с чувством.
     Калика стоял над ним бледный от ярости, в руках трясся  окровавленный
меч, глаза горели гневом:
     -- Дурень, чего застыл на дороге? Некуда отпрыгнуть?
     Томас сказал с достоинством:
     -- Сэр калика!.. Кабан бежал прямо на меня! Если отпрыгну, разве  это
не трусость?
     Калика задохнулся от ярости:
     -- Трусость?.. Ах ты благородный англ!..  Тебе  в  самом  деле  очень
важно, что о тебе подумает кабан?
     Томас помыслил, признался с неохотой:
     -- Честно говоря, нет. Но традиции рыцарства...
     Он поднялся с великим трудом, долго шли  молча  --  калика  сердился.
Томас старался не хромать, терпел боль от ушибов и  ссадин.  Кабанья  туша
осталась позади, нужды в мясе кабана пока не было. Калика  хмурился  чаще,
хватался за лук. Так они шли почти полдня,  калика  постепенно  смягчился,
начал коротко отвечать Томасу. Тот чувствовал себя виноватым,  заговаривал
первым. Калика начал  рассказывать  о  Темном  Лесе,  но  вдруг  умолк  на
полуслове. Томас видел, как кровь отлила от  лица  калики.  Он  напряженно
вслушивался, даже приостановился  на  миг,  затем  побледнел  еще  больше,
крикнул хрипло:
     -- Бери ноги в руки! Теперь ничто не спасет, кроме ног... А  тебе  их
дурню, кабан перебил!
     -- А это не спасет? -- потребовал Томас, хлопая по рукояти меча.
     -- Если бы! У меня за спиной такая же железка...
     -- Сэр калика! Если бы ноги спасали, заяц был бы бессмертным!
     Олег ринулся через кусты и завалы, почти не  разбирая  дороги.  Томас
сцепил зубы, побежал следом. Лес был все  таким  же,  опасности  Томас  не
видел, но с каликой прошел достаточно миль, чтобы доверять его оберегам  и
языческому чутью.
     Калика проскакивал через заросли как вьюн, иной раз так, что ветка не
дрогнет, будто он превращался в дым или наловчился у  агафирсов  проходить
сквозь твердое. Томас же  проламывался  в  своей  стальной  скорлупе,  как
летящий валун, не обращая внимания на колючки и острые сучки.  Олег  часто
оглядывался на бегу, искал глазами рыцаря, но тот почти не отставал:  Олег
нет-нет, да и застревал в переплетении веток, а Томас, хотя бежал тяжелее,
но любые препятствия сокрушал, как разгневанный носорог. За ним оставалась
широкая вытоптанная дорога,  устланная  сломанными  деревцами,  ветками  и
развороченными муравейниками.
     Они бежали целую вечность, за все время  Томас  ни  разу  не  услышал
преследования, и даже волчьего или другого звериного воя, нигде  сзади  не
хрустнул сучок или веточка. Лишь однажды сверху мелькнула широкая тень, но
между землей и небом был надежный заслон в  три  этажа  ветвей,  и  потому
птица, если птица бывает  такой  величины,  ни  черта  не  углядела.  Тень
сдвинулась в ту сторону, откуда  бежали,  Томасу  показалось,  что  калика
малость просветлел, перестал втягивать голову в плечи, как заяц  при  виде
коршуна.
     Впрочем, калика по-прежнему орал, не давая остановиться или замедлить
бег. Остатки горного меда выветрились, Томаса  уже  бросало  от  ствола  к
стволу, во рту стало солоно, тело кричало от боли.  Вдобавок  сухая  земля
сменилась толстым  одеялом  зеленого  мха,  ноги  проваливались  в  мокрый
чавкающий слой,  стали  тяжелые,  словно  тумбы,  за  которые  привязывают
корабли в портах.
     Калика настойчиво торопил, Томас сквозь пелену  мутного  пота  увидел
его рядом, тот ухватил за плечо, тащил, орал, чуть  ли  не  бил.  Томас  с
усилием переставлял ноги, ничего больше не  желая,  как  только  упасть  и
спокойно умереть, даже не стряхивал со лба соленый пот.
     Внезапно в глаза ударил  ослепительно  яркий  свет.  Томас  измученно
поднял голову, не понимающе уставился на огромные мрачные стволы, особенно
темные и мрачные, потому что за ними блестел яркий свет!
     Олег дотащил Томаса до кромки  леса,  толкнул  вперед.  Томас  сделал
несколько шагов, протиснулся между исполинскими  стволами,  что  здесь  на
краю леса, стояли плотно один к другому -- как рыцарский  доспех,  защищая
нежные внутренности Леса от знойного дыхания бескрайней степи.

     Глава 13

     Впереди без конца  и  края  простиралась  ровная  степь  без  единого
кустика или деревца. Лишь невысокая трава, чахлая и жесткая, победившая  в
борьбе за выживание под немилосердными лучами палящего солнца!
     Томас сделал шаг, выйдя из тени деревьев, пошатнулся от обрушившегося
тяжелого яростного жара. В синем небе кое-где  плыли  белые,  как  овечки,
облака, но нещадное солнце выжигало землю без помех, под  доспехами  сразу
побежали гладкие струйки пота. Олег со страхом оглянулся на Лес:
     -- Отойдем... Лесные звери могут выскочить на опушку.
     Томас послушно заковылял прочь от темной стены Леса,  что  теперь  не
казался таким страшным. Калика сказал неохотно:
     -- Cэр Томас, теперь я точно знаю, где мы.
     Лицо у него было удрученное. Томас испугался:
     -- Агафирсы отвезли назад?
     -- Наоборот. Но... шли на восток,  по  дороге  выпустили.  Теперь  мы
гораздо ближе к Руси, чем к Британии.
     Шли молча, Олег все еще не сбавлял торопливого шага. Томас с  гудящей
головой с трудом осмыслил слова калики:
     -- Мы стали ближе к моей Британии? Или дальше?
     -- К Руси ближе, -- ответил Олег уклончиво.
     -- Значит, придется идти через твою Русь?  Наконец-то  я  пойму,  меж
каких королевств она зажата!
     Олег  ускорил  шаг,  Томас  не  видел  его   лица,   хотел   засыпать
расспросами, но гневное солнце накалило доспехи, он варился в  собственном
поту, чувствуя себя раком в железном котелке. Ноги тащил по  сухой  желтой
траве, мечтая дожить до привала.
     Когда калика крикнул, что здесь остановятся на  отдых,  Томас  сперва
рухнул, словно из-под него вышибли землю, потом лишь  повернулся  на  бок,
расправляя гудящие ноги. Взглянув сквозь стебли травы, Томас  вскрикнул  и
привстал на колени.
     Далеко впереди блестела яркая стена. Даже не стена -- вал из странных
оранжевых глыб, при виде которого у Томаса  сердце  застучало  чаще.  Олег
проследил за взглядом рыцаря, безучастно  указал  в  другую  сторону.  Там
блестел такой же кольцевой вал. Внутри поместился  бы  огромный  рыцарский
замок, но Томас видел только сверкающую на солнце высокую стену, а что  за
нею внутри, сказать трудно.
     Олег собрал сухих стеблей, толстых, узловатых, развел огонь. Томас  с
отвращением косился на двух толстых ящериц, их прибил камнями калика. Есть
хотелось до колик в животе, но какая-то уж очень не христианская еда!
     -- В поле и жук мясо, -- хладнокровно  утешил  Олег.--  Или  ты,  как
медведь, будешь лапу сосать?
     -- Давай твою жабу.
     -- Не жаба, крокодил-недоросток. Помнишь, агафирсы угощали? Там  были
крокодилы-переростки. А так порода одна.
     Томас съел ящерицу с кожей и когтями, потом взял камень  и  подстерег
еще двух дур, что вылезли из норок греться на таком диком солнцепеке. Одну
съел еще сырой, показывая  калике,  как  равнодушны  одухотворенные  воины
Христа к плотоядным утехам, а калика съел свою тоже  сырой,  явно  потакая
звериным языческим привычкам, либо угождая языческим богам.
     -- Что это за край? -- спросил Томас.
     Он вылез из доспехов, разделся, накрывшись от жгучего солнца одеждой.
Легкий ветерок спасительно  охлаждал  красное,  как  свежесваренное  мясо,
тело, над ним поднимались струйки перегретого воздуха. Олег  закинул  руки
за голову, смотрел в небо. В зубах  трепыхалась  сухая  травинка,  по  ней
растерянно ползала божья коровка.
     -- Начало Степи.
     -- Степь... Это Дикое Поле?
     Олег чуть повернул голову, взглянул остро. Голос его был едкий:
     -- Научился заглядывать в  грядущее?..  Будет  зваться  Диким  Полем,
потом -- Руиной, а пока что просто Степь. Котел, из которого век за  веком
уже несчетные тысячелетия выплескиваются странные  народы,  которым  несть
числа. Дикие, лютые кровожадные. Сеющие смерть, пожары, разрушение, ничего
не создающие. Народы, живущие только грабежами...
     -- Разве так бывает? -- удивился Томас.-- Они же пасут  скот...  Куда
девают молоко, шкуры, мясо?
     -- Они не создают культуры, -- поправился Олег.-- Не  строят  города,
каналы, не сажают деревья, не пишут книги. Захватив город, сжигают  вместе
с храмами, библиотеками. Разбивают великолепные статуи, но не  создали  ни
одной. Немногих уцелевших жителей уводят в полон.  Мы,  Русь,  держим  щит
между Степью и Европой!
     -- Твоя Русь по ту сторону Степи?
     --  Да.  Вся  жизнь  Руси  --  борьба  со  Степью.   Земледельцев   с
кочевниками.
     -- Значит, мы вот-вот напоремся на степняков?
     -- Да,  вступаем  в  земли  половцев.  Теснят  печенегов,  те  сейчас
подступили к Киеву. Но дни печенегов сочтены, рассыпятся как между молотом
и  наковальней,  а  русичам  придется   вести   изнурительную   борьбу   с
половцами... Боюсь, вот-вот увидим их шатры.  Еще  раньше  должны  увидеть
несметные стада коней...  Впрочем,  раньше  всего  услышим  свист  летящих
стрел. Половцы сперва стреляют, потом задают вопросы.
     Томас приподнял голову, огляделся. На десятки миль  степь  пуста,  не
считая странных оранжевых колец.  Примостившись,  Томас  заметил  еще  два
таких же блестящих вала на грани видимости.
     Олег тоже приподнял голову, поинтересовался:
     -- Отдохнул? Тогда влезай в свое железо. Надо идти!
     Томас простонал, не  вставая,  двигаясь  по  земле  как  раздавленная
черепаха:
     -- На всю жизнь запомню и внукам-правнукам закажу страшиться  русских
слов: "Авось", "С гаком", "Надо идти"!
     Они прошли не больше двух десятков  шагов,  как  Томас  повел  носом,
вопросительно оглянулся на калику. Тот кивнул, еще через  несколько  шагов
запах стал резким; странно подбадривающим,  как  в  жару  глоток  холодной
воды. Олег внимательно посматривал по сторонам,  внезапно  упал  на  руки,
потерся животом о землю, перевернулся и поерзал  спиной.  Томас  вытаращил
глаза, а калика сделал приглашающий жест:
     -- Сэр Томас, прошу...
     -- Зачем?
     -- Мы вошли в землю одного странного племени. Своих  отличают  только
по запахам.
     -- Как собаки? -- спросил Томас недоверчиво.-- А мы причем?
     -- Собаки, сэр Томас, обрызгивают деревья и камни на границах  своего
участка. Метят их, чтобы чужие знали. Медведь на своих  границах  обдирает
липу, лось рубит копытами  валежины,  а  эти,  как  ты  правильно  сказал,
поступают как собаки...
     Томас с отвращением потерся о камни, где еще блестели капельки желтой
жидкости -- хорошо, в доспехах, калике хуже. Двинулись через степь,  держа
на северо-запад. За горами, за долами лежит Русь,  за  ней  цивилизованные
королевства, а от Германии уже рукой подать до родимой Британии...
     По дороге Олег еще дважды терся о  сильно  пахнущие  камни,  а  когда
обнаружил в выемке уцелевшие капельки, бережно собрал в баклажку на поясе.
Томас аристократически морщил нос, но  терпел:  в  многотрудном  крестовом
походе навидался всякого, бывал на коне и под конем!
     Внезапно в десятке шагов прошелестела трава, что-то  мелькнуло.  Олег
не повел ухом, меч оставался за спиной как и лук  с  оперенными  стрелами,
Томас  расслабил  мышцы,  начал  успокаиваться,  хотя  сердце   колотилось
часто-часто, словно уже чуяло смертельную опасность.
     Через пару сотен шагов Томас краем глаза  заметил  слева  двигающуюся
темную точку. Вскоре  Томас  рассмотрел  убитого  оленя,  которого  нес  в
челюсти какой-то странный зверь. Ноги и голова оленя волочились по  земле,
цепляя траву. Однажды ветвистые рога  зацепились  за  жалкий  куст,  зверь
нетерпеливым движением вскинул оленя кверху, тот взвился  с  застрявшим  в
рогах кустом -- на солнце  блеснули  бесстыдно  оголенные  белесые  корни.
Зверь выглядел чудовищно сильным,  хотя  был  втрое  меньше  оленя.  Томас
поежился, потащил из ножен меч.
     Олег бросил, не сбавляя шага:
     -- Это анты. Не обращай внимания, наши чары защитят.
     -- Чары?
     -- Ну, запах.  Помнишь,  о  камешки  терлись?  Давай-ка  я  тебя  еще
побрызгаю...
     Олег вытряхнул  на  блестящие  доспехи  рыцаря  крупные  капли  остро
пахнущей жидкости, стараясь, чтобы проникли в щелочки под доспехи.
     -- Что за анты? -- спросил Томас ошарашенно.-- Я не встречал...
     -- Анты... просто анты. Мы,  русичи,  тоже  анты.  Так  нас  называют
чужестранцы, ибо мы такие же многочисленные, трудолюбивые.
     Томас открыл рот  для  нового  вопроса,  так  и  остался  с  отвисшей
челюстью. Наперерез им тащил оленя... огромный муравей! Он  был  похож  на
сверкающий под солнцем черный  слиток  железа  --  в  блестящем  рыцарском
панцире, закованный  от  кончика  усика  до  последнего  коготка.  Толстые
челюсти,  как  стальной  капкан  из  двух  зазубренных  серпов,   выпуклые
немигающие глаза смотрят холодно, враждебно, а железные ноги несут с такой
легкостью, словно тяжелой добычи нет и в помине!
     Пронесся  в  десятке  шагов  впереди,  осталась   невидимая   струйка
резковатого бодрящего запаха.  Томас  остолбенело  смотрел  вслед  черному
телу,  что  умчалось  на  шести  крючковатых  лапах...  по  направлению  к
сверкающему валу!
     -- Геродотовы муравьи, -- прошептал  Томас  зачарованно.--  Я  думал,
отец истории приврал...
     -- Ишь ты, -- удивился Олег, -- неужто ты читал Геродота?
     -- Нас разорвут, -- прошептал Томас снова.-- Даже мечи... что  против
их доспехов?
     -- Авось не разорвут. Или что там сказано у Геродота?
     -- Мне наставник пересказывал... Я всего не упомню.
     -- Сэр Томас, если бы мы не  успели  добежать  до  этого  поля,  наши
обглоданные кости уже белели бы на опушке! Темный Лес так просто добычу не
выпускает.
     Отрезая дорогу, спешила целая вереница огромных муравьев --  размером
с крупных волков,  закованных  к  тому  же  в  прочнейшие  доспехи,  между
которыми не осталось самой тонкой щели,  чтобы  воткнуть  острие  кинжала.
Бежали по-волчьи, один за другим, задний касался длинными гибкими  усиками
предыдущего, некоторые на ходу вскидывали сяжки и щупали воздух. На Томаса
и Олега внимания  пока  что  не  обращали,  но  если  отступать,  то  надо
прорываться через их цепь.  А  Томас  помнил,  что  даже  самые  крохотные
муравьи в окрестностях его замка безжалостно убивали жуков,  превосходящих
по размерам в сотни раз, рвали на части, сволакивали в свой муравейник  на
корм прожорливому потомству.
     -- Вперед, сэр Томас, -- сказал Олег, но  уверенности  в  его  голосе
Томас не услышал. Калика выглядел как  никогда  ранее  напряженным,  часто
вздрагивал.-- Пахучая жидкость, которой муравьи метят свои дороги, защитит
нас.
     -- А если нет?
     -- Лучше гибель от их челюстей, чем от руки врага.
     -- Ты прав, -- согласился Томас с тяжелым вздохом.-- Звери невинны, а
враг будет ликовать... Не дадим ему этой радости!
     Удивительный вал вырастал с каждым шагом. Томас еще в раннем  детстве
видел после дождя на утоптанных дорожках такие кольца из белого  песка  --
они резко выделялись на  темной  земле,  --  муравьи  доставали  песок  из
глубин, огораживали свои норки крепостными валами, защищая от чего-то  или
от кого-то.
     Черные звери-рыцари  в  которых  Томас  боялся  признавать  муравьев,
попадались все чаще, только чудом еще  не  сталкивались  с  людьми.  Вдруг
Томас увидел как неподалеку из  темной  норки  тяжело  вылез  откормленный
барсук, почесал толстый живот, неторопливо потрусил по  полю.  На  перерез
мчался  огромный  муравей,  впятеро  крупнее,  чудовищные  серпы  челюстей
раздвинул  в  стороны.  Барсук  выглядел  мягким,  незащищенным,  огромные
челюсти должны были разрубить его пополам сразу без всяких усилий.
     Муравей налетел на барсука как черный вихрь, его металлические  сяжки
походя коснулись барсука. Тот присел и замер, а  муравей,  не  обращая  на
него  внимания,  умчался.  Барсук  недовольно  хрюкнул,  потрусил  прежней
дорогой, обнюхивая жалкую поросль, что торчала из сухой земли.
     Томас прошептал в страхе:
     -- Барсуки... обладают чарами?
     -- Вряд ли, -- ответил Олег безучастно.--  Может  быть  они  у  антов
вместо птичек или рыбок? Или это  священные  зверьки,  которых  муравьиные
боги не велели трогать? Не знаю, сэр Томас.
     Желтая стена вырастала, Томас обратил внимание на раскидистые деревья
с толстыми стволами. Ближайшие торчали из самого блестящего вала,  средние
содрогались  от  тяжелых  ударов  --  сверху  часто  скатывались  огромные
золотистые глыбы. Лишь третий ряд  деревьев  оставался  цел.  В  безлесной
степи росли только здесь, вокруг золотистого вала. Томас  заподозрил,  что
муравьи нарочно принесли из дальнего Леса отборные желуди.
     Олег  начал  сворачивать,  иначе  уперлись  бы  прямо  в   невыносимо
блестящую на солнце стену. На  верху  вала  время  от  времени  появлялись
черные  рыцари,  в  жвалах  блестели  крупные  валуны.   Некоторые   хмуро
посматривали  на  странных  существ,  поводили   длинными   металлическими
сяжками, другие просто разжимали челюсти, а валуны  катились,  подпрыгивая
на неровностях. Иные застревали,  блестя  особенно  ярко:  свежие,  умытые
подземной водой.
     Одна глыба неслась,  подпрыгивая,  пока  не  докатилась  до  молодого
дубка, мимо которого шли Томас и Олег. Дубок вздрогнул от  удара,  брызнул
соком из ссадины.
     Солнце  медленно  опускалось  к  виднокраю,  верхушка   вала   горела
нестерпимым  красно-оранжевым  светом.  Томас  обеспокоенно  вертел  шеей,
пытался ускорить шаг. Сказал в страхе:
     -- Уйти не успеваем?..
     -- Заночуем здесь, -- согласился Олег.
     -- Среди этих чудовищ?
     -- Предпочитаешь вернуться?.. До Леса ближе, а владения этого племени
тянутся еще на три-четыре дня пути.
     Томас нервно оглянулся на огромный вал, мимо которого шли,  отпрыгнул
от катящейся прямо на него глыбы:
     -- Ладно, пойдем дальше.  Надо  идти,  как  говорят  на  Руси.  Авось
образуется!
     Олег сосредоточенно молчал. Они  шли  до  тех  пор,  пока  солнце  не
скрылось за виднокраем, а по степи легли сумерки. Не сговариваясь на  ходу
начали подбирать сухие ветки, а когда набрали полные охапки, устроились на
привал. Олег наконец-то воспользовался луком:  священные  или  несвященные
зверьки, но странники муравьиному богу  не  клялись  в  верности.  В  знак
почитания оставят в жертву лапки и косточки. А если  попадется  птица,  то
перья.
     Когда разгорелся костер, Томас закатал в глину убитого варана и  двух
худых уток, что осмелились пролететь  над  головами,  сунул  между  углей,
присыпал горячей золой:
     -- Теперь мы  защищены!..  Огонь  --  это  огонь.  Никакой  зверь  не
сунется. Даже муравьи. Все-таки не люди... Или люди?
     -- Кто знает, -- ответил Олег,  пожимая  плечами.--  Всякое  говорят.
Знаю лишь, что боги создали их намного раньше  нас,  людей.  Миллионы  лет
муравьи жили, но в чем-то провинились, или  не  угодили...  Другие  волхвы
говорят, что не исполнили какого-то великого  предначертания  богов...  Не
знаю. Я занимался другим.
     -- А есть волхвы, кто занимается ими?
     -- Есть, и не один. Это странный народ, очень древний и таинственный.
У них свой мир, свои ритуалы, обычаи.  Пока  им  следуешь,  тебе  беда  не
грозит... Кстати, чары выветриваются, поднови!
     Томас нехотя побрызгался, вытряхивая последние капли. Олег втер остро
пахнущую жидкость в обнаженные руки, смочил волосы.  Запах  антов  приятно
смешивался с ароматом жареного мяса, что поднимался от костра.
     Небо медленно темнело, как и земля,  лишь  далекие  валы  по-прежнему
блистали крупнозернистой белизной. Томас всякий раз напрягался,  когда  за
спиной раздавалось  шуршание,  мелькали  тени.  Его  ладонь  непроизвольно
хлопала по рукояти меча. Анты бежали по проторенным дорожкам, а Олег,  как
заметил Томас, выбрал местечко, удаленное  от  протоптанных  тропок.  Анты
тащили в челюстях сухие стволы деревьев,  несли  зверей  и  даже  птиц,  у
других челюсти были пустыми, зато животы едва не волочили по  земле.  Олег
услужливо объяснил, что так анты переносят мед и воду.
     Сам он взял походный котел, заметил, откуда бегут  анты  с  раздутыми
брюшками, и вскоре вернулся с  полным  котелком  холодной  ключевой  воды.
Костер освещал небольшую площадку, дальше была  тьма,  в  которой  страшно
шуршало и двигались сгустки  мрака.  Томас  завизжал,  когда  внезапно  из
темноты выдвинулась громадная литая голова, похожая на наковальню,  гибкие
усики дотянулись до Томаса, задвигались, пробуя на ощупь  струи  нагретого
воздуха. Томас превратился в камень, когда сяжки с металлическим скрежетом
поползли по его доспехам, пощупали ноги и грудь. К счастью, муравей  задел
забрало, оно с лязгом упало, отгородив лицо Томаса от мира,  и  когда  ант
ощупывал голову странного существа, Томас лишь  закрыл  глаза  и  перестал
дышать.
     Муравей ощупывал Томаса  придирчиво,  в  чем-то  сомневался,  начинал
ощупывать снова, однажды даже схватил челюстями за руку, -- Томас ощутил с
предельной  ясностью,  что  вздумай  муравей  чуть  сжать  жвалы,   доспех
хрустнет, как скорлупа перепелиного яйца!
     Когда он умчался, Томас шумно выдохнул, трясущимися  пальцами  поднял
забрало:
     -- Драконов бы так не испугался!
     -- Не зарекайся, -- сказал Олег  предостерегающе.--  Нам  идти  через
горы, а там драконов больше, чем летучих мышей. Они хороши, когда спят!  А
вот если дракон не спит... да еще голоден... А голоден он почти всегда...
     -- Сэр калика, а нельзя ли другой дорогой?
     -- Разве не опаздываешь к своей Крижине?.. Кстати, этот ант был очень
рассержен.
     -- Ты знаешь их язык? -- удивился Томас.
     -- Самую малость, -- успокоил его Олег.-- Самую-самую!
     В темноте  послышался  топот  множества  твердых  сухих  ног.  Звонко
щелкали по камням острые когти. Олег вскочил, сказал настойчиво:
     -- Быстро от огня!
     Он выплеснул остатки воды из малого котла,  отбежал  за  Томасом.  Из
темноты вынырнуло с полдюжины крупных муравьев. Томас дернулся обратно  за
мечом, тот блестел возле костра, но Олег ухватил за плечи, удержал.
     Один  муравей  с  разбега  едва  не  влетел   в   костер,   мгновенно
развернулся, из раздутого брюшка  брызнула  тугая  струя  жидкости.  Остро
запахло муравьиной кислотой. Угли зашипели, взвилось облачко пара.  Другие
муравьи окружили костер, повернулись брюшками, кое-кто просто  приподнялся
на передних лапах, а  брюшко  подогнул  под  себя,  и  струи  брызнули  на
затухающий огонь со всех сторон. Угли с щелканьем лопались, гасли, во  все
стороны поползло облако острого запаха.
     Когда муравьи ушли, оставив погашенный костер, Олег поднял котел,  до
половины наполненный муравьиной кислотой, собрал сидельные сумки и пошел в
ночь, где степь освещали только звезды и  ущербная  луна.  Томас  подобрал
мечи, лук со стрелами, заспешил  вслед  за  каликой,  который  хоть  самую
малость, но знал язык черных муравьев.
     Олег снова развел костер, поменьше, Томас подпрыгнул:
     -- Прибегут?
     -- Мы ушли далеко... надеюсь.
     -- Хоть пламя держи поменьше, -- взмолился Томас.-- Не  люблю,  когда
кто-то через мою голову заглядывает! Пусть даже их родословная в  сто  раз
длиннее.
     От котла шел могучий острый запах.  Олег  перехватил  взгляд  Томаса,
который тот бросил на котел, сказал успокаивающе:
     -- Теперь нам есть чем брызгаться целую неделю! А выберемся, надеюсь,
раньше.
     Томас пробормотал несчастливо:
     -- Это от муравьев... А от драконов?
     -- От драконов  не  отбрызгаешься,  --  согласился  Олег  с  глубоким
сочувствием.
     Томас косился на пахнущий котел с отвращением:
     -- А в чем варить еду?
     -- Перельем в чашу, -- предложил Олег. Встретив  непонимающий  взгляд
рыцаря, пояснил.-- В ту, которая в мешке. Святой Грааль который.
     Томас вспыхнул, побагровел от благородного негодования:
     -- Сэр калика, как ты можешь!.. Это же святыня. Реликвия! Даже  дикие
язычники должны ощущать...
     Олег прервал, подняв обе ладони, признавая поражение:
     -- Тогда в твоем шлеме. Хорошо?
     -- Сэр калика...
     -- А что, шлем дырявый?
     -- Не дырявый, но это рыцарский шлем!
     -- Тогда перельем туда муравьиную кислоту, -- решил Олег.-- А  котел,
на то он и котел, чтобы в нем варить уху.
     Томас протестующе дернулся:
     -- Мой шлем пропахнет на всю жизнь? Нет уж, лучше сварить в нем  еду.
Ланселот однажды варил в шлеме рыбу, сэр Говен -- кашу Парсифаль...
     -- А бог войны Арей, -- перебил Олег воодушевленно, -- не смог  пойти
на войну, потому что в его шлеме голубка однажды свила гнездо  и  отложила
яйца. Арею пришлось ждать, пока птенцы вылупились, а потом еще и научились
летать! Все это время на земле не было войн...
     --  Отвратительная  птица!  --  выругался  Томас  с   негодованием.--
Благородным рыцарям пришлось сидеть без подвигов? С ума сойти.
     Он откинулся на спину, намереваясь лечь, отпихнул  крупный  оранжевый
булыжник. Вдруг его глаза расширились, он поспешно подкатил камень  ближе,
с трудом поднял на колени, прошептал внезапно осевшим голосом:
     -- Клянусь кровью... Христа нашего, если это  не  презренный  металл!
Неужто Геродот был прав даже в таких мелочах? Вернусь, перечитаю всего!
     Олег равнодушно промолчал. Томас поплевал на камень,  потер  железной
рукавицей. Желтым заблестело ярче.  Он  в  возбуждении  сел  на  корточки,
принялся разламывать глыбу -- та оказалась слепленной  из  десятка  разных
камней, больше половины из них были из тяжелых ноздреватых слитков золота.
Олег посоветовал хмуро:
     -- Ковыряй мечом. У муравьев слюни клейкие... схватывают намертво!
     -- Слюни?
     -- Или сопли. Нет,  скорее,  слюни.  Они  там  в  глубине  камешек  с
камешком склеивают, когда роют норы, чтобы не таскаться  наверх  с  каждой
песчинкой... Есть, правда, и лодыри, что носят по камешку, а  то  и  вовсе
бегают налегке.
     Он лег, поджал колени  и  сразу  уснул,  равнодушный  ко  всему,  что
вытаскивали муравьи из глубин земли. Впрочем, сквозь сон всю  ночь  слышал
пыхтение, тяжелые вздохи, сопение и глухие  удары.  Рыцарь  бил  кулаками,
локтями, иной раз Олегу казалось сквозь сон, что рыцарь бьется головой,  а
то и кидается всем телом на  рукоять  меча,  разламывая  слепленные  глыбы
золота.
     Всю ночь Олег убегал от грохота;  лютовала  битва  богов.  Ящер  тряс
землю, Таргитай запрягал  его  в  соху,  Перун  швырял  молнии.  Когда  на
рассвете открыл глаза, ежась от утреннего холода, Томас,  все  еще  ломал,
как раб в каменоломнях, громадные  глыбы.  Справа  от  него  высился  холм
пустой породы, за которым спряталась бы  лошадь,  а  слева  ярко  блестела
горка золотых самородков, каждый не меньших размеров, чем  кулак.  Золотая
мощь чувствуется в каждом из Семи, заметна у многих гроссмейстеров и  даже
разломанных глыб, с крупными самородками,  еще  не  очищенными  от  комьев
земли.
     Олег с изумлением повернулся к блестящему валу. Встревоженные муравьи
суетливо заделывали брешь, в которую въехал бы  Троянский  конь,  один  за
другим взбегали на вершину, роняли в провал пористые глыбы, от которых еще
несло подземельем.
     Томас  рассеянно  оглянулся,  проследив  за  взглядом  калики,  вдруг
простонал и потряс в отчаянии кулаками. В новых глыбах,  которыми  муравьи
заделывали брешь, золотых слитков вдвое больше! Первые лучи  солнца  упали
на верх вала, золото дразняще заблестело, особенно чистое, умытое, яркое.
     -- Муравьи зарываются глубоко, --  объяснил  Олег  терпеливо.--  Даже
малые мурахи роют норки в  две-три  сажени  глубиной,  а  эти  анты  могут
зарываться на три-четыре  версты!  Там  всякое  может  быть,  человеку  не
добраться...
     Томас с тоской смотрел на блистающий  вал  собачьими  глазами,  кадык
дергался, гоняя голодную слюну. Это чудо простоит среди  степи  до  осени,
зимние вьюги разрушат, сравняют с землей, весной тяжелое золото утопнет  в
грязи вешних  вод,  засыплется  пылью  в  зной,  и  уже  никто  не  отыщет
богатство, разве что случайно копнет, пока не погрузится в землю  чересчур
глубоко...
     -- Как часто они вылезают?
     -- Раньше выходили каждое лето, --  ответил  Олег  после  раздумья.--
Старики так говорят...  Потом  намного  реже.  Теперь,  по  слухам,  вовсе
поднимаются  на  поверхность  раз  в  сто  лет.  Видать,  слишком  глубоко
закопались! Придет время, вовсе скроются от нашего мира, который ты зовешь
греховным.
     Томас проигнорировал выпад, вскрикнул встревоженно:
     -- Все золото останется там?
     Олег невесело усмехнулся:
     -- Неужто понимают, что есть золото? Когда роют,  вытаскивают  наверх
все, что загораживает дорогу: камни, песок, руду, золото, кости  неведомых
зверей... Слушай, ты перестал бояться?
     Томас покосился на брешь, махнул рукой:
     -- Золото ослепило.
     -- Ночью?
     -- Золото блестит и в темноте, сэр калика!  Я  видел,  как  за  такой
камушек один благородный  рыцарь  зарубил  другого,  тоже  крестоносца,  с
которым освобождал Гроб Господень!
     Олег поднялся, собрал  вещи,  проверил  стрелы:  кто-то  их  рассыпал
ночью. Вокруг было много следов когтистых лап,  отыскал  в  двух  десятках
шагов свой меч -- на перевязи остались дырочки от шипов на челюстях. Вдруг
он побледнел, суетливо похлопал себя по  груди,  словно  ловил  прыгающего
кузнечика, торопливо вывернул карманы, снова похлопал по груди. Глаза  его
остановились.

     Глава 14

     Томас, чувствуя неладное, спросил в тревоге: -- Что? Что стряслось?
     -- Забыл побрызгать обереги... Анты утащили!
     Томас вздохнул сочувствующе, развел руками:
     -- Ты спал как бревно. Тебя самого  можно  было  утащить...  Я  краем
глаза  видел  как  какой-то  мураш  тебя  щупал,  но  я  думал,  новостями
обмениваетесь. Ты ж малость язык знаешь! Да и занят я был... Не грусти  по
бабе, бог девку даст!
     Олег спросил непонимающе:
     -- Какую девку?
     -- Другие выстругаешь. Хочешь, свой меч одолжу?
     -- Которым сарацинам головы рубил?.. Спасибо, не надо.
     -- Ты их освятил в Иордане?
     -- Да нет...
     -- Тогда какая разница? Из одного дерева икона и  лопата.  Хочешь,  я
притащу тебе самую суковатую ветку?
     Олег покосился на сочувствующее лицо рыцаря, покачал головой:
     -- Даже оторвешься от золота?..  Благодарю,  не  ожидал.  Увы,  новые
выстрогать не успею. Да и успел бы -- к новым привыкать надо.  На  ошибках
учатся... А нам даже самая мелкая промашка может стоить жизней.
     Он зачерпнул из котелка муравьиной кислоты, побрызгал на волосы, втер
в руки и ноги. Томас вытаращил глаза:
     -- Ты что?.. Что задумал, бешенный?
     Олег невесело оскалил зубы:
     -- Угадал. Придется спуститься в нору.
     Томас подскочил, словно сел на ядовитую змею:
     -- К муравьям?
     -- Не барсуки же утащили. Ничего, норы широкие, пролезу.
     Он надел перевязь с мечом, затянул пряжку потуже.  Томас  остолбенело
смотрел, как он устраивает за спиной лук  и  колчан,  брызгает  муравьиной
жидкостью, затрясся от негодования:
     -- Ты... серьезно?
     -- Куда уж боле.
     Томас плюнул, подобрал свой меч, сказал с гневом:
     -- Пусть не  скажут  враги,  что  я  оставил  друга,  даже  когда  он
рехнулся... Тут в самом деле от жары мозги плавятся. Веди, сэр калика!
     Он вылил на себя остатки муравьиной  кислоты,  зажмурился  от  едкого
запаха, небрежно отшвырнул котелок. Олег укорил:
     -- Котел-то почто выбросил? В чем варить будешь?
     --  Рассчитываешь  выбраться  живым?  --  удивился  Томас.--   Ну   и
сумасшедшие авосьники живут на вашей Руси!
     -- Главное -- душу не потерять, а если тело и съедят...
     -- Тело не главное, -- согласился Томас.-- Рыцарь состоит  из  чести,
славы, доблести и рыцарской верности Даме!
     Олег быстро начал карабкаться, ставя ноги  на  золотые  глыбы.  Томас
застонал, видя, как грубо калика попирает чистое золото.  В  другом  месте
ослепительно  блеснуло  цветными  радужными  искрами,  словно  луч  солнца
переломился в глыбе венецианского стекла. Томас ахнул, без  сил  опустился
на корточки: среди гранита,  базальта  и  золотых  слитков  блестел  алмаз
чистейшей воды, размером с кулак! Олег недовольно оглянулся,  вздохнул  и,
без слов одолев вершину вала, полез по внутренней стене.
     Томас разрывался на части, но лучший друг исчезал внизу  --  пришлось
оставить  алмаз  и  другие  блестящие  камни:  дал  себе  страшную  клятву
когда-нибудь выколотит всех до единого  из  рыцарского  вала  муравьев  --
Крижине очень идут сапфиры, а ее маленькой племяннице -- изумруды...
     Вслед за каликой слез на ровную утоптанную землю, где ни камешка,  ни
стебелька -- все выровнено,  вычищено.  Воздух  пропитан  сильным  запахом
муравьиной кислоты. Черные муравьи носятся  стремительно,  как  рыцари  на
турнире,  так  же  как  рыцари,  сшибаются,  трещат  панцири,  но  муравьи
разбегаются как ни в чем не бывало.  Некоторые  уже  тащили,  несмотря  на
ранний час, убитых животных, а с северной стороны через вал вдруг  полезли
десятки крупных муравьев, у каждого в челюстях свисает, иной раз еще слабо
трепыхаясь, сайгак: явно  наскочили  на  большое  стадо.  Привлеченные  их
возбуждающим запахом, из огромного широкого  колодца  выскакивали  десятки
муравьев, стремительно мчались в ту сторону.
     Томас и Олег  подошли  к  темному  провалу.  Оттуда  несло  могильной
сыростью и холодом, из темноты показывались черные  как  грех  муравьи,  в
челюстях блестели огромные глыбы с еще непросохшей  слюной,  ею  скрепляли
камни, песок и золотые самородки. Мимо Томаса, едва не столкнув в колодец,
проскочил муравей с сайгаком  в  челюстях,  ловко  перевалил  через  край,
унесся, стуча когтями, как белка по дереву.
     -- У них по шесть лап, --  сказал  Томас  неустойчивым  голосом.--  С
крючками!
     Олег, не говоря ни слова, сел  на  край  шахты,  повернулся  и  начал
спускаться, Томас перекрестился, полез следом:
     -- Храни меня, Пречистая  Дева!  Хоть  приходится  тебе  смотреть  за
ребенком, за детьми нужен глаз да глаз, но присматривай и за  мной,  твоим
верным рыцарем! Если уцелею, принесу на твой алтарь золота  из  той  кучи,
что оставил наверху.
     Он торопливо спускался, цепляясь за выступы, в любой  момент  готовый
сорваться и рухнуть  в  бездонный  колодец.  Пальцы  немели  под  тяжестью
железных доспехов, пот заливал глаза. Казалось, что уже сорвался бы,  если
бы не страх сбить карабкающегося чуть ниже  калику.  По  сторонам  шуршали
когтистые лапы, муравьи  мелькали  как  массивные  наковальни,  снабженные
железными прутьями  вместо  лап,  пропадали  в  угольно-черной  тени,  что
наискось пересекала колодец. Томас боялся тряхнуть головой, сбросить едкие
капли  пота.  Мимо  пролетела  глыба,  едва  не  сшибив  Томаса,  невольно
прислушался, но валун скрылся в тени без звука.  Снизу  --  ни  стука,  ни
плеска, ни писка.
     Калика уже исчез в черноте,  Томасу  стало  страшно,  заторопился.  К
счастью, муравьи не выравнивали стены колодца,  для  рук  и  ног  остались
выступы и вмятины. Когда сам окунулся  в  тень,  увидел  в  стене  колодца
раздваивающийся ход. Калика конечно же, выбрал худший.
     Опускался он еще долго, может быть, полз бы  до  самого  дна,  а  там
вылез черепахе на спину -- некоторые уверяют,  что  земля  стоит  на  трех
китах, а то и слонах, -- но  муравьям  наверняка  самим  надоело  рыть  по
прямой, или же ошиблись, черное дурачье, но  вскоре  Томас  заскользил  по
крутой горке, изредка цепляясь за торчащие из косогора  камни  --  вклеено
намертво, не оторвешь! Если бы строители башни Давида  уговорили  муравьев
помочь, крестоносцам не разрушить бы кладку. Томас признавал честно,  надо
быть объективным даже к противнику. Конечно, после победы.
     Длинный туннель постепенно выравнивался. Все еще опускались, но Томас
уже оторвал  руки  от  стены.  Металлическая  перчатка  скользила  как  по
зеркалу! Слюна скрепила стенки  словно  крепчайшим  клеем,  камни  торчат,
высовываются, но не выломать, разве что отколоть половинку, да и то,  если
не покрыт слюной весь -- Томас попробовал на ходу ковырнуть кончиком меча,
на гладкой поверхности не осталось даже царапины.
     Вдобавок слюна  еще  и  светилась,  не  так  мощно,  как  факелы,  но
посильнее мха, который давал свет  агафирсам.  Впрочем,  если  муравьи  на
много миллионов лет старше людей, то  могли  бы  за  это  время  придумать
освещение и получше. Люди бы наверняка додумались... Правда, они не  могут
быть старше людей, потому что Господь сотворил человека всего восемь тысяч
лет тому, да сперва сотворил человека, а уж  потом  всяких  там  зверей  и
муравьев!
     Томас споткнулся на ровном месте, внезапно  вспомнив  неясные  намеки
агафирсов, и  даже  демона  в  Константинополе,  которого  он  сразил  так
отважно, что его друг калика живет очень долго, чуть ли  не  восемь  тысяч
лет, а ведь каждому христианину  известно  твердо,  что  на  земле  только
дьявол живет эти восемь тысяч лет, ибо его создал Господь  в  первый  день
творения, когда отделил свет от тьмы...
     Олег нетерпеливо оглянулся:
     -- Сэр Томас, не спи!
     -- Замечтался, -- буркнул Томас.-- О высоком.
     Он заставил себя взять в руки, хотя брать в руки  всякую  гадость  не
хотелось, а он ощутил себя именно гадостью, ибо осмелился подумать  гадкое
о человеке, который не только спасал ему не однажды жизнь -- это  пустяки,
сочтемся! -- но не раз брал чашу с Христовой кровью в руки, что  грешникам
непозволительно, а уж сатана бы сгорел или хотя бы ожегся...
     Он натыкался на спину  Олега,  стукался  о  выступающие  камни.  Олег
раздраженно оглянулся, сказал сердито:
     -- Сэр Томас! Нашел, где спать на ходу! А если бы твою чашу искали?
     Томас заставил себя встрепенуться, пробормотал:
     -- То чаша...
     -- А то обереги! Для меня они также важны. По крайней мере, сейчас.
     Встряхнувшись, Томас нашел себя в жутком подземном ходе, облицованным
светящимся стеклом. Ход шел по наклонной вниз, его пересекали другие норы,
мелькали страшные тени и звонко стучали  когти,  сильно  пахло  муравьиной
кислотой.  Томас  сообразил,  что  его  отважная  рыцарская  душа  ушла  в
несвойственные ей глубокие раздумья нарочно, чтобы не  видеть  этой  жути,
когда вокруг носятся страшные чудовища, а он с другом, который кажется все
более странным и опасным, находится Бог знает на какой адской глубине!
     Калика выбирал из всех ходов самый широкий, хотя и  по  узкому  можно
идти пригнувшись, и всегда выбирал тот, который вел в глубину. И еще  тот,
как показалось  Томасу,  из  которого  разило  муравьями  особенно  мощно.
Пересекли ручеек, что выбегал из одной стенки, а вбегал  в  другую,  долго
брели по  колено  в  ледяной  воде  --  хрустально  чистой,  прыгающей  по
стеклянному дну. Муравьи подбегали все почему-то с одной  стороны,  быстро
набирали воды -- Томас восхищенно и ошеломленно успел  увидеть,  как  один
припал к ручью, вонзил челюсти в воду, открыл рот,  и  начал  лакать,  как
огромный жаждущий пес, мощно втягивая воду через толстую  трубу,  что  шла
прямо в сухое брюшко, черные кольца раздвинулись, начали сползать  одно  с
другого,  брюхо  наполнялось  и  наполнялось,  между  стальными   кольцами
показалась тонкая не защищенная пленка, и Томас  профессионально  заметил,
где у муравьев уязвимые места, но так можно  поразить  лишь  водовозов,  а
муравьи-воины вряд ли с такими пузами пойдут в бой...
     Муравьи с раздутыми животами убегали в темноту, а Томас  двигался  за
каликой в еще больший страх: глубже и глубже, откуда пахло сильнее, чем из
любой развороченной муравьиной кучи. Даже  муравьи  пошли  странные:  если
наверху все одинаково поджарые, прокаленные  солнцем,  черные,  быстрые  и
злые, то здесь двигались медленно -- Томаса всего дважды сшибли с ног,  --
сами помельче, от них пахло чуть иначе.
     Ход внезапно привел в небольшую пещеру,  в  которой  на  уровне  пола
зияли три темных хода. Возле одного хода стояли, двигая длинными  сяжками,
два огромных муравья, таких Томас не видел  даже  на  поверхности.  Сердце
сжалось в страхе: калика направился именно к этому ходу!
     Томас с  дрожью  двигался  за  другом,  прижимаясь  к  нему  поближе.
Муравьи, завидя их, приподнялись на всех  шести  лапах,  блестящие,  будто
выточенные  из  металла.  Держались  они  угрожающе,   острейшие   челюсти
раздвинулись. Томас  отчетливо  видел  поблескивающие  зубцы.  Усики-сяжки
щупали воздух, тянулись навстречу пришельцам, но сами муравьи с  места  не
сдвигались: бдительно стерегли ход.
     -- Может, вернемся? -- прошептал Томас.-- Или вон в те норы...
     -- То заброшенные.  Или  пустые,  --  ответил  Олег,  не  поворачивая
головы. А нам нужны склады.
     С двух сторон  к  нему  метнулись  гибкие  усики,  начали  ощупывать,
трогать, толкать. Калика погладил эти толстые сяжки с  жесткими  щеточками
на кончиках, тут же протиснулся ко входу, на миг оглянулся,  Томас  увидел
его побледневшее лицо. Он бросился следом, по  доспехам  заскрежетало,  но
проломился как сквозь стену из щитов, копий и  мечей,  привычно  выкрикнул
боевой клич, ухватился на ходу за рукоять меча,  выдернул  до  половины  и
обнаружил, что бежит вслед за каликой по стеклянному полу  внутри  широкой
трубы, которой не видно ни конца, ни края.
     Олег вовремя отскакивал, когда  на  него  бросалось,  как  показалось
Томасу, очередное чудище, а  чудище  с  угрожающе  раздвинутыми  челюстями
мчалось дальше. Томас с колотящимся в панике  сердцем  понимал  запоздало,
что муравей просто бежит по своим делам, а если какой и  сбивает  порой  с
ног калику или Томаса, то и друг с другом сшибаются  часто,  только  треск
стоит от костяных панцирей.
     -- Пропустили? -- крикнул он прямо в спину.
     -- По запаху, -- ответил Олег, не поварачивая головы.-- К тому  же  я
подал им тайный знак...
     У Томаса волосы поднялись дыбом:
     -- Отку...да знаешь?
     -- Подсмотрел,  --  бросил  Олег  нетерпеливо.--  Пока  ты  любовался
красотами!
     Томас от стыда покраснел так, что уши защипало,  словно  на  морозном
ветру:  он,  человек  военный,  просмотрел  пароль,  которым  обмениваются
часовые, а человек религиозного культа,  хоть  и  глубоко  неверного,  все
заметил и правильно истолковал! Все-таки в язычестве что-то есть,  не  все
надо отметать не глядя, как утверждают  осторожные  мыслители,  что-то  из
прошлого можно бы оставить...
     -- Уже ближе, -- проговорил Олег внезапно.-- Крепись сэр Томас.
     --  Крепиться?  --  прошептал  Томас  в  ужасе.--  Неужто  будет  еще
страшнее?
     Вошли в пещеру, где стоял сильный  запах  тления.  Томас  зажал  нос,
ускорил шаг, даже обогнал Олега.  Под  стеной  белели  обглоданные  кости,
Томас лишь бросил взгляд, тут же с дрожью  отвернулся,  едва  не  ударился
лбом о внезапно выпрыгнувшую навстречу стену. Он даже  не  думал,  что  на
свете есть звери такой величины!
     Когда вошли через широкий туннель в следующую пещеру,  Томас  застыл,
не в силах сдвинуться с места, а Олег сказал успокаивающе:
     -- Под стеночкой, под стеночкой!.. Представь себе,  что  идешь  не  в
церковь, а в таверну!
     В неясном свете, странном  и  призрачном,  словно  светила  невидимая
луна,  замедленно  шевелилась  огромная  темная  масса  двуглавого  холма,
слышался тяжелый хруст, треск. Присмотревшись, Томас различил длинные, как
стволы деревьев, бледные лапы  с  зазубренными  голенями,  увидел  толстые
костяные  плиты  и  гребни.  Стоял  неумолчный  треск,  словно  чудовищная
камнедробилка давила в щебень огромные глыбы.
     Олег осторожно  пошел  вдоль  стены,  избегая  исполинских  лап,  что
скреблись, дергались, пытались тащить безголовые  туловища,  часто  уже  с
оторванными брюшками, выдранными  яйцекладами.  Большей  частью  подземные
чудовища были мертвыми, но полумертвые, демонстрируя  жуткую  силу  жизни,
еще  пытались  ползти,   карабкаться,   подгребали   крючковатыми   лапами
соседей...
     -- Чудища подземелий? -- спросил Томас  тонким  голосом,  за  который
себя сразу возненавидел. Если здесь такие, то представляю, какие водятся в
самой глубине!
     -- В самой глубине...гм...  гигантская  черепаха,  на  которой  стоит
земля, или же слоны? Или киты...
     -- Да нет, не так глубоко, -- возразил Томас.-- Зачем рыть  насквозь?
Думаю, что даже этим геродотовым муравьям не прорыть...
     -- До ада, думаешь, дорылись?
     Томаса передернуло, когда он представил себе, что туннель по которому
идут, выведет  прямо  в  пещеру,  где  полыхают  жаркие  костры,  на  огне
накаляются огромные котлы с кипящей смолой, в ней  страшно  кричат  бедные
грешники... Лучше бы не попадать,  иначе  окажется  в  трудном  положении:
рыцарский кодекс велит бросаться на помощь обижаемым,  но  грешники  ведь,
даже Пречистая не заступается, а он не может быть пречистее...
     Он  протиснулся,  забивая  голову  благочестивыми  мыслями  и   шепча
молитвы,  вслед  за  каликой.  Они  оказались  в  пещере,  перед   которой
предыдущая  выглядела  собачьей  конурой.  По  всему  пространству  лежали
огромные туши  странных  подземных  чудовищ,  --  белесые,  безволосые,  с
омерзительно мягкой на вид кожей. Лишь  головы  были  страшными:  костяные
плиты, плотно подогнанные, глаза в узкой костяной  прорези,  где  вдобавок
опускалась плотная пластина, и огромная пасть, в  которой  поместилась  бы
лошадь...
     Томас дивился в страхе,  почему  вдруг  защищена  лишь  голова,  ведь
копьем можно ударить в сердце: вон просвечивает сквозь полупрозрачную кожу
-- огромное, все слабо пульсирующее, уязвимое!
     -- Постоянно роют норы, --  сказал  вдруг  Олег,  словно  прочел  его
мысли.-- Голова прет впереди, тело тащится  следом,  стискиваясь  в  узком
проходе. Потому они такие мягкие, бесформенные...  А  ты  храбрый  витязь!
Даже здесь о своем думаешь.
     -- Сэр калика, -- проговорил  Томас,  польщенный  похвалой,  --  а  к
похищению оберегов не приложили руку эти Семеро Тайных?
     Олег долго шел, не отвечая, наконец помотал головой:
     --  Вряд  ли.  Муравьи  им  не  подчиняются,  для  них  людишки   все
одинаковые:  Тайные  или  явные.  Семеро  Тайных,  как  мне  кажется,  нас
потеряли... Очень уж неожиданно мы исчезли, подобранные агафирсами!
     -- А потом агафирсы вывели на поверхность  за  тридевять  земель,  --
пробормотал Томас, -- если ищут на прежнем месте, прочесывая леса и  долы,
села и  деревни,  то  сумеем  уйти  незамеченными.  Я  в  Британию,  ты  в
геродотову Русь...
     -- Будем надеяться, -- ответил Олег, но в голосе уверенности не было.
     Томас от сильнейшего толчка  в  бедро  с  грохотом  полетел  в  угол,
поднялся охая, погрозил вслед убежавшему муравью. Едва поднялся, его  сбил
с ног второй --  нес,  цепко  зажав  в  челюстях,  которые  калика  упорно
именовал жвалами, огромную угловатую глыбу. Томас взвыл от двойной досады,
провожая обидчика взглядом: глыба была почти  сплошь  слеплена  слюной  из
огромных сапфиров, самый мелкий -- с кулак!
     -- Потерпи, -- послышался далекий голос, -- скоро придем.
     -- Хоть знаешь, где обереги?
     --  Откуда?  --  донеслось  удивленное.--  Придется  пошарить  по  их
кладовочкам!
     -- Пошарить, -- простонал Томас.-- Иголку в стоге сена! Ты не мог  бы
вырезать своих лошадок, драконов и прочих зверушек в натуральную величину?
     Тащился уже из последних сил, постанывал, старался  не  выпускать  из
глаз широкую спину, которую перекрещивали длинный меч и лук  со  стрелами.
Калика ускорял шаг, почти исчезая  с  глаз,  нетерпеливо  поджидал,  снова
мчался сломя голову, донельзя радый, что не  в  железных  доспехах.  Томас
однажды догнал, увидел,  что  голые  до  плечей  руки  калики  кровоточат,
покрытые царапинами и ушибами: столкновения с муравьями даром не проходят,
так что доспехи не такая уж бесполезная тяжесть!
     Томас ускорил шаг, налетев на Олега, подумал нервно, что если  калика
вдруг скажет, что идут внутри пасти  огромного  зверя  --  спящего,  давно
умершего или окаменевшего, то не удивится,  лишь  возблагодарит  Пречистую
Деву, чтобы зверь спал как можно дольше. А проснется, чтобы он с муравьями
перебили друг друга за власть в подземном мире, а  последний  из  муравьев
пусть сдохнет от злости.
     Открылась обширная  пещера  со  стенами  из  красного  кварца.  Здесь
муравьи лишь заклеили слюной щели, свет едва  теплился,  но  глаза  совсем
обвыклись -- Томас первым заметил  вдоль  стены  огромные  скрыни.  Ахнул,
пробежал вдоль ряда, насчитав сорок сундуков, один другого  вместительней.
На крышках и на боках каждой скрыни была вырезана  в  дереве  или  металле
огромная сварга -- древний знак. Томас видел подобные у  себя  на  родине,
оставленные первыми переселенцами  на  прибрежных  скалах.  Говорят  такие
знаки  были  всюду,  но  еще  первые  миссионеры  христианства   ревностно
уничтожали их, жгли одежду с изображением сварги, били кувшины,  стесывали
со стен и ставень. Здесь же, судя по огромным изображениям на самых видных
местах, скрыни оставили древние люди! По старым  преданиям,  необыкновенно
могучие.
     Олег раздраженно дернул головой,  быстро  прошел  вдоль  всего  ряда.
Томас ковылял следом, ныл, у последней взмолился дрожащим голосом:
     -- Сэр калика! Хоть заглянуть!
     -- Там замки, -- буркнул Олег,  не  сбавляя  шага.--  Не  думаю,  что
муравьи сунули туда обереги, а потом заперли на ключ!
     -- Обереги найдем! -- уверил Томас горячо.-- Но  любопытственно,  что
же такое там сложили древние? Хоть одним глазком!
     Олег остановился возле крайней, самой  маленькой,  что  не  доставала
Томасу и до пояса. Массивная крышка прилегала плотно, в щель не  просунуть
и волосок, а толстые дужки надежно скреплял пузатый висячий замок. Томас с
азартом повертел замок, упрел, взмок,  наконец  взмолился  с  отчаянием  в
голосе:
     -- Святых  паломников,  понимаю,  такому  не  учат,  но  ты  все-таки
языческий паломник...
     Олег вытащил из кармана травинку, бережно разгладил, сунул  в  темную
скважину замка. Щелкнуло, дужка внезапно удлинилась, освобожденно  повисла
в петлях, а пудовый замок обрушился Томасу на ногу.  Рыцарь  взвизгнул  от
боли и неожиданности, вытаращил глаза:
     -- Как ты сумел?
     -- Не я, -- буркнул Олег.-- Разрыв-трава! Языческая.
     Томас  колебался  лишь  мгновение,  принимать  --  не  принимать   от
языческого колдовского зелья помощь, а руки  сами  ухватились  за  крышку,
ноги уперлись в пол покрепче, железная плита поднялась без скрипа.
     Томас привстал на цыпочки, на его  лицо  упал  из  сундука  оранжевый
отсвет. Глаза рыцаря расширились, брови взлетели. Он произнес потрясенно:
     -- Не может быть... Кто собрал столько?
     Олег зачерпнул горсть золотых монет  --  края  неровные,  видел  лишь
профиль сурового лица с горбатым носом,  на  обороте  крупная  сварга.  На
других монетах виднелась трехглавая гора, похожая  на  трезубец,  ее  Олег
хоть с трудом, но узнал: единственная гора  Атлантиды,  ее  моряки  видели
издали -- на вершине в непогоду и по ночам разводили сигнальные костры. На
обороте виднелись странные знаки, что позже превратились в черты и резы, а
с принятием учения Христа вовсе исчезли на Руси...
     Олег потемнел, ощутил боль в сердце, вспомнив, как люди в черном жгли
берестяные книги, записи, уничтожали  манускрипты,  написанные  чертами  и
грамотами, стирали с лица  славянских  земель  местное  письмо  и  местную
культуру, спеша заменить чужой...
     -- Насмотрелся? -- спросил он резко.-- Пошли!
     Не дожидаясь Томаса он быстро пошел из пещеры. Томас раскрыл рот  для
протеста, но фигура калики маячила уже в другом конце зала, и что-то в его
походке, вздернутых плечах подсказывало  рыцарю,  что  ежели  не  поспешит
следом, то придется выбираться самому  --  калика  разгневан,  что  с  ним
бывает крайне редко, виноват Томас или нет, но под горячую руку  лучше  не
попадаться.
     Даже не захлопнув крышку, Томас со всех ног бросился за другом.  Олег
скрылся из виду, Томас спешил, в душе колотился страх,  поклялся,  что  не
даст сатане прельщать ни златом, ни драгоценными камнями, ибо стыд и  срам
христианину поддаться там, где устоял  темный  язычник...  Впрочем,  может
быть язычник просто не знает цены драгоценностям.
     Огромный зал открылся сразу, едва Томас выскочил  из-под  арки.  Ноги
подкосились. Он чувствовал себя раздавленным великолепием. Пещера блистала
зеленым малахитом, стена вертикально стесана,  под  ней  высился  огромный
блистающий трон. К нему вели три мраморные ступени, а над троном  сверкала
золотом огромная сварга!
     Томас пошел рядом с каликой, приотстав  на  полшага.  Сердце  стучало
часто-часто. Ноги ступали по выщербленным ступеням,  изъеденным  временем,
исцарапанным за тысячи лет острыми коготками пробегающих муравьев.
     Чем ближе подходили к трону,  тем  громаднее  тот  выглядел.  На  нем
когда-то сидел человек в три-четыре сажени ростом,  если  это  вообще  был
человек. Томас охнул, тихонько толкнул Олега. Справа от трона на вбитом  в
стену крюке висел широкий меч в три человеческих роста. Бляхи  на  широкой
рукояти были с рыцарский щит, а самые мелкие из драгоценных  камней  --  с
кулак Томаса.
     -- Это богатыри, -- спросил Томас почему-то шепотом, -- или герои?
     Олег рассеянно повел глазами по сторонам, отмахнулся:
     -- Не бери в голову. Обереги ищем, не золотые побрякушки!
     Томас вдруг увидел в другом конце зала огромные  бревна  и  не  сразу
понял, что там белеют  начисто  обглоданные  человеческие  кости  --  если
человек бывает такого роста, -- кости и черепа, словно там навеки остались
последние стражи подземного дворца.
     -- Это муравьи, -- прошептал Томас еще боязливее.-- Они сожрали?
     Олег отмахнулся еще раздраженнее:
     -- Сэр Томас, перестань забивать голову чепухой! Сами  перебили  друг
друга, муравьи напали или что-то еще -- какое нам дело? Обереги бы найти!
     -- Понимаю-понимаю, -- сказал Томас торопливо и так  закивал,  что  в
шейных позвонках опасно хрустнуло.-- Как-то я прищемил палец  дверью,  так
мне казалось, что гори весь мир синим огнем...
     Олег уже нырнул мимо трона в черный ход -- явно когда-то был  тайным,
-- Томас бросился следом.

     Глава 15

     Томас потерял счет пещерам, переходам, спускам, как синякам и ушибам,
когда Олег вдруг ускорил  шаг,  пробормотал  что-то,  внезапно  свернул  в
боковой ход. Томас держался как привязанная на короткой веревке коза,  ибо
туннель поворачивал часто, его пересекали другие норы, а  калика  увлекся,
не оглядывается, хоть криком кричи, хоть волком вой...
     Внезапно калика вовсе перешел на бег, вскрикнул хрипло:
     -- Обереги!.. Чую обереги!
     Томас стиснул зубы, чувствуя уже кровь на деснах, побежал, выскочил в
громадную пещеру. Калика был уже далеко, едва виден, и Томас с проклятиями
ринулся, прыгая через разбросанные панцири и доспехи странной формы --  из
многих еще торчали человеческие кости, а под железной пятой Томаса трещали
и рассыпались в пыль черепа. Пол не  был  виден  под  горами  оружия  всех
времен и народов, щитами, были даже камнеметы, свирепо  изогнутые  мечи  и
странные копья -- одновременно и топоры, и даже клевцы.
     Калика уже карабкался по горам сокровищ, по оружию, обломкам  золотых
колесниц, статуям из драгоценных  металлов,  разбитым  сундукам,  скрыням,
истлевшим сидельным  сумкам,  из  прорех  которых  при  малейшем  движении
сыпались золотые монетки. Наконец калика  торжествующе  заревел,  едва  не
сорвался вниз вместе с зашатавшейся верхушкой трофеев. У Томаса застыло  в
испуге сердце: внизу среди сундуков  и  колесниц  торчали  остриями  вверх
дротики и мечи. Калика чудом удержался, указал туда,  где  едва  виднелось
злополучное ожерелье:
     -- Нашел!.. Черти подземные, опять затащили в ту же нору!
     Он сбежал вниз, ловко прыгая  по  панцирям,  щитам  и  скрыням.  Лицо
сияло, он на ходу одел обереги на шею, Томас заорал, срывая голос:
     -- Берегись, дурень!
     Олег скакнул в сторону, едва не напоролся на  торчащий  из-под  колес
странной  колесницы  длинный  серп,  а  мимо  прогрохотала  тяжелая  масса
сундуков и щитов. Один сундук лопнул, звонко  посыпались  золотые  монеты.
Томас вздохнул: этими монетами по щиколотку усыпана вся необъятная пещера.
     Калика спрыгнул к Томасу:
     -- Все! Погуляли в холодочке, теперь айда на солнышко.
     -- Я разве хочу остаться?
     -- Так чего расселся? Пошли. Обереги нашлись, боги еще есть на  белом
свете!
     -- Язычник, -- пробормотал Томас.-- Бог един, все другие  --  демоны.
Пречистая в своей непонятной милости еще не прихлопнула тебя как муху, ибо
надеется, что ты еще обратишься в истинную веру. Но ты хоть  знаешь,  куда
идти?
     -- Конечно, -- удивился калика.-- Это же так просто!
     -- Тогда знаю, зачем сохранила тебе пока что жизнь. Веди, подземник.
     Когда из пещеры с сокровищами пролезли через низкий темный ход  --  в
иных местах приходилось двигаться на четвереньках, -- Томас молился Святой
Деве, чувствовал, как давит на плечи каменная  гора.  Камни  потрескивали,
смещаясь под страшной тяжестью, кое-где сыпалась земля, мелкие камешки.
     Томас  при  первой  же  возможности  разогнул   усталую   спину,   от
неожиданности  остановился.  Впереди  высился  исполинский  лес   странных
полупрозрачных деревьев. Стволы в  три-четыре  обхвата,  высотой  всего  в
три-четыре роста, вместо ветвей вздуваются  наросты,  листьев  нет  вовсе.
Внутри странных деревьев медленно двигаются темные  струи,  расслаиваются,
закручиваются хвостатыми кольцами.
     Между странными  деревьями  неторопливо  бродили  такие  же  странные
муравьи: полупрозрачные, медлительные, с просвечивающимися внутренностями.
Маленькие острые челюсти, тускло блестели, муравьи надсекали  ими  стволы,
из надрезов выступал белесый шар тягучего сока, муравей припадал,  выпивал
без остатка, медленно уходил, волоча по земле раздутое брюшко.
     Между призрачными деревьями иногда прошмыгивали невиданные  животные,
настолько  чудовищные,  что  у  бедного  Томаса  волосы  встали  дыбом  от
неразрешимого вопроса: неужто сам Бог создал эту мерзость? Если бы  Дьявол
-- понятно, но ведь Всемогущий все творил сам, дьяволу вроде бы  не  давал
воли...
     -- Не отставай, -- процедил Олег сквозь зубы, -- застреваешь, как  на
ярмарке!
     -- Чудища...
     -- Это домашнее зверье.
     -- Домашнее?
     -- Ну, комнатное. Пещерно-комнатное! Сами боги  могли  позабыть,  для
чего муравьи вывели себе таких зверюшек. Да и муравьи  могли  забыть.  Для
забавы ли, для работы или для охоты?
     Томас  вмазывался  в  стену,  пропуская  омерзительных  зверей  мимо,
подпрыгивал, если какое прошмыгивало между ног, а у крупняков с  отчаянием
сам прошмыгивал между лап, с грохотом бросаясь на брюхо, звеня доспехами и
плотно зажмуриваясь.
     Томас нырнул вслед за каликой в темный ход,  пошел,  где  пригибаясь,
где опускаясь на четвереньки. Ход поднимался круто, иной  раз  приходилось
карабкаться почти по отвесной стене.  Воздух  постепенно  теплел,  сырость
уходила. Томас разогрелся, взмок, наконец выдохнул со злостью:
     -- Что идем наверх, чую! Но ты уверен, что выход  там  есть?  Муравьи
что-то совсем перестали попадаться!
     -- Разве обязательно возвращаться именно в то же место?
     Томас хотел сказать,  что,  конечно  же,  необязательно,  главное  --
выбраться наверх, а там хоть в лесу, хоть в жаркой пустыне,  хоть  посреди
кочевья страшных кровожадных печенегов,  но  в  голосе  калики  почудилась
издевка. Он помедлил, и перед глазами возникла горка  золотых  самородков,
которые оставил в сотне шагов от входа в муравьиную нору!
     -- Ладно, -- ответил он с усилием, -- где выйдем, там выйдем. Лишь бы
солнце!
     Олег сказал задумчиво:
     -- Тогда придется задержаться... Сейчас наверху еще ночь.
     -- Сэр калика!
     -- Иду-иду, -- ответил Олег, слыша опасные нотки в голосе измученного
рыцаря.-- Звезды тоже для кого-то солнце.
     Олег протянул руку, пытаясь помочь Томасу карабкаться: тяжелая  броня
-- не легкая рубашка, но рыцарь с негодованием отстранился,  лишь  спросил
сипло:
     -- А скоро выход?
     -- Скоро, -- успокоил Олег торопливо.-- Так говорят обереги.
     -- Так говорил Учитель, -- пробормотал Томас себе под нос.
     -- Что-что? -- переспросил Олег удивленно.
     -- Так часто говорил мой наставник... -- объяснил  Томас.--  Когда  я
учил  обязательный  для  рыцаря  квадривиум.  Бывал  ли  Христос  у   этих
муравьев?.. В святой книге ничего не сказано, но ведь Христос удалялся  на
сорок дней в безлюдную пустыню, где его искушал Сатана? Теперь я знаю, чем
искушал...
     Светящаяся облицовка стен давно кончилась, они пробирались  в  полной
темноте.  Когда  Томас  задевал  головой  или  плечами  стены,  а  задевал
постоянно, сыпалась земля, камешки, однажды хлынула грязная вода, вымочила
с головы до ног.
     -- Не могли укрепить стены! -- ругался Томас.-- А еще муравьи! Хоть и
геродотовы.  Трудолюбивые,  старательные...  Хорошие  хозяева   давно   бы
сделали.
     -- Мы давно вышли за их муравейник, -- успокоил Олег.
     -- Зачем?
     -- Томас, ты вынослив, как боевой конь, но тебя пришлось бы тащить на
себе. А мне холка дорога.
     -- Здесь ближе?
     -- Полверсты.
     -- С гаком?
     -- Ну... с крохотным.
     -- Тогда мили две, -- решил Томас. Он шарахнулся в темноте  так,  что
зазвенели доспехи и затряслась скала, а за  их  спинами  прогремел  обвал,
сказал нехотя: -- Ладно, пошли по прямой. Как ворона летит!
     Калика каким-то  образом  ориентировался,  постоянно  подавал  голос,
предупреждая о ямах, выступах. Иногда в темноте хватал Томаса, всякий  раз
пугая до вопля, втаскивал в узкую, как мышиная норка, щель, которую  Томас
ни за что не отыскал бы, а бился бы здесь остаток жизни, как козел о ясли.
     -- Скоро? -- спрашивал Томас в который раз.  Руки  калики  теперь  не
отпускали, и Томас не находил сил, чтобы отпихнуться.
     Когда впереди забрезжил свет, Томас сперва решил,  что  чудится:  уже
давно перед глазами плавали  светлые  пятна,  но  калика  тащил,  понукал,
ругался,  и  Томас  из  последних  сил  карабкался,  хватался  за   камни,
подтягивал тяжелое тело, упирался ногами, снова слепо шарил растопыренными
пальцами.
     Он вывалился на  поверхность,  упал  на  спину,  глядя  вытаращенными
глазами в небо, такое яркое от звезд и щербатой луны. Рядом  хрипло  дышал
калика. Томас услышал прерывающийся голос:
     -- Никогда бы не поверил... до чего гордость доводит... Сэр  Томас...
ты герой! Рыцари Круглого стола тебе в подметки...
     -- Сэр калика,  --  протестующе  шепнул  Томас,  но  чувствовал  себя
польщенным.
     Справа и слева росли кусты, впереди гребень закрывал  вид,  но  Томас
видел голую главу высокой горы. В ту  сторону  пронеслась  бесшумная  тень
ночной птицы, совы или филина. В темноте пискнуло, снова стихло.
     Возле Томаса нерешительно засюрчал кузнечик, Томас  повернул  голову:
крохотный зеленый певун сидел на травинке в футе от лица -- толстенький, с
надутым брюшком, косился на  огромное  чудовище  настороженно,  но  упорно
водил зазубренной лапкой по краю жесткого крыла.
     Томас растроганно улыбнулся. Кузнечик явно трусит, испуганно  таращит
огромные глаза, усики дрожат от страха, но верещит  свою  песенку,  храбро
отстаивая свой участок, свои земельные владения, свой замок от вторгшегося
в его земли чудовища.  Томас  потихоньку  отодвинулся,  ибо  если  спугнет
отважного воина-певца, тот останется без владений: другие земли  заняты  и
поделены,  придется  бедному  либо  идти  в  наймы,  либо  превратиться  в
странствующего рыцаря.
     -- А что плохого быть странствующим рыцарем? --  сказал  он  вслух  и
удивился своему хриплому каркающему, как  у  старой  простуженной  вороны,
голосу.
     Рядом, зашевелился, тяжело поднялся и сел калика. Лицо было мокрое от
пота, в потеках грязи.
     -- Верно глаголешь. Кто хоть раз обошел вокруг хаты, уже умнее  того,
кто не слезает с печи.
     -- Сэр калика... куда нас вынесло? Горы, не степь...
     -- Одна гора, -- поправил Олег.  Он  с  силой  потер  ладонями  лицо,
пытаясь согнать усталость, но лишь размазал грязь.-- За ней тянется  степь
без конца и края... Но дела плохи, сэр Томас.
     -- Опять? -- простонал Томас.
     -- Агафирсы нас  увели  далеко  на  восток,  ты  знаешь.  Теперь  нам
предстоит  пересечь  голую  степь,  полную  диких  народов,  что   убивают
чужестранцев без жалости. К тому же мы как на ладони и для Семерых Тайных.
И третье... это грозит бедой уже тебе одному -- мы забрались на восток так
далеко, что нет на свете коней, которые домчали бы в Британию к  празднику
святого Боромира!
     Томас приподнялся, рухнул лицом вниз. Он не хотел, чтобы  злые  слезы
видел калика, но боль уже стиснула сердце. Его  тряхнуло,  он  понял,  что
рыдания, которые так легко получаются у женщин, мужчинам разрывают грудь.
     -- Тогда... я умру, -- прошептал он.-- Сэр калика... Зачем мне  жизнь
без Крижины? К тому же она... не просто  останется  одна...  а  достанется
злым людям... они сделают ее несчастной!
     Олег смотрел с  жалостью  и  тревогой,  пальцы  перебирали  найденные
обереги. Он сидел выше, видел гору целиком: обрывистую, у основания сплошь
заросшую  густым  лесом.  Вершина   оставалась   голой,   каменная   стена
растрескалась, но семена деревьев  не  прижились,  даже  трава  не  сумела
уцепиться за красный гранит, угнездиться в трещинах.
     -- Собери дров, -- неожиданно сказал Олег.-- Я схожу к горе.
     Томас вяло мотнул головой, пусть весь мир рушится, когда разлучают  с
любимой, но калика уже быстро поднялся и  как  лось  вломился  в  заросли,
только кусты зашуршали.
     Утро наступило хмурое, прохладное. Томас озяб, доспехи остыли.  Томас
ежился, начал лязгать зубами. Гнусная дрожь трясла все тело, и он с трудом
поднялся, нагреб сухие сучья, что лежали тут же в распадке, кое-как  высек
огонь. Пальцы не слушались, трижды ронял кремень и долго искал,  разгребая
ветки и сухую траву.
     Сучки  взялись  огнем  быстро,  бездымно.  Серые  загогулины  лизнуло
оранжевым,  вгрызлось  красными  зубками   в   щели   и   выемки,   начало
расщелкивать, как прогретые орешки. Томас долго сидел у  костра,  бездумно
глядя в прыгающие красные язычки, потом  опомнился,  согревшись  вышел  из
щели, высмотрел дальний ручеек, угадав его по зеленой и густой траве.
     Котел не удавалось примостить на  углях,  пришлось  вбить  колья.  Не
дожидаясь, когда вода закипит, Томас побрел снова к ручью. Калика уже учил
ловить рыбу по-скифски, а по-англски Томас сам умел  с  детства,  --  вода
закипеть не успела, когда он притащил в  рубашке  с  завязанными  рукавами
пяток рыбин и два десятка рыбешек.
     Вывалив на землю подпрыгивающих, скачущих, он быстро прижал  к  земле
голову самого крупного налима, выдрал оранжевую печень  --  блестящую  как
янтарь, сочную, от одного вида которой потекли слюни  и  как-то  незаметно
смертельная тоска стала переходить в тихую  печаль.  Острым  ножом  калики
пропорол нежно-белое пузо рыбины, выдрал темные  слизистые  кишки,  упруго
прогибающийся в пальцах воздушный пузырь. Мелкую рыбешку, почистив,  сразу
побросал в закипевшую  воду,  а  из  сочного  толстого  зверя  выполосовал
истекающую соком сладкую полосу, порезал,  посолил  странной  серой  солью
агафирсов, и пока  уха  варилась,  жевал  сырое  сочное  мясо.  Жевал,  от
наслаждения закрывая глаза, во рту хлюпало, чавкало, в уголках рта повисли
тяжелые капли прозрачного сока.
     Вода  в  котле  забурлила,  в  мутной  пене   мелькнула   головка   с
вытаращенным глазом, растопыренные перышки. Запахло ухой, брызги упали  на
горящие угли, сладко зашипело. Томас повел носом, зачерпнул, долго дул  на
мутную пахучую  жидкость,  ибо  хлебнуть  горячую  --  вкус  отшибешь,  не
разберешь тогда, в самый раз или не  доварил,  досолить  ли,  добавить  ли
трав. Наконец осторожно отхлебнул,  подержал  во  рту,  досолил,  еще  раз
попробовал, с удовлетворением отложил ложку, чувствуя, как печаль  еще  не
затихла, но уже не грызет душу. Образуется, как говорит калика.  Авось  не
все потеряно.  И  наши  души  не  лишние  на  свете...  Калика  рухнет  от
удивления: по его языческим понятиям благородные  рыцари,  вроде  баранов,
бьются целые дни друг с другом на турнирах, больше ни на что не способны!
     Он нагреб сучьев в запас, стараясь постоянно держать себя занятым, не
давая черной тоске вернуться, вонзить острые когти в душу. Образуется, все
образуется. Возможно, калика потому так часто  повторяет  эти  слова,  что
неведомая рыцарю тоска грызет и его, такого невозмутимого с виду?  Целиком
погруженного в свои мысли? Или не целиком? Авось образуется и для него...
     Уха остыла, когда кусты затрещали, послышались тяжелые  шаги.  Калика
двигался медленно, волочил ноги. Томас ощутил укол совести:  калика  устал
не меньше, но отправился на разведку!
     Олег пообедал рассеянно, хотя не  забыл  удивиться  странному  умению
рыцаря. Мол, если бы не угораздило родиться бедолаге рыцарем, мог  бы  при
удаче быть хорошим поваром. Он дохлебал уху, обсосал крупные косточки,  но
глаза рассеянно блуждали, он часто хватался  за  обереги,  вытягивал  шею,
нюхал, как гончая, воздух.
     Томас встревожился, потянулся к мечу: калика  внезапно  ухватил  лук,
натянул на рог тетиву, придирчиво потрогал натянутую жилу толстым  ногтем,
лишь потом забросил колчан со стрелами за спину, повел плечами,  устраивая
оперенные концы точно под левым плечом...
     -- Останься, -- велел он хмуро.-- Идут туры.
     -- Не понравилась уха? -- пробормотал Томас.--  Видел  дрофу,  жирные
перепела кричат, захлебываются... Зачем громадный тур?
     -- Кому-то тур вместо перепелки, -- ответил Олег загадочным  тоном.--
А то и вовсе вроде мухи.
     Он  вылез  из  расщелины,  прошел  мимо  ручья,  встал  за   деревом.
Неподалеку из низкого кустарника вынырнула крупная дрофа,  в  сотне  шагов
провела выводок располневшая куропатка,  на  всякий  случай  сразу  волоча
крыло, но калика не повел глазом.
     Крылья носа подергивались, он даже приложил  ухо  к  земле,  поднялся
довольный, показал Томасу большой палец.
     Земля начала подрагивать, донесся нарастающий  гул.  Вдали  поднялось
желтое  облако  пыли,  медленно  увеличивалось.  Впереди  облака   темнела
полоска. Вскоре Томас различил отдельных  животных.  Стадо  туров  неслось
сплошной лавиной, словно спасались от чего-то страшного.
     Олег наложил тяжелую стрелу на тетиву, выждал.  Затем,  когда  Томасу
казалось, что еще слишком рано, он словно всем телом бросил вперед стрелу.
Жильная тетива со звоном щелкнула по кожаной рукавице, а правая  рука  уже
наложила вторую  стрелу,  рванула  тетиву  на  себя,  страшно  сгибая  лук
колесом.
     Стрелы со свистом шли в воздухе -- тяжелые, убойные, догоняющие  одна
другую. Томас смотрел восхищенно, еще никогда калика не стрелял так быстро
и так мощно, вернее, не доводилось видеть.
     Первая стрела по самое оперение вошла в грудь крупного молодого тура,
другие страшно и  точно  поражали  молодняк,  откормленных  бычков.  Томас
выхватил меч, в боевом азарте ринулся к стаду. Туры  пронеслись  мимо,  на
земле  осталось  десятка  два  животных.  Томас  быстро  дорезал  раненых,
повернул к калике возбужденное сияющее лицо:
     -- Никогда не видел такой великолепной охоты!
     -- Стрелы кончились, -- ответил Олег с досадой.
     -- А то перебил бы стадо?.. Не ожидал такого азарта!
     -- Сэр Томас, -- сказал  калика,  --  могу  попросить  об  одолжении?
Помоги содрать шкуры. Хорошо бы вообще отделить мясо от костей.
     Томас отшвырнул окровавленный меч, с  удовольствием  занялся  истинно
мужским делом, которого не понять женщинам и монахам. Умело сдирал  шкуры,
выпарывал сердца и печень туров, что дают крепость рук и силу духа, бросал
на  расстеленную  шкуру.  Олег  спешно  срезал  мясо,  заворачивал  в  еще
кровоточащие шкуры, уволакивал в глубокую расщелину. Томас не сушил голову
над замыслами калики, целиком отдался забаве королей, словно  перенесся  в
благословенную Британию.
     Олег выбрал два куска мяса,  покарабкался  на  гору.  Томас  проводил
рассеянным взглядом:  высоко  имеется  широкий  каменный  уступ,  над  ним
громадная черная дыра, словно запасной выход  для  агафирсов  со  всем  их
скарбом, стадами, телегами и табунами. Если калика хочет  заглянуть  в  ту
нору, рискует остаться без нежной вырезки, что подрумянивается  на  углях,
распространяя, как цветок, одуряющие ароматы. Только  от  сладкого  цветка
дуреют шмели и бабочки, а  от  такого  запаха  в  состоянии  одуреть  даже
благородный рыцарь, прошедший Крым и Рим, видавший поповскую  грушу,  хотя
до сего времени не знает, что калика находит в ней диковинного.
     Он глотал голодную слюну,  терпеливо  ждал  возвращения  калики.  Тот
вернулся нескоро, усталый и с поцарапанными локтями, торопливо завернул  в
свежесодранную шкуру еще  пару  крупных  ломтей,  умчался.  Томас  сердито
плюнул, пообедал в гордом одиночестве. На этот  раз  калики  не  было  так
долго, что Томас встревожился и, чтобы  как-то  сократить  ожидание,  лег,
положив голову на меч, заснул.
     Проснулся, ахнул: солнце уже до  половины  опустилось  за  виднокрай.
Возле затухающего костра возился калика, дул на угли, подбрасывал веточки.
     -- Спи, спи, -- успокоил он рыцаря.-- Утро вечера мудренее.
     -- Что утро? -- пробурчал Томас с досадой.-- Бог даст день, черт даст
печали.
     -- Печали? Но еще и коня.
     -- Кто? -- переспросил Томас.-- Бог или черт?
     Калика поставил на костер котел с водой, присел, кряхтя:
     -- Я не силен в христианской мифологии. Считай, что мои  боги  пошлют
коня. Когда-то были и твоими...
     Он потемнел лицом: теперь и на  его  Отчизну  силой  оружия  принесли
чужую веру и чужих богов, а русские храмы сожгли,  разрушили!  Волхвам  же
вовсе рубили головы, четвертовали, сажали живыми на кол, утверждая  учение
Христа.
     -- Спи, сэр Томас, -- не  приказал,  а  попросил  он  тихим  голосом,
словно горло сжала чужая сильная рука.-- Спи...
     Странно, Томас  сразу  заснул,  наверстывая  упущенное.  Когда  снова
открыл глаза, был рассвет, солнце зажгло огненными стрелами  облака,  край
неба золотился, готовясь вспыхнуть. Калика сидел у костра на том же месте,
в той же скорбной позе. Увидев или угадав, что Томас  проснулся,  медленно
поднялся на ноги. Томас отчетливо услышал хруст застывших суставов:
     --  Поднимайся,  доблестный  рыцарь!  Вижу  великое  будущее  англов.
Вытаскивай мясо...
     Громовой рев прервал его слова. С  крутой  горы  сорвалась  небольшая
лавина, камни понеслись вниз, круша кусты и  деревца.  Томасу  показалось,
что из темной дыры пахнуло облачко сизого дыма.
     Олег испуганно всплеснул руками,  бегом  бросился  вверх  по  крутому
косогору. За его спиной прыгал тяжелый меч на неплотно затянутой перевязи.
Томас содрогнулся, выдернул свой меч из ножен, расставил ноги шире и  стал
ждать, ухватив рукоять обеими руками.
     Калика почти докарабкался до норы, когда в темноте полыхнуло красным,
мелькнула страшная зеленая и  очень  когтистая  лапа  размером  с  бревно,
покрытая толстыми пластинами чешуи...
     Когти заскрежетали по камню, оставляя глубокие  царапины,  следом  из
пещеры высунулась серо-зеленая скала,  как  показалось  Томасу,  но  вдруг
скала раскололась, ноги Томаса задрожали: из пещеры  вылезал  дракон!  Сэр
Говен, судя по песням  менестрелей,  однажды  сразил  дракона  размером  с
боевого коня, но этот в десятки раз крупнее! Еще не выполз и до  половины,
а уже с длинный сарай, на спине покрытый костяными плитами, что  на  боках
переходили в толстую чешую, каждая чешуйка с рыцарский щит. Голова дракона
с туловище быка, а в пасти легко поместилась бы коза с двумя козлятами!
     Дракон распахнул зев, красный  как  адова  печь,  зубы  как  кинжалы,
ревнул уныло. Томас, выронив меч,  ухватился  за  шлем,  чтобы  не  снесло
страшным потоком воздуха. Ноздри зверя выгибались, словно  собачьи  будки,
из дыр шел не то дым, не то пар. Глаза дракона, как два опрокинутые  вверх
дном  котла:  выпуклые,  огромные,  немигающие.  Брюхо  терлось  о  камни,
скрежетало, будто тащили египетскую  пирамиду,  спина  задевала  свод,  на
костяные плиты сыпались камешки, земляная  труха.  Лапы  зверя  напоминали
лягушачьи или ящерицы, если можно вообразить ящерицу ростом с холм.
     Зверь остановился, мотнул огромной мордой, щурясь от  яркого  солнца.
Солнечные  лучи  преломились  в  выпуклых  глазах,  затянутых   прозрачной
кожистой пленкой, зверь ревнул снова, начал пятиться,  втягивая  голову  в
плечи. Дряблая шея в выцветших, потертых костяных  щитках  пошла  толстыми
складками.

     Глава 16

     Томас,  дрожа  всем  телом,  громко  читал  молитву  Пресвятой  Деве,
защитнице и заступнице отважных воинов, умолял загнать дракона обратно,  с
таким огромным зверем не справился бы даже Ланселот  вместе  с  остальными
рыцарями  Круглого  Стола...  Внезапно  оборвал  молитву,  зло  выругался,
помянув недобрым словом всех святых, их матерей,  детей  и  родственников:
калика вскарабкался на карниз, подхватил скомканную шкуру, бегом  несся  к
зверю!
     Томас заорал, призывая глупого  язычника  не  лезть  в  пасть  своему
звериному богу,  Христос  отменил  жертвоприношения,  став  сам  последней
жертвой, потому не дури, стой, подожди... Если бы добрый конь  да  длинное
копье, подумал со злостью, можно было бы ринуться  на  дракона:  убить  не
убить, а погиб бы с честью, а теперь остается лишь сложить голову рядом  с
язычником...
     Дракон распахнул пасть, похожую на погреб, требовательно ревнул. Олег
с разбегу зашвырнул в нее шкуру. Дракон со стуком,  от  которого  дрогнула
почва, захлопнул челюсти, задвигал, перетирая мясо вместе со  шкурой,  как
огромными мельничьими жерновами.
     Олег тяжело  дышал,  когда  Томас  вскарабкался  к  нему  на  карниз,
обернулся, обрадовался:
     -- Сэр  Томас?..  Как  кстати!  А  почему  мясо  не  захватил?  Неси,
пожалуйста, только побольше.
     Томас  запыхался,  глаза   горели   отвагой   мученика,   пролепетал,
задыхаясь:
     -- Сэр калика... это... странные игры...
     -- Игры? -- не понял Олег.-- Сэр Томас, мне бы твое  веселье!  Работы
поверх головы, не до игр.
     -- А...а... дракон?
     -- Дракон? -- опять не понял Олег, -- А, смок?.. Это и есть  конячка,
про которую говорил. Или я забыл упомянуть?
     Томас опустил тяжеленный меч, чувствуя себя несколько глупо:
     -- Конячка?.. Сражаться... не надо?
     -- Не больше,  сэр  Томас,  чем  со  своим  конем.  Разве  что  когда
приучаешь  к  узде...   Если   будем   кормить,   не   сожрет.   Если   же
проголодается...
     -- Бегу! -- крикнул Томас.
     Он не решился  бросить  тяжелый  меч,  задвинул  в  ножны,  торопливо
кинулся со всех ног вниз по косогору.  В  голове  сшибались  дикие  мысли,
мелькали странные лица. Томас заставлял себя не о чем не думать, чтобы  не
рехнуться,  а  то  в  длинном  мучительном  походе  из  северных  стран  к
Иерусалиму всякое случалось  с  людьми,  попавшими  в  странный  мир,  где
никогда не бывало зимы, люди ходили черные как  вымазанные  смолой  --  их
сперва принимали за чертей, вырвавшихся из ада, -- все было не так...
     Он таскал мясо наверх, обливаясь потом, но так и не  решившись  снять
хотя бы перевязь с двуручным мечом, не говоря уже о  двухпудовом  панцире.
Олег швырял мясо дракону в пасть, тот  раздвигал  челюсти  все  неохотнее.
Наконец распахнуть пасть отказался, Олег потыкал кровоточащим ломтем прямо
в ноздри, дракон с отвращением посмотрел мутным взором и  отвернулся,  ибо
век у него не оказалось, закрыть глаза, как понял Томас, не мог.
     -- Достаточно? -- спросил  Томас.  Его  шатало,  мутный  пот  заливал
глаза, а ноги подкашивались от беспрерывного карабканья вверх-вниз.  Томас
уже жалел обезьян, что целыми днями скачут по деревьям.
     -- Что ты! -- удивился Олег.-- Теперь самое время перенести сюда  все
мясо.  Он  нажрался,  не  кинется.  Все  не  сожрал  бы,   но   раскидает,
растопчет... Все-таки это очень глупое животное. Бог создавал  его  давно,
молодой еще был, не знал как лучше.
     Томас на ватных ногах потащился обратно. Хорошо, успел  отоспаться  и
отдохнуть, теперь, правда, хоть выжми и брось под ноги  подошвы  вытирать,
но пока есть хоть капля сил...
     Он таскал из расщелины мясо наверх,  сквозь  зубы  проклиная  глупого
дракона, который не догадался вырыть нору пониже, там и земля мягче,  свою
нелепую судьбу, погнавшую на край света, хотя  мудрый  наставник  говорил,
что Бога можно встретить, не выходя из дома,  ругал  жару,  а  калика  тем
временем увязывал кровоточащие ломти мяса в шкуры, один такой узел закинул
за спину, подошел к дракону и бесстрашно полез по огромной  зеленой  лапе,
цепляясь за костяные пластины, вскарабкался на покрытую  толстыми  плитами
спину. Томасу он показался вороной на крестьянской лошади: те вперемежку с
грачами постоянно ездят на спинах коней, склевывают слепней и оводов, а то
и белых червей, что в жару заводятся под кожей бедных животных. Такой конь
ходит  осторожно,  старается  не  спугнуть  остроклювых  пришельцев,   что
облегчают его мучения.
     Калика  поерзал,  устраиваясь,  быстро  привязал  узел   к   широкому
костяному шипу, заорал Томасу:
     -- Сэр Томас, отсель хорошо видать!.. Тащи остальное мясо.
     Томас оглянулся на огромную морду дракона, тот положил ее на  лапы  и
сонно опустил на глаза кожистую пленку. Из ноздрей струился пар.
     -- Сэр калика... Ты в самом деле хочешь на нем ехать?
     -- Ехать? -- переспросил Олег озабоченно.-- Смоки не очень  хороши  в
беге. Потому первые семь лет вовсе  прячутся  в  пещерах,  а  скот  воруют
только по ночам. Ждут, когда отрастут крылья.
     -- Крылья?
     -- Летают они  все  же  лучше,  чем  бегают,  --  объяснил  калика  с
гримасой.
     Томас, ошалев от пережитого, устало таскал последние  тюки  с  мясом,
подавал калике, тот умащивал на спине дракона -- там были расщелины  между
плитами, шипы, выросты, и калика  сплел  буквально  настоящую  паутину  из
веревок, где было место для  мяса  и  для  людей.  Он  ходил  по  загривку
дракона, как по крыше сарая, дракон осоловел от  сытной  еды,  дремал,  на
топчущегося по голове калику обращал внимания не больше, чем пес на  муху.
Томас, подавая мясо наверх, всякий  раз  косился  на  темный  зев  пещеры,
откуда высунулся дракон: там угадывалось  что-то  огромное,  страшное,  из
глубины сильно пахло тиной, застоявшейся водой и лягушками.
     Дракон  вдруг  пошевелился,  грозно  открыл  глаза.  Зевнул,   широко
распахнув пасть, захлопнул с таким  жутким  стуком,  что  у  Томаса  кровь
похолодела в жилах.  Даже  в  стальных  доспехах  сплющился  бы  в  тонкую
металлическую пластинку, даже кости размололись бы в кашицу...
     -- Сэр Томас, -- вскрикнул Олег обеспокоенно.-- Полезай сюда!
     Дракон выпустил струйки пара, медленно  пополз  из  пещеры,  каменный
свод скрежетал, вне его распрямлялся прижатый по всей длине спины в темной
пещере огромный костяной гребень.
     -- Сэр Томас! -- закричал Олег.-- Дракон сейчас улетит!
     По бокам  выползающего  дракона  торчали  огромные  выцветшие  бревна
костей, длинные, как корабельные мачты, с натянутой на них толстой  кожей,
а вся масса кожи, сложенной  широкими  рядами,  лежала  на  длинной  спине
дракона, что не как не кончалась, а калика сидел всего лишь  на  загривке,
дракон же в самом деле был огромной длинной ящерицей...
     Олег закричал яростно:
     -- Быстрее! Сейчас поднимется в воздух!!!
     Он свесился вниз головой, зацепившись ногами, протянул  руку.  Томас,
чувствуя  в  животе  смертный  холод,  ухватился  за  покрытое   костяными
чешуйками бревно, что пронеслось мимо. Его мотнуло, но удержался, а бревно
ударилось в землю, огромные, как ножи, когти скрежетнули по  камню.  Томас
дотянулся до протянутой руки, его хрястнуло лицом о костяную пластину.
     Олег взволок рыцаря наверх, набросил ремень вокруг пояса, закрепил за
гребень, а для надежности еще и за костяные  шипы  и  выросты.  За  спиной
гребень все еще распрямлялся по мере того как дракон выползал из пещеры, в
своде толстые  иглы  уже  процарапали  канавку.  Томас  громко  читал  все
молитвы, которые знал, а знал он из каждой начальные слова, потому начинал
снова и снова, наконец гребень стал укорачиваться, однако иглы тянулись до
самого кончика -- выглядели особенно острыми, свежими,  словно  хвост  был
намного моложе хозяина.
     Дракон подполз к краю карниза, свесил голову на  дряблой  шее,  уныло
помотал из стороны в сторону. Олег вытащил кинжал, внезапно воткнул  между
пластинками, налег всей тяжестью.  Дракон  взвизгнул  поросячьим  голосом,
сорвался с обрыва, лишь когти царапнули камень, а крупные глыбы покатились
к подножию.
     Воздух засвистел вокруг Томаса. Они падали в жутком  ветре  и  криках
перепуганных птиц. Томас уже похолодел, умер, видел место на  камнях,  где
ляпнется, как болотная жаба, которую выронила в полете дура-цапля,  только
доспехи звякнут... Но внезапно его так прижало к костяной плите, что глаза
на лоб полезли, он отяжелел,  челюсть  отвисла  (вдруг  представил,  каким
будет в семьдесят лет), упал на спину дракона. Ветер перестал  свистеть  в
ушах, Томас услышал другой звук:  мощные  и  широкие  хлопки  по  воздуху,
словно в шторм бился под ветром корабельный парус. Томас  закрыл  глаза  и
горячо взмолился Пречистой Деве, чтобы  полотно  не  лопнуло,  ибо  потеря
паруса почти всегда гибельна для моряков...
     Его  распластало  по  костяной  плите,  --  потертой,   исцарапанной,
побелевшей под дождями, ветром, снегами, но вдруг хлопки прекратились, как
отрезало. Тяжесть исчезла, негромкий голос над ухом произнес:
     -- Взгляни...
     Спереди,  справа  и  слева,  даже  сзади  было  синее   небо.   Томас
непонимающе смотрел на белую гору ваты, что плыла в полумиле слева,  вдруг
в страхе понял, что никакая не вата, а  облако!  Повернул  голову,  справа
тянулась целая россыпь облаков, а далеко  внизу  торчали  скалистые  горы,
виднелись тоненькие ленточки дорог, крохотные  рощи,  похожие  на  кустики
травы, а еще дальше тянулась пугающе ровная и безлюдная степь!
     С боков дракона простирались огромные кожистые паруса,  толстая  кожа
натянулась на перемычках, как на  боевых  барабанах.  Летящий  дракон  был
похож на огромную старую ящерицу с  крыльями  летучей  мыши.  Томас  видел
такую в дальних странствиях: ящерка сигала с дерева на  дерево,  распустив
кожистые крылья с боков, только та ящерка была с голубя, а летящий  дракон
напоминал летящий амбар богатого сеньора.
     Олег озабоченно потыкал  кинжалом,  выбирая  уязвимое  место,  сказал
нехотя:
     -- Воробьи часто хлопают крыльями, а  чем  крупнее  птица,  тем  чаще
парит... Орел машет редко.
     Орлы, подумал Томас зажато, для этого дракона что мухи для  ласточек.
При его весе и громадных крыльях он в несколько взмахов набирает высоту, а
потом полдня парит, растопырив крылья!
     -- Мы полетим туда, куда надо нам? -- спросил он дрожащим  голосом.--
Или куда захочет дракон?
     Олег пожал плечами, он  внимательно  изучал  зазоры  между  костяными
плитами на загривке и шее дракона. Ветер трепал волосы, но  зеленые  глаза
волхва смотрели пристально, серьезно.
     -- Раньше на них гонки  устраивали...  Поединки!..  Но  пришли  новые
боги...
     Вдруг он страшно вскрикнул. Лицо стало белым как мел, он  опрокинулся
навзничь, его передернуло в конвульсиях, затрясся, глаза стали  безумными.
Он с криком прыгнул с дракона, но веревки удержали. Калика захрипел,  зубы
обнажились как у зверя. Он стал торопливо развязывать.
     Томас ухватил за руку:
     -- Сэр калика!.. Сэр калика!..
     Калика отшвырнул его с рычанием. Он уже развязал два узла,  оставался
последний. Томас ухватил друга обеими руками, прижал к груди,  закричал  с
отчаянием:
     -- Сэр калика!.. Что стряслось?.. Что с тобой?
     Калика молча вырывался, рычал,  изо  рта  летела  пена,  глаза  стали
безумными. Он снова попытался прыгнуть вниз, но узел удержал, тогда  он  с
рычанием принялся дергать за концы. Томас, видя и свою  погибель,  ухватил
поперек туловища, повалил, прижал к костяным пластинам, крича в лицо:
     -- Сэр калика!.. Что с тобой?.. Скажи, что делать?
     В безумных глазах на миг блеснуло что-то человеческое. Губы дрогнули,
Томас услышал шепот:
     -- Семеро...
     Он зарычал, забился, с силой оттолкнул Томаса, едва не  вывихнув  ему
плечо. Томас отшатнулся, пальцы калики впились в  последний  узел.  Сцепив
зубы, Томас вытащил меч, занес над головой и  обрушил  плашмя  на  затылок
калики. Тот без звука упал лицом в щель между костяными пластинами.  Томас
быстро связал друга, закрутив руки за спиной, чтобы не достал зубами,  так
же туго привязал ноги к гребню и торчащим шипам на спине.
     Калика  очнулся,  затрепыхался,  А  Томас  отодвинулся   со   вздохом
облегчения. Дракон дважды ударил крыльями, Томаса распластало лицом  вниз,
но тут же с громким треском и шорохом растопырились кожистые паруса, и все
снова застыло. Желудок Томаса стоял в горле, от ужаса заледенели ноги.  Он
боязливо оглянулся на калику,  тот  рычал  и  дергался  в  путах.  Гребень
угрожающе  потрескивал,  грозя  перетереть  веревку.  Томас  дотянулся  до
калики, привязал еще ремешок, прикрутив калику вдоль спины, чтобы  тот  не
мог упираться ногами: сила у калики чудовищная, порвет любые веревки, силы
бесноватому дает сам дьявол!
     Внезапно он ощутил, что солнце светит ему в правую щеку, хотя вначале
освещало левую. Дракон незаметно свернул, ему что, Крижина не ждет, парит,
высматривая стадо тучных коров, дабы с ревом обрушиться с  неба,  пожрать,
кого ухватит, пастуха огнем сжечь, если растяпа убежать не успеет.
     -- Сэр калика, -- позвал он дрожащим голосом.-- Олег!.. Дорогой друг!
     Калика ронял слюну,  его  корчило,  перекашивало,  он  жутко  скрипел
зубами и колотился о драконью  спину.  Томас  стиснул  зубы,  старался  не
опускать взор, ибо под белым как у жабы брюхом дракона простирается жуткая
пустота, ровная степь проплывает в двух-трех милях внизу!
     Он вытащил меч,  неловко  вставил  в  щель  между  плитами,  задержал
дыхание. Дракон сделал  полный  круг,  не  шевеля  крыльями,  только  чуть
покачивался в  теплых  восходящих  потоках.  Томас  осторожно  надавил  на
рукоять, готовый в любой момент выдернуть, отпрянуть.  Дракон  все  лениво
парил в чистом летнем воздухе, свободном от пыли и  назойливых  мух,  даже
облака проплывали под самым брюхом, такие же белые.
     Меч застрял то ли среди хрящей, то ли там еще были костяшки, и  Томас
помучившись, перенес меч на пластинку  ближе  к  шее,  где  калика  вгонял
кинжал. Пришлось перевязывать веревки, а на холодном ветру,  когда  дракон
вдруг без предупреждения начинал  бить  крыльями,  стремительно  прыгая  в
небо, пальцы стыли, а на глаза наворачивались слезы.
     Когда он вставил острие меча в узкую щель  между  костяными  глыбами,
уже  потертыми,  со  сбитыми  краями,  дракон   вдруг   повернул   голову,
внимательно посмотрел на  Томаса.  У  рыцаря  руки  похолодели,  и  пальцы
разжались сами собой. К счастью,  рукоять  меча  заблаговременно  привязал
ремешком к кисти, не потерял. Глаза дракона  медленно  наливались  кровью,
дыхание из ноздрей пыхало чаще, Томас в  ужасе  сообразил,  что  дракон  в
полете достанет ужасной пастью хоть до спины, хоть до кончика хвоста -- не
скроешься!
     Дракон оглянулся снова. Пасть открылась, потянулся  к  Томасу,  жутко
изогнув шею и скрежеща костяными  чешуйками.  Томас  в  панике  попятился,
веревки натянулись,  не  давая  сдвинуться  с  места.  На  Томаса  пахнуло
смрадным жаром, будто в огромной печи подгорали жирные туши...
     Он беспомощно щупал меч, пальцы наткнулись  на  что-то  мохнатое.  Он
дернул, сорвал веревку, швырнул узел в закрывшую полнеба  пасть.  Шкура  с
завернутыми внутри ломтями мяса ляпнулась прямо  на  язык  дракону.  Зверь
захлопнул челюсти,  тяжело  сдвинул  ими  направо,  потом  налево,  нехотя
вытянулся, как утка в полете, лениво парил,  растопырив  огромные  крылья,
которыми легко мог бы накрыть крестьянское поле.
     Томас всхлипнул. Пальцы тряслись, сердце колотилось как овечий хвост.
Он сидит будто клещ на спине огромнейшего дракона -- забожись,  все  равно
не поверят! -- летит поверх облаков, сзади хрипит и бьется в  путах  друг,
одержимый бесом, но что дальше? Если дракон захочет  его  сожрать,  взамен
бросит мясо -- для того калика и наготовил, но на сколько хватит  мяса?  А
ежели дракон не сядет на землю?
     Томас зябко передернул плечами, на  постоянном  встречном  ветерке  в
самом деле прохладно. Надо посадить дракона?
     Вздрагивая всем телом, он с кинжалом в руке заглядывал в  щели  между
костяными плитами. На середине  спины  они  стали  огромными,  всей  длины
кинжала не хватило, чтобы лезвие коснулось уязвимого места.  Он  перевязал
узлы, чувствуя себя, как коза на веревке, на четвереньках пополз, цепляясь
за костяные выросты, до шеи, кинжал держал не по-рыцарски -- хищно зажатым
в зубах. К счастью, благородные сэры, не увидят его в  такой  унизительной
позе. Впрочем, он на драконе, не на корове!
     Вдруг спина дракона резко ушла вниз. Томас в панике вцепился  в  край
плиты, тело потеряло вес, вокруг дракона все вдруг стало белым как молоко,
потом белесость осталась наверху  --  падали  как  обломки  скалы.  Сердце
перестало биться, сжалось как у самого  пугливого  зайца,  который  боится
даже лягушек.
     Томас цеплялся изо всех сил, чувствуя,  как  отрывается  от  надежной
тверди,  хотя  сама  твердь  падает,  падает,  падает...  Внезапно   гулко
хлопнуло, он с такой силой ударился подбородком о твердь, которая внезапно
прыгнула навстречу, что зубы лязгнули, как мечи в бою. Во рту стало солоно
и горячо, голова налилась свинцом,  как  и  все  тело,  он  отяжелел,  его
распластало, словно раздавленную лягушку, даже мысли  ворочались  тяжелые,
отчаянные: за что все эти муки?
     Крылья хлопали долго, мощно. Дракон  поднимался  рывками,  Томаса  то
отпускало, то с силой прижимало к твердому, круша кости и наливая  тяжелой
кровью.  Дракон,  похоже,  опускался  до  самой  земли,  заинтересовавшись
какой-нибудь коровой, да то ли пастух спугнул, то ли странствующие рыцари,
но теперь дракон словно решил расплющить седоков о небесную твердь!
     Вспомнив о беспомощном друге, Томас оглянулся, торопливо  перекрестил
его. Голова Олега бессильно висела, упершись подбородком в грудь,  веревки
глубоко впились в могучее тело. Он был бледен, иногда  вздрагивал,  стонал
сквозь стиснутые зубы.
     -- Потерпи, --  проговорил  Томас,  захлебываясь  от  жалости.--  Как
только эта крылатая жаба перестанет кувыркаться... сразу  почитаю  молитву
об изгнании дьявола. Или хотя бы бесов... Если вспомню, конечно...
     Трудно вспомнить то, чего не знал, Томас с ужасом думал о священнике,
которого надо отыскать срочно,  дабы  покропил  одержимого  святой  водой,
прочел молитву, помахал кадилом с ладаном и  благовониями,  коими  Христос
заменил человеческие жертвы. Ладно, он  узрит  издалека  церковь.  Но  как
посадить дракона перед домом священника? Дракон явно воспротивится, он  из
нечестивого дохристианского мира, креста не выносит!
     Дракон оглянулся на миг, некоторое время летел по прямой, не  обращая
внимания на седоков, а  когда  оглянулся  второй  раз,  Томас  уже  отполз
обратно, торопливо развязывал ломая ногти,  ближайший  узел  на  мешке  из
турьей шкуры.
     -- Ох и жрешь, --  сказал  он  с  ненавистью,  когда  открытая  пасть
потянулась к нему.-- Большая сыть брюху  вредит,  как  говорит  калика!  В
отшельники бы тебя.
     Он зашвырнул один за другим три больших куска, а когда занес руку для
четвертого, дракон, довольно прижмуря глаза, отвернулся. Челюсти с хрустом
перемалывали сочное мясо, лишенное костей,  на  губах  выступила  кровавая
пена, ветром ее сорвало и швырнуло  на  рыцаря.  Томас  брезгливо  обтирал
липкие слюни, отодвинулся к калике. Отвязывать и перевязывать свою веревку
устал, оставил только самую толстую, привязав себя поперек пояса.
     -- Сэр калика, -- позвал он печально.-- Эх, сэр калика...
     Он съежился, сохраняя остатки  тепла,  посмотрел  на  калику,  тяжело
вздохнул, и снова с кинжалом, теперь уже в руке, пополз с загривка ближе к
шее. Длинное острие скользнуло между чешуек, толщиной с  кулак,  коснулось
толстой кожи. Томас ткнул сильнее, кожа  пружинила,  лезвие  подбрасывало.
Вспомнив  калику,  он  сцепил  зубы  и  налег  всей  тяжестью.  Кожа  чуть
прогнулась, но держала. Томас призвал на  помощь  Пречистую,  выругался  и
ударил железным кулаком по рукояти.
     Кинжал  погрузился  на  ладонь,   дракон   вздрогнул,   крылья   чуть
шелохнулись. Томас вцепился в костяные наросты, готовый к падению, метанию
в воздухе, но дракон парил все также сонно,  растопырив  огромные  крылья,
грелся, ловя солнечные лучи на огромные темные паруса. Даже  глаза  закрыл
от удовольствия, скотина.
     Томас сжал челюсти, ахнул по рукояти кинжала со всей  дури.  Под  ним
дернуло, Томас едва не слетел кубарем  --  благо  веревка  спасла.  Дракон
хрипло вскрикнул, часто забил крыльями, развернулся по косой  дуге,  снова
захлопал крыльями.
     -- Вот так-то, -- проговорил Томас обессиленно сквозь зубы. он  дышал
часто, со всхлипами, зубы лязгали, а  руки  тряслись,  будто  кур  крал.--
Гонки устраивали!.. Турниры, видите ли...
     Солнце теперь светило в левую щеку,  но  дракон  чаще  покачивался  в
воздушных струях, Томас судорожно хватался за костяные выступы. Он пугливо
уводил глаза от края, но не мог забыть о  жуткой  бездне,  что  начиналась
сразу от пуза дракона. Рук  старался  не  отрывать,  при  любом  шевелении
сжимал пальцы и притискивался щекой к потрескивающей костяной плите. Плиты
под ним двигались, терлись, разъезжались. Однажды дракон даже почесался на
лету: кровь Томаса превратилась в лед, когда совсем  рядом  огромные,  как
хазарские мечи, когти шумно  поскребли  одетый  в  костяной  панцирь  бок,
снимая стружки.
     Томас в страхе вытащил  меч,  начал  колоть  дракона.  Отвратительный
зверь сладко жмурился и вытягивал шею. Получалось, рыцарь  чесал  его  как
толстого разнежившегося кабана, лезвие меча жестяно  скрипело  на  жестких
чешуйках, каждая -- размером с ладонь.
     Когда  дракон  внезапно  взмахивал  крыльями,  а   взмахивал   всегда
неожиданно, туловище резко проваливалось, ухая в бездну, Томас ронял  меч,
-- хорошо привязанный ремешком к кисти! -- как клещ, вцеплялся в  костяную
спину. Сердце и желудок карабкались  к  горлу,  смертная  тоска  застилала
глаза, затем следовал мощный взмах  крыльев,  и  Томаса  распластывало  по
спине дракона, словно налитую свинцом лягушку.  Он  не  мог  шевельнуть  и
пальцем, а глаза едва не лопались от прилива тяжелой крови.
     Постепенно дракон начал забирать вправо, Томас с проклятиями заставил
себя доползти до шеи,  с  силой  вогнал  кинжал  глубже.  Дракон  каркнул,
повернул, суетливо хлопая кожаными парусами.
     Томас отполз назад, держа глаза на расширяющихся костяных пластинках:
шея дракона не толще столетнего  дуба,  с  обеих  сторон  зияет  бездонная
пустота. Сидя на широком загривке,  Томас  перевел  дух,  попытался  унять
дрожь в конечностях.
     Внезапно дракон заработал крыльями чаще, но  не  поднимался,  ринулся
вперед так стремительно, что Томаса  едва  не  сорвало  встречным  ветром:
веревки натянулись, задрожали. Дракон, стуча по  ветру  темными  парусами,
догонял косяк белых лебедей, что мерно взмахивали огромными и чистыми, как
снег,  крыльями.  Задний  из  лебедей  не  успел  оглянуться,  как  дракон
распахнул пасть, лебедей втянуло одного за другим, их было не меньше  двух
десятков.  Лишь  вожак,  летевший  во  главе  стаи,  успел  нырнуть  вниз,
сорвавшись буквально с зубов, уронил пару перьев с хвоста.
     Дракон растопырил крылья, парил довольно, на улетающего  лебедя  лишь
повел глазом. Так лев не обращает внимания на глупых  коз,  что  буквально
наступают на царя зверей, когда он дремлет после  обильного  ужина.  Томас
прикинул общий вес стаи, дракон явно  переел  в  охотничьем  азарте,  даже
задышал тяжело, теперь не надо кормить хотя бы час...
     Он перевел дыхание,  впервые  решился  оторвать  взгляд  от  страшной
рогатой морды. По бокам летящего дракона  проскальзывали  плотные  облака,
иногда крылатый зверь поднимался выше, Томас потрясенно рассматривал внизу
белое  поле,  похожее  на  снежное.  Обожравшийся  дракон  забывал  махать
крыльями, медленно снижался, по бокам возникали поднимающиеся снизу клочья
тумана. Иной раз настолько  плотного,  что  крылья  скрывались  полностью.
Оглянувшись, Томас однажды  не  узрел  хвоста.  Туман  скрыл  даже  опасно
близкую голову: Томас торопливо вытащил кус мяса  и  держал  в  протянутой
руке. Если и цапнет, то откусит пальцы, но не сожрет всего...
     Дракон провалился из облаков, внизу проплывали долины,  редкие  леса,
серебристыми  змейками  вилюжились  реки.  Томас  смутно  удивлялся,   что
Создатель так причудливо расставил горы и  долины,  провел  реки,  подумал
озабоченно, что скоро переведутся добротные карты, ибо  драконы  исчезают,
не давая потомства, а как иначе составить точную карту, если не с загривка
дракона?
     Иногда дракон совсем забывал  махать  крыльями.  Земля  приближалась,
Томас  переползал  на  шею,  втыкал  кинжал.  Дракон  вздрагивал,   словно
просыпаясь, панически хлопал кожистыми  парусами,  словно  перелетающая  с
забора на забор курица.
     Земля стремительно удалялась, Томаса распластывало. Уже не трясся,  в
пораженной ужасом душе  проклюнулись  зернышки  восторга.  Христианин,  он
оказался в языческом мире, который еще предстоит очищать огнем и мечом  от
ведьм, магии, драконов, домовых, троллей... Так и сейчас  рогатая  нечисть
вот-вот хряпнется в небесную твердь, расплющит воина Христова, оставив  на
небосводе лишь мокрое место. Томас опасливо посматривал  наверх,  страшась
зацепиться за небесные  гвозди,  которыми  прибита  твердь  --  серебряные
шляпки гвоздей видны только ночью...
     Совсем расхрабрившись, он рискнул оторвать руку от выступающего перед
ним костяного валика, бережно погладил мешочек у пояса с выступающим боком
драгоценной чаши. С нами Бог и кровь Христова! Даже если дракон сотворение
дьявола, то сейчас служит добру. Высшая сила Христа в том, что  не  всегда
обязательно убивать врага, все священники это твердят.  Заставить  служить
себе -- высшая доблесть воина крестоносного войска за  освобождение  Гроба
Христова. Но ежели сарацина убивать не обязательно, то дракона  тем  более
-- зверь не человек, он всегда невинен, даже самый лютый  не  ведает,  что
творит, даже акулы невинны, их такими сотворил Господь...
     Томас  сложил  пальцы  щепоткой,  намереваясь  украдкой  перекрестить
спину, на которой  сидел,  вдруг  заколебался.  А  если  творение  дьявола
вспыхнет адским пламенем и рухнет как факел? Ангелы могут и не  подхватить
верного воина Христова: заняты или не заметят, у Пречистой Девы  на  руках
малый ребенок, так что шмякнется с высоты в одну-две мили,  а  чаша  опять
закатится куда-нибудь.
     Он торопливо развязал узлы, вытаскивать чашу не стал -- сунул руку  в
мешочек. По кончикам пальцев пробежала щекотная дрожь. Выпуклый бок словно
узнал, потеплел от прикосновения защитника, верного рыцаря.
     Томас вздохнул, завязал веревку туже, нахохлился и сунул  ладони  под
мышки. Ветер пробирает до костей, и хотя в доспехах защищен как в собачьей
будке, но в щели дует, у дракона-то шкура толще!
     Небо во всю ширь было синее, справа и слева, спереди и сзади.  Далеко
слева протянулась вереница гусей, но дракон то ли не заметил,  то  ли  был
сыт. Справа тоже наметилось  странное  пятнышко,  Томас,  однако,  слишком
продрог, чтобы всматриваться внимательно, но пятнышко приблизилось, рыцарь
разглядел длинный расписанный всеми красками ковер --  очень  мохнатый.  В
середке сидел согнувшись человек в тюрбане, тоже  явно  замерз:  согнулся,
зябко кутается в цветной халат. Ковер,  колыхаясь,  как  толстая  мохнатая
гусеница, полз почти тем же курсом, но дракон летел намного быстрее. Томас
рассмотрел    смуглое    усталое     лицо,     человек     проводил     их
завистливо-безнадежным взглядом. У Томаса на миг возникло желание показать
ему конец веревки, как делали грубые  моряки,  обгоняя  другое  судно,  но
врожденное благородство рыцаря не позволяло грубых  жестов,  да  и  пальцы
озябли так, что не свернули  бы  даже  фигу,  тем  более  не  удержали  бы
веревку.
     Человек на  ковре  летел  чересчур  низко:  несколько  ворон,  злобно
каркая, погнались за летящим ковром, но человек лишь втянул голову в плечи
и сгорбился еще больше, зябко натягивая  халат  на  уши.  Вороны,  прогнав
врага со своей земли, отстали, начали ходить кругами, как гордые орлы.
     Дракон летел и летел, Томас устал, замерз и  проголодался  как  волк.
Калика уронил голову на грудь, упершись подбородком, висел  без  движения.
Он оставался бледным, словно мертвец. Томас снова отвернулся  со  вздохом,
уже привычно то хватаясь за выступы, то распластываясь под тяжестью.

     Глава 17

     Так они летели до полудня. Калика не  приходил  в  себя,  хотя  корчи
отпустили. Дважды Томас поправлял дракона: тот, как слепой  на  один  глаз
конь, упорно пытался свернуть и  летать  по  кругу,  но  Томас  следил  за
солнцем, благо чаще всего летели выше облаков. Делал поправку на  движения
самого солнца, которое Божьим повелением встает на востоке, тащится  через
небесную твердь до запада, где уходит в нору, а за ночь его  перетаскивают
по всему подземелью проклятые грешники к земному краю на востоке. За  лето
устают, осенью волочат все медленнее, а зимой вовсе двигаются  как  сонные
мухи, так что весной у Повелителя  подземного  мира  терпение  рвется,  он
швыряет  тащильщиков  в  геенну  огненную,  а   в   упряжку   пристегивают
свеженьких. Возможно, в новой упряжке будет сэр Горвель с сарацинами.
     Дракон лишь однажды повернул голову, Томас ловко зашвырнул два  куска
в пасть, а третий полетел мимо: дракон в этот момент начал отворачиваться.
Томас выругался, провожая сожалеющим взглядом увесистый ломоть. В  желудке
тихонько шевельнулось, жалобно квакнуло.
     Томас поерзал: вроде бы нелепо обедать, сидя на летящем  драконе,  но
есть хотелось взаправду, а проклятый дракон чавкает так, что у Томаса  рот
наполняется слюной.
     Он развязал один мешок, другой, отыскал  узел  с  турьими  печенками.
Вытащил одну трепещущую, словно живую, скользкую. Пришлось пальцы вгатить,
кровавя, в самую середку, чтобы не выронить. Зубы сами с хрустом впились в
сочную мякоть, кровь брызнула на руки,  но  Томас  уже  вообразил  себя  в
родном лесу на берегу Дона, когда со свитой верных людей  залесуют  оленя,
разделают на месте, собакам бросят внутренности, а сами торопливо разделят
еще теплую печень!
     Он вздрогнул, едва не выронив кусок: сзади раздался хриплый голос: --
Сам жрет... А дракону?
     Калика поднял голову, смотрел вроде бы укоризненно, в глазах блестели
странные искорки. Томас со счастливым воплем бросился к другу,  печень  на
ходу сунул в щель, между пластинами, чтобы ветром  не  сдуло,  ухватил  за
туго связанные плечи:
     -- Сэр калика!.. Ты... проснулся?
     -- Я храпел? -- спросил калика. Его зеленые  глаза  были  чистые,  он
внимательно смотрел на Томаса, на свое туго стянутое веревками тело.
     -- Самую малость, -- заверил  Томас.--  Впрочем,  мы  с  драконом  не
слышали.
     -- Привязал меня ты?
     -- Ну... дракон был занят. Он махал крыльями.  Наши  друзья,  которые
Тайные Семеро, наслали на тебя плохой сон, вот я и...
     Олег кивнул, поморщившись:
     -- Сейчас их натиск ушел. Развяжи.
     Томас смотрел сияющими глазами, гора свалилась с  плеч,  но  руки  от
узлов отдернул:
     -- А ты уверен... что не повторится?
     Олег покачал головой:
     -- Я теперь ни в чем не  уверен.  Правда,  второй  раз  так  внезапно
захватить себя не дам.
     -- Но ты... сэр калика, не обижайся, но как я могу быть  уверен,  что
это не они тобой сейчас руководят? Когда бесы овладевают человеком,  могут
делать с ним все, что хотят! Бывает, сам не знает, что одержим бесом!
     Олег не спускал с него глаз, привычно зеленых, в которых была боль:
     -- Сэр Томас, тебя не зря  назначили  вожаком  рыцарского  отряда!  Я
думал, ты лишь храбрый меднолобый,  но  ты  не  дурак.  Нет,  я  бесом  не
одержим. Доказать не могу, но если не развяжешь, я скоро  умру  от  застоя
крови. Веревки очень тугие, сэр Томас.
     -- Ты чересчур силен, -- возразил Томас, чувствуя себя виноватым.
     Он торопливо развязал узлы на руках калики, вместе освободили ноги  и
тело. Томас заботливо  привязал  калику  толстой  веревкой  вокруг  пояса,
другой  конец  он  заблаговременно  закрепил  на   гребне.   Калика   лишь
усмехнулся. Он посматривал на рыцаря с уважительным удивлением.
     Олег морщась растирал опухшие члены,  Томас  разминал  ему  синие  от
затекшей  крови  ноги.  Один  раз  отвлекся  покормить  дракона,  а  когда
вернулся, калика сказал с насмешкой в голосе:
     -- Что ж ты жрешь сырую печень? Разве ваша религия не запрещает  есть
с кровью?
     -- Я христианин, а не иудей, -- ответил Томас с  достоинством.--  Это
они даже хлеб обрезают и выбрасывают, ежели  собственная  кровь  из  десен
попадет на крошку!
     -- Ах да, -- ответил калика устало, --  я  спутал  вас,  христиан,  с
хазарами... Сэр Томас,  я  еще  не  встречал  такого  отважного  человека!
Просыпаюсь, а он сидит на горбу дракона и жрет мясо, которое предназначено
дракону!
     -- Делать-то больше нечего, -- ответил  Томас  оправдываясь.--  Зверь
летит правильно, ты спишь, женщин и вина нет,  до  корчмы  далеко,  а  мне
холодно и страшно...
     -- Неужто страшно? -- изумился Олег. Глаза его смеялись.
     -- Еще как, -- признался Томас. Он зябко  передвинул  плечами.--  Это
вы, язычники, всяких  летающих  жаб  видели,  а  для  меня,  воина  войска
Христова, этот странный зверь в диковинку!
     -- Тем не менее ты сидишь у него на холке и жрешь.
     -- Нужда, -- проворчал Томас, --  научит  калачи  есть,  как  однажды
сказал один мой друг и побратим из Скифии, то бишь Руси.
     Олег устало откинулся, привалившись спиной к  широкому  гребню,  лицо
его было все еще мертвенно бледное. Он сказал:
     -- Мы уже сократили четыре дня...
     -- Четыре? -- изумился Томас.
     Он порозовел, надежда слабо  затрепыхалась  в  сердце.  Олег  прикрыл
глаза, как смертельно измученный человек, прошептал:
     -- Взгляни вниз... Мы уже над петлей реки Дон...
     -- Дон? -- встрепенулся Томас, не веря своим ушам.-- Я еще не летывал
в этих краях, сэр калика!.. Мне сверху узнавать непривычно... пока что.
     -- Дон... только не англицкий, не  славянский...  везде,  где  прошли
скифы, общие предки,  реки  назывались  Дон...  либо,  как  искажено  ныне
живущими племенами: Дно, Днепр, Днестр, Донегол...
     Голос  оборвался,  он  заснул  на   полуслове.   Томас   вздохнул   с
облегчением, не хотелось признаваться, что шея онемела  от  нечеловеческих
усилий держать голову прямо, не давая взглянуть вниз в эту жуткую  бездну.
И так душа скребется в  пятках,  вот-вот  вырвется  на  свободу!  Поспешил
доблестный сэр калика похвалить  за  отвагу,  так  не  признаваться  же  в
трусости? Надо держать рыцарскую честь высоко.
     Он посматривал на страшную рогатую голову, что рассекала воздух всего
в трех-четырех шагах впереди. Почудилось или дракон в самом деле  начинает
поворачивать голову? И почему дергается уголок хищной пасти?
     Калика проснулся через час,  порозовел,  в  тусклых  глазах  появился
блеск. Зябко передернул плечами:
     -- Не учли, надо бы пару одеял... Впрочем, где их  взять?  Летим  все
так же?
     -- На северо-запад, -- ответил Томас, сдерживая щенячью радость,  что
калика проснулся, и теперь можно большую часть  забот  переложить  на  его
плечи.
     -- Ты хорошо знаешь карту, -- сказал калика с уважением.
     -- Зачем мне мелочная карта, -- ответил Томас  надменно,  но  ощутив,
как жаркая кровь начала приливать к щекам,  поспешно  нагнулся,  перевязал
узлы на мешках с мясом.-- Я смотрю на солнце!
     Олег восхитился:
     -- Сэр Томас, ты прямо как древние витязи, что летали на драконах!
     -- Они что же... воевали, как на конях?
     -- В самую точку!
     Томас с содроганием смотрел на затылок дракона, помня, какая  у  него
морда, какие зубы:
     -- А почему перестали?
     Олег подумал, отмахнулся небрежно:
     -- Народ стал иным... К  тому  же  драконы  --  это  большие  жабы  с
крыльями. Когда сытые, дремлют, а когда голодные -- хватают  на  поле  боя
всех без разбора. Для них нет своих или чужих.
     Дракон внезапно сделал крутой вираж. Томас с проклятием уже  привычно
вонзил в щель между плитами меч, придержал навалившегося на него Олега:
     -- Перекормил дурака!.. Резвится...
     Олег молча посматривал на сердитого рыцаря. Дракон пару  раз  хлопнул
крыльями, снова распластал во всю ширь, а Томас с воплем полез по загривку
к торчащему между пластин кинжалу: солнце светило прямо в глаза.
     Когда он, выровняв путь, вернулся к  калике,  они  прижались  друг  к
другу, пытаясь сохранить остатки тепла. Томас подумал о  шатре,  но  ветер
сорвет как пушинку, к тому же проворонишь, когда дракон возжелает есть. Он
непроизвольно пощупал мешки с мясом. Олег сказал сонно:
     -- Холодно, потому жрет чаще. В жару -- раз в сутки. Одного быка,  не
больше.
     Когда начало теплеть, что  означало  близкую  землю,  дракон  свирепо
ударил крыльями, и Томас  уже  привычно  сжав  зубы,  вцепился  в  роговые
наросты. При каждом хлопке озябшие пальцы  едва  не  разжимались,  его  то
подбрасывало, то вжимало в костяную спину с такой силой, что  глаза  лезли
на  лоб  как  у  рака.  Кишки  выдавливало  наружу,  а  пальцы   едва   не
расплющивало... тут же ноги отрывались, повисал на кончиках пальцев  и  на
веревке, заранее напрягаясь, ибо в следующий миг  дракон  рванется  вверх,
его бросит на твердую драконью спину.
     Наконец крылья растопырились во всю ширь, развернулись, как  слоновьи
уши. Томаса перестало швырять, как утлый кораблик в бурю.  Олег  пережидал
смиренно, он был калика и отшельник, а  Томас  вздохнул  с  облегчением  и
перекрестился, следя за тем, чтобы незримым крестом  не  задеть  летающего
зверя.
     -- На коне лучше, -- вздохнул он тоскливо.-- Святая земля,  да  такая
твердая!
     -- А пешком, с посохом в руке? -- добавил Олег.-- Идешь  потихонечку,
даже жучка и бабочку --  божьи  творения  --  рассмотришь.  Со  встречными
поздороваешься, о великой Истине  мыслишь...  Вокруг  божий  свет:  степь,
леса, поля, коровы...
     Он вытер  слезы,  выступившие  от  резкого  встречного  ветра.  Томас
наконец-то  начал  посматривать  вниз,  где  в  немыслимой  бездне   очень
медленно, почти не двигаясь, проплывали зеленые бугры гор.  Стиснул  зубы,
сказал дрогнувшим голосом:
     -- Уверен, что догнали четыре дня?
     Олег вытянул шею, едва не свесился с дракона, сказал задумчиво:
     -- Пять... Шестой пошел.
     -- Шестой? -- ахнул Томас.
     -- Дракон поднялся очень высоко, -- объяснил Олег. Вон  там  движется
темное пятно, это половцы или куманы, кочевое племя хана Степана. Для  них
наш дракон выглядит то ли жаворонком, то ли соколом...
     Внезапно гигантская голова повернулась, на  Томаса  взглянули  жуткие
глаза, каждый размером  с  таз,  костяные  наросты  над  глазами  сумрачно
блестели, из ноздрей с  шумом  вырывались  клубы  пара.  Дракон  распахнул
широкие челюсти, небо и язык в обрамлении белых  как  сахар  зубов  пылали
ярко-пурпурным. Томас засмотрелся в жуткий туннель, стены  красной  глотки
блестели мокрым, как покрытые слизью.
     Его толкнуло в плечо, мелькнула рука калики с ломтем мяса. Хрястнуло,
будто столкнулись скалы, туннель исчез, теперь на  Томаса  смотрела  тупая
морда то ли жаворонка, то ли сокола. Челюсти  подвигались,  тут  же  пасть
распахнулась еще шире.  Томас  опомнился,  забросил  несколько  ломтей,  и
дракон величаво  отвернулся,  не  переставая  равномерно  перетирать  еду,
словно корова жвачку.
     -- Здорово? -- спросил Олег с мрачным весельем.
     -- Великолепный зверь, --  ответил  Томас  искренне.--  Каких  только
чудес Господь не творит! Но это еще что... Я  в  своих  странствиях  видел
совсем уж дивных чудищ! Один был ростом с трех быков, поставленных друг на
друга, только раз в пять тяжелее, уши висят по бокам  как  кожаные  плащи,
изо рта торчат клыки -- поверишь ли! -- в руку длиной, а  нос  как  кишка,
даже длиннее. Кишкой ломает ветки и жрет! С земли  поднимает,  не  нагибая
голову, всякое нужное и тоже жрет!.. Поверишь ли?
     -- Много чудесного на свете, -- ответил Олег уклончиво.
     -- Но самое чудесное,  что  тамошние  люди  пошли  дальше,  чем  твои
древние витязи! Научились на тех зверях ездить,  пахать,  таскают  на  них
огромные камни, толстые бревна, а держат их, как наши крестьяне коней  или
коров! В сараях, загонах, на выпасах. Кормят даже не вволю, а лишь  бы  не
подохли.
     Под ними костяные  пластины  терлись  одна  о  другую,  поскрипывали,
трещали.  Олег  сунул  руку  в  щель  между  костяными  плитами,   бывшими
чешуйками, грел озябшие пальцы: от спины дракона  шло  тепло.  Под  ногами
посвистывало с натужными хрипами: дракон явно застудился в холодной  сырой
пещере. На привале неплохо бы сварить настой  из  трав  и  кореньев...  то
бишь,  из  деревьев  и  кустов,  отпоить  зверя.  Правда,  завтра  уже  не
понадобится, можно отпустить, но за добро надо платить добром даже  зверю.
Так завещали древние боги.
     Солнце начало клониться к западу, а дракон летел все  так  же  ровно.
Томас удивился, сколько же продержится в полете,  ни  одна  птица  уже  не
осталась бы без отдыха, но калика  не  отвечал  --  спал,  привалившись  к
гребню, тяжко дался невидимый бой с Тайными Владыками Мира.
     Томас заметил, как беспокойно задвигались валы ушей дракона. Едва тот
повернул голову, Томас начал зашвыривать  ломти  мяса  в  пасть,  стараясь
попасть прямо в зияющий туннель глотки: вдруг там и дыхательное  горло  --
поперхнется или нет?
     Дракон был похож на жаворонка разве что тем, что тоже жрал на лету, а
огромные ломти мяса  для  него  были,  как  мошки  для  жаворонка.  Калика
проснулся, тут же принялся  помогать  рыцарю,  хотя  тот  явно  не  считал
зазорной такую работу: даже короли иной раз сами  кормят  и  чистят  своих
боевых коней,  а  драконы,  если  верить  калике,  когда-то  были  боевыми
зверями.
     -- Жаворон...ночек, -- выдохнул он,  когда  очередной  ломоть  влетел
дракону в пасть.
     -- Кто? -- не понял Олег.
     Томас швырнул  окровавленный  ломоть,  дракон  наконец  отвернулся  с
раздутыми щеками:
     -- Сокол на лету только бьет, а ест на  земле.  А  мы  бросали  мошек
именно жаворонку.
     Олег хмыкнул, вытер ладони  о  костяную  плиту.  Под  ними  постоянно
шевелилось, словно Томас и Олег сидели на стаде двигающихся черепах.
     -- Мяса осталось на одну кормежку! -- напомнил Томас тревожно.
     -- Пусть это прожует, -- ответил  Олег  недовольно.--  Нажрался,  как
хомяк. Щеки из-за спины видно!
     Щеки дракона в самом деле раздулись, он мерно жевал, ветер  сорвал  с
уголка губ слюну. Олег вовремя отшатнулся, на  рыцаря  ляпнулась  капля  с
ведро размером, он с проклятиями начал выпутываться из липкой слизи,  даже
не  заметил  в  ярости,  что  дракон  снова   забил   отчаянно   крыльями,
стремительно набирая высоту.
     -- Эта зверюга не заморилась?
     -- Не помню, -- ответил Олег неуверенно.-- Давно не летал.
     -- Я за своим конем  смотрю,  --  укорил  Томас.--  Запалится,  тогда
совсем не годен под седло.
     -- У меня нет коня, -- буркнул Олег.-- О своей душе надо  заботиться!
О ней в последнюю очередь думаем.
     Все же он с сомнением смотрел на вытянутую шею  дракона.  Тот  летел,
как журавль, поджав лапы, а шею и хвост с гребнем вытянул в одну линию.
     -- Ночь близко, -- сказал Олег без охоты.-- Надо выбирать  место  для
ночлега. И зверюга переведет дух. Вдруг он как конь, что на  скаку  падает
замертво?
     Томас опасливо посмотрел вниз, где покрытые  лесами  холмы  выглядели
чем-то вроде болотных кочек:
     -- Как посадить?.. Я летал только с коня. С башни летел однажды...  с
сорокафутовой каменной башни! На каменную площадь да  в  полном  рыцарском
доспехе.
     Олег посмотрел на рыцаря уважительно, сам перелез к  кинжалу  Томаса,
воткнул в другом месте:
     -- Эй, Жаворонок!.. Давай вниз на травку. У нас она, правда,  зовется
лесом.
     Дракон пронзительно вскрикнул, резко вильнул из  стороны  в  сторону,
словно рыба в воде, внезапно сложил крылья и рухнул -- не камнем,  скалой!
-- вниз. Сердце Томаса остановилось, ноги и задница  оторвались  от  спины
дракона. Он завис  в  воздухе,  удерживаемый  лишь  веревкой.  Падали  все
быстрее и быстрее, воздух уже свистел и визжал.
     Олег торопливо выдернул кинжал, лицо калики побелело. Воткнул  лезвие
в другую щель, дракон чуть вильнул, но продолжал падать как сорвавшаяся  с
вершины горы скала.  Земля  стремительно  приближалась,  крохотные  домики
вырастали в размерах, точки превратились в мышей, затем в коров.
     Томас с трудом оторвал отяжелевшую голову, увидел проносящиеся совсем
близко вершинки деревьев.  Дракон  летел  над  лесом,  растопырив  крылья,
впереди бежала огромная уродливая тень. Показалась  широкая  поляна,  даже
небольшое поле, утыканное пнями, зияющее ямами.  Дракона  несло  прямо  на
пни, Томаса затошнило, он закрыл глаза и  покрепче  вжался  в  щели  между
плитками.
     Внезапно спину под ними жутко тряхнуло. Сквозь зубы  ругался  калика.
Томаса ударило лицом, рот наполнился кровью. Веревка перерывала надвое, но
держала. Томас открыл один глаз. В десятке шагов рядом мелькали деревья, а
дракон уже бежал по земле, выставив перед собой крылья, гася  скорость,  в
груди хрипело, хлюпало, из ноздрей валил пар. Крылья  постепенно  с  сухим
шорохом опускал, сворачивал.
     Олег одним движением перерезал веревку, Томас  держался  за  костяной
выступ обеими руками, ногами цеплялся за другой, и не будь сейчас в  шлеме
с опущенным забралом, то вцепился  бы  в  холку  дракона  и  зубами.  Олег
раздвинул губы: молодец рыцарь, держится как клещ на молодой козе, хлопнул
по плечу.
     Томас вдруг отделился от надежной спины, дважды перевернулся,  катясь
по косогору, наконец ударился о землю и остался  лежать,  широко  раскинув
руки и бессмысленно глядя в вечернее небо.
     Над ним возникло встревоженное лицо калики:
     -- Сэр Томас! Ты в порядке?
     -- В порядке, -- прохрипел Томас.-- Но чтобы я  был  в  самом  полном
порядке, этот проклятый жаворонок лучше бы не вылуплялся из яйца вовсе!
     -- Ушибся? -- ахнул Олег.-- Мне послышалось, ты падал с сорокафутовой
башни... В доспехах, на каменный двор...
     -- Падал! -- огрызнулся Томас.-- Но не с самого верха! Успел  залезть
лишь на три фута, как меня столкнули.
     Охая, он поднялся, оглянулся на огромный серо-зеленый холм,  что  был
драконом. Зверь даже голову вытянул и положил на землю. Глаза от усталости
закрыл, а крылья, которыми так небрежно спихнул рыцаря, лежали  на  спине,
как старые паруса, полностью закрыв  высокий  гребень.  Длинный  хвост  не
дергался, острые иглы гребня опустились и застыли, чуть  подрагивал  самый
кончик хвоста.
     Томас повел плечами, кости захрустели, словно дракон  изжевал  вместо
куска мяса и выплюнул. Олег предложил:
     -- Я соберу на костер, а ты покорми зверя.
     Мешки, сбитые со спины, крыльями, лежали как упали -- в двух десятках
шагов позади кончика хвоста дракона. Томас смерил  взглядом  эту  летающую
ящерицу, от хвоста до головы получалось футов сорок, а от головы до хвоста
все сорок пять.
     -- Может быть, лучше я соберу?
     -- А говорил, что сам кормил и чистил своего коня!
     -- Еще и чистить? Лучше разожгу три костра.
     Олег, не  будучи  обременен  доспехами,  быстро  притащил  оставшиеся
мешки. Дракон приоткрыл один глаз,  горестно  вздохнул.  Олег  нетерпеливо
постучал носком сапога по нижней челюсти, словно в  дверь  негостеприимной
хатки. Дракон лениво приоткрыл пасть.  Олег  пытался  протиснуть  мешок  с
мясом целиком, не сумел, вытряхнул мясо перед чудовищной мордой.  Огромные
ноздри задвигались,  вытянулись,  расширились,  словно  лисьи  норы.  Олег
потыкал окровавленным  куском  в  плотно  стиснутые  губы.  Дракон  нехотя
раздвинул челюсти, Олег с силой затолкал в пасть  оставшееся  мясо,  пасть
закрылась, и дракон устало уснул, щеки раздулись как у запасливого хомяка.
     Томас  разжег  огромный  костер,  предусмотрительно   расположив   за
деревьями: дракону мог не понравиться дым. Когда Олег вернулся с  короткой
охоты, в котелке кипела  вода.  Крупные  сучья  прогорели,  багровые  угли
призывно мигали.
     Томас принял из рук калики двух зайцев, покачал головой:
     -- У нас же оставалась печень туров... Как в тебя столько влезает.  А
еще отшельник!
     -- Нечего объедать дракона, -- пояснил Олег.--  Ты  не  подумал,  что
нечем кормить его завтра?
     Томас выпотрошил зайцев, одного бросил в кипящую воду, другого  решил
поджарить  на  углях,  которые,  честно  говоря,  для  такого  случая  уже
подготовил, зная калику.
     -- А ты подумал?
     -- В степи пасутся целые стада.
     Ели в молчании, усталые, хотя вроде бы целый день  только  сидели  на
летящем драконе. Томас первым  услышал  сухой  стук  неподкованных  копыт,
отбросил ложку и ухватился за меч. Олег торопливо дохлебал, тоже поднялся.
За его плечами торчали лук и стрелы, а меч в ножнах оставил возле костра.
     На   поляну   выехали   всадники.   Низкорослые,   ладно   сложенные,
черноволосые и черноглазые. У всех за плечами луки,  на  головах  странные
войлочные шляпы, кони мелковатые, но, судя по  виду,  выносливые  и  злые.
Томас  насчитал  двенадцать  человек,  вдали  угадывалась  плотная   стена
конников...
     Всадники вскинули руки, что-то прокричали гортанными  голосами.  Один
соскочил с коня,  медленно  пошел  вперед,  вытягивая  руки.  Олег  кивнул
Томасу, чтобы оставался, медленно пошел навстречу. Томас, положив руку  на
рукоять огромного  меча,  напряженно  следил  за  Олегом.  Тот  бесстрашно
приблизился  к  черноволосому,  возвышаясь  почти  на  голову,  заговорили
негромкими голосами. Черноволосый показывал на всадников, даже повел рукой
в сторону остальных, что держались за деревьями,  что-то  говорил  быстрым
гортанным голосом, несколько раз кивнул на дракона.  Тот  спал  на  другом
конце поляны, деревца перед ним гнулись от мощного дыхания, а  листья  уже
осыпались от шумного храпа.
     Олег оглянулся, крикнул:
     -- Сэр Томас! Отдыхай пока. Я схожу в стойбище. Узнаю новости,  давно
не был на Руси, а они только что оттуда.
     -- Но ты в  безопасности?  --  тревожно  вскрикнул  Томас.--  Это  не
половцы?
     -- Половцы, -- ответил Олег.-- Куманы!  Те  половцы,  с  кем  удается
подружиться, называются куманами или кумами. Вернусь -- расскажу.
     Ему подвели богато украшенного коня, цветная попона отливала  золотым
шитьем. Черноволосый указывал пальцем на Томаса, Олег  отрицательно  качал
головой. Он вскочил в седло, не касаясь стремян, Томас крикнул в страхе:
     -- Когда вернешься?
     -- Утром, -- ответил Олег.-- Спи!
     Он  толкнул  коня,  умчались  навстречу  удлинившимся  теням.   Вечер
наступал быстро, солнце еще не успело погрузиться за край земли целиком, а
вдогонку за блестящей луной начали высвечиваться звезды.  Небо  потемнело,
звезды усыпали небосвод  от  края  и  до  края.  Не  столь  яркие,  как  в
Иерусалиме, но колючие и острые, завтра надо лететь с опаской,  высоко  не
подниматься, ибо можно распороть спину об эти торчащие гвозди.
     Проснулся он как от толчка.  Слышались  отдаленные  голоса,  тревожно
фыркали кони. Томас выхватил из-под головы меч, спросонья встал  в  боевую
позу, ибо привиделась конная атака сарацин.
     В бледном рассвете десятки людей  суетились  на  краю  поляны,  пахло
свежепролитой кровью. Среди них выделялся один ростом и  размахом  плечей.
Когда обернулся, Томас узнал калику.
     Олег помахал рукой:
     -- Доброе утро... Сэр Томас...
     Голос был слаб, Олег пошатывался, однако люди, что  приехали  с  ним,
держались с дружеской почтительностью,  Томас  опустил  меч.  Вскоре  все,
кроме  калики,  вскочили  на  коней  и  умчались,  а  калика  потащился  к
догорающему  костру,  возле  которого  стоял,   широко   расставив   ноги,
благородный рыцарь.
     Томас ахнул. Калика выглядел изможденным,  едва  волочил  ноги.  Лицо
стало желтым, глаза остекленели, а губы пересохли. Он доплелся до  костра,
рухнул. Его явно морозило, Томас поспешно бросил  на  темно-багровые  угли
сухих веточек, подул, страшно выпячивая щеки. Взлетело целое облако пепла,
усыпало рыцаря до пят,  но  угли  полыхнули  яркими  оранжевыми  язычками,
лизнули сучки, взвилось пламя.
     Олег передернул плечами, глаза закрывались как будто сами собой:
     -- Стар становлюсь для таких дел... Но что делать, я язычник. Человек
старого жестокого мира...
     -- Что с тобой делали, -- вскрикнул Томас в страхе, -- эти звери?
     Олег повел рукой, голос был мертвым:
     -- Там мясо  молодых  коров.  В  дар...  Перетаскай,  я  не  в  силах
шевельнуть и пальцем.
     Голова упала, заснул сидя.  Томас,  дрожа  от  жалости  и  бешенства,
побежал к дарам, проверил: сорок мешков с сочным  мясом,  впятеро  больше,
чем взяли в предыдущий раз. Какие-то веники,  душистые  травы.  Мясо  тоже
переложено ароматными листьями, белесыми кореньями.
     Стиснув зубы, он быстро накормил дракона, сперва  бросая  в  голодный
зев самые крупные куски, потом уже силой заталкивал в пасть,  пока  дракон
не заворчал и не накрыл морду лапами.  Остальные  тридцать  девять  мешков
Томас перетащил на спину сытого дракона,  крепко-накрепко  привязал  вдоль
спины к гребню, протянул два  ряда  веревок,  чтобы  ходить  или  хотя  бы
ползать, быстро загасил остатки костра, погрузил  в  освободившийся  мешок
котел.
     Калика  сидел  в  той  же  позе,  подбородок  упирался  в  грудь.  Он
всхрапывал, иногда вздрагивал. Томас, причитая от жалости  к  истерзанному
человеку, поднял, положил на плечо и бережно отнес к дракону, который тоже
спал, нажравшись от пуза.
     Когда привязывал калику покрепче, чтобы не сорвался при  взлете,  тот
очнулся, пробормотал:
     -- Благодарю, сэр Томас... Ты настоящий друг... Впрочем, я тоже...
     -- Что там случилось? -- быстро спросил Томас.
     Губы калики вяло шевельнулись:
     -- Дикие люди, понимаешь?.. И обычаи дикие...  Но  я  не  христианин,
который признает только свои обычаи. В чужой монастырь со своим уставом не
хожу...
     Он пытался заснуть. Томас спросил, готовый  голыми  руками  разорвать
диких половцев за их сатанинские деяния:
     -- Тебя истязали?
     -- Еще как... Я ж говорю, стар становлюсь для таких  ритуалов...  Всю
ночь одни голые девки!.. Пляшут, поют, ластятся... Я сбился  со  счета  на
третьем десятке, а ведь Таргитай  сумел  в  этих  краях  свой  тринадцатый
подвиг совершить! Вождь хотел и тебе послать, я еле отговорил... Они ж  не
знают по своей дикости, что ты христианин, у тебя обет верности прекрасной
Крижине...
     Томас спросил ошарашенно:
     -- Что за обычай?
     -- Я ж говорю, дикари... Тем, кого считают героями,  подкладывают  на
ночь самых красивых девственниц.  Породу  племени  улучшают!..  Ну,  а  мы
прилетели на драконе... Вот и расстарались!  Я  уж  думал  все,  кончились
девки, а тут глянь -- они из  соседнего  кочевья  новых  прут,  торопятся!
Когда ясно стало, что я уже невмочь, вождь опять хотел послать тебе...  Мы
чуть не задрались. Дурень не понимает принципов христианства... Пришлось и
тех взять на себя...
     Томас потемнел, процедил сквозь зубы чужим голосом:
     -- Спасибо, сэр калика! Этой услуги я вовек не забуду.
     -- Всегда... за друга...
     Он захрапел, повиснув в  веревках,  как  дешевая  кукла,  из  которой
высыпали опилки. Томас от злости даже забыл, что не  знает  как  поднимать
дракона.  Кляня  половцев  и  благородного  друга,  он  разбудил  дракона,
заставил разбежаться, а когда тот прыгнул  в  воздух,  сразу  повернул  на
северо-запад.
     Калика проснулся, пробормотал, не открывая глаз:
     -- Сэр Томас, ты здесь?.. Не забывай кормить Жаворонка... а то сожрет
обоих. Я посплю малость, хорошо?.. Не забывай почесывать, у него слева  на
холке свежий шрам, чешется. Еще постукивай обухом между ушей  --  любит...
Если не проснусь до обеда -- буди...
     Он умолк, челюсть снова  отвисла.  Томасу  напоминал  труп,  отдавший
жизнь тридцати или какому-то неизвестному количеству девственниц, так  как
сбился со счета рано, а потом еще принял и  тех,  которых  вождь  половцев
посылал ему, Томасу Мальтону,  который  уже  несколько  месяцев  не  видел
женской юбки!
     Проклятый  язычник,  сказал  Томас  зло.  Надо  при  случае  серьезно
подискутировать с ним об основах христианства.  Дурень  не  понимает,  что
только у язычников душа и тело -- единое целое, как если бы желтую и белую
глину смешали вместе в одном тазу. У христиан душа отделена от тела:  есть
ценности плотские, а есть духовные. Душа не отвечает  за  плотские  утехи,
ибо тело грешно, а  душа  от  Бога!  Не  согрешишь  --  не  покаешься,  не
покаешься -- не спасешься. Если же язычник так ничего  и  не  поймет,  ибо
учение Христа лишь для избранных, то надо ему заявить твердо и решительно,
что о ценностях христианства пусть оставит судить ему. А  то  ишь  все  на
себя! И разит, как из винной бочки. Тоже за двоих старался, змей...

     Глава 18

     Калика спал так, что не до обеда, а до ужина не  добудишься.  Хорошо,
если проснется на рассвете... Томас вздохнул, взял  кинжал.  Пластины  под
ногами двигались, сходились в плотную, жутко терлись одна об одну. Однажды
плиты хрястнулись так, что  откололась  костяная  щепочка  и  раскровянила
щеку. Он потрогал царапину, шепотом  попросил  Деву  Марию  оставить  этот
маленький шрам. Потом дома в  Британии  поклянется  на  Святой  Книге,  на
Гвозде из Креста Господня и на чем ему предложат,  что  рана  получена  от
дракона размером с гору!
     Дракон, повинуясь уколу, повернул  на  северо-запад,  и  снова  Томас
застыл в ожидании. Он постепенно приучил себя посматривать  вниз,  и  хотя
всякий  раз  душа  замирала   от   животного   ужаса,   он   наблюдал   за
передвигающимися  массами  конных  войск,  несметными   стадами.   Изредка
виднелись белые пятна шатров -- половцы городов  не  строят,  как  говорил
калика, предпочитают жечь и рушить чужие, живут в юртах и крытых повозках.
Через мосты переправляются с ходу,  большие  реки  переходят  вброд,  лишь
однажды Томас увидел, как широкую реку одолевали вплавь, поверхность  реки
усеяли точки плывущих, среди  них  было  множество  бревенчатых  плотов  и
связанных гроздьями пустых кожаных бурдюков.
     Под брюхом дракона далеко внизу проплывали реки, рощи. Сколько  Томас
ни всматривался, не увидел ни единого города -- большого  или  малого,  ни
единого села или деревни, даже крохотного поселения в один-два  домика  не
обнаружил, лишь  крытые  кибитки  кочевников,  окруженные  многочисленными
стадами скота и табунами лошадей.
     К полудню Томас злорадно разбудил калику  --  сам  просил!  --  почти
одновременно дракону изволилось захотеть  покушать,  и  полусонный  калика
вместе с рыцарем торопливо швырял  в  красную  топку  жирные  куски  мяса.
Дракон все жевал,  наконец  отвернулся  было,  тут  же  надумал  пополнить
защечные мешки и на другой стороне. Томас  сделал  вид,  что  не  заметил,
калика сам набросал кровоточащих ломтей,  потом  долго  вытирал  ладони  о
вздыбленный гребень, похожий на  высокий  костяной  забор  с  заостренными
кольями.
     Ближе к вечеру Олег заставил дракона снизиться. Спустились  на  берег
неширокой речки, что бежала, прыгая по камням, прорезав  себе  ложе  среди
рассыпающихся скал, таких непривычных на  ровной,  как  бесконечный  стол,
равнине.
     На этот раз Томас соскочил сам за миг до того, как огромные крылья  с
грохотом сложились на спине, придавив вспотрошенный гребень.  Перевернулся
через голову, гремя железом, едва не напоролся на свой же меч. Калика  тут
же последовал за драконом, что лег на берегу и жадно лакал воду, вытряхнул
возле ужасной морды из двух мешков мясо.
     Томас, прихрамывая, отправился по кустам собирать хворост, ибо солнце
опускалось к горизонту. Когда вернулся, прижимая к груди первую охапку, на
берегу уже горел крохотный костер, который калика разжег из сухих  стеблей
травы и щепочек, выброшенных на берег волнами.  В  сотне  шагов  вверх  по
течению слышался мощный плеск, удары по воде, словно там  лупили  по  реке
бревнами. Дракон, сожрав половину мяса, а остальное разбросав, как свинья,
сидел по брюхо в  воде,  почти  перегородив  речку,  распластанные  крылья
загнуло течением. Вода бурлила, бежала  поверх  крыльев  и  лап,  из  пены
выглядывали шипы, похожие на заостренные  колья  городской  стены.  Дракон
опускал голову к самой воде, всматривался очень пристально, почти не дыша,
внезапно бил обеими лапами, вздымая тучи брызг. Томас опасливо посматривая
на странного зверя, с грохотом высыпал сухие жерди:
     -- Чего это он?
     -- Рыбу ловит, -- буркнул Олег.
     -- Шутишь?.. Для него рыба, что для тебя мухи.
     -- Или для тебя, --  отпарировал  Олег.--  Ты  охотишься  только  для
пропитания? Или ради азарта?.. Дракону приятно  вспомнить  детство.  Когда
был маленьким, жил в воде... Тогда рыба была под стать, а то и крупнее.
     Дракон подпрыгивал, повизгивал. Толстый зад подергивался, а  выпуклые
жабьи глаза вспыхивали. Передними лапами шарил под водой, когти растопырил
так широко, выпустив во всю длину, что у  Томаса  ноги  стали  ватными,  а
доспехи показались не толще кленовых листьев.
     -- Возможно, -- сказал  Олег,  думая  о  чем-то  другом,  --  он  еще
маленький...  Драконы  живут  тысячелетия,  для  них  пара  сотен  лет  --
подросток...
     Подросток с жутким воплем, от которого дрогнули берега, тянул из воды
какое-то трепыхающееся  бревно  с  плавниками,  Олег  едва  признал  сома.
Пятясь, дракон  наступил  на  свой  хвост,  упал,  но  сома  не  выпустил,
побарахтался с  ним,  поднимая  тучу  брызг  и  сотрясая  землю,  поспешно
выбросил сома подальше на берег и снова ринулся к реке.  Теперь  суетился,
охваченный  охотничьей  страстью,  голову  до   ушей   совал   под   воду,
всматриваясь в каменистое дно, а когда мощная волна накрыла с головой,  не
отпрянул,  в  азарте  погрузился  почти  весь,  над  водой   торчал   лишь
растопыренный гребень да толстый зад.
     Дважды выбрасывал на берег столетних щук, похожих на покрытые зеленым
мхом затонувшие валежины, а чудо-сом, гигант, каких Олег еще  не  видывал,
тяжело бился, выгибался, постепенно сползал по наклонному берегу  к  воде.
Дракон суетливо подскакивал,  лупил  огромными  лапами,  пытаясь  ухватить
добычу когтями, хватал челюстями, а  тем  временем  сом,  зачуяв  близость
воды, из последних сил выгнулся еще пару раз, раздвоенный  как  у  русалки
хвост коснулся воды. Сом подпрыгнул, с  размаху  ляпнулся  на  мелководье,
пополз, изгибаясь всем телом. За ним осталась глубокая  канава,  ее  сразу
затягивало песком, и сом с каждым мгновением уходил глубже, наконец  волну
прочертил  спинной  плавник,  похожий  на  уменьшенный  гребень   дракона,
мелькнул посреди речки и сгинул бесследно.
     -- Дурень, --  пробормотал  Олег.  Он  перебирал  обереги,  рассеянно
поглядывал на растопыренный от возбуждения гребень дракона.-- Уже и щуки к
воде подбираются... То-то обиженного рева будет!
     Томас сказал беспокойно, но Олег уловил в голосе рыцаря и сочувствие:
     -- Может быть, придержать щук? Нам меньше добывать для него мяса.
     -- Придержи, -- буркнул Олег, его глаза смотрели в  пространство,  он
непрерывно щупал обереги, а губы шевелились, шепча не то  молитвы,  не  то
заклятия.
     Томас бросился к месту рыбалки, мокрого дракона не боялся --  уже  не
лютый зверь, а остервенелый рыболов, понять можно, сам такой, -- с  трудом
оттащил тяжелых щук подальше  от  берега.  Мокрые,  покрытые  слизью,  они
яростно извивались, щелкали зубастыми пастями.  Томас  намучился,  помогая
незадачливому рыболову, -- щуки оказались живучими, хотя на головах  обеих
были следы когтей. Когда еще первую пытался ухватить за хвост -- за  жабры
опасно: пасть как у крокодила, а зубы в дюйм, -- то  щука  могучим  рывком
швырнула его на землю, только железо загремело,  в  глаза  полетел  мокрый
песок, перемешанный с рыбьей слизью. Ругаясь как тамплиер, оглушил одну  и
другую железными кулаками, довершая работу дракона,  отволок  подальше  на
сухое место.
     Дракон вылез, растопырил лапы и отряхнулся, как пес. Во все стороны с
тучами воды и песка полетели раки, камешки. В зубах дракон  держал  третью
щуку. На берег он заковылял веселой трусцой, глаза озорно  блестели,  даже
щитки на морде чуть раздвинулись. Он  завидел  Томаса,  который  утаскивал
щуку за хвост, резко остановился. Нижняя челюсть  отвисла,  свежепойманная
щука мокро шлепнулась на землю, дважды подпрыгнула, ляпнулась возле берега
в мелкую воду, еще раз мощно выгнулась и метнула гибкое тело на глубину.
     Томас выронил щуку, присел к самой земле от  страшного  рева.  Дракон
орал так, что земля тряслась, деревья гнулись, а листья сыпались на землю,
будто кто-то тряс ветки. Глаза дракона страшно налились  кровью,  огромный
гребень встал дыбом от затылка до кончика хвоста.
     Калика оглянулся на рев, Томас закричал ему в страхе:
     -- Что с ним?
     -- Куда ты дел сома? -- крикнул Олег.
     -- Он думает, я съел?
     Олег поднялся во весь рост, приложил ладонь козырьком ко лбу:
     -- А где он?
     -- Не трогал вовсе! -- закричал Томас гневно.
     Олег смотрел с великим сомнением:
     -- А куда утаскивал еще и щуку?
     Дракон внезапно бросился вперед короткими, суетливыми прыжками. Глаза
не отрывались от Томаса, челюсти начали раскрываться, блеснули зубы. Томас
стоял как завороженный, глядя на приближающегося страшного зверя, вдруг  в
уши врезался отчаянный вопль:
     -- В щель!.. Рядом с тобой щель! Слева!!!
     Томас, подчиняясь  крику,  непроизвольно  прыгнул  влево,  перескочил
толстую щуку, упал в щель, откатился от входа.  Тут  же  потемнело,  скала
содрогнулась от тяжелого удара,  уши  резанул  страшный  рев  разъяренного
дракона. Зверь пытался засунуть морду в узкую щель,  ревел  от  огорчения.
Томас без сил вжимался в угол, голова раскалывалась от жуткого рева, а дух
перехватывало от смрадного дыхания.
     Когда дракон на миг умолк, набирая  в  грудь  воздух  для  следующего
вопля, Томас вскинул голову, огляделся. Он в западне, другого выхода  нет.
Дракон страшно взревел и пытался засунуть лапу в  щель,  у  Томаса  волосы
шевелились под шлемом, ибо чудовищные когти царапали каменный пол всего  в
шаге. Дракон как-то сумел повернуться, и когти почти дотянулись до рыцаря.
Томас распластался по стене, глядя с ужасом на лапу, что скребла пол уже в
двух дюймах от его ноги.  В  отчаянии  оглядывался,  но  вся  пещера  была
сплошным выдолбленным каменным мешком: мышь не отыщет щелочку!
     Когда Томас не мог уже разобрать, темно ли  от  закрывшей  свет  туши
зверя или ночное небо покрыто  звездами,  он  попробовал  выглянуть.  Едва
успел отшатнуться -- чудовищная лапа молниеносно накрыла  щель,  затрещали
мелкие камешки, на твердых, как  алмазы,  когтях.  Жуткий  зверь  сторожил
добычу!
     Послышались шаги. Голос калики донесся полусонный, с позевыванием:
     -- Это ты, сэр Томас?.. Спи,  чего  там.  Пусть  дракон  остынет,  не
береди рану.
     Томас крикнул нервно:
     -- Сэр калика!..  Даю  честное  благородное  слово  рыцаря,  сома  не
трогал!
     По ту сторону расщелины предостерегающе заворчал дракон, и,  заслоняя
звезды, появилась чудовищная лапа, с  грохотом  ударила  по  щели.  Мелкие
камешки со звоном застучали по железу. Томас отпрянул.
     Голос калики донесся мирный, успокаивающий:
     -- Вообще-то верю... Правда, сом все-таки куда-то делся...
     -- Ты думаешь? -- закричал  Томас  в  ужасе,  --  что  я  съел  этого
поганого сома?
     -- Сэр Томас!
     -- Ну, не поганого, это перегнул, но я -- палладин крестового похода,
благородный сэр Мальтон...
     -- В охотничьем азарте, гм... Благородная страсть...  Впрочем,  я  не
говорил, что съел именно ты, хотя мы с драконом видели  как  ты  утаскивал
еще и щуку.
     -- Утаскивал?
     -- Сэр рыцарь, у каждого свои недостатки. Все грешные, бог простит. И
дракон, если не простит, то забудет.
     -- Забудет?
     -- У драконов память, как у девок, -- объяснил Олег. Дракон рычал все
тише, словно старался понять смысл человеческих слов, или же калика  чесал
ему за ушами.-- Утром не помнит, что было вчера.  Забудет  и  то,  как  ты
утаскивал его сома...
     -- Не трогал!
     -- Гм... он, как и я, видел, как ты  утаскивал  его  щуку.  Возможно,
видел даже больше, но ведь это у нас, родян, обманывать грех даже зверя, а
у вас, христиан, все не как у людей...
     Слышно было, как сэр калика устраивался возле дальнего костра, там  в
тишине  потрескивали  уголья.  Томас  запоздало  вспомнил,   что   калика,
погруженный в глубокие раздумья, все-таки мог видеть, как сом сам добрался
до реки, ведь  он  даже  посоветовал  ему,  Томасу  Мальтону,  спасти  для
неблагодарного дурака щук! Но теперь до калики не  докричишься,  спит  как
коней продавши, а совсем рядом мерно дышит дракон,  словно  тяжелые  волны
накатываются на берег, только  вместо  свежего  морского  воздуха  пещерку
заполнил тяжелый запах гниющего мяса, застрявшего в зубах зверя. Звезд  ни
одной: дракон привалился боком, перекрывая выход к свободе  даже  в  своем
сне.
     Томас  потихоньку  сполз  по  стене  на  пол,  стараясь  не  звякнуть
доспехами. Дракон сопел ровно, мощно, и Томас сам не заметил, как  забылся
коротким и, как он считал, неспокойным сном.
     Очнулся Томас от яркого солнца, что пускало огненные стрелы  прямо  в
глаза. В его тесную пещерку доносился плеск, рев, мощные удары по воде.
     Томас медленно с опаской приблизился к выходу. В сотне шагов  от  его
пещерки дракон азартно ловил рыбу, а калика, обнаженный до пояса, сидел  у
прогоревшего костра, где от углей остался  лишь  черный  выгоревший  круг,
старательно работал иголкой.  На  коленях  у  него  лежала  душегрейка  из
волчьей шкуры.
     -- Сэр калика, -- позвал Томас тихонько, не выходя из щели.--  Доброе
утро!
     -- Утро доброе, -- ответил калика рассеянно. Его брови были  сдвинуты
на переносице.-- Как спалось?
     -- Спасибо, -- ответил Томас  вежливо.  Он  чуть  выдвинулся,  смерил
взглядом расстояние до азартного рыбака.-- Как у нашего коня настроение?
     -- У Жаворонка? Вроде бы неплохое. С  рассвета  ловит  рыбу.  Говорят
лучше всего ловится именно на рассвете.
     -- Он прав, -- подтвердил Томас уважительно.-- Но как насчет сома?
     -- Есть только один способ узнать наверняка.
     Томас вышел из расщелины, проговорил с достоинством:
     -- Сэр калика, ты в своих благочестивых размышлениях не заметил даже,
что сам посоветовал мне помочь бедному зверю сохранить рыбу!  Вот  так  за
доброе дело... или как говорит один мой знакомый паломник из  Руси:  нашим
салом да по нашей же шкуре!
     Калика опустил иглу, брови взлетели на середину лба:
     -- Правда?.. Что-то смутно помню. Похоже, сома  ты  действительно  не
воровал... Да и в самом  деле  было  бы  чересчур  даже  для  христианина.
Правда, сом все-таки исчез... Хорошо-хорошо, оставим. Бог  все  равно  все
видит, а ваш христианский вовсе шпионит за каждым, ревнует, чтобы без  его
воли ни листок не слетел, ни волос с головы не выпал...
     Томас приблизился к костру, кивнул на горбатую спину с  встопорщенным
гребнем:
     -- Не сожрет?
     Калика подумал, почесал пятерней в затылке, пожал плечами:
     -- Авось не сожрет.
     Томас обреченно опустился рядом  с  каликой.  "Авось",  "надо  идти",
"образуется", да еще таинственное заклятие "кусим", с которым  калика  шел
напролом и побеждал. Томас  пробовал  сам  выговаривать  его  тайком,  эту
магическую формулу, но на него, рыцаря Запада, не действовало:  явно  надо
иметь таинственную русскую душу, которую аршином общим не измерить, а есть
авось, когда надо идти и в удачу слепо верить...
     Дракон внезапно метнулся вдоль берега, подскочил к крутому обрыву  и,
сидя на мелководье, выгребал когтистыми лапами комья  желтой  глины  --  с
камешками, травой,  хватал  огромной  пастью,  торопливо  глотал,  выдирал
новые, стараясь достать без камней, кореньев и грязи.
     -- Что это он? -- шепнул Томас тревожно.
     -- Обожрался рыбой, --  отмахнулся  Олег.  Деловито  сделал  узел  на
жилке, откусил, с удовлетворением осмотрел свою работу.
     -- А глина при чем?
     --  Животом  мается.  Кому  уголь  помогает,  кому   глина...   Пусть
нажирается, нам сегодня лететь весь день до вечера.
     Он вытащил из  мешочка  огниво,  а  Томас,  вздохнув,  отправился  по
хворост. От реки снова раздались мощные удары по  воде,  рев,  --  наелась
собака травы, как говорил калика, да ненадолго.
     После короткого обильного завтрака  Олег  собрал  в  отдельную  сумку
ломти жареного мяса, а весь котелок густого тягучего варева влил  в  пасть
дракону. Зверь ревел, крутил мордой, сунул лапу  в  рот,  пробуя  выгрести
гадость, поперхнулся, глаза его стали  впятеро  крупнее,  готовые  вот-вот
лопнуть.
     -- Заглотнул, -- произнес Олег удовлетворенно.--  Ничо...  Пропотеет,
зато хвороба уйдет как с гуся вода. Влезай на Жаворонка, сэр Томас! Сейчас
он растопырит крылышки.
     Дракон несся над облаками, как выпущенный из катапульты камень.  Олег
и Томас, привязанные накрепко, прижимались  к  гребню,  зябко  кутались  в
плащи: встречный ветер выдувал последние капли тепла.
     Томас, несмотря на стучащие зубы, часто  свешивал  голову,  с  дрожью
смотрел вниз. В  серо-зеленой  бездне  передвигались  неисчислимые  конные
войска, среди них белели пятнышки  юрт  --  миллионы,  вокруг  мельтешило,
словно носились мириады муравьев.
     -- Половцы? -- спросил он.
     -- Печенеги, -- ответил Олег, не поведя глазом.-- Последний натиск на
Русь.
     -- Последняя у попа жена, как говорил один мой знакомый калика, да  и
то попадья...
     --  Правда,  последний.  Они  между  молотом  и  наковальней.   Сзади
подпирают половцы, очередные супротивники Руси.
     -- И как же?..
     -- Как и раньше. Много их было, еще больше будет. Авось образуется...
     Томас косился на изнуренное лицо калики  с  горячим  сочувствием.  За
непомерный подвиг взялся: найти Истину,  чтобы  разом  покончить  со  всей
несправедливостью  на  свете.  А  тем  временем  в   его   страну   пришло
победоносное учение Христа, он превратился в гонимого изгоя!
     -- Одно хорошо, -- сказал Олег с воодушевлением, -- нам не идти через
земли половцев, печенегов, берендеев! У меня, честно говоря, душа сидела в
пятках. Не знаю, сумели бы пройти?..
     Дракон резко забил крыльями. Томаса прижало к плитам,  тело  налилось
свинцом, даже сердце билось с натугой. Олег сидел неподвижный, как  вбитый
в спину летающего зверя кол, перебирал обереги, закрывал  глаза,  застывал
как замороженный. Лицо его было как мертвое,  и  холодок  страха  медленно
превратился  в  душе  Томаса   в   ледяную   глыбу   безнадежного   ужаса,
обреченности. Семеро Тайных сейчас в ярости. Забросили все дела, ищут  их.
Потеряли, когда оказались под землей, на миг нащупали  калику,  но  дракон
летел быстро, и снова потеряли... Но отыщут, отомстят  за  смерть  Барука,
адепта черной магии, продавшего душу дьяволу. Теперь точно знают, кто убил
их сотоварища: крестоносец, преданный  рыцарь  Пречистой  Девы,  и  мудрый
калика, служитель древних богов,  которых,  возможно,  Спаситель  не  всех
низвергнул в ад как демонов, а возвел в сан ангелов  и  оставил  у  своего
престола!
     Томас ухитрился заснуть, просыпался на миг  лишь  в  моменты  резкого
подъема, но и то лишь в самый первый час, потом лишь пыхтел во сне, борясь
с неведомой тяжестью, хмурился, и когда дракон  раскидывал  крылья  и  шел
паря, расплывался в счастливой улыбке, явно видел  Крижину  и  обручальные
кольца.
     Летом дни длинные, но и летом в конце концов  приходит  ночь.  Солнце
начало клониться к небокраю, когда Олег зашевелился, взял в  руки  кинжал.
Томас  передернул  плечами,  в  каждом   движении   калики   чувствовалась
смертельная усталость.
     Костяные плиты дрогнули, сдвинулись, едва  не  защемив  ногу  Томаса.
Дракон чуть повернул крылья, ветер засвистел тоньше. Олег подвигал рукоять
кинжала, дракон послушно поворачивал, словно конь, ощутивший шпоры.  Томас
увидел холмистую равнину, через которую катила воды  широкая  и  спокойная
река. На том берегу возвышался на  холмах  дивный  город  --  исполинский,
светлоукрашенный,  в  золотых  башнях,  луковицах  церквей,  блестевших  в
красном закате так, что глаза слезились, будто смотрел на солнце.
     -- Киев! -- сказал Олег с мрачной гордостью.
     -- Стольный град Скифии?
     -- Можешь звать Русью, -- разрешил Олег.
     Дракон резко пошел вниз. Томас невольно ухватился за гребень;  только
что расплющивался под своей тяжестью, как тот сом, из-за которого едва  не
поссорились с драконом, теперь же стал легкий, как бычий  пузырь,  надутый
ребятишками простолюдинов. Томас придерживался руками непроизвольно,  хотя
веревки и ремень держали туго, сам проверял.
     -- Где сядем? -- прокричал он калике сквозь шум  ветра.--  Улицы  там
тесные!
     -- В Киев на драконе? -- удивился Олег.
     Томас стыдливо отвел глаза: как быстро привыкаем к необычному!  Вчера
еще трепетал от ужаса, а сейчас забыл, что сидит не на  спине  могучего  и
сильного боевого коня.
     Дракон распластал крылья, медленно приближаясь к земле. В сотне шагов
от каменистой  поверхности  даже  взмахнул  вяло  перепончатыми  парусами,
смягчил падение. Вытянутые лапы ударились о твердую землю, спружинили.  Он
пробежал, часто перебирая лапами и громко стуча когтями. Крылья распустил,
уперся в плотный воздух, через два десятка саженей остановился.
     Томас и Олег, уже изготовившись, умело слезли по шипастому боку.  Они
оказались на берегу  исполинской  реки,  справа  скалистые  горы:  старые,
рассыпающиеся,  зияющие  трещинами,  провалами,  пещерами.   На   вершинах
зеленели сосны, орешник, белокорые березки. В двух верстах в Днепр впадала
мелкая речушка. Кивнув на нее, Олег сказал с неудовольствием:
     -- Почайна... Там Добрыня убил  последнего  смока,  что  жил  в  этих
горах!
     Лицо стало мрачным как грозовая туча. Томас сказал заботливо:
     -- Не печалься... Другого выпустим. На развод!
     -- Ты угадал. Почайна оставила страшную память: здесь князь  Владимир
отрекся и от своего имени и  стал  Василием,  здесь  крестил  силой  киян,
которых стали называть киевлянами, здесь велел забыть русские имена, взять
чужие...
     Дракон, которого  калика  упорно  называл  смоком,  покачал  головой,
оглядывая окрестности, посмотрел  мутным  взором  на  крупные  волны,  что
накатывали на берег, повернулся и медленно пополз к зияющим пещерам.
     -- Пристроили, -- вздохнул Томас с  облегчением.--  Я  боялся,  опять
бросится рыбу ловить!
     -- Теперь на рыбу неделю смотреть не сможет!
     Камни  трещали  под  тяжелым  пузом,  гребень  то  опадал,  то  снова
топорщился. Смок ускорил бег, с разгона нырнул в самую большую пещеру, тут
же попятился, мотая головой, уже осторожнее забрался  в  другую.  Мелькнул
усеянный шипами хвост, исчез.
     -- Надеюсь, -- сказал Томас, -- не потревожит святых  молитв  местных
пещерников.
     Олег уже смотрел на темнеющие в сумерках воды Днепра,  явно  забыв  о
драконе,  его  пальцы  безостановочно  перебирали  обереги,   глаза   были
тревожные.
     Томас взглядом воина и  крестоносца  окинул  окрестности.  Жаль,  что
нельзя на драконе перелететь прямо в Британию,  это  заняло  бы  сутки  не
больше. Но сэр калика уже  прилетел:  вон  крыши  его  родного  города,  а
главное же, что сами драконы не забираются дальше к северу, что в конечном
счете -- к лучшему: кто из рыцарей Британии одолеет такого  зверя?  Выйдут
на битву один  за  другим,  сложат  головы...  Пусть  живет  до  осени,  с
наступлением холодов улетит вслед за дикими гусями в свои теплые края.
     Пощупав мешочек  со  Святым  Граалем,  что  у  него  стало  таким  же
привычным жестом, как у калики перебирание оберегов, он  отправился  вслед
за другом. Огромный меч в хорошо подогнанных ножнах  как  прирос  к  спине
калики, а составной лук  и  колчан  со  стрелами  были  плотно  прихвачены
широкими ремнями. Томас на ходу затянул  пояс,  чтобы  меч  не  звякал  по
железу, догнал друга, пошел с ним плечо к плечу.

     Глава 19

     Солнце  давно  спряталось  за  краем  земли,  сумерки  сгущались.  На
темнеющем небе ярче проступали шляпки  серебряных  гвоздей,  которыми  Бог
приколотил небесную твердь. Щербатая луна  налилась  недобрым  блеском,  и
Томас  некстати  вспомнил,  с  содроганием  плечей,  что  луна  --  солнце
мертвецов, что встают по ночам из могил и шастают по дорогам -- вампиров и
всякой нехристианской нечисти.
     Прошли по узкой тропке, что вилась под обрывистым  берегом.  Волны  с
грохотом, словно на море, набегали на берег.  Вдали  мелькнула  обнаженная
спина, показалось смеющееся лицо, затем плеснул  крупный  рыбий  хвост,  и
странное существо исчезло.
     Они вышли к широкому причалу из толстых бревен, вбитых в речное  дно.
Поверх блестели бревна тоньше, плотно подогнанные, со  стесанными  боками.
Причал был новым, добротным.
     Олег кивнул на бревенчатый домик, тот возвышался на круче:
     -- Дом перевозчика... Завтра на рассвете с того берега придет  паром.
Ты переправишься в Киев. А там рукой  подать  до  Британии!  Через  Чехию,
Германию и Францию.
     -- А ты?
     Калика не ответил, медленно брел вверх  по  склону  к  домику.  Томас
пожал плечами, в животе урчало: за всю дорогу на спине дракона не  ели,  а
сейчас смок унес на спине все оставшиеся тридцать восемь мешков  с  мясом,
подарок свирепых детей степей.  В  тесной  пещере  веревки  лопнут,  мешки
свалятся, смоку еды хватит надолго, калика продумал все, зря  лишь  взялся
судить о некоторых особенностях христианской веры, ведь  для  смока  могли
заработать не сорок мешков мяса, а все восемьдесят...
     В животе  громко  квакнуло,  кишки  завозились,  требуя  мяса,  Томас
поспешно отогнал мысли о еде и юных половецких  девственницах,  подошел  к
бревенчатому домику.  Тот  выглядел  слепым,  окна  закрывали  не  ставни,
изнутри были задвинуты толстыми досками.
     Олег пошел вдоль стены, держась за бревна, ощупывая  их,  поглаживая.
Лицо его было странное. Громко залаял, не вылезая из конуры, огромный пес,
устрашающе погремел цепью.
     -- Идем, -- сказал Томас.-- Заночевать хочешь? Ночь тепла, переночуем
на причале.
     -- Погоди...
     Он пошарил на  подоконнике,  суетливо  поднес  к  глазам  сверток,  с
радостным всхлипом осел прямо на землю, привалившись спиной к стене:
     -- Дома!.. Великий Род, я уже дома!
     Томас  подхватил  его,  помог  встать,  ибо  пес  с  ворчанием  начал
выползать из теплой будки. Они вернулись на причал, Олег  сел  на  бревна,
развернул сверток. Томас сглотнул слюну: на широких листьях лопуха  темнел
каравай ржаного хлеба, два ломтя мяса, полдюжины луковиц.
     -- Обереги подсказали?  --  спросил  он  с  великим  уважением.  Олег
разломил хлеб, протянул Томасу:
     -- Они самые.
     Томас отрицательно покачал головой:
     -- Не стану краденое.
     -- Дурень, это для нас.
     -- Сэр калика... кто мог знать, кроме Семи Тайных, что мы здесь?
     -- Русь знает. Мы уже на Руси, понял?.. Вернейшая примета -- хлеб  на
подоконнике. У нас обычай: оставлять еду для беглых,  изгоев,  странников,
паломников. Днем хозяева дают сами, а когда ложатся спать -- оставляют  на
подоконниках.
     Томас  едва  не  выхватил  хлеб,  с  рычанием  вонзил  зубы.  Краюшка
подсохла, утром сожрут свиньи  или  козы,  благополучные  хозяева  испекут
новый, а странникам и такой лучше королевских караваев.
     -- Замечательный обычай, -- согласился  он  с  набитым  ртом.--  Как,
говоришь, называется эта страна?
     В воде плескались крупные рыбины, от причала к тому  берегу  пролегла
широкая дорожка из лунного серебра. Они сидели  на  краю  причала,  свесив
ноги, калика качал ногой, Томас  посматривал  неодобрительно:  кто  качает
ногами -- тот качает бесов, но помалкивал. Лицо калики странное,  мрачное,
хотя уже прибыл в свой город!
     Все тело зудело, Томас сбросил доспехи.  Темная  разогретая  за  день
вода приняла его охотно, он с наслаждением смывал  пот  и  пыль,  чесался,
драл кожу крепкими ногтями, стонал сквозь зубы.  На  правом  плече  из-под
темной грязи выступило белое пятно.
     Олег пробормотал со странной ноткой в голосе:
     -- Любишь воду, потомок Пелопа...
     -- Какой еще Пелоп? -- пробурчал  Томас.--  Ты  меня  заездил  своими
нечестивыми намеками! Прямо изнамекивался весь.
     -- Пелоп, -- сказал Олег протяжно и важно, явно кому-то подражая,  --
герой, сын Тантала. Тот убил сына и подал богам как самое лучшее угощение.
Ну, тогда такие обычаи, такие боги... Но те вдруг да разгневались, они как
раз за день до того перестали есть людей... отец Зевса еще ел, а Зевс  уже
не стал, а все только по животным. Так что  боги  велели  Гермесу  вернуть
бедного Полопа к жизни. Тот собрал мясо и заново сварил в  том  же  котле.
Пелоп оттуда вышел еще краще, так всегда  получается,  только  без  одного
плеча.  Оказывается,  его  в  благородной  задумчивости  сожрала  Деметра,
опечаленная пропажой дочери. Ну, Гефест был среди гостей, тут же изготовил
новое плечо из слоновой кости. С той  поры  у  потомков  Пелопа  на  плече
проявляется это белое пятно...
     Томас застыл в воде по  пояс,  прислушивался,  но  на  всякий  случай
хмурился. Калика говорит о каком-то язычнике, но этот язычник -- герой.
     -- Я видел еще у кого-то такое пятно, -- сказал он нерешительно.--  В
Святой Земле... Как бы не у вождя сарацинов!
     Олег удивился:
     -- Ну и что? Пелоп постранствовал по свету, постранствовал.
     -- А что, -- спросил Томас  саркастически,  --  половцы  тогда  среди
сарацин жили? Я тебе тех половцев век не забуду.
     -- Вряд ли, но хорошие обычаи живут везде.
     Томас нахмурился, уязвленный. Буркнул:
     -- Язычество!.. Какой-то Пелоп. Я Мальтон, а не Пелоп. А что  он  еще
делал?
     -- А что жизнь заставляла, -- сказал Олег хладнокровно.-- Стал царем,
но троянский царь Ил едва не захватил его самого в его  царстве,  пришлось
улепетывать по морю. В Греции сватался к Гипподамии,  но  ее  отец  ставил
женихам условие, что отдаст победившему его в беге на колесницах. Отец  то
ли сам неровно дышал к дочери, то ли предсказали смерть от  зятя.  Словом,
Пелоп сумел подговорить возницу царя, тот бронзовую  чеку  тайком  заменил
восковой. Когда колесницы помчались, царь как обычно  дал  фору,  а  потом
стал  догонять,  чтобы  ударом  копья   в   спину...   Словом,   колесница
опрокинулась, а царь был грузен и зело тяжел, так что убился.  Да  еще  до
самой смерти! Возница стал просить обещанное,  ведь  Пелоп  наобещал  даже
свою невесту на первую ночь, но Пелоп лишь спихнул дурака в море.  Правда,
тот, падая, проклял все его потомство.
     Томас соскабливал грязь ногтями все медленнее, слушал.
     -- Ну, в проклятие я поверю. Не  зря  же  попадал  с  тобой  в  такие
переделки! Но чтоб мой предок предательски столкнул в море... даже дурака?
Нет, я -- Мальтон.
     --  Как  хошь,  --  сказал  калика   равнодушно.--   Ведь   проклятие
преследовало все потомство, особенно Атрея и Фиеста... Не слыхал?  Кстати,
вся южная Греция, на которую  Пелоп  распространил  власть,  стала  вместо
прежней Апии называться островом Пелопа. То-есть, Пелопонессом.
     Томас навострил уши. Сказал с неуверенностью:
     -- Ну, возможно, это все-таки давний предок и рода Мальтонов...
     -- Он еще Олимпийские Игры учредил, -- добавил калика.
     -- А это что?
     -- Игры такие...
     -- Языческие? Нет, Пелоп не мой предок.
     -- Вроде рыцарских турниров. И сам стал первым победителем.
     На честном, уже наполовину отмытом, лице  рыцаря  стали  видны  следы
внутренней борьбы. А Олег сложил  оставшиеся  луковицы  Томасу,  поднялся.
Голос его был тяжелым:
     -- Золотых монет у тебя хватит, чтобы в  Киеве  купить  коня.  Дальше
дорога идет сравнительно безопасная. Страны уже не столь  дикие,  как  те,
где мы прошли.
     Томас торопливо вылез, мокрый натянул вязаную одежку, влез в доспехи.
И лишь тогда взглянул калике в зеленые глаза, что сейчас были темными  как
два лесных озера:
     -- А ты?
     Олег покачал головой:
     -- Незачем мне в Киев... Я отшельник, пещерник, а все  пещеры  --  на
этом берегу.
     Они обнялись, калика отвернулся и быстро  пошел  прочь.  Томас  молча
наблюдал  как  высокая  фигура  постепенно  источалась  в  лунном   свете,
напоследок  блеснули  искорки  на  отполированной  рукояти  меча,  и   все
растворилось в темноте.
     На  душе  было  тоскливо,  хотя  не   однажды   за   бродячую   жизнь
странствующего рыцаря приходилось расставаться с прекрасными друзьями. Кто
погиб, кто осел на пожалованной земле, кто вернулся в  родной  замок,  кто
просто ушел вот так, коротко обнявшись и пожелав счастья, чтобы когда-то в
старости бегло вспомнить старого друга и дальние края...
     Вздохнув, Томас снова сел на краю причала. Есть уже не  хотелось,  он
вздохнул, опустил остатки хлеба и мяса на широкие мягкие  листья,  похожие
на слоновьи уши. С первой переправой надо попасть в город, купить коня,  а
лучше -- двух и спешить через цивилизованные страны, дабы  успеть  ко  дню
святого Боромира. Благодаря смоку-дракону половину дороги проделал за двое
суток, теперь в запасе по крайней мере неделя!
     Ночь медленно уходила, на востоке едва  заметно  заалел  край.  Глаза
рыцаря, привыкшие к темноте, рассмотрели нежнейшие оттенки.
     Ему показалось, что за спиной  скрипнули  бревна.  Обрадованный,  что
калика  что-то  забыл  и  возвращается,  он  резко  повернулся.  В  глазах
блеснуло, тугая петля упала на плечи. Томас ухватился  за  меч,  в  голове
грохнуло, он выронил оружие и упал лицом вниз на мокрые бревна.
     Очнулся  почти  сразу,  пытался  вскочить,  но  лишь  дернулся,  туго
стянутый в гусеницу.  Над  ним  двигались  в  рассветном  сумраке  неясные
фигуры. Томас различил голоса:
     -- Зарезать бы... Таких вообще надо в спину!
     -- Трусишь?
     -- А ты? Я супротив такого не встану лицом к лицу за все золото мира!
     Шаги приблизились. Томас с трудом вскинул  голову,  перекосившись  от
резкой боли в затылке. Перед  его  лицом  были  охотничьи  сапоги,  тускло
блестели шпоры. Он повернул голову, сжимая зубы, чтобы не стонать.
     Знакомый голос, странно шипящий, проговорил сверху:
     -- Ну, сэр Томас... что скажешь на этот раз?
     Над ним стоял, опершись на одну ногу, странный человек,  от  которого
Томаса бросило в дрожь, заморозило кровь в жилах.  Горбатый,  левое  плечо
выше правого, обе руки в свежих шрамах, левая  рука  оканчивалась  красной
культяшкой, из которой торчала белая кость. Он был в бесформенной  одежде,
всю голову скрывал сплошной шлем.
     -- Бог долго терпит, -- прохрипел Томас, --  но  все-таки  бьет,  сэр
Горвель!
     -- Хорошо бьет тот, за кем  последний  удар,  --  прошелестел  сиплый
голос Горвеля из-под железной маски.
     Второй человек сказал тревожно:
     -- Давайте сейчас же прирежем! Я боюсь.
     Горвель просипел:
     -- Сейчас подойдет член Совета Семи Тайных. Он только  взглянет,  нет
ли в нем магической мощи...
     -- Но с магией был связан лишь тот, который ушел!
     Горвель бросил сипло, зло:
     -- Я уже чувствую ее шаги! А потом сразу зарежь.
     Воин пнул Томаса, сказал зло, скривив губы:
     -- Наконец-то ты расстался  со  своим  приятелем!  Ты,  закованное  в
железо чучело, не знаешь, что только его я, Черный Воин, считал равным  по
мощи. Правда он однажды ранил меня, оставил этот шрам на лице, но тогда  у
меня подвернулась нога... Он уничтожил мое хазарское войско, которое я вел
на царя Румала... истребил десять братьев,  владык  восточных  царств,  из
нашего рода остался только я и мой старший брат Карганлак... Ты дурак, что
расстался с ним!
     Сквозь плеск днепровских волн послышались  легкие  шаги.  На  причале
появилась миниатюрная женщина: в мужском  плаще,  с  надвинутым  на  глаза
капюшоном, который тут же сдвинула на плечи. Хрупкая, с  невинным  бледным
лицом  и  удивленно  вскинутыми  бровями.  Крупные  карие  глаза  смотрели
обиженно, Томасу захотелось немедленно укрыть ее от опасности, спасти даже
от утреннего холода и речной сырости.
     Она  взглянула  коротко,  сказала  хрипловатым  низким  голосом,   от
которого у Томаса сладко защемило сердце:
     -- Не нуждаюсь... но все равно спасибо. Горвель, где чаша?
     Горвель, кряхтя, нагнулся, поднял мешочек Томаса:
     -- Здесь!
     Она взяла мешок, даже не взглянула, коротко кивнула в сторону Томаса:
     -- Зачем он здесь?
     -- Ждали вас, -- ответил Горвель  очень  почтительно.--  Он  чересчур
живуч, странно живуч... Нет ли в нем магии?
     Миниатюрная  женщина  внимательно  посмотрела  на  Томаса,  невидимые
пальцы пробежали по его груди. Он поежился, напуганный тем, что ее  пальцы
проникли под тяжелые доспехи,  замер  в  страхе:  кончики  пальцев  быстро
ощупали  сердце,  мозг...  Глаза  женщины   потемнели,   она   проговорила
сдержанно:
     -- Магии нет. Но отвага и сила духа безмерны!
     Плотно прижимая мешок, она пошла обратно по причалу.  Горвель  сказал
почтительно, однако в голосе звучала тщательно скрытая издевка:
     -- Ваша Мощь, мы могли бы уйти вместе...
     Она холодно оглянулась через плечо. Голос был резок как бритва:
     -- Горвель, вы еще даже не гроссмейстер! Вы пока еще ближе к простому
палачу, чем к членам Семи Тайных.
     Горвель задрожал, рухнул на колени. Женщина ушла. Томас успел увидеть
ее прямую спину, откинутый капюшон и свой мешок с отныне потерянной чашей.
     Горвель медленно повернул  голову  к  свидетелю  своего  унижения,  в
прорези блеснул горящий бешенством  глаз.  Томас  чувствовал  себя  гадко,
краем глаза видел, как Черный Воин вытащил из-за пояса нож. Томас  застыл,
Черный зарежет, как овцу, как цыпленка, для него  зарезать  человека,  что
поправить пояс. Цивилизатор, проводник прогресса...
     Черный нехорошо улыбнулся. Он замечал  страх  в  глазах  рыцаря,  его
отчаянные попытки освободить руки,  хотя  бы  отдернуть  голову  от  ножа.
Черный потянул руку к горлу Томаса, оскал стал шире.
     -- Кончай! -- прохрипел Горвель.-- Кончай быстро!
     Губы Томаса беззвучно шевелились, творил молитвы. Глаза не отрывались
от блестящего лезвия. Солнце  наконец  выплыло  из-за  края,  кончик  ножа
страшно засиял оранжевым, словно раскаленный на огне.
     Вдруг пальцы  дрогнули.  Острие  ножа  неуверенно  качнулось,  словно
голова змеи перед броском. Стиснутые пальцы разжались, нож выпал, с  тупым
стуком воткнулся в бревно перед лицом Томаса, едва не срезав кончик  носа.
Не понимая, Томас вывернул голову: Черный Воин с распахнутым  в  удивлении
ртом, уже валился навзничь. В левой глазнице  сладострастно  дрожал  конец
оперенной стрелы.
     Горвель вздрогнул, то ли от изумления, то ли от сильного удара,  ясно
слышимого Томасу: длинная стрела прорубила кольчугу, ушла глубоко в  левую
сторону груди. Черный Воин упал с грохотом, от которого дрогнул причал  --
во весь рост, как высокое дерево, на его труп медленно  осел  Горвель,  он
всхлипывал от ярости, хватался культяшкой за стрелу.
     Только сейчас раздались испуганные крики, Томас ощутил как  быстро  и
смертельно точно распарывают воздух убийственные стрелы. Стражи  метались,
сшибались лбами, пытались бежать, но  почти  в  каждом  с  легким  щелчком
возникало по стреле. Томас слышал  легкое  вжиканье,  почти  неслышное  за
грохотом волн, слышал даже  глухие  удары,  с  которыми  стрелы  пробивали
легкие доспехи, крушили и расщепляли кости.
     Он дождался момента, когда стрелы  перестали  свистеть  над  головой,
задвигался  как  червяк,  отползая  от  края  причала.  Вокруг   корчились
умирающие, кричали страшно, чуя близкие адские муки.
     Он увидел, как из камней на берегу  появился  калика,  бросился,  как
разъяренный лось к причалу. Томас крикнул предостерегающе:
     -- Там есть еще!
     Калика на бегу выдернул огромный меч. В тот же миг из воды на  бревна
начали выпрыгивать темные  раскоряченные  тени.  Трое  передних  выставили
кривые мечи, а за их спинами на причал выбирались другие.
     Калика налетел как лавина, широко взмахнул мечом. Хазэры, захваченные
внезапно, не успели ни уклониться, ни защититься: страшное лезвие  достало
кого в грудь, кого в горло. На влажные бревна упали отсеченные  руки,  все
еще сжимающие сабли.
     Калика в два прыжка оказался перед  Томасом,  взмахнул  мечом,  Томас
ощутил удар, руки и ноги разбросало в стороны. Ошарашенный,  он  встал  на
четвереньки, помотал головой. Члены не успели занеметь от  тугих  веревок,
он перещупал одну за другой хазэрские сабли,  дополз  на  четвереньках  до
своего меча, что лежал под умирающим Горвелем. Томас сильным рывком сорвал
маску-шлем, отшатнулся от омерзения, кто так обезобразил несчастного:
     -- Сэр Горвель, если с нами Бог, то кто же против нас?
     Губ у Горвеля не осталось, лишь сморщенные  десна  да  два  уцелевших
зуба на правой стороне нижней челюсти. Единственный глаз горел ненавистью,
Горвель пытался что-то сказать,  но  захрипел,  из  горла  хлынула  темная
кровь. Он закашлялся, разбрызгивая кровь, откинул голову, глаз его погас.
     -- Пусть тебе попадутся ленивые черти, -- пожелал Томас.
     Выдернул из-под трупа меч, взревел, нагоняя злость, прыгнул в сечу:
     -- Бей язычников!
     Калика не ответил, его меч бешено  вращался  над  ним  и  вокруг,  он
словно бы окружил себя стеной из сверкающей стали. Кто-то метнул нож,  тот
звякнул и отлетел, едва не задев Томаса.
     Томас врубился в бой, со звериной  яростью  обрушил  первый  удар  на
выросшего перед ним хазэра,  тот  умело  выставил  над  головой  щит,  сам
щерился и чуть пригнулся, его  сабля  смотрела  острием  в  живот  Томаса.
Тяжелый, как наковальня, меч с грохотом сплющил  все  в  одну  кучу:  щит,
хазэра, саблю -- тот на миг показался огромной черепахой, но  меч  шел  не
останавливаясь,  лезвие  коснулось  бревен  причала,   железная   черепаха
развалилась на две половинки, а из бревна гадко чвиркнула гнилая вода.
     Томас поднял меч, отпрыгнул от падающего  тела  --  на  него  валился
широкогрудый хазэр, кровь брызгала из  носа,  ушей,  глаз,  горла  и  даже
из-под ключиц, словно попал под удар гигантского  молота.  Калика  опустил
меч, мгновение с Томасом стояли друг против друга,  тяжело  дыша  и  скаля
зубы, как два волка среди  стада  зарезанных  овец,  затем  калика  бросил
хрипло:
     -- За мной! Быстро.
     Томас ринулся за другом, с разбега взбежали на крутой  берег,  словно
два разгоряченных коня пронеслись по круче. Олег на ходу показал рукой  на
чернеющие в ярко освещенной стене горы вход в пещеру. Томас кивнул  молча,
сберегая дыхание.
     Они были в  полусотне  шагов  от  зияющего  входа,  как  вдруг  земля
задрожала. Из-за скалы тяжелыми прыжками выметнулся зверь, которого  Томас
принял сперва за другую скалу. Серый, похожий на человека, он  был  в  три
человеческих  роста,  расширяющийся  книзу,  каждая   нога   вдвое   толще
человеческого туловища, покатая голова уходила в плечи, шеи не было, грудь
как амбар, а длинные руки, каждая со ствол векового дуба, дотягивались  до
земли.
     Человекозверь взревел, загородил вход. Глаза на сером лице  вспыхнули
красным огнем, остроконечные мохнатые  уши  насторожились.  Зверь  раскрыл
жуткую пасть, показав зубы, двинулся на людей, широко расставляя  руки  --
каждый палец с полено, блестели серпы когтей.
     Томас попятился; с ужасом ощутил, что зверь,  несмотря  на  кажущуюся
неуклюжесть, в два-три прыжка догонит, сомнет, оставит мокрое место.
     -- Пречистая Дева, -- прошептал он в ужасе, -- спаси и помилуй... Сэр
калика, мы погибли!
     --  Да,  --  проговорил  Олег  хрипло,  он   пятился,   его   безумно
вытаращенные глаза не отрывались от надвигающегося  зверя.--  Этого  я  не
ожидал!
     Из красной пасти зверя пахнули клубы  дыма,  брызнула  желтая  слюна.
Там, где упала капля слюны,  камни  с  треском  разламывались,  вздымались
дымки. Томас посмотрел на свой страшный меч, что не  просечет  и  кожу  на
пальце чудовища:
     -- Пресвятая Дева, конец пути?.. Помоги, ведь я везу  чашу  с  кровью
твоего сына.
     Он прикусил язык, вспомнив, что чаша уже в руках Семи  Тайных.  Враги
наконец-то победили, захватили чашу! Почему бы им не оставить их  двоих  в
покое? Лишь Горвель жаждал мести, а для Семерых он, что собаке муха...
     Зверь прыгнул, не давая прорваться к пещере, раскинув огромные  лапы,
железные когти скрежетнули,  а  пасть  распахнулась  шире.  Горящие  глаза
смотрели сверху вниз прямо  на  Томаса.  Душа  рыцаря  застыла  от  ужаса,
забилась в самый дальний угол и тряслась там, закрывая лапками  глаза.  Он
ощутил палящий жар от дыхания зверя. Калика стоял бледный, сжимал в  обеих
руках хворостинку меча.
     Внезапно донесся  приближающийся  цокот  подков.  Из-за  гребня  горы
выметнулся сверкающий рыцарь на  белом  как  снег  жеребце.  От  рыцаря  и
жеребца шло сияние, нарастающее с каждым мгновением.  Рыцарь  пригнулся  к
гриве коня, в правой руке угрожающе  смотрело  вперед  длинное  копье,  на
левом локте блестел треугольный щит со странным незнакомым Томасу  гербом.
Забрало  рыцаря  было  опущено,  конь  несся  галопом,  сверкающее  острие
смотрело прямо в бок чудовища.
     Зверь взревел  страшно,  повернулся  к  всаднику.  Он  был  огромный,
приземистый  и  несокрушимый  как  египетская  пирамида.  Конь  и  всадник
выглядели крохотными, солнце слепило Томасу  глаза,  ему  показалось,  что
разглядел  юношеское  лицо   под   опущенным   забралом.   Сияние   быстро
перемещалось вместе со всадником, а зверь  был  окружен  мраком.  Над  ним
носились  кругами,  зловеще  каркая  и  хлопая  крыльями,  черные  вороны,
бесшумно прочерчивали воздух немыслимо  крупные  летучие  мыши  и  летучие
хорты.
     Зверь качнулся вперед, хватая огромными лапами налетающего  всадника,
Томас закусил губу, а калика громко матерился -- таинственный рыцарь несся
как стрела, напролом... Зверь взревел торжествующе,  но  всадник  на  долю
секунды  проскочил  раньше  сомкнувшихся  с  каменным  грохотом   огромных
ладоней, копье со страшной силой вонзилось в левую часть груди.
     Томасу на миг показалось, что копье разлетится вдребезги, как не  раз
случалось на рыцарских турнирах, грудь зверя как скала, но копье проломило
кости и погрузилось почти до самой  рукояти.  Из  раны  фонтаном  брызнула
темная,  почти  черная  кровь,  зашипела,  исходя  ядовитым  паром.  Зверь
запрокинул голову, взревел так страшно, что Томас упал на колени и  сдавил
ладонями уши.
     Таинственный  рыцарь  должен  был  оставить  копье,  чтобы   избежать
огромных лап, что слепо рассекали воздух, конь присел на хвост,  хрипел  в
страхе, пятился. Рыцарь, однако,  с  силой  дернул  копье,  конь  пятился,
оглушенный ревом, копье  с  чмоканьем  вышло  из  раны  --  окровавленное,
дымящееся, будто побывало в адском пламени.
     Умело работая поводьями и шпорами,  рыцарь  заставил  коня  пятиться,
пока не оказался  от  зверя  на  расстоянии  трех  десятков  шагов.  Зверь
шатался, ревел, сотрясая землю и  небо.  Кровь  хлестала  из  раны  струей
толщиной с бревно. Камни чернели, дымились, полыхали язычки темно-красного
огня. Наконец чудовище застыло, наполовину  скрытое  дымом  и  с  грохотом
рухнуло, едва не дотянувшись вытянутыми лапами до коня с незнакомцем.
     Облако проглотило умирающего зверя-бога, слышен был  затихающий  рев,
стоны, скрежет когтей по камням,  а  когда  налетевший  порыв  ветра  смел
дымное облако, разметал клочья, на земле лишь чернели обугленные валуны.
     Всадник поднял копье, отсалютовал Томасу.  Забрало  было  по-прежнему
опущено, но через плотную решетку струился чистый неземной свет, настолько
чистый, что сердце Томаса забилось часто, с истерическими всхлипами. Он  с
трудом удержался от желания  благоговейно  опуститься  на  колени.  Вместо
этого он вскинул меч и, держа его вертикально, приложил  рукоять  ко  лбу,
затем поочередно к плечам -- левому и правому, и наконец к животу.
     Таинственный всадник повернул коня и пустил вскачь.  Олег  смотрел  в
великом изумлении, все  еще  не  придя  в  себя  от  внезапного  появления
незнакомца, чудесного спасения от бога-зверя.
     Всадник и его конь, Олег  видел  отчетливо,  растаяли  в  воздухе  на
четвертом прыжке. Томас сунул меч в ножны, благочестиво перекрестился  уже
щепоткой:
     -- Удостоился!.. Как сэр Арагорн...
     Олег озадаченно смотрел вслед исчезнувшей богородице. А с кем же  она
ребенка оставила? Если с Николой, тот унянчит дитятку, что и не пикнет. Да
и другие праведники не шибко умелые с детьми, видно по рожам.
     -- Верных рыцарей раз-два и обчелся, -- сказал он  понимающе.--  Если
каждому кидается на помощь!
     -- Дурень ты, -- сказал Томас с превосходством.--  Майорат!  Сюзерен,
приняв клятву верности вассала, в свою очередь клянется его защищать!
     -- Ах ты, хитрюга... Зачем меч сунул в ножны?  Бегом,  а  то  уже  не
успеваем!
     Их ноги звонко простучали по оплавленной земле, что покрылась горячей
каменной коркой. В одном месте на краю темного пятна хрустнуло, Томас едва
не растянулся -- нога провалилась, проломив, как тонкий лед, корочку. Олег
вбежал в зияющий зев, меч держал наготове, и Томас тоже несся с обнаженным
оружием -- в душе вспыхнула  надежда  вернуть  чашу,  если  Тайный...  или
Тайная, не переправили в свои сокровищницы. Куда-нибудь в ад, понятно.
     Расщелина сузилась, сомкнулась наверху, а под ногами был ровный  пол,
усеянный скатившимися со стен камнями от кулака до барана размером. Быстро
темнело,  когда  Томас  оглянулся,  сзади  оставалась  светлая  щель,  там
блистало солнце, а спереди пахло  гнилью,  тленом,  перепрелыми  листьями,
сладковатым запахом разлагающегося мяса.
     Олег оглянулся, заорал бешено:
     -- Быстрее! Подбери зад!
     Томас обиженно понесся как  лось,  сшибая  со  стен  камни  железными
плечами, перепрыгивая через валуны, но все  не  мог  догнать  калику,  тот
мчался, как выпущенная могучей рукой  стрела  из  составного  лука.  Томас
запыхался, разогрелся, начал хватать ртом воздух,  захлебываясь  жаром,  и
тут ход изогнулся, под ногами затрещали человеческие и звериные кости.
     Ворвались в объемную пещеру -- с высоким сводом, там свисали  длинные
сосульки, унылые и мертвенно-бледные. Посреди пещеры темное  озеро,  пахло
затхлым, со стен опускались длинные серо-седые космы мха, влажно  блестела
плесень, а стены покрыты гладкой слизью.
     Томас услышал, как  в  груди  калики  сипит  и  свистит,  словно  там
раздувают  кузнечные  мехи,   но   калика   угрюмо   буркнул,   перехватив
сочувствующий взгляд:
     -- Себя послушай!.. Даже собаки гавкают.
     Томас дышал часто, глубоко, стараясь стряхнуть обморочное  состояние.
Руки тряслись, мокрая рукоять выскальзывала из  негнущихся  пальцев.  Олег
быстро повернулся к темнеющему ходу, из которого выбежали -- оттуда  слабо
доносились голоса, топот, лязг железа,  а  гадостный  запах  стал  мощнее.
Томас видел, как друг люто потряс  кулаками,  затем  внезапно  успокоился,
насторожился.
     Земля  дрогнула,  издалека  донесся  глухой  удар.   Сильно   дохнуло
зловонием, грохот стал тише, слышно  было,  как  укладываются  скатившиеся
сверху камни.
     -- Обвал? -- спросил Томас, похолодев.
     -- Завалило, -- ответил Олег со странным удовлетворением. Грудь часто
вздымалась, налитые кровью глаза смотрели остро, с бешенством.-- Никто  не
выберется!
     -- А мы? -- прошептал Томас.
     -- Авось, сэр Томас... Если бог не выдаст, враг не съест.
     Он сплюнул на каменный пол серый комок пыли,  растер  подошвой.  Лицо
его было перекошено, Томас вдруг  со  страхом  понял,  что  впервые  видит
смиренного и вроде бы даже сонного калику в ярости.
     -- Я устал драться, -- сказал Томас.-- Домой бы...
     -- Уже? А я только-только начал расходиться! Мы,  русские,  запрягаем
медленно.
     Он вдруг посмотрел наверх, ухватил  Томаса  за  руку,  резко  дернул.
Томас упал, его протащило, что-то грохнуло,  в  глаза  брызнуло  осколками
камня. На том месте,  где  только  что  стоял,  лежала  огромная  каменная
сосулька, сорвавшаяся с потолка, размером с боевого коня.
     Олег помог быстро встать, потащил по краешку  озера  вдоль  изогнутой
стены. Из темной воды высовывались странные круглые головы, белесая шерсть
уныло  обвисала,  круглые  лягушачьи   глаза   провожали   бегущих   людей
немигающими глазами. Однажды  к  Томасу  протянулись  мокрые  руки,  между
пальцами топорщилась тонкая перепонка, как у гуся, но на  пальцах  зловеще
загибались длинные когти. Он вскрикнул, обогнал Олега.

     Глава 20

     Томас нырнул в ближайшую щель, не  дожидаясь  калику.  Из  озера  уже
выходили странные существа, с них стекала вода, в сумраке блестели когти и
зубы. Вдвоем пробежали несколько шагов, пригибаясь, задевая головами  ход.
Затем туннель расширился, они  перешли  на  быстрый  бег,  Томас  все  еще
держался впереди, но вдруг он вскрикнул и остановился так резко, что  Олег
с разбегу налетел на его железную спину, зашибся и разъяренно зашипел  как
огромный змей.
     Они были на пороге исполинской пещеры. Свод терялся во  мраке,  стены
отстояли  одна  от  другой  на  сотни  шагов,  что-то  напоминало   Томасу
подземелья агафирсов. Посреди пещеры  лежала  исполинская  кроваво-красная
плита, по бокам шла надпись древними чертами и резами, которые, как помнил
Томас из старых легенд, в Британию занесли переселенцы из Киммерии-Скифии.
Плита протянулась саженей на десять, но Томас еще с порога понял, что  это
не камень, а исполинский гроб. Гроб неведомого великана!  Каменная  крышка
из красного гранита, толстые края  от  тяжести  словно  слились  с  нижней
частью, как слились бы две половинки воска в жаркий день.
     Олег со злостью толкнул в спину обеими руками:
     -- Быстрее, дурень! Быстрее!
     Томас кое-как обогнул каменный гроб, от него странно повеяло  теплом.
Олег на миг прильнул к камню:
     -- Святогор!.. Святогор!
     Томас оглянулся с другого конца пещеры, ему  скорее  почудилось,  чем
услышал тяжелый вздох, словно вздохнула сама гора, в пещере стало тесно:
     -- Муромец?.. Ты?..
     -- Олег Вещий! Святогор, старое оружие здесь?
     Томас напряг слух, на  этот  раз  отчетливо  услышал  могучий  низкий
голос, заполнивший пещеру, словно раздвигающий тесные стены:
     -- Олег Вещий?.. Я ж готовился к тебе в пещерники... Там лишь  святые
книги...
     Дальше Томас не расслышал, громко застучали подошвы калики. Ход круто
свернул, пробежали через небольшую пещерку. Под  ногами  взвилась  цветная
пыль, в углах рядами стояли узкогорлые сосуды, на стене блестело  огромное
металлическое зеркало, под ним два  великанских  сундука,  груды  женского
платья.
     Томас шарил взглядом, но Олег ударил между железных лопаток:
     -- Здесь Синегорка жила!.. Жена Святогора... Чаши нет!
     Выбежали, хватая ртом воздух,  Томас  первым  услышал  тяжелые  шаги,
замедлил ход, повертел головой и  остановился.  Шаги,  сотрясающие  стены,
доносились впереди, они близились.
     Томас почти с облегчением вытащил меч,  прислонился  к  стене.  Грудь
ходила ходуном, пот заливал  глаза,  дыхание  вырывалось,  как  из  ржавой
трубы.  Олег  остановился,  в  горле  хрипело,   лицо   было   измученное,
постаревшее.
     Тяжелые шаги оборвались, на пороге пещеры, загораживая  выход,  встал
громадный -- в два человеческих роста -- тяжелый зверь,  древний  страшный
ящер, покрытый роговыми пластинами-щитами так плотно, что  между  ними  не
было щелей. Острые широко расставленные глаза холодно смотрели из  прорези
в толстом черепе, ни на миг не выпуская калику из поля зрения. Зверь стоял
на задних лапах, опираясь на  толстый  хвост,  усыпанный  поверх  костяных
плиток шипами, роговыми наростами.  Грудь  дракона  блестела  металлом,  а
передние лапы, укороченные и на вид слабые, были вдвое толще рук Томаса.
     -- Матерь Божья, -- пролепетал Томас. Он покрепче сжал  меч,  стиснул
челюсти и приготовился бить и крушить, пока не падет в славной битве.
     Голос калики прозвучал странно напряженно:
     -- Погоди, Томас... Это ты, Сардан? Не таись, я  вижу  тебя  в  любой
личине!
     Дракон тяжело шагнул вперед, внезапно резко распахнулась  пасть.  Рев
потряс Томаса, он присел, словно хватили молотом по  шлему,  едва  удержал
меч. В голове звенело,  он  ощутил  себя  беспомощным,  собственный  голос
показался слабее комариного писка. В ответ что-то гаркнул калика,  взревел
еще раз дракон, и сквозь  грохот  в  уши  Томаса  вонзился  резкий  голос,
бешеный от ярости:
     -- Адепт Древних Знаний?.. Магия превращения в зверя?
     Очертания калики вроде  бы  задрожали,  так  показалось  потрясенному
Томасу, расплылись, в  светлом  облике  паломника  проглянула  звериность,
более ужасная чем драконья,  даже  лицо  начало  вытягиваться  в  страшную
звериную морду, но тут же Томас услышал хриплый от ненависти голос:
     -- Нет, адепт недочеловека... Я -- Вещий, смотрящий в грядущее!..  Ты
взял, каким человек был, я возьму -- каким будет!
     В пещере заблистали кровавые сполохи, затем пещеру залил густой  цвет
свежепролитой крови. Лохмотья на калике вспыхнули, упали на  пол  горящими
клочьями. Он шагнул через  дым  и  пламя  --  раскаленный,  обнаженный,  с
напряженными мускулами, что показались Томасу стальными. Их  разделяло  не
больше пяти шагов, оба смотрели в упор,  ломая  друг  друга  взглядами  --
громадный зверь и человек -- безоружный, но странно опасный.
     Дракон с ревом бросился на человека. Томас отшатнулся к стене, поднял
над головой меч. Страшные когти дракона, блестя, как алмазные, вонзились в
обнаженную спину калики. Брызнула алая кровь, Томас заметался вдоль стены,
чудом избегая попасть под катающуюся скалу из костей и  когтей,  несколько
раз поднимал меч, но ударить не решился  --  зверь  и  калика  так  плотно
обхватили один другого, что то один, то другой оказывался наверху.
     Зверь ревел торжествующе, злобно, из  пасти  полыхал  огонь,  а  зубы
казались добела раскаленными ножами. Он все не мог  пустить  в  ход  зубы,
чтобы разом кончить схватку: пальцы калики выламывали челюсть, дракон  зло
ревел, пытался сокрушить человека в передних лапах, но тот, приучив  зверя
к давлению в одну  сторону,  внезапно  рванул  нижнюю  челюсть  в  другую.
Хрустнуло, затрещали суставы, дракон поперхнулся в реве. Челюсть  отвисла,
словно на тряпке, по узкому змеиному языку --  черному,  раздвоенному!  --
побежала струйка крови.  Дракон  с  хриплым  ревом  вскинул  человека  над
головой, почти достав до потолка, намереваясь с силой ударить  о  каменный
пол.
     Томас рубанул зверя по ноге, держа меч обеими руками.  Он  словно  бы
рубанул по камню: лезвие отскочило с такой  силой,  что  руки  онемели  от
удара по самые плечи, брызнули желтые  искры.  Меч  бросило  вниз,  концом
высекло искры еще и с  пола...  Внезапно  дракон  издал  жуткий  вопль,  в
котором были страх и боль: меч  рыцаря  достал  ступню  зверя,  отсек  три
когтистых пальца. В рассеченной ступне на миг  заблестели  крупные  кости,
затем  сразу  брызнула  темная  кровь,  залила  пол.  Отрубленные   пальцы
дергались, скребли когтями.
     Дракон опустил голову, отыскивая Томаса горящими  глазами,  калика  с
силой ткнул пальцами в это красное,  Томас  ясно  услышал  хруст,  но  тут
дракон взревел  еще  громче.  Чувствуя,  что  теряет  сознание,  Томас  из
последних сил рубанул мечом по другой ступне, заметив  такое  же  уязвимое
место, тут его подняло в воздух и швырнуло через всю пещеру. Он ударился о
пол, прокатился, гремя железом. На миг в глазах потемнело,  он  чувствовал
кровь во рту, болели все кости, с огромным трудом заставил себя подняться,
как вставал еще больше измученный на седьмой штурм башни Давида.
     В трех десятках шагов катался страшный клубок, слышался  рев,  хруст,
треск, хриплое дыхание. Томас заспешил к ним, не замечая, что опирается на
меч как на клюку, а правую ногу волочит.
     Рев  становился  все  глуше,  перешел  в   сип.   Чудовищный   клубок
развернулся, голова зверя с тяжелым костяным стуком упала на пол, он лежал
кверху брюхом, передними лапами ухватил  себя  за  покрытое  кровью  лицо,
задние судорожно дергались,  царапали  пол.  В  горле  дракона  зияли  две
глубокие раны. Калика, если этот  человек  был  каликой,  сидел  на  груди
дракона, весь забрызганный кровью.
     Томас поспешно отвернулся. Живот зверя разодран, как гнилое  полотно,
сквозь широкую рану торчат два ребра, булькает слизь, огромная, как валун,
печень дергалась, пыталась жить, но голова будто приклеилась  к  полу,  не
двигалась.  Томас  на  всякий  случай  держал  меч  готовым   для   удара,
придвинулся,  увидел  торчащие  сквозь  разорванную  кожу  острые   шейные
позвонки -- безжалостно  сплющенные,  сломанные.  Огромная,  будто  скала,
голова держалась только на жилах.
     Олег поднялся во весь  рост:  залитый  кровью  дракона,  свирепый,  и
Томаса осыпало морозом -- калика показался страшнее, чем убитый зверь.
     -- Олег, -- проговорил он дрожащем  голосом,  --  неужто  люди  будут
такими?
     Перекошенное звериной судорогой лицо  калики  медленно  разгладилось,
словно на  вздыбленные  штормом  волны  выплеснули  бочку  масла.  Горящие
бешенством глаза еще сверкали, как две окровавленные  звезды,  но  страшно
вздутые мышцы опустились, разгладились. Он  сказал  жутким  нечеловеческим
голосом:
     -- Могут стать и такими...
     Он прыгнул с огромной туши, кровь капала изо рта, с отвращением вытер
губы тыльной стороной ладони. Грудь мощно поднялась еще раз, опала,  глаза
утратили кровавый блеск. Сказал уже  обычным,  только  смертельно  усталым
тоном:
     -- Люди могут быть всякими... но станут такими, какими их сделаем мы.
     В темном боковом ходе Олег сразу замедлил шаг:
     -- Налево!.. Там два стража. Сэр Томас, надо обойтись  без  рыцарских
штук, вызова на турнир...
     -- Понимаю, -- прервал Томас.-- С тобой я давно скиф, даже  рус.  Без
шума их, да? Как простое сословие?
     -- Как разбойников, -- буркнул Олег.
     Томас едва видел силуэт Олега  в  почти  кромешной  тьме:  далеко  за
поворотом горел факел, слабые отблески отражались  в  кристаллах  гранита.
Прямо на полу под факелом сидели два стража,  упираясь  спинами  в  стену,
обнаженные мечи держали между колен, похоже, дремали.
     Томас старался шагать в своих доспехах так же бесшумно, как  босой  и
вообще голый калика, но коридор наполнился  лязганьем,  грохотом,  звоном,
словно зверь успешно размазал их по стенам и возвращался  обратно.  Стражи
поспешно поднялись. Один спросил громко, нарочито  бодро,  показывая,  что
они и не помышляли спать:
     -- Ваша Мощь, преступники схвачены?
     -- Только один, -- ответил  Томас  грубым  голосом.--  Он  кивнул  на
Олега.-- Второй где-то прячется.
     -- Найдем! -- заверил страж подобострастно.-- Все выходы  запечатаны.
Комар не вылетит, муравей не выползет. А какой из них убе...
     Он  поднял  факел  выше,  освещая   приближающегося   Томаса,   глаза
распахнулись, рот раскрылся для крика. Олег метнул приготовленный  камень,
зубы сухо хрястнули, страж откинулся на стену, глотая вбитый в глотку крик
вместе с окровавленными зубами и камнем. Второй  поднял  меч,  но  не  для
нападения, он явно собирался ударить  в  железную  дверь,  вызывая  то  ли
добавочную стражу, то  ли  еще  что-то  пострашнее.  Томас,  видя  что  не
поспевает, метнул двуручный меч как копье. Страж всхлипнул, дернулся:  меч
пробил его чуть ниже горла. Он сполз по стене, оставляя  красный  след  --
между лопаток высунулся широкий стальной кончик.
     Пока Томас выдергивал меч и тщательно  вытирал,  Олег  быстро  раздел
стража, который покрупнее, натянул его одежду, став снова прежним каликой,
какого Томас знал, казалось, всю  жизнь.  Правда,  теперь  калика  шел  со
стиснутыми челюстями, косточки на кулаках побелели, а глаза сузились,  как
у рыси перед опасным прыжком.
     -- Хочешь вернуть чашу? -- спросил он внезапно.
     -- Как спасти душу! -- вырвалось у Томаса.
     -- Она за дверью. Чаша, имею в виду.
     -- Душа тоже...
     Олег отступил на шаг, взглянул на дверь исподлобья, ринулся, выставив
плечо. В момент удара вокруг калики  блеснуло  короткое  пламя,  засовы  и
запоры лопнули, створки распахнулись, будто великан ударил ногой  в  двери
собачьей будки.
     В помещении, куда ворвались, взвилась пыль и  синий  дым.  Томас,  не
давая опомниться, ринулся на двух огромных воинов, что тут  же  схватились
за сабли, ничуть не растерявшись.
     Олег прыгнул на Исфагана, он никогда не видел его раньше, но  знал  о
нем достаточно,  чтобы  сразу  вцепиться  в  горло.  Повалившись  на  пол,
каменная пещера вздрогнула. Запахло горелым камнем,  стало  жарко,  как  в
аравийской пустыне. Томас, используя внезапный натиск, прижал  противников
к стене, двумя страшными ударами рассек  у  одного  щит,  другого  оглушил
ударом по шлему. Первый выскользнул под рукой, Томас свирепо  обрушил  меч
на оглушенного и, не взглянув  на  падающее  тело,  быстро  развернулся  к
другому, успел парировать сверкающую саблю, по-волчьи  оскалился  и  начал
теснить в угол.
     Олег и Исфаган катались по всей пещере, душили друг друга в объятиях.
От обоих шел жар, доспехи Томаса накалились, он стал хватать ртом  горячий
воздух, а рукоять меча жгла пальцы. Оставшийся воин тоже зло скалил  зубы,
он взмок, смотрел затравленно. Не переставая сражаться, он бросал  быстрые
взгляды на катающихся посреди комнаты калику и своего хозяина, словно ждал
помощи. Томас из последних сил насел с тяжелыми ударами,  сделал  обманное
движение,  подставил  руку  под  сверкающую  саблю  --  лезвие  со  звоном
отскочило от стальной пластины, тут же другой рукой обрушил меч.
     С пола, где катались сцепившиеся, хрипело, трещало, звонко  лопались,
как в печи, камешки под телами калики и хозяина. Внезапно стены  пещеры  с
гулким грохотом дрогнули, через серый пол пробежала черная  трещина.  Маги
поднимались на колени, снова вцеплялись друг другу в шеи, били кулаками  и
осатанело  хрипели,  задыхаясь  от  ненависти.  Трещина  раздвигалась,  из
глубины пахнуло жаром. Вылетело облако дыма, следом  выметнулся  оранжевый
язычок огня, спрятался, следом вылетели красные искры, похожие на  крупных
мух. Олег  и  хозяин  перекатились  через  трещину,  а  когда  кувыркались
обратно, оба застряли  в  расширяющемся  провале.  Томас,  тяжело  дыша  и
шатаясь от схватки в диком жару, от которого пот заливал глаза  и  тут  же
высыхал, стягивая лицо соленой  коркой,  поспешно  шагнул  к  противникам,
протянул руку, пытаясь ухватить Олега и оттащить от опасности, но  в  лицо
полыхнуло страшным жаром, затрещали  брови  и  ресницы.  Он  прикрыл  лицо
ладонью, выставил другую руку, слепо шаря в воздухе, наклонился к полу...
     Пальцы ожгло, едва не закричал. Грохнуло, в уши ударил  сухой  треск.
Он на миг отодвинул ладонь от глаз, отпрянул.
     Пещеру от стены до стены  пересекала  пылающая  огнем  трещина,  куда
легко провалился бы даже всадник с конем.  Оттуда  повалил  густой  черный
дым, вынес запах горелого мяса, кожи, костей. На потолке  пещеры  полыхали
отсветы адского пламени, что гудело в  глубине.  Томасу  почудился  долгий
страшный крик, словно кто-то падал и падал,  удаляясь  через  нескончаемое
пламя.
     Кашляя и сипя  пересохшим  горлом,  Томас  отполз  к  дальней  стене,
прижался спиной. Глаза выедал дым,  рядом  застыли  залитые  кровью  трупы
сраженных хазэров, кровь от жары высохла, превратилась в коричневую корку,
уже потрескавшуюся, как кора старых деревьев. По ту сторону трещины сквозь
огонь и дым Томас смутно  видел  мраморный  столик.  На  нем  поблескивала
натертая мешком в дороге его чаша. Святой Грааль!
     Томас сделал нечеловеческую попытку приподняться, но пораженное жаром
тело не шелохнулось. В голове мутилось, вспыхивали  бредовые  видения.  Он
вдруг понял, что умирает от адского пламени,  сухости,  но  вместо  страха
была только печаль: чашу не сумел довезти...
     Стены глухо затрещали, под ним  тяжело  качнулось,  по  шлему  звонко
цокнули камешки, застучали по плечам. На миг пыль и дым скрыли  чашу,  тут
же словно повеяло прохладой. Томас  тряхнул  головой,  очищая  взор:  края
трещины сдвинулись, оставалась черная изломанная полоса. То один край,  то
другой поднимались, Томас слышал треск перетираемых глыб, хруст.
     Отпихнувшись от стены, он упал на четвереньки и пополз через  пещеру.
Пол перестал подрагивать, но все еще жег пальцы,  да  и  доспехи  обжигали
тело. Чаша светилась в дымной комнате  странно  знакомым  чистым  неземным
светом. Томас всхлипнул: такой же чистый свет брызнул  от  Олега,  верного
друга, когда тот бросился на дверь этого убежища злого мага!
     Ударившись головой о ножку стола, он уцепился за раскаленный  мрамор,
поднял непослушное  тело.  Когда  лицо  оказалось  вровень  с  чашей,  она
вспыхнула ярче, словно призвав. Томас бережно взял  трепещущими  пальцами,
всхлипнул от  изнеможения.  Чаша  странно  оставалась  прохладной,  словно
стояла в тенистом саду на берегу холодного ручья.  Шатаясь,  Томас  прижал
чашу к стальной груди, вернулся в угол, где оставил  меч  возле  сраженных
хазэров, и, опираясь на него, как на палку, поковылял обратно из  комнаты,
с  трудом  переступил  через  разбитую  дверь,  которую  вышиб  калика  --
оплавленную, обгоревшую.
     Он уже был за дверью, когда сзади прогремело. Посреди пещеры с  сухим
треском и грохотом вздыбился каменный пол, глыбы  разлетелись,  как  сухие
листья. Снизу как  каменный  столб  поднялся  калика  --  тяжело  дышащий,
изможденный, шатающийся от усталости. Томас  с  воплем,  едва  не  выронив
чашу, бросился к другу. Калика оперся о его плечо,  на  стальной  пластине
зашипели, мгновенно испаряясь, капли мужского пота. Грудь калики  часто  и
высоко вздымалась:
     -- Чашу взял?.. Хорошо. Это очень важно.
     -- Олег... -- проговорил Томас  счастливо.--  Побратим  дорогой...  Я
даже не догадывался, что ты еще и  демон...  Ну  да  ладно,  будем  в  аду
вместе!..
     Олег глубоко вздохнул всей грудью, сказал хриплым голосом:
     -- Пошли быстрее.
     -- Ты знаешь, где выход?
     -- Понятия не имею.
     -- Но как же...
     -- Здесь находится еще один враг. Глава Семи Тайных!
     Томаса осыпало морозом, несмотря на горячий воздух, спросил сипло:
     -- Не хватит ли драки?
     -- Надо же узнать, что за кутерьма вокруг этой старой медной чаши?
     Он  быстро  двинулся  из  пещеры.  За  их  спинами  загремело,   свод
обрушился, сквозь дверной проем Томас видел падающие  огромные  глыбы.  Он
заспешил за каликой, в спину толкнуло горячим воздухом. Он  оглянулся  еще
раз: свод обрушился, стены смыкались.
     Олег бросил нетерпеливо:
     -- Пещера нам больше не нужна.
     -- Нам, конечно, -- согласился Томас.  Он  спросил  осторожно:  --  А
тот... маг? Не уцелел, как ты?
     -- Нет, -- ответил Олег, не оборачиваясь.
     В двух шагах за Томасом  просел  потолок,  из  трещины  хлынул  поток
грязной воды. Он ускорил шаг, выбежал за каликой на сухое.
     -- Ты его убил?
     -- Не смог. Слишком много убийств! Оставил жить.
     -- Что с ним?
     -- Заключил в камень. Где-то на глубине  в  версту.  Или  больше,  не
помню.
     Томас спешил, не отрывая обалделого взора от некогда широкой,  теперь
сгорбленной спины. Меч он сунул в ножны, но чашу  прижимал  к  груди,  ибо
мешка уже не было.
     -- Он не освободится? Было бы некстати...
     -- Даже Семеро Тайных не освободят! Размазан внутри...  вперемешку  с
камнем.
     Томас вскрикнул хрипло:
     -- Ты жесток, как язычник! Он предпочел бы смерть.
     -- Смерть, -- ответил Олег тяжело,  не  поворачивая  головы,  --  это
надолго, очень надолго... А у живого есть надежда.
     За их спинами снова загремело, на головы  и  плечи  обрушился  песок,
мелкие камни. Томас крикнул на ходу:
     -- Если заключение пожизненное... А сколько живут маги?
     -- По-разному, -- огрызнулся калика.-- Фагим погиб в сто тысяч лет  с
хвостиком, а Трцик умер от старости в сорок... Ты держи чашу покрепче!  Не
отвлекайся. Надо весь клоповник порушить, а  не  о  милосердии  думать  по
отношению к тем, кто живет нашей кровью. Как аукнется, так и откликнется!
     Ступени вели вниз, коридор дважды поворачивал, Томас бережно прижимал
чашу к груди.
     Коридор заканчивался небольшой скромной дверью. По обе стороны  двери
горели, рассыпая искры, смоляные факелы. Ни  стражей,  ни  запоров.  Томас
зябко передернул плечами.
     Калика толкнул дверь, она отворилась без  скрипа.  Открылась  средних
размеров аскетически  убранная  комната.  Монашески  убранная,  сказал  бы
Томас, если  бы  не  чуял  присутствия  Сатаны.  В  стенах  горели  свечи,
распространяя сладковатый приятный запах,  посреди  пещеры  стоял  высокий
стол, а спиной к Олегу и Томасу сидел широкий в плечах  мужчина  в  черной
одежде, что-то писал на пергаменте белым гусиным пером.

     Глава 21

     Не оборачиваясь, продолжая писать, человек спросил неторопливо:
     -- Что задержало тебя, Вещий?
     -- Мелочи, -- ответил Олег. Он морщился, пальцы  правой  руки  щупали
локоть левой, где вздувался огромный кровоподтек.--  А  что,  ждал  долго,
Слымак?
     -- Ничего, -- ответил человек.-- Все равно заканчивал кое-какие дела.
     Он отложил перо, медленно  повернулся.  Томаса  пробрало  смертельным
холодом, на него дохнуло могилой. Слымак  был  с  белыми  волосами,  седой
бородкой, но излучал такую мощь, которой Томас ни в себе, ни в ком  другом
никогда не чуял. Запавшие глаза смотрели пронизывающе. Томас  ощутил,  что
злой мудрец сразу понял его всего, оценил мысли и желания, взвесил честь и
рыцарскую гордость, просмотрел воспоминание о берегах  Дона  и  прекрасной
Крижине. Слымак не выглядел силачом, но Томас уже не сомневался:  шелохнет
бровью -- каменная стена разлетится вдребезги.
     -- Затея с похищением чаши, -- сказал Олег медленно, -- твоя?
     Он говорил напряженно, следил за каждым движением главы Семи  Тайных.
Слымак же непринужденно откинулся на спинку кресла, закинул ногу на  ногу,
улыбался расслабленно, непринужденно, по-хозяйски.
     -- Вещий, -- проговорил он, смакуя это слово, -- а не разгадал...  Не
разгадал?
     -- Не разгадал, -- ответил Олег честно.
     -- Теперь можно сказать, -- произнес Слымак  небрежно.  Томас  поймал
себя на тревожной мысли, что они с каликой как мыши в коробке  с  огромным
котом. -- Конечно же, чаша для нас, людей практичных,  ничего  не  значит.
Она мало значит даже для Британии, хотя для нее кое-что могла сделать...
     -- А для кого важно?
     Слымак покровительственно улыбнулся, потеребил бороду:
     -- Для новой страны, нового народа... который  мог  возникнуть  через
сотни лет!
     Олег сказал глухим голосом:
     -- Ваши расчеты идут так далеко?
     -- Твоя школа, Вещий.  Ты  сам  заложил  основы  ведарства,  нынешней
точной науки. По нашим расчетам, эту чашу перевезут через океан, там лежит
огромный материк... Словом, образуется новый народ, который обещает  стать
чересчур независимым... гм... в  силу  ряда  обстоятельств  возникновения.
Этот народ может обрести неслыханную мощь! Сам  понимаешь,  нам  не  нужны
противники, нужны работники.
     -- А чаша обязательно попадет на новый материк? -- спросил Олег.
     Слымак кивнул на застывшего Томаса, тот не  двигался,  обеими  руками
прижимал к груди чашу:
     -- Его потомки!.. Яблоко  от  яблони  падает  недалеко.  Авантюристы,
разбойники, поэты, наемники, мечтатели, пророки... Хлынут на новую  землю,
создадут  государство  нового...  гм...  сорта.  Все  известные  ныне   --
курятники, скотные дворы с ним в сравнении. Сам  понимаешь,  не  допустим.
Нет народа или царства, чтобы нам не повиновалось.
     Олег сказал негромко:
     -- Разве не слышал, как погиб Фагим? Он был главой Семи Тайных.
     На бледных щеках Слымака выступили красные  пятна.  Он  откинулся  на
спинку кресла, мелко засмеялся:
     -- Да, тебе удалось объединить славян. Правда, только  восточных.  Но
даже эту твою победу мы обернули в поражение! Уже сын Рюрика, которого  ты
привел в Новгород, пытался взять от хазар иудейскую веру, жена его приняла
христианство по римско-католическому  обряду,  внук  Рюрика  --  неистовый
Святослав, -- придерживался истинно русской веры лишь из-за  равнодушия  к
вере вообще. А уже его сын, правнук Рюрика... ха-ха... сменил свое русское
имя Владимир на греческое Василий, с его помощью мы накинули стальную сеть
на дикого зверя по имени Русь!
     Олег почернел, словно опаленный невидимым огнем. Зубы люто  скрипнули
в жестокой тишине, он опустил взор.
     -- А сам Владимир, -- продолжал Слымак со злым смехом, --  крестивший
твою Русь, был лишь наполовину русичем, о чем ты боишься даже вспомнить!..
По матери он... ха-ха!.. кто? Малуша, его мать, дочь Гульчи -- ныне  члена
Семи Тайных! Ты хорошо знаешь, кто был  отцом  Малуши.  Знаешь,  не  уводи
взгляд!.. И знаешь, почему Малуше легко  было  оплести  чарами  неистового
Святослава, последнего русского князя, а  также  знаешь,  почему  его  сын
Владимир, считавшийся презренным сыном рабыни, убил родных  братьев...  по
отцу родных, чистокровных русичей! И почему стал великим князем всей Руси,
добился руки дочери римского императора, силой окрестил дикую Русь!
     Олег сгибался,  словно  под  лавиной  падающих  камней.  Он  уже  был
смертельно бледен, вместо глаз  --  черные  ямы,  дышал  хрипло,  внезапно
постаревший, смертельно усталый.
     -- Даже имени твоего народа  почти  не  осталось,  --  бросил  Слымак
люто.-- В самых  дальних  селах,  куда  еще  не  дотянулась  наша  власть,
остались  русичи,  а  везде  --  русские  рабы,  русские  смерды,  русские
невольники... Потом просто будут называться русскими.  Ты,  волхв,  хорошо
знаешь разницу между существительным и прилагательным!.. Я как-то встретил
Сардана, тот как раз внедрился к киевлянам, спрашиваю: ты  кто  теперь  по
племени? Он отвечает: русский. Я засмеялся  и  говорю:  а  я  греческий...
ха-ха!.. Согласись, юмор высшего класса!
     Каждое слово пригибало Олега, как падающие на  плечи  тяжелые  глыбы.
Томас, страдая за друга, с ужасом понял,  что  злой  маг  говорит  правду:
калика остался последним русичем. Остальные в его Отчизне  --  всего  лишь
русские.
     -- Где ваши Ратмиры, Всегневы, Веденеи, Вышеславы? -- добавил Слымак.
Он наклонился в кресле,  жадно  всматриваясь  в  перекошенное  болью  лицо
волхва.-- Княгиня Ольга приняла имя Елены, что для тебя особенно обидно...
ха-ха!.. Половину мужских имен мы заменили иудейскими --  Иван,  а  другие
смесью из греческого, халдейского и прочего сброда.  Почище  трюк,  чем  у
обров, что запрягали ваших женщин в телеги! Нынешние русичи... нет, русичи
не покорились бы... русские возят нас на своей спине да еще и хвалу поют!
     Олег помотал головой,  словно  борясь  с  потерей  сознания,  спросил
мертвым голосом:
     -- Почему собрались здесь?
     Лицо Слымака перекосилось, в глазах блеснула злоба.  Пятна  на  щеках
стали ярче.
     -- Думаешь, тебя встречаем? Пытаемся захватить?  Много  чести!  Я  не
повторю ошибки Фагима. Я знаю о тебе все! Я сильнее. Да и ты это знаешь.
     -- Слымак, -- прошептал Олег, словно зажатый между тяжелыми  глыбами,
-- ты не зверь, как Сардан или Исфаган!.. Они  бесчеловечные  фанатики.  Я
догадываюсь, почему ты не вмешался... Слымак, ты гений, я знаю. Но неужели
не видишь, что так нельзя?
     -- Вещий, я не верю своим ушам!  Разве  не  ты  в  прадавние  времена
основал Общество Магов и поставил во главе Совет из  семи  самых  могучих?
Чтобы руководить всеми племенами на свете, направлять, исправлять, вести к
добру, подавлять зло? Ты вел несколько тысячелетий!  Потом  якобы  отыскал
другой путь, а магию потребовал запретить, уничтожить. В анналах записано,
что ты в одиночку выступил против всего Совета...
     Томас ошарашенно переводил взгляд со злого  мага  на  своего  лучшего
друга.
     -- Но ты победил, -- продолжал  Слымак.--  Новый  Совет  избрал  твой
путь.  Приняли  твое  ведарство,  а  магию   начали   гасить,   запретили.
Человечество пошло по пути углубления знаний...
     -- Я не хотел костров, на которых сжигают ведьм! --  прервал  Олег  с
болью.-- Перегнули не только с кострами по  всей  Европе,  но  и  с  самим
ведарством.  Из  всего  ведарства,   что   означает   "ведать",   "знать",
"понимать", вы взяли лишь точный анализ, на нем построили всю работу  Семи
Тайных. Я понимаю: чтобы выровнять -- надо  перегнуть  в  другую  сторону,
ведь раньше был непомерный разгул магии... но это путь  мышления  простого
народа! Мы должны понимать, что человеку мало одной науки!  Магию  вытерли
из его жизни -- ладно, хотя и здесь чересчур поспешили.  Но  вы  почти  не
допускаете к человеку и культуру! А это непростительно.
     Голос верховного мага посуровел, глаза зло сверкнули из-под  нависших
бровей:
     -- В культуре -- остатки древних верований, магии,  суеверия,  просто
невежества! На вершину с таким грузом не забраться.
     -- Нас сейчас слышат остальные Тайные? -- спросил Олег внезапно.
     Глаза Слымака сузились, ответил холодно:
     -- Даже гроссмейстеры и простые мастера. Во  всех  частях  света.  Но
тебе не поможет. Кто на твоей стороне -- сочувствуют молча, кто против  --
собрались  здесь,  чтобы  остановить  тебя.  Культура   --   вещь   вялая,
нерешительная, а цивилизация -- напор, уверенность, цепкая хватка!
     -- Еще не вечер, -- бросил Олег.
     --  Что?  --  переспросил  Слымак.  Губы  растянулись  в  насмешливой
улыбке.-- Культура станет такой же цепкой?
     Олег зябко передернул плечами, будто попал под холодный дождь:
     -- Упаси боги культуру у власти! Или хотя  бы  --  с  кулаками...  Но
оставим это, тут не договоримся. Я понял, что если не ради меня  все  это,
то здесь заговор против Киева?
     Слымак с удовольствием засмеялся:
     -- Наши люди уже взяли власть. Скоро выйдут в открытую. Киевляне  уже
рабы, хотя об этом еще не знают. Но узнают скоро.
     Олег стиснул зубы: в голове пульсировала боль, перед глазами  трещало
багровое пламя, охватившее город, бежали  люди  с  поднятыми  топорами,  с
которых капала кровь, летели стрелы, копья,  мчались  обезумевшие  кони  с
опустевшими седлами...
     -- Через тринадцать лет, -- прошептал он убито.
     Слымак подпрыгнул в кресле, крепче вцепился в подлокотники. Глаза его
расширились:
     --  Вычислил?..  Хотя  нет,  полагаешься  на  интуицию,  что   зовешь
предвещанием. Да, тринадцать -- наше тайное число.  Через  тринадцать  лет
решено взять власть в Киеве и по всей Руси.  В  открытую.  Низвергнуть  не
только языческие святыни, что кое-где сохранились в селах, но  и  дурацкие
христианские. Везде, где победим, поставим  свой  символ  --  пятиконечную
звезду! Поставим, Вещий... По всему  Киеву  затаились  в  ожидании  своего
голоса наши зубы и когти, а здесь, в надежном месте, недремлющий мозг!
     Олег поник, потрескавшиеся губы шевелились, он сказал с мольбой:
     -- Опять кровь?.. Но ведь киевляне возьмутся за топоры! Когда  русичи
прижаты к стене,... да только ли русичи!.. у людей  всегда  остается  этот
последний довод!.. Опять лютое смертоубийство, ручьи выйдут из берегов  от
крови...
     Слымак спросил с жадным интересом:
     -- Ты это видишь?.. Жаль, наши расчеты, при всей  точности,  не  дают
зримых картин!
     Олег покачал головой:
     -- Половина Киева сгорит, много люда поляжет... Но не ликуй,  Слымак.
В тот день будут истреблены все ваши люди. До единого. Слымак  отшатнулся,
будто получил удар в лицо.
     -- Когда случится, говоришь?
     -- В 9882 году по  русскому  летоисчислению,  6621-м  по  иудейскому,
451-м по сарацинскому, если же взять от рождения христианского бога, то  в
1113 году... С чего так полюбили чертову дюжину? После той кровавой  бойни
уже никогда открыто не посмеете,  Слымак.  Тайно  --  да,  но  никогда  --
открыто.
     Слымак сузил глаза, как перед прыжком:
     -- Не ты ли поведешь на резню?
     -- Ты знаешь, я против убийств. К тому же без головы... что смогут...
выбитые зубы и вырванные когти?
     Слымак прошипел очень тихо:
     -- Без головы?
     Страшно полыхнуло, ослепив Томаса, голубое пламя. Олега отшвырнуло  к
стене, его охватил трепещущий  странно  шелестящий,  как  крылья  бабочки,
огонь. Томас с поднятым мечом ринулся на злого колдуна, с размаха ударился
о невидимую стену, в страхе ощутил себя отгороженным от схватки словно  бы
чистейшим стеклом.
     Калика оттолкнулся от стены, слепящий белый свет охватил Слымака. Маг
встал из кресла, оказавшись выше Олега, вскинул над головой длинные  сухие
руки. Огонь его не касался, как и  Олега,  облегал  как  одежда,  но  Олег
стискивал зубы, на лбу вздулись толстые  синие  вены,  на  шее  напряглись
жилы, будто калика держал на плечах горный хребет.
     Голубой огонь вокруг Олега вспыхнул ярче. Слымак шагнул к противнику,
словно продавливался сквозь массу невидимого клея. Голубое и  белое  пламя
соприкоснулось, лицо Слымака напряглось, как и  лицо  калики,  оба  дышали
тяжело.
     Томас все еще до  боли  в  пальцах  стискивал  рукоять  меча.  Дважды
попробовал проломиться сквозь невидимую стену, рубил, но тяжелый двуручный
меч отшвыривало, едва не выворачивая руки. Слымак сделал еще шаг,  страшно
зашипело, посыпались белые искры. Оба противника,  маг  и  волхв,  сцепили
зубы и сжали кулаки, по страшным лицам бежали мутные струйки пота.
     Слымак набрал в грудь воздуха, напрягся. Томас в страхе  ощутил,  что
настал  решающий  миг  схватки.  Голубой  огонь  вспыхнул  ярче,  принялся
поглощать белое, чистое пламя.  Олег  скалил  зубы  в  агонии,  запрокинул
голову, бессильно сползал по стене.
     Томас, не помня себя от ярости, заорал боевой  клич  англов,  обрушил
изо всех сил страшный двуручный  меч.  Сверкающее  лезвие,  что  рассекало
всадника до седла, наткнулось  на  преграду,  почти  остановилось,  затем,
проломив невидимую стену, достало чужого мага концом лезвия между лопаток!
     Раздался треск, голубое пламя разом  исчезло.  Потемнело,  ибо  белый
огонь вокруг Олега едва тлел. Слымак медленно  повернулся  к  Томасу,  меч
вывалился из жуткой раны, с лязгом упал на пол. Из  широкой  раны  хлынула
кровь. На лице Слымака появилась гримаса боли, смешанная с изумлением.
     Олег с трудом поднялся, упираясь в стену. Грудь вздымалась  часто,  в
горле хрипело. Глаза калики застилало  болью.  Слымак  пошатнулся  посреди
комнаты, упал на колени. Из пересохших губ сорвалось слабое:
     -- Как ты мог...
     -- Без угрызений совести, -- отрезал Томас люто.
     -- Благородный рыцарь... в спину...
     -- Мне все равно, что обо мне подумает кабан!
     Он подхватил пошатывающегося Олега:
     -- Сэр калика, цел?
     Из губ Олега бежали струйки крови, тут же застывали. Он покосился  на
умирающего мага, тот все еще удерживался на коленях в  луже  своей  крови,
сказал с укором:
     -- Мог бы раньше... Ты мой единственный шанс!
     Слымак желтел как покойник, лужа крови ширилась. Олег спросил:
     -- Передать кому-нибудь... твою волю? Последние слова?
     Губы верховного мага шевельнулись, шепнул едва слышно:
     -- Вернись... Возглавь Совет Тайных Магов... свое детище...
     Томас в страхе отпрыгнул от Олега, пощупал рукоять меча. Олег покачал
головой:
     -- Пока не придумана власть над властью... я ее вечный противник.
     Слымак рухнул вниз лицом, расплескав по полу кровь. Томаса  затошнило
от страшной раны: разрубленные кости, кровь булькает, а этот еще  пытается
жить...
     -- От таких ран умирают даже маги, -- сказал Олег негромко.--  Пойдем
отсюда.
     Словно повинуясь его  жесту,  а  может  и  в  самом  деле  повинуясь,
противоположная  стена  треснула,  раздвинулась.  В  маленькой   комнатке,
заваленной толстыми книгами, рулонами карт и чертежей, сидела  за  столом,
положив голову на руки, маленькая женщина. Она испуганно вскинулась, Томас
сразу узнал удивленно вскинутые брови, невинные глаза, нежные черты  лица.
Женщина, которая отобрала Святой Грааль!
     Он инстинктивно прижал чашу к груди. Калика сказал мрачно:
     -- Сэр Томас,  позволь  представить  тебе...  самого  опасного  моего
противника!  Гульчачак  или  Гульча...  Имя  не  настоящее,  но  враг  она
настоящий!
     Женщина медленно поднялась. Расширенные глаза неверяще обшаривали его
неподвижное лицо:
     -- Ты... ты убил их?
     -- Защищаясь, -- ответил Олег коротко.
     Она бросила мимолетный взгляд на  Томаса.  Тот  подтянулся,  отряхнул
грязь с локтей и гордо выпрямился. Спросила Олега, все еще не  отрывая  от
осунувшегося лица неверящего взгляда:
     -- Убил всех?
     -- Защищаясь, -- повторил Олег.
     Она прижала к груди маленькие кулачки, тонко вскрикнула:
     -- Но как ты... Он в самом деле был сильнее! Мы просчитали сотни раз!
Ошибиться не могли!
     Олег медленно двинул плечами:
     -- Кто сказал, что ошиблись? Но у  меня  был  крохотный  шанс.  Я  им
воспользовался.
     Он обнял ее за плечи, повел к выходу: тот открылся внезапно, в  конце
тоннеля заблистал далекий солнечный свет. В голове Томаса смешались  маги,
богородица, бог-зверь,  падающие  стены  и  прекрасная  женщина,  которая,
оказывается, самый опасный человек на белом свете. Он неуверенно потащился
следом, прижимая к груди чашу, цепляясь за низкий свод рукоятью меча.
     Солнечный свет больно ударил по глазам. Томас жмурился, жадно  вдыхал
прохладный воздух. Холодные воды могучей реки катились совсем  близко.  За
спиной высились кручи, где зияют черные норы: от шмелиных, ласточкиных, до
гигантских -- в одной из таких пещер сейчас дремлет их смок, пересчитывает
во сне мешки с сочным мясом.
     Женщина медленно повернулась к калике, ее  лицо  было  покорно.  Олег
смотрел ей в глаза, она подняла руки -- нежные, обнаженные, --  однако  он
перехватил, отвел от своей шеи и внимательно осмотрел  ладони.  Неуловимым
движением сорвал ноготь, тот упал на землю --  окровавленный,  блистающий,
как бритва, с острым краем. Странная женщина даже не поморщилась, смотрела
в зеленые глаза калики. Все ногти, как с ужасом заметил Томас, остались на
ее тонких красивых пальцах. На этой грешной земле оружием стали не  только
мечи -- в фальшивом ногте можно спрятать столько яду,  что  легион  героев
уйдет ко Всевышнему! Или в ад.
     Олег  медленно  положил  ее  ладони  себе  на  шею.  Их  взгляды   не
размыкались.
     -- Еще трюки? -- спросил он тихо.
     -- Нет, -- выдохнула она.-- Ты опять победил, проклятый...
     -- Почему так зло?
     -- Знаешь, негодяй, никому так страстно не желаю гибели,  даже  самой
страшной, только бы освободиться от нелепой любви,  что  тащится  за  мной
через века!
     В глазах Олега была глубокая симпатия. Он прижал ее  к  груди,  нежно
гладил огромной ладонью по затылку, как обиженного ребенка.
     -- Будут останавливать еще?
     -- Ты сокрушил всех, -- ответила она тихо.-- Остальные  в  Совете  не
вмешиваются.
     -- Больше нет трюков? -- спросил он.
     -- Нет. Ты победил, проклятый...
     Продолжая гладить, левой  рукой  пробежал  кончиками  пальцев  по  ее
изящному поясу. На миг их глаза встретились. Усмешка волхва стала шире. Он
вытащил  тонкую  как  игла  шпильку,  переломил  между  пальцами.  Обломки
звякнули о пол, взвился и растаял ядовитый дымок.
     А в правой руке Олега уже блеснул  золотой  гребень.  Ее  черные  как
воронье крыло волосы, блестящие,  освобожденно  рухнули  на  ровную  спину
водопадом черного злата.  Олег  небрежно  уронил  гребешок.  Томас  ахнул.
Гребешок превратился в  оранжевую  как  расплавленное  золото  ящерицу  со
вздыбленным гребнем от затылка до кончика хвоста. Красные  глаза  сверкали
злобно как угольки. Оскалив пасть, ящерица метнулась к сапогу  волхва,  но
тот с маху прижал другой ногой. Слабо хлопнуло, будто лопнул крупный рыбий
пузырь. Из-под двойной подошвы  выбрызнули  мелкие  паучки,  шмыгнули  под
камни.
     Олег засмеялся, вынул из розовых, созданных для поцелуев ушей женщины
серьги, бросил на землю перед Томасом,  отправил  вслед  брошь,  браслеты,
заколки, перстни, кольца, нежно снял с  шеи  ожерелье.  Рыцарь,  обливаясь
мерзким потом от ужаса, прыгал как  заяц,  вбивал  железными  подошвами  в
каменистую землю порождение ада, растаптывал, размазывал, уничтожал.
     Когда размозжил и ожерелье, что оказалось  на  самом  деле  брызжущим
огнем и ядовитыми стрелами крохотным василиском, женщина спросила невинно:
     --  Сэр  рыцарь,  этот  святоша  не  сказал,   что   ваш   прекрасный
Константинополь падет под ударами его сыновей?.. И будет  разрушен  навек,
как и вся Восточная Римская империя?
     Олега передернуло:
     -- Хочешь сделать больно?.. Увы,  она  не  врет,  сэр  Томас.  Родила
богатыря, тот даст начало новому народу... Помню, нарек его Турком.
     Женщина победно засмеялась, уютно устраиваясь в кольце  могучих  рук,
умащиваясь на широкой груди. Олег с печалью во взоре кивнул  на  заходящее
солнце:
     -- Сэр Томас, утром в  дорогу!  Где  наше  не  пропадало:  доведу  до
Британии. Хочется взглянуть на славных предков будущего народа, в  котором
будет  и   кровь   русичей,   и   священная   ярость   берсерков,   мягкая
чувствительность  и  расчетливость  германцев,  веселье  франков,   отвага
ирландцев... Хочу взглянуть на  тех,  кому  Святой  Грааль  будет  светить
особенно ярко!
     Не размыкая объятий, он повел маленькую женщину  к  темному  входу  в
пещеру. В какой-то миг женщина словно бы пыталась отстраниться, но могучая
рука не оставляла узких плечиков, и она  обмякла,  прижалась,  как  гибкая
лоза к могучему дубу.
     Томас дергался, не зная, как деликатно  выразить  опасения,  все-таки
это не женщина, а целый арсенал, Олег и Гульча были уже на краю пещеры,  и
Томас заорал как при штурме башни Давида:
     -- Сэр калика!.. Олег!.. Если  прошлый  раз...  сарацины,  то  что  в
этот?.. Подумай о грядущем!.. А то победа в поражение...
     Олег оглянулся. Рыцарь обеими  ладонями  прижимал  к  железной  груди
Святой Грааль. Глаза Томаса были  как  у  испуганного  оленя.  Миниатюрная
женщина замерла. Калика подумал, женщина, ощутив его колебание,  прижалась
всем телом, и он беспечно отмахнулся:
     -- Грядущее?.. Авось, образуется.
     Последнее, что  видел  Томас,  ее  рука,  что  оставалась  свободной,
незаметно для волхва скользнула к пышной гриве волос  и,  выдернув  черный
как ночь волос, отбросила. Оба исчезли в черном зеве пещеры.
     Волос  неуловимо  быстро  обратился  в  черную  как  грех  змею.   Та
задвигалась, поползла к кустам.  Томас  прыгнул.  Под  сапогами  чавкнуло,
брызнула темная зловонная кровь. Он для верности  потоптался,  растирая  о
камни черное мясо, кости и даже  кожу,  брезгливо  вытер  подошвы.  Сердце
колотилось как у зайца.
     Сел у входа, обнаженный меч грозно блестел у ног.  Калика  сейчас  не
отобьется и от комара. Мысли суматошно  барахтались  вокруг  племени,  что
через столетия уничтожат  Константинополь.  Затем  всплыло  жгучее:  каким
будет народ, который даст он, благородный англ Томас Мальтон из  Гисленда?
Где, в какой неведомой стране  создаст  свое  неслыханное  государство?...
Будут  ли  его  потомки  хоть  малость   походить   на   него,   скромного
странствующего рыцаря?
     Ладно, дознается утром. Раньше  вряд  ли.  Создание  новых  племен  и
народов наверняка отнимает время.



     Юрий Никитин.
     Стоунхендж


      * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

     Глава 1

     С первым колокольным звоном заскрипели все  четверо  киевских  ворот.
Бородатые стражники,  заспанные  и  злые,  с  натугой  упирались  в  землю
подкованными  сапогами,  налегали  на  крепкое   дерево.   Великий   Город
открывался навстречу миру.
     Мощный колокольный  звук,  густой,  как  овсяный  кисель  на  морозе,
неспешно тек по мощеным улицам городища, влезал в щели  запертых  ставень,
поднимал с постелей.
     К западным воротам  от  центра  города,  звонко  стуча  подковами  по
мостовой, подъехали двое. Оба на рослых боевых конях, сами как две башни в
седлах. Один, по обычаю знатных франков, от  макушки  до  пят  в  железных
доспехах, второго можно бы принять за оруженосца или слугу,  если  бы  тот
был одет получше. Ни один рыцарь не потерпит, чтобы слуга был в душегрейке
из волчьей шкуры, за плечом у него чтобы торчал простой лук,  а  из  мешка
позади седла вместо оружия выглядывала суковатая палица!
     Стражники хриплыми от бессонницы голосами приветствовали рыцаря.  Всю
ночь пьянствовали с ним в корчме, платил заморский гость, зазывали гулящих
девок и тешились с ними, орали песни, играли на деньги, оружие, сапоги,  а
к утру, перепутав кто кому должен, разобрали обратно. А что за гулянка без
доброй драки? Дрались вволю и часто, натешились, у кого глаз не смотрит, у
кого губы как оладьи, а кто и выползти из сторожевой  будки  не  в  силах.
Зато погуляли!
     Олег вяло кивнул, да ему и не орали.  Его  побаивались,  сторонились.
Молчалив, неспешен, себе на уме. Гулять не гулял, пить не пил, но и себя в
обиду такой не даст, силу непомерную в нем не заметит только  ребенок  или
слепец, а стражи ворот не были ни детьми, ни слепцами.
     Томас настороженно придержал коня. Дорогу в воротах загораживают трое
крепких мужиков  звероватого  вида.  Они  смотрели  пристально,  изучающе.
Воинами не выглядят, но в их движениях сквозит немалая сила,  а  все  трое
были, как могучие быки, выросшие на воле. Один что-то сказал и пошел прямо
на Томаса. Калика шепнул:
     -- Сразу не бей!.. Сперва вызнаем, что хотят.
     Мужик остановился перед Томасом -- рыцарю стало не по себе. Мужик был
широк в плечах, выглядел крепким, как скала,  в  руках  чувствуется  мощь,
способная раздавить рыцарские доспехи, как кору  прогнившего  пня.  Острые
глаза под  нависшими  надбровными  дугами,  тяжелыми,  как  выступы  скал,
смотрели прицельно, требовательно.
     Двое других медленно подошли и встали с боков.  От  них  густо  пахло
брагой и пивом. Все трое были похожи на лесорубов или каменотесов. Похоже,
и стволы деревьев, и глыбы камня ломал голыми руками.
     Томас беспокойно озирался. Калика хранил сумрачный вид. Зеленые глаза
загадочно поблескивали, железный обруч на лбу прижимал  рыжие  волосы.  Он
сам  выглядит  диким  лесорубом  или  каменотесом,  но  он  рядом,  а   не
загораживает дорогу.
     Мужик спросил густым сильным голосом, что напоминал рев  разбуженного
матерого медведя:
     -- Ты... никак из-за моря?
     -- Угадал, -- ответил Томас сдавленно.
     -- Раз из-за моря, -- проревел мужик, он смотрел на Томаса неотрывно,
-- видел больше, чем те, кто не слезает с печи...
     -- Кто спорит? -- ответил Томас настороженно. --  Всяк,  как  говорит
один мудрый странник, кто обошел хотя бы вокруг дома, уже мудрее того, кто
не выходит за порог.
     Мужик нервно сглотнул, громовой  голос  изломался,  в  нем  появилась
молящая нотка:
     -- Вот-вот, о чем и говорю. Скажи, гость заморский, посоветуй...  Как
обустроить Русь?
     Томас хотел плюнуть ему под ноги, ноги все  еще  трясутся,  а  сердце
колотится как у зайца, но в голосе мужика стояла такая мука, такая  тоска,
что он только буркнул:
     -- Сэр калика, давай быстрее из этого сумасшедшего края. Не понимают,
что они здесь живут, а не я? А то я им такое насоветую...
     -- Грубый ты, -- посетовал Олег. -- А исчо благородный!
     Ворота остались позади, кони по утренней росе пошли резво. Небо  было
чистое, как облупленное яичко,  и  невинно-голубое,  как  глаза  младенца.
Воздух по-утреннему свеж, но день обещал  быть  теплым,  хотя  деревья  по
краям дороги уже по-осеннему покрылись золотом и багрянцем.
     Рыцарь,  сэр  Томас  Мальтон   из   Гисленда,   благочестиво   слушал
колокольный звон,  медленно  и  старательно  перекрестился.  Олег  сдвинул
брови, зеленые глаза потемнели. Чужая  вера,  созданная  для  рабов  Рима,
укрепляется все больше среди некогда  вольного  народа.  Правда,  огнем  и
кровью, сотнями сожженных весей, распятыми и зарубленными волхвами и теми,
кто не желал называть себя рабом чужого владыки, хоть и небесного.
     Вроде бы не было раньше на Руси рабов, не было  привычки  к  рабскому
состоянию, но поди ж ты, сейчас уже мало кто ропщет открыто. Самые  смелые
таятся в деревнях, там еще осталась старая вера,  а  волхвы  вовсе  строят
капища только в лесах. Видать, в душах много намешано от рабскости,  ежели
человек уже не бросается с ножом на того, кто прямо  в  глаза  оскорбляет:
"Ты -- раб владыки небесного..."
     Конь Олега,  отоспавшись  и  отъевшись  в  Киеве,  норовил  сорваться
вскачь, приходилось сдерживать, оглядываться на Томаса. Рыцарский конь  не
для галопа, тяжел, да и  всадник  --  целая  башня  из  железа.  Только  и
проскачет полсотни саженей, дальше все, стой и рубись. А дальше и не надо,
зато как секира расколет любой строй. А в брешь влезут пешие, их всегда за
рыцарем толпа, как за разъяренным медведем.
     Навстречу  ударил  тугой  свежий   ветер.   Красные   волосы   волхва
затрепетали, словно он вскачь нес пылающий факел. За спиной Томаса вздулся
и вытянулся в  струну,  мелко  дрожа,  белый,  как  лебяжье  крыло,  плащ.
Огромный красный крест на белом  полотнище  гордо  вещал,  что  рыцарь  не
просто рыцарь, а Христова воинства,  которое  доблестно  освобождало  Гроб
Господень от нечестивых сарацин.
     -- И снова в путь, -- сказал Томас красивым мужественным голосом.  --
Для чего рождается человек, как не для странствий?
     Олег покосился на гордое лицо рыцаря. Много раз уже  слышал  за  свою
долгую жизнь этот вопрос. И много выслушивал ответов. Все убедительные, но
все разные.
     -- Чашу не пропил?
     Томас спешно пощупал мешок. Округлый бок чаши не  сразу  попался  под
пальцы, сердце екнуло от страха.
     -- Сэр калика, -- сказал он с неудовольствием,  --  я  не  только  не
пропил, даже не проиграл, хотя видал,  как  благородные  рыцари...  да-да,
самых благороднейших кровей, проигрывали в кости не только деньги, коня  и
оружие, но -- жен и родовые замки! Да что замки -- имя проигрывали! Вот до
чего Сатана силен, как умеет заманить в свои сети слабые души...
     -- Но ведь играл, -- сказал Олег, поддразнивая. --  А  все  игры,  по
вашему учению, сам сатана придумал. Поговаривают, ваш бог за то и  сбросил
его с неба, что не мог выиграть...
     Томас сказал с достоинством:
     -- Сэр калика, я не думаю, что сэр Бог не смог бы выиграть, если бы в
самом деле сел играть с мерзким дьяволом. Я думаю, он  не  сел  бы  с  ним
рядом даже потрудиться в отхожем месте. Разве что сэр  Сатана  сжульничал,
хотя это уж чересчур... Ведь сэр Сатана тогда еще  сидел  по  правую  руку
Господа нашего и не был таким, каким стал уже на земле...
     Он благочестиво перекрестился. Олег засмеялся:
     -- Ну да, пожил на земле среди людей, а с кем поведешься, от  того  и
наберешься.
     Томас выглядел озадаченным.
     -- Ты хочешь сказать, что Сатана, пообщавшись с  людьми,  стал  таким
мерзким? Впрочем, почему бы и нет? Человек не ангел,  но  он  стремится  к
свету, а дьявол от злобы опускался все ниже, пока не стал хуже человека. А
потом еще и человека стал науськивать стать хуже.
     -- Вот-вот. А игры остались в его владении.
     -- Вот я и схлестнулся с ним! Как  подобает  доблестному  рыцарю:  на
чужом поле,  да  еще  позволил  противнику  выбор  оружия.  Сыграл  в  эту
нечестивую игру, выиграл, добычу  пропил,  ибо  зазорно  на  такие  деньги
покупать что-то стоящее, сыграл снова и  опять  выиграл!  Ну,  напоил  тех
мужиков... Так я посрамил дьявола.
     Олег с восхищением покрутил головой.
     -- Здорово! Это учение... или вера, далеко пойдет, если позволяет так
трактовать рыцарские пьянки, до которых далеко даже разгулявшимся морякам.
Коня купил на выигранные деньги?
     -- Коня можно -- ответил рыцарь сурово.
     -- Почему?
     -- Я с высоты его седла утверждаю истинную веру. Такой конь не  может
быть орудием дьявола. Сэр калика, а ты уверен, что ехать через лес?
     -- Вся Европа покрыта дремучим лесом. Как и  твоя  Британия.  Это  не
сарацинские пустыни, отвыкай. Здесь куда бы ни  поехал,  все  равно  через
дремучий лес. Но сейчас осень, дороги здесь уже протоптали. Это весной  ни
пройти, ни проехать...
     -- Кто протоптал?
     -- Сперва бродяги вроде  нас,  ну  всякие  там  нищие,  странствующие
рыцари, изгои, сумасшедшие, потом и просто торговые люди.
     Томас перекрестился.
     -- В лес так в лес. Просто не  люблю,  когда  из  кустов  выпрыгивают
всякие лохматые, с ножами,  ну  вроде  тебя.  Вздрагиваю,  что  недостойно
рыцаря. Все-таки я башню Давида брал, на стенах Иерусалима дрался...
     Лес впереди вырастал дремучий, густой,  непроходимый.  Тропка  ныряла
под низкие ветви, тут же исчезала, как в барсучьей норе. От стены деревьев
за  сотню  саженей  тянуло  прохладой.   Могучие   стволы   были   темные,
приземистые, сумрачные. Даже густые кроны выглядели темнее обычного.

     Ехали весь день, только в полдень дали коням короткий отдых,  наскоро
перекусили сами, не разводя огня.
     Томас поинтересовался:
     -- А эта страна как называется?
     Олег удивился:
     -- Ну и память у тебя! Я ж говорил, Русь.
     -- Это я помню, -- отмахнулся Томас, --  но  Русь  вчера  была,  даже
позавчера... А сегодня по чьей земле едем?
     Олег хмыкнул:
     -- Тогда у тебя язык заморится спрашивать. Хоть на коне  скачи,  хоть
улитой ползи, хоть птицей  лети  --  все  одно  Русь  будет  и  завтра,  и
послезавтра, и после послезавтра. А княжества...  Они  ж  все  Рюриковичам
принадлежат. У одного брата -- одно, у другого -- другое,  у  третьего  --
третье... А все вместе -- Русь. Рюриковская Русь.
     Томас молчал, поглядывал недоверчиво. Сказал наконец с сомнением:
     -- Дивны дела твои, Господи... В нашем войске был  отряд  доблестного
сэра Родослава, отважного воителя и веселого рыцаря. Его  люди  отличались
силой, дисциплиной, воинским умением. Все дивились,  как  они  без  ропота
переносят невзгоды. Теперь припоминаю, то же вооружение и  доспехи  видел.
Эт что ж, они явились из этих земель?
     -- Скорее всего даже из этого города. Вятичи, к примеру, тоже  ходили
в те походы, но у них оснастка другая.
     Томас несказанно удивился:
     -- И вятичи из этих земель?  Никогда  бы  не  подумал.  Я  считал  их
викингами. Они стояли слева от герцога Тулебского, прикрывали фланг короля
Генриха Синезубого. Тоже отважные и свирепые воины!  Воистину  дивны  дела
твои, Господи!
     Когда седлали коней, Томас представил себе, какую дальнюю дорогу надо
одолеть, сколько лесов, болот, городов и весей впереди, вздохнул, сказал в
сердцах:
     -- Что не пойму: ты колдун немалой силы и  ты  не  пользуешься  своей
мощью! Ну разве что когда совсем припрут к стенке. Да и то ты  чаще  готов
помереть, чем колдануть. Для меня это все равно  что  иметь  двух  быстрых
коней, а идти за ними пешком, глотая пыль!  Тебе  ж  все  равно  гореть  в
геенне огненной! Так чего же страшиться еще?
     Он думал, что калика не ответит, обычно таких разговоров избегал,  но
сейчас волхв был в хорошем расположении духа. Засмеялся:
     -- Я бы сказал, что это обет, это тебе б все объяснило. Верно?
     -- Ну...
     -- Так вот, это в самом деле обет. Не перед демонами, правда, как  ты
размечтался. Перед собой.
     -- Но зачем?
     -- Как тебе объяснить... Представь себе,  что  я  тоже  хочу  достичь
царства божьего. И я иду верной дорогой.  Но  всякое  использование  магии
отбрасывает меня назад, во тьму. В магии много  нечестивого...  не  в  том
смысле, как ты понимаешь, но общий смысл  ты  уловил...  В  магии  все  от
слепой веры, а я ненавижу слепую веру, в магии рабства не  меньше,  чем  в
христианстве. Я чувствую себя опозоренным, когда спасаю свою шкуру магией.
Ты прав, иногда легче умереть,  чем  чтобы  тебя  спасали  те,  с  кем  ты
борешься...
     Томас смотрел широко раскрытыми глазами.
     -- Тогда в тебе больше рыцарства, чем в любом из  паладинов  Круглого
Стола!
     -- Томас, на самом деле я стерпел бы и стыд, и  позор,  мало  ли  что
пришлось вытерпеть раньше,  но  пользование  магией  топчет  большее,  чем
жизнь. Оно топчет грязными копытами всю цель моего бытия! То, ради чего  я
живу.
     Словно небо раскрылось  над  Томасом.  У  калики,  оказывается,  свой
квест, который ему, рыцарю и воину Христа,  даже  не  представить!  Только
самый краешек увидел, ощутил, и то оторопь берет. Опасный с ним  противник
едет, опасный...
     К вечеру ветерок стих, в неподвижном воздухе повисли ароматы  поздних
трав, опавших листьев. Огромный багровый шар  медленно  опускался  к  краю
земли. Угольно-черные  тени  двигались  по  темно-багровой  земле  впереди
всадников, удлинялись, сливались с тенями скал, камней и деревьев. Мир был
дик и неведом, только они двое да кони казались живыми в этом мире.
     Небо постепенно темнело. Сперва на нем высветился едва заметный серп,
затем заблистала одна звездочка, другая. Теперь Томас  и  Олег  ехали  под
темно-синей чашей, края которой опускались на края земли.
     К ночи в редком березняке наткнулись на торговых гостей. Те поставили
телеги с  товаром  кругом,  развели  костер,  натаскали  сушняка.  К  ночи
готовились основательно, неожиданностей избегали...
     На треноге уже булькал и звенел крышкой огромный  котел,  на  горячих
углях да тонких прутиках со снятой корой жарились  широкие  темные  ломти.
Запах жареного  мяса  с  заморскими  специями  ожег  ноздри.  Томас  шумно
сглотнул слюну, а конь под ним тут же ускорил шаг,  словно  спешил  съесть
его раньше хозяина.
     -- Приветствуем  вас,  благородные  сэры,  --  провозгласил  Томас  в
пространство, явно не зная, как обратиться к торговым людям. -- Мир вам  и
благословение Господне!
     На них смотрели с любопытством. Один из купцов поднялся.
     -- Мир и вам, ежели не шутите. Впервые вижу попа в  железе!  Ночь  на
дворе, оставайтесь с нами. Ежели что, защитим.
     Томас побагровел, начал надуваться, но Олег сказал кротко:
     -- Спасибо, добрые люди. Мы переночуем с вами.
     -- Издалека?
     -- Очень.
     Больше вопросов не задавали. Не хочет человек говорить или  не  может
-- его дело. Нельзя считать деньги в чужом кармане, как все любят,  нельзя
выспрашивать чужое, хоть и очень хочется. Захотят -- скажут.
     Томас достал из своих мешков сало и круг сыра  --  негоже  только  на
чужое рот разевать, а свое прятать, -- у купцов нашелся  кожаный  мешок  с
брагой, пустили по рукам вкруг  костра.  После  трапезы  пошел  осторожный
разговор о том, кто такие и куда путь держат.
     Вопросы задавались так, чтобы легко дать  уйти  от  ответа.  Мало  ли
чего, в лесу могут жить разные  люди,  никого  задевать  не  стоит.  Время
смутное, князья на все накладывают лапу, чужеземные миссионеры рыщут, одни
пытаются в другую веру перевербовать,  другие  склоняют  князей  к  тесным
союзам то с Казимиром, то с половцами, то еще какие  цели  у  них  темные,
далеко идущие. Что на пользу им, купцам, сразу и не  сообразишь,  так  что
лучше никого не задевать, а там  приглядимся,  прислушаемся,  принюхаемся,
где-то что -- да обломится.
     Когда мешок с бражкой опустел наполовину, пошел  степенный  и  мудрый
разговор о том, как  обустроить  Русь,  как  жить  будем,  как  наконец-то
установить мир и порядок на землях, где всегда был беспорядок, где  только
обещали порядок, куда в давние времена  зазывали  даже  немцев,  чтобы  те
навели порядок, но даже и у тех пошло вперекосяк: это  Русь,  а  не  ихняя
Неметчина.
     Калика задвигался, спросил:
     -- Немцев?.. Это Рюрик-то немец?
     -- Немчура, -- подтвердил купец. Подумал, почесал голову. -- Или жид,
теперь не дознаешься.
     В самый разгар веселья, когда Томас уже намерился попытать счастья  в
игре, ибо в игре да в дороге познаются люди, в игре да в бане  все  равны,
играть -- не воровать, как внезапно  зашумели  верхушки  деревьев.  Воздух
задрожал, вспыхнули и погасли синие искры. С треском ломая ветви, на землю
падал сук, не сук -- целая колода.
     Гупнуло,  колода  оказалась  выдолбленной  изнутри.  Люди  ахнуть  не
успели, как оттуда вылезла, как огромный жук-короед,  сухонькая  старушка.
Лицо было сморщенное, как печеное яблоко, рот беззубый, но глаза  смотрели
зорко.  Суетливо  отряхнулась,  в  растрепанных  седых   космах   застряли
древесные крошки, будто в самом деле грызла дерево.
     -- Исполать всем, -- сказала она быстро. -- Не пужайтесь, не трону. Я
сегодни чегой-то очень уже наеденная. Только у костреца погреюсь, ежели не
против...
     Старший из купцов икнул, с трудом выдавил:
     -- Не против... Совсем-совсем не против. Еще как не против!
     Старушка подошла ближе. Она была в лохмотьях, те висели на  ней,  как
крылья старой летучей мыши, что привыкла спать среди паутины. Острые,  как
булавки, глаза пробежали по неподвижным  фигурам  Томаса  и  Олега.  Томас
настороженно держал ладонь на рукояти двуручного рыцарского меча.  Там  по
самую шляпку был забит  гвоздь  из  креста,  на  котором  распяли  Христа.
Гвоздь, окропленный самой благородной  кровью,  защищает  от  всех  козней
дьявола и его слуг. Конечно, только тех, кто верует  беззаветно.  Так  ему
обещал капеллан. А, черт, это уже другой меч!
     -- О вас двоих вся земля слыхом полнится.
     Олег доедал зачерствевший ломоть сыра, возразил с набитым ртом:
     -- Ну уж и вся!
     -- Вся наша, -- уточнила старушка
     -- Садись, грей кости. Ведунья?
     -- Теперь уже кличут ведьмой. Народ ведать не ведает ни про веды,  ни
про нас, хранящих веды. И ведать не хочет.
     Олег  стиснул  челюсти.  В  мир  опять  который  раз  победно  входит
невежество. Раньше можно было силком учить грамоте, а  теперь  новая  вера
слабых  и  нищих  духом  гласит,  что  именно  они,  слабые,   грязные   и
невежественные, угодны новому богу. А грамота -- от  дьявола.  Бей  и  жги
грамотеев!
     Томас смотрел с отвращением.  Креститься  не  стал:  мужчине  зазорно
страшиться женщины, пусть даже колдуньи,  но  отсел,  чтобы  не  коснуться
невзначай хотя бы железным локтем, вдруг доспех заржавеет?
     Ведьма вскинула руки. В верхушках деревьев  снова  зашумело.  Вниз  с
треском полетели сучья. Купцы бросились в разные стороны. Расстелилась  по
зеленой траве узорчатая скатерть, на землю гупнулись  узкогорлые  кувшины,
такие Олег видел только в Элладе. Неслышно возникли две большущие братины,
одна с брагой, другая с хмельным  медом,  посыпались  ковшики,  а  посреди
скатерки, всех раздвинув, появился жареный кабанчик с яблоком во рту.
     -- Язычество! -- сказал Томас с отвращением. -- Козни дьявола!
     -- Не ешь, -- предложил Олег.
     -- Еще чего, -- оскорбился Томас.  --  Дьявол  еще  подумает,  что  я
страшусь его слуг!
     Он первым вытащил кинжал, узкий  и  очень  острый,  только  им  можно
добить сбитого с коня рыцаря, просунув острие в щель  решетки  забрала,  с
наслаждением вонзил в кабанчика,  словно  лишал  жизни  сарацина.  Пахнуло
ароматным мясом. Кабанчик был молодой, сочный. Похоже, даже не  лесной,  а
откормленный в тепле и холе молоком и свежим хлебом.
     Олег,  посмеиваясь,  таскал  из  огня  ломти  жареного  мяса.  Купцы,
переглянувшись,  потянулись  за  ковшиками.   Старший   украдкой   спрятал
нательный крестик поглубже, тут же одной рукой  зачерпнул  бражки,  другой
принял от  Олега  кус  мяса.  Пригубил,  прислушался,  на  лице  появилась
довольная улыбка.
     Купцы ели и пили ведьмино угощенье сперва опасливо,  но  когда  хмель
ударил в голову, у костра пили и орали песни  уже  прирожденные  язычники.
Один даже бабку поднял в пляс,  а  когда  из-за  деревьев  в  ночи  начали
поблескивать желтые глаза, явно не волчьи, никто не ухватился за крест,  а
старший даже сделал приглашающий жест: мол, скатерть всех  накормит,  если
бабка не брешет. В ночи да лесу все мы братья.
     Когда купцы, обнявшись, орали непотребные песни, ведьма повернулась к
Олегу и Томасу. Голос ее упал до шепота:
     -- Что вы такого натворили?
     -- А что ты слышала? -- ответил Олег вопросом на вопрос.
     Ведьма на него внимания не обращала. Острые глазки буравили Томаса.
     -- Что ты такое несешь... с собой или в себе, что о тебе говорят даже
в Высоких Горах?
     Томас мялся, поглядывал на сэра калику. Олег сказал громче:
     -- Тебе-то что? Подслушивать недоброе дело.
     Ведьма оглядела его с пренебрежением.
     -- Скажи... Ты тоже при ем?
     -- При ем. Что ты слышала?
     Ведьма снова обратила острый взор на рыцаря.
     -- Чегой-то побаиваются. Слышно плохо, но понять можно, что  посылали
вовсе тебя остановить...
     -- Останавливали, -- буркнул Томас.
     -- И что же?
     -- Сами больше не сдвинутся. Разве что черти утянут.
     Ведьма  оглядела  его  с  растущим  интересом.   Раздражение   рыцаря
игнорировала, Олег ее понимал. Невежественный англ,  каким  бы  крупным  и
сильным ни выглядел, все равно  ребенок.  Капризный,  вспыльчивый  ребенок
нового мира. Не лучшего, еще не скоро можно увидеть, чего стоит  этот  мир
на самом деле, а пока что просто нового. А как сердиться на ребенка?
     -- Зело гордо сказано... Да и сам ты спину не гнешь. Похвально.
     -- Гнет, -- сказал Олег ехидно. -- Перед драконом не  гнет,  а  перед
крестом, костями, щепками, следом  на  камне...  Еще  плюет  через  плечо,
постоянно крестится, шепчет, пальцы за спиной скрючивает, чего-то  боится,
как заяц.
     -- Такой суеверный? -- удивилась ведьма.
     -- А еще верит в сон и чох, черную кошку,  бабу  с  пустыми  ведрами,
попа на дороге и пятницу тринадцатого числа...
     Томас сердито сопел. Он не боялся зримого  врага,  Бог  свидетель,  а
также побитые им сарацины, но вера велит бояться врага незримого,  который
вообще враг рода человеческого!
     Ведьма щелкнула пальцами, воздела  руки.  Сверху  упали  две  большие
широкие чаши, ведьма ловко поймала, не дала коснуться земли.  Края  чаш  в
свете костра тускло поблескивали, Томас определил, что обе окованы  старым
серебром.
     Олег принял чашу, усмехнулся, взглянул на Томаса. Перевел  взгляд  на
чашу,   покачал   головой,   встретившись   взглядом   с    ведьмой.    Та
пренебрежительно отмахнулась: пей, не выкобенивайся!  Посмотри  на  своего
друга, тому что пнем о сову, что совой о пень...
     А Томас, осушив чашу, налил из кувшина терпкого вина: кабанчик был  с
восточными специями, во рту надо тушить пожар, выпил залпом, потом отведал
хмельного меду -- в Киеве познал вкус и  прелесть,  снова  запил  вином  и
сразу наполнил чашу.
     Говорить  при  купцах  не  хотелось,  и   так   уже   прислушиваются,
переглядываются. При их ремесле пить можно, даже напиваться, но кто теряет
голову, тот в купцах дольше одной  поездки  не  продержится.  А  эти  были
матерыми, опытными волками. Даже чересчур для  такой  простой  поездки  на
торг из одного княжества в другое.
     Олег, предупреждая новый вопрос ведьмы, спросил почтительно:
     -- Ой вы, гости далекие!  Вы  повидали  и  страны  дальние,  и  людей
заморских! Вы своими глазами зрели то, о чем мы слышим только  в  кощунах,
которых новая вера велит звать былинами. Расскажите, что дивного встретили
в последний свой торг?
     Лесть оглупляет и самых мудрых. Род зачем-то оставил и  это  уязвимое
место в человеке среди прочих. Острые глаза купцов сразу стали  масляными,
отупели. Поглаживая роскошную бороду, старший сказал важно:
     -- Мы видели высокие башни Багдада и синее, как  небо,  море,  видели
пески и странных зверей. Мы зрели мир, где не бывает снега, где люди ходят
черные, как уголья, как деготь! Мы видели могучие племена, где даже  вожди
ходят голыми и едят людей...
     Ведьма покачала головой.
     -- Страсти какие!.. Врешь, поди! Где ж такие звери живут?
     --  Далеко...  Но  самое  дивное  было,  когда  шли   обратно   через
раскаленные пески... Нас осталось  мало,  ибо  все  продали,  кроме  троих
коней, да еще были две подводы с гостинцами...  Дорога  была,  по  слухам,
пустой и безопасной, потому мы отпустили охрану. До города версты две,  мы
ехали и радовались скорому возвращению на Русь...
     Он вздохнул, вытер лоб. В глазах метнулась  тень  страха,  он  заново
переживал что-то нелегкое.
     -- И когда уже показались городские стены, на нас откуда ни  возьмись
напали разбойники. Их было две дюжины против нас троих. Не хвалясь  скажу,
что каждый из нас выстоит против двоих, а разозлись, то сдюжит и с  тремя,
но у нас третий захворал, везли на телеге, а вдвоем не сумели бы...
     -- Ну-ну!
     Купец сказал с восторгом:
     -- Нам пришел бы конец, если бы в последний момент не  явился  дивный
витязь! Он был, как грозная  молния  в  божьей  руке.  Конь  под  ним  был
вороной, грива и хвост стелились по ветру, а меч в его руке  блистал,  как
самая яркая звезда на небе Багдада. Когда он понесся на разбойников, земля
застонала, а за ним взвилась стая черных воронов...
     -- Что за вороны? -- не понял Томас.
     --  Комья  земли,  выброшенные  копытами  его  коня!  Витязь  крикнул
страшным голосом. Многие разбойники попадали, а у других ноги превратились
в воду. А когда витязь налетел с поднятым мечом, только пятеро  осмелились
броситься на него.
     -- Ну-ну, -- спросил Томас нетерпеливо.
     Купец перевел дыхание. Гордо расправил грудь, словно это он дрался  с
разбойниками.
     -- Он поверг всех пятерых тремя  ударами!  Я  не  знаю,  как  он  так
сделал, но я сам видел три страшных удара,  после  чего  траву  на  десять
саженей забрызгало кровью, а  разбойники  лежали,  как  разрубленные  туши
баранов. Богатырь даже с коня не  слез.  Улыбнулся,  вытер  меч,  повернул
коня. Напрасно кричали, хотели почтить, предлагали деньги и  богатые  дары
за чудесное спасение!.. Он даже имя свое не назвал.  К  счастью,  один  из
наших видел его раньше, признал!
     Томас спросил уважительно:
     -- Кто же этот дивный витязь, столь  доблестный,  сколь  и  скромный?
Редко на земле являются рыцари, наделенные столь чудесными  добродетелями.
Я думал, они все сидели за Круглым Столом...
     Купец сказал торжественно:
     -- Это был сам Михаил Урюпинец!
     Калика кивнул понимающе. Похоже, он  слышал  о  доблестном  богатыре.
Купец благочестиво перекрестился. Томас перекрестился тоже.  Оба  смотрели
друг на друга с  покровительственным  пренебрежением,  мол,  что  с  дурня
взять...
     Да и в самом деле каждый был невежей с  точки  зрения  другого:  один
положил крест с правого плеча, другой -- с левого. Они еще не  знали,  что
первый будет зваться православным, второй -- левославным, или католиком.

     Купцы с пьяным удивлением заглядывали в братины, что  не  становились
легче.  Младший  наконец  запрокинул  одну  вверх  дном,  оттуда  жиденько
плеснуло брагой, та исчезла, не коснувшись земли. Тут же братина опустела,
даже высохла, будто ее подержали над костром. Напрасно незадачливый  купец
пытался вытрясти хоть каплю. Ему надавали по шее, а со  второй  обращались
бережно, чуть ли не с поклонами.
     Кабанчик ухитрился насытить всех,  так  как  быстро  обрастал  сочным
пахнущим мясом, уже жареным и  нашпигованным  чесноком  и  луком.  Старший
держался дольше всех, ел и пил за дюжину, ремень сперва  распустил,  затем
снял вовсе. Друзья отвалились по одному, засыпали пьяно, один  захрапел  с
костью в руке. Ведьма осторожно высвободила кость, припрятала  в  суму  на
поясе. Олег заметил, кивнул. Оплошала ведьма, не учла, что у купцов не  ее
беззубые десны. Это она со своими желтыми пеньками снимает лишь волоконца,
а здесь крепкие зубы купцов в поисках костного мозга  перемололи  то,  без
чего кабанчика не восстановить. Придется искать заклятие посильнее, нового
поросенка  достать  труднее.  Может  и  не  получиться,   древнее   умение
волхования уходит безвозвратно.
     Когда старший сдался,  повалился  навзничь  и  захрапел,  у  чудесной
скатерки остались только Томас и Олег. Ведьма почти не  ела,  а  рыцарь  и
калика насыщались по-мужски неторопливо, степенно, умело  наедаясь  впрок,
как матерые волки.
     Ведьма огляделась по  сторонам  --  чужих  ушей  нет,  а  купцы  спят
непробудно.
     -- Так кто вас подстерегает?
     -- Подстерегали, -- поправил Томас гордо. -- Теперь  их  самих  черти
стерегут. И дрова под котлы подкладывают.
     -- Куда? -- не поняла ведьма.
     Олег объяснил снисходительно:
     -- Это из их учения о загробном мире. Не обращай внимания.
     -- А-а, -- протянула ведьма. -- Какая-то новая вера? Лады,  много  их
было... Авось, и эта долго не продержится. Одних вы  сокрушили,  а  как  с
другими будете?
     -- Других нет, -- ответил Томас сердито,  слова  ведьмы  о  святейшей
вере Христовой задели. -- Сокрушили злодеев безбожных.
     -- Они как раз и были христианами, -- не преминул уколоть Олег.
     -- Всех сокрушили? -- не поверила ведьма.
     -- Главных побили, а стадо, ежели есть, разбежится. Да и  кто  пойдет
супротив, ежели побили сильнейших?
     Ведьма сожалеюще смотрела на молодого рыцаря, гордого и  счастливого,
упоенного победой. Даже сейчас  выгнул  грудь  и  расправил  плечи,  будто
король уже благосклонно одаривает милостями. Не знает еще, что святой угол
пустым долго не бывает.

     Глава 2

     В корчме, каких в Киеве не меньше сотни, за дальний столик сели двое.
Один в легкой одежде степняка,  смуглолицый  и  черноусый,  каждый  в  нем
признает берендея, при кривой сабле и в кольчужной сетке, другой повыше  и
пошире в кости, белокожий и с распущенными до плеч белокурыми  с  проседью
волосами. Синие как лед глаза выдавали уроженца Севера. Он был  в  кожаных
латах, из-за спины торчала рукоять исполинского двуручного меча.
     -- Здесь платят золотом? -- спросил человек в одежде степняка.
     Голос его был высоким, гортанным, с хищным  орлиным  клекотом.  Глаза
навыкате были похожи на глаза крупной злой птицы.
     -- А  также  медью,  кунами  и  зуботычинами,  --  ответил  северянин
неспешно.
     Он двигался с ленивой грацией, голос густой и мощный, словно  говорил
из глубокого дупла. В движениях чувствовалась мощь, хотя лицо  и  открытую
грудь испещряли глубокие шрамы. Один буквально рассекал правое  плечо,  но
движений, судя по всему, не сковывал.
     Северянин пытливо всматривался в смуглое лицо с  черными,  как  терн,
хищными глазами. Степняк усмехнулся, показав белые, как снег, зубы:
     -- Ответ верен. Тогда скажи еще: какое кольцо у Слымака на мизинце?
     Северянин напрягся, его ладонь  потянулась  через  голову  к  рукояти
страшного меча.
     -- У Слымака нет мизинца на левой руке. А на правой  колец  не  носят
вовсе.
     Улыбка степняка стала шире.
     -- Тогда ты -- Неистовый Ролан. Меня зовут, как  тебе  уже  наверняка
сказали, Бадри. Что будешь пить?
     Северянин расслабился. Огляделся уже иначе, без опаски, оценивающе.
     -- А что здесь пьют? Брагу, настой мухомора?
     -- Издалека ты, --  заметил  степняк,  назвавшийся  Бадри.  --  Здесь
медовуха в чести. Хмельная. А едят... Едят все. Впрочем, и пьют все.
     Молчаливая женщина поставила перед ними глубокие  миски  с  гречневой
кашей  и  жареным  мясом,  бесшумно  удалилась.  Ели  неторопливо,  искоса
посматривали друг на друга. Когда появились чаши с  хмельным  вином,  тоже
пили неспешно,  оценивающе.  Чувствовалось,  что  Бадри  моложе,  быстр  в
движениях, в глазах светился ум и веселье. Ролан тяжелее, с крупным  телом
викинга, широк в кости, нетороплив. Вокруг глаз собрались мелкие морщинки,
не от возраста -- такие люди до  старости  выглядят  молодо  или  хотя  бы
моложаво, а от пристального всматривания то ли в огонь, то ли в сверкающие
на солнце снежные просторы.
     Наконец Ролан сказал медленно:
     -- Давно не случалось, чтобы вот так... Почему не передали с ветром?
     -- Могли перехватить чужие уши, -- ответил Бадри. Черные, как  смоль,
брови озабоченно сдвинулись.  --  А  дело  очень  серьезное...  Ты  знавал
Слымака?
     -- Командора Северо-Востока? Его все знали.
     -- Так вот, он теперь уже точно не будет носить колец.
     Ролан откинулся от стола, будто увидел на  блюде  змею.  Синие  глаза
впились в лицо степняка.
     -- Кто его сместил?
     Бадри покачал головой.
     -- Сместил? Да, можно сказать,  что  его  сместили...  Приехали  двое
диких, сместили. Мозги расплескали по всем четырем стенам. И стражу, а  ты
знаешь, какая у таких людей стража,  тоже  сместили.  Перевели  на  работу
ковриками. Чтобы ноги вытирать удобнее.
     Ролан смотрел, не веря. Но лицо степняка было серьезным.
     -- Не может... быть! Слымак... Да сильнее его не было!
     -- Как видишь, есть. Или же кому-то очень повезло. Но этому "кому-то"
повезло еще в Константинополе. Там сразили Барука! Не слыхал?
     Ролан покачал головой.  Не  слыхал  о  Баруке,  но,  судя  по  голосу
степняка, это наделало шума в тайных коридорах власти.
     -- А что Тайные передают нам?
     -- Тайные пока что решают, кому быть  на  самом  верху.  Но  в  одном
сходятся: этих двоих надо остановить во что бы  то  ни  стало!  Они  несут
серьезную угрозу.
     -- Тайным?
     Бадри сказал наставительно, голос был сухим и неприятным:
     -- Тайные ничего не делают для себя, все только для цивилизации.
     -- Хорошая формулировка, -- пробормотал Ролан. -- Но я  знаю,  откуда
она. Я читал Коран.
     -- Откуда ты знаешь, что Тайные не помогали Магомету составлять  свод
законов? Так что это вполне могла  быть  их  формулировка.  Да  и  вообще,
Ролан, ты говоришь опасно, усомнившись в высшей мудрости Тайных. Ты еще не
на высшей ступени...
     Ролан отмахнулся с беспечностью сильного человека.
     -- Но кто они? В чем угроза?
     Лицо Бадри стало непроницаемым.
     -- Кто мы, чтобы требовать разъяснений?  Для  этого  надо  быть  выше
шестой ступени, а мы на  какой?..  Впрочем,  никто  не  мешает  нам  самим
попробовать вызнать... У Тайных забота о всем человечестве,  а  мы  проще.
Нам можно сперва о своих позаботиться. Кстати, мы и поставлены следить  за
своими регионами. Я наблюдаю за степными народами, их как песка в пустыне,
а ты...
     -- За северными, -- кивнул Ролан, -- их как капель в море.  Если  эти
двое пойдут через мои земли, я могу сдвинуть с мест пару племен и  бросить
им навстречу хоть сегодня. А могу и два десятка. Они и так  передвигаются,
как стаи волков. Сегодня там один народ, завтра -- другой.
     -- Они пройдут. Но засаду выставь! И не  одну.  А  я  пошлю  вдогонку
степняков. Они на своих легких конях доскачут и до самого дальнего моря!
     Северянин кивнул, но поморщился.
     -- Не доскачут.
     -- Почему?
     -- Северные племена сильны и  свирепы.  Они  сами  начинают  посылать
своих в походы на Восток. Ты разве не слыхал о викингах? Или  о  крестовом
походе за... ха-ха... отвоевание Гроба Господня?
     Бадри кивнул.
     -- Слыхал. Думаю, я надзираю за степняками временно. Я  слышал,  меня
намереваются перевести на ступень выше: буду следить за сарацинами.
     -- Это лучше. А степные кочевники... Ни грамотности, ни даже городов,
живут разбоем... Почему Тайные не сотрут их с лица земли? Ведь давно ясно,
что цивилизация на стороне землепашцев. Будь это христиане или сарацины. А
степняки и тех и других постоянно грабят и уничтожают.
     Степняк пожал плечами.
     -- Кто мы, чтобы спрашивать Тайных? Возможно,  они  нужны  как  щуки,
чтобы  караси  не  дремали.  Возможно,  кровопускание  спасает  не  только
ожиревшего человека, но и целые народы... Возможно, у Тайных есть и другие
цели. Не забудь, эти двое, что уничтожили Слымака, очень сильны. Не только
мускулами, конечно.
     -- Они маги?
     -- Неясно. Только и знамо, что один -- невежественный  меднолобый,  а
другой вовсе калика бродячий...
     Ролан насторожился. Синие глаза потемнели.  Он  умен,  подумал  Бадри
невольно, очень умен, несмотря на мускулы и зверский вид. Непривычно  это,
словно бы боевой конь стал играть на лютне, ведь Создатель в могучее  тело
вложил мозги, предназначенные  для  слабого  и  робкого.  А  Тайные  умеют
находить ценные мозги, в каком  бы  теле  они  ни  прятались.  Находить  и
ставить себе на службу.
     -- Калика? -- переспросил Ролан задумчиво.  --  От  них  можно  ждать
любой  беды.  Под  плащами  калик  либо  лазутчики,  либо  беглые,  а   то
сумасшедшие или пророки. Даже боги, говорят, когда-то бродили по  дорогам,
прикидываясь каликами. С меднолобыми проще, хотя и среди них бывают  очень
непростые... Разве мы сами не побывали в их шкуре, когда сил было  больше,
а ума кот наплакал? Всех в молодости влечет блеск меча и воинские подвиги.
Но мне совсем не нравится, что эти двое вместе. Обычно меднолобые держатся
себе подобных, а калики бродят толпами среди таких же оборванцев.
     Бадри улыбнулся. Уже не победоносно, не ехидно, а как равный равному,
с которым есть общие секреты. Уже спокойнее допили  вино,  редкое  даже  в
Элладе, непостижимо, как местные купцы привозят из дальних стран,  да  еще
столько, поднялись.
     Ролан распахнул объятья, Бадри шагнул,  и  они  обнялись  по-братски.
Даже роднее, ибо кровные братья могут и кинжал всадить в момент объятий, а
братья по Идее стоят друг за друга по-настоящему.
     -- Клянусь Вотаном, мы их остановим! И вызнаем их тайны.
     -- Все еще клянешься Вотаном?
     -- Привычка, -- отмахнулся Ролан. -- В мои племена новую  веру  вбили
еще позже, чем в эти росские головы. Пока что  даже  конунги  относятся  к
Христу с пренебрежением, так как он не из рода богов. А безродному, да еще
бастарду, в моих землях утвердиться трудно, даже богу... А о том,  что  он
иудей, вообще стараемся не упоминать. Словом,  мы  этих  двоих  остановим.
Если они действительно идут в Британию.
     -- Остановите, -- согласился  Бадри.  --  Ежели...  мои  степняки  не
догонят их раньше.
     Они оскалили зубы, похожие на волчьи, подняли руки в прощании. Чем-то
неуловимым были похожи, хотя, на взгляд корчмаря, тайком  наблюдавшего  за
ними, трудно было найти более разных людей. Но что такое разница в  росте,
цвете волос и кожи, когда тело человека всего лишь ножны  для  блистающего
меча? А блистающие мечи этих двух выкованы в одной кузнице и служат одному
хозяину.
     Хозяином этим не был человек. Человеку, будь  тот  даже  императором,
гордый северянин не стал бы служить, как и не  менее  гордый  степняк.  Но
есть способ подчинить и самых умных, отважных и независимых. Если призвать
служить не человеку, а Идее! Самой великой и самой благородной.

     В ночном лесу послышались шаги. По шагам многое можно узнать,  и  еще
до того как подорожный вышел к костру, Томас мысленным взором  увидел  или
нарисовал молодого усталого человека, бедного и невооруженного,  иначе  бы
сам побаивался, обутого в берестяные лапти, поношенные.  Олег  даже  запах
уловил: подорожный давно не мылся, потом несет как от коня, но  все  равно
идет с той стороны -- явно даже не охотник, те в любом случае  свой  запах
прячут, как собаки кости.
     Когда он вышел к огню и встал так, чтобы его можно было осмотреть,  а
кто ждет подвоха, еще чтобы и скользнул в темноту, проверил,  не  прячется
ли там еще кто.
     Томас благожелательно помахал рукой.
     -- Иди к огню. Ты прошел дальнюю дорогу.
     Парень присел у костра, глаза у него были добрые, печальные.  Смотрел
вроде бы с какой-то надеждой. Руки, которые вытянул к огню, были жилистые,
видавшие разную работу. Спохватившись, вытащил из заплечной  сумы  ковригу
хлеба, разломил на части, протянул.
     -- Угощайтесь, чем небо послало.
     Томас кивнул благосклонно, ведьма взяла ломоть  хлеба  и  стала  есть
так, будто голодала всю  свою  некороткую  жизнь.  Олег  же  снова  ощутил
горечь: вот уже русич побаивается  помянуть  своих  древних  богов.  Но  и
нового бога называть не хочет или боится.
     -- По делу аль от дела? -- спросила ведьма деловито.
     -- Не знаю, как и сказать...
     -- Так и скажи. Сегодня ты нас видишь, а  больше  не  встретимся.  Не
стесняйся.
     -- В бане и в лесу не стесняются, -- сказал калика.
     Парень посмотрел большими кроткими глазами.
     -- Невесту ищу. Пошла в лес за ягодами и  сгинула.  Я  уже  все  ноги
истоптал, вторую  неделю  ищу...  Ежели  лютый  зверь  разорвал,  то  хоть
косточки собрать. Негоже... А ежели еще  жива,  то  принесу,  выхожу.  Сам
травы пособираю, все, что надобно, сделаю.
     Есть же и в этом проклятом мире люди, подумал Олег с горьким  теплом.
Нет чтобы другую найти, здоровую да румяную, сам-то  пригож,  но  готов  и
калеку всю жизнь выхаживать. Для  него  она  всегда  останется  молодой  и
красивой...
     Ведьма сказала задумчиво:
     -- Разве что забрела она в одно  гиблое  место.  С  виду  поляна  как
поляна, можно все лето грибы собирать, скот пасти... Но раз за лето,  а  в
прошлом году стряслось дважды, поляна становится гиблой. Кто ни ступит  на
нее, сразу как тесто расползается, сквозь землю уходит.
     Парень побелел, кровь  отхлынула  даже  от  шеи.  Томас  сочувственно
сопел, сунул чашу с медовухой. Парень взял не глядя, хлебнул,  закашлялся,
только тогда сообразил, что у него в руке.
     -- Наступает новое время, -- сказал Томас. --  И  в  эти  дикие  края
придет вера Христова... Знаю, пришла, но еще и  укрепится,  И  сметет  всю
нечисть, истребит колдунов. Не останется этих гиблых мест. Мир будет чист.
     Олег покачал головой.
     -- Каждая вера плодит своих чудищ.  И  каждая  создает  преступления,
незнаемые ране. Ладно, завтра рано вставать, вот уже заря занимается...
     Томас сказал нерешительно:
     -- Ты спи, а я еще пообщаюсь. У  нас  в  Британии  ведьм  нет.  А  я,
заполучив Крижану, из дому больше не ногой!
     -- Зарекалася свинья... гм... есть, -- буркнул Олег равнодушно.
     Ведьма хлопнула в ладоши. Из-за кустов полезли  с  готовностью  давно
наблюдавшие за  пиром  кикиморы,  лешие,  корчевники,  чугайстыри,  мавки,
исчезники. Лохматые, нечесаные, порой вовсе похожие на  гигантские  еловые
шишки,  раскоряченные  пни  или  комья  омелы.  Странная  жизнь,  когда-то
занимавшая  всю  землю,  теперь  исчезает,  дичает,  а  человек  теснит  и
истребляет ее вместе со зверьем, болотами, завалами...
     Они плясали и кувыркались вокруг костра. Томас наблюдал с  брезгливым
интересом. Придет истинная вера,  и  здесь  тоже  заблещет  свет  Христова
учения. А пока пусть покувыркаются напоследок. Не ему руки марать.
     Олег лег в сторонке от костра, осторожничал, на лесной народ  смотрел
тоскливо. Рыцарь прав: пройдут, сметут и сотрут, начертают свои  письмена.
Правда, когда сами научатся. Сейчас даже короли на Севере --  неграмотные,
суеверные. Но будущее за ними, потому что они живут жадно и яростно,  свое
доказывают с пеной у рта, готовы защищать с мечом в руке,  класть  свои  и
чужие жизни. Это они подняли полмира на освобождение гроба своего пророка.
Какие войска двинулись на Восток!  Впервые,  сколько  Олег  помнил,  война
началась не для того,  чтобы  захватить  чужие  земли,  ограбить,  набрать
пленных для продажи в рабство, а  девок  на  потехи,  а  чтобы  освободить
святую вещь от поругания...  Понятно,  что  будут  грабить  и  насиловать,
старые привычки уходят тяжко, но уже стыдятся, скрывают даже те,  кто  шел
только для грабежа... А это уже много.
     А эти жители Старого Леса знают и умеют  неизмеримо  больше  простого
люду, в таких делах даже  короли  --  простой  народ,  но  ни  к  чему  не
стремятся, ничего не жаждут. Живут как жили их прадеды, не  замечают,  что
сам мир уже другой На месте  лесов  возникает  степь,  та  превращается  в
пески, а через тысячи лет пески могут ссыпать в провал, ущелье,  а  оттуда
выплеснуться целым морем и затопить все окрест.  В  новом  мире  --  новые
люди!
     Уйдут, как постепенно ушли даже боги, сказал себе невесело. Где  они,
эти титаны, сотворенные Родом? Первые, явившиеся  на  землю?  Уходят  даже
бессмертные. Ведьма, при всем знании, не понимает, что из--за плеча  этого
молодого рыцаря на нее обрекающе смотрит будущее. Невежественного, полного
суеверий и предрассудков, нелепого с его  суждениями...  Но  рыцарь  несет
жизнь в застойное болото, в которое опять начал превращаться белый свет.
     -- Пляшите, -- сказал он вслух, -- уходить надо с пляской.

     Глава 3

     Просыпаясь, Томас ощутил в одной ладони рукоять меча,  другая  ладонь
была на мешке с чашей. Спать на чаше не очень  удобно,  зато  не  скрадут.
Спит чутко, сразу ухватится за меч, ежели дернут  за  мешок.  Успокоенный,
подремал еще, с трудом заставил себя открыть глаза.
     Калика сидел,  скрестив  ноги,  встречал  утреннюю  зарю.  Лицо  было
строгим и торжественным. Томас благоговейно  замер:  в  такие  минуты  сэр
калика походил на пророков. Но не тех, какими их все чаще рисуют, а какими
они были на самом деле -- могучими, полными сил, ибо сильный  дух  выживет
только в сильном теле.  Правда,  так  говорят  еретики,  но  еретики  тоже
христиане, только другие.
     Купцы запрягали коней, готовились ехать дальше.  Ведьма  не  исчезла,
что-то колдовала над горшком подозрительного вида. Скатерть была на месте,
объедки выглядывали из-под кустов, помятых и потоптанных,  а  на  скатерке
по-прежнему лежал жареный поросенок с  яблоком  во  рту,  пахло  гречневой
кашей.
     Томас, с сожалением поглядывая на все еще полную скатерть и  особенно
на полные кувшины, предложил внезапно:
     -- Послушай, красавица, а чего бы тебе не пойти с нами?
     -- Эт куды? -- спросила ведьма подозрительно.
     -- В благословенную Господом Британию. Край у нас холодный и суровый,
но лишь потому, что Господь весь жар вложил в наши сердца и души.
     Олег отвернулся, подумав, что  столько  и  выпить  невозможно,  чтобы
старая карга показалась красавицей. Сильны воины нового бога!
     Ведьма с осуждением покачала головой.
     -- Только дурни по свету шатаются.  С  Оловянных  островов  приперся,
скажи кому -- не поверят. Все беды от перемен. Похмеляться будешь?
     -- А что за ритуал?
     -- Тебе понравится, -- пообещала ведьма.
     Томас с подозрением смотрел  на  огромную  чашу,  окованную  по  краю
старым серебром. В чаше было хорошее красное вино, потому и принял из  рук
ведьмы,  хоть  в  утреннем  свете  сразу  увидел,  что  чаша  сделала   из
человеческого черепа.
     -- Это из такой я и ночью отведал?
     -- Отведал? -- не поняла ведьма. -- Ты всю ночь пил! А кто эти  кусты
потоптал, как не ты?
     Томас встревожился:
     -- Я?
     -- Да еще как лихо!
     -- С чего бы это?
     -- Показывал, как пляшут ваши нечистивые друиды,  потом  что-то  плел
про башню Давида, сарацин, Навуходоносора, геенну гадкую, сэра Горвеля  по
ноздри в землю, на дубы кидался, танцу ассасинов купцов учил, про попугаев
рассказывал, на дерево лазил...
     Несчастный Томас простонал, держась за голову:
     -- А на дерево почто лазил?
     -- А про каких-то абезьянов рассказывал. Как девок крадут и в  ветках
непотребное творят... У меня сердце чуть не выскочило, когда  ты  меня  на
самую верхушку... Фу, стыдоба какая! У нас бабы с  медведями  живут,  тоже
поневоле, когда те их всю зиму в берлогах держат, но  то  ж  медведи!  Все
одно что мужики в полной силе, да  еще  и  волосатые...  А  обезьяны  хуже
сапожников.
     Томас  понуро  опустил  голову.  Это  ж   сколько   грехов   придется
замаливать, ежели бабка не врет? Да и  пить  из  человеческого  черепа  --
простит ли капеллан? Правда, вино хорошее...
     Чаша в  его  руке  была  холодная  и  тяжелая.  Серебро  поблескивало
загадочно, красная поверхность казалась темной, как смола.
     -- Хоть хороший человек был? -- буркнул он несчастливо.
     -- Яростный воин, -- поклялась ведьма.  --  Сильный  и  неустрашимый.
Голос его был подобен рыку льва, грудь широка, как дверь, а руки  с  мечом
не знали устали. Он многих уложил под дерновое одеяльце,  прежде  чем  его
опустили на одно колено. Но и раненый он продолжал  сражаться.  Когда  ему
отсекли ногу, он стал обрубком на пень и дрался так, что еще троих  поверг
бездыханными!
     Томас благоговейно отхлебнул  вина.  Иссохшееся  тело  жадно  приняло
влагу, он ощутил, как частицы мощи неизвестного воина, вымываемые  крепким
вином  из  толстой  кости,  переливаются  в  тело,  руки,  ноги  и  сердце
христианского воина Томаса Мальтона из Гисленда.
     Конь призывно  заржал,  и  Томас  стал  нехотя  приподниматься.  Олег
сказал, не поворачиваясь:
     -- Европа  все  еще  покрыта  дремучими  лесами.  На  конях  проехать
трудно... Зато местные... гм... жители обещают помогать.
     -- А разве тут кто живет?
     -- И неплохое вино пьют.
     -- Ну, ежели та ведьма, -- проворчал Томас.
     Он  поднялся,  страдальчески  перекривился.   В   голове   раздавался
колокольный звон, хотя как сэр Томас не оглядывался, колокольни  не  зрел,
но духом не устрашился, так как миражей насмотрелся еще в  песках  Великой
Сарацинии.
     -- Ты вроде против?
     -- Нет-нет, -- возразил Томас поспешно. -- Вино было просто отменное.
Хоть и краденное.
     -- Ну, даже твоя вера не мешает грабить.
     -- Грабить и красть -- не одно и то  же.  Грабить  --  благородно,  а
красть... красть нехорошо.
     -- Даже у язычников?
     Томас задумался над трудным богословским  вопросом.  Потом  вспомнил,
как выворачивался их священник, когда ему  задавали  неразрешимые  вопросы
вроде: "Сможет ли Бог создать такой камень, который  не  сможет  поднять?"
или "Был ли у Адама пупок?", -- сказал с нажимом:
     -- Бабка сама язычница!
     -- Есть веры еще древнее, чем ее. Они для нее -- язычники.
     Томас подумал, решился:
     -- Язычников -- можно. И нехристей. И еретиков.
     Обереги в пальцах Олега постукивали, скользили, как обкатанные  водой
камешки. Всякий раз застревали только фигурки змеи и  меча.  Даже  ребенок
поймет: обереги сулят дорогу и схватки. Что ж, в эти края  еще  не  пришел
закон. Правит тот, у кого меч длиннее.
     Оседлав коней, поехали, оставив зарю за спиной. Томас  от  нетерпения
приподнимался в стременах, словно надеялся узреть туманные скалы Британии,
которую калика звал по старинке Оловянными островами. Правда, он намекнул,
что ежели он, Томас Мальтон из Гисленда, донесет чашу в сохранности, то  и
Британией звать перестанут, а всю огромную страну с народами  и  десятками
королевств назовут в честь его славного, хоть  и  малого  племени  англов.
Томас боялся и не  любил  пророчеств  языческих  волхвов  --  все-таки  от
дьявола! -- но это пусть бы исполнилось, даже если гореть  ему  за  это  в
огне.

     К полудню выбрались на берег извилистой речки. На той стороне  белели
хатки, почти скрытые  лесом.  Речка  долго  выбирала  русло,  меняла  его,
возвращалась на старые места, забросав илом  да  тиной  старую  дорогу,  а
деревья то подступали к самой воде,  то  уступали  место  густым  зарослям
осоки.
     Вдоль  берега  шла  тропка.  Томас  без  раздумий  направил  коня  по
утоптанному. Будет брод -- переправятся, брод не заметить  трудно.  Калика
на ходу свешивался с коня, срывал пучки травы,  нюхал,  даже  пробовал  на
зуб. Томас ехал недвижимый, как  башня.  В  рыцарском  доспехе  шевелиться
трудно, куда уж выкидывать трюки подобно  дикому  степняку.  Можно  только
утешиться, что степняки в царство небесное не попадут, они  все  язычники.
Иначе было бы зазорно сидеть бок о бок с узкоглазыми да желтолицыми. А  то
и вовсе с простолюдинами! Но  бог  справедлив,  такого  унижения  человека
благородного происхождения не допустит.
     Здесь, ближе к северу, уже чувствовалась близость осени.  Яркие,  как
забрызганные  кровью,  мухоморы  торчали  из  темно-зеленой  травы,   сами
просились в руки, зато грибы благородного происхождения наперед не  лезли,
скромно и с достоинством ждали, когда  их  узрит  царский  взор  человека.
Кусты терна стояли, обвешанные черными ягодами, одуряюще пахло из  колючих
зарослей малинника.
     Олег молча указал на медвежьи следы, хозяин леса не  упускает  случая
полакомиться сладким, так же молча слез с седла  и  бесшумно  углубился  в
колючие заросли. Томас поерзал, но рыцарский долг велел остаться в седле и
охранять друга. В густых ветвях перекликались птицы, тревоги в их  голосах
Томас пока что не уловил.
     -- Отведай, -- пригласил Олег, выходя из чащи. -- Скоро этих лесов не
останется.
     Томас принял горсть ягод.
     -- Почему?
     -- Вырубят, раскорчуют, а землю пустят под пашню. Потом ветер  выдует
землю, она ж распаханная, останется песок. Будут великие Пески... Я  такое
уже не раз видывал.
     У Томаса мороз пошел по коже.
     -- Сэр калика, страшно говоришь... Мы хоть успеем доехать? А  то  мой
конь в песках завязнет.
     Олег скорбно качнул головой.
     -- Мы-то успеем. Это будет лет так через восемь-десять тысяч.  А  вот
твоим правнукам придется туго...
     Томас пошевелил губами,  потом  пальцами,  подсчитывая  годы,  широко
заулыбался:
     -- Пусть спросят у сарацин, как в песках города строить. Как думаешь,
сарацины и тогда будут?
     Он с неожиданной легкостью соскочил с коня, безбоязненно углубился  в
колючие  заросли.  Слышался  треск,  хруст,  довольные   возгласы.   Затем
послышался страшный рев, ругань. Олег положил ладонь  на  рукоять  палицы,
прислушался. Сильнее запахло малиной. Рев становился  раздраженнее,  потом
уже ревели на два голоса. Олег равнодушно  отвернулся.  Было  бы  странно,
если бы сэр Томас не наступил на спящего  медведя.  Мохнатый  лакомка  так
ленив, что и спит в малиннике, чтобы, проснувшись, снова  жрать  ягоды  во
все медвежье горло.
     Олег перебирал обереги, вслушивался в тайные голоса, вчувствовался  в
смутные образы. Наконец, перебивая видения, прорезался крик:
     -- Сэр калика! Сэр калика, я медведя поймал!
     -- Ну так тащи сюда, -- ответил Олег равнодушно.
     -- Не идет!
     -- Гм... Тогда плюнь, сам иди сюда. Ехать пора.
     -- Не пускает!
     -- А-а... вырвись как-нибудь.
     -- Так он на мне сидит, проклятый! Шлем зачем-то сковыривает!
     Олег нехотя пошел в чащу. Малинник  был  в  рост  человека,  дикий  и
озверевший в тесноте. Ветви переплелись, колючки торчали во  все  стороны,
острые, как волчьи клыки. Когда осторожненько отводил ветку, другая тут же
пыталась с размаху  хлестнуть  острейшими  клыками.  В  чаще  орал  Томас,
торопил. Там слышались глухие удары, сиплое взревывание.
     Наконец через сплетение веток  Олег  увидел  горбатую  спину  хозяина
леса. Тот пытался нахлобучить  на  свою  лохматую  голову  шлем,  обиженно
взревывал. Ноги Томаса  Олег  заметил  не  сразу:  медведь  был  чудовищно
огромным, накрыл рыцаря целиком.
     -- Сэр Томас, -- позвал он неторопливо, -- ты где?
     Голос рыцаря был слабым, словно из самого медведя:
     -- Сэр калика... здесь я... под этим  дурнем...  Ишь,  в  рыцари  ему
восхотелось...
     -- Во дурень! -- ахнул Олег. -- Что в рыцарях хорошего?
     -- Ему... объ...ясни...
     -- Чего ты  туда  залез?  --  удивился  Олег.  --  Медведя  в  рыцари
посвящаешь?
     -- В рыцари... не так... Сгони его с меня. Он мне доспехи помял!
     Олег вытащил из мешочка рыбину --  все  равно  протухла,  --  швырнул
медведю. Тот с готовностью слез с рыцаря, благодарно подобрал лакомство  и
вломился  в  заросли.  Слышно  было,  как  затрещал  орешник,   вскрикнула
испуганная птица, и все затихло.
     Томас остался лежать вверх лицом, бледный и задыхающийся.  Руки  едва
шевелились, что-то искали.
     -- Чаша цела, -- успокоил Олег. -- В мешке на твоем коне.
     Томас прохрипел:
     -- В задницу чашу!.. А где...
     --  Шлем?  Вон  в  кустах.  Медведь  как  ребенок,  все  бросит  ради
лакомства.
     -- Ребенок? Эта зверюка -- ребенок?..
     Олег подумал, признался:
     -- Скорее, абезьян. Те же повадки. В наших лесах он заместо абезьяна.
     Томас с великим трудом приподнялся, сел.  Грудь  была  смята  могучей
лапой, рыцарь дышал тяжело, хватал ртом воздух, как рыба на берегу.
     -- Обезьяна... Пустить бы эту обезьяну в их леса...
     -- А что не так? -- не понял Олег. -- Он и по деревьям лазит не хуже.
Только не всякая ветка его выдержит... И не всякое дерево...
     -- Да и земля может проломиться, --  добавил  Томас  ему  в  тон.  Он
поднялся, покачнулся. -- Помоги мне вылезти из доспеха.  У  меня  в  мешке
есть инструменты, надо поправить.
     -- Сам? -- удивился Томас.
     -- А  что?  --  спросил  Томас  высокомерно.  --  Работа  кузнеца  --
благородная работа!

     Кони сами зачуяли брод, вскачь вошли  в  воду.  В  жемчужных  брызгах
повисла радуга, сказочно прекрасная и  такая  же  недолговечная,  как  все
прекрасное. На мелководье во все стороны прыснули серебристые рыбки.
     Вода едва достигала стремян, от нее тянуло бодрящим холодом. Олег  на
ходу  зачерпнул  ладонью,   отшатнулся,   чистая   вода   была   замутнена
свежепролитой кровью.
     -- Где-то близко, -- кивнул Томас. -- Поедем посмотрим?
     -- Объедем, -- сказал Олег  твердо.  --  Кто  ездит  прямо,  дома  не
ночует.
     Кони выбрались на берег, тревожно фыркали, чуя кровь. Словно сами  по
себе повернули и пошли вдоль берега  вверх  по  течению.  Тропка  петляла,
ныряла под низкие ветки деревьев, карабкалась вдоль скалистого  берега  по
узкой кромке. Когда же кони вынесли всадников  на  простор,  сердце  Олега
сжалось.
     Впереди на возвышенности горело село. Черный  дым  жгутами  завивался
над домами и сараями. Красные языки пламени блистали ярко и  страшно.  Дым
подхватывало  ветром,  снова  бросало  вниз,   к   земле,   разносило   по
окрестностям.  Мелькнули  человеческие  фигурки,  но  сражались   ли   еще
защитники  или  шел  грабеж  и  привычное  насилование,   рассмотреть   не
удавалось.
     -- Объедем? -- спросил Томас.
     Олег тяжело посмотрел направо, затем налево. С одной стороны осталась
река, где в чистом потоке примешались струйки крови, с другой  тоже  вроде
бы попахивало гарью.
     -- Прямо, -- сказал он со вздохом.
     -- А если придется кого-то стоптать?
     -- Что делать, все время нельзя сворачивать.
     Томас оскалил зубы, и его волчья усмешка напомнила Олегу  кого-то  из
очень  давних  знакомых.  Кони  привычно   пошли   рядом,   сразу   как-то
подобравшись, готовые к бешеной скачке, лязгу оружия, страшным крикам.
     Утоптанная дорога вывела к городской  стене,  повела  под  частоколом
толстых бревен с заостренными концами к городским  воротам.  На  них  были
следы копоти,  торчали  стрелы.  Разбитые  ворота  лежали  в  пыли,  трупы
защитников оттащили в стороны, чтобы не загораживали дорогу, сильно  пахло
гарью, доносились крики, ржание коней.
     -- Не Восток, -- сказал Томас сильным голосом. Его глаза  заблистали,
он потянулся к мечу. -- Даже не башня Давида...
     -- Оставь меч, -- посоветовал Олег раздраженно.
     -- Впереди еще дерутся!
     -- Это не наш бой.
     -- Разве это не наш мир?
     За воротами лежало множество убитых, сильно израненных, искалеченных,
стоптанных конями, даже обваренных смолой и кипятком. Попадались и женщины
с оружием в руках, погибшие в бою.  Они  лежали  вперемешку  с  мужчинами.
Томас хмурился, гневно сверкал очами. К этим отнеслись  как  к  воинам,  а
дальше будут попадаться уже другие женские трупы: с задранными подолами, а
то и вовсе раздетые донага, обезображенные. Многие со вспоротыми в поисках
драгоценностей  животами.  Это  он  уже   видел   в   каждом   захваченном
крестоносцами городе.
     Среди убитых попадались и люди в полосатых халатах, мохнатых  шапках.
Редко у кого была при себе кривая  сабля,  остальные  были  с  деревянными
пиками, волосяными арканами, а щиты -- плетеные из лозы, обтянутые кожей.
     -- Хазары, -- сказал Томас полувопросительно.
     -- Печенеги, -- поправил Олег. Подумал, сам поправился: -- Половцы.
     -- Чем-то отличаются?
     -- Чем-то. Но мало.
     Томас грозно потащил меч из ножен.
     -- Это я и хотел выяснить!
     Олег  молча  положил  ладонь   на   рукоять   его   меча.   Томас   с
неудовольствием задвинул полосу острой  стали  обратно.  На  узкой  улочке
попадались  тела  дружинников  в  рубашках  из  железных  колец  и   трупы
захватчиков в халатах и с дротиками. Захватчиков было  больше,  четверо  к
одному, что и понятно: защищать легче. К тому же русские  дружинники,  как
заметил Томас, всегда  лучше  вооружены  и  обучены:  дает  о  себе  знать
оседлость.
     Олег нагнулся, взял из руки убитого дружинника длинный  тяжелый  меч.
На вопросительный взгляд Томаса, нехотя буркнул:
     -- Боюсь, пригодится.
     Они видели испуганные лица, что украдкой провожали их взглядами из-за
наглухо закрытых ставень, но на улицах было пусто. Томас  удивился,  потом
встревожился. Под копытами  хрустела  посуда,  дорогу  порой  загораживали
столы, лавки.
     -- Но где же люди?
     -- Вот, -- указал Олег.
     -- А где живые?
     -- Грабят дома бояр. Здесь им делать нечего, тут одна голытьба.
     Ближе к середине города  гарью  запахло  сильнее.  Оттуда  доносились
крики, но оружие не звенело, да и крики были  вялые,  хотя  ругань  лилась
отборная. Олег намерился свернуть,  заприметил  дорогу,  что  выводила  из
города в обход площади. Томас же сказал бодро:
     -- Давай посмотрим?
     -- Драк не видывал?
     -- Просто приятно видеть, когда бьют не тебя, а других.
     -- Да, это непривычно.
     Все-таки Олег свернул в боковую улочку,  и  она,  к  радости  Томаса,
вывела на городскую площадь. По ту  сторону  блестела  маковкой  небольшая
церквушка. Десятка два воинов в халатах стояли с луками  в  руках,  еще  с
десяток под грозные крики десятника  лупили  окованным  бревном  в  двери.
Лучники по одному  пятились,  исчезали.  Грабить  приятнее,  чем  драться.
Обидно к тому же сложить  голову,  когда  пришел  наконец  сладостный  миг
победителя. Все женщины побежденного города -- твои,  все  вещи  --  твои.
Сладостен  и  восхитителен  миг  полной  власти,  когда  ты   хозяин   над
побежденными женщинами, когда ты бог, абсолютный  властелин!  Только  ради
этих минут и стоит ходить в изнурительнейшие походы, глотать  пыль  из-под
копыт, получать удары, сжиматься в смертном страхе  при  виде  разъяренных
людей и блестящих мечей...
     -- Эти спасутся, -- сказал Олег с некоторым облегчением.
     -- В церкви?
     -- А что, не веришь в защиту христианского бога?
     -- Ну... он может помочь по-другому...  гм...  взять  их  души  себе,
все-таки невинно убиенные...
     -- Да нет, просто церкви строят,  как  крепости.  Стены  из  каменных
глыб, видишь?
     Томас с сомнением покачал головой.
     -- А двери? Их все-таки вышибут.
     -- Не обязательно. Этим грабить хочется, а не драться. Уже по  одному
разбегаются. Боятся, что без них самое лучшее разберут.
     -- Не думаю, -- сказал Томас. -- Вон тот, упрямый, один может разбить
двери.
     -- У защитников и на этот случай есть два выхода. Один -- дать отпор,
они могут еще и победить, половцы уже  разбрелись,  сейчас  перепьются,  а
второй выход -- в самом деле выход за город. Через подземный ход.
     -- Откуда знаешь?
     -- Всегда роют, -- ответил Олег хладнокровно. -- А то и два в  разные
стороны.
     Томас проследил  за  взглядом  калики,  вздрогнул.  На  другом  конце
площади кучка половцев поставила деревянный крест  и  привязывала  к  нему
женщину. С нее сорвали платок, что уже считалось позором  на  Руси,  ветер
растрепал длинные неопрятные волосы.
     Подъехали трое всадников в богатых одеждах. На помосте стоял голый до
пояса половец. В руке его покачивался, как  змея  перед  броском,  длинный
кривой меч с расширяющимся  лезвием.  Один  из  всадников  что-то  крикнул
гортанно, указал на женщину. Пешие спешно начали бросать поленья и хворост
к ногам женщины.
     -- Пресвятая Дева Мария! -- ахнул Томас. -- Они ж сожгут девку!
     -- Степняки, -- буркнул Олег.
     -- Твои лесняки не лучше, -- огрызнулся Томас. -- Язычники!
     Он со стуком опустил забрало, стиснул  древко  копья.  Конь,  понимая
хозяина, пустился вскачь. Олег с досадой смотрел  вслед,  в  то  же  время
восхищаясь неудержимым порывом.  Хорошо  быть  молодым!  Все  принимает  к
сердцу. Все вновь в этой короткой жизни...
     Громкий стук подков заставил половцев повернуть головы. Рыцарь несся,
огромный и  страшный,  пригнувшись  к  гриве  коня.  Копье  было  длинное,
толстое, наконечник размером с широкий нож для разделки рыбы. Искры из-под
копыт вылетали огненными снопами.
     -- Бей язычников! -- заорал Томас. -- Бей всех, кто в Бога не верует!
     Половцы у ворот церкви выронили таран,  заорали,  хватаясь  за  ноги.
Всадники попятились, а богатырь с кривым мечом шагнул вперед, закрыл собой
женщину. Меч только  начал  подниматься,  когда  острие  копья  с  хрустом
вонзилось в середину груди. Блистающая  сталь,  обагренная  кровью,  вышла
между лопаток. Богатырь еще стоял, не веря, а рыцарь, отшвырнув  копье,  с
мечом налетел на половцев, сгрудившихся у деревянного столба.
     Натиск его был страшен  --  трое  тут  же  свалились  с  рассеченными
головами. От него шарахались,  как  от  живого  клубка  огня.  Женщина  на
помосте  смотрела  изумленными  глазами.  Ноги  ее  были   свободны,   она
ухитрилась лягнуть половца и отчаянно извивалась, пытаясь высвободить руки
из веревок. Послышался гортанный окрик, и  Томас  ощутил  сильный  толчок,
мелькнули обломки стрелы.
     Его стиснули со  всех  сторон.  Томас  рубился,  вертясь  в  седле  с
несвойственной и даже недостойной рыцаря быстротой. Его хватали  за  ноги,
перед глазами сверкали сабли. Подрезали коню  жилы,  мелькнула  паническая
мысль, сразу бы взяли... Или полоснули коня по брюху... Нет, уверены,  что
возьмут вместе с конем!
     Женщина наконец освободила одну руку. К  ней  подбежал  половец,  она
наотмашь хлестнула его по плоской роже. Он отшатнулся, зашипел от  злости,
выхватил саблю.
     -- Не сметь! -- грянул Томас. Страшный голос донесся, возможно,  даже
до башни Давида, но не до ушей половца. Он уже замахнулся на жертву, Томас
заскрипел от ярости зубами.
     Сабля блеснула, как серебристая  рыбка,  выскользнула  из  ослабевших
пальцев. В затылке половца торчала стрела с белым пером, а  сам  он  очень
медленно сгибал колени.
     Томас даже не крикнул Олегу, дыхания не хватало, озверелые рожи лезли
со всех сторон. Их было не меньше трех десятков, из соседних улочек спешно
возвращались, зачуяв  звуки  новой  битвы,  разбредшиеся  мародеры.  Томас
поворачивал коня,  теснил  их,  отвоевывая  простор.  Вокруг  него  падали
сраженные, он остервенело рубил и крушил, во рту внезапно ощутил  пену  --
доблесть берсеркера, но постыдную для  воина  Христова.  Да  черт  с  ним,
бешенством берсеркера, лишь бы перебить их  всех,  слышать  сладкий  хруст
рассекаемых костей, забрызгаться кровью, видеть страх в перекошенных лицах
и убивать, убивать, убивать...
     Олег холодно смотрел, как рыцарь продвигается,  как  медведь  в  стае
псов, к трем всадникам.  Те  подпустили  его  на  длину  меча,  но  рыцарь
опрокинул и последний заслон. Всадники попятились. Между ними  и  железным
воином возникали все  новые  ряды,  Томас  же  шел  напролом  с  упорством
англского быка. Меч его вздымался реже, рыцарь начал  выдыхаться,  но  все
еще продвигался к всадникам.
     -- Да черт с ними! -- крикнул Олег нетерпеливо. -- Поехали дальше.
     -- А враги? -- крикнул Томас бешено.
     -- Да какие они враги? У них тут свои свары.
     -- А женщина?
     -- Женщин везде приносят в жертву.
     -- У нас не приносят!
     -- Ну да, -- сказал Олег саркастически, -- не видывал я ваши обряды!
     -- То были не наши...
     Кочевники наконец поняли, что рыцаря простым натиском не взять, разом
отхлынули. Вовремя: сэр Томас уже поднимал меч,  как  ребенок  наковальню.
Все же он надменно огляделся, зычно провозгласил:
     -- Ну, кто супротив воина Христова?
     Олег  с  досадой  придержал  стрелу  на  тетиве.  Если  свои   победы
приписываешь Христу, то пусть он и помогает.
     Кочевники разом  сорвали  с  седельных  крюков  короткие  скрепленные
костным клеем турьи рога, их луки  начали  осыпать  рыцаря  градом  стрел.
Томас разъяренно ревел,  железные  наконечники  звонко  били  по  шлему  и
доспехам, нанося урон самолюбию. Его меч разом оказался беспомощным.
     Всадники  торопливо  отдавали  распоряжения,  и   к   рыцарю   начали
подкрадываться с разных сторон с баграми на длинных  рукоятях.  Женщина  у
столба уже освободилась, но бежать не решалась, везде  половцы,  пряталась
за столб. Томас отсалютовал ей мечом, едва подняв его на уровень седла.
     Пропадет  дурак,  подумал  Олег  с  досадой.   Он   спустил   тетиву,
молниеносно наложил другую стрелу  и  теперь  слышал  только  непрестанный
скрип дерева, из которого делал  лук,  и  звонкое  вжиканье  своих  стрел.
Только у знатных кочевников были  панцири  из  кожи  с  нашитыми  конскими
копытами, но  с  седел  одинаково  падали,  сраженные  насмерть,  и  самые
знатные, и самые бедные.
     Томас довольно скалил зубы. Тетива  не  успевала  вернуться,  как  ее
подхватывали сильные пальцы калики, и новые  стрелы  молниеносно  находили
цель. И били с такой силой, что будь на месте половца даже рыцарь в полном
воинском доспехе...
     Томас зябко передернул плечами. Не зря церковь налагает запрет на это
дьявольское оружие. Слишком оно смертоносное. Надо бы  при  случае  как-то
обойти запрет и научиться. Хоть и не рыцарское это  дело,  простонародное,
но в умелых руках наносит урону больше, чем целый рыцарский отряд. А стоит
намного дешевле.

     Глава 4

     На площади перед церковью остались  убитые.  Уцелевшие  попятились  в
переулки, постреливали оттуда. На площади лежало бревно,  бродили  кони  с
опустевшими седлами,  а  из-за  столба  на  помосте  опасливо  выглядывала
женщина.
     Томас помахал ей дланью в железной рукавице.
     -- Леди, сброд разогнан. Я бы почел за великое счастье проводить  вас
к вашему замку, но не могу оставить сэра калику. Он  бывает  так  рассеян,
так рассеян... Со святыми отшельниками это часто бывает. Вчера, к примеру,
он съел мой обед, стоило отвернуться... А потом и мою рукавицу.
     Олег не улыбнулся, зеленые глаза были холодными и неподвижными, как у
большой ящерицы. За церковью суетились, вытаскивали  повозку  на  огромных
колесах, сделанных из сбитых вместе досок.  На  повозке  высился  огромный
сундук, укрытый мехами и пестрыми одеялами.
     -- Откупаться будут, -- предположил Томас победно.
     -- Держи карман шире! Дадут, догонят и еще дадут!
     Степняки торопливо стащили шкуры и одеяла. Сундук оказался клеткой из
толстых железных прутьев. В углу лежала куча тряпья, но когда в нее ткнули
тупым концом копья, тряпье зашевелилось. Половцы разбежались как куры  при
виде лисы. В клетке поднялся мощный мужик, приземистый, поперек себя шире,
с головой, как пивной котел, грудью навыкате.  Руки  свисали  ниже  колен.
Ветер донес сильный запах давно немытого тела, но в знакомом запахе было и
такое, отчего у Томаса волосы встали дыбом. Это было нечто звериное.  Нет,
хуже, чем звериное!
     Степняки  поспешно  накрывали  головы  полами  халатов,  а   всадники
напялили мохнатые шапки по самые уши.
     -- Что это они? -- удивился Томас.
     -- Сам впервые вижу...
     -- Слава Богу, -- перекрестился Томас. -- Я уж боялся, что ты все  на
свете видел и везде побывал.
     -- Завидно?
     -- Убивать таких пора.
     Мужик в клетке оглядел всех злыми глазами, зевнул и  снова  опустился
на грязную подстилку. Всадник закричал тонким сорванным голосом.  Один  из
половцев подобрал брошенное копье, подбежал и ткнул  мужика  уже  острием.
Тот рыкнул, бросился на прутья. Клетка  затряслась,  запах  вонючего  пота
стал мощнее. Половец указал на Томаса и Олега, что-то прокричал.
     -- Никак, драться выйдет? --  забеспокоился  Томас.  --  Сэр  калика,
теперь драться тебе.  Я  не  снесу  позора,  чтобы  супротив  меня  мужика
выставили!
     -- Ты ж только что перебил дюжину!
     -- То в общем бою, а это поединок!
     Половцы снова разбежались, а пленник внезапно сунул четыре  пальца  в
рот, оказавшийся широким, как у жабы, засвистел мощно и страшно. У  Томаса
и Олега заломило в ушах. Свист нарастал, в нем появились переливы,  словно
огромный соловей со скалу размером старался перекричать соседа. Или увидел
вкусного червяка, толстого и длинного, как уж.  Конь  под  Томасом  прядал
ушами, пятился.  Томас  удерживал  железной  рукой,  но  у  самого  сердце
замерло, а вместо жаркой крови словно кто налил холодной ртути.
     Конь под Олегом пятился тоже, пока  не  уперся  в  стену.  Но  мощная
ладонь  свиста  давила  еще,  бедное  животное  задрожало,  колени  начали
подгибаться. Олег с трудом удерживал лук,  а  стрела  на  тетиве  плясала,
острый конец смотрел то в землю, то в небо,
     Поднялись пыль, пепел, закружились. Половцы попадали,  головы  укрыли
халатами, всадники скрылись за  церковью.  Затрещала  крыша  на  ближайшем
тереме, конец обломился, его  унесло,  будто  могучим  ветром.  Деревянные
дощечки черепицы, гонта, посыпались, как орехи, рассыпались без стука: все
заглушал пронзительный свист.
     -- Что делать? -- заорал Томас, покраснев от натуги. -- У меня  скоро
доспех рассыплется, как из сухой глины!
     Олег прокричал в ответ, с трудом перекрывая свист:
     -- Боишься?
     -- Это же мужик! Я покрою себя позором!
     -- Это чудовище!
     -- Чудовищный простолюдин тоже простолюдин.
     Богатырь свистел не умолкая. Олег все ждал, когда он умолкнет на миг,
чтобы набрать воздуха.
     -- Когда же умолкнет хоть на миг!  --  закричал  Томас  тревожно.  --
Должен  же  воздух  набрать!  Воздух  набираешь  ртом,   а   выпускаешь...
выпускаешь сзади. А у него все наоборот!
     -- Странные вещи узнаю о своем друге,  --  изумился  Олег.  --  Я,  к
примеру, и набираю и выпускаю одним местом. И даже не ртом, как-то неловко
даже увидеть рыцаря с раскрытым, как у простолюдина, ртом... Даже у твоего
коня есть ноздри...
     Томас покраснел, даже перья на плюмаже встопорщились.  В  смущении  и
ярости сорвал с седельного крюка боевой рыцарский топор,  размахнулся  так
широко и мощно, что раздался свист рассекаемого воздуха, а затем  и  треск
деревянных брусьев. Клетка содрогнулась, полетели щепки и обломки  дерева.
Свист оборвался, словно обрубленный острым лезвием.
     В мертвой тишине всхрапывали кони. Томас улыбнулся широко  и  светло,
повернулся к деревянному столбу. Женщина покачала головой и махнула ему  в
сторону клетки. Томас поклонился и  величаво  развернулся  к  поверженному
противнику.
     В клетке зияла дыра. Обломки брусьев торчали,  как  сломанные  мощным
ударом зубы. Чудовищный Свистун медленно поднимался с охапки гнилой соломы
и тряпок, по перекошенному лицу текла кровь. Он сплюнул красным,  погрозил
немытым кулаком размером с половецкую голову.
     -- Ну погоди же!.. Я злопамятный!
     -- Дурак, --  сказал  Томас  благожелательно,  --  уходи,  ежели  зад
пролезет!
     Свистун  поспешно  протиснулся,  обдирая  живот  и  локти.  Стражники
поспешно поднялись, бросились с саблями и пиками. Свистун оскалил  страшно
зубы, перекосился, зашипел, как разъяренный  кот.  Свиста  не  получилось,
топор даже на излете сумел своротить  челюсть,  но  все  равно  половцы  в
страхе попадали и закрыли головы халатами.
     Свистун в несколько огромных прыжков, невероятных для такого грузного
существа, домчался  до  городской  стены,  вскарабкался,  на  самом  верху
оборотился, еще раз погрозил огромным грязным кулаком, уже всем  сразу,  и
исчез.
     Половцы поднимались, растерянно поглядывали на хана. На их лицах были
стыд и решимость, в руках вместо луков появились арканы и багры.
     -- Дело худо, -- сказал Олег тревожно. -- Надо уходить.
     -- И недодраться?
     -- У нас много дел, -- сухо напомнил Олег.
     -- Ах, да... А ежели догонят?
     -- Догонят -- разберемся. А если  опоздаешь,  то  Крижана  не  только
замуж выйдет, но и родить успеет.
     Томас заскрежетал зубами. Конь под ним  всхрапнул,  подобрался.  Олег
ожидал, что рыцарь сорвется с места в  галоп  и  помчится  так  до  самого
Лондона, однако Томас рысью подъехал к столбу, протянул руку:
     -- Леди, прошу вас.
     Женщина ухватилась за железные пальцы, их взгляды встретились. У  нее
были  странные  лиловые  глаза,  таких  Томас  у  людей  не  видел,  гордо
приподнятые скулы и тонко  очерченный  нос.  Губы  были  выкрашены  желтой
глиной. Томас улыбнулся своей самой мужественной  улыбкой.  Ему  говорили,
что когда он так улыбается, даже королева добудет для него ключ от  своего
пояса верности.  Женщина  одним  прыжком  оказалась  позади  рыцаря.  Олег
одобрительно свистнул, кони пошли вскачь. Копыта загремели по сухой земле,
взвилось облачко пыли.
     Сзади хан заорал тонким визжащим голосом:
     -- Запереть ворота!
     Сразу несколько голосов заорали подобострастно:
     -- Запереть! Схватить! Не дать уйти!
     Слышно было, как половцы ловили коней  и  вскакивали  в  седла.  Олег
пропустил Томаса с женщиной вперед, наложил на тетиву стрелу. Тяжелые кони
русичей могут с ходу проломить стену, но зато  легкие  кони  половцев  без
труда догонят, а острие копья  вонзится  между  лопаток.  Или  хуже  того,
повяжут  арканами,  будут  изгаляться  долго  и  сладостно,  ведь  утех  и
развлечений у бедного степного народа мало, а потом неспешно сдерут  шкуры
на барабаны.
     Улица вывела на  перекресток,  где  возвышался  терем  --  добротный,
сложенный из толстого мореного дуба, потому  и  не  сгорел,  хотя  весь  в
пятнах копоти. Окна забраны железными решетками, дверь низкая, обязательно
пригнешься, там даже один ратник устоит супротив целого войска.
     Томас, как услышал мысли Олега, у порога  соскочил,  могучими  руками
снял женщину. И вовремя: с той стороны уже несся отряд. В  руках  были  не
сабли, а более опасное -- булавы, палицы и арканы.
     Олег влетел в дверной проем следом, быстро  заложил  в  железные  уши
деревянный брус. Томас и женщина уже поднимались на верхний  этаж.  Сильно
пахло гарью, из-под ног вздымались тучи золы. В бревнах  еще  таился  жар,
кое-где поднимались дымки. Огонь, не  одолев  с  наскоку,  пытался  грызть
мореный дуб изнутри.
     -- Погоди, -- сказал Олег досадливо, -- не отбиваться же здесь...
     -- А что, -- бодро сказал Томас и победно посмотрел  на  женщину,  --
здесь можно драться против всего войска сарацинов!  Надежные  дома  строят
твои русы. Помню, когда однажды...
     -- Надо торопиться, -- прервал Олег. -- Хрен редьки не слаще!
     -- Чего? -- не понял Томас.
     -- Половцы не слаще сарацинов.
     -- А-а, -- протянул Томас, но, судя по озадаченному виду, славянского
юмора все-таки не уловил.
     Олег повернулся спиной к стене, уперся. Лицо  покраснело  от  натуги.
Томас тут же грянулся всем весом, навалился. Под окованными сапогами,  как
молодой лед, затрещали  толстые  доски.  Бревенчатая  стена  зашевелилась.
Сверху посыпалась зола, горячие угольки. Снизу тяжело бухало, в дверь били
тяжелым.
     -- Крепко строят, -- прохрипел Томас. -- А зачем? Все равно спалят...
     Он наваливался всем весом, на миг отпускал, снова упирался  изо  всех
сил, Олег раскачивал равномернее, старался попасть  точно  в  ритм.  Стена
трещала, но стояла. Олег присел еще ниже, ухватился обеими  руками  внизу,
напрягся. Томас давил изо всех сил, готов был уже отказаться, когда  рядом
оказалась женщина.  Ее  лицо  было  перепачкано  сажей,  в  серых  волосах
застряли угольки.
     -- Ну-ка, разом! -- сказала она властно.
     Уперлись втроем,  качнули.  У  Олега  глаза  расширились,  он  уперся
сильнее. Качнули еще, а с третьего раза стена затрещала, дрогнула.  Бревна
зашевелились,  стали  проворачиваться,  оставляя   следы,   наконец   одно
выскользнуло, как на мокрой глине, и вся стена обрушилась.
     Бревна с грохотом сыпались вниз, там слышались душераздирающие крики,
ругань, дико ржали кони. Взвилось черное облако гари и дыма.
     Олег с грохотом слетел вниз, мгновенно наложил стрелу на  тетиву.  Их
кони от грохота и горячей золы рванули на другую сторону  улицы.  Половец,
который уже положил ладонь на  седло  лошади  Олега,  сполз  на  землю  со
стрелой в спине. Второй быстро и хищно повернулся. Увидев бегущих на  него
железного рыцаря и волхва, исчез так стремительно, что Томас  выругался  и
перекрестился.
     -- Прямо и налево, -- сказал Олег напряженно. -- Там выход из города.
     -- Точно? Ты здесь бывал?
     -- Этого города год назад еще не было.
     -- Так откуда знаешь?
     -- А, мир одинаков...
     Они уже сидели в седлах, когда на  порог  выскочила  женщина.  Увидев
своих спасителей в седлах, застыла, ухватившись за косяк.  Глаза  ее  были
тревожны, но она медленно выпрямилась, подняла руку в прощальном жесте.
     -- Спрячься! -- крикнул Олег. -- Ты еще можешь...
     Он сам понимал, что ей не спастись: она разделит судьбу тысяч и тысяч
других, растерзанных, поруганных, убитых или проданных в рабство. Впрочем,
разве те виноваты, что им не встретились могучий англ и умелый волхв?
     Томас бессильно выругался. Если бы женщина умоляюще протягивала руки,
с плачем просила взять с собой, он нашел бы, как  отказать,  но  она  лишь
гордо стояла и молча смотрела им вслед. Он выругался  еще,  чувствуя  себя
дураком.
     Олег покачал головой, когда рыцарь  резко  развернул  коня  и  вскачь
вернулся к терему. Женщина почему-то отстранилась от его  железной  длани.
Либо от страха помутился ее рассудок, либо огромного чужеземного рыцаря  с
закрытым железом лицом страшилась, как и половцев. Олег молниеносно  метал
стрелы, а когда колчан опустел, в его руках заблистал длинный меч.
     Женщина наконец ухватилась  за  протянутую  железную  руку.  Томас  с
седоком за спиной и Олег пронеслись  по  улице,  стоптали  двоих.  Впереди
четверо половцев насиловали  двух  женщин,  а  чуть  дальше  распинали  на
входной двери старика. Томас заскрипел зубами,  но  послушно  пустил  коня
галопом за каликой. Вслед им орали, запоздало щелкали тетивы.
     Из-за поворота словно выпрыгнули навстречу городские ворота. Половцы,
не слезая с коней, спешно вкладывали брус в железные скобы. Томас  яростно
засопел, пригнулся к гриве и опустил руку  с  мечом,  нагнетая  кровь  для
удара. Олег остро пожалел, что расстрелял все  стрелы:  успел  бы  уронить
этих вместе с брусом. А другие... пусть гонятся.
     Из  переулков  выбегали  преследователи.  Томас  оглянулся,  встретил
взгляд нечеловечески лиловых глаз.  Чувствуя  свою  полную  беспомощность,
половцы уже размахивают над головами арканами, более опасными, чем сабли и
стрелы, Томас взмолился:
     -- Пресвятая Дева! Взгляни на своего верного рыцаря!
     Олег пустил коня по кругу, оставив Томаса с женщиной в середке. Меч в
его  руке  падал  настолько  быстро  и  точно,  что  Томас  только   зябко
передергивал плечами, Что--то  в  движениях  волхва  было  нечеловеческое,
словно бы видел и чувствовал каждое движение противника  заранее.  А  что,
подумал Томас, сердясь за свою слабость,  если  бы  я  прожил  такую  тьму
веков? Так бы насобачился в воинском деле, что всех рыцарей Круглого Стола
сшиб бы одним копьем! Да еще тупым концом!
     Внезапно земля перед воротами вспучилась. Бугор быстро  вырос,  комья
полетели в разные стороны. Из норы выскочил гигантский  крот,  так  сперва
показалось Томасу. Половцы шарахнулись во  все  стороны.  Крот  оборотился
горбатой старушкой. Томас едва успел заметить, что старуха выхватила из-за
пазухи пучок травы, как тут же неведомая сила ударила  в  ворота  с  такой
силой, что створки едва удержались на железных петлях, а брус разлетелся в
щепки.
     -- Где-то я уже видел эту богородицу! -- крикнул Олег насмешливо.  --
Вперед!
     Они пронеслись в ворота, пользуясь замешательством половцев.  Старуха
отскочила проворно. Томас успел увидеть сморщенное,  как  печеное  яблоко,
лицо, губы жемком, беззубый рот в усмешке. Тут же старуха нырнула в  нору.
Полезли половцы вслед или же нора затянулась, как  тина  после  брошенного
камня, Томас не видел -- впереди блеснул спасительный простор.
     -- Все-таки позорно! -- прокричал он Олегу.
     -- Что?
     -- Показал язычникам спину! Я на стенах Иерусалима...
     -- Ты спасаешь женщину, -- напомнил Олег.
     Он начал придерживать коня, потому что конь Томаса под двойным  весом
уже хрипел и ронял пену.  Рыцарь  кивнул,  но  неожиданно  за  его  спиной
раздался женский голос, сильный, но приятный:
     -- Я тоже могу драться.
     Томас посмотрел на калику с укором: даже женщина  рвется  в  бой,  но
Олег сильно хлестнул коня Томаса.
     -- Тогда думай, что половцы видят не твою спину,  а  испачканный  зад
твоего коня!
     Он развернулся навстречу погоне.  Дробный  перестук  приближался,  из
ворот выметнулись на легких  конях  трое  всадников.  Увидев,  что  дорогу
перегородил зеленоглазый всадник с красными волосами,  передний  остановил
коня так резко, что едва не разорвал рот удилами. Другие проскочили  чуть,
стали оглядываться. Хан их не видит, зачем  класть  головы?  Этот  воин  в
волчьей шкуре перебил не меньше десятка воинов! А их только трое.
     Олег очень медленно погрозил им пальцем -- такая  многозначительность
пугает больше, чем если бы орал и угрожал мечом.  Половцы  горячили  своих
лохматых злых лошадок, но оставались на местах.
     Волхв неспешно  пустил  коня  по  следам  Томаса.  Пальцы,  перебирая
обереги, то и дело натыкались на бусину  в  виде  подогнутой  лапы.  Опять
бегство, словно вся жизнь в  том,  чтобы  убегать  или  гнаться.  Впрочем,
человек на самом деле всю жизнь убегает от беды и гоняется за счастьем.  И
либо шатается под ударами, либо наносит их сам.
     За конем Томаса следы оставались размером с тарелку. Если бы  половцы
даже ослепли, хан отыщет на ощупь и все равно заставит пойти по их  следу.
Человеком движет месть, многие в этом видят главное  отличие  человека  от
зверя.
     Томаса Олег обнаружил на краю огромной поляны. Рыцарь  слез,  оставив
женщину на коне, осматривался с  удивлением  и  тревогой.  Поляна  была  с
большое поле и вся уставлена  крохотными  домиками,  похожими  на  собачьи
будки. А на другом краю  поляны  высилась  башня  из  толстых  укороченных
бревен. Видна была дверь, но прямо перед порогом росла высокая  нетронутая
трава.
     -- Сэр калика, -- воззвал Томас тревожно, -- это дома гномов?
     Олег покосился на женщину. На ее пухлых  губах  проскользнула  слабая
улыбка.
     -- Да, -- ответил он, -- только очень маленьких.
     -- А гномы и есть маленькие.
     -- Эти скорее эльфы... только толстые.
     Томас прислушался, сорвал с седла огромный меч.
     -- Все-таки гонятся... Придется драться, мой конь вот-вот падет.
     Женщина подала голос, и снова Томас удивился, насколько чисто и  ясно
он прозвучал:
     -- Можно поискать убежище... в башне.
     -- Кто там?
     -- Волхв, который нашел уединение.
     -- Уединение находим только  в  домовине,  --  буркнул  Олег,  --  со
скрещенными на груди руками.
     А Томас поморщился:
     -- Язычник... Куда смотрит святая церковь?
     Но ухватил коня под уздцы и  потащил  через  странное  поле.  Женщина
спрыгнула, пошла с другой стороны.
     Половцы показались, когда рыцарь и женщина были уже  у  порога.  Олег
выхватил меч, погнал коня через поле, на ходу бил направо и  налево  мечом
плашмя, будочки отзывались мощным гудением. Томас оглянулся непонимающе.
     Олег подскакал, спрыгнул с волчьей усмешкой на лице.
     -- Это их задержит!
     -- Что? -- не понял рыцарь.
     Но Олег уже колотил  рукоятью  меча  в  запертую  дверь.  А  на  поле
творилось невообразимое. Кони метались, едва не  сбрасывая  всадников,  те
отмахивались,  закрывали  головы  халатами,  словно  от  жуткого   свиста.
Присмотревшись, Томас увидел черные облачка, что зло метались от одного  к
другому, надолго облепляли  со  всех  сторон,  отчего  половец  становился
похожим на будяк, пораженных тлей.
     -- Не по-рыцарски, --  сказал  он  с  невольным  восхищением,  --  но
здорово... Помню, у нас был  сэр  Ропуха,  горазд  на  трюки.  Мог  самого
дьявола заставить себе сапоги чистить...
     Он поспешно опустил забрало. О железо  застучали  крохотные  камешки,
словно внезапно посыпался град, или он попал под дефекацию  козы.  Пахнуло
кисло-сладким. Томас начал поспешно отступать, держа меч наготове. Двое из
половцев, что катались  по  земле,  сумели  выбежать  с  жалящего  поля  и
набежали прямо  на  Томаса.  Рыцарь  лениво  махнул  мечом,  один  отлетел
оглушенный, вряд ли понял, что за  ужасная  пчела  ударила  на  этот  раз,
второго Томас угостил ударом кулака. Несчастный рухнул, как бык на бойне.
     Олег отбросил стебелек разрыв-травы -- служит  один  раз,  дальше  ее
можно класть в суп и даже скармливать кролям -- пропустил женщину вперед и
пошел следом в башню. Ступеньки вели вверх, веяло  покоем,  а  запах  меда
смешивался с ароматами трав. На миг мелькнула зависть: живет себе в покое,
размышляет над судьбами мира... В покое, напомнил себе со злой иронией.  А
половцы? Видать, недавно выбился в мудрецы. Еще не научен жизнью...

     К Томасу подскочил на коне визжащий половец, в руке  сверкала  сабля.
Пчелы облепили ему голову, но один глаз все еще горел  неугасимой  злобой.
Половец ударил саблей, промахнулся, а рыцарь, жалея несчастного,  с  одним
глазом не боец,  смачно  хлестнул  плетью.  Тяжелый  ремень  с  вплетенным
свинцом с треском разрубил халат на спине. Половец  подпрыгнул,  выгнулся,
словно пряча спину, слетел с коня.
     Томас удовлетворенно повернулся, но половец перекатился через  голову
и прыгнул на железного человека. Томас  не  успел  даже  занести  меч  для
удара. Перед  глазами  мелькнуло  оскаленное  лицо,  он  судорожно  двинул
рукоятью.
     Череп хрустнул, как яичная скорлупа. Томас отступил от  падающего,  с
удивлением осмотрел рукоять, куда месяц назад вбил один  из  гвоздей,  что
скрепляли крест Господень.
     Олег был  уже  на  полпути  к  вершине,  когда  Томас  догнал  его  с
торжествующим воплем:
     -- Свершилось чудо! Пресвятая Дева  снова  явила  мне  милость!  Едва
гвоздь из креста Господнего коснулся неверного, тот сразу испустил дух!
     -- Это зовешь чудом?
     -- А что же еще? Ты снова не веришь в силу креста Господня?
     -- Я бы поверил, -- буркнул Олег, --  если  бы  ты  за  другой  конец
гвоздя не держался, как черт за грешную душу... Слушай, а  как  гвоздь  из
того меча, который ты оставил где-то в Родопах, перебежал в твой  нынешний
меч?

     Глава 5

     Деревянная башня тряслась,  как  стебелек,  по  которому  бежали  два
крупных жука и божья коровка. Томас страшился,  что  ветхие  ступеньки  не
выдержат настоящего англа  в  полных  доспехах.  Тогда  он  перебьет  этих
наглецов внизу, не вынимая меча.  Калика  сказал  бы,  задницей.  Подумать
только, какие грубые слова находит!
     Женщина шла впереди, затем Томас обогнал, двинулся с обнаженным мечом
первым. Что дивило, так странное несообразие. Что  внутри  роскошнее,  чем
снаружи, понятно, так и ожидал: всяк наружу выставляет свою  грубую  силу,
озлобленность, готовность ударить  первым.  Но  почему  при  таком  обилии
ковров и шкур редких зверей оружия нет вовсе?
     Томас заметил шкуры даже белых медведей, но  таких  зверей,  он  знал
доподлинно,  Господь  не  творил.  Такие  звери  обитают   разве   что   в
подземельях, где не бывает солнечного света, он сам в детстве видел  белых
червяков и тритонов. А чешуйчатые шкуры, головы и рога неведомых чудищ?
     -- А что будет, когда поднимемся  к  покои  хозяина?  --  предположил
дрогнувшим голосом. -- Только бы сразу в жаб не превратил! Это  тебе,  сэр
калика, все одно, ты мыслитель, а доблестному рыцарю будет не  по  себе...
Копье в руки не взять, скользко, щит не поднять...
     Впереди была дверь, окованная серебром и золотом. Ручка была  в  виде
львиной головы. Вместо глаз блестели крупные рубины. Томас раскрыл рот  --
такое богатство в глуши! Да на каждый из  таких  рубинов  можно  снарядить
малое рыцарское войско! Еще и обоз!
     Олег же морщился, с неловкостью отводил взор. Вид у него  был  такой,
словно здешний маг сделал нечаянно непристойность, но как-то надо  сделать
вид, что не замечает.
     Томас постучал, прислушался, толкнул дверь.  Отворилась  без  скрипа,
открылась роскошно убранная комната. Осторожно вошли все трое, огляделись.
В глубине низкое ложе, застеленное  богато  расшитым  одеялом,  на  стенах
бесчисленные ковры, на  столе  ковши,  братины,  заморская  посуда.  Томас
приподнял кубок, глаза округлились. Чересчур тяжел, чтобы быть из простого
железа.
     Женщина молчала, но при виде драгоценных камней на посуде и вделанных
в ножки стола и ложа ее лиловые глаза стали зелеными,  как  спины  молодых
лягушат, а щеки порозовели так, что видно было даже сквозь слой грязи..
     -- Богато живут русичи, -- заметил Томас с уважением. --  Наш  король
победнее...
     Он с недоумением потрогал рогатые шишки  огромных  плодов.  Яблоки  и
груши на подносе -- понятно, виноград и ананасы тоже  едал  в  сарацинских
землях, но это вовсе  нечто  несусветное.  Как  и  эти  длинные  изогнутые
огурцы, только желтые и в листьях.
     Женщина коснулась  покрывала,  нежнейшего  и  тончайшего,  сотканного
разве что из лунного света. По краю шел узор золотом, к середке  сбегались
замысловатые знаки.  Ее  пальцы  как  будто  сами  по  себе  терли,  мяли,
исследовали неведомую ткань.
     Олег прислушался, из-за стены доносились голоса. Слов он не разобрал,
но один из голосов показался знакомым. Он  ощутил,  как  недобрый  холодок
побежал по коже. Он не знал этого человека, но  интонация  была  знакомой,
даже слишком...
     Он толкнул рогатую голову зверя  на  стене,  та  подалась  с  трудом.
Пахнуло травами, щель раздвинулась, открыла потайной ход. Томас  сразу  же
вытащил меч, снова спрятал, вспомнив, что находится в чужом доме.
     Они прошли гуськом через проход среди бревен. Комната была  поменьше,
но обставлена много богаче, ярче, а от сундуков с  висячими  замками  было
тесно. При их появлении померк синеватый свет, словно они своим появлением
задули молниевую свечу, а в глубине комнаты отпрыгнул к  стене  щупленький
старик с коротко стриженной белой бородой. Глаза были испуганные.
     -- Кто вы, прервавшие...? Как сумели войти?
     Томас поклонился.
     -- Приветствуем тебя, мудрый... и богатый! Я  сэр  Томас  Мальтон  из
Гисленда, рыцарь Христова воинства.
     Олег пристально осматривался. Старик, в этой захламленной  редкими  и
дорогими вещами комнате мог  спрятать  дюжину  головорезов,  но  можно  не
сомневаться, что, кроме старика,  здесь  уже  никого  нет.  Однако  же  не
оставляет чувство, что кто--то есть еще...  И  даже  прислушивается  к  их
словам.
     -- Христиане? -- выкрикнул старик.
     Томас снова поклонился.
     --  Нет  более  верного  христианина,  чем  я,   рыцарь   похода   за
освобождение Гроба Спасителя. Спутник мой  тоже  одной  ногой  в  истинной
вере, хотя и  всячески  отрицает.  На  прекрасной  леди,  что  согласилась
почтить нас своим присутствием... на некоторое время, хоть и  нет  креста,
но, судя по ее дивной красе, она не может не быть истинной христианкой...
     Как чешет, как чешет, подумал Олег невольно. Гибкая вера!  С  большим
основанием эту женщину можно счесть орудием дьявола. За то же самое.
     -- Как вы вошли? -- потребовал старик снова.
     Вид у него был злой и  растерянный.  Томас  поклонился  еще  учтивее,
снова избегая прямого ответа.
     -- Дивно и светло  зреть  произрастающую  мудрость  среди  дикости  и
невежества, что ломится сейчас внизу в двери... Мы здесь только  проходом,
по дороге забежали, просим приютить бедную женщину! На ее глазах горел  ее
дом и гибла родня.  Наверняка  это  была  родня,  такие  же  оборванные  и
грязные. Она нуждается в защите.
     Старик отшатнулся.
     -- Женщина? В моем доме? Чтобы я сам, своими руками рушил защиту?  Вы
уйдете, как и пришли, -- вместе.
     Томас сказал осторожно:
     -- Мы прошли долгий путь, но впереди еще дольше...
     Старик прервал:
     -- Погоди.  Сейчас  посмотрим.  Кому  ведомо  прошлое,  тот  знает  и
будущее.
     Дурак, подумал Олег беззлобно. Еще у самого подножья  мудрости,  даже
не лизнул ступеньку, а такие высокопарные  речи.  Один  дурак  изрек,  сто
других повторяют. Мир меняется, в прошлом не было  ни  таких  религий,  ни
таких передвижений племен и народов. Так что  старые  решения  непригодны.
Знание прошлого не дает познать будущее, скорее мешает...
     Старик провел ладонью по зеркалу,  будто  смахивал  пыль.  В  черноте
заблистали звезды, затем  полыхнуло  зарево  пожара,  а  блики  на  саблях
рассыпались, как вылетающие из костра искры. Выметнулся храпящий конь,  на
нем огромная железная фигура рубила направо и налево длинным, как оглобля,
мечом. Люди падали, разбегались с воплями, уползали.
     Томас всхрапнул от  удовольствия,  притопнул  и  гордо  оглянулся  на
женщину. А в зеркале шла рубка, мелькали люди, затем сэр Томас с гордым  и
решительным лицом красиво пронесся из  горящего  города,  унося  на  крупе
спасенную женщину. Калика как-то малозаметно потревожил пчел,  оказался  у
ворот башни, те отворились от слабого толчка.
     Старик напряженно и подслеповато всматривался, почти водил  носом  по
ровной поверхности зеркала. Отпрянул, подозрительно уставился на Олега.
     -- Как отворил?
     -- Не заперто было, -- ответил Олег как можно будничнее. -- Разве  мы
бы зашли? Вежеству с детства учат.
     Старик подозрительно всматривался в равнодушное лицо калики.  Остался
ли удовлетворен осмотром или нет,  но  снизу  стук  стал  намного  громче,
отвлек. А Томас прислушался, изрек уверенно:
     -- Похоже, дверь высадили... Или ты не запер?
     -- На два запора, -- заверил Олег.  Усмехнулся:  --  Тоже  с  детства
учат.
     Томас медленно потащил из ножен свой великолепный меч. Олег  ожидающе
смотрел на старика. Тот подпрыгнул.
     -- Дверь? Там заклятия!..
     -- Вряд ли сэр калика прикрыл ее плотно, -- сказал Томас  язвительно.
-- Святые отшельники бывают  рассеянными.  Это  ему  только  кажется,  что
прикрыл...
     Олег вдруг вспомнил:
     -- А разве не ты шел последним?
     Топот ног по деревянной лестнице звучал, как частые раскаты грома.  В
окно влетела стрела, впилась в потолочную балку.  Старик  отшатнулся  так,
что едва не переломился в пояснице. Глаза полезли  на  лоб,  однако  Томас
видел, что старика испугала не столько сама  стрела,  как  то,  что  некто
сумел забросить ее в башню, теперь уже ясно, заколдованную.
     -- Что сталось с моей мощью?
     Томас растерянно топтался на месте. Женщина держалась за его  спиной,
молчала. Олег пожал плечами. В окно влетела еще стрела, он  поймал  ее  на
лету, внимательно рассматривал перо.
     Внезапно старика осенило.
     -- Вы не волхвы, я бы учуял... Но что у вас  есть  магическое?  Вещи,
реликвии?
     Олег показал обереги. Старик раздраженно отмахнулся.
     -- Это не магия. Что еще?
     Томас подбоченился  в  красивой  позе.  Голос  был  полон  сдержанной
гордости и силы:
     -- У меня есть христианская святыня! Уже помогла мне в  моем  трудном
квесте, клянусь лбом последнего половца!
     Старик заверещал:
     -- Что за святыня?
     -- Гвоздь из креста, на котором распяли Господа нашего Христа.
     -- Кого-кого?
     -- Их сюзерена, -- объяснил Олег, --  Главного  феодала,  у  которого
даже короли в вассалах. Да где в вассалах -- рабстве. Так что  мощь  этого
нового бога велика, учти... Гм, хотя мне кажется,  в  том  кресте  гвоздей
вовсе не было. Железных! Римляне железо берегли...  Стали  бы  тратить  на
простой крест!.. К тому же ты тот меч давно потерял...
     В дверь грянули тяжелым. Доски затрещали, дверь  едва  не  слетела  с
петель. Глаза старика выкатились, щеки стали белыми, как мел:
     -- Так это из-за него пропала моя защита! Вон отсюда!!!
     Томас взял меч в обе руки. Олег поколебался, сказал медленно:
     -- Они ворвутся сюда раньше, чем мы покинем башню... А пока не уйдем,
ты бессилен. У тебя должен быть другой выход!
     -- Нет другого выхода! -- закричал старик страшно.
     -- Тогда мы все умрем, -- сказал Олег просто. -- Но мы двое еще можем
прорваться, а ты?
     Дверь затряслась с  новой  силой.  С  той  стороны  слышались  крики,
ругань, угрозы. Внезапно в щель под дверью потянуло струйкой  дыма.  Крики
стали громче, торжествующими.
     Томас остановился в двух шагах перед дверью и стал ждать. Меч  в  его
руках чуть поворачивался, словно уже видел сквозь  доски  жертву.  Женщина
сняла с его пояса длинный узкий кинжал, встала рядом. Их плечи были  почти
вровень, хотя сэр Томас отличался ростом даже среди сильнейших рыцарей.
     -- Наверх, -- вдруг закричал старик с  мукой,  --  наверх,  остолопы!
Пусть пропадает, не пропадать же самому...
     Олег первым сообразил, схватил Томаса за локти, вытолкал на лестницу,
что вела к потолку. Крышка лаза откинулась. Томас увидел,  как  по  синему
небу плыли кучерявые барашки, похожие на безмятежные облака. Старик, пыхтя
и отдуваясь, как большой изможденный паук, выкарабкался следом.
     Возле длинной покосившейся трубы лежал свернутый ковер. Старик пинком
развернул его, и в глаза всем четверым ударили яркие, почти  не  выцветшие
краски. Пахнуло восточными цветами и пряностями.  Олег  кивнул  понимающе,
толкнул Томаса на середину. Внизу с  грохотом  вылетела  дверь.  Стремянка
затряслась, по ней кто-то уже лез, пыхтел,  его  ободряли  злые  гортанные
голоса.
     -- Во имя великого Стрибога... -- начал старик, но Олег прервал:
     -- Тогда уж лучше Борея. Нам к северу.
     -- К северо-западу, -- быстро поправил Томас. -- И невысоко.
     -- И чтоб еще не дуло? -- завизжал старик истошно. -- Садись!!!
     Из квадратного лаза  в  полу  показалась  голова  в  мохнатой  шапке.
Половец сразу завизжал страшным голосом, снизу  завыли  и  заулюлюкали,  а
первый начал  спешно  выкарабкиваться  на  крышу.  Томас  засопел,  ступил
навстречу, поднимая меч.
     Олег прыгнул, сшиб рыцаря на ковер, спасая его от брошенного дротика.
В тот же миг под Томасом заколыхалось, словно он лежал на зыбучих  песках.
Его прижало лицом к ковру. Рядом кто-то тонко вскрикнул,  он  узнал  голос
женщины.
     -- А как же старик? -- вскрикнул Томас. -- Мы ж не скифы!
     Чувствуя себя на зыбком плоту,  что  несется  сквозь  холодный  ветер
навстречу  водопаду,  он  подобрался  к  краю  ковра.  Башня  стремительно
удалялась.  Вокруг  маленькой  фигурки  старика  вспыхнул  зеленый   свет.
Половцы, охваченные огнем, метались по башне, срывались с края.
     Ковер мелко трясло. Томас сцепил зубы, те начали выбивать дробь.  Еще
не от холода, от гадкой тряски. А женщина может  подумать,  что  вовсе  от
трусости! Холод придет позже, он знал по полету на Змее. Но там хоть  края
теплые, а здесь вовсе север, осень, утки летят мохнатые, как шмели.
     -- Управится, -- успокоил Олег. -- Не думал, что в твоей  чаше  такая
сила... Или в гвозде?.. Наверное, в гвозде. Чаша  что,  а  вот  гвоздь  из
креста, в котором, козе понятно, откуда он возьмется -- железо...
     Свирепый встречный ветер трепал красные, как пламя, волосы Олега.  Он
слегка щурился, горбился, но зеленые глаза по-прежнему смотрели  вперед  с
угрюмым недоверием. Волчья душегрейка была распахнута на груди.
     Он с неудовольствием повернулся к распластавшейся на  ковре  женщине.
Старик все-таки втолкнул ее в  последний  миг!  Мог  бы  сам  защитить  от
половцев, но уж очень не хотел связываться с  бабой.  Да  это  и  понятно:
женщина в келье мага приносит несчастий больше, чем на корабле. Он  знает,
это он лучше этого доморощенного отшельника знает.
     -- Кто ты и как тебя зовут? --  спросил  он  хмуро.  --  Как  бы  ты,
девица, не попала из огня да в полымя.
     Женщина вздрогнула, ее пальцы сжались на складках ковра  еще  крепче.
Ветер трепал распущенные космы, серые и неопрятные, зато длинные.
     -- Меня зовут... Ярослава, но лучше Яра.
     Томас оглянулся на них, покачал головой.
     -- Яра... Такого имени нет. Язычница?
     -- Я родилась весной, когда сеют  яровые,  --  пояснила  женщина,  --
потому и назвали Ярославой.
     Калика хмыкнул, но смолчал. Его красные волосы  трепетали  на  ветру,
как пламя. Зеленые глаза бесстрастно смотрели  вдаль.  Женщина  приоткрыла
глаз, с удивительно лиловой сетчаткой, крупной и блестящей, покосилась  на
калику.
     -- Вообще-то все мои братья и сестры, даже двоюродные  и  троюродные,
рождались  зимой.  Моя  старшая  сестра  появилась  на  свет   с   первыми
заморозками, потому ее назвали Льдинка, другая сестра, Снежана, родилась в
день первого снега, потому у нее такое странное для вас  имя.  Я  слышала,
что моя троюродная сестра, что родилась за морем в день страшного  мороза,
когда лед сковал даже воздух, названа Изольдой,  так  как  она  словно  бы
вышла изо льда... Только самый младший братик родился весной, его  назвали
почкой, уже  набухшей  соком,  готовой  распуститься  --  Брунькой,  а  во
взрослости -- Бруниславом.
     --  Языческая  геральдика,  --  пробурчал  Томас.  --   Врет   и   не
поплевывает. Ладно... Баба с воза -- потехе час.
     Калика покосился удивленно:
     -- Это ты к чему?
     -- А так. Нравится мне русская народная мудрость!

     Глава 6

     Женщина держалась на летящем  ковре  без  страха,  правда,  на  самой
середине, плотно зажмурив глаза и вцепившись в  ковер  так,  что  побелели
костяшки пальцев.
     -- Неужели удалось ускользнуть? -- сказала она неверяще.
     Голос ее был низкий, чуть хрипловатый. Томас похлопал  ее  по  плечу,
она  наконец   решилась   приподняться   на   локте   и   открыть   глаза.
Странно-лиловые глаза смотрели ясно, это  было  единственно  ясное  на  ее
перепачканном  сажей  и   пеплом   лице.   Разорванный   сарафан   обнажал
ослепительно белую кожу, но руки до плеч были коричневые от солнца.  Скулы
ее были гордо приподняты, нечеловечески лиловые глаза  смотрели  прямо.  В
них таился страх, но женщина с каждым мгновением загоняла его все глубже.
     -- Кто ты? -- спросил Томас строго. -- Почему в такой стране, что уже
приняла благодатный свет христианства, имя у тебя не христианское?
     Ковер качнуло на воздушном ухабе.  Женщина  осторожно  вытянула  шею,
посмотрела вниз. Ее щеки  побледнели,  но  взор  не  отвела.  Томас  начал
смотреть на женщину новыми глазами. Когда он  впервые  поднялся  на  такую
высоту, его кости тряслись так, что стук был слышен за Рипейскими  горами,
а кровь превратилась в мелкие льдинки и шуршала в жилах,  как  будто  раки
терлись панцирями, выбираясь из корзины.
     Она бросила на него взгляд искоса.
     -- Так отец нарек... Но потом проезжал черный человек, он что-то  пел
на чужом языке и махал крестом. Нам сказали, что теперь мы крещеные.
     Томас шумно выдохнул воздух. Все-таки легче. Двое язычников на  одном
ковре было бы многовато, а так они двое против одного. Правда, упорного  в
своем безверии как медведь в родной берлоге.
     -- А как тебя назвали в новой вере?
     -- Не знаю, -- ответила она просто. -- Больше  мы  того  человека  не
видели.
     Олег хохотнул:
     -- Хороша твоя вера... Держись крепче!
     Их подбросило, затем ковер накренился и понесся, как санки  с  крутой
горки. Ветер засвистел в ушах, Томас сжал в  кулаках  мохнатую  складку  с
такой силой, что потом  все  умельцы  мира  не  разгладят.  Хотел  сказать
женщине, чтобы сделала то же самое, но она уже сама вцепилась,  как  клещ.
На этот раз побледнела, лиловые глаза расширились.
     -- Ничего, -- утешил он неуверенно, -- все равно теперь  ты  спасена.
От половцев.
     Олег услышал, крикнул сквозь свист ветра:
     -- Конечно! Брякнуться всего с пары верст!.. Сэр Томас, ты  расскажи,
как летел вверх тормашками с башни  Давида...  Сажен  сто,  поди,  была  в
высоту? А ты, никак, в полном рыцарском доспехе?
     Женщина обратила к рыцарю неверящие глаза. Томас отмахнулся, едва  не
сорвался с ковра.
     -- Ну, было, упал. Я ж  говорил,  мне  повезло.  Я  успел  взобраться
только на первую ступеньку...
     Ковер опустился до белого слоя облаков. Врезался под углом.  Холодный
туман забивал дыхание. Ковер скоро промок, скользил  под  пальцами.  Томас
держался изо всех сил, а когда наконец вынырнули из белой  мглы,  чуть  не
застонал от злости.
     Они были еще высоко, ковер все так же быстро снижался,  а  летел  над
унылым болотистым краем, словно  уже  попал  в  родную  Британию.  Деревья
торчали редкие, каргалистые, а чем дальше, тем их было меньше,  а  водяных
проплешин больше.
     --  Сэр  калика,  --  сказал  Томас  напряженно,  --  ты  бы   сделал
что--нибудь?
     -- Что?
     -- Ну, что-нибудь свое, нечестивое. Пошепчи, поплюй... Так не хочется
с высоты в такое... благоуханное, как портянки МакОгона, болото!
     Олег буркнул:
     -- Колдовать -- богопротивное дело. А ты -- воин креста.
     -- Да, но... ежели язычник поможет христианину, то уже богоугодное.
     -- А ежели и язычник при этом спасется?
     Томас подумал.
     -- Ну... тогда ничья. Опять же на мне греха не будет.
     Женщина слушала, раскрыв рот. На непонятные речи  железного  человека
еще непонятнее ответил странный человек в волчьей шкуре:
     -- Я так долго старался это забыть, что теперь вовек не вспомню.
     -- Даже болото не освежит память?
     -- А что болото? -- ответил Олег равнодушно. -- Человек всю  жизнь  в
болоте, еще  худшем,  а  привык  и  не  замечает.  Даже  квесты,  драконы,
прынцессы, сундуки злата, башни Давида -- болото...
     Ковер немного выровняло, он понесся над болотом почти  ровно,  только
подпрыгивал на невидимых кочках. Гнилостные испарения ударили в нос. Томас
застонал, почти с ненавистью посмотрел на калику.
     Ковер на скорости коснулся затхлой воды. Его подбросило, пронесся  по
воздуху и снова тяжело шлепнулся, распугав лягушек. Так  его  и  протащило
еще несколько саженей, подкидывая на волнах, сшибая мелкие болотные кочки.
     Их залепило грязью, на ковре была  грязь,  ошалевшие  лягушки,  тина,
сорванные болотные растения, пиявки. Томас не успел захлопнуть забрало,  в
лицо плеснуло такой гадостью, что невольно опустил руки.
     Он  ощутил,  что  его  сбрасывает  встречным  ветром,  нечто  тяжелое
обрушилось на спину, вмяло в залепленный грязью ковер.  Дальше  не  ощущал
что с ним и где он, пока ветер не утих, а вокруг не забулькала грязь.
     Над ухом проревело:
     -- Никак в отшельники метишь?.. Размечтался!
     Томас судорожно ухватился за стебли,  вскинул  подбородок.  Жидкая  и
густая, как сметана,  грязь  колыхалась.  Томас  выпятил  губу,  не  давая
перехлестнуться через край. Поблизости торчали две грязные, дурно пахнущие
кочки. Обе медленно начинали шевелиться. Возле ближайшей из воды поднялась
рука,  неспешно  отерла  грязь  с  листьями   болотных   трав.   Появились
блеснувшие, как два чистых изумруда, глаза, а знакомый голос со взбесившим
Томаса благодушием сказал:
     -- Черт смолоду в болоте сидит и -- ничего!
     Вторая кочка, оказавшаяся головой женщины с  таким  странным  именем,
стала медленно отодвигаться. Олег наблюдал одобрительно.
     -- Чутье есть. Там дальше сухо. Верст через двадцать.
     -- Сэр калика, -- простонал Томас, -- а поближе не можешь сделать?
     -- Я ж не бог.
     -- А жаль, -- простонал замучено рыцарь, его тянуло на дно так, будто
на нем, кроме доспехов, была еще жена, ее мать и вся ее родня. -- Ты  хоть
и богопротивный язычник...

     Олег  молча  шел  через  темную  воду.  Ощущение  было  таким,  будто
продавливался через теплое масло, вода, если  не  считать  мути,  что  они
подняли, выглядела на удивление чистой. Он зачерпнул в горсти воду, подул.
Томас смотрел подозрительно, а когда калика плеснул себе в лицо и  засиял,
как очищенное яичко, чертыхнулся, перекрестился благочестиво,  хотел  было
идти дальше, но уловил краем глаза движения спасенной  женщины.  Она  даже
опустилась с головой, видны были частые движения рук под  водой,  а  когда
поднялась, Томас ахнул и остановился.
     Разводы сажи и  копоти  исчезли,  лицо  женщины  сияло  молодостью  и
чистотой. Серые седые волосы обрели цвет спелой  пшеницы.  Томас  поспешил
сказать себе так, чтобы не  сравнить  с  расплавленным  золотом,  которого
простолюдины не знают. Теперь он видел, что ее морщины, как и серая  кожа,
были только разводами грязи и копоти.
     -- Ладно, -- сказал он с недоверием, -- эта колдовская  вода  не  для
христианских душ... Сэр калика, а что насчет ковра?
     -- А ты сможешь им пользоваться, ежели достанешь?
     -- Да нет, вернуть бы хозяину... Вещь ценная.
     -- Или продать по дороге, -- сказал Олег ему в тон,  --  ибо  идем  в
другую сторону... Ишь, как в  тебе  живет  грабитель-крестоносец!  Сможешь
достать, ищи. Только и нести тебе.
     Томас  безропотно  двинулся  вслед  за  Олегом.  По  шлему   легонько
стукнуло. Он машинально поднял  руку,  ощутил  слабый  толчок.  В  стороне
плеснуло, храбрая жаба поплыла хвастаться своим подвигом.
     Олег украдкой наблюдал за рыцарем. Крепкий и  отважный,  он  обладал,
оказывается, и редкостной силой духа. Другой бы уже расплакался, проклинал
бы всех и вся, от чаши бы отказался -- и без  того  труден  обратный  путь
крестоносца на родину, а этот прет еще и кучу  железа,  как  еще  коня  не
умудрился затащить на ковер! Правда, конь уже запалился  в  скачке,  такой
для боя непригоден, только на работах в селе... И  совершенно  чужую  бабу
спас, рискуя и жизнью, и  чашей,  и  Крижаной.  Неужто  в  мир  наконец-то
проходят другие ценности, которые он так долго готовил?
     -- А где мы оставим женщину? -- спросил Томас.
     Калика равнодушно пожал плечами.
     -- Лучше всего здесь.
     -- В болоте?
     -- А что? И в болоте люди живут.
     Томас огляделся.
     -- Люди? Не вижу людей. Нет, сэр калика, в  болоте  как-то  нехорошо.
Утопнет, так это будет на моей христианской совести. Тебе что, ты язычник.
Ты можешь сказать даже, что жертвуешь болотным богам...
     -- Это мысль, -- оживился калика. -- Боги сразу помогли бы выбраться.
Как ты находишь?
     Томас оглянулся на женщину. Она шла за ними шаг в шаг, тонкое  платье
облепило сильную развитую фигуру. Глаза ее  были  грозово-лиловыми.  Томас
заколебался.
     --  Сэр  калика...  Я  понимаю,  в  трудных  условиях  надо  идти  на
компромиссы... Но ты уверен, что болотные боги такую возьмут?
     -- Сэр Томас, да они все такие же, как она, -- грязные и страшные.  А
она достаточно молода, здорова. И все зубы целы. Как ты думаешь?
     -- Не знаю, не проверял. Меня она только исцарапала.
     -- Я бы все-таки отдал. И нам хорошо без обузы, и боги довольны...
     -- Демоны, -- поправил Томас строго. -- Бог есть один,  остальные  --
демоны. Ежели демоны ее возьмут, а нас мигом доставят на берег... да не  в
топь какую, а на сухое, да чтоб еще там и пара коней ждала...
     -- Со всадниками, чьи копья упрутся нам в глотки, пока будем вылезать
на берег? Нет, лучше уж просто на берег.
     Женщина, которая шла дотоле молча, внезапно подала голос:
     -- Ежели доставите меня к моему жениху, он заплатит вам золотом.
     Томас оглянулся.
     -- Золотом? А твой жених хоть знает, что это?
     Ее глаза были строгими.
     -- Он знает. И давно меня ждет.
     -- Кто он? -- спросил Томас. -- И где это?
     -- Он живет в северных землях. Тебе все  равно  их  не  обойти,  если
идешь в Британию. Придется идти через его земли. А  владения  его  таковы,
что за три дня не объедешь!
     -- Понимаю,  --  сказал  Томас  сочувствующе.  --  Мне  тоже  однажды
пытались всучить такую же клячу.
     Он внимательно посмотрел в лицо калики. Тот удивленно качал  головой,
рассматривал Ярославу с новым интересом.
     -- Сер калика... Кто ее жених?
     -- Знатный человек.
     -- Боярин? Князь?
     -- Нет, -- медленно ответил калика.  --  Но  через  его  руки  золота
прошло больше, чем было у киевского князя.
     -- Он ростовщик? Купец?
     -- И купец тоже.
     Томас смотрел ошарашено, потом кивнул, понимая. Странствующие  рыцари
тоже приторговывали, когда натыкались на  богатства,  равные  королевским.
Надо было одолеть лишь великана  или  дракона,  а  то  и  разогнать  лютых
разбойников, наводящих ужас даже на королей.  Бывали  сокровища  у  магов,
колдунов, рассказывали даже о Гамейне, одолевшем чудовищного паука, у того
зачем-то в норе были сундуки с золотыми монетами Александра Македонского.
     Калика сказал сокрушенно:
     --  Вот  так  всю  жизнь.  Только  придешь  к  какому-то   ясному   и
справедливому решению, как судьба предлагает мучительный выбор. Решай  ты,
сэр Томас!
     Рыцарь задумался. Он возвращался из Святой  Земли  беднее,  чем  ушел
туда. Это он знает, что война была за  Гроб  Господень,  но  соседи  будут
насмехаться над его бедностью. Если вернулся без богатой добычи, то  с  их
замков он выглядит побежденным. Честно говоря, его самого нередко посещала
эта мысль. Ведь чем  громче  заявляешь,  что  тебя  не  интересует  мнение
соседей, тем больше от него зависишь, тем больше прислушиваешься.  И  если
бы вернуться с тугим кошелем, а лучше с двумя, то и спина будет прямее,  и
взгляд тверже. А злые языки недругов втянет в задницы, где им  и  надлежит
пребывать.
     Калика подмигнул.
     -- Трудная задачка?
     -- Да почему трудная? -- оскорбился Томас. -- Рыцари издавна  спасали
прекрасных дам и отвозили на крупе своего коня их избранникам... а если те
не принимали, то родителям.
     -- И часто не принимали?
     Томас пожал плечами.
     -- Это зависит, сколь дорога длинная. Да  где  едут:  через  лес  ли,
через поле... Эта женщина хоть и  не  прекрасная  дама,  но  за  нее  дают
выкуп... А выкуп для рыцаря -- привычное дело.
     Калика поинтересовался:
     -- А как делишь на прекрасных дам и просто баб? Для  меня  это  такая
загадка, что всю жизнь... а она долгая... не разберусь.
     -- Разве не видно? -- удивился Томас.
     Калика оглянулся на женщину. Она шла злая, брови  сдвинуты  так,  что
только не сыпятся  искры.  Но  спину  держала  ровно,  с  силой  бороздила
болотную воду. В ней чувствовалась жизненная сила и достоинство.
     -- Нет, -- сказал он искренне.
     Томас сказал с чувством превосходства и жалости:
     -- Сэр калика, это ж так очевидно! Даже не нуждается в объяснениях.
     Олег покачал головой. Для него нужны были объяснения. Очевидные  вещи
на проверку нередко оказываются далеко не очевидными. А чувства  подводили
и более мудрых и осторожных.
     -- Ладно, --  предложил  Олег.  --  Сейчас  не  решим,  жабы  мешают.
Отложим, на берегу придумаем.

     -- Похоже, -- проговорил Томас задушенно, -- мы уже идем по кругу...
     Он едва успел закрыть рот от хлынувшей  воды.  Пока  вытирал  лицо  и
отплевывался, в двух шагах  из  болота  высунулся  по  плечи  желтый,  как
мертвяк, человек. Голова была голая, как  колено,  уши  торчали  остро,  а
круглые глаза смотрели не мигая.
     -- Допер, -- сказал болотный человек  удовлетворенно,  --  да  не  по
первому... Что же мне с вами делать? Сразу утопить аль потешиться сперва?
     Рыцарь, стоя по шею, безуспешно  пытался  достать  меч.  Олег  сказал
угрюмо:
     -- Дурень, мы ж тебе такой подарок  тащили...  Надо  было  на  берегу
выбросить.
     Болотник оживился.
     -- Какой? Где? Что?
     -- Ковер-самолет. В другие болота к бабам летать будешь.
     Болотник смотрел недоверчиво.
     -- Врешь?
     -- Пройди по нашему следу. Там спрятали, чтобы никто не спер.  Еще  и
ногами в ил втоптали.
     -- Ну да, не сопрут, -- встревожился болотник, -- не знаешь ты наших!
Где говоришь?
     -- Как выйти из болота?
     -- Да почитай уже вышел. Ты правильно шел, будто тут и родился. То  я
так, пошутил...
     И болотник исчез под водой. Видно было, как мелькнуло желтое,  словно
под водой размазали молнию. Олег покачал головой.
     Туман расступился, они выбрались, цепляясь за  осоку,  на  твердь,  а
чуть дальше пошла земля совсем сухая. Трава росла сочная, налитая болотной
водой. Под ногами Томаса стебли с  мокрым  хрустом  обламывались,  вжикала
мутная гнилая вода.
     Олег отыскал подъем,  пошел  кустарник,  встретились  первые  корявые
деревца. Томас со стоном упал на землю и остался лежать,  разбросал  руки.
Женщина вышла медленно, словно вырастала из воды. Когда она попала в  поле
зрения Томаса, у того перехватило дыхание.
     Мокрое платье плотно облепило фигуру, У нее была крупная, но  высокая
и очень четко очерченная  грудь.  Вместо  пояса  ей  сгодился  бы  браслет
Томаса, но в бедрах она была хоть сейчас рожать без труда и мук, а длинные
и сильные ноги с умело вылепленными мускулами годились как для  долгого  и
быстрого бега, так и для богопротивных языческих плясок.
     -- Афродита, -- прохрипел он. -- Только  почему...  Неужто  море  так
обмелело?
     Она перекинула волосы на грудь, отжала сильными  руками.  В  запястье
руки были тонкими, но когда вода брызнула струями, Томас невольно подумал,
что такая из ветки дерева выжмет сок с такой же легкостью.
     -- Э-э... Артемида...

     -- Заморился? Уже заговариваться начал.
     -- Нет, -- огрызнулся Томас, --  с  чего  бы?  Сейчас  насмотрюсь  на
облака и вскачь побегу.
     Она кивнула:
     -- Только почистись. Водяных распугаешь.
     Томас сам чувствовал, воняет от него гадостно. С  проклятиями  воздел
себя на колени. Больше сил  не  было,  сбросил  шлем,  кое-как  расстегнул
доспехи. Стыдясь своей белой, как у женщины, кожи, разделся почти  донага,
прополоскал  доспехи  и  одежду.  Темная  вода  сразу  замутилась   серым,
любопытные рыбешки брезгливо прыснули прочь.
     Когда он вошел в воду по колени, в зарослях кувшинок нечто дернулось,
появилось зеленое пятно, белые цветы заколыхались, будто снизу дергали  за
стебли. Вынырнула  тупая  жабья  морда,  уставилась  на  Томаса  выпуклыми
глазами. Томас торопливо стирал одежду, выполаскивал, слыша за спиной шаги
женщины. Похоже, она рассматривала его критически, пофыркивала. Он злился,
не зная, что ей не так. Спина у него широкая, в буграх мышц, есть и шрамы,
которыми мужчины хвастаются.
     Жабе наконец надоело смотреть на  полуголого  мужика,  взобралась  на
лист кувшинки. Тот, широкий как плот, прогнулся под ее  весом,  закачался.
Жаба долго умащивалась, словно пес перед сном, укладывала белесое брюхо то
так, то эдак, наконец застыла, по-прежнему не сводя с  рыцаря  недвижимого
взгляда.
     Томасу надоело быть под пристальным взглядом мерзкой твари,  смотрит,
как будто что-то пакостное замышляет, как вдруг жаба проговорила скрипучим
голосом:
     -- Исполать тебе, добрый молодец...

     Глава 7

     Томас от неожиданности выронил рубашку. Вода  вроде  стоячая,  но  ее
начало относить от берега. Ругаясь последними словами, он догнал, пришлось
залезть в топь по самые... и глубже, переспросил, уже вернувшись:
     -- Ты мне?
     -- А больше тут... бре-ке-ке... молодцев нету... Ты можешь поцеловать
меня...
     Томас отшатнулся.
     -- Тебя? Жабу?
     -- Я не жаба... бре-ке-ке... я лягушка...
     Томас ощутил, как от злости надувается жила на шее.
     -- Ах ты, тварь!.. Да я не всякую девку в Иерусалиме хватал!..  А  уж
целовать так и вовсе не приходилось!.. Чтоб тебя, жаба мерзкая...
     Жаба переступила с  лапы  на  лапу.  Лист  кувшинки  начал  угрожающе
раскачиваться. На тупой морде проступило нечто вроде удивления.
     -- Я лягушка, не жаба... бре-ке-ке...  не  понимаешь...  Я  та  самая
лягушка...
     -- Что за та самая?
     Жаба начала раскрывать рот, когда за Томасом  послышались  шаги.  Сэр
калика взглянул коротко,  ничуть  не  удивился  --  он  вообще  ничему  не
удивлялся, как ревниво заметил Томас, -- и спросил равнодушно:
     -- Тебе мало забот с одной?
     Томас не понял, указал трясущимся от злости пальцем.
     -- Посмотри на ее гнусную рожу! Ты знаешь, что она мне сказала?
     -- Догадываюсь, -- бросил калика и оглянулся. -- Яра!  Поди-ка  сюда,
детка.
     Пришлепали быстрые босые ноги. Томас удивился злой решимости на  лице
женщины. Впервые видел ее такой рассерженной. На бегу подхватила увесистый
сук, швырнула умело и метко.
     Сук просвистел над головой Томаса, ударил  жабу  по  голове  с  такой
силой, что едва не сбросил с листа. Тот закачался, как в  бурю,  мелькнули
растопыренные лапы и белое брюхо. Брызги долетели до рыцаря.
     Злой  и  униженный,  он  выбрался  на  берег.  Женщина  смерила   его
презрительно-встревоженным взглядом, отошла к своей одежде,  та  сохла  на
растопыренных ветках. Олег, неизвестно чему скаля зубы, помалкивал.
     -- Сер калика, -- не выдержал Томас, -- я же  вижу,  ты  насмехаешься
надо мной!
     Олег покачал головой.
     -- Не над тобой. Так, вообще.
     -- Вообще?.. Ты что-то знаешь? Почему  эта  жаба  разговаривала,  как
человек? Я только сейчас сообразил!

     -- Как человек... Гм, по-моему, она больше квакала. Правда, знавал  я
одно племя, где тоже переговаривались  почти  кваканьем.  Жили  в  болоте,
понимаешь, а место всегда влияет... Да многое влияет.  Вот,  скажем,  есть
язык сильба гомеро, это когда свистуны переговариваются, а есть стукачи по
дереву...
     -- Сэр калика!
     -- Понимаешь, заклятия во всем мире одни,  но  местные  колдуны  ищут
вслепую, потому в одних землях умеют одно, в других --  другое,  в-третьих
-- третье... В этих землях освоили одно очень простое, но мощное заклятие.
Превращают виновного в лягушку. Снять заклятие тоже просто, но опять же --
надо знать как.
     -- Ты знаешь?
     -- Да стоит одному узнать, как вскоре знают все. В нашем случае нужно
только поцеловать такую лягушку.
     Женщина с силой терла камнем по своему платью,  отскребывала  остатки
грязи. Ее странные глаза украдкой следили  за  рыцарем.  Томас  задумался,
помрачнел.
     -- Тогда мы сделали злое дело...
     -- Почему?
     --  Надо  было  поцеловать.  Зажмуриться  и  поцеловать.  Пусть  даже
бородавки, но на Страшном Суде мне зачтется доброе деяние.
     Глаза женщины стали злыми. Олег посмотрел на нее, потом на Томаса.
     -- Гм... но она девица...
     У Томаса глаза стали круглыми.
     -- Да? По виду не похожа... Но тем более я мог бы!
     Олег хитро улыбался, голос стал сладким, как мед:
     -- Она еще и красивая девка. Я могу видеть сквозь жабью шкуру.
     -- В самом деле? -- спросил Томас с живейшим интересом.
     -- Очень. Молодая и  очень  красивая...  Но  здесь  нравы  строгие...
Поцеловать и не жениться -- опозорить девку. Дегтем ворота вымажут, то  да
се... Ей снова в болото,  только  уже  топиться  от  стыда  и  злой  молвы
людской. Что скажешь?
     Томас сказал со вздохом:
     -- Ты жестокий человек, но ты прав.
     Олег уже стоял, приложив ладонь козырьком к  глазам,  всматривался  в
истончающуюся стену тумана. Там  едва  слышно  хлюпало,  булькало,  кто-то
тяжелый ломился через болото, подминая пучки осоки и камыша.
     -- Не страдай, -- сказал он равнодушно, -- сейчас половина  княжества
ее ищет. Все ведают, как и что... В первый день бы  отыскали,  как  бывало
поначалу. Но так не наказание, одно баловство. Теперь колдуны  наловчились
забрасывать их в дальние болота...
     Шаги стихли, а вскоре  с  другой  стороны  послышался  легкий  плеск.
Болотник вынырнул тяжело, с трудом выволок намокший ковер.  Олегу  помахал
лапой с перепонками между пальцами.
     -- Ладно, теперь топить вас не буду. Ковер староват, но сгодится.
     -- И все? -- удивился Олег. -- Раз уж мы здесь, отведи к Хозяину.
     Болотник покачал головой.
     -- Какой хозяин? О чем глаголешь?
     -- Везде есть хозяин, -- сказал Олег.  Он  впервые  за  долгое  время
улыбнулся. -- На Руси без твердого хозяина нельзя, пропадут.
     -- Тут болото, а не Русь.
     -- К этому шли. Порядок и хозяин, что отвечает за порядок.
     -- Не доросли лицезреть его лик.
     -- Как хошь, -- сказал Олег равнодушно. -- Сами придем.  Только  тебя
выдерут, что через твое болото прошли, а ты знать не знаешь.
     Болотник подпрыгнул, вгляделся в суровое лицо волхва.
     -- Ишь... Да, ты такой, что сам доберешься.  Я  уж  думал,  таких  не
осталось. Только ждите до вечера, сейчас он занят.
     С прижатым к груди ковром без плеска  ушел  под  воду.  На  этот  раз
оранжевая молния, отягощенная ковром, скользнула много медленнее.

     Сидя у костра, Томас сказал с проникновенным удивлением:
     -- Сэр калика, я бы никогда не поверил, что у вас здесь  живут  самые
ревностные христиане, если бы своими глазами не узрел!
     --  Что  за  чушь?  --  нахмурился  Олег.  --  Такая   отвратительная
клевета...
     -- А как же? Полкняжества, как ты сам  сказал,  вышли  искать  бедную
девушку. Разве это не пример сострадания?
     Яра презрительно фыркнула. Томас сердито выгнул бровь, швырнуть бы  в
нее чем-нибудь, да под  руками  пусто,  а  Олег  сказал  с  непередаваемым
презрением:
     -- Ничего себе сострадание! В придачу к этой девке,  а  она  сама  по
себе такова, что за обрезок ее ногтя будут биться три  княжества,  хоть  и
норовистая, правда, дают еще и  полкняжества!  Тут  кто  угодно  в  болото
полезет. Сейчас  дома  опустели,  все  молодые  мужики  пиявок  кормят  по
болотам, всех жаб целуют.
     Томас спросил озадаченно:
     -- Полкняжества? Зачем?
     -- В приданое, понятно,
     Томас повернул голову, долго смотрел на болото, Спросил осторожно:
     -- А велико ли княжество?
     Олег отмахнулся:
     -- Да так себе. Чуть поболе Британии. Ну,  раза  в  два-три.  Народу,
правда, раз в десять -- земли больно богатые. Чернозем хоть на хлеб  мажь,
а сено такое накашивают, хоть попа корми. Да ты  сам  видел,  через  какие
края едем... С местным  князем  в  родстве  короли  шведские,  норвежские,
император германский, а еще и шахи и падишахи Востока. Разве что с королем
англским еще нет, что чудно...  Тьфу,  дочь  последнего  короля  Британии,
Гарольда II, Гита, вышла за Владимира Мономаха и завела кучу детворы...
     Томас потемнел, в глазах было жестокое  разочарование.  Он  с  тоской
посмотрел на ровную гладь болота, где  застыли,  как  вклеенные  в  смолу,
широкие листья, потом с ненавистью покосился на Яру. Женщина, повернувшись
спиной, усердно терла платье. Со спины она выглядела виноватой.

     Спали, как коней продавши. Или без задних  ног,  как  говорил  Томас.
Ночью квакало, хлюпало, по ним прыгало что-то мокрое и склизкое, у  Томаса
пытались утащить мешок с чашей, так  ему  показалось.  Не  просыпаясь,  он
подмял что-то, придушил, а мешок снова подгреб под себя. Он  всегда  спал,
чувствуя чашу щекой и обеими ладонями.
     Утром он очнулся  от  ощущения  внезапной  перемены.  Раздался  звук,
словно кто-то незримый тронул басовую струну, но откуда она  здесь?  Разве
что шмель сердито гуднул возле уха, но шмели на ночь  замирают  полуживыми
комочками...
     Темное небо  меняло  оттенки.  Нет,  даже  цвета.  Чернота  сменилась
лиловостью, на глазах налилась грозным фиолетовым. Томас настолько  сжился
с этим миром, даже болотным, что все чувства насторожились  еще  до  того,
как проснулся, а сердце стукнуло сперва вопросительно, потом,  уверившись,
что не ошиблось, пошло стучать сильнее и чаще, нагнетая  горячую  кровь  в
мышцы, готовя к неожиданностям безжалостной жизни.
     Над болотом небо стало цвета побежалости  металла,  какая  бывает  на
лезвии перекаленного меча у нерадивого кузнеца. Казалось,  вот-вот  оттуда
посыпятся искры из-под колес боевой колесницы языческого бога.
     Шагах в пяти от  Томаса  сухо,  словно  лопались  переспелые  арбузы,
крякнули камни. Он вжался в землю, даже пальцы вогнал.
     В неподвижном темном воздухе  неслышно  возник  полупрозрачный  столб
света!
     Мир застыл. Умолкли сонные болотные птицы, волны перестали шлепать  в
берег, но мир, так показалось Томасу, словно бы  вздохнул  с  облегчением.
Наконец-то! Вернулся скрепляющий стержень, на котором держится все и  вся.
Теперь все пойдет на лад.
     Столб полыхал, сердце Томаса  сжималось  от  тоски  и  тревоги.  Свет
выглядел древним, если такое можно сказать о свете, ведь это единственное,
что не изменилось в нашем  кровавом  мире  с  момента  его  сотворения.  И
все-таки свет был не  тот,  который  он  видел  ежечасно.  В  нем  гремела
торжествующая мощь тех времен, когда мир был молод, беспечен и бесшабашен.
Когда по этим местам неслись  конные  армады  киммеров,  скифов  и  других
древних народов. А может, и еще  более  древних,  когда  по  земле  ходили
только боги, ныне ставшие демонами. И каждый оставлял частичку силы здесь,
в этом свете...
     Томас боялся шелохнуться, чтобы видение не исчезло. Яра спала  рядом,
бледное лицо было изнуренным. А в  призрачном  свете  медленно  проступило
грозное   лицо.   Глаза   полыхнули,   в   грозном   веселье   раздвинулся
кроваво-красный рот. Лик был ужасен, но Томас не мог  оторвать  глаз.  Это
был демон, огненный демон, однако в нем била ключом та неземная мощь,  что
заставляет не только восхищаться -- мы ведь признаем  достоинства  врагов,
-- но и вызывает преклонение.
     Страшный голос, сухой треск искр, проревел негромко, но  Томас  сразу
ощутил, как ослабли члены, а во рту стало сухо.
     -- Кто вы, посмевшие?
     Яра попробовала во сне натянуть одеяло, обиженно подогнула  колени  к
подбородку,  засопела.  Томас  судорожно   толкал   калику,   тот   сопел,
поворачивался на бок. Наконец прохрипел недовольно, не раскрывая глаз:
     -- Ну чего тебе?
     -- Проснись! Тут кто-то спрашивает, кто мы!
     Калика сонно огрызнулся:
     -- А ты уже и не знаешь?
     Он попытался отвернуться, но Томас вцепился, как клещ, потряс. Голова
калики болталась, он наконец открыл глаза. Мгновение смотрел на блистающие
столб с ужасным ликом внутри, зевнул и снова попытался улечься.
     Остолбеневший Томас выпустил его из  рук,  лишь  потом,  опомнившись,
поднял в сидячее положение. Заорал на ухо:
     -- Сэр калика! Это, наверное, и есть тот Хозяин,  о  котором  говорил
болотник!
     -- Это я говорил, -- проворчал калика. Он открыл глаза, зевнул, глядя
в страшное лицо. -- Доброе утро!.. Хотя какое, к черту, утро,  эти  рыцари
хуже петухов. Ты и есть здесь Хозяин?
     Лицо в столбе исказилось в страшной гримасе. Словно в  огненную  воду
бросили камень, так лицо раздробилось  и  пропало,  но  мурашке  по  спине
Томаса побежали еще гуще. Из блистающего  пламени  за  ним  наблюдали,  он
чувствовал, нещадные глаза демона.
     Голос был едва слышен из-за хрипа, треска, щелканья,  будто  лопались
мелкие угольки:
     -- Кто ты, посмевший не пасть на колени, не просящий пощадить  жалкую
жизнь?
     Калика двинул плечами.
     -- А нам жисть не дорога. Что в ней? Одни неприятности. Да и надо  же
знать, кому кланяться. Вот сэр Томас, вишь, какой красивый да статный,  не
кланяется даже королю германскому, как и султану сарацинскому, потому  что
не положено: свои хозяева обидятся. Еще высекут.
     Томас поморщился.
     -- Сэр калика, благородных рыцарей не секут. Им секут головы, а не то
место, которым некоторые... Позволь узнать, могучий дух,  ты  и  есть  тот
Хозяин, о котором нам взахлеб говорил почтенный болотник?
     Голос из пламени протрещал громче:
     -- Так меня называют местные племена.
     Все-таки от Томаса не ускользнула уклончивость  ответа.  Олег  сказал
подозрительно:
     -- Мне показалось, что мы могли бы пролететь... без помех.
     Томас замер. Столб стал намного ярче, слепил глаза.
     -- Да. Но не очень далеко.
     После тяжелого, как гора, молчания Олег сказал осторожно:
     -- Нас ждут?
     -- И очень близко.
     -- Понятно, -- сказал Олег. -- Но каков тебе интерес?
     А Томас спросил, опустив ладонь на рукоять меча:
     -- Ты на чьей стороне?
     Столб горел ярко не обжигающим огнем. Олег не чувствовал  жара,  хотя
встал совсем близко. Томас чуть пригнулся, всматриваясь в белый огонь.
     -- Я на своей стороне,  --  ответило  пламя.  --  У  меня  есть  свой
народ... нравится он вам или нет... но он мой, и я о нем  забочусь.  Когда
здесь появляются чужаки, я их, понятно, скармливаю своим.
     Томас оглянулся за помощью на волхва,  но  язычнику  такое  отношение
местного божества было явно привычным. Кивнул, подумал еще.
     -- Понятно... этих скормить не удалось?
     Столб, будто в гневе, стал выше, вспыхнул,  но  померк  и  стал  даже
ниже, чем был.
     -- Ты опять угадал, кто бы ты ни был. У них есть защита.
     -- Чья?
     -- Я знаю все в своем болоте. И могу. Но что дальше... Моя  мощь  так
далеко не простирается.
     Томас опять вмешался:
     -- Ты нам поможешь?
     Из огненного столба прозвучал холодный, как лунный свет, ответ:
     -- Я помогаю только поклоняющимся мне.
     Томас перекрестился, сказал громко:
     -- Я тверд в истинной вере.
     -- Истинная вера -- вера в меня.
     Олег прервал уже открывшего рот Томаса:
     -- Что ты хочешь от нас?
     -- Только узнать, кто вы и почему против вас брошены  такие  силы.  А
потом я вас... отпущу.
     Подозрительному Томасу показалось, что  столб  хотел  сказать  что-то
другое.  Или  последнее  слово  подразумевает  иной  смысл.  Например,  их
принесут в жертву.
     Олег посмотрел  на  столб,  как  показалось  Томасу,  с  симпатией  и
некоторым сожалением.
     -- Новые времена, новые люди... И новые боги.
     Снова наступило долгое молчание. Слышно было, как вдали хлюпала вода.
Там толпился  болотный  народ,  не  осмеливаясь  подойти  близко.  Наконец
огненный столб проговорил с сомнением:
     -- Опять новые... Разве мир рушится опять?
     Проснулась Яра, смотрела на Олега с недоумением. Томас  тоже  косился
на калику, многое в нем оставалось тайной.
     -- Нужно успеть на этот раз раньше.
     -- Ты говоришь, -- прозвучал голос угрожающе, -- словно ты из Старых.
Я превращу вас в пепел!
     Олег сказал невесело:
     -- Разуй  глаза,  Табити.  Когда-то  правила  Великой  Степью.  Самые
могучие народы, потрясавшие миры, поклонялись твоей мощи. Но пришел  новый
бог... Ты помнишь того синеглазого  с  дудочкой?  Никто  его  не  принимал
всерьез. Но он ссадил кочевников на землю, приучил пахать и сеять, а  тебя
заточил среди этих болот... А ты все еще не веришь в новых богов?
     Голос, полный гнева и ярости, упал до шепота:
     -- Разве время творения еще не ушло?
     -- Каждое время творит своих богов, -- ответил Олег невесело.  --  Не
все они удачны. Как и мы. Теперь богов творят сами люди. А  люди  слеплены
не только из  ума  и  воли,  как  хотелось  бы  волхвам...  Хватает  глины
слабости, уныния, суеверий, дурости, лени, невежества, драчливости.  Когда
эта дрянь в человеке берет верх, тогда на свет появляется  такое...  Разве
Род сотворил Корса -- бога обжорства и  пьянства?  Люди!  Дали  ему  силу,
целые племена поклонялись... Их стерли в пыль те, кто  создал  себе  богов
потрезвее.
     -- Кто он, новый бог?
     -- Ты не поверишь. Бог рабов и для рабов. Но ему охотно  кланяются  и
свободные племена, потому что в каждом человеке слишком много от раба.  За
свободу надо стоять, а когда кто-то приходит и очень сладко  говорит,  что
рабом быть проще и спокойнее, что надо  вручить  свою  судьбу  другому  --
сильному, который все видит и все знает, который придет и все  рассудит...
Многие добровольно отдают свою свободу. Сладкая ложь проходит там, где  не
прошел меч.
     -- Неужто человек пал так низко?
     Олег пожал плечами.
     -- Я видел сильного и мудрого  богатыря  Калидара,  когда  тот  оброс
грязью и спал вместе со свиньями... Но когда он выздоровел -- я думаю,  он
хворал, хотя телом был крепок и силен все так же,  --  то  снова  совершал
подвиги. Если у человека бывают болезни, то, наверное, бывают  и  у  всего
человеческого племени.
     Снова прогремел яростный, но уже полный горя голос Табити:
     -- Иная болезнь убивает вовсе. Что делаешь среди больных ты,  который
не болен?
     -- Я прозевал начало этой болезни. Или слабости, называй как  хочешь.
Когда началось, я искал Истину в темной пещере. Нас много было,  ищущих...
В пещерах, лесах, горах... Мы все  приходили  в  мир,  провозглашали  свою
Правду, иных делали верховными жрецами, иных забивали камнями,  распинали,
бросали в котлы с кипящим  маслом...  Я  создавал  правду  для  сильных  и
свободных, был опьянен  прошлыми  победами...  Но  другой,  который  искал
Правду в пустыне, придумал утешение для слабых и нищих духом,  для  калек,
уродов и рабов... Когда  я  вышел  со  своими  идеями,  оказалось,  что  я
опоздал, страшно опоздал...
     -- Навеки?
     -- Шестьсот лет, Табити! Через каждые шестьсот  лет  в  мир  приходит
пророк с новым учением и становится богом. Первый, Лосиха,  пророк  охоты,
царевич из мелкого царства на юге, плотник из  Назарета...  Последним  был
погонщик верблюдов на жарком востоке.  У  него  учение  молодое,  сильное,
злое, но и учение рабов присобачили короли Запада: объявили войну молодому
богу. Так что, не поверишь, но мы с этим молодым  рыцарем  возвращаемся  с
первых  войн,  когда  дерутся  не  за  земли,  рабов  или   богатства,   а
схлестнулись сами боги!
     После тяжелого молчания Табити снова подала голос. Теперь в нем  было
непривычное для яростного огня страх и непонимание:
     -- Но ты... из Старых? Почему ты здесь?
     -- Болезнь не сломить,  но  надо  помочь  переболеть  быстрее.  И  не
остаться роду людскому калекой. Тогда и вернем  старые  культы  и  древних
богов. Потому нам нужно как можно быстрее дойти и донести. Ты в  состоянии
задержать их?
     Голос Табити снова окреп, в нем слышался треск огня и грохот падающих
крыш горящих зданий.
     -- Тебе никто не помешает в моих владениях!
     Томас одел перевязь через плечо, подхватил  мешок.  Яра  взяла  мешок
побольше, смотрела на Олега выжидательно. Тот поднял кулак в прощании:
     -- Слава тебе, бессмертная!
     -- Пусть путь твой будет среди огня.
     Олег кивнул, благодарил, а Томас подумал растерянно: они  оба  с  ума
сошли! Или думают, что он -- саламандра?

     Глава 8

     К острову быстро плыли, рассекая воду, как  утки,  круглые  блестящие
головы. Следом тащился плот из тонких, но  сплетенных  в  несколько  рядов
прутьев. Томас  и  Яра  молча  ступили  вслед  за  волхвом  на  плот.  Тот
колыхнулся, но множество лап с перепонками удержали.
     Остров быстро оставался позади, а огненный столб слабел быстрее,  чем
удалялся остров. Не потому ли, подумал Олег, что истощаются болотные газы.
Причем на болоте чувствуется близость черной крови земли, что горит ярко и
страшно. Так что Табити еще долго может жить на острове...
     Плот несся так, что встречные растения срезало, как бритвой. Стебли и
чашечки кувшинок часто падали на плот, Томас  брезгливо  спихивал  ногами.
Головы иногда исчезали, их на ходу сменяли другие, Томас уважительно цокал
языком. На ходу менять коней всегда трудно, а  здесь  все  без  толчков  и
потери скорости!

     Лес был древний и нехоженый. Людская слава населила его чудищами, что
пожирают всех и вся, всяк обходил стороной, а тот, кто не всяк, въезжал  в
полной уверенности, что за  ним  не  подсмотрят  и  тайного  разговора  не
услышат.
     В лесной избушке, ветхой и малозаметной, на крохотном островке  среди
тихого лесного озера шел  неспешный  разговор.  Слова  ронялись  медленно,
обдуманно, без гнева или радости, удивления или неожиданности. Все четверо
собравшихся были неуловимо похожи: манерой речи, движениями.
     В каменном очаге догорали березовые поленья. Сухое тепло  выдавливало
озерную сырость, в проемах  окон  злобно  звенели  комары,  но  в  комнату
залетать не решались.
     -- Я тоже не люблю срываться с места, -- говорил Бадри ровным сильным
голосом, -- но прибыл ведь? Да, пришла  нужда  вмешаться  нам.  Семеро  не
простят, что мы пальцем не шевельнули.
     -- Какие Семеро? -- спросил второй, его звали Мит. --  Этот  северный
рыцарь уничтожил их почти всех... в том числе и Слымака.
     -- Семерых уничтожить невозможно, --  ответил  Бадри  тем  же  ровным
голосом. -- Как говорил тот древний разбойник Конан из Киммерии: казацкому
роду нет переводу, так никогда не переведется братство Семерых. Будет убит
один, на его место встанет другой, но Семерым -- жить! Потому  что  Семеро
-- это не люди, а Идея.
     Бадри ощутил пристальные взгляды: похоже,  долетели  слухи,  что  его
прочат в верховную Семерку. Но разве он не заслужил этого  долгим  упорным
трудом на благо всего рода людского?
     -- Ладно, -- сказал Мит, -- мы должны действовать, не дожидаясь, пока
Семеро восстановятся... Этот рыцарь идет уже по нашим землям. Чем  он  так
важен?
     -- Разве Семеро не сказали?
     -- Тот убит, кому сказали.
     -- Не лучше  ли  выждать,  --  предложил  Тивак.  --  В  наших  делах
поспешность вредна. Семерым виднее.
     Бадри придирчиво осмотрел их из-под  насупленных  бровей.  Да,  здесь
собраны самые мудрые. Из окрестных племен и окрестных земель. Но  мудрость
редко идет в ногу  с  решимостью.  Эти  будут  решать  да  прикидывать  до
скончания века, и всякий раз находить решения все лучше и лучше.
     -- Цивилизация в опасности, -- сказал он с нажимом. -- А вы  спорите,
сколько  ангелов  уместится  на  острие  иглы?  Был  ли  пуп  у   Адама?..
Подготовьте людей. Их можно захватить сонными. Ночуют  ведь  под  открытым
небом! Помните, промедление с легким делом превращает  его  в  трудное,  а
промедление с трудным превращает в невозможное!
     Он сам почувствовал, что сказал  хорошо,  но  по  вытянувшимся  лицам
увидел, что вызвал у них и растерянность.
     -- Я пошлю людей, -- вызвался Мит.
     -- У тебя большой отряд?
     -- Нет, но отъявленные головорезы. Мне самому  досаждают.  Если  даже
перебьют малость, такое кровопускание только на пользу.
     -- Хорошо, -- одобрил  Бадри.  --  Их  надо  было  уничтожить  еще  в
Иерусалиме, теперь они обрели кое-какой опыт. Но сейчас дело  пока  что...
нет, не пугайтесь! Еще не трудное. Разве что для тех, кто любое дело умеет
превращать в невыполнимое. А вообще-то дело  или  занятие,  не  содержащее
трудностей, не требующее полного напряжения ума и воли, недостойно  членов
нашего братства!
     Он обвел их пристальным взглядом.  Все  смотрели  в  ответ  честно  и
преданно. Бадри поднимается на ступеньку,  это  ясно.  Помогли  эти  двое:
рыцарь и калика, устроив вакансии. А Бадри кого-то потянет с собой наверх,
ему нужны надежные люди.
     Тем более что вакансии, об этом говорил их  опыт  и  мудрость,  будут
еще!

     Дважды трое путешественников встречали по дороге  через  лес  широкие
места, покрытые серым пеплом. Огонь бушевал такой мощи, что не  оставалось
даже углей. Сама земля была под серой ноздреватой  корой,  словно  прятала
медленно заживающую рану. Такие наросты Олег встречал  только  на  склонах
вулканов, где из жерла выливалась красная  и  жидкая,  как  масло,  земля.
Остывая, она превращалась в такую мертвую пористую губку.
     -- Дракон дохнул, -- объяснил Томас женщине.  Она  следовала  за  ним
неотвязно, хотя вид у нее был самый  независимый.  --  Я  видел  одного  в
ночи... Здоровенный гад! Как сарай у бабки.
     -- Какой бабки? -- не поняла Яра.
     -- Наверное, Олега. Он так всегда говорит.
     Олег хмурился, когда под ногами хрустела сожженная земля, помалкивал.
Потом встретили выжженное место,  где  могучие  дубы  обступали  выжженную
поляну. Ветви, обращенные к поляне, как срезало ножом, торчали  обугленные
культяшки. Даже на той стороне листья пожухли и  свернулись  от  страшного
жара.  Олег  потрогал  носком  сапога  оплавленные  камни,  задумался,  но
смолчал.
     Когда в четвертый раз встретили такое же выгоревшее место, даже Томас
удивился:
     -- Что это? Или дракон летит впереди нас... или кто-то пытается сжечь
лес!
     -- А ты думаешь, что вернее?
     Томас  озадаченно  попытался  почесать  затылок,  железная   перчатка
скользнула по железному шлему.
     -- Вот если бы пытался сжечь нас, то все  понятно.  Сколько  раз  нас
жгли, сдирали кожу, сажали на колья, просто убивали? А это жгут не нас,  а
зачем-то лес...
     -- Это как раз понятнее.
     Они миновали лощину, когда снова ощутили запах гари. На  этот  раз  к
нему примешивался сладковато-горький аромат чего-то тревожно-знакомого.
     Пятно пожара было намного меньше. Деревья сгорели  не  дотла,  стояли
почерневшие, с обугленными ветвями. В середке было  уже  привычное  черное
пятно, но на этот раз было и нечто новое. По краям поляны среди  обгорелых
ветвей лежали ржавые полоски  железа  --  изогнутые,  скрученные  страшным
жаром, но совсем недавно они были оружием.
     Томас разгреб сапогом, подняв тучу пыли, еще  теплые  угли.  Звякнула
почерневшая от жара широкая пластинка, а затем он  выругался  и  отпрянул.
Среди пепла лежала обугленная кисть руки!
     -- Здорово упились, -- сказал он с  отвращением.  --  Слава  Господу,
христианам не велено упиваться, как гнусным язычникам!
     Олег поднял с земли и молча протянул рыцарю оплавленный комок желтого
металла. Томас отшатнулся. На ладони сэра калики лежал медный крест!
     -- Гнусные язычники сожгли правоверного христианина, -- заявил  он  с
жаром, -- Принесли в жертву своим гнусным богам...
     Яра посмотрела на волхва с осуждением. Олег кивнул:
     -- И не одного. Вот за этой валежиной их пряталось четверо.
     -- От язычников?
     -- Разве что от одного. А еще от меднолобого с медной же чашей.
     Томас еще не понял, спросил растерянно:
     -- Зачем?
     -- Ну выскочили бы внезапно, чтобы ты обрадовался. Давно  не  дрался,
поди?
     Томас сказал очень медленно:
     -- Ты хочешь  сказать...  что  на  нас  сделали  засаду?..  А  кто-то
могущественный... убил их и сжег?
     -- Да  просто  сжег,  --  сказал  Олег  хладнокровно,  --  живьем.  В
четвертый раз подряд. Благочестивых христиан!
     Томас вломился в заросли, там долго хрустел,  стонал,  ругался.  Олег
кивнул Яре, вместе вышли на соседнюю поляну, где не так  пахло,  разложили
вещи на  отдых.  Томас  вернулся  бледный,  с  осунувшимся  лицом.  Сказал
обвиняюще:
     -- Ты ж знал!
     -- А что, ты бы стал спасать их?
     Томас  покосился  на  Яру.  Женщина  смотрела  сожалеюще,  точно  так
смотрела бы на юродивого.
     -- Нет, -- сказал Томас в замешательстве. -- Но не  стоило  тебе  все
брать на себя...
     Теперь Яра смотрела во все глаза на волхва. Тот отмахнулся:
     -- Я и пальцем не шелохнул. Это все расстаралась Табити.
     -- Демон, -- вскрикнул Томас в отвращении.
     -- Демонесса, -- поправил Олег. -- Какой ты грубый, как  медведь  под
дождем. Женщина ведь! Голая. Одинокая. Помогает тебе, бедная... Знала  бы,
кому помогает!
     Томас молчал, дулся, как мышь на крупу. Как все  просто  в  крестовом
походе! Здесь друзья, там враги. Вперед за истинную веру, бей язычников. А
здесь свои христиане  так  часто  устраивают  засады,  пытаются  убить,  а
язычники... даже их нечестивые боги, которых вера Христова сразу зачислила
в демоны, помогают и спасают... Не придется ли расплачиваться за  спасение
бренного тела бессмертной душой?
     Он похолодел от страшной  мысли,  с  надеждой  пощупал  чашу.  Сквозь
грубую ткань мешка пальцы ощутили затейливый узор  по  ободку.  Чаша  была
прохладная на ощупь. Никакой  яростной  раскаленности,  искр,  угрожающего
звона.
     Будь что будет, подумал он решительно. У человека ничего  нет,  кроме
души. Все остальное -- тлен. Только  о  душе  надо  заботиться.  Если  она
потеряна, потеряно все...
     Решительно, не давая себе передумать, сунул  руку  в  мешок.  Кончики
пальцев коснулись прохладного металла. Он замер, ожидая  страшного  грома,
молнии и нечеловеческого гласа, обвиняющего его в смертных грехах.
     Чаша... молчала.
     Яра, молчавшая большую часть пути, сказала рассудительно:
     -- Хорошо или плохо, но тот живой огонь... он сжигает всех  врагов  у
нас на пути. Если такова ее мощь.
     -- Если бы ее гордости... -- сказал Олег досадливо. --  Это  когда-то
ее власть не знала границ... Почти не знала. Помню, когда  схлестнулись  в
первый раз... Не признала или прикинулась, что не узнала? Нет, старые боги
не умеют прикидываться. Теперь властвует только на этих болотах...
     Женщина сказала неожиданно:
     -- Потому раньше попадался только пепел?
     -- Угадала. Но ее мощь слабеет с каждой верстой...
     Томас смотрел подозрительно на волхва.
     -- Сэр калика, ты в самом деле  намереваешься  вернуть  в  эти  земли
языческую веру? Клянусь кровью Христа, я просто обязан тебе помешать!
     Олег сказал сухо:
     -- Прогресс -- это не новое, как все думают.
     -- А что же?
     -- Лучшее, сэр Томас. Лучшее...
     Томас положил руку на рукоять меча.  Голос  был  горьким,  но  полный
решимости:
     -- Сэр калика, я глубоко  чту  тебя.  Но  я  уже  дрался  насмерть  с
противниками, которых почитал.
     Он опустил забрало. Сквозь щель блистали синие, как  небо,  глаза.  В
них блестели слезы, но взгляд был твердым. Он обнажил меч. Острие направил
в грудь Олега.
     -- Защищайся!
     Олег пожал плечами.
     -- Я могу тебя ранить в драке, ногу перебить... Как донесешь, хромой,
чашу? Но ты мог бы меня зарезать во сне. Так надежнее.
     -- Я не язычник, -- ответил Томас гордо. -- Мой Господь все зрит.  Он
не простит мне предательства даже врага. Мне отвечать на Страшном Суде.
     -- А, вот чего ты боишься, -- понял Олег. -- А я уж  было  поверил  в
эти байки про рыцарскую честь.
     -- Честь для рыцаря -- превыше всего! Сэр  калика,  ты  мне  зубы  не
заговаривай. Защищайся!
     Олег покачал головой.
     -- Не стану. Лучше ты меня зарежь, а  я  потом  буду  тебе  по  ночам
являться... Аль у христиан мук совести нету?
     Томас повращал глазами в ярости, затем в бессилии опустил меч.
     --  Сэр  калика!  Ты  поступаешь  неблагородно.   Ты   хитрее   меня,
изворотливее, как все богопротивные язычники. Я не  могу  выстоять  против
твоей сатанинской хитрости!.. Но я поступлю  иначе.  Я  доверюсь  тебе.  И
пусть, если ты меня обманешь, я буду являться к  тебе  по  ночам,  терзать
твою совесть!
     Яра  просияла,  едва,  как  ребенок,  не  захлопала  в  ладоши.  Олег
удивился:
     -- Какая ж у меня может быть совесть, если я все  делаю  по  наущению
Сатаны?
     Томас удивился еще больше.
     -- А как же? Сэр Сатана потому и был сброшен  с  небес,  потому  что,
будучи почти равен Верховному Сюзерену, хотел сместить его  и  занять  его
чертоги!  Существо  такого  ранга  должно  быть  наделено  всеми   высшими
рыцарскими доблестями. Как же иначе?
     Он говорил убежденно, с полной верой в  свою  правоту.  Олег  покачал
головой, не переставая удивляться каше в голове молодого рыцаря.
     -- А-а-а... Тогда понятно. Два медведя в одной берлоге не уживутся. А
ты, значит, перебежал на сторону победителя?  Гм...  Я  думал,  ты  только
храбрый, а ты еще и предусмотрительный!
     Томас задохнулся от такой "похвалы". К тому же молодая женщина начала
смотреть странно, отодвинулась.
     -- Я не перебежал! -- завизжал он в ярости. --  Два  небесных  войска
столкнулись давно!.. Я тогда еще копья в руки не  брал!..  И  дед  мой  не
брал!.. Еще тогда ангелы и архангелы, что пошли за Сатаной, были  сброшены
с небес и стали ангелами тьмы...
     Олег понимающе вскинул брови.
     -- Ух ты... Тогда вообще ты выбирал без промаха. А то,  неровен  час,
загремел бы вверх тормашками.  Сейчас  бы  у  тебя  рога  были  --  во!  А
хвост-то, хвост!.. Впрочем, слепней им бить  можно,  ишь  как  докучают  в
дороге...  Да  и  в  воинском   деле,   ежели   постараться,   можно   так
приспособить...
     Томас безнадежно махнул рукой,  ничего  сэр  калика  не  понимает.  В
чем-то не совсем туп, вон как гуся  зажарил,  а  самых  простых  истин  не
понимает. Да и что ждать от язычников?

     Утро выдалось холодное, неласковое. За ночь их накрыло росой,  хорошо
-- не инеем. Когда Томас раскрыл глаза, калика уже  сидел  на  пне.  Глаза
закрыты, пальцы перебирают обереги. На лице отрешенное выражение, ну прямо
божий угодник просветленный! Умеет Сатана менять личины, умеет.
     Чувствуя себя, однако, смущенным --  рыцарю  не  пристало  выказывать
слабости, -- кое-как вскочил, огляделся.
     -- А где наша женщина?
     -- Твоя-то? Пошла к ручью. Не понимаю, зачем баб так к воде тянет? Из
уток их боги лепили, что ли?
     Томас, не слушая неспешные разглагольствования, побрел к ручью. Из-за
широких и густых кустов слышался слабый  плеск.  Негромкий  сильный  голос
напевал что-то грустное, протяжное.
     Он становился, не решаясь ступить дальше. Хрустнет  сучок  или  ветка
спугнет, а дура женщина решит, что за нею подглядывают!
     Она стояла, обнаженная по пояс, в воде, неторопливо  намыливала  руки
глиной. Томас затаил дыхание. Богиня  леса  и  охоты!  Тело  было  покрыто
легким загаром, словно эта  язычница  после  купаний  бегала  голышом  под
солнцем!
     А может, и  бегала,  сказал  Томас  себе  в  смятении.  Язычники,  им
божеские заповеди нипочем.
     Постепенно он  высунулся  настолько,  что  проклятый  сучок  все-таки
хрустнул с такой силой, что Томас сам подпрыгнул от неожиданности.
     Яра оглянулась, ее брови приподнялись, а  губы  чуть  раздвинулись  в
усмешке.
     -- А, сэр Томас... Искупаться решил? А я уж было решила, что ты,  как
ваши угодники, всю жизнь не моешься и вообще воды боишься.  Да  и  панцирь
тебе сполоснуть изнутри не мешает...
     -- Да я... -- промямлил Томас. Густая кровь прилила к  ушам  с  такой
силой, что он отодвинулся от веток, чтобы не поджечь их. -- Я только...
     Она нырнула, на поверхность всплыло мутное пятно, что  тут  же  пошло
растягиваться  длинной  лентой  вниз  по  течению.   Вынырнула   она   уже
чистенькая, как облупленное яичко. Улыбнулась:
     -- Да ты, никак, в самом деле воды боишься?
     Томас стиснул зубы. Был один в войске, воды избегал,  даже  от  дождя
прятался. Оказалось, как дознался отец Квинтий, войсковой  прелат,  был  в
сговоре с дьяволом, посещал сатанинские гульбища и  лежбища,  имел  тайные
знаки на теле, подтверждающие кровный союз с врагом рода человеческого.
     -- Я христианин, -- сказал он с вызовом.
     -- Христиане тоже, бывает, моются, -- возразила она.
     Томас с  проклятиями,  но  сильно  бьющимся  сердцем,  начал  снимать
доспехи. Яра легла на воду и поплыла. В темной воде ее тело поблескивало в
струях, как серебряная рыбка.
     Зайдя с той стороны кустов, Томас поспешно вбежал в  воду.  Когда  он
был уже по горло и  достаточно  взбаламутил  илистое  дно,  Яра  повернула
обратно.
     -- Как хорошо, -- выдохнула она, -- как будто нет в мире войн, ссор.
     Томас пытался отводить глаза, но их, как колдовством,  притягивало  к
женщине. Она подплыла, встала на ноги. У Томаса перехватило дыхание, и  он
сам едва не ушел под воду, такими слабыми стали ноги.
     Вода бриллиантовыми каплями  сползала  по  ее  изумительно  ровной  и
чистой коже.  В  ключицах  колыхались  небольшие  озера,  и  Томас  тратил
нечеловеческие усилия, пытаясь  оторвать  взгляд  от  ее  высокой  сильной
груди. Она дышала ровно, грудь то  наполовину  вздымалась  над  водой,  то
погружалась, но вода была настолько прозрачная, что Томас мог видеть  даже
ее ступни с розовыми ногтями. Мог и, гореть ему в аду, видел...
     -- Что случилось, сэр Томас? -- спросила она  тихо.  --  Ты  смотришь
так, будто женщин не видел вовсе.
     -- Гм... -- выдавил он сквозь  перехваченное  горло,  --  теперь  мне
кажется, что я их в самом деле не видел.
     Ему показалось, что в странных лиловых глазах метнулось и  спряталось
смущение. Но ответила она с некоторым вызовом:
     -- Может быть, мне повернуться, чтобы ты рассмотрел меня  и  сзади?..
На, заодно потри мне спину.
     Она сунула ему в ладонь пук травы.
     Чувствуя себя окончательно погибшим, он пытался вспомнить  хоть  одну
молитву, но в голове стоял красный туман, и кровь шумела в ушах.
     Ее спина была прямая, а чтобы не  столкнуть  с  места,  другой  рукой
пришлось взять за плечо. Взял так осторожно, словно  коснулся  только  что
вылупившегося цыпленка, она даже удивленно покосилась через плечо.
     -- Ты что, никогда своего коня не купал?.. Три сильнее!
     Он провел пучком по коже, та сразу порозовела. Ничего  себе,  подумал
он смятенно. Такого коня  купать  не  приходилось  даже  королям  Христова
воинства, даже императору германскому. Да и сарацинским монархам, а они  в
таких делах знатоки и умельцы, вряд ли...
     Все  еще  придерживая,  осторожненько  водил  травой   по   лопаткам,
опустился по хребту, тер тихо, боясь повредить  нежную  кожу  без  единого
пятнышка. Женщина тоже затихла, не  двигалась.  Ее  шея  порозовела,  хотя
Томас к ней не прикасался. Он чувствовал, что  его  движения  замедляются,
пальцы слабеют, а дыхание, напротив, учащается.
     Господи, помоги мне, взмолился он в отчаянии. Какая ж она христианка,
язычница самая что ни есть. Эх, пропадай моя душа бессмертная! Зато потом,
сидя в котле с кипящей смолой, буду видеть перед глазами...
     Ее  хрипловатый,  чуть  изменившийся  голос  внезапно   прервал   его
суматошные мысли:
     -- Спасибо. Томас. Погоди малость, я выйду на берег.
     Она отстранилась, как ему показалась, с некоторым  усилием,  пошла  к
берегу, с великим трудом расталкивая плотную, как смола, воду.
     Томас отводил глаза, но все равно видел, как она вышла на  берег,  --
грациозная, сильная, тонкая в поясе и с широкими бедрами, что  удивительно
точно переходили в длинные ноги, приспособленные  для  долгого  и  умелого
бега. Ложбинка вдоль спины, как змея, изгибалась при  каждом  шаге,  и  от
этого движения у Томаса сердце едва вовсе не остановилось.
     Все-таки увидел ее и сзади, как  она  сказала,  мелькнула  суматошная
мысль. А женщина вышла на берег, кусты  сомкнулись  за  ее  спиной.  Томас
отвернулся, чувствуя, как сразу потемнело в глазах, вода стала теплой, как
похлебка, а его толстым слоем покрывает корка соленого пота и грязи.
     Когда он надраил себя до блеска, трижды окунувшись и смыв  не  только
грязь, но и клочья кожи, и наконец решился выйти  на  берег,  его  одежда,
разительно изменившая цвет, была разложена на камнях. Солнце жгло с  такой
силой, что над тканью дрожал, вздымаясь, сильно прогретый воздух.
     Томас торопливо натянул еще сырое, на нем высохнет быстрее, осторожно
зашел за кусты. Яра, уже одетая, сидя на валежине, чистила ему панцирь.  В
ее руках он уже блестел, а поворачивала его с такой легкостью,  словно  он
был из легкой кожи.
     Она подняла голову. Томас возвышался над ней, широкоплечий и могучий,
золотые волосы торчали во все стороны, в синих глазах было смятение. Он  с
неловкостью развел огромными руками.
     -- Тебе не обязательно это делать.
     Она встала, их глаза встретились. Тихо она сказала:
     -- Давай я тебя причешу.
     В ее руке появился гребешок. Томас выдавил с растущей неловкостью:
     -- Откуда он у тебя? Было такое время...
     -- Женщина, -- ответила она тихо, почти  шепотом,  --  при  пожаре...
гребешок хватает с собой первым...
     Томас наклонился, к голове снова прилила жаркая кровь. Он боялся, что
Яра обожжет о его уши руки.
     Гребешок коснулся  волос,  и  Томас  вздрогнул,  но  тело,  повинуясь
неведомой воле, начало расслабляться, словно  плавало  в  теплой  ласковой
воде. Зубья замедленно  перебирали  его  волосы,  раскладывали  на  пряди,
проходили снова, укладывая по-другому. Кожа на голове стонала  от  сладкой
истомы, волосы льнули к ее пальцам.

     Глава 9

     Могучий голос калики вторгся в их мир,  словно  брошенный  с  размаху
топор на стол с дорогой посудой:
     -- А где это мой посох? Сэр Томас, ты никуда его не задевал?
     Хрупкие черепки со звоном  падали  на  землю,  исчезали,  как  легкий
дымок. Яра со вздохом отступила на шаг. Они находились на берегу  речушки,
солнце нагревало головы. Волосы Томаса уже почти просохли.
     Кусты  затрещали,  за  ветвями  показалась   отвратительная   фигура.
Неприятный голос проревел:
     -- Напились?. А позавтракаем, если удастся, по дороге.
     Томас отступил на шаг, споткнулся о  доспех.  Яра  обогнула  кусты  с
другой стороны, исчезла. Калика продрался сквозь кусты,  через  плечо  уже
повесил мешок с жалкими пожитками. Зеленые  глаза  подозрительно  обшарили
лицо молодого рыцаря:
     -- Спишь стоя, как конь? Одевай свое железо. Надо идти.
     -- Мне нужен конь, -- сказал Томас с усилием.  --  В  таких  доспехах
пешими не ходят.
     -- Зазорно бла-а-а-агородному?
     -- Просто тяжело, сэр калика.
     В зеленых глазах промелькнула искорка сочувствия, но голос  оставался
холодным и неприятным:
     -- У каждого своя ноша.
     Олег  прошел  вдоль  берега,  остановился  на   пригорке,   обозревая
окрестности. Томас торопливо оделся, догнал. Он чувствовал себя так, будто
его окунули в прорубь.
     Яра появилась с заплечным мешком, быстрая и  решительная.  С  Томасом
избегала встречаться взглядом, быстро пошла вперед.
     -- Я здесь бывала однажды...
     Олег покачал головой.
     -- Во сне?
     -- Охотилась.
     Теперь Томас смотрел недоверчиво. Олег заметил, усмехнулся:
     -- Когда Топтыга расхвастался на пиру у князя  киевского,  что  он-де
всех купит, такой богатый,  князь  разгневался  и  велел  запереть  его  в
погреб. Пришлось его женке, Моряне Путятичне, переодевшись мужиком,  ехать
выручать своего дурня.  Ну,  побила  княжеских  дружинников  в  борьбе,  в
стрельбе из лука, конной скачке. А вместо дани взяла пленника из  погреба,
чтобы, значит, развлекал ее и тешил в дороге...  Есть  женщины  в  русских
селениях, Томас!..
     -- Наверное, есть, -- согласился Томас, посмотрел на Яру. -- Жаль, не
встречал еще.
     Калика спросил Яру:
     -- Эта Моряна Путятична не в этих краях охотилась?
     Яра ответила неприязненно:
     -- С ума сдвинулся, отшельник. Пустили бы ту бабищу! Там земли  князя
тьмутараканского.
     -- Грубые люди, -- посетовал  Олег.  --  Поохотиться  --  разве  дичи
убудет?
     -- Дичи не жаль, а лазутчиков да разведчиков здесь не жалуют.
     -- Их нигде не жалуют, -- пробормотал Олег. -- А зря...  Как  бы  еще
узнавали, где что деется?

     В затерянной среди дремучего леса избушке трое мужчин сидели у очага.
Смотрели не в пляшущие языки пламени, как часто сидят подле огня  мужчины,
а в огромное  блюдо,  что  лежало  на  полу.  Расписные  цветы  по  ободу,
диковинные  птицы  --  рисунок  прост,  трое  собравшихся  лишь  одаривали
пренебрежительным взглядом, видали работы мастеров, не простого люда, -- а
вот странная матовая поверхность заставляла морщины на лбу взбираться одна
на другую.
     Простой мужик сделал! И в то же время уже не простой.
     Как же просыпается в человеке эта искра,  о  которой  упорно  говорил
Великий Изгой, эта капля огненной крови их древнего бога  Рода?  Творитель
один, а тот, кто в  состоянии  придумать  что-то  еще,  по  словам  Изгоя,
становится вровень с самим Родом, богом богов, творцом всего сущего, и его
по-праву называют со-творителем. Самая опасная ересь, ибо человек -- всего
лишь раб, это надо вдалбливать в мозги и души.
     -- Ладно, -- сказал наконец Старший, -- мы сами творцы  целого  мира.
Цивилизацию творим, целые народы из грязи да дикости тащим! А что где-то в
глуши придумало нечто новое по мелочи...
     -- Да, но как придумано, -- вздохнул другой. -- Просто. Наши умельцы,
если бы такое и удалось им, то это была бы целая гора из  дорогих  зеркал,
старой бронзы, золота и редких камней.
     Третий покачал головой.
     -- А как отдал? За ковш хмельного вина. Упьется  и  сгинет,  как  пес
подзаборный. Что за народ, что за народ... Русичи, говоришь?
     Старший  потемнел.  Он  был  молодым  послушником,  когда  на  Совете
решалось: быть или не быть новому народу. Тогда они проиграли,  из  Тайной
Семерки кто-то вовсе погиб, такие ходили слухи. Новый народ теперь  топчет
землю, строит города, но еще больше пьет,  дерется,  спит  да  чешется,  а
ежели и сотворит что невиданное, то тут же и  загубит  так  гадко,  что  и
придумать трудно.
     -- Показывай, -- сказал он резко. -- Как работает?
     Второй достал из сумки крупное красное яблоко, поднес ко рту,  затем,
словно  опомнившись,  с  озорной  усмешкой  положил   на   блюдо.   Яблоко
покатилось, стукнулось, должно бы замереть, но покатилось по кругу, за ним
оставался бледный размытый след. Мелькнуло красные искры, вроде бы  что-то
пробежало...
     Двое всматривались пристально, сдвинули головы, пытаясь рассмотреть в
дымной быстро исчезающей дорожке изображение, третий  наблюдал  с  озорной
усмешкой. Когда двое старших уже утомились, легонько толкнул  яблоко.  Оно
пошло поперек, оставляя все ту же  дорожку.  Несколько  раз  пробежало  по
блюду, заполнило серебристым туманом. В глубине начало  проступать  четкое
изображение.
     Старший метнул на младшего огненный взгляд.
     -- Все забавы тебе! А управлять им как-то можно?
     -- Нет ничего проще.
     Он наклонился, всматриваясь в блюдо. Пробежали синие полосы, медленно
проступило зеленое. Вырисовался лес.  На  поляне  сидели  у  костра  трое:
крепкий молодой мужчина с красивым мужественным лицом, сгорбленный, словно
в печали, мужик средних лет, а по ту сторону костра штопала платье молодая
женщина. За их спинами блестели разобранные доспехи, меч,  небольшой  щит,
вспучивались два мешка.
     На огне жарился на вертеле заяц. Молодой  мужчина  время  от  времени
переворачивал добычу, можно было рассмотреть могучие мускулы. Двигался  он
с ленивой грацией, синие глаза смотрели остро. Старший ощутил холодок:  он
не любил таких людей. Говорят мало, поступают быстро и круто, нетерпимы  к
себе и к другим. С ними  не  договоришься,  нельзя  пойти  на  компромисс,
сделку.
     -- Они?
     -- Да. Этот, что истекает слюной, и есть тот рыцарь, которого  велено
остановить.
     -- А простолюдин и женщина?
     Младший отмахнулся.
     -- Калика пристал по дороге. Знает местные дороги, потому его терпят.
Женщину спасли от половцев... Постараются избавиться  побыстрее,  понятно.
Калика отстанет, когда доберутся до его мест... Да разве  он  или  женщина
помеха?
     -- Я просто все хочу знать, -- оборвал Старший раздраженно. -- Почему
не могли их просто устранить?
     -- Пробовали.
     -- И что же?
     -- От наших отрядов, посланных наперехват, остались только пятна.
     -- Мокрые?
     -- Наоборот, сухие и горячие. Кто-то или что-то уничтожало их раньше,
чем эти трое замечали засады. Они и сейчас, похоже, не ведают, что за ними
охотятся.
     Второй нахмурился, сказал предостерегающе:
     -- У них пытались отнять то, что они несут, еще в Константинополе,  а
они все еще не ведают?
     -- Они полагают, что уже расправились со всеми.
     -- Тогда они должны знать, что поразили самих Тайных. А могут ли  они
знать такое?
     Младший развел руками.
     -- Слишком многое мы не знаем. Похоже, им просто повезло.
     -- Я бы на это не ставил. Я бы вел себя так, будто передо мною  самые
серьезные противники.
     Полянка приблизилась. Рыцарь снял зайца, разломил. Облачко  душистого
пара на миг затуманило изображение, трое словно ощутили  аромат  душистого
мяса. А у костра уже ели быстро и весело, как  едят  здоровые  люди  после
целого дня трудной работы. Донесся удивленный голос рыцаря:
     -- Вроде у нас соли не было... Как ты сделал, сэр калика?
     -- Золой посыпал.
     -- Гм... запомню.
     -- В следующем походе против сарацин применишь.
     Было видно, как на чистое лицо рыцаря набежала тень. Он задумался,  в
зубах застыл крупный кусок мяса. Проглотил, наконец сказал:
     -- Я бы пошел... Святое дело! Но и брак освящается церковью.  А  меня
он как раз и ждет.
     -- Чистая дева на балконе?
     -- Сэр калика, если я донесу чашу, а я ее все-таки донесу, то я  могу
сказать с чистой совестью: Господи, я сделал все, что в  моих  силах!  Кто
может, пусть сделает больше, а мне предстоит трудный путь в семью.
     Старший сказал  вполголоса,  глаза  не  отрывались  от  чистого  лица
рыцаря:
     -- О какой чаше он говорит?.. Почему так важно ее донести?
     -- Мастер, он несет эту чашу из Иерусалима.
     -- Тихо!
     На поляне у костра видно было, как женщина метнула острый,  как  нож,
взгляд в спину рыцаря. Калика снял языком капли жира с ладони.
     -- Ладно, утро вечера мудренее. Завтра выйдем к реке,  а  как  на  ту
сторону, еще не знаю. Переправа далеко справа, а слева -- вовсе  за  сотню
верст...
     Свет постепенно темнел, видно было только яркое пятно костра. Старший
кивнул с мрачным удовлетворением.
     -- Переправа? Хорошо, поможем.
     Младший снял яблоко, сунул блюдо в мешок. Они  сели  за  стол,  когда
второй сказал задумчиво:
     -- Что-то странное с этим каликой...  Я  наблюдаю  за  этими  местами
давно. Переправа была уничтожена лет сто тому. Еще печенегами... С тех пор
никто о ней не слыхивал.
     -- Давно он в этих краях не бывал... -- сказал младший безучастно.
     Затем умолк на полуслове. Глаза его полезли на лоб.

     В полночь калика толкнул рыцаря, тот вскочил -- настороженный, ладонь
на рукояти меча, сразу вперил взгляд во тьму, будто и не спал.
     -- Все тихо, -- успокоил Олег. -- Не  забывай  подбрасывать  хворост.
Мелкий, прогорает быстро.
     Он улегся, накрыл голову волчьей шкурой. Женщина мирно  спала  по  ту
сторону  костра.  Ее  пухлые  губы  чуть  приоткрылись,   на   лице   было
удивленно-обиженное выражение. Томас отвернулся поспешно, показалось,  что
подглядывает, а это недостойно добродетельным воинам Христовым.
     Томас сел спиной к огню -- только безумец садится на  страже  к  огню
лицом, -- всматривался и  вслушивался.  Ночь  на  редкость  тихая,  звезды
по-северному мелкие, но острые, как  осколки  стекла,  а  на  востоке  уже
светлеет полоска. Нелегкий крест возложила на него судьба.
     Волосы  на  затылке  шевельнулись.  В  теплой  и  тихой  ночи  словно
невидимое крыло холода коснулось его с головы до ног. Коснулось и пропало,
но ощущение тревоги осталось. А он привык доверять своим ощущениям. Кто не
доверял,  уже  не  вернутся  из  великого  похода  за  освобождение  Гроба
Господня...
     В небе пронеслась хвостатая искорка.  Томас  перекрестился,  проводил
настороженным взглядом. Когда звездочка падает, кто-то умер, как  говорят,
но сейчас отдал богу душу не меньше чем король. А то даже император.
     Хвостатая  звезда  пронеслась  через  полнеба,  разрослась,  за   ней
потянулся сноп искр. Томас  углядел  даже  черное  тело  с  растопыренными
крыльями.
     Земля дрогнула от  тяжкого  удара.  В  сотне  шагов  взметнулся  сноп
пламени,  прогремел  натужный  рев.  Ревел   могучий   зверь,   немолодой,
раздраженный. В реве слышалась угрюмая мощь и беспощадность.
     Томас положил обнаженный меч на колени. Калика перевернулся на спину,
сказал сонно:
     -- Не спишь?
     -- Заснешь тут...
     -- Добро...
     Он засопел, повернулся на бок  и  попытался  натянуть  несуществующее
одеяло.  Женщина  спала  беспробудно,  лицо   выглядело   очень   юным   и
беззащитным. За лесом снова полыхнуло огнем, багровые отблески упали на ее
лицо. Томас осторожно накрыл ее своим плащом.
     Дракон взлетел, видно было, как распростер  крылья  над  лесом.  Сноп
огня вырвался из пасти. Томас наконец рассмотрел,  что  навстречу  дракону
стремительно двигается розовое пятно. Дракон был на половине пути к  нему,
когда оно превратилось в блистающее облако.
     -- Пресвятая Дева! -- взмолился Томас. -- Кто с кем дерется?
     Облако  приняло  форму  гигантского  раскаленного  копья.  Дракон   в
последний миг метнулся в сторону, но дохнул  жаром,  вывернув  шею.  Хвост
копья заискрился и рассыпался. Тут же копье обратилось в  огромного  зверя
из огня и молний, метнулись один к другому навстречу,  сшиблись  в  треске
молний и грохоте, от которого задрожала земля.
     -- Сэр калика, сэр калика!
     Волхв с неудовольствием приоткрыл один глаз:
     -- Опять не спится?
     -- Сэр калика, посмотри, как дерутся!
     -- Эка невидаль... Все время кто-то с  кем-то  бьется.  Радуйся,  что
бьют не тебя.
     -- То-то и странно. Мы рядом, а кидаются друг на друга.
     -- Вот и смотри, зато не заснешь.
     Дракон ревел и рвал когтями волшебного  зверя,  тот  неустанно  менял
форму, однако дракон как-то удерживал, хватал пастью. Молнии полыхали  так
часто, что видно было только непрерывный трепещущий, как  крылья  бабочки,
свет.
     Женщина наконец проснулась, глаза были как два блюдца.
     -- Что это?
     -- Морды друг другу бьют.
     -- За что?
     -- Сэр калика считает, наши мешки делят.
     Она смотрела непонимающе. Одна огненная стрела вонзилась в землю  уже
в десятке шагов. Противники взмыли выше, на миг исчезли  за  невидимыми  в
ночи тучами. Грохот стал глуше, молнии блистали темно-багровые, раскаляя и
поджигая облака. Сверху накатила теплая волна, их обдало  запахом  паленой
шерсти.
     Томас с завистью покосился на калику.
     -- Никогда не понять мне отшельников... Страшатся нарушить какой-либо
ритуал, а на такую драку даже не повел глазом!
     -- Может быть, ему грешно?
     -- Смотреть?
     -- Смотреть и не вмешаться -- это нехорошо. Так нас учили в детстве.
     Томас с удивлением покосился на девушку.
     -- Вас что, тоже в пещерах учили? У нас в  просвещенной  Европе  даже
короли не умеют читать и писать.
     -- Просвещенной?
     -- Ну, верой просвещенной. Это важнее, чем уметь складывать закорючки
в слова. А сэр калика... Я думаю, не просыпается нарочно. По твоим словам,
ему надо быть на чьей-то стороне... А он, судя по всему, и сам  не  знает,
кто и за что дерется.
     Лунный свет падал на ее лицо. Глаза казались темными впадинами,  кожа
неестественно бледной. Вся она показалась рыцарю непривычно тонкой, совсем
не той сильной и уверенной поляницей, какой видел ее всегда.
     -- Я вообще боюсь темноты, -- призналась она вздрогнув.
     -- Такой, -- ответил он искренно, -- я тоже.
     Из туч падали с ревом, скрежетом и в сполохах  молний  дракон  и  его
противник, что начал расплываться туманом, исчезать... Уже  едва  заметной
светящейся дымкой опустился за лесом, и вдруг там возникла темная  мрачная
гора, а на горе вырисовывался на все более  светлеющем  небе  замок  --  с
зубчатыми башнями, перекидными мостами, окруженный высокой стеной.
     Дракон поднялся в воздух выше, кинулся на замок, как падающая лавина.
Томас зажмурился и сжался в комок, когда дракон ударился грудью  о  замок.
Земля затряслась, позже донесся густой гул,  будто  ударили  в  гигантский
колокол.  Томас  видел,  как  дракон,  будучи  почти  вровень  с   замком,
перегнулся через стену, хватал страшной пастью башню.
     Вдруг замок озарился светом, будто там лишь сейчас проснулись. Дракон
яростно взревел, сшиб вторую башню, но свет слепил и жег, дракон ревел  от
боли и ярости.
     Земля тряслась, воздух стал сухим и горячим. Томас смотрел  на  битву
исполинов остановившимися  глазами.  Костер  угасал,  женщина  бросила  на
багровые угли ветку. Томас опомнился,  калика  велел  огонь  поддерживать,
швырнул  остаток  хвороста.  Не  занялось,  женщина  поспешно  встала   на
четвереньки, дула на угли, смешно раздувая щеки. Багровый свет освещал  ее
лицо снизу, оно показалось Томасу чужим и страшноватым.
     Костер наконец разгорелся, но рассвет явственно  теснил  тьму.  Томас
начал поглядывать на калику: будить, не будить? Заодно можно расспросить о
странных противниках. Томас начал догадываться, почему калика спит. Дракон
и волшебство могут драться всю ночь и весь день. Не лишать же себя сна или
обеда.
     Женщина решила за него: калика открыл от толчка  один  глаз,  другой,
сел, сладко потягиваясь.
     -- Черт-те что снится ночью.
     -- Да уж, --  сказал  рыцарь  ядовито.  Тяжелый  удар  потряс  землю,
подернутые серым пеплом угли подпрыгнули, запылали коротким  ярким  огнем.
-- Взгляни-ка туда.
     Волхв почесался, зевнул, глаза были еще сонными.
     -- А, вот почему мерещилось всякое... Ты бы испек зайчика или хотя бы
пару рябчиков. Дорога длинная!
     Томас сказал обидчиво:
     -- Испечешь! Все зверье от  страха  попряталось  под  листья,  дрожмя
дрожит.
     -- Вот и бери голыми руками. А-а, ты  ж  умеешь  только  по-рыцарски,
когда сотня загонщиков прямо на тебя выгонят оленя. Да еще и привяжут!
     -- Сэр калика, -- сказал Томас дрожащим от негодования голосом, --  я
понимаю, что ты  спал  плохо,  снилось  что-то  гадкое,  но  нехорошо  все
вымещать на мне!
     -- Нехорошо, -- признал Олег сокрушенно. -- Винюсь, сэр Томас. Как ты
думаешь, если снится коза на веревке -- к добру ли?
     Томас указал пальцем через плечо, где противники метали друг в  друга
целые реки молний.
     -- Если такая коза, то явно к  добру.  К  добру  и  радости.  Подойди
поближе, от радости запоешь и даже затанцуешь.
     Калика  достал  из  мешка  краюху  хлеба,  разломил.  На  дракона   и
сверкающий замок даже не повел  бровью.  Глаза  у  него  были  грустные  и
усталые.
     Из замка били непрерывные струи  света.  Дракон  корчился,  отступал,
бросался сбоку, бил лапами, Его черные крылья полностью  накрывали  замок,
но струи света прожигали рваные дыры, наконец крылья вовсе превратились  в
лохмотья.  С  отступлением  ночи  замок  и  дракон  бледнели,   а   молнии
становились все слабее. Гром уже не сотрясал землю, ревел  измученно,  как
старый больной зверь.
     Калика отряхнул крошки, сунул остатки хлеба в мешок и поднялся. Из-за
виднокрая полыхнул  яркий  луч,  поджег  первое  облачко.  Оно  заполыхало
оранжевым  огнем,  озарило  и  землю.   Замок   стал   вовсе   призрачным,
заколыхался, как утренний туман. Дракон рос, гигантские крылья  отделились
от грузного тела, поднялись выше и рассеялись  в  небе.  Туловище  дракона
превратилось в клочья тумана, те унесло свежим ветерком.
     -- Ну вот, -- сказал Томас с облегчением, -- пошел черт по тучу, а из
нее и стрельнуло. Не зная броду, поперек батьки в пекло не лезь!
     -- Пошли, -- сказал калика. -- Я от твоих поговорок скоро  на  дерево
полезу.

     Глава 10

     Томас дивился, как умело прятались росские поля в лесу. Степь грозила
набегами,   от    нее    отгораживались    диким    непроходимым    лесом.
Деревья-великаны,  корявые  ветви  опускаются  до  земли,  не  пройти,  не
проехать.  Мало  того,  деревья  валили  умело,  вершинами  крест-накрест,
человеку не пробраться,  а  вся  сила  степняка  во  внезапном  налете,  в
скорости.
     Не будь калики, Томасу не выбраться бы, сгинуть среди лесных завалов.
Тот как-то помнил, а скорее понимал, где свернуть, где сдвинуть поваленное
дерево, чтобы сразу открыть дорогу. Извилистые засеки то уводили в колючие
заросли малинника, калины, орешника, то хитро заманивали в топкие ручьи.
     И уж когда рыцарь совсем отчаивался, мог  же  и  калика  заблудиться,
неожиданно деревья расступались, впереди открывались зеленые тучные  поля.
По лугам паслись огромные стада туров. Калика убеждал,  что  это  домашний
скот, только в нем много дурьей крови.
     Пастухи большей частью были пешие, но плащи растопыривали  секиры  на
длинных рукоятях. Почти у всех  за  плечами  торчали  луки  и  колчаны,  а
рогатинами загоняли обратно отбившихся от стада животных.
     Однажды шли через странный лес, в  котором  не  было  ни  оленей,  ни
лосей, ни кабаньих стад, даже птицы не стрекотали. Земля была  голая,  мох
был только на деревьях, а те возносили к небу такие  же  голые  ветви.  За
день истратили остатки еды, а к вечеру калика  лишь  убил  палкой  большую
толстую змею. Когда он взялся сдирать с нее шкуру, Томас спросил неверяще:
     -- Ты что... собираешься ее съесть?
     -- Боже упаси, -- отшатнулся Олег. -- Как мог на меня такое подумать?
Смотри, какая здоровенная! Здесь хватит на троих.
     Он развел огонь, ибо круто изогнутый свод неба из  сверкающе-голубого
стал синим, потемнел, на нем зажглись звезды. А разгорелись  они  во  всем
блеске на черном, как бархат, небосводе. Луны не было, но  Олег  видел  по
звездам, что ночь течет к началу второй четверти. Мог бы сказать и точнее,
мог даже очень точно, но в той жизни, которую вел, почти все точные знания
были не к чему. Чаще просто вредили, либо ярили душу.
     Когда он аккуратно нарезал змею ломтиками и насадил  их  на  прутики,
Томас отстранился.
     -- Не понимаю, как ты ее будешь есть!
     Калика подумал, согласился сокрушенно:
     -- Ты прав. Ее бы с лучком да чесночком.
     Яра сказала с отвращением:
     -- У моего бати как-то свиньи  затоптали  гадюку,  что  ползла  через
скотный двор... Так сами и съели. А люди змей не едят.
     -- Человек не свинья, -- возразил калика, -- он ест все. Это верующие
налагают для себя запреты, чтобы  отличаться  от  других.  Иудеи  не  едят
свинину, до которой падки англы, англы не едят кузнечиков, которых обожают
сарацины, сарацины в пост не едят днем, а до отвала наедаются ночами...
     -- Все равно, -- сказала Яра решительно, -- я гадюку  есть  не  буду!
Боги наложили запреты на гадов.
     -- Так на гадов, не на людей же.
     -- Запрет есть гадов!
     -- Не знаю... -- сказал калика раздумчиво, -- Запреты бывают  разные.
Вот, помню, как-то двое голодных после битвы ходили среди трупов,  карманы
выворачивали, в сумках шарили... Смотрят, один трупец лежит  рылом  вверх,
живот распорот, а желудок полон... Видать, поел плотно перед  битвой,  еда
не успела перевариться, ну, разве что самую малость. Один говорит другому,
давай, мол,  съедим.  Другой  подумал-подумал,  поколебался  и  отказался.
Холодное все, говорит. Застыло!  Труп-то  вовсе  окоченел.  Если  бы  чуть
раньше... А первый взял и выел  у  того  из  распоротого  желудка  остатки
полупереваренной еды. Да только в самом конце  попался  ему  волосок.  Ну,
понятно, стошнило. Любого из нас бы... Тут второй и говорит довольно: ура,
в твоем пузе нагрелось! И подобрал с земли, поел...
     Томас сидел весь зеленый, даже покрылся пятнами, похожими на трупные.
Буравил калику ненавидящим взором. Яра прижала ладонь ко рту и пропала  за
кустами. Калика гнусно улыбался:
     -- Ну, будешь есть змею?
     От жареных ломтиков вкусно пахло. Во рту Томаса скопилась  слюна.  Он
шумно сглотнул, сказал хрипло:
     -- В поле и жук -- мясо. Буду. Но если  ты  действительно  маг,  а  я
видел тебя в деле, мог бы спереть кабанчика с чужого стола.
     Олег сказал с нерешительностью:
     -- На пользование магией все больше  запретов...  Нет,  не  боги,  не
демоны -- мы сами. Томас, страшная правда в том, что и боги, и  демоны  --
мы сами! Ладно, это для тебя пока слишком сложно.  Надо  утверждать  более
простые истины: честь, справедливость, не  укради,  не  убивай...  Словом,
если вернемся к магии, то мало того, что если простой человек будет  знать
о магии, он сложит ручки и  будет  ждать  с  неба  манны  небесной!  Он  с
радостью становится рабом, только бы кормили и чесали. А он будет  есть  и
хрюкать... И придет конец роду человеческому, как  пришел  конец  богам...
Тем тоже доставалось все очень легко.
     Томас подумал, спросил нерешительно:
     -- Ладно, верю, хоть и не понимаю... Но для себя?  Себя  лично?  Если
никто знать не будет,  то  другим  и  не  повредит?  Хотя  бы  по  мелочи.
Кабанчика спереть со стола султана, гуся с яблоками -- от шаха...
     Олег развел руками, лицо было несчастным.
     -- Есть такое слово, Томас...
     -- Какое?
     -- Безнравственно...
     Долго ели молча. Наконец Томас просветлел лицом, сказал с подъемом:
     -- Без... безндра...дравственно, это что-то вроде бесчестно, да?
     -- Ну...
     -- Тогда это соотносится с рыцарским кодексом. Все равно что  напасть
в полном вооружении на невооруженного. Или нанести удар упавшему рыцарю.

     Бабье лето, объяснил Олег рыцарю, -- неожиданное тепло.  Они  шли  по
залитому  солнцем  миру  под  безоблачным  небом.  Солнце  роняло  тяжелые
накаленные стрелы. От земли поднимался плотный жар, воздух был горячий, но
не мертвый, как в начале лета, а настоянный на запахах трав, пахучий.
     Томас вдыхал ароматы всей грудью. Скоро войдет в сырой и туманный мир
своей самой лучшей на свете страны, сплошь покрытой лесами и болотами.  Об
этом варварском великолепии будет только рассказывать...
     Яра передвигалась неслышно, и  Томас  вздрагивал  всякий  раз,  когда
стройная фигура варварки возникала рядом. Не потому, что уже забыл о  ней,
наоборот, думал чересчур часто, но воображение почему-то заносило либо  на
башню Давида, где он ломит и крушит вражью силу, а она смотрит с  надеждой
из-за решетки, либо на стену Иерусалима, где  ее,  связанную  по  рукам  и
ногам, спешно утаскивают сарацины --  ишь,  в  гарем  удумали!  --  а  он,
ориентируясь на ее жалобные крики, догоняет и рубит, как сорняки...
     Но когда она возникала рядом, гордая  и  независимая,  он  чувствовал
раздражение. Женщина должна сидеть и ждать своей участи, как овца. Правда,
сэр калика говорит, что новая вера превращает всех  в  овец,  даже  так  и
называет людей агнцами, но это он чересчур... Если он, сэр Томас --  овца,
то почему от него бежали львоподобные сарацины?
     Он покосился  на  нее  украдкой.  Яра  тут  же  поймала  его  взгляд,
нахмурилась.
     Раздражение Томаса достигло верхнего края котла. Как будто бы  он  ей
осточертел или постоянно пристает! Да иди хоть к черту! Угораздило  же  их
спасти ее от половцев... А теперь страдай, ибо раньше с каликой  все  было
просто по-мужски, никаких секретов, а  ныне  даже  по  нужде  надо  искать
уединенные места, а когда возвращается, она то ехидно спрашивает,  где  же
цветы, которые так долго собирал, то осведомляется участливо, не проглотил
ли за прошлым ужином веревку...
     -- Сэр калика, -- сказал он громко, -- а что такое бабье лето?
     -- Ну, эта неделя.
     -- Какая?
     -- В начале осени, -- ответил калика, нехотя выныривая из тяжких дум.
-- Зачем тебе?
     -- Да интересно, почему так зовут?
     -- А потому, что этому лету всего неделя. Ты  видел  голенастых,  как
цапки, девчонок-подростков? Приходит зима, они прячутся в  теплые  одежки,
пережидают, а потом приходит весна, и ты видишь чудо... Они,  как  бабочки
из коконов, выходят из теплых шкур -- красивые, оформленные,  с  торчащими
грудями и оттопыренными ягодицами! И глаза у них другие,  и  сами  они  --
лучшие цветы на свете: сочные, нежные, зовущие...
     Томас сказал задумчиво:
     -- Помню, в моем замке была одна такая...
     Ему показалась, что рядом фыркнул конь. Яра надменно смотрела  вдаль,
но ее ухо шевельнулось. Томас сказал злорадно:
     -- Ты прав, святой отец.  Я  бы  тоже  сравнил  женщин  с  бабочками.
Столько же ума! Но мой дядя с этим  не  согласен,  он  утверждает,  что  у
сверчка в ляжке ума больше...
     -- Что ум, -- сказал калика печально,  --  женщине  ум  не  всегда...
Спинного мозга хватает с избытком. То, что нам удается понять ценой долгих
раздумий и горького опыта,  она  иной  раз  понимает  просто  так...  А  с
бабочками схожи по другой причине... Лето проходит, они снова  укутываются
в теплые одежки, зимуют, а когда приходит весна, мы  с  горечью  замечаем,
что они уже не те... Грудь обвисла, спина горбится, лицо подурнело.
     Томас довольно хмыкнул. Яра вдруг сказала ледяным тоном:
     -- Не все, калика перехожая! Не все. Ты бы увидел мою мать!
     Калика ответил очень мирно:
     -- Исключения есть везде. Просто у вас род такой. Что мать, даже твоя
бабка все еще на коне по-половецки скачет. Обе твои тетки любого подростка
с ума сведут, а у них уже дети женатые... Да где там, скоро внуков  женить
пора. Я говорю вообще...
     Яра со страхом смотрела на калику. Откуда  тот  знает  ее  родню?  Но
калика уже забыл о ней, погруженный в тяжелые думы. Томас тоже не  заметил
оговорки калики, а она, подарила Томасу надменный взгляд, словно вытерла о
него ноги.
     Зверюка, подумал он мстительно.  Только  звери  хранят  молодость  до
старости. У его отца была  гончая,  которая  от  своего  праправнука  дала
лучший помет во всей Британии, всю округу снабдила  охотничьими  псами!  А
людям Господь велит стариться быстро, чтобы добрых побыстрее взять к себе,
а злых тут же ввергнуть в адское пламя...

     Они вышли из леса к крохотной веси, купили коня для Томаса. К  вечеру
вошли в Чернигов. Олег отыскал постоялый двор, устроил Томаса и  Яру,  сам
исчез, вернулся уже к ночи, в поводу вел троих коней.
     -- Одного в запас, -- сказал он хмуро. -- Раз уж с нами  женщина,  то
будет очень много тряпок, барахла...
     Яра ответила слабой улыбкой. Похоже, устала настолько,  что  не  было
сил огрызаться. Томас пристально оглядел ее с головы до ног.
     -- На Востоке женщина вообще должна идти пешком  вслед  за  конем.  В
этом сарацины правы... И поят у колодцев сперва коней, потом женщин.
     -- А потом мужчин? -- спросила она тихо, но достаточно ядовито.
     -- Сперва  благородных,  --  объяснил  Томас  высокомерно,  --  потом
неблагородных, потом коней...
     -- И как ваш бог отличает благородных от неблагородных?  --  спросила
она еще ядовитей. -- Знатных и незнатных? Если мы все его дети?
     Томас заметил, что калика спрятал усмешку.
     -- Ну, -- сказал  он  с  осторожностью,  чувствуя,  что  вступает  на
скользкую почву богословия, --  если  он  различает  красивых  и...  гм...
умных, то и знатность не должна ускользать  от  всевидящего  Божьего  ока.
Впрочем, не наше дело подавать сэру Богу советы. У  него  для  этого  есть
херувимы, серафимы, иблисы... или не иблисы?... И другие знатные ангелы!
     Томас  выбрал  себе  крупного   жеребца,   оглядел   других.   Что-то
высчитывал, морщил лоб. Неожиданно обратился к Яре:
     -- Ты когда-нибудь ездила на коне?
     -- Нет.
     -- Гм... Тогда бери вот  этого  коня.  Говорят,  на  нем  тоже  никто
никогда не ездил. Так будет по-честному.

     Остановившись у богатой лавки, купили седла.  Олег  удивился,  почему
так дорого, хозяин с виноватой улыбкой объяснил, что он на самом  деле  не
купец, а старший княжеский сын  из  Артании.  Вынужден  скрываться  здесь,
потому что младшие братья хотят его убить, чтобы захватить  престол  после
отцовской смерти. Вот он и копит деньги, чтобы нанять варягов для  охраны.
Калика кивал, но торговался, сбил цену вдвое, но седла в самом  деле  были
стоящие.
     -- И здесь у вас драки за трон, -- посочувствовал Томас калике.
     -- Где их нет, -- согласился Олег, -- только насчет княжества брешет,
как попова собака! Он боярского, а не княжеского рода.  Это,  конечно,  не
простолюдин, он владеет землями, угодьями, многими селами  и  богатствами,
кораблями, но не может держать большого войска, у него нет своего прапора,
а только прапорец.
     -- Сэр калика!.. Ты, кроме седла, ни о чем с ним не общался!
     -- А зачем? -- голос Олега был хладнокровным. -- Его зовут Бранко.
     -- Я слышал. Ну и что?
     -- По имени видно.
     -- Как?
     -- В именах своя иерархия. Есть сеньоры, есть короли, есть  купцы,  а
есть и  простолюдины.  Ни  один  смерд,  по-вашему  --  йомен,  не  станет
именовать себя Браньком, Звеньком, -- язык вырвут. Но и простому  боярину,
хоть и очень  знатному  и  богатому,  нельзя  брать  для  своего  отпрыска
княжеское имя вроде Владимира, Брячислава,  Ярослава,  Будислава...  Земли
отберут, жен и коров лишат, в черные холопья загонят. Словом, на  Руси  по
одному имени можно сказать очень многое. Откуда человек, каков он, кто он.
А если у него еще и прозвище, то тогда вовсе ложись и помирай. От прозвища
не открестишься, не отплюешься, прилипнет  навеки,  с  тобой  и  в  могилу
уйдет, а на Страшном Суде его выкрикнут, а имя забудут...
     Томас задумчиво почесал лоб.
     -- Как у вас все сложно... А у нас и король -- Джон, и простолюдин --
Джон. Гм, а то еще и соседский пес!

     Глава 11

     Снова над головами вместо синего неба проплывала многоэтажная  зелень
веток. Наверху скреблось, сухо стучали коготки  белок,  куниц,  на  головы
сыпались чешуйки древесной коры. Воздух был не влажный, как на море, но  и
не  обжигающе  сухой,  как  в  степи,  грудь  дышала  легко,  без   усилий
приподнимала тяжелые латы, раздвигала пластины доспеха.
     Деревья обступили приземистые,  с  растопыренными  толстыми  ветвями.
Протоптанная дорога почтительно обходила могучих исполинов, самые  древние
могли видеть еще Славена или Вандала, а то и Скифа...
     Нет, напомнил себе Олег с горечью. Слишком  много  веков  прошло.  Не
осталось тех деревьев, что помнят Секифа, Агафирса, Гелона...  Рассыпались
от старости даже внуки тех дубов, что в молодости видели скачущего по этим
местам Колоксая...
     И только горы, уже изрядно постаревшие,  еще  могут  вспомнить  троих
диких невров, что однажды вышли из Леса! И которые изменили мир.
     Томас любовно потрепал коня по шее.
     -- Крепкие кони в этом королевстве! Как, говоришь, называется?
     --  Все  равно  не  запомнишь,  --  буркнул  Олег,  недовольный,  что
выдернули из глубоких воспоминаний. -- Что за память у тебя? Видать, часто
по голове били. И крепко.
     -- Ничего, -- сказал Томас неунывающе, -- у меня голова крепкая,  как
старый англский дуб. А  кони  здесь  добротные.  Не  коротконогие  лошадки
степняков, даже не быстрые и горячие кони сарацинов, которые  умрут,  если
на них сядет достойный рыцарь в полном доспехе...
     Он пустил коня в обход целой  семьи  ежей.  Те  топали  через  поляну
по-хозяйски, домовито. У каждого на  спине  были  наколоты  грибы,  лесные
груши, даже  самый  маленький  гордо  тащил  большой  желтый  лист.  Пусть
бесполезный в хозяйстве, но вряд ли старшие об этом скажут -- пусть  малыш
приучается к труду.

     Дорожка в лесу петляла  узкая,  приходилось  ехать  цепочкой,  оружие
держать близко от ладоней. Рыцарь ехал впереди, забрало было  поднято,  но
синие глаза холодно и прицельно осматривали дорогу впереди,  а  уши,  даже
закрытые шлемом, ловили шорохи по обе стороны дороги. Яра ехали следом, он
чувствовал ее взгляд. Его спину то окатывало  холодом,  то  он  чувствовал
такое внезапное тепло, что потел,  под  мышками  взмокало.  Иногда  железо
начинало жечь, словно на спину высыпали горсть углей.
     Калика ехал, чуть поотстав. Его лицо было сумрачно,  он  мыслями  был
где-то далеко, но, как заметил Томас, руки были близко к швыряльным ножам,
он даже в глубокой задумчивости выглядел опасно, как шаровая молния.
     Томас с легкой насмешкой поглядывал  на  мелкие  села,  мимо  которых
проезжали.
     -- Чем ближе к Северу, тем проще  города.  Деревянные  частоколы!  Не
Рим, не Константинополь...
     -- Что Рим, -- ответил Олег нехотя. -- Отечество сильно людьми, а  не
крепостными стенами. Вон Спарта нарочито не ставила городской стены!  Мол,
нет лучше защиты, чем доблесть свободных жителей. А Рим блистал, пока  был
свободен, пока не принял рабскую веру. А какие из рабов защитники? Они тут
же передоверили охрану своей страны диким варварам.
     Томас нахмурился.
     -- Не таким уж варварам...
     -- Всяким там англам да  славянам,  --  сказал  Олег  язвительно,  --
Славяне Юстин да Юстиниан строили и писали законы, даже юстиция  пошла  от
Юстиниана, Доброгост создавал новый флот и новую армию, англы...
     -- Ну, не такие уж мои  пращуры  были  варварами,  --  прервал  Томас
недовольно. -- Я не силен в искусстве, даже читать  меня  не  обучили,  но
насчет воинской науки я кое-то знаю!.. Вся римская армия  была  перекроена
варварами по нашим варварским законам, отчего  стала  много  сильнее.  Сэр
калика, ты не военный человек, не знаешь, что  когда  мои  и  твои  предки
явились на службу к римлянам, то  их  дурацкие  мечи,  больше  похожие  на
кухонные ножи, пришлось убрать  --  заменили  нашими  длинными  мечами  из
добротной стали, ведь римские были из низкосортного железа, а  доспехи  --
стыд какой! -- медные, которые пальцем проткнешь.
     -- Медные?
     --  Ну,  сперва  были  медными!  Когда  только  захватили  альпийские
рудники, то освоили выплавку стали... Это  наши  предки  заменили  римский
дротик длинным копьем, они  создали  конницу,  учили  атаковать  в  строю,
управлять конем...
     -- А сами римляне не умели?
     Олег с интересом смотрел на раскрасневшегося от  возбуждения  рыцаря.
Ладно, в изящной словесности не силен,  историю  не  знает,  но  все,  что
касается воинской науки, впитывает как губка.
     -- У римлян вообще не  было  конницы!  В  битве  при  Каррах  тяжелая
конница моих предков наголову разгромила  римскую  армию,  хотя  тех  было
пятьдесят тысяч отборных воинов, то есть втрое больше.
     -- Потому Рим и стал набирать вас на службу?
     Томас отмахнулся с пренебрежением.
     -- Рим зажрался! Граждане уклонялись от воинской службы, она казалась
занятием тяжелым и малопочтенным. А у наших отцов  все  иначе!  Оружие  --
символ свободы. Быть  при  оружии  --  пользоваться  почетом.  Для  любого
молодого англа быть на службе у славного вождя -- предел мечтаний.  А  кто
самый-самый великий  вождь?  Конечно,  владыка  Римской  империи.  К  нему
массами стекались молодые англы, саксы, алеманы, которых римляне  называли
просто германцами. А  те  счастливы,  что  он  берет  на  службу.  Римский
император тоже был счастлив, и каждый -- император и германский варвар  --
считал, что выгадал при такой  сделке.  Столетиями  лучшие  воины  шли  на
службу римскому императору! А потом поступали на службу целыми  племенами,
народами!
     Олег слушал молча, с некоторым удивлением.  Томас  удивлял,  внезапно
превращаясь из лихого рубаки в человека, который хоть малость знал прошлое
и разбирался в причинах.
     -- Рим вообще, -- говорил Томас  горячо,  --  продержался  так  долго
только благодаря варварам! Без нас вся Римская империя рассыпалась  бы  на
столетия раньше. Но даже в последние дни, последние годы кто  выступал  на
защиту Рима? Римские граждане  давно  бросили  оружие,  никто  не  защищал
город, Отчизну. Но как только  одно  германское  племя  нападало  на  Рим,
другое тут же вставало на его защиту.  Готу  Алариху  противостоял  вандал
Стилихон,  яростный  защитник  города.  Вестготы  верно  сражались  против
Аттилы, защищая Рим, а позднее лангобарды защищали Рим от остготов!
     -- Здорово! -- воскликнул Олег с искренним восхищением. -- А кто  был
Катулл? Может быть, тоже помнишь?
     Томас наморщил лоб.
     -- Кажется, командовал второй римской армией на Тибре... А что?
     -- Да так, проверка слуха. И памяти. А Овидий, Гораций, Вергилий?
     --  Гм...  Гораций,  помнится,  герой,  который   защищал   мост   за
отступающими римлянами, сдерживая натиск врагов. Он  еще  велел  разрушить
мост за своей спиной, пока удерживал целое войско. Он  жертвовал  собой...
это была красивая благородная гибель... Но двух  других  не  припоминаю...
Кто эти?
     Олег отмахнулся.
     -- Не забивай голову.

     Олег подстрелил молодого кабанчика, Томас умело соорудил вертел,  сам
жарил, не допуская Яру. Не женское дело жарить мясо на углях, их  удел  --
сковороды. Настоящий  мужчина  побрезгает  есть  мясо,  приготовленное  на
презренной сковороде.
     Олег собрал камни и выстлал из  них  широкое  ложе  на  сырой  земле,
которая к утру наверняка покроется инеем. Пока Ярослава занималась конями,
они с Томасом натащили сушин,  разожгли  добротный  костер  во  всю  длину
будущего ложа. Нагретые камни, с которых ветками смести  пепел,  сохраняют
тепло до утра. На них можно  коротать  даже  длинную  зимнюю  ночь,  а  уж
сейчас, в бабье лето, не в тягость будет даже женщине.
     Должно быть не в тягость, подумал Томас.  Калика  поленился  положить
еще ряд, придется лишь спать навытяжку, либо  цепляться  друг  за  дружку,
чтобы не скатится на сырую и холодную землю.
     После быстрого, но сытного ужина --  кабанчика  сожрали  молниеносно,
будто он угодил не трем путешественникам, а в  стаю  голодных  волков,  --
калика смахнул остатки углей с камней, бросил на них мешки, шкуры.
     -- Яра, ложись посредине.
     -- Может, я лучше с краю?
     -- Придет серенький волчок, схватит за твой нежный бочок. С краю лягу
я.
     Он и лег первым, подмостил седло под голову, заснул сразу, как упал с
дерева. Яра легла вплотную сзади, прижалась щекой  к  его  широкой  спине.
Слышала, как гремел железом рыцарь, складывал доспехи вблизи  костра.  Она
ощутила его приближение по слабому запаху пота.  Странно,  он  не  казался
неприятным. Наоборот, в нем чувствовалось нечто надежное, успокаивающее...
     Слышала, как он осторожно ложился на теплые камни, сваливался с края,
она, желая помочь, сильнее прижималась к  калике,  давала  место.  Наконец
рыцарь решился обхватить ее  руками,  она  едва  сама  не  предложила  это
сделать, подгреб ее к себе, вернее, сам подгребся ближе. Она ощутила  себя
странно  защищенной  в  его  руках,  словно  улитка  втянулась  в  прочную
раковину.
     Замерев, слышала его горячее дыхание на  своей  шее.  От  него  пахло
потом, кожей и железом, руки обхватывали ее чересчур бережно,  словно  она
была хрупкая, как яичная скорлупа. Она ждала когда  его  пальцы  скользнут
выше или ниже, она знает, что сказать  зарвавшемуся  англу  --  подумаешь,
благородный! -- но рыцарь лежал  тихий,  как  мышь,  не  двигался,  и  Яра
ощутила странное сожаление, что он даже не пытался  двинуть  ладони  к  ее
высокой груди.
     Потом пришло блаженное тепло. Она сама не заметила, как провалилась в
счастливый блаженный сон.

     Утром проснулись в густом тумане. Тот,  как  небесное  молоко,  залил
все, не видели далее ближних деревьев.  Рассеивался  медленно;  пока  жгли
костер, жарили мясо,  разредился  наполовину.  Коней  седлали  все  еще  в
тумане, выехали осторожно, опасаясь не столько засады, сколько выступающих
внезапно из белой мглы веток с острыми сучьями.
     Томас ехал беспечно, только глаза чуть  посуровели.  В  тумане  могут
подкрасться незаметно, но в нем же легко и уйти, самому зайти противнику в
затылок. У кого есть уши, тот  слышит  даже  запах  немытых  тел,  хриплое
дыхание, сопение.
     -- Погоди, -- сказал Олег неохотно, -- все-таки это тебе не Лондон  с
его туманами.
     Томас удивился:
     -- А ты откуда знаешь про наши туманы?
     -- Приходилось бывать.
     -- Где, прямо в Лондоне?
     Олег покосился на юное  лицо  рыцаря,  смолчал.  Для  Томаса  на  том
туманном и болотистом берегу всегда был Лондон, всегда был король. Как ему
сказать, что даже Темза текла там не всегда? А то,  что  было,  совсем  не
было Темзой?
     Он слез с коня, бросив повод Томасу. Тот послушно  поймал,  покосился
на Яру. Заметила ли, что калика в своей рассеянности  порой  обращается  с
ним, как с мальчиком-оруженосцем? Оскорбиться бы, одна только спасительная
мысль останавливает: а не прячется ли под  личиной  калики  человек  более
благородного  происхождения,  чем  он,  Томас  Мальтон  из   Гисленда?   У
скифо-руссов тоже могут быть свои герцоги, даже короли.
     -- Знакомо, -- проговорил Олег медленно.
     Он трогал руками туман, лепил из него, как из вязкого снега,  фигуры,
что так и плавали, едва разжимал пальцы. Туман стоял плотный, но хотя  дул
довольно свежий ветерок, оставался на  месте.  Над  ним  пролетали  птицы,
озадаченно чирикали. Один воробей решился нырнул вниз,  исчез.  Послышался
прерванный писк. Томасу показалось, что на миг вспыхнул слабый огонек.
     -- У нас туманы не такие, -- заявил Томас хмуро.
     -- Ты слыхал про тьму египетскую?
     -- Я-то слыхал, -- удивился  Томас.  --  Священник  уши  прожужжал  в
походе... Но ты неужто читал Священное Писание?
     --  Ну,  не  целиком...  Его  писали  так  долго,  что  мне   надоело
заглядывать через плечо. А вот тьму  подобную  встречал.  И  не  только  в
Египте.
     -- А чего ж ее зовут египетской?
     -- А тогда только в Египте было трое-четверо грамотных. Ты  бы  слез.
Скакать через лес в таком тумане -- это даже коню шею сломать.
     Они пошли пешком, ведя коней в поводу. Яра держалась позади.
     Олег наткнулся на валежину, что перегородила дорогу, нырнул под нее и
пропал. Томас на всякий случай потыкал в дерево  копьем,  но  оно,  к  его
удивлению, не вцепилось зубами, не ударило хвостом,  вообще  не  ответило.
Это оказалось в самом деле простое  дерево...  или  же  нечто,  что  очень
хорошо прикидывается деревом.
     -- Эй, ты скоро там?
     -- Иду, -- сказал Томас твердо. -- Только ты знаешь, куда идти?
     -- Здесь перекресток. Решим.
     Сзади ощутил дыхание  крупного  зверя.  Развернулся,  как  ужаленный,
молниеносно выдернул меч. Из тумана торчали широко  раздутые  ноздри  коня
Яры. Женщина угадывалась рядом. Томас  ощутил  ее  по  неуловимому  запаху
трав.
     -- Пресвятая Дева! -- сказал Томас с сердцем. Подумал зло, что надо в
первом же селении оставить женщину с такими  лиловыми  глазами.  Наверняка
ведьму. Чачар везли с собой почти до самого Константинополя,  натерпелись,
могли бы научиться не связываться в дороге с женщинами...
     Снова подпрыгнул, когда внезапно из белого клубка высунулись  пальцы,
цапнули за руку. Голос невидимого калики проревел прямо над ухом:
     -- Перекресток... Три дороги перед нами. И еще одна -- назад.
     -- Ну и что? -- сказал Томас подозрительно. -- У нас одна дорога!  На
северо-запад. Правда, я здесь его не отыщу.
     -- Я-то отыщу...
     В руке калики блеснула монетка.  Он  швырнул  ее  высоко  вверх,  она
пропала в тумане. Томас ждал долго, монета словно  растворилась  в  вязком
воздухе. Они с каликой сделали еще  два  осторожных  шага  вперед,  и  тут
монета шлепнулась в подставленную ладонь.
     -- Ловко, -- сказал Томас с восторгом. -- Я с тобой играть не сяду!
     -- Налево. -- Калика мельком взглянул на монету.
     Томас послушно повернул, лишь затем завопил запоздало:
     -- У тебя и деньги стали языческими оберегами?
     Олег хитро сощурился:
     -- Ага. Что делать будешь? Больше не возьмешь деньги в руки? Ты прав,
деньги -- зло.
     -- Зло, -- ответил Томас сердито, -- когда их мало. Или  когда  вовсе
нет. Но я не поддамся на твои языческие штучки!
     -- Все равно на деньги будут загадывать.
     -- Не будут. Христиане -- другой народ.
     -- Ты же сам сказал, что там лучшие умы. Они могут просчитать  каждый
шаг. Работают по строгой логике.
     -- Но... могут просчитать, что ты додумаешься подбросить монету!
     -- Могут. Но чтобы все умы сказали точно, что выпадет...
     -- Все-таки пятьдесят на пятьдесят.
     Олег хмуро улыбнулся:
     -- А мы вскоре подбросим монету еще. И еще.
     Они двигались, облепленные вязким  туманом,  как  в  овсяном  киселе,
прощупывали каждый шаг. Впереди послышались беззаботные крики  птиц,  даже
кони приободрились.
     Из тумана вышли  внезапно.  Томас  вздохнул  облегченно,  глаза  были
большие. Таких туманов не знавал даже в Лондоне.
     Он провел рукой по крупу коня, покрытому крупными каплями влаги.
     -- Сэр калика, я весь мокрый.
     -- Остановимся обсушиться? -- предложил Олег.
     Рыцарь оглянулся на женщину. Мокрое платье так дразняще  обрисовывало
ее развитую фигуру, что у него пересохло во рту и ослабели  колени.  Силен
Сатана, мелькнуло у него в голове. Но и воины Христовы должны быть сильны.
Его желание -- желание всего лишь бренного тела. А тело -- это  ножны  для
его двуручного... а черт, что лезет в голову... двуручного меча его  духа.
Покинув ножны, меч может совершить больше дел, чем покоясь в ножнах. Так и
дух его, покинув тело, совершит еще больше... Гм... Но и сейчас дух должен
владеть телом, обуздывать!
     -- Еще чего! -- выдавил он с трудом. -- Не зима... Обсохнем на ходу.
     Когда кони добрели до ключа,  что  бил  из-под  корней  старой-старой
сосны, расколотой надвое молнией, Томас все же сдался.
     -- Привал всему войску! Кони не люди, им передохнуть надо.
     Ключевая вода, вызванная ударом стрелы Перуна,  грома,  как  говорили
волхвы, вкусно пахла свежей хвоей, травами, от холода ломило зубы.
     Олег сбросил  шкуру,  ополаскивался.  Томас  уважительно  смотрел  на
могучее тело язычника. Ни капли жира, весь из тугих жил, прокаленный зноем
и исхлестанный северными ветрами. Двигается неторопливо,  устало,  он  все
время выглядит усталым, словно постоянно  держит  на  плечах  целую  гору.
Сердце щемит от жалости: так хочется помочь -- обратить в истинную веру!
     -- Где, говоришь, -- обратился он к Яре, -- твоя родня?
     -- У полабов, -- повторила она терпеливо. -- Это еще недели две, если
ползти так, как мы сейчас.
     Томас издал тихий стон. Олег вытерся, крикнул бодро:
     -- И ни одного замка по дороге! Пропадешь, как свей без масла...
     -- Без замков худо, -- признался Томас. -- Я не знал, что  отсюда  до
самой Британии земли покрыты деревьями, как вепрь  щетиной.  Нас  везли  к
сарацинам морем, по окружной дороге. Хоть небо видели.
     -- Потому тут все из бревен, -- пояснил Олег. -- Даже курятники. А уж
терема, сторожевые  башни,  крепости  и  крепостицы...  Самые  укрепленные
называются кремлями. Этих кремлей здесь больше, чем муравьиных куч.
     -- От степняков?
     -- От них.
     Томас покрутил головой.
     -- Как они вообще не смели все веси мирных  земледельцев  --  ума  не
приложу.
     Олег криво улыбнулся.
     -- Сэр Томас... Когда-то  здесь  степняки  царствовали  безраздельно.
Какой потребовался переворот, чтобы ссадить их с коней  на  землю!  Теперь
ковыряют землю. И постепенно отодвигают кочевников дальше. К  краю  земли.
Пока не столкнут.
     -- Понятно, -- сказал Томас.  --  Cлезай,  мол,  с  коней  --  власть
переменилась? Молодцы против овец, а против молодца сами рак-рыба!

     Глава 12

     Лес был тих, ветерок спал. Изредка вскрикивала во сне  птичка,  Томас
слышал, как опал с ветки лист и, задевая за ветки,  медленно  опускался  в
темноте, словно плыл в теплой воде.
     Он сидел, поставив огромный меч между колен. Не  потому,  что  ожидал
нападения, просто оружие всегда придает уверенности. Без оружия  чувствует
себя голым, так  он  объяснял,  это  звучало  мужественно-красиво  и  чуть
иронично по отношению к себе. Это всем нравилось, на самом же деле с мечом
в руках и в железном панцире он становился вроде бы выше ростом и  шире  в
плечах. А главное, чувство собственного достоинства выпрямлялось, как  под
дождем увядший цветок.
     Над  вершинами  деревьев  поднялась  луна.  Томас  зябко   передернул
плечами, перекрестился.  Луна  --  солнце  мертвецов,  вампиров  и  всякой
нечисти.  Холодная,  злая,  светит  призрачно,  ей  поклоняются   воры   и
разбойники.
     Лунный свет, тонкий и волшебный, проникал между деревьями, высвечивал
кусты. Томас забеспокоился, не освещает  ли  такая  луна  и  его,  а  если
освещает, то не стоит ли хотя бы пересесть, а то и разбудить  калику  чуть
раньше. Это ему не повредит, он одной ногой еще в том  нечестивом,  полном
тайн и волшебств мире.
     Вдруг свет луны стал вроде бы  ярче.  Томас  отодвинулся  от  костра,
всмотрелся, не убирая ладони с рукояти меча.
     С неба падали горящие бревна!  Беззвучно,  неслышно.  Ветер  раздувал
багровые угли, языки огня трепетали, их  обрывало  встречным  ветром.  Они
казались начиненными багровыми углями, но когда  коснулись  вершины  леса,
уже полыхали оранжевым огнем.
     Донеслись  глухие  удары.  В  ночи  видно   далеко,   Томас   заметил
взметнувшиеся языки пламени. Гари еще не чуял, воздух стоял, как сметана в
погребе епископа.
     -- Сэр калика!
     Яра подхватилась первой, ее глаза смотрели  со  страхом  и  надеждой.
Томас расправил плечи, хотя сейчас особенно хотелось их сжать и залезть  в
какую-нибудь раковинку. Калика пробурчал, не раскрывая глаз:
     -- Сэр Томас... С  тобой  не  соскучишься.  Новую  историю  про  свою
Пречистую вспомнил?
     -- Нет, костер увидел, -- огрызнулся Томас. -- Вы ж, язычники, больно
любите прыгать через костры! Беспокоюсь,  как  бы  ты  не  пропустил  свое
непотребное и богопротивное бесовско-козлиное...
     -- Сэр Томас, дай покой.
     Глаза его наконец приоткрылись. Мгновение всматривался, вскочил. Лицо
его стало серьезным. Глаза не отрывались от горящих верхушек  деревьев,  а
руки уже хватали мешки, посох.
     Донесся  далекий  треск.  Испуганно  закричали  птицы,  где-то  слева
простучали копытца, потом, ломая кусты, пронеслось стадо оленей. Справа за
деревьями стоял треск: ломились дикие кабаны, сокрушая все на пути.
     В черной, как адская смола, ночи грозно и страшно  полыхали  багровые
огни. Они как бы выходили из тьмы, там были деревья, что еще не вспыхнули,
но постепенно огонь опускался ниже, захватывал землю.
     Яра быстро, но без спешки снарядила коней. Двигалась она с  экономной
расчетливостью, ни одного лишнего движения, словно давно знала о пожаре.
     -- Сэр калика, отступаем прежней дорогой? По крайней мере проверена.
     -- А как бы ты поступил на месте Тайных?
     Томас всмотрелся в стену ночи. Со  стороны  ровной  укатанной  дороги
пожара еще не было. Он смыкался со всех сторон, но там пока что был выход.
Если разогнать коней в галоп, что, правда, опасно по ночной дороге...
     -- Ладно, -- согласился он вынужденно, -- я бы как раз там и засел...
С арбалетчиками и копейщиками. А что, твои Семеро тоже  воевали  в  Святой
земле?
     -- И в Святой и досвятой, --  голос  калики  был  недобрым.  --  И  в
проклятых, и в благословенных... Строить только учатся, но воевать...
     Они пустили коней по ручью. Деревья по берегам ручья не  загораживали
лунный свет, а облачка были редкие, висели на месте.  Томас  на  этот  раз
подумал про луну с благодарностью, в темноте бы кони сразу  сломали  ноги.
Впрочем, она светила не ему, а  подлунному  язычнику.  И,  возможно,  этой
зверюке, что даже не помнит своего христианского имени.
     Подул горячий ветер, полный гари и дыма. Даже не ветер, на них давила
плотная стена воздуха. Кони испуганно ржали и ускоряли  шаг.  Темная  вода
бурлила, брызги достигали пояса.
     Томас натягивал удила, страшась, что конь  провалится  в  яму,  какие
немало выгрызают ручьи, сломает ноги.
     -- Сэр калика, в Британии я что-нибудь уже придумал бы!
     -- Богородицу позвал бы? -- огрызнулся калика.  --  Так  ее  и  здесь
можно кликнуть. Вторая вера тоже на весь мир норовит...
     -- А какая первая? -- спросил Томас оскорбленно.
     -- Гаутамья... ну, буддийская... а третья -- ислам. Четвертой нет...
     -- Уж не ты ли придумаешь? -- съязвил Томас.
     -- А почему бы и...
     Треск пожара заглушил его последние  слова.  Горячий  воздух  забивал
дыхание, высушивал ноздри. Глаза щипало от дыма, в горле першило.
     --  Вообще-то  я  бы  сделал  засаду  по  ручью,  --  крикнул  Томас,
перекрикивая рев и треск приближающегося пожара. -- Они знают, что время у
нас было, чтобы обдумать все и отказаться от очевидной дороги...
     -- Откуда они знают?
     -- Как откуда? Если я был на  страже,  то  я  не  засну,  как  пьяный
язычник. Воин войска Христова бдит, беду видит загодя...
     Калика,  не  отвечая,  пригнулся  к  гриве,  всматривался   в   слабо
освещенные лунным светом камни и валежины в ручье. Не все  из  них  камни,
подумал он мрачно, как и не все валежины. Не перед тем прикидываетесь, я ж
вас вижу насквозь... Сами сбежали от пожара, так что это не простой пожар.
Тот бы вы сами одолели.
     Внезапно потемнело. Томас выругался, не стыдясь молча  ехавшей  рядом
Яры. Клубы дыма застлали небо, лунный призрачный свет померк. Черные клубы
ползли по небу, гася звезды, заливая тьмой призрачный свет.
     В небе раздались крики страха и боли.  Стая  птиц,  пытаясь  уйти  от
лесного пожара, попала  в  столб  взметнувшегося  с  земли  черного  дыма,
пронизанного искрами. Только две-три  птицы  выскочили  живыми,  остальные
пылающими комочками рухнули на землю.
     Внизу было чуть легче. Горячий воздух стремительно  уносил  в  темное
небо жар и дым, даже мелкие угольки, а еще безопаснее было в  низине,  где
кони пробирались по ручью. В темноте они  замедлили  шаг,  да  люди  и  не
торопили. Впереди уже по верхушкам деревьев проскакивали искры, потом  там
занялось багровым чадным огнем. Пламя медленно,  словно  нехотя,  поползло
вниз по стволам.
     Томас оглянулся. Огонь медленно шел  по  их  следам,  зажав  ручей  в
клещи. С деревьев с обеих сторон ручья в темную воду падали горящие ветки.
Одно дерево уже лежало, перегородив ручей пылающей стеной. Путь назад  был
заказан.
     -- Враг нас окружил, -- крикнул он.
     -- Сдадимся?
     Томас оскорбился:
     -- Воины Христовы не сдаются!
     Прикусил язык, вдруг да язычник знает, что сдача в плен для рыцаря --
обычное дело, что их выкупают и перевыкупают, обменивают, иной раз  рыцаря
меняют на коня благородных кровей, но волхв лишь покачал головой.
     -- Ну ладно... Будем лежать, как два  осмоленных  кабана.  А  ты  еще
испеченный к тому же в железной сковороде... со всех сторон. Чтобы сало не
вытекло.
     Томас нервно глотнул, закашлялся от дыма, возразил:
     -- Какие два кабана?.. С нами женщина и три  хороших  коня!  Женщина,
ладно, их у вас жгут, как погляжу, и без того, на любой праздник, но моего
коня за что? Мы ж не степняки, чтобы коней вот так в жертву!
     Впереди, перегородив ручей и  дорогу,  с  грохотом  рухнуло  пылающее
дерево.  Горел  ствол,  а  ветви  полыхали  так,  что  жар  заставил  всех
попятиться назад. Вода кипела, превращалась в пар, а огонь  вопреки  всему
разгорался еще жарче.
     Кони жалобно  ржали,  остановились.  Жар  наступал  со  всех  сторон.
Обезумевшая рыба выпрыгивала из горячей воды, но  воздух  был  еще  жарче.
Остались только люди да умирающие рыбы, птицы либо улетели, либо  погибли,
а уцелевшие из мелких зверей схоронились в глубоких норах.
     -- Ну что, сэр калика? -- вскрикнул Томас громким голосом.  --  Будем
прорываться через огонь?
     -- У тебя шкура железная, -- возразил Олег, -- а у  нас  с  конем  --
простая, тонкая. Да и у Яры, наверное, не очень толстая.
     -- А что ты предлагаешь?
     Калика повертел головой, пощупал обереги.
     -- Пожалуй, ты прав... хоть и кланяешься какому-то незнатному богу.
     Он крепче взялся за поводья. Томас издал боевой клич,  кося  огненным
взглядом на притихшую Яру: видит ли как он ринется проламывать им путь, со
стуком опустил  забрало.  Лицу  чуть  стало  легче,  хотя  забрало  успело
накалиться, обжигало губы и подбородок. Он  пустил  коня  в  галоп,  спеша
опередить калику. В лицо  ударило  жаром,  застучали  по  шлему  и  плечам
горящие ветви, сучья.
     Конь  хрипел  и  пытался  свернуть.  Томас  держал  железной   рукой,
направлял по ручью, хотя  в  черном  дыму  уже  ручей  не  видел,  а  едва
угадывал. От жара мутилось в глазах, в голове били молоты.  Он  знал,  что
через лесной пожар  не  прорваться,  разве  что  чудом,  но  еще  страшнее
остаться и ждать смерти.
     Когда огонь был впереди вокруг, когда он сам был  в  огне,  в  голове
вспыхнули искры, и он ощутил, что падает с коня.
     Томас упал на мягкое, перекатился дважды,  остался  лежать,  хрипя  и
задыхаясь. Вскоре чьи-то руки подняли забрало. Он закашлялся, слезы  текли
из воспаленных глаз. Чье-то лицо расплывалось,  вытягивалось,  хрипловатый
голос спросил встревоженно:
     -- Сэр Томас... цел?
     Томас протер глаза. Яра вздохнула  с  облегчением,  исчезла  из  поля
зрения. Томас с трудом повернул  голову,  охнул  от  резкой  боли  в  шее.
Похоже, он приземлился на полном скаку на макушку. И хотя под ним  толстый
пружинистый мох, похожий на сарацинский ковер, но все же...
     Он вздрогнул, заставил себя сесть.  Они  все  трое  были  на  широкой
поляне, кони мирно щипали  листья  с  орешника,  калика  стоял  в  тени  и
смотрел, запрокинув голову вверх. Ровный призрачный свет мирно струился со
звездного неба. Луна была резкая и блистающая, словно ее  подняли  со  дна
морского. От пожара не было и следа. Воздух был чист, без следа дыма.
     На другой стороне поляны, скрытый  тенью  так,  что  Томас  не  сразу
рассмотрел, высился огромный утес -- серый, изгрызанный морозом и  ветром,
с оплавленным боком от удара молнии.  На  нем  росли  деревца,  кусты,  из
щелей, куда нанесло земли, выглядывала сочная трава.  А  на  уровне  груди
была поперечная расщелина, откуда едва слышно лилась  прозрачнейшая  вода,
какую Томас когда-либо видел. Из земли выступал  широкий,  как  надгробие,
камень, вода за долгие столетия выбила в нем подобие широкой чаши,  теперь
красиво переливалась через край, исчезала в траве.
     Через поляну пролетела крупная сова.  В  когтях  извивался  крохотный
мохнатый зверек. Калика проводил ее внимательным взглядом. Томас попытался
подняться, но голова кружилась, наглотался дыма, сел, прислонившись спиной
к дереву. Отпрянул, раскаленные доспехи обожгли спину. Однако  железо  уже
остывало, это было единственное напоминание о пожаре.
     Нет, не единственное. Яра походит на чертенка, только белки глаз, как
звезды блистают на черноте неба. Да и калика, отсюда видно, весь  в  саже,
будто из ада вылез. Его волчья душегрейка стала от копоти  черной,  но  не
обгорела.
     Томас перекрестился.
     -- Сэр калика... А ты не верил в чудеса!
     Калика озирался, словно колом шарахнутый по затылку.
     -- Какой сегодня день?
     Томас пытался вспомнить, но трудно  вспомнить  то,  чего  не  знаешь.
Простонал слабо:
     -- Меня суком или чем-то еще по голове задело. Не помню.
     -- Суком? -- удивился калика. -- Может быть, даже листком?
     А Яра мстительно перечислила, загибая пальцы и морща лоб:
     -- Сперва сосна рухнула на голову, к счастью -- железную, потом  дуб,
затем ты протаранил ею горящий вяз, только  щепки  разлетелись,  как  стая
вспугнутых чижей. Скажи, ворота башни Давида разбивали твоей головой?
     -- Башню штурмовали сверху, -- сухо возразил Томас. -- Сэр калика,  а
зачем календарь язычнику?
     -- Да память слабеет. Они собираются в конце весны, в последнюю  ночь
травня, по-вашему -- мая, на первый день липня... У вас эта  ночь  зовется
Вальпургиевой. А второй раз собираются вкупе осенью в день Купы...
     Томас смотрел настороженно:
     -- Кто -- они?
     Яра сказала с невыразимым презрением:
     -- Только очень-очень бла-а-ага-а-а-ародный рыцарь может счесть,  что
он лишь благодаря своей отваге проскакал через такой лесной пожар. В ночи,
через буреломы. Да еще одним скоком за десяток верст!
     Томас потянул носом. Неизвестно, что такое версты,  наверное,  что-то
амазонье мифическое, но если лесной пожар где-то и  бушевал,  то  в  самом
деле остался за десятки миль.
     -- Нет, конечно, -- ответил он с достоинством. -- Не только.
     -- А что еще?
     -- Пречистая Дева бдит за своим верным рыцарем!
     Он услышал гнусный смешок  калики.  Лиловые  глаза  Яры  сразу  стали
зелеными.  Она  исчезла,  словно  ее  унесло  на  метле,  а  Томас  заново
осматривал поляну, невольно дивясь ее нехристианской красе.
     Призрачный свет лился сверху на ровную широкую поляну. Огромные дубы,
приземистые, с наплывами, дуплами, окружали ее со всех сторон. Между  ними
можно было разве что протиснуться боком. Томас сразу подумал, как же тогда
сюда попали кони, но мысль ушла, растворилась под напором странных чувств.
Он  был  очарован,  понимал,  что  поддается  тем  силам,  которым  обязан
противостоять, как рыцарь Христова воинства, сердце раскрывается навстречу
красоте ночи, хотя известно, что такая краса принадлежит нечистым силам, а
те исчезают с первыми лучами божественного солнца.
     -- Сэр калика...
     -- Опять недоволен?
     -- Да нет, но кто нас спас?
     -- Утопающий хватается за соломинку.
     -- Утопающий хватается и за острие бритвы, как говорят у англов,  или
схватился за гадюку, как говорят саксы... Но все-таки  мне  как-то  не  по
себе.
     Калика недовольно фыркнул. Наверное,  рыцарю  было  больше  по  себе,
когда он задыхался в черном дыму, горел  вместе  с  деревьями,  выблевывал
угар.

     Глава 13

     Из-за  дерева,  освещенная  красным  пламенем,   выглянула   страшная
вытянутая рожа. Томасу показалась человеческой, только уши торчали острые,
волчьи, а пасть, как у медведя. Томас лапнул обеими  руками  меч  и  чашу,
начал  приподниматься  --  рыцарю  надлежит  грудью  защищать   женщин   и
отшельников, но поймал ироническую ухмылку  волхва,  заколебался,  сердито
сел.
     Яра не двигалась, расширенными глазами смотрела то на калику,  то  на
Томаса. Томас гордо  выпячивал  грудь,  но  чувствовал,  что  его  большое
рыцарское сердце колотится с ее заячьим наперегонки.
     -- Добро пожаловать к нашему огоньку, -- пригласил  Олег  громко.  --
Угостить нечем, зато погреться -- вволю.
     -- Сэр калика, -- прошептал Томас, -- звери боятся огня!
     -- А люди нет? -- удивился калика.
     -- А это кто?
     К огню вышло первое страшилище,  а  за  ним  пошли-потянулись  лесные
жители, страшнее которых Томас ничего не видел. Некоторые, правда, не были
страшными, скорее наоборот, но Томас был тверд в вере: мера прекрасного --
христианин. Все, что отличается от христианина, к ногтю, будь это  Аполлон
или Венера Милосская. Все равно это демоны, черти, нечистая сила, ведьмы.
     Он уже занес было руку, чтобы перекреститься, а то и перекрестить эту
нечисть, но спину осыпало холодом. Это же нечисть вытащила их  из  пожара!
Перекрести, а что стрясется?.. Но, с другой  стороны,  отсюда  уже  и  без
всякой помощи могут найти дорогу. Утра бы только дождаться.
     Он потрогал мешок с чашей. Нет, молчит. Пока не испепелила, а ведь он
уже запятнан. Может быть, дает время искупить грех?
     Они  подходили  к   костру,   рассаживались.   Без   боязни,   скорее
по-хозяйски, но так, чтобы не тыкать в глаза, что они здесь владыки,  а  с
любыми пришельцами поступят, как изволят.
     Напротив Олега сидел Велес, все такой же огромный и  мохнатый,  каким
Олег его помнил всегда. Черные волосы росли даже на  лице,  только  вокруг
глаз оставалось место. Глаза были голубые, у всех, как помнил  Олег,  были
голубые, кто пришел в эти места сразу вслед за отступающим Льдом. У  Даны,
Леля, Овсеня.
     На плечах Велеса была мохнатая шкура.  Мог  бы  и  без  чужой  шкуры,
подумал Томас невольно, своя не хуже, но, видно, так положено.  Справа  на
поясе  Велеса  висела   дубина   с   кремневой   головкой,   крест-накрест
прихваченной ремнями. Не дубина, а скорее помесь каменного молота с боевым
топором.
     -- Приветствую, -- сказал Олег, -- А что слышно о Перуне? Явится?
     Голос Велеса был густым и мощным, словно шел из глубокого дупла:
     -- Эт раньше не приходил... А теперь придет точно.
     -- Почему? -- насторожился Олег.
     -- В мир явились новые боги. Сперва Перун не замечал, но они вошли  в
силу быстрее, чем он думал. Начинает тревожиться.
     Олег скривился:
     -- Только сейчас? Самоуверенный дурак. Поражение от  Таргитая  ничему
не научило.
     -- От Сварога? Тот и не посягал на власть  Перуна.  Своих  халупников
защищал, как мог, ничем другим не интересовался. И не интересуется. А  эти
новые... Они пришли с мечами. И оба неотступно завоевывают новые народы.
     Загремел гром в безоблачном небе, блеснула молния.  В  центре  поляны
вспыхнул огонь. Из дыма и пламени шагнул рослый старик с седой бородой  до
пояса, а огонь за его спиной исчез.
     Старик был в кольчуге поверх белой  рубашки,  белых  портках,  сапоги
красные, на двойной подошве и с железными подковками. Седые волосы красиво
ниспадали на плечи. На поясе висел короткий меч.
     Голубые глаза быстро оглядели всех, вычленили Олега.
     -- Ты?
     Олег развел руками.
     -- Признал?
     Перун сделал было движение то ли обнять волхва,  то  ли  ухватить  за
горло. Выражение глаз ежесекундно менялось, а лицо  дергалось.  Голос  его
был хриплый, полный боли:
     -- Какие люди были... Какие люди!
     -- Мы повзрослели, -- возразил Олег. -- И в самом деле стали  людьми.
Или... подошли к ним ближе.
     Перун безнадежно махнул рукой, отвернулся. Они  обнялись  с  Велесом,
затем он хлопал по плечам и обнимался с другими демонами. Томас  заставлял
себя помнить, что  это  безобразные  и  богопротивные  демоны,  какими  бы
благообразными стариками ни прикидывались. Еще Перун  произносил  какие-то
грохочущие слова, и в небе блистали ветвистые,  как  рога  оленя,  молнии,
грохотало, пролетали огненные птицы.
     Томас с удивлением и неприязнью поглядывал  на  Яру.  Она  сидела  на
торчащем корне, толстом и покрытом мягким мхом, рядом с нею  расположились
по кругу демоны в женских личинах. Они  хватали  с  пня,  что  появился  в
середке круга, яства и питье, жадно ели, пили,  орали  песни,  хвастались,
вцеплялись друг другу в волосы.
     Яра тоже, к его ужасу, протянула руку, взяла  с  пня  мелкую  жареную
птичку. Томас широко шагнул, ухватил за руку.
     -- Не смей!
     Ее огромные лиловые глаза, в полутьме темные, холодно смерили  его  с
головы до ног. Она сделала попытку высвободить руку, но Томас удержал.
     -- Почему?
     -- Это нечистое!
     Она оглядела еду на столе.
     -- Да, это пеклось не в печи. Но разве мы уже не ели печеное в  углях
костра?
     -- Это другое, -- пытался объяснить Томас.
     Она  снова  сделала  движение  освободить   руку,   но   не   слишком
настойчивое. Ее глаза встретились с его синими, полыхающими тревогой.
     -- А... Надо, чтобы чужак в темной хламиде побрызгал на это водой?
     -- Где его взять, -- возразил Томас. -- Но если ты будешь есть эту...
это, то ты погубить свою душу.
     -- Душу? А на что она мне?
     Томас отшатнулся, но руки не выпустил.
     -- На что бессмертная душа?.. Да у нас нет  ничего,  кроме  души!  Ты
погубишь себя навеки!
     На него стали обращать внимание. Велес услышал, подсел к ним ближе.
     -- Что говоришь? Нельзя есть? Почему?
     Томас сказал гордо:
     -- Я -- христианин! И она христианка. Я верую в бога Христа!
     Он изготовился к мученической смерти, грохоту, вспышкам  молний.  Эти
мерзкие чудища, сбросив благолепные личины, должны напасть, разорвать...
     Велес отхлебнул из братины, пробасил:
     -- Христа?.. Что-то слышал... Новый бог?
     -- Новый,  --  заявил  Томас,  он  дрожал  от  напряжения.  --  Самый
справедливый и добрый!
     Велес похлопал ему по плечу.
     -- Тогда не оставляй его, коли хороший... А чо?  Давай  и  ему  столб
поставим среди наших. Хороших надо  чтить,  понял?  У  них  от  этого  сил
прибывает. Чем больше о боге думаешь, говоришь, идешь его  путем,  тем  он
сильнее. А нехороший и без помощи на небеса взберется...
     Она погубила себя навеки, понял Томас обреченно. Она пьет  их  зелье,
ест их дичь, даже пляшет с ними.  А  нигде  так  полно  не  отдается  душа
дьяволу, как в бесовских танцах. А танцы -- все бесовские... От них  кровь
становится горячей даже у  него,  который  только  смотрит,  а  ноги  сами
дергаются, пытаются идти в богозапретный пляс. Угодные богу  танцы  только
те, когда  не  касаешься  в  танце  женщины,  когда  двигаешься  плавно  и
величаво, когда все мысли о высоком, аж скулы воротит от зевоты...
     С тоской, понимая, что губит себя  навек,  он  взял  кубок  с  вином,
залпом опорожнил. Вино было не лучше, чем сарацинское, но не сказать,  что
хуже. А мясо было как мясо, какое постоянно ел в походах: грубо  спеченное
на углях и плоских камнях. Правда, на редкость сочное, тает во рту.
     На миг встретился взглядом с Ярой. Оба, словно  испугавшись  чего-то,
одновременно отвели взгляды.
     Он ощутил чье-то присутствие. Резко  оглянулся  --  к  нему  неслышно
подходила, словно плыла, женщина неслыханной красоты. У Томаса перехватило
дыхание, а во рту сразу стало сухо и горячо. Дьяволица, но теперь понятно,
почему многие славные рыцари отдали душу дьяволу.
     -- Ты пил нашу воду и ел нашу соль, -- произнесла она медленно, голос
был красивый и низкий. -- Почему вдруг?
     Томас старался держать голос ровным, полным достоинства:
     -- Да просто так. А что?
     -- А не потому ли, что твоя спутница...
     -- С чего ради? -- возмутился Томас очень горячо, даже  не  дослушав.
-- Ради нее я не  пошевельну  пальцем!  А  уж  гореть  в  геенне  огненной
вместе...  Да  если  она  даже  в  раю  окажется,  чего  Господь  в  своей
справедливости не допустит, то я чтобы не встречаться с нею, сам попрошусь
в ад!
     Глаза женщины были полны симпатии. Слабая улыбка чуть  тронула  губы.
Она оглянулась на калику, тот скалил зубы, смотрел на нее хитро, с  тайной
насмешкой.
     -- Мир не меняется, -- сказала она негромко, -- Он только сбрасывает,
как ящерица, старую шкуру. Но сердце  все  то  же.  Сильное  и  горячее!..
Спасибо тебе, боец чужого бога.
     Томас не понял.
     -- За что?
     В руках женщины с легким хлопком возник  длинный  изогнутый  рог.  По
тому, как  держала,  Томас  понял,  что  рог  полон  до  краев.  Он  хотел
отказаться, христиане пьют-де только из кубков, но руки приняли  языческое
питье будто сами по себе.
     Женщина повернулась к поляне. Голос ее стал неожиданно сильным:
     -- Если отказывается Перун, если Велес против... то все же  я,  Леля,
беру их под защиту!
     Томас видел, как вскинулся от удивления калика. Глаза его
     расширились, он непонимающе смотрел то на  языческую  богиню,  то  на
железного рыцаря. Томас подсел к калике,  тот  был  занят  куриной  ногой,
жевал неторопливо, на друга лишь покосился зеленым глазом.
     -- Кто эта демонша?
     -- Леля, -- буркнул Олег. -- Богиня, дурень... Неужто так боишься?
     -- Боюсь, -- признался Томас. -- Не гибели, а  искушения.  Что  тело,
оно бренно, а вот душу бы не запятнать.
     -- Не путай душу с совестью.
     -- Сэр калика, ты меня не путай. Есть тело, есть душа.
     Пока они были заняты  богословским  диспутом,  Леля  увела  Ярославу,
что-то нашептывая ей на ухо. На миг они показались  Томасу  похожими,  как
сестры: рослые, статные, уверенные в своей красоте и здоровье.
     Томас провожал их  взглядом,  пока  они  не  скрылись  за  деревьями.
Вздрогнул, услышав сильный голос Перуна:
     -- Ну-ка, баба-яга, чем потешишь нас на этом раз?
     Баба-яга подобрала беззубый рот, прошамкала:
     -- Чем вас тешить, когда нового зреть не  желаете,  а  старое  уже  в
печенках?.. Ну, разве что наши гости на этот раз помогут?
     Олег равнодушно пожал плечами, а Томас вскрикнул с отвращением:
     -- Я? Тешить то, что противно нашей вере истинной?.. Да  я...  Да  ни
за...
     Резкий хлопок прервал его жаркую  речь.  Костер  внезапно  взметнулся
жарким пламенем. Багровый огонь поднялся  на  высоту  в  два  человеческих
роста, вверху с языков сыпались щелкающие искры. Томас отсел от жара, если
даже демоны отодвигаются, а им, как известно, адское пламя  в  самый  раз,
смотрел на бабу-ягу с подозрением.
     Она подвигала костлявыми руками, воззвала громко и нараспев:
     -- О благословенная Табити!.. В этот день  всеобщего  примирения  яви
нам согласие, дай знак!..
     Пламя внезапно упало до самых углей, хотя жар  не  снизился,  тут  же
взметнулось еще выше, чем раньше. Баба-яга сказала еще громче:
     -- Вот и лады. В этот час всеобщего примирения, когда мы не  враждуем
и не делим, внеси свою долю в наше веселье. Яви то место, о  каком  думают
наши гости. А мы поглядим, потешимся!
     В жарком пламени возникли сгущения, тени, двигались какие-то  фигуры.
Наконец на красноватом пламени все увидели  раскидистые  деревья,  поляну,
жаркий костер.
     Перун недовольно покрутил головой.
     -- Это все, что ты умеешь? Это мы и так видим.
     Баба-яга бросила злой взгляд на волхва.
     -- А что ж делать, если он на что смотрит, о том и думает?..  Погоди,
давай другого гостя поглядим.
     В пламени очистилось, некоторое время мелькали  смутные  тени.  Затем
пламя словно бы потемнело и так оставалось до тех  пор,  пока  злой  голос
Перуна не заставил гостей подпрыгнуть:
     -- Да что ты нам показываешь?.. Ни черта ж не видно!
     Баба-яга заторопилась:
     -- Погодь-погодь! Я ж не виновата, что  его  мысли  блуждают  черт-те
где! Табити!
     Из пламени донесся голос, щелкающий и шипящий:
     -- Я могу смотреть лишь через пламя.
     Олег толкнул Томаса локтем.
     -- У вас в замках чем теперь светят: масляными светильниками или  еще
факелами?
     -- И тем и другим, -- ответил Томас, вздрогнув, -- Только светильники
теперь называют лампадами.
     -- В твоем замке есть эти... лампады?
     Томас представил себе внутренние покои барона Стоуна, где светильники
были даже в коридорах. Видение как наяву встало перед  глазами,  он  почти
услышал запах подгоревшего масла, увидел высокие  своды  залов,  массивные
поперечные балки... и тут вдруг обратил внимание, что в пламени происходят
изменения!
     Картинка возникла сперва мутная, потом налилась светом.  Похоже,  они
смотрели через один из светильников в замке барона  Стоуна.  Томас  увидел
внутренние  покои,  коридоры,  потом,  словно  чуя  его   стремление,   их
неудержимо повлекло вдоль коридоров наверх,  замелькали  крутые  лестницы,
ступени бежали по винту, загибались внутри тесной башни.
     А потом возникло бледное лицо молодой женщины,  совсем  еще  ребенка.
Она была в дорогом платье, ниспадающем до самого пола, светлые волосы были
убраны под чепец, искусно вышитый серебром и жемчугом.
     Она держалась гордо выпрямленной, глаза сверкали. Голос был чистый  и
звонкий:
     -- Оставьте эти напрасные попытки, любезный брат! Вам это  ничего  не
даст!
     Изображение  сдвинулось,  видно,  Табити   взглянула   через   другой
светильник или факел. Теперь комнату было видно целиком. Томас застонал  и
не глядя похлопал по траве, разыскивая свой меч.
     В покоях Крижаны были еще двое. Сэр Гульд и сэр  Фулк,  оба  заклятые
враги Томаса. Он постоянно сбрасывал их с коней на турнирах, и хотя  коней
и вооружение, по правилам принадлежащие  ему,  возвращал  побежденным,  их
ненависть к Томасу почему-то только увеличивалась.
     -- Сними! --  проревел  Гульд.  Он  был  похож  на  огромного  вепря,
которого Томас заколол на прошлой неделе. Даже волосы на голове напоминали
щетину. -- Сними, не позорь наш род!
     Томас наконец увидел, из-за чего Гульд готов ударить младшую  сестру.
На решетке узкого окошка ветром трепало белый платок. Крижана  махала  им,
когда он ехал мимо замка, потом ее оттащили, но  она  привязала  платок  к
решетке. Неужели все три года он висит там и ветром его треплет?
     -- Этот платок останется до возвращения сэра Томаса!
     -- У тебя свадьба через две недели!
     Ее голос был тверд, как камни Стоунхенджа:
     -- Я дала обет ждать сэра Томаса три года. Я не нарушу. Когда истечет
последний день... да, я смирюсь с судьбой. И тогда не  думаю,  что  захочу
сказать "да" сэру Мелоуну, но я скажу. Для меня тогда будет уже все равно.
     Уже сэр Мелоун, подумал Томас с  отвращением.  Редкостный  трус,  что
умер бы от ужаса, возьми его в  доблестный  поход  против  сарацин.  Когда
король набирал молодых рыцарей, этот откупился,  а  соседям  объявил,  что
король оставил  его  защищать  земли  от  врагов,  что  могут  напасть  на
Британию. Такие трусы после любой войны объявляют себя героями, твердят  о
своих подвигах так усердно, что сами начинают верить!
     Фулк, который помалкивал, сказал примирительно:
     -- Сэр Томас -- доблестный рыцарь, кто спорит? Но Господу нашему тоже
нужны такие рыцари для битв и переворотов там, наверху... Не  случайно  же
герои гибнут быстрее, чем простые воины. А никчемные йомены вовсе живут до
глубокой старости. Так  что  сэр  Томас  давно  уже  поглядывает  на  нашу
Британию сверху... Или  поглядывал  первые  год-два...  я  хотел  сказать,
день-два.
     Голос Крижаны был холодным, как лед:
     -- Объяснитесь, доблестный сэр. Я не поняла ваших намеков.
     -- Борьба за истинную веру идет как на земле, так и наверху. Небесное
воинство Христово,  под  предводительством  доблестных  рыцарей  архангела
Михаила и архангела Гавриила неустанно бьется с сарацинами и там, наверху.
Наши войска вторгаются в их магометанский рай, жгут  и  грабят,  повергают
наземь  идолов,  берут   богатую   добычу...   Но,   как   бы   выразиться
поделикатнее... в магометанском раю к каждому  праведнику  приставлено  по
десять тысяч гурий. Гурия -- эта сладкотелая дева, обученная всем  утехам,
способная дать мужчине намного больше, чем может  даже  вообразить  земная
женщина... да еще из  холодной  Британии...  да  еще  обученная  читать  и
писать...
     Томас задвигался нервно. Мерзавец говорит  правду,  тем  опаснее  его
речи. Сарацинские женщины  в  самом  деле...  Вспомнишь  иной  раз,  спина
краснеет от стыда, а чресла переполняет языческая мощь.  А  уж  в  их  раю
должны быть вовсе волшебницы по этой нечестивой, но губительной части...
     Изображение  начало  меркнуть,  словно  в  светильнике  заканчивалось
масло. Баба-яга подвигала руками, Табити что-то пробормотала,  потом  свет
стал ярче.
     Покои Крижаны были видны с другой стороны. Она стояла  теперь  слева,
Томас хорошо рассмотрело красное от  вечного  пьянства  лицо  Гульда,  его
вздутый живот, короткие заплывшие жиром руки. Фулк посматривал  хитро,  он
всегда умел добиться больше языком, чем мечом.
     -- Мы все знаем сэра Амальрика, -- сказал он вдруг. -- Он  клялся  на
Библии, что Томас упал с башни Давида. Он своими глазами  видел,  как  сэр
Томас рухнул на каменные плиты у подножья. А ведь башня Давида лишь на три
пальца ниже, чем Вавилонская!
     -- Не верю, -- отрезала Крижана. -- Разве что сэр  Амальрик  его  сам
подтолкнул...
     -- Упаси Господи!
     -- Но об этом он клясться не станет, не так ли?
     Фулку надоело препираться, отрезал, как отрубил топором:
     -- Через две недели. К свадьбе начинаем готовиться сейчас. Я не  верю
в возвращение в последнюю минуту. Если бы мог,  он  бы  вернулся  еще  год
назад. А то и два.
     Гульд добавил смиренно:
     -- А то и не уезжал бы вовсе.
     Лицо Крижаны было белым, как мел, сердце Томаса разрывалось от  горя.
Но голос ее был так же резок, как и голос старшего брата:
     -- Я верю в возвращение сэра Томаса так же,  как  верую  в  Христа  и
Пречистую Деву. Он не бросает слов на ветер. Он вернется вовремя.
     Пламя взметнулось выше, взревело, и  картины  замка  погасли.  Вокруг
костра сидели молча, даже кикиморы притихли, а мавки  перестали  хихикать,
смотрели на печального рыцаря с горячим сочувствием.
     Баба-яга молчала, и без  того  видно  --  потешила.  Ведьмы  вытирали
слезы, жалостливо хлюпали носами. Одна из мавок, размазывая слезы по  всей
морде, смотрела на молодого рыцаря покрасневшими глазами.
     -- Ба-а-атюшка!... Надо-о-о помочь...
     Велес огрызнулся:
     -- Через неделю смогем. А сейчас -- сама знаешь.
     -- Ему всего две недели осталось!
     Велес пожал плечами.
     -- На одной девке свет  клином  не  сходится.  Другую  найдет....  Ну
ладно-ладно, сходится свет! Но мы в неделю  примирения  не  можем  вредить
другим.
     Олег кашлянул, сказал негромко:
     -- Вы придерживаетесь таких правил. А противник?
     Велес сказал грозно:
     -- А что противник? Разве правила не для всех?
     -- Правила лишь для равных, -- сказал Олег внятно. -- А в мир  пришел
молодой и очень злой бог... и  болезненно  ревнивый.  Он  боится  честного
поединка. Потому он  только  себя  объявил  богом,  а  всех  остальных  --
грязными и подлыми демонами. А раз так, то  какие  могут  быть  правила  с
демонами, исчадиями тьмы? Их  надо  просто  истреблять  всеми  средствами.
Честными и нечестными. Особенно нечестными, ибо они, то бишь вы, --  враги
всего рода человеческого!
     Велес от удивления раскрыл рот.
     -- Мы?
     -- Не нравится?
     -- Но это ж брехня!
     -- Зато какая. В большую брехню верят лучше. А грандиозную  --  сразу
принимают. Так вы все просто вне правил, вне законов. Вы все -- силы тьмы,
так объявлено. И вы  еще  собираетесь  придерживаться  каких-то  правил  в
борьбе с таким противником!
     Красные сполохи костра играли на его лице. Оно  выглядело  еще  более
жестоким,  чем  их  нечеловеческие  лица.  Красные  волосы  сами  казались
пламенем. А зеленые глаза блестели, как  два  изумруда,  всегда  холодные,
бесчувственные.
     Перун двинул плечами, смотрел хмуро.
     -- Не пойму, в чем твоя сила. То, что я вижу, одни твои  поражения...
С  треском,  сокрушительные!  Но  твоя  мощь  растет.  Когда  мы  с  тобой
встретились впервые, я был самый могучий  бог  на  свете.  Помнишь?  Самый
молодой, сильный, красивый. Мне поклонялись  все  на  свете,  приносили  в
жертву самых красивых женщин, лучших коней... А ты только вышел из Леса, в
соплях путался, тени своей  пугался,  на  коня  кидался  с  вилами  --  за
безрогого лося принял... Но вот ты --  молод  и  силен,  хотя  ты  простой
смертный, а я, бессмертный бог, уже стар. И силы мои не те.
     -- Войны становятся все злее, -- напомнил Олег.
     -- Их ведут другие боги. Не понимаю,  как  получается  у  тебя?  Даже
сейчас, когда в мир пришли новые боги, могучие и ревнивые?
     Олег подумал, пожал плечами.
     -- Наверное, потому, что мой бог -- разум.  Знание.  Я  это  насаждал
всегда, всюду. А наш мир, несмотря на все зигзаги, все же умнеет. А я  как
жрец становлюсь сильнее.
     -- Не как бог? Или ты как тот  с  дудочкой...  запамятовал,  как  его
звали, теперь он Сварог?
     Олег рассмеялся, но в смехе сожаления не было.
     -- Мой мир вообще без богов. Так что богом я не стану в любом случае.
Но ты не тревожься. Это лишь сначала мне казалось  легко.  Царство  разума
выстроить во сто крат труднее, чем царство веры. Очень непросто мне даются
даже самые крохотные шажки!

     Глава 14

     Улучив момент, калика шепнул Томасу:
     -- Ума не приложу, как тебе удалось склонить их на  свою  сторону.  Я
уже все способы перепробовал, все доводы привел. Если в  самом  деле  Леля
поможет...
     -- Эта красивая женщина?... Она в самом деле богиня?
     -- Богиня любви и красоты.
     -- А... славянская Афродита?
     -- Афродита -- значит рожденная из пены. Ты  думаешь  случайно  в  ее
имени корень "род", "родить"?.. Словом, нам даже помощь Лели  сгодится.  А
ежели еще и других склонит помочь?
     -- Если ты, мудрый, не уболтал, что я могу?
     Калика покачал головой.
     Томас краем  глаза  следил  за  светлеющим  небом.  Звезды  померкли,
вершины деревьев видны хорошо. Это здесь, в окружении дубов  темно,  а  по
остальной земле  уже  победно  идет  рассвет.  Вот-вот  из-за  Края  Земли
вырвется божественный луч, подожжет облака, пойдет вниз...
     Когда вершины деревьев заблистали оранжевым, он сжался, изготовился к
грохоту, вспышкам... словом, нечисть должна исчезать не просто, а с дикими
стенаниями, воплями, богохульством. Так обещал  их  полковой  капеллан.  А
поляну заполонят запахи серы и паленой смолы.
     -- Томас, -- поинтересовался Олег, -- ты что  надулся,  как  мышь  на
крупу? Или живот схватило? Признаться, еда у них грубая, хоть это и  боги.
Они ничему не учатся, вот их главная беда. Потому их дни сочтены.
     -- Их дни сочтены не потому, -- нашел в себе силы возразить Томас.
     Солнечный огонь медленно сползал по стволам. Костер уже  догорел.  От
углей еще несло жаром, но багровый свет подернулся серым пеплом.
     Калика говорил еще что-то  мудрое,  но  не  очень  нужное,  но  Томас
напрягся, остановившимися глазами  следил,  как  яркий  луч  опустился  на
уровень человеческой головы...
     И тут увидел с ужасом, что из темной чащи вышли языческая богиня Леля
и Яра. Они отсутствовали почти всю ночь и сейчас все еще беседовали  тихо,
шли медленно, касаясь друг друга  кончиками  пальцев.  Но  солнечный  луч,
Томас это видел отчетливо, продырявил зеленую листву  как  раз  у  них  на
пути! В утреннем  полумраке  этот  луч  выглядел  огненным  мечом  в  руке
грозного архангела, который перегородил дорогу нечестивым.
     Томас бросился навстречу. И  с  ужасом  увидел,  что  опаздывает.  Им
оставалось два шага. Лада  на  миг  запнулась,  что-то  объясняя,  но  Яра
продолжала двигаться, ее длиннющие, как у цапли, ноги несли ее  прямо  под
карающий и всесжигающий луч...
     Томас сцепил зубы, зажмурился. В  глазах  ослепительно  блеснуло.  Он
переждал, пока перестанут плавать красно-багровые круги, обреченно раскрыл
глаза, в душе было холодно и гадко.
     Лада и Яра неспешно шагали уже по залитой солнцем поляне. Их  золотые
волосы горели, как расплавленное золото, тяжелыми водопадами ниспадали  на
прямые спины. Искорки прыгали в волосах, похожие на крохотные солнца.
     Он испустил вздох облегчения.  Значит,  это  он  зажмурился  с  такой
силой, что  посыпались  искры,  а  потом  потемнело.  Но  почему  с  этими
женщинами ничего не случилось? Даже Яра должна если не сгинуть под  ударом
солнечного бича в руке бога, то по  крайней  мере  покрыться  в  наказание
безобразными язвами. А уж языческая демоница... демонесса...
     Леля обратила внимание на встревоженный вид рыцаря:
     -- Сэр витязь, что стряслось?
     -- Это он о нас беспокоился, -- сказала Яра язвительно, -- чтобы  нас
зайцы не задрали. Он зайцев совсем не боится!
     Томас вспыхнул:
     -- Да что б я... Да пусть вас хоть медведи...
     Яра кивнула на него с пренебрежением.
     -- Я ж говорила!  Языком  молотит,  как  помелом!  И  прекрасных  дев
спасает, и зверей не страшится... А теперь видно, каков на самом деле...
     Проходя  мимо,  Леля  подарила  озверелому   от   возмущения   Томасу
понимающую улыбку. За эту улыбку он простил ей  даже  то,  что  она  самая
красивая из собравшихся демонов. Ведь красота -- это личина,  под  которой
Сатана помогает прятать мерзкое нутро. А чем красивее, тем в большей чести
у врага рода человеческого.
     Но когда он отвернулся, Яра была задумчивой, она странно посматривала
на молодого рыцаря, опускала взор. В лиловых глазах было  смятение.  Томас
отвернулся, не выказывать  же  бесчувственной  женщине,  что  беспокоился.
Обещали довезти ее жениху в целости и сохранности. Иначе не заплатит!

     Небо постепенно светлело. Костер догорал, багровые угли  рассыпались,
подергивались серым пеплом. Перун пошевелил веткой в  золе,  словно  искал
испеченное мясо.
     -- Если ты прав, то нам надеяться не на что?
     Древние боги, а ныне демоны,  как  неустанно  напоминал  себе  Томас,
чтобы душить в зародыше зарождающуюся симпатию к  этим  созданиям,  сидели
уже тихо, уставшие от бесовских плясок. Все лица были обращены  к  калике.
Тот выглядел невеселым, глаза запали.
     -- Это пройдет, -- твердил он, -- пройдет.
     -- Когда? -- спросил Перун.
     Томас ощущал, что вопрос задали все обитатели прошлого  мира.  Калика
поднял голову.
     -- Это не зима, что приходит, а затем уходит... Что сейчас с  нами  и
со всем миром -- это не само пришло, это мы, люди, сотворили... Потому что
боги и звери молчали. Как птицы, рыбы, деревья и гады с насекомыми. Только
люди меняли мир. Но каким он будет  завтра,  тоже  зависит  от  людей.  Вы
знаете, что в последнее свое творение,  людей,  измученный  Род,  чувствуя
свое бессилие, просто влил свою кровь... Тем  самым  он  отказался  больше
творить как верховный бог, это было  распределено  между  людьми.  Каждому
досталось по капле, но когда в жилах течет капля  крови  самого  Творца...
Люди стали со-творителями!
     Велес покачал головой.
     -- Да, натворили...
     -- А что, творят только разумное, доброе, вечное?.. Творят всякое. Но
все равно, это лучше, чем  ничего  не  делать.  Стоять  на  месте  --  это
сползать обратно в Хаос. Люди не стоят на месте.  Они  тянут  мир  вперед,
тянут  назад,  толкают  в  сторону,  даже  на  край  пропасти,  заставляют
двигаться быстрее или ползти как черепаха, они бьются между собой  уже  не
только за кусок мяса, но и за то, куда миру идти, каким быть!  Такого  еще
не было. Таким мир стал только теперь. Штиль хуже самой сильной бури!
     В наступившей тишине слышно было, как далеко-далеко  закричал  петух.
Томас вздрогнул, напрягся: все должно рассыпаться,  развеяться  в  дым,  а
исчадия демонов с ужасными криками обратятся в  черный  дым  и  устремятся
обратно  в  ад,  откуда  прибыли.  Даже  прекрасная  ангелоподобная   Леля
превратится в нечто жуткое, клыкастое, прежде чем рассыпаться в прах.
     Петух прокричал снова. Велес нарушил тягостное молчание:
     -- Надо чаще собираться... Авось,  будем  хоть  знать,  что  с  миром
делается. Ведь мы его тоже меняли...
     Томас спросил шепотом у Яры:
     -- Но ведь, как я понял калику, эти демоны...  эти  старые  боги,  не
меняли мир?
     -- Велес, -- ответила она таким жарким шепотом, что у него заполыхало
ухо, -- если верить калике, первый из людей, кто придумал каменный топор и
стал охотиться на зверей. И других приучил. Потом  он  стал  богом  охоты.
Вообще среди богов, созданных Родом, много богов, которые  из  людей  сами
стали богами. Ну, тоже как и Велес. Перун вон  весь  помешан  на  воинских
подвигах, воинской чести и славе, он  был  лучшим  воином  на  всем  белом
свете, он доказывал, что именно война улучшает  породу  людей,  заставляет
больше трудиться... Словом, он стал богом войны,  как  и  другие  боги  из
людей, через своих последователей.
     Прокричали и третьи петухи. Усталые боги прошлых времен  поднимались,
исчезали. Кто просто  уходил  в  лес,  кто  подолгу  прощался  с  другими,
обнимался, проливал слезу, а кто и словно растворялся в воздухе.  Ни  тебе
черного дыма, ни запаха серы и смолы. Даже адским пламенем не  пахнуло,  к
немалому облегчению и одновременно разочарованию Томаса.
     -- Петух прокричал, -- сказал Велес угрюмо, --  гулянка  кончается...
наступает время деловых людей.
     Последние двое лесных  жителей  просто  нырнули  с  мест  в  багровую
россыпь углей, словно в родное болото. Томас ощутил жар, словно  его  душу
уже жгли, пронзив вертелом, над костром.
     Теперь уже ясно, что все их ночные гости пришли из ада!
     Когда трое странников остались одни, калика еще сидел, уронил  голову
на руки, а Томас насторожился, подбежал к краю поляны.
     Их кони, на которых они прибыли сюда, исчезли. Вместо  них  с  кустов
обрывали желтые  листья  трое  самых  совершенных  созданий,  каких  Томас
когда-либо видел.  Нет,  самым  совершенным  созданием  была  его  невеста
Крижана, но следом за нею стояли эти трое сказочно прекрасных  коней.  Все
трое уже оседланные, с полными седельными сумами. Вороной  жеребец,  белый
конь и гнедая кобыла с хитрыми глазами. У всех были длинные гривы,  тонкие
мускулистые ноги и у каждого грудь бугрилась сухими мышцами.
     -- Кони... -- прошептал Томас так, словно боялся спугнуть бабочек. --
Пресвятая Дева! Это нам?
     -- Мне и Яре,  --  буркнул  калика,  поднимаясь.  Он  повел  плечами,
разминая после долгой ночи. -- Одного придется взять в запас...  Ты  ж  не
примешь в дар от демонов?
     Томас оскорбился:
     -- Думаешь, струшу?.. Я поскачу на таком коне, даже если он на полном
скаку может обратиться в дым! Да я на таком коне... Да я... Если  он  даже
от самого дьявола из рук в руки...
     Калика взял себе черного, как  ночь,  жеребца,  Ярослава  вскочила  в
седло гнедого, не дожидаясь помощи  благородного  рыцаря.  Томас  медленно
подошел к белому, как снег, жеребцу, чувствуя значимость  момента.  Белого
коня  всегда  отдают  вожаку,  предводителю.  Он,  Томас  Мальтон,  должен
вернуться в Британию на белом коне. Да и мешок с чашей демоны  приторочили
именно к седлу белого жеребца.
     Только одно смутно беспокоило.
     У всех  троих  коней  глаза  были  багровые,  словно  внутри  черепов
полыхало адское пламя.

      * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

     Глава 1

     Дорога сама бросалась под ноги, а встречные деревья летели навстречу,
как брошенные рукой великана. Кони мчались, словно  северный  ветер,  люди
лишь пригибались под низкими ветками, судорожно задерживали дыхание, когда
кони-звери взмывали над мелкими оврагами, перепрыгивали разломы, валежины,
пни.
     Томас побаивался за своего белого  коня,  все-таки  несет  настоящего
рыцаря в настоящих доспехах, а они железные, но  тот  скакал  все  так  же
впереди, сухой и неутомимый. Если бы под ним  были  камни,  а  не  влажная
земля, летели бы искры. И Томас не был уверен, что не  пахло  бы  серой  и
горящей смолой.
     Яра в этих местах не бывала,  Томас  тоже,  дорогу  указывал  калика.
Правда, дорог он тоже не знал, но на Руси, как он сказал, дорог нет  вовсе
и вряд ли будут, зато  есть  направления.  Он  и  вел  маленький  отряд  в
северо-западном направлении, ориентируясь по солнцу.
     Когда дорога два дня незаметно  спускалась  ниже,  так  же  незаметно
сырая земля перешла в мокрую, а  среди  леса  все  чаще  стали  попадаться
болотца и болота. Огненные кони, готовые по твердому нестись, едва касаясь
земли, начали увязать, чистая кожа покрылась потеками  грязи.  Теперь  уже
калика ехал на расстоянии  от  Томаса,  белоснежный  конь  забрасывал  его
комьями грязи, а Яра плелась еще дальше, берегла одежду.
     Томас оглядывался, наконец сказал с беспокойством:
     -- Сэр калика, ты бы поменялся с женщиной!
     Олег в задумчивости осмотрел свою звериную, пропахшую потом шкуру.
     -- Я тоже думаю, что это ей больше к лицу...
     -- Да нет, местами.
     -- Беспокоишься?
     -- Конечно! Если ее что сцапает, какой овощ мы получим от ее жениха?
     -- От хвоста уши, -- согласился Олег. -- Жаль будет.  Столько  везли,
кормили...
     Яра с подчеркнутой неохотой поменялась с каликой местами, но, как  он
заметил, вскоре уже держалась к рыцарю ближе, чем раньше он  сам.  Видимо,
ее гнедая кобылка не на шутку заинтересовалась белым красавцем жеребцом.
     Когда болота пошли так часто,  что  приходилось  петлять,  слезать  с
седла и вести коней в поводу, Томас бурчал раздосадованно:
     -- Что за земли! То ли  дело  в  сарацинских  песках...  Сэр  калика,
почему здесь на Руси столько болот?
     -- Эт чтоб тебе было привыкшее явиться  в  Британии.  Там  болот  еще
больше. А здесь болотам пришел конец... Это раньше было Болото Настоящее.
     -- Настоящее? А это какое?
     -- Эти болота перед тем что брызги с лап не самой крупной лягушки.
     -- А как же на нем рос лес?
     -- Сэр Томас, когда-то по этому самом месту ползла  льдина.  Так,  не
самая огромная, всего высотой в две-три версты.  Не  таяла  ни  летом,  ни
зимой. И не было здесь жизни никакой вовсе... Люди? Они тогда жили на  том
месте, где сейчас сарацинские пески. Там были болота и вот такой же лес...
Потом  на  белом  свете  потеплело,  а  здесь  и  вовсе  началось  Великое
Отступление Льдины. Она таяла, отодвигаясь дальше  на  Север,  где  сейчас
царство Льда. На том месте,  где  была  Льдина,  образовалось  исполинское
Болото, которое не высыхало ни летом, ни зимой. Но шли годы... какие  годы
-- века!.. и среди пересыхающих болот появились трава, кусты, потом чахлый
лесок, а затем уже и такой Лес, что в южных странах не  поверят,  в  глаза
плюнут.
     -- Да уж, -- согласился Томас. Он  пучком  травы  попытался  обтереть
коня  от  грязи,  но  отшвырнул:  впереди  виднелось  новое  болото,  шире
прежнего.
     -- Тогда-то и пришли сюда первые охотники из южных стран, где  раньше
были цветущие долины, а сейчас  --  жаркие  пески.  Они  основывали  новые
племена среди болот, с  ними  продвигались  вслед  за  отступающим  льдом,
забирались все дальше к  северу.  Среди  них  были  славы,  давшие  начало
славянским народам, германцы, от которых пошли все западные племена,  ныне
-- народы, и... другие. Не все выжили, большая часть сгинула среди  болот.
Выжили сильнейшие.
     -- Сэр калика, что-то я не понял...  Выходит,  когда-то  и  эти  леса
переведутся?
     --  Переведутся,  --  подтвердил  Олег.   Подумав,   поправился:   --
Переведут. Это люди истребили леса в ныне мертвых песках. А без лесов, сам
понимаешь...Вспомни сарацинские пустыни. Да ты не  горюй.  Всему  когда-то
приходит конец. Даже солнце погаснет через каких-нибудь восемь  миллиардов
лет.
     -- Сколько-сколько?  --  переспросил  Томас  встревоженно.  Лицо  его
побледнело.
     -- Через восемь миллиардов.
     -- Уф, чуть сердце не выскочило! Это ж надо так пугать,  сэр  калика!
Мне послышалось, через восемь миллионов. Значит, эти болота  так  и  будут
тянуться до самой Британии?
     -- Ну, разве что для разнообразия будут прерываться болотистым лесом.
А еще придется преодолеть полоску соленой воды. И очень мокрой. Вся Европа
живет в лесу, сэр Томас!
     Они выехали на огромную поляну. Ее пересекал  широкий  ручей,  по  ту
сторону виднелось с десяток домиков, перед каждым был распаханный  огород.
Томас кивнул в их сторону.
     -- Даже они? Они землепашцы, а не охотники.
     -- Халупнику до землепашца, -- проворчал Олег,  --  что  плотнику  до
столяра... Ты найди на  свете  землепашца...  или  халупника,  который  не
охотничал бы, не ловил рыбу, не собирал в лесу хворост, не рубил  деревья,
не заготавливал  ягоды,  грибы,  уголь,  лыко  для  лаптей  и  березу  для
растопки, не ставил капканов и ловушек на зверей, силков на птиц...
     Томас поднял руки.
     -- Сдаюсь. Мы все еще лесные люди.
     -- Уже лесные!
     Яра слушала молча, в спорах не участвовала. Держалась она поблизости,
на ее чистом лице иногда возникало загадочное выражение, словно она  знала
некий секрет.
     Олег кивнул на свежепробитую тропку.
     -- Смело начали ходить.
     Томас не понял.
     -- А что тут смелого?
     -- Каждое племя огораживается засеками, сам намучался, не забудешь.
     -- Не забуду, -- содрогнулся Томас.
     -- А  здесь,  не  довольствуясь  лазами  да  скрытыми  тропками,  шли
напрямую. Это раньше мало того, что петляли, да еще  и  ходили  вразбивку,
чтобы трава поскорее зарастала на следах. Видно, сильно побили  половецкую
силу, не скоро их матери вырастят новых  бойцов,  не  скоро  отважатся  на
новый поход...
     Яра сняла с седельного крюка баклажку. Это не укрылось от Томаса:  он
командовал походом, и от его глаз ничто не укрывалось. Особенно, когда это
касалось женщины с лиловыми глазами.
     -- Зачем?
     -- Я хочу пить.
     Калика смолчал, а командующий походом сказал наставительно:
     -- Если поддаться первому же  желанию  напиться,  то  будешь  хлебать
воду, как свинья, весь день. А день только начался.
     Яра заколебалась -- надменный англ чересчур грубил, назло ему  стоило
напиться, даже больше, чем хотелось бы, пусть сам  лопнет  от  злости,  но
калика громко хмыкнул, а Томас неожиданно закончил:
     -- И кто много пьет в пути, опухает, как с перепоя.
     Яра заткнула баклажку и повесила обратно.

     Олег первым вычленил из золотых и красных листьев нечто знакомое:
     -- Кажется, повезло... Лесная избушка!
     -- Баба-яга? -- оживился Томас.
     -- Размечтался.
     -- А что? Может быть хуже?
     -- Еще как.
     -- Что?
     -- А ничо. Простая лесная избушка.
     Избушка стояла на широкой естественной  поляне.  Квадратная  клеть  с
одним окном, крыша односкатная, дверь небольшая и, как заметил  Томас,  из
толстых  досок,  с  деревянными  капами,  насаженная   на   березовые   же
вдолбленные в стену крюки.
     Олег снял колышек, которым дверь  была  закрыта  от  лесного  зверья,
шагнул вовнутрь. Томас зашел следом и понял, что избушка попросту  наросла
из обычного костра, каким пользовались они,  а  до  них  тысячи  и  тысячи
безымянных охотников. Вначале костер попросту обкладывали камнями, а  ложе
для сна выстилали камнями, потом камни поднимали  вверх,  творили  стенки,
сводили вместе. Щели придавали тягу.
     -- Таган, -- сказал Олег и  кивнул  на  очаг,  сложенный  из  крупных
камней.  --  Не  ложись  близко.   Огневушка-поскакушка   может   во   сне
пригрезиться...
     -- А что потом?
     -- Ну... кому что.
     Каменка была раскалена. Угар выветрился вместе с  угасающими  углями.
Олег закрыл кляпом дымоход в  стене,  остаток  ночи  остались  купаться  в
смоляном запахе, теплом, исцеляющем. За стенами шумел ветер, стучал дождь,
а здесь было тепло и уютно.
     Яра представила себе, как бы они  ночевали  там,  в  лесу,  не  найди
лесную избушку, плечи сами  собой  передернулись.  Тут  даже  летом  спать
защищенно от ненавистного гнуса, мошки, комаров, слепней и оводов  --  дым
изничтожит легко, а потом, судя по тому как тщательно  рубили  избу,  сюда
муравей не заползет,  не  обломав  усиков  и  не  ободрав  боков.  "Косяки
прирублены, -- подумала она, клюя носом, -- комар носа не подточит..."
     -- Все, -- донесся усталый  голос  калики,  --  пора  спать...  Утром
вставать рано.
     Томас косился на широкие нары из тесаных плах. В избушках еще мельче,
как объяснил калика, спят обычно на лавках, здесь  же  для  ночлега  места
больше, теплее. Томас ляжет с краю, привык спать чутко, да и вожак  должен
самое трудное брать на себя. Калику стоит положить к стене, пусть и во сне
слушает, что делается за стеной, там, в лесу...
     Когда Олег встал на лавку и залез на полати, Томас кивнул Яре.
     -- Теперь ты.
     Она вскинула брови.
     -- Там троим будет тесновато.
     Он хотел ответить, что ему тесно с нею  и  среди  широкой  степи,  но
заставил себя ответить учтиво:
     -- Рыцари должны охранять  сон  стариков,  увечных,  детей,  дураков,
беременных женщин...
     Ее лиловые глаза метнули молнию.
     -- А я кто, по-твоему?
     Томас широко улыбнулся, развел руками.
     -- Вообще-то я не закончил перечень,  но  раз  уж,  как  говорил  наш
полковой капеллан, если свинья перебила Кирие Элейсон, то  пусть  же  сама
богу молится... Там было что-то еще, но ты можешь закончить сама.  Словом,
я лягу на лавке возле двери. Я сплю чутко, как сторожевой пес!
     Яра кивнула, поднимаясь на полати.
     -- Тогда тебе лучше ложиться под лавкой. На тряпочке.

     Утром жарили на камнях мясо. Яра отлучилась к ручью, Томас  покосился
ей вслед опасливо.
     -- Сэр калика, это не женщина.
     Калика тоже оглянулся на закрытую дверь.
     -- Да?..  Гм...  А  мне  показалось,  что  очень  даже  женщина...  В
некоторых местах даже слишком...
     Томас вспыхнул:
     -- Сэр калика, я не об этих местах! Я против них  ничего,  даже  тех,
где слишком... Против тех, где слишком, даже очень не против. Еще  как  не
против!.. Но я считаю, что дело женщины -- сидеть и ждать.
     -- Ты считаешь или...
     -- Моя вера считает! Женщина должна сидеть в каменной башне...
     -- А у нас во тереме...
     -- Смотреть вослед отъезжающему рыцарю и махать  платочком.  А  потом
ждать его возвращения и блюсти. Можно даже в поясе целомудрия.  А  с  нами
едет не женщина, а Сатана в юбке!
     Калика оглянулся, с сомнением покачал головой:
     -- Вряд ли. Ведьма -- это точно, можешь не сомневаться, у меня на них
нюх, а насчет Сатаны -- это слишком... Вообще-то ты прав насчет  сидеть  и
ждать. Да еще чтоб  и  рта  не  открывала.  С  дурами  всегда  себя  орлом
чувствуешь. И мудрым вдобавок. Для дур, что в высоком тереме... аль башне,
мы всякие хороши. Они ж не различают!.. А  с  умной  да  такой,  что  сама
чего-то стоит, вся жизнь как на иголках. Надо еще  доказывать,  что  выше,
что умнее, сильнее, что вообще что-то стоишь... И каждый день  доказывать,
потому что она может умнеть, а тебе ж нельзя тогда топтаться на  месте?  А
то и сползать вниз? Ты прав, мне даже  нравится  вера  Христа.  Она  сразу
женщин ставит где-то между коровами и попугаями. А нас, мужчин, без всяких
трудных, хоть и честных турниров, сразу -- в победители! Верно, сэр Томас?
     Томас неуверенно кивнул. Брови его сдвинулись, взгляд  был  устремлен
вдаль. Калика исподтишка любовался непривычным зрелищем. Рыцарь думал!

     Кони шли споро, дорога пошла ровнее, утоптанная, добротная, а  болота
и топи все чаще были вымощены бревнами. Томас торопил коня, жадно  смотрел
вперед.
     -- Впереди -- Британия!
     Яра спросила у Олега преувеличенно громко:
     -- О чем это он постоянно бурчит, словно боится забыть?
     -- Это большое болото за  Муромским  лесом,  --  пояснил  Олег  очень
серьезно, -- Большое и туманное.
     Яра удивилась:
     -- Муром? Он же остался на востоке! Мы должны подъезжать к Турову или
Берестью.
     Олег поморщился:
     -- Яра... Мы же на Руси.
     Томас  уловил  что-то  в  голосе  калики,  предостережение,  что  ли,
насторожился:
     -- Что за Муромский лес?
     -- Сейчас увидишь. Он прямо перед тобой.

     Глава 2

     Впереди вырастал лес,  дорога  нырнула  под  сень  могучих  деревьев.
Лесные великаны стояли  друг  от  друга  поодаль,  они  не  мелочь,  чтобы
держаться стадом или стайками. Каждый из них сам по себе  кое-что  значит,
остальные деревья это знают. Как и всякие там коротко живущие люди,  звери
и птицы.
     Яркие лучи пронизывали редкую листву  огненными  стрелами.  На  земле
двигались солнечные пятна, едва успевая за ветками,  которыми,  как  щенок
тряпкой, играл ветер.
     Когда деревья раздвинулись, они  невольно  придержали  коней.  Поляна
была  с  небольшое  поле,  трава  вытоптана,  а  посредине   гордо   стоял
исполинский дуб. Такие дубы вовсе высятся на просторе или же делают вокруг
себя поляны, ветвям нужен простор, но этот дуб был особый...
     Томас выругался,  лошадь  под  Ярой  тревожно  заржала.  Вокруг  дуба
кучками лежали кости: человечьи и лошажьи,  дотлевала  конская  сбруя,  на
каждой кучке  белел  череп.  На  последнюю  не  хватило  черепа  людского,
неизвестный шутник водрузил конский.
     -- Дракон? -- предположил Томас.
     Он привстал в стременах, пальцы  щупали  рукоять  меча.  Яра  сказала
дрожащим голосом:
     -- Скорее баба-яга...
     Олег чувствовал на себе вопрошающие взгляды.
     -- Не знаю... Драконы в лесу  не  водятся,  им  крылья  растопыривать
ветки не дадут. Баба-яга вообще  мяса  не  ест.  Она  все  травами,  дурью
мается. Жизнь продлевает, мафусаилистка чертова..
     Кони,  нервно  фыркая,  продвигались  через  поляну,   под   копытами
хрустели, рассыпаясь в прах, кости. Путники были в десятке шагов от  дуба,
когда Яра вскрикнула, указала наверх.
     Все верхние ветви были увешаны оружием. На самой маковке  поблескивал
легкий длинный кинжал с узким лезвием. Томас с замиранием  сердца  признал
мизерикордию, ниже висели легкие половецкие  сабли,  короткие  акинаки  из
бронзы и плохого железа, а ниже располагался ряд длинных  мечей  викингов.
Еще ниже на  ветках  покрепче  висели  тяжелые  мечи  русичей  и  огромные
двуручные рыцарские спаты.
     Щиты были прикреплены вперемешку с мечами. Круглые, квадратные,  иные
даже в рост человека, а были и  размером  разве  что  с  блюдце.  Одни  --
плетеные из ивовых прутьев, другие из доски, обтянутой кожей, но три  щита
были из настоящего железа, к тому же  украшенные  медными  полосами,  один
даже с гербом.
     За зелеными ветками Томас узрел  почти  целый  рыцарский  доспех,  на
шлеме еще трепалось по ветру помятое перо диковинной птицы. Доспех  был  в
рыжих потеках: то ли покрылся ржавчиной, то ли его вывозили в глине..
     -- Сэр калика, -- проговорил Томас с  трудом.  --  Поистине  Русь  --
страна чудес! У нас такие деревья не растут.
     -- Это ж дуб, -- удивился калика.
     -- С такими плодами...
     Сверху зашуршало, зеленые ветки раздвинулись. На них  злобно  глядело
красное перекошенное лицо. Грубый голос проревел:
     -- А, гости... Давно не захаживали! Соскучился.
     Томас сказал вежливо:
     -- Я слыхивал, что на Руси гостя сразу в  баньку,  накормят,  напоят,
спинку почешут. А потом уже беседы...
     Человек на дереве зло хохотнул:
     -- Будет тебе банька!.. Не только спинку и ниже  спинки  почешу...  у
меня есть чем почесать, но и шею намылю. Тебе баньку по-черному аль иначе?
     Томас хотел было ответить с достоинством, что он-де не черная  кость,
а благородный рыцарь, но среди ветвей  уже  затрещало,  посыпались  сучья,
куски коры. Задев нижнюю ветку,  на  смятую  траву  упал  грузный  человек
поперек себя шире, весь как медведь, с короткими кривыми ногами, цепкий  и
увертливый. В громадном теле чувствовались и громадная  сила,  и  звериная
ловкость. Он был в лаптях, красной рубахе и серых портках с мокрым  пятном
сзади.
     -- Старый знакомый, -- сказал Олег равнодушно. -- Ты гляди,  даже  на
воле можно такую харю отъесть, что щеки из-за спины видны. Значит, назад в
клетку не восхочется...
     Томас ахнул:
     -- Свистун?
     -- Соловей отныне мое имя, -- сказал мужик зловеще. -- Ну-ка, дурачье
неотесанное... сымайте одежку, складывайте сбрую. Монеты в  кучку  справа,
доспехи и ножи -- слева.
     -- А веревку свою брать, аль ты дашь? -- спросил Олег очень тихо.
     -- Каку-таку веревку? -- не понял разбойник.
     -- Да это так, к слову... Нам куды?
     -- Да там и стойте, -- разрешил Соловей. Подумал, махнул рукой. -- Чо
вас, таких согласных, гонять туды-сюды, как клопов? Я вас  там  и  прибью.
Как жаб.
     Томас побагровел, с лязгом опустил забрало. Его пальцы сжали  рукоять
меча. Олег поинтересовался:
     -- Голых?
     -- А чо не так? Бабы соромишься? Так я вас быстро.
     Томас выругался, не стыдясь женщины, выдернул меч и  пришпорил  коня.
Соловей-разбойник торопливо сунул четыре пальца в пасть,  набрал  в  грудь
побольше воздуха, раздулся, как сарай, и свистнул.
     Конь задрожал и попятился. Томас ощутил, как зловещий свист пробирает
до костей, даже до мозга костей.  Пальцы  ослабели,  он  едва  не  выронил
отяжелевший меч. Конь отворачивал морду, приседал на круп, вперед не  шел,
несмотря на понукания и даже острые шпоры.
     Олег прикрылся полой душегрейки, его конь отступал до тех  пор,  пока
не оказался в  укрытии  за  деревьями.  Яра,  бледная  и  с  вытаращенными
глазами, хваталась за руку Томаса. Тонкие пальцы дрожали, она  вздрагивала
и беспомощно смотрела на отважного рыцаря.
     -- Дорогой друг, -- проговорил Томас с трудом, -- мой боевой  конь...
Неужто мы отступим перед какой-то жабой...
     Соловей-разбойник проговорил издевательски, не  вынимая  пальцев  изо
рта, так что изжеванные и обслюнявленные  слова  выползали  в  самом  деле
медленно и трудно, как жабы весной:
     -- Иде... виды...вал жаб на древе...
     --  У  сарацин,  --  прохрипел  Томас,  потому  что  разбойник  опять
засвистел во всю мочь, -- у халдеев... у македонцев...
     -- Счас ты увидишь халдеев, -- пообещал разбойник. --  Эт  те  не  на
каменные стены, как мартовский кот, лазить.
     Томас в бессилии стискивал зубы, но его оттесняло к  стене  деревьев.
Олег сказал свирепо:
     -- Ты какой-то новый гад, раньше таких на Руси... на земле  не  было.
Но, как говорят здесь, не по росту сук рубишь, не поймавши соколов, а  уже
перья щиплешь!
     Разбойник сузил в щелочки и без того узкие глаза.
     -- А чо ловить-то? Сами явились. Как и было обещано.
     -- Кто обещал? -- насторожился Олег.
     -- Кто знает много.
     Томас пробовал поднять меч, но тот весил  целую  гору.  Оглянулся  на
шорох: Яра, укрывшись с конем за толстенным деревом, доставала  лук.  Одну
стрелу зажала в зубах, вид у нее был лютый.
     Стыдясь, он слез с коня и, выставив  перед  собой  щит,  вышел  из-за
деревьев. Свист хлестнул по ушам, но, странное дело,  щит  все-таки  давал
защиту. Томас навалился вперед, пошел,  продавливая  тугую  волну  свиста,
будто ломился сквозь стену вязкой глины.
     Он почти ничего не видел впереди, в щит  уперся  плечом,  нажимал,  а
когда наклонился чуть  ли  не  до  земли,  свист  оборвался,  будто  ножом
отрезали.  Томас  упал  вперед,  как  подкошенный,  проклиная  хитроумного
противника. Свист тут же снова  хлестнул  по  ушам,  яростный  и  ломающий
кости.
     Волна ветра и раздирающего уши свиста  покатила  Томаса  обратно  как
перекати-поле. Только и успел вцепиться в щит и не выронить меч. Ударило о
дерево так, что в глазах потемнело,  а  во  рту  стало  солено  от  крови.
Затрещало, его вкатило в кусты, прямо перед глазами увидел  торчащие  шипы
терновника. Тут проклятый свистун просчитался, на нем доспехи не  зря.  Но
все равно в  голове  шумело,  как  сквозь  толстое  одеяло  Томас  услышал
встревоженный голос Яры:
     -- Сэр Томас, ты жив?
     -- Спроси чего полегче, -- огрызнулся он.
     -- Тогда помогай калике, -- сказал голос требовательно.
     Томас со стоном попытался подняться. Успел подумать, что, к  счастью,
в Британии женщины не такие. Сидят и ждут. Рыцари за них  дерутся,  ломают
копья и мечи, а они сидят и ждут, чтобы достаться победителю. Оно и верно,
от победителя крепче дети бывают. А на Руси, как рассказывал  сэр  калика,
они сами коня на скаку...
     Он упал бы, но сильные руки поддержали. Томас тряхнул головой, очищая
взор, от чего забрало  с  лязгом  опустилось  и  стало  совсем  темно.  Он
сковырял пальцем грязь с решетки. Яра отпустила  его,  высматривала  из-за
дерева цель. Ветер трепал ее золотые, как спелая пшеница,  волосы,  взгляд
лиловых глаз был хищным и нехорошим. В них была гроза, фиолетовые  тучи  и
злые молнии.
     -- Я сейчас, -- пообещал Томас. -- Я сейчас...
     Прячась за деревом, выждал момент. Разбойник свистел  и  свистел,  не
прекращая жуткий свист, откуда из него и лезло, напротив него качался  под
ударами невидимого ветра калика. Одной  рукой  он  закрывал  лицо,  другой
лапал то ножи на поясе, то пытался достать из-за плеча лук.
     Томас, перебегая от дерева  к  дереву,  начал  заходить  сбоку.  Кони
виднелись за стеной деревьев, они всхрапывали и пытались убежать,  но  Яра
сумела набросить узду на сучья. Разбойник следил за рыцарем налитым кровью
глазом. Не потерять бы чашу, подумал Томас  с  беспокойством.  Уже  терял,
вызволять труднее.
     Другая мысль мелькнула в разгоряченной голове. Рядом с  чашей  подлое
колдовство язычников теряет силу, это убедился еще в деревянной  башне.  А
если попытаться и здесь?..
     Он отступил, сорвал мешок с седла. Калика держался изо всех сил, ноги
его пропахали в земле две борозды, но его отжимало все дальше к  деревьям,
не давая натянуть лук.
     -- Да черт с нею, -- процедил  Томас.  --  Что  чаша,  когда  друг  в
беде...
     Он начал подкрадываться ближе. Если швырнуть мешок так, чтобы если  и
не шарахнуть врага по башке, то хотя бы попасть поближе...
     Сзади раздался треск ветвей.  Раздвигая  кусты  орешника,  на  поляну
выехал на огромном черном жеребце грузный воин. Тоже поперек себя шире,  с
окладистой бородой, в  кольчуге  из  таких  крупных  булатных  колец,  что
походила на рыбацкую сеть. Воин был в остроконечном шлеме,  в  богатырских
рукавицах. На правом локте висела на ремне булава чудовищных размеров.
     Разбойник резко повернулся к нему. Свист стал оглушительным.  Всадник
наклонил голову и прикрыл рукавицей лицо. Конь попятился. Всадник проревел
люто:
     -- Куды, волчья сыть? Свиста не слыхивал?
     Он угрожающе  взмахнул  плетью.  Конь  попробовал  остановиться,  еще
четыре канавы вспороли землю.  Всадник  с  бранью  хлестнул  коня  плетью.
Ремень с вплетенными полосками свинца распороли бок животного. Конь заржал
от боли, прыгнул вперед.
     Свист стал таким оглушительным, что Томас присел и  зажал  уши.  Конь
остановился после прыжка, свист толкнул его назад, конь опустился на круп.
Богатырь, чувствуя, что вот-вот потерпит поражение, сорвал с руки булаву и
с оглушительной бранью, перекрывшей свист, швырнул ее в разбойника.
     Булава как огромный валун понеслась через поляну.  Томас  видел,  как
она начала замедлять движение, с трудом проламываясь сквозь стену  свиста,
может быть, не долетела бы и  упала  на  землю,  но  Соловей-разбойник  не
выдержал, в последний момент метнулся в сторону. Свист на миг прервался.
     Богатырь, опытный боец, знал, когда  ковать  железо.  Сорвав  с  руки
окованную стальными полосками рукавицу, швырнул  ее  с  такой  силой,  что
Томас услышал лишь шлепок, словно о  стену  ударило  комом  мокрой  глины.
Разбойник свалился, как подкошенный, в воздухе мелькнули задранные лапти.
     Богатырь  соскочил  тяжело,   но   проворно.   Разбойник   не   успел
подхватиться, как тяжелое, как скала, колено прижало к земле:
     -- Опять буслайничаешь, волчья сыть?
     Разбойник захрипел, выдавил с трудом:
     -- Так я ж чо?.. Жисть такая, волчья, беспросветная...
     -- У всех беспросветная, -- прорычал богатырь, -- так  в  лес  же  не
идут?
     -- Так они ж не живут, а так... Ты хоть маковки с  церквей  посшибал,
потешился, отвел душу!
     Богатырь, прижал огромной ладонью шею так, что разбойник  не  то  что
свистеть, едва дышал.
     -- Ладно, отвезу в Киев. Довольно тебе буянить.
     --  И...Илья,  --  прохрипел  Разбойник,  --  мы  ж  не  первый   раз
схлестываемся... И в Киев ты меня уже... Только  нет  больше  Владимира...
Дерьмо там, а не князья... А мы с тобой еще помним настоящих...
     Богатырь сказал упрямо, но уже с меньшей уверенностью в голосе:
     -- Разбойничать нельзя даже при плохих князьях...
     -- Илья!.. Если князю можно грабить народ, почему нельзя мне?
     Томас  нахмурился,  оглянулся  на   звук   шагов.   Калика   неспешно
приблизился. Богатырь оглянулся. На Томаса внимания не обратил, мало ли их
возвращается через Русь после похода на Восток, что  они  там  назабывали,
дурни меднолобые, но при виде калики глаза расширились.
     -- Ты?
     -- Какой ты невежа, -- мягко укорил калика. -- Это вместо здравствуй?
     Илья ответил, нахмурившись:
     -- На заставе богатырской вежеству не учат. Я не  просиживал  задницу
на пирах Владимира!
     -- И я не просиживал, -- ответил Олег негромко.
     Он поднял мешок, отряхнул.
     -- Ну, сэр Томас? Поехали дальше?
     Затрещали кусты -- Яра вела под уздцы коней. Лицо ее было  надменное,
без тени прежнего испуга.
     Разбойник  под  коленом  богатыря  уже  едва  шевелил   конечностями.
Багровая рожа вот-вот лопнет, глаза вылезали на лоб.
     -- Эй... ты кто?.. Из настоящих?  Замолвил  бы  словечко  перед  этим
зверем. Он, когда трезвый, мил-человек, но вчера,  видать,  ему  два  туза
выпало...
     -- Замолчи, волчья сыть!
     -- Грубый ты, Илюша, -- сказал  Разбойник  печально.  --  И  коня,  и
такого замечательного человека, как я, кличешь одинаково.  У  тебя  других
слов нету, да?
     Томас ступил в стремя, зло покосился на русского  богатыря.  В  самом
деле,  разве  можно  и  подлого  разбойника  и  благородного  коня   звать
одинаково?
     Олег был уже в седле. Обернулся.
     -- Быстро ты из Царьграда. Как там?
     -- Долго ли умеючи, -- буркнул Илья Муромец.
     -- Умеючи -- долго, -- возразил Олег с легкой насмешкой.
     Томас не понял, почему богатырь засопел и зыркнул  зло,  явно  где-то
попал впросак на глазах калики, но Разбойник сказал с обидой:
     -- Ты иди себе, иди!  Мы  с  Илюшей  поссоримся,  мы  и  помиримся!..
Правда, Илюшенька? А то ходют тут всякие, а потом вещи пропадают.
     Внезапно глаза Олега изумленно расширились. Томас поспешно оглянулся.
Из-за дерева в блестящем доспехе, в шлеме, с легкой саблей и  кинжалом  на
поясе, за плечами  виднелся  лук  в  дорогом  чехле.  Еще  и  оглядывалась
сожалеюще: на дереве оружия оставалось на добрую дружину.
     Богатырь тяжело поднялся, вернулся к чудовищному  жеребцу.  Разбойник
тащился следом, в чем-то убеждал. Богатырь огрызался коротко и зло. Увидев
в просвете между ветками отъезжающих путников, Разбойник заорал:
     -- Эй, калика!.. А ты хто?... Ты, случаем, не из нашей породы? Не  из
старых?
     Сопляк, подумал Олег брезгливо. Увидел бы ты настоящих старых, портки
бы пришлось менять.

     Кони осторожно ступали через покрытые мхом валежины.  Калика  был  по
обыкновению задумчив, с женщиной Томас разговаривать не желал:  курица  не
птица, сиди и сопи в тряпочку, куда конь с копытом, туда и рак с  клешней,
то да се, еще подумает, что они равны. Наконец не утерпел:
     -- Святой калика!
     -- Ну?
     -- Мне почему-то кажется, -- сказал Томас  осторожно,  --  что  не  в
первый раз они схлестываются.
     Олег усмехнулся, смолчал. Томас смотрел подозрительно.
     -- Что?
     -- Да случай вспомнил...
     -- Про Муромца?
     -- И его свистуна...
     -- Расскажи!
     -- Ну, разве чтобы дорогу скрасить.  Как-то  идет  Муромец  по  лесу,
глядь -- этот Соловей-разбойник  распластался  на  дороге.  Побитый  весь,
скула сворочена, сопли кровавые... Двух слов связать не может,  губы,  как
оладьи, распухли. "Какой же Ирод тебя так!"  возопил  Муромец  жалостливо.
Подобрал побыстрее, уложил в тени  под  деревом,  перевязал  ушибы,  травы
целебные приложил... Поесть принес. Пожелал  выздоравливать,  пошел  себе.
Глядь, раненый Змей лежит. Крыло ломано,  челюсть  сворочена,  еле  дышит.
Заохал Муромец,  подобрал  Змея,  отнес  к  дубу,  где  Соловей-разбойник.
Перевязал раны и Змею, накормил, напоил...  Когда  ушел  наконец,  Змей  и
говорит Соловью со вздохом: "Добрый  наш  Илюшка,  когда  трезвый.  А  как
выпьет, то сразу: не так свистишь, не так летаешь..."
     Томас захохотал чисто и звонко. Даже слезы выступили. Олег смотрел  с
удовольствием. А Яра морщилась, сказала неприязненно:
     -- Чего зря зубы скалить?.. Дураку видно, Разбойник  не  ждал  просто
проходящих. Его посадили прямо у нас на дороге.
     -- Нас ждал, -- согласился Олег. -- Правда,  мы  сами  перли,  как  в
корчму.
     Томас сказал с неудовольствием:
     -- Но кто?.. Разве мы не перебили хребет зверю? И как  подоспел  этот
богатырь земли вашей? Не послал ли его кто-то помочь?
     -- Пресвятая Дева? -- спросил Олег насмешливо.
     -- А разве он не христианин?
     Олег пожал плечами.
     -- Если даже и крещен, то у нас знаешь, что за христиане... Пока гром
не грянет,  мужик  не  перекрестится.  А  и  перекрестится,  все  одно  не
вспомнит, зачем это делает. Мол, так велит Покон.
     Томас сказал сочувственно:
     -- То-то у вас гром даже без грозы грохочет.
     Он чувствовал на себе вопрошающий  взгляд  Яры.  Молча  злился,  даже
калика вряд ли объяснил бы,  почему  на  них  кидается  всякая  собака.  А
рассказывать ей о чаше... Калика не зря помалкивает, он ничего  не  делает
зазря. Видать, что-то чует. Женщины все предательницы, так учил его  дядя.
А он знает в них толк: из-за них потерял земли, деньги и честь. Даже собак
потерял. Не говоря уже о друзьях. Теперь живет  у  отца,  не  вылезает  из
комнатки, которую превратил в библиотеку. Стал ну совсем грамотным...
     Томас зябко передернул плечами, представив себе  некогда  могучего  и
красивого рыцаря за, подумать только, пыльными книгами!

     Глава 3

     Когда перед ними вырос берег малой, по русским размерам,  речушки,  а
по-европейским вполне приличной, Томас воскликнул с досадой:
     -- В Сарацинии лучше! Там дождь выпадает раз  в  сто  лет.  Если  все
мечети разом запросят. Да и то испаряется, не долетев до земли. А  уж  рек
нет вовсе.
     -- Да уж, в этом доспехе ты поплывешь, как топор.
     Томас поглядел гневно. Олег поспешил поправиться:
     -- Хороший боевой топор! Рыцарский.
     Берег был пологий, заросший камышом, осокой. Томас приволок  огромный
раскорячистый пень. Олег решил было, что рыцарь сложит на него доспехи,  а
сам поплывет голым, даже высказал такое суждение вслух, кося хитрым глазом
сразу  на  Томаса  и  Яру.  Томас  вспыхнул,   Яра   проявила   сдержанную
заинтересованность,   но   рыцарь   решительно   отмел    такое    нелепое
предположение:
     -- А если водяные звери нападут?
     -- Ты и в воде умеешь драться? -- удивился Олег. --  Чему  только  не
научишься в Сарацинии!
     Томас хотел возразить, что до похода он уже был  рыцарем,  который  в
двух соседних королевствах выбивал из седла в турнирах любого рыцаря, а до
третьего еще не добрался, но дыхания едва  хватало  тащить  пень  в  воду,
ломая заросли камыша, выдирая с корнями болотные травы,  вспахивая  берег,
как сохой.
     Они прошли почти половину реки вброд, затем поплыли рядом с конями, а
Томас еще и  пихая  перед  собой  растопыренный  пень.  Но  едва  их  ноги
оторвались от дна, как снизу по течению с плеском понеслись к ним огромные
рыбины. Олег видел только спинные плавники, подумал даже  на  акул,  очень
похоже, но откуда акулы в глухой лесной реке?
     Он  торопил  коня,  сам  плыл  изо  всех  сил,   чувствуя   полнейшую
беспомощность. Яра вскрикнула,  затем  ее  конь  всхрапнул,  взметнулся  и
ринулся к берегу уже  по  мелководью.  Олег  выдернул  девушку  вслед,  за
рукавом тащилась огромная  щука,  немигающие  рыбьи  глаза  уставились  на
волхва злобно и осмысленно.
     Олег шарахнул ее кулаком между глаз. Зубатая, как у крокодила,  пасть
не разжалась, но по крайней мере оглушенная хищница не  пыталась  схватить
девушку за руку.
     -- Как там сэр Томас? -- выдохнула она.
     -- Умен, -- сказал Олег с невольным восхищением. -- Теперь верю,  что
и в водных драках опыт есть.
     Они стояли с тремя конями, смотрели, как медленно движется через реку
раскоряченный пень. У  Томаса  выглядывала  только  голова,  он  фыркал  и
отплевывался. Вода вокруг него кипела, белые буруны поднимались выше  пня,
взмывались хвосты, зубатые пасти высовывались из воды и жутко щелкали.
     Пень застрял на мелководье.  Томас  поднимался,  падал,  его  сбивали
крупные блестящие тела.  Олег  азартно  свистел,  улюлюкал.  Яра  смотрела
сочувственно, но когда  облепленный  пеной,  ряской  и  болотными  травами
рыцарь начал выкарабкиваться на берег, достаточно крутой,  ее  лицо  стало
холодноватым и отчужденным.
     --  Цирк  увидели!  --  сказал  Томас  негодующе.  Грудь  его   бурно
вздымалась, пластины доспехов скрипели, наползая друг на друга, как  чешуя
огромного железного крокодила. -- На кого ставили, сэр калика?
     -- На победителя, -- ответил Олег дипломатично.
     Томас смотрел подозрительно: рожа калики была чересчур хитрой.  Такой
мог  поставить  и  на  рыб,  обереги  когда-нибудь  да  соврут,   это   не
христианские святыни.
     -- Что за порода?
     -- Щуки.
     -- Щуки? Щук я знаю.
     -- Я тоже думал, что знаю, -- признался Олег. -- Ты поступил отважно,
сэр Томас. Остался в реке, нарочито отстал, чтобы  своей  железной  зад...
своим железным мужеством защитить нас, тонкокожих и жалобных.
     Вода текла со всех дыр. Томас вылез  на  берег,  с  проклятиями  стал
сдирать шлем. Вдруг захохотал, начал дергаться. Олег пустил коней пастись,
уже понял, а Яра, поглядывая то на калику, то на рыцаря, собирала  хворост
для костра.
     Томас выловил наконец проклятую рыбешку, чуть не защекотала до смерти
почище ундины, кое-как содрал доспехи. Нательное белье промокло,  от  него
валил  пар.  Вокруг  Томаса  сразу  образовалась  широкая  грязная   лужа.
Придонный  ил  набился,  и  сквозь  щели  некогда  чистое  белье  было   в
подозрительных пятнах. Калика многозначительно хмыкал, смотрел намекающе.
     Яра натыкала вокруг костра прутья, приглашая рыцаря развесить одежду.
Томас не решился: христианам  грех  так  обнажаться,  сел  у  костра,  как
нахохленная мышь, сушил одежду на себе.
     От реки несло свежестью, да и лето уже переходило в осень. Воздух был
холодный, приходилось крутиться перед костром, больше сушился, чем грелся.

     Дорога пошла вниз с холма, а в низине будто ударилась о другой  холм,
пошла обиженно обходить по крутой дуге. Да еще каменистая, коня вскачь  не
пустишь, справа стена могучих дубов как на подбор, а слева косогор.
     -- Хорошее место, -- заметил Олег.
     -- Лучше не надо, -- согласился Томас. -- Сиди  за  деревьями  и  бей
стрелами двух дураков на выбор.
     -- Трех? -- спросил Олег полувопросительно.
     -- Двух, -- не согласился Томас. Олег вскинул брови:  впервые  рыцарь
признал Ярославу  умной,  но  тот,  видя,  что  его  неверно  истолковали,
поспешил поправиться: -- Женщин даже собаки не кусают. Так мир устроен.
     -- Красивых не кусают, -- согласился Олег. -- Мир  несправедлив  к...
другим.
     Чуть  в  стороне  приветливо  блестел  зеленью  мирный  лужок.   Если
хорошенько разогнать коней, то можно проскочить по лугу... но только  если
заиметь крылья и утиное пузо. Этот лужок только выглядит таким, а на самом
деле это добротное стареющее болото.
     Томас с лязгом опустил забрало.  Сквозь  узкую  прорезь  синие  глаза
заблестели строго и холодно. Голос стал звучным, как боевой рог:
     -- Я прикрою вас своей широкой спиной.  Старайтесь  не  высовываться.
Держитесь сзади.
     -- Хорошо, -- согласился Олег. -- Если обгонишь, конечно.
     Конь под ним сорвался с места, как брошенная  тугой  тетивой  стрела.
Яра чуяла, что ли, отстала всего на полкорпуса. Томас растерянно ругнулся,
пустил своего жеребца в тяжелый галоп. Пока разгонишься  в  этой  железной
броне, то и драка закончится! А потом будешь останавливать до самого моря,
натянутый как струна.
     В какой-то миг в руках калики появился лук, полдюжины стрел сорвались
с тетивы и пропали в зеленых кустах. Томас ожидал услышать крики,  шум  от
падения тел, но на  землю  лишь  посыпались  листья,  сорванные  булатными
наконечниками.
     Калика соскочил с коня сразу через кусты, словно намеревался  кого-то
догнать. Томас орал и потрясал мечом,  дабы  отвлечь  на  себя,  буде  там
враги. Обидно, но даже Яра оказалась у  опасного  места  раньше,  чем  его
взмыленный от нежданной скачки конь.
     -- Где калика?
     -- Собирает стрелы, -- ответила Яра.
     -- Попал в кого?
     -- Никого не было, -- она кивнула на землю. -- Взгляни.
     По ту сторону кустов он нашел  примятую  траву,  содранные  железными
панцирями чешуйки коры, вмятины в сырой земле. Томас хмурился: вмятины  не
от лука -- от арбалета. А железная  стрела  арбалета  пробивает  рыцарский
панцирь, как яичную скорлупу. И с такого расстояния -- навылет.
     -- У вас вроде бы не пользуются арбалетами?
     Яра наморщила нос.
     -- Самострелами? Пользуются, но без  охотки.  И  мало.  Лук  проще  и
надежнее.
     -- Значит, скорее всего в засаде ждали чужие.
     Из зарослей появился Олег. В широкой пятерне сжимал все  пять  стрел.
Лицо было хмурое. В любом краю разбойников, как чертополоха  вдоль  дорог,
но разбойники не носят одинаковые панцири, дорогие сапоги, а если и  сидят
в засаде, то не с дорогими арбалетами.
     В маленькой веси им объяснили, что этот лес еще не лес, а так, лесок,
а настоящий как раз только начинается. А вон за теми  холмами  не  то  что
кони, даже белки едва протискиваются, оставляя клочья шкуры на  сучках  да
шипах.
     Калика плюнул и, не обращая внимания  на  протесты  Томаса,  отпустил
чудесных коней на свободу. Хладнокровно  заявил,  что  тем  самым  спасает
богобоязненную душу рыцаря. Иначе, мол,  гореть  ему  в  геенне  огненной,
лизать сковороду, висеть на крюке, плавать в дерьме...  Томас  раздраженно
прервал, видя, что калика будет перечислять с большой охотой, да и  частое
напоминание, что он кого-то боится, все-таки задевало.
     Пешком через лес можно продраться за трое  суток,  а  там  выйдут  на
пробитые дороги, где можно и на конях.  Если  же  на  конях  желают  прямо
сейчас, то надо либо чистить и мостить себе дорогу, а  на  это  уйдет  лет
десять, либо объехать лес по широкой дуге, что займет чуть больше месяца.
     -- Три дня через лес, -- хмыкнул калика. -- Да нам это в  прогулку!..
А ежели с доблестным рыцарем -- только поглядите, каков в своей  скорлупе,
-- то и вовсе к вечеру выйдем. Ну, не к сегодняшнему, конечно...
     Томас отобрал вещи, которые взять необходимо, остальные связал в  тюк
и оставил. Раз уж продать  некому,  то  пусть  кому-то  достанется  даром.
Богобоязненный поступок, на небесах зачтется.  Там,  наверху,  скрупулезно
ведут  подсчет  добрых  и  недобрых  дел.  Необходимые  в  пути  вещи   он
распределил между собой и каликой, малую часть выделил Яре.
     Она возмутилась:
     -- Я могу нести почти столько же, сколько и вы!
     Калика пыхтел, взваливал тюк на плечи, а Томас  просто  посмотрел  на
нее как на пустое  место,  да  еще  заросшее  чертополохом  с  гусеницами,
улитками, тлями и мокрицами.
     -- К тому же я ем втрое меньше вас!
     Взгляд Томаса скользнул по ее развитой фигуре. В  глазах  рыцаря  она
прочла сильнейшее сомнение. Всем своим видом он говорил, что она жрет, как
корова, да еще и ночью перетирает жвачку.
     В этот день они прошли не меньше чем  верст  сорок.  Калика  и  Томас
двигались впереди, проламывая кусты, Яра тащилась сзади,  мечтая  умереть,
чтобы не двигаться дальше. Только когда начало темнеть, а под ногами корни
стали неотличимы от мха, мужчины сбросили  мешки,  остановились  перевести
дух.
     Когда Яра, пошатываясь, добралась до них,  Томас  легко  снял  к  нее
поклажу. Сказал одобрительно:
     -- Хорошо... Я слышу знакомые звуки и знакомый запах, которые люблю.
     -- Какие? -- спросила она подозрительно.
     -- Мой конь так же топал, когда на него садились втроем... и  так  же
от него несло, когда возвращался в замок, проскакав мили две-три... Только
пены у него бывало поменьше.
     Яра вспыхнула, но ответить не успела,  калика  указал  ей  за  спину.
Сзади медленно догоняла сизо-черная туча. Края от  внутреннего  жара  были
лиловыми, с окалиной, словно только что из кузнечного горна.
     Томас не оглядывался, он, как и Олег,  чувствовал  ее  приближение  в
резких порывах ветра, в глухом грохоте, а затем и слабых сполохах  молний.
На землю пала густая тень.
     Когда они после короткой  передышки  взобрались  на  невысокий  холм,
сзади уже встала стена пыли от тяжелых капель крупного дождя. Но  смотрели
не назад, Яра едва не завизжала  от  радости:  спереди  блистал,  все  еще
освещенный солнцем, город.
     Казалось, он возник внезапно. С вершины холма открылся вид на широкий
холм, перед которым первый казался кротовой кучкой.  Этот  настоящий  холм
был плотно  заставлен  домами.  Основание  холма  опоясывали  ряд  высоких
каменных стен,  а  на  самой  вершине  стоял  белый  кремль  из  множества
сторожевых башен, стен с  бойницами  и  крытым  внутренним  двором.  Между
кремлем и городской стеной дома знатных и хибары бедноты перемешивались  в
беспорядке, отсюда трудно было сказать, какая часть города богаче.
     Ветер нес запахи от города, и Томас улыбнулся. Теперь мог сказать,  в
какой части расположены кожевники, в какой -- хлебные ряды, а где... Ну, а
деньги не пахнут, если не толпятся в загонах в ожидании бойни.
     Впереди воздух был по-утреннему чист, несмотря на приближение  грозы,
прозрачен, словно гроза уже прошла. Томас мог различить каждый кирпичик  в
городской стене. Засмеялся, склоны чернели от муравьишек:  люди  носились,
суетились, что-то деловито таскали,  еще  больше  напоминая  развороченный
муравейник. Впрочем, перед грозой муравьи всегда суетятся, прячут  добычу,
закрывают входы-выходы.
     -- Придется пробежаться, -- сказал Томас и с сомнением  посмотрел  на
Яру. Впрочем, сомнение было другого рода. Похоже, не удивился  бы,  обгони
она их обоих на крыльях. Или на метле.
     -- Не успеваем, -- пробурчал калика.
     Томас сам видел сожалеюще, что гроза настигает чересчур быстро.  Олег
наметанным глазом вычленил что-то подозрительное среди груды камней.
     -- Влево и за мной!
     -- Что там? -- насторожился Томас.
     -- Пещера. До города все равно не успеем.
     Томас фыркнул:
     -- Вот уж не думал, что побуду отшельником!
     -- Конем или ослом был, -- ответил калика равнодушно,  --  почему  не
побыть и отшельником?
     -- Когда это я был конем? -- оскорбился Томас.
     -- Я сам видел, как ты однажды в Киеве нес  конскую  попону.  И  даже
седло.
     Томас подошел к Яре.
     -- Снимай сапоги.
     Она посмотрела с вызовом.
     -- Мне кажется, тебе не подойдут.
     Он нахмурился.
     -- Я не шучу.
     Она нехотя села, попыталась стянуть сапог. Он покачал головой,  умело
снял, другой рукой придерживая ее под коленом. На правой пятке  вздувалась
большая красная водянка. Томас покачал головой, осмотрел ногу  тщательнее.
Ее ступня была узкая и с нежной кожей. В его широкой ладони она  выглядела
маленькой и нежной,  ему  пришлось  напомнить  себе,  что  Яра  совсем  не
крохотная и беспомощная женщина, это его ладони похожи на весла.
     Он держал ее ступню, ощупывал растертые места. От ее розовой ступни в
его ладонь шел мощный поток странного тепла. Томас разогрелся, даже сердце
застучало чаще. Он чувствовал, как горячая кровь прилила к  щекам,  а  шея
раскалилась докрасна.
     -- Каждый солдат должен уметь наматывать портянки, -- строго  заметил
он. Его голос прозвучал хрипло.
     -- Я не солдат, -- огрызнулась она. Ее голос тоже  изменился,  звучал
ниже, с хрипотцой.
     -- Если в походе, -- возразил он, --  солдат.  А  командую  я.  А  ты
должна подчиняться... Сейчас приказ таков: смени портянку...  Нет,  дай  я
сам намотаю.
     -- Я сама, -- возразила она слабо.
     -- Не черта ты не умеешь. Собьешь ноги, а мне тащить калеку?
     Она фыркнула, а он принялся наматывать ей чистую  тряпицу.  Делал  он
это умело, бережно, прикасаясь так осторожно,  словно  держал  только  что
вылезшего из яйца птенчика.
     Калика посматривал нетерпеливо: гроза была чересчур близко. Двигается
медленно, слишком много несет, тем более лучше под нее не попадать.
     -- Скоро там?
     -- Готово, -- ответил Томас.
     Он выпустил ее ногу, поднялся --  высокий,  собранный,  снова  полный
сил, с синими глазами на загорелом лице. Покровительственно похлопал ее по
плечу,  как  молодого  солдата,   допустившего   оплошность,   не   совсем
безнадежного, вскинул мешок и  быстро  пошел,  почти  побежал  с  холма  в
сторону пещеры.
     Она смотрела с ненавистью в его прямую спину.  Калика  перехватил  ее
взгляд.
     -- Клюнула?.. Думаю, зря.
     Она даже подскочила от негодования.
     -- Я?.. Да лучше я утопну в болоте!.. Да пусть он сгорит в аду!..  Да
я...
     Он кивнул, будто именно этого и ожидал.
     -- Вот-вот, об этом и говорю.
     -- Эх, калика! -- сказала она с сердцем. -- Ты вроде бы повидал  мир,
но почему такой дурень? Хоть  знаешь,  с  кем  я  заручена?  С  тем  самым
Михаилом Урюпинцем, о котором мы слушаем всю дорогу. А ты киваешь на этого
тупого... этого...
     Олег покачал головой. Михаил Урюпинец, герой  и  подвижник,  защитник
рубежей, мог  бы  избрать  и  кого-то  лучше.  С  его  славой  богатыря  и
победителя дракона мог бы взять любую девку, знатную или не знатную. Любой
князь отдаст с радостью дочь, только бы иметь такого могучего зятя.
     Впрочем, подумал он печально, это  он  так  считает.  Вернее,  считал
тысячи лет, даже заставлял мир двигаться в ту сторону. Но  ряд  катастроф,
срывов, неожиданных провалов заставил усомниться в своей правоте.  Человек
нелеп, он не делает так, как правильно. Он поступает так, что  никогда  не
угадаешь, в какую сторону свернет и что сотворит. Так что нельзя  осуждать
ни Михаила, ни... Яру. Хорошо бы понять,  почему  так  поступают.  Его  не
устраивает премудрость вроде "Любовь зла -- полюбишь и козла"! Или козу.

     Глава 4

     Хоть калика сказал, что до пещеры рукой подать, но Яра уже двигалась,
почти ничего не видя сквозь завесу соленого пота, что выедал  глаза.  Ноги
стали, как две колоды, на которых рубят самые суковатые поленья, да  и  то
подкашивались, отнимались.
     Ее исцарапанные руки хватались за ветви, шершавую кору, иной раз даже
за корни, холодные и скользкие, и тогда она не могла понять, идет или  уже
ползет на четвереньках. А корни освобожденно  вздымались  из-под  толстого
зеленого ковра.
     Нога  подвернулась  на  ровном,  как  ей   показалось,   месте.   Она
непроизвольно  вскрикнула,  тут  же  возненавидев  себя   за   проявленную
слабость. Далекая спина рыцаря сразу напряглась,  он  развернулся,  и  Яра
увидела, как расширились его синие, как озера в летний день, глаза.
     Через мгновение он был рядом.
     -- Что с тобой?
     -- Нога... -- проговорила она сквозь стиснутые  зубы.  --  Да-да,  ты
говорил...
     -- Ну и что? -- усмешка на его лице была наглая. -- Я знал, что такое
случится. У моего дяди тоже была корова...
     Он быстро опустился,  умело  осмотрел  ногу.  В  сарацинских  городах
увечья бывали не только от ран, но и  от  падений,  камней,  сброшенных  с
башен и стен бревен. Он умел различать вывихи, переломы,  умел  составлять
сломанные кости не только в голени, что проще всего, но  даже  в  коленной
чашечке.
     Ее стопа начала  набухать,  наливалась  темной  кровью,  синела.  Яра
смотрела на него сердитыми глазами. Томас улыбнулся волчьей усмешкой.
     -- Больно?.. Ничего, будет еще больнее.
     -- Еще бы, -- ответила  она  затравленно.  --  Давай,  глумись!  Твое
время.
     -- Да, -- согласился он, -- это мое время.
     Она вскрикнула, потом закусила губу,  терпела.  Он  ощупывал,  тянул,
вправлял, вслушивался, снова щупал и мял сильными  пальцами.  Резкая  боль
сменилась ноющей,  но  и  та  медленно  растворялась  в  его  ладони.  Яра
чувствовала снова ту странную теплоту, что начиналась  от  его  пальцев  и
медленно, как морской прилив растекалась по всему ее телу. Она  словно  бы
погружалась в ласковую теплую воду, плавала совершенно невесомая.
     Когда она услышала голос Томаса, вздрогнула, словно  выдернул  ее  из
другого мира. К своему стыду поняла, что сидела с закрытыми глазами.
     -- Попробуй опереться на ногу!
     Она  встала,  придерживаясь  за  его  плечо.  Переход   из   сладкого
расслабления  к  острой  боли  был  так  отвратителен,  что  вскрикнула  и
ухватилась за его плечо.
     -- Не можешь, -- сказал он с сожалением. -- Ну еще бы...
     Он нагнулся, подхватил ее на руки. Она не успела вскрикнуть,  как  он
понес ее к пещере. Сперва замерла: никто не носил на руках,  разве  что  в
детстве, когда была совсем маленькой, помнила, как удобно было  в  могучих
руках отца, она тогда прижималась к его широкой груди...
     С трудом удержалась, чтобы  не  обхватить  его  руками  за  шею,  как
обнимала отца. Да и легче так -- она ж знала, что не пушинка.
     Сильный голос прогудел у нее над ухом:
     -- Это что! У нас один  был  в  отряде,  своего  коня  перенес  через
канаву. Тоже ногу подвернул. Не он, жеребец...
     Ее симпатия сразу выветрилась. Даже отстранилась от  наглого  рыцаря,
сказала сухо:
     -- Опусти на землю!
     -- И что сделаешь, поползешь?.. Правда, змеи умеют, еще ящерицы...
     Она попыталась вырваться, но он держал крепко. Его ноги шагали ровно,
и хотя сравнивал ее с конем, но еще не запыхался,  руки  не  дрожали.  Она
застыла, теперь чувствуя свой вес, остро жалея, что не родилась  маленькой
и хрупкой, таких глупые мужчины просто обожают.
     -- Кто еще ползает, -- продолжал рассуждать он, --  еще  жабы,  когда
напуганы... Интересно, обычно скачут, но если напугать, то, напротив, идут
медленно, почти ползут...
     Дыхание его почти не сбивалось, а голос был насмешливым. Она  все  же
решилась обнять его за шею, но лишь для того, чтобы  опереться  на  плечи,
переместить с его рук часть ее чудовищного веса.
     У пещеры пришлось опустить на землю: вход  слишком  узкий.  Но  рядом
стоял калика, глаза были насмешливые. Яра ощутила, как Томас  напрягся,  в
эти минуты он явно ненавидел калику. Она ощутила, что разделяет с ним  эти
чувства. Чертов волхв всегда оказывается в самом неудобном месте и в самое
неудобное время!
     -- Ага, -- сказал он таким голосом, словно ему все давно было ясно  и
он видел только подтверждение, -- я ж говорю...  А  ты  --  чаша,  чаша!..
Высокое -- оно далеко, навроде журавля в небе, а синица в  руках...  гм...
да-а, синичка -- вот она.
     Томас помог ей пройти через узкий лаз. В пещере было  сухо,  опрятно.
Под низкими сводами ни мха, ни летучих мышей -- красный гранит, блестящий,
словно только что сколотый.
     Яра, прыгая на одной ноге, добралась в угол, там  было  черное  пятно
костра и остатки хвороста.  Пещерой  изредка  пользовались.  Пастухи  либо
разбойники.
     -- Полифем сюда не влезет, -- успокоил Томас.
     -- Кто такой Полифем? Разве он еще живой?
     Теперь Томас смотрел на нее удивленно:
     -- Ты знаешь кто такой Полифем?
     Яра со слабым стоном опустилась на землю.
     -- Как хорошо... Нет, я не знала Полифема. Его знавал  один  из  моих
пращуров. Но это было не вчера.
     Томас смерил ее с головы до ног.
     -- Я думаю, что знал... Думаю, он даже с вами родня. Так, прадедушка,
а то и дед...

     Олег успел втащить в пещеру пару  сушин,  как  за  спиной  обрушилась
стена ливня. Дождь был  по-летнему  плотный,  стремительный,  мощный.  Шум
заглушил все звуки, из пещеры было видно только мерцающую  стену  падающей
воды. Потянуло холодом.
     Калика уже стучал кремнем по кресалу. Перед  ним  была  кучка  мелких
сучьев с лоскутками бересты, искры прыгали и гасли, пока одна,  сильная  и
злая, не вцепилась зубками в край бересты, не стала набирать  силу  сперва
огоньком, потом жарким огнем.
     Все как у людей, подумал Олег невесело. И там слабые гибнут,  сильные
выживают и дают потомство. Да и зачем от  слабых  потомство?  Род  людской
переведется. От людей требуется  все  больше,  задачки  приходится  решать
труднее, а беды приходят тяжелее.
     Сухое дерево разгорелось жарко, без дыма. Огонь расщелкивал  поленья,
а  толстый  ствол  сушины  грыз  с  торца,   скакал   огоньками,   норовил
протиснуться внутрь и разломать бревно оттуда.
     Томас брезгливо оглядел пещеру.
     -- Да, не сарацинская... Там всегда сухо, а то и песочку  наметет.  А
здесь одни камни.
     -- Да, -- согласился Олег, -- зато какие!
     -- Сэр калика, я не отшельник. Я могу спать на камнях, но не  ищу  их
нарочито. А здесь еще и грязь!.. -- Он покосился на Яру. -- Правда, с нами
женщина... Но голову кладу на плаху, что она и убирать не умеет.
     -- Грязь угодна вашему богу, -- напомнил Олег.
     -- Угодна?
     -- Ваши отшельнику дают обеты все жизнь не мыться, не  стричь  ногти,
не стричь волосы... Разве не так?
     -- Так то отшельники!
     -- Ну, чем грязнее, тем ближе к богу, -- сказал Олег елейным голосом.
-- Так что не ропщи, еще в гордынники  зачислят.  А  гордыня  --  смертный
грех. Ума не приложу, правда, как  это  сочетается  с  рыцарским  кодексом
чести?
     Томас нахмурился, но смолчал. Калика,  как  ни  противно  признавать,
наверное, прав. Господь в квесте позволяет нарушать строгости веры, но все
же нельзя перегибать палку. Что нельзя, то нельзя. Правда, если  ну  очень
хочется, то можно.  Только  надо  потом  покаяться  и  получить  отпущение
грехов.
     Из мешка калики появились ломти  мяса  и  коврига  хлеба.  Мясо  было
завернуто в широкие ароматные  листья,  а  затем  уже  в  тряпочку.  Томас
потянул носом, во рту появилась густая слюна. Калика так  умел  укладывать
мясо, что даже на третий день сохраняло свежесть,  а  от  трав  набиралось
запахов, что еще больше разжигают голод.
     Томас смотрел  голодными  глазами,  как  тот  раскладывает  ломти  на
горячие камни. Можно бы  и  так,  холодными,  разогревать  --  излишество,
особенно когда в животе кишки дерутся за место ближе к горлу,  но  язычник
есть язычник, живет плотской жизнью.

     Пока они спали, Яра вымыла каменный пол до блеска,  а  когда  мужчины
проснулись, сказала, вытирая пот:
     -- Сэр Томас, пол чист,  как  ты  и  жаждал  всем  своим  благородным
сердцем. С него можно даже есть. Что ты и будешь делать, я не сомневаюсь.
     Он взглянул на ее  распухшую  ногу.  Хоть  только  что  обозвала  его
свиньей или кабаном, ощутил легкий укол вины. Пробормотал:
     -- Это ты всю ночь чистила и вылизывала?
     Она сделала большие глаза.
     -- Всю ночь? Я спала, как бревно!
     Он отвернулся, в голосе проскользнуло раздражение:
     -- Похоже.
     Его широкая спина исчезла в светлом проеме, а  она  осталась  гадать:
что он имел в виду? Что спала как бревно, или что похожа на бревно?

     Гроза не обложной дождь, пришла и ушла. Солнце засияло снова, правда,
уже на закате, а листья засверкали драгоценными каплями, так  не  похожими
на простые капли дождя.
     Они вступили в город, когда солнце уже висело над виднокраем.  Ворота
были распахнуты, стражи в двух десятках шагов кидали кости. На  проходящих
и проезжающих никто не обращал внимания.  В  воротах  теснились  телеги  с
битой птицей, ободранными тушами коров, лосей,  оленей.  Везли  горшки  на
продажу, груды белого полотна, бочки меда.
     Томас негодующе покрутил головой.
     -- Какие деньги упускают!
     Калика кивнул, а Яра вскинула удивленно брови.
     -- Где ты видишь деньги?
     Томас надменно промолчал. Калика сказал наставительно:
     -- Настоящий воин Христа видит деньги везде. Запах их чует за милю.
     -- Что такое миля?
     -- Верста с вытянутой шеей.
     Томас нехотя разлепил губы:
     -- Настоящий хозяин должен  заботиться  о  хозяйстве.  Ежели  снимать
плату со входящих в город, то можно вместо этих  подгнивших  ворот  --  не
притворяйся, что не заметил!  --  поставить  новые,  а  стражу  нанять  из
настоящих воинов, а не этих...
     -- А за что взимать плату? -- спросила Яра ядовито. -- За то, что  им
не повезло жить в городе?
     -- За то, что эти  со  своими  телегами  будут  загаживать  улицы,  а
местным убирать лепешки и каштаны, будут затевать драки  с  горожанами,  а
для усмирения надо держать крепких воинов. Да  если  и  появится  какой-то
враг, то эти сельские кинутся под защиту городских стен вместе со  скотом,
женами,  детьми  и  узлами!  Так   что   и   расходы   надо   распределять
справедливо... С того, кто въехал на одной телеге, -- одна монета,  а  кто
на трех -- три. Ведь их кони  и  они  сами  пачкают  в  три  раза  больше,
согласны?

     Город уже давно не спал. Дорогу трижды  перебежали  бабы  с  ведрами,
полными  молока,  стыдливо  прятали  лица:  ленивые  хозяйки,  они  должны
вставать вовсе затемно, доить коров, кормить уже теплым пойлом, а тут  уже
разные купцы лавки отворяют, подводники разъехались по граду, развозя кому
что еще вчера было наказано.
     Попались  спешащие  на  торг  мужики,  обвешанные  с  головы  до  ног
хомутами, седлами,  конской  сбруей.  Другие  несли  огромные  корзины  на
головах, на плечах, толкали перед собой тележки.
     Олег остановился, повертел головой, словно  что-то  вспоминая.  Томас
был уверен, что калика не бывал в этом городе, сколько таких на  пути,  но
люд  везде  одинаков,  даже  он,  христианский  рыцарь,   может   в   этом
нехристианском  городе  указать,  в  какой  стороне  торг,  где  склады  с
товарами,  а  где  живут  зажиточные   и   сам   князь   с   приближенными
рыцарями-боярами.
     Миновали  еще  два-три  ряда  хоромин,  попетляли,   выбирая   дорогу
покороче, наконец вышли на широкую и ухоженную улицу. По обе стороны росли
толстые раскидистые деревья,  а  за  дубовой  оградой  высились  настоящие
терема из толстых бревен -- в два-три поверха, со светелками, голубятнями,
трубами из красного кирпича, крышами из дубовой гонты.

     В корчме воздух был горячий  и  влажный,  наполнен  ароматами  кухни,
растопленного масла, восточных пряностей, от которых печет во рту, а кровь
начинает струиться быстрее, жарче.
     За длинными столами из струганных досок ели и пили,  начинали  песни,
тянулись к кувшинам, то ли промочить горло, то ли  чтобы  скрыть,  что  не
знают слова. Крупные псы, похожие больше на волков, толклись под  столами,
рычали, грызлись из-за костей.
     Лавки были из толстых досок толщиной с руку, набитых  на  пни.  Такую
лавку не поднять над головой, сразу оценил Томас, да и стол не перевернешь
одной рукой. Верх стола из половинок  бревен,  выструганных  и  повернутых
кверху!
     Гуляли как-то мрачно,  словно  задор  выветрился  в  первые  часы,  а
гуляки, похоже, тут и жили. Кто-то спал, уткнувшись лицом в объедки, рядом
пили или боролись на руках, сцепив запястья и упершись локтями в  стол.  В
разных углах начинали орать песни, но быстро умолкали.
     Мест пустых было много, сели мирно, никого не сгоняли. Хозяин подошел
сразу -- не избалован, определил Томас, дела идут не ахти, дорожит  каждый
гостем.
     -- Нам просто поесть, -- сказал Олег.
     -- И попить, -- добавил Томас.
     Хозяин перевел взор на Яру, но она смолчала. Хозяин поклонился. Томас
понял, нехотя вытащил серебряную монетку, швырнул на стол.
     -- Поторопись.
     Хозяин поклонился, исчез. Томас пожаловался:
     -- Что за жизнь? Везде одно и то же. Хоть  в  Британии,  хоть  здесь,
хоть в Сарацинии:  будет  кланяться  все  ниже  и  ниже,  но  с  места  не
сдвинется. Неужто серебро так людей портит?
     -- А злато еще больше, -- согласился калика. -- Когда его нет.
     Мальчишка принес три тарелки, блюдо с жареным гусем,  что  истекал  в
собственном соку. Поджаренная корочка одуряюще  пахла.  У  Томаса  во  рту
набежала слюна. Вокруг гуся лежали печеные яблоки. Калика разделывал  гуся
настолько неспешно, что Томас не вытерпел:
     -- Дай я! Его нужно, как сарацина, который глотает драгоценные камни,
чтобы укрыть от нас, благородных воинов Христовых... Давай покажу, как  мы
доставали...
     Мизерикордией быстро и ловко распорол гусю брюхо, отчекрыжил  крылья,
лапы. Внутри гусь  был  наполнен  гречневой  кашей,  пропитавшейся  соком,
запахом, душистым и  сочным,  блестящими  зернами.  Из  разрезов  взвились
струйки пара, а запах стал мощнее. Желудок Томаса взвыл и стал кидаться на
ребра.
     -- Люблю повеселиться, -- пробормотал Томас,  --  особенно  поесть...
Черт! Не умеют готовить!
     -- Что не так?
     -- Горячий, как из ада!
     Обжигаясь, он вонзил зубы в восхитительно мягкое сочное мясо. Во  рту
брызнуло соком, пряности обожгли язык, но он чувствовал, как сразу  прошла
усталость, головная боль,  как  жадно  и  весело  завозился  в  нетерпении
желудок, уже видя, как по горлу вот-вот провалится в него истекающее соком
мясо.
     Яра начала с гречневой каши, черпала ложкой, но  скоро  не  утерпела,
тоже вонзила зубы, выбрав нежную грудку. Ее лиловые  глаза  встретились  с
синими глазами, в них была сконфуженность и желание помириться.
     Мальчишка принес кувшины вина, но Олег движением  руки  услал  их  на
другой конец стола. Рано. На Руси мясо не  запивают  вином.  Вино  заедают
мясом, другое дело, но сперва надо  насытиться,  на  пустое  брюхо  только
сумасшедший пьет.
     Томас спросил:
     -- Сэр калика, а как правильнее сказать в этих  краях:  "Принеси  мне
напиться" или "Подай мне напиться"?
     Голос Яры был приветливым, как дождь с градом в жаркий день:
     -- Для тебя неверно и то, и другое. Лучше скажи:  "Отведите  меня  на
водопой!"

     Из обрывков разговоров удалось понять, что не дурость да  беспечность
князя виной, если охрана на воротах дремлет. Две его дочери за половецкими
ханами, торговля идет шустро, а с нее хан Кучук получает  больше,  чем  за
одноразовый набег. И без крови и потери своих людей.
     -- А еще лучше, -- говорил один за близким столом, -- был  предыдущий
князь... Помните? Он был всем хорош, но одну серьезнейшую  ошибку  все  же
допустил. Он оставил страну без наследников.
     -- Как это? У него ведь было трое сыновей!
     -- Да, но  князь  был  в  прошлом  знатный  мореход,  потому  завещал
похоронить его в море. Сыновья утонули, копая ему могилу.
     Собеседник почесал голову.
     -- Жаль... С такими сыновьями мы бы горя не знали... Эй,  парень,  ты
что принес? В этом супе плавает таракан размером с крысу!
     Отрок подбежал, посмотрел, удивился:
     -- Где же он плавает? Он давно издох.
     Томас и калика не успели приступить к вину, когда Олег повел носом.
     -- Уйдем?
     -- Что стряслось? -- встревожился Томас.
     -- Будет драка.
     -- Впервой ли нам? -- удивился Томас.
     -- В том-то и дело. Что за жизнь: как только в корчму, там  драка.  Я
мечтаю найти  такую  корчму,  где  бы  не  дрались.  Ну  хотя  бы  в  моем
присутствии.
     Томас покачал головой.
     -- Сэр калика... Мы сами носим драку. Что ж нам, не жить?
     К ним подошел, пошатываясь, как на  плывущем  корабле,  дюжий  мужик.
Кулаки были огромные, костяшки в ссадинах. Под глазом расплывался огромный
кровоподтек. Злые глаза уставились на Томаса с  такой  лютой  злобой,  что
доспехи начали нагреваться.
     -- Мы здесь жидов не любим, -- заявил он грозно.
     Томас кивнул благосклонно.
     -- А кто их любит?
     -- И не позволим им пить кр-р-ровь наших  младенцев!  --  Его  кулаки
стиснулись так, что кожа на костяшках заскрипела. -- Бей жидов и немцев!
     Томас не успел объяснить разницу между немцами и англами, он  и  сам,
правда,  не  знал,  кто  такие  эти  немцы,  но  мужик  уже  кинулся,  как
разъяренный бык. Томас отшатнулся, а мужику дал подножку.
     Тот  как  падающее  дерево  врезался  в  гуляк  за  соседним  столом,
опрокинул вместе со снедью. Его подняли с двух сторон, дали в ухо, мужик с
ревом разбросал, он был как медведь в стае псов,  но  от  соседних  столов
подоспели еще медведи...
     Завязалась старая добрая драка. Били всех, кто подворачивался, и даже
друзья не могли удержаться от соблазна, когда кто-то из них оказывался  уж
в очень удобном месте для кулака. Били  смачно,  сопли  и  слюни  вылетали
вместе с кровью и хрипами, били в морду, в  ухо,  под  ложечку,  только  в
спину не били да лежачих не трогали,  но  и  лежачие  быстро  поднимались,
чтобы влупить от всего  сердца,  если  не  обидчику,  то  хоть  тому,  кто
оказывался ближе.
     Калика сгреб кувшин и отодвинулся в угол, Яра держалась рядом.  Томас
остался где сидел, боялся, что заподозрят в трусости. Над ним  проносились
кувшины, посуда, о его  голову  разбивались  блюда,  кулаки  и  матерщина.
Наконец остатки гуся брызнули в лицо, а вместо  блюда  на  стол  обрушился
огромный сапог с толстым слоем навоза на подошве.
     Томас оскорбленно взревел, поднялся, как сверкающая башня из хорошего
железа. Синие глаза отыскали калику. Тот  заботливо  наливал  Яре  вина  в
кружку.
     -- Сэр калика!
     Олег приветственно поднял кувшин, отхлебнул из  горла.  Яра  неспешно
пробовала  из  кружки.  Томас  ощутил  себя  обойденным.  Ругаясь,   пошел
пробиваться сквозь толпу дерущихся, получая и возвращая удары.
     -- Теперь понятно, почему хозяин берет деньги вперед!
     -- Почему они все берут  вперед,  --  согласился  Олег.  --  В  любой
стране.
     -- Да помню, помню...
     Они вышли на улицу, оставив за спиной крики и  треск  дерева.  Воздух
был свежий, с легким запахом свежего хлеба и конского навоза. Дома  стояли
по обе стороны мощеной улицы высокие,  стены  как  на  подбор  из  толстых
бревен, окошки узкие, в решетках, а ставни из дубовой доски.
     Томас внимательно рассматривал дома. Все та же Русь, но чем  ближе  к
Северу, тем дома сумрачнее, не дома, а крепости. Даже заборы  не  от  коз,
как на дальнем юге, а от недобрых пришельцев со Степи. Это сейчас князь  в
дружбе с половцами, а завтра эти стены могут быть нужнее торгового союза.
     -- Значит, -- решил он, -- есть что беречь.
     -- Шкура каждому дорога, -- согласился калика.
     -- Что шкура! Это тоже нуждается в охране.
     Он похлопал себя по поясу. Вместо привычного звона, там висел мешочек
с монетами, услышал хлопок по металлу.  Переменился  в  лице,  ухватил  за
концы веревочки. Срезаны чисто!
     Калика покачал головой.
     -- А все в драку рвался!
     -- Неужто они и драку затеяли, -- спросил Томас  горестно,  --  чтобы
деньги спереть?
     Яра сказала ядовито:
     -- Не только. И крестовые походы для того придуманы!
     Томас хотел ответить резкостью, но чувство вины  пересилило:  у  него
срезали, не у калики или Яры. Как еще чаша уцелела, могли и ее...Уж больно
он на драку засмотрелся. Так девка смотрит на новые наряды.
     Понурые,  пошли  вдоль  улицы,  заглядывая  через   высокие   заборы,
завистливо провожая лотошников с горками свежевыпеченных пирогов. Вроде бы
только поели, но когда оказались без денег, сразу снова захотелось есть.
     Навстречу бежал голопузый ребенок,  ревел  во  всю  мочь,  размазывал
кулачками слезы. Томас остановился, погладил его по головке.
     -- Откуда такое горе? Неужто и у тебя кошелек срезали?
     -- Не-а! -- ответил ребенок, заливаясь горькими слезами. -- Моя  мама
такая злая! У нашей кошечки появились  шестеро  котят,  так  она  их  всех
утопила!
     -- Бедные, -- посочувствовал Томас. -- А ты их хотел всех оставить?
     -- Я сам хотел их утопить!
     Яра скорчила гримаску, Томас отдернул руку, а калика сказал с волчьей
усмешкой:
     -- Город  как  город,  а  люди  как  люди.  Не  пропадем,  что-то  да
придумаем.
     Томас прислушался.
     -- О чем кричит этот человек?
     Внизу по улице ехали двое. Оба в дорогих одеждах,  на  баских  конях,
чванливые, с красными мордами. Один  отдыхал,  переводил  дыхание,  второй
кричал, надсаживаясь и выгибая грудь, как петух:
     -- Жители  и  гости  славного  града  Гороховца!  Достославный  князь
Доброслав кличет вас к себе на пир. Приходите знатные и незнатные, богатые
и бедные, сильные и слабые! Никто не будет забыт, никто не обижен...
     Они свернули за угол, голоса затихли. Потом слышно было, как закричал
второй, слова призыва были те же.
     -- Имеющий ухи да слышит, -- буркнул Олег.
     -- Гм... У нас  король  созывает  на  пир  только  самых  знатных  из
наиболее благородных.
     Яра лицемерно вздохнула.
     -- Правильно... Когда самим есть нечего, чего всяких звать?
     Томас вспыхнул, рука дернулась  к  мечу.  Мгновение  глазами  пожирал
женщину, резко повернулся к Олегу.
     -- Ты думаешь, надо пойти?
     -- А как ты думаешь?
     -- Мы на землях твоей Руси, ты лучше знаешь порядки.
     -- Да? А я уж думал, что воин Христа  везде  все  знает  и  обо  всем
берется судить и рубить с плеча. Что ж, на  дармовщину  и  уксус  сладкий.
Пойдем, попируем. Ежели взашей не попрут.

     Глава 5

     Пиры, объяснял Олег английскому рыцарю, длятся  по  неделе,  а  то  и
дольше. На них съезжаются бояре, посадники и старейшины, как свои,  так  и
из других городов. И, конечно  же,  сходятся  свои  старшие  дружинники  и
знатные люди. Знатные -- значит прославившиеся чем-то хорошим, а вовсе  не
по знатности предков. Для князя  важнее  иметь  под  рукой  умного  изгоя,
которому  можно  довериться,  чем  дурака  боярина,  который  талдычит   о
знатности рода да норовит занять место поближе к престолу.
     Каждый двор был обязан поставлять  на  княжеский  пир  поросенка  или
окорок, хмельной мед, битую птицу.
     Томас спросил озадаченно:
     -- А какой сегодня день?
     -- Пятница.
     -- Не может быть, -- не поверил Томас. -- Это я думаю,  что  пятница,
но я считаю по-человечески, а по-росски должно быть все иначе.
     -- Почему?
     -- А по средам и пятницам нельзя есть скоромное.
     -- Что-что?
     --  Мясное,  --  объяснил  Томас  громко,  как  глухому.  --  Церковь
запрещает!
     -- Почему?
     Томас отмахнулся с досадой.
     -- Я откуда знаю? Запрещает и запрещает. Им наверху виднее.
     Олег печально покачал головой.
     -- Приходит пора торжествующего невежества!.. Неужто люди так  устали
карабкаться наверх? Даже не задают вопросов. Мол,  бог  лучше  знает,  что
кобыле делать... нет, эта вера не всем понравится. Многие  все-таки  хотят
знать!.. А ты все посты соблюдаешь?
     Томас ответил твердо:
     -- Все!.. В замке есть священник, он следит за всеми  обрядами.  А  с
кухни он и не вылезает. У церковного алтаря бывает реже, чем  у  котлов  с
супом.
     Яра посмотрела на рыцаря с жалостью. Он шел  бледный  и  суровый,  со
взором, устремленным вдаль, словно бы видел там Царствие Божие.
     -- А как же ты сегодня ел дикого гуся? -- вдруг вспомнила она.
     Томас небрежно отмахнулся.
     -- Так это ж в квесте!
     -- А в квесте ты другой веры?
     -- Наш Господь не последний дурак, -- ответил Томас  с  достоинством,
-- тоже понимает, что квест -- не церковь, не все можно блюсти в дальнем и
трудном странствии!
     Олег покачал головой.
     -- Лучше бы не понимал. Тогда бы его вера рухнула скорее. Так идем мы
на пир к князю аль нет?
     Томас удивился:
     -- Но мы ж в квесте?.. А последние три года в непрерывном.
     -- Человек всю жизнь в квесте, -- согласился Олег. -- Вся наша  жизнь
-- квест. Яра, поворачиваем к двору князя!
     Все князья на  Руси,  как  понял  Томас  с  пристрастием,  закатывают
языческие пиры, даже если те приходятся на церковные праздники. Мерзкое  и
поганое действо, хотя, впрочем,  на  пирах  и  в  благословенной  Британии
решались государственные дела, так как именно там собирались  все  знатные
люди. Что делать,  люди  таковы!  На  совет  не  всякого  затащишь,  а  на
пьянку... А раз пиры длятся по несколько  дней,  то  можно  обсуждать  без
спешки, советоваться, спорить, обдумывать, перебирать варианты, а  главное
-- за кубком вина, когда за столом  все  равны,  высказывать  князю  самое
неприятное, самое болезненное, что не скажешь на трезвую  голову  и  когда
надменный правитель сидит с короной на голове на троне.

     Огромный  дворец  напоминал  полдюжины  просторных  теремов,  неумело
соединенных в одно целое. Сотни огромных комнат с разновысокими  потолками
бестолково соединялись в бесконечные  анфилады,  изогнутые  и  запутанные.
Снаружи  к  ним  подсоединялись  темные  комнаты,   кладовки,   пристройки
непонятного назначения.
     Во внутренний двор спускались беспорядочно  лестницы.  С  деревянными
полусгнившими ступенями, шаткими перилами. На перилах сушилось  белье.  Во
дворе сильно пахло кислой овчиной, худые псы с поджатыми животами  дрались
за кости, бегали за рабочими кухонь, когда те выносили ведра с помоями.
     Внизу на кузнях постоянно кипели котлы. Еду варили для слуг и  собак,
тех и других было не счесть, вряд ли сам управляющий  помнил  всех.  Запах
помоев смешивался с запахом горящих свечей,  те  расточительно  горели  во
всех комнатах.
     Работа  кипела  во  всех  дворах  замка.  В  ворота  заезжали   грубо
сколоченные подводы с битыми оленями, лосями, козами, кабанами. Везли горы
птицы, как  дикой,  так  и  домашней.  Сладко  пахло  дымом,  из  коптилен
доносился запахи мяса  --  заготавливали  на  вишневых  ветках,  сливовых,
грушевых.
     Подвалы были забиты солониной,  мешками  с  мукой  и  зерном,  солью.
Постоянно сквозь ветхую крышу кузни поднимался дым и  проскакивали  искры:
оружие нужно не только чинить, но и ковать новое. Для себя,  своих  людей,
союзников, а что останется -- для  продажи.  На  оружии  можно  заработать
больше, чем на продаже мяса и хлеба.
     Томас дивился, где же пир,  калика  молча  провел  через  эти  дворы,
которые назвал задними, на другую сторону терема.
     Столы и скамьи были выставлены во двор, за ворота на улицу и даже  на
близлежащую площадь. Томас хотел было пристроиться за  одним  столом,  где
кувшины с вином были редкой работы, будто подняли со дна моря  затопленный
торговый корабль Александра Македонского, но калика толкнул в бок.
     -- Воровать, так золотую гору, а... гм... Словом, проходи дальше, там
дешевле.
     -- Зачем мне дешевле? -- буркнул Томас подозрительно.
     -- Ну дороже.
     Если на улице пировал и веселился народ простой, то  во  дворе  столы
были уставлены куда богаче, но и пировал там народ  степенный,  осанистый,
одетый богаче.
     А перед самым входом в терем на невысоком помосте, сбитом  для  пира,
стояли три длинных стола.  За  ним  пировали  грузные  бородатые  мужчины,
некоторые в кольчугах. Томас  заметил  на  поясах  широкие  ножи  как  для
разделки рыбы.
     Князь  сидел  во  главе  центрального  стола,   такой   же   грузный,
медведистый, но в черных, как воронье крыло, волосах  блестели  серебряные
пряди. Глаза его были острые, хищные, но на  широком  лице  была  ласковая
усмешка. Несмотря на теплый день, он был в тяжелой дорогой  шубе,  которую
калика называл не то охабнем, не то плохабнем,  но  шуба  лишь  лежала  на
широких плечах, а сильные руки князя покоились на столе, голые до  локтей,
с темными, как у медведя, волосами.
     Томас привычно миновал столы, где пировал пусть не самый простой люд,
но все же не благородные воины  за  отвоевание  гроба  Христова.  Олег  же
ухватил за плечо.
     -- Постой, милок. Никак, к самому князю направился?
     Томас выпятил грудь.
     -- А как иначе? Неужто доблестный рыцарь недостоин  сидеть  за  одним
столом с мелким языческим князьком?
     -- Каких пруд пруди, -- согласился калика. -- Но учти, знатность рода
здесь мало бдят. Хотя, если по-чести, то во дворе, а не только  за  столом
князя, есть и Рюриковичи, и Олеговичи, и Славеничи, и даже Скифичи... Есть
и прямые потомки Вандала, Гота, Кия! Ну  и  что?  Боги,  потрудившись  над
героями, иной раз отдыхают на их  детях.  Потому  князь  прислушивается  к
самим героям, а не к их семени.
     -- За его столом герои?
     -- За его столом  старшие  дружинники.  То-есть  бояре  и  начальники
дружин. Кто своим умом, силой да отвагой выбился  из  серости  в  яркость.
Стол у князя не круглый, иначе до середины  не  дотянуться,  но  все  одно
никто никому рта не затыкает. Как, готов?
     Томас замедлил шаги, подумал. Тряхнул русыми кудрями.
     -- Почему нет?
     Олег, посмеиваясь, кивнул Яре, вдвоем пошли  за  Томасом.  Тот  шагал
надменный, гордо выпятив грудь и выдвинув челюсть.  Синие  глаза  смотрели
вызывающе. Шаг был широкий, но неспешный.
     Разговоры за  столом  умолкли,  глаза  всех  были  на  приближающемся
рыцаре. Доспехи блестели, на поясе болтался длинный узкий кинжал. На левом
плече металл блестел особенно  ярко:  отполировала  перевязь  с  двуручным
рыцарским мечом. Шпоры на сапогах легонько, но тоже вызывающе позвякивали.
За ним волочился длинный белый плащ с огромным красным крестом.
     Томас остановился у стола, сделал легкий небрежный поклон князю.  Тот
медленно обозревал блистающие доспехи иноземца, широкий рот  сомкнул,  как
капкан на волка. Молчание затягивалось. Все смотрели то на рыцаря,  то  на
князя, ждали.
     Олег вздохнул,  робко  потрогал  одного  по  плечу,  спрятанному  под
кольчугой:
     -- Мужик, а, мужик!.. Будь добр, подвинься!
     Теперь все взоры  повернулись  к  нему.  Пирующий  медленно  повернул
голову -- зрелище было устрашающее, будто Олег взглянул в глаза  вылезшего
из берлоги медведя.  Да  не  простого,  а  матерого,  знающего,  как  бить
всадника вместе с конем. Ярость медленно начала проступать  на  лице:  его
только что прилюдно обозвали мужиком!
     Олег вздохнул скорбно, незаметно сжал  плечо.  Кольчуга  собралась  в
комок, заскрипели кольца. Но Олег защемил и кожу, гость  князя  побледнел,
попытался вскочить. Олег, все так же смиренно  улыбаясь,  отодвинул  чуть,
втиснулся, переступив через лавку, сел. На конце длинной лавки  рухнул  на
пол крайний.
     Среди гостей пошли невольные смешки. Олег с тем  же  смиренным  видом
уперся в соседа слева,  подвинул  его,  а  с  ним  с  десяток  гостей,  на
вытянутую руку. На пол упали с руганью еще двое. Яра кивнула надменно, так
она поблагодарила, переступила через лавку, высоко задирая ноги.
     Томас понял, что  теряет  лицо,  стоя,  как  плохо  срубленный  пень,
отстранил  еще  одного  и  сел.  Правда,  было  свободное  место  рядом  с
Ярославой, но предпочел обидеть еще одного, сел рядом с каликой.
     За столом нарастал грозный гомон. Князь молчал. Зорко и тяжело глянул
на троих незваных гостей, они ощутили себя, как на  сквозняке.  Томас  еще
плотнее стиснул капкан рта, но  молчал.  Рядом  с  ним  поднялся  дородный
боярин, красный и налитый драчливой силой, взревел гулко и страшно:
     -- Эт што за бродяги незваные?.. Аль некому вытряхнуть их за ворота?
     Томас сидел с  надменным  лицом.  Что-то  происходило,  калика  лучше
знает, как реагировать. При всем своем смирении, странноватом, правда, все
же не даст вытирать о себя ноги.
     Калика придвинул к себе жареного  гуся,  обеими  руками  начал  рвать
крылья, лапы. Боярин взвизгнул от ярости. С другой стороны князя  поднялся
широкий в плечах хмурый воин. Лицо в шрамах, взгляд прицельный.
     -- Странник, -- сказал он негромко, но  услышали  все,  --  зачем  же
руками? Возьми нож!
     С этими словами он молниеносно выхватил что-то из-за пояса и метнул в
калику. Томас не успел рта открыть, как калика еще быстрее отодвинулся,  а
в его руке блеснул схваченный на лету нож -- длинный, чуть скошенный, явно
тяжелый.
     -- Неплохой нож, -- одобрил калика, -- но тупой...  И  ржавый.  Пошто
гуся позорить?
     Он взвесил нож в ладони. За столом была мертвая тишина. Калика держал
воина на прицеле зеленых глаз, лезвие в его руке хищно поблескивало. Кровь
отхлынула от лица воина.  Томас  видел,  как  все  потрясенно  смотрят  на
странного гостя. Никто из них не поймал бы нож, брошенный с такой силой  и
явно умелой рукой.
     Калика быстро и без размаха швырнул нож. Он пронесся мимо и  выше  --
на стене жалобно звякнуло. Один из  тяжелых  щитов,  круглый  и  обтянутый
красной  кожей,  подпрыгнул,  соскочив  с  колышка,  но  не  упал  --  нож
пригвоздил к бревенчатой стене.
     -- Я по старинке, -- объяснил калика с набитым ртом.  Он  рвал  гуся,
совал в пасть истекающие соком  белые  ломти.  --  Странникам  да  каликам
грешно привередничать.
     В мертвой тишине гости начали двигаться. В глазах князя Томас  уловил
одобрение. Что ж, любой владетельный барон жаждет,  чтобы  за  его  столом
собирались необычные люди, происходили странные вещи, чтобы  о  них  долго
рассказывали,  чтобы  те  слухи  обрастали  новыми,  пусть   придуманными,
подробностями.
     Слева от Томаса хмурый мужик придвинул к нему пустое блюдо.
     -- Что ж, рыцарь, вот тебе посудина... Клади себе сам.
     Томас с подозрением посмотрел на блюдо.  Другие  едят  на  серебре  и
золоте, а ему простое железное, будто псу. Пока размышлял, как  поступить,
руки сами свернули блюдо в трубочку, палец не засунешь, с грохотом покатил
обратно.
     -- Спасибо. Мне не нравится цвет.
     Он уловил улыбку  князя.  Дерзость  везде  приветствуется,  если  она
чем-то подкреплена. Иначе каждый бродяга полезет за княжий стол, да еще  и
ноги на стол. Молодой отрок по знаку князя принес и поставил перед Томасом
серебряное блюдо, богато украшенное насечками,  фигурами  зверей  и  птиц.
Томас быстро оглядел стол. На золоте ели  только  сам  князь  и  двое  его
палатинов.
     Острые глаза князя остановились на Яре. Она сидела гордая,  с  прямой
спиной, единственная женщина как-никак на  мужском  пиру,  золотые  волосы
заплетены в толстую косу, которую перебросила через плечо на грудь.
     -- Как зовут тебя, красавица?
     Она замялась, украдкой взглянула на Томаса, умоляюще на калику.  Олег
сказал с набитым ртом:
     -- Славный князь Доброслав... Ты многое уже понял,  я  вижу.  Но  нам
троим пока что лучше не называть своих имен.
     Томас важно кивнул, его глаза не отрывались от  блюд,  которые  отрок
перекладывал на его тарелку, а тарелка была размером с тазик.
     -- Мы в тяжелом квесте, ваше княжеское величество.
     -- За вами погоня? -- поинтересовался князь.
     -- Засады чуть хуже... -- ответил Олег.
     Теперь на них смотрели оценивающе-уважительно.  Олег  слышал,  как  у
некоторых скрипит в голове от старания понять, кто же они. Не все богатыри
сходятся даже к киевскому двору, а уж здесь и вовсе не каждый бывает  даже
проездом, но слыхали и здесь о многих знатных, сильномогучих, непобедимых,
великих силой и удалью. Многие дают странные обеты,  но  нет  странного  в
том, когда гость не хочет называть своего имени.

     Глава 6

     Яра постоянно ощущала на себе тяжелый жаркий взгляд  мрачного  гостя,
что сидел на противоположном от князя краю стола.  Вокруг  него  держались
его люди, видно сразу. Человек этот явно богат и  знатен,  лицо  человека,
привыкшего повелевать, но глаза  осторожные,  прицельные.  Такой  умеет  и
выслушать, чтобы твои же слова обратить против тебя.
     Куда бы она ни поворачивалась, Яра чувствовала, как его черные  глаза
следят за нею  пристально  и  неотступно.  Улучив  момент,  тихо  спросила
калику:
     -- Кто это?
     Тот даже не переспросил, ответил так, будто  уже  расспросил  гостей,
гридней и дворовых девок.
     -- Шахрай. Владетельный  князь  рода  Рюриковичей.  Его  земли  лежат
западнее. Богат и знатен хоть убей, а еще у него несметные табуны,  что-то
еще... запамятовал. Приглянулся?
     Она зябко передернула плечами.
     -- Еще бы. Я просто чувствую, как его глаза ползают  по  всему  моему
телу!
     -- Ну, -- сказал калика разочарованно.  --  Удивила...  Кто  на  тебя
смотрит иначе? Я знаю и такого, чьи не только глаза, но и  губы  поползали
бы...
     Она проследила за его взглядом -- калика смотрел на  бравого  рыцаря,
ощутила, как горячая кровь бросилась в лицо,  а  по  всему  телу  побежали
сладкие мурашки, ноги ослабели, а в низу живота  стало  жарко,  словно  на
солнцепеке.

     Теперь перед Томасом  стоял  прибор  из  тонкого  черненого  серебра,
массивные серебряные ножи с  богато  украшенными  рукоятями,  а  на  блюде
истекал соком жареный поросенок,  выкормленный  на  молоке  и  орехах,  на
блюдах  поменьше  зазывно  пахла  севрюга,  нарезанная  тонкими   пахучими
ломтями. В маленьких чашах желтело свежее масло, высились горки земляники,
клубники, морошки, черной смородины.
     Томас осторожно поинтересовался:
     -- Ваше княжеское преосвященство, а почему у многих  на  лице  мелкие
ямочки? У вас часто бывает оспа? Я видел однажды в Сарацинии...
     Князь отмахнулся.
     -- Лет пять тому пришла мода есть вилками. Ну, вот этими  рогульками.
Ну, понятно, это ж не стрелой подбить гуся в полете! Редко кому удается  с
первого раза попадать в рот.
     Томас удивлялся странным причудам. Ложки, вилки, щипцы... Все дурь  и
вредное излишество, если можно брать гусиную лапу руками!
     -- А чего не откажутся?
     -- Если бы князь принуждал, уже  б  за  мечи  схватились.  Головы  бы
положили, но вилками есть не стали. А так --  мода!  Это  страшнее  всего.
Всяк подчиняется, да еще и других спешит опередить.
     По другую сторону  Томаса  быстро  захмелевший  старик,  расплескивая
хмельное вино, рассказывал громко:
     -- Это была битва битв!  На  нее  съехались  сильнейшие  богатыри,  а
князья одевали одежду простых ратников и  вставали  в  первые  ряды,  дабы
добыть себе славу, а  дружине  --  честь.  Кощунники  сложили  бессмертные
кощуны, где князья напущаше... э-э-э...  белых  кречетов  на  серых  утиц,
кречеты -- это наши, а поганые утки -- не наши, где вскормленные  с  конца
копья и вспоенные, как кони, из шолома, рубили и  крушили,  добываше  себе
честь, а князю славу... ага, это я говорил. Кровь лилась ручьями, реки  от
пролитой крови вышли из берегов и  затопили  поля,  нанеся  немалый  ущерб
сельскому хозяйству! Это был пир мечей, на котором  гостей  поили  красным
вином и поили досыта!.. От рева боевых труб падали вороны на лету, а  кони
глохли, от топота дрожала земля, от конского ржанья лопались  уши,  от  их
навоза... гм... Яростно и доблестно сражались обе стороны,  смерть  в  бою
была сладостна и почетна, а бегство позорно и обло...
     Его никто не слушал. Похоже, он рассказывал уже не раз, да и описание
битвы напомнило Томасу схватки на равнинах  Британии  с  такой  точностью,
словно это рассказывал дядя.
     Он с каликой и Ярой еще насыщались как опоздавшие, а  за  столом  уже
пошли беседы. Князь провозгласил негромко, но все услышали:
     -- Что нового слышно с границ, с дальних застав богатырских?
     -- Бдят, батюшка!
     -- Неусыпную службу правят!
     Князь поморщился.
     -- Это слова. А что было сделано? Кому отворот дали, кому рога сбили,
кто бивни сложил на границе нашей?
     Переглядывались, пихали друг друга. Наконец один из старых  богатырей
заговорил неспешно:
     -- Проездом через заставу Тьмутараканскую я был свидетелем  быстрого,
но непростого боя... С края восточного и преподлейшего, откуда была  взята
наша вера христианская, -- он небрежно махнул рукой вдоль груди, похоже --
перекрестился, но Томас даже не понял, справа налево или слева направо, --
явилось чудовище озорно, стозевно...  ну,  вы  знаете  о  ком  я.  Взялось
пожирать скот, задирать девок, что в лес  за  ягодами,  и  коров,  что  на
опушках траву, рыбу воровало из сетей... Народ взвыл,  взмолился:  где  же
тот богатырь земли русской, что явится и спасет?
     Князь крякнул:
     -- А что ж сами? Вышли бы с вилами да косами!..  Знаю,  даже  мечи  и
боевые луки есть в каждой третьей хате!
     Старый богатырь с усмешкой развел дланями.
     -- Ты ж знаешь свой народ... Что можно переложить  на  плечи  соседа,
обязательно переложат. А тут еще по новой вере: все в руке бога,  ни  один
волос не падет без его воли... Это лучше, чем тонешь, а к берегу греби, на
богов надейся, а сам не плошай. Словом, молились и ждали. А зверь поел  их
скот, поел их собак, разорил огороды, по  ночам  начал  срывать  ставни  и
проламываться в хаты.  Понятно,  что  утром  находили  только  обглоданные
кости...
     -- А что же соседи? -- вскрикнул князь. На его лице  было  сильнейшее
возмущение, Олег его понимал. Даже Томас хмурился  и  сжимал  кулаки.  Яра
сердито сопела.
     -- А что соседи? Слушали. И знали, что завтра зверь проломится к ним.
Но лишь молились, вместо того чтобы хотя бы  на  ночь  подпереть  двери  и
ставни.  Пожранных  зверем  новый  бог  возьмет  к  себе,  так  сказано...
Неправедно  пострадавшие,  смиренные.  Не  пойму,   зачем   Христу   такие
неумехи?.. Короче, во всем селе остались три  уцелевшие  семьи,  когда  мы
ехали через это село. Про  зверя  мы  не  знали,  потому  дивились  пустым
разоренным избам. На ночь остановились у оставшихся. От них и узнали  все.
Те жалели нас, советовали ехать дальше. Мол,  нам  все  одно  помирать,  а
вам-то зачем?
     -- Ну-ну, -- поторопил князь. -- Ты живой, я вижу!
     -- Да разве это жизнь? -- отмахнулся богатырь. -- Считай,  что  зверь
меня съел. Или ты съел.
     -- Но-но, не заговаривайся. Как зверя убили? Аль только отогнали?
     -- Мы точили мечи, готовились к ночи. На вечерней заре  уже  услышали
его вой, смрадный  запах.  Зверь  шел  большой  и  сильный.  Мы,  охотники
бывалые, знали по запаху многое. Он шел прямо на нас.  Мы,  понятно  дело,
изготовились с мечами да копьями. Кто крещен -- молился, кто в старой вере
-- призвал богов взглянуть на славный бой, а кто ни сюды Мыкыта,  ни  туды
Мыкыта, тот сопел да чесался, ждал. Зверь уже подошел к нашей избе и начал
отдирать приколоченные ставни. Поверишь, князь, толстые доски  он  срывал,
как листья лопуха! Мы уже  видели  его  ужасную  морду,  когда  послышался
конский топот. Со стороны заходящего солнца скакал огромный всадник. Когда
он подъехал к нашему дому, зверь кинулся на него. Клянусь, прямо от нашего
дома он прыгнул саженей на пять прямо на грудь всадника! Конь едва устоял,
а был огромный, как скала, жеребец, всадник же схватился со зверем.
     -- А вы сидели и смотрели?
     -- Обижаешь, княже! Мы высыпали на улицу, едва разобрали подпорки. Но
страшный зверь уже лежал на земле бездыханный, а всадник  утирал  слюни  с
груди. Оказывается, он, не успев выхватить ни меч,  ни  даже  нож,  просто
обхватил зверя и прижал к груди с такой силой, что у того сломались  кости
и обломками проткнули сердце и все внутренности.
     -- Храбрый и находчивый, -- проворчал князь. Брови его сдвинулись. --
И сильный, не возразишь. Кто это был?
     -- Увы, княже! Это был Михаил Урюпинец.
     За столом повисло тяжелое молчание.  Томас  быстро  осматривал  лица.
Некоторые хмурились, другие прятали усмешки. Все посматривали на князя.
     -- Цыц, дурни! -- сказал князь раздраженно. -- Это не слава,  а  беда
Руси, что вместо того, чтобы самим браться за топоры, сидят и ждут  героя!
Да раньше и герои, как гуси, стаями ходили, друг  с  другом  дрались,  ибо
чужих враз зничтожали, а теперь только и остался, что Мишка Урюпинец.
     Богатырь проворчал:
     -- Он не один. Просто говорят всегда  о  сильнейшем.  А  вообще-то  с
новой верой богатыри переводятся. Да и откуда им быть? Теперь подвижниками
считают тех, кто  дольше  сопли  не  утирает,  не  моется,  из  дерьма  не
вылезает. Когда рождается богатырь, его смирению и  послушанию,  как  овцу
учат... А еще придумали это... умерщвление плоти!.. Тьфу!.. Какая же  сила
будет без могучей плоти?
     Князь встал,  ибо  пир  стал  тяжеловат,  лица  бояр  и  приближенных
мрачнели.
     -- А что скажут о своем странствии наши гости?
     Снова все взгляды были на  них.  Яра  постоянно  чувствовала  тяжелый
взгляд высокого мужчины в богатой одежде,  что  сидел  среди  своих  людей
справа  от  князя.  Он  был  хищно  красив,  лицо  в  шрамах,  в   волосах
поблескивали серебряные нити. Она видела,  как  он  запоминает  каждое  ее
движение, старается услышать каждое слово.
     Калика встал, с кубком в руке поклонился князю.
     -- Да ничто не происходит нового на  земле...  Мы  просто  странники.
Идем, никого не трогаем.
     Высокий мужчина, что следил  за  Ярой,  князь  называл  его  Шахраем,
неприятно улыбнулся. Голос его был сильным, прорезал гомон, как нож масло:
     -- Рассказывают, что намедни  через  земли  гобинцов  пришли  трое...
Тамошний князь как раз тешился охотой, а эти ему спугнули дичь. Ну,  князь
хотел в сердцах то ли затравить их псами, то ли просто выпороть... Словом,
эти трое побили столько, что князь взмолился, чтобы те хоть на семя народу
ему оставили.
     Он оглядел заинтересованные лица. Нехорошо улыбнулся.
     -- Эти трое ушли, а с поля охоты... ха-ха... два дня вывозили раненых
да покалеченных. Князю обидно  особенно,  что  среди  троих  одна  была...
женщина!
     -- Поляница, -- бросил кто-то слово, которое многим,  но  не  Томасу,
объяснило все.
     -- Да, -- согласился Шахрай, -- но с князем вместе с загонщиками были
и его воеводы, лучшие из старшей дружины! Даже Твердил и Смарко, известные
поединщики и бойцы. Их тоже вывезли на телегах.
     Воевода справа наклонился к уху князя.
     -- Если это правда, то не напасть ли нам? Пока там то да се?
     Князь отмахнулся сожалеюще.
     -- Сам так подумал. Но ежели  бы  сразу,  а  то  успели  собраться...
Шахрай, ты указываешь на наших гостей?
     Шахрай развел руками с самым невинным видом.
     -- Я ни на что не указываю  пальцем.  Но  я,  постарев  и  отойдя  от
битв...
     Кто-то хохотнул:
     -- Этот старый козел постарел? Ха-ха! Отошел?..
     -- Сижу себе в своем кремле, -- продолжал Шахрай, не обращая внимания
на смешки,  --  читаю  умные  книги.  У  меня  находят  приют  менестрели,
кощунники, барды, минизгейстеры... слово-то какое, сказители.  А  в  нашем
мире слухи расходятся быстро. Например, уже пошел слух,  что  некий  герой
натворил нечто такое в Святой  Земле,  ну,  осквернил  могилу  Христа  или
снасильничал малолетних...
     Томас с грохотом обрушил кулак на стол. Синие глаза  метнули  молнию,
калика поспешно накрыл ладонью кулак  рыцаря,  удержал.  В  темных  глазах
Шахрая проскользнула тень тревоги, он продолжил чуть поспешнее:
     -- Словом, куда бы он ни шел, за ним прет темная туча! На него падают
с неба камни, в него бьют молнии, из-под земли вылезают страшные звери,  а
ночью нападают скелеты...
     -- Вот врет, -- прорычал Томас. -- Какие скелеты?
     Яра сказала негромко:
     -- Было. Ты спал.
     -- И не проснулся? -- не поверил Томас.
     -- Ты ж на страже всегда спишь. Ничего, мы отбились.
     Шахрай не отрывал от них насмешливого взгляда. Гости тоже смотрели на
троих гостей, особенно на чужеземного  рыцаря.  На  их  лицах  был  жадный
интерес, только князь нахмурился. Ежели камни с неба, молнии, звери, а  по
ночам скелеты, то пес с ними, бродячими героями, сегодня они здесь, завтра
за тридевять земель, а в его владениях посевы потопчут.  А  то  еще  какие
звери неперебитые останутся. Опять же народ отвлекать  от  работ,  ловушки
ставить, ловчими ямами поля портить... Сражения и подвиги хороши, когда  у
соседей, чтоб с высокой башни  смотреть  и  улюлюкать,  а  у  себя  больно
дороговато.
     -- Мир уже успокоился, -- сказал князь  громко.  --  Не  осталось  ни
чудовищ, их перебили герои, ни самих героев -- вымерли сами. А народец сам
собой измельчал. Как греки.
     Томас не понял:
     -- Какие греки?
     -- Те, которые эллины, -- объяснил  князь  любезно.  --  У  них  тоже
сперва были герои, которые дрались с самими богами. Титаны их звали.  Мощь
их была  такова,  что  отличить  от  богов  трудно:  та  же  сила,  то  же
бессмертие, те же красота, ум... Потом пришло  среднее  поколение  героев.
Этим с богами воевать кишка уже тонка, зато очистили земли от чудовищ. Это
Персей, Геракл, Беллерофонт... Наконец пришло  младшее  поколение  героев.
Этим уже не по силам воевать ни с богами, ни с чудовищами. Дрались  только
друг с другом, так и перебили друг друга. Это всякие  там  Ахиллы,  Аяксы,
Одиссеи, Гекторы...  На  этом  и  перевелись  герои  на  эллинской  земле.
Остались одни греки.
     -- И русы измельчали? -- поинтересовался Томас.
     -- Все измельчали, русы -- тоже. У них были три поколения  богатырей.
Старшие тягались с самими богами,  средние  истребляли  чудищ,  а  младшие
перебили друг друга. На Руси тоже перевелись богатыри.
     -- Вы тоже стали греками? -- полюбопытствовал Томас.
     -- Кем только не станешь... Особенно сейчас,  когда  память  коротка:
младших еще помним,  про  средних  что-то  слышали,  а  про  старших  даже
кощунники не знают...
     Томас просиял.
     -- Я знаю! Сам встречал одного. Он наверняка старший. Здоровый такой,
как сарай у бабки. Ильей его зовут. Родом из Мурома.
     Князь покачал головой.
     -- Он сильнейший из младших. Но даже со средними ему  тягаться  кишка
тонка. Это у греков поколения героев  не  соприкасались,  а  у  нас  такое
бывало... Калики перехожие, которые наделили Муромца силой нечеловеческой,
предрекали: "Будешь ты великий богатырь, и смерть тебе на роду не писана",
тем  не  менее  предостерегали,  чтобы  он  не  сталкивался  с  богатырями
предыдущего поколения:
     "Только не выходи драться
     со Святогором-богатырем:
     через силу его земля носит.
     Не ходи драться с Самсоном богатырем:
     у него на голове семь власов чудесных.
     Не бейся и с родом Микуловым:
     его любит матушка-сыра земля.
     Не ходи еще на Вольгу Святославовича:
     он не силой возьмет,
     так хитростью-мудростью".
     Понял, рыцарь? Любой из богатырей старшего поколения  сильнее  самого
сильного из младших богатырей. И еще.  С  каждым  поколением  у  богатырей
падает не только сила, но и способность творить чудеса.  Младшие  богатыри
уже только люди  с  большой  силой,  но  уже  не  могут,  подобно  Вольге,
оборачиваться любым зверей, птицей  или  рыбой,  не  носят  на  плече  всю
тяжесть земли, как Микула, не творят чудеса и не видят грядущее, как Вещий
Олег...
     Томас насторожился, бросил украдкой взгляд на скромнягу калику.
     -- Он в самом деле из средних богатырей, не из младших? А то я видел,
как ваш Илья Муромец разговаривал с ним непочтительно,  сам  хотел  нахалу
дать по роже.
     Князь оживился, но в глазах было недоверие.
     -- Где ты мог его видеть? Сказывают, что он не умер от  змеи,  а  все
еще ходит среди людей, но я не очень-то верю в сказки. С чего бы  он  стал
скрываться?
     -- Ну, -- промямлил Томас уклончиво, -- сказывают, что когда мир  был
молод, сами боги ходили среди людей.
     -- Боги?.. Никто не знает, из средних он богатырей или старших. О нем
даже не говорят. Нечего! Знают только князя Олега, но разве он князь?  Ну,
побыл зачем-то князем. Так он и королем мог бы стать, если бы захотел.
     Томас задержал дыхание, глаза сами скашивались в сторону калики.  Тот
неторопливо насыщался, таскал то из одного блюда, то из другого,  пробовал
мясо в жареных орехах, рыбу  в  голубичных  ягодах,  соловьиные  язычки  в
муравьиной кислоте. Он был просто  мужиком,  любителем  поесть,  полежать,
поглядеть на людей, послушать рассказы. Уже и следа не  осталось  от  того
изнуренного отшельника, который встретился ему в жарких землях Сарацинии!
     -- А по слухам, -- спросил он осторожно, -- что он умел?
     -- Говорят, он  может  в  зверя  и  птицу  перекидываться.  Даже  без
колдовства. Но странный он, если не вовсе помешанный... Какое-то горе  ему
большое выпало, вот умом и тронулся. Ходит по дорогам в тряпках,  бормочет
что-то... А их, бродяг, сколько  вон  по  дорогам,  разве  среди  них  его
заметишь... А зачем тебе Вещий?
     Томас подобрался, ибо тон князя уже был другим, настороженным.  Томас
махнул рукой, стараясь держать голос беспечным:
     -- Да просто так... Теперь я думаю, что тот вовсе не Вещий Олег  был.
Тот был высокий, голос, как труба, взгляд гордый  и  властный,  а  за  ним
ехало двадцать слуг и оруженосцев.
     Князь сразу потерял к нему интерес.

     Ее странные лиловые глаза изучающе смотрели на рыцаря:

     Глава 7

     Внезапно раздалось хлопанье  крыльев.  Огромный  ворон  пролетел  над
двором, над столами, сел  на  окно  второго  поверха  прямо  над  головами
пирующих.  Чересчур  крупный,  нахохленный,  он  свесил  голову   и   стал
внимательно обозревать сидящих за столами. Сразу словно  повеяло  холодом.
Ворон везде вестник беды, а этот словно бы выбирает, на кого  ее  нацелить
немедленно.
     Глаза у ворона были желтые, словно у лесного зверя, балка трещала под
крепкими когтями. Он еще смотрел на  гостей,  а  те  бледнели  и  отводили
взгляды, когда вдруг звонко звякнула тетива.
     Ворон подпрыгнул, словно от сильного удара снизу. Полетели  перья,  а
ворон медленно наклонился, когти, царапая балку, разжались.  Он  рухнул  с
высоты на середину стола с таким шумом,  словно  этот  был  матерый  волк.
Посуда подпрыгнула, ворон забился, подпрыгивая  и  царапая  стол  стрелой.
Красные капли крови брызгали из раны.
     Все взгляды, растерянно побежав по залу,  наконец  отыскали  стрелка.
Это была золотоволосая поляница, что пришла  с  рыцарем  и  каликой.  Сняв
тетиву, она деловито смотала ее в  клубок,  сунула  в  мешочек  на  поясе.
Распрямленный лук привычно занял место за спиной. Она опустилась на  лавку
и продолжала деликатно грызть крылышко гуся.
     В зале началось движение. Убитого ворона стащили  на  пол,  потоптали
ногами на всякий случай. Кто-то крикнул, чтобы стрелу не сломили, дорогая.
     Возле князя возникли двое гридней с обнаженными  мечами.  С  голодной
готовностью смотрели по сторонам, готовые отдать жизнь за любимого  князя.
Поморщившись,  князь  отодвинул  обоих:  не  заслоняйте  свет,  все  равно
опоздали, дурни. Не сплоховала только женщина... И сидит себе, ест.  Будто
ничего не стряслось. Или такое для нее привычно?
     Томас косился на Яру. Калика, сдерживая  усмешку,  подался  назад  --
пусть рыцарь подивится настоящей женщине. А что ей  еще  остается  делать,
если кони все скачут и скачут, а избы горят и горят...
     -- Хорошо готовят, -- произнесла Яра. -- Такую стряпуху беречь надо.
     На нее смотрели во все глаза. Острый взгляд князя чуть потеплел:
     -- Моя жена сама готовит.
     -- Верно делает, -- одобрила Яра. -- Готовить -- дело серьезное.  Это
не земли раздвигать мечом.
     -- Я передам жене, -- пообещал князь. -- Она будет довольна.

     Томаса раздражали откровенно бесцеремонные взгляды. Его разглядывали,
как диковинную обезьяну, едва не совали  пальцы  в  рот,  чтобы  посчитать
зубы. Но еще откровеннее рассматривали Яру: она почти не уступала мужчинам
в росте, а здесь собрались богатыри и знатные мужи, и к тому же ее  легкий
доспех никак не скрывал здоровую женскую фигуру.
     Подходили, заговаривали, натыкались на враждебный  взгляд  заморского
рыцаря, отступали с великой  неохотой.  Томас  старался  держаться  рядом,
шепнул:
     -- Ежели что, только кивни! Я им быстро шеи посворачиваю.
     -- За что? -- удивилась она.
     -- Ну как... Ходят, глаза пялят...
     -- А что, -- не поняла она, -- у меня уже и посмотреть не на что?
     -- Да нет, я не о том...
     Ее лиловые глаза стали вопрошающими. Она старалась понять, а  у  него
язык прилип к гортани -- калика бы назвал это иначе. -- не мог  объяснить,
что крещеной женщине надлежит сидеть и сопеть в две дырочки. Ждать,  когда
за нее решат, за нее поймут. А ее дело телячье -- поела и в хлев.
     -- Мы в чужом краю, -- сказал он, сердясь на  самого  себя.  --  Надо
ушки на макушке.
     -- Тебе виднее, -- сказала она. -- А у меня уши на месте.
     Пир длился всю ночь, но и утром мало кто уходил вовсе, а чаще  просто
отлучался на крыльцо или в углы  двора.  Томас  насытился  быстро,  ерзал,
вести степенные беседы не умел и не хотел учиться,  часто  вставал,  ходил
защищать Яру, но той всякий  раз  никакая  защита  не  требовалась,  и  он
разочарованно возвращался обратно.
     Олег сидел за столом в  одиночестве,  перепил  всех,  двое  не  могли
выползти из-под стола. Перед волхвом стоял кувшин с вином,  а  три  пустые
лежали на боку.
     Томас спросил горько:
     -- Сэр калика, неужто это твое единственное утешение?
     Олег удивился:
     -- Нет, конечно. В княжих подвалах таких сотни две.
     Томас тяжело рухнул на лавку  рядом,  вытянул  гудящие  от  усталости
ноги. Было горько и тоскливо. Похоже, на этот раз застряли  по-настоящему.
Это не в лесу, где только деревья да  звери,  а  в  шумном  городе.  Здесь
намного  хуже,  потому  что  люди  всегда  злее  любых  зверей,   опаснее,
недоброжелательнее.
     Яра неслышно подошла сзади.
     -- Не пора ли уходить?
     -- Куда? -- спросил Томас горько. -- Деньги срезали, коней нет...
     Вместо ответа Яра разжала кулак.  На  ладони  лежали  три  серебряные
монетки.
     -- Откуда? -- спросил калика строго.
     -- У меня нет кошеля, -- ответила Яра, чуть смутившись. --  Я  монеты
держала так... в карманах.
     Томас молчал, не зная, как отнестись к такому унижению, что они будут
жить на деньги женщины. Калика тяжело поднялся.
     -- Здесь поблизости неплохой постоялый двор. И недорогой.
     -- Зачем нам постоялый двор? -- спросил Томас тоскливо. --  Я  наелся
на неделю вперед.
     -- Отоспимся.

     На постоялом дворе они сняли маленькую комнатку под  самым  чердаком.
Калика дремал, а Томас, стоя у окна, наблюдал, как  у  ворот  остановились
три великолепных коня -- высокие, сильные, с выпуклыми мышцами. Их  держал
под уздцы маленький невзрачный человек. Настолько невзрачный, что сошел бы
за невидимого, если бы не кони. Взглянув на коней, каждый  невольно  искал
взглядом владельца.
     Оставив их у коновязи, человек  исчез  на  крыльце.  Томас  сказал  с
сердцем:
     -- Везет же каким-то дурням!
     Калика поднялся, посмотрел:
     -- Ну, дурни на таких не ездят.
     -- Ездят, -- возразил Томас. Кулаки его сжимались. --  Ты  бы  видел,
каких дурней я видывал на аргамаках!
     Раздался  стук  в  дверь.  Яра  открыла.  Через  порог  робко  шагнул
невзрачный владелец коней. Оглядел двух мужчин и женщину, откашлялся:
     -- Здесь  ли  обитает  благородный  сэр  Томас  Мальтон  Гислендский,
владетель земель в Британии, крестоносец, предводитель воинства англов при
взятии крепостей в Рациании, Мупении и Трихании,  рыцарь  меча  и  креста,
обладатель серебряного копья...
     -- Здесь, -- буркнул Олег. -- Удивляюсь, как  он  с  такими  титулами
умещается в такой тесной комнатке.
     Томас выпрямился, бросил гордый взгляд на Яру. Сам же старался вместе
с торжествующей улыбкой сдержать удивление. Его знали  в  войске  славного
Готфрида Бульонского, знали и за пределами, но все же здесь не Сарациния и
даже не Европа, а далекая и странная Русь, куда иначе, чем на драконе,  не
попасть! Если здесь его знают,  то  скорее  от  Тайных,  раньше  чем  сюда
докатилась его воинская слава.
     -- Здесь, -- подтвердил и он. -- Чем могу быть полезен?
     -- Вы можете оказать важную услугу, -- ответил человечек.
     Томас насторожился. Порой  пустяковые  и  безобидные  с  виду  услуги
заводили его в крупные и очень обидные неприятности.
     -- Кто ты и что ты? И кто послал?
     Человек поклонился:
     -- К сожалению, я не могу ответить ни на один из этих вопросов.
     -- Тогда убирайся к черту! -- сказал Томас раздраженно.
     Человечек умоляюще приложил руки к груди.
     -- Выслушайте...
     -- И слушать не хочу!
     Калика бросил мягко:
     -- Томас, ухи не отвалятся. Послушай.
     -- Выкладывай, -- буркнул Томас.
     Человечек  поклонился  калике,   затем   Томасу.   Подумал,   отвесил
нерешительный полупоклон Яре.
     -- Услуга очень проста. Вас просят принять в дар  трех  коней.  Я  их
оставил внизу. Если вы согласны, то я откланяюсь.
     Томас  ахнул,  замер  с  раскрытым  ртом.  Калика  опомнился  первым,
пробормотал Яре громко, что рыцарь  не  согласится,  ибо  на  таких  конях
только дурни ездят, а он дурнем казаться не захочет. Томас метнул  на  них
гневный взор.
     -- Ну... услуга весьма странная. А кто просит?
     Посланец мягко улыбнулся.
     -- Не велено говорить. Одно скажу: знатная дама, поручившая  передать
вам коней, пожелала остаться таинственной незнакомкой.
     Калика, гадко улыбаясь, что-то шептал на ухо Яре,  кивал  на  Томаса.
Ухо ее заалело, потом вспыхнуло ярко-красным, щеки залило нежным румянцем,
потом краска опустилась даже на  шею.  Представляю,  что  он  там  шепчет,
мерзавец, подумал Томас бессильно. Голову бы оторвать проклятому язычнику!
Потом побрызгать живой водой, чтобы приросла  снова,  затем  оторвать  еще
раз.
     -- Мы благодарны, -- сказал он и добавил с нажимом: -- Все трое.  Эта
знатная дама так и останется таинственной незнакомкой?
     Человек пожал плечами.
     -- Сегодня -- да, а завтра... Кто скажет, что будет завтра?
     Он начал пятиться к двери. Томас сказал значительно:
     -- Я благодарю... Мы все благодарим за истинно княжеский подарок.
     Посланец лишь улыбнулся от двери. Калика спросил подозрительно:
     -- А больше ничего она... или оно не передавало?
     Человек уже на пороге вдруг хлопнул себя по лбу.
     -- Ах да, совсем забыл!
     Улыбка его была натянутая. Лицо вытянулось, нехотя вытащил  увесистую
калитку, протянул Томасу.
     -- Это обязательное приложение.
     -- Ну, -- сказал Томас гордо, -- рыцари денег не берут...
     Калика прервал:
     -- Сэр Томас, считай, что ты его ограбил! А  грабить  --  благородно,
сам уверял.
     Томас взял  деньги  все  же  нехотя.  Было  что-то  неприятное,  даже
унизительное -- брать деньги от женщины, пусть даже богатой и  знатной,  у
которой куры денег не клюют, хотя Томас так и не мог понять,  почему  куры
должны клевать эти  монеты.  Тем  более  брать  под  пристальным  взглядом
лиловых глаз, не говоря уж о гнусной ухмылке калики.
     Посланец уже затворял дверь, когда Томас сделал последнюю попытку.
     -- А нет такого... гм... тайного места, где мы могли бы... где я  мог
бы поблагодарить свою благодетельницу?
     -- Пока нет, -- ответил тот, -- но еще...  совсем  забыл!..  поручено
передать просьбу покинуть город через южные врата.
     Томас удивился.
     -- Нам в другую сторону!
     -- У некоторых людей есть причины задержать вас. А всем понятно,  что
поедете через северные ворота.
     Томас помрачнел.
     -- Кто?
     -- Я слышал, ваш старый знакомый. Он же друг и родня князя.
     -- Как его зовут?
     -- Не помню. Какой-то половецкий хан, каких немало. Но вы выбили  ему
зубы где-то, теперь он хочет выбить зубы вам. По старому зуб  за  зуб,  да
еще и по-христиански: долг вернуть сторицей.
     Калика вмешался:
     -- Рыцарь не знает, но у нас и зубов-то столько нет.
     -- Хан придумает, что выдрать еще...
     Томас грозно бросил ладонь на рукоять меча. Голос  был  подобен  реву
боевого рога, зовущего правоверных христиан на штурм сарацинской крепости:
     -- С мечом да на таких конях? Да мы их, их же шапками закидаем!  Даже
не вынимая из них головы.
     Посланец все не мог закрыть дверь:
     -- Умоляю, не надо драк! Вы должны уехать тихонько!
     Когда за посланцем закрылась дверь, Олег сказал восхищенно:
     -- Томас, ты просто чудо!.. Такие кони!.. Я даже не думал, что  ты  и
здесь сумеешь то да се... что-то где-то  успеть.  Правда,  после  пира  ты
что-то чересчур долго ходил до ветру... Правда, Яра?.. Но я  ж  не  думал,
что ты успеешь побывать в княжеской спальне...
     Томас метнул на Яру  мимолетный  взгляд  --  еще  подумает  плохое  о
рыцарях Британии, -- сказал с достоинством:
     -- Сэр калика... Я не знаю, на что ты намекаешь, но, клянусь,  ничего
такого не было!
     Яра издала странный носовой звук, а калика громко удивился:
     -- Да я что? Разве я спорю? Правда, коней  же  дали...  Да  еще  всем
троим! Это ж как надо расстараться... Не задурно  ж.  Быль  молодцу  не  в
упрек. Но все равно не спорю. Не было так  не  было.  Лишь  бы  кони  были
добрые. Правда, Яра?
     Лиловые глаза молодой женщины стали зелеными. Она натужно улыбнулась,
но Томас увидел только острые клыки.
     --  И  для  тебя  старался,  --  рассуждал  калика.  --   Тоже   коня
зарабатывал. Чтоб помнила его заботу...
     Томас чувствовал себя, как уж на горячей  сковородке.  Яра,  судя  по
виду, предпочитала идти пешком. А калика все подбрасывал дровишки в огонь.
     -- А кони добрые... Да такому молодцу любая девка что хошь  отдаст!..
Поди, даже уговаривать не довелось. Верно, Томас?
     Рыцарь прорычал люто:
     -- Сэр ка-ли-ка... Клянусь, я  даже  не  видывал  здешнюю  княжну.  И
княгиню. И княженят! Даже княжью собаку не видел!
     -- Ну, за собаку я ничо не говорю... Хотя... гм... Впрочем, ты  ж  из
холодной и туманной Британии, а не Греции, где  под  жарким  солнцем  едят
слишком много жареного мяса с перцем и аджикой... Лучше пойдемте посмотрим
коней. Не порченые ли?

     Медлить не стали, ибо  люди  хана  могли  поторопить  князя,  а  тому
наскучит дожидаться у городских ворот. Выехали сразу же, благо  кони  были
свежие, отдохнувшие, сила била ключом.
     Томас ехал впереди, не мог видеть холодного  лица  Яры  и  намекающей
ухмылки калики. Народу на улицах было мало: сейчас  все  либо  на  базаре,
либо на рынке, даже ремесленники повезли свой товар на торг, а знатные  да
именитые спешат к княжескому двору показаться на глаза, выказать рвение.
     Дорога неожиданно вывела на главную улицу, а за три  боярских  терема
виднелись княжеские хоромы. Калика с интересом  взглянул  на  Томаса,  тот
заерзал в седле, чувствуя на спине две пары вопрошающих глаз. Сказать, что
совершенно случайно выехал к терему князя, не поверят, да и  оправдываться
как-то недостойно рыцаря.
     -- Никого, -- заметил калика равнодушно.
     -- А кого ты ждал? -- спросил Томас.
     -- Я? -- удивился калика.
     Окна терема были открыты навстречу теплому солнечному дню, но хотя бы
одно женское лицо появилось!
     Конь Томаса звонко бил подковами, наконец в окошко  кто-то  выглянул.
Томас тут же поднял коня на дыбы. Тот картинно забил передними копытами по
воздуху, грозно заржал, красиво  выгибая  шею.  Мышцы  перекатывались  под
лоснящейся кожей, играли, вздувались, как у сэра калики, когда тот  дрался
полуголый.
     В окнах  вслед  за  женскими  лицами  появились  мужские.  Яра  вовсе
остановилась в десятке шагов  сзади,  не  желая  участвовать  в  постыдном
зрелище, когда  взрослый  мужчина,  как  глупый  петух,  пытается  вызвать
внимание нарумяненной толстой девки.  А  калика,  перестав  скалить  зубы,
сказал с жалостью:
     -- Томас, опомнись!.. Да где это видано, чтобы на  Руси  бабы  дарили
мужикам коней?.. Даже если они княгини?
     Томас опустил коня, насторожился.
     -- На что ты намекаешь?
     -- Томас, я слышал, как гуляка в корчме орал, что здешний князь вдов,
а два сына воюют в дружине киевского князя. Так что не мечтай о  княжне  и
даже княгине.
     Двери терема распахнулись. Томас с седла  видел,  как  через  двор  к
воротами побежали с десяток стражей, у каждого в руках  было  либо  копье,
либо меч, некоторые бежали уже с натянутыми луками.
     В окнах княжеской палаты лиц как ветром выдуло, взамен  трое  увидели
суровое лицо князя, так непохожее на  прежнее,  сонно-ленивое,  каким  его
видели на пиру. Высунувшись по пояс из окна, он крикнул бешено:
     -- Только коней беречь!
     Олег свистнул по-скифски, пустил коня вскачь вдоль улицы.  Томас  без
всякой охоты последовал за ним, а за спиной звонко  стучали  подковы  коня
Яры. Она вихрем обогнала рыцаря, не поведя и бровью,  и  они  понеслись  с
каликой плечо в плечо.
     Улица изгибалась, сворачивала, наконец вывела на крупный базар. Народ
продавал прямо с телег, а мелкие  торговцы  сновали  в  толпе  с  лотками,
навязывали товар. Гвалт стоял такой, что даже грохот копыт сразу потонул в
море человеческих голосов. Отары овец и  свиные  туши  продавали  рядом  с
шелковыми тканями, мешки  с  яблоками  стояли  среди  столов  с  глиняными
свистульками.
     Дорогу загородила длинная телега с глиняными горшками. Олег заорал:
     -- Чьи горшки?
     Из-под телеги вылез старик в холщовой рубашке, загородился ладонью от
солнца.
     -- А?
     -- Сколько просишь за горшки?
     -- Ну... ежели возьмешь много...
     -- Все беру! Ну, быстро!.. А то у другого возьму.
     Старик взмолился:
     -- Мои лучшие в городе!.. Ежели возьмешь все,  то  три  серебряных...
аль половинку золотого...
     Олег швырнул ему монету.
     -- Бери целую!
     Он спрыгнул с коня, рывком перевернул телегу, тут же звериным прыжком
оказался в седле.
     -- Поехали!
     Сзади был грохот, треск, а затем вопли и  крики  стражников,  которые
попали под лавину горшков. Воз,  торча  вверх  колесами,  закупорил  узкую
улицу. Погоня долго возилась, оттаскивая воз, больше  мешали  друг  другу,
чем помогали, а трое унеслись с базара, выметнулись на тихую улицу.
     Навстречу брели нищие. Томас, стремясь тоже сделать что-то  полезное,
заорал:
     -- Эй, с сумками!.. Где дорога на Лондон?
     Нищие остановились, смотрели тупо. Один спросил дребезжащим голосом:
     -- Эт какой-такой Лондон?.. Который за болотом возле  Колупаевки  аль
что аж за речкой... аль вовсе тот, что на Оловянных Островах?
     -- Тот! -- заорал Томас. -- Который на Оловянных!
     -- Прямо по этой улочке так в него и упретесь, -- ответил  нищий.  --
Ну, там еще болота будут, лес,  море  соленое,  а  затем  и  Лондон  средь
болот...

     Глава 8

     Кони понеслись таким бешеным скоком, словно  Лондон  лежал  прямо  за
городскими воротами. Томас держал ладонь близко к рукояти меча,  раскрытые
ворота приближались, но, странное дело, там не  было  видно  даже  обычных
стражей.
     -- Стой! -- донесся сзади крик.
     Томас узнал голос калики, остановил жеребца. Калика и  Яра  подъехали
настороженные, Олег сразу сказал зло:
     -- Это же и есть северные ворота!
     -- А мне и надо на север, -- ответил Томас надменно. Подумал,  сказал
неуверенно: -- Ну, возможно, на северо-запад.
     -- Нас предупреждали, чтобы ехали через южные!
     -- А потом снова вокруг всего города?
     -- Потратишь час, сохранишь день.
     Томас  обозленно  озирался  по  сторонам.  В  воздухе   чувствовалась
тревога, опасность.
     -- За воротами --  Британия!  --  сказал  он.  --  Что  говорят  тебе
обереги?
     Он пустил  коня  в  галоп.  Олег  последовал  на  корпус  сзади,  Яра
держалась рядом. Обереги предупреждали об опасности,  называли  ее  сетью,
указывали на близость... Но разве они не шли каждый день через опасность?
     Конь Томаса проскакивал ворота,  когда  впереди  обрушилась  железная
решетка из толстых брусьев. Конь с размаху ударился, едва успев выворотить
морду, ногу Томаса прищемило о железо. Он начал поворачивать  коня,  когда
сзади загремело. Томас повернул голову и увидел такую же стену из железной
решетки. Калика и женщина тоже оказались в ловушке, куда он затащил их  по
дурости, решетка упала так близко, что едва не обрубила хвосты их коням.
     Ворота были двойные -- такие Томас уже встречал в южных  странах,  но
не думал, что ворота прибегут сюда раньше него. Стены были, правда, не  из
камня, а из толстых бревен, но  наверху  появились  лучники  и  копейщики.
Скалили зубы, тыкали пальцами в пленников.
     Томас заорал зло и надменно:
     --  Кто  смеет  задерживать  меня,  сэра  Томаса   Мальтона,   рыцаря
крестоносного войска?!
     Со стены лениво ответили:
     -- А чо? Мы смеем.
     -- Трусы! Слезьте и сражайтесь!
     Со стены загоготали:
     -- Мы чо, дурни? Вы уже как мыши в клетке.  Слезай,  железная  башка.
Князь вас возжелал видеть.
     -- Мы уже были у князя.
     -- Значит, понравились... ха-ха!..
     Олег подъехал вплотную, шепнул:
     -- Брось поводья. Скрестишь руки, я наступлю, ты брось меня повыше...
     -- Понял, -- шепнул Томас, а громко спросил заинтересованным голосом:
-- Неужто князь решил одарить нас на дорогу?
     Со стены ответили:
     -- Наш князь такой!.. Даст, догонит и еще даст!
     Олег с крупа своего коня прыгнул на сцепленные ладони Томаса. Двойной
толчок слился в один, калика взвился в воздух. На стене не  успели  глазом
повести, как бедно одетый человек, которого принимали за слугу,  ухватился
за край стены, мигом  оказался  на  ней.  Опять  не  успели  броситься  на
неожиданно возникшего противника, как он сам прыгнул на них, столкнул двух
со стены, у третьего выхватил топор, ударил по голове, столкнул,  а  через
пару мгновений у него в руках было по топору.
     Один бросил Томасу.
     -- Руби засов!.. А то все жалеешь меч!
     -- Не жалею, -- крикнул Томас обидчиво, -- а рыцарским мечом дрова не
рубят!
     Яра оказалась возле  деревянного  засова  размером  с  бревно  раньше
рыцаря. Он с изумлением увидел, как она спешно рубит, только  щепки  летят
-- калика швырнул ей топор еще раньше, или  же  подобрала,  --  обвешанные
оружием стражи сыпятся со стен, как груши в октябре.
     Несколько стрел ударили по доспехам Томаса. Потом сверху  обрушилось,
едва не выбив из седла, грузное тело стража. Томас крикнул рассерженно:
     -- Смотри, куда кидаешь!
     -- Не стой под... стрелами, -- огрызнулся калика.
     Он сбил еще одного, затем второго --  Томас  едва  успел  увернуться.
Нарочно он, что ли, подумал сердито. Любит выставить в смешном свете.  Все
ему хаханьки, несерьезный какой-то местами. Когда мудрый,  как  пророк,  а
когда чище шута балуется...
     В два топора перерубили брус. Томас бил мощнее, но  топор  Яры  падал
чаще, они рубили один брус в двух местах. Томас  злился  от  такой  глупой
траты сил, но и с ужасом думал, что если  она  перерубит  раньше,  ему  от
такого позора хоть на меч бросайся!
     В конце она видимо устала, рубила медленно, все время косясь на него,
и Томас последним мощным ударом перебил  толстое  дерево,  сильно  пнул  в
створки ворот.
     -- Готово!
     Сверху обрушился грузный  страж,  едва  не  вывихнул  шею.  Томас  от
неожиданности даже упал на колени, едва не клюнул  носом  землю.  Сердясь,
что в такой нелепой позе его увидела Яра, заорал:
     -- Хватит бросаться! Слезай!
     Олег как рыжий вихрь двигался по  стене,  стражи  падали  то  в  одну
сторону, то в другую. Услышав рыцаря, он прыгнул с разбега прямо в  седло.
Конь присел от внезапно обрушившейся тяжести, всхрапнул и  заспешил  вслед
за двумя сотоварищами.
     Обернувшись, Томас увидел, как сбитые со стен стражи пытаются встать,
ползают по двору, цепляются за стены. Удивленно покачал головой, прокричал
в бешеной скачке:
     -- Своих жалеешь?
     -- Все свои... -- донесся ответ.
     -- Кто?
     -- Все люди на белом свете...
     -- Но это ж твои русичи!
     -- Твой пророк изрек, что нет ни эллина,  ни  иудея,  ни  урюпинца...
Даже англы и то, как погляжу, почти люди.
     Они вырвались за ворота... успели вдохнуть свежий воздух... как вдруг
из-под конских копыт вверх ударили, разбрасывая пыль, тугие струи  жгучего
черного дыма.
     Кони поднялись на дыбы. Томас закашлялся: черный дым проник в легкие,
раздирал грудь, на глазах закипели  злые  слезы.  Он  ощутил,  что  пальцы
выпускают повод, а седло ускользает, как мокрая рыба.
     Удара оземь почти не ощутил, кашель сотрясал  тело.  Сквозь  слезы  в
глазах видел, как из дыма возникли темные фигуры  с  замотанными  тряпками
лицами. Грубые руки схватили, связали и потащили обратно в город.
     Больше он ничего не помнил.

     Выныривал из черного дыма  Томас  мучительно.  Голова  раскалывалась,
словно угорел, хотя черный дым был не простым дымом: так просто не  свалил
бы с ног. До сих пор во рту жгло,  словно  наглотался  черного  перца.  Но
перец ради его пленения даже Семеро Тайных жечь не станут, дорого.
     Олег и Яра  уже  сидели,  туго  связанные,  прислонившись  спинами  к
каменной стене. Слабый свет падал из узкого  окошка  под  потолком,  пахло
прелой соломой, мочой и гнилью.
     Олег сказал сочувствующе:
     -- Очнулся? Ты противился дольше всех... потому и наглотался больше.
     Томас приподнялся, скривился от боли: тугие веревки врезались в руки,
скрученные за спиной.
     -- Перегрызи мне веревку, -- попросил он Олега. --  Когда  придут  за
нами, мы должны быть готовы.
     -- Идет. А ты пока грызи Яру.
     Томас ощутил, как сзади его руки  дергают,  сам  лег  на  бок.  Тугие
веревки так врезались в ее нежную кожу, что та посинела, а  под  веревками
были ссадины. Он ощутил приступ такой  слепой  ярости,  что  попадись  ему
сейчас тот, кто сделал  такое,  даже  со  связанными  руками  размазал  бы
мерзавца по стенам.
     -- Потерпи, -- сказал он негромко, -- я сейчас...
     Он наклонился, но со скрученными за спиной руками двигался  неуклюже,
ткнулся лицом ей в спину, сполз к веревке. Случайно, так он себе объяснил,
коснулся щекой ее пальцев. К щеке сразу прилила кровь, он ощутил, как боль
в голове исчезает, уходит бесследно. Ведьма,  подумал  он.  Только  ведьмы
могут исцелять одним прикосновением. Гореть ему в аду вечно...
     Он заставил себя оторвать щеку, ее пальцы покраснели и  распухли  еще
больше, начал грызть веревку. Губы его несколько раз  касались  ее  нежной
кожи, он чувствовал ее нежный аромат: от тонкой кожи пахло травой, лесными
цветами и чем-то неуловимым, от чего его сердце захлебывалось  в  странной
сладкой тоске.
     Яра  не  двигалась,  он  чувствовал,  как  она  застыла,  даже  будто
перестала дышать.  Видимо,  терпела,  старалась  не  мешать.  Внезапно  он
ощутил, что ему стало легче держаться, непроизвольно уперся руками о  пол,
услышал сзади хриплый голос:
     -- Тьфу... Где они такие вонючие веревки нашли...
     Томас стряхнул остатки веревок на пол, занемевшими  пальцами  бережно
взял ее скрученные руки.
     -- Потерпи еще чуть, -- прошептал он.
     -- Да я ничего... Мы все  в  одной  яме,  --  прошелестел  ее  ответ,
странно невраждебный.
     -- То мы. А ты не должна...
     Он с яростью грыз веревку, наконец бережно вынул ее посиневшие кисти,
осторожно разминал, корчась от мысли, что  сейчас  ее  руки  колют  тысячи
невидимых иголок, когда кровь возвращается в онемевшие пальцы.
     Послышался сильный  хлопок.  Калика  встал,  с  отвращением  стряхнул
обрывки веревки. На кистях были кровавые ссадины. Похоже,  не  дождавшись,
пока гордый рыцарь перегрызет и ему, попросту разорвал путы.
     Единственная дверь была на высоте в два человеческих роста. Можно бы,
встав Томасу на плечи, дотянуться, но чтобы выбить ее, надо  упереться,  а
противоположная  стена  далековато.  Стены  из  толстых  глыб,  Олег  даже
простукивать не стал, чутье подсказало, что подземного  хода  или  тайного
лаза нет.
     -- Обереги ж предупреждали, -- пробормотал он.
     -- Что?
     -- Каменный гроб предрекли...
     Томас, все еще разминая ее распухшие кисти, сказал:
     -- Похоже, скифы сильны задним умом.
     -- Похоже,  --  согласился  Олег.  --  Наверное,  от  них  это  стало
национальной чертой и русичей.
     Томас не слушал, он видел, как закусила губу Яра, а синева на вздутых
кистях, таких нежных и тонких, переходит в багровость. Сейчас ей больно, а
помочь он не в состоянии, не знает, как взять эту боль на  себя,  ибо  он,
Томас Мальтон Гислендский, обязан заботиться о своем отряде и особенно  --
о конях, стариках, детях и женщинах...
     -- Где твой мешок с чашкой теперь? -- подумал Олег вслух.
     Томас против обыкновения не дернулся, дул на вспухшие пальцы женщины,
держа их на весу бережно, как  корону  Римской  империи,  едва  не  лизал,
дышал,  будто  его  дыхание  было  целебным.  Яра  против  обыкновения  не
вырывалось, явно сил не было. Сидит, закрыв глаза,  откинулась  на  стену,
плечи обвисли,  даже  рот  приоткрылся.  Не  так,  конечно,  чтобы  ворона
влетела, но все же, все же... Только что слюни не пустила.
     -- Святой Грааль, -- напомнил Олег.
     Томас ухом не повел, видно, черным дымом память отшибло или как-то на
мозги подействовало. Олег прошелся вдоль стен, напряг и распустил мышцы.
     Вверху дверь чуть скрипнула, отворилась. Негромкий голос произнес:
     -- Тихо. Я друг.
     Вниз опустилась деревянная лестница.  Олег  сразу  же  полез  наверх,
Томас пропустил вперед Яру, выждал, пока  они  поднялись,  иначе  лестница
рухнет под их объединенным весом.
     Когда он поднялся, Олег тихо беседовал с  незнакомцем.  Это  был  тот
самый посланец, который привел коней и принес деньги. Томасу, несмотря  на
сумрак, показалось, что их спаситель держится совсем  не  так  застенчиво,
как в прошлый раз. Хотя сейчас рисковал больше, чем в тогда.
     -- Эх, -- сказал он Томасу с укоризной, -- не послушались... Думаете,
просто было вернуть все?
     -- Все? -- не поверил Томас.
     -- Все, даже твои доспехи, сэр рыцарь. Кони ждут на заднем дворе.  Но
теперь вас уже и я  не  спасу,  ничто  не  спасет,  если  задержитесь  или
попадетесь. К князю прибыл сам хан, а чуть позже еще какие-то  люди,  явно
могущественные, которым нужны вы... и ваши вещи.
     -- Кто они? -- спросил Олег.
     -- Больше ничего сказать не могу, --  непреклонно  ответил  посланец,
отступил и скрылся в тени.
     Томас сказал неверяще:
     -- Неужто... неужто на этой проклятой земле  нашелся  хоть  кто-то...
хоть одна живая душа, кто помогает нам?
     Олег буркнул:
     -- Все равно на помощь других пасть не разевай. Когда не вредят, и то
хорошо. Где, он сказал, стоят кони?

     Это было странное бегство. Страж в  полутемном  коридоре  спал  стоя.
Томас толкнул -- тот не удержался, упал плашмя, но даже не шелохнулся. Еще
двое стражей стояли с  открытыми  невидящими  глазами.  Томас  выдернул  у
одного на ходу меч.
     Массивная дверь в конце коридора приближалась.  Томас  изготовился  с
разбега выбить плечом, но Олег опередил,  толкнул  --  дверь  распахнулась
бесшумно. На косяке блестели темные капли масла:  кто-то  заранее  смазал,
чтоб не скрипели.
     Они выскочили на задний двор. Томас огляделся. Стены с  трех  сторон,
окон нет, а на крыше в такой ранний час никого.  Трое  черных,  как  ночь,
коней лениво подбирали с земли остатки крупного овса. На них были мешки  с
поклажей, из одного высовывался длинный меч в ножнах, а железные доспехи с
беспорядке лежали на земле.
     Томас бросился  к  мешкам,  ощупал.  Олег  видел,  как  угрюмое  лицо
озарилось радостью. Значит, чаша на месте. Странно все это. Неспроста.
     Вдвоем с Ярой помогли нацепить и закрепить железо на рыцаре, затянули
ремни. Томас  одел  шлем,  жизнь  возвращалась  к  нему.  Олег  подумал  с
сочувствием, как много значит для человека защитная скорлупа. Привыкнув  к
ней, начинает без нее  чувствовать  себя  слабым,  беспомощным,  вовсе  не
человеком.
     Город был темен и тих. Огонь в домах по  наказу  князя  гасили  рано:
князь опасался пожаров. В прошлый раз полгорода  выгорело.  Томас  влез  в
седло, удивился, что конь переступил совсем бесшумно.
     --  Копыта  перевязали  тряпками!  --  поразился  он.   --   Ну   все
предусмотрено!
     Олег вскочил на коня молча. Яра уже  сидела  в  седле,  ждала.  Томас
указал направление, и они послали  коней  под  самыми  домами:  там  земля
мягче, а по бревенчатой мостовой копыта простучат даже под тряпками.  Хоть
и не так звучно.
     Выехали на площадку, ведущую к воротам.  Томас  похлопал  по  рукояти
меча.
     -- Будем прорываться?
     -- Опять за рыбу гроши...
     -- А как иначе?
     Олег пробормотал сквозь зубы:
     -- Боюсь, что посланец и это предусмотрел.
     Томас не успел спросить, чего же бояться, если все идет хорошо, с  их
пути убирают препятствия одно за другим, как кони повернули за угол, и они
оказались в десятке шагов от ворот.
     Полыхал костер, стражи  азартно  резались  в  кости.  Второй  костер,
побольше, был разведен перед  воротами.  Ночь  обещала  быть  холодной,  а
стражей, даже по меркам неподозрительного Томаса, было слишком  много  для
обычной охраны. Похоже, теперь здесь их тоже ждали.
     Он покосился на калику.
     -- Все-таки будем прорываться?
     -- Кто из нас попугай? -- спросил калика.
     Он тронул коня и неспешно выехал  на  свет.  Стражи  подхватились,  в
руках сразу блеснуло оружие. Томас уже собирался с боевым кличем  ринуться
в бой, когда из тьмы выступил высокий человек в богатой  шубе.  Голос  его
был властным, привыкшим повелевать:
     -- По приказу князя!
     Он взял коня Олега под уздцы и повел к воротам. По  его  знаку  сняли
засов, поспешно распахнули створки.  Человек  вывел  Олега,  посторонился,
пропуская коней Томаса и Яры.
     -- Желаю успешного пути!
     -- Благодарствуем, сэр, -- поклонился Томас. Он  наконец  узнал  того
согнутого застенчивого незнакомца, который привел коней. Теперь тот не был
ни согнутым, ни застенчивым. -- Мы в долгу перед вами.
     --  На  том  свете  угольками   сочтемся,   --   ответил   незнакомец
неопределенно, отступил в тень и растворился в ней.
     Томас пустил коня в галоп, спеша уйти от опасного града.  Когда  Олег
догнал, рыцарь предположил:
     -- Княжна, не иначе... Или сама княгиня.
     -- Откуда взял?
     -- Знатный человек в услужении.
     Яра бросила на скаку через плечо:
     -- Размечтался!.. У князя жены нет, а сыны далеко.
     -- Жаль, -- сказал Томас искренне. -- А так было все красиво! Княгиня
старается спровадить нас поскорее, иначе кто бы  не  вышел  победителем  в
поединке с князем, ей проливать слезы... У вас все еще жен сжигают  живьем
на похоронах мужа?
     -- Сжигают, -- ответила за калику Яра. --  Так  что  тебе,  чтобы  ее
спасти, пришлось бы погибнуть самому.
     -- Размечталась, -- огрызнулся Томас.

     Глава 9

     Дорога полого шла с горки, кони бежали резво. Небо было безоблачно, в
синеве блистало  по-осеннему  ласковое  солнце.  Все  выглядело  настолько
безмятежно, что даже беззаботный  Томас  снял  с  седельного  крюка  шлем,
нахлобучил на голову. Забрало пока не опускал,  но,  судя  по  всему,  был
готов к любой неожиданности.
     Яра сказала ядовито:
     -- Добрый нос за версту кулак чует?
     -- Думаю, -- ответил Томас хмуро, а Яра  иронически  вскинула  брови:
ах, он еще и думает, надо же! -- Думаю, что пакость встретим раньше чем за
версту.
     -- Почему?
     -- Спроси у сэра калики.
     Яра обратила ясные очи на калику. Олег буркнул:
     -- Давно неприятностей не было. А здесь все слишком  хорошо...  чтобы
не напортить.
     -- Давно не было неприятностей? -- удивилась она. -- А в городе?
     -- Ах да, -- согласился Томас, --  в  городе...  В  самом  деле,  сэр
калика, с той поры как встретили эту женщину, у нас дня  не  проходит  без
неприятностей. Знаю одного кормчего, который женщин  не  пускает  даже  на
причал. А уж женщина на корабле -- точно к беде! Я думаю, женщина в квесте
еще хуже.
     Впереди приближалась стена густого кустарника. Дорога  рассекала  их,
как мечом, ветви сближались, явно будут цепляться  за  стремена.  Томас  и
калика, не  сговариваясь,  свернули  по  широкой  дуге  к  пустоши.  Пусть
каменистая, зато внезапно никто не выпрыгнет.
     Яра приподнималась в стременах, зорко  всматривалась.  На  лице  было
недоумение, смешанное с легким презрением к  пугливым  мужчинам.  Она  уже
раскрыла рот, явно собираясь сказать что-то ехидное, но вдруг осеклась.
     Кусты  раздвинулись  сразу  в  пяти  местах.  Мужчины   выскочили   с
обнаженными мечами  и  кривыми  саблями.  Трое  были  в  полных  доспехах,
остальные с непокрытыми головами, но в кольчугах.  Томас  успел  подумать,
что Русь -- странная страна: ходят порой в лыковых лаптях,  но  кольчужные
рубашки из булатных колец  у  каждого  третьего  воина!  А  кольчугу,  как
известно, сделать труднее,  чем  полный  рыцарский  доспех,  и  стоит  она
намного дороже.
     Их было двенадцать. Видя, что засаду пытаются  обойти,  они  бегом  с
двух сторон понеслись к дороге. Загородили в два ряда.
     Томас со стуком опустил забрало. Рука в железной  перчатке  упала  на
рукоять меча.  Синие,  как  небо,  глаза  смотрели  через  узкую  щель  на
противников без страха.
     -- Кто такие?
     -- Сборщики налогов, -- ответил один,  самый  рослый,  одетый  богаче
других.
     -- Мы уплатили все налоги в городе, -- ответил Томас холодно.
     Калика и Яра держались позади, но коней поставили так,  чтобы  рыцарь
не мешал им метать стрелы без помех.  Калика  вроде  бы  дремал  в  седле,
унылый и  сгорбленный.  Он  как  всегда  старался  не  привлекать  к  себе
внимания.
     Воин расхохотался:
     -- Там вы могли не  платить,  нам  без  разницы.  Но  здесь  уплатить
придется.
     -- Почему?
     -- Потому что нашего хозяина очень интересует... кое-что из того, что
вы везете.
     Томас ощутил,  как  его  обдало  холодом.  Cборщики  налогов  стояли,
загораживая дорогу. Томас оглянулся. Сзади на дорогу вышли  еще  несколько
человек. Над кустами поднялись шапки, видны были дуги луков.
     -- Многовато, -- донесся голос калики. -- А у  них  кроме  луков  еще
четыре арбалета.
     -- Шесть, -- поправил старший.
     -- Четыре, -- сказал калика. Подумал,  сказал  равнодушно:  --  Хотя,
может быть, и шесть.
     Теперь на него обратили внимание.  Старший  раскрыл  рот,  закрыл,  а
когда  заговорил,  на  калику   смотрел   уважительно,   на   женщину   --
подозрительно и обращался уже ко всем троим:
     -- Там еще в овраге с арбалетами... Мы знаем, кто вы.
     Томас вытащил меч. Голос рыцаря стал мощным, в нем зазвучала ярость:
     -- Мы прошли через многие страны. Мы пройдем и здесь.
     Сзади щелкнуло, но Томас уже знал этот звук. Конь  под  ним  послушно
двинулся на ограждение из копий,  мечей  и  щитов.  Старший  требовательно
оглянулся  на  кусты,  дважды  махнул  мечом,  указывал  на  рыцаря.   Тот
надвигался, как блистающая скала  из  железа  и  ярости.  Наконец  старший
отпрыгнул с дороги.
     Томас остановился, помахал мечом.
     -- Сэр калика, пусть свободен!
     Олег сожалеюще смотрел на кусты, лук еще был в руках.
     -- Да, но стрел почти не осталось...
     -- Куда ты их дел? -- удивился Томас.
     -- Ты ж слышал, четыре, а  то  и  шесть  арбалетчиков  было...  Да  и
лучники нам ни к чему. Это ты -- железный чурбан, а мы с Ярой просто люди.
     -- Ты их всех побил? -- спросил Томас. Он  не  переставал  удивляться
калике.
     -- Какое всех... Ты ж слышал, еще в овраге... А  нам  той  дороги  не
миновать. Справа гора, слева овраг.
     -- Не проскочим?
     -- Здесь эти вороны думали,  что  их  не  заметим.  А  там  такое  не
пройдет.
     Томас мрачно смотрел на сужающиеся стены. В щелях да за камнями можно
схорониться так, что будь калика  даже  богом  лучников,  он  не  достанет
засевших. А их будут бить прицельно. Дорога же крутая, каменистая,  вскачь
не пронесешься.
     Люди, назвавшиеся  сборщиками  налогов,  отбежали  и  схоронились  за
камнями. По тому, как быстро и слаженно все сделали, Томас заподозрил, что
либо они были опытными воинами, либо это было просто пробой сил, а  отошли
на заранее заготовленные места. Или то и другое, что вернее всего.
     -- Магия? -- спросил он.
     -- Не чую, -- ответил Олег.
     -- Не Тайные?
     -- Тайным нужно просто собраться... А  здесь  пока  действуют  по  их
указке местные.
     Они ехали медленно, приближались к  засевшим.  Когда  сзади  раздался
грохот, кони затряслись, присели. Земля подпрыгнула, всадников  нагнала  и
ударила в спины волна пыли и тугого воздуха.
     Путь назад был отрезан завалом из огромных глыб. Мелкие  камешки  еще
катились со стуком, а на вершине подпрыгивали и размахивали топорами люди.
     -- В западне! -- сказал Томас  гневно.  --  Значит,  путь  наш  лежит
только вперед!
     Он красиво и  величественно  указал  вперед  мечом.  Закатное  солнце
играло на кончике, казалось, что с острого, как бритва, лезвия уже  капает
кровь. Томас поймал взгляд Яры, выпрямился  в  седле.  Она  должна  видеть
настоящего рыцаря!
     Вдали показались скачущие всадники. За ними поднималось облако  пыли.
Томас насторожился, что-то в переднем показалось знакомым. Олег  досадливо
крякнул, положил перед собой на камень стрелы. Яра пробурчала что-то,  без
нужды  потрогала  туго  натянутую  тетиву.  Жила  грозно   загудела,   как
рассерженный шмель.
     Всадники остановились  в  двух  десятках  шагов.  Передний,  это  был
Шахрай, приветственно помахал рукой.
     -- Вы именно такие, как о вас говорят!
     -- Ты еще не все о нас знаешь, -- сообщил Томас грозным голосом.
     Шахрай улыбнулся.
     -- Но кое-что уже знаю. Шестерых  вы  уложили,  а  на  вас  ни  одной
царапины!
     -- Ты потеряешь больше, -- пообещал Томас.
     Шахрай отмахнулся.
     -- Это люди моего соседа. Я им пообещал  ба-а-а-альшие  деньги,  если
вас приведут в цепях. Дурни позарились... А своих я укрыл надежнее.  Да  и
ловчих ям велел нарыть, капканы и самострелы поставил. Вам не пройти.  Это
точно.
     -- Что ты хочешь?
     Шахрай засмеялся.
     -- Что нам играть в прятки? Ты сам знаешь.
     Томас оглянулся на калику и Яру. У них были хмурые лица, руки на мече
и сабле.
     -- Приди и возьми, -- пригласил Томас.
     Шахрай вздохнул.
     -- Красивая речь... Что значит с башни Давида падать! Это не с  печи,
как у нас...
     Он махнул  рукой.  Из  укрытия  выскочили  воины.  Их  движения  были
неожиданны, стремительны. Но загудела тетива, воины мгновенно  нырнули  за
камни, двое запнулись и упали недвижимо.
     Шахрай покачал головой, в глазах было беспокойство.
     -- Я ж их предупредил... Но твой слуга чересчур быстр! О  таком  даже
не слыхивали.
     Из щели впереди выдвинулись огромные щиты из толстых жердей, их несли
по двое-трое, скрываясь сзади. Олег ударил  кулаком  по  земле.  Такое  не
пробить стрелами. А когда подберутся чересчур близко, их будет двадцать на
одного. Окружат, а от удара в спину не убережется и самый умелый.
     Томас в бессилии смотрел,  как  надвигаются  щиты.  Когда  преодолели
половину расстояния, Шахрай крикнул миролюбиво:
     -- Не передумали?
     -- Пошел ты...
     -- А еще в Святой Земле воевал, -- уязвил Шахрай. -- Это  нам  можно,
мы простые, доморощенные... Убейте их!
     Щиты поползли, царапая землю, быстрее. Томас взял меч обеими  руками,
поднялся на одно колено. Калика перебирал стрелы, щупал,  наконец  наложил
на тетиву, посмотрел на один из щитов, на верхушки  травы,  что  чуть-чуть
шевелились под ветром. На его лице было сомнение. Затем  быстро  выстрелил
почти отвесно вверх, наложил мгновенно другую, выпустил ее вслед  в  голое
небо, затем еще и еще...
     Томас непонимающе смотрел, как драгоценные  стрелы  уходят  веером  в
небо, испугался за калику: не рехнулся ли снова, Тайные могли подгадать  и
такой момент, -- но в это время  оперенные  стрелы  с  тяжелыми  железными
наконечниками повернули клювы вниз и с нарастающей скоростью  понеслись  к
земле.
     Из-за щита раздался сильнейший крик боли и  страха.  Затем  еще.  Щит
остановился, потом повалился. За ним корчились, пробитые упавшими  с  неба
стрелами люди Шахрая.
     Томас вскрикнул в восторге. Олег оскалил зубы.
     -- Преимущество простого лука перед арбалетом!...Так я лет пять  тому
выиграл состязание с лучшим арбалетчиком германцев.
     Он стрелял и стрелял в небо, а за щитами вскрикивали, щиты падали. За
уцелевшими остановились, попятились, хотя Шахрай орал и понукал  двигаться
вперед.
     Томас тоже орал, в восторге  бил  кулаком  по  железному  боку.  Даже
забрало поднял, открыв смеющийся рот. Оглянулся, встретил счастливые глаза
Яры. Отвернулся с неудовольствием: с этой злобной женщиной не  хотел  даже
разделять радость.
     -- Ну как? -- крикнул он Шахраю. -- Давай не губить людей! Сойдемся в
рыцарском бою, решим сразу!
     Шахрай метался  среди  своих,  пинал  ногами,  отдавал  приказы  злым
сорванным голосом. На призыв Томаса потряс кулаком.
     -- Думаешь, победил? Напрасно надеешься. Тебе  меня  не  побить  и  в
единоборстве. Но я был бы плохим военачальником, если бы все брался решать
сам! Надо сперва проверить на что годны мои люди.
     Томас увидел, как калика кивнул понимающе. Шахрай прав, говорили  его
глаза. А с умным воевать труднее, чем с просто рыцарски  отважным.  Шахрай
может оказаться очень трудным орешком.

     Солнце уже село, длинные черные тени  слились,  на  землю  опустились
сумерки. В расположении противника, как наблюдал Томас, наступило затишье.
Что-то готовилось: Шахрай не из тех, кто  отступится  так  просто.  И  его
хозяева не дадут отступить. Тайные могут бросить  в  топку  целые  народы,
если им это понадобится.
     Калика разжег огонь в яме. Хвороста мало,  на  всю  ночь  не  хватит.
Томас беспокоился за коней, с ними осталась Яра, но еще дальше на  камнях,
перегородивших  дорогу,  уже  появились  люди  Шахрая.  Громоздили  камни,
строили укрепления. Собираются воевать здесь до зимы?
     Томас сказал с беспокойством:
     -- Похоже, они обожглись серьезно... Это его люди, а своих он  терять
не любит.
     -- А что ему? Сиди и жди.
     -- Мы может пойти сами!
     -- Нас встретят арбалеты. Против них твои доспехи  что  лист  лопуха.
Наступает время новых технологий!
     Голос Олега был бодрым, словно он  радовался  такому  времени.  Томас
недовольно всхрапнул, бессильно похлопал ладонью по рукояти меча.

     Утро застало их,  усталых,  невыспавшихся  и  едва  не  околевших  от
ночного холода, все в той же каменной щели. В слабом рассвете видно  было,
как на кострах готовили еду, варили в котлах похлебку. Подошли  еще  люди.
Спереди и сзади расположились целые укрепленные лагери.
     Томас, стуча зубами, просипел со злым торжеством:
     -- Похоже, эти ценят нас всерьез.
     -- Шахрай не любит проигрывать.
     -- О меньших подвигах менестрели слагали песни!
     Олег пробурчал:
     -- Лучше быть живым псом, чем дохлым львом...
     -- Сэр калика!
     -- А чо? Я ж не рыцарь.
     -- Я не знаю, кто ты, может, ты -- сам черный ангел, одно  не  пойму,
зачем прячешь свое благородное происхождение?
     -- Считай это обетом.
     Лицо рыцаря стало торжественным  и  понимающим.  Больше  вопросов  не
задавал. Обеты давали самые разные, причудливые, порой совсем дикие, и  по
самым разным поводам. Давать обеты было делом благородным, к давшим  обеты
относились с почтением, рассказывали о них, а менестрели слагали песни.
     Яра подала голос:
     -- Если будете есть, осталось немного мяса. Воды нет.
     Томас покосился на ее  побледневшее  за  ночь  лицо.  Глаза  ее  были
серьезными, но страха в них не было.  Ему  показалось,  что  она  украдкой
взглянула на него, словно бы даже с надеждой,  но  Томас  в  этом  не  был
уверен. Все же плечи сами расправились, а сердце застучало чаще.
     Он, с трудом разминая застывшие за  ночь  мышцы,  кое-как  нахлобучил
шлем, повернулся к сэру калике спиной. Если  уж  дал  обет  скрывать  свое
благородное происхождение, то он, сэр Томас  Мальтон  Гислендский,  просто
обязан помочь другу в его выполнении.
     -- Сэр калика, -- пригласил он, -- затяни мне ремни  панциря.  Да  на
одну дырку дальше, я что-то похудел за эту ночь.
     -- Ты спал подле Яры? -- предположил Олег.
     Томас оскорбился.
     -- Еще что! Она бы стаскивала одеяло  и  лягалась  во  сне.  А  то  и
храпит...
     Яра взглядом расплющила его вместе с панцирем. Калика всматривался  в
шевеление во вражеском лагере. Прибавилось не только конников, но и -- что
хуже -- арбалетчиков. Половина уже сидит за камнями, укрылись  надежно  от
его стрел, сверху либо навес из жердей, либо выглядывают из  нор  в  самой
скале. Другие неспешно хлебают горячую похлебку, греются.
     -- Холодные здесь ночи, -- сказал Томас и зябко  передернул  плечами.
-- Сегодня надо что-то делать. Если они захотят взять нас измором...
     Он покосился на Яру. Олег хмуро закончил:
     -- ...то возьмут.

     Ближе к полудню были две атаки. Как полагал Томас, пробные, Шахрай не
желал в рубке потерять много людей. Но и после пробных они едва  держались
на ногах, их шатало от усталости, холода и голода. Оружие выскальзывало из
ослабевших пальцев. Шахрай закричал сильным голосом:
     -- Эй! Сдаетесь?
     Томас подумал, крикнул:
     -- А на каких условиях?
     Шахрай обрадованно закричал:
     -- Да все на тех же! Вы едете дальше, вам  будет  оставлена  поклажа,
кони, оружие и все, чем владеете.
     Брови Томаса полезли вверх. Он посмотрел на калику, снова на  Шахрая.
Заорал подозрительно:
     -- Не понял. Вы пропускаете нас со всеми вещами?
     Шахрай помахал рукой.
     -- Со всеми. Мы не собираемся проверять ваши  мешки.  Мы  понимаем...
ха-ха... что в Святых землях вы могли прихватить кое-какие безделушки.
     Томас набычился.
     -- Это точно? Вы даже не заглянете в мешок?
     -- Это нас не интересует, -- ответил Шахрай. -- У кого владения,  при
виде  которых  короли  зеленеют  от  зависти,  тому  не   нужны   мешки...
странствующих рыцарей.
     Калика шепнул:
     -- Он говорит искренне. Это я чувствую.
     -- Я тоже, -- огрызнулся Томас.  --  Но  тогда  я  вообще  ничего  не
понимаю... Доблестный Шахрай, так из-за чего же вся эта война?
     Шахрай помахал рукой.
     -- У вас сокровище, которое не должно принадлежать таким... гм...  не
хочу оскорбить вас, но все же вы не короли. И у вас нет с собой войска.  И
та жемчужина, которую везете, достойна более пышной и надежной охраны!
     Томас смотрел выпученными глазами. Наконец проследил за его взглядом,
медленно обернулся. Волосы зашевелились на затылке.
     Яра стояла с луком на пригорке. Золотые волосы  были  перехвачены  на
лбу обручем, падали на спину. Лиловые глаза смотрели поверх голов.

     Глава 10

     Ноги Томаса подкосились, наверное, от усталости, он с размаху сел  на
задницу. Сердце заколотилось. Рыцарь чувствовал себя  так,  будто  бревном
ударили по голове. А потом еще поплевали и вытерли ноги.
     Услышал довольный голос калики:
     -- Вот повезло!.. Одним камнем двух собак разогнать. Сэр  Томас,  это
как раз то, чего ты желал всем своим рыцарским сердцем!
     Томас поднял голову.  Калика  улыбался  во  весь  рот.  Томас  ощутил
неслыханное облегчение: кончится его  нелепый  затянувшийся  спор  с  этой
неукротимой женщиной. Шахраю нужно еще и  доплатить,  что  забирает  этого
зверя в женском платье. Да где там в женском! Вряд  ли  она  умеет  вообще
носить платье.
     Томас помахал рукой.
     --  Сэр  Шахрай!  Мы  согласны.  Соблаговолите   выйти   вперед   для
переговоров.
     Шахрай, оставив меч, пошел  по  дороге.  Двое  воинов  пытались  идти
следом, он движением руки отправил обратно.  Томас  тоже  без  меча  пошел
навстречу.
     Они встретились  посреди  дороги.  Томас  смотрел  в  довольное  лицо
владетельного князя, чувствовал странное чувство, где наряду с облегчением
странно смешивались досада, горечь и уязвленное самолюбие.
     --  Мы  согласны,  --  повторил  он.  --  Когда  вы   уберете   своих
арбалетчиков?
     -- Сразу, -- сказал Шахрай, -- как только получим женщину.
     Томас ответил без колебаний:
     -- Берите.
     Двое воинов по знаку Шахрая заспешили к ним. Томас насторожился, но у
воинов вместо мечей в руках была дорогая длиннополая шуба. Шахрай принял у
них шубу, с Томасом вернулись к их костру, где Шахрай почтительно набросил
шубу на плечи Яры. Она метнула на калику и рыцаря  взгляд,  что  не  задел
Олега, но как  кнутом  стегнул  Томаса  по  лицу.  Он  ощутил  ожог,  щека
запылала.
     Шахрай преклонил колено. Яра как будто  знала,  что  и  зачем,  легко
вскочила на него, едва коснувшись сапожком из  тонкой  кожи,  оказалась  в
седле. Воины Шахрая крепко держали коня под уздцы.
     В седле, гордо выпрямленная и с распущенными по спине  волосами,  она
показалась Томасу невыносимо красивой.  Возможно,  потому  что  больше  не
будет их ссор. Таких в язычестве приносили в жертву их поганским богам,  а
ныне,  в  благословенные  христианские  времена,  их  уносили,  уводили  и
воровали драконы и злые колдуны, в которых превратились древние боги.
     Воины увели коня с прекрасной всадницей  прочь.  Шахрай  проводил  их
взглядом.
     -- Ну, дело сделано... Каждому свое. Кто любит попа, кто  попадью,  а
кто и попову дочку. Похоже, вы отдали ее без сожаления?
     Калика сказал с насмешкой в голосе:
     -- Еще бы и доплатили, скажи ты сразу!
     Шахрай внимательно всмотрелся.
     -- Я вижу, что ты говоришь искренне... И мои колдуны подтверждают.
     -- Разве ты не христианин? -- крикнул Томас зло.
     Шахрай пожал плечами.
     --  Конечно!  Но  мудрый  правитель  старается  уживаться  со   всеми
соседями. Тем более со старыми  богами,  что  еще  ходят  по  этой  земле.
Кстати, поп подтверждает тоже... Я понимаю, вы сами увидели:  сопровождать
такую женщину должны люди более высокого ранга. Если не короли, то хотя бы
князья.
     -- Да, -- согласился калика, -- в князья мы рылами не вышли.
     Шахрай поднял руку.
     --  И  еще.  День  был  тяжел...  для  обеих  сторон.  Я  обещаю  вам
гостеприимство, свежих коней и безопасный ночлег. А утром вы отправитесь в
свою Британию. Хотя ума не приложу, на какого... гм, ангела  эти  холодные
острова калике?
     Олег смиренно развел руками.
     -- Дурни и юродивые угодны новому богу.
     Шахрай махнул рукой.
     -- Впрочем, это ваши трудности.

     Каминный зал в замке Шахрая  был  так  же  огромен,  как  все  в  его
владениях. И камин оказался под стать: целые дубы можно  было  бы  сжигать
без труда.
     Пестро одетые по моде западных стран слуги  быстро  и  умело  накрыли
праздничный стол. Стены были в гобеленах, где  на  зеленых  полях  скакали
всадники, единороги, летали жар-птицы, все было  ярко  и  красочно.  Томас
поморщился: безвкусицей пахнет, но признался невольно, что  в  таком  зале
чувствуешь себя лучше, чем под мрачными сводами замка его отца или даже  в
покоях Крижаны. Там чересчур торжественно и безукоризненно, а здесь словно
бы хозяин старается жить и радоваться каждую минуту, тащит,  как  хомяк  в
свою нору, все красивое, нимало не заботясь, как  это  сочетается  одно  с
другим.
     Калика довольно крякнул, когда перед ним поставили блюдо с зажаренным
в сметане молочным  поросенком.  Умело  действуя  ножом,  вспорол  грудку,
потянул носом одуряющий запах. Шахрай явно закупал пряности на Востоке,  а
купив, не скопидомничал, все тащил на стол, добавлял в  жареное,  печеное,
вареное, тушеное.
     -- Сэр Томас, -- воззвал Олег, -- в Сарацинии такого не  встретишь...
Только на Руси! Свиненок, которых сарацинам есть Аллах не велит, и аджика,
что аж слезу вышибает, которой здесь вроде бы не место...
     Томас кивнул невпопад, глаза были отсутствующие. Перед ним  поставили
блюдо с гусем. Над гусем, прорываясь в щели жареной  корочки,  поднимались
струйки ароматного пара. На румяной корочке  призывно  блестели  капельки,
гусь на глазах грузно оседал, разваливаясь от своей сочной тяжести.
     -- Она могла бы попрощаться, -- сказал он вдруг.
     -- А зачем? -- удивился Олег. -- Вы ж ехали, как кошка с псом в одном
мешке.
     -- Все же...
     -- Она ушла, как принято у вас в Британии. Не прощаясь!
     Томас буркнул:
     -- Клевета. У нас так никогда не делают.
     -- Достопочтенный Шахрай, --  спросил  Олег,  --  а  сколь  безопасны
дороги отсюда к северу? Ежели поехать через Типцы, а потом на Ляпцы?
     Томас метнул быстрый взгляд на калику. Темнит калика. Или уверен, что
среди слуг Шахрая есть тот, кто сейчас же доложит  Тайным,  какой  дорогой
они поедут? Потому сразу направляет в другую сторону?
     Шахрай,  ничего  не  подозревая,  рассказал  подробно,   не   забывая
отправлять в рот жареных перепелок, горстями хватал лущеные орехи, запивал
водопадами вина. Рядом пили и ели старшие челядины, к  хозяину  обращались
почтительно, но когда кувшины опустели наполовину, разговоры  пошли  между
собой, беседа пошла бессвязная, разбились на кучки, про Шахрая забыли.
     Шахрай раскраснелся, живые черные глаза блестели. Гости  его  слушали
внимательно, в отличие от своих, и он в охотку развивал,  судя  по  всему,
свою любимую идею:
     -- Что бы там не говорили, а все войны из-за женщин. Вы помните,  как
было в Трое?
     Олег наморщил лоб:
     -- Ну-ну, что именно?
     -- Когда греки осадили доблестный Илион,  вспыхнули  бои,  город  был
взят в осаду, пошли бить тараны, начались пожары... Когда стало ясно,  что
греки от своего не отступятся, что либо огромнейшее войско со всей  Эллады
погибнет, либо будет взята и  разрушена  Троя,  а  жители  истреблены,  то
почтенные старцы, отцы города, велели подать пред их светлы очи  виновницу
войны -- Елену. Раньше они ее еще не видели и склонялись к тому, что, мол,
выдадим ее грекам,  они  ж  приехали  только  за  нею,  и  войну  на  этом
закончим...
     -- Ну-ну, -- подтолкнул Томас, заинтересованный.
     -- Понятно, что старцам, чья кровь была  чуть  теплее  льда,  красота
Елены была до одного места. А ее пороки уже известны. Так что  можно  было
ожидать, что... Словом, расселись, как  вороны...  Нет,  они  все  были  в
белом, и сами белые, как голуби. Ждали. Елена вошла в одну дверь,  прошла,
никого не заметив, через комнату, вышла в другую. И все...
     -- Почему?
     --  Ну,  все  делалось  как   бы   невзначай,   не   осматривать   же
благородную... гм... пусть не совсем благородную, но зато  очень  красивую
женщину как лошадь? К любой красивой надо относиться  как  к  благородной.
Неважно, какого она происхождения на  самом  деле.  А  чем  красивее,  тем
благороднее... Недаром же короли женились  на  пастушках,  это  никого  не
удивляло. Понимали, корона одного и  красота  другой  уравновешивает  друг
друга. Словом, после ухода Елены старцы  посовещались  и  решили:  да,  за
такую красоту воевать стоит!
     Калика с неодобрением хмыкнул, покачал головой. Томас слушал, раскрыв
рот. Шахрай развел руками.
     -- Вот так. Даже старцы, давно равнодушные к  женщинам,  решили,  что
из-за красивой женщины воевать стоит. Даже если будут гибнуть люди, гореть
город. Даже если все они будут убиты вместе со своими родными, детьми.  Вы
знаете, что осада Трои длилась десять лет. Погибли почти все герои Эллады,
а Троя была взята, разрушена, сожжена, жители перебиты. От города остались
одни руины, где боялись селиться даже мыши.
     Томас спросил благоговейно:
     -- А что случилось с Еленой?
     -- Ее увез муж. Она  ему  наплела,  что  Парис  держал  ее  насильно,
Менелай, это ее муж, охотно поверил, потому что очень  хотел  верить.  Они
жили сравнительно счастливо, хотя она еще не раз переходила из рук в руки.
Понятно, красота -- эта та великая ценность, которой хотят обладать все.
     Калика покачивал головой. Шахрай спросил вежливо:
     -- Ты не согласен, странник?
     -- Красота тела преходяща... и вообще быстро вянет.  А  красота  духа
нетленна.
     -- Ну, красу духа еще надо увидеть! Попотеть, потрудиться. А  красоту
тела видно даже простому пастуху.
     Шахрай заботливо  наполнил  им  кубки.  Калика  несогласно  покачивал
головой.  Шахрай  обратился  к  Томасу,  в  котором   видел   благодарного
слушателя:
     -- Вообще-то еще до Менелая красотой Елены был очарован великий герой
Тезей.. Он ее похитил и увез к себе в Афины. Там она жила с ним  в  любви,
пока за ней не появились ее братья, великие герои Кастор и Поллукс,  и  не
освободили ее из замужества-плена.
     По дороге обратно они оставили Елену у старшей  сестры  Клитемнестры,
жены Агамемнона, потому что Елене пришел  срок  родить.  Ее  дочь  назвали
Ифигенией, которую вернувшийся с войны Агамемнон признал своей дочерью.
     После этого вернувшись в Лакедемонию,  Елена  была  выдана  замуж  за
одного из героев -- царевича Спарты юного и отважного Менелая. Едва  Елена
успела родить ему дочь Гериону, как к ним в гости приехал красавец  Парис.
Елена, которая после близкого... гм... очень близкого знакомства с лучшими
героями Эллады... это была такая страна  в  древности,  теперь  там  живут
невежественные греки... Елена тяготилась  скучной  семейной  жизнью.  Едва
Менелай  уехал  по  делу,  она  уговорила  Париса  взять  ее  с  собой   в
блистательную Трою, тогда -- величайший город на  свете.  Ну,  вы  знаете,
какая война началась... Когда Парис погиб, Елена тут же стала супругой его
брата Деифоба. Понятно, красивая женщина не может быть одинокой!
     -- Разве женщин можно в чем-то винить?
     -- Гм, -- произнес калика саркастически. -- В самом деле.
     -- Красота стоит выше любых обвинений! Так и  Елена  была  невинна  в
тягчайших преступлениях, совершаемых вокруг нее, за нее, во имя  ее,  ради
нее.
     Калика пробурчал:
     --  Добро,  что   хоть   под   старость   повесили.   Хоть   какое-то
предостережение ее последовательницам.
     Шахрай отмахнулся:
     -- Ну, какое предостережение! Сколько народу вешают лишь за  то,  что
сорвали яблоко в чужом саду? А погибла... такой нехорошей  смертью...  уже
после  смерти  своего  мужа  и  защитника  Менелая,  а  тот  скончался  от
старости... Так что думаю, многие бы женщины согласились быть  повешенными
под старость, как сказал странник, хотя и в этой так  называемой  старости
она сохраняла красоту и молодость.
     Отворилась дверь, и в зал вошла, ведомая под белы руки, Яра.  За  нею
девки несли ларцы с румянами, ожерельями, жемчугами. Шахрай вскочил, глаза
его блестели, как у большого кота. Яра  не  изволила  переодеться,  только
распустила волосы по спине, а на лбу перехватила голубой лентой.
     -- Позволь, сокровище...
     Шахрай подал ей руку, подвел к столу, усадил, лишь потом сел сам. Яра
держалась надменно, на Томаса и калику не повела и глазом. Шахрай налил ей
в хрустальный стаканчик красного вина, она сделала  жест,  мол,  занимайся
своим делом, не обращай на меня внимания.
     Томас ощутил, как чувство вины ушло, взамен  пришла  злость.  Что  он
терзается, если ей здесь намного лучше и она это сразу продемонстрировала?
     -- Хорошо, -- сказал он громко, --  что  нашей  Яре  не  грозит  быть
повешенной. Хотя я знаю таких, кто собственными руками затянул бы узел  на
ее шее, даже с удовольствием повис бы на  ногах,  чтобы  петля  затянулась
надежнее, а потом бы еще и оставил для надежности на пару недель висеть...
но ей не грозит быть повешенной, не грозит...
     Яра холодно игнорировала оскорбление. Томас раскраснелся от гнева, не
понимал, как она  может  с  таким  королевским  величием  принимать  знаки
внимания  Шахрая,  игнорировать  его,  Мальтона   Гислендского,   спокойно
пробовать вино, словно бы ничего не случилось.
     Новую глупость совершить не успел: в зал вошел отрок, что-то пошептал
на ухо Шахраю. Тот кивнул, обратился с широкой улыбкой к гостям:
     -- У меня остановились багдадские  купцы  по  дороге  в  Германию.  К
счастью, я успел вовремя, когда на них напали разбойники... Ну, не  совсем
разбойники, а люди моего соседа,  который  не  очень  соблюдает  законы...
Теперь они набираются сил, завтра тронутся в путь. Если вы не против,  они
присоединятся к нашему столу.
     -- Мы будем рады, -- сказал Томас. -- Я  уже  целый  месяц  не  видел
Багдада.
     Шахрай удивленно вскинул брови. Мгновение внимательно всматривался  в
спокойное лицо англа, пожал плечами, хлопнул в ладоши. Отрок исчез.  Гости
не успели закончить новый кувшин вина, когда  дверь  отворилась,  и  вошли
двое смуглолицых в тюрбанах.
     Часто  кланяясь,  но  без  подобострастия,  с   достоинством,   гости
приблизились к столу. Они были одеты  так  необычно  и  ярко,  что  у  Яры
вырвался  вздох  удивления,  она  с  жадностью  начала  пожирать  голодным
взглядом их цветные халаты, гладить взглядом нежную раскраску.
     Шахрай широким жестом пригласил купцов к столу.
     -- Простите, что не запомнил ваших имен... их сам черт  не  запомнит,
язык колом встанет, но боги любят смелых, что берется преодолевать дальние
дороги и связывать народы воедино узами дружбы... А  мы  любим  тех,  кого
любят боги. Располагайтесь и за этим столом, как дома.
     Смуглолицые  подошли,  вежливо  поклонились  Шахраю,  гостям.   Томас
помахал дланью, в которой была зажата полуобглоданная  кость  с  остатками
хрящей и мяса.
     -- Садись, садись, Афитул, сын Имаметдина!.. У тебя всегда был  хорош
аппетит, и как жаль, что вина все еще не пьешь. Или сменишь веру  хотя  бы
на этот вечер?
     Смуглолицый купец улыбнулся, покачал головой.
     --  Аллах  не  велит.  Я  рад  встретить  тебя  снова  Томас  Мальтон
Гислендский. Я удивлен, что с тобой нет тех двух чернооких дев, которые...
Гм... помогали тебе познать особенности нашей веры.
     Купец опустился за стол, улыбка была хитрая. Он  заметил,  как  сразу
изменилось лицо красивой женщины с  золотыми  волосами,  как  пухлые  губы
дрогнули и застыли, от его внимания  не  ускользнули  ни  пугливый  взгляд
рыцаря на эту женщину, ни злорадный оскал зеленоглазого дервиша.
     Лицо Шахрая вытянулось.
     Калика поднялся навстречу второму купцу.  Тот  был  старше,  выше,  в
черных, как смоль, волосах блестела седина. Острые, как у  коршуна,  глаза
вдруг спрятались между щелочек, настолько улыбка была широкой.
     -- Имам с Высокой горы!
     -- Здоров ли, Бадрутдин сын Мохаммеда?
     Они обнялись, лицо Шахрая вытянулось едва ли не до пола.  Смуглолицый
Бадрутдин, высвободившись из медвежьих объятий волхва, восхищенно  тряхнул
головой.
     -- Никто не думал, что я вообще выживу!.. Но ты излечил меня так, что
я могу скакать на коне, подниматься на гору с бараном на плечах,  посещать
молодых женщин!.. В  моем  племени  тебе  поставили  столб,  старики  тебе
приносят каждую  весну  молодого  барашка.  Даже  ревнители  веры  Пророка
оставили этот столб. Мол, стариков надо уважать, а столб упадет  вместе  с
уходом в рай последнего старика.
     Он сел рядом с Афитулом, а когда перед ним поставили блюдо с жареными
птицами, он показал, как умеет есть спасшийся от смерти человек. Его живые
черные глаза часто перебегали на лицо надменного рыцаря, словно удивляясь,
что общего у мирного лекаря с кровожадным воином, вторгшимся в его  страну
с неведомых северных земель.
     Когда пришел черед наполнить кубки, Шахрай,  который  чуть  пришел  в
себя, обратился к гостям:
     -- Вы прибыли из дальних и неведомых...
     -- Гм, -- сказал Томас громко, он  шумно  отхлебнул  и  посмотрел  на
Шахрая в упор.
     -- Да, -- поправился Шахрай кисло, -- нашим гостям, как я понял, ваши
страны уже ведомы. Как и тамошние пороки. Но вы прошли дальний путь, могли
видеть странные и дивные вещи, которые нам,  обитателям  земель  северных,
мало ведомы. У нас свои чудеса, у вас свои. Запад есть Запад, Восток  есть
восток, и с мест они... Поведайте за неспешной трапезой о делах и  случаях
ваших стран.
     Бадрутдин отставил кубок, пожал плечами.
     -- У меня самое дивное связано с этим  человеком,  что  сейчас  ведет
себя за  столом  как  неугодное  Аллаху  животное,  чье  мясо  правоверным
запрещено даже касаться. Но у нас его знали совсем другим. Так что я лучше
умолчу, раз он сам молчит. Если есть что рассказать моему другу Афитулу...
     Афитул разгладил усы, на лбу собрались морщинки. Черные, как маслины,
глаза стали задумчивыми.
     -- В дальней дороге случается  разное...  И  приятное,  и  гадкое,  и
доблестное, и трусливое... Но я расскажу, пожалуй, про наш  переход  через
пустыню близ Кокупо. Наши верблюды были истощены, вода  кончилась,  но  мы
были бодры и не тревожились. На горизонте уже виднелись пальмы оазиса, где
был источник с холодной и чистой водой.  Мы  там  всегда  отдыхали,  поили
животных и наполняли бурдюки. Так мы шли беспечно,  верблюды  уже  зачуяли
воду и ускорили шаг, когда вдруг страшный рев потряс воздух...
     Он перевел дыхание, побледнел, заново  все  переживая.  Томас  сказал
нетерпеливо:
     -- Дальше, дальше! Кто это был?
     -- Огромный и страшный дракон. Откуда он появился, лишь Аллах ведает.
     Яра спросила тихонько:
     -- Кто такой Аллах? Еще один вещий калика?
     Купец взглянул на нее строго и торжественно:
     -- Нет Аллаха, кроме Аллаха, и Магомет -- пророк его!
     -- Молодой и строгий бог, -- объяснил калика Яре негромко. -- Они все
по молодости злые и непримиримые, берутся  перевернуть  мир,  очистить  от
зла,  установить  царство  справедливости  за  одну-две  весны...   Потом,
конечно, сталкиваются с реальностью, нашим нежеланием вылезать  из  грязи,
такой теплой и привычной... Боевой пыл угасает, как уже угас,  почти  угас
пыл его старшего брата Христа.
     Томас подскочил.
     -- Сэр калика! Да мы против такого  младшего  Христова  брата  водили
войска всей Европы!
     -- А что, у вас в Британии братья не водят войска  друг  на  друга?..
Аллах моложе  Христа  на  шестьсот  лет,  он  полон  задора,  стремительно
набирает сторонников. Где проповедью, где огнем и мечом... то бишь  кривой
саблей. Ладно, что там с драконом?
     Купец развел руками.
     -- Дракон расположился у самого источника. В его пасти поместился  бы
мул вместе с поклажей! А когти были не короче наших ножей. А зубы  --  как
сабли. Своим длинным телом он обвил источник, замкнув  его  в  кольцо.  Он
спал, но уши дергались, ловили каждый шорох. Я сам видел, как открыл  глаз
и посмотрел на пробежавшую мимо ящерицу. Глаз был с человечью голову!
     Калика  видел  на  лице  Томаса  задумчивое  выражение:  рыцарь   уже
высчитывал размеры и общий вес дракона.
     -- В караване поднялся плач и стенание. Мы знали, что обречены. У нас
не осталось воды на обратный путь, как и не могли идти  дальше.  Проводник
предложил отдать дракону одного-двух верблюдов в жертву, но все мы видели,
что  дракон,  когда  проснется,  сожрет  нас  всех...  Когда   зной   стал
невыносимым, а наши губы лопались от жажды, уже хотели разбудить  дракона,
и пусть на все будет воля Аллаха! Лучше быстрая смерть в  пасти  чудовища,
чем долгая мучительная от жажды...
     Его слушали жадно. У Томаса глаза блестели.
     -- Но Аллах услышал мольбу своих людей. Когда мы начали  приближаться
к дракону, внезапно показался скачущий всадник. Он увидел все, сразу понял
и, не давая коню передохнуть, повернул его прямо к чудовищу.
     -- Храбрый  малый!  --  вырвалось  у  Томаса.  --  Истинно  рыцарский
поступок!
     -- Он налетел на дракона, как блистающий сокол. Его копье ударилось в
голову зверя и разлетелось в щепки. Дракон проснулся и взревел так, что  у
верблюдов подкосились ноги, а люди попадали на землю. Отважный воин  легко
спрыгнул на землю и с мечом в руке напал на чудовище.  Конь,  весь  дрожа,
отбежал и стоял в стороне.
     -- У меня тоже однажды был такой, -- сказал Томас мечтательно.
     -- Но  меч  отскакивал  от  крепкой,  как  стальные  пластины,  чешуи
дракона. А воин едва увертывался от страшной пасти. Он прыгал  в  сторону,
бил мечом, падал, переворачивался  через  голову,  едва  избегая  страшных
зубов...
     -- Огромные звери неповоротливы, -- не выдержал Томас.  Глаза  рыцаря
горели, а руки дергались, он словно бы повторял каждое движение  отважного
воина. -- Но уж если не промахнется...
     -- Да, воин был не только отважен, но и очень быстр.  Он  всякий  раз
избегал  страшной  пасти,  тогда  дракон  попытался  сбить  его   хвостом.
Поднялись тучи песка, мы едва видели сражающихся. Меч сверкал, как молния,
но если грозе когда-то приходит конец, то рука воина не  знала  усталости.
Мы слышали страшный звон, а когда меч ударялся  о  броню  дракона,  видели
красные искры. Земля вздрагивала от рева и ударов тяжелых лап.
     Когда песок чуть осел, мы увидели, что дракон уже  ухватил  пастью  и
сжевал щит воина, а шлем катится по земле. Волосы воина были  золотыми,  и
мы  поняли,  что  Аллах  в  своей  милости  и  чтобы  показать  нам   свою
безграничную мощь, послал нам могучего франка!
     Они сражались уже грудь в грудь, ибо дракон устал и только огрызался,
стараясь поймать хотя бы его руку с мечом. Мы видели, что  оба  изнемогают
от жажды. Наконец дракон не выдержал, повернулся  и  пополз  к  источнику.
Чешуя на шее раздвинулась, и все мы вскричали: "Бей,  бей  в  голую  шею!"
Увы, воин проявил  благородство  даже  к  дракону.  Он  выждал,  пока  тот
напился, а затем они сразились снова. Дракон нападал с  новыми  силами,  а
воин быстро слабел...
     Томас хватил себя кулаком по боку. Глаза горели, как  звезды,  он  не
мог сидеть, подскакивал, ходил кругами вокруг рассказчика.
     -- Наконец воин вонзил свой длинный меч прямо в  пасть  дракона.  Тот
взревел страшно, сомкнул пасть, и меч сломался.  Но  обломки  вонзились  в
мозг зверя, и он издох в страшных конвульсиях. А воин упал на песок,  весь
залитый ядом дракона и его зловонной кровью...
     Томас подскочил:
     -- Погиб?
     -- Разве мы могли такое допустить? Мы бы сами отдали жизни  за  него.
Наши лекари осмотрели его раны, перевязали,  наложили  благовонные  травы.
Трое суток наши девы и лекари врачевали его, все это время мы оставались в
оазисе, хотя дела требовали присутствия в другом месте. Наконец воин сумел
сесть на коня, попрощался с нами. Мы предлагали дорогие дары, но он ничего
не взял... Он даже отказался провести ночь с прекрасными  девами,  которых
ему предлагали матери,  надеясь  стать  бабушками  полубога.  Дескать,  он
хранит верность своей женщины, самой лучшей и самой красивой  в  мире.  Мы
долго смотрели, как его вороной конь, таких огромных  мы  еще  не  видали,
скачет вдаль, к новым подвигам...
     Томас спросил восторженно:
     -- Как звали этого героя?
     -- Имя его было странное, как у всех франков, но мы запомнили,  чтобы
рассказывать детям и правнукам. Его звали Михаил  Урюпинец,  и  прекрасный
лик его был подобен воину близкого к самому Аллаху.
     Томас снова стукнул себя кулаком в бок.
     -- Ну, доблестный рыцарь, о котором  я  уже  наслышан,  дела  твои  и
подвиги дивны настолько, что их могли творить лишь сильнейшие  из  рыцарей
Круглого Стола!
     Олег покосился на Яру. Ее щеки пылали, а глаза победно блестели.  Она
растерла взглядом рыцаря в пыль, потоптала и брезгливо отряхнула сапожки.

     Глава 11

     На рассвете Томас и калика покинули кремль Шахрая. Одного коня Шахрай
любезно заменил, тот прихрамывал,  а  местный  коновал  брался  за  неделю
подлечить его травами.
     Томас старался не  думать  о  женщине,  которую  оставили  гордому  и
владетельному князю. Конечно, ей просто повезло,  будет  жить  в  чести  и
холе,  но  паскудненькое  чувство  не  оставляло,  будто  совершил  что-то
нехорошее. А что? Сдал против ее воли? Но  разве  всех  женщин  не  выдают
против их желания? Даже королевских дочерей?
     -- Я должен думать о Крижане, -- сказал он вслух, -- и о чаше.
     Он заметил, что калика поглядывает на  него  с  каким-то  болезненным
интересом. Гораздо большим, чем того требовали обстоятельства.
     -- Что-то случилось?
     -- Нет, -- ответил калика, -- просто меня очень занимает  соотношение
между "надо" и "хочу". Я всегда живу по "надо"...  или  почти  всегда.  По
крайней мере, стараюсь жить всегда.  Уверен,  что  если  бы  все  жили  по
"надо", мы бы уже стали вровень с богами. Но так умеют жить только волхвы,
да и то не всегда, а остальной народ  все  еще  чересчур  близко  к  своим
пращурам -- волкам.
     Томас сказал нравоучительно:
     -- Сэр калика, Господь сотворил человека по своему облику и  подобию!
Из простой глины.
     -- Тогда почему он себя ведет, как  зверь?  Тебе  лучше  поверить  во
что-то другое. Например, твой господь, возжелав сотворить  человека  и  не
найдя под рукой подходящей глины, превратил в людей стаю  волков.  А  что?
Величия и мощи твоего бога не умаляет, зато многое в человеке объясняет.
     Мысли Томаса были все еще на оставленной женщине. Спросил хмуро:
     -- И женщин из волков?
     -- Из обезьян, если судить по повадкам. Так вот, все люди знают,  что
должны жить разумом. Даже самый тупой, что в соплях путается, и тот знает.
Но и тупой и умный  одинаково  живут  чувствами,  как  собаки,  кошки  или
гусеницы. Даже когда думают, что сейчас-то  идут  по  уму,  а  на  поверку
оказывается, что вожжи все равно держит либо похоть, либо  жадность,  либо
еще что похуже!
     Томас сказал невпопад:
     -- Сэр калика, а хорошо ли мы сделали?
     -- Не строй церкви, -- ответил калика, -- пристрой сироту! Вот  мы  и
пристроили. Что тебе еще?
     -- Не знаю, -- ответил Томас угрюмо. -- Гадко мне как-то.
     -- Но разве у нас был другой выбор?
     Томас вспомнил нацеленные в его грудь копья и арбалетчиков за дубами,
передернул плечами.
     -- Ты прав.
     -- Разве ей не лучше в замке, чем глотать пыль и грязь с нами?
     -- Ты прав.
     -- Так чего тебе еще?
     -- Гадко мне, -- сказал Томас со злостью.  --  Мало  ли  что  умом  я
понимаю? А может, нам ум даден вовсе дьяволом? Не знаю, сэр калика.
     К исходу второго дня Томас начал поворачивать коня. Олег, словно чуял
что, насторожился.
     -- Куда?
     -- Знаешь, -- буркнул Томас.
     -- Возьмешь кремль штурмом аль осадишь?
     -- Не скаль зубы, сэр калика. Ум говорит, что мы  сделали  верно,  но
рыцарская честь сказала, что я сподличал. Еще: если обещались довезти ее к
жениху, то и должны выполнить, хоть кровь из носа.
     Он пустил коня обратно. Калика, нахмурившись, поехал сзади.  На  лице
его было странное выражение.
     Они проехали не больше двух верст, когда  Томас  ругнулся  и  натянул
поводья. Навстречу несся галопом всадник на взмыленном коне. Конь под  ним
шатался. За ним скакали еще пятеро. Судя по крикам и  выражению  лиц,  они
догоняли убегающего.
     Томас пришпорил коня, выхватил меч.
     -- Кто бы ты ни был, рыцарь всегда на стороне слабейшего!
     Он наклонился к шее скачущего коня, тот перешел в тяжелый галоп, руку
Томас начал  медленно  заносить  для  страшного  разящего  удара.  Всадник
приблизился, ветер сорвал капюшон с головы. Томас ахнул и едва не  выронил
меч.
     Яра пронеслась мимо,  не  подарив  его  взглядом.  Томас  едва  успел
перегородить  дорогу  ее  преследователям,  обрушил  меч  справа   налево,
действуя, как славянский мужик  оглоблей.  Удар  пришелся  плашмя,  одного
вышиб, как чурку в лапте, тот улетел за дорогу, а второго  достал  концом,
благо двуручный рыцарский меч размером в самом деле с оглоблю.
     Двое успели подать коней в стороны, проскочили. Пятый,  раздирая  рот
коню удилами, поднял его на дыбы перед Томасом.  Рыцарь  чуть  подал  коня
назад, с мечом в руке приглашал к бою.
     Однако противник, глядя через  плечо  Томаса,  ахнул,  конь  под  ним
опустился на все  четыре.  Томас  крикнул  оглянулся,  снова  обернулся  к
пятому.
     Тот повернул коня и погнал его прочь.  Конь  под  ним  шатался,  бока
ходили ходуном.
     Томас швырнул меч в ножны. По дороге ползали,  роняя  кровавые  сопли
двое, а еще двое лежали, как после косьбы на солнцепеке, будто  в  сладком
изнеможении разбросав руки и ноги. Калика держал коня Яры  под  уздцы,  да
тот и не пробовал вырваться -- хрипел, ронял пену,  дико  вращал  налитыми
кровью глазищами.
     -- А, это ты, -- сказал Томас.
     -- Это она, -- подтвердил калика.
     Томас посмотрел мимо Яры.
     -- Прости, если помешал вашей охоте...
     Она посмотрела холодно вдаль, но не мимо, а сквозь железного рыцаря с
его доспехами, выкованными в лучшей миланской оружейной.  Он  ощутил  этот
холодный взгляд у себя  внутри,  сердце  дрогнуло  и  застыло,  схваченное
ледяными пальцами.
     -- Я просто ехала в земли бодричей, -- сказала она. -- Куда ехали эти
люди, я не знаю.
     -- Их беда, что неслись сломя голову, -- вмешался калика.  --  Нельзя
так! Вот и сейчас налетели сослепу, едва с ног не сбили.
     Томас поглядел вслед последнему уцелевшему. Тот удалялся  уже  шагом,
конь едва плелся. Вид у надменного Томаса был таков, что знай он,  за  кем
гонятся эти пятеро, ни за какие пряники не стал бы вмешиваться.
     -- Шахрай вышлет новую погоню, -- заметил  калика.  --  На  этот  раз
настоящую.
     -- Он узнает нескоро, -- бросил Томас. -- Конь последнего  уцелевшего
вот-вот падет. А пешком до замка еще версты три.
     -- Если Шахрай уже не скачет вдогонку.
     -- А он может?
     Калика кивнул, да Томас и сам видел,  что  спрашивать  глупо.  Шахрай
бросит все силы, чтобы вернуть Яру.
     -- Догоняем, -- ответил Олег.
     Яра виднелась уже далеко впереди. Она ехала не оглядываясь, конь  под
ней медленно приходил в себя после  скачки.  Калика  изловил  трех  коней,
Томас поймал четвертого. Кони были измучены долгой скачкой, но  еще  могли
послужить, если чаще пересаживаться с одного на другого.
     Догнали Яру, калика крикнул:
     -- Твой конь запалился. Томас предлагает пересесть на... полусвежего.
     Оба, Томас и Яра, посмотрели на него с великим удивлением, а Яра  еще
и с недоверием Все же пересела, а Томас, похлопав  заморенного  конька  по
взмыленной шее, посочувствовал с фальшивым лицемерием:
     -- Ты прямо дракон!.. Такое нести...
     Яра уже удалялась, ее конь шел бок о бок с  конем  калики.  Держались
они так слаженно, что у Томаса зачесались руки сбросить  друга  наземь,  а
самому ехать рядом со змеей с лиловыми глазами, вот так же  касаясь  своим
стременем ее, где пламенеет красный сапожок из мягкой кожи.
     Лес впереди стоял черной непроходимой стеной. Олег  лишь  смерил  его
сумрачным взглядом, а в ближайшей веси хладнокровно продал коней. Яра лишь
поморщилась, а Томас сказал с благородным негодованием:
     -- Сэр калика!.. Иногда мне казалось,  что  ты  человек  благородного
происхождения, а теперь за версту вижу, что ты даже не рус вовсе!
     -- А кто?
     -- Цыган! -- заявил Томас убежденно. -- Это они постоянно продают  да
покупают коней.
     Калика пожал плечами.
     -- Я продаю с выгодой. Мы продали восемь простых, а когда минуем  лес
с его буреломами, купим на эти деньги четверых добротных.
     -- Я и говорю, что ты цыган.
     Калика замедленно запустил пятерню в рыжие волосы на затылке, почесал
с наслаждением.
     -- Кто знает?.. Может, и цыган тоже.
     Яра сказала ядовито:
     -- Не англ, точно. У цыгана так кошелек с деньгами не срежут.
     Томас потемнел, полдня шел через лес такой подавленный и  молчаливый,
что даже Яре вроде бы стало жалко молодого рыцаря. Калика вел через  чашу,
прислушивался.  Дважды  они  слышали  стук  копыт,  ругань,  затем  голоса
преследователей стихли.
     Отдыхать калика не давал, гнал и гнал через  лес.  Яра  снова  стерла
ноги, но терпела, не желала унижающей человека жалости. Тем более от этого
отвратительного надменного бесчувственного англа, который весь  в  железе,
как перловица в раковине, словно такой же слизняк и неумеха...
     Она вспомнила его белую, нетронутую загаром  грудь,  густые  кудрявые
волосы на широких пластинах мышц, два узких  шрама  слева  от  ключицы,  и
кровь прилила к щекам, а ноги потяжелели еще больше.
     Привал был, как отпущение всех грехов. Яра ощутила такое  облегчение,
что едва не потеряла сознание. Мясо  выпадало  из  ослабевших  пальцев,  а
челюсти едва двигались. Она засыпала от изнеможения с куском хлеба в руке,
когда донесся приглушенный голос:
     -- Они близко.
     -- Оставили коней? -- спросил Томас.
     -- Шахрай все оставит, кроме этой женщины. Вот дурак, а?
     -- Ты сам говорил, на дураках мир держится. Затаимся или...?
     -- Ты затаись, присмотри за Ярой. А я схожу посмотрю.
     Послышалось шуршание, затем голос Томаса:
     -- Я пойду... Мы пойдем по твоим следам. Пока сможем, конечно.
     -- Лады. Как потеряешься, сразу схоронись и жди.
     Шаги калики удалились, стихли. Яра с усилием  разомкнула  слипающиеся
веки. Вздрогнула: темнота была такой, словно она не  раскрывала  глаз.  Из
тьмы медленно выступали деревья, а  на  темнеющем  небе  уже  поблескивали
звезды.
     Томас властно поднял ее на ноги.
     -- Надо идти. Я помогу.
     Яра вяло отстранилась, вложив в это движение  все  душевные  силы.  И
остаток телесных. В голове гудело, виски начало ломить  тупой  болью.  Она
чувствовала, как рыцарь вешает и ее мешок на свои плечи, но  сделала  вид,
что не заметила. Пришлось бы благодарить, а кто знает, какой благодарности
возжелает  этот  наглец,  которому  там  какие-то  на  Востоке  доказывали
преимущества ислама.
     Они шли в темноте, и она стукнулась о  его  спину  так,  что  думала,
собьет с ног. Наконец его сильная рука ухватила ее за локоть, удержала.
     Несколько мгновений слушали ночь. Тишина  стояла  мертвая,  даже  она
чувствовала что-то противоестественное в такой тиши. Наконец она  решилась
освободиться от его руки,  шевельнулась,  но  пальцы  стиснулись  с  такой
силой, что едва не вскрикнула.
     Почти одновременно донесся волчий вой. Томас  пригнулся,  потянул  ее
вниз. Яра сжалась, понимая, какой дурой оказалась и что в самом деле могла
погубить их всех. Томас прижал ее к земле, она слышала его дыхание. Он был
тяжел, как скала, хотя она чувствовала, что опирается на локти.
     Потом в ночном воздухе что-то произошло. Она ощутила легкое движение,
словно огромная сова бесшумно пролетела над ними. Томас вжимал ее в землю,
пальцы второй руки накрыли ей рот. От него тоже пахло потом, а у  нее  был
хороший конь, она любила его купать и чистить, любила его запах...
     Она расслабилась, это было незнакомое  приятное  чувство.  И  приятно
было ощущать его сильные пальцы на губах.
     В ночи раздался другой волчий вой. Томас напрягся, шепнул:
     -- Оставайся здесь. Не двигайся!
     Он неслышно исчез, но с ним ушло и ощущение защищенности, надежности.
Теперь она лежала на спине, открытая всем опасностям.

     Его не было долго,  она  издергалась  в  ожидании.  Волком  выл,  без
сомнения, калика. Удивительно,  что  Томас  понимал.  Или  у  всех  воинов
похожие знаки?
     Когда  Томас  возник  рядом,  она  ощутила  такое   облегчение,   что
непроизвольно ухватила рыцаря за руку. Он был слишком занят  разговором  с
каликой -- тот явился тоже, не заметил даже,  она  же  сразу  ощутила  уже
испытанное чувство защищенности.
     Они двигались через лес зигзагами. Яра  сразу  потеряла  направление,
ибо  сворачивали   часто,   иногда   затаивались,   без   всякой   причины
останавливались, нюхали воздух. Один раз ей показалось, что уловила  запах
дыма, но ощущение сразу же исчезло. Ветки  скрывали  небо,  она  не  могла
понять, как находят дорогу, однако мужчины часто задирали  головы,  что-то
высматривали.
     Постепенно ноги  стали  тяжелыми,  а  мешок  на  спине  таким,  какой
собиралась нести. Потом еще тяжелее и еще. Наконец она тащила целую  гору,
а ноги были тяжелыми как наковальни, и такими же поворотливыми.

     Следы ночевки засады они  нашли  за  две  версты  от  костров.  Томас
объяснил, что имеют дело с опытными воинами. Только  неумелые  спят  ночью
возле костров. Умелые возле костров лишь ужинают, а спать уходят далеко.
     Дорога вышла из леса, а дальше в двух-трех верстах  на  крутом  холме
виднелся грозный замок. Именно замок, а не  терем,  а  холм  явно  насыпан
человеческими руками. Боги  создавали  холмы  для  красы  или  забавы,  не
думали, что будущие людишки даже их приспособят для обороны. Да и  пустошь
вокруг замка не сама по себе возникла: лес здесь рубили и жгли нещадно,  а
каждую  весну  выпалывали  молодые  дубки  и  березки,  даже  кусты,   под
прикрытием которых можно подобраться к замку.
     При взгляде на замок Томас ощутил мурашки по коже.  Среди  оранжевого
мира поздней осени, на фоне синего чистого неба он был как вызов красоте и
небу. Он был мертв, от него несло смертью. Крепостная  стена  из  каменных
глыб, ни одного бревна, сам замок похож на гигантскую серую глыбу с узкими
щелями бойниц, глубокий ров вокруг холма, второй ров  вокруг  замка  прямо
под  крепостной  стеной,  блестят  натыканные  в  землю  обломки   кос   и
острозаточенные колья, узкий подъемный мост, ныне поднятый, тяжелые  глыбы
камня на стенах, готовые обрушиться на голову  осмелившегося  постучать  в
ворота....
     Томас с неудовольствием покачал головой.
     -- Без замков и крепостей не обойтись, но зачем  свое  жилище  делать
таким нарочито страшным, неприятным?
     Калика предположил:
     -- Я знаю жуков, что едят только траву, а прикидываются звероедами...
Есть мухи, что от жалящей осы не отличишь...
     -- Боюсь, что это не тот жук. Как собаки похожи на своих хозяев,  так
и замки. Я по облику замка могу сказать, каков здесь хозяин.
     Калика с любопытством посмотрел на рыцаря.  Томас  перехватил  взгляд
Яры, приосанился.
     -- Он высок ростом, худ, черен, как ворон... жилист, ему около сорока
лет, в полной силе...
     -- Ну-ну, -- подбодрил калика, -- а нрав?  У  собак  и  нрав,  как  у
хозяина!
     -- Он свиреп, лют, но осторожен. Тоже окружает себя защитным  рвом  и
валом из стражи, а пробраться к нему можно только через подъемный мост  --
его личного дворецкого. Однако при нужде он сам хватается за  меч...  нет,
похоже, пользуется боевым топором... и орудует им быстро и умело.
     -- Откуда видно?
     -- Человек, который  так  тщательно  строил  замок,  проводит  больше
времени в упражнениях с оружием, чем за пиршественным столом.  Думаю,  ему
предложи две, а то и три телеги наших Ярослав, он  и  не  посмотрит  в  их
сторону. Это не тупоголовый слюнтяй Шахрай, который...
     -- Ладно-ладно, -- прервал калика, видя что рыцарь мгновенно вскипел:
по лицу пошли красные пятна гнева, а жилы на лбу вздулись,  --  ты  скажи,
как нас примут.
     Томас долго думал, мерил взглядом высоту стен, смотрел на едва видные
бойницы. Ответил неожиданно:
     -- Нам лучше идти мимо.
     -- Ого!
     -- Я не жду ничего доброго от хозяина этого замка.
     Неожиданно раздался голос Яры:
     -- Мудрый  калика,  лучше  послушать  этого  железного  чурбана.  Сам
знаешь, ворон ворону глаз не выклюет, а дурак дурака видит издалека... Ему
виднее. Если говорит, что там опасно, то лучше давай-ка мимо.
     Томас хотел было сказать, что их спутник  такой  же  калика,  как  он
сарацин, но смолчал. Все-таки  злая  женщина,  хоть  и  с  оговорками,  но
поддержала, что было неожиданно приятно.  Не  так  льстило,  когда  король
похвалил его за штурм сарацинского лагеря и захват гарема султана... гм...
     -- Вот видишь, -- сказал он калике, -- даже женщина  с  ее  крохотным
умом, а его, как  говорит  мой  дядя,  меньше,  чем  у  сверчка  в  ляжке,
понимает.
     Он свернул на тропинку, ведущую по опушке  леса.  Дорожка  словно  бы
сама опасалась грозного замка,  кралась  по  самому  краю,  изредка  вовсе
ныряла в лес, лишь завалы и заросли ее заставляли выходить из чащи.
     Так прошли с полверсты, когда Томас насторожился.
     -- Либо мне чудится, либо...
     -- Не чудится, -- ответил калика невесело. -- За нами погоня. Я давно
чую стон земли.
     -- Шахрай?
     -- Кто еще... За  нами  десятка  три  всадников.  Кони  идут  тяжело,
дружинники в полном доспехе и вооружены до зубов.
     -- И есть запасные кони, -- проговорил Томас медленно.
     -- Да что решать, -- сказал калика  с  досадой.  --  Надо  спешить  к
замку. Каков там хозяин, бабка надвое сказала,  а  Шахрай  с  живых  шкуры
теперь сдерет...
     Томас ни слова не говоря повернулся и побежал к  замку.  Они  были  к
нему на полпути, когда из леса выметнулись всадники.  Калика  как  в  воду
глядел: кони были огромные, а всадники  в  полном  доспехе,  с  копьями  в
руках, мечами на поясах, щиты и  луки  приторочены  к  седлам.  У  каждого
третьего за плечами торчал арбалет.
     Заорали, увидев, но трое уже во всю мочь неслись к замку. Яра  начала
прихрамывать, лицо ее  было  страдальческим.  Томас  оглядывался,  наконец
приотстал, заорал бешено:
     -- Да проснись же!.. До замка рукой подать!
     Яра бежала, закусив губу. Глаза ее были  вытаращены,  раскрасневшееся
лицо некрасиво лоснилось от пота.
     Калика остановился с луком с руках, шире  расставил  ноги.  Его  руки
замелькали так быстро, что Томас видел только смазанное  движение.  Стрелы
ушли одна за другой, первая еще не достигла  цели,  как  ее  догоняли  еще
пять.
     Томас, сцепив зубы, оставил  калику  прикрывать  их  бегство,  а  сам
тащил, понукал, чуть ли не волочил Яру за  собой  по  земле.  Она  однажды
споткнулась, упала ему на руки. Он попытался подхватить ее и нести, но она
кое-как высвободилась, упершись обеими руками ему в грудь.
     Томас заорал рассерженно:
     -- Быстрее!
     Они бежали, держась за руки. На стенах уже появились головы.  На  них
смотрели заинтересованно,  орали  подбадривающе.  Сзади  нарастал  конский
топот, крики. Томас боялся оглядываться.
     Взбежали  на  гребень  рва.  Впереди  был  еще  один  глубокий   ров,
заполненный водой, а за ним -- запертые ворота с  поднятым  мостом.  Томас
поспешно обернулся, едва успел выхватить меч. Сбоку блеснула сабелька Яры,
но Томас постарался закрыть своим телом, принять нападающих на себя.
     Он знал, что бой будет короткий, и рубил яростно, остервенело, ибо за
спиной была Яра и глубокий  ров  со  зловонной  водой.  Лучше  упасть  под
ударами боевых топоров, чем рухнуть в зловонную воду -- еще ни один рыцарь
не выплывал в полном доспехе.
     Внезапно в той толпе, что лезла на него, толкая и мешая  друг  другу,
начали падать с криками ярости.  Прямо  перед  Томасом  молодой  гигант  с
оскаленным лицом и вскинутым топором вдруг дернулся,  топор  вывалился  из
ослабевших рук. Во лбу торчала короткая арбалетная стрела.
     Заскрипело. Яра закричала:
     -- Мост!.. Опускают мост!
     Она ударила саблей могучего дружинника. Тот рубился с Томасом,  сабля
помешала вскинуть щит вовремя, и двуручный меч англа разрубил богатыря  до
пояса.
     Яра дернула Томаса за пояс.  Тот  начал  отступать,  нащупывая  ногой
твердь. Окованные железом бревна подъемного моста опустились точно в стык,
оба пятились, отражая удары. Сзади заскрипело еще мощнее, пахнуло  запахом
коней, попон, конской сбруи.
     Томас мгновенно понял, закричал:
     -- За перила!.. Быстро!
     -- Зач...
     Ворота замка распахнулись, оттуда  выметнулся  конный  отряд.  Бревна
застонали под тяжестью десятков тяжело нагруженных коней. Всадники были  в
рыцарских доспехах, с длинными копьями, за плечами развевались плащи.
     Томас и  Яра  едва  успели  прыгнуть  за  тонкие  перила  моста.  Там
оставалось место разве что  зацепиться  кончиками  пальцев.  Висели,  мост
содрогался. Затем раздался страшных лязг и грохот, две дружины сшиблись  в
сече.
     Из ворот выплескивались все новые всадники, уже  разрозненные.  Когда
начали выбегать простые ратники с топорами, а то и мужики с вилами,  Томас
хотел перелезть обратно через перила,  но  все  силы  истратил  на  жаркую
схватку. Руки дрожали и не слушались.  Он  цеплялся  за  истертое  дерево,
молил Богородицу, чтобы не дала сорваться в зловонную воду сейчас, если уж
сумел уцелеть в бою, где дрались с женщиной  спина  к  спине  против  двух
десятков!
     Рыцари из замка оттеснили дружинников  Шахрая,  а  на  мост,  избегая
схваток, выбежал калика. Он был  растрепан,  на  щеке  пламенела  кровавая
царапина, лик был диким, но сразу же стал спокойным, когда увидел Томаса и
Яру целыми.
     Яра перескочила через перила, подбежала к Томасу и  подала  руку.  Он
сцепил зубы -- неужто дожил до такого позора, женщина спасает! -- собрался
с силами и полез, полез сам,  перевалившись  через  перила,  как  мешок  с
отрубями.
     В воротах стояли трое. У них была осанка людей, привыкших повелевать.
Томас вскинул руку.
     -- Спасибо!
     Крупный тучный человек, с  расплющенным  носом  и  шрамами  на  лице,
отмахнулся.
     -- Не стоит благодарности. Они вторглись в наши земли!
     -- Да, это серьезно, -- согласился Томас.
     Калика и Яра подошли и стали  рядом.  Человек  с  расплющенным  носом
рассматривал пристально, взгляд был неприятен, затем неожиданно улыбнулся.
     -- Если хотите, можете перевести дух в замке. Или даже заночевать.
     Томас открыл было рот, глупо отказываться, как  неожиданно  вмешалась
Яра:
     --   Конечно,   конечно!..   Мы   обязательно   воспользуемся   вашей
любезностью. Я смертельно устала,  мы  переночуем,  а  в  путь  отправимся
утром.
     Томас раздраженно пожал плечами. Час назад ее пришлось  бы  тащить  в
этот замок на веревке, а сейчас сама рвется  в  раскрытые  ворота.  Вот  и
пойми женщин! Впрочем, он  сам  идет  на  ватных  ногах.  Никогда  доспехи
столько не весили!
     Они пошли через ворота  вслед  за  хозяевами  замка.  Калика  толкнул
Томаса.
     -- Все как ты сказал! Высокий, худой.
     -- Черный, как ворона, -- добавила Яра нежным голоском.

     Глава 12

     Томас сердито засопел. Яра громко фыркнула. Их провели через  широкий
двор, вымощенный серыми глыбами,  подогнанными  так  плотно,  что  стебель
травы не протиснулся бы.
     У дверей замка их  встретили  придирчивые  взгляды.  У  Томаса  росло
тревожное чувство, не сразу понял, в чем дело. В  этом  замке  недоставало
тех, кого он обычно  не  замечал,  скользя  высокомерным  взглядом  поверх
голов, -- челяди. Простых мужиков и  баб,  их  по  шесть-семь  человек  на
каждого знатного. Это на них держится двор, кухня, все заготовки соленого,
печеного и копченого, но здесь всюду только угрюмые лица воинов, блестящее
железо доспехов, звон металла.
     Единственным признаком работы, который видел  во  дворе,  был  черный
угарный дым из щелей в крыше и стенах кузницы. Но сомнительно, что в таком
зловещем мире куют лопаты.
     Их провели по лестнице сразу вверх, в небольшую палату. Стены увешаны
топорами, мечами, кинжалами, это для всех троих привычно, такое  в  каждом
тереме, замке, дворце, но здесь ни ковров, ни гобеленов -- только оружие и
трофеи охоты на вбитых  прямо  в  щели  между  каменными  глыбами  крюках:
оскаленные кабаньи морды, оленьи рога, шкуры медведей, пардусов.
     Их поставили посреди палаты, под дальней  стеной  высилось  кресло  с
резной спинкой и  позолоченными  подлокотниками.  Нелепо,  успел  подумать
Томас, рукам скользко и холодно, но внимание отвлекли люди,  что  неслышно
входили и становились вдоль стен. Они все были рослые, тяжелые,  на  лицах
-- угрюмое недоброжелательство.
     Слева от кресла, похожего на трон, распахнулась дверь.  Быстро  вошел
высокий рыцарь с непокрытой головой.  Длинные  черные  с  проседью  волосы
падали на плечи. Лицо было темным от палящего солнца, закаленное стужей  и
битое ветрами. Длинный нос  свирепо  загибался,  близко  посаженные  глаза
смотрели пронизывающе. Он был похож на большую хищную птицу, что не успела
сбросить личину человека.
     Он сел в кресло, со стуком бросил  руки  на  подлокотники.  Звякнуло,
воины у стен выпрямились. Томасу даже  показалось,  что  они  сделали  шаг
вперед.
     -- Кто такие? -- спросил он сильным  властным  голосом  человека,  не
только рожденного повелевать, но и привыкшего повелевать.
     Томас сдержанно поклонился.
     -- Мы просто странники. Я -- Томас Мальтон из  Гисленда,  благородный
рыцарь Христова войска за отвоевание Гроба Господня, а это  мои  спутники,
святой пилигрим Олег и женщина Яра. Мы идем в северные земли, здесь никого
не трогаем, местных законов и обычаев не нарушаем. Осмелюсь спросить имя и
титул хозяина замка,  что  так  вовремя  вырвал  нас  из  рук  нечестивого
преследователя...
     Человек на троне небрежно отмахнулся.
     -- У меня много титулов, как унаследованных, так и пожалованных.  Еще
больше имен. Одни зовут меня бароном-разбойником,  другие  --  грабителем,
третьи -- клятвопреступником.... Но я не гонюсь за этими названиями. Здесь
в замке меня знают как Ночного Сокола... Женщина тоже была в Святой Земле?
     -- Нет, -- ответил Томас сдержанно. В душе поднималась злость, что их
спутнице придается слишком много значения. Им только  недоставало  второго
Шахрая. Надо будет с ее жениха взять выкуп побольше: попила  с  них  крови
вдоволь. -- Она местная, из земель южной Руси. Господь в своей  непонятной
милости отдал ее нам под защиту, пока не достигнем Северной Руси.
     Ему показалось, что на  узких  губах  человека  промелькнуло  подобие
усмешки. Это было так же  невероятно,  как  если  бы  улыбнулся  трон,  на
котором он сидел. Голос его прозвучал вроде бы небрежно, но  Томас  ощутил
подспудный смысл:
     -- Мне кажется, она для вас только обуза.
     -- Это верно, -- согласился Томас и бросил на Яру злой взгляд, --  но
раз уж я дал обет...
     -- Какой?
     -- Довести ее до Северной Руси.
     Ночной Сокол заметил:
     -- Властью, данной мне его святейшеством, я  волен  освободить  тебя,
благородный рыцарь, от данного обета, как я  пронимаю,  произнесенного  не
подумав, в горячке или под давлением.
     Он показал в доказательство перстень с печатью папы  римского.  Томас
сделал вид, что  колеблется,  краем  глаза  смотрел  на  Яру.  Она  стояла
бледная, смотрела в пол. Что-то очень не нравилось в этом бароне-грабителе
Томасу. И как говорил, и то, что говорил только о Яре, как если бы  ничего
на свете не существовало.
     -- Увы, -- сказал он со вздохом, -- это  тот  обет,  над  которым  не
волен даже сам папа римский.
     -- Почему?
     -- Он дан себе, а от такого обета могу освободить только я сам.
     Ночной сокол смотрел заинтересованно.
     -- Так освободи!
     Томас переступил с ноги на ногу, кровь хлынула в голову:  никогда  он
так напряженно не думал. На лице появилось выражение недоумения.
     -- Уже пробовал... Не могу. Это как будто есть во мне высший сюзерен,
который приказывает мне, вассалу, выполнять все его повеления, пусть  даже
через свою смерть, муки.
     Ночной Сокол сказал озадаченно:
     -- Я бы счел, что мне дурачат  голову,  если  бы  не  видел,  что  ты
говоришь искренне. Какой сюзерен? Какому вассалу? Это же все ты!..  Или  в
тебе живет две человека? Тогда ты одержим дьяволом, и тебя надо немедленно
сжечь.
     Калика и Яра посматривали на  Томаса  с  беспокойством.  Но  на  лице
калики Томас заметил жадный, почти болезненный интерес. Калика вслушивался
в слова Томаса так, будто искал в них вопрос жизни и смерти  существования
Руси, а то и всего рода человеческого.
     Томас развел руками.
     -- Выходит, так... Но я не могу ослушаться высшего сюзерена.
     Хозяин  замка  несколько  мгновений  пристально  смотрел  на  рыцаря.
Вздрогнул, провел ладонью по  лицу,  словно  смахивая  наваждение,  сказал
громко и властно:
     -- В моем замке оружие носят только мои люди. Предлагаю вам  положить
свои мечи и ножи на пол.
     Томас напрягся. В зале наступила натянутая, как тетива лука,  тишина.
Слышно было хриплое дыхание  людей  под  стенами.  Их  стало  больше,  они
смотрели на троих прицельно и как на добычу.
     -- Я с мечом не расстаюсь, -- сказал Томас.
     -- Это опасно, -- предостерег человек на троне.
     -- Опаснее остаться без меча, -- парировал Томас.
     Томас и Олег быстро  встали  спиной  друг  к  другу.  В  руке  рыцаря
угрожающе поблескивал  меч,  а  калика  взял  обеими  руками  палицу.  Они
настороженно  посматривали  по  сторонам,  а  из   дверей   появлялись   и
становились под стенами все новые воины, некоторые  еще  тяжело  дышали  и
сжимали окровавленные топоры: явно  преследовали  людей  Шахрая.  Дверь  с
грохотом захлопнулась, на стенах в нишах появились арбалетчики.
     -- Вам лучше бросить оружие! -- велел Ночной Сокол.
     -- Приди и возьми, -- предложил Томас.
     Яра стояла за их спинам, они чувствовали ее частое дыхание.  Внезапно
что-то сжало руки Томаса. Он видел, как бросились воины,  пытался  поднять
меч, но на нем откуда-то появилась плотная рыбацкая сеть,  сзади  дернули.
Громко и страшно ругался калика.
     Стражи набежали, сбили с ног. Томас не мог размахнуться мечом. Лишь с
усилием повернувшись, увидел, как Яра с холодным  лицом  быстро  и  сильно
дергает за край сети, не давая ему и калике освободиться.
     На них набежали, сбили с ног, быстро запутали в сети.  Томас  ощутил,
как сильные пальцы вырывают меч, ухватился крепче,  но  сзади  ударили  по
голове. В глазах померкло. Последнее, что  услышал,  был  довольный  голос
Ночного Сокола:
     -- Прекрасно, Ярослава! Ты верная дочь Ордена.
     И ее уверенный, чуть хрипловатый голос:
     -- Это было совсем нетрудно...

     Томас очнулся, когда его тащили  связанного  по  лестнице,  все  тело
невыносимо болело. Похоже, его били и впавшего в беспамятство.
     Перед глазами вспыхивали цветные огни, в ушах звенело. Его бросили  с
размаху, он ударился лицом о каменную плиту, расцарапал скулу. Прямо перед
глазами увидел добротные сапоги  из  телячьей  кожи  на  двойной  подошве,
прошитой дратвой. От них пахло протухшим жиром и навозом. Сверху слышались
голоса, но не сразу Томас сумел придти в себя, чтобы понимать их смысл.
     В сторонке услышал сдавленные проклятия.  Калика  пытался  подняться,
его руки были туго скручены за спиной.
     Этот зал был намного больше, здесь были столы  с  резными  ножками  и
широкие лавки со спинками, под стенами сундуки  и  скрыни,  даже  плетеные
корзины.  В  помещении  было  около  десятка   стражей.   Они   вполголоса
переговаривались,  чесались,  звякали  оружием.  От  них  пахло   кровяной
колбасой с чесноком. Под стеной высился трон. Томас видел, не отрывая щеки
от пола, как в зал вошел Ночной Сокол, сел на этот трон. Он был все в  той
же черной одежде, только теперь на нем была еще и золотая цепь, а в  поясе
он почему-то подпоясался простой веревкой. Глаза пронизывающе смотрели  на
пленников.
     Рядом с троном в  богатом  кресле  сидела  Яра.  Теперь  она  была  в
роскошном платье, полностью скрадывающем фигуру, золотые волосы убраны под
странный головной убор. В руке у нее был кубок, она неспешно прихлебывала,
вполголоса переговаривалась с  Ночным  Соколом.  В  ее  глазах  Томас  мог
прочесть лишь холодное торжество.
     Ночной Сокол с презрением взглянул на связанного  рыцаря.  Голос  его
был таким резким, словно он бил мечом плашмя по листу железа:
     -- Выходит, это тот самый меднолобый, что сорвал замысел  половецкого
хана выявить заговорщиков?..
     -- Тот, -- кивнула Яра. -- Он так храбро бросился рубить  и  крушить!
Это надо было видеть.
     -- Представляю, -- сказал  Ночной  Сокол  насмешливо.  --  Сверкающая
безмозглая башня с  длинным  мечом...  Но  нет  худа  без  добра.  Там  он
напортил, но зато быстрее доставил тебя ко мне.
     Горше плена было сознание, что, оказывается, и не  спас  от  половцев
вовсе, а она, находясь под защитой хана в полной безопасности, играла роль
приманки в каком-то сложном заговоре, ниточки  которого  держали  в  своих
руках здесь -- и наверняка слуги Тайных!
     -- Прекрасно, -- повторил Ночной Сокол. Он откинулся на спинку трона,
с холодным сочувствием кивнул женщине. -- Бедняга, тебе  пришлось  вынести
так много!
     -- Я могла бы это сделать раньше, -- ответила  она  тем  же  холодным
ровным голосом, которого Томас от нее не слышал раньше, -- но они держатся
скрытно, а мне нужно было узнать у них все.
     -- Прекрасно, -- повторил человек, у которого  было  много  имен.  --
Итак, чем эти двое так опасны?
     Томас повернулся к калике. Тот хмуро смотрел в пол. Он не  был  похож
на человека, у которого зреет план, как вырваться из рук врага.
     -- Опасны напоминанием об истоках, -- сказала она. -- Если  бы  Иисус
узрел то, во что мы превратили его учение, согласился бы он?
     Ночной  Сокол  быстро  взглянул  на  связанных  пленников.  В  близко
посаженных глазах блеснула тревога, голос стал предостерегающим:
     --  Думаю,  что  только  возрадовался  бы!  Мы  лишь   продолжили   и
углубили...
     Яра успокаивающе подняла ладонь.
     -- Они уже покойники. С ними можно не считаться... Главное в том, что
первохристианство совсем другое, чем то, что несем мы. А эта чаша содержит
кровь самого Христа! Всякий, кто берет ее в руки, проникается теми идеями,
которыми жил сам учитель. А нам это не просто нежелательно...
     Сокол Ночи кивнул. Лицо было угрюмое.
     -- Вопрос щекотливый... Это о благородной  войне  за  Гроб  Господень
надо кричать на всех перекрестках, но не о том, что  мы  от  имени  Христа
воюем и с ним же! Об этом должны  знать  лишь  самые-самые  посвященные!..
Страшно подумать, если об этом узнает простой народ.
     -- Только простой?
     Он небрежно отмахнулся.
     -- Они все простые, будь то короли или простолюдины.
     Томас лежал, сцепив зубы. Было горько, потому что в последние дни уже
начал смотреть на эту простолюдинку как на  равную  человеку  благородного
происхождения. Но подлая порода рано или поздно  скажется,  как  учил  его
отец.
     Он поймал пристальный взгляд калики. Похоже,  тот  спешно  вспоминал,
что они сказали женщине или  о  чем  говорили  при  ней.  Томас  попытался
вспомнить сам, но мысленно махнул  рукой.  Было  так  горько,  что  сердце
заболело. Да обо всем говорили! И все эта змея знает о чаше!
     Ночной Сокол что-то вспомнил, засмеялся:
     -- Ты сделала больше, чем  ожидали.  Он  дал  такой  прочнейший  обет
защищать и оберегать тебя, что ни король, ни папа римский, ни сам  Бог  не
заставили бы его нарушить! Даже сам не мог бы! Каково?  Такого  я  еще  не
встречал.
     Ее лиловые глаза скользнули по лицу рыцаря, тут же ушли. Ему  на  мог
почудилось смятение, даже сочувствие.
     -- Это было очень умно, -- продолжал он  с  похвалой.  --  Ты  сумела
наложить на него нерушимейшие путы!
     Яра сказала -- глаза долу:
     -- Это получилось... если это правда... случайно.
     -- Какие случайности в нашем великом деле? -- голос  ночного  хищника
был насмешливым, затем похолодел, стал ледяным: --  Стража!  Убейте  этих!
Обоих!
     Томас ахнул. Глаза от изумления полезли на лоб.
     -- Меня? Как простолюдина? Даже без поединка?
     Страж, широко оскалясь, вытащил из-за пояса  широкий  нож,  вразвалку
подошел к пленникам. В глазах Томаса  не  было  страха,  только  безмерное
удивление.
     Страж схватил Томаса за  грудь,  приподнял.  Властелин  замка  бросил
брезгливо:
     -- Рыцарские поединки?..  Условности  чести?..  Дурак,  пришло  время
новой веры. И новых людей... Зарежь этого дурака, как свинью!
     Страж занес нож, но в этот момент  раздался  холодный  и  злой  голос
женщины:
     -- Стой!.. Этот дурак умрет гордо и красиво. Он так и не  поймет.  Он
умрет, считая себя победителем.
     -- Ну и что? -- спросил Ночной Сокол неприятным голосом.
     -- Он будет думать, что моральная победа за ним!
     -- Мне все равно, что он будет думать. Но он окажется в могиле,  а  я
буду ходить по этой земле. Режь эту англскую свинью!
     -- Погоди! -- снова сказала женщина  настойчиво,  --  Во  имя  пользы
брось их в свою каменоломню. Эти два быка могут делать  работу  десятерых.
Уже через неделю они будут совсем не такие гордые! И поймут, что настоящая
победа все-таки за тобой.
     Воин с зажатым в кулаке  ножом  смотрел  то  на  нее,  то  на  своего
хозяина. Тот поколебался, нехотя кивнул.
     -- Ты мыслишь верно, но слишком эмоционально. А нам завещано  Великим
Основателем более простые решения...
     На них надели цепи, повели, подталкивая, прочь из замка.
     -- Попался бы мне их Великий Основатель! -- прорычал Томас яростно.

     Глава 13

     Калика опустил глаза, лицо его было  серым,  как  земля,  несчастным.
Когда заговорил, голос прерывался, словно незримая рука сжимала горло:
     -- Когда дом строит один человек... он строит его таким, каким хотел.
А представь себе, что яму под основание копали  прадеды,  камни  да  глыбы
таскали деды, утрамбовывали,  утаптывали,  стены  первого  поверха  начали
возводить отцы, стены второго -- сыновья... А когда дело дойдет до  крыши,
то будет ли она такой, какую рисовал их пращур, который начинал?
     Томас подумал.
     -- Ну, сохранились же рисунки... На папирусе так долго не  сохранишь,
но если на пергаменте, да еще если эту телячью кожу хорошо  выделать...  и
не давать писцам соскабливать...
     -- Даже так! Но дети всегда считают себя умнее родителей, а уж  дедов
вообще за людей не чтут. При всем уважении к предкам, захотят  подправить,
улучшить, сделать современнее... Красивше даже.
     Томас сказал раздраженно:
     -- Так то замок! Сам хозяин на ходу  что-то  изменит.  А  это  Орден.
Сколько ему лет? Год-два?
     Глаза калики были страдальческими.
     -- А если от начал... прошли не годы... а тысячи лет?
     В деревянной бадье, связанных, их опустили на дно  каменной  впадины.
Стены  отвесные,  как  сразу  отметил   Томас   с   горечью.   Невольники,
изможденные, кожа да кости, едва  ворочают  тяжеленные  глыбы,  с  усилием
поднимают кирки. Долго здесь не выжить...
     Надсмотрщик, поперек себя шире, злой и хмурый  детина,  развязал  их,
прорычал:
     -- Здесь мое слово -- закон!.. Первое нарушение -- выпорю. Второе  --
прикую на ночь. Третье -- забью насмерть. Все ясно?
     Томас угрюмо кивнул, а Олег сказал радостным голосом:
     -- Наконец-то!.. А я уж думал, нигде не отыщем каменоломню. От самого
Иерусалима искали!.. Все лес да лес, иногда -- степь...
     Надсмотрщик смотрел подозрительно.
     -- Бывал уже?
     -- А как же, -- ответил Олег гордо. -- Я лучший откалыватель глыб.  А
этот бугай, что при мне, как муравей  таскает  их  наверх!  По  три  штуки
сразу.
     У надсмотрщика складки на лбу  двигались,  слышно  было,  как  внутри
черепа что-то скрипело. Наконец он неуверенно махнул рукой.
     -- Тут легче... Таскать нужно только до бадьи.  Без  вас  подымут.  И
вообще вылезать не надо. Тут все ночуют.
     Кивком отправил  их  к  стене,  где  ломали  камень  трое  рабов,  Те
встретили новых изумленными взглядами.  Впервые  свирепый  надсмотрщик  не
проводил новичков ударами хлыста!
     Олег привычно взялся за  деревянные  клинья,  бадья  с  водой  стояла
поблизости. Голос калики был задумчивым:
     -- Не знаю, сэр Томас...
     -- Что еще? -- спросил Томас подозрительно.
     -- Стоило ли  уезжать  от  барона  Оцета?  Та  же  ломка  камня...  А
предаваться размышлениям можно везде.
     Томас подскочил, глаза были затравленными.
     -- Сэр калика, я простой благородный рыцарь. Твои  изгаляния  мне  не
понять. Ты сразу говори, когда шутишь, а когда мне надо  сперва  сесть,  а
потом слушать.
     -- Шучу? -- удивился калика. -- Да, здесь самое место  для  шуток.  И
шутников с плетками полно.
     Весь день Томас, весь покрытый потом, несмотря на  холодный  день,  а
сверху еще и серой каменной пылью, так что был похож на человека из камня,
мрачно ворочал глыбы, затаскивал их на поддоны.  Те  поднимали  наверх,  а
Томас отправлялся за другой глыбой.
     Он  работал  один  там,  где  другие  суетились  по  трое-четверо,  и
надсмотрщик посматривал одобрительно, плетью не  порол,  разве  что  перед
обедом огрел пару раз, да и то лишь чтобы напомнить, что плеть -- вот она,
если что не так, если забудется...
     Олег откалывал глыбы. Надсмотрщик и даже розмысл  сразу  признали  за
ним умение и даже  чувство  камня,  когда  по  едва  уловимым  напряжениям
человек может сказать, как лучше колоть -- вдоль  или  поперек,  по  какой
жиле расщепится, а какую не заденет.
     Томас, улучив момент, приблизился, шепнул:
     -- Ну как?
     -- Что? -- удивился калика.
     -- Придумал, как выбраться?
     Брови калики взлетели еще выше.
     --  А  что,  будем  выбираться?..  Я  только-только  вроде  бы  начал
нащупывать путь к праведной и чистой жизни... Надо только не есть  мяса  и
молока, отказаться от растительной пищи, а также не есть мучного...
     -- Сэр калика!
     -- А на рыбу  и  все,  что  плавает,  даже  не  смотреть...  Эх,  сэр
рыцарь... Здесь нет мирской суеты, никто  не  мешает  предаваться  высоким
мыслям. Ни тебе продажных девок, ни сладкого вина, ни жареного  мяса...  с
луком... перцем... нашпигованного орехами...
     Томас шумно сглотнул слюну.
     -- Сэр калика!..
     Олег почесал голову.
     -- Впрочем, мне кажется, этот путь  к  истинно  праведной  жизни  уже
кто-то пробовал... Я даже могилку его видел. Не пути, а пророка пути... Да
и путь был похоронен с ним, ты прав. Ладно, в самом деле хочешь выбраться?
     Томас заскрипел зубами.
     -- А ты... ты уже не хочешь? Хоть  убей  меня,  хоть  растопчи,  хоть
размажь по стенам -- не пойму вас, славян. То тебе не по нраву, что  зовут
рабом божьим, гордость у него, видите ли,  играет,  как  конь  на  молодой
траве, а то готов горбатиться в рабах паршивого местного князька.
     Калика удивился:
     -- Так это ж не я горбатюсь!
     -- А кто? Ты сам-то где?
     -- Всего лишь моя бренная оболочка. Плоть, так сказать.
     -- Ах, плоть, -- процедил Томас, едва не взревев от душившей  ярости.
-- А сам ты где?
     -- А сам я мыслею растекаше по древам и миру...  возлеташе  душой  по
белу свету. В глубоком рассуждении, как обустроить Русь...
     Плеть свистнула в воздухе, Томас вздрогнул от свирепого  удара.  Кожа
лопнула, алые капли крови упали на землю, сразу свернулись в  пыли  серыми
комочками. Надсмотрщик взревел, а Томас поспешно подхватил глыбу, потащил,
покатил, спеша заполнить поддоны. Он англ,  напомнил  себе.  Не  его  дело
вмешиваться  во  внутренние  дела  других  стран.  Никто  не  спорит,  как
обустроить Британию. Сама как-то обустраивается.
     Ладно, сказал он себе люто. Когда выберемся, а выберемся обязательно,
он нещадно отомстит.  Люто  отомстит!  Всю  дорогу  будет  рассказывать  о
славных рыцарских турнирах, прекрасных дамах, молодецких ударах,  а  то  и
вовсе расскажет свою родословную, затем родословную барона Шпака, а она  у
него длиннее, чем язык его жены, а  потом,  если  калика  еще  будет  жив,
начнет перечислять всех родственников Крижаны...

     Ночью, когда невольники спали, Томас подполз к калике.
     -- Ну что, придумал, как выбраться?
     Сам еще раз оглядел отвесные стены, костры наверху, блестящие  острия
копий стражников.  Те  сидят  возле  края,  пьют,  хохочут,  швыряют  вниз
обглоданные кости. Лестницы подняты, веревки тоже. Стражи следят, чтобы  у
рабов не было лишнего клочка ткани. Умелый всегда может попытаться сплести
веревку, а терять рабов даже убитыми в назидание жалко.
     Калика лежал  на  спине,  смотрел  на  темное  звездное  небо.  Когда
заговорил, голос был мечтательным:
     -- Вранье это все...
     -- Что вранье?
     -- Что ангелы небесные прибивали серебряными  гвоздиками  небо.  Хоть
тебе и неприятно  слышать,  но  небо  было  все-таки  раньше,  чем  пришел
Христос... А старых богов с приходом любой новой веры -- сколько их  было!
-- принято объявлять демонами. Но и объявить,  что  небо  создали  демоны,
тоже не хочется... Верно?
     Томас прорычал:
     -- Сэр калика... Приедем в Британию, я тебя  сведу  с  умниками,  что
ночи напролет спорят, сколько ангелов помещается на острие иглы, был ли  у
Адама пуп...
     -- У Евы точно был, -- прервал калика, -- но если Адам в  самом  деле
жил с Евой девятьсот лет, то у нее нету... Стерся.
     Томас раздраженно отмахнулся, даже  не  желая  вдаваться  в  тонкости
славянского юмора.
     -- Как выбраться?
     Калика сожалеюще пожал плечами.
     -- Еще не передумал? Ведь все это суета сует и ничего,  окромя  суеты
житейской. В человеке нет ничего,  кроме  души.  А  о  душе-то  мы  меньше
всего... Ладно, не мешай, я буду думать.

     Ночь была на исходе, когда Томас толкнул калику.
     -- Ну, что придумал? Как будем выбираться?
     Калика вздрогнул, открыл глаза. Увидев нависшее над ним лицо  рыцаря,
разочарованно скривился, потянулся, зевнул с волчьим подвыванием  и  жутко
оскалив зубы.
     -- Ох-хо-хо... Не спится? Небось, все девки  снятся?..  Надо  смирять
свою плоть, надо... Это неплохо твой Христос придумал. Ну, не придумал, но
брать у других тоже надо умеючи, а то такого нагребешь... Знавал я  всяких
пророков... Ох-хо-хо!... Может быть, убегем завтра?.. А то  вон  уже  заря
занимается. Погоня будет, то да се...
     Томас стиснул челюсти так, что  рифленые  желваки  едва  не  прорвали
кожу.
     -- Нет.
     -- Гм... Ну да можно и сегодня. Хотя древняя мудрость гласит, что  не
надо откладывать на завтра то, что можно отложить на послезавтра...
     -- Сэр калика, в древности жили одни язычники.
     Калика лениво повернулся, постучал  костяшками  пальцев  по  каменной
стене.
     -- Сам такой, -- сообщил Томас.
     -- Ну вот, везде намеки видишь... Значит, неспроста. Я хочу  сказать,
что если выломать здесь камни...
     -- Эти не годятся, -- возразил Томас. -- Этот дурак для замка  ломает
только серые, а это в тех двух стенах...
     Калика почесался, снова лег и закрыл глаза.
     -- Как хошь, -- сказал он равнодушно.  --  Меня  как-то  меньше,  чем
тебя, волновала стена замка. Я думал, тебе  нужна  пустота,  что  за  этим
камнем...
     Томас вскочил, как подброшенный катапультой. Глаза  были  дикими.  Он
отпихнул  калику,  тот  лишь  перевалился  на  пузо,  лежал  с  задумчивым
выражением, явно мыслил.
     -- Откуда знаешь?
     -- Чую...
     -- Без магии?
     -- Ты ж без магии тоже кое-что чуешь, хоть и  с  трудом.  К  примеру,
когда надвигается черная туча, когда молнии слепят,  а  от  грома  глохнут
уши, а то и  видишь  впереди  стену  падающей  с  небес  воды,  то  можешь
догадаться, что, наверное, пойдет дождь...
     Томас все  еще  неверяще  пощупал  камень  --  тот  был  все  так  же
монолитен, темен в ночи.
     -- Ага, -- сказал он, -- ты как дятел, да? Тот  тоже  чует,  где  под
корой пустоты... Правда, он и червяков так же чует. Эти колья ты вбил?
     Он нащупал влажные деревяшки, вбитые в высверленные дырочки по  самые
уши. Кончики пальцев ощутили  напряжение  в  камне.  Разбухая,  деревянные
колышки уже напрягли жилки в камне так,  что  вот-вот  лопнут.  Стражи  не
спят, им слышен каждый  шорох.  Авось,  не  обратят  внимания,  что  треск
раздастся от этой стены. А камни лопаются всю ночь, вечером набили  кольев
много.
     -- Лежи тихо, -- шепнул калика.
     Томас услышал настойчивую нотку в голосе,  упал  ничком.  Через  пару
мгновений раздался оглушительный треск.  Камень  в  стене  качнулся.  Рабы
поблизости заворочались, застонали во сне. Томас лежал  недвижимо,  только
сердце колотилось так, что его подбрасывало. Наверху  послышались  голоса,
сверху сбросили горящий факел.
     Он ударился, рассыпая искры, Томасу чуть прижгло  голую  кожу.  Когда
снова все стихло, Томас коснулся  плеча  калики,  потряс.  Тот  вздрогнул,
посмотрел непонимающими глазами:
     -- А?.. Что?.. Сэр Томас, что стряслось?
     -- Не спи, -- прошипел Томас. -- Сон  в  родне  со  смертью...  Давай
проверять твою пустоту.
     Калика поскреб затылок.
     -- Сдается мне, что там вовсе не обязательно выход...
     -- Как это?
     -- Ну, просто пещера... А то и пещерка.
     Томас подполз к камню, ухватился, уперся. Голос его  был  тяжелым,  с
придыханием:
     -- Пусть даже норка. Я сам ее пророю дальше. Зубами,  когтями!  Когда
ждет Крижана, то стойкое британское  сердце  англа  из  племени  германцев
ничто не остановит!
     С легким скрежетом глыба поддалась по  каменному  основанию.  Изнутри
пахнуло теплом: каменная стена за день вобрала  много  солнца,  но  дальше
Томас ощутил струю холодного воздуха.
     -- Гореть мне в аду, если там не выход, -- прошептал он горячо.
     -- Выхода нет, -- прошептал калика грустно.
     Ноги Томаса примерзли к земле. В  сердце  кольнуло,  как  будто  туда
всадили нож по самую рукоятку.
     -- Знаешь точно?
     -- Ну, надежда всегда есть... Еще Гильгамеш искал выход,  а  потом  и
Аристотель, великий Пифагор искал в  математике,  а  гениальный  Гиппократ
видел в идеальном здоровье, но тоже...
     Томас заскрежетал зубами. Когда-нибудь  он  придушит  этого  философа
собственными руками.
     Ноги его исчезли в тени.  Калика  пригнулся,  пополз  за  ним.  Через
десяток саженей пустота в камне расширилась,  он  сперва  смог  встать  на
колени, затем пошел за Томасом, сильно пригнувшись. Темнота  была  полная,
он слышал впереди  только  проклятия  и  ругань  рыцаря.  Томас  торопился
выбраться, похоже, не было выступа, о который  он  бы  не  шарахнулся,  не
стесал, не закруглил, не затупил.
     Они были мокрыми от усилий, и струйка воздуха чувствовалась  сильнее.
Калика наконец дождался местечка шире, обогнал Томаса. Гора была пронизана
пустотами, как многие старые горы в этой части света  --  это  не  молодые
горы Гималаев.
     -- Постой, -- велел калика.
     -- Погоня?
     -- Не шуми.
     Томас прислушался, сказал нетерпеливо:
     -- Сэр калика, здесь только один ход. Один конец ведет вперед, другой
-- назад в каменоломню.
     Голос калики был полон ядовитого восхищения:
     -- Хотел бы я, чтобы у меня тоже все было так просто!
     -- А что не так? -- насторожился Томас.
     -- Ну... шарахнись со всей  дури  в  стенку,  перед  которой  стоишь.
Нет-нет, не поворачивайся, я же чувствую.
     Томас обиделся.
     -- Ты на что намекаешь? На меднолобость?
     -- Я даю ответ.
     В  жажде  посрамить  оппонента  Томас  повернулся,  ощупал  стену  --
гладкая, глаза не выбьет о наросты и выступы -- отступил и,  оттолкнувшись
от стены сзади, ринулся в стену.
     В плече хрустнуло, как  кнутом  стегнуло  болью.  Стена  проломилась,
Томас рухнул вместе с градом мелких камней, повис,  как  мокрое  белье  на
плетне. В голове был грохот, он расчихался  от  удушливой  пыли.  А  сзади
калика уже хлопал по плечу.
     -- Ну, хватит висеть, как убитая гадюка на ветке... Развесился!.. Мне
на ту сторону надо, а тут висят всякие...
     -- Сэр калика, -- простонал Томас, -- ты жесток.  Теперь  вижу,  куда
там всяким сарацинам перед славянами...
     Он перевалился через тонкий край, упал по ту сторону.  Пещера  --  но
здесь был слабый рассеянный свет. Далеко  вверху  Томас  разглядел  слабое
пятно.
     -- Почему я не летучая мышь? -- сказал он с досадой.
     -- Превратить? -- предложил калика.
     Томас замахал в испуге обеими руками:
     -- С тебя станется! Как я общаюсь с таким человеком?
     -- Как хошь, -- ответил калика хладнокровно, -- тогда нам  не  больше
версты по прямой.
     -- Как ворона летит?
     -- Как гадюка ползет.
     -- К зиме выйдем?
     -- К большой или к малой?
     -- А чем они различны?
     -- Малых ты несколько уже пережил, а большая наступит, когда с севера
вернется Большой Лед. Это такая льдина, верст шесть  в  высоту,  что  прет
себе и прет, стирая с лица земли леса,  холмы,  засыпая  реки,  болота,  а
потом промораживая под собой землю на версту вглубь... Аль я  тебе  о  ней
уже говорил?
     Томас шел следом, все еще натыкался на  выступы,  хоть  уже  и  реже,
немного воспрянул духом. Свет становился сильнее, а движение  воздуха  уже
чувствовалось всей кожей.
     -- Избавь меня от своих воспоминаний детства... Не знаешь,  куда  ход
выведет? Уже день, не хотелось бы вот на солнечный свет на глазах у  целой
толпы.
     -- Да брось ты!.. Не один ты голый, вон у меня как-то был козел...
     Томас фыркнул:
     -- Здесь нет достойных женщин, чтобы я прятал от них свои чресла.  Но
кроме дам здесь есть и стражи. А я только без меча чувствую себя голым.
     -- Да ладно тебе... В каменоломне уже все знакомо. И заботятся о нас.
Еду прямо на веревке опускают, как императорам.
     Свет становился ярче. Наконец блеснуло ослепительное  небо,  неровные
края скалы на выходе выглядели раскаленными. До выхода осталось не  больше
десятка саженей, но стены смыкались, обдирали плечи, бока. Томас  покрылся
липким потом от страха. Все тело кровоточило,  ссадины  саднило,  покрытые
грязью и кровью, замешанные на соленом поту.
     Он поморгал слезящимися глазами, заставляя их побыстрее привыкнуть  к
солнечному свету, осторожно выглянул.

     Глава 14

     Перед глазами была сухие стебли травы, ползали жуки и муравьи. Сильно
пахло клевером. Чирикали воробьи. Серые неопрятные глыбы наползали одна на
другую, как исполинские черепахи в брачный период, только что не  стонали.
Легкие ветерок посвистывал в стеблях, стряхивал перезревшие семена.
     За ноги что-то ухватило. Томас подпрыгнул от  неожиданности  и  сразу
увидел, что каменная россыпь находится неподалеку от стены  замка.  Калика
высунул голову следом, сказал саркастически:
     -- Разочарован?
     -- Ну, почему же...
     -- По роже  вижу.  Мечтал  вылезти  прямо  в  спальне  этого  ночного
дятла!.. Или хотя бы на кухне.
     Томас сказал с достоинством:
     -- Сэр калика, я нахожу эти инсвинуации в мой адрес неуместными. Если
и мечтал, то попасть в оружейную, куда утащили мой доблестный меч!
     -- Ну да, а пошто ухи  покраснели?  Да  еще  так,  что  о  них  можно
светильники возжигать. Вернемся?
     Томас спросил холодно:
     -- В каменоломню?
     -- Здесь холодно, -- объяснил Олег, -- есть нечего...  А  там  о  нас
заботились! Кормили. Работу давали... Ты  пригнись,  а  то  что-то  стражи
забегали. Ищут кого-то. Все-таки приятно,  когда  кому-то  нужен  на  этом
свете, кто-то ищет тебя... Совсем ты бесчувственный, сэр Томас!
     Томас не знал, что ответить: тон калики  был  уж  очень  серьезен,  а
славянскую душу понять трудно, лучше и не пытаться.  Зато  как  переползти
незамеченными через ров, а вода холодная и грязная, пахнет гадостно, потом
уйти в лес, что отсюда едва чернеет... Без чаши, без оружия, доспехов?
     Калика приложил ухо к земле, долго слушал, сказал удовлетворенно:
     -- Шустрый здесь народ... Уже погоня. Здесь даром хлеб не едят.
     Томас напрягся. Если люди  из  замка  пройдут  по  их  следу,  а  они
наверняка с факелами, так что не проползут, а пробегут, то двое безоружных
вряд ли устоят.
     Калика прислушивался, лицо смягчилось. Томас изнывал от нетерпения  и
тревоги. Долго не решался прервать размышления волхва, наконец заподозрил,
что тот думает не о спасении шкуры, а о спасении души, ищет новые  пути  к
Истине.
     Он проследил за его мечтательным  взглядом,  вздрогнул,  будто  сзади
пырнули шилом. Калика заслушался крохотного кузнечика, что  пиликал,  сидя
на стебельке перед его носом, свою нехитрую песенку! Кузнечик аж  трепетал
от вдохновения, верещал  счастливо  и  самозабвенно  --  наверняка  вокруг
сидят, разинув рты, зеленые кобылки, очарованные менестрелем с сяжками, --
но калика, калика! Вот и верь теперь, что ищет  пути  спасения  для  всего
человечества!
     Калика краем глаза уловил, как менялось лицо Томаса.
     -- Грубый ты человек. Душа должна раскрываться навстречу прекрасному.
     -- Сэр калика...
     -- Ладно, пойдем. Нет, поползем. Как червячки, только зад  сильно  не
вздымай, не вздымай. Вдоль стены,  сюда  не  смотрят,  а  затем  по  башне
наверх...
     -- Сэр калика, из меня плохой лазун, -- предупредил Томас. -- Мне эти
самые... убеждения мешают.
     -- Тогда ты и танцевать не умеешь? Ладно, я полезу сам, потом  затащу
тебя.
     -- Я и сам залезу, только скинь веревку.
     -- Скину, -- пообещал Олег. -- Оба конца!
     Они прокрались  под  стеной,  наверху  стражи  перекликались,  лениво
посматривали через выжженное и вытоптанное поле в  сторону  темного  леса.
Только  оттуда  может  появиться  опасность,  но   пока   одолеет   чистое
пространство, можно успеть собрать свое войско.
     Основание башни под тяжестью вдавилось в землю, хотя и  там  не  сыра
земля, а камни, скалы. Цепляясь за крохотные выступы, калика пополз вверх,
а, на взгляд  Томаса,  так  побежал  вовсе.  Неотесанные  глыбы  выступали
краями, даже не особо опытный лазун взобрался бы на самый  верх,  если  не
будет оглядываться вниз, а калика, судя по всему, мог брать призы на любой
ярмарке.

     Олег притаился за выступом, выждал, когда  страж  повернулся  спиной,
прыгнул и оглушил кулаком по голове.
     -- Снимай сапоги, -- прошептал он распростертому телу, -- и ножи  дай
сюда...
     Он торопливо сбросил веревку, выждал, пока дернули за конец, быстро и
сильно потащил наверх, перебирая руками так быстро, что Томас вынырнул над
краем стены, как пробка, выброшенная со дна моря.
     Вдвоем пробежали по верху стены, как два волка напрыгнули на  стража,
что только-только сел обедать, ободрали,  как  липку,  оставили  голого  и
связанного, зато Томас оделся и забрал оружие.
     -- В конюшню? -- предположил калика
     -- Что у тебя за страсть к конскому навозу, -- не понял Томас,  --  а
мой меч, доспехи, а сама чаша?
     -- Да ладно! Я думал, ты о них уже забыл.
     Солнце уже поднялось над башнями.  Они  быстро  спустились  на  крышу
подсобных строений, калика отыскал лаз на чердак, опустились в  темноту  и
крепкую, как рыбацкую сеть, паутину, замерли. Снизу доносился шум  прялок,
женские голоса.
     Когда глаза привыкли к темноте,  калика  прокрался  на  другой  конец
чердака. Томас путался в паутине, отплевывался, потом его едва не оставила
заикой кучка летучих мышей -- кто их только назвал мышами,  здоровые,  как
кабаны, едва не стоптали, как их крылья носят, хоть и кожаные.
     Калика  приподнял  крышку,  исчез  в  светлом  квадрате.  Томас   без
колебаний полез  следом.  Лестница  вела  в  большой  захламленный  чулан,
заставленный чуть ли не до потолка рухлядью. Томас  расчихался,  ступеньки
трещали так громко и отвратительно, что не только  сам  Томас,  но  и  его
краденые доспехи покрылись гусиной кожей.
     --  Куда  теперь?  --  спросил  калика.   Он   озирался   растерянно,
пригнувшись слегка, похожий на готового к прыжку зверя, в руке поблескивал
короткий нож из плохого железа.
     -- Я думал, -- удивился Томас, -- ты все знаешь!
     -- Тебе лучше знать как строят замки, что в них и где...
     -- Да разве это замок? Это какой-то каменный терем!
     -- Каменных теремов не бывает.  Их  тогда  зовут  уже  кремлями.  Или
кромлехами, как у вас в Британии... Интересно, правда? Ладно, потащимся по
этажам... или тут еще поверхи? Оружейная должна быть справа внизу, а покои
хозяина замка в левой башне. А чаша, скорее всего, попадет в сокровищницу.
     -- Нет, -- возразил Томас. -- Сперва она настоится  в  покоях  самого
главного мерзавца: побахвалиться должен. Знаешь, сколько наврет?
     Калика кивнул.
     -- Догадываюсь, я сам с одним таким иду...
     Он пробрался среди сундуков, скрынь и мешков к дверям. Томас, злой за
несправедливое обвинение, он в самом деле  брал  штурмом  башню  Давида  и
дрался на стенах Иерусалима, спросил язвительно:
     --  Неужто  нет  жажды  порыться?  Вдруг  да  какие  магические  вещи
отыщутся...
     -- Омниа мэа мэкум порто, -- ответил калика.
     -- Вот-вот, для таких же дьявольских заклинаний.
     Дверь заскрипела немилосердно. Похоже, властелин  замка  очень  редко
приходил в чулан. Даже если любил рыться в поисках магических вещей.
     Калика  остановился,  давая  глазам  присмотреться  к  свету.   Томас
нетерпеливо сопел в затылок, едва не слюнявил волосы. При попытке почесать
затылок калика сразу попал пальцами в его  раскрытый  рот.  Томас  гадливо
сплюнул.
     -- Ты где ими ковырялся?
     -- Все тебе скажи. Лучше не спрашивай.
     Он пробрался в дальний угол, отодвинул шкаф.  За  ним  была  потайная
дверь. Томас покачал головой. Калика знал, куда шел. Если такому учатся  в
отшельничестве, то понятно, почему в пещеры идет все больше  народу.  Если
его дядя Эдвин оставил боевого коня и меч ради вот такого умения,  то  его
причуда теперь хотя бы понятна...
     Эта комната была побольше, обставлена богато. Калика сразу прыгнул  и
прижал к стене перепуганную служанку. Томас быстро смастерил кляп,  калика
зажимал ей рот, вдвоем связали и  бросились  к  широким  дверям.  Служанка
извивалась в путах, ее тело было молодым и  зовущим,  а  глаза  возмущенно
следили за двумя сильными мужчинами. Оказывается, это  гнусная  ложь,  что
грабители жадно набрасываются на таких хорошеньких, не стоит даже морочить
себе голову, в ночных грезах воображая всякое, мир не таков,  а  настоящие
мужчины перевелись вовсе...
     Томас на ходу заглянул в шкаф  с  одеждой,  фыркнул,  чересчур  много
пестрого тряпья, вслед за каликой выскользнул за дверь. В коридоре  тускло
горели светильники, запах растопленного масла был горьковат.  Снизу  сонно
залаяла собака. Калика как огромная тень пронесся на цыпочках вдоль стены,
возле огромной  двери,  похожей  на  ворота,  остановился,  указал  Томасу
глазами.
     Они ворвались, как два быка. В просторной комнате было немало  вещей,
столов под стенами, но в самой середине стояла  кровать  с  балдахином  из
желтого шелка и с тяжелыми занавесями со всех сторон. Калика кивнул Томасу
на дальний стол, там стояла блистающая чаша, а сам бросился к постели.
     Томас поспешно отвернулся. Сердце замерло, словно вмороженное в глыбу
льда. На  глаза  навернулись  слезы.  Чаша,  сказал  он  себе  настойчиво.
Наконец-то  отыскал,  потому  и  слезы.  Слезы  благодарности  Всевышнему,
который вел, направлял его самого  и  его  руку,  как  и  все  члены.  Все
остальное тлен, в какие бы одежды ни рядилось...
     Он сорвал штору, завернул чашу,  стараясь  не  обращать  внимания  на
звуки, что доносились со стороны  постели.  Лучше  пусть  калика:  ему  не
обязательно  вызывать  врага  на  поединок,   раскланиваться,   обмениться
любезностями, соблюдать все правила вежливого обхождения с противником.
     Взгляд упал на тускло поблескивающее железо в углу. Томас подпрыгнул.
Ночной Сокол велел принести доспехи англа в свои покои! Пробовал  напялить
на свои тощие кости? И пытался поднять одной рукой его меч?
     Когда калика вернулся от постели, такой же невозмутимый, словно вылез
из-под одеяла, Томас был уже в своем доспехе. Калика затянул ему на  спине
ремни, стукнул кулаком.
     -- Вылитая перловица!.. Только перл из тебя, как из моего...
     Томас  косился  на  задернутый  занавес  постели.  Крови  оттуда   не
вытекало, но это не значило,  что  Ночной  Сокол  остался  цел.  Вместе  с
женщиной, если он допускает их в постель.
     -- Как там?
     -- Как должно, -- отозвался калика лаконично.
     -- Он... был один?
     Глаза калики  были  темно-зелеными,  словно  листья  клена,  а  голос
ровный, без эмоций:
     -- У него широкая кровать, но подушка одна. Похоже, он  не  допускает
баб в постель. Да и верно делает.
     -- Да, они все предают.
     Томас ощутил себя так, словно гора упала с плеч,  а  тяжелые  доспехи
стали невесомыми. Он не желал, напомнил себе строго, чтобы  хоть  какая-то
женщина пострадала. Даже если она делит ложе с этим  извергом.  Даже  если
она предательница. Калика  говорит,  что  они  все  предательницы,  но  не
убивать же их всех?
     Он постарался придать своему голосу сарказма:
     -- А ты так и пойдешь голым?
     -- Разве я голый? -- удивился калика.
     -- Ну, по европейским меркам.
     -- Какая в лесу Европа?
     Томас не решился напомнить, что они в замке, а не в лесу, хотя  замок
в самом деле посреди такого дремучего леса, что только  в  кошмарных  снах
видывал, а в любом лесу, росском или англском, медведь хозяин. Здесь же на
медведя похож калика. А в темноте особенно.
     Они выждали, пока  шаги  за  дверью  удалились,  --  утренняя  стража
обходила замок, -- выскользнули, на цыпочках перебежали  на  поверх  ниже.
Замок заполнялся голосами,  скрипами.  С  нижнего  этажа  потянуло  мясной
похлебкой, воздух оттуда поднимался влажный, полный запахов.
     Томас удивлялся как им удается пробираться  по  замку  незамеченными.
Если бы не отвращение калики к убийствам, которое Томас начинал понимать и
в чем-то при известных обстоятельствах разделять, то они  бы  усеяли  свой
путь трупами в лужах крови,  пробились  бы  вниз,  имея  на  пятках  толпу
размахивающей оружием стражей и  челяди,  а  во  дворе  их  бы  уже  ждали
набежавшие люди Ночного Сокола.
     А так они сумели пробраться, прячась и затаиваясь,  к  самим  входным
дверям. Лук калика все же захватил, не удержался... Со двора  в  щель  под
дверью тянуло холодным утренним воздухом.  Похоже,  за  ночь  выпал  иней.
Калика бесшумно подбежал, распахнул осторожно, поддерживая створку  снизу,
чтобы не скрипела. Томас выскользнул, остановился благоразумно. Когда дело
доходит до драки, калика хорош, еще как хорош, а если нужно  проскользнуть
незамеченным да еще по  дороге  зарезать  кого  втихую,  то  калика  вовсе
незаменим. В любом войске ему б цены не было. Знать бы,  в  каких  пещерах
этому учат...
     Выбирая тень, они от крыльца  пробежали  вдоль  каменной  стены,  при
малейшем звуке падая за бочки, телеги,  груды  корзин.  Конюшня  была  уже
близко, когда навстречу вышел, зевая и потягиваясь, огромный страж.  Глаза
его выпучились, он непонимающе уставился  на  бегущего  к  нему  рыцаря  в
блестящих доспехах и полуголого дикаря с красными волосами.
     Его рот начал раскрываться для истошного вопля, а  рука  метнулась  к
мечу. Томас с безнадежной яростью понимал, что на  крик  сбегутся,  а  тут
надо время, чтобы найти коней, оседлать, вывести, да еще как-то  пробиться
к главным воротам...
     Калика  на  бегу  взмахнул  рукой.  Послышался  глухой  стук,   страж
поперхнулся, из горла вырвалось  глухое  рокотанье.  Мгновение  он  стоял,
покачиваясь. На лбу появилось кровавое пятно, а булыжник упал под  ноги  и
покатился по плитам. Калика кивнул  Томасу,  промчался  мимо  и  пропал  в
раскрытой двери. Томас  подхватил  обмякшее  тело,  не  давая  с  грохотом
рухнуть, затащил в конюшню.
     Калика уже бегал  вдоль  конских  ясель,  выбирал.  Томас  крикнул  с
отвращением:
     -- Почему я?
     -- Железо не так пачкается.
     Томас  уложил  стража  в  канавку,  забросал  соломой.  Доспехи  были
забрызганы кровью так, словно  он  неделю  работал  на  бойне.  Похоже,  у
простолюдина столько же крови, сколько и у  благородного.  Калика  наконец
выбрал коней, быстро седлал, готовил мешки.
     Томас пучками соломы вытирал кровь, прорычал:
     -- Уже и зарезать по-человечьи не умеешь!  Чему  вас  только  учат  в
пещерах...
     Калика, не отвечая, исчез в глубине конюшни. Слышно было, как  падали
тюки сена, всхрапывали кони. Блеснул красноватый свет. Из дальнего  стойла
нерешительно выдвинулся конь, дверка была распахнута.
     Запыхавшись, калика выбежал с другой стороны. Желтая солома торчала в
рыжих всклокоченных волосах.
     -- Все! На коней и -- к воротам!
     Томас увидел, как красноватое пламя  охватывает  дальнюю  стену,  где
сена было до потолка. Немедля вскочил в седло, галопом  вынесся  во  двор.
Сонная челядь шарахнулась во все стороны. Раздались испуганные крики.
     Стражи у ворот дремали. Калика на полном скаку хладнокровно всадил  в
обоих по стреле. Томас, не слезая с седла, сбросил запоры с ворот. Раненым
стражам не до ворот, кричали и хватались за торчащие древка.
     Томас налег, ворота начали медленно отворяться. Спина его напряглась,
он  чувствовал,  как  арбалетные  стрелы  уже  прошибают  доспехи.  Калика
прогудел успокаивающе:
     -- Им пока  что  не  до  нас...  Удивляюсь,  как  можно  быть  такими
беспечными! Мало их  эта  ночная  сова  порола.  Окромя  сена,  там  полно
промасленных тряпок, да еще и бочка с дегтем почти полная. Не по-хозяйски!
     Копыта  звонко  стучали  по  замерзшей  почве.  Край  земли  озарился
оранжевым, солнце вставало медленно, неохотно. Иней  начал  исчезать,  под
конскими копытами серебристая земля почернела, обнажила грязь.
     Калика свернул с дороги в лес. Проскакали  немного,  снова  свернули,
потом сворачивали и петляли столько, что Томас уже вовсе не  соображал,  в
какую сторону едут. Наконец калика сказал с облегчением:
     -- Похоже, со следа стряхнули.
     -- Если они вообще за нами гнались, -- обронил Томас сумрачно.
     К нему снова вернулась подавленное настроение. Калика пожал плечами.
     -- Разочарован?
     -- Да нет, я думаю, им есть чем заняться.
     -- Есть.
     Томас покосился на калику. Встречный ветер трепал красные волосы,  но
на недвижимом лице не дрогнули даже ресницы. Он смотрел вперед спокойно  и
безрадостно, в отличие от молодого рыцаря не ожидая ни жар-птицы  впереди,
ни принцесс, ни сказочных богатств.
     -- Он... точно мертв?
     Калика буркнул:
     -- Увы, да.
     -- Почему увы?
     -- Один мой знакомый, мы  его  дураком  считали,  говорил,  что  убив
противника, мы проигрываем сами... Мы смеялись над ним. Лишь  в  последний
день мы увидели, насколько он прав...
     Томас раздраженно тряхнул головой
     -- Сэр калика, оставь премудрости. Если я убил в честном поединке, то
я победил, чтобы там ни возражали философы.  Хотя,  по-моему,  здесь  даже
философы не спорят. Я рад, что эта ночная ворона свое  получила.  Жаль,  я
сам не подержал его за горло! Ну ничего, в аду еще подержат.
     -- Что значит иметь всюду друзей, -- позавидовал калика.
     -- А вот эта, с лиловыми глазами... Где она, как ты думаешь?
     -- У женщин чутье, -- объяснил калика. -- Как у  зверей.  Знала,  что
сэр Томас как медведь разворотит все осиное гнездо,  побьет  ос  и  пожрет
мед... хотя какой у ос мед?.. Словом, пожрет  все,  что  найдет,  перебьет
всех, кого догонит, возьмет с собой все, что отыщет...  Потому  и  сбежала
раньше. Прихватив самое ценное.
     Томас пощупал мешок с чашей.
     -- Да?
     -- Ну, не знаю, не знаю... Может, в этой чаше не осталось святости. И
мощи. Учти, столько уже ехать с нами, да чтоб не запортиться!
     Томас встревожился, даже кровь отхлынула от лица.
     -- Сэр калика, ты не шути так страшно. Это что же,  все  мои  мучения
напрасны?
     Калика равнодушно пожал плечами.
     -- Никакое усилие на свете  не  бывает  напрасным.  Сизиф,  например,
развивал мускулатуру.

     Кони шли  резво,  день  был  сухой  и  теплый.  Томас  ехал  мрачный,
предавался размышлениям, в то время как его спутник  беспечно  посматривал
по сторонам, чесался, нетерпеливо ерзал в седле.
     -- Снова, как прежде, -- сказал вдруг Томас. Голос его  был  громким.
-- Только я и ты, сэр калика!.. Никаких баб, никакого предательства.
     -- Эт точно, -- подтвердил калика.
     -- Шахрай расписывал их красоту и прелести... А упомянуть забыл,  что
все  предательство  от  женщин!  Самсона  предала   Далила,   Геракла   --
собственная жена... Джона прелестная Ровена...
     -- Кто такая Ровена? -- полюбопытствовал Олег.
     -- Это мои соседи. Даже дома женское предательство и вероломство!
     -- Эт точно, -- снова сказал калика.
     -- Как хорошо, что с нами ее больше нет!
     -- Точно.
     -- И если встретим врага, а это точно, как ты заладил, будто попугай,
то враг будет спереди, а не за спиной.
     -- Точно, -- подтвердил калика. Добавил: -- И не внутри.
     -- И не внутри, -- сказал Томас звучно.  Потом  посмотрел  на  калику
подозрительно: что-то слишком охотно поддакивает. Явно  замыслил  какую-то
языческую пакость. И что он имел в виду под этим "внутри"?
     Укладываясь на ночь, он видел перед собой  камни,  на  таких  же  она
спала, он видел багровые угли костра, в такой же она подбрасывала веточки,
а багровое пламя подсвечивало ее лицо.
     А когда  лег  и  закрыл  глаза,  увидел  ее  лицо,  услышал  ее  чуть
хрипловатый голос. И вспоминал все, что говорила, повторял  про  себя.  Ее
слова оставляли сладость во  рту  и  легкое  кружение  в  голове,  подобно
хорошему вину, и еще оставляли  печаль,  от  которой  сжималось  сердце  и
появлялся холодок, как от льдинки.
     Она всего лишь женщина, напомнил он себе отчаянно. Они  все  предают.
Она всего  лишь  обычная  женщина,  которая  будет  кому-то  принадлежать,
которая постареет.
     Он чувствовал,  как  эти  мысли  сделали  его  слабым,  сжал  кулаки,
стараясь, чтобы калика не заметил его метаний. Но даже под плотно  сжатыми
веками ее образ жил, двигался. Да, она уже поселилась в его  мозгу,  и  он
понимал, что этот свет никогда не оставит его. Или ее. А возраст не сумеет
ее испортить. Она будет молодой и красивой вечно.

     Глава 15

     Утром Томас был  еще  мрачнее,  чем  в  каменоломнях.  Огрызнулся  на
калику, ударил коня. Поехал  злой,  наполненный  тяжелой  яростью.  Калика
попробовал отвлечь его на разговоры о местах, по которым  ехали,  здесь-де
проходили бесчисленные войска, рыцари древних времен, но Томас лишь угрюмо
огрызался.
     Олег с грустной насмешкой посматривал на бравого рыцаря.  Хорошо  или
плохо, что нынешнее поколение не помнит прошлого? Может быть, даже хорошо,
не висит тяжкой гирей на ногах. А вот он  не  может  забыть  их  победного
похода под началом Скифа, когда во всех землях, где они побывали, остались
не только их могильные курганы, но и дети, обычаи, слова...
     Когда он встречает слово "дон",  "дно",  то  для  него  это  скифское
"вода". На Руси сохранилось в названиях: Дон, Днестр, Донец,  Дунай,  а  в
краях, откуда скифы все же потом ушли, остались такие названия, как Лондон
-- болотная вода, Армагеддон -- река уничтожения, Аваддон -- дно,  бездна,
а уж по именам богов и героев можно заметить,  как  немало  ушло  скифских
героев в чужие мифы: скифский речной бог Посейдон у  греков  стал  могучим
морским богом, старшим братом Зевса,  сохранив,  правда,  свой  славянский
трезубец, Данаиды и в преисподней наполняют бездонную бочку  водой,  да  и
сам Плутон, владыка дна земного, носит титул Аидонея...
     А каким образом крупнейший город Финикии, основанный за четыре тысячи
лет до рождения Христа, бога, которому кланяется  Томас,  назван  Сидоном,
что означает "место для рыбной ловли"? Древний герой, рожденный  в  бочке,
которая плыла по морю, был назван Гвидоном все потому же, дескать, в воде,
как и германский Доннар, бог грома и дождя...

     К ночи выехали на излучину  небольшой  реки.  Крохотная  весь  в  три
домика спряталась в изгибе, как в раковине, отгородившись от  леса  ветхим
частоколом. Правда, через этот частокол перепрыгнет любой  волк,  а  речку
перейдет  вброд,  но  весь  как-то  защищалась  от  леса.  Или   хотя   бы
загораживала дорогу своим курам.
     Калика постучал в первый же домик, договорился о  ночлеге.  Чтобы  не
стеснять радушных хозяев, взял два матраса, набитых душистым сеном,  хотел
уйти на сеновал, но их отвели в маленькую комнатку  с  крохотным  окошком,
свободную от мебели. Когда-то здесь  жили  дети,  но  выросли,  оперились,
улетели. Хозяйка принесла ворох шкур: ночи уже были холодными.
     Томас лег сразу, отвернулся. Когда Олег заговорил с ним,  рыцарь  уже
спал или же старательно притворялся. Олег  пожал  плечами,  от  расспросов
воздержался: иногда лучше предоставить дело  времени.  Есть  такие  мудрые
слова, которые радуют и печалят одновременно: "Все проходит..."
     В полночь тревожно завыли собаки. Олег умел спать крепко, умел  спать
чутко, обычный собачий лай его бы не  разбудил.  На  этот  раз  проснулся,
очень уж жутким был вой. Ничего общего с тем брехом, когда  одна  начинает
лаять на запоздалого или подгулявшего  прохожего,  а  ей  из  солидарности
подгавкивают по всему селению.
     Донесся еще  звук,  который  заставил  насторожиться.  Птичий  щебет!
Мощный, разноголосый -- он будил его каждое утро, когда спал в лесу, поле,
в селе или на окраине города. Но чтобы в глухую полночь?
     Не зажигая света, кинулся к окну. Почему так страшно  воют  псы?  Так
бывает только перед большой бедой. Когда земля трясется в лихорадке, когда
в земной коже прорываются  гнойные  прыщи,  выплескивают  наружу  огонь  и
горящие камни, или  перед  приходом  огромной  волны,  выше  любого  леса,
которая смоет целые города, как уже бывало...
     Быстро перебрал обереги. Те молчали. Либо в самом деле нет опасности,
либо, что вернее, не могут дать те ответы, которые он не заложил в копилку
ответов заранее.
     На всякий случай высек огонь, раздул трут. И тут  увидел  такое,  что
остатки сна слетели, как клочья тумана под ударом сильного ветра. Из  всех
щелей в стенах, из пола выползали насекомые, стремглав бежали к  открытому
окну. Под окном их уже были сотни: жуки, тараканы, муравьи --  все,  забыв
вражду, карабкались к подоконнику, срывались в спешке,  падали  на  пол  и
снова ползли вверх.
     Олег разжег факел, но яркий свет не остановил насекомых, не  отогнал.
Их гнало из обжитого дома нечто более  страшное,  чем  гибель  под  ногами
огромного человека.
     -- Томас! -- рявкнул Олег яростно. -- Быстро из дома!
     Рыцарь вскочил, еще  не  проснувшись,  шарахнулся  головой  о  низкую
притолоку. Умело и витиевато выругался, лишь тогда проснулся.  Калика  уже
сгреб их вещи, прыгнул к дверям. Не  расспрашивая  --  время  будет,  если
останутся живы, -- Томас схватил свои доспехи, меч, тоже выпрыгнул следом.
     Небо было звездное, полная  луна  освещала  мир  холодным  призрачным
светом.  По  темной  земле  вроде  бы  стелилась  черная   поземка.   Ноги
подогнулись, Томас ощутил, что земля под ним  едва  заметно  дергается  из
стороны в сторону.
     -- Колдовство! -- заорал он на бегу.
     -- Бери выше! -- крикнул Олег, не поворачиваясь. -- Это волшба!
     Томас стиснул зубы, бежал за Олегом молча. Колдуны, волшебники,  маги
-- даже различать грешно, все порождение дьявола! Все надлежит  истребить,
чтобы мир был чист и светел для кротких  агнцев  истинной  веры.  Особенно
жаждется истребить сейчас, ну просто до колотья в боку, до хрипа в горле!
     -- А кони? -- крикнул он, -- Как же без коней?
     -- Как раз возле коней тебя и ждут, -- крикнул  калика  в  ответ.  --
Непонятно?
     Томасу было понятно, но только когда бросал коней, сердце всякий  раз
обливалось кровью. Он углубился за каликой в чащу, проломился через кусты,
долго бежал по жутковатым  полянам,  а  земля  все  время  дергалась,  как
пугливый конь, из темноты высовывались  жуткие  когтистые  лапы,  хватали,
из-за деревьев сверкали желтые глаза, а страшные  голоса  выли  свирепо  и
кровожадно.
     Он потерял направление, начал задыхаться,  когда  калика  перешел  на
шаг. Небо начало светлеть,  Томас  сперва  решил,  что  глаза  привыкли  к
лунному свету, но это серело небо.  К  своему  изумлению  понял,  что  они
бежали почти всю ночь. Или немалый клок ночи.
     -- Ночная Ворона? -- спросил он.
     -- Может быть, -- пришел издалека ответ. -- Но вряд ли...
     Томас сказал со злостью:
     -- Странное у тебя чувство юмора. А почему бы и Ночной  Вороне  землю
не потрясти?
     -- Извини, сэр Томас. Я думал о другом.
     -- О Высоком и Вечном?
     -- Как унести свои шкуры.
     -- Еще не унесли?
     -- Если верить оберегам...
     -- Черт бы побрал твои обереги! Уж и соврать не могут.
     Они не прошли еще и полмили, когда Томас  ощутил,  как  земля  начала
вздрагивать снова. В этот раз  дрожала  словно  бы  от  тяжелого  конского
топота. Если, конечно, еще существуют на земле кони размером со  скалы.  И
таких коней-скал, судя по земной дрожи,  двигалось  в  тяжелом  галопе  не
меньше дюжины.
     Калика снова побежал. Томас не отставал, крикнул на бегу:
     -- Лес не остановит?
     -- Таких ничто не остановит.
     -- Кто... они?
     -- Знать бы, что за силы из преисподней вызвали Тайные на этот раз.
     -- А мне бы не знать, -- крикнул Томас, от него шли клубы пара, --  и
не видеть! Что-то с каждым днем все радостнее жить...

     Лесная тропка, по которой бежали, вывела  к  стене  особенно  толстых
приземистых деревьев с опущенными до  земли  ветвями.  Когда  протиснулись
между стволов, весь дремучий лес неожиданно остался за спиной,  а  впереди
распахнулся непривычный простор. Впереди  было  чистейшее  из  всех  озер,
какие Томас только видел на своем веку. Вода была  ровной,  зеркальной,  в
ней плыли по синему небу оранжевые облака, с криками носились ласточки.
     В другое время даже у Томаса, равнодушного  к  красотам  природы,  он
чувствовал, защемило бы сердце от сказочной красоты озера с его прозрачной
водой, розовыми скалами, блестящими камнями на берегу, похожими  на  спины
неведомых зверей...
     Но в горле  хрипело,  сердце  колотилось,  выламывая  ребра.  В  боку
кололо, будто при  каждом  движении  там  шевелился,  углубляясь  в  живую
печень, острый наконечник копья. Ноги подламывались, он не понимал,  зачем
калика его тащит, зачем понукает, кричит злым сорванным голосом на ухо.
     Надо драться  до  конца,  орал  калика.  До  конца,  по  Томасу,  это
повернуться к преследователям и  вытащить  меч,  пока  может  вытащить.  И
умереть красиво, хоть никто и не  видит,  что  печалит  больше  всего.  По
калике, что Томас понимал умом, но не сердцем, надо убежать, чтобы уцелеть
и победить чуть позже...
     Чистейшая вода разлетелась под их ногами осколками  хрусталя.  Брызги
едва не зашипели на раскаленных лицах и  доспехах.  Они  неслись,  вздымая
холодную мокрую пыль, вода разлеталась с такой мощью, что бежали почти  по
сухому.
     -- Мель... -- прохрипел Томас.
     -- Дальше...
     -- За...чем...
     -- Чую...
     Они пробежали еще сотни две шагов, прежде чем вода достигала коленей.
Преодолевая  сопротивление  воды,  они  двигались  вглубь   озера.   Томас
оглядывался, выворачивая голову  на  преследователей,  как  вдруг  возглас
Олега заставил обернуться.
     В глубине озера сквозь толщу воды виднелся резной конек, какой русичи
ставят на крышах. Присмотревшись, Томас различил даже крышу. В  прозрачной
светлой воде можно было пересчитать гонту --  деревянные  дощечки,  плотно
подогнанные одна к другой внахлест,  чтобы  дождь  сбегал,  не  попадая  в
жилище...
     -- Вперед! -- потребовал Олег сорванным голосом.
     -- Это... чары?
     -- Это больше чем чары!
     Вода еще не дошла до пояса, когда Томас  увидел  впереди  обрыв,  что
уходил в темную глубину.
     -- Я не смогу плыть в доспехе!
     -- Надо...
     Томас остановился, повернулся к преследователям и с  усилием  потащил
через голову свой страшный двуручный меч. Враги  бежали  по  воде  широкой
цепью, охватывая их с боков.
     Вдруг сильная рука ухватила Томаса за плечо. Он  потерял  равновесие,
невольно сделал шаг назад, еще один и... под ногой не оказалось опоры!  Он
повалился навзничь, расплескал волны, а  когда  холодная  вода  хлынула  в
шлем, забарахтался в страхе утопнуть, как мышь  в  бочке  с  вином,  когда
рыцарь должен гибнуть в жестокой схватке в красивой позе и с именем лучшей
из женщин на замирающих устах...
     Он падал в бездну, тяжелые доспехи тянули,  как  наковальню.  Дыхание
задерживал сколько мог, но после такого бега  его  надолго  не  хватит,  и
грудь наконец взорвалась, он непроизвольно вздохнул, в рот  хлынула  вода,
он закашлялся, и понял, что умирает позорной смертью, недожив,  недолюбив,
недодравшись...
     Очнулся, когда те же руки  трясли  его  за  плечи.  Томас  закашлялся
снова, выплюнул остатки воды. Выблевался, словно с великой пьянки, подумал
вяло. Голова кружится, ноги все еще дрожат. Где он?
     Застонал, поднялся на колени. Он был в  каком-то  непривычно  светлом
помещении со стенами из свежеотесанных бревен.  Приятно  пахнет  древесной
смолой, лесным медом. Похоже на полдень летнего жаркого дня.  Доносятся  и
запахи леса, трав. Краем глаза он замечал какие-то полупрозрачные  фигуры,
что немедленно исчезали, едва он начинал всматриваться. От них шел  чистый
ясный свет.
     Томас обеими руками придержал голову, ее качает, как будяк на  ветру,
выговорил с трудом:
     -- Где я?
     Не удивился, услышав знакомый голос. Удивился бы, не услышав:
     -- Во граде Китеже, сэр рыцарь.
     Томас потряс головой, как собака, выбравшаяся из  воды.  С  него  еще
текло, но в доспехах вода не плескалось, хотя за  панцирем  что-то  слегка
щекотало,  запутавшись  в   мокрой   рубахе.   Под   ногами   была   лужа,
свежеоструганные доски приятно поскрипывали. На стыках  блестели  янтарные
капельки смолы.
     -- А как же... Мы вроде бы тонули...
     -- А мы и есть на дне озера, -- услышал хладнокровный ответ.
     Свет раздражал глаза, Томас  прикрыл  глаза  ладонью.  Полупрозрачные
фигуры одна за другой исчезли, словно растворились в слепящем свете,  зато
запахи  стали  еще  сильнее.  В  потускневшем  мире  Томас  наконец  сумел
рассмотреть свое окружение.
     Он был в  залитой  радостным  солнечным  светом  палате.  Стены  были
простые, рубленые, от  них  пахло  живицей.  Вообще  воздух,  к  удивлению
Томаса, был пропитан ароматом  березового  сока,  запахом  лесных  цветов,
клевера, будто они были не на дне, а на лесной поляне. И весь терем,  если
это был терем, выглядел так, будто его срубили только вчера.
     В палате нет окон, своды  высоки,  но  свет  льется  прямо  из  стен,
покрытых янтарными капельками, светлых. Палата  уходит  вдаль,  дверь  еле
видна, но и там светло -- без факелов, светильников.
     Калика осторожно двигался  подле  одной  из  стен,  щупал  бревна.  С
всклокоченными  рыжими  волосами,  грязный,  пахнущий  потом,   он   резко
выделялся в чистом просветленном мире. Странно, это вернуло Томаса с грани
безумия на твердый, хотя до сумасшествия чистый пол странного терема.
     -- Сэр калика... это твои штучки?
     Калика огрызнулся:
     -- Сэр Томас, разве можно быть таким подозрительным?
     -- Можно, -- ответил Томас убежденно. -- С тобой все можно.  Ты  если
правду скажешь -- все раки перемрут от свиста. Кстати, куда  девать  этого
пескарика?
     -- Положь, откуда взял.
     -- Я его...
     Он умолк на полуслове. Вокруг дальней двери вспыхнули полоски  света,
словно по ту сторону полыхал белый огонь, просачиваясь в щели. Затем  свет
померк: то ли неизвестный ушел, то ли решил пощадить гостей.  Затем  после
долгой паузы дверь распахнулась.
     Томас выпрямился, помня, что он благородный рыцарь,  умеет  и  должен
держать себя с  достоинством.  Даже  если  в  руке  не  меч,  а  маленькая
трепещущая рыбка.
     Олег впервые увидел, как надменный рыцарь шагнул вперед  и  преклонил
колено. Не перед прекрасной дамой. Перед ними остановились три  старца.  В
белых одеждах, сами белые, как голуби, с падающими на  плечи  белыми,  как
снег, волосами, длинными бородами до пояса. Даже лица  их  были  бледными,
давно не видевшими солнца.
     Олег ощутил невольную дрожь, встретившись с их глазами.  В  них  было
слишком много мудрости, а мудрость несет в себе слишком много горя.  Глаза
были понимающими, скорбными, вопрошающими в муке: а ты что-то сумел?
     -- Дивное свершилось, -- проговорил первый старец; голос был слаб, но
исполнен внутренней силы. -- Сюда нельзя  попасть  извне...  Кто  вы,  что
сумели проникнуть в наш зачарованный град?
     Томас поднялся, учтиво поклонился снова.
     -- Благородные... э-э-э... благородные! Меня зовут Томас  Мальтон  из
Гисленда, я простой странствующий рыцарь, сейчас в  своем  квесте.  Я  был
уверен, что это вы спасли нас от рук злобных врагов...
     Он с недоумением развел руками. Передний старец спросил, в  то  время
как два  других  только  изучающе  и  с  немалым  изумлением  смотрели  на
закованного в железо рыцаря:
     -- Простой не сумел бы попасть сюда.
     Томас виновато развел руками.
     -- Я, конечно, не простой, я -- благородный рыцарь, но во мне в самом
деле нет ничего необыкновенного. Ну, такого, что могло бы  отворить  чужие
двери. Гм... может быть, мой сотоварищ что-то скажет? Он может, он  многое
может.
     Взоры всех обратились на Олега. Он пристально  всмотрелся  в  старца,
сказал внезапно севшим голосом:
     -- Здравствуй... дедушка Панас.
     Старцы не удивились, это Томас даже подпрыгнул, смотрел  дико,  затем
-- подозрительно. Старец спросил колеблющимся голосом:
     -- Кто ты, идущий в волчьей шкуре?
     -- Волхв.
     -- Значит, по праву... Но даже волхв не может знать наших имен.
     Томас потрясенно смотрел  на  всегда  угрюмого  и  желчно  ироничного
калику. В зеленых  глазах  заблестели  слезы,  а  суровое  лицо  размякло,
кривилось, словно калика удерживался от плача.
     -- Да, дедушка, -- прошептал он, -- никакой волхв этого не может...
     Он упал на колени перед  старцем,  тот  медленно  опустил  ладонь  на
всклокоченные волосы, с опаской погладил рыжие, давно  не  чесаные  пряди.
Томас видел, как пальцы старца оживали, трогали голову  Олега,  опустились
ниже, ощупали лицо, глаза, брови.
     -- Олешек?
     -- Я, дедушка...
     Он уткнулся лицом в старца, сгорбился, словно пытался стать ребенком,
у которого на плечах  нет  тяжести  взрослого.  Томас  до  боли  в  сердце
сочувствовал, разрывалось сердце от желания помочь, поддержать.  У  самого
бывали страшные минуты, даже дни, когда мечтал уйти от  жестокого  мира  в
спасительное детство, когда все за тебя решают взрослые, а ты беззаботен и
весел...
     Плечи Олега тряслись. Старик гладил и гладил его по голове, перебирал
волосы. У него у самого в глазах стояли слезы, но  лицо  было  счастливое,
просветленное.
     Томас ощутил, как в глазах предательски защипало. Человеческие фигуры
расплылись. Он шмыгнул носом, глубоко вздохнул, заставляя  себя  придти  в
себя. Да и бедный пескарик хватает ртом воздух, задыхается.
     Второй из старцев сказал осторожно:
     -- Тем более дивно... Панас, ты забыл? Ни один смертный...
     Панас все  еще  гладил  коленопреклоненного  калику  по  голове.  Тот
цеплялся обеими руками за колени старца, не отпускал,  тыкался  лицом,  не
желал возвращаться в реальный мир жестокости и трудностей.
     -- Ни  один,  --  повторил  едва  слышно  старец,  которого  называли
Панасом. -- Ну и что?.. Это моя кровинка... Мое дите...
     -- Но запреты...
     -- Это мое дите, -- повторил Панас упрямо. --  Что  мне  запреты?  Он
спасался  от  каких-то  врагов.  Он  сумел...  Или  сам  город   раскрылся
навстречу?
     Томас снова ощутил на себе пронизывающие взоры старцев.  В  них  была
неведомая мощь, более властная, чем  взоры  королей  и  даже  императоров,
которых он встречал в жизни. Но в этих трех было и глубокое понимание.
     Он видел, как нехотя, с великими трудностями  калика  отдирает  себя,
словно рвет по  живому,  от  старца  Панаса.  Лицо  старика  дрогнуло,  он
мгновение удерживал внука, потом руки бессильно упали.
     Олег поднялся, и  Томас  содрогнулся.  По  щекам  калики  бежали  две
блестящие дорожки. Губы  вздрагивали.  Даже  голос  дрожал  и  прерывался,
словно после долгого плача:
     -- Деда... Я пришел, потому что увидел.  А  город  раскрылся,  потому
что... принял нас.
     Томас снова ощутил себя под перекрестьем трех  пар  испытующих  глаз.
Наконец второй старец сказал тихим голосом:
     -- Следуйте за нами. Мы отведем вас к нашим. Там послушаем...  что  в
мире сейчас.
     Они двинулись бесшумно, словно невесомые, но Томас все же  чувствовал
силу. Так двигались бы шаровые молнии, тихие и неслышимые, лишь  озаряемые
призрачным светом.
     Олег кивнул Томасу, и они пошли  следом.  Пол  под  ногами  был  сух,
никакой воды, но все  же  Томас  чувствовал,  что  они  находятся  на  дне
глубокого озера. Пахло чем-то неуловимым, но все же пахло озером.
     -- Что за город? -- спросил он шепотом Олега. -- Кто эти люди? Это  в
самом деле твой дед?
     --  Все  узнаешь,  --  шепнул  Олег   одними   губами,   взгляд   был
отсутствующий. -- Все узнаешь... От нас не будет тайн.
     Томас зябко передернул плечами.  Он  знал,  когда  раскрывают  тайны.
Когда стоишь с петлей на шее или голова на плахе, а палач  уже  замахнулся
огромным топором!
     -- На, -- сказал он и злорадно сунул калике в  ладонь  пескарика.  --
Хоть для него сделай что-нибудь хорошее.

     Глава 16

     Их было  целое  племя,  как  понял  потрясенный  Томас  из  короткого
рассказа Олега. В древнее-древнее время, когда и Христа  еще  не  было  --
здесь Томас всегда ощетинивался, не мог вообразить  такие  времена,  --  в
дремучем лесу жило племя невров. Жили как лесные звери. Кроме леса  ничего
не видели, считали что таков весь мир. Свою  крохотную  деревушку  считали
миром...
     Но однажды пришли враги. Тут речь калики становилась  бессвязной,  он
пытался в сложных словах и понятиях и даже на пальцах  объяснить,  что  за
враг и почему невры предпочли не драться, а уйти всем племенем  вместе  со
всей деревней на дно озера. И почему сюда.
     Когда-то в очень давшие времена два брата, Словен и  Рус,  вместе  со
своими племенами двигались на север, искали  новые  земли  для  заселения.
Добрались до озера, которое назвали Мойско. Из озера вытекала река. Волхвы
раскинули кости, глас с неба велел занять именно эти земли.
     Так и поселились у истока реки. Озеро переименовали  в  честь  дочери
Словена в Ильмень, а реку по имени сына  Словена  Волхва  назвали  Волхов.
Именем младшего сына  Словена  был  назван  городок-крепость  Волховец.  А
срубленному им большому городу дали назвали Словенск.
     Рус же поселил свое племя поблизости, у соляного колодца,  и  основал
город еще больше и краше -- город Руса. Одной из  рек,  протекающей  через
город, дал имя жены -- Порусья, а  другой  имя  своей  любимой  сестры  --
Полисть. И здесь им прошлось вести тяжелую и страшную  борьбу  с  Извечным
Злом, потому что оно пришло и сюда. Не все могут сражаться от рождения  до
старости, тем более что в старину  люди  жили  гораздо  дольше  и  воевать
приходилось неизмеримо больше.  Кое-кто  устал.  Не  мышцами,  это  быстро
проходит, но усталость души остается надолго... Так и ушли  от  борьбы  на
дно ближайшего озера с чистой водой, основали  там  град  Китеж,  незримый
мирскому глазу.
     Так и жили там -- века, тысячелетия. На поверхности возникали  другие
племена, приходили иные народы, исчезали, сменялись, уходили. Вместе  леса
стала степь, а потом снова нарос лес,  такой  же  дремучий,  как  на  себе
убедился Томас. Никто, за редким исключением, не мог попасть  в  подводный
град Китеж...
     -- Но все же есть,  --  заметил  Томас,  с  жадным  вниманием  слушая
рассказ калики. -- Большинство в звериных шкурах, как  вот  ты!  А  другие
вполне люди, как я, скажем.
     -- Хорошо, не в доспехах.
     -- Слушай, а почему в шкурах? Тоже калики?
     Им отвели небольшую комнатку, тесноватую,  но  чистую.  Кроме  стола,
двух лавок и широкого ложа ничего лишнего.  Томаса  беспокоило  отсутствие
окон, но свет шел как будто бы прямо из толстых бревен. Капельки оранжевой
смолы навыступали блестящими бусинками,  от  них  по  комнате  шел  густой
аромат. Томас потрогал пальцем, покачал головой. Все еще не застыли!
     Странно он чувствовал себя,  неловко  и  непривычно.  Как  пескарь  в
лохани с водой, куда сердобольный калика пустил плавать его пленника.  Еще
и песку насыпал, чтобы тот мог  зарыться,  ничего  не  видеть,  ничего  не
слышать. А  тут  не  спрячешься,  не  зароешься.  Или  это  отдельный  рай
маленького племени? Вечное убежище?
     Не  дожидаясь,  пока  их  участь  будет  решена,  калика  сам  что-то
прикидывал, высчитывал -- Томас видел  по  нахмуренному  лбу  друга.  Даже
решился на короткую прогулку по терему, благо им выходить  из  комнаты  не
запрещали. Беспрепятственно спустились по  деревянным,  будто  только  что
срубленным лестницам вглубь терема. Там чувствовалась сырость еще  больше,
хотя, по мнению Томаса, вода везде одинаково мокрая.
     Даже коридоры выглядели  просторными,  но  Томас  усмотрел  и  совсем
крохотные палаты, а чем ниже спускались,  тем  проходы  становились  менее
торжественными, палаты превратились в  комнаты  с  низкими  потолками,  на
поперечных балках сушилась одежка, лапти, висели ремни  и  веревки.  Внизу
пахло кожей,
     -- Еще не понял? -- спросил Олег тихо. -- Кто прибывает позже, просто
надстраивают для себя. Потому здесь такое разное.
     Томас подумал.
     -- Не  опасно?  Верхний  этаж  завалится.  Торчат,  как  скворешни  и
голубятни!
     -- Здесь нет ветра. Не треплет стужа,  зной,  не  бьют  дожди.  Здесь
вечность, Томас. Вечность.
     Томас задумался. Олег решил,  что  рыцарь  пытается  осмыслить  такое
понятие, как вечность, однако рыцарь лишь кивнул.
     -- Ты прав, в воде не рухнет. Разве  что  всплывет.  Ты  уверен,  что
Семеро Тайных сюда не доберутся?
     -- Сюда?
     -- Их мощь велика.
     Олег покачал головой.
     -- Не думаю. Есть вечные крепости, которые не одолеть.
     -- Ну, если здесь магия тоже велика...
     -- Не магия, Томас. Как есть ценности, что нерушимы... Я говорю не  о
яхонтах, рубинах, алмазах, как сам понимаешь, есть и  крепости  духа,  что
будут стоять, пока люди -- люди, а не что-то другое.
     Томас пробормотал:
     -- Что-то мудрено говоришь. А я рыцарь простой, доверчивый.
     -- Когда мы были медведями да волками,  у  нас  были  одни  ценности,
когда станем богами ну-ну, не вскидывайся как  конь!  --  пусть  не  когда
станем, а если станем, то у нас будут другие. А сейчас -- эти.
     Томас шумно поскреб голову,  став  похожим  на  мужика  из  глубинки,
озабоченного, как обустроить Русь.
     -- Все равно не понял, но  что-то  смутно  улавливаю...  Мозги  жаль,
сдвинутся. Как нам отсюда выбраться?
     -- Еще не говорил.
     Олег заметно помрачнел. Томас встревожился:
     -- Не захотят отпускать?
     -- Понимаешь, такого еще не было, чтобы кто-то  покидал  град  Китеж.
Вообще-то тайный град открывается лишь избранным. Гм, с твоей-то рожей...
     -- А что не так? -- не понял Томас.
     -- Да так... Не похож ты на тех,  кто  навеки  решил  уйти  из  этого
мира...
     -- Таких много, -- заметил Томас. --  Монастыри  растут,  как  грибы.
Увечных душ больше, чем увечных тел.
     -- Там еще ряд условий. Человек должен быть чист душой,  непорочен...
словом, замечателен во всех отношениях! Теперь  понимаешь,  почему  старцы
едва не попадали, когда увидели тебя.
     Томас огрызнулся, но выглядел польщенным:
     -- Это когда тебя узрели!.. А я  просто  ангел,  овечка.  Впрочем,  в
каждой обороне рано или поздно возникает щелочка. Так  и  в  стенах  этого
незримого града... После нашего ухода ее найдут и законопатят.
     -- Да уж после нашего ухода здесь все проверят  и  перепроверят.  Еще
одна-две такие овечки, -- и от пречистого града ничего не останется. А  то
и пойдут  гулящие  девки,  пьянки,  игра  в  карты  с  дьяволом  во  славу
Господа... Думаю, это еще не все, что ты умеешь?
     Рыцарь с достоинством выпрямился.
     -- Сэр калика! Твои языческие инсвинуации...  до  такой  степени,  до
такой... что я просто и не знаю!
     Язычник гнусно скалил зубы. Вид был хитрый. Он,  как  заметил  Томас,
быстро приходил в себя после любой беды,  а  в  завтрашний  день,  хоть  и
называл себя вперед глядящим волхвом, не особенно заглядывал.

     Вечером, так здесь это называлось, хотя Томас  не  уловил  разницы  с
утром, они предстали перед вуйком. Так именовали здесь то ли князя, то  ли
волхва, то ли и то и другое разом. Палата была низкая, по углам стояли две
широкие  печи,  а  на  полатях  лежали  ребятишки,  боязливо  разглядывали
пришельцев из  другого  мира.  У  двери  сидели  еще  трое  стариков,  все
благостные и тихие. От них струился  чистый  ровный  свет.  Белые  головы,
бороды, белая одежда, только лица темные, как кора дерева, но  и  та  чуть
побелела за тысячи лет без солнца. В одном из них Томас узнал деда Панаса,
к коленям которого припадал калика. Дед Панас смотрел на внука с  тревогой
и любовью.
     -- Так как же вы попали сюда? -- спросил вуйко.
     Это был едва ли не самый древний из старцев, но это был дуб,  который
выстаивал под грозами и молниями, один среди  поля  принимал  удары  бурь,
засухи, лютые морозы, и  заботливо  растил  под  своими  широкими  ветвями
молодняк...
     Белая, как снег, борода его была короче, чем у троих,  что  встречали
Томаса и калику, глубоко посаженные глаза смотрели не по-старчески живо  и
оценивающе. Это был вождь, который умел решать и все еще решал. И  у  него
был голос человека, который знал, на каком свете он находится.
     Томас видел, как калика тяжко вздохнул:
     --  Не  знаю...  Этим  вы  займетесь,  когда  мы  уйдем.  Нас  другое
тревожит... Как уйти так, чтобы эти степняки, обложившие  наверняка  озеро
со всех сторон, не взяли нас еще мокренькими?
     Вуйко подумал, поинтересовался:
     -- Вы все еще намерены уйти из нашего благословенного града?
     -- Кто-то заслужил отдых, -- ответил Олег,  --  а  кому-то  еще  надо
заработать.
     -- Вы знаете хоть, куда попали?
     Томас невольно двинул плечами, он не знал и боялся дознаваться --  на
христианский рай не больно похоже, а за то,  что  побывал  здесь...  может
быть, это чистилище?... как бы не пришлось на том свете горячую  сковороду
лизать.
     Калика сумрачно кивнул.
     -- Знаю.
     -- Что знаешь? -- допытывался вуйко.
     -- Может быть, лучше не говорить? -- предложил Олег.
     Белые, как иней, брови вуйко поползли вверх.
     -- Почему?
     -- Ну... я могу сказать правду.
     Старцы, что прислушивались к каждому слову, загомонили  между  собой.
Томас ощутил,  как  начал  накаляться  воздух.  На  калику  поглядывали  с
неодобрением.
     -- Говори, -- пригласил вуйко недобрым голосом.
     -- Вы те, кто когда-то были  сильны  и  отважны...  На  ваших  плечах
держалось столько, что вы наконец не смогли нести тяжесть все  матереющего
мира. И вы ушли...  ушли  в  это  тихое  обиталище,  тихую  обитель.  Там,
наверху, бушуют войны, мрут, как мухи люди, исчезают целые народы, но  что
вам до этого? Сюда не капает их кровь, сюда не падают всепрожигающие слезы
сирот, сюда не слышно крика истязаемых женщин...
     Лица всех троих темнели. Томас видел нарастающий гнев в глазах вуйко.
Дед  Панас  сделал  предостерегающий  жест,  но  калика  не  замечал,  сам
напрягся, как струна на боевом луке.
     -- Я знаю, знаю!.. Отсюда выхода нет? Ошибаетесь!
     Вуйко  сделал  глубокий  вдох,  смиряя  гнев,  вспомнил,  что  он  не
драчливый воин с верхней земли.
     -- Да?
     -- Один мой друг, Мрак, говорил, что из самого безвыходного положения
есть по крайней мере два выхода...
     Вуйко насторожился.
     -- Мрак?.. Об этом герое мне рассказывал дед.  А  тому  --  его  дед,
который однажды видел Мрака.
     Олег покосился на Томаса, сказал просто:
     -- Ты мог бы многое узнать у деда Панаса. Он тоже видел Мрака, а  тот
с друзьями походил по свету.  И  бывать  им  доводилось  глубже,  чем  дно
мелководного озера с жабами и лягушками.
     Панас приблизился к  вуйко,  шепнул  пару  слов.  Тот  застыл,  потом
перевел  изумленный  взгляд,  в  котором  была  тревога  и  недоверие,  на
смиренного калику, в котором сейчас как раз смирения  не  было,  а  только
печаль и глубокое сочувствие.
     -- Ты... из Первых?
     Олег покачал головой.
     -- Я из тех, кто все еще  не  уходит.  Ни  в  подводный  град,  ни  в
подземный, ни в пьянство, ни даже в разгул и  хмельных  баб.  Как  и  этот
молодой рыцарь, что тоже тащит на своих плечах тяжесть, которую мог бы  не
тащить. Он богат и знатен, мог бы лежать на печи...  если  у  англов  есть
печи, пить и таскать дворовых девок на сеновал...  Нет,  вуйко,  никто  ни
слова упрека. Вы сделали все, что могли, а могли очень  много.  Теперь  вы
ушли из нашего мира...
     -- Мир грязен и жесток, -- сказал вуйко горячо.
     -- Мир... Ладно, не  стоит  о  том,  каков  мир.  Уйдя  из  мира,  вы
придумали себе оправдание. А ведь вы не нуждаетесь в оправдании! Вы герои,
которые всю жизнь, а она была не короткой, дрались за Правду. А теперь  вы
отдыхаете...
     Голос вуйко прогремел, как гром:
     -- Мы не отдыхаем! Мы живем праведно, живем по-настоящему!..  А  весь
остальной мир, погрязший в грехе и разврате,  утонувший  в  крови,  должен
быть уничтожен богами!.. Только  мы,  единственные  избранные,  выйдем  на
очищенную землю, и воцарятся вечный мир и счастье!
     В зале нарастал  радостный  гул.  Глаза  сверкали  фанатичным  огнем.
Старцы вздымали костлявые руки, потрясали кулаками.
     Олег вздохнул, повернулся к двери.
     -- Ну, мы пошли?
     Вуйко вперил в него глаза, что налились кровью.
     -- Куда?
     -- Очищать землю от мерзостей.
     -- Вы... ничтожные... ставите себя наравне с богами?
     Олег печально развел руками.
     -- Боги поручили эту землю нам, людям. Можно всю жизнь надеяться, что
явятся боги и уберут за нами горы навоза, грязи и мусора,  но  если  будем
этого ждать всерьез, то нам и нашим внукам придется жить в этом навозе.  И
в конце концов либо жрать его, либо захлебнуться в нем.
     Вуйко молчал долго. Тишина была мертвой, даже запахи свежей древесины
исчезли. Дед Панас подавал калике какие-то  знаки.  Наконец  вуйко  поднял
голову.
     -- Ждите в своей комнате. К утру мы решим вашу... участь.

     Томас вздрогнул, когда сильная рука выдернула его из сна.
     -- Что?.. Яра нашлась?
     -- Какая, к дьяволу  Яра,  --  сказал  грубый  голос  с  досадой.  --
Вставай, разлежался!
     Томас сел, протер кулаками глаза. От бревен струился все тот же свет,
здесь день не отличить от ночи, но спать  хотелось  немилосердно.  Калика,
одетый и с посохом в руках, смотрел на него сердито и требовательно.
     -- Куда в тебя столько сна влезает?
     -- Не больше трех часов за двое суток! -- поклялся Томас с чувством.
     -- Ого, это ж можно лопнуть.
     Томас быстро оделся, влез в железо, а калика затянул ремни  сзади  на
его доспехе. Томас нахлобучил шлем, быстрым взглядом отыскал перевязь. Меч
стоял в углу, ножны  тускло  поблескивали.  Рукоять  горела,  просилась  в
ладонь.
     Калика был хмур, лицо побледнело и вытянулось. Он выглядел так, будто
не ложился вовсе.
     -- А нас выпустят? -- спросил Томас осторожно.
     -- Да.
     -- Ты... уверен?
     -- Надеюсь.
     -- Сэр калика, но вчера они говорили, что...
     -- Мы за ночь о многом переговорили, -- оборвал калика. --  О  смысле
жизни, великих ценностях, высоком и вечном, словом, о разном, о чем  редко
говорят в обыденной жизни. А сейчас мы просто уходим в мирской мир.
     -- Может быть, надо попрощаться, как-то поблагодарить?
     -- Не надо, -- остановил калика. -- Не надо. Я уже попрощался.
     В его  словах  была  недоговоренность.  Томас  насторожился.  Похоже,
разговор о высоком не был легким. И отпустили без  охоты,  если  никто  не
вышел проводить. Ведь не каждый день из их благостного мира человек уходит
наверх, к солнцу, в мир крови и смерти!
     Они вышли в сени, а  затем  калика  просто  открыл  дверь  и  шагнул.
Впереди было песчаное дно, торчали редкие  водяные  травинки.  Серебристые
рыбки метнулись в разные стороны. Томас поспешно набрал в  грудь  воздуха,
ступил следом. Холодная вода обожгла, ноги оторвались от земли. Он ощутил,
что  медленно  взлетает,  парит  над  песчаным  дном,  где   в   состоянии
рассмотреть мелкую гальку, зарывшихся пескарей, заблудившегося рака...
     Затем рука схватила его за голову, потащила. Грудь  начала  судорожно
дергаться, спертый воздух душил изнутри.  Томас  запоздало  понял,  что  в
доспехах не поплаваешь, но калика помнит, тащит, как акула, к поверхности,
хотя какие тут акулы, тут и щук, наверное, нет...
     Голова Томаса выскочила наверх, он судорожно хватил свежего  воздуха,
снова скрылся под водой. Руки калики тащили, подталкивали,  наконец  Томас
ощутил под ногами дно. Встал, воды оказалось по плечи.
     Калика с шумом вынырнул рядом.
     -- Ну и конь!.. Что в тебе  такое  тяжелое,  Томас?  Ты  перегрузился
ужином и с тех пор никуда не ходил?
     -- Рука у меня тяжелая, -- предупредил Томас мрачно.  Вода  текла  из
доспехов тонкими струйками, он был похож на фонтан  в  саду  венецианского
дожа. -- А где... погоня?
     -- Из Китежа погони не будет.
     -- А те, что землю трясли?
     -- Сплюнь, -- посоветовал калика тревожно. -- Могли  решить,  что  мы
утонули... но тогда искали бы трупы, их хозяевам нужны  доказательства,  а
еще пуще чаша, или же вернулись за подмогой.
     Томас оглянулся на середину озера.
     -- Думаешь, потревожат старцев? Неловко, мы на них беду накликали.
     -- Не думаю. Град Китеж сами боги не возьмут,  не  по  зубам.  Только
сами китежане могут выйти, по своей воле.
     К берегу брели долго, одолевая сопротивление  воды.  Промокший  Томас
начал стучать зубами. Кристально чистая  вода  была  к  тому  же  ледяная.
Осенью, да еще поутру, в любом озере вода любого сведет корчами, а тут еще
бьющие ключи!
     -- Надо было остаться... -- прошептал он синими губами.
     -- Надолго?
     -- А что, -- огрызнулся Томас, -- думаешь, не усидел бы?
     -- Да нет, они сами не усидят вечно. Однажды целое племя невров  ушло
в глубокие леса, чтобы там жить вдали от людских свар, войн...
     -- Ну-ну!
     Олег вздохнул.
     -- Тысячи лет так жили, но когда разгорелась самая страшная битва  со
Злом, они вышли. Они знали, что погибнут, но все же вышли.
     Томас оглянулся на ровную гладь озера. Носились стрекозы с  радужными
крылышками, жуки-плавунцы стремительно скользили по гладкой  пленке  воды,
красиво  огибали  торчащие  кувшинки,  распластанные  листья,  толстые   и
мясистые.
     На лице Томаса было сомнение. Вряд ли такие благостные старцы выйдут.
Разве что их дети, ведь там видел мужиков  и  помоложе.  Они  не  стареют,
иначе без войн и болезней друг
     на друге бы сидели. А дети не растут, сотни лет в детских рубашках...
     Он содрогнулся.
     -- И долго бы мы ждали?
     Олег наморщил лоб, подвигал губами, почесал в затылке.
     -- Не думаю. Люди есть люди. Долго не усидят. Даже  на  самом  лучшем
месте.
     -- Ну-ну?
     -- Так все одно вылезут на солнышко через тыщу-другую годков. А то  и
на год-два раньше.
     Томас буркнул:
     -- Благодарю покорно. Моя Крижана успеет состариться, а женщины этого
боятся больше всего. К тому же мне осталось всего недельку,  чтобы  успеть
до ее замужества.
     Он поспешил вверх по берегу. Мешок успокаивающе колотил по спине.

      * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *

     Глава 1

     С редких полей, которые они встречали  в  пути,  спешили  до  холодов
убрать все, вплоть до соломы. Начнутся дожди, будет сосать  под  ложечкой,
что то не успел, то не сделал, то пропало... Кто убрал, потянулся в лес по
рыжики да ягоды. Если первую землянику по обычаю -- детям, то за брусникой
и  клюквой  выезжают  на  лошадях,  возвращаются   с   десятками   доверху
загруженных плетеных  корзин.  Малину  и  смородину  собирали  еще  летом,
попутно со жнивьем
     Томас видел, как спешили  до  прихода  дождей  выдергать  и  обрезать
репчатый лук и чеснок. А в дожди можно  будет  дергать  репу,  капуста  же
может простоять до самых заморозков. Томас вспомнил, с каким  наслаждением
грыз капустные кочерыжки, зажмурился, во рту появилась сладкая слюна.
     К какой деревушке ни подходили, слышали стук молотильных цепов, пахло
дымом овинных теплинок. Стога огораживали, а скот пускали пастись уже и на
поля. Пастухи,  как  понял  Томас,  свое  отработали,  понадобятся  только
весной, не раньше. На полях уже всяк за своим скотом присмотрит.
     Кое-где пахали зябь. Женщины поднимали лен,  ставили  торчком,  пусть
сохнет, потом свяжут в большие тюки, уберут под крышу.
     С первым морозом, как помнил Томас  по  своему  хозяйству,  и  здесь,
чтобы сохранить сено, будут  резать  лишних  овец,  коз,  телят,  баранов.
Останется до весны только то, что отобрано на  завод,  на  племя.  Молодым
петухам рубят головы, те бегают по дворам, разбрызгивая кровь...
     Замков  и  городищ  избегали,  двигались   большей   частью   лесными
тропинками, пробирались  по  опушкам  леса.  За  едой  заходили  только  в
маленькие веси, да и то большей частью питались сбитыми с  веток  птицами,
зайцами. Калика дважды подстреливал молоденьких кабанчиков, умело  пек  на
раскаленных камнях, сдабривал лесными грушами и  яблоками,  поливал  соком
малины и других лесных ягод. Получалось так вкусно, что  Томас  уже  и  не
знал, чему святой отшельник учился в пещерах усерднее: поклонялся  дьяволу
или  пробовал  поочередно  рецепты  древних   язычников,   что   славились
отвратительными оргиями чревоугодия.
     Они шли по широкой лесной дороге,  залитой  ярким  солнечным  светом,
когда сверху с деревьев прыгнули дюжие, как медведи люди. Томаса и  калику
мгновенно вжали лицами в нагретую солнцем землю, заломили руки  за  спину.
Томас орал и ругался, но ему позволили встать уже со связанными за  спиной
руками.
     Двое подобрали мешки пленников, остальные стояли наготове с  оружием.
То ли это были не разбойники, то ли у разбойников был лютый вожак, который
требовал дисциплины.
     Подошел рослый немолодой воин -- калика определил в нем  воеводу,  --
сорвал с рыцаря шлем. Мгновение смотрел в лицо  Томаса  такими  же  синими
злыми глазами.
     -- Мы не жалуем бродяг... Впрочем, на  княжей  каменоломне  еще  есть
места.
     Томас  едва  удержался  от  бессильных  проклятий.  Рядом  послышался
гнусный смешок человека, у которого было очень странное чувство смешного.

     Их увезли, перебросив, как мешки с тряпьем,  через  крупы  коней.  По
поведению и разговорам Томас понял, что замок не близко,  а  люди  хозяина
забрались далековато. Возможно, залезают даже в чужие владения. Хорошо бы,
если бы местный владетель не щелкал хлебалом, как очень сложно  выражается
калика, а снарядил погоню, отбил бы пленников...
     Он вздохнул. От тряски мысли путаются, иначе не стал бы мечтать,  как
слабая женщина, что кто-то придет и спасет. Настоящий англ верит только  в
свои силы. Ну и в Христа, конечно. Точнее, в Пресвятую Деву. Если сам себе
не поможешь, то кто еще?
     Когда выехали из леса, открылась широкая долина, а в ней  на  высокой
скале высился мощный замок из белого камня. Единственная  дорога  шла  над
краем пропасти, извиваясь в опасной близости от высоких стен. Оттуда могли
сбивать всадников не только стрелами, но даже камнями и бревнами.
     Воевода поравнялся с пленниками. Конь под ним был крепкий,  жилистый,
с горячими живыми глазами. Он нервно перебирал ногами, просился в галоп.
     --  Взгляни,  --  предложил  воевода,  в  голосе  была  гордость.  --
Соколиное гнездо!..
     -- Только живут в нем вороны, -- прохрипел Томас.
     Воевода с силой, но без злобы ударил его по лицу. Томас сплюнул кровь
с рассеченной губы на роскошный сапог врага.
     -- Здесь живет сокол,  --  повторил  воевода  громче.  --  Со  своими
соколятами. Это наш князь -- пан Кичинский. Но ты увидел этот замок первый
раз и... последний. Из темницы, что глубоко  под  замком,  не  видно  даже
решетки на двери.
     Томас снова сплюнул соленое, молчал. Тоска, что  не  покидала  с  той
минуты, как попали к  плен  к  Ночной  Вороне,  что  тоже  именовала  себя
Соколом, начала разъедать уже не только душу, но и кости. Даже показалось,
что пришло заслуженное  наказание.  Он,  вспылив  из-за  пустяка,  оставил
Шахраю  доверившуюся  ему  женщину.  Это   великий   грех   --   предавать
доверившихся тебе, небо должно покарать  нечестивца.  Вот  оно  и  карает,
нечего роптать, надо наказание принимать как заслуженное...
     "Даже смиренно, как  сказал  бы  калика,"--  напомнил  Томас  себе  с
сердитой издевкой.-- "Этого калику не  поймешь.  О  смирении  да  умалении
почище их войскового капеллана может поговорить,  а  сам  то  человека  по
стене размажет, то жрет, как лесной кабан, то с  налитыми  кровью  глазами
всех девственниц племени под себя гребет, никогда не прощу ему того заезда
на Змее к половцам..."
     Он слышал, как копыта застучали по камню, заскрипел  подъемный  мост,
послышались голоса.
     Их сбросили с коней на каменные плиты. Томас больно ударился  плечом,
зло скрипнул зубами. Все герои, когда стоят над человеком, у которого руки
скручены за спиной.
     Они  с  каликой  оказались  в  центре  широкого  круга.  Их  окружали
вооруженные люди, ухмылялись. С десяток копий были направлены  остриями  в
их сторону. За спинами людей высилась стена замка. Узкие окна были надежно
забраны  железными  решетками,  глыбы  выглядели  как  выкованные  тяжелым
молотом. От стен веяло мощью, уверенностью и подозрительностью ко  всякому
входящему.
     Со ступенек легко сбежал рослый  человек  с  нервным  лицом  и  тонко
сжатыми губами. Он был одет в  коричневый  кафтан,  коричневые  портки,  а
коричневый цвет, как помнил  Томас,  во  всей  Европе  считался  признаком
честности, добропорядочности, здоровья и  здравомыслия.  Его  предпочитали
умудренные жизнью рыцари, удалившиеся от битв, каким был его  дядя  Эдвин,
почтенные отцы семейств, уважаемые отцы города...
     -- Пан Кичинский!.. Пан Кичинский!
     Перед человеком в коричневом быстро расступились.  В  глаза  смотрели
восхищенно и преданно. Томас понял, что это и есть князь, хозяин  замка  и
окрестных владений. И к тому же это человек, которому служат не из  страха
или подачек с хозяйского стола, а всей душой и телом.
     Надежда затрепетала у Томаса в сердце, а  человек  встал  перед  ним,
пытливо взглянул в  глаза.  Глаза  у  пана  Кичинского  были  острые,  как
наконечники стрел, и блеск был тот же, что на закаленной стали.
     Мгновение смотрел в лицо рыцаря, глаза словно смотрели прямо в  душу,
он все, казалось бы, разом понял, охватил, почувствовал, а когда разомкнул
губы, голос был полон удовлетворения:
     -- Давно жидов не тряс...
     Томас шатнулся, будто его лягнул подкованный слон.
     -- Но мы вовсе не иудеи!
     -- Все вы так говорите, -- сообщил пан Кичинский. --  В  темницу  их!
Нет, сперва к мяснику. Пусть потешится, а мы их послушаем.
     Ошеломленных, их потащили через двор к  замку.  Справа  от  входа  на
крыльцо  виднелась  массивная  дверь  в  подвал  --  окованная   железными
полосами. Возле нее  стояли  два  могучих  стража.  Пленников  держали  за
связанные руки, пока старший страж гремел железом, перебирал ключи.
     Наконец дверь натужно подалась. Томас ожидал,  что  пахнет  могильным
холодом, подвалы здесь пообещали глубокие, но воздух был сухим и  горячим,
в нем ясно слышался запах гари и паленого человеческого  мяса.  Волосы  на
затылке Томаса зашевелились -- из глубины подвала пахло свежей кровью.
     Придерживая за связанные руки, их свели по каменным стертым  ступеням
вниз. Это был выдолбленный в сплошной  скале  каменный  мешок  с  неровным
полом и скошенными стенами.  В  углу  полыхали  угли  в  большой  жаровне.
Грузный мужик, прикрытый одним кожаным передником, неспешно  помешивал  их
раскаленной кочергой. Распаренное красное лицо лоснилось от пота,  крупные
мутные капли сбегали по  груди,  плечам.  За  его  спиной  на  стене  были
развешаны щипцы для вырывания мяса, крючья, пилки.
     Сверху послышались  шаги.  Пан  Кичинский  спустился,  сопровождаемый
двумя звероватыми стражами. Томаса и Олега приковали  к  стене,  там  были
толстые цепи и многое другое, что пока  пану  Кичинскому  не  требовалось.
Томас попробовал напрячь мускулы,  но  проще  легкой  мошке  вырваться  из
паутины матерого паука, чем бедному еврею из рук пана Кичинского.
     Палач  поклонился  хозяину,  пошевелил  угли.  На  жаровне  вспыхнули
крохотные багровые язычки. Железный прут начал наливаться багровым, словно
заполнялся свежей кровью жертв.
     Томас передернул  плечами.  Глаза  его  не  отрывались  от  пылающего
железа.
     -- Разве мы похожи на иудеев?
     Кичинский захохотал:
     -- А жиды пошли разные! Есть и такие, как ты:  белобрысые  и  даже  с
голубыми глазами. Эти гады самые опасные!
     Томас воскликнул:
     -- Но я -- рыцарь! Где ты видывал, чтобы иудея принимали в рыцари?
     Пан Кичинский задумался. Потом махнул рукой.
     -- Ты мог купить это благородное звание. У вас, жидов, куры денег  не
клюют. Все продаете и покупаете. Даже Христа продали. Добро б за деньги, а
то за тридцать серебреников!
     Олег предположил:
     -- Может быть, то были не иудеи? Те бы запросили  больше...  Впрочем,
они не последние дурни: он в те годы больше и не стоил. А я б и сейчас  не
дал.
     Огонь в жаровне разгорался ярче.  На  лбу  Томаса  выступили  крупные
капли пота. Дрогнувшим голосом предложил:
     -- А как начет поединка? Иудеи, как известно,  трусливая  нация.  Они
драться не любят и не умеют. Я с оружием в руках докажу, что не иудей!
     Пан Кичинский морщил лоб, взвешивал такую возможность. Развел руками:
     -- Они, с их деньгами, предпочитают драться чужими руками. А  сами  в
сторонке. Мы бьемся за их  интересы,  порой  того  не  замечая.  Но  когда
прижмет, когда не будет другого выхода, думаю, иудей будет драться не хуже
любого рыцаря. А то и лучше!
     -- Почему же? -- вздыбился оскорбленный рыцарь.
     -- Из трусости, -- пояснил пан Кичинский любезно. -- Вы  так  боитесь
быть побитыми, что дни и ночи можете  проводить  в  зале  для  упражнений.
Можете научиться драться так, что никакой рыцарь не выстоит!
     Томас попробовал зайти с другого конца:
     -- Но зачем бы мы явились лазутчиками?
     -- А вы, проклятые жиды, мечтаете о восстановлении вашего Израиля!  И
все делаете, чтобы восстановить царство жидов, а потом еще и накинуть ярмо
на все другие народы. У вас как написано: вы, мол,  единственно  избранные
богом, а все остальные народы -- рабочий скот для  вас.  Только  говорящий
скот. Друг у друга вам красть нельзя, а у нас -- можно!
     -- Да, но зачем...
     -- А вы следите за теми, что вас насквозь видит  и  разоблачает!  Все
ваши хитрости рассеиваются, как дым, когда звучат слова пана Кичинского. И
вам никогда не захватить власть во всем мире, пока я на  страже  интересов
людства!
     Палач смерил взглядом могучую фигуру Томаса, затем перевел  глаза  на
калику.
     -- Каких здоровенных быков привели!..  А  у  меня  на  дыбе...  гм...
ладно...
     Томаса, что орал и сыпал руганью,  растянули  на  дыбе.  Палач  начал
поворачивать ворот. Заскрипело, натянулись ремни. Лицо Томаса побагровело,
вздулись жилы. Пан Кичинский  велел  подать  ему  стул,  из  другого  угла
принесли -- высокий, с резной спинкой  и  высокими  подлокотниками.  Страж
смахнул пепел, пан Кичинский опустился легко  и  настороженно,  готовый  в
любой миг вскочить.
     -- С какой целью, -- спросил он негромко, но властно, -- заслали  вас
в мои земли?
     -- Мы... сами... -- прохрипел Томас.
     Палач по знаку Кичинского нажал на ворот сильнее. Томас сцепил  зубы.
Пан Кичинский чуть подался вперед.
     -- Ну-ну!.. С порванными жилами ты будешь годен  разве  что  на  корм
собакам. Но сперва я еще сдеру шкуру. Медленно!.. Говори,  что  тебе  твои
верховные жиды велели сделать в моем замке?
     -- Ка...кие... жиды? -- прохрипел Томас сквозь стиснутые зубы.
     -- Пархатые! Которые хотят весь мир захватить. Думаешь,  не  знаю,  о
чем мечтаете?
     -- Ты безумец....
     Пан Кичинский откинулся на спинку  кресла,  вытянул  вперед  руку  со
стиснутым кулаком, оттопырил большой  палец.  Некоторое  время  смотрел  в
синие глаза рыцаря. Потом улыбнулся и резко повернул оттопыренным  пальцем
вниз. Пан Кичинский, как понял калика, был образованным  человеком.  Знал,
какой жест подавали римские патриции, чтобы победивший гладиатор прикончил
раненого собрата.
     Томас вскрикнул, жилы на лбу, на шее, по всему телу страшно вздулись.
Несколько мгновений слышно было надсадное сопение палача,  он  налегал  на
ворот все сильнее, изо всех сил, но рычаг  не  поддавался.  Крупные  капли
пота побежали по лицу, он напрягся так же,  как  и  Томас,  жилы  вздулись
толстые, как морские канаты.
     Пан Кичинский несколько мгновений  смотрел,  глаза  полезли  на  лоб.
Вскочил с проклятием, ухватился за ворот, вдвоем налегли всем весом.
     Послышался треск. Жилы лопались одна за другой, сухо,  как  будто  бы
пастух звучно бил кнутом, загоняя скот на  дорогу  в  село.  Палач  и  пан
Кичинский повалились на пол, барахтались, орали и ругались.
     Кичинский вскочил первым, безумным взором обвел  дыбу  и  растянутого
пленного  рыцаря.   Могучая   грудь   англа   вздымалась   часто,   словно
освобожденная от тяжести. Лицо все еще было багровым, крупные  капли  пота
стекали, оставляя мокрые дорожки. В глазах все еще было недоверие.
     Палач, стоя на коленях, заголосил жалобным плачущим голосом:
     -- Я ж говорил, менять надо жилы и ремни!.. Исхудились,  истерлись!..
Какого слизняка растянуть -- милое дело, а для этих быков надо  новенькое,
неизношенное!..
     Кичинский плюнул, резко повернулся и пошел вверх по  ступенькам.  Уже
от двери повернулся, бросил резко:
     -- Я пойду посмотрю с башни, нет ли за  этими  двумя  хвостов.  Когда
вернусь, чтоб все было готово! Даже если у него вместо жил стальная тетива
для арбалетов, чтобы они рвались, как паутина!
     Дверь за ним захлопнулась, двое стражей остались  на  ступеньках.  Их
глаза следили  за  каждым  движением  скованных  цепями  пленников.  Палач
суетливо развязывал узлы, скрепляющие  части  дыбы,  торопился,  обламывал
ногти, ругался, срезал их ножом. Новые ремни нашлись  тут  же,  он  спешно
менял истертые,  потел  от  страха,  выпученными  глазами  оглядывался  на
закрытую дверь.
     Томас следил за палачом налитыми кровью глазами. Калика не  двигался.
То ли заснул, то ли мыслил о высоком,  то  ли  полагал,  что  его  очередь
придет не скоро.
     -- Сэр калика, -- сказал Томас замученным голосом, -- а ты... в самом
деле не иудей?
     Олег очнулся, пробурчал:
     -- Теперь уже я сам в этом не уверен.
     -- Вот-вот! Этот зверь обладает таким даром убеждения, что я уже  сам
засомневался. А что, как я могу проверить, были или нет в моем роду иудеи?
Скажем, поколений пять тому?
     -- Не можешь, -- подтвердил Олег. -- Это только сами иудеи  наверняка
скажут, не замутила ли их чистопородную линию  кровь  какого-нибудь  англа
или же, упаси боже, сакса. Они все грамотные, им религия велит, а вот  ты,
который пальцев на руке не сочтешь, не сможешь.
     -- Тогда я, выходит, не иудей?
     -- Не чистокровный. Но пану Кичинскому все одно, одна капля в тебе их
крови или ведро.
     -- Гм, он оскорбляет всех неевреев, придавая такое значение одной  их
капле. Может быть, он сам иудей?
     -- Скажи ему, -- предложил Олег.
     Томас подергался в цепях.
     -- Сэр калика, я ж не сомневаюсь  в  твоей  храбрости.  Я  думаю,  ты
захочешь это доказать, сказав ему в глаза самому.
     -- Зачем доказывать, -- удивился калика, -- если ты не сомневаешься?
     Палач закончил затягивать последний  узел,  когда  дверь  с  грохотом
распахнулась. Кичинский явился в сопровождении  мрачных  молодых  стражей.
Они были в черном, угрюмые и злые. Оружием обвешались  с  головы  до  ног,
чтобы за версту было видно, что они молодые и не шибко  опытные.  Если  их
захватить, подумал Томас невольно, целый  отряд  можно  вооружить,  еще  и
останется.
     Глядя с удовлетворением, как разжигают огонь в жаровне, пан Кичинский
сам перемешал угли. Его лицо, освещенное снизу багровым светом,  выглядело
не просто жестоким, а мордой дикого зверя.
     -- Сейчас вы мне все расскажете, -- пообещал он  зловеще,  --  будете
рассказывать наперебой... Будете умолять выслушать...
     Томас с усилием повернул голову.
     -- Сэр калика... Какой сегодня день?
     -- Понедельник, а что?
     -- О Господи... Тяжко начинается неделя.
     -- Ерунда, -- прохрипел Олег. -- Все наши несчастья начались  с  того
дня, когда ты, дурень, взял с собой эту женщину...
     -- Сэр калика... Христианин должен прощать своих врагов.
     -- Ну, разве что зарубив сперва.
     -- Я не смог бы зарубить женщину, даже так подло предавшую нас.
     -- Еще бы, -- сказал Олег саркастически. -- С такими лиловыми глазами
и таким странным именем!
     Палач подошел к пленникам с  расплавленным  железом.  Пан  Кичинский,
насторожившись, спросил:
     -- С какими-такими странными?
     -- Тварь с лиловыми глазами? Ее звали Яра, я хотел бы,  чтобы  она  и
тебе встретилась!
     Кичинский смотрел на него с нехорошей улыбкой.
     -- Я бы тоже хотел... Эй, позвать сюда вещуна! Или вещунью.
     Страж выскочил опрометью, вскоре вернулся с неопрятной старухой.  Она
тряслась всем телом, ее вели под руки. Палач тем временем приложил  железо
к груди Олега. Тот стиснул зубы, зашипело, по всему  подвалу  пошел  запах
жареного мяса.
     Кичинский обернулся.
     -- Погодь, я не хочу ничего  пропустить.  Эй,  ведьма,  поищи-ка  мою
племянницу. Не найдешь -- кожу сдеру и на барабан натяну!
     Старуха начала бормотать, двигать в воздухе  руками.  Возникло  серое
облачко, к нему двигались смутные  тени.  Кичинский  от  нетерпения  начал
притоптывать, сопел зло.  Донесся  слабый  свист,  словно  они  стояли  на
высокой башне.  Кичинский  вскинул  руку,  все  замерли,  почти  перестали
дышать. Едва слышный голос сказал досадливо прямо из воздуха:
     -- Это ты, старая Ива... Что ты хочешь на этот раз?
     Кичинский сказал торопливо:
     -- Яра, дорогая! Это я, твой любящий дядя...
     -- Дядя, мне очень некогда, -- произнес  голос,  в  котором  Томас  с
бьющимся сердцем узнал голос спасенной им, а теперь уже выяснилось, что  и
не спасенной, женщины.
     -- Яра, -- сказал он умоляюще, -- ты обещала навестить меня,  но  вот
уже пять лет...
     -- Дядя, я не смогу появиться у тебя еще столько же. Я очень занята.
     Кичинский сказал печально:
     -- Столько же... Это значит, что вообще меня не увидишь. А у меня нет
наследника, все готовил для тебя...
     Томас повернул голову  к  калике,  тот  скривил  губы,  кивнул,  мол,
оказывается, еще в хорошее время попали сюда, Хуже, когда  эта  зверюка  с
лиловыми  глазами  была  бы  хозяйкой.  Дай  тебе  бог   здоровья,   лютый
князь-разбойник.
     -- Дядя, мне некогда...
     Ее голос стал отдаляться, облачко  рассеивалось  в  спертом  воздухе.
Старуху еле держали, она тряслась и пыталась опуститься на пол.  Кичинский
сказал потерянно, извиняющимся тоном:
     -- Да я что, я не хотел тебя тревожить... Знаю, ты избегаешь  меня...
Эти двое бродяг растревожили душу...
     В мертвой тишине донесся слабый возглас, затем едва слышное:
     -- Двое?.. Они кто?..
     -- Один -- калика, другой -- куча железа...
     Томас изо всех сил напрягал слух, но, как и князь, ничего не  слышал.
Старуху трясло, воздух на месте облачка чуть посерел. Кичинский заорал:
     -- Яра? Говори еще!
     Голос был едва слышен, но в нем Томас различил ликование:
     -- Дядя! Я так давно тебя не видела!.. Почему-то я так соскучилась...
Я сегодня же...
     Старуха рухнула без памяти. Голос  прервался,  облачко  растаяло  без
следа. Стражи  смотрели  на  пана  Кичинского  остолбенело.  Тот  медленно
повернулся к пленникам. Глаза вылезли на лоб, челюсть отвисла до колен.
     -- Не знаю... Не знаю, кто вы и что вы есть... но  если  моя  любимая
племянница... прибудет ко  мне...  то...  Эй,  стража!  Расковать,  одеть,
искупать, накормить, напоить, пятки почесать. Нет, сперва искупать,  потом
обедать... Для меня нет дороже гостей, чем те,  ради  которых  Яра  готова
приехать навестить своего старого дядю.

     Глава 2

     Прямо в пыточном подвале с них сбили железо. В баню повели под  руки,
как почетных гостей, но вооруженных стражей стало втрое больше. По  дороге
им то и дело встречались  арбалетчики,  чьи  механические  луки  уже  были
натянуты. Они провожали взглядами, словно  выбирали  места,  куда  всадить
железные стрелы.
     Томас прошептал калике:
     -- Не думал, что так повернется. Что скажем ей?
     -- "Скажем"... -- передразнил Олег. -- А если не придет?
     Томас вздрогнул, представив, что сделает с ними разъяренный князь.
     -- Не думал, что эту предательницу...  эту...  эту...  буду  ждать  с
таким нетерпением!
     Когда их, распаренных и  натертых  по-восточному  душистыми  маслами,
вынули из бани, был поздний вечер. Под стражей привели  в  главные  покои,
где пан Кичинский в честь дорогих гостей устроил пир.
     Пир  был  по-славянски  безалаберен  и  по-русски  обилен  чрезмерно.
Огромные дубовые  столы  ломились  от  яств,  напитков  и  фруктов.  Кроме
Кичинского были еще дюжины две крепких кряжистых мужиков,  больше  похожих
на дровосеков, чем на воинов, но Томас по их нарочито  ленивым  движениям,
взглядам угадывал медвежью силу и опытность профессиональных ратников.
     Никто не повел и  бровью,  завидя  их  рядом  с  Кичинским  целыми  и
невредимыми. Видать, сказал он себе, у этого князя со странностями  бывают
резкие перепады в настроении.
     Калика ел и пил вяло, лениво вслушивался в разговоры, часто впадал  в
задумчивость. Его пытались разговорить, рассказывали о  святых  местах,  а
мощах угодников, о постах и великих истязаниях плоти,  великих  аскетах  и
юродивых, что спят в дерьме, едят дерьмо и умываются  дерьмом,  тем  самым
посрамляя дьявола...
     Калика раздраженно пересел за другой край стола. Разговоры за едой  о
дерьме как-то слабо настраивали на любовь к новому  богу.  На  этом  конце
стола говорили о том, как обустроить Русь. К своему  удивлению,  Томас  не
услышал спора: звать немцев или не звать. Здесь знали точно, что немцев  и
без того на Руси под завязку, а на самом деле  они  никакие  не  немцы,  а
проклятые жиды, немцы на своей земле сидят и сами не знают, как  от  жидов
избавиться.
     -- Очень просто! -- горячился один  молодой  и  красивый  витязь.  --
Очень просто обустроить Русь и все русские земли!.. Выгнать всех немцев, а
мы все знаем, какие они немцы... Поскреби любого --  жида  найдешь,  и  на
Руси сразу все будет, и все станет хорошо!
     Ему орали подбадривающе, тянулись через стол с кубками  вина.  Калика
молча сопел и резал ножом поросенка. Томас чувствовал симпатию к  молодому
и горячему витязю. Простые и понятные решения! И пусть калика бурчит,  что
простых решений не бывает вовсе, но это он говорит от ума, а когда человек
жил по уму, а не по сердцу?
     А во главе стола пан Кичинский  ел  и  пил  за  троих,  но  умудрялся
просвещать тупого англа в запутанной славянской истории.
     -- Князьями начинается история всех славянских народов,  --  объяснял
он горячо. -- У хорватов -- пять братьев: Клюкас, Любель, Козенец,  Мухло,
Хорват. Еще, правда, две сестры: Туга и Буга. У сербов -- два брата, имена
их затерялись, вот что значит бесписьменные, у хорутан -- Борут,  у  ляхов
-- Попел, у чехов -- Чех...
     -- Погоди, -- прервал Томас. Теперь, когда владетельный князь показал
себя обычным сеньором, а у всех свои маленькие причуды, пытать  и  сдирать
шкуры с пленников --  еще  не  самое  худшее,  он  уже  не  опасался  пана
Кичинского. -- Откуда взялся какой-то Попел? У руссов -- Рус, у  чехов  --
Чех, а куда делся Лях?
     -- Увы, -- сказал пан Кичинский скорбно.  Лик  его  омрачился,  князь
уронил скупую мужскую слезу. На столе, куда она упала,  зашипело,  взвился
легкий дымок,  образовалась  оспинка.  --  Ваш  Рус  успел  побыть  князем
несколько дней перед гибелью. А Лях погиб раньше, чем одел княжью корону.
     Томас не стал доказывать, что среди англов не было Руса, спросил:
     -- Ну, а как ты думаешь начать создание всеславянской империи?
     Пан Кичинский грохнул кулаком по столу.
     -- Не создать, а восстановить! Она была от можа и до можа!
     Томас не расслышал:
     -- От можа... Это от мужика и до мужика?
     -- От моря и до моря! От гиперборейского, где только белые медведи...
бывают такие, бывают!.. и до горячего, где вода кипит у края земли. Это за
Индией, куда доходили наши предки и где создали ее храмы,  обряды,  касты,
варны и ковроткачество. Все это была Русь,  которая  распалась  на  тысячи
племен и народов. Одно племя создало Египет, другое -- гиксосов, третье --
Ассирию... Троянцы тоже были русы, да будет вам известно,  а  их  осаждали
тоже русы с примкнувшими к ним какими-то греками...  Словом,  передрались,
как у нас заведено, а всякие там дикие племена, вроде иудеев, тем временем
создали свои королевства и захватили все земли.
     -- Гм, -- сказал  Томас  озадаченно,  --  но  я  убедился,  что  Русь
все-таки есть.
     Пан Кичинский отмахнулся.
     -- Да разве это Русь? Так, ошметки.
     -- Ну, -- сказал Томас раздумчиво, -- может быть, как раз  именно  ты
сумеешь навести порядок. На Руси и в нашем сумасшедшем  мире  вообще.  Ты,
как я слышал от сэра калики, Рюрикович...
     Пан Кичинский пренебрежительно отмахнулся.
     -- Мне плевать, что мой отец князь, а мать -- хорватка.  Этому  я  не
мог ни помешать, ни помочь. Гораздо важнее, что сами  воины  меня  выбрали
гетманом! Этим я горжусь. Мне верят, за мной идут!
     Томас поднял кубок до уровня глаз.
     -- Достойно  сказано,  князь!..  Что  происхождение,  родина,  род?..
Главное, чего стоим мы как люди, как мужчины. Когда приходит испытание, за
княжескую родословную не спрячешься. Хоть мы и разные, ты  --  рус,  я  --
англ, но нет Востока и Запада нет -- что  племя,  родина,  род?  --  когда
сильный с сильным у края земли встает...
     Кичинский хмуро кивнул.
     -- Ты сказал еще лучше. Даже не верится, что это ты... Но  красиво  и
гордо сказанное не всегда верно.  Увы,  в  мире  все  больше  томасов,  не
помнящих родства. Как бы они удивились, узнав правду, что они  никакие  не
англы, а чистокровные русы!
     Томас, будучи  одним  из  этих  "томасов",  в  самом  деле  удивился,
покрутил пальцем у лба, потом приставил большой палец к  виску  и  помахал
остальными, стараясь проделать это по-благородному изящно.
     Кичинский огляделся.
     -- Время есть, ночи уже длинные.  Вам  неплохо  бы  поведать  истину,
тщательно скрываемую лютыми ненавистниками своего народа.
     -- Буду слушать, как откровение, -- пообещал Томас.
     Кичинский хлопнул в ладоши. Отрок подбежал, выслушал, исчез и  вскоре
вернулся с худым сгорбленным молодым человеком, у  которого  были  длинные
волосы, горящий взор и поджатые губы. Кичинский жестом  пригласил  его  за
стол.
     -- Это пан Валевич. Он новый отец нашей истории, потому  что  ее  всю
надо  пересматривать  заново,  переосмысливать  и  переписывать.  Враги  и
завистники слишком долго писали историю, пользуясь  неграмотностью  нашего
народа, чтобы ее можно  было  принимать  в  нынешнем  виде.  Пан  Валевич,
промочи  горло  и  поведай  нашим  гостям  правду.  Нашу  правду,   а   не
какую-нибудь там ненавистную и очерненную.
     Пан Валевич отхлебнул прямо из кувшина, Томас переглянулся с каликой,
Кичинский выгнал за другие столы расшумевшихся гуляк, и пан Валевич  начал
рассказывать страстно и горячо, словно древний  пророк,  излагающий  слово
Истины.
     Рассказ пана Валевича.
     Да будет тебе известно, благородный рыцарь,  что  русы  были  первыми
людьми на всем белом свете, которых сотворил  Господь.  Сперва  его  звали
Родом,        потом         с         годами         имя         менялось:
Род-Рода-Роде-Родве-Рохдве-Охдве-Ухты-Ухве-Яхве.  Ну,  сам  знаешь,  имена
видоизменяются до неузнаваемости. Русского Рода всегда изображали  колесом
с шестью спицами, затем шестилучевой звездой в круге, так его изображают и
сейчас. Только уже не мы.
     Так вот, первые люди жили в той узкой полоске, что  оставалась  между
двумя Льдами. Лишь  когда  Лед  начал  отступать,  русы  начали  двигаться
вослед. Понятно, не все, на старых землях  остались  их  братья,  которые,
однако, за века потеряли связи с ушедшими  племенами,  язык  изменился,  а
ввиду общего потепления на всем свете оставшиеся загорели так,  что  стали
черными, как головешки, а их золотые волосы закурчавились, как у овец.
     Лед таял, отступая, и воды набралось столько,  что  произошел  первый
потоп, когда затопило все земли возле теплых  морей  и  рек.  Так  погибли
древнейшие народы, целые страны и государства. С исчезновением  прародины,
что ушла под воду, оборвалась связь между разбредшимися в  разные  стороны
племенами. Погибли жившие до потопа великаны, хотя  одна  семья,  говорят,
сумела уцелеть на одном из плотов, погибли большие и страшные  звери,  при
поступи которых дрожала земля,  погибли  драконы,  Змеи,  смоки,  грифоны.
Правда, есть сведения, что некоторым как-то удалось спастись, но  они  уже
не хозяева земли, как  было  раньше,  а  гонимые  и  истребляемые  героями
чудовища.
     В самом лучшем месте на свете наши русы основали могучее  государство
Варнов, от нее сейчас осталась только маленькая крепость Варна. Русы-варны
открыли, как выплавлять медь, научились делать из нее как  оружие,  так  и
многие другие вещи. Они же придумали, как делать бронзу, в  то  время  как
другие племена, все еще россов, так и остались дикими. У них  были  только
каменные топоры и дубинки.
     Русы-варны  придумали  письменность,  из  которой  пошла   египетские
иероглифы и финикийский алфавит, а  именно  на  этом  алфавите  пишут  все
просвещенные европейские  страны,  в  том  числе  и  сильно  отставшие  от
Киевской Руси всякие там франки, галлы и прочие немцы.
     А потепление на свете продолжалось дальше. Хлеб уже сеяли в Швеции  и
Норвегии, в Гренландии росли пальмы, на островах в Северном  море  дрались
обезьяны и кукарекали страусы. На этих землях, где мы  сейчас,  земледелие
стало невозможным, пришлось снова вернуться к  кочевому  скотоводству.  Но
для разведения скота потребовалось гораздо больше  земли,  потому  племена
разом начали расселение. Часть ушла на Север,  заселив  попутно  Оловянные
острова, там и доныне их города Кумберленд и Стоунхендж... их уже нет? Вот
чертовы жиды, уже и там русам навредили!.. Часть заселила нынешнюю  Данию,
дав ей и само название от одного из  племен  русов-данов,  часть  заселила
великие земли по всему течении Волги. По Дону русы  сидели  и  раньше,  их
звали черными болгарами. Все  они  являются  предками  таких  племен,  как
гунны, готы, скифы, урюпинцы, ацтеки, лемки и гуцулы.
     Часть племен ушла в Среднюю Азию. Оттуда пошли  за  солнцем  прямо  в
Индию, страну чудес, дали тамошним диким племенам, которые были  одичавшей
ветвью другого племени русов, земледелие, медеплавильни, искусство езды на
колесницах -- дикие индусы до сих пор ездят на колесницах,  так  как  русы
ушли оттуда раньше, чем пересели на коней верхами, -- а  также  разделение
на варны. Таким образом чистокровные русы, будучи арийцами, оградили  себя
от хилого племени местных туземцев.
     А  тем  временем  малые  городки,  их  звали  коло,  превратились  из
маленьких крепостей, в которых не жили и лишь  хоронились  от  набегов,  в
большие, как все на Руси, города-государства. Соседние  народы,  глядя  на
высокоразвитых русов, пыталась, обезьянничая, создать свое  письмо,  таким
образом получилась мертворожденные  иероглифы,  в  то  время  как  славяне
распространяли по миру созданную их умом киммерийцу, из которой  развились
клинопись и, как я уже говорил, прафиникийское письмо...
     Когда гениальная киммерийца  сталкивалась  с  иероглифами,  возникали
всякие там санскриты, хеттское письмо, алфавиты Библоса  и  прочее-прочее,
что в подметки не  годится  прафиникийцам,  которые,  как  всем  известно,
называя себя куммерами, явились  с  острова  Бахрейн,  что  лежит  посреди
русских морей и земель, и потому есть самые что ни есть чистейшие русы!
     Да будет тебе известно, доблестный рыцарь, что именно в эту эпоху шло
развитие двух русских культовых систем:  культа  предков,  что  дало  миру
индуизм, брахманизм, буддизм, зороастризм и язычество  Киевской  Руси,  на
основе которого родились и расцвели славянские культуры греков и римлян, и
еще одного культа, не при даме будь сказано... гм... его основой  являются
тайны времен года,  цикличности  событий,  зарождения  жизни.  Этот  культ
особенно процветал  у  русов-шумеров  в  Месопотамии,  где  они  настроили
зиккураты, огромные пьедесталы для этого самого, что является их  культом,
гедонисты чертовы. А потом русы, чтобы сплотить окрестные  дикие  племена,
взялись поставить в пустыне великие пирамиды. На хрен они были кому  нужны
как  гробницы,  все  это  брехня,  главное  --   чтобы   народ   трудился,
перемешивался,   осознавал   общность,   сплачивался   в   великую   нацию
славян-хаттов. Так называли себя те народы, которых мы зовем египтянами.
     Ну, а те русы, которые строили  зиккураты  для  этих  своих  странных
культов,  двинулись  на  Восток.  Сперва  создали  мощное  государство  на
Мальдивских островах близ Индии, затем захватили  Бирму,  Парму,  Пермь  и
Филиппины со всеми островами в Тихом  океане,  высадились  на  островах  в
океане. Там они создали государства ацтеков, тольтеков, хрентеков и всяких
там инков. В Японии и доныне самый лучший  праздник  --  в  честь  высадки
арийцев-русов.
     Но вот где-то пять-семь тысяч лет тому,  а  это  пустяк  для  истории
русов, потомки русов-киммеров начали возвращаться на свою древнюю  родину.
Индия под их правлением стала цветущей  страной,  где  выросли  крупнейшие
города, где были выстроены дворцы и храмы,  туда  были  завезены  из  Руси
слоны... Словом, когда русы двинулись обратно,  а  их  и  тогда  было  как
муравьев, то началось великое столпотворение или смешение языков.  Дело  в
том, что  языками  тогда  называли  отдельные  племена  и  народы.  А  при
возвращении часть русов поперла вокруг -- с двух сторон -- Каспия, что как
раз разлился прямо на дороге, другие двинулись через  Шумер,  Месопотамию,
Малую Азию и Босфор, перемешали местных русов, уже забывших родной язык...
Слово "Месопотамия" означает "Междуречье", то  есть  смешалась  речь,  как
потом объяснили в священной книге тогда еще диких друзей степей -- кочевых
иудеев.
     Понятно, что в те времена только русы умели добывать  и  обрабатывать
металлы, ловить рыбу, выращивать благовонные  растения,  добывать  со  дня
моря жемчуг, ломать кораллы. По  достоверным  данным,  они  умели  строить
воздушные колесницы, так записано в Ведах, они  делали  железо  немыслимой
чистоты, когда еще железа не знали вовсе.
     А Палестина, где ваше крестоносное  войско  сражалось  с  сарацинами?
Три-пять  тысяч  лет  тому  русы-финикийцы  проникли  через   море   Рода,
называемое также Красным, чисто русское слово,  ибо  у  нас  все  красное:
красна девица, красно слово, красная площадь, красная ложь, ныне именуемая
дипломатией, и эти руссы построили такие русские города  как  Тир,  Сидон,
Библос, Бейрут, Пермь и другие. Они же, как и все русы, не сидят на месте,
а расширяют владения, строят колонии на берегах тогда  еще  дикой  Европы.
Там от колонистов произошли  народы,  даже  в  названии  которых  слышится
знаменитое русское Коло: сколоты, кольты, кильты, кельты,  гельты,  геллы,
галлы, готы,  баварцы  и  прочие.  Так  что  все  нынешние  народы  Европы
развились из небольших колоний русов на их берегах.
     В Аравии и во всей Ближней  Азии  жили  русские  племена,  называемые
ханаанами. Их истребляли, уводили в плен, переселяли, рассеивали, но они и
поныне живут по всей Палестине, разве что забыли свой  язык,  веру,  стали
черными и помельче.
     Четыре тысячи лет тому в славянском племени долечан сумели  добыть  и
обработать новый металл железо. Вскоре они научились  ковать  харалуг  или
харалужное железо, названное в народе булатом, в западных краях -- сталью.
Началось новое победное шествие русов,  теперь  уже  долечан,  ибо  другие
народы очень туго обучались новому, и русы в  железных  доспехах  казались
бессмертными и неуязвимыми, что нашло отражение  в  рассказах  об  Ахилле,
Зигфриде, Сослане, Батарадзе и Степане Железном.
     Три с половиной тысячи лет  тому  сдвинулось  с  места  племя  русов,
известных под именем мидийцев. Они вытеснили из  горных  долин  Курдистана
полудикие племена аланов-эллинов,  позже  названные  греками.  Те  в  свою
очередь  вторглись  в  земли  мирных  пелазгов,  живших  морским  разбоем,
разрушили их города и захватили их земли.  Но  русы-пелазги  были  намного
выше по культуре, потому греки невольно приняли их веру, язык и  культуру,
а сами пелазги стали знатью среди полудиких греков. Ну, совсем как пришлые
турки-болгары среди покоренных славян, которым они навязали даже свое имя,
свою знать и правление.
     Греки же напали на киммерийскую Трою, разрушили в десятилетней войне,
а часть троянцев со своим вождем  Энеем,  что  означает  "венет"  и  "рус"
передвинулись в Италию, где  поселились  близ  племени  славянских  племен
антов и сабинов. Блюдя чистоту крови, они взяли  в  жены  дев  из  племени
сабинов,  что  среди  не  знающих  обычаев  русов  называлось   похищением
сабинянок. Это было не похищение, а женитьба  по  древлянскому  обычаю  --
методом умыкания.
     Так что и Римская империя была создана племенем русов. Это было видно
хотя бы по тому, что, как и Русь, она была велика и обильна, но порядка  в
ней долго не было, и только пришедшие с севера свежие русы, вроде  Юстина,
Юстиниана и прочих, наводили на время порядок, а затем все гнило  снова  и
рушилось.
     Часть ильмерских племен  проживала  в  Заморье,  которое  зовется  то
Двуречьем, то Пятиречьем, то Семиречьем, в зависимости  от  того,  сколько
рек удается захватить. Это покрывает всю нынешнюю Европу. Даже сейчас  там
города с  исконно  русскими  названиями:  Венеция,  Ложди-Руссу,  Лютеция,
Берлин... Не  вскидывай  брови,  рыцарь,  ибо  Берлин  означает  по-русски
ленивого медведя. То-есть, бер ленивый. Логово бера уже  знаешь,  то  бишь
бер-логу, а герб Берлина еще  не  видел,  где  изображен  толстый  ленивый
медведь?
     В  11003  году  часть  племен,  движимая  охотой  к  перемене   мест,
свойственная русам,  о  чем  выражено  даже  в  сказке  про  Емелю-дурака,
тронулись в дальний путь на свою прародину, откуда произошли все  люди  на
свете. Шли со скотом, табунами, перемалывая по пути тех, кто не убрался  с
дороги. Конечно, это  было  счастьем  для  племен,  через  чьи  земли  они
проходили, ибо эти русы несли тем русам более высокую культуру,  учили  их
ковать железо, вышивать крестиком, варить квас  и  приносить  человеческие
жертвы не устаревшей богине воды, а более прогрессивной и нужной богине --
матери-сыра земля.
     В 11925-ом году был Великий Отход от Райской горы, ныне гора  Триглав
в Альпах, приход в долину, где жили местные племена. Взяли их жен и детей,
принесли им более высокую культуру. Там жили около ста лет.
     В 12825-м передвинулись с область Двуречья между Тиссой и Дунаем, где
в то время жили сербы-дулебы. Взяли их жен и молодых женщин,  учили  более
высокой культуре еще около ста двадцати лет.
     В это же самое  время  в  северное  причерноморье  вторглись  потомки
русов-мидийцев, уже именуемых скифами.
     В 13700-м расселились по Закарпатью, дав свое русское имя этим горам,
что звались раньше Бескидами. А уж с этих гор хлынули вниз в  долины,  дав
начало всем славянским племенам, что живут по всей Европе и Азии.  С  того
времени празднуют "красные горки" в честь  перехода  через  Бескиды,  ныне
Карпаты.
     В 14512-м Дарий Гистасп, повелитель русского царства Персии,  где  за
сотни лет обособленного развития язык россов изменился до  неузнаваемости,
вторгся с огромным  войском  в  Северное  Причерноморье,  начав  войну  со
скифами. Но в скифах осталось больше от русов, чем у  персов,  потому  они
разбили Дария наголову, тот едва успел убежать за Дунай.
     В 14850-м скифы и русы распространяют свою власть среди других племен
русов.
     В 15250-м война с племенем костобоков, коими были резко  возросшее  в
численности племя ильменских славен. Они взяли  на  вооружение  доспех  из
нашитых на кожаные панцири искусно выточенных костей и копыт коней, отчего
любой меч или сабля скользили, не причиняя вреда.
     В 15250-м поражение от союза племен  костобоков.  Уход  в  леса,  где
незаметно плодились и распространялись по всей Европе. На юге при  попытке
выхода из леса к Азовскому морю столкнулись с готами.
     В 16353-м боярин Сегень убил готского императора Германариха.  Начало
войны с готами и черными болгарами, именуемыми также гуннами.
     В 16375-м нападение союза гуннских племен. Смерть Германариха.
     В 16378-м нападение гуннов на крымских готов, а затем на придунайских
и приднестровских. Отход племен русов на реку Рейн, где  они  впоследствии
создали Германскую империю.
     Русский князь Аттила во главе русо-гуннов подчиняет себе всю  Европу.
Часть готов бежит в русские земли Дании и Скандинавии. Тамошние русы,  уже
века обходившиеся без войн, стали легкой добычей готов. Однако дикие  готы
приняли язык и более высокую культуру покоренных данов.
     Сам Аттила был из  русского  племени  урюпинцев,  настоящее  имя  его
Богдан Гатило, что означает богом данную дубину. В Европе  его  переводили
на свой лад: Бич Божий, а родня его звала Тила, Тилак, потому что  он  был
крупный, телесый, дородный. Некоторые говорят, что его имя  происходит  от
реки Волги, в нижнем течении именуемой Итиль, а его звали Итилла.  Но  так
говорят те, кто хочет доказать, что главную роль в союзе  гуннских  племен
играло племя русов,  именуемые  черными  болгарами,  хотя  на  самом  деле
верховенство принадлежало урюпинцам.
     16400-16450 года, время князей Кия, Хоря, Щека, Оря, Венда. Хорь, Щек
и Венд со своими племенами уходят на Запад с Аттилой.
     В 16430-м Кий ставит свой град на месте  древнего  города  Колограда.
Ранее он поставил город Киевец на Дунае, затем реке Рось, на  Донце  и  на
месте слияния Оки в Волгу. Уцелел только  град  на  Днепре,  став  центром
очередного собирания русских земель.
     В 16450-16470 князь Лебедин по кличке Сегень правил к Киеве. Приручил
большого Змея, который вырос, оборвал цепь  и  пожрал  находившихся  рядом
коров. Молва приписывает  ему  похищение  княжеской  дочери,  но  историки
сомневаются, разве что глупый зверь принял раздобревшую на  пышных  хлебах
дочь князя за корову.
     В 16470-16490-х правит Верен из Великоградья. Первым из  новых  русов
осело там племя Оря, но затем он  еще  дальше  на  Запад,  а  племя  Венда
осталось. После к Орю присоединились другие русы, шедшие из-за Волги.  Они
поглотили, как разлив моря, все крохотные племена,  что  мелкими  очажками
находились в Восточной Европе.
     Часть заняла земли на востоке Руси,  они  создали  хазарское  войско,
активно  участвуя  в  строительстве  Хазарского  каганата.  Сокрушительный
разгром каганата Святославом объясняется тем, что хазарское войско,  почти
полностью  состоящее  из   русов,   просто   отказалось   воевать   против
единоутробных и одноязычных братьев.
     В  16490-16500-х  князь  Сережень  основывает  постоянно  действующий
совет: "Как жить будем?" и "Как обустроить  Русь?"  Пригласил  из-за  моря
князя Трояна с дружиной и деньгами.
     В 16500-16530-х правит князь Троян, построены его знаменитые Трояновы
валы против конницы кочевников. Невероятно большой объем работ  заставляет
предположить,  что  русскими   князьями   использовался   труд   плененных
кочевников, захваченных в превентивных набегах.
     В 16530-м -- князь Всеслав. Смутное время... Стон  и  плачь  по  всем
землям, разгул лихоимства, попытки обустроить Русь иначе, справедливее.
     В 16650-м участие русов и их флота на нападении на Царьград в составе
экспедиции аваров и скифов. Захват гавани Золотой Рог.
     В 16750-17850-х уплата дани хазарам по белке с дыма.
     В 17861  году,  а  ежели  тебе,  заморский  рыцарь,  понятнее  другое
летоисчисление, которое вы ведете от рождения вашего пророка Христа, то  в
862 году князь Рюрик является на зов  Новгорода  обустроить  Русь.  Строит
крепость Ладогу. Понятнее? Тогда буду дальше говорить по вашим годам, хотя
мы умеем перечислять и годы мусульман, что считают годы от рождения своего
пророка, и урюпинцев, которые... гм...
     Словом, с 879 года княжил Олег  Вещий.  Объединяет  племена  древлян,
полян, урюпинцев и дряговичей в Киевскую  Русь,  в  отличие  от  множества
Русей:  Северной,  Червоной,  Белой,  Малой,  Тьмутараканской,  Артанской,
Западной, Паннонской и других.
     В 913-м начал княжить  Игорь  Старый.  Продолжает  политику  Олега  и
своего отца Рюрика.
     В  945-м  --  княгиня  Ольга  Прекраса.  Принимает  христианство   по
католическому обряду. Смещена в результате военного переворота своего сына
Святослава.
     В 964-м князь Святослав.
     Ну,  а  после  геройской  гибели  доблестного  Святослава   княжество
унаследовал его сын от рабыни, подло  убил  остальных  братьев,  настоящих
княжичей. Лизоблюды называют его Первоапостольным и даже Святым, хотя  это
был самый большой предатель на земле Русской. Да и что от него ждать, если
доказано, что мать его была иудейкой-шпионкой, засланной в княжеский  двор
грозного Святослава! Хоть и в виде рабыни. Но красота ее была велика, надо
признать, если мудрый Святослав не устоял  и  тем  самым  навлек  на  Русь
великие беды... Словом, это тот самый Владимир, который военной силой ввел
на Руси чуждое ей христианство!

     Когда пан Валевич умолк,  за  столом  была  еще  долго  торжественная
тишина. Кичинский поинтересовался:
     -- Ну, сэр рыцарь, теперь ты убедился в величии Руси?
     Томас потрогал голову,  вытянул  руку  и  посмотрел  на  оттопыренный
палец, трижды поплевал через плечо.
     -- Одно не понимаю, -- проговорил он ошалело.  --  Ежели  все  мы  на
свете русы, даже все слоны отсюда родом, то из-за чего деремся?
     Кичинский мягко, по-отечески улыбнулся на  эти,  наивные  заблуждения
ребенка.
     -- В том все и дело! Будь мы чужими племенами и народами, разве стали
бы воевать? С чужаками нет ничего общего, так что и спорить не из-за чего.
А вот со своими родственниками... Разве у  вас  не  бьются  особенно  люто
братья за отцовский замок? Разве сыновья короля не убивают друг друга,  не
насылают войска одно на другое даже в те дни, когда чужеземцы высаживаются
на ваши берега? Разве у вас не важнее победить или убить своего,  а  уж  с
врагом дальним как-то можно и договориться?
     Томас убито молчал. Кичинский спросил Олега:
     --  А  что  скажет  святой  калика  о  былом  величии  Великой  Руси,
прародительнице всех языков, народов, родине богов и героев?
     Олег пожал плечами.
     -- А ничо.
     -- Как? -- опешил Кичинский. -- Разве не была Русь самым  древним  на
свете государством? Разве ее разбредшиеся по свету  дети  не  дали  начало
целым народам?
     -- Ну и что?
     -- Но ведь даже эта свинья, которую ты уже доедаешь... уже вторую,  к
слову сказать, на всех  языках,  пошедших  от  русского,  все  еще  звучит
одинаково: swine -- по  вашему,  англскому,  swinne  --  по  германсмкому,
swinja -- по-хеттски, swininia -- по-скифски, swinya -- по-ассирийски,  не
говоря  уже  о  новоиспеченных  языках  Европы,  которых  уже  больше  чем
тараканов в хате смерда!
     Олег хладнокровно обгрызал остатки мяса с кости, солил обильно, снова
вгрызался. Кость трещала под зубами, сок брызгал пахучий, жирный.
     -- Ну и что? -- сказал он снова с набитым ртом.

     Глава 3

     Только под утро Томас попытался сомкнуть глаза, но тут дикий рев труб
заставил подскочить на роскошной постели.  Не  попадая  в  рукава  --  пан
Кичинский не дал пажа, побаивался, что рыцарь из сарацинских земель привез
нехорошие привычки, -- Томас кинулся к окну.
     В  распахнутые  ворота  замка  въезжали   всадники.   Сердце   Томаса
подпрыгнуло и остановилось в горле. Он закашлялся, ухватился за  прутья  с
такой силой, что те заскрипели в каменных гнездах.
     Впереди на великолепной  лошади  гордо  восседала  женщина  с  прямой
спиной и высокой грудью. Она ехала с непокрытой головой, что  все  еще  не
считалось непристойным в этой  стране,  не  заметившей,  что  уже  приняла
учение Христа, она смотрела  прямо  перед  собой,  конь  под  ней  ржал  и
вскидывал голову, гордился, что несет такую великолепную всадницу.
     Томас, сшибая по дороге мебель,  ринулся  к  бочке  водой,  торопливо
умылся, пригладил волосы, так и сяк всматривался в  обломок  венецианского
зеркала -- презент  пана  Кичинского.  Из  потускневшего  куска  стекла  с
серебряной подложкой на  него  растерянно  смотрело  вытянувшееся,  как  у
голодного коня, лицо молодого мужчины. Глаза чуть запали,  скулы  торчали,
выгоревшие брови то взлетали так, что прятались под светлыми  прядями,  то
опускались настолько низко, что глаза рассерженно блестели, как булавки.
     Он не помнил, как оделся, как очутился на  пять  этажей  ниже.  Дверь
метнулась навстречу, он ударился о  створки,  вылетел  на  крыльцо.  Сзади
кто-то заорал всполошенно:
     -- Ирод  сумасшедший!  Дверь  чуть  не  вынес!  Вон  на  одной  петле
болтается!
     По каменным плитам она ехала на красивом коне, вся  залитая  солнцем,
что целовало ее волосы и подсвечивало плечи так, будто за  ними  прятались
прозрачные, как у стрекоз, крылышки.
     Томас вздохнул глубоко, задержал в груди, успокаивая  тот  ураган,  в
котором металось, как воробей, сердце, очень медленно стал  спускаться  по
ступенькам.
     Ее лицо было в тени, зато он видел, что ее глаза заблестели, как  две
яркие звезды. Голос ее был ликующим от счастья:
     -- Сэр Томас!.. Я так счастлива! Я так счастлива, что ты жив!
     Она соскочила на землю, бросилась к  нему.  Томас  удивленно  вскинул
брови, проговорил холодно:
     -- Я, впрочем, тоже. Живым быть неплохо.
     Ее словно ударили по лицу.
     -- Сэр Томас... -- вскрикнула она жалобно. -- Ты все еще сердишься на
меня?
     Ее большие удивительные глаза с надеждой и отчаянием  обшаривали  его
холодное надменное лицо. Она явно ниже ростом, подумал Томас.  Или  как-то
усохла. Он воскликнул в удивлении:
     --  Я?..  За  что?..  Наоборот!  Так  давно   никто   не   набрасывал
предательскую сеть, не бил по голове...
     Большие лиловые глаза наполнились слезами.
     -- Сэр Томас... Я должна была показать, что я на их стороне!
     Томас потрогал голову, поморщился.
     -- Думаю, ты их убедила с легкостью.
     -- Сэр Томас!
     -- И с удовольствием, не так ли?
     Сзади раздался рев, грохот, звон  оружия,  топот.  Отшвырнув  Томаса,
выскочил полуодетый пан Кичинский, за ним бежали  его  бравые  стражи.  Не
останавливаясь, он сбежал вниз, подхватил Яру на руки, прижал к груди.
     Ее ноги болтались в воздухе. Томас ощутил страстное желание размазать
пана Кичинского по стене замка, а потом еще и по  всей  крепостной  стене.
Яра смеялась, обеими кулачками упиралась бравому  князю  в  грудь.  Он  то
отстранял ее и всматривался жадно и неверяще, то снова прижимал к груди  с
такой силой, что она вспикивала и отбивалась.
     Когда он опустил ее на землю, золотые волосы Яры были  в  беспорядке,
но глаза смеялись. Она обратила счастливый взгляд на Томаса.
     -- Дядя!.. Как чудесно, что ты пригласил погостить у себя сэра Томаса
и его друга. Они прошли долгий путь из Сарацинии...
     Пан Кичинский бросил на Томаса взгляд, в котором была мольба  пополам
с предостережением. Томас развел руками.
     -- Ну... гм... он пригласил. Так пригласил, что вроде бы и отказаться
было трудно.
     Яра сказала счастливо и гордо:
     -- Дядя такой! Когда ему кто нравится, все готов отдать.
     -- А потом догнать и еще дать, -- пробормотал Томас.
     На крыльцо вышел, потягиваясь и зевая, волхв. Увидев Яру,  совсем  не
удивился.
     -- А, девка... Ты через перевоз ехала?
     -- Через, -- ответила Яра.
     Томас видел, как она насторожилась. Калика спросил заинтересованно:
     -- Там на перевозе все еще Лешак?.. Старый такой,  кривой,  весь  как
покрученное дерево, борода до пояса...
     -- Есть такой, -- согласилась Яра. -- И два помоложе.
     --  Ну,  молодые  меняются  часто...  А  этот,   гм,   удивительно...
Здоровенный, зверюга....
     Он зевнул и, почесываясь, вернулся в  дом.  Томас  и  Яра  озадаченно
смотрели вслед мудрому отшельнику. Угадывался какой-то  смысл,  но  калика
держался всегда настолько странно, что даже  в  простых  словах  и  жестах
искали и находили глубокий смысл, которого калика вовсе не вкладывал.
     Кичинский обнял Яру и  Томаса  за  плечи  и,  похлопывая,  потащил  к
крыльцу. Он смеялся, счастливый, глаза блестели. По  виду  готов  был  все
отдать, только бы длить этот момент встречи с любимой племянницей.

     В главной палате замка  был  устроен  пир  в  честь  Яры.  Томас  был
потрясен, ибо такого дикого расточительства еды,  вина,  шелков  не  знали
даже короли Британии. И о таком не пели  барды,  трубадуры,  менестрели  и
бродячие шпионы в драных плащах странствующих монахов.
     Из всех подвалов выкатывали бочки с вином,  вытаскивали  окорока,  во
двор въезжали телеги, доверху груженые оленями, кабанами,  зайцами,  битой
птицей. С ближних озер везли тяжелые кадки  с  водой,  откуда,  высовывали
морды крупные сомы, щуки, лини, смотрели мутными глазами на приближающийся
замок.
     Все кухни работали во всю мочь,  а  несколько  жаровен  поставили  во
дворе, там жарилось и пеклось мясо, рыба. В отдельном  котле  грели  вино,
ибо воины, пришедшие с севера, жаждали показать, как там пьют горячее вино
с перцем и солью.
     Кичинский сиял, как медная монета. Он сидел во главе стола, по правую
руку была Яра, по левую -- Томас. Калика  мелькнул  сперва  среди  знатных

калика беседовал с челядью, затем исчез вовсе.
     Пан Кичинский после первого же кубка за  здравие  любимой  племянницы
заговорил с жаром о всемирном жидовском заговоре. Он был похож на  Катулла
или Сципиона, Томас не помнил кого именно, который любую  речь  заканчивал
фразой насчет  Карфагена,  который  надобно  срыть  и  растоптать,  только
упертый римлянин этим  заканчивал  любой  пир,  чтобы  не  портить  гостям
аппетита напоминанием о работе, а Кичинский --  начинал.  Наверное,  чтобы
добавить перцу и соли.
     Томас бросил короткий взгляд на Яру, спросил невинно:
     -- Всемирный заговор? Я слышал, что его замыслили не то тамплиеры, не
то германский кесарь...
     -- Иудеи, -- возразил Кичинский убежденно. -- Они!  Тамплиеры  только
прикрытие, как и  германский  император.  Они  стоят  на  нижних  ступенях
пирамиды, им не дозволено подняться выше десятой. А там, от десятой  и  до
первой, одни иудеи. А подлинная их  цель  --  создать  Великий  Израиль  с
иудейским царем для всего мира!
     -- Значит, -- спросил Томас  коварно,  --  всякие  те,  кто  помогает
строить пирамиду Власти, помогают иудеям взять власть во всем мире?
     -- Точно сказано, -- воскликнул Кичинский. -- Таких надо  не  то  что
гнать в три шеи из наших рядов, а изничтожать как самых худших врагов!
     -- Надо, -- сказал Томас лицемерно, -- ох как надо... Знаю одну такую
змею. Своими бы руками удавил!
     Он показал, как стискивает пальцы на  нежном  горле  этой  змеи,  где
бьется пугливая жилка, толчками подбрасывая кожу, точно  крохотный  ключик
пытается пробиться на поверхность и замирает, не имея силы,  но  стучит  и
стучит, маленький, но упорный...
     Он вздрогнул, приходя в себя, а пан Кичинский сказал одобрительно:
     -- Вижу, ощутил!.. Меня самого  в  дрожь  бросает.  А  я  человек  не
робкий. И давно они это замыслили, очень  давно.  Второй  раз  собирались,
когда придумали, как по-новому обуздать весь мир  с  помощью  нарочно  для
гоев придуманной религии. Это у них происходило на так  называемом  тайном
вечере...
     Явился калика, сел напротив и сразу же потащил на себя жареного гуся.
От него с неудовольствием отодвинулись воеводы, он-де в звериной  шкуре  и
дик обликом, а калика что-то промычал с набитым ртом, с трудом  проглотил,
запил, поинтересовался хриплым голосом:
     -- Тайная вечеря?..  Да  помню,  помню...  Они  тогда  еще  ушли,  не
заплатив.  Ну,  не  думаю,  что  нарочно,  скорее  всего  из-за  какого-то
скандала,  что  разгорелся  между  ними...  Кто-то   кого-то   обвинил   в
предательстве, как всегда бывает у заговорщиков, слово  за  слово,  дошло,
как водится, до непотребного... Хозяин корчмы до сих пор их ищет. Я как-то
встречал его уже в Европе. Агасфер его зовут.
     -- Знакомое имя, -- пробормотал пан Кичинский, нахмурившись. --  Жид,
наверняка.
     -- Имя вроде бы не совсем...
     -- Все корчмари -- жиды! -- сказал пан Кичинский убежденно.
     Калика обернулся к Томасу.
     -- Говорят, он приходил к  вашему  папе  римскому  как  наследнику  и
продолжателю тех заговорщиков. Тот сперва согласился  оплатить,  чтобы  не
было скандала, теперь те из заговорщиков стали  уже  святыми,  как  у  вас
водится, но когда увидел, какие проценты наросли за это  время,  пришел  в
ужас и велел Агасфера взашей. Теперь тот корчмарь ищет тех, кто вечерял.
     -- Точно, жид, -- решил пан Кичинский. -- Кто, как не  жид,  за  грош
удавится, умирать не станет, только бы со своих должников получить?
     Калика пробурчал равнодушно:
     -- Но, думаю, дело дохлое. Они  и  сами,  наверное,  не  помнят,  кто
должен был платить. А тот, кто должен, знает и не признается.
     -- Потому что  жиды,  --  заявил  пан  Кичинский.  --  Разве  человек
благородного происхождения откажется платить по счету?  Хоть  зуботычиной,
но отдаст. Даже больше, чем должен. А это точно жиды. Жид у  жида  копейку
украл, а весь мир об этом должен помнить! Что за нация?
     -- Удивительная, -- согласился калика.  Про  себя  подумал,  что  пан
Кичинский еще удивительнее. Клянет христианство, как  придуманное  иудеями
лишь для того, чтобы закабалить весь мир, а сам выстроил роскошную церковь
при замке, всех гоняет к попу на исповедь, крестится  и  бормочет  "Славен
наш бог в Израиле". Что за каша в голове?
     Томасу наскучила дискуссия о далеких и непонятных вещах. Он за спиной
князя наклонился к уху Яры.
     -- А где ты была, когда мы искали тебя у твоего Ночного  Филина?  Ох,
как искали, как искали...
     Он мечтательно вскинул глаза к своду, губы зашевелились. Руки сошлись
на невидимом, словно пальцы отжимали, выкручивая, мокрую рубашку.
     Яра сказала деловито:
     -- Я поехала в соседнюю деревню, чтобы там купить  хороших  коней.  И
вообще приготовить все к дальней дороге. Я была уверена, что нам  все  это
понадобится через день-два... Только вы ушли еще раньше.
     Томас бросил косой взгляд.
     -- А если бы мы не выбрались из каменоломни?
     Глаза Яры распахнулись, как  две  лесные  поляны,  заросшие  цветущим
клевером.
     -- А чего бы вы там сидели?.. Сэр Томас, для тебя  оттуда  выбраться,
что хрюкнуть в свое удовольствие.
     Томас вспомнил, чего стоило выбраться из каменоломни, ощутил, как  по
коже побежали холодные кусачие мурашки размером с майских жуков.
     --  Да,  конечно,  --  подтвердил  он  дрогнувшим  голосом,   --   мы
нахрюкались вволю. До сих пор по ночам хрюкается.

     Глава 4

     Томас не знал замка в Британии, где бы не появлялись  менестрели.  Их
длинные  носы  чуяли,  где  можно  поживиться,  туда  и  тянулись.  Просто
скитались с одинаковыми песнями всюду, а самые умелые знали,  чем  угодить
владетельному сеньору.
     Томас не удивился вовсе, что в разгар  пира,  когда  первый  голод  и
жажду все утолили, ели и пили  дальше  неспешно,  вели  степенные  беседы,
появился менестрель. Правда, здесь его звали сказителем и былинником, хотя
кое-кто называл по старинке кощунником.
     Разговоры умолкли, Томас понял, что кощунника знали,  чтили.  Церковь
запрещала кощуны, а само  кощунство  в  устах  церковников  стало  бранным
словом, но не только темный народ с неохотой расставался с  родной  верой,
даже  князья  и  бояре  хмурились,  когда  приходилось  кланяться   чужому
иудейскому богу и его воинству.
     -- Поклон тебе, старец, -- сказал Кичинский почтительно.
     Кощунник не  был  стариком,  на  взгляд  Томаса,  скорее  уставшим  и
разочарованным разбойником, который сменил меч на лиру, ну, на эту доску с
натянутыми тетивами. Как он будет на ней играть?
     Гости  подсаживались  ближе,  окружали  сказителя.   Томас   старался
держаться с иронической отстраненностью, он-де из  просвещенной  Британии,
но старец запел о временах столь отдаленных, что сердце  Томаса  сжималось
помимо воли, а  разум  отказывался  вмещать  дела  странные  и  непонятные
современному рыцарю, лишенному старых предрассудков.
     Сказитель, мерно ударяя по  струнах,  пел  о  славных  временах  царя
Таргитая, когда на землю пали с небес золотые вещи: орало,  чаша  и  ярмо.
Три сына было у Таргитая: Колоксай, Липоксай и Арпоксай, но  золотые  вещи
вспыхивали жарким пламенем, когда их пытались взять в руки.  Лишь  младший
брат, Колоксай, сумел взять их. Таргитай этот знак  богов  понял,  передал
ему власть. С тех времен народ принял орало и начал пахать землю, а дотоле
только путешествовал и воевал...
     Томас пробурчал недоверчиво:
     -- Так в один день и стал из кочевника земледельцем?
     Кичинский услышал, сказал шепотом:
     -- Пахали и раньше, только их было  мало,  считались  юродивыми...  А
когда с неба рухнули эти вещи, то был знак, чтобы весь народ принял  новых
богов.
     -- Понятно, -- сказал Томас. -- Это как сейчас, да?  Христиан  у  вас
много, но вся страна ею еще не стала?
     Калика  слушал,  хмурился,  шумно  хлебал  вино.  Кичинский   наконец
заметил, спросил любезно:
     -- Разве не так?
     -- Не так.
     -- Гм... А как было?
     -- Как всегда, когда приходит новая вера. Плач и стон стоял  по  всей
Руси... Впрочем, она тогда не звалась еще Русью. Почему не сказать правду,
что не бывает так, чтобы весь народ взял да отказался от  родной  веры,  с
ходу взял чужую?.. Разве не с огнем и мечом вошла вера Христова  на  Русь,
не залила кровью земли, сожгла села и веси, а волхвов старой веры  распяли
на воротах их храмов?.. Так и тогда, пятнадцать столетий тому, стон  стоял
и плач, когда отец расставался с сыном, мать с дочерью, братья с  сестрами
и друг с другом!.. Сколько народу ушло с Арпоксаем, чтобы сохранить старую
веру, сохранить душу своих предков!
     -- А куда ушли? -- спросил Томас.
     Калика взглянул остро, как ножом кольнул.
     -- Удивишься,  когда  узнаешь.  Они  шли  через  нынешнюю  Нормандию,
добрались до моря, перешли на северную землю, срубили города и веси... Эти
земли назвали Оловянными  островами,  там  много  олова.  Когда  научились
добавлять в печь, стали первыми ковать бронзовые мечи... Еще не  понял,  о
каких землях я говорю?
     -- Догадываюсь, -- сказал Томас осевшим голосом.
     -- Другие ушли на юг,  их  стали  называть  "парфянами",  что  значит
"изгнанники". Много новых народов образовалось из тех, кто ушел.  Вот  так
больше всего крови и людей потеряли без всяких битв, поражений или  побед.
Всего лишь принимали новую веру!
     Кичинский уже не слушал кощунника. Его глаза подозрительно обшаривали
калику с головы до ног.
     -- Постой, постой!  Что-то  ты  больно  много  хулишь  нашу  исконную
православную веру!
     -- Исконную?
     -- Ну, да. Нашу русскую веру. За веру, князя и отечество!
     -- А Христос тут при чем? --  спросил  Олег  ехидно.  --  Он  же  был
иудеем. Самым настоящим.
     -- У меня другие сведения, -- сказал Кичинский с неудовольствием.  --
Он был скифом! Разве не знаете, что когда-то  скифы  захватили  всю  Малую
Азию и вдобавок всякие другие страны? До Египта дошли, но фараон Псамметих
вышел навстречу с богатыми дарами, откупился. Но в Палестине скифы правили
двадцать девять лет! Всех баб под себя гребли, свои города поставили,  там
жили где отдельно от иудеев, а где и  вперемешку.  Так  вот  Иисус  именно
оттуда родом. Из Назарета! Сам город скифы ставили, на заре это было,  вот
потому так и назвали. Жителей Галилеи,  это  где  скифы  Назарет  срубили,
никогда в Иудее настоящими  иудеями  не  считали.  Христос  так  от  этого
страдал, что придумал такую веру, чтобы сравнять с настоящими иудеями.  Он
так и сказал: "Нет ни эллина, ни иудея". Разве иудей так мог  бы  сказать?
Так мог сказать только тот, кого в иудеи не пускали,  а  как  проще  всего
вскарабкаться к тем, кто сидит высоко? Правильно, стащить  их  за  ноги  к
себе в гря... ну, в равноправие. Это учение всем понравилось,  потому  что
без трудов и мук сразу становишься вровень не только с избранными иудеями,
но даже с королями, императорами!.. Мол, все рабы божьи...
     Томас смолчал, такое вольное объяснение происхождения Великого Учения
коробило. Впрочем, он не был силен в религиозных диспутах, потому наполнил
кубок снова, осушил, прислушался к ощущениям.
     -- Словно  огненный  шар  провалился  в  желудок!..  Но  силы  только
прибавилось. И голова еще яснее, чем раньше.
     -- Нравится?
     -- Не то слово. Я в восторге.
     -- У нас особые земли, --  сказал  Кичинский  довольно.  --  Исконные
славянские. И травы здесь особые, лечебные. Волхвы-травники сюда изо  всех
земель съезжались, собирали то мох, то чагу, то  болотные  листья.  Здесь,
если верить старикам, когда-то целые луга были  под  одолень-травой,  а  в
лесах на каждой поляне росла разрыв-трава...  Были  травы,  что  заживляли
такие раны, от которых умирали сразу, да так заживляли,  что  человек  был
еще моложе и краше, чем до болезни. Увы, многих трав уже нет,  перевелись,
но  кое-что  сохранилось.  Умельцы  на  этих  травах   вина   да   наливки
настаивают... Эй, Хома! Скажи, откуда эта наливка?
     Один из челяди, немолодой степенный старик, поклонился.
     -- Не вели казнить... но это наливка, настойка... из моего сада.
     -- За что казнить? -- удивился Кичинский. -- Что твоя  настойка  хуже
заморской?
     -- Знамо, лучше, -- согласился челядник. -- На грань-траве  настояна,
через кору гроно-дерева пропущена! Другой такой на белом свете нет.
     Кичинский победно расправил плечи.
     -- Слыхали?
     Челядник поклонился снова.
     -- Этой зимой настойки будет больше. Черного коня наконец поймали.
     Кичинский чуть не подпрыгнул, с горящими глазами потер ладони.
     -- Ну-ну!.. Чего сразу не сказал? Как это случилось?
     -- Все знали, -- объяснил челядник, -- что трава у нас особая, но  на
беду знали и наши вороги. И даже чудо-юды всякие! Как  ты  знаешь,  княже,
повадился в наши луга огромный черный конь. Говорят, он вышел из моря,  но
другие клялись, что своими глазами видели, как явился прямо из ночи как ее
сын. Да и сам он черен, как ночь, глаза блестят, как звезды, во лбу  месяц
блестит, а грива и хвост развеваются по ветру, как  волны.  Никто  не  мог
подступиться даже близко, ибо он был огромен и  лют,  рвал  зубами  и  бил
копытами, оставляя искалеченных и убитых, а когда на него мужики  выходили
всем селом, убегал, сразу исчезая с глаз... Говорят, он скачет ниже облака
ходячего, но выше леса стоячего.
     Все  слушали  внимательно,  даже  чавкать  перестали.  Только  калика
буркнул скучающе:
     -- Везде одно и то же... Там  Геракл  ходил  воровать  яблоки,  здесь
черный конь... Скоро их будут мыши таскать. Ну и чем кончилось?
     Челядник всплеснул руками.
     -- Слыша наш плач и стенания, явился сильномогучий богатырь,  который
железной рукой ухватил коня за гриву, прыгнул ему на спину. Тот  закричал,
как дикий зверь, но богатырь так сдавил ему  бока  коленями,  что  мы  все
слышали, как затрещали ребра. Мы поняли, что он из тех старых россов,  что
управляют конями только ногами, а обе руки свободны для  сражения...  Конь
попрыгал, побрыкался, но из пасти вместе  с  пеной  уже  пошла  кровь.  Он
сдался наконец, а воин накинул узду, оседлал и сказал громким голосом: "Не
красть тебе отныне яблок, зверюга! Не сиротить малых детушек!"
     -- Он оставил коня себе? -- поинтересовался Томас.
     -- Сперва хотел отдать нам, как за  потраву,  но  мы  боялись  такого
зверя, и он наконец взял себе. Так и уехал, огромный и  красивый,  встречь
солнцу... Спина его была прямая, как сосна, а  золотые  волосы  падали  на
широкие, как просторы Руси, плечи...
     Томас прервал:
     -- Черный конь, золотые волосы... Кажется, я уже знаю, как его зовут.

     Они выехали ранним утром на трех конях, которых пан Кичинский отобрал
для них сам. И запасных  коней  с  добром  и  припасами  сам  подобрал  --
крепких, выносливых, в которых Томас, знаток  лошадей,  повидавших  всяких
разных: от тяжелых, как горы, германских битюгов до  тонконогих  и  сухих,
как тростник, арабских скакунов, не сумел найти изъянов.
     Пан Кичинский проводил за ворота.
     -- Ладно, -- сказал он со вздохом, -- хоть вы и иудеи... но  все-таки
Яра с вами дружит. А ее друзья -- мои друзья.
     Томас в невыразимой муке посмотрел на  калику.  Тот  воздел  глаза  к
нему, двинул плечами.
     На опущенном подъемном мосту пан Кичинский обнялся с  Ярой.  Томас  с
изумлением  видел,  как  суровое  лицо  князя  совсем  размякло,  а  глаза
предательски заблестели.
     -- Бывай чаще, -- шепнул он. -- А еще  лучше,  когда  закончишь  свой
странный квест... приезжай. Твой старый дядя ждет тебя!
     -- Спасибо, дядя.
     Когда трое всадников уже сливались  со  стеной  леса,  пан  Кичинский
повернулся к кастеляну.
     -- Что-нибудь узнал еще?
     Кастелян,   маленький   неприметный   человек,    сказал    негромко,
предварительно оглянувшись по сторонам:
     -- К довершению к тому, что они рассказали во сне...
     -- Напиток был крепок? -- прервал пан Кичинский.
     -- Тройная доза, -- заверил кастелян. -- Они еще говорили, когда были
уверены, что никто не слышит...
     Он прошептал несколько слов на ухо хозяину. Брови Кичинского взлетели
вверх, и он непроизвольно сделал  знак,  отгоняющий  злую  силу,  а  потом
повторил этот знак  на  языках  иудеев,  исламистов,  буддистов  и  прочих
врагов, мечтающих задавить исконно русскую православную веру,  придуманную
их  земляком  Христом,  скифом,  чьи  корни,  как  ему  удалось  выяснить,
находятся здесь, в соседней деревне.

     Калика скалил зубы. Томас и  Яра  изо  всех  сил  отчаянно  старались
держаться порознь. Томас  помнил  жуткое  предательство,  все  женщины  --
предательницы, это у них крови,  ни  одной  верить  нельзя,  она  смиренно
избегала его гнева, но то дорога становилась чересчур узкой, то повороты в
лесу опасно скрывали их друг  от  друга,  а  поодиночке  любые  разбойники
перебьют и ограбят, так что рыцарь надменно хмурился, но  бдил  за  слабой
женщиной, а она на  привале,  ненавидя  и  презирая  высокомерного  англа,
хлопотала у  костра,  готовила  горячее  варево,  подкладывала  ему  самые
лакомые куски, ибо мужчинам нельзя без похлебки и жареного  мяса,  а  этот
англ что-то совсем исхудал и какой-то бледный...
     И наливала ему сама, чтобы  он  поберег  силы  для  будущих  боев.  И
выбирала побольше миску --  а  то  одни  глаза  да  скулы  остались.  Надо
обрастать мясом!

     Лес не становился ни гуще, ни дремучее,  только  было  ощущение,  что
хоть и очень медленно, но удаляются из теплых краев в земли севера.
     Томас заметил, что калика оглядывается чаще обычного, посматривает на
небо, прислушивается к ветру. Да и сам  ощущал  некое  напряжение,  словно
перед грозой.
     -- Погоня?
     Калика раздраженно дернул бровью. Томас  в  самом  деле  ощутил  себя
глупо. Хорошо, Яра не смотрит в его сторону. Погоня сидит у них на хвосте,
или, как говорит калика, заносит им хвост на поворотах еще с момента,  как
Томас в разрушенном Иерусалиме вынул из тайной ниши  чашу.  Только  ей  --
погоне, а не чаше! -- с хряском сшибли рога в Константинополе,  но  сейчас
разбитый наголову враг собирает силы,  настигает  их,  благо  продал  душу
дьяволу. А кому помогают демоны, тому вечно гореть в геенне огненной.
     -- Маги?
     -- Тебе впервой?
     Томас покосился на Яру, гордо раздвинул плечи.
     -- Что может устрашить воина, у  которого  сердце  горит  отвагой,  а
чудесный гвоздь торчит в рукояти меча?
     -- И шило в другом месте, -- проворчал  калика.  --  Будь  настороже,
Томас, враг не дремлет. А меч твой с гвоздем остался в Болгарии.
     Он все замедлял ход коня, наконец остановился  вовсе.  Томас  спросил
нетерпеливо:
     -- Засада?
     -- Похоже.
     Томас посмотрел на Яру, двинул плечами так, что панцирь  заскрипел  и
смялся на спине, прищемив кожу.
     -- Так чего мы стоим? Кинемся на них, пока не убежали!
     Калика покосился на бравого рыцаря, неожиданно согласился:
     -- Кинемся.
     Он сделал движение послать коня вперед, но рыцарь вскрикнул:
     -- Сэр калика, а разумно ли самим лезть врагу в лапы?
     -- Но ты же сам предложил...
     -- Мало ли что я предложил от избытка рыцарской удали!  А  ты  должен
действовать мудро. Иначе стоило ли в пещерах отшельничать?
     Калика, хмуро ухмыляясь, слез с коня, пробежал, пригибаясь, вперед  к
каменной гряде. Томас и Яра слезли с коней.
     --  Ты  жаловался,  --  сказал  калика,  не  поворачиваясь,  --   что
осточертело таскать тяжелый щит?
     -- Сэр калика, я не употреблял таких слов. Я знаю: позови черта, он и
придет...
     Калика требовательно протянул руку, заглядывая в щели  между  камнями
на гребне. Томас послушно подал щит. Калика поднял его над головой,  держа
за самый краешек.
     Через мгновение раздался страшный звон. Щит вырвало из  руки  калики,
отшвырнуло на десятки шагов.  Томас  сбегал  за  щитом,  поднял,  не  веря
глазам. Позади ахнула Яра, она держала их коней в поводу.
     Это был не щит  --  похоже  больше  на  кастрюлю.  Что-то  ударило  в
середину щита с такой силой, что вывернуло  его  наизнанку,  согнуло  края
навстречу удару.
     -- Светлые боги! -- прошептала Яра.
     К ее ногам докатился этот гладкий  валун  с  человеческую  голову,  с
одной стороны осталась краска с рыцарского щита. Им только стены в  замках
разбивать, а не рыцарские доспехи!
     Томас побелел, сразу подумав о великанах. Он много  слышал  о  них  в
рассказах про рыцарей Круглого стола, но готов ли сам сразиться  с  такими
чудовищами?
     За гребнем было широкое поле, дальше густые кусты. За ними шевелилось
нечто огромное, с торчащим кверху зеленым частоколом гребней.
     -- Пресвятая Дева! -- вскрикнул Томас, лег рядом с каликой, смотрел в
щель между камнями. -- Это драконы?.. Или Змеи? А где великаны?
     -- Тебе еще великанов подавай, --  проворчал  калика.  --  Мало  тебе
плюющихся крокодилов.
     -- Плюющихся?
     -- А как, по-твоему, они камни пуляют? Набирают  в  зоб  побольше,  а
потом стреляют, как вон ты горохом в детстве. Ну, это еще ничо... Я  видал
жуков-бомбардиров, те тоже стреляют, только из другого места...
     -- Я не стрелял горохом, -- оскорбился Томас, -- Никаким местом!  Это
забава простолюдинов. А если нам перебежками?
     -- Высунь голову, -- предложил калика. -- Или хотя бы шлем на палке.
     -- У меня нет другого шлема, -- ответил рыцарь,  подумав.  --  Как  и
другой головы. Это у вашего Змея Горыныча....
     Над головами раздался свист. Два булыжника пролетели один за  другим.
Первый сорвал перья со шлема  рыцаря,  второй  чиркнул  по  железу.  Томас
вжался в землю еще больше.  Тут  же  грохнуло,  а  валун,  за  которым  он
прятался,  качнуло,  в  нем  появилась  трещина.  Томас  поспешно  отполз,
следующим попаданием разнесет вдрызг, стреляет такими же валунами!
     -- Что делать, сэр калика?
     -- Спроси Яру, -- огрызнулся калика, --  и  поступи  наоборот.  Я  не
думал, что эти звери  еще  сохранились.  Когда-то  их  было  много,  потом
перебили...
     -- Как перебили? -- не поверил Томас. -- Таких чудовищ!
     -- Как... Каменными топорами! Другого оружия тогда еще не было. Как и
всех  других:  саблезубых  тигров,  мамонтов,  пещерных  львов,  панцирных
носорогов, драконов, смоков, Змеев, грифонов.
     Томас в задумчивости почесал железной дланью шлем в затылке:
     -- Ну, где теперь возьмешь каменный топор...

     Глава 5

     Яра вскрикнула, а кони забились, пытаясь вырваться из ее рук.  Далеко
позади возникли три столба огня, пали на землю, словно нюхая  их  след,  и
помчались по дороге, повторяя  ее  изгибы.  Дорожки  стали  багровыми,  на
глазах потрясенных людей по ней следом бежали вздутия,  земля  трескалась,
словно в горне.
     Лицо калики стало серым.
     -- Они решились прибегнуть к магии!
     -- Тебе нельзя! -- вскрикнул Томас предостерегающе. -- Ты дал обет!
     Яра дрожала, глаза были, как у испуганной  серны.  Она  оставалась  в
двух десятках саженей от мужчин, сейчас это казалось  чересчур.  Лучше  уж
слышать их конский пот и выслушивать грубые шуточки...
     -- Что это мчится на нас? Мы погибнем?
     Багровые дорожки исчезли на миг, огибая холм по их следам,  выскочили
наружу и помчались на них уже  по  прямой.  Над  землей  взвивались  сизые
дымки, редкая трава вспыхивала и сгорала.
     Олег простер вперед руки, сказал несколько слов.  Дорожки  мчались  с
той же быстротой,  вспрыгнули  на  их  плато,  кинулись  под  ноги.  Томас
задержал дыхание, ожидая сильного жара, мучительной смерти, но земля стала
лишь багровой, словно превратилась в красную глину. Он с укором  посмотрел
на калику, тот безнадежно развел руками.
     -- Теперь они знают, -- сказал Томас  угрюмо.  --  Отступать  некуда.
Будем драться.
     Над головами пролетели целые  глыбы,  выпущенные  из  луженых  глоток
страшных зверей.  Гребень  защищал,  но  теперь  они  были  в  ловушке.  А
вернуться -- напороться на догоняющих их посланцев Семи Тайных.
     В сером небе появилось светлое пятно. Тучи  расступились,  но  вместо
синего неба на землю глянуло черное  с  блистающими  звездами.  Пронеслась
хвостатая звезда, за ней две  другие.  Затмевая  звезды,  ринулись  темные
тени, исчезли в тучах, затем вынырнули уже снизу --  огромные,  хищные,  с
растопыренными крыльями, похожими на крылья летучих мышей,  просвечивающие
настолько, что толстые жилы видно было четко и страшно.
     Яра упала на колено, бросив поводья. Лук в ее руках согнулся в  дугу,
а тетива зазвенела часто и грозно. Стрелы веером ушли вверх. Над  головами
раздались яростные  крики  боли  и  отвратительной  злобы.  Томас  яростно
замахал мечом, но не был уверен, что задел  хоть  одно  чудище.  Затем  за
спиной блеснул и погас короткий страшный  свет.  Словно  ветвистая  молния
ударила из земли в небо!
     Крики как ножом отрезало. На землю в  мертвой  тиши  медленно  падали
черные хлопья сажи. Пахнуло горелой плотью, но тут же развеяло  в  ожившем
воздухе. Томас перестал вращать мечом,  повернулся  к  Яре.  Она  удержала
стрелу на тетиве, смотрела вопросительно. Кони отбежали, но дальше  дорогу
преграждала каменная стена.
     -- Это не последняя напасть, -- обронил он  невесело,  --  Наконец-то
они сами догнали нас.
     -- Кто они?
     -- Те, перед кем ты на задних лапках.
     -- Я никому  не  служу,  --  огрызнулась  она.  --  Это  был  простой
перехват. У нас в княжестве знают, что издавна кто-то  пытается  подкупить
наших людей, склонить работать тайно на них. Вот и  подставили  им  людей,
готовых работать на них, за обещание богатства, славы, власти...  Зато  мы
вызнавали их тайны!
     Калика стоял лицом к дороге, по которой  они  шли.  Багровые  дорожки
медленно гасли, но земля там осталась  в  трещинах,  волдырях  от  ожогов,
покрытая золой от сгоревшей травы.
     --  Последний  бой?  --  спросил  Томас,  подходя,   нижняя   челюсть
воинственно выпячена. -- Это же  замечательно!  Наконец-то  схлестнемся  с
самим дьяволом! А то все лупим его вассалов, даже как-то неловко. Достойно
ли звания благородного рыцаря?
     -- Вассалы тоже не с дуба рухнули. Крепкие парни, ты мог заметить.
     Томас зябко повел плечами. Еще зудят  шрамы  от  ран,  полученных  от
вассалов. А что-то будет, когда встретят сеньора? Одно дело храбриться при
Яре, другое -- самому знать свои силы.

     Он услышал предостерегающий вскрик.  Яра  показывала  ему  под  ноги.
Томас поспешно отпрыгнул. Из крохотной щели в  земле  вздувался  слизистый
горб  с  прилипшими  комочками  грязи.  Он  вырос   до   щиколотки,   стал
грязно-голубым, быстро начал раздуваться в стороны.
     Меч сам прыгнул ему в руки. Томас замахнулся,  выжидающе  смотрел  на
калику.
     -- Рубить?
     Тот пятился от уродливых грибов. На лице было сильнейшее отвращение и
страх. Серая шерсть на волчьей душегрейке встала дыбом.
     -- Это нарывы... -- проговорил он сдавленным голосом. -- Там ядовитый
гной... Земля тоже болеет, Томас.
     -- Какой враг отравил ее?
     -- Ты знаешь его. И скоро увидишь.
     Отвратительные волдыри выросли уже до уровня коленей.  Томас  и  Яра,
держась вместе, пятились, пока не оказались на свободном  чистом  пятачке.
Только с одной стороны не  было  растущих  грибов,  но  там,  за  каменной
грядой, нетерпеливо бросались на стену и  зло  ревели  стреляющие  камнями
звери.
     Свободное от грибов пространство сужалось. Вздувались новые  волдыри,
земля раздвигалась, и слизистые шляпки высовывались, меняя цвет, на  свет.
Томас и  Яра  прижались  спинами  друг  к  другу,  смотрели  с  ужасом  на
приближающееся кольцо смерти.
     Калика остался на краю дороги. Плечи его безнадежно опустились. Когда
он медленно повернулся, Томас поразился внезапно постаревшему лицу волхва.
В глазах было отчаяние, губы трагически сжаты.
     -- Олег! -- крикнул Томас. Сердце болезненно сжалось  в  предчувствии
беды. -- Грибы подобрались к тебе!
     Калика безнадежно махнул рукой. Отвратительные шляпки почти  касались
его ног. Они окружили  его  плотным  кольцом,  медленно  раздувались,  уже
соприкасаясь подрагивающими, как холодец, боками.
     -- Сделай что-нибудь! -- заорал Томас. -- Да дьявол с ним,  обетом!..
Пресвятая Дева поймет, простит... Да и твои боги, которым ты  отдал  душу,
тоже ведь не совсем звери, иначе б ты им не  присягал...  Плюй  на  все  и
береги шкуру!.. Примени магию!
     Калика покачал головой. Яра закричала тонким голосом:
     -- Святой Олег!.. Не дури, побей этих  слизняков!  Любой  колдун  это
сумел бы!
     -- Зови демонов! -- орал Томас яростно. -- Зови! Пусть я попаду в  ад
за такой совет, но не хочу, чтобы этот гной в пузырях тебя коснулся!
     Шляпки сомкнулись, Томас видел  только  сплошное  бугристое  поле.  В
волдырях  двигались  сгущения,  волокна,  размытые  тени.   Не   в   силах
раздвигаться вширь, они начали  выпячиваться  вверх,  угрожающе  вздулись,
готовые лопнуть, забрызгать все гнилостным ядом.
     Калика был отрезан от  всего  мира,  ибо  земные  нарывы  уже  заняли
пространство на много шагов во все стороны. Но  двигаться  они  перестали,
как и увеличиваться в размерах. Воздух застыл, утихли крики птиц.
     В мертвой тишине послышался нарастающий свист. На  востоке  высоко  в
небе блеснула хвостатая звезда, но не упала, а понеслась к ним -- усиливая
блеск, разрастаясь, рассыпая крупные шипящие искры.
     Томас замер, держа  перед  собой  меч.  За  ухом  часто  дышала  Яра,
выглядывала из-за плеча. Ее грудь касалась спины Томаса, он сквозь панцирь
и вязаную рубашку чувствовал, как накаляется в том месте железо.
     Звезда ударилась о дорогу, закрытую  грибами,  там  вспыхнуло  пламя,
повалил дым, Томас ощутил резкий запах горящей  слизи.  Сзади  закашлялась
Яра, ухватилась ему за плечи. Томас незаметно раздвинул  ноги  для  лучшей
опоры: Яра не пушинка, каких любят мужчины, а настоящая женщина,  как  она
говорила, для настоящих мужчин.
     Из пламени и быстро рассеявшегося дыма поднялся человек. Был он высок
и широк в  плечах,  на  широком  лице  с  чуть  раскосыми  глазами  играла
торжествующая улыбка. Он был немолод, матер,  с  высоким  лбом,  в  глазах
светились ум и уверенность в своих силах.
     -- Вот как это делается, -- сказал он вместо приветствия.
     Вокруг него была сожженная земля на три шага во все стороны, а дальше
простиралась слизь, что дрожала, как желе, медленно просачивалась в землю.
Даже вокруг Томаса и Яры грибы обратились в  слизь,  что  подползла  к  их
сапогам.
     Олег ответил медленно:
     -- Значит, тебе это в новинку?
     -- Полет в магическом коконе -- да, --  ответил  человек.  --  Но  не
наказывать  ослушников.  Меня  зовут  Бадри.  Я  покарал  уже  троих  тебе
подобных.
     -- Хорошо знать, что я не один, -- ответил Олег. -- Но  тебе,  как  я
вижу, нравится роль палача? Ведь в ваших заповедях сказано: "Не убий".
     -- Ого, ты что-то знаешь о нашем братстве и ты не  наш?  Тогда  ты  в
самом деле должен умереть. Но убивают не только палачи,  ты  не  тем  ухом
слушал наши заповеди. На войне тоже убивают, но на солдатах нет вины.  Нет
и на мне.
     Он протянул руку к Олегу. Пальцы начали светиться синим огнем.
     -- Погоди! -- вскрикнул Олег. Голос его был слабый, дрожащий. -- Тебе
хоть сказали, почему ты нас преследуешь?
     -- Я не спрашивал, -- ответил Бадри  с  достоинством.  --  Послушание
старшим -- разве не высшее из достоинств? И оно  вознаграждается.  Ты  сам
видел, какая мощь в моих руках!
     Уже вся кисть светилась, словно окутанная в полупрозрачную слизь.  От
нее начал вытягиваться язычок по направлению к Олегу. Волхв стоял,  словно
пригвожденный к месту.
     Томас с проклятиями  попытался  сделать  шаг:  друга  надо  выручать,
одного демона  уже  зарубил  в  Константинополе,  сгинет  и  этот,  --  но
узкоглазый Бадри сделал повелительный жест другой  рукой,  и  ноги  Томаса
прилипли к месту. За спиной жалобно  вскрикнула  Яра,  ухватилась  за  его
плечи.
     -- Вы не должны были использовать  магию,  --  сказал  Олег  погасшим
голосом. -- Это противоречит всему...
     -- Братству дозволено все! -- возразил Бадри торжественно. -- Если на
благо большинству.
     Синий огонь, бьющий из руки Бадри,  почти  касался  его  груди.  Олег
сказал отчаянным голосом:
     -- А судьи кто?
     -- Даже мне знать не дано.
     Шерсть на волчьей душегрейке начала дымиться. Олег  чуть  отшатнулся,
прищурился от жара.
     -- Не я это начал...
     -- А что ты можешь? -- захохотал Бадри.
     -- Увы, немного... Все забыто, кроме самого простого. А самым простым
я научился раскалывать землю.
     Под ногами качнулось, раздраженно заворчало. Томас не удержался, упал
на колени. Земля качнулась снова, затрещала. Внезапно лопнула, как  спелый
арбуз, трещина была с руку шириной, туда устремилась пыль и пепел.
     Бадри шатался, пытаясь устоять, взмахивал руками. Синий огонь  погас,
пальцы были растопырены, словно он пытался  ухватиться  за  воздух.  Томас
заорал радостно:
     -- Так его!.. Бей Тайных и Явных!.. И всех, кто в Бога не верит!
     Трещины побежали в разных местах. Бадри оглянулся, обратил  к  калике
бледное лицо.
     -- Ты... ты погубишь нас всех!
     -- Все когда-то умрем, -- ответил калика.
     Он стоял и смотрел, как  вся  земля  пошла  льдинами,  что  шатались,
двигались, некоторые опускались. Из глубины вылетели клубы  легкого  дыма.
Томас ощутил, как потеплел воздух.
     Бадри заорал, перекрывая грохот:
     -- Но умрешь и ты!
     -- А ты мне приготовил другое?
     Края осыпались, в бездну падали целые глыбы. Бадри и  Олег  оказались
на одной, что быстро уменьшалась.  Посланец  Тайных  стиснул  челюсти,  во
взгляде была ненависть. Он простер к Олегу стиснутые кулаки.
     -- Надеешься спастись? Не выйдет!
     Он потряс кулаками.  Прогремел  гром.  Томас  вскрикнул  в  ярости  и
отчаянии -- земля под ногами злого демона и калики превратилась в песок.
     Оба одновременно взмахнули руками и обрушились вниз вместе с  грудами
песка. Взметнулось облако удушливой горячей пыли.
     Ноги Томаса внезапно отклеились от земли. Он упал  от  неожиданности,
вскочил, подбежал к краю пропасти. Внизу было только облако пыли и  пепла,
туда все еще обрушивались камни. Земля подрагивала, края пропасти медленно
сдвигались, словно края раны под рукой умелого лекаря.
     Томас с ужасом смотрел в раскаленный провал.  Оттуда  вылетали  клубы
дыма, выстреливались столбы огня. Края почернели, оплавились, как воск  на
солнце. Под ногами стоял затихающий гул.
     Яра дрожала, как осиновый лист. Глаза ее были большими  и  пугливыми.
Она косилась на провал, но отшатывалась при клубах черного дыма.
     Томасу  показалось,  что  слышит  запах   горелого   мяса.   Страшное
одиночество пришло и навалилось с такой  мощью,  что  захотелось  плакать.
Вздрогнул, сказал хрипло:
     -- Я не думал... что ад так близко!
     -- Что такое ад?
     -- Пресвятая Богородица! -- прошептал Томас. --  Ты  не  знаешь,  что
есть ад? Бедный калика... Он был стоек в своих заблуждениях. Хоть  за  это
ему можно чуть меньше углей...
     Он отступил, потому  что  глыбы  все  еще  откалывались,  исчезали  в
пропасти. Опустошенно вдвоем наблюдали, как  из  желтого  пыльного  облака
вынырнули  острые  верхушки  изломанных   камней.   Стоял   хруст,   стены
сдвигались, перемалывая глыбы.
     Вскоре стены сомкнулись. Сжатие  было  таково,  что  наверх  выдавило
горячее крошево камней, песка и пыли. От них несло  гарью.  Теперь  бывший
разлом  еще  больше  напоминал  затянувшуюся  рану  с  застывшей  корочкой
наверху.
     Томас без сил опустился на землю. Яра подошла и встала  рядом.  Томас
ощутил,  что  страшное  одиночество  все  же  начинает  рассеиваться,  как
утренний туман под  солнцем.  Она  коснулась  его  плечом,  и  одиночество
исчезло. Были только боль и горечь от потери  верного  друга  и  отважного
компаньона.
     -- Прощай, -- прошептал Томас. -- Пусть  зачтутся  тебе  твои  добрые
дела, калика... Ты жил, как язычник, но доброго сделал  больше,  чем  иные
христиане...
     Он повернулся к Яре. Мокрые  дорожки  блестели  на  ее  щеках,  голос
прерывался, но в нем была крепнущая сила:
     -- Сэр Томас, я знаю, что ты хочешь сказать. Нет! Калика предвидел  и
это. Он мне велел строго-настрого, если с ним что-то случится, я не должна
оставлять тебя... пока ты не довезешь меня к моему жениху. А это  тебе  по
дороге. Ты проедешь прямо через его земли..
     Томас отшатнулся.
     -- Мы вдвоем тебя едва-едва защищали!..  Прости,  но  со  мной  ты  в
большей опасности, чем одна. Или с кем другим.
     -- Томас, -- она впервые назвала его по имени,  --  святой  отшельник
мне вчера рассказал о чаше. И о том, как  важно  для  тебя  и  всего  мира
принести ее в Британию. И рассказал,  что  за  тобой  охотятся  сильные  и
беспощадные враги. Ну и что же? Все равно ты самый сильный. При  тебе  мне
надежнее.
     -- Калика так и сказал?
     -- Он знал, что  может  умереть...  Боюсь,  он  даже  предвидел  свою
гибель. Потому он так...
     -- Предвидел? -- не понял Томас. -- Но зачем? Может,  лучше  было  бы
как-то избежать?
     Молчание было тягостным. Яра опустила голову. Слезы снова побежали по
еще мокрым дорожкам.
     -- Думаю, он просто устал. Устал жить.  Он  все  время  нес  какую-то
тяжесть. Нам даже не вообразить  какую.  И  у  него  все  время  рушилось,
ломалось, получалось  не  то,  к  чему  стремился.  Он  устал  от  неудач,
разочарований. Он уже хотел  уйти!  Но  сумел  уйти  так,  чтобы  даже  не
потратиться на свои похороны. И унес с собой твоих главных врагов.
     Томас остро взглянул на нее. Она кивнула.
     -- Но остался еще один... Пусть проще, но ты его не знаешь.  Он  ждет
тебя где-то впереди.
     -- А ты знаешь?
     -- Калика дал мне свои обереги. И показал, как пользоваться. А помогу
тебе так, как никто не поможет. Я укажу на того, кто попытается ударить  в
спину!
     Томас потряс головой.
     -- Ни за что! Подвергать твою жизнь такой опасности? Да что я буду за
мужчина? Что за рыцарь? Тебя саму охранять надо, а  ты  берешься  охранять
меня! Да я со стыда сгорю,  мне  другим  рыцарям  на  глаза  нельзя  будет
показаться!
     -- Меня охранять? -- не поняла Яра. -- Что, я выгляжу такой слабой?
     -- Конечно, -- сказал Томас убежденно. -- Ты слабая женщина,  хрупкая
и нежная. А я, мужчина, должен тебя защищать.
     Яра оглядела себя, посмотрела на  рыцаря  с  подозрением,  подозревая
злую шутку.
     -- Хрупкая?
     -- Хрупкая! Вон у тебя какая нежная, как шелк, кожа. Сколько едем  по
солнцу, ветру, сколько спим на земле, сколько тебя царапали ветки, а  кожа
все такая же нежная и тонкая, как у сказочной принцессы. И  кости  у  тебя
тонкие, как у птички. И росту ты... лишь с недомерками  что-то  стоишь,  а
рядом с настоящими... как я или сэр калика, все равно тонкая, как березка,
и стройная, как сосенка. Сильный удар тебе перешибет, как соплю,  все-таки
жалко...
     Яра, которая слушала с открытым ртом, опомнилась так резко, что  даже
вздрогнула. Смягчившееся лицо снова затвердело,  а  в  низком  хрипловатом
голосе, от звуков которого сердце Томаса екало, снова зазвенел металл:
     -- Сэр Томас, я не хрупкая и не слабая, какими жаждешь видеть женщин.
Наша женщина, росская, коня на скаку остановит, в горящую  избу...  А  как
иначе? Если кони все скачут и скачут, а избы горят и горят?

     Глава 6

     Томас покачал головой.
     -- Не могу. Рыцарская честь не позволяет.
     -- Сэр Томас! Я не из племени англов. Ты не отвечаешь за меня.  Я  из
племени росичей, а у нас женщины все еще свободные. Какими были у  вас  до
прихода веры Христа. Ты не отвечаешь за меня, пойми! Я  сама  по  себе.  Я
женщина -- слабая, когда готовлю обед мужчине, но если сажусь на  коня  --
воин! Разве ты не слыхивал про амазонок?
     Томас проворчал, чуть поколебавшись:
     -- Кто о них не слышал. Но это в том мире... гнусном язычестве.
     Яра прямо взглянула ему в глаза.
     -- Ты настолько не хочешь меня взять с собой...  что  готов  рискнуть
чашей?
     Томас ощутил, как будто его стукнули по голове боевым  молотом.  Чашу
он обязан донести любой ценой. От этого зависит больше,  чем  человеческая
жизнь, даже многие  жизни.  Быть  или  не  быть  целому  народу,  которому
начертано совершить... перевернуть... создать... Словом,  от  усилий  его,
Томаса Мальтона, зависит будущее целого народа, а то и всего мира.  И  тут
никакая добавочная помощь не будет лишней.
     Томас решительно отстранил обереги и посох в ее руке.
     -- Нет. Мне, воину Христа, не гоже знаться с язычеством.
     Она сказала потерянно:
     -- Тогда мы погибли. И чашу не донести. Он доверил посох только тебе.
И только ты можешь вызвать к жизни те заклятия, которые он вложил в посох.
     Томас покачал головой.
     -- Неужели он и это предвидел? Он не мог  обращаться  к  магии...  по
своим рыцарским принципам. Я их так называю, а он именовал  как-то  иначе,
сложнее. А я, не будучи связанным его обетами, могу...
     -- Так чего же тебе еще?
     Томас вскрикнул в муке:
     -- Но не могу по своим обетам!.. Я -- воин войска Христова!
     Она посмотрела пристально, внезапно предложила, вспомнив калику,  его
насмешки, даже воспроизведя его интонации:
     -- Церковь лишь возрадуется, когда ты вызовешь демона... и  подчинишь
его. Заставишь выполнять богоугодные дела.
     Томас смотрел с сомнением.
     -- Да?.. Но если бы  я  знал,  как  с  ними  общаться.  Рассказывают,
благородный рыцарь Денелон с ними даже в кости играл и пьянствовал,  когда
его настоящие друзья оставили... А я только драться могу. Даже с  демонами
готов, хотя их, как я слышал, кроме святой воды и креста ничего не берет.
     -- Надо попробовать.
     -- Но как?
     --  Не  думаю,  чтобы  калика  оставил  тебе  посох,  которым  трудно
пользоваться. Покажи... Видишь, тут вырезаны значки...
     Томас с неудовольствием отстранился.
     -- Я и своей-то  грамоты  не  очень...  а  тут  еще  буквы  вовсе  не
людские...
     -- И не кириллица, -- сказала Яра со вздохом. -- Те бы я прочла...
     Томас с сочувствием смотрел на  ее  помрачневшее  лицо.  Яра  закрыла
глаза, шевелила губами.
     -- Это черты и резы. Мой старый учитель знал этот язык. Но  меня  уже
не учил, этот остался языком волхвов и ведунов. Но я  была  любопытная,  я
подсматривала тайком... Неужели вещий Олег и это предусмотрел?
     Томас смотрел неверяще.
     -- Ты сумеешь прочесть?
     -- Вряд ли... Но я попытаюсь.  И,  сэр  Томас,  разве  ты  не  видишь
двойную выгоду? Я могу быть тебе полезной в дороге, а когда  ты  доставишь
меня  по  пути  во  владения  моего   жениха,   то   получишь...   богатое
вознаграждение. И сможешь  рассказывать,  что  захватил  его  при  разделе
добычи в захваченном Иерусалиме!
     -- Что ж, -- сказал он, ненавидя себя за такое решение, -- я вынужден
согласиться. Но этот путь намного опаснее, чем был раньше...
     -- Я выдержу, -- пообещала она.
     Он выругался про себя, с ненавистью глядя на ее  нежную  шею.  Пальцы
заныли от желания  схватить  эту  шею  и  стиснуть  так,  чтобы  хрустнули
позвонки. Неужели она не понимает, насколько это все опасно?
     -- Там ждут не только сбитые в кровь пятки, --  пообещал  он.  --  Но
если даже распорешь свое толстое брюхо, не приходи за помощью.
     -- А разве приходила я? -- удивилась она. Глаза ее были невинные,
     Их короткому миру пришел конец, оба это знали.

     Вдвоем они изловили коней, третьего взяли как запасного,  сложили  на
него запасные мешки. Времени в обрез, даже если больше ничего не случится.
Тайным нанесено лишь временное  поражение.  А  ответный  удар  может  быть
страшным. Теперь там знают их настоящую мощь.
     -- Хорошо, -- повторил Томас тяжело,  чувствуя,  что  делает  роковую
ошибку. Может быть, смертельную. -- Ты едешь  со  мной  до  земель  твоего
жениха. Но будешь выполнять все мои желания. Понятно?
     В ее глазах мелькнул испуг, тень колебания.  Он  поднял  руку,  чтобы
отправить ее обратно, но она сказала быстро:
     -- Я согласна. Если только твои желания не будут касаться...
     -- Стоп! -- сказал он яростно. -- Я сказал, все желания. Значит,  все
желания. И выполняешь их беспрекословно. Быстро, сразу.
     Она посмотрела в его суровое лицо долгим взглядом. Томас был  уверен,
что  откажется,  он  только  сейчас  понял,  что  его   требование   можно
истолковать совсем иначе -- дуры-женщины  ухитряются  понять  иначе,  даже
если ясность требований исключает неверное толкование.  Но  в  ее  лиловых
глазах блеснули странные искорки.
     -- Хорошо, сэр Томас, -- сказала она ровным  голосом.  --  Я  клянусь
выполнять все твои требования. И желания.
     Он стиснул зубы. Все еще надеялся,  что  откажется,  но  просчитался.
Ответил, пряча глаза:
     -- Клятва вассала принята. В свою очередь клянусь, что с моей стороны
не будет никаких действий... которые... гм... можно было бы истолковать...
как порочащие честь и достоинство... моего вассала.
     Опять в ее странных глазах он  прочел  то  же  непонятное  выражение.
Сердясь на себя, вдвинул меч в ножны, забросил перевязь через плечо.
     -- Аминь, -- сказала она. --  Поспешим,  сюзерен?  Кони  есть,  можно
выбрать. Калика был бы очень недоволен, не поспей мы в твою Британию.  Его
жертва была бы напрасна.

     Некоторое время ехали по опушке леса. Когда далеко замаячили  высокие
башни замка, дорога резко свернула в лес, а  дальше  пошла  петлять  среди
самых жутких буреломов, завалов, продиралась  сквозь  чащи,  пряталась  по
низинкам и лесным овражкам.
     Томас удивленно покачал головой.
     -- Представляю, что здесь за хозяин!.. Один человек  такую  тропу  не
проложит. Это ж сколько народу избегает  такого  владетеля?..  Нет,  такое
можно встретить только на Руси.
     Яра наморщила лобик.
     -- По-моему, мы уже вышли из Руси... Иль не вышли? Говорят здесь  так
же, мы племена одного корня -- "от  можа  и  до  можа",  как  говорит  мой
дядя...
     Томас передернул плечами.
     -- Не напоминай мне о своем дяде!
     -- Странно, ему понравилось с тобой общаться.
     Томас вскинул руку, призывая  ее  к  молчанию.  Впереди  спрыгнул  на
тропинку, загораживая путь, крепкий мужик  в  зеленой  одежде.  Из  кустов
справа  и  слева  вышли  еще  двое.  Томас  быстро  оглянулся.  Дорогу   к
отступлению загородили двое с топорами.
     Первый, спрыгнувший с дерева, вытащил  из  ножен  короткий,  но  явно
острый, судя по блеску лезвия,  меч.  Он  был  вожаком,  чувствовалось  по
движениям, по тому, как смотрели на него другие.
     -- Кошелек или жизнь? -- предложил он насмешливо.
     -- Так сразу не решишь, -- ответил Томас. -- Жизнь такова, что вопрос
трудный... Может быть, мы посидим у  костра  за  кувшином  вина,  отведаем
подстреленного вами оленя, поговорим?
     -- У тебя есть еще и вино? -- обрадовался вожак.
     -- Я говорил о вашем вине, -- объяснил Томас, закипая.  --  Один  мой
друг научил  меня  не  брезговать  общением  с  разной  рванью.  Мол,  все
человеки, но мое христианское смирение не простирается  так  далеко  и  не
длится так долго. Если есть у вас вино, отдавайте, а за это я  отпущу  вас
целыми.
     Вожак захохотал. На рыцаря  смотрели  с  интересом.  Вожак  предложил
миролюбиво:
     -- Люблю смелых людей. Но я уже вижу, что ты настоящий мужик!  А  это
значит, что пока ты дрался на войне, тебя обобрали до нитки.  Только  бабы
все еще вешаются тебе на шею, но тут мы помочь завсегда рады.
     Томас грозно сдвинул брови.
     -- О чем ты лепечешь?
     -- Оставь женщину, а сам можешь уйти целым.
     Томас с неудовольствием покосился на Яру:
     -- Они что, маленькие шахраи?
     -- По-моему, -- проговорила она медленно,  --  это  не  самая  худшая
болезнь...
     -- Но заразная!..
     -- Ну, -- протянула она, -- и кроме Шахрая есть  на  свете  настоящие
мужчины. Которые замечают!
     Он вытащил меч, огрызнулся:
     -- На свете слишком много  свихнувшихся!  Только  скажи  слово  --  и
оставлю тебя им!
     Яра внимательно смотрела на вожака разбойников.
     -- Он высок и красив, -- сказала задумчиво, -- у него длинные сильные
руки... и широкая волосатая грудь. А глаза, как у самого дьявола!  А  лицо
звероватое, злое, мужественное... Похоже, это все-таки настоящий мужчина.
     Томас посмотрел на свои руки, длинные и мускулистые, скосил взгляд на
грудь,  где  могла  бы  поместиться  косуля.  Ощутил,  как   непроизвольно
выпрямляет спину, даже чуть приподнялся на носках и вытянул шею.
     -- Да? -- спросил он раздраженно. -- Одно только слово! Остаешься?
     Она поколебалась, в  задумчивости  наморщила  носик.  В  глазах  была
нерешительность. Наконец вздохнула:
     -- Они какие-то все немытые... Не  люблю,  когда  от  мужчины  сильно
пахнет.
     Томас шумно выдохнул воздух. Только теперь сообразил, что  задерживал
дыхание,  пока  она  водила  огромными   лиловыми   глазами,   колебалась,
сравнивала.
     Голос его прогремел, как боевая труба:
     -- Прочь, немытая мразь!
     В руке блеснул огромный  двуручный  меч.  Вожак  отпрыгнул,  но  двое
придвинулись, как и двое сзади, и Томас с Ярой оказались в кругу. На лицах
разбойников появились злобные усмешки, они начали заходить с боков.  Томас
чуть пригнулся, смотрел через прорезь забрала во все стороны.
     Он уже заносил меч, когда сзади звонко щелкнуло. Вожак отшатнулся  --
в горле торчала стрела, струйка крови брызнула тонким горячим фонтанчиком.
Ноги  вожака  подогнулись,  он  рухнул.  Четверо  разбойников   растерянно
попятились.
     Томас раздраженно оглянулся. Яра держала  другую  стрелу  на  тетиве,
острие заинтересованно рассматривало голую грудь ближайшего разбойника. Он
пятился, бледный, с дрожащими губами, глаза были умоляющими.
     -- Брысь! -- велел Томас и со стуком вдвинул меч в ножны. --  Встречу
еще раз, буду рубить, как камыш!
     Разбойники, как тени, исчезли в кустах, оставив незадачливого вожака,
только листья зашелестели. Томас со злым лицом повернулся к Яре.
     -- Вмешаешься еще раз без разрешения -- выпорю!
     Она виновато опустила ресницы.
     -- Если уж я выбрала из двух мужчин одного...
     -- Да? -- Томас смотрел подозрительно. -- А если бы выбрала его?
     -- Ну... Ты бы явно остался цел.
     Томас ощутил себя слегка польщенным.
     -- Почему.
     -- Стрелы от тебя отскочут... Лоб-то у тебя медный!

     Они давно миновали замок,  который  жители  обходили  стороной,  сами
обошли до дуге две крепости, стараясь держаться под сенью  леса,  а  когда
заслышали стук копыт, тут же привычно спрятались в кустах.
     По дороге, с той  стороны,  откуда  они  шли,  двигался  целый  отряд
всадников. Передние были с  копьями,  на  легких  конях,  дальше  ехали  с
арбалетами, затем воины в тяжелом вооружении, за ними кони  тащили  легкую
крытую повозку. Томасу показалось, что за кружевными занавесками мелькнуло
милое девичье лицо. За повозкой ехали опять тяжелые всадники, в доспехах и
с топорами, а замыкали отряд легкие конники.
     Томас поднес Яре под носик огромный кулак, давая хорошо обнюхать, сам
вслушивался в разговоры. Двое обсуждали  карточный  долг  товарища,  среди
тяжело вооруженных шла неспешная беседа о новых типах  арбалетов,  церковь
их  тоже  объявила  изделием  Сатаны,  сиречь  вне   закона.   Тем   самым
распространение этого оружия врага рода человеческого замедлилось,  но  не
остановилось. А это на руку бесчестным, ибо они сразу обрели  преимущество
над благородными, что послушались церковь...
     -- А наша хозяйка говорит, -- сказал один, -- если  что  создано,  то
его применят обязательно, хоть умри. Такова подлая природа человека.
     -- Ну, твоя хозяйка говорит  дело...  Только  почему  подлая?  Просто
ничего не создается зазря.
     -- Еще бы!.. Столько голов придумывали, столько сил потрачено на этот
арбалет, хоть ножной, хоть рычажный, и чтоб перестали применять?
     -- Вот высокородная Гульча и велела...
     Голоса удалились, смолкли. Яра  перестала  обнюхивать  кулак  рыцаря,
ведет себя, как грубый мужлан, сиречь,  простолюдин,  а  Томас  задумался.
Где-то уже слышал это имя... И что-то очень недоброе с ним связано!
     Яра проломилась через кусты на дорогу. Красиво вырезанные  ноздри  ее
тонкого носа подергивались. В лиловых глазах Томас увидел ревнивый блеск.
     -- Что стряслось? -- спросил он встревоженно.
     -- Ты чуешь запах?
     Томас добросовестно потянул носом. Пахло свежими конскими  каштанами,
от них еще  поднимался  легкий  парок,  коней,  судя  по  запаху,  кормили
отборным овсом и ячменем, конским еще он ощутил  мужским  потом,  ароматом
старой кожи на седлах.
     -- Чую, -- ответил он.
     -- Какая она? -- спросила она напряженно.
     -- Кто? -- спросил он, теряясь в догадке, о какой из кобыл спрашивает
женщина с лиловыми глазами.
     -- Ну, та женщина, --  бросила  Яра  нетерпеливо,  --  чей  запах  мы
услышали. Мне кажется, она маленькая и черноволосая, ибо  только  чернавки
пользуются такими духами, от которых мухи дохнут на лету,  а  жуки  падают
без памяти, еще она злая и своевольная, ибо мало кто рискнет  пользоваться
вечерними благовониями в полдень, не рискуя быть осмеянной...
     Она говорила еще, а  Томас  ошалело  кивал,  соглашался,  поддакивал,
наконец, когда с ее слов у него начал прорисовываться знакомый  образ,  он
едва не заорал, что вспомнил. Это ж она, мать знаменитого богатыря  Турка,
от которого пошел сильный и злой народ, и которому предначертано потеснить
веру Христа... Бедный калика! Хорошо хоть не узнает, если  та  злополучная
ночь в пещере под Киевом опять дала начало каким-нибудь новым туркам!
     Он огромным усилием воли заставил себя смолчать.  Ей  не  обязательно
знать жуткие и сверхъестественные  тайны.  Иначе  больше  будет  чтить  не
Христа, а богопротивных демонов, те выглядят сильнее.
     -- И еще у нее темные глаза, -- добавил он небрежно.  --  Коричневые,
но такие темные, что почти черные...
     -- Это ты по духам определил? -- спросила Яра уважительно.
     -- Да нет, по запаху.
     Они вывели коней из кустов и пустили по свежему следу. Теперь  Томасу
казалось, что и он улавливает едва слышный аромат  женщины  --  восточной,
теперь, может быть, даже ставшей сарацинкой, знатной  и  богатой,  и  этот
запах может рассказать очень многое тому, что умеет читать такие следы.

     Глава 7

     Когда Яра проснулась, край неба уже алел. Томас  лежал  как  мертвец,
лицо было бледным, скулы заострились. Он спал  крепко,  и  она  без  помех
могла рассмотреть его. Бородка курчавилась, ей показалось, что среди волос
блеснула серебряная  нить.  Высокомерный  и  невежественный,  он,  однако,
выглядел воплощением силы и мощи, но теперь она  со  страхом  видела,  что
сила рыцаря все-таки на исходе.
     Странно, таким он не казался слабее или униженнее. До этого был,  как
железная статуя, смех был подобен  реву  быка,  а  движения  размашисты  и
небрежны. А теперь лежал исхудавший, выжженный солнцем.  Кожа  была  цвета
темного  дерева,  темно-коричневая,  но  гладкая  и  чистая.  Ресницы  его
затрепетали, он что-то видел во сне, пальцы сжались, а с губ слетел вздох.
     Яра насторожилась. Почудилось или в самом  деле  он  произнес  чье-то
имя? Женское?
     Она наклонилась, вслушиваясь в  его  неровное  дыхание.  Губы  иногда
двигались, но, к ее разочарованию, больше он ничего не сказал.
     В маленькой веси, куда зашли купить еды и соли, была даже  корчма  на
развилке дорог. Томас заплатил за мясо, спросил, как побыстрее перебраться
через перевал. Горы были невысокие, старые, но он не  хотел  терять  целый
день на поиски короткой дороги.
     В  корчме  на  них  смотрели  как  на  обреченных.   Яра   улавливала
жалостливые  взгляды.  Томас  хмурился,  знал,  что  будут   отговаривать,
рассказывать, какие ужасы у них впереди. Местные не знают,  что  у  них  в
самом деле впереди ужасы, и эти ужасы намного серьезнее,  чем  их  детские
страхи перед горными гномами и лешими.
     Когда они наскоро обедали,  Томас  обостренным  чутьем  уловил  нечто
сзади. Быстро обернулся, схватил мальчишку хозяина. Тот  как  раз  снял  с
решетки его сапоги, которые он поставил сушиться.
     -- Ты куда?
     -- Ну... --  прохрипел  мальчишка:  ворот  давил  ему  горло,  --  на
улицу...
     -- А сапоги зачем унес?
     -- Вы не дойдете даже до перевала... А хорошие сапоги пропадут...
     Томас сердито выдернул сапоги, дал пинка маленькому вору. Тот вылетел
в раскрытые двери. На рыцаря смотрели неодобрительно. Кроме сапог, которые
сгниют зазря, еще и железа  сколько  унесет  на  себе.  Все  поржавеет!  А
сколько бы можно сковородок наделать, кастрюль,  подков  и  даже  гвоздей!
Глупые люди по свету шатаются. Умные дома сидят.
     Но мальчишка был прав. Они не дошли даже  до  перевала,  когда  сзади
услышали  грохот  копыт.  Земля  затряслась,  со  скал  посыпались  мелкие
камешки. Томас привстал в стременах, выглянул через заросли орешника, мимо
которого ехали.
     По их следам скакали всадники, каждый из которых был впятеро  крупнее
человека, а вместо коней под ними были чудовищные звери, больше похожие на
носорогов. На великанах не было доспехов, но Томас с тоской понял, что  их
толстую шкуру стрелами не прошибешь, а на длину меча с их длинными  руками
они сами не подпустят.
     -- Прячься! -- прошипел он, спрыгивая с коня.
     -- Драться не будешь?
     -- Не с такими же мордоворотами! -- огрызнулся он. -- Калика говорил:
не плюй в колодец бодливой корове!
     Они завели коней в щель между скалами, там был каменный навес, зажали
им ноздри. Вскоре прогремели копыта. Не только  кусты  --  деревья  бы  не
скрыли скачущих носорогов с великанами на спинах. У  каждого  в  руке  был
зажат топор, Томас ощутил, как кровь превратилась в мелкие ледяные шарики.
Такими топорами можно рубить столетние сосны, как хворост!
     Когда грохот утих, Яра сделала попытку шевельнуться, но тяжелая  рука
придавила к земле. Она покосилась на его напряженное лицо.
     -- Что-то случилось?
     -- Воздух, -- ответил он лаконично.
     Она  понюхала  воздух,  посмотрел  на  рыцаря  подозрительно.  Ничего
нового, кроме мощного запаха мужского пота, а  это  похоже  на  то,  будто
табун коней после долгой скачки валялся здесь на траве.
     -- Вверх смотри... женщина, -- процедил он.
     По земле  промелькнули  огромные  тени  с  растопыренными  когтистыми
крыльями. Яра даже пригнула голову -- такой мощный  запах  рыбы  обрушился
сверху. Прямо перед лицом звякнуло. На камне подскочило и свалилось в щель
перо, больше похожее на оперенную стрелу. Еще три стрелы, просекая  листву
на кустах, вонзились в землю на шаг дальше.
     -- Кровь Господня!  --  выругался  Томас.  --  На,  прикройся  щитом,
женщина!
     -- Ты считаешь, что мое  платье  слишком  коротко?  --  спросила  Яра
негодующе. -- Или у меня кривые ноги? Или волосатые, как у тебя?
     -- С ногами все в порядке, как и с платьем. Ум короток!
     Она успела подумать о конях: только  бы  не  вышли  из-под  каменного
козырька, -- как вдруг рыцарь схватил ее в  объятия,  бросил  на  землю  и
навалился сверху. У нее перехватило дыхание. Даже сквозь  железо  доспехов
она чувствовала жар его сильного мужского тела, чувствовала сильные мышцы,
слышала биение сердца, учащенное и страстное. От него пахло крепким  потом
как от табуна жеребцов, что скакал с утра  до  вечера  по  жаре,  а  потом
катался здесь  по  траве  и  камнях.  Дыхание  его  было  горячим,  и  она
успокоенно расслабилась, чувствуя, как тепло разливается  по  всему  телу,
наполняет мышцы, тело становится тяжелым и  горячим,  а  руки  наполнились
настолько странным теплом, что кончики пальцев слегка пощипывало.
     Она услышала свой стон, тело ее непроизвольно выгнулось, прижимаясь к
нему сильнее,  ибо  рыцарь  все-таки  держался  на  растопыренных  локтях,
упершись ими в землю, не давил со всей дури. Его толстое железо  не  могло
скрыть того жара, что  разгорался  в  нем,  и  Яра  понимала,  что  доспех
сбросить так же легко и быстро, как и одежку попроще...
     Внезапно рыцарь сдавленно выругался сквозь зубы. Она  услышала  звон,
потом еще звонкий щелчок, стук и шорох покатившихся камешков.
     -- О Томас, -- сказала она тихо, -- Томас...
     -- Так они нас достанут тоже, -- ответил он зло. -- Быстро спрячься в
той нише!
     Он вскочил и быстро подхватил с земли меч. Другой рукой толкнул ее  к
скале. Яра укрылась под нависающим каменным козырьком, все еще  оглушенная
нахлынувшими чувствами.
     Тут же на землю обрушилась новая волна зловония. Перья-стрелы ударили
в камни и землю, а птицы шумно пронеслись  над  головой  Томаса.  Он  едва
успел пригнуться, но одна успела вытянуть костистые лапы, и он качнулся от
толчка, по шлему отвратительно скрипнули острые когти. Еще одна  выставила
перед собой крылья, гася встречный ветер, тяжело обрушилась на землю шагах
в пяти от Томаса.
     Он  едва  успел  взять  меч  наизготовку,  как  она  развернулась  и,
балансируя крыльями, пошла на него, выставив зубастый клюв. У Томаса стало
сухо во рту. Птица была покрупнее волка, но клюв ее был таков, что  только
доспехи им долбить, а то и эту скалу в поисках червяков.
     Птица издала жуткий крик. Пасть распахнулась жутковатая, как  пышущая
огнем жаровня. Блеснули острые волчьи  зубы.  Томас  сразу  понял,  какими
червяками может питаться такая птица.
     Он замахнулся мечом, птица умело увернулась, но он уже ударил точно и
быстро. Лезвие упало на спину с такой силой, что  рассекло  бы  пополам...
будь на ее месте бык, но сейчас стальное  лезвие  соскользнуло  по  плотно
подогнанным перьям, и Томас едва удержался на ногах.
     Птица выбросила вперед клюв. Томас ощутил удар в плечо, скрежет.  Его
с силой дернуло, он отмахнулся мечом, со страхом и недоверием  смотрел  на
вмятину в доспехе.
     Внезапно сзади щелкнуло, и унеслась прочь, едва не задев его, стрела.
Он сердито заорал, требуя, чтобы прекратила дурость: и так видно, что даже
лезвием не просечь плотные перья, а уж  стрелой  и  подавно...  разве  что
зайти сзади и пустить стрелу так, чтобы прошла между перьями, но последние
слова задавил в себе, а то дура в самом деле выбежит  из  укрытия  и  сама
получит клювом, как кроль меж ушей.
     Яра крикнула сердито:
     -- Теперь попробую попасть в глаз!
     -- Ты попадешь в глаз, -- закричал он зло, -- если его нарисовать  во
всю эту скалу! Не высовывайся!
     Он представил, как тетива бьет  ее  по  тонкой  нежной  коже,  а  там
вспухает багровая полоска, заорал еще громче:
     -- Это приказ, корова!
     -- Я только хочу помочь...
     -- А какой была клятва вассала?
     -- Да молчу, молчу...
     Новая волна вони накатила с  такой  силой,  что  Яра  закашлялась,  а
стрела  соскочила  с  тетивы.  По  камням  звякали  стрелы   с   железными
наконечниками, затем она  услышала  шум  крыльев,  заскрежетали  когти  по
валунам.
     Томас  рубился  с  птицей.  Бой  был  страшным  и  нелепым,  ибо  меч
соскальзывал с перьев, а птица звонко долбила клювом  в  доспехи.  Однажды
пробив толстое железо, как гнилую кору, больно ухватила  клювом  вместе  с
рубашкой и кожу.
     Приловчившись, он уже не старался зарубить  ее  острым,  как  бритва,
лезвием, а бил, как молотом, бил по голове и  шее,  пока  птица  не  стала
промахиваться: голову ей залило кровью.
     Три птицы  одна  за  другой  с  жуткими  криками  рухнули  на  камни.
Растопырив крылья, они развернулись к прижатому к скале  рыцарю.  Томас  в
последнем усилии нанес сильный удар. Птица упала, снова поднялась --  один
глаз вытек, другой смотрел яростно и неукротимо.
     Томас крикнул:
     -- Не высовываться!.. Если я не встану, то беги вдоль стены обратно.
     -- Зачем?
     -- Жить совсем неплохо, дурочка!
     -- Томас...
     Птицы бежали на человека, но, наткнувшись по дороге на залитую кровью
первую, внезапно набросились на нее с  неистовой  яростью,  словно  волки,
добивающие  раненого  собрата,  начали  клевать  и  рвать  когтями.  Перья
полетели во  все  стороны,  брызнули  струйки  горячей,  дымящейся  крови.
Обнажились внутренности: сизые, слизкие, пахнущие еще отвратительнее.
     Яра с брезгливостью отвернулась.

     Эти летающие  твари  убрались,  оставив  между  камней  окровавленные
перья,  раздробленные  кости,   даже   череп   раздолбили.   Томас   зябко
передергивал плечами, представив себе, как  такие  клювы  долбили  бы  его
доспехи.
     Запад неба был покрыт розовой корой заката.  Томас  перевел  дыхание,
снял с помощью Яры  доспехи,  осмотрел.  Как  будто  черти  на  нем  горох
молотили -- весь во вмятинах! Нет хуже для рыцаря, чем  разбитые  доспехи.
Одно утешение: закрыл собой коней и женщину.
     Яра, отважная  и  стойкая  женщина,  развела  костер,  собрав  жалкие
хворостинки и сучья, жарила на вертеле  зайца.  Мол,  даже  если  придется
ночью умереть, то лучше умирать не голодными. Томас не удержался, осмотрел
придирчиво.. Освежевала по всем охотничьим правилам, жарит умело, так  что
вряд ли очень врет, что знает охоту. Впрочем, в дикарских племенах женщины
вынужденно умеют больше, чем в цивилизованных. Там мужчины ни к черту.
     Он с тоской смотрел на звездное  небо,  где  мелькали  крупные  тени.
Глаза летающих зверей следили за ним неотрывно, и он видел, как проносятся
всякий раз по два багровых уголька. Не простые птицы, те с заходом  солнца
слепнут. А ночные не летают днем...
     Дорога назад отрезана хищными птицами.  Их  расположилась  там  целая
стая. Слева отвесная скала, а справа в двух шагах бездонная пропасть. Идти
только вперед, но там слышно тяжелое громыхание. Похоже, за поворотом  уже
широкая долина, где великаны на носорогах вытаптывают ее вдоль и  поперек,
заглядывая в каждую мышиную норку.

     Они  сидели  у  костра,  когда  грозный  топот  стал   ближе.   Земля
содрогалась, словно на дорогу обрушивались скалы.  Великаны,  обыскав  все
окрестности, возвращались. У Томаса волосы встали дыбом. Те  промчатся  по
этой узкой полоске между отвесной стеной из гранита и пропастью! Их вобьют
в землю, растопчут, а его железный панцирь расплющат так, что превратят  в
тончайший лист, в который можно будет заворачивать солонину...
     Томас вскрикнул в отчаянии:
     -- Неужто все? Неужто мы погибли, и никто нам не в состоянии  помочь?
И чашу уже не принести в Британию?
     Яра смотрел в его бледное изможденное  лицо,  слышала  только  грохот
своего сердца. Потому  глыбы,  что  раздвинулись  в  трех  шагах  прямо  в
каменной стене,  раздвинулись  для  нее  бесшумно.  Поднялась  исполинская
фигура в два человеческих роста, массивная, ноги до колен утопали в земле.
     -- Кто... звал... меня? -- донесся тяжелый, как обвал, вздох.
     Томас отпрянул в ужасе, закрыл собой Яру.
     -- Не знаю. Я не звал! Кто ты?
     Человек смотрел на него безучастно, вместо глаз блистали две  звезды.
Томасу показалось, что и сквозь тело слабо просвечивают звезды.
     -- Я есть Гот... Так что же пробудило меня?.. А, эта  чаша...  Почему
она у тебя в мешке?
     Томас неверными движениями вытащил чашу. Боялся, что опалит священным
огнем, -- с кем только не якшался, не до благородства, уцелеть бы,  --  но
пальцы   ощущали   только   гладкий    металл,    отполированный    чужими
прикосновениями.
     -- А где ее держать еще?
     Глаза ужасного призрака заблестели ярче. Томасу показалось,  что  все
огромное тело пошло синеватыми искорками, как быстро гаснущие звезды.
     -- Узнаю... -- донесся тяжелый голос, словно шел из глубин земли.  --
Что за история опять с этой чашей?.. Впрочем, это неважно... Зачем  ты  ее
несешь?
     Огромная рука потянулась к чаше. Томас отпрянул, но спина уперлась  в
стену. Он с ужасом смотрел на огромного человека, если  это  был  человек,
что двигался по земле так, будто шел по колено в воде. Томас  вскрикнул  в
отчаянии:
     -- Калика сказал, что если она будет в Британии, то... народ, который
ею обладает, станет величайшим... принесет справедливость во всем мире...
     Рука призрачного человека остановилась перед  чашей.  Звездные  глаза
смотрели прямо в лицо Томаса. Голос громыхнул, как гром:
     -- Что за калика?
     -- Обыкновенный, -- промямлил Томас. -- Рыжий...
     Пальцы призрака почти сомкнулись вокруг чаши. Томас ощутил,  как  его
тело покалывает, словно весь призрак был огромной шаровой молнией.
     -- Как его зовут?
     -- Олег... -- пробормотал Томас, чувствуя себя глупо. -- Язычник...
     Призрак стал еще выше ростом, от него веяло  мощью.  Пахло  сыростью,
подземными водами. Голос стал глуше:
     -- Язычник... Да, он всегда был  язычником...  Веры  менялись,  а  он
оставался в той, самой забытой... Он где?
     Томас сглотнул комок в горле.
     -- Он велел донести чашу...
     Призрак слегка повернулся.
     -- Иди через эту гору... Не сворачивай, а то заблудишься,  сгинешь...
И не раскрывай рта... Олегу поклон...
     Его  рука  прошла  мимо  чаши,  указала  на  отвесную  стену.   Томас
оглянулся, хотел сказать горько, что он не  привидение,  сквозь  камни  не
ходит, но когда повернул голову, призрак уже слился с ночью.
     Яра сказала тихо:
     -- Я ничего не поняла... Но он обещал помочь.
     -- Я не могу идти сквозь эту проклятую гору!  --  вскрикнул  Томас  в
отчаянии.
     Он ударил кулаком по камню... и сжатые пальцы прошли сквозь плиту. Он
в  ужасе  выдернул  руку,  смотрел  неверяще  на  кисть  руки.  Она   чуть
покраснела, пальцы пощипывало. Яра сказала тихо:
     -- Он уже помогает!
     Томас вскочил, прижимая чашу к груди. Тяжелый топот  слышался  ближе.
Великаны уже  выезжали  из  долины  на  дорогу.  Костер  догорал,  освещал
отвесную стену, дикое нагромождение камней у основания, мелкие  булыжники.
Яра бросила пару хворостин на багровые угли, вспыхнули слабые огоньки.
     -- Не верю я древним демонам...
     -- Сэр Томас! Ты обещал калике, что отнесешь чашу в Британию. А  путь
лежит только сквозь эту гору.
     Ее взор был требовательным.  Томас  озирался  в  отчаянии.  Насколько
проще с англскими девами, что сидят и  ждут.  Нет,  не  нравятся  ему  эти
славянские женщины. С  ними  никогда  не  почувствуешь  себя  уверенным  и
несокрушимым.
     Он скомандовал, держа голос сильным и властным:
     -- Брось остатки хвороста в костер.
     -- Зачем?
     -- Пусть видят, что мы все еще здесь.
     Яра поспешно сгребала веточки, а он,  наблюдая  как  она  суетится  и
торопится, незаметно перевел дыхание. Хорошо, она не видит, в  какой  узел
завязались его кишки и как овечий хвост трепещет его душа.
     -- Все взяла?
     Он старался не встречаться с ней взглядом, но перед самой стеной  она
взяла его за руку, и они взглянули глаза в глаза. Искры пробежали  по  его
руке и сладко  кольнуло  сердце.  Он  ощутил  тепло,  против  которого  не
помогала никакая молитва.
     -- Я боюсь, -- сказала она тихо.
     -- Ну чего там, -- сказал он, сразу чувствуя себя могучим и  сильным.
-- Только бы не сбиться... Звезды вряд ли светят сквозь камни.
     -- Узнаем...
     -- Коней только оставлять жалко!
     Из-за поворота, закрывая  звезды,  с  грохотом  выметнулись  огромные
тени. Багровые искры летели  снопами  из-под  копыт  в  обе  стороны.  Они
завидели костер,  заорали  страшными  голосами,  завыли,  как  исполинские
волки. Грохот копыт стал чаще.
     -- Пора, -- сказал  Томас  тоскливо.  --  Ладно...  Двум  смертям  не
бывать, а дураком помрешь!
     -- Пусть ищут ветра в поле, -- сказала Яра.
     Ему почудилось злорадство в ее голосе. Показалось даже,  что  женщина
высунула язык  приближающимся  великанам.  Со  страхом,  чувствуя,  как  в
желудке завязался болезненный узел, он шагнул к  стене.  Напрягся,  ожидая
сильный удар в лоб. Вместо этого словно  окунулся  лицом  в  черную  воду.
Стиснув пальцы Яры, сделал второй шаг.
     Они оказались в полной вязкой тьме,  более  полной,  чем  беззвездная
ночь. Он ощутил, как дрожат пальцы в  его  ладони.  Яре  должно  казаться,
подумал он в тоске, что мы замурованы в гробу. И что нас закопали  живыми.
Если уж ему такое мерещится...
     Темная вода,  сказал  он  себе  настойчиво.  Он  идет  всего  лишь  в
ненастную ночь через болото. И ведет с собой испуганную женщину. А он  уже
ходил беззвездными ночами по болотам, убегал и догонял, а рта нельзя  было
раскрыть, потому что сотни врагов прислушивались к каждому шороху камышей,
плеску... А тут даже плеска не надо страшиться, иди себе  да  иди,  нечего
страшиться... Только и того, что идти прямо...
     Его осыпало морозом. В полной тьме стоит чуть-чуть,  всего  на  палец
свернуть, а через десяток шагов еще на палец,  и  уже  пойдут  не  поперек
горного хребта, а вдоль...

     Глава 8

     Он сделал не  больше  трех  десятков  шагов,  как  внезапно  вязкость
исчезла. Томас выпал в пустоту. Не удержавшись, растянулся,  как  лягушка.
Доспехи зазвенели. Сзади испуганно вскрикнула Яра.
     В просторной пещере светящаяся плесень освещала высокий свод, весь  в
известковых сосульках. С пола  навстречу  поднимались  такие  же  сосульки
остриями кверху. Где-то журчал невидимый ручеек.
     -- Теперь мы точно заблудимся, -- предположила она за  спиной.  --  Я
уже не помню, из какой стены мы выпали.
     -- Не каркай, -- оборвал он. -- Раньше смерти еще никто не умирал.
     -- Да? Я умираю всякий раз, когда вижу что-то страшное.
     Я тоже, сказал он себе угрюмо. Только сперва это было очень остро,  а
теперь страх зажат в его железной рыцарской перчатке. Но я не  бесстрашен,
как выгляжу для всех. Сам-то я знаю, что я  не  бесстрашен.  Просто  когда
рыцарская честь велит броситься одному на целое войско -- брошусь. Или  на
дракона. И никто не узрит во мне подлого страха.
     Слова гулко отдавались под сводами пещеры. Томас осторожно  прошел  в
другой  конец,  огляделся.  Пещера  сужалась  так,  что  едва  можно  было
протиснуться, но дальше ход опять расширялся.
     -- Может быть, -- сказал он, -- это не совсем то направление, но  мне
как-то проще идти, как человеку, а не как призраку.
     -- Так иди как человек, -- донесся сзади ее нетерпеливый голос. --  А
еще лучше, как мужчина!
     Томас всхрапнул, не зная, что кроется  за  ее  словами,  похвала  или
оскорбление, от женщины  с  лиловыми  глазами  можно  ждать  всего,  молча
двинулся между сталагмитами к переходу в другую пещеру.
     Ход был тесен, но впереди уже было видно расширение. Томас  вышел  во
вторую пещеру, задержал дыхание, ошеломленный. За спиной ахнула женщина  и
ухватилась за его плечи. Томас тут же расправил спину,  но  глаза  его  не
отрывались от внутренностей этой пещеры.
     Это был гигантский зал для великанов. И он был полон воинов!

     Томас медленно выпустил воздух из груди. Воины  спали  мертвым  сном.
Кто сидел, прислонившись к стене, кто лежал, подложив под голову щит,  кто
устроился, положив голову  на  ноги  товарища.  Все  в  полном  вооружении
древних времен. Томас не обнаружил ни  одного  в  рыцарских  доспехах,  но
топоры и мечи, пусть странные на вид, были устрашающего размера,  а  воины
выглядели  отборными  --  все  матерые,  крепкие,  со  вздутыми   мышцами,
нарощенными долгими упражнениями с оружием.
     -- Тихо, -- шепнул  он  одними  губами.  --  Не  приведи  Господь  их
разбудить...
     -- А что будет?
     -- Что будет, что будет, -- передразнил он. -- Не знаю, что будет. Но
спят они до назначенного часа.
     -- Какого?
     -- Откуда я знаю? У каждого свой. Благороднейший  король  Артур  спит
вот так же в Авалоне. Встанет и спасет Британию, когда та будет в  большой
беде. Калика говорил, -- голос Томаса прервался, дрогнул, но  после  паузы
рыцарь поборол слабость, -- говорил, что по всему свету в скалах  и  горах
полно народу дожидается своего часа. Мгер Младший ушел в скалу, я, правда,
не знаю, кто это, придет помогать своему племени, Святогор  спит  в  горе,
Скиф удалился в каменную стену Рипейских гор,  выйдет,  когда  беда  будет
угрожать его скифам, войско Ядвиги спит под костелом... ну и много  других
еще, я не запомнил и малого, что  перечислял  калика.  Понял  только,  что
никто не явится спасать человечество. Все явятся спасать  свое  племя  или
народ от другого народа.
     Она зябко передернула плечами.
     -- Ходи и боись, что наступишь на чью-то голову!
     -- Если верить Хайяму, как говаривал опять же калика, то мы все время
ходим по чужим черепам...
     -- Кто такой Хайям?
     -- Не знаю. Наверное, иудей, что ускользнул из рук Кичинского.
     На цыпочках и очень  осторожно  они  пробирались  между  спящими.  Те
казались мертвыми, даже грудь не вздымалась, но когда Томас задел  одного,
у того рука шевельнулась мягко, а  у  трупа  застывает  быстро  --  Томасу
приходилось бродить по полю брани, отыскивая павших друзей,  знал  разницу
между погибшим только что или полдня назад.
     Яра сказала вдруг негромко, голос был тихий, непривычный:
     -- Они счастливые...
     -- Почему?
     -- Проснутся  в  мире,  где  не  будет  войн,  убийств,  даже  лжи  и
предательства...
     -- А  кому  они  будут  нужны?  --  фыркнул  Томас.  --  Сами  станут
разбойниками. Пахать землю не умеют и не захотят, а с мечами  расставаться
не станут.
     Он услышал сзади сожалеющий вздох:
     -- Жаль... А мне захотелось тоже заснуть с ними... И  не  просыпаться
до лучших времен. Когда весь мир станет чист и  светел.  И  тогда  бы  мы,
Томас, вышли вдвоем...
     -- Времена не выбирают, -- ответил он,  не  оборачиваясь.  --  В  них
живут и умирают. Мы все  расставлены  Богом  на  стенах  в  нужных  местах
огромной крепости, куда  сносятся  великие  человеческие  ценности,  вроде
чести, благородства, ну и всяких других, и мы  должны  защищать  ее  через
века от врагов! Все защищать -- мужчины, женщины, дети.
     Уже  когда  перебрались  в  другой  конец   пещеры,   Яра   сожалеюще
оглянулась. В глазах было странное выражение.
     -- Да, ты прав. Да и кто знает, что их ждет?..  Мир  может  погибнуть
раньше, чем они проснутся.
     -- Но разве их не призовут при опасности?
     Томас мотнул головой, приглашая двигаться  за  ним,  и  Яра  послушно
полезла через камни, обломки сталагмитов. Когда  щель  сузилась  так,  что
дальше двигаться было нельзя, Томас буркнул невесело:
     -- Кто призовет?
     -- Ну... кто знает. Потомки.
     -- Даже я вижу, что мир изменился... Калика сказал бы, насколько. Эти
воины в такой одежде, с таким оружием, что я в глаза не  видывал.  Кто  их
позовет, если уже нет таких народов?

     Щель сужалась, наконец исчезла, словно рассосался старый шрам.  Перед
ними была каменная стена. Мелкие трещинки были не в счет, их сплющило  под
тяжестью так, что края плыли, как воск на солнце.
     Факел догорал, Яра смотрела отчаянно. Копоть оседала на ее лице,  она
казалась Томасу печальным чертенком.
     -- Калика оставил тебе свой волшебный посох! -- напомнила она.
     -- Если ты все же сумеешь прочесть те руны...
     -- При этом свете? -- огрызнулась она.
     Факел догорел, вспыхнул напоследок, и у Томаса заныло сердце. Женщина
смотрела на него беспомощно, но в ее глазах было нечто такое, что  у  него
вся кровь бросилась в конечности. Это последнее, что он видел, и она  явно
хотела, чтобы это было последнее.
     Яра в полной тьме слышала его яростное дыхание. На миг ей показалось,
что сейчас он возьмет ее  в  объятия,  прижмет  к  сердцу,  а  его  сердце
забьется в унисон с ее сердцем, их дыхания сольются,  и  она  ощутит  себя
надежнее в его  могучих  руках,  а  он  почувствует  себя  нужным,  утешая
испуганную женщину...
     Рядом грохнуло с такой силой, что она подпрыгнула, ударилась  головой
о низкий свод. "Убился, -- мелькнула паническая мысль. --  Боится  умирать
медленно и страшно..."
     -- Томас!
     -- Замри и не двигайся! -- велел в темноте хриплый страшный голос.
     Снова гремело и звякало, будто рыцарь со всей дури кидался на  стены.
Наконец затрещало.  В  лицо  пахнуло  удушливой  пылью,  Яра  закашлялась.
Внезапно она ощутила движение воздуха.
     Блеснул слабый свет. Яра, согнувшись от кашля и  протирая  слезящиеся
глаза, увидела, как рыцарь, перекосившись от натуги, налегал на  волшебный
посох. Другим концом всадил в щель, раздвигал ее, а  навстречу  пробивался
лучик света.
     Вскрикнув, она бросилась ему на помощь. Когда глыба  вывалилась,  они
проползли в отверстие, где было сухо и был свежий  воздух.  Томас  остался
заталкивать глыбу на место, пусть богатыри спят и  дальше,  а  Яра  сперва
ползком, потом на четвереньках выбралась на свободу.
     Над головой было звездное небо,  луна  светила  ярко,  и  их  глазам,
отвыкшим от света,  показалось,  что  светло,  как  днем.  Томас  выбрался
следом, упал на камни, тяжело дыша.
     -- Ну, калика... Все предусмотрел!
     -- Ты о посохе?
     -- Ну да. Он сам разве пользовался иначе, чем боевой палицей?
     Она лежали, переводя дыхание, прислушивались к ночным звукам. Похоже,
они находились в незаселенной местности,  но  чуткое  ухо  Томаса  уловило
далекий лай.
     -- Местные не отыщут ход? -- спросила она тихо.
     -- Надеюсь, -- ответил он замученно. --  Но  дети  и  пастухи  лазают
везде. Что ты хочешь? Чтобы  я,  полуживой,  приладил  камень  там,  чтобы
муравей не пролез? Отыщут их, так отыщут.

     Они  спали,  измученные,  когда  половина  звездного  неба  озарилась
сверкающим сиянием. Яра вскрикнула, едва сквозь веки  пробился  трепещущий
свет. Ее руки ухватились за Томаса -- она спала,  положив  голову  ему  на
грудь, -- но тряхнуть не решилась. Он  спал  так  крепко,  его  губы  чуть
раздвинулись, напухли, он не  выглядел  могучим  рыцарем,  а  был  большим
ребенком, который нуждался в защите.
     Свет поднялся над деревьями. Медленно  в  нем  проступила  блистающая
человеческая фигура. Над головой был нимб, лицо  человека  рассмотреть  не
удавалось.
     Яра дрожала. В этой фигуре было больше силы, чем во всех чудовищах  и
богах, которые они встречали раньше. Нимб мерцал нежно, но по  всему  краю
вспыхивали крохотные дымки. Сгорали ночные жуки и бабочки, что  стремились
на свет.
     -- Дщерь моя... -- раздался тихий ласковый голос.
     Яра судорожно кивнула, соглашаясь. Хотя  эта  исполинская  светящаяся
фигура мало походила на ее погибшего отца. Да и голос  был  не  тот.  Отец
начал бы с  брани,  назвал  бы  коровой,  у  которой  костер  почти  угас,
поинтересовался бы ядовито, что за волосатый мужик лежит под нею и что она
с ним сделала.
     -- Я слышу, -- ответила она дрожащим голоском. -- Говори...  глаголь.
Ты кто?
     -- Я -- Вечный... Дщерь моя, вы несете чашу,  в  которой  была  кровь
моего сына...
     Яра  ахнула,  торопливо  потрясла  Томаса.  Рыцарь  замычал,  но   не
проснулся.
     -- И что ты желаешь? -- спросила Яра помертвевшими губами.
     -- Чтобы чаша достигла Британии.
     -- Но мы туда и несем.
     -- Но не вам, увы, предначертано принести ее в те северные земли.
     Яра помертвела.
     -- Не... нам?
     -- Да.
     -- А кто?.. Кому?
     -- Потомку славного Иосифа Аримафейского. Того самого, в чьем  склепе
захоронили моего сына. Его семени было предназначено эту чашу  принести  в
Британию.
     Яра яростно трясла и  теребила  Томаса.  Тот  всхрапывал,  отбивался,
поворачивался на другой бок, натягивал на  голову  несуществующее  одеяло.
Наконец он уловил нечто необычное, вскрикнул:
     -- Пожар?.. Опять нас к языческим богам?..
     Он раскрыл глаза, ахнул,  отшатнулся  так,  что  если  бы  не  уперся
руками, упал бы на спину. Глаза были круглые,  как  у  совы.  Яра  сказала
торопливо:
     -- Он говорит, что чашу должен нести не ты!
     Томас испуганно пощупал мешок, перевел дыхание. Голос его со сна  был
хриплым, но страх уступил место подозрительности:
     -- Почему?
     -- Предначертание, -- сказал блистающий человек без лица.  Голос  был
грустным и ласковым. -- Так надо.
     -- А почему надо так? -- ощетинился Томас.
     Он  чувствовал  страх  и  благоговение,  он  был   свидетелем   чуда,
настоящего  чуда,  христианского,  в  этом   не   сомневался,   только   в
христианстве может быть такой чистый незалапанный свет, но все же отдавать
чашу просто так больно.
     -- Все было определено, измерено и решено... за много лет... эонов...
до этого момента... Можно сказать,  до  создания  самой  земли,  солнца  и
звезд, зверей и людей... Ни волосок с головы ребенка,  ни  перо  из  крыла
птицы, ни блоха с хвоста пса -- ничто не падет без моего ведома.
     У Томаса волосы встали дыбом.
     -- Так ты... тот самый?.. Всевышний?
     Голос был могучим, рокочущим,  в  котором  чувствовалась  неслыханная
мощь:
     -- Я, сын мой.
     Томас судорожно перевел дыхание. Локтем ощутил теплое тело  Яры,  она
крепко цеплялась за него, дрожала. Ее страх придал ему смелости:
     -- Но почему я тебя вижу?
     Блистающий человек произнес тихо:
     -- Разве не видел меня Моисей в  горящем  кусте?..  Разве  не  видели
другие?
     Томас упрямо тряхнул головой.
     -- Не видели. Ты без образный бог, язычники тебя называют из-за этого
безобразным, тебя нельзя увидеть и нарисовать. Моисей только слышал  голос
из горящего куста, а я вижу твой облик. Ты не Всевышний!
     Голос был негромким, с ласковой насмешкой:
     -- А кто же?
     -- Ну, демон какой-нибудь. Может быть, даже сам сэр Сатана.
     -- Почему? Я похож?
     -- Не знаю. Но  Сатану  можно  увидеть,  он  зрим,  а  наш  Верховный
Сюзерен... он такой... такой...
     Томас разводил руками, показывая, каким должен быть, по  его  мнению,
сам Господь Бог. Это было нечто необыкновенное, что невозможно ни увидать,
ни описать, не вообразить.
     Блистающий человек слегка померк. Возможно, щадил глаза  рыцаря:  тот
щурился, закрывался ладонью. Лик незнакомца яснее не стал, он был весь  из
блистающего света.
     -- Ладно, -- сказал  наконец  голос,  в  нем  была  грусть  и  легкая
насмешка, -- все-таки чашу отнесет потомок Иосифа Аримафейского...  Но  ты
не будешь возражать... Не будешь...
     Сияние  начало  меркнуть.  Сперва  исчез  блеск  вокруг  еще   больше
потускневшей огромной фигуры, затем и она быстро таяла, но, странное дело,
свет  не  становился  темнее,  его  было  только  меньше.  Наконец  и   он
растворился в ночи совсем.
     В полной тьме, даже звезд не видно, послышался дрожащий голосок Яры:
     -- Это был сам... Бог?
     -- Вряд ли, -- огрызнулся Томас. Его била дрожь, он  чувствовал  себя
маленьким,  потерянным,  клял  себя  на  все   корки,   что   посмел   так
разговаривать, возможно, в самом деле с самим Верховным Сюзереном. А  ведь
он не только милосердный, но и карающий. Иначе вряд ли покорил бы полмира,
да и какой из  рыцарей  захочет  подчиняться  слюнтяю?  Прибьет,  как  бог
черепаху, для такого здорового это  раз  плюнуть!  Даже  если  он  не  сам
Господь, а кто-то из его близких вассалов. -- Ты бы  спала  лучше,  а?  От
тебя одни неприятности.
     -- С вами заснешь, -- сказала она жалко.  --  Один  храпит  и  одеяло
стягивает, другой будит и в глаза светит...

     Глава 9

     Крестоносцы продвигались  уже  десятый  день  по  землям  славянского
народа пруссов. Дорога все еще шла среди вековых деревьев, но  чаще  стали
попадаться болота, лесные озера. Деревья стояли в желтых и красных листья,
ветер срывал и бросал в лицо, а когда пошли  дожди,  дорога  стала  совсем
непроходимой.
     Дважды встретили покинутые  селения,  обнесенные  частоколом.  Жители
покинули загодя, даже скарб нехитрый унесли: явно приближение крестоносцев
было замечено  задолго.  Вымещая  злобу,  село  сожгли,  хотя  намучились,
пытаясь в проливной дождь зажечь дома, разбили на мелкие камешки  изваяние
языческого идола.
     На тридцатый день, пройдя земли пруссов по краешку  и  не  вступая  с
ними в кровопролитные бои, вторглись  в  земли  лютичей,  самого  опасного
врага.
     Рыцари и латники крестоносцев в ожидании подхода подкреплений  встали
лагерем на берегу Вислы. Собрались, кроме  войска  самого  Ордена,  еще  и
рыцари германских княжеств, прибыли поляки, чехи, даже  венгры  и  франки.
Зелень широчайших лугов скрылась под разноцветьем шатров, повозок,  знамен
-- каждый род держался обособленно, ревниво.
     Ядром войска была дружина Ордена, которую возглавлял Гваделуп,  самый
могущественный из рыцарей, он же магистр Ордена. Отряд его был лучше  всех
вооружен, кони были рослые, могучие, воины все как на  подбор  похожие  на
столетние дубы -- крепкие, умелые, закаленные в боях,  ни  одного  старого
или слишком молодого. Они держались обособленно, только из  их  лагеря  не
слышно было песен и пьяных выкриков.
     Другие с опаской  посматривали  на  их  серебряные  шлемы,  блестящие
доспехи, одинаковые мечи в кожаных  ножнах,  треугольные  щиты,  обтянутые
темно-красной кожей. Только они были одеты  одинаково,  словно  оружие  им
ковали у одного оружейника. Так оно и было: их оружие и доспехи изготовили
в  далекой  Римской  империи,   той   половинке,   что   со   столицей   в
Константинополе, а там могли изготовить и десять тысяч таких доспехов в их
исполинских оружейнях.
     Проводники, сами набившиеся в помощь из  племенного  союза  бодричей,
умело вели огромное войско через дремучий лес, находили брод через болота,
тайные тропы вдоль завалов. Гваделуп с горечью, а потом с  яростью  видел,
как целые отряды отбиваются, уходят искать добычу сами, а то  и  остаются.
Ударом был уход хорошо вооруженной дружины  франков.  У  них  были  лучшие
лучники, они на ходу без промаха били рябчиков,  горлиц,  а  то  и  просто
белок.
     Последним ушел граф Манфред, а ним и тяжелые конники. Как  ни  ярился
Гваделуп, но графа понять мог. Тяжелая рыцарская конница гибла в  болотах,
ломала ноги в завалах, а чаще всего застревала среди  нарочито  устроенных
засек.
     С его уходом осталось только пешее войско,  немалый  обоз  да  рыцари
охраны. Но этого было немало,  одной  рыцарской  охраны  набиралось  около
тысячи человек, да еще около десяти тысяч тяжело  вооруженных  кнехтов.  К
тому же в обозе около тысячи совсем не слабых воинов.  Против  сарацин  не
всегда ходили такой силой, но сарацины далеко, туда еще добраться надо,  а
эти земли под боком!
     Лес становился все гуще, дремучее, непролазнее. Обитали  в  нем,  как
казалось, одни медведи, волки, лоси и  олени,  да  стада  свирепых  лесных
кабанов.  Проводники-бодричи  понукали  идти  дальше,  они   больше   всех
старались, чтобы поход увенчался успехом, чтобы  проклятые  немцы  нанесли
поражение еще более проклятым лютичам. Немцы, хоть  и  враги,  но  дальние
враги, а лютичи, хоть и соседи-славяне, но рядом, а все знают, что во всех
бедах всегда виноваты соседи, и если их перебить  и  взять  их  земли,  то
сразу жить станет легче и веселей.
     Наконец стена леса расступилась, дальше была  ровная  зеленая  гладь,
березки торчали редко, да и то каргалистые, чахлые, а снова лес  начинался
почти  на  горизонте.  Передние  рыцари,   несмотря   на   предостережение
проводников, сдуру  пустили  коней  вскачь.  Зеленая  гладь  толстого  мха
прорвалась без треска, всадники исчезли в глубине вместе с конями.  Темная
вода сомкнулась, а разорванные края зеленого ковра  медленно  стягивались,
закрывая рану.
     -- За этим болотом, -- поспешил сказать старший проводник, -- и  есть
стольный град лютичей! Всего их союза!
     Гваделуп схватился за меч, огромным усилием сумел обуздать гнев. Если
обезглавить проводников, предателей  своего  славянского  народа,  то  все
войско останется в этих лесах, усеет костями и доспехами берег болота.  Он
казнит их потом, когда возьмет и сожжет  столицу  лютичского  союза,  куда
входят сотни славянских племен!

     Томас чувствовал, что эти деревья никогда не кончатся. Калика обещал,
что лес будет  тянуться  до  самого  Лондона  и  дальше,  только  придется
перебраться через полоску холодной воды морского пролива.
     Лес не только не кончался, а становился все дремучее, угрюмее.  Ветви
поднялись, можно идти, не пригибая головы, зато наверху ветви  сомкнулись,
неба не видно, только желтеющая с красным багрянцем листва и шорох  лесных
зверей, что живут на ветвях, следят за ними, спрятавшись за листвой.
     Одно лишь было на пользу: они сумели оторваться от погони. Сколько бы
народу  или  чудовищ  Тайные  ни  бросили  на  их  поиски,  они  не  могут
прочесывать всю Европу, заглядывать в каждое дупло  и  покинутые  берлоги.
Если и сторожат, то главные дороги, а они пробираются такими тропками, что
не всякий медведь знает про них.
     Переждав мелкий дождь под ветвями раскидистой сосны, Томас кивнул Яре
и выполз  наружу.  Воздух  был  сырой,  под  ногами  чавкал  толстый  слой
промокшей хвои. На кустах матово поблескивали крупные капли воды.
     Томас выломал длинный  прут,  пошел  впереди,  хлопая  им  по  ветвям
кустарника. Вода стряхивалась наземь, все же лучше, чем через  каждые  сто
шагов ложиться на спину и трясти задранными к небу ногами, вытряхивая воду
из сапог.

     Их схватили во сне. Набросили крепкую  сеть,  обрушили  град  тяжелых
ударов окованными дубинами. Томас взревел, пытался порвать сеть из прочных
веревок, но били так сильно, что вскоре упал на колени, в голове  звенело.
Слышал отчаянный крик Яры, потом мир померк, и он погрузился во тьму.
     Когда очнулся, лежал  в  углу  бревенчатой  избушки.  На  руках  были
железные браслеты, из соединяла  короткая  цепь.  Звенья  были  под  стать
корабельным. Он был в своей вязаной рубашке, доспехи сняли и унесли, как и
мешок с чашей.
     Яра сидела, скорчившись, напротив. Ее трясло. Томас рассмотрел  белое
лицо, и сам ощутил под собой леденящий холод. Земля была сырая и  едва  ли
не  мерзлая.  Платье  на  Яре  было  разорвано  на  груди,  но  руки  были
свободными.
     Он шевельнулся, застонал. Тело пронзила острая боль. В лиловых глазах
блеснули  слезы  --  она  смотрела  на  него  с  состраданием.  Теперь  он
рассмотрел на ее нежном лице ссадину на скуле и кровоподтек под глазом.
     -- Господи... -- прошептала она. -- Они так  страшатся  тебя,  что  и
потом... когда ты потерял сознание... еще били своими страшными дубинами!
     -- Кто они? --  прошептал  он,  ощутив  как  тяжело  двигать  языком.
Челюсть болела, во рту был привкус крови.
     -- Как я поняла из разговоров, местное племя...  Им  обещали  большие
деньги, если они схватят нас. А на эти деньги они  намереваются  купить  у
немцев много оружия, чтобы сражаться против своих соседей...
     -- Значит, за нами скоро явятся Тайные?
     -- Или их посланцы, -- сказала она несчастным голосом.
     -- Посланцы, я думаю, уже явились.
     При каждом движении головы его пронзала боль, словно все  кости  были
сломаны. Правый глаз почти не видел: его закрывала опухоль, в черепе стоял
звон, скрежетали камни.
     -- Чашу все равно отобрали, -- сказал он поникшим голосом. -- Недаром
этот...  в  сиянии...  рек,   что   ее   предназначено   принести   Иосифу
Аримафейскому...
     -- Тогда мы им не нужны? -- спросила она с надеждой.
     Томас огрызнулся:
     -- Размечталась! Я ихнего главного  прямо  в  ад  отправил!...  Черт,
может зря? Недаром калика говорил: не плюй в колодец бодливой корове.
     Бревна в стенах были толстые, отборные, здесь леса не жалели даже  на
курятники. Дверь почти из таких же стволов, тараном  разве  что  взять,  а
Томас чувствовал себя так,  словно  его  самого  толкли  тараном  долго  и
усердно. Яра, едва не плача от сочувствия, разминала ему плечи,  растирала
мышцы, разгоняя кровь из кровоподтеков.
     Когда послышались приближающиеся голоса, Томас  чувствовал  себя  еще
хуже. Мышцы восстановили кое-какую силу, но боль стала только острее.
     Дверь распахнулась -- в проеме  возник  лес  копий,  потом  показался
приземистый человек в плаще из хорошо  выделанной  кожи.  На  поясе  висел
длинный нож в богато изукрашенных ножнах. Человек подозрительно оглядел их
из-под насупленных бровей.
     -- Крестоносец с женщиной?... Крестоносцы -- наши враги.
     -- Мы никому не враги, -- ответил Томас и ощутил, как его  сильный  и
звучный голос хрипит и срывается. -- Мы ехали, никого не трогали...
     Человек сказал с презрением:
     -- Крестоносцы -- слабые воины. Но почему-то шлют и  шлют  сюда  свои
войска. Мы всякий раз заполняем их трупами болота... Как наши отцы и деды.
Выходи! Прибыл человек,  который  за  твою  голову  дает  столько  золота,
сколько ты весишь.
     Томас поймал на себе уважительный взгляд Яры. Он был крупный мужчина,
весь из костей, тугих жил и твердого мяса, а это  даже  без  доспехов  был
настоящий вес. А если бы его еще подержали пару недель да покормили?.
     Перекосившись от боли -- самое бы время  в  самом  деле  полежать  да
подкормиться, -- он  начал  подниматься.  Яра  подхватила  его  под  руку,
помогла встать. Пошатываясь, они двинулись к выходу. Лес  копий  сломался,
вид избитого до беспамятства  человека  был  страшен.  Двое  дюжих  парней
подошли к  Томасу,  отстранили  Яру.  Томас  ощутил  сильные  пальцы.  Его
подхватили под руки, потащили, ноги полуголого крестоносца  волочились  по
земле.
     Сердце Яры разрывалось: никогда гордый англ не был таким беспомощным.
Ее почти не охраняли, поняли, что без пленного мужчины она не  сделает  ни
шагу в сторону. А тот в таком виде, что как бы не испустил дух раньше, чем
передадут в руки пожелавшего заплатить такую цену... Он  оказался  не  так
страшен, как предупреждали.
     Они были на середине деревенской площади, шли к самому крупному  дому
-- два поверха! -- там стояли в ожидании стражи, от которых  веяло  чем-то
неуловимо чужим, когда обессилевшего англа словно скрутили корчи. Он повис
на руках стражей, подгреб их ближе, и Яра услышала сухой треск, когда  они
хряснулись головами, а Томас словно бы  взорвался,  как  надутый  воздухом
бычий пузырь!
     Двое, уже  трое,  рухнули,  сбитые  его  ногами.  Он  что-то  крикнул
хриплое, свернул и, перебежав полянку, вломился  в  чащу  за  домами.  Яра
растерялась лишь на мгновение, но, когда Томас сделал второй шаг, она  уже
мощно оттолкнула ближайшего стража, выхватила у него  из  ножен  на  поясе
нож, ринулась следом за рыцарем.  Сзади  был  топот,  крики,  но  они  уже
вбежали в лес.
     Из кустов наперерез выскочили  пятеро  мужчин.  В  легких  одинаковых
доспехах, на ходу выдергивая мечи,  они  молча  и  одинаково  стремительно
бросились на них. Эта одинаковость и молчаливость испугала Яру больше, чем
обнаженная сталь в их руках. Ей даже показалась, что земля не гудит под их
подкованными сапогами, а мелкие камешки не разбрызгиваются в стороны.
     Томас вскрикнул сразу:
     -- Налево!
     И тут же вломился в заросли,  только  ветки  затрещали,  да  верхушки
березок затряслись, указывая  его  путь.  Яра  не  успела  понять,  почему
налево, придется пробежать опасно близко  к  этим  пятерым  с  обнаженными
мечами, но треск удалялся, и она бросилась следом со всех ног.
     На просторной поляне стояли кони. Отрок, присев на корточки, рылся  в
седельном мешке. Он удивленно вскинул голову, слыша треск,  будто  ломился
озверелый лось, начал приподниматься, в страхе отшатнулся и упал на спину,
нелепо задрав ноги. Вид разъяренного человека с залитым кровью  лицом  был
страшен; рука отрока судорожно искала рукоять меча и не находила.
     Томас с разбегу ударил ногой в  лицо,  сам  упал,  перекатился  через
голову, бросился к коням с криком:
     -- Быстрее, дура!..
     У его ног ползал, пытаясь подняться, несчастный страж. Вместо носа  и
рта было кровавое месиво, откуда сочилась на траву  тяжелая  густая  кровь
пополам со слизью.
     Яра кое-как сдернула поводья с сучьев. Рыцарь  все  еще  стоял  возле
оседланного коня, глаза были отчаянные. Яра не сразу сообразила, что  надо
делать, но руки сами подхватили Томаса за  колено,  на  мгновение  ощутила
непомерную тяжесть, но та сразу же исчезла, а злой голос проревел сверху:
     -- Хватит спать!
     Она ухватилась за седло, всползла наверх.  На  поляну,  топча  кусты,
выбежали преследователи. Передний бешено заорал,  указывая  в  их  сторону
мечом, сам бросился, как разъяренный зверь. Конь под Томасом уже  сорвался
с места. Сзади блеснул меч, конь завизжал и стрелой  бросился  вперед.  На
крупе осталась кровавая полоска.
     Она била коня пятками в бока, но догнала с трудом, едва не свалилась,
хватая за повод коня, на  котором  скакал  англ,  остро  жалея,  что  руки
скованы у Томаса, а не у  нее.  Высокородный  рыцарь  не  умел,  как  она,
мчаться на коне, управляя только ногами.
     -- Говори, куда! -- вскрикнула она, задыхаясь.
     -- Левее еще... а потом вниз!.. Все время вниз!..
     Кони  неслись  через  кусты,  чудом  минуя  рытвины,  корчаги,   пни,
валежины. Яра сжалась в комок, ежеминутно ожидая, что конь на полном скаку
попадет в яму, ее швырнет через голову в лесной завал,  где  сучья  торчат
приглашающе, острые, как острия копий.
     Они выметнулись на поляну. У Яры вырвался короткий вздох  облегчения:
здесь хоть видно, что впереди, но через пару мгновений  кони  вломились  в
кусты, снова сердце сжалось от ужаса. Так неслись  еще  долго,  потом  она
ощутила, что крики и конский топот сзади стихли.
     Еще немного погодя кони  выметнулись  на  узкую  тропку,  пусть  даже
пробитую зверями, но все же тропку. Яра помчалась впереди,  пригнувшись  к
самой шее коня, а над головой проносились ветки, норовили  сдернуть  ее  с
седла, швырнуть на землю, где  ее,  полуживую,  с  переломанными  костями,
отыщут преследователи.
     Томас скакал,  сцепив  зубы  и  молясь  всем  святым,  чтобы  помогли
удержаться в седле. Он не дикий скиф,  он  благородный  англ,  не  приучен
выкидывать на коне фиглярские  штуки,  скакать,  не  держась  за  поводья,
взапрыгивать ногами на седло, подныривать под живот скачущего коня,  ехать
со связанными руками...
     Когда проскакивали полянку, Яра заметила, как  промелькнула  огромная
тень. Она испуганно вскинула голову,  сердце  оборвалось.  Над  верхушками
деревьев,  почти  задевая,  пронеслось  что-то  огромное,  тяжелое,  ветви
зашумели от удара ветра  сверху.  Посыпались  сорванные  листья  и  мелкие
веточки.
     -- Что это? -- закричала она в страхе.
     -- Ослепла? Дракон!
     -- Дра... -- крикнула она. -- Дра... Настоящий?
     --  Игрушечный!  --  рявкнул  он.  --  Сверни  еще  влево...   теперь
направо...
     Она сама наконец поняла, что дракон если и не  рассмотрит  их  сквозь
плотное переплетение ветвей, то у него хватит ума продолжить  их  путь  по
прямой и ждать впереди. На ближайшей поляне.
     Снова была скачка вслепую через кусты, заросли высоких папоротников с
узорными листьями, медвежьи ямы. Томас начал  клониться  в  седле  --  Яра
бдила, успела поддержать. Он открыл залитый  кровью  глаз,  другой  закрыл
кроваво-синий кровоподтек, прохрипел:
     -- Перестань меня щупать, женщина... Я сохраню  невинность,  несмотря
на все твои происки...
     -- Дурак!
     Неслись рядом, рискуя разбиться вместе. Она убрала руку  лишь  тогда,
когда на обезображенном  лице  рыцаря  проступило  осмысленное  выражение.
Когда кони вынесли на простор -- поляна была просто гигантская, --  сердце
ее сжалось, а кровь застыла в жилах.
     В небе слышался далекий страшный крик. Слева пронеслось крупное  тело
дракона. Черные крылья часто били по воздуху, вершины деревьев  швыряло  в
разные стороны. Даже когда скрылся, еще долго слышался треск и шум.
     Кони проскочили поляну как  раз  в  момент,  когда  снова  послышался
нарастающий рев. Яра поняла, что,  не  обнаружив  их  в  ожидаемом  месте,
дракон начал ходить кругами над лесом, просматривая все открытые места. Он
даже поднялся выше, чтобы одновременно видеть все поляны в радиусе мили.
     Томас заскрипел зубами. Были бы руки свободны  да  доброе  копье  при
себе, показал бы крылатому чудищу, что не  только  рыцари  Круглого  Стола
отваживались биться насмерть с крылатой нечистью!
     -- Еще левее!.. Быстрее вперед!.. Быстрее!
     Подстегнутые криком  кони  рванулись  так  мощно,  что  Яра  едва  не
завалилась на круп. Томас держался, несмотря на скованные руки, чувствовал
коня по напряжению мышц. Может быть, он все-таки немного скиф?  Или  среди
далеких предков были скифы?
     Дракон пронесся над головами снова.  Увидел  или  учуял  их,  свернул
круто, задевая крылом верхушки деревьев, ринулся вслед. Здесь  ветви  были
редкими, скрывали слабо. Дракон мощно взревел, дохнул огнем. Сноп  жаркого
пламени  растворился  среди  листвы,  что  тут  же  скрючилась  и   начала
осыпаться. Яра ощутила жаркое дыхание, но и только.
     Томас прохрипел яростно:
     -- А что? Высушит волосы...
     Дракон заревел в  злости  и  бессильном  бешенстве.  Он  не  рисковал
кинуться на жертвы, ухватить когтями, сожрать вместе с конями -- это не  в
чистом поле, а деревья крылья порвут, а без них в дремучем лесу его  любая
волчья стая сожрет.
     Он  унесся  вперед,  развернулся,  снова  кинулся,  опустив   голову,
выпуская снопы жаркого огня. А я еще кляла дождь, подумала Яра  с  ужасом.
Не будь этой сырости, все бы занялось, а второй раз из лесного  пожара  не
выскочить, чудо да удача бывают только по разу.
     -- Левее! -- велел Томас. -- И прямо!..
     -- Мы пойдем по кругу!
     -- Еще нет.
     Она послушно послала обоих коней левее, хотя все  ее  нутро  кричало,
что совершает непростительную ошибку. Кони уже хрипели, через валежины  не
прыгали, огибали, на груди и  боках  пламенели  царапины,  а  когда  снова
ломились через густые кустарники, на  сломанных  ветках  оставались  капли
крови.
     Дракон ходил над ними кругами,  раздраженно  ревел.  Огонь  из  пасти
вырывался багровый, с клубами дыма,  но  лишь  сжигал  верхушки  деревьев.
Крыльями взмахивал тяжелее, только глаза смотрели с прежней злостью.
     Внезапно кони выметнулись на широкую поляну, больше похожую  на  поле
для турнира. На той стороне высился темный сосновый  бор,  деревья  стояли
исполинские, массивные, суровые, но до них добраться  было  непросто.  Яра
свернула поспешно, намереваясь  проскочить  по  опушке  и  при  первой  же
возможности снова углубиться в чащу, но Томас неожиданно заорал:
     -- Прямо!!!
     -- Но...
     -- Прямо, ухорылое!
     Стиснув зубы, она повернула коней, чувствуя себя голой и беззащитной,
лишившись ненадежного покрова ветвей. Навстречу понеслась высокая трава, а
сверху на плечи обрушились  солнце,  небо,  и  тут  же  раздался  страшный
торжествующий рев. Дракон наконец-то увидел свою жертву на открытом месте!
     Он развернулся, тяжело  и  беспорядочно  хлопая  крыльями.  Затрещали
ветки,  а  дракон  с  раскрытой  пастью  бросился  вдогонку.  Яра  слышала
нарастающий рев, в спину внезапно  ударила  волна  жара.  Кони,  обезумев,
рванулись к стене леса с удвоенной силой.
     Яра, оглянувшись, увидела, как настигающий  дракон  распахнул  жуткую
пасть и  выставил  вперед  две  страшные  когтистые  лапы.  Огонь  уже  не
выпускал, зато острые, как ножи, зубы были нацелены на беглецов.
     Земля грохотала под копытами, земля бросалась навстречу  и  пропадала
под брюхом коня, а сзади настигла тугая волна смрадного воздуха.  Яра  уже
чувствовала на спине когти дракона, как вдруг сзади что-то  произошло,  но
она не успела понять, ибо навстречу стремительно неслись деревья.
     Кони  проскочили  между  могучими  стволами,  понеслись,   постепенно
замедляя бег, а сзади прогремел рев, страшный треск, снова рев, в  котором
были ярость и боль. Томас оглянулся, сказал страшно:
     -- Левее!.. Быстро, иначе сейчас умрем!
     -- Опять левее...
     Кони свернули, а через мгновение на то место,  где  они  были  только
что, обрушился огромный ствол дерева, а чуть погодя  еще  один  --  полный
сил, с зелеными ветвями. А всего в десятке шагов позади стоял  жуткий  рев
смертельного раненого зверя, треск ветвей и целых деревьев.
     Томас перевел дыхание, бросил:
     -- Теперь можешь сдать вправо.
     Она  дрожала,  оглядывалась  пугливо.  Огромный   дракон,   увлекшись
погоней, с такой страстью пытался ухватить убегающие жертвы,  что  позабыл
про свои уставшие крылья, а те не смогли круто поднять его в воздух, когда
впереди выросла стена вековых сосен.
     -- Не выберется? -- спросила она слабым голосом.
     -- Разве что без крыльев, -- буркнул он. -- А без них  лесное  зверье
не посмотрит на его пасть. Дракон в небе, а в лесу медведь хозяин!
     Они некоторое время ехали шагом. Кони на ходу устало срывали листья с
кустов. Яра спросила нерешительно:
     -- Что теперь?
     -- Придется оставить коней.
     -- Коней? Ты с ума сошел!
     -- Дракон не сам по себе охотился за  нами.  Я  уверен,  что  за  ним
следили. Погиб он или нет, но его хозяева уже знают наше направление. Если
мы будем ехать дальше по этой тропке, то вскоре напоремся на  засаду.  Они
сумеют выслать отряд навстречу! Единственный наш шанс --  оставить  коней,
свернуть в такую чащу, куда на конях  не  пробраться,  а  там,  даст  Бог,
отыщем какую-нибудь лесную деревушку. Деревенский кузнец сумеет сбить  эти
оковы!
     Сама мысль оставить коней ужасала ее до такой степени,  что  тряслись
ноги. Куда можно уйти в дремучем лесу, когда по пятам мчится погоня,  а  у
ее отважного спутника едва душа в теле?
     Она продолжала смотреть на  него  жалобно,  однако  проехали  еще  не
больше версты, когда Томас решительно соскочил на землю. Он  не  удержался
со скованными руками, упал, но поднялся быстро, ожег  негодующим  взглядом
Яру, что бросилась помочь.  Она  под  его  строгим  взглядом  увела  коней
подальше от тропки, замела конский след ветками. Томас кивнул, говорить он
не мог, губы распухли еще больше, почернели, и Яра  послушно  свернула  за
ним в темную и страшную чашу.
     Карабкаться  приходилось  через  валежины,  лесные   завалы,   крутые
косогоры, возникшие среди леса непонятно почему, а еще Томаса чутье влекло
к буреломам, мелким лесным озерам и болотцам,  в  которые  он  обязательно
влезал, чтобы собаки, на случай если будут собаки, потеряли след.
     Яра измучилась, смотрела уже с ненавистью в широкую спину. Он казался
нечеловеком: чересчур неутомимо карабкался, двигался, не замедляя  шаг  ни
на мгновение.
     -- Погоди, -- прохрипела она пересохшим ртом, -- дай перевести дух...
     Он остановился, посмотрел на нее через плечо.
     -- Ладно... Перевела? Пошли.
     И снова зашагал, широкий и сильный, но если бы у нее  в  глазах  было
хоть сколько-нибудь силы, она прожгла бы в нем большую дыру.

     Глава 10

     Лесную весь они обнаружили раньше, чем ожидали. Томас  нахмурился  --
сюда обязательно явится погоня. Могут застать за расклепыванием цепей, тут
же оденут новые. А то и оставят старые.
     Яра оставила его  в  кустах  дожидаться,  сама  отправилась  в  весь.
Изнеможение навалилось на Томаса с такой силой, что он едва успел увидеть,
как за ее спиной сомкнулись ветви.
     Вернувшись, Яра похолодела, не обнаружив  рыцаря  на  прежнем  месте.
Тайные,  мелькнула  ужаснувшая  мысль.  Молниеносные  и  бесшумные  убийцы
Тайных, что могут пройти всегда и везде. Они все-таки догнали!
     Она поворошила листья, пошла по примятым опавшим листьям.  Левее  был
густой куст орешника. Яра раздвинула ветви и обнаружила торчащие  ноги.  В
ужасе она вломилась в кусты, бросилась на неподвижное тело рыцаря.
     Тот спал. Обезображенное лицо было страшной маской, лопнувшие губы  и
разбитые места затянуло коркой  крови.  Потертая  вязаная  рубаха  была  в
темных коричневых пятнах.

     Томас проснулся,  ощутив  пристальный  взгляд.  Яра  поспешно  отвела
глаза, в них читалось что-то странное, сказала поспешно:
     -- Я кое-что принесла.
     Она выложила на сломанные ветви ломоть хлеба и жареную курицу.  Томас
продолжал смотреть вопросительно, и Яра вытащила из мешка молот с короткой
ручкой.
     -- И это купила?
     -- Весь слишком близко, сам сказал! Я просто украла... меня никто  не
видел. Не смотри так! Я оставила монету, но  засунула  ее  в  щель,  чтобы
нашли не сразу, а дня через два-три.
     Томас положил скованные руки на камешек.
     -- Давай, бей.
     Яра замахнулась, обрушила молот на цепь. Томас вскрикнул,  подскочил,
затанцевал. Глаза рыцаря испепеляли ее на месте.
     -- Ну ладно-ладно, -- сказала она поспешно, -- не  была  я  кузнецом,
ясно?
     Да и чего орать, добавила про себя виновато. Мужчина не должен орать,
он должен быть стойким. Мы, женщины, не все же на свете умеем...
     Томас с замученным видом положил руки на камень снова.  Глаз  его  не
было видно из-за вздутых кровоподтеков, но ей показалось,  что  в  них  не
просто проскальзывает беспокойство, а настоящая паника.
     -- Давай еще, -- сказал он дрогнувшим голосом.
     -- Прости, -- буркнула она. -- Наверное, съела что-нибудь.
     Страшась снова попасть  ему  по  пальцам,  она  ударила  молотом  так
осторожно, что не убила бы и муху, разве что испугала. Томас фыркнул,  она
снова вскинула молот, ударила, потом била снова, а на блестящем металле не
появлялось и царапины. Усталое тело ныло, просило пощады. Мышцы стонали, а
пальцы едва удерживали тяжелый молот.
     Томас, наблюдая за ее посеревшим лицом, сказал вдруг:
     -- Представь себе, что ты бьешь не по безвинному железу,  а  по  моей
голове!
     Она обрушила удар, звякнуло, цепь распалась. Томас облегченно  развел
руками, но тут же поспешно положил на камень левую руку с  обрывком  цепи.
На правой остался только широкий железный браслет.
     -- Давай еще, -- предложил он. --  Представь  себе,  что  я  заметил,
какие у тебя кривые ноги! И вдобавок волосатые.
     Яра вскинула молот и в самом деле  едва  не  обрушила  ему  на  тупую
голову. Наглый рыцарь прекрасно знает, что у нее не кривые ноги и вовсе не
волосатые! Если бы не его жалобный вид...
     После трех сильных ударов крайнее звено цепи  расклепалось  так,  что
стала тоньше кленового листка. Томас ухватил за конец, с  усилием  потянул
руки в стороны, напрягся. Яра видела, как вздулись тугие мышцы, окаменели.
     Так длилось пару  мгновений.  Затем  цепь  со  звоном  отлепилась  от
стального браслета. Томас тут же зашвырнул ее в кусты. На  руках  остались
широкие металлические кольца. Томас хмуро улыбнулся:
     -- Ничего... Украшает! Как осла поклажа.
     Корочка крови на губе лопнула. Выступили крупные темно-красные капли.
Яра едва не вывернула себе шею,  стараясь  не  видеть  его  обезображенное
лицо.

     Темнело сильнее. Яра плелась тяжело, смотрела  под  ноги.  Томас  уже
стоял, повернувшись к ней, и она ткнулась лицом в широкую грудь, не  сразу
сообразила, скала это или  только  широченное  дерево,  как  могучая  рука
обхватила ее, не давая ни упасть, ни даже отшатнуться.
     -- Пожалуй, пора переспать.
     -- Что? -- рванулась она из его руки.
     -- Лучше вон в той валежине, -- продолжал он. -- Видишь, толстая, как
росская дева на выданье? Там завал, видно его хорошо и насквозь,  так  что
никто не пойдет шарить, разве что в  прошлую  осень  обронил  там  монету.
Валежина внутри пустая. В дупле поместимся,
     Она высвободилась из его рук.
     -- Думаешь, не найдут?
     -- В этой тьме египетской -- нет. Пройдут мимо  и  не  заметят.  Если
вообще будут искать ночью.
     Он подвел ее к  завалу  из  старых  полусгнивших  деревьев.  С  одной
стороны валежины было переплетение корней,  а  комья  глины  как  застряли
много лет тому, так до сих пор ни дожди, ни ветры не смогли их  выбить.  С
другого конца ствола висел толстый ковер мха. Томас бережно отодрал снизу,
кивнул:
     -- Лезь.
     Не споря, сил не осталось, она влезла в дупло. Сзади услышала  шорох,
потом стало темно так, что она не видела даже пальца перед глазами.  Томас
еще пыхтел сзади, укладывал мох, она же уткнулась головой в твердое. Дупло
было неглубокое. И в ширину  не  очень,  подумала  она  со  злостью.  Бока
обдерешь. Только этого не хватало!
     -- Нет, -- сказала она решительно, -- я не буду ночевать здесь.
     Голос в дупле стал глухим и гулким, шамкающим, словно  у  нее  выпали
зубы.
     -- А где? --  голос  Томаса  вовсе  напоминал  рев  медведя,  который
пытается говорить шепотом.
     -- Не знаю. Но не здесь.
     Она попробовала пятиться, но дорогу обратно  загораживал  Томас,  она
чувствовала его запах. Голос его был злой:
     -- За нами послана большая погоня. Может быть, среди них есть маги  и
колдуны. Мы можем погибнуть  каждую  минуту,  в  ты  ворчишь,  как  старая
бабка... э... Боромира!
     -- Как ты сказал, негодяй?
     Она дышала часто, ненавидя его всем своим существом.  Томас  повторил
со сдержанной яростью:
     -- Как старая, злая, больная и очень уродливая женщина!
     Дыхание остановилось у нее в  груди.  Ярость  душила,  а  голос  стал
хриплый и с такими острыми краями, что стань он плотнее, Томаса  разрубило
бы надежнее, чем секирой.
     -- А ты... ты...
     Она искала и не находила слов. Внезапно он сказал с сердцем:
     -- О чем мы спорим, двое идиотов?
     Прежде чем она успела заметить изменение в его голосе, он протиснулся
за ее спиной по дуплу, прижимая к стенке, обхватил ее обеими  руками.  Она
отчаянно  засопротивлялась,  но  с  одной  стороны  упиралась   к   рыхлую
древесину, с другой -- его руки и без доспехов были железными.
     -- Не дури, -- сказал он негромко прямо в ухо. -- Нравится  тебе  или
не нравится, но надежнее ночь переспать здесь. К тому же здесь скоро будет
тепло.
     Она попробовала негодующего дернуться еще, но он держал крепко, а его
дыхание за ее затылком стало ровнее. Он быстро засыпал, измученный намного
больше, чем она. Его рука была горячая, твердая, держала  ее,  прижимая  к
своей груди. Еще повозилась чуть  и  замерла,  чувствуя  его  твердое  как
дерево, тело сзади. От  него  уже  пошло  тепло,  воздух  в  дупле  быстро
нагревался, щелочка на выходе осталась совсем крохотная.
     Через пару мгновений он уже спал, она чувствовала по  его  руке.  Его
дыхание шевелило ей волосы на затылке, нагревало мочку уха.  От  него  шло
надежное тепло. Усталость наконец  взяла  верх,  Яра  ощутила,  как  глаза
закрываются сами по себе, тело стало тяжелым, и она провалилась в сон.

     Проснулась она от дикого сорочьего крика. Ей было тепло и  защищенно,
тело ныло от вчерашнего бега. Не  поднимая  головы,  увидела  перед  лицом
кисть руки с золотистыми волосами, которая заканчивалась широкой  ладонью.
Пальцы были в твердых мозолях, линии на ладони были глубокими и резкими.
     Сообразила со смущением, что ее голова все еще  лежит  на  его  руке.
Другая его рука обнимала ее, обхватывая всю. Если бы она не подсунула свою
руку, то его пальцы лежали бы на ее груди. А  так  он  держал  в  огромной
ладони обе ее кисти, которые она прижала к груди. Спиной она  прижималась,
непроизвольно сберегая  тепло,  к  твердому  и  горячему  телу  сзади,  от
которого шла защищенность, надежность. Она чувствовала его твердые  мышцы,
чувствовала каждый бугорок.
     Сорока протрещала громче. Яра вскинула голову. То ли во  сне,  то  ли
как-то еще, но Томас проломил прогнивший  верх.  Сверху  падал  рассеянный
свет раннего утра. Она заставила себя отодвинуться, уж очень плотно она  к
нему прижата, от затылка до пят,  и  сразу  холодный  воздух  пробежал  по
спине.
     -- Доброе утро, -- прогудел над ее ухом густой хриплый голос.
     -- Утро доброе, -- ответила она нехотя.
     Повернулась, закусила губу. Он выглядел еще страшнее, чем раньше.  По
всему лицу расползлись пурпурные и  желтые  пятна,  вздутые,  болезненного
вида. Вокруг глаз были черные пятна, лоб и скула были все еще в  ссадинах,
покрытых свежей корочкой крови. Губы  оставались  черными,  толстыми,  как
оладьи. В самом углу темная корочка отлипла, сочилась алая кровь.
     -- Надо идти, -- сказал он.
     Она встала первой, перекосилась от тянущей боли. Насколько  вчерашний
день был тяжелым, ощутила только сейчас, когда в холодном осеннем  воздухе
мышцы вовсе отказывались повиноваться.
     Томас морщился, разминал обеими руками грудь,  левый  бок.  Синяки  и
кровоподтеки с лица опускались на шею, исчезали под воротником рубахи. Яра
запоздало поняла, что синяки и кровоподтеки еще не самое худшее  из  того,
что получил рыцарь Святого Грааля.
     -- Ты... -- сказала она нерешительно, чувствуя себя виноватой, --  ты
сможешь дальше?.. Очень больно?
     -- Я жив, -- ответил он.
     Повернулся и пошел, ни мало не сомневаясь, что за таким мужчиной она,
как собачка, побежит следом.  Сострадание  разом  уступило  место  прежней
неприязни.
     Она заставила свое тело  двигаться.  С  каждым  шагом  боль  уходила,
наконец ее тело снова обрело силу и прыгучесть.

     Лес поредел. Просветы становились все шире,  наконец  блеснуло  серое
небо. Огромное очищенное от деревьев пространство было отдано под поле. По
другую сторону были домики, сараи, изгороди для скота,  конюшни,  огороды.
Стадо коров паслось в сторонке, от ручья шли, грозно гогоча,  серые  гуси.
Коза пыталась взобраться на похляпое дерево, а еще три  козы  с  козлятами
следили за ее отважным деянием.
     -- Ты сиди здесь, -- велел он. -- Не высовывайся. Я загляну  в  село,
вдруг да куплю поесть.
     Она искоса посмотрела на его обезображенное лицо.
     -- Может быть, лучше мне?
     -- Ну да, тебя дождешься. Схожу я.
     -- А твоя разбитая морда?
     Томас равнодушно двинул плечами.
     -- Ну и что?.. За русского примут, еще лучше.
     Он исчез, пробираясь  ради  осторожности  за  кустами,  по  распадку,
приближаясь к домам незамеченным. Боится, поняла она, и у самой  по  спине
пробежала холодная ящерица страха. Люди Тайных уже  могли  проехать  через
это село, оставить приметы. А то и объявить награду  за  поимку,  как  уже
было.
     Пользуясь возможностью уединиться,  она  попятилась,  отыскала  кусты
погуще. С Томасом стеснялась признаться, что нуждается в таких минутах,  а
сейчас едва дождалась, пока осталась одна.
     Грохот копыт заставил ее подпрыгнуть. Ломая кусты, к  ней  на  поляну
продрались двое коней. На передней восседал Томас, другого  коня  тащил  в
поводу.
     -- И что это там делаешь? -- удивился он. -- Садись быстрее!
     Она торопливо задвинула за  собой  ветви,  запоздало  сообразив,  что
рыцарю с коня все равно все видно.
     -- Ты... купил даже коней?
     -- Даже, -- согласился он.
     Оно торопливо полезла в седло, желая как можно  быстрее  отъехать  от
этого места. Томас сразу пустил коня в галоп. Яра  услышала  сзади  крики,
конский топот. Она спросила подозрительно:
     -- За сколько ты их купил?
     -- Дешево! -- крикнул он, не оборачиваясь.
     -- У тебя денег не было!
     -- Вот как раз и хватило.
     Кони неслись, как две стрелы, выпущенные сильной рукой. Томас  украл,
теперь Яра в этом не сомневалась, сильных и быстрых коней. У его  коня  на
крупе была раздутая седельная сумка, и  у  Яры  во  рту  появилась  слюна.
Возможно, он успел подумать о том, что они со вчерашнего дня не ели.
     Преследователи вскоре отстали. То ли не решились нестись через  чащу,
сломя голову, то ли в самом деле Томас украл самых лучших коней, но  когда
лес кончился и впереди раскинулась долина с  пожухлой  травой,  погони  за
ними уже не было.
     Томас взял правее, там виднелись холмы. Ей показалось, что его темное
от кровоподтеков лицо стало еще темнее.
     -- Что-то случилось? -- спросила она.
     Дорога позволяла ехать по двое,  и  она  пустила  коня  рядом.  Томас
буркнул, не поворачивая головы:
     -- А как  тебе  это  покажется?..  Мы  с  тобой,  оказывается,  ночью
вырезали три семьи, в том числе и приютивших нас на ночь, а также сожгли в
сарае женщин и детей... И всего-то за три медных денежки!
     Она охнула, закусила губу. Потрясающий по жестокости и простоте  план
Тайных был безукоризнен. Даже не надо  объявлять  награду.  Разъяренные  и
потрясенные таким чудовищным преступлением жители окрестных сел и  городов
будут их вылавливать, а выловив, убьют тут же на месте страшно и жестоко.
     -- Если так, --  сказала  она  дрогнувшим  голосом,  --  мы  вряд  ли
доберемся до соседнего села. Они уже знают, где мы.
     -- Тайные?
     -- Те, у кого ты украл коней. А  если  собьются,  Тайные  наведут  на
след.
     Дорога пошла  вдоль  холмов,  иногда  петляла,  уходила  то  к  ручью
напиться, то стремилась промчаться по самой опушке леса. Томас долго ехал,
погруженный в свои думы. Яра вздрогнула, когда он сказал внезапно:
     -- Я не прочь, чтобы они напали на след. Не  сегодня,  а  через  пару
дней. А дня через три я сам выйду их искать.
     Она зябко передернула плечами. Его лицо было холодным и жестоким.  Он
выглядел  в  самом  деле  готовым  на  все,  в  том  числе  готовым,  если
понадобится, сжечь в сарае живых людей.

     Томас гнал коней, пока  те  не  начали  шататься  от  усталости.  Яра
чувствовала, что он готовится оставить коней, потому  и  выжимает  из  них
все, но старалась не думать, как снова придется где идти  через  лес,  где
бежать, а где ползти, как змея, под нависшими над  самой  землей  толстыми
стволами.
     -- Здесь, -- сказал он.
     Яра спрыгнула с седла следом, стегнула коня по крупу.
     -- Ждите на той полянке!.. Ты уверен, что их найдут скоро?
     Томас уже направился, конечно же,  через  самые  густые  заросли.  Не
оборачиваясь, бросил равнодушно:
     -- Найдут, найдут. Если не люди, то волки.
     Она пошла следом, кипя от злости.
     -- Ты жестокий! Не знаю, тебя не дразнили в детстве людоедом?
     Он сказал размеренно, не поворачивая головы:
     -- Удивляюсь, как это тебя не задушили еще в детстве...  Правда,  эту
ошибку я могу поправить. Прямо сейчас.
     Она пошла молча. Слова роились, как муравьи, но так же и разбегались,
а ей хотелось выбрать самые острые, самые злые, самые ранящие.
     Потом ей показалось, что она что-то слышит.
     -- Что это?
     Томас прислушался, бросил нетерпеливо:
     -- Ветер в вершинках.
     -- Да нет, прислушайся!
     Томас остановился, придержал ветки. Лицо его помрачнело.
     -- Да, твое кошачье чутье не подвело. Это собаки!
     -- Если охотники...
     -- Это не охотники, -- отрубил он жестко. -- А собаки не на поводках.
     Он  бросился  головой  вперед  через  поляну,  топча  пышные   сочные
папоротники. Яра неслась следом, как испуганная серна. Если  собаки  бегут
далеко впереди охотников... хотя за ними гонятся  не  охотники,  то  лучше
оказаться в руках Тайных: собаки попросту разорвут их, сожрут  живыми.  Их
нарочито держат голодными, чтобы были злее и лучше брали запахи.
     Томас бежал,  как  она  заметила,  петляя  между  деревьями,  выбирал
лощинки. Он прыгал через ямы, валежины и уже не берег силы, не  расходовал
экономно, как было раньше. Собачий лай прозвучал снова, на этот раз ближе.
     -- Ручей! -- прокричала она на бегу. -- У нас, чтобы сбить  собак  со
следу, бегут по ручью или по реке!
     Он молчал, но она заметила, что он сворачивает по  распадку  вниз,  а
там как раз и можно наткнуться на ручей. Возможно, в Британии собак так же
стряхивают со следа. Если там, конечно, есть леса и ручьи.
     -- Да побыстрее же! -- крикнул он на бегу. --  Что  ты  топчешься  на
месте, как беременная корова?
     Яра была уверена, что она несется сквозь  лес,  как  смазанная  жиром
молния, рыцарь просто бахвалился своим мужским превосходством. Их, как  он
рассказывал, в юности заставляли бегать в полном вооружении  вокруг  замка
да еще с камнями на плечах, и сейчас он  только  благодаря  этому  ломился
сквозь лес, как огромный лось, за ним  оставался  след,  будто  пронеслась
тяжелая рыцарская конница.
     Собачий лай стал громче. Яра уловила в нем ликующие ноты, псы  почуял
их свежий след. Вскарабкаться на дерево, мелькнула паническая мысль.  Если
догонят псы, разорвут в клочья, а с людьми как-то можно договориться...
     Томас был далеко впереди. Внезапно он остановился, махнул ей рукой.
     -- Быстрее же, улитка!.. Ручей!
     Он с разбега влетел в воду и, не замедляя  шага,  понесся  по  руслу,
разбрызгивая воду, вниз по течению. Это было глупо, бежать надо вверх, она
знала это, но сейчас была чересчур измучена,  чтобы  спорить.  Собаки  так
собаки. Она так устала, что не почует даже собачьих зубов...
     Бежали,  мокрые,  как  рыбы,  перескакивали  небольшие  деревья,  что
перегораживали ручей, оскальзывались на камешках. Яра  догнала,  спросила,
задыхаясь:
     -- Я... больше... не могу...
     -- Надо, -- сказал он непреклонно. -- Если нам повезет, то они пойдут
вверх по ручью. Пустят собак по обе стороны воды, чтобы найти след,  когда
мы выберемся из ручья. Так им придется идти до самого  истока...  на  беду
такие ручьи не бывают длинными.
     Они бежали, поворачивали, наконец лай отдалился настолько,  что  даже
Томас оглядывался со злым удовлетворением.
     -- Кажется, мы оторвались...
     Он даже не запыхался, отметила она с яростью. Сейчас Яра готова  была
бы стать такой тощей, как ее старшая сестра, кости да тугие жилы,  или  ее
средняя, что  после  замужества  и  родов  стала  худой  как  доска,  зато
выносливой.
     Яра всхлипнула:
     -- Я больше не могу...
     Он остановился, в синих глазах было отвращение.
     -- Надо же так разжиреть... Сбросить бы тебе пару пудов, была бы  как
человек.
     Она без сил опустилась прямо в  воду.  Та  едва  не  зашипела  от  ее
разгоряченного тела. "Насчет двух пудов я тебе еще  припомню,  --  сказала
себе  сквозь  частые  судорожные  вздохи.  --  Сейчас  нет  сил,  а  потом
припомню".
     Томас стоял, прислонившись к  толстому  дереву,  что  росло  на  краю
ручья. В глазах было нетерпение, он словно бы вовсе не  запыхался.  Сказал
брезгливо:
     -- Ты еще не померла?.. А то вид у тебя... Пошли, не то заснешь.
     Не ожидая ответа, повернулся и снова  побежал  --  не  пошел!  --  по
ручью, следуя за потоком. Яра молча застонала так, что будь  стон  слышен,
от жалости и сочувствия даже горы уронили бы горючие слезы.
     Они шли и бежали до тех пор, пока Яра не  начала  натыкаться  на  все
препятствия, которых раньше не замечала. Томас схватил ее за  руку,  тащил
некоторое время, потом и он начал дышать тяжело, с хрипами.
     Она готовилась  упасть  и  умереть,  как  вдруг  ручей  ускорил  бег,
свернул, а там открылась широкая река. Ручей счастливо  юркнул  в  широкие
воды, а Яра остановилась, прошептала:
     -- Что... те...перь?
     -- В рыбу превратиться можешь? -- спросил Томас.
     -- Н-нет...
     -- Гм... а в жабу?
     -- То... же н-нет...
     -- Странно... Тогда придется искать другой путь.

     Глава 11

     Она опустилась прямо в середину ручья,  не  чувствуя,  какая  ледяная
вода. Томас вошел в реку, пробежал, рассыпая  брызги,  вдоль  берега.  Яра
слышала только шум крови в ушах, грудь ее вздымалась так  высоко,  что  не
видела Томаса. Наконец она начала чувствовать, что вода холодная,  приятно
охлаждает ее раскаленное тело,  и  тут  раздался  отвратительно  довольный
голос:
     -- Кое-что нашел!
     Томас брел по колено в воде, толкал перед собой  небольшой  плот.  На
таких плотах мальчишки переправляются с берега на берег,  ловят  рыбу.  Но
выдержит ли такое сооружение взрослого?
     -- На этот раз ты украл у детей, -- сказала она с отвращением.
     -- Точно, -- согласился он довольно. -- Красть у детей  лучше  всего.
Сдачи не дадут. Правда, у них есть родители... Но если хочешь, можешь идти
пешком через лес. А там и собачки вернутся, поиграешь с ними.
     Ее плечи передернулись. Он внезапно подхватил ее на руки,  повернулся
и опустил на плот. Она подпрыгнула, плот заходил ходуном. Вода  плескалась
между бревнами. Томас начал толкать плот на  середину  реки.  Яра  сказала
нервно:
     -- Ты уверен, что он выдержит двоих?
     -- Ну... если бы ты не растолстела, как дракон, был  бы  уверен...  А
теперь что ж, проверим.
     Когда вода дошла до пояса, он  кивнул  ей,  чтобы  переползла  на  ту
сторону плота, уравновесила, навалился  на  край  и  осторожно  взобрался.
Несколько мгновений Яра барахталась,  удерживаясь  за  плот,  что  пытался
стать торчком и перевернуться, слышала сдавленные  проклятия  рыцаря.  Тот
тоже двигался, наконец они сошлись на  середине.  Вода  плескалась,  почти
покрывая ноги. Плот едва-едва выдерживал их объединенный  вес.  Упади  еще
песчинка, наверняка пойдут ко дну.
     Течение было сильное, плот несло посредине, а когда начало сносить  к
берегу, Томас молча взялся за длинное весло. Сперва использовал как  шест,
а когда дно исчезло, умело выгреб на стремнину.
     -- А куда река течет? -- спросила она.
     Он пожал плечами.
     -- Ну, скорее всего, в море. Может быть, по  дороге  впадает  в  реку
побольше.
     Она начала стучать  зубами.  Уже  остыла  от  бега,  а  вода  в  реке
оказалась не теплее, чем в ручье.
     -- Спасибо, -- сказала она язвительно, -- Никогда бы не подумала!
     Он греб, не поворачиваясь к ней. Голос его ровный, размышляющий:
     -- Это ничего... Глупых женщин берут замуж еще охотнее, чем умных.  У
тебя еще не все потеряно. И ты не такая уж и старая.
     Она стиснула кулаки. Он еще брался утешать ее!
     -- Мне всего двадцать один год, -- процедила она с ненавистью.  --  У
меня было больше женихов, чем деревьев в этом лесу.
     -- Гм... ну, в это я... верю.
     Она устремила прожигающий взгляд ему в спину.
     -- На самом деле!
     -- Дивны дела твои, Господи, -- ответил он тем  же  ровным  тоном,  в
котором  она,  однако,  уловила  издевательские  нотки.  --  Впрочем,  мне
кажется, тебя еще могли  бы  взять  замуж.  Только  надо  умываться  чаще,
одеться лучше, ну и, конечно, сбросить пуда два  жира.  А  мужчины  бывают
разные... И вкусы разные. Я сам знавал одного, который... ха-ха... Словом,
кому-то можешь даже очень понравиться.
     Она дергалась от его любезностей, словно ее били плетью.
     -- Спасибо. Такое услышать от меднолобого --  можно  решить,  что  он
хотел сказать что-то приятное.
     -- Я и сказал, -- удивился он.
     Она схватила вне себя  другое  весло,  с  яростью  замахнулась.  Плот
сильно качнулся, Яра с силой ударила по белому облаку, потеряла равновесие
и упала в воду. Хлопок был таков, что рыбу оглушило на версту вверх и вниз
по течению, а брызги взлетели выше вершинок деревьев по обеим берегам.
     Она опустилась до самого  дна,  а  когда  вынырнула,  отплевываясь  и
захлебываясь, Томас ржал, как боевой конь перед битвой, раскачивался  так,
что она надеялась, что тоже свалится в реку. Но он  лишь  лег  и,  вытянув
руку, поймал потерянное весло.
     Яра барахталась, пыталась приблизиться к плоту,  а  прилипшие  волосы
закрывали глаза. Что-то ткнуло ее в  плечо,  она  ухватилась  за  твердое,
скользкое, больно ударилась грудью о бревно и  только  тогда  поняла,  что
держится за весло, а другой конец в руках смеющегося Томаса.
     Одежда намокла, а сама Яра слишком изнемогла за последний  день,  так
что лишь повисла, ухватившись за  торцы  бревен.  После  двух  безуспешных
попыток подтянуться и влезть за  плот  бессильно  повисла,  ее  тащило  за
бревнами.
     -- Поймала что-нибудь? -- спросил  Томас  с  интересом.  --  Я  видел
во-о-он такую рыбину!
     Он ухватил ее за руку  и  за  ворот,  втащил  на  плот.  Вода  такими
могучими струями хлынула из ее одежды, словно она вобрала в себя  половину
реки... или добавила своей влаги, как явно подумал,  судя  по  его  наглым
глазам, англ с разбитой рожей.
     Яра отползла от края, села, обхватив колени руками. Ее трясло, воздух
был таким же холодным, как и вода.
     -- Боги видят, -- сказала она, -- как я ненавижу тебя!
     -- Ладно-ладно, -- успокоил он. -- Я же знаю, ты хотела лишь привлечь
мое внимание. Для того и в воду бросилась.
     -- Дурак!
     -- Так зачем же стараешься? Разве что сама...
     Он  снял  через  голову  вязаную  рубаху,  швырнул  ей.  Голос   стал
повелительным:
     -- Переоденься. В мокрой одежде замерзнешь до смерти.
     Ее губы уже не шевелились, а тело тряслось так, что раскачивало плот.
В другое время она нашла бы, что сказать  по  поводу  его  старой  вонючей
рубахи, которую он не снимал неделями,  но  сейчас  понимала,  что  помрет
раньше, чем плот пристанет к берегу.
     Он отвернулся, с безучастным видом работал веслом. Яра  заколебалась,
хоть и замерзла уже  до  полусмерти,  но  раздеваться  донага  в  шаге  от
молодого мужчины... Зачем она помогла ему избежать страшной участи в руках
Ночного Сокола, попадись он снова -- сама замучает  до  смерти,  сдерет  с
живого шкуру.
     Наблюдая за ним подозрительно, --  как  же,  не  повернется!  --  она
торопливо снимала платье, ветерок ожег и без того синюю в пупырышках голую
кожу, а мокрая ткань прилипала,  не  желая  отделяться,  а  мужчина  стоял
совсем рядом, она задевала его локтем, неспешно двигал веслом, вот-вот ему
наскучит и повернется, наконец она содрала липнущее платье,  швырнула  под
ноги. Боги, до чего же теплая эта пропахшая потом рубаха, до чего же в ней
хорошо!
     Только теперь  Яра  поверила,  что  в  самом  деле  замерзла  бы,  не
освободись от мокрой одежды. Рубаха достигала ей почти до колен,  а  когда
Яра села, удалось натянуть до  самого  пола.  Томас  медленно  повернулся,
оглядел ее с головы до ног.
     -- Оказывается, ты не такая уж и толстая...
     -- Зато ты... -- простучала она зубами, -- зато ты...
     -- Да нет, правда.
     -- Скотина, все-таки подглядывал!

     Летом день еще тянулся бы долго, но на убранный  желтыми  и  красными
листьями лес сумерки  опустились  рано.  На  потемневшем  небе  заблистали
звезды, над вершинами деревьев всплыла крупная луна. Она  осветила  темные
тучки, что  ползли  неутомимо  и  ночью,  по  реке  пробежала  серебристая
дорожка. Звезды отражались в воде размытые, пляшущие из стороны в сторону.
     Воздух стал холоднее, и теплая рубаха  уже  не  спасала.  Яра  сперва
стучала зубами, потом тряслась всем телом. Наконец перестала ощущать ноги,
а затем и руки, холод начал вгрызаться в самые внутренности. Вода плескала
о край плота, лизала ее голые ноги.
     -- Я замерзаю, -- прошептала Яра.
     Томас быстро посмотрел, отвернулся.
     -- Надо уплыть как можно дальше.
     -- Но я... замерзну.
     -- Что ж, баба с плота, плотнику легче.
     Она стиснула зубы,  чувствуя,  как  лютый  холод  грызет  ей  печень,
замораживает  кровь,  начинает  останавливает  сердце.  В  кишечнике  было
тяжело, она терпела уже давно, но не решалась облегчить  хотя  бы  мочевой
пузырь, хотя наглый рыцарь снова отвернулся, усиленно работал веслом.
     -- Ладно, -- сказал он внезапно. -- Дальше плыть опасно. Они уже явно
добрались до истоков ручья. Кто-то догадается искать нас по реке.
     У нее уже не было силы радоваться, когда он повернул плот  к  темному
берегу. Едва различимые деревья приближались  мучительно  медленно.  Когда
оставалось до них две-три сажени, Томас соскочил в воду,  потащил  плот  к
берегу. Яра едва удержалась при таком стремительном скольжении по воде  --
догадалась вцепиться, когда под днищем заскрипел песок.  Она  соступила  в
темноту, вскрикнула. Воды по лодыжку, но ожгла,  как  ледяным  огнем.  Яра
даже не думала, что, и без того озябнув как никогда в жизни, может  ощутил
холод еще сильнее.
     Томас пыхтел, вытаскивал плот на берег. Она видела, как он с  натугой
перевернул его под деревом, укрыл ветками и даже набросал  охапки  опавших
листьев. Потом исчез в темноте. Некоторое время слышала  его  шаги,  затем
слышны были только плеск воды да сонная перекличка птиц.
     Она думала, что уже умерла, когда он появился из ночи  внезапно,  как
призрак.
     -- Я отыскал шалашик... Не такой, как  у  русов,  но  крупная  собака
влезет.
     Под ногами хрустело, шелестело, что-то хватало за лодыжки. Она  брела
за ним, почти ничего не чувствуя, а когда ударилась  лицом  о  его  спину,
едва не ухватилась обеими руками. От него шло тепло, внутри  англа  словно
полыхала жаровня. Возможно, у него от побоев начался жар.
     Глаза чуть привыкли к ночному лесу. Крохотная избушка  прилепилась  к
толстому дереву, единственное окно было забито досками, а  дверь  вдобавок
еще и подперта колом. Томас пинком убрал подпорку.
     Затрещало, изнутри избушки  пахнуло  спертым  воздухом.  Томас  исчез
внутри,  Яра  поспешно  ступила  следом.  Под   ногами   захрустело,   она
споткнулась и упала бы, не ухватись за Томаса.  Его  спина  и  плечи  были
горячими, она стиснула зубы и с великим  трудом  заставила  себя  оторвать
руки от блаженного тепла.
     Томас едва удержался на ногах от мощного толчка.
     -- Ты грациозна, как...
     Он шелестел в темноте, бурчал  под  нос,  затем  послышался  знакомых
хруст сухих  ветвей.  Не  дожидаясь  его  новой  реплики,  вряд  ли  менее
оскорбительной,  она  на  ощупь  шарила  по  стене,  под   пальцами   были
шероховатые бревна, затем она отыскала выемку. Окоченевшие пальцы с трудом
сомкнулись на малом узелке. Чувствуя, что  на  большее  она  не  способна,
сказала с той же язвительностью:
     -- На!.. А то тебе придется зажигать огонь, стукаясь головой о камни.
     Из темноты протянулась рука, отобрала огниво. Послышался стук, треск,
наконец после пятой или шестой попытки искры упали на трут, Томас  опустил
кресало с довольным вздохом.
     -- На что-то и ты пригодна... Чутье?
     -- Знание, -- прошептала она мертвыми губами.
     Томас встал на четвереньки, раздувал крохотную искру. Яра неосознанно
двигалась поближе к еще слабенькому огоньку, который сам дрожал от  холода
и робко хватался за тоненькие прутики, утоляя голод. Это напомнило ей, что
она тоже проголодалась, как волк зимой.
     -- А-а... все славянские племена одинаковы?
     Он исчез в едва видном дверном проеме. Ярослава закоченелыми пальцами
подкладывала в огонь щепочки, прутики, багровые язычки вгрызались в  плоть
дерева и расщелкивали с сухим треском,  как  спелые  орешки.  Пламя  стало
оранжевым, Яра едва не спалила себе брови, но все не могла согреться.
     Томас вернулся сравнительно быстро, в  руках  было  птичье  гнездо  с
белеющими яйцами, а за поясом болталась убитая птица.
     -- Здесь печи нет, -- сказал он с порога. -- Камни приготовила?
     -- Здесь нет... камней.
     -- В лесу есть. Иначе яйца придется пить сырыми.
     У нее руки тряслись, когда он поставил гнездо на землю. Во рту  сразу
появилась слюна. Она сказала укоряюще:
     -- А птицу зачем убил?
     -- Она сама покончила с собой, когда я отобрал яйца.
     Яиц было шесть штук, она выпила свои три с такой скоростью, что  едва
не проглотила и скорлупу. Томас швырнул ей птицу.  Обрывать  перья  с  еще
теплой было мучением, пальцы почти не гнулись, а холод забился вовнутрь  и
время от времени тряс ее, как разъяренный медведь грушу..
     Томас жарил, насадив тушку на длинный прут,  Ярослава  поворачивалась
то одним боком, то другим. Его вязаная рубашка  дымилась,  в  воздухе  уже
угрожающе пахло паленой шерстью.
     -- Спалишь рубаху, -- пообещал он, -- убью.
     Она  отодвинулась,  глаза  не  отрывались  от  птичьей  тушки.  Запах
жареного мяса уже потек по тесной избушке. Она шумно сглотнула слюну.
     -- Уже готово...
     -- Внутри мясо сырое.
     -- Но она все время ужаривается, вон какая маленькая!
     Он подумал, сдернул с вертела тушку.
     -- Ты права. Пожирать с кровью тебе подходит больше.
     Мощным рывком разорвал птицу. Яра почти выхватила свою  половину.  По
пальцам побежал сок, она жадно  подхватила  струйку  языком,  с  чмоканьем
облизала. Мясо обжигало пальцы, аромат был одуряющим. Она слышала рычание,
когда вгрызлась в мясо, не сразу сообразила, что рычала сама.
     Томас сожрал свою половинку мгновенно. Ей показалось, что не осталось
даже самых мелких косточек. Потом он на миг исчез из круга света, а  голос
из темноты велел:
     -- Держи!
     Она не успела понять, что держать, как ей прямо в  лицо  полетел  ком
мокрого белья. Мокрого  и  отвратительно  холодного.  Она  задохнулась  от
возмущения.
     -- Что это?
     -- Твое платье, -- объяснил он любезно. -- Ты собираешься жить в моей
рубахе? Если не развесишь  свой  мешок  для  просушки,  завтра  пойдешь  в
мокром.
     Он опять был  прав,  хотя  свою  правоту  выказал  в  своей  обычной,
по-мужски свинской манере. Яра поспешно  проглотила  последний  кус  мяса.
Платье было отвратительно холодное, с него все еще текло. Она распяла  его
на стене -- жар от очага, сложенного из широких камней достигал хорошо,  к
утру высохнет.
     Когда  обернулась,  Томас  невозмутимо   раздевался.   Она   замерла,
возмущенная и восхищенная в то же время. Его  широкая,  как  дверь,  грудь
блестела в капельках влаги.  Пластины  мускулов  были,  как  латы  римских
легионеров, и в поясе он был тонок, но и там тугие мышцы теснились крутыми
валиками. Узкие бедра переходили в длинные стройные ноги. Он был  чересчур
по-мужски силен.
     -- Ты как хочешь, -- сказал Томас, стягивая сапоги, --  но  я  сейчас
завалюсь спать.
     Она оторвала  взгляд,  чувствуя  себя  виноватой,  пошла  расправлять
платье по бревенчатой стене, хотя оно висело как нельзя лучше.  За  спиной
слышала, как шелестели его брюки:  намокли  и  стягивались  с  трудом,  он
ругался сквозь зубы.
     Отвернувшись, он прилаживал на стене брюки, цепляя за выступы, а  Яра
снова обратила взор к очагу. Однако  его  спина,  покрытая  буграми  мышц,
как-то снова оказалась  перед  ее  глазами,  и  сейчас,  когда  эти  мышцы
двигались, шевелились, жили своей жизнью, она ощутила, как  наконец  кровь
ее разогрелась, прилила к щекам.
     Томас наконец повернулся, а Яра поспешно уронила взгляд.  Еще  решит,
что она бесстыжая.  Томас  пощупал  камни,  скривился,  но  лег,  потом  с
облегченным вздохом растянулся во всю длину. Руки закинул  за  голову,  от
чего могучие мышцы груди вздулись, а живот провалился. На волосатых  ногах
исчезали, испаряясь, капельки влаги.
     Яра спросила настороженно:
     -- Ты собираешься спать на этих камнях?
     -- Нет, если ты придумаешь что-то лучше.
     Она обвела отчаянным взглядом тесную избушку. Летучая мышь смогла  бы
зацепиться под потолком, а жуки-дровосеки находят приют прямо  в  бревнах,
но ей больше придумать вот так сразу что-то трудно.
     -- А где лягу я?
     -- Ну... несмотря на твои объемы, мы можем кое-как уместиться на этих
камнях.
     Она зло посмотрела на его очень серьезное лицо, где  в  синих  глазах
поблескивали насмешливые огоньки.
     -- Я не лягу с тобой!
     -- Как  хочешь,  --  сказал  он  безучастно.  --  Хотя  костер  скоро
погаснет, а ночь холодная. Ты даже  не  прогрелась  как  следует.  К  утру
будешь кашлять кровью.
     Внезапная дрожь прошла по телу. Яра ощутила, что в самом  деле  холод
не весь ушел из нее. Но каменная постель была так узка, что рядом  с  этим
самонадеянным мужиком, наглым и неотесанным, несмотря на свое высокомерие,
осталась узкая полоска. А тут еще не может оторвать глаз от  его  могучего
тела, твердого, как будто  вырезали  из  старого  дуба  и  отполировали  и
покрыли лаком, горячего, пахнущего зовущим  мужским  ароматом,  ее  сердце
начинает  стучать  чаще,  а  кровь  переполняет  вены,  горячей   тяжестью
отзывается в низу живота!
     -- Дура, -- сказал он устало, -- У меня есть дама сердца. У меня есть
даже невеста! Настоящая благородная леди, которая ждет.
     Она ощутила, как по сердцу прошла холодная волна. Непослушными губами
сказала глухо:
     -- Ну и что? Ты ведь мужчина.
     -- Я едва жив, поняла?.. Я устал, чтобы даже  думать  о  тебе  как  о
женщине. А самое главное, в моих глазах ты совсем не женщина.
     Рассерженная, она подошла ближе, избегая смотреть на него,  осторожно
опустилась на край. Он со  вздохом,  выказывая  терпение  по  отношению  к
тупоголовой дуре, протянул руку и подгреб ее ближе. Ее голова оказалась на
его плече, он придерживал ее обеими руками. Его тело было горячим,  и  Яра
напомнила себе, что только для этого она и легла:  сохранить  тепло,  ведь
костер уже угасает, и чем они ближе друг к другу, тем теплее.
     Ее грудь упиралась ему в бок, а ноги касались его горячих мускулистых
ног, покрытых жесткими  волосами.  Запах  мужчины  обволакивал  ее,  кровь
бросилась к щекам, а уши запылали так, что он мог  ощутить  жар.  Ее  щека
чувствовала его плотную кожу. Обе руки она держала  между  ними,  все-таки
какой-то барьер, но и там она чувствовала кончиками пальцем тугие волоски.
     Костер уже догорел. От россыпи багровых  углей  вся  избушка  была  в
темно-красном свете. Тени двигались,  перескакивали  со  стены  на  стену,
тянули к ним угрожающе растопыренные лапы. Воздух  был  чуть  теплый,  но,
если сравнить с тем холодным ужасом за стенами, просто горячий. К тому  же
снаружи доносилось то пугающее уханье филина, то чей-то  жуткий  крик,  то
треск, словно медведь уже ломился в избушку.
     -- Ты спишь? -- спросила она тихо.
     -- О Пресвятая Дева! Что ты хочешь?
     -- Да так... Спи.
     Он  недовольно  хрюкнул,  но  глаза  не  открыл.  Яра  не  двигалась,
чувствовала, что ее тело все еще напряжено до предела.  Лицо  Томаса  было
совсем рядом, она всматривалась в него без помех. Он уже  заснул,  твердые
складки у губ слегка  смягчились.  Он  не  красавец,  напомнила  она  себе
настойчиво. Даже в спящем слишком много силы,  звериной  мощи,  готовности
дать сдачи. Ресницы длинные, как у женщины, но один шрам рассекает  бровь,
другой идет через левую скулу, а третий, самый глубокий, портит щеку.
     И челюсти слишком широки, сказала себе злорадно. Нижняя выпячена так,
что даже у спящего сохраняется выражение надменности  и  упрямого  желания
ломиться через жизнь, несмотря на все препятствия, помехи,  многочисленных
врагов. Только губы выглядят человеческими.  Они  уже  почти  вернулись  к
прежним размерам.
     Она не заметила, когда напряжение ушло из  ее  тела.  От  камней  шло
тепло, но еще больше тепла она брала от горячего  тела  мужчины,  на  чьем
плече лежала ее голова. Как-то сама собой,  почти  засыпая  и  устраиваясь
поудобнее,  она  закинула  ногу  на  его  тело,  ощутила,  как  наконец-то
окончательно ушли из нее остатки холода. Внутри разлилось блаженное тепло.
Она  лежала,  прижавшись  к  его  боку,  положив  голову  на  его   плечо,
чувствовала как ее нежную кожу почти царапают его жесткие волосы, и все же
чувствовала себя так, будто наконец-то заняла свое  настоящее  место.  Под
нею камни, хотя она знала  постели  помягче,  за  стенами  избушки  темный
враждебный лес, хотя опять же знала окружение и  лучше,  за  ними  гонятся
нанятые убийцы, драконы, маги  и  колдуны,  впереди  земли  с  враждебными
племенами, а за каждым их шагом могут следить Тайные,  но  все  равно  она
почему-то ощутила себя в безопасности и очень счастливой.
     Дура, напомнила она себе, засыпая. Он так и сказал.

     Глава 12

     Просыпалась она с трудом, не в силах оторваться от подушки, теплой  и
набитой волосами. От нее шел хороший  обволакивающий  запах,  в  ней  была
надежность и безопасность, и Яра вжималась в нее, потому  что  воздух  был
холодный, негостеприимный, а она цеплялась за остатки ночного тепла.
     Обе ее руки лежали поверх подушки,  держались  за  дубовый  столб,  к
которому прикреплена ее роскошная кровать, ноги куда-то  соскользнули,  но
тоже лежат на теплом, надежном, слегка щекочущем ее нежную кожу.
     Наконец она с великой неохотой  открыла  глаза.  Ей  пришлось  слегка
повернуть голову, потому что волосы торчали из подушки так часто, будто та
порвалась. Ее щека лежала не на подушке. Замерев,  она  старалась  понять,
что же случилось, и тут разом поняла, что она, спасаясь от холода, во  сне
вскарабкалась на Томаса целиком, спала на нем, обхватив обеими  руками  за
шею, приняв ее за дубовый столб, а ноги ее лежали поверх его ног. А живот,
она ощутила с ужасом, горячий, как огонь, и мягкий, как горячий воск,  был
прижат к его твердому, как дерево, брюху.
     В ужасе, чувствуя, что рубаха на ней задралась так, что не только  ее
голый живот, но и грудь прижата к нему, Яра начала потихоньку  сползать  с
него, моля всех богов, в том  числе  и  нового,  Христа,  чтобы  Томас  не
проснулся.
     Не удержавшись на краю ложа из камней, упала на землю,  отвратительно
холодную и сырую. Вскрикнула, а сверху раздался голос, в котором не было и
намека на сон:
     -- Доброе утро!.. Ты где?
     -- Здесь, -- пропищала она, отчаянно натягивая рубаху до коленей.
     -- А, -- сказал он, зевнул  и  потянулся.  Она  слышала,  как  сладко
захрустели суставы. Похоже, он не двигался всю ночь. Спал, как убитый.  --
Ты там и спала всю ночь?
     -- Да, -- вымученно ответила она, прекрасно зная, что  он  знал,  где
она спала и как спала. Хуже того, знает, что она знает, что он знает!
     Томас приподнялся, сидя, потер кулаками глаза.  Яра  опять  не  могла
удержать глаз, что сами поворачивались, следили за каждым  его  движением.
Вот на этой волосатой груди она спала сладко, а ее руки, которые она перед
сном держала как барьер перед ними, обхватывали его за шею, а то и гладили
по мохнатой, как у зверя, груди!
     Он поднялся, пощупал на стене развешанную  одежду.  Яра  не  отрывала
взгляда от его широченной мускулистой спины. Он спал на камнях, да еще она
навалилась, как колода, но на спине не отпечаталось и полоски.  Его  спина
мало уступала камню по твердости, под гладкой кожей перекатывались  тугие,
как корни старого дуба, мускулы.
     -- Готова? -- спросил он, не  оборачиваясь.  Снял  с  колышка  брюки,
повернулся, брови взлетели вверх. -- Ты так  и  собираешься  жить  в  моей
рубахе?
     -- Нет, конечно, -- ответила она сердито. -- Отвернись!
     -- Я уже отворачивался, -- буркнул он, но повернулся лицом к стене.
     Наблюдая за ним подозрительно,  она  поспешно  стащила  через  голову
рубаху. Ее шелковистая  нежная  кожа  от  холодного  воздуха  сразу  пошла
крупными пупырышками, и Яра испугалась, что вдруг он обернется  и  увидит,
какая у нее отвратительная кожа. Еще подумает, что она болеет коростой,  а
то и вовсе шелудивая.
     -- Уже? -- спросил он, когда она  отбросила  рубаху  и  потянулась  к
платью.
     -- Нет!!! -- заверещала она в панике.
     --  Почему  нет?  --  удивился  он  и  сделал  вид,  что   собирается
повернуться.
     Она, как дикая кошка, ухватила платье, отпрыгнула  и,  испепеляя  его
взглядом, стала поспешно натягивать платье, что как на зло село и налезало
туго, застряв в плечах, а она, с таким чехлом на голове, ничего не видела,
сжималась от стыда и унижения, ибо он  мог  повернуться  и  таращить  свои
бесстыжие глаза на ее посиневшую как у гусыни на морозе пупырчатую кожу.
     Когда голова наконец пролезла в  вырез  платья,  Томас  стоял  к  ней
спиной. Уже или все еще. Плечи его подрагивали, будто удерживал смех.  Яра
стиснула зубы. Может быть, он и подглядывал, а потом, чтобы не лопнуть  от
смеха, отвернулся. У них, мужчин, вся порода такая -- бесстыжая, наглая.

     Когда вышли к реке, осеннее солнце упало на плечи, и Яра ощутила хоть
какое-то тепло. Томас спихнул плот на воду, Яра села посредине, а он встал
с веслом у края. От воды несло холодом, и Яра  сжалась  в  комок,  стучала
зубами. Постепенно воздух  теплел,  но  вода  не  нагревалась  от  бедного
осеннего солнца, и холод пробирал до костей.
     Течение все ускорялось. Томас уже не греб, а только  отталкивался  от
берега, если подносило слишком близко, отпихивал  плывущие  рядом  бревна,
выворотни, трупы зверей. Однажды Яра взвизгнула,  когда  к  плоту  прибило
раздутый труп коровы. Томас обернулся, с невозмутимым видом ткнул  шестом,
корова уплыла вперед.
     -- И куда мы? -- спросила она.
     -- На север, -- ответил он. -- Даже на северо-запад.
     -- Не думаю, что эта река течет по Британии!
     Он невозмутимо двинул плечами:
     -- Все реки впадают в море. А за этим морем лежит моя Британия.
     Она наблюдала  за  ним  с  ненавистью.  Слишком  самоуверен,  слишком
высокомерен,  чтобы  к  нему  можно  было  чувствовать  хотя  бы  малейшую
симпатию. Надменность, которая якобы обязательно должна быть врожденной  у
человека благородного происхождения, брызгала у него из каждой поры. А это
портило его еще больше, чем  лицо,  испещренное  шрамами,  или  квадратные
плечи.
     Он прислушался, голос был тревожный:
     -- Впереди неприятность...
     -- Люди?
     -- Ну, ты сразу берешь худшее...
     Она тоже прислушалась, голос сорвался на писк:
     -- Пороги?
     -- Что такое пороги?
     -- Ну, это такое... такое...
     Она показала обеими руками, какие пороги, едва не свалилась с  плота.
Томас покачал головой.
     -- Ага, понял. Похоже, но не совсем. Там водопад. И немаленький.
     Он стал  поворачивать  плот  к  берегу.  Теперь  их  несло  быстро  и
стремительно, плот качало и вскидывало. Она хваталась за мокрые  скользкие
бревна обеими руками, едва ли не зубами. Томас  отчаянно  греб  веслом  --
лопасть была слишком узкой, чтобы быстро уйти с середины реки.
     Яра замерла, а когда впереди вынырнули камни -- все-таки  пороги!  --
даже закрыла глаза. Снизу  страшно  ударило,  грохнуло,  ее  подбросило  в
воздух. Обрушилась уже в ледяную воду, ушла с  головой  так,  что  на  миг
ощутила под ногами дно.  Ее  потащило  в  потоке,  швыряло,  крутило,  она
держалась изо всех сил, показалось, что услышала голос  Томаса,  потом  ее
плечо сжали жесткие пальцы. Мелькнуло перекошенное лицо, глаза  прищурены,
в волосах белеют клочья пены.
     -- Набери воздуха! -- услышала его крик. -- И сожмись в комок!
     Воздух дрожал от рева, а течение было стремительным,  как  бег  коня.
Река впереди обрывалась, Яра с ужасом поняла, что там водопад,  о  котором
говорил Томас. В следующий миг ее швырнуло в пропасть -- она  едва  успела
набрать в грудь воздуха и поджать колени к груди.
     Ее швырнуло в высоту в бездну, вода поглотила с  головой.  В  глубине
давило, крутило, мяло, она  изо  всех  сил  стремилась  выбраться  наверх,
отчаянно работала руками и ногами. Когда грудь уже разрывалась от  удушья,
ее выбросило наверх, как щепку,  она  вынырнула  по  пояс,  жадно  хватила
воздуха, окунулась, ее понесло в бешеном течении.
     Рев водопада становился глуше, но теперь  ей  почудился  другой  рев,
злой и торжествующий. А водяные брызги швыряло в лицо то с одной  стороны.
то с другой. В какой-то миг ее повернуло, и она  увидела,  как  над  рекой
пронеслось темное исполинское тело. Крылья били  тяжело,  вздымая  высокие
брызги. Ей показалось, что на драконе, если это был  дракон,  а  не  Змей,
темнела человеческая фигурка.
     -- Хватайся за  веревку!  --  услышала  она  лютый  крик  Томаса.  --
Хватайся, дура!
     Отплевываясь, выныривая из бушующих волн, она с пятой попытки увидела
сквозь брызги пронесшуюся мимо толстую веревку с широкой петлей на  конце.
Томас орал на нее, он держался среди волн на расстоянии длинного копья.
     Когда петля пронеслась, задевая волны, в очередной раз,  Яра  собрала
остатки сил и подпрыгнула, вытянула руки. Петлю ветер относил  в  сторону,
но она сумела уцепиться одной рукой.
     Ее дернуло с такой силой, что затрещали суставы.  Яра  вскрикнула  от
боли, едва не разжала пальцы, но тут дотянулась другой рукой. Ее  потащило
по волнам с такой  скоростью,  что  гребни  били  по  ногам,  как  твердые
булыжники. Затем вода осталась внизу, она ощутила свой вес, ветер  свирепо
дул в лицо, и она поняла, что ее тащат наверх.
     Пальцы разжимались, она должна была упасть раньше, чем ее подтащат  к
брюху летящего чудовища. Яра из последних сил подтянулась,  ее  ослабевшие
пальцы разжались в тот самый момент, когда она сумела вдвинуться в петлю.
     Веревка сдавила ей плечи и локти, врезалась, но  она  ощущала  только
лютый ветер, который пронизывал  ее  в  мокрой  одежде  насквозь,  леденил
каждую косточку. Она почти теряла  сознание,  когда  ударилась  головой  с
такой силой, что услышала  голоса  за  Авзацкими  горами  и  увидела  свет
первого дня творения.
     Сильные руки подхватили ее, кто-то ударил по голове, но мокрые волосы
смягчили удар. Яра распласталась неподвижно, желая только умереть и ничего
больше не чувствовать, особенно пронизывающий холод. Ее грубо привязывали,
она поняла -- к гребню чудовища, голоса были злые, уверенные.
     Внезапно  она  увидела,  как  сбоку  появилась  облепленная   мокрыми
волосами голова. Синие, как небо Руси, глаза остро  взглянули  на  нее,  в
следующее мгновение мощная рука с железным браслетом на запястье  ухватила
одного из тех, кто привязывал ее, за лодыжку, дернула. Тот исчез с  долгим
криком, а Томас запрыгнул, борясь с ветром, в его руке уже был кривой меч.
     Второй и третий оставили Яру, бросились на врага, шатаясь и  хватаясь
за толстые, как частокол, иглы гребня. Томас  встретил  их  атаку  --  они
начали заходить с двух сторон:  широкая  спина  дракона  позволяла.  Томас
вертел головой, попав в трудное положение. Яра, чувствуя, что ее руки  уже
привязали, потянулась на спине за ними вдогонку, с  силой  ударила  ногами
одного под колени. Тот вскрикнул, зашатался, замахав руками.
     Она с ужасом наблюдала, как он почти  выровнялся,  но  сильный  порыв
ветра ударил в грудь, и он, взмахнув руками еще  раз,  отчаянно  закричал,
уже видя проносящиеся далеко  внизу  деревья.  Томас  свирепо  отбил  удар
второго, сделал выпад, и тот вскрикнул, выронив меч и  ухватившись  обеими
руками за живот.
     Яра дотянулась до его меча, прижала ногой.  Томас  кивнул,  в  глазах
было одобрение. На загривке дракона сидел последний из седоков, видно было
только его согнутую спину. Он что-то  делал,  но  дракон  внезапно  нырнул
вниз, словно провалился. Крылья собрались, прижались к бокам,  похожие  на
тяжелые кожаные шторы. Томаса подбросило. Яра с  ужасом  видела,  как  его
перевернуло вниз головой, он держался  только  одной  рукой  за  скользкий
гребень чудовища.
     -- Удержись! -- крикнула она умоляюще.
     Его лицо побагровело, несмотря на лютый встречный ветер, что старался
сорвать его со спины дракона. Яра в страхе видела, что  рыцарь  не  сможет
держаться долго, пальцы его соскальзывают, держатся только за самый кончик
гладкой иглы...
     Земля  стремительно  приближалась,  но  внезапно  появилась  тяжесть,
Ярославу прижало к жестким чешуйкам, а Томас рухнул вниз лицом. Не  медля,
он вскочил на четвереньки, пополз, хватаясь за выступы костяной  брони,  к
загривку дракона. На  шее  дракона  был  хомут,  в  нем  торчали  кинжалы,
впиваясь в щели между чешуйками.
     Видя Томаса уже за своей спиной, последний из  седоков  ухватился  за
рукояти кинжалов, и дракона бросило вправо, влево, затем  тяжесть  прижала
Яру так, что она  бездыханно  распласталась  на  жестких  колючих  плитах.
Крылья били по воздуху часто и  мощно.  Их  стремительно  вздымало  вверх,
уносило от земли. Томас дополз, щерясь от  упругого  ветра,  короткий  меч
блестел, зажатый в зубах. Враг оглянулся, побелел, голос сорвался на визг:
     -- Погоди!.. Не убивай!
     Томас стиснул пальцы на рукояти, другой рукой держался за выступы.
     -- Почему?
     Дракон раскинул крылья во всю ширь, парил. Плиты под ногами людей  то
раздвигались, открывая толстую розовую кожу,  то  сдвигались,  поскрипывая
краями. Из глубины слышалось тяжелое дыхание. Человек вскрикнул:
     -- Я могу усмирять дракона!
     -- Только ты?
     -- Да! Он сожрет вас обоих!
     Томас мощно рванул его за шиворот.  Яра  в  ужасе  видела,  как  ноги
человека отделились от темно-зеленой плиты.  Растопырив  руки,  он  исчез,
подброшенный свирепым ветром, остался долгий затихающий крик.  Томас  даже
не посмотрел вслед, дракон согнул  шею,  окинул  недобрым  взглядом  новых
седоков. Глаза стали наливаться желтым хищным огнем.
     -- Томас!
     -- Сиди, -- велел Томас, не оборачиваясь.
     -- Я привязана!
     -- Хоть кто-то догадался...
     Он сел на место последней  жертвы,  ухватился  за  рукояти  кинжалов.
Дракон  недовольно  хрюкнул,  отвел  горящий  взор.  Теперь  он  взмахивал
крыльями  размеренно,  неспешно,  поддерживая  себя  в  слабых   воздушных
течениях. Яра вскрикнула:
     -- Что ты делаешь?
     -- Сиди, женщина!
     Спина Томаса  горбилась,  он  что-то  делал.  Яра  даже  не  решалась
дергаться, ноги соскальзывали с гладкой чешуи, если бы не привязали сразу,
уже упорхнула бы следом за несчастными.
     -- Ты берешься... управлять драконом? -- крикнула она неверяще.
     -- Плевое дело,  --  ответил  он.  --  Это  не  конем!  То  на  землю
грохнешься, то о дерево зацепит, то за ветку головой на полном  скаку,  то
еще что... А здесь -- небо! Лечу, куда хочу.
     Она знала, что он наглый до невозможности, но чтобы оказаться  наглым
настолько, даже не могла вообразить и поверить. А он что-то бурчал веселое
под нос, трогал рукояти кинжалов, дергал, постукивал,  и  дракон  послушно
сворачивал, поднимался и снижался.
     Внизу проплывал лес, реки и озера, показался  горный  хребет.  Дракон
сделал полукруг, Томас наклонился, едва не падая, что-то высматривал.  Яра
спросила в страхе:
     -- Ты... уже бывал на драконах?
     --  Я  даже  на  верблюде  ездил,  --  ответил  Томас  гордо.  Он  не
оборачивался. -- А дракон -- что, большая корова с крыльями.
     -- Тогда ты маг?
     -- Еще какой! -- ответил Томас с еще большей гордыней. -- А  ручки-то
вот они... ха-ха!
     Она не поняла последнего заклинания, но явно оно было мощное, так как
Томас  заметно  воспрянул  духом,  повеселел.  Дракон  растопырил  крылья,
скользил в воздушных струях, слегка покачивался с боку на бок.  Яра  почти
видела идущие снизу мощные потоки, на которых держался  огромный  зверь  и
среди которых лавировал. Если бы не прилипшая к  телу  мокрая  одежда,  то
полет сквозь встречный ветер мог бы понравиться!

     Яра потеряла  счет  времени,  не  знала  сколько  она  просидела  под
пронизывающим ветром на спине  дракона.  Гребень  был  слабой  защитой  от
ледяных струй воздуха. Томас горбился на загривке, и она не могла  понять,
как это он управляет страшным зверем, но от холода мысли текли вяло.
     Внезапно Яра ощутила, что дракон широкими кругами направляется  вниз.
Ей казалось, что это земля вращается, как в водовороте,  в  желудке  стало
холодно, она чувствовала подступающую тошноту.
     -- Очень озябла? -- донесся сочувственный голос Томаса.
     -- Спа...си...бо... -- простучала  она  зубами.  --  Но  я  могла  бы
потерпеть еще чуть...
     Дракон подобрал крылья, пошел вниз круче. Воздух свистел в ушах,  Яра
пряталась за гребнем от пронизывающего ветра. Томас бросил  ей  удивленный
взгляд.
     -- Ты решила, что я сажаю дракона ради тебя? Чтобы не околела вовсе?
     -- А... нет?
     Он отвернулся, Голос был напряженный:
     -- Ты забыла, что чаша пока что в руках твоих друзей.
     Яра ощутила злость -- бесчувственный зверь,  бесчувственнее  дракона!
-- но и чувство вины кольнуло в сердце. Она сжалась в  комок,  воздух  уже
наполнялся запахами  земли  и  леса,  затем  мелькнули  и  побежали  назад
верхушки деревьев.
     Их подбросило, затрясло часто и  сильно.  Дракон  остановился,  часто
дыша, потащил крылья на спину. Томас быстро разрубил веревку на руках Яры.
     -- Беги в лес.
     -- А ты?
     -- Беги, говорю!
     Она послушно прыгнула, упала, перекатилась и,  вскочив,  побежала  на
подгибающихся ногах к деревьям. Уже оттуда бросила испуганный взгляд через
плечо. Томас что-то  делал  с  ярмом,  дергал,  ломал,  наконец  отшвырнул
обломки и прыгнул на землю.
     Дракон медленно поднял голову, оглядел окрестности. В огромных глазах
загорались огоньки, он словно просыпался ото сна. Упершись всеми  четырьмя
в землю, встряхнулся, как огромный пес, из пасти вырвался дым.
     Томас бегом вломился в лес вслед за Ярой. Она спросила, тяжело дыша:
     -- Ты его... отпустил?
     -- А что, ты хотела сделать из него жаркое?
     Они углубились в лес, ушли подальше. Яра поинтересовалась язвительно:
     -- А... зачем? Ты, мол, добрый?.. Людей бьешь, а зверей гладишь?
     Томас буркнул через плечо:
     -- Лети мы дальше, нас могли бы  догнать  уже  на  трех  драконах!  А
сломал ярмо, чтобы враги не могли и его приспособить для охоты за нами.
     Снова шли через  вырубки,  пробирались  по  опушкам  леса.  Опускался
вечер, в полной тьме проскользнули  через  поля  и  огороды,  ибо  селения
теснились  плотно,  а  через  равные  промежутки  были  видны  укрепленные
городища.
     Когда на рассвете миновали пятую весь, Томас выругался  сквозь  зубы,
остановился. Дорогу загораживал целый отряд. Впереди стоял рослый воин,  в
доспехах, без щита, но с мечом. Он улыбался, его  лицо  показалось  Томасу
знакомым.
     Яра  оглянулась.  Отрезая  отступление,  позади   появились   шестеро
вооруженных до  зубов.  Все  рослые,  широкие  в  плечах,  в  пластинчатых
доспехах..
     -- Что вам надо? -- спросил Томас.
     Воин, игнорируя его вопрос,  указал  на  них  мечом.  Голос  его  был
жестоким и холодным:
     -- Убейте их!
     Воины, сомкнув щиты, двинулись  на  беглецов  в  мокрой  одежде.  Яра
видела только немигающие глаза в узких щелях между краями шлемов и  верхом
щитов. Длинные копья с широкими лезвиями смотрели прямо в их лица.
     Яра  чувствовала,  как  Томас  задержал  дыхание.  Глаза   его   были
отчаянными. Он сильным рывком  отбросил  ее  к  стене,  загораживая  своим
телом. Он был с голой грудью, в правой руке блестел кривой меч,  на  левую
быстро намотал свою изорванную рубаху.
     -- А если мы сдадимся? -- крикнул он торопливо.
     Воин игнорировал, смотрел пристально. Яра ощутила болезненный холод в
животе, словно железные острия копий уже с размаху вошли в ее тело.  Томас
внезапно сделал выпад, быстро ударил крест-накрест, хрустнуло, наконечники
двух копий упали на землю. Тут же Томас молниеносно шагнул вперед,  достал
одного кончиком меча, оттолкнул левой рукой древки копий и ударил еще.
     Двое упали, обливаясь кровью, а Томас быстро отпрыгнул, закрывая Яру.
     -- Похоже, -- прохрипел он, -- здесь нам придется задержаться.
     На них нахлынули с двух сторон. Томас вертелся, как  угорь,  его  меч
блистал с такой скоростью, что  сливался  в  сверкающую  полосу,  но  одно
острие ударило в грудь, другое задело плечо, еще одно метило прямо в лицо.
Томас успел дернуться, острие рассекло скулу, кровь побежала по щеке.
     Яра пыталась выбраться из-за его спины,  но  Томас,  израненный,  все
равно закрывал ее собой изо всех сил.  Железо  звенело,  слышались  крики,
топот, надсадное дыхание.
     Вдруг ей показалось, что нападающих становится  меньше.  Она  наконец
выскользнула из-под руки Томаса, бросилась на  одного,  повалила,  сильным
ударом разбила лицо и выхватила меч. На нее бросились тоже, она  рубила  и
что-то кричала, пока последний нападающий не упал,  сраженный  ее  ударом.
Две стрелы торчали у него в горле.
     Сверху спрыгивали звероватого  вида  люди,  с  непокрытыми  головами,
бородатые. Некоторые были в простых доспехах: кожаных, копытных или даже с
нашитыми медными бляхами, другие были в звериных шкурах. Почти все держали
в руках громадные  дубины,  некоторые  утыканные  гвоздями  или  окованные
железом, но наверху на скале Яра заметила десятка два стрелков из луков.
     Пока добивали раненых, к ним подошел огромного роста молодой мужчина.
Ростом он был даже выше Томаса, в плечах шире, белокурые волосы  ниспадали
на плечи, а глаза были синие и глубокие.
     -- Кто такие? -- спросил он дружелюбно.
     Повинуясь  движению  его  руки,  к  Томасу  подскочили  двое  воинов,
поддержали под локти. Томас, обливаясь кровью, прошептал:
     -- Мы просто странники... Но кто вы... и почему нам помогли?
     Воин пожал плечами.
     -- Я не знаю ни вас, ни тех, кто напал на вас. Но  когда  две  дюжины
вооруженных мужчин нападает на такую семейную пару, а  вы  просто  созданы
друг для друга, то не надо долго думать, на чью сторону встать.
     -- Спасибо, -- прошептал Томас.
     Он чувствовал, как  заботливые  руки  кладут  его  прямо  на  дороге,
перевязывают  раны,  затем  поднимают  и  куда-то  несут.  Затем  слабость
нахлынула с такой силой, что все погрузилось во тьму.

     Глава 13

     Племя лютичей, как он узнал на другой день,  владело  всеми  здешними
землями от реки Лабы  до  самого  Северного  моря.  Вернее,  не  племя,  а
объединение племен, куда входило около  сотни  племен,  они-то  и  приняли
название лютичей. У них не было короля, в во главе каждого  племени  стоял
князь. Когда десяток  племен  объединились  в  союз,  князь  над  князьями
именовался  уже  великим  князем,  а  когда  десяток   таких   объединений
собирались в сверхсоюз, князь над  великими  князьями  именовался  светлым
князем.
     Звенько, который со своими  людьми  спас  Томаса  и  Яру,  был  сыном
светлого князя. Когда Томас прикинул размер владений  светлого  князя,  он
лишь удивился, почему тот не провозгласит себя королем.  Звенько,  который
почему-то ощутил  к  англскому  рыцарю  горячую  симпатию,  объяснил,  что
племена тут же выйдут из союза. Все ценят свою свободу  превыше  всего,  а
признать власть короля -- это отказаться от независимости племен!
     --  Пусть  бодричи  выбирают  себе  короля,  --  сказал  он  со  злой
насмешкой. -- Те жабоеды лучшего не заслуживают!
     -- Жабоеды?
     Лекарь пришел перевязать ему раны, переложил ароматными листьями.  Он
же был и кощунником, от него  Томас  узнал,  что  он  находится  в  землях
западных  славян,  которых  со  времен  похода  Карла  Мартелла   называли
вильцами, а с десятого века лютичами. Удачный поход  против  них  совершил
Карл Великий в 789 году, если считать от рождества  их  нового  бога.  Его
войска дошли даже до крепости короля племенного союза  лютичей  Драговита,
где и были разгромлены. Правда, вряд ли Карл Великий продвинулся  бы  хоть
на шаг от  границы,  если  бы  с  ним  не  шли  войска  бодричей,  другого
племенного союза западных славян. Те вели нещадную многовековую  войну  на
истребление  с  лютичами,  а  жабоедами  наперебой  называли  друг  друга.
Потому-то есть жаб казалось самым обидным, хотя есть, говорят,  народы  на
берегах Сены и Тибра, которые жаб едят и пальчики облизывают.
     Сотни племен ближе к западу объединились в  четыре  племенных  союза:
вагры, полабы,  бодричи  и  варны,  а  те  вошли  в  сверхсоюз,  именуемый
бодричами со столицей в Велиграде. Каждая пядь этой земли  полита  кровью.
Бьются два могучих союза славян, которые поклоняются одним богам,  говорят
на одном языке. Что ж, это  уже  веская  причина,  чтобы  ненавидеть  друг
друга.
     В каждом доме, как отметил  Томас,  парили  и  гнули  дубовые  доски,
готовили под щиты. Малые, средние, большие.  С  малыми  круглыми  ходят  в
короткие набеги, со средними -- в дальние, а большие  щиты  хороши  только
для обороны, боя на городских улицах, в своих домах.
     Долгими зимними вечерами при свете лучин вытачивались бляхи из  копыт
коней, своих и диких, из лобных костей коров, быков, туров. Из них умельцы
так искусно набирали доспех поверх кожаного панциря,  что  костяная  чешуя
лежала как на большой рыбе. Легкие  сабли  скользят,  стрелы  отскакивают,
даже сильный удар копья уходит мимо.
     Томас, весь перевязанный чистыми тряпицами, обнял Звенько.
     -- Спасибо! Ты спас наши шкуры. Если что понадобится, только свистни!
     -- Вряд ли свидимся, -- ответил Звенько и сдавил Томаса в объятиях  с
такой мощью, что у того затрещали кости. --  Ох,  прости...  Ну,  на  тебе
заживает быстро! Раны победителей заживают быстрее, чем раны  побежденных.
А ты их уже сам побивал, я зря вмешался.
     Он ухмыльнулся. Оба знали, насколько Томас побеждал.

     В родном краю и стены помогают, но войско крестоносцев было  в  чужом
краю. В сарацинских степях они видели мир во всю ширь, видели, как садится
тяжелое, багровое солнце, запоминали, за каким холмом  исчезает.  А  здесь
прямо перед глазами только лес, всюду лес. Справа, слева, спереди,  сзади,
даже над головой чудовищно низкие ветви закрывают небо.
     Хуже того, из-под земли, прорывая толстый мох, лес вылезает  толстыми
отвратительными корнями, на которых не только кони, но и люди ломают ноги.
То, что  выглядит  слегка  холмистой  дорогой,  оказывается  переплетением
скользких, за которые  не  ухватиться,  белесых  корней,  умело  прикрытых
толстым зеленым мхом. Прорывался мох беззвучно,  рыцарь  порой  исчезал  с
головой, приходилось останавливаться  всему  отряду,  выволакивать  наверх
попавшего в западню леса.
     Эти  земли  издавна  пытались  захватить  магдебурские  и  бременские
маркграфы. К ним стягивались, как волки в готовую к набегу стаю, рыцари со
всей Европы в надежде получить захваченные земли в  удел.  А  когда  после
крестовых походов вернулись уцелевшие рыцари,  то  папа  римский  их  тоже
бросил в кровавую бойню на  славянские  земли,  благословил  на  захват  и
грабежи.
     Они-то, закаленные ветераны сарацинских битв, сумевшие выжить, и были
на острие похода. У себя на родине могут стать зачинщиками  смут,  ибо  за
время их отсутствия земли  прекраснодушных  подвижников  уже  захвачены  и
поделены теми, кто твердо знает, в каком мире живет. А здесь можно сгинуть
да еще и пользу принести, отвоевав  часть  земель,  или  хотя  бы  ослабив
сильного противника.
     И вот грозное войско тяжело двигалось через дремучий лес. Поляны,  на
которых отдыхают кони, а люди видят небо, почти  не  встречались.  Тяжелые
рыцарские кони увязали во влажной земле, столетиями не видавшей не то  что
солнца -- неба. Корни выступали из земли,  прикрытые  толстым  слоем  мха,
кроты и барсуки рыли подземные ходы так близко к  поверхности,  что  около
десятка коней  с  переломанными  ногами  оставил  великий  магистр  Ордена
благородный рыцарь Гваделуп позади войска. Да и  сам,  спешившись,  почуял
внезапно, как земля ушла из-под  ног.  Провалился  всего  по  колено,  под
ногами в норе что-то страшно завизжало и вцепилось острыми зубами в сапог,
но выбрался весь белый от испуга, сердясь на  рыцарей,  прятавших  ехидные
усмешки.
     Даже проводники постоянно оглядывались, примечали деревья,  повороты,
ручьи, медлили, отчего магистр гневался и грозил  страшными  пытками.  Ему
объясняли, да и сам знал,  что  каждую  весну  такой  лес  меняется.  Если
дубы-великаны еще стоят, то на месте прошлогодней тропки  может  появиться
болотце, ручей изменит русло, старых тропок  нет,  а  завалы  из  огромных
деревьев возникают совсем в других местах.
     Ценой огромных усилий вышли к засеке из поваленных деревьев. Гваделуп
застонал от злости, поклялся когда-нибудь сжечь этот лес вместе с мерзкими
язычниками, что живут в нем аки звери. Наваленные крест-накрест вершинками
встречь чужаку,  деревья  образовали  непроходимую  преграду.  Еще  полдня
истратили, пока нашли тайные проходы. Долго рубили и  растаскивали,  чтобы
могли пройти и тяжелые рыцарские кони.
     Едва ступили на найденную тропу, как  в  дальнем  краю  поляны  резко
взметнулась листва. Донесся резкий щелчок спущенной  тетивы.  Гваделуп  не
успел схватиться за щит, как конь рухнул, будто ему подрубили ноги.
     Магистр успел выдернуть одну ногу из стремени, но его тоже бросило на
землю. С бранью поднялся, красными от гнева глазами оглядел поляну. Пятеро
воинов, прикрываясь щитами, спешно бросились на ту сторону. Раздались  еще
два щелчка, двое воинов рухнули. Трое добежали целыми, один сразу заорал:
     -- Здесь никого!.. Одни арбалеты!
     Проводник подбежал к магистру, покачал головой:
     -- Не арбалеты... Самостpелы.
     В листве искусно прятались гигантские луки, наглухо  закрепленные.  В
траве скрытно тянулись жилки, закрепленные за колышки.  Нечаянно  задевший
жилку сам спускал тетиву, нацеленную ему в грудь. Лишь  магистру  повезло,
он был в седле, но не повезло его коню.
     Раненых уже раздевали,  осматривали.  Лекарь  угрюмо  качал  головой.
Стрелы били страшно, даже щиты не спасли. Оба были ранены тяжело, умрут  к
концу дня.
     -- Такие ставят на лося,  --  пояснил  проводник.  Он  подал  длинную
стрелу, вместо привычных  перьев  торчали  деревянные  пластинки,  искусно
заточенные, тонкие. -- Простой стрелой, что бьем уток, его не свалишь.
     -- Значит, у них нет боевых стрел, только охотничьи?
     В голосе магистра было столько  презрения,  что  проводник,  смиренно
опустив глаза, пояснил со скрытой издевкой:
     -- Бодричи говорят, что лосей бьют в осень, а дураков -- всегда. Даже
простыми палками.

     Гваделуп знал, что от этого похода зависит вся его дальнейшая судьба.
Его избрали  магистром  большинством  в  один  голос.  Но  если  поход  не
завершится взятием стольного града лютичей, он  потеряет  не  только  этот
голос.
     Он привел с собой горсточку рыцарей даже с островов, в том числе трое
приплыли из Британии. Остальные присоединились в Германии,  многие  отряды
уже ждали, явившись на клич  папы  римского.  Поход  был  объявлен  против
язычников, а рыцари и папа делали  вид,  будто  не  знают,  что  лютичи  и
бодричи, как и весь славянский мир, давно  приняли  учение  Христа  и  что
Пресвятая Дева должна защищать славян так же, как саксов или германцев.
     Да, от этого похода зависело, быть Гваделупу владетельным бароном или
не быть. По итогам этого похода решится, останется он магистром Ордена или
же более умелый займет это кресло. Точнее, седло боевого коня, ибо  он  не
собирался  протирать  зад   в   скучных   прениях   о   судьбах   мира   и
культуртрегерстве германцев.
     Но от этого похода зависело много больше. У Гваделупа сердце начинало
стучать чаще, когда перед ним возникал образ белокурой красавицы. Она жила
в туманной Британии, ее замок был на берегу Дона. Могучая река в том месте
делает излучину, там роскошный лес, полный дичи,  в  реке  кишит  рыба,  в
зарослях камыша тесно от птицы.  У  нее  мягкие  и  добрые  родители,  там
хорошие соседи, а с такой красавицей женой он  был  бы  принят  при  дворе
короля и занял там подобающее ему место.
     При одном ее имени у Гваделупа кровь приливала к чреслам. За  нее  он
готов сражаться хоть копьем и мечом, хоть зубами и когтями, за  нее  готов
пойти на ложь и вероломство, в борьбе за нее ударит  в  спину  или  нальет
яда.
     Ее даже звали звучно и необычно, в ее  имени  он  слышал  звон  льда,
шуршание снежинок.
     Звали ее -- Крижана!

     В поисках тропы  проводники  вывели  на  гигантское  открытое  место,
окруженное  стеной  все  того  же  дремучего  злого   леса.   Крестоносцы,
возрадовавшиеся было при виде деревянных стен, взвыли от разочарования.
     Это была не крепость, а языческий храм, такие уже видели. Капище, как
называют их славяне. За высоким частоколом из заостренных  жердей  высился
навес на четырех столбах, под ним полукругом расположились камни. В центре
был очаг, багровые угли еще дымились. А  вокруг  навеса  стояли  языческие
идолы, вырезанные из стволов старых дубов.
     Разбив топорами ограду, пешие  воины  ринулись  вовнутрь.  Магистр  с
конными рыцарями наблюдали, как крушили и ломали, потом подрубили столбы и
свалили в кучу. Много усилий затратили,  чтобы  поджечь  пусть  сухое,  но
твердое, как камень, дерево. А когда капище запылало, почти  каждый  вытер
пот с чувством глубокого удовлетворения.
     Господь дал им меч, чтобы повергать  чужих  богов  и  утверждать  Его
власть. А так как нечестивые боги существуют только в дереве и  камне,  то
сейчас их власть исчезает, взамен приходит власть Господа. Владыки всех  и
вся. И те, кто его  не  признает,  --  злостные  мятежники,  которых  надо
истреблять без жалости и милосердия.

     Гваделуп знал, что, как медведи в лесу, так и  грады  лютичей  похожи
один на другой, как капли воды. Магистр Говард Синий,  который  возглавлял
предыдущий поход, был самодовольный дурак, он погубил не одно войско,  сам
едва унес ноги, но знатность рода давала ему право повести  новое  войско,
если он, Гваделуп, потерпит поражение. Но он не  Говард  Синий,  он  почти
сохранил  войско,  а  уже  три  града  сожжены,  несколько  мелких  племен
оттеснены в самую глубь леса.
     Подойдя к этому граду, он густо выставил стрелков из лука,  Те  часто
метали стрелы, и над тыном не  решались  подниматься  защитники.  Не  один
получил стрелу в лицо или в руку. Камни метали  вслепую,  смолу  лили,  не
глядя. Арбалетчиков Гваделуп берег, их редкие выстрелы понадобятся позже.
     Под прикрытием стрел пешие быстро забросали  ров  жердями,  бревнами,
вязанками хвороста. Когда края рва сравнялись, быстро набросали щиты.  Под
ним к стене сразу подбегут сотни воинов, уже с крючьями, умелые,  знающие.
Многие из них не первый раз карабкались на чужие стены, рубили защитников,
врывались в грады, сея ужас и смерть.

     Перед крепостью-градом лютичей выстроились цепью метательные  машины.
Их соорудили здесь же на месте,  после  того  как  убедились,  что  прямым
штурмом крепость не взять, а на осаду уйдут месяцы.  Гваделуп  благословил
небо, что надоумило его взять в  обоз  не  столько  цепей  для  сковывания
попарно  невольников,  как  настаивали  короли  французский  и   император
германский, а жгуты, запасные части и вороты для баллист.
     По  знаку  Гваделупа  взвились  в  воздух  тучи  камней.  Возле  двух
камнеметалок горели костры, там  калили  булыжники,  выхватывали  из  огня
клещами, опускали в деревянные ложки и зашвыривали через  стену,  стремясь
вызвать пожары.
     Рыцари спешились, в три ряда подступили к стенам. За ними  колыхалась
темная масса кнехтов -- тяжеловооруженных,  озлобленных,  готовых  тяжесть
похода и гибель боевых друзей выместить на всех, кого встретят за  стенами
города, будь это женщины, дети или собаки.
     Гваделуп велел нести свое знамя к главным  воротам  крепости.  Войско
рыцарей разделилось,  три  отряда  пошли  к  сторожевым  башням  по  краям
крепости, а центр  под  знаменем  Гваделупа,  угрожая  небу  лесом  копий,
подступил к главным воротам. Ров в том месте  уже  забросали,  там  стояла
таранная машина. Укрытые навесом от стрел и  камней  воины  мерно  грохали
окованным железом концом бревна в створки ворот, выбивали бревна.
     В воротах уже зияли  щели.  Оттуда  летели  стрелы,  дротики.  Рыцари
прикрывались щитами, готовились ворваться как только ворота рухнут. С  той
стороны створки подпирали бревнами, строили заслоны, но к полудню все-таки
защита обессилела. Пешие вломились, растащили остатки укреплений с дороги,
и в город ворвались конные отряды.
     На  тяжелых  конях,  закованных  в  железо,  они  убивали  всех,  кто
попадался на дороге, но за  убегающими  не  гнались,  стремились  к  самым
богатым  теремам.  Князья  и  знатные  люди  лютичей   обладали   немалыми
богатствами. Из одного терема можно нагрести  столько,  что  можно  нанять
большой отряд, купить всем доспехи и оружие, коней.
     Гваделуп ворвался в числе первых. Он не  бросался  к  богатым  домам,
дело великого магистра -- сокрушить врага и захватить  князя  с  семьей  в
полон. За него можно получить немалый выкуп, а пытками  вынудить  раскрыть
сокровища, отдать все ценное до последней монеты.
     Рыцари и простые кнехты врывались в дома, рубили всех язычников,  тут
же всем распарывали животы и рылись во внутренностях.  Ходили  слухи,  что
язычники заглатывают золото и драгоценные камни, чтобы уберечь от грабежа,
потому надлежало убивать даже женщин  и  детей,  хотя  их  можно  было  бы
продать в рабство.
     Немногих молодых девушек оставили  в  живых,  только  сорвали  в  них
одежды и привязали к длинной веревке. Даже если они и  проглотили  золото,
но ничто не ускользнет от их хозяев -- первые дни они  будут  прикованы  к
ложам победителей.
     Пожары вспыхнули уже после захвата города.  Скорее  всего,  поджигали
отчаявшиеся лютичи. Крестоносцы,  оставив  избиение  последних  уцелевших,
усердно тушили огонь: в пламени могла погибнуть богатая добыча. А та,  что
погибнет, кажется особенно богатой.
     После того как в городе не  осталось  ни  живой  души,  трупы  убитых
стащили в огромные кучи, облили маслом и горячими смесями, сожгли.  Черный
дым  заволок  окрестности,  а  запах  горелого  мяса  распространился   на
несколько верст. Со стороны могло бы показаться,  что  крестоносцы  отдают
последний долг  чести  погибшим  противникам,  отправляя  их  в  вирий  по
славянскому обычаю, если бы после всего именитые крестоносцы, как голодные
псы, не рылись в еще горячем пепле, разбрасывая  черепа  и  кости,  искали
оплавившиеся комочки золота.
     Когда из  крепости  вывели  последних  пленников,  это  были  молодые
девушки и мальчишки не старше четырнадцати лет, всех  остальных  вырезали,
крепость подожгли с четырех сторон.
     Уходя, крестоносцы развернули знамена  и  хором  мощно  запели  хвалу
Иисусу Христу, который даровал  победу  над  язычниками.  Великий  магистр
Гваделуп ехал во главе головного отряда. Мерно покачиваясь в седле,  думал
о великой роли, которая выпала на его долю.
     Да, император германский полагает,  что  земли  прибалтийских  славян
отойдут ему. Польские князья мечтают урвать кусок  от  этих  земель  себе.
Сброд под знаменами крестового похода против славянства  думает  только  о
великой добыче,  грабежах,  насилии  над  беззащитными,  когда  победителю
позволено все! Только Гваделупу во всем войске  ведома  настоящая  причина
похода.
     Низшие культуры должны уступать место высшим, а народы, проигрывающие
бой, должны исчезать с  лица  земли,  оставляя  ее  сильнейшим.  Война  --
двигатель прогресса. Женщины должны рожать от победителей, слабые не имеют
право на воспроизводство.
     Все земли полабских славян, будь это бодричи, лютичи или воинственные
пруссы, должны стать землями Германии. Может быть, часть отдать Польше  за
ее верную  службу  прогрессу.  Эти  две  страны  не  лучше  полабов,  надо
признать, но они раньше их приняли новую веру, а  с  нею  и  правила  Семи
Тайных, которые направляют судьбы всего человечества.
     Раньше  признали  их  власть  --  первыми   получат   вознаграждение.
Одновременно  Тайные  уничтожают  последние  очажки  сопротивления,  гасят
последние искры старой веры.

     Глава 14

     Томас седлал коня, когда прозвучал  сигнал  тревоги.  Лютичи  обещали
показать прямую дорогу до самого моря, по которой конь пройдет  легко,  не
встречая завалов. А там за морем и лежат острова, которые  Томас  называет
Британией.
     Тревога не показалась Томасу серьезной.  Что  могло  повредить  такой
укрепленной крепости, да еще затерянной  в  дремучем  лесу?  Но  когда  из
длинных сараев, которые  он  называл  казармами,  начали  выходить  рядами
вооруженные воины, он ухватил за плечо пробегающего подростка.
     -- Бодричи?
     -- Нет, заморские тепличи!
     -- Кто-кто?
     Но мальчишка уже унесся. Яра седлала своего коня, а на двух  запасных
уже были навьючены мешки  с  мешками,  едой,  походным  котлом  и  прочими
необходимыми в походе вещами.
     -- Тепличами, -- пояснила она, --  зовут  рыцарей.  Не  понимаю,  что
могут тут делать рыцари?
     Что делают, подумал он зло. Папа римский объявлял крестовый  поход  и
против этих людей. Ишь, владеют огромными пространствами  прямо  в  сердце
Европы! Они приняли христианство, но не признают власть папы, за  что  его
верные вассалы  стараются  если  не  уничтожить  непокорных,  то  хотя  бы
потеснить с их земель.
     -- Рыцарям до всего есть дело. Надо уезжать поскорее.
     -- Думаешь, они перехватят дорогу?
     -- Не знаю. Просто не хочу тут быть, когда начнется война.
     -- Война?
     -- А  для  чего  еще  рыцари?  Где  рыцари,  там  и  война,  подвиги,
самопожертвование, воинская доблесть. Здесь такое скоро заварится!
     Они были в седлах, когда в ворота вбежал запыхавшийся молодой воин.
     -- Крестоносцы!
     Томас пришпорил коня.
     -- Вперед! Мы должны успеть!
     Ворота еще были открыты, но за ними  были  конные  дружины.  Звенько,
завидев Томаса и Яру, подбежал, утирая пот со  лба.  Он  был  в  кольчуге,
одетой на голое тело, в руке вместо дубины на этот раз держал меч.
     -- Томас! Они окружили крепость. Тебе лучше выехать  через  восточные
ворота. Ты можешь сделать вид, что не знаешь нас, просто ехал мимо.
     Томас оскорбился.
     -- Зачем мне врать?
     -- Если узнают, что ты дружен с нами...
     -- Но я в самом деле дружен с вами!
     Он увидел устремленные на него глаза воинов-лютичей. Они были  рослым
народом. Таких рослых Томас еще не видел, настоящие гиганты, но как многие
очень сильные люди они росли наивными и добродушными. Ломая медведя голыми
руками, они не чувствовали нужды в оружии. И  когда  пришли  закованные  в
железо рыцари, мелкие в кости, но выученные убивать многими способами, что
благородно именовалось воинской наукой, эти  добродушные  дети  просто  не
выстоят!
     Яра видела, что на Томаса  смотрят  уважительно.  Он  был  в  шрамах,
владел, как никто, мечом. Звенько им рассказал о  его  подвигах  в  землях
таких дальних, что они казались сказочными, и сам Томас казался героем  из
сказки...
     -- Да что там, -- вдруг сказал Томас и безнадежно  махнул  рукой.  --
Яра, отведи запасных коней в конюшню.  А  я  посмотрю,  вдруг  да  удастся
собрать отряд для контратаки.
     Звенько расплылся в широчайшей улыбке.
     -- Я был прав... Мы очень похожи! Я не утерпел, когда на тебя  напали
целой толпой, так не утерпел и ты...

     Крестоносцы были поражены, приступив  к  осаде,  когда  со  стены  им
прокричали, что их боевой вождь вызывает их вождя  на  поединок.  А  чтобы
показать, насколько они, великие и непобедимые лютичи,  лучше  как  воины,
предлагают драться по всем рыцарским правилам!
     Крестоносцы смеялись, переговаривались, но Гваделуп заметил,  что  на
него посматривают насмешливо и ожидающе. Он вспыхнул, велел герольду:
     -- Передай, что я, великий магистр Ордена, встречу их воина так,  как
он заслуживает!
     -- Но поединки с язычниками...
     -- Это будет поединок воина с воином!
     Некоторое время герольд  сновал  между  воротами  крепости  и  шатром
магистра, затем заинтересованным рыцарям сообщили, что поединок  состоится
вблизи ворот -- там широкое утоптанное место,  дабы  и  со  стен  крепости
народ мог  видеть,  как  их  воин  повергнет  ненавистного  крестоносца  и
заставит наглотаться грязи.
     Боевые действия прекратились полностью. Слухи о предстоящем  поединке
облетели весь лагерь. Отовсюду к воротам  крепости  стягивались  даже  те,
кому нельзя было покидать свой пост.  Рыцарь  в  полном  вооружении  будет
сражаться с полуголым гигантом-лютичем, вооруженным исполинской дубиной!
     А в это время в самом  крепости  Звенько  с  двумя  могучими  воинами
помогали Томасу с доспехами. Тяжелые,  скромно  украшенные,  они  были  из
хорошей стали и так искусно прилажены, что муравей не протиснется в  щель,
не то что острие копья.
     -- Не жаль? -- спросил Томас. -- Этим доспехам цены нет!
     Звенько отмахнулся:
     -- Если одену я -- засмеют!.. У нас обычаи другие. Мы бросаемся в бой
с открытой грудью. А в бою приходит  священная  ярость,  у  нас  прибывают
силы. Закрыться такими доспехами... гм... у нас это расценят совсем иначе.
     -- Как добыл?
     -- Думаешь, первый раз рыцари  пытаются  покорить  наши  земли?  Наши
деды-прадеды рассказывают, что они через каждые пять-шесть  лет  повторяют
походы. А им рассказывали их деды. Но тогда немцы были вооружены,  правда,
попроще... А самые первые шли с голой грудью, вроде нас. Но не получилось,
вот и начали прятаться в железные панцири, как улитки... Этот рыцарь погиб
вовсе по дурости. Завяз в болоте, тонул. Его спасли.  Ну,  доспехи  и  его
боевой конь, как у вас принято, переходят к победителю.
     Томас кивнул.
     -- Коня я видел. Похоже, он привычен к турнирным боям.
     -- Не знаю, но конь огромен, как гора. Вот  его  в  самом  деле  жаль
отдавать! Но уж очень хочется посмотреть, как крестоносец будет побит  его
же оружием на глазах всего войска! А если это окажется, как  нам  обещают,
сам магистр их разбойничьего Ордена...
     Яра  привела  в  самом  деле  огромного  жеребца,  тяжелого,   но   с
мускулистыми сухими ногами, мощной грудью и крутой  шеей.  Хищно  раздутые
ноздри выдавали крутой нрав, а в глазах угрожающе вспыхивали искорки.
     -- Мы с тобой подружимся, -- сказал ему Томас. -- Я обещаю повергнуть
рыцаря, а ты можешь покусать его коня.
     Конь посмотрел, фыркнул, но не презрительно, а словно бы сказал: я-то
свою часть сделаю, а вот если и ты сумеешь, не покатишься,  сбитый  ударом
копья, захватывая пригоршни грязи, то тогда и подружимся. Но не раньше.

     Протрубили трубы, ворота крепости распахнулись.  Среди  крестоносного
воинства, которые собрались так тесно, что доспехи  трещали,  как  панцири
раков в корзине, пронесся единый вздох изумления.
     По спущенному подъемному мосту  ехал  великолепнейший  рыцарь,  таких
даже в их войске было поискать. Огромный жеребец-зверь выступал  надменно,
словно сам был рыцарем, а в седле возвышался воин в великолепных рыцарских
доспехах. В плюмаже шлема развевались яркие перья. В  правой  руке  рыцарь
держал длинное копье из ясеня, таким доблестный Ахилл поверг Гектора, а на
локте левой висел треугольный рыцарский щит с необычным гербом: меч и лира
на звездном поле.
     Справа от себя Гваделуп услышал озабоченные голоса:
     -- Кто бы это мог быть?
     -- Неужели сам Звенько?
     -- Ежели и пруссы начинают одевать  доспехи,  тогда  нам  с  ними  не
справиться...
     -- Это не пруссы, те левее, это лютичи!
     -- Какая разница, все одно русы, славяне.
     -- Только и надежды, что этот дикарь  не  знает,  как  управляться  с
копьем...
     Рыцарь выехал на середину, отсалютовал копьем,  затем,  умело  орудуя
шпорами и  поводьями,  заставил  коня  попятиться,  освобождая  место  для
противника.
     Со стен раздались одобрительные крики. Хуже  того,  Гваделуп  услышал
такие же возгласы в своем лагере. Нахмурившись, он взобрался в седло и уже
там принял из рук оруженосца шлем.
     Рыцарь  лютичей  ждал  с  поднятым  забралом.  У  него  были  типично
славянские голубые глаза, он был широк в плечах, как истый лютич, высокого
роста, и Гваделуп ощутил слабость в коленях. Пруссы,  лютичи,  как  и  все
полабские славяне, были известны как свирепые  воители.  С  голой  грудью,
вооруженные только дубинами,  бросаются  на  закованных  в  железо  воинов
Христовых,  крушат  их  громадными  дубинами.  До  сих  пор,  несмотря  на
столетний, если не больше, натиск всей Европы, они защищают свои земли. Но
если они наденут доспехи, как вот этот, то как бы не пошли в ответный рейд
по их землям!
     Гваделуп надел шлем, опустил забрало  и  пустил  коня  вперед.  Копье
опустил,  нацелив  в  шлем  противника,  затем,  чтобы  не   промахнуться,
приготовился ударить в щит, выбить дурака из седла, а на земле уже  добить
мечом.
     Рыцарь  лютичей  медленно  опустил  забрало.  Его   конь,   повинуясь
неслышной команде, сорвался с места  и  понесся  навстречу.  Его  бег  был
настолько стремителен, что он одолел две трети всего турнирного поля.  Они
сшиблись с таким лязгом,  словно  огромные  наковальни  ударились  одна  о
другую, кони заржали, грязь взлетела из-под копыт.
     Рыцарь лютичей пронесся дальше, на скаку отшвырнув обломок  копья,  а
на месте удара барахтался в грязи  опрокинутый  конь,  а  магистр  Ордена,
вылетев из седла, как из пращи, не меньше десяти раз перевернулся в грязи,
всякий раз захватывая полные пригоршни.
     Над стенами крепости прозвенел радостный крик, а  в  рыцарском  стане
было гробовое молчание, если не считать чей-то  невольный  вскрик,  то  ли
ужаса, то ли восхищения искусным ударом. Великий магистр  лежал  недвижимо
лицом вниз. Оруженосцы и слуги бросились  на  помощь,  а  рыцарь  лютичей,
отсалютовав  мечом  крестоносцам,  повернул  коня  и  медленно  поехал   к
раскрытым воротам.
     В рыцарском стане началось волнение. Либо невежа лютич не  знал,  что
бой еще не окончен, ведь когда копья сломаны -- остаются еще мечи, либо он
знал больше, чем они...
     Оруженосцы  перевернули  неподвижное  тело,  о   чем-то   возбужденно
поговорили между собой. К ужасу  рыцарей,  могучего  Гваделупа  подняли  и
понесли в лагерь. В грязи осталось красное пятно.
     -- Ранен? -- вскрикнул один рыцарь во весь голос.
     -- Если и ранен, то смертельно, -- ответили слуги.
     Они опустили магистра на землю.  Примчался  лекарь,  суетливо  поднял
разбитое страшным ударом забрало. Лицо магистра было  смертельно  бледным,
изо рта  текла  кровь.  Рыцари  подавленно  молчали.  Магистра  знали  как
победителя турниров, искуснейшего воина, а здесь он был выбит из  седла  в
первой же схватке. Да как выбит!
     Раздался звук рога. Рыцарь лютичей повернулся  у  моста,  ему  подали
новое копье. Он бросал вызов следующему противнику!
     Из ворот вывели крупного коня, покрытого  белой  попоной,  предложили
рыцарю пересесть. Судя по знакам, в лагере поняли, что он будет  сражаться
пока на этом, а когда тот устанет, пересядет на запасного.
     Гутенап, старый и опытный воин, поседевший в битвах, сказал резко:
     -- Всем оставаться на местах! Кто примет вызов, будет отвечать передо
мной!
     Среди рыцарей раздались возмущенные возгласы:
     -- Но как можно терпеть?
     -- Он же вызывает!..
     -- Это позор, если я не приму бой...
     -- Наглые пруссы возгордятся...
     -- Это не пруссы...
     -- Да какая разница!.. Мы должны сражаться!
     Гутенап гаркнул, перекрывая шум:
     -- Следующий в командовании после Гваделупа -- я! Пока он не придет в
сознание, если придет, я командую войском.  А  я  повелеваю  не  принимать
вызова этого прусса... ну, пусть лютича. Или бодрича, нам  все  равно.  Не
понятно? Это худо подействует на воинский дух, если еще кто-то будет выбит
из седла.
     Один из рыцарей крикнул негодующе:
     -- Хуже быть уже не может!.. Великий магистр сокрушен, а падение  еще
одного или двух рыцарей ничего не изменит. Но если проклятый язычник будет
повержен...
     -- Запрещаю!
     -- Пошел ты... со своими  запретами.  Я,  благородный  сэр  Нибел,  у
которого насчитывается семь колен благородных предков, сочту  за  унижение
выполнять приказы человека, у которого в роду не больше  пяти  благородных
предков! А этому варвару я сейчас покажу...
     Гутенап хмуро наблюдал, как со страшным  грохотом  Нибел  вылетел  из
седла вместе со всеми благородными предками. Следом за  ним  вылетели  еще
четверо, и только у одного хватило сил подняться на ноги и выхватить  меч.
Рыцарь лютичей ударом копья опрокинул его на спину, но добивать  не  стал.
Побежденного в стане рыцарей, однако, наградили аплодисментами: он хотя бы
ухватился за меч. Но, к счастью, до мечей не дошло, рыцари  видели,  какой
громадный меч приторочен справа от  седла  воина  лютичей.  Если  и  мечом
владеет, как копьем, то живым с поля не уйти.
     Этот день был днем  славы  лютичей  и  позора  крестоносного  войска.
Магистр Ордена Гваделуп умер, не приходя в сознание. Среди рыцарей начался
разброд. Когда  исполняющий  обязанности  магистра  Ордена  Гутенап  велел
готовиться к завтрашнему штурму крепости, среди рыцарей пошли разговоры, а
когда наступило утро, Гутенап не досчитался трети рыцарей.
     Ушли люди Нибела, им нечего было искать  в  дремучих  лесах  лютичей,
такие же дремучие леса и на их землях,  ушли  без  оповещения  два  отряда
миланских рыцарей -- лютичи, оказываются, сопротивляются. Да и взять, судя
по виду их крепости, здесь мало что удастся, а жизни потерять можно.  Ушли
арбалетчики норманнов, а это была серьезная потеря.
     Утром,  хмурые  и  неуверенные  в  своих  сильно  поредевших   силах,
крестоносцы пошли на приступ. На стенах, напротив, кроме воинов  появились
даже женщины, старики и дети. Все с  веселыми  возгласами  бросали  камни,
сталкивали бревна, лили смолу и вар из котлов. Казалось, для  них  это  не
кровопролитное сражение не на жизнь, а насмерть, а развлечение.
     Гутенап бессильно стискивал  кулаки.  Вот  бы  где  пригодились,  как
никогда, арбалетчики! Сбить стрелами несколько человек нетрудно,  но  зато
можно без помех разбивать ворота, карабкаться на стены...
     Штурм захлебывался, когда  ворота  распахнулись,  и  оттуда  вырвался
небольшой отряд во главе  с  тем  проклятым  лютичем!  Гутенап  просто  не
поверил своему счастью.
     -- Взять! -- закричал он страшно. -- Ударить на него со всех  сторон!
Победа уже за нами!
     Воин потеснил напиравших  на  ворота,  сбросил  их  с  моста,  орудуя
тяжелым мечом  с  невиданной  легкостью.  Крестоносцы  отступали  под  его
яростными ударами, второй  лютич,  что  держался  рядом,  быстро  выпускал
стрелы из простого лука, стреляя, как дикий степняк, прямо с седла. Однако
его стрелы находили щели в доспехах, ибо воины роняли мечи, зажимали раны.
     С двух сторон бежали крестоносцы, однако лютич не стал ввязываться  в
тяжелый бой.  Гутенап  не  верил  глазам,  когда  он,  прорвавшись  сквозь
поредевший лагерь, устремился со своим оруженосцем прямо в чащу.
     Бежит? Это не укладывалось в  голове.  Такой  отважный  воин  не  мог
бежать, тем  более  когда  чаша  весов  заколебалась.  Или  все  же  правы
проповедники, что только воины Христовы крепки духом, а язычники, несмотря
на крепость рук и огромный рост, не могут выстоять  в  долгом  и  затяжном
сражении против крепких в вере?
     -- Пусть уходит, -- сказал он с удовлетворением. -- Даже если это  не
вождь, они лишились своего сильнейшего воина. Теперь нам можно воевать  на
равных!
     Он не видел, что граф Гугенот, сводный брат погибшего от руки  лютича
сэра Гваделупа, быстро  отошел  к  своим  людям.  Вскоре  весь  его  отряд
незаметно вышел из сражения и оттянулся в лес.

     Глава 15

     Теперь они ехали вдвоем на великолепных конях, а еще двух навьюченных
коней вели в запасе. Томас был в полном  рыцарском  доспехе,  меч  и  даже
мизерикордия на месте, копье в руке. Жеребец  под  ним  шел  уверенно,  на
хозяина посматривал одобрительно:  они  опрокинули  в  турнире  с  десяток
рыцарей, а еще вдвое больше выбили из седел и потоптали  в  бою.  С  таким
седоком воевать не совестно, перед другими рыцарскими конями показаться не
стыдно.
     Под Ярой была гнедая кобылка, стройная  и  очень  быстрая.  Яра  сама
выбирала, Томас вынужден был признать, что женщина в лошадях толк знает.
     -- Мне как-то неспокойно, -- призналась она.
     Над головой пролетела большая птица, уронила  перо.  Яра  вздрогнула,
пугливо оглянулась. Глаза ее стали большими и круглыми.
     -- Все  хорошо,  --  успокоил  Томас.  --  Лютичи  теперь  отобьются.
Благодаря турниру мы выиграли время. Сейчас подошла  помощь  от  земгов  и
галков, крестоносцы сами окажутся в кольце! Звенько  довершит  разгром.  А
нам надо спешить в Британию!
     -- Да нет, я за них не особо тревожусь.
     -- А что еще?
     -- Неспокойно, -- повторила она.
     Томас недовольно хмыкнул:
     -- А что, у нас был хоть один день  спокойным?  Калика  говорил,  что
счастливой жизни не бывает вовсе, бывают только счастливые дни. А у нас  и
вовсе -- часы!
     Она задумалась, в  глазах  появилось  мечтательное  выражение.  Томас
чувствовал  в  ней  какую-то  тайну,  все-таки  странная  женщина   что-то
недоговаривала.
     Лес иногда прерывался полянами, трава росла густая, уже  пожелтевшая,
чертополох грозно растопыривал колючки. Только  ели  оставались  зелеными,
весь же лес стоял в желтом и пурпурном убранстве всех цветов  и  оттенков.
Небо было чистое, синее, но от него веяло холодом.
     Яра первая услышала конский  топот.  Тронула  рыцаря  за  рукав,  тот
остановил  коня,  прислушался.  Сперва  негромкий,  стук  множества  копыт
становился громче с каждым мгновением. По дороге  за  ними  вслед  неслись
десятка два, если не больше, конных всадников. И, судя по стуку копыт, это
были тяжелые кони, и всадники на них были тяжелые.
     -- Погоня, -- понял Томас. -- Дурак, он снял с осады людей, послал за
нами! Ну, теперь ему точно крепость не взять. Унесет ли сам ноги...
     Яра взмолилась:
     -- Томас! Тут нам бы унести!
     -- Попробуем, -- сказал он, трогая поводья.
     Но было уже  поздно.  Из-за  деревьев  выскочили  кони,  роняя  пену.
Передний всадник, видя, что беглецы на хороших конях  да  еще  по  свежему
запасному, закричал отчаянно:
     -- Стой, трус?!
     -- Это я трус?! -- грозно осведомился Томас.
     Он начал разворачивать коня. Яра схватила его за руку.
     -- С ума рухнулся?..
     Томас с неохотой повернул коня,  только  пришпорил,  как  настигающий
всадник заорал диким голосом:
     -- Трус!.. Подлый трус!.. Если в тебе есть  хоть  капля  от  мужчины,
остановись и сражайся!
     Томас остановил коня. Яра схватила его коня  за  повод,  потащила  за
собой. Томас ворчал, но повиновался. Преследователи  начали  отставать,  и
передний всадник, рыцарь в блестящих доспехах, закричал страшно:
     -- С тобой женщина, трус!.. Неужто ты будешь бежать даже при ней?
     Томас выдернул повод из руки Яры. Лицо его было  бледным  от  ярости,
челюсти плотно сжаты. Он со стуком опустил забрало,  синие  глаза  метнули
через узкую щель молнию.
     -- Я жду тебя, кто бы ты ни был!
     Всадники, это были рыцари с опущенными копьями, неслись на  него,  не
сбавляя хода. Томас запоздало понял ошибку: они не собирались  драться  по
очереди, -- но поворачивать коня уже не было времени. Он быстро  соскочил,
выхватил меч и метнулся за ближайшее дерево.
     Три копья с силой вонзились в дерево,  разлетелись  с  треском.  Яра,
схватив его  коня,  отъехала  и  сорвала  с  седла  лук.  Часть  всадников
спешилась,  начала  обходить  дерево  с  двух   сторон.   Томас   двигался
молниеносно, один рухнул  под  ударом  его  меча,  второй  выронил  меч  и
ухватился за окровавленную руку. Еще несколько  человек  начали  оттеснять
его от дерева, а всадники объехали с другой стороны, окружили.
     Томас вскрикнул бешено:
     -- А где твоя честь, трус?
     Рыцарь ответил надменно:
     --  Перед  язычником   всякие   клятвы,   как   и   перед   женщиной,
необязательны, потому что женщина -- не человек. Как и язычник.
     Он всхлипнул, умолк на полуслове, вскинул  обе  ладони,  хватаясь  за
лицо. Из узкой щели забрало торчало тонкое древко с белым пером.
     -- Так его, Яра! -- вскричал Томас. -- Клятвопреступник! Гореть  тебе
в аду!
     -- Он уже горит, -- ответила Яра холодным злым голосом. --  Это  тебе
за отношение к женщинам!
     Вторая стрела быстро и хищно  щелкнула  в  плечо.  Томас  думал,  что
стрела  отскочит,  но  отточенный  клюв  нашел  зазор  в  доспехе,  стрела
погрузилась до половины, а  несчастный  сводный  брат  Гваделупа  вскричал
страшно и рухнул с коня. При падении он ударился  лицом,  и  стрела  вошла
глубже в мозг.
     Но положение Томаса было отчаянным. Рыцарей было три десятка, да  еще
прискакали легко вооруженные  воины,  в  руках  были  короткие  дротики  с
широкими лезвиями. Томаса уже окружили, он вертелся, как вьюн,  и  рубился
во все стороны. Удары сыпались на него со всех сторон.  Он  сражался,  как
медведь в стае собак, ревел, сыпал проклятиями,  а  каждый  удар  повергал
нового противника на землю бездыханным.
     Даже Яра не заметила, как появились новые всадники. На  легких  конях
они пронеслись косым строем,  у  каждого  в  руке  был  топор  на  длинной
рукояти, с узким лезвием, похожим  на  клюв  дятла.  Даже  несильный  удар
пробивал шлем, что не всегда мог достичь страшный удар рыцарского меча,  и
противник замертво падал на землю.
     Томас наконец опустил залитый кровью меч. Он задыхался, грудь  ходила
ходуном, но все еще старался выкрикивать оскорбления в адрес  трусов,  что
нападают скопом. Доспехи его из светлых превратились в пурпурные, даже  на
шлеме были красные брызги.
     Новые всадники быстро и  умело  добили  раненых.  Соскочив  с  коней,
шарили по  карманам,  выворачивали  седельные  сумки.  Их  вожак  на  коне
приблизился к Томасу. Тот ахнул -- на него  смотрело  жестокое  лицо  пана
Кичинского!
     -- Не ждали? -- спросил князь.
     Он соскочил  с  коня,  обнял  подбежавшую  Яру,  благосклонно  кивнул
Томасу.
     -- Здорово сражаешься. Англ, говоришь?
     Томас перевел дыхание, прохрипел:
     -- Он самый...
     -- Хороший, наверное, народ... Хотя надо  посмотреть  по  книгам,  от
кого род ведете. Может быть, все-таки от жидов поганых.
     Томас застонал сквозь зубы. Стараясь сменить тему, спросил торопливо:
     -- Откуда вы взялись?
     -- Разведка  донесла,  а  затем  и  лазутчики  доложили,  что  войско
крестоносцев идет на лютичей. А это же тоже россы, только они об  этом  не
знают! Вот я быстро и собрал  добротный  отряд,  поднял  по  дороге  племя
земгов, привел на помощь Звенько. Они хоть и не чистые арийцы, как  мы,  у
них скулы шире, но кровь почти такая же чистая. А тут узнал, что ты с моей
племянницей  только-только,  прорвав  осаду,  уехал!  Ну   разве   я   мог
расстаться, не повидавшись еще раз?
     Яра обняла, поцеловала.
     -- Спасибо, дядя! Ты удивительный!
     -- Ну вот, я же знал, что не рассердишься.
     Томас подтвердил:
     -- Она не рассердится. Еще как не рассердится!  Но  как  с  ходу  все
поняли, мгновенно приняли решение... Это достойно великого полководца!
     Пан Кичинский скромно отмахнулся.
     -- Да что тут особенного? Надо же  православных  христиан  спасти  от
проклятых жидов!
     Томас оглядел поле, покрытое трупами, где бравые с клевцами  в  руках
потрошили убитых. Содрогнулся.
     -- Это все жиды?
     -- До единого! -- поклялся пан Кичинский. -- Даже если они об этом не
все знают. Кругом одни жиды!
     Томас огляделся, передернул плечами, как в ознобе:
     -- Дьявол!.. Действительно, страшная сила.
     Он влез на коня, а Яра уже была в седле. Еще раз обнялись,  прощаясь,
а когда Томас уже отъехал, пан Кичинский вдруг хлопнул себя по лбу:
     -- Эй, погоди! Чуть не забыл!
     Томас остановил коня, чувствуя озноб при  виде  приближающегося  пана
Кичинского. За ним неотступно держались два звероватых гиганта,  при  виде
которых у Томаса всяких раз по спине бегали мурашки.
     Пан Кичинский пошарил сзади, отвязал и швырнул Томасу серый  потертый
мешок.
     -- Не твое ли?
     Томас, обмерев, трясущимися  пальцами  развязал  веревочку,  заглянул
вовнутрь. Не веря глазам, сунул  руку,  пощупал.  Знакомое  покалывание  в
кончиках пальцев подсказало, что не ошибся.
     В мешке был Святой Грааль!

     К проклятым лютичам подоспела помощь от соседей. Гутенап велел  снять
осаду; на этот раз с ним не спорили. На военном совете  решили  отступить,
но чтобы это не выглядело бегством, идти было  решено  обратно  по  другой
дороге, находя и уничтожая мелкие веси и городища ненавистных язычников.
     Как нарочно,  не  попалось  ни  одного  жилого  села.  Проводники  из
бодричей исчезли, разочарованные в мощи крестоносного войска. Когда  люди,
измученные до предела, брели,  не  в  силах  поднять  головы,  а  ноги  не
отрывали от вязкой земли, впереди и сзади раздался долгий протяжный треск.
Деревья валились крест-накрест, перекрывая дорогу как вперед, так и  назад
к отступлению. Ряд деревьев рухнули на  обоз,  убивая  и  калеча  людей  и
животных, некоторые упали на рыцарский отряд.
     Убитых было немного, но воинский строй был сломлен, деревья  отрезали
одну группу воинов от другой. Только слышались  крики,  ругань,  стоны,  а
дрались с деревьями или уже напали лютичи, никто сказать не мог.
     Гутенап успел собрать вокруг себя небольшой отряд, когда с  воинскими
криками из-за деревьев выскочили лютичи. Они были обнажены до  пояса,  эти
белокурые гиганты, в руках только  дубины,  но  когда  в  страшной  ярости
прыгнули на рыцарей, схватка стала равной. Своими страшными  дубинами  они
крушили панцири, разбивали головы в железных шлемах, как яичную  скорлупу,
без  страха  лезли  на  острия  копий,  но  и  покрытые  страшными  ранами
ухитрялись бить и  крушить  до  тех  пор,  пока  не  падали  бездыханными.
Берсеркеры, вспомнил Гутенап с дрожью, умирают не от ран, а  от  истощения
сил.
     Хуже того, целые отряды лютичей,  укрывшись  за  деревьями,  били  из
луков рыцарей на выбор,  изредка  стреляли  простых  кнехтов.  Арбалетчики
выстрелили в ответ быстро и страшно, сразу  несколько  лютичских  стрелков
упали,  пробитые  насквозь  железными  стрелами-болтами,   но   пока   они
перезаряжали  да  натягивали  воротами  стальные  тетивы,  их  почти  всех
пронизали тремя-пятью стрелами  обозленные  лучники.  Их  скорострельность
была в десятки раз выше, да и самих их собралось, как листьев в лесу.
     Последним пал, отчаянно сражаясь, сэр Бульгиль из Нормандии, отважный
рыцарь и хозяин обширных угодий в своем  благодатном  крае.  Единственное,
чего ему недоставало, это громкой воинской славы. Ее он и пришел  получить
в суровом походе против гигантов-варваров.
     Когда он  лежал  распятый  на  земле,  кровь  сочилась  из  ран,  пан
Кичинский остановился над ним, сказал брезгливо:
     -- Дурак!.. Обманутый этими пархатыми... Зачем тебе слава?
     Раненый прошептал:
     -- Чтобы сложить ее к ногам самой красивой девушки  в  мире...  Самой
нежной и недоступной...
     -- Такие разве есть? Кто она?
     -- Ее зовут Крижана. Она живет в туманной стране Британии...
     Пан Кичинский на  миг  задумался.  Британия,  Британия...  Ага,  туда
отправился этот храбрый англ. Молодой, кровь с  молоком.  Горячий.  Такому
жену скоро подбирать. И чем меньше у него будет соперников, тем лучше. Так
что старый вояка еще разок поможет... ха-ха...
     -- Добейте парня,  --  указал  он  на  сэра  Бульгиля.  --  Пусть  не
мучается.

     Глава 16

     Томас ехал смутный: обреченность этих славянских племен видел, а  чем
помочь, чтобы овцы целы и волки  сыты,  не  знал.  Понятно,  что  западные
племена, раньше успевшие сбиться в стаи, именуемые королевствами, вот  уже
несколько столетий наступают, давят,  теснят.  Время  от  времени  удается
наложить ярмо на славянские племена,  те  периодически  сбрасывают  его  и
истребляют гарнизоны, но натиск лишь усиливается. И вот уже славянский мир
сокращается, сдает земли. Но теперь на захваченных землях  население  либо
поголовно истребляется, либо уцелевшие онемечиваются.
     А он, навоевавшись досыта, не должен становиться  на  ту  или  другую
сторону. Он на стороне культуры, так обещал калике. В ней решение какой-то
великой задачи. Правда, натиск  ведут  силы,  которые  больше  на  стороне
прогресса,  а  прогресс  во  сто  крат  хуже  дикости,  если  не  взнуздан
культурой.  Но  это  опять  же  по  словам  калики,  а  у  него  от   этих
мудрствований голова трещит, как после добротного удара булавой.  Прогресс
злее, неразборчив в средствах, он всегда впереди. Культура отстает всегда.
Важно только, чтобы не отставала сильно. Но не его дело определять, как ей
идти.

     Томас подпрыгнул, когда в одной  маленькой  веси  сообщили,  что  еще
через два дня, а ежели поедет шибко, то и на следующий день уже  выедет  к
морю. А по ту сторону моря, что и морем-то назвать нельзя,  берег  с  этой
стороны видно, лежит страна дождей и туманов,  именуемая  Британией.  Там,
говорят, водятся дивные чудища, драконы крылатые, колдуны  целыми  стадами
ходют, а гномами кишмя кишат горы. А уж от злых волшебниц отбоя нету.
     -- Все правда, -- подтвердил Томас счастливо. --  Все  там  не  такое
хорошее, как здесь, но это моя страна! И она самая лучшая на свете.
     Он заметил, что Яра тревожится, посматривает на  него  искоса.  Томас
догадывался, а помалкивал. Где-то здесь на  побережье  лежат  владения  ее
жениха. Богатого, который заплатит за  эту  женщину  любые  деньги.  Дурак
стоеросовый! Не догадывается, что он и  сам  бы  приплатил,  лишь  бы  эту
ведьму с лиловыми глазами сняли с его шеи!
     Кони  шли  резво,  лишней  поклажи  не  было,  а  пересаживались   на
отдохнувших часто. К вечеру выехали  в  долину,  где  на  той  стороне  на
пологом холме белела свежеоструганным частоколом огромная крепость.
     -- Там, -- кивнула Яра.
     Томас насторожился. Глаза женщины сухо блестели,  спину  она  держала
неестественно прямо. Ее  золотые  волосы  пышным  водопадом  ниспадали  на
спину, красная ленточка опоясывала лоб.  На  Томаса  не  смотрела,  вперив
взгляд вдаль.
     -- Что?
     -- Я просто... хотела предупредить. Это владения моего жениха.
     Томас присвистнул.
     -- Ого!... Не соврала, как вижу. Он не беден, скажу честно. Не беден.
Спасибо, что  предупредила.  Теперь  я  увеличу  сумму  втрое.  Хоть  одна
выгодная сделка! А то все слава да слава...
     Жизнь собачья, зато слава казачья, вспомнил он слова калики. Эх,  уже
нахлебался этой славы досыта. Через губу льется, хоть и стоит на цыпочках.
     Чем   ближе   подъезжали,   тем   больше   Томас   замечал   странное
несоответствие. Город выглядит богатым и беспечным. Вокруг немало  врагов,
одни крестоносцы чего стоят, да и соседи бьются насмерть, только выйди  из
дому,  как  разграбят,  а  горшки  перебьют.  Городище  выглядит  чересчур
беззащитным. Ни высоких стен, ни  глубокого  рва  с  ледяной  водой,  лишь
частокол, но через него ребятня переберется, коза перепрыгнет!
     На въезде в городские врата он спросил с улыбкой стража:
     -- Не слишком ли легко живете?
     Страж, молодой  мужик  в  длинной  рубахе,  подпоясанный  веревочкой,
распахнул рот:
     -- Чо?
     -- Укрепить бы свой город, -- сказал Томас с легкой укоризной.
     Они въехали в город, а страж, опомнившись, со смехом кричал вдогонку:
     -- Укрепить?.. А на кой нам стены?.. В нашем городе князь --  Михайло
Урюпинец!
     Томас ощутил, как небо обрушилось на плечи. Это имя преследовало его,
вызывая то восхищение, то досаду, то зависть с того  дня,  как  выехал  из
Киева. Сказочный богатырь, рыцарь без страха и упрека, храбрейший  витязь,
герой сражений в пустынях и на море, благородный воин и защитник слабых...
Но ко всему еще теперь, как выясняется, и жених Яры,  которому  он,  Томас
Мальтон, обязался передать ее из рук в руки за солидное вознаграждение!
     Яра взглянула искоса.
     -- Нам направо.
     -- Здесь улица горшечников, -- фыркнул Томас. -- Этот герой на досуге
не лепит горшки?
     Яра  надменно  смолчала,   а   он   сам   устыдился   грубой   шутки,
оскорбительной для героя и недостойной благородного рыцаря. Переулок,  где
жили и работали горшечники, вывел  на  главную  улицу,  а  та  привела  на
центральную площадь.  Посредине  стояли  столбы  местным  богам,  Томас  с
возмущением увидел и фигурку Христа на кресте, святого Николая-угодника  и
трехголового бога  со  слоновьими  ушами,  явно  привезенного  с  Востока,
привелось однажды видеть подобную непотребность.
     На той стороне, огороженный невысоким заборчиком до пояса, не выше, в
глубине огромного, как поле, двора стоял княжеский  терем.  Во  дворе  был
колодец, коновязь на две дюжины коней, росли цветы, стояли широкие столы и
длинные дубовые лавки.
     Яра, не слезая с  коня,  отворила  ворота.  С  Томасом  старалась  не
встречаться взглядом. Они въехали бок  о  бок  во  двор.  Набежали  слуги,
разобрали коней. Старший челядник, кланяясь, объяснил:
     -- Княже будет утром. Вчерась сообщили, что крестоносцы  вторглись  в
земли кацапов. Князь взял с собой малую дружину и поскакал в  чем  был  на
супостатов...
     Томас буркнул:
     -- Зачем же в чем был? С врагом надо драться умело.
     Челядник поглядел на статного рыцаря с жалостью.
     -- Он знает, с кем как. Это на людоеда огненного он одевал  кольчугу,
а когда шел супротив великанов, то брал еще и  меч,  а  войско  этих  зайд
приблудных он размечет просто деревом...
     -- Каким деревом? -- не понял Томас.
     -- А любым, -- объяснил челядник любезно. -- Какое попадется под руку
по дороге. Хоть столетний дуб вырвет с корнем, хоть ясень... Вы  проходите
наверх, там светлицы. Князь велел гостям отдавать лучшие покои, верхние. А
раз уж прибыла сама блистательная Яра, то занимайте весь верхний поверх.
     Их отвели в огромные светлые  палаты.  Небогато,  отметил  Томас,  но
здесь все говорит, что хозяин за богатством не гонится. Зато все  украшено
затейливой  резьбой,  даже  решетка  на  окнах  выкована   мастерами.   Не
поленились и цветы отлить в металле, и завитушки сделать, и  разные  узоры
переплести. На стенах развешено оружие, половину которого Томас не  только
не видел, но даже не подумал бы, что такое существует.
     Из дальних квестов привозит, подумал он с ревнивой завистью. Еще  бы!
Имея крылатого коня, можно во всех концах света побывать и к  обеду  домой
вернуться. Тут не только на воинских подвигах можно разбогатеть, на  одной
торговле легко сколотить состояние...
     Яра ушла на женскую половину, больше Томас ее не видел. Ему  принесли
лохань с горячей водой, он помылся. Спину ему потерли лыком, еле вытерпел,
а потом переодели заморского рыцаря в чистое.
     Он ожидал, что  его  пригласят  на  ужин  в  нижний  зал,  но  то  ли
выказывали особое уважение, то ли опасались нарушить какие-то ритуалы,  но
стол ему накрыли в той же комнате, которую отвели для сна и отдыха.
     -- Я столько не съем, -- ахнул он: за стол можно было  усадить  малую
дружину, а может, ее и сажали, до того как бравый князь увел  с  собой  на
лютых ворогов. -- Впрочем, не убирайте, если здесь так едят ведь  в  чужой
монастырь со своим уставом не ходят?

     Он спал чутко.  Под  утро  скрипели  ворота,  слышались  возбужденные
голоса,  звон  железа.  Дважды  прозвучал  сильный   мужественный   голос,
победный, похожий на звук боевого  рога,  от  которого  по  жилам  быстрее
струится кровь. Михаил Урюпинец, понял он. С победой, судя по голосам.  Не
осталось в прусских лесах крестоносцев даже на семя.
     Повернулся на другой бок, но сон не шел. Отрок явился с  лоханью  для
умывания, подивился великой  лености  заморского  воина.  С  виду  бывалый
витязь, весь в тугих мышцах, сухой, жилистый, ни капли жира, шрамы на лице
и на теле, а валяется в постели, как ленивая девка.!
     А черт с тобой, ответил Томас мысленно. Было так горько, что жить  не
хотелось, а почему -- понять не мог. Вроде бы  до  родного  берега  только
рукой подать. А там его  ждет  несравненная  Крижана,  за  которую  бьются
лучшие рыцари Британии, там его суровый отец и любящий дядя, там его тихая
милая мать...
     -- Да встаю, встаю, -- сказал он с досадой. -- Яра уже встала?
     Отрок пожал плечами.
     -- Я не был на женской половине.
     -- А... ну ладно. Я бы хотел, чтобы моего коня оседлали  сразу  после
завтрака.
     Отрок сожалеюще покачал головой.
     -- Уезжаешь, заморский герой?
     -- Надо.
     -- Там тоже великие подвиги?
     -- Там мой дом, -- ответил Томас сердито.
     Он наскоро ополоснулся, ему подали вышитое петухами  полотенце.  Пока
вытирался досуха, внесли стол, накрыли едва ли меньше, чем в прошлый  раз,
когда ужинал за всю отсутствующую дружину. Но  сейчас  дружина  вернулась,
может быть, это для нее?
     Снизу доносились шум и песни. Потом через окно Томас увидел,  как  по
двое-трое люди в кольчугах и при оружии покидают княжеский терем.  Дружина
быстро отпировала с князем, а то и вовсе пили стоя, как кони, пошли делить
добычу. У крестоносцев можно было поживиться. Вот уж те пошли за  шерстью,
вернулись стриженными.
     Потом он бродил по палате взад-вперед, при каждом шорохе выглядывал в
окно. Яры не видно, по двору изредка проходила то девка с ведрами,  то  из
кузницы выносили охапками косы и вилы. Вдруг  сердце  застучало  так,  что
горячая кровь бросилась  в  голову,  опалило  жаром.  С  дальнего  крыльца
сбежала Яра, она была в своем прежнем платье, только  добела  выстиранном,
быстро пошла к колодцу. Там уже сверкала  желтыми  янтарными  боками,  как
медовые соты, огромная поленица,  вчера  ее  еще  не  было.  Заготавливают
загодя, ясно.
     Томас сломя  голову  выскочил  из  палаты,  прогрохотал  сапогами  по
лестнице и только перед дверью наружу остановился, перевел  дух  и  пихнул
створку неспешно, с ленцой, как и должно быть свойственно северному  англу
из туманных и вечно сырых земель.
     А в самом деле, ему, северному человеку, здесь даже жарко. Ну  и  что
если осень? Это местным  осень,  а  ему  даже  жарко,  а  в  колодце  вода
ключевая. Взять полную бадью одной рукой, как делают  хвастливые  молодцы,
опрокинуть  себе  на  голову...  Даже  не  снимая  рубашку.  Его   сильное
мускулистое тело  воина  видно  будет  и  сквозь  намокшую  ткань.  А  что
неподалеку беседуют у поленицы дров Михаил и Ярослава, так это их дело. Он
не собирается подслушивать, но в такую жару ополоснуться ну  просто  нужно
до зарезу.
     Русский богатырь был обнажен до пояса, темная от солнца кожа блестела
капельками пота.  Левой  рукой  он  небрежно  облокачивался  на  березовые
поленья, в правой держал топор. Томас оценил взглядом  вес  топора  --  по
спине побежали нехорошие мурашки.
     Они повернули головы, заслышав шаги. В ее лиловых  глазах  он  увидел
неудовольствие и опасные искорки. Не лезь, говорили они,  это  мой  жених,
мои дела. Я не лезу, ответил он независимо, я только вышел к колодцу. Я не
виноват, что торчите на дороге, как две вороны на дохлой корове.
     -- А... -- сказала Яра натянутым голосом. -- Мы как  раз  говорили  о
тебе, сэр Томас, и вещем волхве...
     -- Желаю здравствовать, -- поклонился Томас учтиво, --  я  видел  как
вы, сэр Михуил, въехали в замок на большой такой лошади  странного  цвета.
Оказываются, цыгане и хороших коней продают, никогда бы не подумал!
     Свинья ты, а не благородный рыцарь, сказал ему взгляд лиловых глаз.
     Богатырь смотрел на него в упор. Они были одного роста,  может  быть,
русич на бровь выше, но в плечах он явно шире англа, шея, как ствол  дуба.
По ней, как и по всему телу, выступали похожие на  корни  могучего  дерева
толстые жилы. Он весь был переплетен этими жилами.
     -- Это и есть тот человек, -- сказал он густым могучим голосом, --  с
которым ты ехала от самого Киева?
     -- Я ехала с двумя сильными мужчинами, -- сказала Яра, защищаясь,  --
святым отшельником Олегом Вещим и благородным сэром Томасом.
     -- Сэр Томас -- это я, --  сказал  Томас  и  дружески  улыбнулся.  --
Доброго здоровья тебе, Михуил, как говорят здесь на Руси.
     В синих глазах богатыря блеснули опасные искорки.
     -- На Руси так не говорят! А меня всяк знает как Михаила Урюпинца.
     -- Вот здорово! У нас тоже один был, которого все знали... Гм...
     Михаил отвернулся к Яре, игнорируя англа.
     -- Я завоевал земли типичей, я наложил дань на прасолов... Все соседи
присмирели, на западе я мечом раздвинул пределы.  Все  сделано,  как  твой
отец и требовал. Теперь ничто не может помешать нам призвать  Лелю...  или
встать под венец, если тебе ближе новый бог. Мне все равно.
     За плетнем начали собираться парни  и  девки,  подростки,  дети.  Все
жадно смотрели, из  ближних  домов  выбегали  даже  домохозяйки,  на  ходу
вытирая ладони о передник. У всех вид такой, словно чего-то ждали.
     Яра избегала взгляда Михаила.
     -- Все равно я должна еще вернуться и испросить благословения батюшки
и матушки...
     -- Они его уже дали, -- настаивал Михаил. -- Ты же знаешь, что  дали.
Только поставили ряд условий. Я  все  выполнил!  Даже  молодильные  яблоки
добыл, жар-птицу привез из заморья.
     Томас похлопал его по плечу.
     -- Молодец, парень!.. Яра, Михуил только выглядит странно, а ведь  он
свершил подвиги! Жар-птицу довезти из земель короля  Хесболлы  не  просто.
Кормить часто, поить только вином, а клетку чистить постоянно...  А  гадит
она так, что  даже  Хесболла  держит  их  только  с  подветренной  стороны
дворца...
     Михаил тряхнул плечом. Томас и так чувствовал, что его пальцы хлопают
по гладкому валуну, а сейчас словно гора шевельнулась.
     -- Сэр Томас, -- сказала Яра, -- не вмешивайся!
     -- Да я что, -- удивился Томас. -- Я только  сказал,  что  Михуил  --
молодец.
     Богатырь  повернулся  к  нему  всем  телом.  Томасу  показалось,  что
развернулась гора. В синих глазах русича искры сменились пламенем.
     -- Похоже, ты никак не запомнишь мое имя...
     -- Плохая память, -- пожаловался Томас. --  Яра  подтвердит,  что  не
всех ее родственников я запомнил...
     -- Всех ее родственников сами боги не сочтут,  --  медленно  произнес
богатырь, -- Но мое имя ты запомнишь...
     -- Конечно, Михуил! Ты только повторяй его чаще.
     Он  чувствовал,  что   зашел   слишком   далеко,   отчаянно   пытался
остановиться, но словно дьявол вселился в его плоть и двигал  его  языком.
Если этот здоровяк протянет к нему руку, то переломит, как соломинку.
     -- Михаил! -- вскрикнула Яра испуганно. -- Перестань!
     -- Гостей встретили по-доброму, -- сказал Михаил, не  сводя  горящего
взора с рыцаря. -- А провожать сейчас будем, как заслуживают...
     -- Сэр Томас! -- вскрикнула она еще испуганнее. -- Прекрати!
     Я бы рад, подумал он отчаянно. По-дурацки веду себя, не  по-рыцарски,
даже не по-христиански. Но христианского на мне, оказывается, только кожа,
а сам я еще дикий язычник...
     Все-таки чувство вины пробилось наверх, он сказал, отступая:
     -- Да ладно, не будем ссориться... Ты прав, это твой огород. Я ухожу.
     Он повернулся, чтобы уйти, но сзади раздался разъяренный рев:
     -- Он обозвал меня козлом?.. Козлом в огороде?
     Томас снова обернулся, раскинул руки.
     -- Я не хотел тебя обидеть. Так говорят у нас в Британии.  Мол,  я  в
твои дела не вмешиваюсь, на твоих полях не охочусь. Я ухожу, будь  здоров,
Михуил.
     Он не прошел  и  двух  шагов,  как  среди  парней  и  девок  раздался
предостерегающий крик. Томас резко обернулся, нырнул под просвистевшее над
головой бревно, так показалось. Михаил не выпускал из  рук  огромный  кол,
упал, перекатился через голову и подхватился на ноги  с  такой  легкостью,
что у Томаса похолодело сердце.
     -- Мишка! -- орали от плетня. -- Заморский щеголь безоружный!
     Михаил отшвырнул кол, словно только что обнаружил в руке. А  кол  был
размером со столб, на которых сарацины распинали грабителей.
     -- Мне не нужно оружие, -- сказал он и прыгнул на Томаса.
     Томас и не подумал встретить  эту  летящую  на  него  каменную  гору:
раздавит, как жабу. Качнувшись в сторону, сильно и страшно ударил по  шее,
как учили юных рыцарей старые воины.  Пальцы  онемели,  а  Михаил,  быстро
развернувшись, бросился снова, уже не так стремительно,  просто  не  желая
промахнуться. Похоже, что он и не заметил смертельного  рыцарского  удара.
Зато пальцы Томаса ныли, будто со всей дури врезал по стволу дуба.
     Томас быстро ударил  дважды,  целясь  в  надвигающееся  лицо.  Михаил
двинул головой, и Томас едва не заорал, когда костяшки пальцев  треснулись
о медвежий лоб русича.
     Огромные руки захватили Томаса. Воздух с орлиным клокотанием вырвался
из груди, затрещали кости. В ребрах закололо. Когда в глазах стало темно и
замигали звездочки, Томас, почти не помня уроков рукопашного боя, изо всех
сил топнул, надеясь попасть каблуком по голым пальцам.
     Страшный медвежий рев почти оглушил, но схватка ослабела.  Томас  тут
боднул головой и услышал хруст. Рев перешел в вопль, а пальцы на его спине
разжались.
     Томас отступил на шаг. Перед  глазами  плыло,  он  молил  Богородицу,
чтобы не дала упасть. В кровавом тумане возникла чудовищно мощная  фигура.
Михаил орал, сыпал проклятиями и угрозами, обеими руками зажимал  разбитый
нос. Кровь хлестала между пальцами узкими горячими струйками.
     --  Ну  как...  --  прохрипел  Томас.  Он  заставил  онемевшие   губы
растянуться в злой усмешке. -- На этом закончим... Михуил?
     Он осекся, но слово -- не воробей, сам не поймаешь, но Михаил  поймал
и, хуже того, видел, что  поймали  и  заулыбались  зеваки  по  ту  сторону
плетня.
     С ревом пошел на Томаса. В его синих беспощадных глазах Томас  прочел
свою смерть. Кровь из  перебитой  переносицы  текла  по  лицу  и  заливала
потоком широкую грудь. Однако богатырь оставался в полной силе, в то время
как ноги Томаса еще дрожали, а дыхание вырывалось с всхлипами.
     Томас замахнулся правой, ударил левой. Получился не удар, а шлепок по
лицу. За  плетнем  заорали,  подбадривая  Михаила.  Синие  глаза  налились
кровью, пощечина хуже, чем удар, это -- оскорбление, теперь уже до  конца,
теперь уже на смерть...
     Словно из-за далеких гор донесся вопль Яры:
     -- Растащите их!.. Они убьют друг друга!..
     И чей-то ликующий крик:
     -- Эт турниром у них зовется... Обычай такой.
     Михаил замахнулся. Томас ожидал подвоха, так  и  случилось:  богатырь
ударил другой. Наставники твердили, что быстрота в бою важнее,  чем  сила,
Томас это усвоил крепко и  потому  часто  выживал  там,  где  гибли  более
сильные, но, похоже, Михаила обучали  те  же  наставники.  Увернувшись  от
удара в челюсть, Томас получил его в плечо. Боль пронизала  все  тело,  он
ощутил, как повисла рука, а плечо словно отсидел, перестал ощущать.
     Повинуясь чутью, он изо  всех  сил  ударил  правой,  почувствовал  на
пальцах мокрое. Михаил отшатнулся, кровь  брызнула  гуще.  Налитые  кровью
глаза не отпускали лица рыцаря.
     Краем глаза Томас видел белое  платье  Яры  --  девушка  прижала  обе
ладони ко рту. Парни улюлюкали и дергали кулаками, избивая воздух.
     -- Ну что сопли жуешь? -- сказал Томас приглашающе. --  Иди  сюда,  я
обломаю тебе рога.
     Когда сражаться уже невозможно, учили наставники, благородный  рыцарь
должен уметь  умереть  красиво.  В  этом  разница  между  простолюдином  и
рыцарем. Он должен пасть  в  красивой  позе  и  сказать  последнее  слово,
которое  всегда  ждут  от  умирающего.  Этому  слову  придается   огромное
значение, оно бывает вещим, так как в последний  миг  открывается  царство
небесное... не всем, правда. Некоторые, опасаясь, что их  подхватят  вовсе
не ангелы, а если ангелы, то с рогами, заранее  придумывают  это  слово...
Все равно они умирают по-рыцарски.
     -- Ты... умрешь... -- прохрипел Михаил.
     -- Все мрут, -- ответил Томас словами  калики,  --  Только  я  сперва
посажу цветочки на твоей могиле... Ты какие любишь?
     Михаил наступал, глаза следили за каждым движением чужака. Не  считая
перебитого носа, он был все так же силен, а Томас чувствовал, что еще один
такой удар в плечо оставит его калекой на всю жизнь.
     Михаил быстро и сильно ударил. Томас поднырнул...  хотел  поднырнуть,
но, избегнув удара в лицо, снова получил в плечо,  уже  другое.  В  глазах
заплясали искры. Он подумал, что сейчас умрет, но  все  не  мог  вспомнить
красивую фразу, которую  однажды  придумал  на  стенах  Иерусалима...  ну,
хорошо, подслушал, уж больно было  здорово  сказано:  гордо,  с  рыцарским
достоинством и с чисто англским юмором.
     Отступая, ощутил, что левое плечо отошло, пальцы  снова  сжимаются  в
кулак, хотя боль стегала  при  каждом  движении.  Двигаясь  из  стороны  в
сторону, он остановил богатыря, тот  подозрительно  наблюдал  за  чужаком,
высматривая подвох, а когда так и не обнаружил, двинулся снова. Томас, уже
приловчившись, нанес три коротких и сильных удара в лицо. Впечатление было
такое, что лупит в гранитную скалу. Костяшки  пальцев  саднило,  там  была
кровь, но и Михаил остановился, выбрасывал вперед руки, парировал удары.
     Томас чуть воспрянул духом: в кулачном бою англам нет  равных,  да  и
второе плечо постепенно отходит от оцепенения, как вдруг Михаил  с  криком
бросился вперед, обхватил Томаса обеими руками.
     Не ожидавший такого Томас  только  вспикнул,  как  мышь.  Михаил  дал
подножку, и оба рухнули на землю. Томас оказался внизу, от удара хрустнули
кости, а воздуха не осталось вовсе.
     -- Все, -- сказал Михаил свирепо, -- ты кончился, чужак!
     Из последних сил Томас прошептал:
     -- Ты что? Моя северная кровь только начала разогреваться...
     Он надеялся, что Михаил приподнимется, чтобы бить его сверху могучими
руками, огромными, как наковальни, --  можно  попытаться  хоть  что-то  до
того, как первый удар обрушится на его голову, тогда конец  всему.  Однако
богатырь решил не искушать судьбу, свирепо давил его в медвежьих объятиях.
Кровь текла по его лицу и капала в глаза Томасу.
     Томас, чувствуя, как потемнело в  глазах,  в  последней  попытке,  за
которой уже смерть, ударил лбом, хрустнуло, страшный крик едва не разодрал
ему перепонки. Хватка ослабела, Томас вывернулся, расцепил  руки,  кое-как
поднялся на ноги.
     Михаил шатался в двух шагах,  кровь  хлестала  ручьями  из  разбитого
лица. Обеими руками он зажимал рану.
     -- Жених, -- сказал Томас с отвращением. -- Кто пойдет за такого, кто
дважды наступает на одни и те же грабли?
     Михаил качнулся, но пошел на него, растопырив  огромные  руки.  Томас
отступил, дважды ударил, это подействовало, тогда он  начал  из  последних
сил  осыпать  ударами.  Пальцы  онемели,  но  лицо  богатыря  уже  было  в
кровоподтеках, глаза заплыли. Огромный кулак задел  Томаса  по  голове,  в
черепе словно раскололась глыба из каменоломни. Он упал, перекатился через
голову, чувствуя, как острая боль рвет все  тело.  Откатился  еще,  ожидая
страшные добивающие удары ногами. Однако  русич  лежачего  не  бил  --  не
подлый Восток! -- и Томас сумел встать, увернулся  от  просвистевшего  над
ним кулака, поднырнул, входя в  кольцо  огромных  рук  и  мощно  ударил  в
подбородок.
     Михаил всхрапнул и остановился. Руки разомкнулись и неуверенно  пошли
вниз. Томас, задержав дыхание, бил и бил  короткими  сильными  ударами:  в
лицо, под ложечку, нанес два сильных удара в ухо.
     Богатырь качнул и снова двинулся на него. Каменный он в  самом  деле,
что ли, подумал Томас в отчаянии. Он отступил на  шаг,  спина  уперлась  в
стену. Конец, понял он обреченно.  Сил  не  осталось  ни  капли.  Все.  Он
раздавлен.
     Михаил сделал шаг на подгибающихся ногах и рухнул вниз лицом.  Томас,
не веря глазам, заставил себя поднять руки и скрестить пальцы  в  победном
жесте. Если умирать надо красиво, то и побеждать красиво.
     Сквозь шум крови в ушах слышал крики,  возгласы.  Кто-то  хлопнул  по
плечу -- Томас едва  не  заорал  от  боли.  Повернулся,  чтобы  разглядеть
дурака, но от этого движения в шее будто лопнула жила, в  глаза  хлестнуло
горячим.
     Яра вырвалась из чьих-то рук, выбежала  на  поле  битвы.  Ее  лиловые
глаза лишь на миг остановились на залитом кровью лице Томаса -- она раньше
него поняла, что это кровь из разбитого носа Михаила, --тут же бросилась к
Михаилу.
     Он лежал, как сброшенная с небес скала. Яра с  трудом  повернула  его
лицом вверх. Руки его бесцельно шарили по земле, загребали  пыль,  а  губы
что-то шептали.
     Она резко повернулась к Томасу. Лиловые глаза метнули молнию.
     -- Сэр Томас! Как ты... как ты мог так гадко поступить?
     Томас отклеился от стены. Его поддерживали, все  еще  похлопывали  по
спине, плечам. Со всех сторон он видел улыбающиеся  лица.  Похоже,  где-то
сумел переломить симпатии на свою сторону.
     Томас кивнул на склонившуюся над распростертым бойцом Яру.
     -- Почему она...
     -- Русская женщина, -- ответил ему кто-то таким  тоном,  словно  этим
было все сказано.
     -- И что?
     -- Всегда на стороне поверженного.

     Глава 17

     Михаила увели, поддерживая под руки. Отрок подал  Томасу  оседланного
коня. Томас огляделся, чувствуя, что оставляет  здесь  часть  себя.  Может
быть, лучшую часть.
     -- Подержи коня чуток. Я наброшу на себя доспехи.
     Мальчишка смотрел на рыцаря исподлобья. Глаза были серьезными:
     -- А сможешь сам? Такие надо застегивать сзади.
     -- Ну, если ты знаешь, как это делается...
     -- Подумаешь! Рыцари есть и у нас.
     Он бросил поводья на крюк коновязи.  В  комнате,  где  Томас  оставил
оружие, мальчишка восторженными глазами смотрел на длинный меч.
     -- Ух ты! Такой громадный! Это твой?
     Томас схватил  меч,  повертел  одной  рукой,  с  неожиданной  яростью
рубанул по толстому столбу. Лезвие вошло наискось и  рассекло  столб,  как
тонкий прутик. Верхняя половинка соскользнула  с  нижней,  упала  с  таким
грохотом, что затряслись стены, а стол и ложе подпрыгнули.
     -- Ого! -- вскрикнул мальчишка. -- Такого еще никто не делал!
     -- Никто?
     -- Никто! -- поклялся мальчишка, добавил после  минутного  колебания:
-- Даже наш князь!
     Боль в разбитом лице Томаса ослабла,  но  осталась  в  груди,  словно
могучие кулаки Михаила раздробили ему грудь и ранили  сердце.  Он  напялил
доспехи, поворачивался, пока мальчишка, упираясь ногой,  затягивал  ремни,
стягивал стальные пластины.
     -- Пора.
     Когда вышел на крыльцо, возле коновязи рядом с  его  жеребцом  стояло
еще трое коней. На одном сидела Яра.

     Они уже выехали за ворота, а Яра все еще убеждала:
     -- Не будь меня с тобой, разве мой дядя бросился бы нам на помощь?  И
привез бы тебе вдогонку потерянную чашу? Калика вообще хотел,  если  вдруг
погибнет, чтобы я пошла с тобой  до  Британии!  Одному  не  дойти.  Одному
вообще не выжить, когда столько врагов...
     Томас молчал, чувствовал, будто его привязали за ноги к диким коням и
погнали их в разные стороны. Ее доводы нелепы, хотя какая-то правда,  надо
признаться, есть, да и пользы от ее лука тоже, но он ни за какие сокровища
не взял бы женщину в столь трудное путешествие... хотя тут осталось  разве
что переплыть  морской  пролив  да  вручить  чашу  первым  же  встреченным
священникам... если бы это была женщина. Но и  ее,  красивую  и  отважную,
самоотверженную и -- надо же  такое  несчастье!  --  умную,  не  взял  бы,
благородством друзей нехорошо пользоваться,  если  бы  не  железная  рука,
сжимавшая его сердце с момента приезда в оставленный за спиной град.
     Он уже думал, что колдовство убьет его, едва выедет за ворота, уже  и
так было горько и гадко, что жить не хотелось, но едва увидел ее в  седле,
солнце засияло и сожгло тучи, птицы запели,  а  сердце,  освободившись  от
тяжести, начало скакать, как ополоумевший заяц.
     Он и сейчас с величайшим трудом давил ликование,  сдерживался,  чтобы
не вскочить с ногами на седло и заорать что-нибудь восторженно-глупое. Они
снова едут за солнцем, ну пусть не совсем, они же едут на северо-запад, но
все равно к солнцу, счастью. А что ему еще нужно помимо  этой  бесконечной
дороги, синего неба и степи, которую он  видит  на  кончиках  ушей  своего
гостей, затем Томас видел фигуру в  волчьей  шкуре  во  дворе  у  жаровен,
     Дорога вывела к небольшой  речушке,  маленькой  и  невзрачной,  но  с
берегами,  способными  выдержать  удары  океанских  волн.  Возможно,  реки
мельчают и покрываются тиной, как и люди, подумал Томас.
     Кони неспешно двигались по высокому берегу,  воздух  был  по-осеннему
холоден, чист и свеж.  Томас  сдерживал  радостную  дрожь  во  всем  теле:
чувствовалась близость большой воды.  Река  впадает  в  море,  за  которым
зеленеют холмы Британии!
     Яра сказала негромко, с печалью в голосе:
     -- Везде кровь и разор...
     Навстречу по  дороге  двигался,  по-стариковски  опираясь  на  палку,
белоголовый мальчонка в драных заплатанных портках, ветхих настолько,  что
сквозь них видно было серую от холода грязную  кожу,  босой,  с  нищенской
сумой через плечо. Он был худ настолько, что  кости  торчали  даже  сквозь
ветхую одежонку. Босые ступни были красными от холода, в цыпках.
     Томас наклонился, всматриваясь внимательно. В мальчишке  было  что-то
тревожное. Бредет  неспешно,  глазеет  по  сторонам.  Такому  не  очень-то
доверят отлучиться от  своего  двора,  разве  что  гусей  пасти,  а  здесь
ближайшая весь далековато...
     -- Ты кто такой отважный, -- спросил он ласковым  голосом,  чтобы  не
напугать своим устрашающим видом, -- что не боишься  уходить  так  далеко?
Здесь дикие звери, здесь страшные рыбы, а птицы  так  вовсе  с  клювами  и
крыльями!
     Мальчишка поднял на рыцаря серьезные глаза.
     -- А я боюсь.
     -- Боишься? -- Томас оглянулся на Яру.  --  Тогда  ты  очень  смелый.
Только герои, преодолевая страх, умеют совершать подвиги.
     Яра смотрела на мальчишку с любовью и жалостью. Томас успел подумать,
что она, должно быть, очень любит детей.  А  так  как  с  виду  вон  какая
здоровая и краснощекая, то нарожает их, как крольчиха, не  меньше  дюжины,
будет вылизывать, как корова и защищать, как волчица.
     -- Нет, -- ответил мальчишка чистым голосом, -- я очень несмелый.  Но
мне было велено.
     Томас насторожился, быстро посмотрел  по  сторонам.  Везде  тихо,  от
ближайших кустов далеко, засада не страшна. Но словно бы в  самом  воздухе
разлито что-то особенное...
     -- Кем?
     -- Не знаю.
     -- Гм... А как было велено?
     -- Просто был голос в ночи.
     -- Тебе привиделось? -- спросил Томас с облегчением. -- У детей часто
бывают ночные страхи.
     Мальчишка покачал головой. Вид у него был несчастливый.
     -- Нет. Был голос, затем было сияние в ночи. А голос не был страшным.
Он говорил, как мой дедушка, ласково. Но строго. Велел придти сюда и ждать
огромного рыцаря в блестящих доспехах. Я здесь уже с утра, замерз совсем.
     Яра смотрела  то  на  мальчишку,  то  на  Томаса.  Рыцарь  спросил  с
подозрением в голосе:
     -- Постой, как тебя зовут?
     -- Иосиф, сын Богдана.
     Что-то словно пронесло невидимой ладонью над головой Томаса, он  даже
ощутил тепло. Спросил внезапно охрипшим голосом:
     -- Ты откуда родом?
     -- Из Аримафейска. Аримафейск тут недалече, прямо за Урюпинском...
     Томас даже покачнулся, словно громом пораженный в самое сердце. Иосиф
Аримафейский? Вот что имел в виду тот... Голос... когда сказал, что  когда
встретит настоящего Иосифа, то, несмотря на всю свою отвагу и доблесть, не
откажется отдать ему чашу!
     Яра смотрела с тихой жалостью, затем  перевела  умоляющий  взгляд  на
рыцаря. Томас ощутил укол в сердце. Вот что и как было начертано в  высших
небесных   чертогах...   Да,   должен   принести   чашу   потомок   Иосифа
Аримафейского, того самого, в чьем склепе нашли покой останки сына Бога --
Христа, пришедшего спасти мир. Ему, за заслуги его великого  предка,  дана
честь принести чашу с кровью Христовой...  Но  как  может  ребенок  пройти
через пустыни, горы, болота, леса, переправиться через  реки,  к  тому  же
постоянно  пробиваясь  через  земли  враждебных  племен   и   народов?   А
разбойники, чудовища ночи,  драконы?  Провидение  из  всего  крестоносного
войска избрало именно его, Томаса Мальтона,  чтобы  своим  мечом  защищать
этого чистого душой мальчишку. И он в состоянии это сделать!
     Он  чувствовал,  как  обида  на  неведомого   узурпатора   его   чаши
испарилась. Он передавал ее не в руки более сильного воина, не в руки мага
или властителя, а в тонкие ручонки ребенка,  которому  не  выжить  в  этом
страшном мире без защиты его длинного меча.
     -- Яра, -- велел он, -- дай ему моего запасного  коня.  Он  поедет  с
нами.
     Она покачала головой.
     -- Томас, он же ребенок...
     Наклонившись, легко подняла к себе в седло. Глаза ее сияли,  и  Томас
снова подумал, что она, несмотря на свой звериный нрав и  умение  стрелять
из лука, будет хорошей матерью. Вон руки дрожат от желания вытирать сопли,
тетешкать,  а  губы  уже  складываются  трубочкой,  будто   сейчас   будет
насюсюкивать в оттопыренное ухо колыбельную.
     -- А что скажут родители? -- спросил Томас  на  всякий  случай,  хотя
чувствовал, что Провидение могло предусмотреть всякие мелочи.
     Мальчишка ответил чистым грустным голосом:
     -- Они померли. Я сирота.
     -- Бедолага... Как ты живешь?
     -- Да так... Сегодня у одних поработаю, завтра  у  других.  Покормят,
дадут что-то одеть с хозяйских детей, мне много не надо.
     Томас угрюмо кивнул. Провидение в самом деле позаботилось  обо  всем.
То ли прибило родителей, чтобы не помешали мальцу  отправиться  в  дальний
путь, то ли само как-то случилось. Хотя само  ничего  не  случается,  ведь
даже лист с дерева не падет без повеления свыше.  Впрочем,  ради  великого
дела можно и придушить пару простолюдинов. Их же  как  листьев  в  росском
лесу.
     Будь я Богом, сделал бы вовсе просто, подумал  он  отстраненно.  Если
тот древний Иосиф был не размазня, то наверняка оставил не одного  чахлого
сына, а поболе. Вон у него дядя, до чего ученый, что и на женщин вроде  бы
не глядит, но, кроме четырех сыновей, у него в каждой деревне  по  десятку
бастардов бегает. А  у  древнего  Иосифа  только  прямых  потомков  должны
набраться тысячи. Среди  них  есть  и  богатые,  и  бедные,  и  смелые,  и
пугливые. Есть и сироты. Только и делов, что такого мальца  на  пару  миль
переместить вправо или влево... А то и просто вовремя разбудить и  вывести
на дорогу.
     Мальчишка был тих, как мышь, робок  и  послушен.  Жизнь  среди  чужих
людей научила не ждать тепла, а когда Яра погладила по голове, он  засиял,
как солнышко, потянулся к ее руке, стараясь продлить ласку.

      * ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ *

     Глава 1

     Дыхание северного моря становилось все мощнее. Еще  через  милю  река
словно конь, почуявший близкий отдых, с новыми силами  устремилась  вперед
по прямой. Дорога вывела  к  высокому  обрыву.  Еще  издали  они  услышали
тяжелый равномерный гул. Воздух стал влажным, словно предгрозовым.
     Томас с  такой  страстью  рвался  увидеть  море,  что  Яра  понимающе
придержала коня. Мальчишка сонно завозился в ее объятиях.
     -- Уже приехали?
     -- Почти, -- успокоила Яра. -- Спи.
     Томас  остановил  коня  на  краю  обрыва.  Долго   стоял   в   гордом
одиночестве, смотрел, на лице блестели капельки влаги. Яра решила бы,  что
слезы, будь на месте рыцаря слабая женщина, у которой то слезы, то  сопли,
но над обрывом стоит и смотрит на Британию железный рыцарь! Неужто  брызги
взлетают так высоко?
     Блестящая металлическая статуя приглашающе поманила  ее  дланью.  Яра
тронула коня каблуками. Берег был крут и высок, на его основание тяжело  и
мощно обрушивались высокие  медленные  волны.  Они  были  серого  цвета  и
казались свинцовыми.  Они  тянулись,  постепенно  измельчаясь,  до  самого
виднокрая, где с ними сливалось такое же  серое  небо  со  свинцово-серыми
облаками.
     -- Там Британия, -- сказал Томас тихо.
     -- Счастливый... -- ответила она так же тихо. -- Но если  вплавь,  то
после такого плотного обеда тяжко.
     Томас тряхнул головой, стряхивая сладкие  грезы.  Затуманенные  глаза
снова стали пронзительно-синими, холодными, как Британия.
     -- Здесь порты должны быть на каждом шагу.
     -- Хочешь найти корабль сегодня?
     --  Горбатого  баба  с  воза  до  Киева  доведет,  --  ответил  Томас
значительно.
     Яра с печалью отвела взор. Рыцарь пользовался даже словами калики, не
мог смириться с потерей. Тот словно  бы  шел  рядом,  говорил,  смеялся  и
шутил, подавал мудрые, редко когда понятные советы.
     Они не проехали и двух миль вдоль берега,  когда  встретили  рыбацкую
деревушку. Там объяснили,  что  еще  чуть  дальше  лежит  городок,  откуда
корабли уходят почти каждую неделю. А если бы они поехали вдоль  берега  в
другую сторону, то наткнулись бы на город с таким огромным портом,  откуда
корабли уходят каждый день.
     Томас выругался, но поворачивать коня не стал. Судьба наконец  начала
улыбаться им, так что может повезти и там, куда едут.
     Городок был невелик. Томас сперва приуныл, но когда  подъехал  ближе,
сердце застучало радостнее. Порт впятеро больше города, горожане  кормятся
благодаря кораблям. От мачт рябит в глазах. Пока приближались, два корабля
как раз подходили к причалу. А сколько приходит, столько должно и уходить,
даже Яре понятно. Правда, морякам  надо  дать  время  на  загул,  драку  в
корчме, здесь именуемые уже тавернами,  на  веселых  девок,  но  скитальцы
морей так же быстро  спускают  деньги  и  награбленное  богатство,  как  и
скитальцы  песков,  лесов  или  гор.  Так  что  корабли  здесь  не  должны
задерживаться.
     Томас хотел  ехать  сразу  к  кораблям,  Яра  заикнулась  об  отдыхе,
мальчишка устал, спал на ее руках, но рыцарь дрожал от нетерпения.
     -- Сперва к причалу, -- сказал он твердо,  --  а  постоялый  двор  не
отплывет!
     Они поехали в  порт.  Здесь  было  не  так  пестро  и  шумно,  как  в
восточных, куда привезли крестоносцев, но все-таки жизнь кипела, мокрые от
пота рабочие таскали  мешки  с  грузом,  здесь  же  перекупщики  щупали  и
рассматривали товар, ссорились между собой, пьяные моряки и ворье затевали
драки. Здесь была жизнь, а чем дальше от порта, чем больше она походила на
прозябание.
     Из всех кораблей только два готовились выйти на  этой  неделе.  Томас
отыскал хозяина, тот обещал уйти хоть сейчас,  если  ему  доставят  шелка,
обещанные еще неделю назад. На втором корабле объяснили,  что  моряки  уже
пропили деньги, вырученные за мечи из Британии,  теперь  осталось  собрать
их,  а  для  этого  надо  лишь  вытащить  из  теплых  постелей.  Если   бы
собственных, то собрал бы в один миг, а то из чужих, а они  сегодня  одни,
завтра другие...
     Томас уже жалел, что не поехал в другую сторону, но хозяин  посмотрел
внимательно, оскалил зубы в широченной усмешке.
     -- Вижу, торопишься тоже в чужую?..  Приходи  завтра  с  утра.  Не  с
самого раннего, а так, когда солнце, как обезьяна,  уже  вскарабкается  на
треть мачты. Если сумеет с такого похмелья.
     Постоялый двор был огромен, а Томасу еще на входе объяснили,  что  на
этой же улице есть еще два,  и  если  ему  здесь  не  нравится,  то  может
убираться  ко  всем  чертям.  Постояльцев  и  без  него   хватает,   впору
пристраивать еще комнаты.
     Томас посопел, но Яра дергала за рукав:  перестань,  здесь  всего  на
ночь, ты же на камнях спал!
     На ужин предложили рыбу, правда, самую  разную,  вареную,  печеную  и
жареную, к  тому  же  почти  даром.  Томас  потребовал  мяса,  чем  вызвал
недовольство, но желаемое получил, хотя пришлось выложить в  двадцать  раз
больше. Похоже, если рыбу ловили прямо на месте, то  мясо  покупали,  а  в
военное время платить приходилось не только монетами, но и головами.
     Томас осмотрел комнату Яры, проверил запоры, решетки  на  окнах.  Яра
уложила усталого мальчишку на постель,  укрыла  ветхим  одеялом.  Он  лишь
слабо улыбнулся, попытался удержать ее руку, но  крепкий  сон  сделал  его
пальцы вялыми.

     Томас пробовал ложиться, вскакивал, подбегал к единственному  окошку.
Сердце колотилось, сон не шел. За окном чернота, две-три  тусклые  звезды,
но в той стороне -- Британия. До нее  рукой  подать  в  сравнении  с  тем,
сколько пришлось пройти, проехать, пролететь, проползти, обдирая локти!
     За тонкой перегородкой, где расположились Яра с мальчиком, было тихо.
Умаялись оба. Все-таки женщина тоже ребенок, как бы ни старалась выглядеть
взрослой. И относиться к ней надо всегда, как к ребенку, какую бы ношу она
ни пыталась сама взвалить на свои плечи. И оберегать, как ребенка.
     Он лег, заложил руки за голову, но сна все равно ни в одном глазу.  В
возбужденном мозгу  проскакивали  радостные  минуты  возвращения,  всплыло
любящее лицо матери, совсем  некстати  увидел  сцену  захвата  Иерусалима.
Сердце все еще колотилось часто и сильно, словно размахивал  мечом,  а  не
пытался погрузиться в сон.
     Он долго лежал в ночной тишине, дышал ровно и глубоко. Наконец  мышцы
расслабились, он ощутил, как руки отяжелели... и в  это  же  время  ощутил
чье-то присутствие в комнате. Глаза уже привыкли к слабому свету луны, что
заглядывала в окошко, но в комнате помимо  стола,  двух  лавок  и  грубого
ложа, где Томас лежал, ничего не было.  В  то  же  время  он  чуял  чье-то
присутствие.
     Дышал все так же ровно, всматривался  из-под  приспущенных  век.  Меч
справа от руки, почти касается пальцами, а  веревочка  от  мешка  с  чашей
накинута на кисть левой. Если бы не  научился  звериным  чутьем  угадывать
опасность раньше, чем она возникала воочию, то сгинул бы  еще  на  пути  к
Святой Земле, не  говоря  уже  о  полной  опасности  жизни  крестоносца  в
захваченных землях.
     Из стены выступили две фигуры. Обе были в плащах  до  полу,  капюшоны
надвинуты на лица, скрывая глаза. Томас  разглядел  только  подбородки:  у
одного квадратный, тяжелый, в обвисших складках кожи, у другого острый, но
тоже упрямо выдвинутый вперед. Оба походили  больше  на  рыцарей,  чем  на
монахов.
     -- Крепко спит? -- спросил один шепотом.
     -- Крепкий сон наступает через два часа, -- ответил второй  таким  же
шепотом, наставительно, -- тогда все бесполезно... А сейчас самое время.
     Первый приблизился  к  ложу.  Томас  напрягся,  готовясь  молниеносно
ухватить меч, ударить,  прыгнуть,  парировать  удар  второго,  пригнуть  и
ткнуть острием меча как копьем в живот первого. Сердце застучало еще чаще,
но дыхание он удерживал ровным,  расслабленным.  Даже  рот  приоткрыл  для
убедительности.
     -- Сэр Томас Мальтон, -- заговорил первый негромко, но таким властным
голосом, что Томас ощутил невольный импульс стать  перед  незнакомцами  на
колени. От них исходила мощь королей. -- Сэр Томас Мальтон из  Гисленда!..
Ты совершил великий подвиг, прославив не только свое имя и  свой  род,  но
все англское рыцарство! Сейчас же ты не должен  успокаиваться,  ты  должен
быть готов к сражениям и схваткам, ибо дом близок, но путь к нему  труден.
Ты должен доставить Иосифа Аримафейского с чашей в  Британию,  ибо  именно
тебя Провидение избрало своим орудием, а там ты обязан  сразу  же  отвезти
чашу в часовню святого Дункана и передать в руки  святых  отцов.  Укрепись
духом, ибо путь твой еще не окончен!
     Он перевел дыхание, посмотрел на второго, словно  спрашивая,  так  ли
сказал и все ли. Тот кивнул.  Первый  сказал  все  тем  же  негромким,  но
властным голосом, от которого дрожал воздух:
     -- Когда ты проснешься, то  сядешь  на  корабль  со  статуей  святого
Дункана  на  борту.  Там  надежная  команда,  вас  отвезут  на  тот  берег
немедленно.  Проснувшись,  ты  будешь  помнить  только  страстное  желание
исполнить это повеление. Спи крепко, а утром встанешь полным сил  и  жажды
выполнить все, что тебе было сейчас сказано!
     Они медленно отступили и, сколько Томас ни всматривался, без стука  и
скрипа ушли прямо в стену. Он еще долго лежал, успокаивая сердце,  готовое
выпрыгнуть. В ушах звучал властный голос,  и  Томас  чувствовал  страстное
желание выполнить все  до  мельчайших  деталей,  хотя  оставалась  в  душе
горечь. Он и собирался все сделать именно так. Неужто в  нем  сомневаются,
не верят? Или сочли, что выдохся?
     Медленно встал, на цыпочках пробежал вдоль  стены,  где  половицы  не
скрипели, ощупал то место, куда они исчезли. Стена была абсолютно гладкая.
Молча выругавшись, так же осторожно вернулся, лег. Когда церковь уничтожит
все колдовство, жить будет проще.
     Теперь сон не шел вовсе. Томас лежал, мрачно  смотрел  в  потолок.  В
ушах звучал властный голос, заставляющий  его  потупить  так,  как  угодно
святой церкви.

     Утром он промолчал о ночных гостях.  Быстро  позавтракали,  вышли  на
холодную сырую улицу. Иосиф зевал, тер кулачками глаза, но  шел  послушно,
смотрел преданными чистыми  глазенками.  Томас  вручил  ему  мешок,  велел
строго-настрого беречь. Яра посмотрела обеспокоенно.
     -- Не рано ли?
     -- Но сказано ведь, что именно Иосиф должен принести в Британию чашу.
     -- До Британии еще надо море переплыть. Вот и  дал  бы  ребенку  чашу
перед тем, как ступить на берег!
     Томас успокоил:
     -- Мешок не тяжелый. В нем нет ничего лишнего, кроме...  одной  очень
важной вещи.
     Первое, что бросилось в глаза,  когда  пришли  в  порт,  был  большой
корабль.  Он  стоял  у  самого  причала,  на  борт  грузили  мешки.  Томас
пристально смотрел на нос корабля, где стояла с поднятым  крестом  в  руке
деревянная статуя  святого.  Если  он  правильно  догадался,  это  и  есть
корабль, на который ему надо сесть.
     Он ощутил, что ноги сами задвигались, а сердце  застучало  радостнее.
Наконец-то он не бьется в одиночку против всего света,  наконец-то  пришла
помощь! Как всегда запоздалая, он  и  без  нее  уже  завершает  квест,  но
все-таки приятно знать, что и его душа не лишняя на свете.  О  нем  знают,
помнят, заботятся.
     С одного корабля окликнули весело:
     -- Эгей!.. Ты уже собрался?.. Молодец! А  я  собрал  больше  половины
команды. Этого достаточно, чтобы выйти в море.
     На него смотрел, скаля зубы, хозяин судна.  Под  глазом  у  него  был
кровоподтек, на костяшках пальцев ссадины, но глядел  он  лихо,  довольный
собой и жизнью. Ветхая рубашка была разорвана  до  пояса,  холодный  ветер
топорщил рыжие волосы на груди. Он был типичный англ, крепкий и не робкий,
таких Томас встречал на каждом шагу в Британии, но сейчас он смотрел  так,
будто встретил родного человека.
     Томас кивнул сочувствующе.
     -- Здорово тебя отделали.
     -- Это что, -- заржал хозяин. -- Ты бы посмотрел на тех, кого отделал
я!.. Ха-ха!.. Ну, с тебя три золотых и три медных. Медные за вас троих,  а
золотые за коней.
     -- Что ж за коней так дорого? -- буркнул Томас  и  перевел  взгляд  с
грязного суденышка на  прекрасный  корабль,  где  его  уже  ждали,  он  не
сомневался.
     -- А что люди? Люди мало чего стоят. А кони -- ого-го!  Да  еще  если
вдруг ветер поднимется? Кони, испугавшись, могут разнести корабль в щепки!
Их надо связывать, а вы и так потерпите. Кони у вас знатные,  давно  таких
не видывал... Могу дать десять мешков муки за каждого! Меняемся?
     Томас слушал, а глаза настороженно следили  за  группой  мужчин,  что
шли, мирно беседуя, по набережной. Не  вооружены,  хотя  под  их  длинными
плащами можно укрыть целый арсенал, держатся спокойно, в его сторону вовсе
не смотрят. Но что-то насторожило Томаса. То ли их  прямые  плечи,  то  ли
слишком уверенная походка, то ли еще что. С виду торговцы средней руки, но
уж слишком все как на подбор. Такими  были,  по  рассказам  деда,  древние
викинги, его далекие предки. Они брали с собой товар, но больше нападали и
грабили всех, кто оказывался слабее, а у  кого  силы  оказывалось  намного
больше, с тем обменивались товарами.
     -- Яра, -- сказал он одними губами, -- бери  мальчика  и  отступай  к
во-о-н тому кораблю. У которого на носу статуя.
     Яра лишь тревожно взглянула, руки ее прижали к себе мальчонку, повели
вдоль набережной. Томас, не выпуская странных  торговцев  из  виду,  начал
медленно отступать вслед за нею. Странно, ему показалось,  что  они  сразу
потеряли к нему интерес. Остановились, беседуя,  один  указывал  на  серые
волны, что-то говорил, с ним спорили, некоторые смеялись.
     Что за дьявол,  подумал  Томас  рассерженно,  ничего  не  пойму.  Или
почудилось, что они что-то затевают?
     Яра и мальчик уже стояли на причале  перед  большим  кораблем.  Томас
подошел, крикнул:
     -- Эй, на борту!.. Куда путь держите?
     Хорошо одетый мужчина, седой и с приятным лицом, помахал рукой.
     -- Домой! В благословенную Богом Британию.
     У Томаса сердце стукнуло чаще. Взволнованно спросил:
     -- А когда отправитесь?
     -- А вот-вот. Погрузка уже заканчивается.
     -- Возьмете меня, женщину и ребенка на борт? Хорошо еще бы коней,  но
если у вас с этим трудности...
     Мужчина заулыбался, губы расплылись в улыбку, показывая ровные  белые
зубы.
     -- Можно и коней. Это когда сюда шли, то щепку нельзя было приткнуть,
а теперь все распродали, взамен купили только муки. Так что места много. Я
возьму с вас три серебряных монеты вместе с конями.
     Это было неслыханно дешево. Да еще на  таком  чистом  и  великолепном
корабле! Но Томас покачал головой, спросил разочарованно:
     -- Эх, этот длинный путь поистощил мой кошелек. За две возьмешь?
     Хозяин судна благодушно махнул рукой.
     -- Беру!.. У меня была настолько удачная поездка,  что  я  сам  готов
заплатить за вас. Две серебряных монеты, договорились.
     -- Спасибо, -- поблагодарил Томас.
     Мужчины, стоя у причала, переговаривались, в их сторону  ни  один  не
повернул головы, но Томаса не оставляло ощущение, что  за  ним  пристально
наблюдают. А то и читают их разговор по губам, он знавал таких умельцев.
     Он подтолкнул Иосифа.
     -- Ну, не боишься пройти по такой узкой доске на корабль?
     Мальчишка обиделся:
     -- Какая же она узкая? По ней две коровы пройдут рядом!
     -- Ну тогда иди. Не вырони мешок, в нем очень ценная вещь. В  деньгах
она стоит мало, но... для  меня  ценная.  Понял?  --  Последние  слова  он
говорил нарочито громко, краем глаза следя за торговцами. Мальчик двинулся
по причальной доске, Томас пошел следом, вдруг изменился в  лице,  хлопнул
себя по лбу. -- Постой, а как же твои платья, Яра?  Я  ж  их  велел  вчера
отнести на ту дырявую посудину. Мы, -- он обратился к хозяину корабля,  --
собирались отправиться на ней, вашего корабля еще не было...
     Яра смотрела тупо, потом что-то прочла в лице Томаса.
     -- Да, платья... мои замечательные  платья.  На  них  одного  жемчуга
больше, чем стоит тот корабль.
     Хозяин корабля покивал сочувствующе.
     -- Надо забрать, вы правы... Мальчик, ты иди сюда, я пока покажу тебе
каюту, где вы побудете, пока приплывем.
     Иосиф, неуверенно оглядываясь на Томаса и Яру, пошел по трапу. Хозяин
протягивал к нему руки. Он улыбался, но  Томасу  показалось,  что  в  лице
проступило что-то волчье.
     -- Ты поторопись, -- велел Томас. -- Туда и обратно, поняла?
     Яра неуверенно кивнула, попятилась, пошла по причалу. Томас смотрел с
недовольным видом вслед, потом лицо его стало озабоченным.
     -- Дьявол!.. Там одно ворье, разбойники. Как бы не  обидели  женщину.
Да еще когда узнают, что мы с ними не поплывем.
     -- На похмелье они тихие, -- возразил хозяин.
     -- Может, и так, -- согласился Томас, -- но на  всякий  случай  лучше
пусть они видят за ее спиной мои кулаки и мой меч. Так уж точно  никто  ее
не обидит.
     Он решительно пошел за Ярой. Торговцы  разом  колыхнулись,  им  нужно
было сделать всего пять шагов, чтобы  загородить  ему  дорогу,  но  то  ли
хозяин судна подал им условный  знак,  то  ли  еще  почему,  но  помялись,
остановились в замешательстве.
     Томас взял Яру под руку, заговорил громко:
     -- Да, на этом чистильном корабле мы в один миг окажемся в  Британии!
Хорошо, что вчера не заплатили этому разбойнику вперед!  Плакали  бы  наши
деньги.
     Они прошли совсем рядом, почти задевая  их.  Томас  встретил  два-три
равнодушных взгляда, но когда прошел мимо, словно десятки ножей  вонзились
в  спину.  Он  чувствовал  холодные  враждебные  взгляды,   полные   такой
ненависти, словно это были не люди, а змеи в людской личине.
     Поднявшись на корабль, он сказал хозяину быстро:
     -- Ты смог бы на своей посудине обогнать вон тот красавец?
     Хозяин прищурился.
     -- Понимаешь, парень, у нас торговля  такая,  что  нам  бывает  очень
нужна скорость... ха-ха!.. Тот корабль лучше выглядит, кто спорит? И людей
на нем много. И отбиться он может от любого врага. Если схлестнется с  кем
в морском бою, то скорее всего победит. В драке нам с ним не тягаться, как
и в богатстве. Но что можем удрать, так это я голову кладу на плаху!
     Томас вытащил кошель с золотом, полученный от Звенько.
     -- Видишь? Здесь хватит, чтобы купить  три  таких  корабля.  Если  ты
сумеешь сейчас же отплыть к берегам Британии, то эти деньги твои.  И  так,
чтобы нас никто не перехватил!
     Хозяин как завороженный протянул руку. Томас спрятал кошель под полу.
     -- Когда будем подплывать к берегу. А если попытаетесь отнять раньше,
то выброшу за борт.
     -- Боже  упаси,  --  ужаснулся  хозяин  и  внезапно  заорал  страшным
голосом: -- Поднять парус! Если мы отплывем  раньше,  чем  у  меня  лопнет
терпение, а  оно  прочное,  как  мыльный  пузырь,  повыбрасываю  за  борт,
бездельники!
     Наверху послышался топот. Бегали, орали, но Томас почти сразу  уловил
свист разворачивающегося паруса. Корабль тряхнуло.
     -- А коней? -- спросил Томас.
     Хозяин покачал головой, в глазах было одобрение.
     -- Зачем тебе кони, когда у тебя такие деньги? Этих тебе не взять.
     -- Почему?
     Хозяин молча кивнул на купцов. Те  встревоженно  рассредоточились,  у
некоторых уже ладони были на рукоятях мечей. Они ждали сигнала.
     -- Нравишься ты мне, -- сказал  хозяин  неожиданно.  --  Ты,  хоть  и
благородный рыцарь, но все-таки не дурак и не трус.  К  тому  же  явно  за
тобой кое-какие грешки водятся. И очень немалые! Недаром же столько народу
набежало в этот забытый Богом городишко.
     Томас поморщился при мысли, что пьяный разбойник считает его  ровней,
да еще подает это как похвалу, но в  это  время  под  ногами  дощатый  пол
закачался, в борт ударила волна. Сверху раздался испуганный голос:
     -- Хозяин, беда!
     Томас едва успел дернуть хозяина назад, а над головой с мертвым сухим
стуком ударились в дерево три металлические стрелы из арбалета. По причалу
к ним бежали, выхватив мечи и  отбросив  плащи,  самые  рослые  и  могучие
воины, каких Томасу только приходилось видеть.
     Яра вскрикнула:
     -- Томас, опомнись! А как же мальчик... Иосиф  Аримафейский?  Ты  его
бросишь?
     Еще одна стрела ударила в мачту  между  ними,  прищемив  край  плаща.
Томас зло заорал:
     -- Да что мне пророчества!.. Что мне звезды!.. Раз  напрорекали,  что
отвезет он, вот пусть и везет!
     Она смотрела отчаянными глазами, не веря, не понимая. Лицо  ее  стало
белым. И ты туда же, подумал он с мстительной  радостью.  Думаешь,  я  уже
поверил, что ты не работаешь на  Тайных?  Иначе  чего  бы  так  настойчиво
добивалась ехать со мной? Даже Михуила Урюпинца оставила вытирать кровавые
сопли самому.... а то и  другие  девки  утрут.  А  звезды,  как  говаривал
калика, выстроятся на небе так, как надо сильному! Звезды водят слабых,  а
сильные сами двигают звездами.
     Яра слышали крики, палуба под  ними  ходил  ходуном.  В  лицо  ударил
свежий ветер. Томас сдернул ее вниз под защиту  борта.  Лицо  рыцаря  было
темным, как грозовая туча, и надменным, словно он сам превратился в  злого
языческого бога. В глазах стоял вызов. Мол,  мало  ли  что  напрорекали  в
темные века! Почему он, Томас  Мальтон,  должен  слушаться  звезд,  ведьм,
колдунов или пророков, когда есть он сам?
     -- Но ведь тебе являлся сам Бог...
     -- Бог?.. А если то был Сатана?.. Как их различить по внешнему виду?
     Две стрелы ударили по его панцирю. На счастье, скользнули, арбалетная
стрела  пробивает  любые  доспехи.  Различия  надо  чувствовать   сердцем,
вспомнил он слова калики. Внешность для того и  дадена,  чтобы  обманывать
глаза, а язык вырос для того, чтобы обманывать умные головы. Только сердце
не брешет, как попова собака.
     С двумя выбежавшими вперед работниками он  сбросил  причальную  доску
вместе с тремя самыми быстрыми, что уже заносили на  бегу  боевые  топоры.
Раздался шумный всплеск. Томас встал впереди, закрывая работников собой  и
щитом от стрел. Сзади раздался звон тетивы. Передний  из  арбалетчиков  на
пирсе выронил самострел  и  рухнул  навзничь.  Стрела  торчала  из  горла,
всаженная очень умело: на палец выше кольчужной рубашки.
     Корабль, покачиваясь под ветром, уже отходил от берега. Еще несколько
стрел ударилось в борта,  мачту,  продырявили  парус.  Вскрикнул  и  упал,
обливаясь кровью, один из матросов. Хозяин заорал, потрясая кулаком.
     Плотник ухватил его за плечо, развернул, указал  трясущимся  пальцем.
На большом корабле спешно поднимали оба паруса. Томас видел,  как  посерел
хозяин. Чтобы уйти от берега на полной скорости, им  надо  проскочить  под
самой кормой опасного противника,  а  что  это  противник,  уже  никто  не
сомневался. Там уже бегали, блестя оружием, натягивали ремни  катапульт  и
баллист.
     -- Быстрее, собачьи дети! -- заорал хозяин и исчез в маленькой каюте.
Томас не успел моргнуть, как появился снова,  уже  в  просторной  кольчуге
поверх  драной  рубашки,  с  узким  сарацинским  мечом,  кривым  и   остро
отточенным, и огромным щитом в другой руке. -- Если  не  проскользнем  без
схватки, они увидят, как умеют драться свободные англы!
     Томас покосился на его разбитое лицо, кровоподтеки и распухшие губы.
     -- И любят тоже.
     -- А что? Какая же это пьянка без доброй драки?
     Томасу показалось, что уже где-то  слышал  эти  слова.  Когда  хозяин
бросился к борту, Томас крикнул Яре:
     -- Ты стреляешь хорошо, но сейчас тебе лучше уйти вниз!
     -- Почему?
     -- Они готовятся метнуть в  нас  греческий  огонь.  Если  хоть  капля
упадет на тело, его прожжет насквозь.
     -- Детские сказки, -- ответила с презрением. --  Я  знаю,  что  такое
греческий огонь. Он стекает вниз, там как  раз  самое  опасное  место.  Но
разве что ты посылаешь меня туда нарочито...
     Крики заглушили его возмущенный ответ. Томас развернулся  и  бросился
наверх. Там звенело оружие. Когда он выскочил на  палубу,  борта  кораблей
промелькнули рядом  так  близко,  что  чудом  не  столкнулись.  На  палубу
полетели стрелы, веревки с абордажными крючками. Но, к счастью, на большом
корабле не были готовы к такому  маневру,  а  на  лохани  --  даже  очень.
Абордажные крючья были обрублены сразу, в ответ на редкие  стрелы  ударили
из десяти длинных луков,  и  когда  корабли  разошлись,  на  большом  было
полдюжины убитых и раненых, а на лохани у одного сорвало стрелой  перевязь
меча.
     --  Так  держать!  --  заревел  хозяин  страшно.  Оглянулся.  --  Эти
разряженные свиньи, если и погонятся, то им легче поймать дельфина в море!
     -- Здесь плавают дельфины? -- удивился Томас.
     Хозяин огрызнулся:
     -- Что, мы кроме этого пролива ничего не видели?
     Томас с  сомнением  оглядел  ветхое  суденышко.  Каким-то  чудом  оно
набрало скорость и неслось, как выпущенная рукой Яры стрела.
     -- Правда, плавали?
     -- Дерьмо плавает, -- огрызнулся хозяин, добавил  высокомерно,  --  а
моряки ходят! Можете, благородный сэр, сменить штаны -- опасность позади.

     Глава 2

     Томас швырнул щит и меч на палубу,  там  уже  валялось  в  беспорядке
оружие, сам бросился  поправлять  парус.  Моряки  работали  споро,  мокрые
мускулистые спины блестели от брызг  и  от  пота.  Волны  ходили  тяжелые,
мрачные, но корабль несся уверенно.  Томас,  не  будучи  моряком,  наконец
понял, что если одни корабли строят в расчете на перевоз через море  целое
войско крестоносцев или стадо скота, другие для свирепых битв  в  открытом
море, то этим торговцам с мечами в руках для выживания  нужны  скорость  и
увертливость. Похоже, они их получили.
     Яра спросила внизу убитым голосом:
     -- Значит, все напрасно?
     -- Почему?
     Он смотрел внимательно за ее лицом. Она покачала головой.
     -- Но если тебе не суждено принести чашу... то что  будет,  когда  ты
ступишь на берег? Сгоришь в огне?  А  чаша  исчезнет?  Или  мы  просто  не
доплывем, утонем раньше?
     Он несколько мгновений следил за ее лицом. Яра явно убита горем.  Или
прикидывается? Осторожно подбирая слова, сказал:
     -- Если пророчество велит принести чашу Иосифу Аримафейскому, то  ему
и нести... Я положил чашу в его мешок.
     Она смотрела неверяще, потом в глазах появился гневный блеск, а  щеки
покраснели.
     -- И мне не сказал?
     -- А что особенного? --  удивился  Томас.  --  Мы  шли  втроем,  груз
делили.
     Их глаза встретились. Томасу стоило усилий не отвести  глаза.  Злость
сменилась гневом, она вспыхнула, набрала в грудь  воздуха,  чтобы  сказать
что-то очень злое. Томас уже напрягся, готовый защищаться,  оправдываться,
но не отступать, однако  плечи  Яры  внезапно  поникли.  Ярость  в  глазах
погасла, а голос дрогнул от страдания:
     -- Понятно... ты мне все-таки не веришь.
     -- Ну, Яра, зачем же так грубо! Я ж молчу, не  напоминаю,  что  ты  в
какой-то тайной секте...
     -- Была!
     -- А где видно, что ты оттуда ушла?
     -- Я могу поклясться!
     Томас развел руками.
     -- Яра... Я человек, который никогда не нарушает клятвы.  Но  я  могу
поклясться в чем угодно перед  сарацином,  язычником  или  индуистом  и  с
чистой совестью ее нарушить. Или дать клятву  благородному  рыцарю,  потом
отказаться с легкостью...  ну,  пусть  с  не  такой  уж  легкостью,  затем
покаяться войсковому капеллану. Он отпустит  мне  грех,  разве  что  велит
поставить лишнюю свечку в часовне. Понимаешь?
     Она спросила подавленно:
     -- Но разве нет нерушимых клятв?
     -- Есть, -- ответил он с невеселой усмешкой, -- но такие клятвы  дает
себе сам человек. Их легче всего нарушать, но как раз  они  бывают  самыми
нерушимыми.
     Избегая ее взгляда, достал из мешка ломоть ржаного хлеба и завернутое
в пергамент сало. Есть еще не хотелось, просто  надо  было  чем-то  занять
себя, но когда нарезал ровные белые ломти и по тесной каюте поплыли густые
ароматы старого сала, выдержанного с солью и перцем, в желудке квакнуло, а
во рту появилась голодная слюна. На рыжеватых ломтях хлеба  белое  сало  с
розовыми прожилками мяса и красными крапинками  перца  выглядело  чересчур
соблазнительно. Как-то само собой получилось, что умял почти половину. Яра
беспокойно завозилась, затем, избегая смотреть на него, схватила ломоть  и
вонзила белые зубы. Аромат свежего хлеба и старого сала стал одуряющим.
     Когда остался последний кусок, их  руки  встретились.  Оба  отдернули
одновременно, уступая друг другу. Посмотрели  наконец  друг  на  друга.  В
глазах Томаса было смущение. Яра рассмеялась:
     -- Я даже не думала, что проголодалась, как волк!
     -- Не сердись, -- попросил он.
     -- Да ладно, -- сказала она. -- Ты прав. Я даже не  знаю,  почему  ты
все-таки принял мою помощь. Ведь  ты  ждешь,  что  я  могу  тебя  зарезать
сонного?
     Томас несколько долгих мгновений  смотрел  в  ее  колдовские  лиловые
глаза. Вдруг бесшабашно махнул рукой, Яра безошибочно узнала жест калики.
     -- Авось, рука не подымется на  такого  молодого  да  красивого...  А
зарежешь так зарежешь... Меня уже сто раз могли зарезать.
     Ее глаза внезапно сузились.
     -- Тоже женщины?
     -- Нет, сарацины. Но тоже такие же злые и коварные.
     Он говорил беспечно,  но  глаза  оставались  грустными.  Яра  сказала
сочувственно:
     -- Ты все еще... из-за пророчества?
     Он огрызнулся:
     -- Ты все-таки ведьма! Знаешь, куда пырнуть ножом. В свежую рану. Да,
я знаю, что сам сэр Бог разделил мир на знатных и  незнатных.  У  него  на
небе тоже возле  трона  стоят  Силы  и  Престолы,  ниже  на  ступеньку  --
херувимы, серафимы, еще ниже -- архангелы,  а  в  самом  низу  --  ангелы,
что-то вроде челяди на побегушках. Знаю и радуюсь,  что  родился  в  замке
благородным сэром, а не в хижине простолюдина среди навоза...  Но  либо  я
урод среди своих... или это калика на  меня  так  подействовал,  но  я  не
понимаю, с какой  стати  какой-то  знатный  дурак,  дрянь  и  ничтожество,
садится выше меня лишь потому, что его далекий предок хорошо сражался  при
Ардах,  заслужил  титул  от  короля...  пусть  даже  предок  был   великим
человеком,  признаю.  Но  его  праправнук,  который  лезет  впереди  меня,
ничтожество! Да, сэр Бог установил именно такой обычай.  Но  я  верю,  что
когда-то сэр Бог в своей великой мудрости решит награждать человека по его
личным заслугам, а не деяниям его далеких предков!
     Яра спросила тихо:
     -- Ты все оправдываешься, что не взял мальчика?
     Томас вспыхнул, хотел возразить, но внезапно сник, признался:
     -- А хоть и так. Я  жизнью  рисковал,  кровью  полил  всю  дорогу  от
Иерусалима до Британии!.. А мне говорят, ты, мол, простых кровей,  а  этот
-- благородных. Ему и нести. Я ж не спорю, ежели  это  был  бы  сам  Иосиф
Аримафейский, тот самый, который... А  кстати,  он  что-нибудь  достойного
свершил, или ему лишь повезло, что в его гробнице  захоронили  Христа?  Ну
ладно, это другой разговор. Я понимаю, как человек становится знатным,  но
в моей простой рыцарской голове не укладывается,  как  можно  унаследовать
знатность! Можно унаследовать землю, замок, деньги,  даже  рост  и  ширину
плечей, но знатность?
     -- Однако пророчество, -- напомнила Яра. -- Если бы  ты  решился  сам
везти чашу,  без  мальчика,  то  ты  выступил  бы  против  самого  Божьего
повеления!
     Томас ответил подавленно:
     -- Сэр калика был прав. Что-то в нас внутри не позволяет делать  одно
или не делать другое. Внутри меня рождается другое повеленье, я его считаю
тоже Божьим. И если  оно  противоречит  прежнему  повелению,  которое  мне
передают люди, будь они священники или епископы... пусть  даже  повелению,
сказанному призраком в ночи, то я выбираю то, что внутри меня. Этот  голос
не врет.
     Сверху топот ног слышался все громче. Ветер над головой выл, свистел.
Их бросало от стенки к стенке. Яра начала беспокоиться, кровь отхлынула от
щек, глаза стали тревожными.
     -- Небо затянуло черными тучами!
     Томас буркнул:
     -- Мы в Британии. Здесь другого неба почти не бывает.
     -- Но ветер уже поднял волны огромные, как горы!
     Томас ощутил беспокойство.
     -- Нам только бури еще недоставало.
     Небо с севера  заволокло  такими  черными  тучами,  что  хмурое  утро
превратилось в сумерки. Ветер посвежел, на тяжелых волнах появились  белые
гребешки пены.
     Когда ветер начал срывать эти гребешки, хозяин судна заорал:
     -- Убрать парус!
     Томас предположил:
     -- Здесь всегда ветер. Нам не добраться.
     -- Идите вниз, -- огрызнулся хозяин.
     Томас выпрямился с великим достоинством.
     -- Со мной даже короли разговаривали вежливо...
     Хозяин развел руками, в глазах была насмешка.
     -- Под нами двести футов холодной воды. Король так же  хорошо  тонет,
как и простолюдин. И даже как простая корова.
     Томас отрезал с достоинством:
     -- Рыцари тонут иначе, чем простые коровы!
     Он взял Яру за руку, увел с  мостика.  Ветер  усилился,  воздух  стал
холодны и колючим. В небе грохотало, потом пошли вспыхивать темно-багровые
сполохи, словно там работали небесные кузнецы.
     Корабль швыряло из стороны в сторону, потом  внезапно  поднимало  так
высоко, что волны исчезали. Томас видел справа только серое небо, а  слева
надвигающийся горный хребет черных туч.
     Ветер крепчал, люди суетились,  Томас  видел  в  лицах  страх.  Здесь
постоянно были тучи, ветер порой рвал паруса, но сейчас надвигалось что-то
небывалое, это замечал по бледным перекошенным лицам.
     Мимо Томаса пробежал плотник с мотком каната. Губы его шевелились, он
вскрикивал:
     -- Только бы не утонуть... Только бы доплыла эта посудина...
     Второй матрос выхватил канат, крикнул с удивленной злостью:
     -- Чего трясешься? Ведь корабль не твой!
     Корабль трещал, начал тонуть. Капитан заорал, торопя, а когда  решил,
что надежды на спасение нет, собрал матросов в круг.
     -- Ну, бездельники, прочтите хоть какую-то молитву!
     Никто не мог вспомнить ни слова.  Как  и  сэр  Томас.  Тогда  капитан
заорал:
     -- Бездельники! Ну-ка ритуальную пляску в честь богов!
     Опять никто не шелохнулся, прятались  друг  за  друга.  Хозяин  судна
плюнул, пустил шапку по кругу.
     --  Мы  должны  успеть  сделать  хоть  что-то  богоугодное!   Быстрее
собираете деньги на постройку храма!
     Кто-то успел бросить монету, но порывом бури шапку вырвало из рук,  а
несчастный вскрикнул, когда его  метнуло  через  всю  палубу,  едва  успел
ухватиться  за  переплетение  канатов.  Рядом  с  Томасом  трясся  матрос,
которого хозяин именовал священником, потому что у  него  на  шее  блестел
большой золотой крест.
     --  О  могучие  боги  моря!  Не  губите!  Если  нам  позволено  будет
спастись... я принесу вам в жертву стадо коров!
     Томас, удерживая одной рукой Яру, чтобы не сдуло за борт, поразился:
     -- Святой отец, ты сбрендил? Где у тебя на судне стадо коров? А  если
ты думаешь на моих коней, которых я оставил там на берегу...
     Матрос с крестом неумело перекрестился, прошипел сквозь зубы:
     -- Умолкни, сын мой! Только бы сейчас спастись, а там поглядим!
     Томас вытаращил глаза. Сглотнул, покачал головой.
     -- Говорили мне, не грызи с англом орехов... Ишь, сэра  Бога  норовит
надуть! Что ждет Британию, ежели тут такой народ...
     Ледяной ветер пронизывал до костей. Тяжелая волна ударила  в  борт  с
такой силой, что корабль затрещал. Гребень волны обрушился на палубу.  Яру
подхватило, как перышко, она едва успела вскрикнуть, как железная  рука  с
такой мощью ухватила ее поперек туловища, словно благородный рыцарь  ловил
свою улетающую душу.
     -- Благо... дарю...
     Грохот волн и рев бури заглушили  ее  слова.  Он  только  видел,  как
распухшие от холода губы шевельнулись, затем ее с силой прижало всем телом
к его груди. Томас напрягся, задержал дыхание. Тяжелая волна ударила,  как
лавина, едва не расплющила вместе с панцирем.
     Чувство полнейшей беспомощности охватило Томаса с такой силой, что  в
глазах  потемнело.  Волны,  как  живые,  озверевшие  горы,  ветер  швыряет
полуразбитый корабль, как  щепку.  Нет  противника,  с  которым  можно  бы
сразиться и красиво погибнуть. Мачты уже  сломаны,  паруса  унесло  бурей,
борта разбиты...

     Сквозь рев бури они услышали страшный треск. Их  швырнуло  на  доски,
Томас  едва  не  вылетел   вслед   за   волнами,   что   без   препятствий
перехлестывались через разбитый корабль. Руку едва не выдернуло из  плеча:
он намотал на нее канат, другой рукой прижимал к груди Яру.
     Ветер ревел, волны швыряли в лицо  злые  брызги,  но  Томас  внезапно
ощутил, что уже слышит свой сорванный голос. Буря явно ушла  дальше,  море
начало успокаиваться.
     В полной темноте он услышал свой сиплый голос:
     -- Похоже, нас выбросило на камни... Еще повезло!
     -- Если следующая волна не смоет... -- донесся едва слышный голос  от
его груди.
     -- Не дадимся, -- заверил он, но с чувством  полнейшей  беспомощности
понимал, что от него ничего не зависит. Тьма, хоть глаза выколи, не видно,
что рядом.
     В небе блеснул просвет, затем тучи снова сомкнулись,  но  просветлело
сразу в двух местах, наконец блеснули мелкие холодные звезды. Небо  начало
очищаться.
     -- Смотри! -- вскрикнула Яра.
     Край тучи озарился ярким светом, выглянула луна. У Томаса перехватило
дыхание. Они на обломке корабля висели высоко над  бушующим  морем.  Волны
перекатывались далеко внизу, а корабль висел, зажатый между двумя  темными
скалами. Вдали виднелась темная масса берега.
     -- Не шевелись, -- предупредил Томас, -- и даже не дыши!
     Яра была прижата к его груди щекой,  он  не  видел  ее  глаз,  только
ощутил едва заметное движение, словно она хотела кивнуть.

     Когда наступил слабый рассвет, Томас спустил на  веревке  Яру,  затем
слез сам. Вода здесь доходила до пояса. Волны прибоя били с силой, он  сам
дважды падал, но в доспехах сшибить труднее,  а  Яру  отнес  к  берегу  на
руках. Она попробовала высвободиться, он пригрозил:
     -- Брошу!.. Не понимаешь, что так я устойчивее?
     Он вышел, преодолевая волны, упал месте с нею  на  камни.  Задубевшее
тело не слушалось, он чувствовал, что душа расстается с телом.
     Яра потрясла его за плечи.
     -- Смотри!
     Ближе  чем  в  полумиле  горел  огонек  в  окнах  рыбацкого   домика.
Поддерживая друг друга, они потащились, едва передвигая ноги.
     Томас был в глубоких царапинах, что саднили от морской воды, половину
лица занимал кровоподтек. Из разбитой о  камни  губы  сочилась  кровь.  Но
голос его был полон злой силы:
     -- И все-таки... Все-таки мы добрались до Британии!
     Яра смотрела жалостью и сочувствием.
     -- Да, ты сделал больше,  чем  дано  человеку.  Ты  не  просто  сумел
вернуться целым... гм... живым из Святой Земли, но ты добыл Святой Грааль,
ты пронес его через весь огромный белый свет и вручил Иосифу, когда  через
пролив уже видны были скалы твоей родины!
     Томас прислушался к свисту ветра -- на лице появилась волчья  улыбка.
Вид у рыцаря был упрямый и злой.
     -- Я сделал больше, чем дано человеку. Я кое-что взял и  сам!  Калика
говорил, что звезды  указывают  дорогу  слабым,  а  сильные  сами  двигают
звездами. Пророчества -- для слабых, нищих и трусливых!
     Она смотрела непонимающе. Оскал на разбитом лице рыцаря стал шире:
     -- Дело в том, что чаша в моем мешке на поясе. Хочешь посмотреть?
     Она ахнула:
     -- А что... а что в мешке у Иосифа?
     -- Ну... я спер старую чашу на постоялом дворе. Ей грош цена, на  ней
видны зубы всякой  дряни,  что  пьянствует  там  дни  и  ночи,  но  я,  не
беспокойся, оставил за нее серебряную монету.
     Он остановился,  с  трудом  развязал  тугую  веревку.  Святой  Грааль
заблистал в его мощно  вскинутой  руке.  Яра  не  могла  оторвать  от  нее
зачарованных глаз. От чаши исходила неведомая  мощь,  более  сильная,  чем
магия, колдовство или волшба.
     -- Зачем... зачем ты это сделал?
     Его улыбка была жестокой.
     -- Не знаю. Показалось, что так лучше. Не люблю, когда мне указывают,
как жить, куда идти, что делать. Только и всего.

     Их отогрели, напоили горячим, высушили одежду. Но и накормленные, они
дрожали и лязгали зубами. Ужас пережитого, войдя в  самые  кости,  выходил
медленно, по капле. Лицо Яры было  совсем  бледным,  под  глазами  повисли
темные мешки, острые плечи зябко вздрагивали.
     Хозяин, низкорослый неопрятный человек, весь пропахший рыбой, смотрел
вытаращенными глазами, дети прятались, как испуганные зверьки. Только жена
хозяина  хлопотала  вовсю,  отхаживала  спасенных,   отпаивала   целебными
отварами из рыбьей печени, от которой Томаса и Яру едва не  вывернуло,  но
сил, правда, прибавилось сразу.
     Томас, жадно глотая горячий грог, втолковывал хозяину:
     -- Как называется этот край?.. Далеко ли до Лондона?
     -- Лондона?
     -- Да. Какая дорога ведет к Лондону?
     Хозяин медленно покачал головой.
     -- В мире нет никакого Лон... дона.
     Сердце Томаса превратилось в лед. И от этой льдинки  пошел  холод  по
всему телу, сковал руки и ноги. Замерзающими губами прошептал:
     -- Как... нет?
     -- Просто нет. Я знаю весь мир. Лондона в нем нет...
     Томас уронил голову на руки. Услышал напряженный голос Яры:
     -- Ты уверен... Нет, что ты называешь миром?  Как  можно  знать  весь
мир? Ты маг?
     И хриплый голос рыбака:
     -- Мир -- это мир. Вокруг него вода. В мире три поселка. В каждом  по
пять-восемь домов. Все мы живем рыбной ловлей.
     Наступила тишина. Томас медленно поднял голову. В глазах был ужас.
     -- Нас выбросило! выбросило на островок! Откуда нет выхода.
     Еще больший ужас был в глазах Яры. Она неотрывно смотрела на  мешочек
на поясе Томаса. Ей показалось, что там издевательски блеснуло.
     -- Значит, чаша так и не  попадет  в  Британию,  --  прошептал  Томас
раздавленно. -- С Богом драться -- зубы не соберешь...
     Яра судорожно перевела дыхание. Щеки были  еще  бледные,  как  старый
пергамент:
     -- Они ловят рыбу, -- указала она. -- Но, похоже, лодок не знают.
     Хозяин сказал:
     -- Я не знаю, о чем вы говорите... Но к  нам  иногда  выбрасывают  на
камни остатки больших плавающих домов. И трупы.
     -- Значит, какой-то выход в настоящий мир есть, --  прошептал  Томас,
он так и не мог заговорить в полный голос. -- Или... только вход сюда. Как
в царство мертвых, откуда нет возврата?
     Хозяин повторил тупо:
     -- Не знаю, о чем вы говорите. Но за миром живут только демоны.

     Глава 3

     Жена рыбака сказала, застенчиво улыбаясь:
     -- Рубашка ваша уже подсохла... Я  еще  заштопаю  дыру,  если  вы  не
против.
     Томас спросил безразлично:
     -- А велика ли дыра?
     -- Ну, воротник уцелел...
     После скудного ужина оба без сил повалились в углу на тряпки, что для
них постелили бедные рыбаки. Томас провалился в сон сразу,  а  Яра  лежала
рядом, чувствовала его жар, все еще несломленное упрямство.
     Она изо всех сил отводила глаза от изнуренного лица  рыцаря,  но  они
как заколдованные снова поворачивались к нему, куда бы она ни поворачивала
голову. Он держался из последних сил, это видно было по  запавшим  глазам,
желтой коже. Нос заострился, как у покойника, глаза запали, сухо блестели.
Губы были плотно сжаты даже во сне, словно рыцарь по-прежнему был  нацелен
на трудный, хоть и безнадежный бой.
     Утром он без слов поднялся, вышел из хижины. Берег  был  обрывист,  а
внизу волны разбивались об острые, как зубы,  камни.  Здесь  корабли  явно
приставать не могли. Томас двинулся по кромке, зубы сцепил,  будто  держал
их на горле злейшего врага. Глаза у него были  такие  отчаянные,  что  Яра
ощутила боль в сердце.
     По дороге они поднялись на холм, и  Томас  в  бессилии  опустился  на
землю. Отсюда остров был виден  весь.  Три  крохотные  деревушки  на  всем
острове. Одна на восточной стороне, две -- на  западной,  а  вокруг  этого
мира бедных рыбаков серое, как свинец, грозное море.
     -- Берег обрывист всюду, -- сказала Яра, -- корабли  сюда  просто  не
могут приставать... Но могли бы лодки. Если  бы  нашелся  смельчак,  чтобы
проскочить между торчащими из воды скалами.
     -- А с кой стати он сюда приплывет?
     -- Ну, мало ли сумасшедших на свете? Я знала даже такого, что ездил в
дальние страны отвоевывать гроб!
     Томас вытащил меч и воткнул  перед  собой  в  землю.  Взгляд  его  не
отрывался   от   блистающего   лезвия.   Глаза   странно    блестели    на
смертельно-бледном исхудавшем лице.
     -- Что ты задумал? -- спросила Яра напряженно.
     -- Я не хочу умереть, как рыба, выброшенная на берег. Я человек.
     -- Никто не хочет...
     Она  умолкла,  взгляд  ее  был  прикован  к  двум  темным  точкам  на
грязно-сером небе. Они двигались, росли. Томас, не замечая их,  проговорил
изменившимся голосом:
     -- Только зверь стремится сохранить жизнь любой целой. Но у  человека
есть еще гордость, честь, достоинство. А если он еще и рыцарь...
     -- То у него эту жизнь попытаются отнять, -- закончила Яра угрюмо.  В
ее руках появился лук. Она торопливо накинула петлю тетивы на угол, уперла
в землю и, согнув  с  усилием,  набросила  петлю  на  другой  конец.  Туго
натянутая тетива зазвенела.
     Томас оглянулся, едва успел пригнуться, схватил, падая, меч. Над  ним
пронесся огромный крылатый зверь. На людей пахнуло  запахом  гнилой  рыбы,
водорослей. Звонко щелкнула тетива: Яра обернулась и  быстро  послала  еще
две стрелы вдогонку крылатым чудовищам.
     Они развернулись в воздухе и снова ринулись на людей. Томас встал  во
весь рост и вскинул меч. Глаза его сверкали  счастьем.  Он  погибнет,  как
отважный рыцарь!
     Стрелы Яры, ударившись об оперение,  со  звоном  отскакивали.  Томасу
показалось, что он видел искры, когда булатный наконечник с  силой  бил  в
серебристые перья.
     -- Нагнись! -- заорал он.
     -- От креветки слышу, -- ответила она зло.
     Они встали плечом к плечу. Она пускала  стрелы,  Томас  подался  всем
телом вперед и замахнулся мечом. Чудовищные  птицы  растопырили  когти,  а
лапы были, как жерди,  когти  были  с  наконечники  копий,  а  клювы,  как
короткие мечи древних римлян.
     В последний миг Томас дал подножку Яре -- та и не  думала  прятаться,
-- упал на колени, одновременно ударив мечом по  пронесшейся  над  головой
тяжелой туше.
     Меч со звоном выбило из рук. Ему показалось,  что  он  со  всей  дури
рубанул по скале. Вверху раздался раздраженный удаляющийся крик. Торопливо
перекатившись в сторону, он  подхватил  меч,  ахнул.  Лезвие  выщербилось,
словно он в самом деле ударил по камню.
     Яра вскочила, но не разъяренная, а встревоженная.
     -- Цел?
     -- Ненадолго, -- успокоил ее Томас, -- Эти вороны всю стаю созвали...
     В западной  части  небо  пестрело  темными,  быстро  увеличивающимися
точками. Чудовищные звери, покрытые железными перьями,  быстро  снижались,
Томас уже различал горящие багровым огнем круглые глаза.
     Первые две птицы сделали короткий круг и  снова  ринулись  на  людей.
Томас встретил доблестно, с мечом,  Яра  выпустила  оставшиеся  стрелы.  В
последний миг оба бросились на землю, но и  птицы  как  будто  ожидали  их
маневр: одна ухватила Томаса когтями за плечо и шлем,  подняла  в  воздух,
вторая бросилась на женщину.
     Яра  в  страхе  ткнула  луком  в  раскрытую  пасть.  Тетива  лопнула,
напоровшись на острый, как бритва, зуб, хлестнула птицу по языку  и  небу.
Птица страшно вскрикнула. Яра, едва живая от страха, не  успела  проводить
взглядом чудовище, как в десятке шагов грохнуло металлом -- в когтях птицы
остался шлем рыцаря и стальной наплечник.
     Томас с трудом поднялся, золотоволосый, с царапиной на бледном  лице,
безоружный: меч остался далеко. Яра подбежала встревоженная.
     -- Ты ранен?
     Сердце его сжалось от боли и тревоги  за  нее.  Платье  на  ее  плече
пропиталось кровью, в ее глазах была боль, но она спрашивала, не ранен  ли
он, сэр доблестный рыцарь!
     Воздух был  пропитан  запахом  рыбы.  Томас  стоял,  выпрямив  спину,
смотрел гордо и бесстрашно. Яра встала рядом.
     Но птицы почему-то не нападали. С  суматошными  криками,  от  которых
лопались уши, носились над головами, орали, на землю падали  металлические
перья, шерсть, экскременты. Томас вскинул голову, хотя в  шею  стрельнуло,
словно отсидел вместе с ушами.
     С востока быстро приближалась... нет, не точка, а стремительно  падал
по крутой дуге огромный Змей! Крылья его были, как у  исполинской  летучей
мыши, все тело  покрыто  толстыми  плитами,  Томас  знал  их  несокрушимую
крепость.
     Змей был похож на дикого кабана, только размером со скалу с крыльями.
Пасть его была, как пещера, в которой полыхает  пламя.  Томас  успел  даже
разглядеть блестящие искорки на зубах, как вдруг Яра  вскрикнула,  указала
на спину летящего чудовища.
     Там сидел, прячась за гребнем от встречного ветра, человек в звериной
шкуре. Ветер трепал ярко-рыжие волосы.
     Змей с наслаждением врезался в стаю гадких  птиц,  послышался  глухой
удар. В разные стороны полетели перья, брызги. Змей дохнул огнем, еще пара
птиц закричала в муке и пошла горящими факелами к земле.

     Змей тяжело рухнул на остров. Под  ногами  Томаса  и  Яры  качнулось,
будто на землю обрушилась  луна.  Змей  пробежал,  тормозя  растопыренными
крыльями, вспахивая каменистую почву лапами.  Человек  спрыгнул,  пошел  с
широкой улыбкой навстречу рыцарю и Яре, раскрывая объятия.
     Яра бросилась  со  счастливым  криком  навстречу.  Калика  обнял  ее,
погладил по голове. Его зеленые глаза стали еще  ярче,  а  худощавое  лицо
заострилось, скулы выпирали сильнее. Он встретился взглядом с  Томасом  --
тот шел навстречу солидно, сдерживая ликующую щенячью радость, но губы все
равно неудержимо раздвигались в улыбке.
     -- Как там, в аду?
     -- Сухо, -- ответил калика.
     -- Чтоб ты да не нашел, где промочить горло? -- удивился Томас.
     Они обнялись, не выпуская Яру, что  счастливо  цеплялась  за  калику,
словно тот мог исчезнуть снова.
     Вблизи раздавался  страшный  хруст,  треск,  чавканье.  Змей,  тяжело
скакал,  волоча  хвост,  по  острову,  ловил  и  давил  передними   лапами
трепыхающихся птиц, хватал страшной пастью.  Растерзанные  птахи  исчезали
вместе с перьями.
     Томас вскинул брови.
     -- Как он ест такую гадость?
     -- Организм требует, -- заметил калика равнодушно.  --  Для  летания,
наверно... Как собака иной раз траву жрет. Ну, как у вас тут?
     Томас отстранился, держал калику за плечи, глядя в  глаза.  В  глазах
волхва старой веры было понимание. А спросил просто так. Он сам лучше  них
знал, как и что у них. Сумел же как-то отыскать на богом забытом  островке
среди северного моря!
     -- Как удалось? -- спросил он негромко.
     -- Удалось? -- удивился калика. -- Неужто я уже стал похож на слабого
да ленивого?
     Томас  прикусил  язык.  Вспомнил,  что  когда  калика   желает   кого
оскорбить, то желает удачи. А сильным да умелым удача лишь  оскорбительна.
Они умеют добиваться успеха.
     Он внезапно вспомнил:
     -- Тебе один поклон велел передать.
     -- Кто? -- заинтересовался калика.
     -- Темный такой демон... Ночь была, не рассмотрел. Но мужик,  видать,
был когда-то крепкий. Когда я упомянул о тебе, сразу заинтересовался.  Что
значит быть с демонами в дружбе! А то и в родстве. Хоть потом тебе  гореть
в вечном огне, но пока что живешь в свое удовольствие.
     -- Как звали?
     -- Гм... Кажется, он сказал, что его имя Гот...
     Калика кивнул.
     -- Прав, это родня. А тебе этот демон... так ты его  назвал?..  вовсе
прапрадедушка.
     Томас вытаращил глаза.
     -- Этот демон... мой пращур?
     -- Тогда Христа еще не было, -- напомнил Олег. --  Значит,  все  были
демонами и язычниками. Начиная с Адама и  Евы.  Этот  демон,  как  ты  его
называешь, доблестный Гот, водил победоносные войска по нынешней Европе  и
вторгался в Азию. Великий герой был!
     Томас чувствовал себя польщенным. А Яра сказала ядовито:
     -- С собственным прадедом не поздоровался!
     Томас пробурчал посрамленно:
     -- Я ж не сарацин!.. Это им вера велит знать всех предков  не  меньше
чем до шестого колена.
     -- Сарацины чтят отцов, -- сказал калика  негромко,  --  иудеев  вера
принуждает к поголовной грамоте... а чему  конкретно  хорошему  учит  вера
Христа?

     Яра впервые видела близко такого огромного Змея. Ее пальцы дрожали  в
ладони Томаса, когда он помогал  взобраться  на  спину  чудовища.  Сапожки
скользили по гладким пластинам, Томас подхватывал, тащил, дважды его  рука
касалась ее груди, и Томас сам от неловкости дергался  так,  что  едва  не
ронял девушку Змею под ноги.
     Змей лежал сытый, осоловелый. Под ним было мокро, остатки  изжеванных
перьев. Птиц сожрал с потрохами, костями, когтями и клювами. Молодой  еще,
решил Томас. У его отца охотничьи собаки в щенячьем возрасте что только не
жевали!
     Калика проследил, чтобы Томас и Яра ухватились покрепче,  Томас  даже
привязал Яру к иглам гребня.  Оба  выжидательно  смотрели  на  калику.  Он
сказал: "Поехали!" и махнул рукой. Змей подвигал  спиной,  показывая,  что
услышал, все понял, вот уже  собирается,  вот  уже  разбегается,  вот  уже
летит, парит, несется под облаками во всю мочь...
     Яра услышала храп, сказала с наигранной бодростью:
     -- У моего отца был такой же хитрый мерин...
     --  Загнал  зверя,  --  сказал  Томас  сочувствующе.  --  Сэр  калика
безжалостен даже к зверью, а что говорить о людях? Ты  бы  знала,  как  он
меня достал своим "Надо идти!"
     Олег  потолкал  посохом  в  рогатую  голову.  Змей  сладко  жмурился,
поворачивал щеки, двигал ушами, подставляя новые места для чесания. Томас,
стремясь показать себя перед испуганной женщиной, перелез к калике,  огрел
Змея мечом, не вынимая из ножен, меж ушей, как большого кролика.
     Змей замурлыкал от удовольствия -- это было  похоже  на  рев  медного
быка. Яра затрепетала, как лист на ветру, прижала ладоши к  ушам.  Она  не
отняла их до тех пор, пока Змей не поднялся, встряхнулся, как собака после
купания. Ее швырнуло в сторону, ремень затрещал. Громко кричали и ругались
Томас и калика.
     Наконец Змей побежал широкими прыжками, все ускоряя  и  ускоряя  бег.
Яра дрожала, вцепившись в гребень. Земля мелькала  уже  быстрее,  чем  под
брюхом скачущего коня.
     Впереди в полусотне шагов показался быстро приближающийся край земли.
Она услышала, как вскрикнул Томас:
     -- Сэр калика!.. А сколько этой ящерице нужно для разгона?
     -- Шагов сотню...
     -- Моему коню достаточно десяти!
     -- Куда куцему до зайца.
     Яра вцепилась в иглу гребня до хруста в суставах. Змей несся тяжелыми
прыжками, край стремительно метнулся навстречу. Змей прыгнул в пустоту  --
у Яры остановилось сердце и отхлынула кровь от лица.
     Змей падал, но в  падении  с  ленцой  растопырил  кожаные  крылья  на
жестком каркасе костей и толстых жил, Яру  прижало  к  спине.  Змей  гулко
ударил крыльями по тугому, как сметана, воздуху, вздохнул так,  что  людей
подбросило, и пошел молотить крыльями часто и сильно.
     Яра старалась не отводить взор от спины калики, который  сидел  прямо
перед нею. Томас сидел сзади, одной рукой в железной перчатке  придерживал
ее за пояс. По бокам была пустота, а  когда  Яра  скосила  глаз  вниз,  то
побелела и поклялась больше никогда не глядеть в такую пустоту.
     Серое море, покрытое  мелкими  волнами,  находилось  далеко  внизу  и
ускользало назад, как раньше ускользала земля под брюхом скачущей  лошади.
Остров остался далеко позади, маленький и неприметный, а домики  выглядели
собачьими будками, потом уменьшились и пропали вовсе.
     Калика похлопал Змея  по  шее.  Тот  накренился,  круто  пошел  вниз.
Желудок Яры прыгнул вверх, а сердце оборвалось. Томас понял или ощутил  ее
состояние,  что-то  прокричал  в  ухо,  преодолевая  свист  ветра,  указал
железным пальцем.
     Змей снижался к  большому  острову,  а  может,  это  была  уже  земля
Британии, главного острова Оловянных островов. Там показались игрушечные с
такой высоты дома, городские стены, дороги, а когда Змей снизился еще, Яра
рассмотрела даже блестящий купол церкви.
     -- Что-нибудь важное? -- прокричал Томас.
     -- Пустяк, -- ответил калика. -- Надо захватить кое-что.
     Змей пронесся над полем, и Яра увидела крохотные  фигурки  людей,  те
задрали головы и указывали на них пальцами.
     Их тряхнуло, когда Змей обрушился на землю и побежал, выставляя перед
собой все четыре лапы, вспахивая воздух и землю. Яра  оглянулась,  услышав
треск, плечи ее передернулись уже не только от  пронизывающего  ветра.  За
Змеем тянулись борозды  вспаханной  лапами  земли,  где  сверкали  острыми
краями свежевзломанные валуны крепчайшего гранита!
     -- Слезайте, разомните ноги, -- предложил калика.
     Он спрыгнул, едва удержался на ногах, а Томас слез осторожнее: он  не
дикий скиф, а благородный рыцарь, ему недостойно  прыгать,  как  волосатая
обезьяна, да еще при какой-никакой, но все же даме... А если честно, то  в
таком доспехе не распрыгаешься, как зеленый кузнечик.
     Он снял Яру со  спины  зверя,  взяв  ее  под  мышки,  снова  нечаянно
коснувшись ладонями груди, но сердца их колотились  так  сильно,  что  они
просто не заметили, ну совсем не заметили и не обратили никакого внимания.
Хотя его пальцы дрогнули, а ее щеки заалели.
     Змей остался лежать, разбросав крылья и вытянув шею. Морду положил на
передние лапы. Яра боязливо отвела взгляд. Клыкастая пасть, где зубы,  как
ножи, да еще тут же под мордой страшные желтые когти каждый  с  наконечник
копья!
     Калика пошел, чуть прихрамывая, со Змея сигать -- не с печи,  хоть  и
без панциря. Впереди приближались массивные каменные плиты. Их можно  было
бы принять издали за надгробие, если бы плиты под тяжестью веков не вросли
так глубоко в каменистую землю.
     Томас и Яра смотрели,  как  волхв  ходит  вокруг  плит,  наклоняется,
трогает пальцами, губы шевелятся.
     -- Пойдем к нему, -- предложила Яра, -- а  то  этот  что-то  на  меня
смотрит...
     Томас покосился на Змея. Тот повернул к ним морду,  в  огромных,  как
тарелки, глазах медленно проступал голодный интерес.
     -- На тебя все смотрят, -- сказал Томас. -- Даже деревья и камни.
     Он сам не  знал,  почему  так  сказал.  Просто  само  сказалось.  Яра
посмотрела странно, затем опустила голову и быстро пошла к  калике.  Томас
поспешно шагнул следом. Самому не нравилось чувствовать на  спине  упорный
взгляд дракона, пусть даже это Змей, а не дракон..
     Калика  опустился  на  колени.  Взгляд  его  скользил  по  изъеденной
временем плите. Томас вытянул шею, смотрел через его плечо.
     -- Там кто-то погребен?
     -- Угадал.
     -- Человек?
     -- Теперь уже... нет.
     Томас всмотрелся в едва заметные  насечки  на  камне.  Дожди,  грозы,
ветры и вьюги почти отполировали плиту, через сотню-другую лет будет вовсе
как зеркало. А кто-то был уверен, что надпись останется навечно!
     -- Тоже неграмотный, -- заметил он с удовлетворением.
     -- Почему так?
     -- Думаешь, я не видел, какие бывают буквы!
     --  Гм...  латинские?..  А  сарацинские  видывал?  А  урюпинские?   А
неврские?... Ладно, помоги поднять этот камешек.
     Он вогнал пальцы в землю, нащупал что-то,  жилы  на  шее  напряглись.
Томас поспешно сунул пальцы в разрыхляющуюся землю, нащупал холодный  край
плиты.
     Вдвоем они потащили вверх. Яра пыталась ухватиться тоже, но калика  и
Томас -- один мотнул головой, другой  попытался  отпихнуть  ее  ногой,  --
отогнали: то ли, мол, рожать не будешь, то ли без сопливых скользко.
     Земля  трещала  и  осыпалась  крупными  обледенелыми  комьями.  Снизу
пахнуло могильным холодом. Донесся глухой вздох, и Томас едва  не  выронил
плиту.  Почудилось,  что  освобождают   древнего   демона,   накрытого   и
запечатанного тяжелой плитой по Божьему промыслу.
     -- Тяни, -- прохрипел калика. -- До чего же, зараза, крепко держит...
     Томас воспрянул духом.  Если  демон  держит  плиту  оттуда,  то  надо
тянуть, пусть хоть жилы рвутся, они совершают богоугодное  дело,  открывая
его темную нору божественному свету!
     Пыхтя и сопя, они отодвинули плиту и уронили ее  на  край  ямы.  Там,
выдолбленное в цельной скале из красного гранита,  похожего  на  застывшую
кровь, было широкое ложе. Но скелет  богатыря,  который  лежал  на  нем  в
старинном панцире, был шире и длиннее. Ноги свешивались,  длинные  руки  в
богатырских рукавицах, упав с ложа, опустились  на  пол.  Грудь  его  была
широка, как щит пешего воина, а справа от ложа, прямо  на  каменном  полу,
стояли золотые  кубки  и  кувшины,  пахло  дорогим  маслом.  Слева  стоял,
прислоненный к стене, такой огромный щит, что Томас ахнул. Человеку  такой
не поднять, но этот древний воин  явно  поднимал  его  одной  рукой.  Кожа
истлела, дерево рассыпалось в прах,  но  уцелел  бронзовый  обод  и  узкие
полоски из тусклого серого металла.
     Томас с изумлением посматривал на калику. Лицо волхва кривилось, губы
вздрагивали. Глаза слегка увлажнились. Он вздохнул тяжело, словно  вез  на
гору телегу с дровами.
     -- Снова свиделись, дружище... Ты был прав, я пришел к тебе.
     Медленно присел, взял обеими руками за  края  могилы.  Повис,  двигая
ногами в воздухе, наконец прыгнул. Кувшин хрустнул и рассыпался на  мелкие
черепки. Калика поднялся рядом с мертвым героем.
     -- Прости, но я чуть потревожу твой покой.
     Томас не выдержал, вскрикнул:
     -- Сэр калика! Может, не надо? Не знаю, что  можно  взять  здесь,  но
грабить могилы -- последнее дело!
     Яра поддержала:
     -- Олег, мы и без денег и оружия стоим больше, чем многие  с  мешками
золота.
     -- Надо...
     -- Золото? -- спросил Томас с неудовольствием.
     -- И золото не помешает, -- ответил калика отстраненно, -- но  золото
я отыскал бы и поближе.
     Он  осторожно  приподнял  голову  богатыря.   Тот   смотрел   пустыми
глазницами, но Томасу почудились багровые огоньки в темных впадинах.  Даже
в мертвом в нем, казалось,  осталось  больше  жизни,  чем  в  иных  живых,
которых он встречал как в Британии, так и по свету.
     Рука калики скользнула под спину усопшего, пошарила. Томас следил  за
лицом  волхва,   видел,   как   на   нем   появилось   чувство   глубокого
удовлетворения.
     Очень  медленно  рука  калики  начала  появляться   из-под   мертвого
исполина. Пальцы были  стиснуты  на  крестообразной  рукояти  меча.  Томас
затаил дыхание, потому что лезвие меча все  длилось  и  длилось,  а  когда
наконец показался узкий конец, Томас мог поклясться,  что  не  видел  меча
длиннее.
     Калика встал во весь рост. Меч в его руке внезапно вспыхнул  голубыми
искрами. Ржавая короста осыпалась, он заблистал радостно и  победно.  Лицо
калики осветилось, в нем  чувствовалась  сила,  превышающая  человеческую,
только в глазах не было ликования.
     Когда он вытряхнул золотые монеты из чаши в  карман,  Томас  протянул
ему руку. Калика ухватился, вылез, не выпуская  меч,  а  Томас  зашипел  и
подул на пальцы. То  ли  калика  сдавил,  не  рассчитав  силы,  то  ли  от
странного меча через калику хлестнула странная мощь...
     -- Как зовут этот меч? -- спросил он.
     -- Громобог.
     -- Странное имя.
     -- Хозяин этого меча однажды сразил... даже бога.
     Томас ощутил священный трепет. Любовь  к  оружию  в  крови  настоящих
мужчин, любовь к  хорошему  оружию  может  превозмочь  любовь  к  женщине,
власти, королевству, но что  может  сравниться,  когда  видишь  абсолютное
оружие?
     -- Кто им владел?
     -- Твой предок, -- ответил Олег просто. -- А теперь ты.
     Он протянул ему меч. Томас отшатнулся, смотрел  потрясенно.  Услышал,
как вздохнула Яра. Очень медленно опустился на одно колено, бережно принял
обеими руками меч своих предков, коснулся губами лезвия.
     -- Клянусь... -- сказал он дрогнувшим  голосом.  --  Клянусь...  Всем
сердцем и бессмертной душой клянусь...
     Он не мог продолжить, голос задрожал так, что боялся  сказать  слово,
но, похоже, его поняли. Как калика, так и Яра.
     -- Когда-нибудь я расскажу тебе, -- пообещал Олег.  --  У  него  была
страшная  и  красивая  жизнь,  полная  подвигов  и   печали...   любви   и
предательства... всего хватало, всего было с избытком!
     -- Как звали этого древнего героя?
     -- Англ, сын Гота.

     Глава 4

     Потрясенный, Томас молчал, будто на голову падали не  осенние  листья
со столетних дубов, а сами дубы. В ушах гудело, будто  деревья  падали  на
голову без шлема. Неужели он коснулся святыни святынь -- меча легендарного
прародителя всего племени, когда-то  крохотного,  а  теперь  уже  могучего
народа англов?
     Пальцы робко коснулись рукояти старинного меча. Голос был слабенький,
таким Томас никогда раньше не разговаривал.
     -- Этим мечом... все еще можно сражаться?
     -- Это не простой меч. Когда Англа положили в эту простую гробницу...
я когда-нибудь расскажу, почему мы похоронили его так просто... то, как ты
знаешь, герои не уходят из жизни, не сказав последних слов мудрости,  и...
Ладно, об этом тоже потом. Но даже в могиле герои остаются  героями.  Даже
свершают великие деяния.
     Томас слушал так, как не слушал никогда  даже  священное  писание.  В
этот момент с него можно было снять доспехи, отобрать чашу и даже  раздеть
догола на пронизывающем британском ветру.
     Калика сказал с уважительным удивлением:
     -- Я не знаю, как это ему удалось, у героя  свои  пути,  но...  часть
души Англа перешла в его любимый меч.
     Томас ахнул, с  бережной  опаской  коснулся  рукояти  меча.  Та  была
теплой, несмотря на встречный холодный ветер.
     -- Я его понимаю... Но что это значит теперь?
     -- Это честный меч. И от других требует того же.
     Томас смотрел непонимающе. Яра спросила тихо:
     -- Требует?
     -- С простым мечом бьется как меч простого воина. Когда  сталкивается
с зачарованным оружием, он... перестает быть таким простым!
     Когда  опустили  могильную  плиту  на   место,   Томас   благочестиво
перекрестился, не очень-то веря калике, что прародитель англов жил в такое
время, что Христа -- страшно подумать! -- еще не было  на  свете.  Но  все
равно, пусть почиет в мире и благодати. Даже если язычник.
     Томас мгновение постоял с опущенной головой, стараясь вспомнить слова
молитвы. Войсковой капеллан говорил, что латинских фраз одна иль две в его
пустой застряли голове, но то, что Томасу приходило на ум, мало напоминало
молитвы.
     К счастью, он услышал стук копыт.  Нет,  даже  звон  подков  тяжелого
рыцарского коня. Это было знакомо, и Томас, сразу повеселев, бросил ладонь
на массивную рукоять меча своего предка.
     -- Семеро!
     Калика прислушался.
     -- Скорее, четыре.
     -- Четверо из Семерых? -- спросил Томас, загораясь.
     -- Четыре копыта... Один конь.
     Томас прислушался, недоверчиво покачал головой.
     -- Слишком тяжело идет.
     Из-за холма на их каменистую дорогу выехал рыцарь на серой измученной
лошади. Сзади на крупе сидела молодая женщина.  Конь  выглядел  не  просто
усталым, он едва передвигал ноги.  Рыцарь,  завидев  на  дороге  Томаса  в
полном вооружении и Яру с луком в  руках,  опустил  забрало  и  взялся  за
копье.
     Томас поднял руку.
     -- Мы с миром!.. Не будет же драться доблестный рыцарь, когда у  него
за спиной дама?
     Рыцарь смотрел через плечо Томаса. Глаза его, было хорошо видно через
щель забрала, расширились, а из тесного шлема  вырвался  сдавленный  крик.
Женщина ахнула и закрыла глаза. Ее бледное лицо стало совсем белым. У  нее
были золотые волосы и лиловые глаза,  при  взгляде  на  которые  у  Томаса
подпрыгнуло сердце. Он узнал эти глаза, способные растопить самое  твердое
сердце. Оглянулся, но Яра с ее лиловыми глазищами была здесь, за спиной.
     -- Сэр рыцарь, -- сказал он твердо. -- Я полагаю, что вы похитили эту
даму. Если вы не дадите достойный ответ, почему она с  вами,  мы  скрестим
копья, а затем и мечи.
     Конь вздохнул, уронил голову почти до  земли.  Рыцарь  перекрестился,
что-то прошептал. Томас уловил несколько  слов  на  латыни.  Это  были  те
слова, которые он старался вспомнить только что. Томас остро пожалел,  что
не обучен грамоте. Попросил бы переписать.
     У рыцаря были голубые глаза, выглядел он сильным  и  крупным,  но  не
крупнее Томаса. Щит его был раздроблен в двух местах, конь прихрамывал.
     -- Мне не приходилось сражаться с демонами, -- проговорил он  слабым,
но исполненным решимости голосом, -- но я не отступлю.
     -- Где он видит демонов? -- удивился Томас.
     Он проследил за взглядом рыцаря. Там среди  камней  Змей  катался  на
спине, когтистые лапы что-то хватали в воздухе. То ли игрался, то ли давил
о камни змеиных блох.
     -- Это Пегас, -- объяснил Томас высокомерно.
     Рыцарь смотрел пристально и недружелюбно.
     -- Пегас был конем. Крылатым конем!
     --  Это  тоже  крылатый  конь,  --  сказал  Томас   с   еще   большим
высокомерием. -- Только зеленый... и ящерица. Большая.
     Рыцарь вытащил меч, раздробленным щитом прикрыл левую сторону  груди.
Голос уже перестал дрожать, обрел надменность:
     -- Неважно. Даже конь был языческим. Значит, противный нашему миру.
     Томас обнажил меч. Длинное, как оглобля, лезвие сверкало, на  нем  не
было ни пятнышка. Женщина за спиной рыцаря умоляюще воскликнула:
     -- Не надо драться! Я с ним по своей воле.
     Томас смотрел подозрительно.
     -- Это верно? Ты говоришь не потому ли, что страшишься за свою жизнь?
     Женщина воскликнула со странным смехом:
     -- Благородный сэр, в твоем  присутствии  любая  женщина  почувствует
себя в безопасности. Этот  рыцарь,  его  зовут  Тристан,  убил  дракона...
Маленького такого, с когтями, зубами и крыльями...  и  спас  целый  город.
Пегасик ел скот за  воротами,  путешественников,  бродяг  и  странствующих
рыцарей. Но сейчас он едва держится на ногах...  Драться  с  ним  было  бы
неблагородно. Я говорю о благородном рыцаре, конечно.  Дракон  убит.  Меня
зовут Изольда, я дочь здешнего правителя.
     Яра внезапно выдвинулась вперед. Лицо ее было таким же белым,  как  у
Изольды. Рыцарь лишь устало повел головой,  а  Яра  уже  оказалась  рядом.
Мгновение они смотрели с Изольдой глаза в глаза,  затем  обнялись.  Томасу
показалось,  что  обе  расплакались,  и  он  дергался,  разрываясь   между
сочувствием и подозрением. Она предала их однажды у Ночной  Вороны,  может
сотворить что-то и сейчас...
     Томас увидел заговорщические взгляды, которые обе женщины  бросали  в
его сторону. Они  показались  Томасу  похожими,  как  ни  дико  сравнивать
благородную Изольду  в  одежде,  соответствующей  ее  положению,  с  дикой
амазонкой в мужском одеянии, с луком и стрелами за плечами, с  потемневшим
от солнца лицом, злую и грубую.
     Томас пробормотал про себя:
     -- Мне показалось, они знали друг  друга  раньше.  Или  я  становлюсь
подозрительным, как калика?
     Нашептавшись, женщины наконец  разжали  объятия.  Рыцарь  с  Изольдой
проехали мимо. Томас не двигался с места, а Тристан,  судя  по  его  виду,
больше заботился о том, чтобы не выпасть из  седла.  Калика  вдруг  словно
очнулся от тяжелого транса.
     -- Эй, ребята!.. Не пейте из сосуда, что подаст служанка.
     Рыцарь не обернулся, он прилагал огромные усилия, чтобы не  крениться
к конской шее. Из погнутых доспехов сочилась кровь, стекала по бокам коня.
Изольда повернула голову.
     -- Почему?
     -- Не знаю... Просто чувствую.
     Рыцарь с женщиной удалялись, пока не скрылись за скалой. Похоже,  они
были так измучены, что не слышали или не поняли.
     Томас смотрел вслед, нахмурившись.
     -- Что-то меня тревожит... Яра, кто они?
     Яра смолчала. Томас повернулся к калике. Тот пожал плечами.
     -- Ты же видел, смелый и... самый  несчастный  на  свете...  Пошли  к
пегасику.
     Томас возмутился:
     -- Ничего себе, несчастный! Половина  рыцарей  Британии  сразится  за
руку такой красавицы!
     Яра презрительно фыркнула, круто повернулась, так  что  ее  солнечные
волосы как ветром занесло за  спину,  пошла  первой  к  Змею.  Тот  лежал,
положив морду на лапы, следил за норой, где мелькало белое рыльце барсука.
Похоже, Змей охотился.
     Томас раздраженно дернул щекой. Что он не так сказал? Яра шла впереди
со злым и надменным лицом.
     -- Красавицы! -- повторил он ей в спину с  нажимом.  --  С  закрытыми
глазами видно, что ее неописуемая красота освещает мир, согревает  душу...
э-э... поэты готовы...
     Змей попытался сделать вид, что  спит  и  ничего  не  слышит.  Калика
проверил, надежно ли Томас и Яра закреплены между гребнем, потыкал  жезлом
между ушей. Змей блаженно жмурился, двигал ушами, показывал, где  почесать
еще, а лишь убедившись, что все уловки давно разгаданы,  тяжело  вздохнул,
даже земля качнулась, поднялся и побежал сперва грунью, затем иноходью,  и
лишь перейдя на могучий галоп, начал выпрастывать крылья.
     Когда он прыгнул в воздух, и у  Яры  замерло  сердце,  Томас  спросил
буднично:
     -- Так кто же этот рыцарь? И почему он,  несмотря  на  победу  над...
гм... драконом, все же сумрачен, как вечер над Темзой?
     Ветер уже взревывал в ушах, калика не слышал или был целиком в  своих
думах. Томас прокричал громче, калика нехотя ответил через плечо:
     -- Увы. История печальная и сумрачная, как сто  вечеров  на  Темзе  в
ненастную погоду... В соседнем  королевстве,  во-о-о-он  на  том  острове,
смотри налево, жил был доблестный король Марк.  Он  был  бездетен,  потому
бароны настаивали на его женитьбе, чтобы оставил  наследника.  Мол,  иначе
будет обязательная война  за  престол.  Королю  Марку  очень  не  хотелось
жениться, он искал предлог для отказа. А тут то  ли  ветер,  то  ли  ворон
занес золотой волос королю Марку, и он сказал, что возьмет в  жены  только
эту красавицу... Рыцарь Тристан, из любви  к  своему  благородному  королю
сумел выполнить и этот трудный квест. Красавица  Изольда  не  подозревает,
что Тристан завоевал ее не для себя...
     Томас молчал, Яра скосила глаз, лицо рыцаря было скорбно-потрясенное.
Похоже, он не был последним пнем в самом глухом лесу. Если не сам  ощутить
столь незнаемое чувство, как любовь, то хотя бы сочувствовать мог.
     Яра пересилила страх перед бездной, рискнула  посмотреть  вниз.  Змей
несся стремительно, уже не только фигурки  на  лошади,  но  и  сам  остров
уменьшились до размеров ладони и остались далеко внизу и позади.
     Томас вспомнил, спросил подозрительно:
     -- А что ты бормотал начет... то ли надо, то ли не надо...
     -- Сэр Томас, много знания -- много горя. Я чую, что их ждет беда, но
если  предупредить  их...  захотят  ли  слушать?  Бедный  Тристан,  бедная
Изольда...

     Яра, скорчившись, стучала зубами. Ветер свистел,  тучи  нависали  так
низко, что Змей, стараясь не задеть их острым  гребнем,  несся  почти  над
верхушками волн. Томас, сам замерзая в железной  скорлупе,  обхватил  Яру.
Сейчас он остро пожалел, что весь в железе, все-таки тепло в его груди еще
сохранилось, и если она прислонится к нему, то вспыхнет такой  пожар,  что
высушит и море под ними...
     Берег  показался  очень  скоро,  острова  были  разделены  небольшими
проливами. Томас ощутил, что они приближаются к  самому  большому  острову
Оловянных островов, как  их  иногда  по  забывчивости  именует  калика.  К
острову, на котором расположены  королевства  Британии,  ныне  захваченные
пришедшими из-за моря доблестными племенами англов и саксов.
     Ветер стал еще злее. Змей, как-то  почуяв,  что  его  плену  приходит
конец, заработал крыльями так, что воздух вокруг  него  пошел  смерчами  и
тугими струями. Ветер едва не срывал троих со  спины,  хотя  прятались  за
иглами гребня и цеплялись, как демоны, если  верить  Томасу,  держатся  за
грешные души.
     Волны мерно набегали на берег. Круглые камни  торчали  из  воды,  как
спины огромных черепах. Томасу показалось, что Змей готов плюхнуться прямо
на мелководье. С его ростом и толстой шкурой купание в  ледяной  воде  что
псу в теплой луже. Может, он так и намеревался,  но  калика  стукнул  Змея
жезлом по голове, выкрикнул сердитое заклинание. Томасу почудилось, что он
такие уже слышал от сарацин в разгар жарких схваток, даже сам  произносил,
громко и с чувством, когда летел вверх тормашками с башни Давида...
     Змей пронесся, задевая  пузом  и  поджатыми  лапами,  над  блестящими
камнями, взрыхлил мокрый серый песок и  остановился,  едва  не  ударившись
головой в крутой скалистый берег.
     Сзади угрюмо ревел прибой, седые волны перекатывались через  камни  и
нехотя растворялись в песке. Калика спрыгнул, зябко передернул плечами.
     -- Давно здесь не бывал! Уже забыл, что здесь воздух пополам с водой.
     -- Воздух как воздух, -- возразил Томас обидчиво.
     Он  слез  сам,  помог  спуститься  закоченевшей  Яре.  Змей   смотрел
выжидающе. Калика почесал ему за  ухом,  прошептал  несколько  слов.  Змей
лизнул его в плечо, повернулся и побежал вдоль берега.
     Трое смотрели, как он на бегу расправил крылья, подпрыгнул и  взвился
в воздух. За три могучих  взмаха  набрал  высоту,  там  сделал  поворот  к
востоку и понесся уже без спешки, как и положено большому сильному зверю.
     -- Ладно-ладно, -- сказал калика примирительно, -- Поскорее доставить
чашу в Стоунхендж, а там можно и вернуться... А еще  лучше,  заскочить  по
дороге в теплые края. Еще лучше -- в жаркие! Слякоть выжечь.
     Осторожно  выбирая  места,  они  начали  карабкаться  наверх.   Томас
спросил:
     -- Одного не пойму... Все-таки в чаше  кровь  самого  Христа.  Нашего
бога, который уничтожил ваших богов, попрал вашу веру! А ты  бьешься,  как
рыба о камни в нерест, чтобы помочь мне.
     Он с опаской видел, как лицо волхва старой  веры  потемнело,  зеленые
глаза опасно блеснули. Но калика, похоже, уже переболел поражение и,  если
не смирился, то стерпелся. Но голос его был все же хриплый и злой:
     -- Да не в том ценность Чаши, что в нем кровь полубога и  она  якобы,
если верить словам Ночного Сокола...
     -- И Яры, -- добавил Томас.
     Она метнула на него злой взгляд, мол, за что купила, за то и  продаю,
а Олег продолжил:
     -- Якобы возвращает к истокам подлинной веры! Незамутненной  поздними
учениями,  наслоением  других  идей,  влияния  более  поздних  религий,  к
примеру, ислама...  На  самом  же  деле  в  этой  чаше  слишком  много  от
язычества.
     -- Язычества? Чаши, в которой кровь Христа? -- возмутился Томас.
     Олег пожал плечами.
     -- По-твоему, белый свет начался с Христа?  А  как  же  твой  любимый
Александр Македонский, прозванный Великим? Он жил за двести-триста лет  до
рождения твоего бога!.. Чаша языческая, но не просто языческая. Ее  создал
в давние-давние времена маг огромной силы... Теперь уже  видно,  что  мощь
его была... словом, таких уже нет. Он был последним из великих.  И  в  эту
чашу вложил слишком много...  нет,  на  самом  деле  не  слишком...  своей
страсти и веры.
     Томас смотрел, набычившись.
     -- Выходит, я принес... своими руками принес... вместо святыни Христа
-- лишь усиление язычества?
     -- Томас, ты влил живую горячую кровь свободных людей в жилы  народа,
которого хотели -- и все еще хотят -- сделать  рабским!  Отныне  ничто  не
превратит англов в  рабов.  Как  и  их  потомков.  Да,  будут  креститься,
поминать Христа, даже ходить в церкви, построенные на  местах  их  древних
святынь, и называть себя рабами божьими, но в душах, несмотря ни  на  что,
останутся свободолюбивыми язычниками!.. И в этом --  заслуга  сэра  Томаса
Мальтона.
     Томас долго молчал, хмурился. Наконец спросил с надеждой:
     -- Думаешь, будут помнить?
     -- Вряд ли... Памятники ставят короли. Себе и своим слугам. Но  разве
мы каторжаним себя ради памятников?
     -- Нет, конечно... Но все-таки жаль...
     Яра сказала вдруг раздраженно:
     -- Запись день, перепись день!
     Калика изумленно оглянулся. Спросил, словно не веря себе:
     -- Что ты сказала?
     -- Говорю, -- буркнула Яра, -- запись  день,  перепись  день.  Сперва
шьем, потом порем. День пишем, день переписываем! Хотим  одно,  получается
другое... Задним умом крепки.
     -- А-а-а, -- протянул калика с непонятным Томасу облегчением, --  Да,
пора спать. А то уже такое в  уши  лезет!  Что  значит  чересчур  в  слова
вгрызаться... Когда еще волшбить бросил, а дурная привычка осталась.

     Глава 5

     Впереди был город. После великолепия Киева и сарацинских  городов  он
показался Томасу маленьким и грязным даже издали.
     С них  даже  не  взяли  плату  в  городских  воротах.  Томас  ревниво
нахмурился: если налоги здесь не взимают, то не  смогут  содержать  войско
для защиты города.  А  город,  что  на  берегу,  --  просто  приманка  для
викингов, что все еще рыскают по северным морям, да и  легкая  добыча  для
норманнов с материка. Они уже высаживают отряды для грабежа,  а  некоторые
закрепились на побережье Британии. Пока что их сбрасывают в море, но  если
калика прав, -- хотя в это трудно поверить, что  англы  и  саксы  когда-то
тоже явились в Британию с материка, потеснив, а затем и уничтожив бриттов,
-- то и нынешние норманны могут так же точно поступить с англами. Если  те
будут жить так же беспечно...
     Калика наблюдал за лицом Томаса, угадал, вернее прочел, ибо у Томаса,
по его словам, все на лбу написано крупными буквами.
     -- Ничо... Наведешь пор-р-р-рядок!
     -- Что? -- вскинулся Томас, разбуженный от дум.
     -- Ты уже прибыл. Это Британия. Действуй.
     Томас пощупал чашу в мешке.
     -- Мне бы только доставить ее в святой храм Дункана, и дело с концом.
     -- Ну, у конца дела другие. А чашу, боюсь, придется нести не  в  храм
святого Дункана, а чуть дальше.
     Томас насторожился. Глаза калики были  печальные,  понимающие.  Томас
спросил, чувствуя холодок по спине:
     -- А... куда?
     -- В храм святого Дункана принес  бы  потомок  Иосифа  Аримафейского.
Тогда чаша, в которой столько скрытой мощи, стала бы просто  коллекционным
экспонатом в богатейшей сокровищнице... Тайных.
     Их обгоняли нарядно одетые горожане, несли детей. Лотошники спешили с
нехитрым товаром,  переговаривались  весело  и  возбужденно.  Томас  начал
посматривать по сторонам уже горделиво, показывал Яре, что живут вообще-то
неплохо, если смеются и одеваются лучше.
     Улица вывела на площадь, что уже  до  половины  заполнилась  народом.
Посреди высился деревянный помост, в центре которого стояли три ошкуренных
заостренных столба. Троих миниатюрных, очень красивых женщин  привязали  к
столбам, носили хворост, связки поленьев. Все было до  отвращения  знакомо
Олегу, разве что на верхушках столбов были наспех привязаны по  кресту  из
перекрещенных прутьев.
     -- Жертвы для теплой зимы? -- спросил Олег.
     Томас оскорбился.
     --  Как  ты  можешь!..  Неужто  мы  непросвещенные  язычники?  У  нас
цивилизация!.. Это ведьмы, их сжигают за колдовство,  вызов  грозы,  порчу
коров...
     Олег равнодушно покачал головой.
     -- Темный народ!.. В жертву принести -- это честнее.
     -- Ну да, -- возразил Томас, -- разве можно жечь невиновных?
     -- А, тогда понятно... По вашей вере, надо сперва опорочить человека,
чтобы оправдаться перед своей совестью.
     -- Сэр калика, ты не понимаешь. Сжигая ведьм, тем самым их спасаем. К
тому же действуем на благо народа, чтоб ему ведьмы не вредили.
     Олег оценивающе посмотрел на женщин, приготовленных  для  мучительной
казни.
     -- А все-таки самых красивых выбрали... А говоришь, не в жертву!
     -- Они ведьмы!
     -- Зачем им быть ведьмами, когда они такие красивые?  Им  и  так  все
отдадут, без колдовства. Ведьмами становятся некрасивые, им ничего  больше
не остается, как стать умными.
     Томас смотрел озадаченно.
     -- А как же... Я слышал, что все ведьмы могут быть красивыми!
     -- Это другое дело. Умная женщина сумеет быть красивой.
     Томас покосился на Яру. На мужественном лице  рыцаря  было  сомнение.
Женщина, что едет с ним, очень красивая.  Настолько,  что  у  него  сердце
болит, когда она отводит взор или хмурится. А кончики  пальцев  жжет,  как
огнем, если невзначай коснется ее руки или -- помоги Пресвятая Дева! -- ее
груди, как уже случалось. Но она явно ведьма!
     Иначе почему каждую ночь ему  снится  такое,  такое...  что  за  одно
воспоминание днем можно угодить навечно в геенну огненную?

     Они не стали рассматривать сожжение, не до зрелищ, Томас на ближайшем
постоялом дворе купил, по-рыцарски не торгуясь, трех коней и они  проехали
городок насквозь. За северными воротами лежала ровная утоптанная дорога.
     Томас указал дланью:
     -- За тем холмом лежат владения сера  Огдина.  Он  в  родне,  хоть  и
дальней, с нашим родом Мальтонов.
     -- Хорошие места, -- согласился Олег. Он потянул носом,  прислушался,
в голосе прозвучало сожаление. -- Нет, медом не пахнет...
     -- Медом? -- изумился Томас. -- Здесь может пахнуть кровью,  железом,
горящим лесом или селами, но -- медом?
     Яра смотрела на калику с любопытством. Ее конь шел рядом, а  ее  нога
касалась сапога калики. Томас пустил коня с другой стороны,  чтобы  видеть
калику, а что взгляд то и дело соскальзывает на эту надменную женщину,  то
это по чистой случайности.
     -- Медом, -- ответил Олег, взгляд зеленых глаз  стал  задумчивым,  --
настоящим вересковым медом.
     -- Вересковым? -- воскликнул Томас. -- Сэр калика, ты заговариваешься
от великой учености.
     -- Вересковым, -- повторил Олег. -- Настоящим вересковым.  Волшебным,
возвращающим молодость, здоровье, силы.  Его  умели  варить  пикты...  был
такой народ на  Оловянных  Островах,  которые  они  назвали  Альбионом,  а
высадившиеся на берег  захватчики  бритты  -  Британией.  Пикты  сражались
отважно, но бритты были сильны и свирепы. В долгих сражениях сломили  мощь
пиктов. Те не желали попасть под чужое господство,  погибли  почти  все...
Однажды король бриттов Владибор объезжал страну, уже постаревший, больной,
раздраженный. Он помнил вкус верескового меда, его  угощали  пикты,  тогда
высадился вроде бы мирно...  Но  пикты  погибли,  с  ними  ушел  и  секрет
верескового меда.
     Томас  слушал  зачарованно,  калика  рассказывал  о  далеких  славных
битвах, он слышал ржание коней, звон мечей и свист стрел, зов боевых труб,
а Яра сказала тихо:
     -- Больше никогда-никогда...
     -- Почему? Один из отрядов наткнулся в лесу на дряхлого деда,  что  с
внуком жил в лесной хижине. У  них  отыскали  кувшин  свежего  верескового
меда! Привели обоих к королю,  тот  спросил,  неверяще:  умеют  ли  варить
вересковый мед? Да, ответил старик. Мы -- последние медовары. Король велел
тут же приготовить мед, пообещал горы золота. Когда те  гордо  отказались,
велел привязать к деревьям, а палач начал разводить костер.  Долгие  пытки
способны ослабить любую гордость...
     Томас, что уже дышал учащенно и хватался за меч, возразил горячо:
     -- Не любую!
     -- Старик,  видимо,  так  не  считал.  Глядя  на  раскаленные  щипцы,
которыми  палач  приготовился  рвать  куски  мяса,  взмолился:  король,  я
приготовлю! Но только... только мне стыдно смотреть в глаза своего  внука.
Молодость  не  понимает  ценности  жизни,  будет  презирать,  обвинять   в
предательстве!.. Король подал знак, внука тут же  пронзили  мечом.  Старик
посмотрел на убитого, разогнул спину и засмеялся в лицо грозного короля: я
не верю в стойкость молодых, потому и просил его убить. А сам я из старых,
что и под пытками не кричат, а поют боевую песнь пиктов о твоей погибели!
     Томас долго молчал, сопел, брови грозно  сшиблись  на  переносице,  а
пальцами, как видел Олег, давил горло проклятого короля. Не  проговориться
бы, щадя благородные чувства молодого рыцаря, что  вожак  высадившихся  на
берег завоевателей бриттов был не то его прапрапрапрадедушкой, не  то  еще
несколько раз "пра".
     Внезапно Томас встрепенулся:
     -- Сер калика! Мне одна мысль пришла...
     -- Если одна, -- откликнулся калика, -- то хорошо, выдержу.
     -- Ты ж бывал у пиктов! Я в жизнь не поверю, зная тебя, что не знаешь
все их замашки, языческие ритуалы, что не улучшал породу... я  тебе  вовек
половцев не забуду!.. и что не знаешь как варить вересковый мед!
     Калика долго молчал, конь под ним шел ровно,  потряхивал  гривой,  на
рыцаря косился умным глазом кротко и с немым укором.
     -- Томас... -- сказал калика наконец,  его  взгляд  был  устремлен  в
туманную даль, -- Ты же слышал, за что эти двое погибли?
     Томас ощутил как тяжелая горячая кровь прилила к лицу. Щеки защипало,
уши раскалились и потяжелели.
     -- Ох, прости, -- сказал он с раскаянием.  --  Я  просто...  с  языка
сорвалось!
     Они не успели даже проголодаться,  вдали  показались  башни  и  стены
замка. Замок был стар, под ним угадывался холм,  уже  осевший  и  размытый
дождями. Вокруг замка шел вал, тоже едва заметный. Ворота были закрыты,  а
подъемный мост поднят.
     Подъехали ближе, Томас протрубил в рог. С крепостной стены крикнули:
     -- Кто и по какому делу?
     Олег кивнул  Яре  на  блестящие  шапки,  что  едва  высовывались  над
каменным краем. Их держали под прицелом арбалетов.
     Томас крикнул звучно:
     -- Томас Мальтон из Гисленда!
     Слышно было, как стражи  переговаривались,  кто-то  посылал  кого-то,
кто-то сопел, шумно чесался, вздыхал. Наконец после долгого  ожидания  тот
же голос проревел уже с угрозой:
     -- Томас Мальтон?.. Томаса Мальтона вовсе нет в Британии!
     Томас крикнул страшным голосом, от которого дрогнули стены:
     -- Скажи тому, кто послал тебя, что он вернулся из  Святой  Земли.  И
ничто его не остановит, чтобы взять свое и наказать врагов.
     На этот раз ждать пришлось намного дольше. Но  страж  уже  ничего  не
спрашивал. Затрещало, заскрипело, подъемный мост начал опускаться.
     Когда  толстые  дубовые  бревна  коснулись  каменного  берега,  Томас
бесстрашно пустил коня вперед. Олег и Яра ехали следом, насторожившись.
     Некоторое время их рассматривали через смотровое окошко. Томас  видел
красную испитую  рожу,  наглые  навыкате  глаза.  Наконец  страж  пробасил
довольно:
     -- С вами женщина?.. Вот здорово! А у меня  есть  запасной  матрас  и
кувшин вина.
     Яра посмотрела на него как на пустое место.
     Заскрипело еще надсаднее, застонали толстые канаты.  Тяжелые  створки
ворот медленно распахнулись.
     В проеме во главе дюжины вооруженных воинов стоял приземистый человек
с красной бородой. Его шлем держал в руках изящный  паж.  Завидев  Томаса,
краснобородый расплылся в улыбке.
     -- Глазам не верю! Томас!
     -- Огрин!
     Он пошел вперед, распахивая объятия. Томас спрыгнул с  коня,  поводья
бросил стражам. Они обнялись со звоном и дребезгом. Воины некоторое  время
смотрели, как оба хлопают  друг  друга  по  плечам,  хохочут,  лишь  потом
заметно расслабились, а на стенах вроде бы опустили арбалеты.
     Краснобородый Огрин отстранился, провозгласил  громким  торжественным
голосом:
     -- Дорой сэр Томас, мой замок в твоем распоряжении!
     Томас повел дланью в сторону Олега и Яры.
     -- Позволь представить моих благородных спутников, сэра калику  Олега
Вещего и Яру, дочь степей и  леса.  Оба  оказали  мне  неоценимую  услугу,
сопровождая из их лесной страны в нашу страну лесную.
     Огрин сделал широкий жест.
     -- Ваш путь был долгим, доблестный сэр и очаровательная  леди.  Слуги
позаботятся о ваших конях, а для вас приготовят комнаты в замке.  Каэрдин,
распорядись!
     Один из воинов, немолодой и с проницательным взглядом,  поклонился  и
ушел, захватив с собой двоих. Огрин, хозяин замка, оставив Томаса,  учтиво
взял Яру за руку, поднес к своему страшному лицу, сделал зверскую гримасу.
Яра удержалась, не отдернула.
     -- Благородная леди,  --  сказал  он,  --  я  давно  не  видел  таких
женственных рук. Прошу вас чувствовать себя в моем замке как дома.
     Олег видел, как побагровел Томас. Рыцарь явно удерживался от  желания
поправить хозяина, что перед ним не благородная леди, что сидит и сопит  в
тряпочку, а всего лишь злобная  амазонка,  с  которой  лучше  не  заводить
шуточки.
     Огрин, продолжая обнимать Томаса одной рукой,  кивнул  Олегу,  и  они
пошли в замок.
     -- Скажите, сэр Томас, а за что ты получил этот знак отличия на своем
доспехе?
     Томас сказал гордо:
     -- Я спас целое войско герцога баварского!
     Огрин гордо подбоченился, орлом поглядел на всех. Он  не  сомневался,
что его двоюродный племянник будет героем:
     -- А как это случилось?
     -- Я зарубил их повара.
     Навстречу  вниз  по  лестнице,  стуча  высокими   каблуками,   бежала
пухленькая молодая женщина. У нее был глубокий  вырез  на  платье,  высоко
взбитые волосы и вздернутый носик на кукольном личике. Глаза были голубые,
опять же как у куклы.
     Она распахнула руки для широкого объятия.
     -- Сэр Томас!..
     Томас расплылся в улыбке, подхватил ее. Ноги ее оторвались от  земли,
она счастливо завизжала:
     -- Ах, сэр Томас!.. Милый сэр Томас!
     Отец смотрел с доброй улыбкой. Олег и Яра  остановились,  ждали.  Яра
едва не грызла взглядом спину Томаса. Олег ждал равнодушно, едва не дремал
на ходу.
     -- Милая Кэтрин, -- сказал Томас галантно,  --  я  только  ступил  на
берег Британии и, как видишь, сразу заехал в ваши владения!
     Он осторожно опустил ее, но она все еще держалась за  него,  смотрела
блестящими глазами, щечки заалели:
     -- О благородный сэр Томас!.. Все-таки вы обещали бывать у нас чаще!
     -- Из Сарацинии трудно наезжать часто,  --  объяснил  Томас,  а  отец
сказал ласково -- Кэтрин, ты успеешь еще поговорить  с  сэром  Томасом.  А
пока отпусти нас...
     Кэтрин только тогда заметила,  что  загородила  дорогу,  вспыхнула  и
прижалась спиной к перилам. И без того  крупная  грудь  стала  торчком,  а
глаза увлажнились.
     Олег слышал, как пренебрежительно фыркнула Яра. Они поднялись на этаж
выше, служанки помчались готовить комнаты для гостей, калика и Яра пошли с
ними, а Томас с хозяином замка пошли в каминный зал. Томас чувствовал, что
за его отсутствие в Британии кое-что изменилось, вряд ли к лучшему. И  чем
быстрее он узнает, тем целее будет его шкура.
     Им поставили на стол еду и вино. Огрин смотрел пытливо на рыцаря, что
сел по ту сторону стола. Уезжал юным и прекраснодушным идеалистом вернулся
мужчиной. В глазах появилось новое, даже тревожащее. В черных  зрачках  до
сих пор видны отблески горящих городов, великих битв,  которые  только  со
стороны великие, а для их участников -- кровавые, тяжелые, изнурительные.
     -- Пока мои спутники отдыхают, --  сказал  Томас,  --  расскажи  мне,
доблестный  сэр  Огрин,  что  за  это  время  здесь  произошло.  Мне  даже
показалось, что и  твои  великолепные  земли...  урезаны.  Я  видел  чужих
охотников, когда мы ехали через твой лес. Я не рассмотрел их цвета, но мне
показалось, что это люди Мангольда.
     На  лицо  Огрина  на  миг  набежала  тень.  Избегая  взгляда  Томаса,
отмахнулся с наигранным благодушием.
     -- Земель у меня еще достаточно. Надо трое суток, чтобы объехать  мои
владения!
     Томас посочувствовал:
     -- Мне тоже как-то пытались всучить такую же клячу...
     Огрин вспыхнул, сказал торопливо:
     -- Томас... Ты устал с дороги. Тебе приготовили постель,  отдохни,  а
утром на свежую голову поговорим. А то сейчас, когда на твоих сапогах пыль
странствий, наши слова могут быть слишком горячими и... опрометчивыми.

     Олег зевал, дорога была  долгой,  смотрел  на  молоденькую  служанку,
которая быстро и ловко стелила ему постель.
     -- Спать, что ли?
     Она оглядела могучего варвара, у которого были такие необычные глаза,
зеленые, как молодая трава, потупилась:
     -- Давай сперва "что ли", а потом спать...
     Олег подумал, почесался.
     -- Ну... ежели здесь ритуалы такие...
     Томас после разговора с Огрином  шел  наверх  задумчивый,  тягостный.
Огрин почему-то не хочет рассказывать о делах королевских. Надо  дождаться
утра, все узнает дома. Коней Огрин обещал дать свежих.
     Он подумал с раскаянием, что Огрин его  друзей  поместил  если  не  в
помещение для слуг, то все же не в залы для людей  благородного  сословия.
Надо бы навестить перед сном, пообщаться.
     Подойдя к помещению, куда поместили Олега,  уже  занес  кулак,  чтобы
постучать, как услышал из-за двери игривый женский голосок:
     -- И как ты находишь мою грудь?
     И хрипловатый голос калики:
     -- М-м-м... еще не нашел.
     Томас опустил кулак, удалился на цыпочках.  Если  правильно  понимает
калику, то в следующий  раз  ответит,  что  находит  с  трудом,  а  еще  в
следующий, что сам удивляется, как находит...
     Сходил в комнаты стражей замка. Как и ожидал, их было  втрое  меньше,
чем раньше, когда уезжал в поход: самые опытные ушли, сэр Огрин явно не  в
состоянии платить как раньше,  а  оставшиеся  больше  похожи  на  сельских
землепашцев, чем на воинов. Да и то, что рассказали, не обрадовало. Огрина
теснят со всех сторон, а король на его жалобы  внимания  не  обращает.  За
поддержку платят землями, а где их взять в давно распределенных землях?
     Ему показалось, что в дальней лестнице мелькнула  знакомая  фигура  в
волчьей  шкуре.  Похоже,  калика  решил  отправиться  по  лесной  привычке
отшельника спать на свежий воздух. Или же решил, как и он, что-то  вызнать
перед дальней дорогой.
     Полночи  Томас  бродил  по  замку,  разговаривал  с  людьми,  узнавал
новости. Даже на кухню спустился, там все еще пекли и жарили, несмотря  на
позднее время. Готовили еду для тех, кто уедет утром. Судя по всему, Огрин
намеревался  снабдить  его  целым  отрядом.  Это  не  обрадовало,   скорее
встревожило Томаса.
     Когда уходил, прибежал заспанный ребенок, кинулся к  подолу  дородной
служанки на кухне.
     -- Мама, у нас на сеновале голые!
     -- Да ладно, -- отмахнулась женщина, --  это  дикие  варвары  сегодня
прибыли...
     -- Это дяденька дикий, а сестренка -- наша...
     Томас вышел на цыпочках. Калика говорил, что если не  хочешь  умереть
от жажды, надо научиться пить из всех кружек. А полезные сведения собирать
отовсюду. Иной раз служанка знает больше, чем король.

     Глава 6

     Томас сквозь сон слышал зов трубы,  скрип  и  звон  цепей  подвесного
моста. Простучали копыта. Голоса звучали возбужденно, но без тревоги.
     Томас быстро оделся, впервые не стал облачаться в доспехи.
     Чувствуя себя непривычно легким, спустился  по  лестнице  в  каминный
зал. С непривычки промахивался мимо ступенек,  едва  не  упал,  потому  не
сразу заметил, как от камина поднялся высокий человек с голубыми  глазами.
Волосы были седыми, до плечей не доставали, подбородок  по  обычаю  англов
был чисто выбрит. У губ  лежали  твердые  складки,  но  взор  был  чист  и
просветлен.
     -- Дядя! -- вскричал Томас. -- Пресвятая Дева, как ты оказался здесь?
     Обнялись, и Томас с удивлением  ощутил,  что  дядя  стал  еще  меньше
ростом, усох,  а  некогда  толстые  кости  стали  тонкими,  как  у  птицы.
Свирепость ушла из лица, теперь он чем-то неуловимым напоминал калику.  На
сердце Томаса легла светлая печаль. У его благородного друга  Олега  жизнь
очень не сладкая. Неужто и дядя из одной войны ушел не на покой, в лишь  в
другое сражение? Невидимое простому глазу?
     -- Двух коней загнал, -- сказал дядя, он же сэр Эдвин Мальтон,  граф,
герой битвы под Лацком. -- Едва мы узнали,  что  ты  высадился  на  берег,
МакОгон хотел броситься тебе навстречу...
     -- Зачем? -- спросил Томас смущенно. -- Сегодня к обеду я буду  дома.
Ты так спешил...
     Дядя, продолжая обнимать его за плечи, увел к камину, усадил. На лице
его было радостное возбуждение, но  и  странное  смущение,  словно  что-то
скрывал от племянника.
     -- Ничего, ничего! С того времени, как я  оставил  меч  и  взялся  за
науки, я почти не садился на коня. Для меня это возвращение в молодость.
     Томас с неловкостью смотрел на дядю. Тот оставил меч не  в  старости,
как другие, не от поражений или болезни.  В  расцвете  мужских  сил  вдруг
воспылал страстью к книгам, старым пожелтевшим листам пергамента, а  то  и
папируса, искал и рылся в старых книгах, жадно собирал новые.
     -- У  тебя  молодость  была  лучше,  --  сказал  Томас,  предотвращая
неловкий вопрос, который обязательно  должен  последовать  сейчас.  --  Ты
ходил даже на соседей, а возвращался с богатой добычей. Я  пошел  в  самые
дальние страны, какие только есть, но вернулся, как и был:  на  коне  и  с
мечом, но с пустым кошелем.
     Дядя покачал головой.
     -- Ты уезжал юношей, вернулся мужчиной.  Это  видно  в  каждом  твоем
движении. Это лучше, чем вернуться с полным мешком золота.
     Томас слушал в удивлении. Дядя, как и все рыцари, раньше был жаден на
золото и прочие драгоценности.
     Сэр Эдвин властно хлопнул  в  ладоши.  Появился  слуга.  Эдвин  велел
принести кувшин пива и ветчины. Когда повеление было исполнено,  он  налил
себе и Томасу  в  кружки,  придвинулся  ближе  к  камину.  Похоже,  скачка
холодной промозглой ночью далась ему труднее, чем он говорил.
     -- Слава Христу, -- сказал он, поднимая кружку, -- что на  земле  еще
есть Сарациния и другие страны. Не  будь  их,  не  знаю,  что  было  бы  с
Британией. Слишком много людей, как среди благородного сословия, так  и  в
простонародье, недовольных всем и вся. Они источники всяческих смут!..  Но
Господь надоумил своего наместника на земле, папу римского,  собрать  всех
смутьянов, вроде тебя, и отослать из Британии воевать в чужие страны. Мол,
если завоюют что-то, то это во славу Британии, если не  завоюют,  то  хоть
ослабят чужие, не христианские страны. А просто так сгинут, в море утопнут
или песками засыплет - и то замечательно...
     Томас вскрикнул с горечью:
     -- Дядя, что ты говоришь!
     -- Милый племянник, политика -- грязное дело. Непосвященным лучше  не
знать тайные пружины. Вы шли воевать за благородную  идею  --  освобождать
Гроб Господень от нечестивых сарацин. Но с вашим уходом,  с  уходом  самых
чистых и благородных людей, в стране наступил мир, тишь, перестали гибнуть
направо и налево люди.
     Томас уронил голову, сказал подавленно:
     -- Неужто это правда?
     -- Это жизнь.
     -- А я... где?
     -- Ты в той жизни, какую хотел  бы.  Но  на  земле  жизнь  та,  какая
получается. И когда, не приведи Господь, Сарацинию завоюют, то надо  будет
найти еще земли, хоть за таинственным океаном, куда  удастся  сплавлять...
или сманивать самых буйных. Пусть там трясут основы королевств, низвергают
властителей, завоевывают, переделывают, творят, рушат...
     -- Зачем?
     -- Каждый норовит драку перенести из своего  дома  в  чужой.  Если  и
побьют посуду, то не жалко. А мебель порушат, тогда и вовсе  приятно.  Для
любого правителя важно отыскать такие  черные  дыры,  куда  бы  сбрасывать
излишнюю энергию молодежи... и не только молодежи.
     Томас спросил хрипло:
     -- Дядя, ты все говоришь о политике, общемировых делах, черных дырах,
куда утекает... и должна утекать наша буйная мощь.  Но  почему  молчишь  о
моем отце, моем замке?
     Сэр Эдвин покачал головой.
     -- Что говорить... Я уже сказал. Когда все буйные головы ушли воевать
в чужие края, здесь остались те, кто обеими ногами стоит на земле. И  они,
которые боялись ваших мечей и вашего буйного нрава, осмелели  и  принялись
захватывать земли ушедших.
     -- Как посмели? -- воскликнул Томас яростно.
     -- Рассуждали правильно. Немногие из вас вернутся живыми... И  некому
будет возвращать владения. А кто и вернется, тот столкнется с новой силой.
Эти, оставшиеся, окрепли и укрепились, а к тому же  заключили  союз  между
собой. Чтобы,  значит,  приходить  на  помощь.  Вас  всегда  ненавидели  и
боялись, а теперь -- особенно.
     Томас спросил, грозно сведя брови:
     -- Что с нашими землями? С владением рода Мальтонов?
     -- Если сказать по правде, то от них остался только наш скотный двор.
Не считая укрепленного замка. А скоро и того не останется.
     Томас вскочил в ярости, бросился к  мечу,  что  стоял  в  углу.  Дядя
догнал, повис на руках.
     -- Стой!
     -- Я убью их всех!
     -- Томас!.. Томас, это тебе не сарацины!
     Синие глаза рыцаря налились кровью.
     -- Они хуже!
     -- Хуже, -- согласился дядя, -- но они покрепче сарацин. И  если  там
ты еще как-то справлялся, то здесь... нет, не уверен. Настоящие противники
-- здесь. Они -- настоящие!
     Томас набычился.
     -- А сарацины?
     -- Картонные. Или воздушные. А то и  вовсе  миражи,  сотканные  твоей
мечтой о дальних путешествиях и подвигах.
     Томас потрогал шрам на груди, доставшийся от таких "миражей",  сказал
хриплым, полным решимости голосом:
     -- Завтра с утра я выступлю против мерзавцев,  посмевших  захватывать
наши земли!
     -- Как?
     -- Пошлю им вызов! -- удивился Томас.
     -- А они так тебе и примут! Томас, настали другие  времена.  Тебя  по
судам затаскают. Не докажешь, что это твой меч и твои сапоги.  Судьи  тоже
на их стороне, как и король, что укрепился на троне только с вашим уходом.
Я просто не знаю, что можно сделать... А поспешил я сюда,  загоняя  коней,
потому, что боюсь за тебя! Ты сгоряча  бросишься  в  схватку,  а  на  тебя
приготовлен уже не один меч, не один нож, не одна стрела!
     -- И что советуешь ты, мудрый и ученый дядя?
     Дядя развел руками.
     -- Отступиться.
     Томас смолчал. Сэр Эдвин видел по глазам рыцаря, что если и задумался
молодой рыцарь, то разве что о том, когда выступить: рано утром или  прямо
сейчас, среди ночи.

     Огрин  привел  с  собой  Яру,  а  чуть  позже  явился  калика.  Томас
представил их дяде. Тот покровительственно кивнул калике, Яре  почтительно
поцеловал руку, приняв ее за женщину благородного звания.
     -- Меня тревожит тот паломник, что  просидел  весь  вечер  у  камина,
слушая наши речи, --  сказал  калика  задумчиво.  --  А  потом  исчез  так
неожиданно.
     -- Торопился, -- предположил Огрин безучастно.
     -- Да, но к кому? --  спросил  калика.  --  Ручаюсь,  появление  сэра
Томаса здесь -- что камень в тихое болото с лягушками.
     Огрин и сэр Эдвард переглянулись. Яра увидела по их глазам,  что  это
был не камень, а глыба. И волны от этой глыбы пробегут высокие.
     Огрин спросил раздраженно:
     -- Его хоть рассмотрели?
     Все разводили руками. Томас наморщил лоб.
     -- Ему приносила кружку пива и ломоть хлеба молодая девчушка... Может
быть, она его рассмотрела лучше? Такая хорошенькая куколка,  что  попалась
нам уже трижды то на лестнице, то в коридоре... Яра, ты заметила ее?
     -- Та перезрелая яловая телка? -- спросила  холодным  тоном  Яра,  ее
лиловые глаза с подчеркнутым удивлением смерили рыцаря с головы до ног. --
От которой, как от коня, несет потом, потому что моет только в  бесстыдном
вырезе платья, где все равно нечего показать?.. Эта?..  Ну,  которая,  как
ворона, одела все яркие тряпки, потому что свою  серую,  как  земля,  рожу
тоже размалевала мелом, румянами  и  сажей,  как  ряженая?  С  наклеенными
ресницами из шерсти своих тощих собак, покрытых лишаями? Нет,  конечно,  я
ее не видела, с какой стати я буду замечать такую?
     Дядя спрятал усмешку, а Томас развел руками.

     Огрин настоял, чтобы сэр Томас взял его доспехи. Когда-то  сэр  Огрин
был неплохим воином,  одерживал  победы  на  турнирах,  но  в  этой  жизни
отяжелел чересчур быстро, на боках наросли  валики  жира,  живот  выпирал,
словом, пришлось заказать новые  доспехи  по  изменившейся  фигуре.  Томас
принял доводы,  дяде  этот  панцирь  уже  не  носить,  к  тому  же  только
одалживает на время, померил, приятно удивился. Огрин если бывал  небрежен
с  женщинами,  то  к  доспехам  относился  с   большой   осторожностью   и
тщательностью. Панцирь был  из  закаленной  стали,  чуть  ли  не  в  палец
толщиной, сочленения подогнаны так тщательно,  что  никакая  самая  острая
стрела не найдет щель, а забрало шлема не своротить и ударом молота.
     -- Новые доспехи, -- сказал Томас с легкой грустью. -- А  все-таки  я
так привык к старым! Я в них на башню Давида...
     -- В одной шерсти даже собака не живет, -- утешил калика.
     -- Сэр калика! -- оскорбился Томас.
     -- А чо? И гусь, и конь линяют. Даже блохи, наверное, линяют, хотя не
присматривался. А то и те блошки, что живут на простых блохах. Вот  и  ты,
считай, облинял. Я твои доспехи уже как твою кожу принимаю. Ты в  них  был
толстокожее носорога. Даже рожей стал носорожистее.
     -- Как это? -- спросил Томас подозрительно.
     -- Твердость во взгляде, -- объяснил калика  уважительно.  --  Гордая
надменность, одухотворенность... Ты говорил, что в  твоем  роду  все,  как
доски в заборе, сплошь солдаты и поэты?
     -- Это на моем гербе!
     Калика покосился на щит со звездным небом, где крест накрест были меч
и лира, похожая на павлиний хвост.
     -- И носороги линяют, -- утешил он. --  Ты  не  видел,  как  носороги
поют?..
     Огрин отправил десяток своих воинов провожать их до  границ  владений
Мальтонов. Томас отказывался, но Огрин настоял, да и дядя был  не  против,
еще как не против. Оба уверяли, что людям  Огрина  приятно  побыть  в  его
обществе подольше, по дороге послушают о подвигах в Святой Земле, но в  их
голосах проскальзывала неясная тревога.
     Томас был не суеверен, но когда после плотного  завтрака  выехали  из
замка, на душе  было  тяжело  и  горько.  Не  таким  он  представлял  себе
возвращение на родной берег!
     Отдохнувшие за ночь кони шли резво. Сырые туманы  наконец  поднялись,
кони  шли  по  сырой  земле,  через  промозглый  воздух.  Воины  перестали
досаждать Томасу расспросами, убедились,  что  рыцарь  погружен  в  тяжкие
думы.
     Томас  в  самом  деле  только  раз  очнулся,  тихонько  сказал  Олегу
обеспокоенным тоном:
     -- Сэр калика, ты ж знаток по чарам...
     -- Ну-ну.
     -- Я заметил, что странные глаза нашей спутницы... я говорю о Яре.  Я
к ним, правда, привык... Даже нахожу нечто привлекательное... но я  видел,
как они становились зелеными!
     Олег удивился:
     -- Разве такое возможно?
     -- Я об этом и говорю. Не обошлось без  чар,  верно?  Зеленые  бывают
только у ведьм. Ты вон тоже ведьма, только самец.
     -- Гм... А в каких случаях они зеленели?
     -- Ну... Я оба раза беседовал с благородной  Кэтрин.  Мне  надо  было
кое-что узнать...
     Олег задумчиво покачал головой.
     -- Человек с зелеными глазами предрасположен к колдовству...  Как,  к
примеру, трус -- к монашеству, дурак с мускулами -- к рыцарству, человек с
тонкой душой -- к менестрельству, калека -- к работе  мозгами...  Но  если
глаза только на время становятся зелеными... не завидую тебе, сэр Томас!
     -- Что случилось? -- встревожился Томас.
     -- Она может становиться ведьмой  только  в  моменты  ярости.  А  сам
знаешь, в ярости мы мало создаем, а вот рушим...
     Томас опасливо перекрестился.
     -- Пресвятая Дева, спаси и помилуй! Надеюсь, она только  может  стать
ведьмой, но не станет.
     -- Не знаю, не знаю,  --  сказал  волхв  задумчиво.  --  Разгневанная
женщина способна на многое. На очень многое. Когда  они  счастливы,  тогда
круглые дуры, нич-ч-чего не замечают! А когда злы, то увидят  и  то,  чего
нет.
     Томас перекрестился еще усерднее.
     -- Пречистая Дева, заступись за своего рыцаря!
     Олег вздохнул:
     -- Только и надежды. Но больно не уповай, не уповай... Пречистая, сам
знаешь, тоже в юбке... Могут сговориться. Тогда тебе вовсе каюк.
     Томас растерянно смотрел на равнодушное лицо  калики.  В  синих,  как
небо, глазах стояли боль и растерянность.

     Дорога некоторое  время  шла  по  опушке  леса.  Когда  вынырнула  на
простор, там сошлись три дороги. Из далекого города  навстречу  шла  целая
процессия священников.  Во  главе  шествовал  епископ,  по  бокам  прелаты
держали в руках священные  реликвии  местного  значения.  Рослый  монах  в
черном нес большой раззолоченный ларец.
     Томас  поспешно  спешился,  преклонил  колено.  Епископ   перекрестил
рыцаря, в глазах священнослужителя была любовь и гордость за Томаса.
     -- Благословляю тебя, сын мой! Ты совершил великое деяние, великое  и
угодное Богу! Сколько героев уходили на  поиски  Святого  Грааля,  сколько
праведников, сколько подвижников! Но Господь в  своей  милости  вручил  ее
тебе, храбрый воин.
     Священники кивали, на Томаса  смотрели  с  обожанием.  Калику  и  Яру
вниманием обошли, все видели только коленопреклоненного рыцаря.
     Томас встал, еще раз перекрестился, сказал благочестиво:
     -- Господу было угодно избрать меня для этой нелегкой  работы.  Но  я
счастлив, что именно мне пришлось пронести Святой Грааль через  пустыни  и
леса, болота и реки, пробиваться через засады и западни, ибо  все,  что  я
делал, для любимой моей Британии!
     Епископ кивнул.
     -- Достойно сказано, сын мой. А теперь ты можешь передать драгоценную
чашу в наши руки. Мы поместим ее в часовню святого  Дункана.  Как  и  было
завещано Пророчеством.
     Монах  открыл  ларец  и  шагнул  к  Томасу.  На  лице   монаха   было
почтительнейшее благоговение, он не решался коснуться  чаши,  ждал,  когда
рыцарь опустит ее в ларец, а он только закроет и почтительно унесет.
     Томас взялся  за  мешочек.  Увидел  предостерегающий  взгляд  калики,
настороженное лицо Яры. Она ничего не подсказывала, только смотрела.
     Томас вздохнул:
     -- Не знаю, как ваших ушей достигла весть о моем прибытии...
     Сделал паузу, епископ кивнул понимающе.
     -- Пусть тебя это не тревожит. У церкви есть свои пути.
     -- Тайные для непосвященных?
     -- Есть вещи,  которые  родители  не  говорят  детям...  пока  те  не
вырастут. А вы все -- дети церкви. И ты, сын мой.
     Томас кивнул, его пальцы уже развязывали мешочек.
     -- Да ладно, разве я не спешу расстаться с вещью, из-за  которой  моя
жизнь все время висит на волоске? Только всем было ведомо,  что  настоящая
чаша у Иосифа Аримафейского, который поплыл на другом корабле!
     Среди священников пронесся  общих  вздох.  Монах  с  ларцом  медленно
повернулся к епископу, взгляд был грозен. Теперь он стоял выпрямившись,  и
Томас невольно подумал, что когда-то это был могучий боец.
     Епископ покачал головой.
     --  И  все-таки  нам  нужна  именно  эта  чаша.  Предначертание  было
нарушено, но Святой Грааль все-таки в Британии. Он у тебя в руках.
     Пальцы  Томаса  кое-как  распутали  веревку,   скользнули   вовнутрь.
Задумчивые глаза блеснули, лицо озарилось. Он несколько мгновений побыл  в
недвижимости, наконец вытащил пальцы и быстро завязал мешочек.
     Голос рыцаря был силен и резок:
     -- Сожалею, но я не понимаю, почему я должен поставить чашу именно  в
часовне святого Дункана!
     Епископ ахнул:
     -- Но... Пророчество... Предначертание!
     -- Почему я, нарушив одно, должен слепо следовать другому?
     За спинами монахов появились люди, в их лицах была мрачная угроза.  В
руках появились длинные ножи. Томас поднял руку, сзади послышался знакомый
свист мечей, которые выхватывают из ножен десятки рук.
     --  Нас  больше,  --  сказал  он.  --  Но  я  не  хочу   лить   кровь
соотечественников. Будем считать это ничьей.  Расступитесь!  Я  не  привык
сворачивать!

     Глава 7

     Дорога вывела на широкий луг. Слева журчал крохотный ручеек,  деревья
медленно  роняли  багровые  листья.  В  двух   десятках   шагов   впереди,
загораживая дорогу, высился на огромном коне могучий рыцарь. Он был весь в
стальных доспехах,  забрало  опущено,  длинное  копье  размером  со  ствол
молодого дерева было нацелено в сторону приближающихся всадников.
     В сторонке от дороги стоял шатер.  Слуги  и  оруженосец  вскочили  на
ноги, тыкали пальцами  в  сторону  Томаса.  На  шатре  развевался  красный
флажок. Рядом на дереве висел щит с гербом, при виде которого Томас грозно
сдвинул брови.
     -- Что-то знакомое? -- спросил Олег вполголоса.
     -- Подай-ка мне копье, -- ответил Томас.
     Олег поморщился.
     -- Опять задержка... Забыл,  что  сегодня  истекает  последний  день?
Давай я его сшибу одной стрелой. Ну, двумя.
     Яра услышала, подъехали ближе.
     -- Какой день?..
     Томас сказал торопливо:
     -- Это  поединок  рыцарей.  Мы  будем  драться  на  копьях,  если  те
сломаются...
     -- Сломаются, -- заверил калика, -- У таких  ребят,  как  ты,  всегда
ломаются. И в первый раз, и во второй, и в третий... Так что сразу  берись
за меч.
     Томас угрюмо наклонил голову.
     -- Я думаю, он тоже схватится за меч.
     -- Кто это?
     Сзади застучали копыта.  Подъехали  люди  Огрина  во  главе  с  сэром
Эдвином.  Лица  были  угрюмые,  глаза  зло  и  потерянно  сверкали  из-под
насупленных бровей. Сэр Эдвин был бледен, под  глазами  темные  круги.  Он
сразу постарел, сгорбился.
     -- Сэр Мангольд Сокрушающий, -- проговорил он потрясенно.  --  Откуда
он узнал, что ты уже здесь? Его меч на две ладони длиннее самого  длинного
меча в Британии. Его щит, как дверь, он в одиночку  ломает  ворота  замка,
пока на него бросают со стен камни и бревна!
     Яра смотрела с недоумением.
     -- Если он так силен, почему остался с детьми и стариками в Британии?
Он мог бы завоевать славу в походах, где ты завоевал славу!
     Сэр Эдвин сказал хрипло:
     -- А Мангольд тем временем прибрал к рукам их земли. И  не  только...
гм... земли.
     Яра смотрела непонимающе, как отважный Томас  потемнел  лицом,  плечи
опустились. Видно было как из шатра выскочил довольно высокий человек,  но
согнутый, суетящийся, заспешил к коням, что-то прокричал  оруженосцу,  тот
глазел  на  приближающийся  всадников,  снова   метнулся   к   шатру,   от
торопливости запутавшись в широком пологе.
     -- Марзельд, -- проговорил Томас медленно.
     В голосе рыцаря звучало такое отвращение, словно он проглотил толстую
жирную жабу. А сэр Эдвин с гадливостью поморщился:
     -- Понятно, что эта... эта мерзость здесь.
     -- А где ему быть еще? -- сказал Томас язвительно. -- Мерзавец. Такой
редкостный, что вон даже всезнающий сэр калика с ним не сталкивался.
     -- Не сталкивался, -- признался Олег.  --  Что  он  натворил?..  Сжег
сиротский приют? Устроил в пресвятой церкви коровник?..  Нарушил  верность
королю?
     Рыцари угрюмо и неприязненно  молчали.  А  Томас  покосился  на  Яру,
сказал нехотя:
     -- Заметил, что он одноглазый?
     -- Еще  бы  не  заметить.  Глаз  вытек,  всю  рожу  перекособенило...
Страшная харя, но внешность -- это для баб. Мы с любой хороши.
     Яра посмотрела на него холодно, а Томасу сказала мягко:
     -- Расскажи. Я чувствую, что здесь замешана женщина.
     Томас удивленно покосился на ее разрумянившееся лицо:
     -- Ну, как сказать... Вряд ли так, как думаешь. Просто у  предыдущего
короля была красивая и очень добрая жена.. Да что  там  добрая,  она  была
справедливая! Звали ее Годива. Не однажды упрекала мужа, что  тот  обложил
простой люд непомерными налогами. Тот посмеивался, но однажды, когда прямо
на пиру бросила такой упрек, он  заявил  со  смехом,  что  на  словах  она
добрая, но на самом деле пальцем не шелохнет,  чтобы  что-то  сделать  для
простого люда. И тогда Годива поклялась при всей знати, что готова сделать
все, чтобы народу жилось легче. Король увидел, что многим рыцарям  горячая
речь его жены понравилась. Он нахмурился, объявил  громко,  что  освободит
все земли на три года от  налогов,  если  его  дерзкая  жена  в  ближайший
воскресный день проедет на коне через весь город... голая!
     Яра  ахнула,  глаза  распахнулись  во  всю  ширь.   Калика   выглядел
заинтересованным.
     -- Ну-ну. Проехала?
     -- Не дал слово -- крепись, -- сказал Томас, -- а  дал  слово..  Ведь
Годива была не просто женщиной, им можно быть лживыми, она была королевой.
     Яра чуть нахмурилась, но смолчала. Олег скептически  хмыкнул,  он  не
замечал разницу между королевами  и  простолюдинками.  Томас  продолжил  с
подъемом:
     -- Королева объявила народу, что в воскресенье ровно  в  полдень  она
проедет обнаженной через весь город, и тогда король освободит всех на  три
года от налогов. И если они в самом деле ее любят, то знают как поступить.
И вот, когда настал этот день, весь город  опустел,  словно  прошла  чума,
холера, а оставшихся увели гунны. Всюду  закрывались  окна,  захлопывались
плотные дубовые ставни. И когда настал полдень, на красивом  вороном  коне
выехала королева. Ее волосы были распущены и ниспадали  до  пояса,  но  не
могли скрыть ее  блистающего  снежной  белизной  тела.  Она  ехала,  гордо
выпрямившись, ее маленькая ручка твердо держала поводья. По пустым  улицам
проехала через город до городских ворот, повернула коня  и  так  же  шагом
проехала обратно к замку.
     Он умолк, все молчали, даже Олег сочувствующе  посапывал.  На  глазах
Яры блеснули слезы.
     -- Добрая и прекрасная королева, -- прошептала она. -- И  никто-никто
не оскорбил, подглядывая?
     Томас зло усмехнулся:
     -- Разве я не сказал? Один решил обхитрить всех. Провертел дырочку  в
ставне -- крохотную! -- а когда королева поехала по  его  улице,  прильнул
одним глазом. Мы узнали на другой  день,  он  явился  ко  двору  с  навеки
перекошенной рожей и вытекшим  глазом.  А  слуги  рассказали  про  дыру  в
ставне. Вот так некогда красивый и могучий рыцарь был с позором изгнан  из
рыцарского братства. Его, одноглазого урода, не приняли купцы,  отказались
от него ремесленники, даже простолюдины погнушались, ибо из  них  никто...
Да что простолюдины! Ворье и разбойники в тот день в  город  не  являлись,
чтобы не  встретить  всадницу...  Но,  как  я  вижу,  этот  гнуснейший  из
мерзавцев нашел себе родственную душу!
     Они видели как оруженосец по взмаху руки  черного  рыцаря  подал  ему
копье. Черный гигант потряс  оружием  над  головой,  рука  была  со  ствол
дерева, в железе.
     -- Сэр Томас! Ты прошел долгую дорогу, чтобы найти  гибель  от  моего
копья!
     -- Сэр Мангольд, -- ответил Томас сдержанно, -- я не думаю, что найду
гибель от твоего копья.
     Он заставил коня попятиться. Несколько мгновений они смотрели в  упор
друг на друга. Тишина стояла такая,  что  даже  кузнечики  умолкли,  ждали
исхода поединка.
     Ринулись  одновременно.  Яра  была  потрясена  скоростью,   с   какой
понеслись друг другу навстречу тяжелые рыцарские кони. Всадники  выставили
копья, со скоростью выпущенных стрел  сблизились.  Удар  был  такой  силы,
будто сшиблись две стальные скалы.
     Коней отбросило назад, они упали на крупы, едва-едва не опрокинулись.
В воздух взлетели десятки обломков, на которые разлетелись копья рыцарей.
     Яра присела, зажимая ладонями уши. Лицо  ее  исказилось:  звон  стоял
такой, словно тысяча кузнецов одновременно грянули молотами о наковальни.
     Когда пыль развеялась, кони уже поднялись, дрожа,  всадники  смотрели
друг на друга в упор  через  узкие  прорези  забрал.  Синие  глаза  Томаса
метнули пламя, но в прорези шлема Мангольда было черно, и  пламя  погасло,
как одинокий огонек в ночи.
     Громовой голос Мангольда прогремел, как львиный рык:
     -- Копье!
     От шатра с готовностью  помчался  оруженосец.  Копье  нес  на  плече,
сгибаясь от тяжести. Томас вспомнил слова калики.
     -- Эй, сэр Мангольд! Давай сократим турнир!
     Мангольд взревел яростно:
     -- Трусишь?
     -- Доставай меч, дурак! -- бросил Томас.
     Он медленно и сладострастно потащил из ножен исполинский  меч.  Глядя
на блистающую полосу стали в руке черного рыцаря, подумал вдруг, что много
слышал о мече Мангольда, но не мерил со своим. А так с виду  его  нынешний
меч, меч Англа, не короче...
     Они пустили коней навстречу, но теперь кони шли  медленнее,  всадники
готовились к бою. Если в Сарацинии Томас дрался против  легких  и  быстрых
сабель, доспехи защищали, то теперь вышли меч на меч, сила на силу, добрый
англский удар на такой же удар.
     Они сшиблись на том же месте. От лязга зазвенело в ушах. Синие  искры
разлетелись, зажигая воздух, а мечи  снова  взвились  над  головами.  Кони
остановились, поворачивались боками, давая седокам позицию для удара, сами
приседали, когда тяжкий меч обрушивался на щит. Сила  удара  была  такова,
что копыта коней погружались в землю на ладонь.
     Обменявшись градом ударов, Мангольд оглянулся, что-то яростно крикнул
своим слугам. Те глазели на бой  во  все  глаза,  один  кинулся  в  шатер,
скрылся.
     Томас отшвырнул разбитый щит, ухватил меч обеими руками.
     -- Умри, крыса!
     Он нанес страшный удар -- Мангольд легко отбил щитом, но от удара  от
щита  осталась  одна  половинка,  и  черный  рыцарь  тоже  отшвырнул  его,
ухватился обеими руками, как и Томас, за меч.
     Мечи сшиблись в воздухе. Удар был страшен, Томас едва удержал  меч  в
руке, пальцы занемели. Мангольд яростно выругался: в руке его была  зажата
рукоять с обломком меча. Другая половинка взлетела в  воздух,  сверкая  на
солнце, с лязгом обрушилась на камни.
     Томас крикнул победно:
     -- Предлагаю сдаться!
     Мангольд бешено вскричал:
     -- Тебе? Сегодня я притащу твой труп на скотный двор! Свиньи изгрызут
твое лицо, сожрут... ха-ха!.. и она, ты знаешь,  о  ком  я  говорю,  будет
смотреть из высокого окна!
     Он громко и внятно, держа высоко руку с  обломком,  произнес  длинное
слово на чужом языке. Обломок на миг блеснул, затем словно  сгусток  мрака
опустился на него. Мрак вытянулся, и Томас ахнул, как ахнули и люди Огрина
на дороге.
     В руке Мангольда заблистал черным огнем длинный зловещий меч. Он  был
весь будто выкован из тьмы, более темной, чем сама ночь. По нему пробежали
искры, словно в ужасе гасли звезды, а сам меч зазвенел холодно и алчно.
     Даже конь под Томасом задрожал, попятился. Томас  люто  смотрел,  как
изменилось само лицо Мангольда. Глаза из  темных  стали  багровыми,  через
решетку забрала вылетело облачко дыма. Железные доспехи затрещали,  словно
их изнутри распирало нечто более крепкое, чем железо.
     Томас услышал крики людей Огрина:
     -- Колдун!
     -- Бегите!
     -- Мы узнали его тайну!
     -- Он всех убьет!
     Послышалось дикое конское ржание, словно лошадям выворачивали удилами
челюсти, затем сухо и дробно простучали копыта. Томас не  отрывал  взгляда
от преобразившегося воина-колдуна. Сердце стучало быстро и сильно.  В  нем
самом он чувствовал неведомую мощь,  более  сильную,  чем  он  сам.  Более
сильную, чем она был раньше.
     С торжествующим ревом Мангольд бросил страшного  жеребца  на  Томаса.
Яре показалось, что синие глаза молодого рыцаря потемнели. Левой рукой  он
прикрыл половинку груди, правой вскинул меч.
     Кони столкнулись, взвились на дыбы. Воздух зазвенел от дикого ржания.
Мангольд с криком обрушил меч.
     Черная полоса мрака прорезала воздух с жутким ревом. Томас  попытался
парировать мечом, с ужасом и отчаянием понимая, что опять же не  успевает,
удар черного меча слишком страшен...
     Зрители содрогнулись, когда черная полоса мрака обрушилась на Томаса.
Он успел подставить меч, жутко лязгнуло.
     Томас едва удержался в седле. Полуоглушенный -- его стукнуло по шлему
собственным мечом, к счастью, плашмя, -- он подал  коня  назад,  с  ужасом
понимая, что сейчас самое время  для  противника  насесть,  обрушить  град
ударов и добить.
     Но Мангольд не нападал. Томас тряхнул головой,  очищая  взор.  Черный
рыцарь непонимающе смотрел на свой меч,  потом  перевел  горящий  взор  на
Томаса и его сверкающий белым огнем меч. Во всей его  фигуре  Томас  видел
потрясение.
     -- Эй, -- сказал Томас хрипло, -- заснул?
     Мангольд страшно вскричал, язык был  незнаком,  бросил  коня  вперед.
Томас с блистающим мечом встретил яростный натиск.
     На холме затаили дыхание, когда мечи, черный и светлый, столкнулись в
воздухе. Звон раздался больше похожий на крик,  а  искры  разлетались  как
сверкающие, так и черные. Мангольд рубил, орал  что-то,  а  Томас  отражал
удары, к нему возвращалась уверенность, он сам начал выбирать  момент  для
разящего удара.
     Мангольд,  напротив,  оглядывался  все  чаще  на  свой  шатер,   даже
попробовал, умело орудуя поводьями, попятиться к нему и своим людям.
     Томас захохотал:
     -- Отступай, отступай!.. Через сотню миль будет обрыв, искупаешься  в
море...
     Мангольд проревел страшным голосом:
     -- Я только хочу не тащить далеко твои доспехи!
     Из шатра выскочил слуга, лицо  белое.  Развел  руками,  ухватился  за
голову. Мангольд попятился сильнее.
     -- В чем дело, сэр Мангольд? --  осведомился  Томас.  --  Если  живот
схватило, то я могу подождать...
     Оба услышали крик с пригорка, где остались сэр Эдвин с людьми. Калика
успокаивающе махал руками.
     -- Все хорошо!.. - донесся до Томаса его крик. - Там какой-то  колдун
пытался... не знаю, что... но сейчас грызет стрелу,  что  застряла  в  его
кишках!
     Даже  сквозь  прорезь  в  шлеме  Томас  увидел,  как  побелело   лицо
Мангольда. В  его  огромной  фигуре  ясно  проступил  страх,  и  он  начал
поворачивать коня.
     -- Еще один колдун? -- вскричал Томас звонким  страшным  голосом.  --
Так вот как достаются  тебе  победы,  презренный!..  И  такое  ничтожество
добивалось руки Крижаны?
     Он вскинул меч обеими руками и с такой силой обрушил на врага, что  в
плечах хрустнули суставы. Мангольд пытался уйти из-под удара, но одна рука
дергала поводья, а другой не успел вскинуть меч, закрыться от удара.
     Блистающее широкое лезвие коснулось середины  шлема  черного  рыцаря.
Раздался скрежет, лязг, грохот.  Меч  развалил  Мангольда,  как  трухлявый
пень, обернутый  жестью.  Лезвие  обагренного  меча  остановилось  уже  на
дорогом седле боевого  жеребца.  Разрубленные  половинки  рухнули  по  обе
стороны дрожащего животного.
     Слуги, что бросились было к ним, остановились.  Глаза  были  круглые,
как у сов. Томас дышал тяжело, у самого глаза  вылезали  на  лоб,  горячая
кровь шумела так, что едва услышал предостерегающий крик Олега:
     -- Яра!
     От шатра метнулся черный, рассыпающий багровые искры  шар  с  конскую
голову. Калика, почти не целясь, выпустил  три  стрелы.  Яра  нырнула  под
коня, шар пронесся над  седлом,  вынырнула  с  другой  стороны,  а  стрелы
пронзили тонкую ткань шатра и пропали.
     Раздался  страшный  крик.   Шатер   заколыхался,   шест   с   треском
переломился. Ткань медленно опустилась,  под  ней  забарахтались  какие-то
странные фигуры, потом все затихло.
     Калика снял тетиву, смотал в клубок и спрятал за голенище сапога.
     -- На сегодня хватит...
     Эдвин смотрел на человека в звериной шкуре ошеломленно. Люди  Огрина,
из тех, что остались, не спускали с калики вытаращенных глаз.
     Томас махнул слугам Мангольда.
     -- Ваш хозяин, знаете это или нет, продал душу дьяволу.  За  это  тот
помогал ему одолевать рыцарей, что дрались честно. Но в рукояти моего меча
вбит гвоздь из креста, на котором распяли Христа!.. Да-да, сэр  калика,  а
может, я вытащил из старого меча и забил в этот?
     Старший слуга попятился.
     -- Я не хочу к нему прикасаться! Он... он был с силами ада?
     Томас заверил:
     -- Эту душу уже уволок дьявол. А плоть всего лишь мясо для  червей...
Доспехи пригодятся кузнецу. На подковы или на гвозди.
     Он вытер меч о попону коня Мангольда. Жеребец косился налитым  кровью
глазом, хищно раздувал ноздри. Возможно, это был не конь, а демон, который
обязан служить продавшему дьяволу душу, так пусть им займется калика: он с
демонами на короткой ноге.
     Томас благоговейно поцеловал рукоять, на которой помещались  обе  его
широкие ладони, бережно засунул в ножны.  Сэр  Эдвин  повелительно  сказал
слугам Мангольда:
     -- Возвращайтесь  в  замок.  Сегодня  к  вам  приедут  от  нас  люди.
Захваченные земли снова вернутся законным хозяевам.
     Один спросил тупо:
     -- Это значит... Мальтонам?
     -- А тебе советую, -- сказал Эдвин строго, -- поскорее убираться в те
места, откуда прибыл. Иначе с тобой будет то же, что и с твоим хозяином.
     Слуги смотрели  на  разрубленное,  как  туша  барана,  тело  все  еще
неверяще. Уже не огромный рыцарь, а груда железа с мясом внутри  лежала  в
луже крови. Оруженосец наконец отыскал убежавший на другой конец  островов
голос:
     -- Но эти земли нам дал король...
     Эдвин сказал строго:
     -- По настоянию  Мангольда  и  его  родни.  Но  сейчас  король  может
пересмотреть свое решение. Вернулся сэр Томас!
     Он кивнул в спину удаляющегося Томаса. Калика  и  Яра  пустили  коней
следом. Спина рыцаря стала еще прямее, а плечи  раздвинулись.  Победа  над
непобедимым Мангольдом больше, чем  победа  над  другим  рыцарем,  подумал
калика, внимательно глядя в спину молодого рыцаря. Для Томаса это  намного
больше.
     Сэр Эдвин ехал темный, как туча.  С  возвращением  Томаса  нарушилось
хрупкое равновесие британского мира. Мангольд убит, что просто невероятно,
но Мангольд был верным королю. Тот и поднялся на престол только  благодаря
тому, что в крестовый поход ушли почти все противники!
     Ответный удар нанесет не только родня Мангольда.  Король  не  захочет
отдавать земли Мальтонам. И не станет. Хуже того -- не сможет.

     Глава 8

     Дорога шла мимо монастыря. Томас,  увлеченный  разговором  с  Ярой  и
Олегом, не заметил, как подъехали к воротам. Огрин сказал настойчиво,  что
надо бы отслужить мессу о благополучном возвращении из Святой Земли. Томас
нехотя согласился, и вчетвером они вошли в большой зал,  оставив  коней  с
воинами.
     Шла служба. Томас сразу заметил, с какой яростью  калика  смотрит  на
пышное богослужение. Спросил сочувствующе:
     -- Очень не нравится?
     Волхв буркнул:
     -- А неужто нравится тебе?
     Томас оскорбился, наежился.
     -- Это мой бог!
     -- А ты послушай, что они поют.
     Отсюда было слышно плохо, но хор  пел  великолепно.  Чистые  жалобные
голоса вознеслись под сводами, и толпа подхватывала припев:
     -- Господи помилуй!.. Господи, помилуй!
     Томас ощутил что-то не то,  но  слова  были  привычные,  не  задевали
сознание. Ощутил затем раздражение. Калика слишком  вслушивается  во  все,
всматривается. Конечно, если  вслушаться,  то  слова  гадкие.  Недостойные
благородного рыцаря. Для простолюдинов еще кое-как, да и то не  для  всех.
Свободным йоменам тоже просить милости  у  кого-либо  недостойно.  Даже  у
Бога. Богу тоже не нужны  неумехи...  Впрочем,  в  святом  писании  что-то
сказано по этому поводу. Мол, как раз такие и  угодны.  Неисповедимы  пути
Господни!
     -- Не знаю, -- сказал он раздраженно. -- Я никогда не просил милости.
Ни у людей, ни у... тех, кто выше.
     -- Гордый, значит, -- сказал калика понимающе. -- А  это  смертельный
грех в глазах вашего хозяина. Гордый раб опасен.
     -- Я не раб... -- начал Томас угрожающе, но осекся. Хор в этот момент
как  раз  запел:  "Спаси  раба  своего".  Калика  ехидно  улыбался.  Томас
исповедовал правило: "На бога надейся, а к берегу греби".
     Огрин повернул к ним озабоченное лицо:
     -- Что-то случилось?
     -- Да, -- отрубил Томас. -- Надо спешить,  а  мы  тут  хвалы  Господу
слушаем! Делами надо доказывать, делами! А не льстивыми языками.
     Он резко повернулся и вышел. Когда из ворот  показались  ошеломленный
Огрин и хитрый Олег с недоумевающей Ярой, он уже был в седле.
     Сердце Томаса трепетало от счастья, ибо дорога выбежала  на  знакомый
холм. Дядя смотрел с нежностью, но разговором  занимал  калика.  Почему-то
волхв старой веры очень заинтересовался увлечением сэра Эдвина.
     -- Не библиофил, -- донесся голос дядя, -- я библиотаф...
     Люди Огрина придерживали коней. С холма видно замок  Мальтонов,  если
дорога свободна, можно вернуться сразу. У  старого  Мальтона  и  без  того
хлопот полон рот, не до гостей.

     У Томаса вырвался крик. Он въехал первым  на  вершину  холма,  дальше
расстилалась равнина. А еще дальше, на вершине  высокого  круглого  холма,
стоял огромный замок  рода  Мальтонов.  Утреннее  солнце  освещало  стены,
башни, крышу из красной черепицы. Ярко блестело  металлическое  кольцо  на
воротах.
     Он был все еще огромен и величествен, этот замок Мальтонов, но  Томас
не думал даже, что за такой  короткий  срок  придет  в  такое  запустение.
Словно тяжкая  болезнь  посетила  владения  гордых  рыцарей.  Даже  стены,
казалось, осели и постарели, а камни из серых стали седыми, дряхлыми.
     Но хуже того, на дороге перед замком стояли три  шатра,  ворота  были
закрыты, подъемный мост поднят, а перед самими  створками  лежало  трое  в
лужах крови. Со стены сыпался град камней  и  стрел,  отгонял  смельчаков,
пытавшихся вынести убитых.
     -- Дядя! -- вскричал Томас отчаянным голосом. -- Что стряслось, дядя?
     На холм въехал сэр Эдвин. Лицо вытянулось, он выругался:
     -- Негодяи!.. Как-то дознались, что я уеду, воспользовались  случаем.
Я не великий воин, но рука моя все еще способна держать меч... Томас,  это
Герман  и  Бодман,  братья  Мангольда.  Они  попытались  захватить   замок
врасплох, явно ночью. Но МакОгон...
     -- Старый МакОгон еще жив? -- воскликнул Томас.
     Сэр Эдвин взглянул на племянника искоса:
     -- Он еще не так стар, как тебе кажется. И в состоянии  предусмотреть
многие козни врага.  Как  видишь,  не  дал  захватить  врасплох!  А  осаду
взбешенным братьям с такими силами вести не по зубам.
     Томас заскрипел зубами, выхватил меч. Он был страшен, как  воскресший
древний бог войны, которому поклонялись англы-язычники.
     -- Смерть! -- прохрипел он. -- Никого не щадить!
     Земля загрохотала под копытами, а  вскоре  добавился  грохот  десятка
конников. Все в едином порыве неслись на дерзнувших осаждать  замок  среди
белого дня, в полной уверенности, что все здесь принадлежит только им..
     До замка было еще далеко, но  отдохнувшие  за  ночь  кони  неслись  с
холма, а потом по равнине резво, тяжело задышали не скоро, но со  стен  их
уже заметили, засуетились.
     Из шатров начали выбегать сверкающие доспехами рыцари, когда  тяжелая
конница обрушилась на них. Томас рубил быстро и страшно, словно в руке был
не двуручный рыцарский меч, а легкая сарацинская сабля. Олег и  сэр  Эдвин
неслись, как два демона смерти, справа и слева за ними  оставались  только
поверженные, опрокинутые, распростертые, оглушенные.
     Они домчались  до  рва,  развернулись  и  понеслись  снова,  рассыпая
страшные удары во все  стороны.  Подъемный  мост  начал  опускаться.  Цепи
скрипели, подрагивали, мост  опускался  рывками.  На  воротах  были  следы
ударов, выжженные пятна, а в стенах каменные  глыбы  кое-где  выщербились.
Тяжелые створки поползли в стороны, и  из  ворот  выметнулись  всадники  с
копьями, а следом выбежали пешие с топорами и дротиками.  Во  главе  несся
громадный рыцарь с непокрытой головой, длинные седые  волосы  развевались,
как крылья. В его вскинутой руке был окровавленный меч. Воин был  страшен,
лют, полон звериной силы.
     -- Руби! -- ревел он. -- Пленных не брать!
     Калика крикнул Томасу с упреком:
     -- Вот у кого ты научился такой немягкости!
     Сражение было жестоким, но коротким.  Кто  и  пытался  драться,  того
раздавили с двух сторон. Томас и МакОгон мгновение смотрели друг на  друга
через горы трупов, затем Томас бросился к седому воину в объятия.
     -- Наставник!
     Они обнимались, но Томас ощущал напряжение  в  МакОгоне  и  не  сразу
вспомнил рассказы рыцарей о нем, Томасе Мальтоне, который  с  каждым  боем
становится все страшнее,  а  лик  его  бывает  так  ужасен,  что  способен
перепугать даже зеркало. И после боя еще долго остается ужасным. Томас  не
раз хотел взглянуть на себя, но откуда взяться зеркалу на поле боя,  разве
что теперь можно спросить у Яры, раз она не расстается с гребешком...
     Наконец МакОгон чуть отстранился.
     -- Я слышал, что ты высадился на берег. А раз так, то ударишь  сразу,
даже если будешь один и без меча. Потому я посадил на коней всех,  у  кого
были, а пешим велел стоять  у  ворот  с  топорами  наготове.  Как  видишь,
получилось! А кто эти доблестные...
     Взгляд его упал на Яру, он поперхнулся, глаза выпучились, как у совы.
Томас хмуро улыбнулся. В Британии не привыкли видеть женщину  в  седле  да
еще с саблей в руке и луком за плечами.
     Яра мило улыбнулась МакОгону и сказала раздельно:
     -- Меня зовут Яра, я приехала из далекой Руси. Меня  здесь  никто  не
знает. Здесь я ненадолго, скоро отправлюсь обратно.
     МакОгон медленно поклонился. Томасу показалось,  что  они  обменялись
долгими многозначительными взглядами. Похоже, старый воин что-то  понял  в
женщине-воине, и между ними установилось какое-то взаимопонимание.
     Подошел сэр Эдвин. Лицо его было несчастным:
     -- Надо было все-таки брать в плен, потом взять  выкуп...  А  так  мы
поссорились сразу с тремя владетельными сеньорами. Все трое потеряли здесь
кто сына, кто брата!
     -- Скоро потеряют и головы! -- свирепо сказал Томас.  --  Пойдемте  в
замок. Я хочу обнять отца и поцеловать мать. А этими  займутся  вороны  да
волки, если их еще не истребили более хищные звери вроде сэра Мангольда!
     Томас  заставил  коня  ступить  на  ветхие  доски,  те   подрагивали,
излохмаченные железными подковами.
     На стенах люди с оружием радостно кричали, потрясая оружием.  Сколько
Томас ни  всматривался,  знакомых  лиц  не  увидел.  Тяжелое  предчувствие
закралось в душу.
     Открылся широкий вымощенный каменными плитами необъятный двор.  Плиты
были подогнаны  так,  что  стебель  травы,  как  подметил  Томас,  не  мог
протиснуться, но теперь поверхность напоминала мшистое болото: плиты  одни
просели, другие задрались краями,  трава  пробивалась  злая,  если  бы  не
стаптывали, то заполонила весь двор.
     На том конце двора двери замка  распахнулись.  По  ступенькам  сбежал
высокий человек с такой же седеющей  головой,  как  у  Эдвина,  широкий  в
плечах, все еще быстрый. За сэром Торвальдом едва поспевали телохранители.
     Он еще издали раскинул руки. Томас, как  на  крыльях,  пересек  двор,
упал в объятия отца, как всегда падал, счастливый и визжащий, знающий, что
попадает в защищенное ото всех бед и детских несчастий место, где тепло  и
уютно... И сейчас счастливо обнимался, целовал седую голову отца, не сразу
понял потрясенно, что не он прячется в объятиях отца, а сам обнимает  его,
постаревшего и сгорбившегося, и что уже отец, его  всегда  несокрушимый  и
уверенный в собственной мощи отец, ищет в его объятиях защиты.
     Глаза защипало, Томас ощутил, как задрожали губы. Он  с  новой  силой
обнял отца, поцеловал, прижал к груди и так застыл, не в силах  отпустить,
расцепить руки. Щеки обожгло, он не думал, что  слезы  могут  быть  такими
жгучими и горькими.
     -- Отец...
     -- Сынок...
     В груди была сладкая  боль  пополам  с  щемящей  тоской  и  привкусом
страха. Он врывался в горящие  города,  прыгал  с  высоких  башен,  убивал
драконов и спасал принцесс,  но  за  спиной  все-таки  оставался  огромный
надежный отец-великан, оставались теплые руки, что  сразу  превращались  в
уютное гнездышко, убежище. Отец был реальным миром, куда он возвращался из
того, где водил победоносные армии и скакал на красивом коне.
     Теперь же он стоит на этой земле. И некуда  укрыться.  Теперь  он  на
полголовы выше своего отца, выше дяди Эдвина, это они ищут в нем  надежды,
утешения. Может быть, даже спасения.
     Он стиснул челюсти, все еще прижимая к груди  исхудавшее  тело  отца.
Слезы прожигали щеки, Томас часто моргал, стараясь, чтобы  мокрые  дорожки
быстрее высохли. Поверх головы, где за его  отсутствие  прибавилось  много
седых прядей, увидел обеспокоенное лицо Яры.
     Она украдкой подала ему знак.  Держись,  сказали  ему  ее  глаза.  Ты
можешь все. Ты настоящий.
     Судорожно вздохнув, словно после  долгого  плача,  он  заставил  себя
отстраниться. Мгновенно пришло чувство одиночества, абсолютной потери.
     Ты не одинок, возразили ему лиловые  глаза.  Когда-то  надо  покидать
родительские объятия. Родители не вечны... Они были бы  счастливы  держать
нас в объятиях, защищая от жестокого мира, но их руки постепенно слабеют.
     Да, так же глазами ответил он. Зато сильнее стали мои. Теперь это мой
долг их охранять, защищать от жестокого мира, дать возможность чаще бывать
в том мире, где мы все находим счастье и утешение...
     -- Как мама? -- спросил он хриплым голосом, в котором все еще  стояли
слезы.
     -- Ждет. Она... нездорова.
     -- Что с ней? -- встревожился Томас. Сердце  в  страхе  сжалось,  как
заяц под кустом при виде коршуна.
     -- Слабеет. Она жила надеждой  на  твое  возвращение...  Но  о  твоем
приближении не было слухов. А потом пришел еще вчерашний день...
     Сэр Торвальд покачал головой. Томас спросил быстро:
     -- Они... повенчались?
     -- Нет. Крижана заявила, что ее поведут  к  алтарю  только  в  цепях.
Сейчас там решают, что делать... Ну, родители, что  выкручивают  ей  руки,
братья, жених....
     Томас, чувствуя себя непривычно огромным, обнял отца и дядю за плечи,
пошел с ними через двор к раскрытым дверям замка. Оттуда  уже  выбегали  с
ликующими воплями дети, дворовые люди, челядь, повара, истопники.
     Уже на крыльце сэр Торвальд спохватился:
     -- Дорогой сын, ты в чужих странах набрался и странных обычаев...
     -- Я?
     -- Ты не представил своих спутников,  --  напомнил  отец.  Его  синие
глаза с трудом оторвались от лица сына, такого мужественного и  красивого,
обратились к калике и Яре.
     Томас виновато хлопнул себя по лбу.
     -- Прости!.. Мы настолько неразлучны, что когда ты обнимал меня,  мне
казалось, что обнимал их тоже. Это сэр калика, его зовут  Олег  Вещий.  Он
великий отшельник, знаток старины, дядя с ним, как я вижу, уже снюхался.
     Сэр Торвальд чуть наклонил голову.
     -- Будь гостем в нашем доме, сэр Олег. Здесь все к твоим  услугам.  И
библиотека, которую натащил мой ученый брат... А кто эта юная леди?
     -- Боевой друг, -- ответил Томас быстро.  --  Ее  зовут  Яра.  Мы  не
однажды дрались спина к спине... А где сейчас МакИтра?
     -- Уехал к западному берегу. --  Сэр  Торвальд  оглядел  Яру,  сказал
неожиданно: -- Она понравится твоей матери.
     Широким жестом пригласил их  в  дом,  где  уже  возбужденно  метались
слуги, с нижнего этажа донесся запах от разжигаемых очагов, там  на  кухне
уже ставят котлы на печи, огромные кастрюли.

     За обедом сэр Торвальд вспомнил:
     -- Да,  я  послал  гонца  к  доблестному  барону  Стоуну.  Там  будут
счастливы узнать о твоем приезде. Ну, конечно, не все. Сам барон понимает,
что твое положение шаткое, а сыновья его тебя ненавидят и  боятся...  Зато
это даст жизнь Крижане.
     Томас торопливо кивнул.
     -- Да-да, конечно. А как насчет...
     -- А кто такая Крижана? -- поинтересовалась Яра.
     -- Да это все наши друзья, -- ответил Томас еще торопливее. -- Так ты
говоришь, МакИтра уехал на запад?
     Торвальд посмотрел удивленно, перевел взгляд на Яру. В глазах старого
воина мелькнула странная искорка.
     -- Нам нужны союзники, -- проговорил он медленно, -- но где их взять?
Все  либо  куплены  королем  подарками  да  раздачей  чужих  земель,  либо
страшатся  потерять  и  то,  чем  еще  владеют.  МакИтра  ищет   хотя   бы
одного-двух, кто мог бы помочь людьми, оружием.
     -- Одного-двух? А сколько против?
     -- Увидишь, -- пообещал сэр  Торвальд.  --  Завтра  в  долине  Тарана
начинается ежегодный турнир. Съедутся сильнейшие рыцари со всей  Британии.
Король увенчает венком сильнейшего, герольды  занесут  его  имя  в  списки
победителей. Возможно, если ты сумеешь себя показать на турнире...
     -- Я покажу, -- пообещал Томас грозно.
     -- ...то мнение владетельных сеньоров изменится. А король, как бы  он
ни относился к тебе сам, вынужден считаться с мнением знатных людей.
     Калика шумно почесал грудь, хмыкнул:
     -- Конечно, изменится! Особенно после того, как он этих  владетельных
посбрасывает с коней в грязь. Они прямо возлюбят его.
     Сэр Торвальд с сомнением похрустел пальцами.
     -- Боюсь, что наше христианское возлюбление не  заходит  так  далеко.
Неужто и турнир не поможет?
     Яра увидела, что дядя Эдвин смотрит на брата с любовью  и  нежностью,
как на большого ребенка. Сэр Эдвин раньше оставил меч, раньше начал искать
иную правду, помимо правды меча, и уже мог посмотреть на брата со стороны.
     -- Все равно я еду на турнир, -- сказал Томас упрямо.
     -- Придумал что-нибудь?
     -- Нет.
     -- Но тогда...
     -- Под лежачий камень, как говорит калика, вода не течет. Я выеду  на
турнир, а там решим. Мне с добрым копьем в руке всегда думается  лучше!  А
когда еще и длинный меч в руке, то какие только умные мысли не приходят!

     Утром Томас  сквозь  сон  услышал  какую-то  суматоху.  Рука  тут  же
метнулась к мечу, но нащупала лишь подушку. Он открыл глаза.  Возбужденные
голоса доносились со двора. Томас бросился к окну, ахнул.
     Окруженные остолбенелой челядью, посреди  двора  стояли  трое  коней.
Томас сразу их узнал, и стало понятно, почему никто не лезет вперед. Таких
коней здесь не видели, он сам не видывал, пока не побывал  в  ту  странную
ночь на сборище славянских богов.
     Белый жеребец блистал, как серебро, длинная пышная грива и  такой  же
роскошный хвост струились в утреннем ветерке, но  глаза  горели  багровым,
словно внутри черепа были угли. Черный конь казался вылепленным  из  ночи,
ни единого светлого пятнышка, только багровые глаза роднили  с  серебряным
жеребцом.  А  гнедая  кобылка  была  просто  ожившим  пламенем,  ее  грива
развевалась, она нервно переступала с ноги на ногу, грызла удила,  готовая
сорваться в любой миг и унестись на край света. Олег держал  их  всех  под
уздцы. Он выглядел сонным и неторопливым.
     Томас сбежал вниз, одеваясь на ходу, едва не  вышиб  двери.  Холодный
воздух на крыльце не отрезвил, сердце застучало еще сильнее.
     -- Олег!.. Откуда?
     Калика поднял на него насмешливые глаза.
     -- Кто рано встает, тому бог дает.
     -- Но... Ладно, я не спрашиваю, кто тебе дал их здесь.  Или  как  они
перебрались через море. Их можно... взять?
     Калика почесал голову, задумался. Ответил с неуверенностью в голосе:
     -- Ну, ежели хочешь. А то принуждать тебя как-то  нехорошо.  Яра  еще
спит?
     -- Не знаю, -- ответил Томас, его руки дрожали от  желания  коснуться
своего коня. -- Вряд ли она пьянствовала всю ночь с солдатами.  Смотри,  и
седла те же!
     Он поставил ногу в стремя и с некоторым  усилием  поднялся  в  седло.
Жеребец был огромен, весь из толстых жил и тугих мускулов, в нем клокотала
звериная сила. Томас коленями чувствовал напряжение -- жеребец  был  готов
сорвать с места, ждал только  сигнала.  Он  был  послушен,  но  он  жаждал
двигаться.
     -- Сказочно! -- выдохнул Томас. -- Этот конь понесет тяжелого  рыцаря
в полном вооружении, как ребенка!  Сэр  калика,  у  меня  есть  меч  моего
предка, есть конь твоих богов  и  доспехи  сэра  Огрина.  Осталось  только
укрепиться духом... а об этом я позабочусь сам.
     Калика бросил поводья вороного и гнедого коня слугам.
     -- Пусть напоят коней ключевой водой, иную не пьют, а  я  пока  пойду
поговорю с сэром Эдвином. У него есть интересные книги...

     Глава 9

     Турнир должен был состояться в долине Тарана. Так называли  неширокое
вытоптанное поле, даже трава не  росла  на  твердой,  как  камень,  земле.
Справа и слева высились дубы-великаны. Огромные ветви опускались до  самой
земли, в глубоких дуплах жили филины, дикие пчелы  прятали  мед,  а  стада
крупных жуков с огромными, похожими на оленьи, рогами собирали сок.
     Ровное утоптанное поле обнесли новой оградой, старая сгнила за  зиму,
а в противоположных сторонах этого цирка, если считать рыцарский  поединок
ближе к гладиаторскому бою,  или  стадиона,  если  принять  его  за  более
позднее развлечение, были  поставлены  красивые  ворота,  увитые  цветными
лентами и гирляндами цветов. Через них должны въезжать рыцари, уже  издали
разглядывая противника, горяча коней, крепче сжимая копья.
     У ворот стояли пышно одетые герольды, трубадуры, толпились оруженосцы
и слуги, готовые бегом принести хозяину щит или копье взамен поврежденных.
     Вблизи от турнирного поля уже стояли шатры --  остроконечные,  как  у
саксов, круглые, как у  англов  и  славян,  с  распорками  и  без,  как  у
сарацинов. Томас решил, что кто-то помимо него уже  вернулся  из  славного
квеста, привез с собой добычу.
     Калика молча кивнул на двух смуглокожих слуг в пестрых тюрбанах.  Они
были вооружены кривыми саблями, в зеленых шароварах, подпоясаны  шелковыми
поясами.
     -- Слуги из пленных сарацин!
     -- Это не может быть сэр Хольтман, -- сказал Томас убежденно, --  тот
не покидал Британию!
     -- Ему могли подарить их.
     На другой стороне турнирного  поля  возвышался  огромный  шатер.  Его
приготовили для рыцарей победнее, что приедут без шатров, а то и вовсе без
слуг и оруженосцев. Вокруг  в  готовности  полыхали  жаровни,  в  походных
кузнях раздували угли, оружейники  готовились  чинить  доспехи  как  можно
быстрее. В сторонке на столах разложили еду, питье как для  состоятельных,
так и для самых бедных.
     Турнирное поле было окружено крепкой оградой, а за ней возвышались  в
несколько рядов скамьи из свежевыструганных досок. Передний ряд был  отдан
людям простого звания -- знатным не к лицу сидеть  ниже  простолюдинов,  к
тому же в разгаре боя нередко тяжело вооруженный рыцарь проламывал  ограду
и валился, истекая кровью, на зрителей.
     Два  ряда  выше  обычно  занимали  свободные  йомены,  а  еще  дальше
располагались места для людей благородного звания. Места для короля и  его
свиты были украшены пышно и кричаще-ярко, словно он  с  окружением  только
что явился из восточных стран,  привыкнув  к  сарацинской  изнеженности  и
роскоши. Ему даже устроили трон, по бокам поставили два кресла, широкие  и
с резными спинками, для канцлера и казначея. Над этими тремя  местами  был
поставлен балдахин, на острых концах шестов трепетали по  ветру  флажки  с
королевским  гербом.  Вокруг  трона  уже   толпились   пажи,   оруженосцы,
телохранители, бароны из мелкопоместных, которых оттеснит  свита,  которая
явится вместе с королем.

     Группа воинов, что явились с Мальтонами,  не  заметили,  как  прибыли
король и его близкие, настолько были заняты  подготовкой  к  турниру.  Тот
обещал  быть  непростым.  Когда  трубы  протрубили   начало   турнира,   с
королевской стороны на арену выехали трое зачинщиков,  сторонников  партии
короля. Их кони были покрыты белыми попонами, рыцари выглядели одинаковыми
в блистающих доспехах, с опущенными забралами. С  другой  стороны  выехали
один за другим рыцари, принявшие вызов.
     Снова протрубили трубы. Рыцари  помчались  друг  на  друга,  в  самой
середине арены сшиблись с таким  лязгом,  словно  столкнулись  наковальни.
Двое из принявших вызов вылетели  из  седел,  грохнулись  оземь,  поднимая
пыль. Третий удержался, но потерял стремя, и, когда вернулся к  герольдам,
его тоже признали побежденным.
     Зрители орали, свистели, топали ногами,  бросали  в  воздух  шлемы  и
колпаки. Калика заметил, что сэр Торвальд с осторожностью  присматривается
к  толпе.  Похоже,  королевская  партия  уже  осточертела.  Новый   король
бесчинствами и нарушением прав как знатных,  так  и  простых  йоменов  уже
восстановил против себя многих. Правда, это  ничего  не  значит.  Народ  и
множество владетельных сеньоров могут возмущаться сколько угодно.  Король,
несмотря на его бычью силу, не глуп.  Он  удержал  старых  сторонников,  а
новых осторожно покупает, самочинно раздавая земли и  владения  ушедших  в
крестовые походы. Так что он крепок, как никогда, а поддержка  сторонников
позволят ему бесчинствовать и дальше.  И  сейчас  ему  ничто  не  помешает
стереть Томаса в порошок. Ему только надо придать этому вид законности.
     Пока шел торг -- за пределами арены побежденные выкупали своих  коней
и доспехи, что по условиям турнира стали добычей победителей, -- на  арены
тем временем выехали еще трое от партии короля. Сердце Томаса заколотилось
чаще. Он увидел, как из шатра медленно вышел огромный рыцарь в черных, как
ночь, доспехах. Он был  почти  на  голову  выше  других,  грудь  его  была
настолько широка, что никакие латы ему не были бы впору, а эти ковали  ему
лучшие  оружейники.  Это  был  грозный  и  непобедимый  Торкзельд,   гроза
побережья, победитель Морского Змея. И это был тот, кто обязательно выйдет
победителем турнира.
     Когда рыцари сшиблись, снова был треск ломаемых копий, грохот,  звон,
крики боли, дикое ржание. Выбежали оруженосцы и слуги,  кого  увели,  кого
унесли. Зрители приуныли -- выигрывали только рыцари из окружения короля.
     В третий круг выехал Торкзельд. С ним были еще двое, но  Томас  видел
только этого непобедимого рыцаря, который ко всему еще был сыном короля!
     -- Пора, -- сказал Томас.
     Ему подвели коня, калика держал его под уздцы, глаза были серьезными:
     -- Ты знаешь, что он постарается не просто выбить тебя из седла?
     -- Догадываюсь, -- ответил Томас.
     Вид у него был повзрослевший, угрюмый. Помимо  рыцарской  чести  есть
еще и стремление убрать помеху с пути. Земли Мальтонов король  уже  роздал
троим соседям, усилив их лояльность, осталось захватить лишь  замок.  Если
бы не его неожиданное появление, король уже  прибрал  бы  замок  к  рукам.
Похоже, он оставил бы его себе или передал бы Торку, наследнику  престола.
Слишком  хорошо  замок  стоит.  И  укреплен  хорошо,  и  места   сказочной
красоты...
     Томас взобрался в седло, взял в руку копье,  синие  глаза  потемнели.
Рядом похрустывало кожей новенькое седло  под  МакОгоном,  он  изготовился
драться с рыцарем, что ехал слева от Торкзельда. МакОгон сам был огромен и
силен, его герб на щите необычной формы знали  рыцари  всей  Британии.  Он
только сидел не на своем коне, которого тоже знали, а на тонконогой лошади
рыжей масти. Она не выглядела такой же мощной, как  его  конь,  но  то  ли
МакОгон решил поберечь силы своего уже немолодого коня,  соратника  многих
битв, то ли поддался уговорам Яры сражаться на ее коне.
     Справа от Томаса с помощью двух оруженосцев  взобрался  в  седло  сэр
Торвальд. Под ним был огромный жеребец, которого уступил для  боя  калика.
Вид у отца был виноватый, униженный.  Не  нашлось  третьего  бойца,  чтобы
выйти против троих из партии короля. Из всех рыцарей, толпившихся на  этой
стороне турнирного поля, съехавшихся со всех концов Британии, не  нашлось,
едва завидели несокрушимого Торка и его двух  друзей,  таких  же  могучих,
свирепых, не брезгующих ничем ради победы.
     Яра  вполголоса  разговаривала  с  МакОгоном,  но  Томас   видел   ее
обеспокоенные взгляды, которые она бросала в его сторону. МакОгон,  старый
и опытный ветеран многих битв, слушал ее, к удивлению Томаса,  внимательно
и уважительно. Кивнул, соглашаясь, приложил пальцы к шлему.
     Трубы зазвучали неожиданно громко и резко. За шатрами грянула  резкая
сарацинская музыка.  С  западной  стороны  на  арену  из-под  арки  выехал
Торкзельд. Он был настолько громаден  и  грозен,  что  два  других  рыцаря
оставались словно бы в тени, хотя оба были сильнейшими рыцарями Британии.
     -- Наш день, -- сказал сэр Торвальд, лицо его помолодело. --  Сегодня
мы покроем себя славой... чем бы ни кончился бой!
     -- Тони с надеждой, что выберешься на берег,  --  сказал  Томас.  Его
глаза не отрывались от могучей фигуры  Торкзельда,  лишь  бросил  короткий
взгляд на калику, тот постоянно твердил эту поговорку. -- Мы еще на конях.
И копья у нас целые.
     Он пустил  коня  вперед.  Втроем  выехали  на  арену,  разъехались  в
стороны. Снова прогремели трубы. Томас страшно  вскрикнул,  нагнетая  свою
ярость в коня, а на трибунах замерли. Рыцарь в сверкающих доспехах несся с
такой скоростью, что в мгновение ока преодолел две трети турнирного  поля,
и они сшиблись, когда конь Торкзельда сделал первые два скачка.
     Торвальд и МакОгон почти не отстали. Удар был  страшен,  на  трибунах
умолкли, оглушенные грохотом,  будто  сто  тысяч  кузнецов  разом  ударили
молотами по наковальням.  Взвилась  желтая  удушливая  пыль,  закрыла  все
облаком.
     Из облака пыли к западным воротам  выскочили  трое,  к  восточным  --
один. Все узнали исполинскую фигуру Торкзельда. Он был без  копья,  как  и
трое его противников.
     Когда пыль осела, все увидели  двух  рыцарей.  Один  лежал  недвижим,
раскинув руки, другой  пытался  подняться.  Выбежали  оруженосцы,  помогли
выбраться  с  поля  раненому,  другого  вынесли  на  руках.  Слуги  ловили
обезумевших коней.
     Трое развернули коней. Оруженосцы с готовностью побежали через  поле,
держа копья. Их глаза сияли. Явно не ждали, что их хозяева выстоят  против
таких противников.
     -- Пресвятая Дева! -- прошептал сэр Торвальд.  Он  был  потрясен,  но
глаза сияли. -- Мы вышибли таких... таких рыцарей!
     МакОгон проворчал:
     -- И мы не лаптем щи хлебаем.
     -- Что? -- не понял сэр Торвальд.
     -- Говорю же мы тоже  не  лыком  шиты,  --  ответил  МакОгон  так  же
загадочно, словно говорил на другом языке. -- Честно говоря,  если  бы  не
этот конь-зверь, могло бы случиться иначе. Я успел ударить раньше, чем мой
противник прицелился.
     -- Я тоже, -- признался сэр Торвальд.
     На том конце арены  оруженосцы  подали  новое  копье  Торкзельду.  Он
развернулся и в бешенстве, не  дожидаясь  сигнала  герольда,  помчался  на
троих. Томас запоздало пустил коня навстречу.
     Они сшиблись в середине поля. Удар был такой, что дрогнула  земля,  а
под королем подломился трон. С проклятиями он рухнул на спину, а на  арене
снова взвилось облако желтой пыли. Но всадники вылетели из облака такие же
грозные и неуязвимые, только у каждого в правой руке были  обломки  копий,
что разлетелись от удара вдрызг по самые рукояти.
     Им подали новые копья, и они, дав коням  отдохнуть  несколько  минут,
ринулись снова. На этот  раз  они  сшиблись  грудь  в  грудь.  Над  ареной
прогремел сухой треск ломаемых копий, те разлетелись в мелкие щепки.  Кони
взвились на дыбы, попятились. Томас и Торкзельд удержали коней,  пустив  в
ход шпоры и удила, а на  трибунах  все  затаили  дыхание.  Впервые  кто-то
выстоял против Торкзельда, впервые кто-то не уступает!
     Внезапно Торкзельд взревел от ярости. Его рука метнулась к  бедру,  и
Томас дрогнул, когда в руке гиганта блеснул огромный меч.
     --  Защищайся  или  умри!  --  крикнул  Торкзельд  так  страшно,  что
оруженосцы и герольды дрогнули, остановились.
     Сэр Торвальд крикнул, срывая голос:
     -- Ваше величество, это не по правилам!
     На трибунах раздались крики:
     -- Это турнир, а не бойня!
     -- Остановить!
     -- Куда смотрит король!
     -- Бесчинство!
     Томас поспешно потащил меч. Пальцы дрожали, без нужды сжимали рукоять
с такой силой, что вминались, как в глину. Сквозь узкую прорезь  он  видел
огромную фигуру мрачного рыцаря. Тот вскинул меч и послал коня вперед.
     -- Смерть ублюдкам! -- раздался такой страшный голос,  что  у  Томаса
похолодело сердце.
     -- Живи, Британия! -- вскрикнул он и бросил коня навстречу.
     Они сшиблись, как две брошенные навстречу одна другой железные  горы.
Кони поднялись на  дыбы,  бились  передними  копытами,  рвали  друг  друга
зубами. Это были уже не кони, а звери, которым передалась ярость седоков.
     Торкзельд ударил мечом со всей яростью. Щит Томаса лишь смягчил удар,
но в голове зазвенело. Кусок щита просвистел  мимо,  с  силой  вонзился  в
землю. Томас поспешно вскинул меч, но лишь сумел отпарировать новый удар.
     На трибунах  в  это  время  приближенные  короля  умоляли  прекратить
поединок. Драться мечами на турнире против правил, к тому  же  доблесть  и
умение Томаса вызвали симпатии  даже  у  тех,  кто  не  одобрял  искателей
приключений, что ушли воевать в чужие страны.
     Король поколебался, но в это время его сын обрушивал удар  за  ударом
на рыцаря  в  серебристых  доспехах,  у  того  разлетелся  щит,  погнулись
доспехи, он шатался, конь под ним пятился.
     -- Нет! -- отрезал король с той  же  свирепостью,  с  какой  его  сын
наступал на противника. -- Пусть закончат свой спор!
     -- Но прольется кровь!
     -- На каждом турнире ломают руки и ноги, ломают спину, вышибают зубы.
     По его жесту герольды, уже вступившие на турнирное  поле,  попятились
назад за ограду. Зрители не дыша  поднялись  с  мест.  Торкзельд  наседал,
рыцарь  в  серебристых  доспехах  уже  шатался  в  седле.  Внезапно   конь
Торкзельда дико заржал, ржание перешло в хрип. Конь Томаса вцепился зубами
в горло черного жеребца -- на землю брызнула красная струйка.
     -- Проклятие! -- вскричал Торкзельд бешено.
     Конь под ним пошатнулся, и он едва успел качнуться в  сторону,  когда
конь упал, забил ногами в  воздухе.  Торкзельд  успел  выдернуть  ноги  из
стремян, упал, покатился в пыли и грязи, но мощь его  была  столь  велика,
что он вскочил на ноги, словно на нем и не  было  тяжелых  доспехов.  Щит,
звеня и подпрыгивая, укатился на край поля.
     Томас повернул коня, крикнул мощно:
     -- Ты побежден!
     -- Нет! -- закричал Торкзельд таким голосом, что на  трибунах  сердца
мужчин похолодели. -- Пока в руке меч, я только победитель!
     Томас слез с коня. Раздробленный щит он стряхнул с руки,  меч  в  его
руке тускло поблескивал. Шаги рыцаря были нетверды, но с каждым мгновением
он, казалось, восстанавливал силы.
     С мечами в поднятых руках они сшиблись снова, и удар и грохот металла
были  таковы,  будто  снова  ударились  две  железные   горы.   Противники
вскрикивали, нанося удары, тяжелые  мечи  со  свистом  вспарывали  воздух.
Доспехи  стонали,  прогибались,  а  самые  сильные  удары  разрубали  даже
стальные пластины. Серебристые  доспехи  забрызгало  кровью.  На  трибунах
жалобно  вскрикивали  --  к  серебристому  рыцарю  все  испытывали  острую
симпатию.
     В окружении короля снова начали уговаривать прекратить жестокий бой.
     -- Ни за что! --  взбешенно  рявкнул  король.  --  Вы  хотите  лишить
Торкзельда заслуженной  победы?..  Здесь  сражаются  настоящие  мужчины!..
Впервые видите кровь на турнире?
     -- Но, ваше величество...
     -- Нет!
     С турнирного поля  неслись  частые  тяжелые  удары.  Два  рыцаря  уже
шатались, почти не двигались с места. Мечи поднимались медленно,  а  когда
обрушивались, у противника не было сил уклониться или парировать.  Доспехи
забрызгало кровью, они погнулись, полопались, торчали острыми краями.
     Король побледнел,  закусил  губу.  Похоже,  уже  сам  жалел,  что  не
прекратил жестокий бой, но теперь отступать  было  поздно.  Незаметно  для
подданных он сунул руки под мантию и  делал  там  странные  знаки.  Сперва
ничего  не  ощущал,  затем  услышал   далекое   громыхание,   вздохнул   с
облегчением.
     Прямо над турнирным полем сгустилось темное облако.  В  нем  блистали
молнии, гремел гром. Большинство зрителей не отрывали  глаз  от  жестокого
поединка, но кое-кто вскинул голову, со страхом тыкал пальцем вверх.
     Томас шатался, серая жгучая пелена соленого пота  выедала  глаза.  Он
задыхался от жары, доспехи давили, он чувствовал, что умирает.  Руки  едва
поднимали меч, но черный рыцарь, которого он видел в узкую прорезь  шлема,
тоже шатался, черный меч едва не выскальзывает из потных пальцев...
     Внезапно над  головами  глухо  прогремело.  Люди  вскинули  изумленно
головы -- откуда гром в безоблачном небе? -- в тот же миг сверкнула черная
злая молния. Томас знал, что черных молний не бывает, но это  была  черная
молния. Она ударила в поднятый  меч  Торкзельда.  Меч  вспыхнул,  рассыпая
искры. Томас и все на трибунах увидели, как преобразился черный рыцарь.
     Раны закрылись, края трещин в панцире сдвинулись и  слились  воедино.
Он уже не шатался, а словно бы стал выше ростом. В движениях его появилась
мощь и звериная свирепость.
     Он замахнулся и нанес  страшный  удар  с  неистовым  криком,  который
потряс, казалось, саму землю:
     -- Умри!
     Томас, видя неминуемую смерть, ударил мечом навстречу. Но слабо,  без
прежней мощи, только вскрикнул:
     -- За честь и славу англов!
     Мечи сшиблись в воздухе. Звон оглушил зрителей, но был  еще  и  дикий
крик, словно кричали сами мечи. Серебристый меч рассек черный меч, как луч
света   рассекает   тьму,   но   брызнула   кровь,    черная,    ядовитая,
распространяющая  зловоние.  Где  она  падала,  там  вспыхивали   огоньки,
вздымался черный ядовитый дым.
     Зрители вскрикнули. Серебристый меч ударил острием по черному  шлему,
как уже бил, но раньше только срубил все перья,  сейчас  же  со  скрежетом
рассек шлем, рассек череп, проник до нижней челюсти, где и застрял.
     Торкзельд медленно повалился на спину. Меч выдернуло из  рук  Томаса,
он едва не упал от изнеможения. Шатаясь, опустился на колено, но  заставил
себя встать, подошел к упавшему  и,  упершись  ногой  в  грудь,  ухватился
обеими руками за рукоять меча Англа, с силой потянул на себя.
     Меч вышел нехотя, но уже был чист, кровь черными каплями скатилась на
землю.
     Томас оперся мечом о землю. Послышался  крик,  быстрые  шаги.  Чьи-то
руки сорвали с него шлем, сквозь пелену пота он увидел встревоженное  лицо
Яры. Она спешно вытерла ему платком лицо, велела кому-то:
     -- Быстро снять с него доспехи!.. Если он ранен...
     Я не ранен, хотел ответить Томас, но язык от смертельной усталости не
повиновался. Плечо Яры было  сильное  и  от  прикосновения  к  нему  Томас
ощутил, как возвращаются силы. Он дышал часто, с хрипами,  но  теперь  уже
мог выталкивать горящим ртом какие-то слова.
     -- Победа!.. Я сразил Торкзельда!
     -- Томас, ты не ранен?
     -- Яра... что это было?
     Над  головой  раздраженно  прогремело,  словно  в   пещеру   уползал,
огрызаясь,  огромный  зверь.  Темное  облако  быстро   таяло   и   наконец
растворилось без следа.
     Меч в руке Томаса рассыпал белые радостные искры. С трибун  казалось,
что весь серебристый рыцарь окружен сиянием.
     -- Меч Англа -- меч воина, -- напомнила Яра. --  А  воины  не  терпят
колдовства.
     На поле выбежали оруженосцы, пажи, слуги. Торкзельда подняли,  кто-то
закричал сорванным голосом, полным ужаса:
     -- Великий и непобедимый Торкзельд мертв!
     Взоры собравшихся со всей Британии рыцарей, знатный людей,  торговцев
и свободных йоменов обратились к королю. Он  медленно  поднялся  на  ноги.
Такой же громадный, как Торкзельд, широкий в плечах, только  тяжелее  и...
много опаснее.
     Его горящий ненавистью взор,  как  раскаленное  лезвие,  воткнулся  в
победителя, который стоял над трупом его убитого сына. И  во  взгляде  его
было обещание гораздо более страшной смерти.

     Глава 10

     Они вернулись в замок на взмыленных конях. МакОгон остался  у  ворот,
отдавал приказы, укреплял вороты,  послал  подводы  в  окрестные  села  за
припасами, на случай если осада будет долгой, а что осада будет, никто  не
сомневался.
     К вечеру замок жужжал, как растревоженный улей. Все уже знали  о  том
подвиге, который совершили трое из замка,  и  о  том  переполохе.  Но  сэр
Торвальд ходил чернее тучи. Турнир окончился не так, как  он  рассчитывал.
Что предпримет король? Мстительный и своевольный, не терпящий прекословия,
разве такой простит гибель единственного сына?
     Начали  прибывать  подводы  с  ветчиной,  солониной,  мешками   муки,
пшеницы. Все  стаскивали  в  подвалы,  из  соседних  сел  пришли  кузнецы,
походные горны поставили прямо во дворе. Без всякого  зова  явились  около
двух дюжин рыцарей-соседей. С ними пришли опытные воины, около сотни. Сэру
Торвальду доложили, что через  два-три  дня  пришлют  помощь  владетельные
бароны, которых  теснят  приближенные  короля.  Бесчинства  короля  и  его
подданных  переполнили  их  чашу  терпения.  Нужен  только  вожак   --   с
возвращением молодого Томаса им оказались Мальтоны.
     Уже  к  ночи  загремели  звонко  трубы,  которые   заставили   Томаса
вздрогнуть.  Ворота  распахнулись,  въехала  группка  всадников.  Рядом  с
немолодым воином в богатой одежде ехала на красивой молодой лошадке  очень
юная девушка с золотыми волосами. Они были  убраны  под  вышитый  жемчугом
убор, глаза девушки были скромно опущены, но алые щечки горели.
     Калика быстро взглянул на Томаса. Тот, покраснев, беспомощно взглянул
на отца, на сэра Эдвина. Те переглянулись и, как сговорившись,  посмотрели
на Яру. Она сидела по другую сторону  стола,  смаковала  пирог  с  лесными
ягодами. Рядом калика своим ножом деловито резал жареного гуся на части.
     Наконец дверь распахнулась. Герольд стукнул о пол и провозгласил:
     -- Благородная леди Крижана, дочь барона....
     Его оттолкнули, и Крижана, как вихрь,  влетела  в  зал.  Ее  огромные
глаза сияли,  белые  нежные  руки  были  вытянуты.  У  Томаса  перехватило
дыхание, настолько она была хороша. На полголовы  ниже  Томаса,  она  была
стройная и легкая, ее фигура еще больше округлилась в нужных местах,  а  в
поясе она была настолько тоненькой, что ободок бокала мог бы  заменить  ей
пояс. Она вся выглядела нежной и чистой, как ангел.
     -- Томас!
     Томас едва успел выбраться из-за стола и подхватить ее. Она вцепилась
в него и вскарабкалась выше, как на дерево. С радостным визгом целовала  и
обцеловывала, отстранялась, чтобы  видеть  его  мужественное  лицо,  снова
прижималась счастливо.
     Все в зале цвели улыбками, видя  такое  неподдельное  счастье.  Почти
все.
     --  Я  так  счастлива...  Так  счастлива!  --  девушка  захлебывалась
словами, глаза ее сияли. -- Ты успел... ты спешил!.. Я бы и так  не  пошла
за него, но все равно так счастлива, что ты загнал коней, но успел за день
до свадьбы...
     Томас  краем  глаза  увидел,  что  Яра  смотрит  на  них  с  жестоким
выражением на лице. Она медленно  опустила  надкушенный  пирог  на  блюдо.
Калика ухмылялся, смотрел на молодого рыцаря, как смотрят на  канатоходца,
что идет по туго натянутой тонкой веревке между двумя высокими башнями.
     Отец улыбался от уха до уха. Глаза были просто подлые и хитрые. Томас
кое-как оторвал от себя Крижану, что цеплялась за него,  как  обезьяна  за
дерево, бережно  опустил  на  пол.  Она  поправила  прическу,  лишь  тогда
повернула сияющее лицо к присутствующим:
     -- Простите, сэр Торвальд!.. Простите, сэр Эдвин!
     От ее сияющего лица и глаз светлели лица присутствующих. Она  наконец
заметила калику и женщину в одежде воина.
     -- Это твои друзья?
     Томас сказал неуклюже:
     -- Да, леди... милая Крижана. Это вот мудрый отшельник из  славянских
земель, а это... гм... благородная Яра.
     Крижана светло и чисто улыбнулась им обоим.
     -- Приветствую вас! Спасибо, что прибыли  вместе  с  Томасом.  Дороги
кишат разбойниками, а втроем безопаснее. Если бы я знала, что по  прибытии
сразу ты отправишься на турнир, я бы обязательно поехала туда.
     Олег кивнул, Яра  смотрела  хмуро  и  зло.  Она  вытащила  свой  нож,
придвинула к  себе  ближе  блюдо  с  поросенком.  Крижана  улыбнулась  ей,
женщина-воин и должна выглядеть злой, повернулась к Томасу:
     -- Ты счастлив, дорогой?
     -- Дальше некуда, -- пробормотал  Томас.  Он  рванул  ворот,  в  зале
что-то  стало  так  жарко,  что  у  него  горели  уши,  полыхала  шея,  он
чувствовал, как по спине текут крупные, как жуки, капли пота.
     Крижана прижалась к Томасу, не чувствуя стыда, потому что все  знали,
как она ждет, и что будет, если он успеет вовремя.
     Отец приблизил губы к уху Яры, но  сказал  достаточно  громко,  чтобы
слышали все:
     -- Не правда ли, счастливая пара? Все ждут, когда они поженятся.
     Голос Яры был, как раскаленное железо, когда его опускают  в  ледяную
воду:
     -- Они обручены?
     -- С детства!
     -- Я никогда об этом не слышала, -- сказала она, и Томас увидел,  что
ее глаза из лиловых стали зелеными, а  воздух  заблистал  крохотными,  как
обломки стекла, искрами.
     -- Ну, -- выдавил он, чувствуя себя, как христианин в руках  сарацин,
-- забот было много,  кто  говорил  о  домашнем?  Да  и  не  носят  у  нас
обручальные кольца до того, как святой отец обручит в церкви.
     Яра сказала низким голосом, к которому примешивалось шипение змеи:
     -- Очень удобный обычай.
     -- Да в чем дело? -- возмутился он. -- У нас были стычки  с  врагами,
великанами, колдунами. Нас били, клевали, топтали, бросали в  темницы.  Мы
срывались с высоких башен, тонули в седых океанах, и алою кровью  своею...
гм... Разве было время говорить о мелких домашних делах?
     Глаза Крижаны стали тревожными. Она спросила робко:
     -- Неужто... неужто ты ни разу не упомянул обо мне?
     Сэр Торвальд сказал звучно:
     -- Я уверен, ты была в его сердце!
     -- В самой глубине, -- добавил сэр Эдвин.
     Томас простонал беззвучно. Крижана, ласкаясь, заглянула ему в глаза.
     -- А как же... ты обещал идти в бой с моим именем на устах... Ты взял
меня своей прекрасной Дамой Сердца...
     Стон внутри Томаса стал громче. Отец нагло улыбался от  уха  до  уха,
зубы выставил как крокодил.
     -- Так и было, -- сказал Томас затравленно. -- Просто я не кричал  об
этом на каждом углу.
     -- Томас!
     -- Ну что?.. Я безгрешен, как десять тысяч ангелов, что помещались на
острие иглы!
     Яра фыркнула громче. Крижана оглянулась на нее.
     -- А кто все-таки эта женщина? И почему ты все  время  оправдываешься
перед ней?
     Томас хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная штормом на  берег,  а
шторм был нешуточный. Дядя скалил зубы, отец улыбался хитро и противно.
     -- Разве я оправдываюсь?
     -- Ты все время оглядываешься на нее!
     -- Я вообще молчу, как калика... как рыба об лед!
     -- Я вижу, -- сказала она таким жалобно-обвиняющим тоном, от которого
у всех сжалось сердце, -- что пока я ждала его годы и годы, он скитался по
восточным землям, искал утех встречных женщин, не  пропускал,  как  теперь
вижу, ни одной девки...
     -- Девки? -- спросила Яра опасно спокойно.
     -- Это у него от меня, -- сказал отец гордо  дяде.  Улыбка  раздирала
рот. -- Я умел!  Но  дети  пошли  хлипкие.  У  Томаса  скоро  и  последняя
ускользнет, как песок меж пальцев.
     Томас  метнул  на  "пророка"  гневный  взгляд.  Слезы  заблестели   в
прекрасных глазах юной невесты.
     -- Я ждала... Я  так  ждала!  Мой  рыцарь  был  самый  смелый,  самый
отважный. Он придет и спасет меня... Но когда пришел, он уже был с пожилой
женщиной....
     Томас искоса бросил взгляд  на  Яру.  Она,  похоже,  поперхнулась,  и
некому постучать по спине: лицо угрожающе побагровело,  глаза  полезли  на
лоб. Ее голос был таким тихим и тонким,  словно  вылезал,  обдирая  ногти,
из-под упавшего дерева:
     -- Пожилой?
     -- Что  мне  теперь  делать?  --  вопрошала  Крижана.  Слезы  наконец
прорвали запруду и брызнули,  потекли  жемчужинами  по  прекрасным  нежным
щекам. -- Я  готовилась  растить  его  детей,  воспитывать  их  такими  же
отважными и благородными, как их отец...
     Она с мольбой обратила свои лучезарные глаза,  ныне  озера  слез,  на
Томаса. Ее нежные руки поднялись чуть  и  застыли,  не  решаясь  коснуться
Томаса. В глазах была боль.
     -- Томас... сэр Томас...
     Томас чувствовал себя распятым над костром. Голым. А пламя  прижигает
так, что...Он мог водить войска в  бой,  сам  сражался  отважно  и  умело,
встречал врага грудь в грудь и не отводил взгляд  даже  от  страшных  глаз
василиска. Но сейчас топтался на месте, наконец выдавил:
     -- Ну... гм... ну...
     Отец, чья хитрющая рожа едва не лопалась  от  усилий  сдержать  смех,
сказал дяде самым серьезным голосом:
     -- Как мне нравится его скупая мужская речь!
     Кто-то из гостей на цыпочках, пятясь,  отыскал,  как  сарацин,  задом
дверь и выскользнул из зала.  За  догадливым,  им  оказался,  как  всегда,
управляющий МакОгон, -- надо ему повысить жалование,  подумал  отец,  пока
сам не повысил другими путями, -- спешно последовали, отводя взоры и пряча
усмешки, другие.
     -- Томас, -- потребовала она уже едва не плача, -- почему ты молчишь?
     -- Ну... -- промямлил Томас, -- я... гм... ну...
     Отец гордо оглянулся на дядю.
     -- Настоящий рыцарь! Я ж говорил: главное -- владеть мечом.
     Олег посматривал на Яру. Она резала молочного  кабанчика  так,  будто
вместо него видела другое нежное горло, даже не  заметила,  что  вместе  с
дичью развалила пополам и бронзовое блюдо и вовсю пилит стол. А нож держит
так, будто готовится метнуть.
     -- Сэр Томас! -- Крижана наконец топнула ногой и  гордо  выпрямилась.
Мокрые дорожки еще блестели на щеках, но влажные глаза  смотрели  достойно
дочери могучего барона. -- Ты мне все еще не ответил!
     -- Ну, -- сказал Томас так, будто трудился в  каменоломне.  --  Это..
гм... я же что?.. ну...
     Отец в полном восторге ткнул ученого дядю кулаком в бок.
     -- Он скоро и писать разучится!.. А там, глядишь, и корону  примерять
можно...
     Яра грохнула рукоятью ножа о стол.  Все  обернулись,  она  встала  --
гордая, свирепая,  с  ярко-зелеными  глазами.  Вид  у  нее  был  настолько
внушительный, что все разговоры и перешептывания разом оборвались.
     Голос был сильный и властный:
     -- Давайте сперва закончим с тем, о чем сэр Томас едва не позабыл.  С
чашей! Олег говорит, что ее нужно отвезти к развалинам древнего языческого
храма. Это можно  сделать  сегодня.  Мне  бы  хотелось...  Очень  хотелось
сегодня же выехать в обратный путь.

     Утром на рассвете Томаса разбудил МакОгон. Суровое лицо старого воина
было хмурым. Он кивком велел одеться, Томас послушно  бросился  напяливать
на себя одежду и доспехи. МакОгон, хоть и был пришлым наемником, но служил
в замке много лет, был его наставником в воинской науке, и Томасу в голову
не приходило ослушаться.
     -- В Стоунхендж?
     -- Какой Стоунхендж! -- буркнул МакОгон. -- Они обложили весь  замок.
Мышь не проскользнет. Теперь вышли из леса, продвигаются к стенам.
     Томас бросился к окну. За решетками ничего  не  было  видно.  МакОгон
прогудел сзади:
     -- Я еще вчера оставил людей на дорогах. На всякий случай. Вернулись,
говорят, что со всех сторон подходят войска верных королю людей.
     -- Но как он мог так скоро? -- пробормотал Томас.
     -- Значит, готовился давно и выступил еще два-три дня назад. Когда ты
был еще за морем. Так что с чашей придется повременить.
     В северной башне братья Мальтоны уже стояли у  зарешеченного  окошка,
смотрели. Сэр Торвальд обернулся к  вошедшим  Томасу  и  МакОгону,  кивком
ответил на приветствие, движением руки отправил к окну.  Через  решетчатое
окно   видно   было,   как   из-за   деревьев   выходят   ровными   рядами
легковооруженные воины, большей частью -- лучники, пращники,  арбалетчики.
За деревьями поблескивала сталь рыцарских доспехов.
     Сэр Эдвин покачал головой:
     -- Нас опасаются. Они  несут  огромные  щиты,  чтобы  избежать  наших
стрел.
     Он высунулся из окна, протрубил в рог. Стражи забегали, бросились  на
стены. Сэр Торвальд покачал головой.
     -- Нас мало, придется поспевать  везде.  Я  возьму  на  себя  оборону
главных ворот. Эдвин, тебе придется отложить свои книги и снова взяться за
меч... Еще не забыл, как им пользоваться?
     -- Вспомню, -- пообещал сумрачно Эдвин. -- Это что-то  доброе  трудно
вспомнить, а такое...
     -- Томас опытен в боях с сарацинами, -- продолжал сэр Торвальд, --  и
возьмет на себя защиту наружных  укреплений.  Он  молод  и  быстр,  сумеет
отступить, когда они прорвут внешнюю стену,  а  они  прорвут,  а  мы  свои
старые кости таскаем уже не с такой прытью. МакОгон будет со своими людьми
защищать восточную  стену.  Надо  помнить  одно:  нас  так  мало,  что  мы
постоянно должны видеть, что творится у соседа, и поспевать на помощь.
     Из окна видно было, как быстро воины короля перебегали  от  дерева  к
дереву,  укрывались  за  кустарником,  окружали  замок.  Томас  и   рыцари
разошлись, каждый увел с собой свою группу воинов.
     Яра с тревогой наблюдала, как замок окружили, как прекратилась суета,
все заняли свои  места.  Наступила  щемящая  тишина,  затем  неожиданно  и
страшно прогремел боевой рог. Она узнала, хотя никогда не слышала,  сигнал
к штурму.
     В ответ со стен затрубили во всю  мочь,  ударили  в  медные  литавры,
поднялся шум и крик. Орали и гремели оружием с двух сторон, но на  приступ
пока никто не ринулся. Осаждающие выпустили стрелы из арбалетов,  а  когда
принялись перезаряжать, вперед выступили  стрелки  из  луков  и  принялись
осыпать стены градом тяжелых  стрел,  длинных  и  оперенных,  с  булатными
наконечниками.
     Она услышала крики и ругань, стрелы иногда залетали в узкие  бойницы,
трое были ранены, а одному стрела попала в глаз, он упал замертво.
     Часть защитников замка, укрывшись на крыше за щитами, умело  отвечала
из луков, арбалетов, метала  камни  из  пращи.  Нападавшие  несли  большие
потери, ибо защитники выбирали мишени лучше и точнее.
     Замок был окружен таким количеством лучников, что от летящих стрел  у
Яры рябило в глазах. Она чувствовала  себя  беспомощной,  ибо  против  них
двинулась вся Британия, а что может  горстка  защитников  полуразрушенного
замка?
     -- Когда же кончатся у них стрелы! -- вскрикнула она. --  Похоже,  их
подвозят на телегах!
     -- Зачем? -- возразил волхв. -- Стрелами да камнями из  пращ  немного
сделаешь даже против таких ветхих стен. Если бы они  только  стреляли,  то
спать можно было бы спокойно.
     -- Да? А осада?
     -- Такому огромному  войску  надо  что-то  есть  и  пить.  Они  скоро
разбредутся.
     -- У них хватит сил, чтобы треть отправить на грабежи окрестных  сел,
трети дать отдых, а третью осаждать замок непрерывно, не  давай  нашим  ни
спать, ни есть!

     Два рыцаря огромного роста, действуя плечом к  плечу,  вели  отряд  к
внешней ограде. Они, одолевая сопротивление,  валили  частокол,  подрубали
столбы, забрасывали остатками  забора  пересохший  ров.  Прорубив  широкую
брешь в ограде, прорвались было к самой стене, но затем Яра  увидела,  как
распахнулись ворота, выметнулся на тяжелом коне рыцарь в сверкающей броне.
На шлеме развевался пышный плюмаж из страусиных перьев.
     Он повел за собой совсем небольшой отряд.  Натиск  их  был  настолько
страшен и стремителен, что нападавших потеснили, оба рыцари  шатались  под
ударами Томаса, отступали шаг за шагом. Напрасно они призывали  держаться,
люди короля падали, как переспелые груши, а  когда  двое  остались  против
Томаса, даже их объединенная мощь дала трещину.
     Яра вскрикивала  от  счастья,  бледнела,  сжимала  кулачки,  визжала,
подпрыгивала, закусывала губки. Калика, даже не выглядывая в окно, мог  по
ее лицу сказать, что и как происходит за стеной.
     Вот Томас наступает, вот  он  оступился,  вот  наносит  три  страшных
удара, от которых противники шатаются, как тростник на ветру...

     Сломив сопротивление, люди короля прорвались за  ограду.  Горстку  во
главе с Томасом  прижали  к  стене,  а  другие  поспешно  несли  лестницы,
приставляли к стенам, торопливо карабкались. Стена здесь  была  невысокой,
некоторые даже лезли друг на друга, становились на плечи, третий  уже  мог
ухватиться за край стены.
     Со стен  сбрасывали  камни,  бревна,  лили  кипящую  смолу.  Лестницы
рубили, отталкивали баграми.  Раненых  оттаскивали,  на  их  место  с  той
стороны рва перескакивали новые  бойцы.  Рога  ревели,  не  умолкая.  Звон
оружия заглушал крики раненых, угрозы и брань.
     Наконец защита на стенах начала ослабевать, но пыл  нападавших  остыл
чуть раньше. Под стенами везде лежали горы трупов, иные  воины  с  жуткими
ранениями отползали, волоча перебитые ноги и вывалившиеся кишки,  лестницы
были сломаны тяжестью падающих  тел.  Новые  не  решались  карабкаться  по
трупам своих товарищей, а уцелевшие в яростном  натиске  теперь  пятились,
отступали, держа перед собой разбитые щиты.

     Олег был на стене замка,  под  которой  кипело  лютое  сражение.  Под
стрелы не высовывался, но особенно и не прятался. У  калики,  как  заметил
МакОгон, было чутье опытнейшего  воина.  Он  чувствовал,  откуда  и  когда
полетит стрела, где будет схватка, куда враг нанесет основной удар, а куда
обманный.
     -- Дьявол! -- вскричал МакОгон рассерженно. -- Они все еще  бьются  в
ворота, а у нас кончились камни, бревна и даже кипящая смола!
     Олег свесил голову, поглядел на  ворота.  Там  с  дюжину  здоровенных
воинов били тараном в окованные железом створки. Те трещали и прогибались.
Одна доска уже лопнула, оттуда высунулось острие копье, кольнуло одного из
бьющих тараном. Тот заорал,  а  воины,  охраняющие  таранщиков,  мгновенно
метнули в дыру дротики. Оттуда донесся крик.
     -- Пусть святые помогут, -- буркнул калика.
     МакОгон огрызнулся:
     -- Пусть священник молится! Мы потом, ежели уцелеем!
     -- При чем тут молитвы, -- удивился  калика.  --  Я  говорю  про  эти
изваяния.
     МакОгон проследил  за  его  взглядом.  Над  стеной  на  крыше  стояли
массивные статуи из камня. У  них  были  строгие  худые  лица,  но  весила
каждая, судя по массе, с доброго рыцарского коня в доспехах  и  с  рыцарем
вместе.
     -- Ты предлагаешь...
     -- Угадал.
     -- Но это кощунство!
     -- Кощунство их держать здесь, -- сказал  калика.  --  Вера  Христова
запрещает изображать святость... ибо она духовна. Да  и  сами  эти  святые
лишь похвалят, увидев, как они и в камне давят нехороших христиан.
     МакОгон оскалил зубы в волчьей усмешке.  На  его  вопль  сбежались  с
десяток защитников. Взмахом руки  послал  наверх,  вскоре  там  затрещало,
каменная фигура святого Дункана накренилась и полетела вниз.
     Внизу таранщики как раз  изготовились  к  последнему  удару.  По  обе
стороны бревна сгрудились воины, чтобы ворваться в разбитые ворота. Мечи и
топоры были зажаты в руках, щиты наготове, даже дыхание затаили, как вдруг
сверху затрещало, завыло...
     Лишь двое успели вскинуть головы, когда с неба  обрушилось  огромное,
тяжелое. Святой Дункан ударил и по бревну,  оно  выскользнуло  из  рук,  и
сразу двенадцать глоток закричали от боли и страха.
     -- Да, -- сказал МакОгон, -- спасибо, святой отец. Святой Дункан  был
бы доволен.
     -- Еще бы. Я слышал, он был удалой боец.
     -- Лучший, -- заверил МакОгон. -- Дункан  Мальтон  был  сильнейшим  и
благороднейшим рыцарем, но под старость ударился в  святость,  то  да  се.
Правда, и там стал лучшим. Но, говорят, и черт под  старость  в  монастырь
идет?

     Глава 11

     Они переглянулись, чувствуя полное взаимопонимание. Наверху  орали  и
прыгали, едва не падая с крыши, радостные  защитники.  С  удвоенной  силой
начали раскачивать другие статуи,  призванные  оберегать  замок  семейства
Мальтонов.
     Внизу уцелевшие разбежались,  раненых  оттаскивали,  но  под  бревном
осталось много побитых  и  покалеченных.  Атака  захлебнулась,  нападающие
спешно высвобождали раненых. МакОгон громко велел придержать стрельбу, тем
более что стрелять  было  нечем,  благородно  позволил  противнику  унести
убитых и раненых.
     Томас думал не о благородстве, а о том, как выжить  и  нанести  врагу
урон побольше. Собрав тех, кто  еще  мог  держать  оружие,  он  неожиданно
ударил в спину отступающим.
     Бой был страшен и жесток. Грохот металла был так резок, что звенело в
голове. Воины набрасывались друг  на  друга  с  мечами  и  топорами,  били
копьями, щитами, боевыми палицами.  Ноздри  Томаса  раздувались,  он  чуял
всюду кровь, и знакомая ярость берсеркера захлестнула сердце.
     Он оттеснил врага в сторожевую башню, окружил  копьеносцами  и  велел
поджечь. Массивные каменные стены, конечно, не горели, но  крыша  занялась
жарким красным пламенем, с треском и снопами искр рушились тяжелые  балки.
Из-за  стен  слышались  крики,  стоны,   крики   немногих,   кто   пытался
восстановить боевые порядки.
     Томас видел, как стрелки и копьеносцы отступали от массивного здания.
Стены уже были накалены. МакОгон  привел  еще  арбалетчиков,  и  когда  из
горящего провала повалили объятые  пламенем  фигуры,  их  расстреляли  без
пощады.

     Выросшие на лугах молоденькие деревца и кустарник подходили к  стенам
замка чересчур  близко.  Люди  короля  могли  и  делали  переброску  войск
незаметно, после первого неудачного штурма накапливая силы  для  решающего
удара. Торвальд и Эдвин наблюдали с бессильной яростью.  Когда-то  хватало
сил, чтобы весной проводить вырубку заново, а траву  сжигали,  чтобы  даже
мышь не подобралась к стенам незамеченной. Теперь же не хватает  рук  даже
для работ в самом замке...
     Под прикрытием деревьев привезли  и  детали  странных  машин.  Томас,
единственный  из  защитников,  побывавший  вне   Британии,   сразу   узнал
чудовищные баллисты.  Такими  обстреливали  стены  Иерусалима,  забрасывая
через стены тяжелые камни и бочонки с горячей смолой.
     Откуда их привезли? Видно, очень кто-то хочет,  чтобы  замок  пал.  У
короля раньше не было баллист, кто-то ему привез...
     В лунном свете они выглядели чудовищами, которые  населяли  землю  до
потопа. Если бы у  Ноя  ковчег  был  побольше,  он  бы  захватил  с  собой
наверняка, раз уж взял всякую гадость вроде змей и вонючих обезьян.
     Подошел МакОгон, взглянул хмуро.
     -- Я понимаю, что ты думаешь. Не пытайся. Эти катапульты сторожат как
ничто другое.
     -- Когда их соберут, а на это понадобится не больше дня,  нас  сомнут
за сутки. Они разнесут стены, как разбили ворота. И тогда ворвутся в замок
с разных сторон. А у нас слишком мало защитников.
     -- Что хорошего, если ты погибнешь?
     -- Если успею сжечь катапульты, то это спасет  замок...  Может  быть,
спасет.
     Он ушел  резко,  его  душил  бессильный  гнев.  МакОгон  слышал,  как
перекликались  голоса.  Томас  отбирал  самых  надежных,  самых   быстрых.
Простучали копыта, затем все стихло. МакОгон  вздохнул,  он  видел  каждое
движение Томаса наперед. Сейчас тот послал за  факелами,  велел  захватить
горшки с горящей смесью.  Потом  обернет  копыта  коней  тряпицами,  чтобы
захватить защитников катапульт врасплох. Беда в том, что так же просто как
его понял он, МакОгон, Томаса поймет и опытный в воинском искусстве  барон
Нэш, которому поручено командовать захватом родового гнезда Мальтонов.

     Олег выныривал  из  сна  тяжело,  нехотя.  Смутные  видения  все  еще
клубились перед внутренним взором. Под шкурой было жарко. Вспотел,  потому
в видениях были и теплые сочные женские тела, и полет над  крышами  домов,
но странно и жутко вторгались обрывки полузабытых дней, когда Ящер  топтал
землю, когда странные птахи дралась с грифонами...
     Только  не  забывать,  что  он  только  человек.  С  его  слабостями,
ограниченным опытом, не знающим прошлого, не думающим  о  дне  завтрашнем.
Иначе с ним будет то же, что произошло с бессмертными богами, хотя  он,  в
отличие от богов, вовсе  не  бессмертен.  Боги,  созданные  великим  Родом
неотличимыми  от  людей,  но  бессмертными,  с  течением  веков  неуловимо
менялись. Кто жил в реках и морях, постепенно стали похожи на рыб, а потом
и вовсе превратились в них кто  полюбил  лес,  тот  за  тысячелетия  жизни
проникся лесом настолько,  что  стал  от  него  неотличим.  Даже  те,  кто
оставался среди короткоживущих людей,  вскоре  начинали  чувствовать  свое
превосходство настолько, что насильно вели племена по тому или иному пути,
возводили на вершины славы и могущества... и не могли понять, почему все в
конце концов рушилось. Но это они изменились, потому что жили поколения, и
тем самым видели и знали больше окружающих.  И  думали  иначе,  и  ставили
перед собой цели, чуждые и непонятные людям, среди которых жили.
     Разочаровавшись, такие боги в конце концов тоже удалялись  от  людей.
Одни уходили в аскетизм и, будучи бессмертными, настолько  изменяли  себя,
что становились неотличимы от камней,  деревьев.  Их  мысли,  изменяясь  в
течении тысячелетий,  становились  настолько  причудливыми,  замкнутыми  в
себе, что они как бы вовсе исчезали из этого мира. Олег хоть с трудом,  но
смутно их понимал: трудно и отвратительно жить в  повторяющемся  дне,  как
живут люди. Каждое поколение все начинает заново,  и  так  тысячелетие  за
тысячелетием!  Даже  самый  равнодушный  бог  взвоет  от   тоски,   начнет
придумывать новое сам.
     Правда, он знал и таких, что  уходили  не  в  аскетизм,  а  в  другую
крайность. Одни становились постепенно пожирателями плоти,  другие  искали
наслаждение в изысканных цветах и  запахах,  третьи...  Все  выродились  в
странных существ, странных и одиноких. Некоторых Олег еще встречал, другие
исчезли из виду вовсе. Во что они переродились, он не  мог  и  не  пытался
даже вообразить.
     Даже  он,  смертный,  который  держит  себя  среди  людей  постоянно,
чувствует, насколько глубокая пропасть отделяет его от  остальных.  Только
потому, что он живет дольше и видел больше. Но  он,  сознательно  оглупляя
себя, отказывается от многих соблазнительных путей, потому  что  постоянно
твердит себе во сне и наяву: то, что нетрудно для  меня,  для  большинства
людей просто не по силам. Нельзя их ненавидеть или презирать  за  то,  что
кто-то не умеет читать, кто-то не владеет мечом, а кто-то и вовсе  впервые
видит запряженного коня...
     Очень острое воспоминание выплыло в сознании, когда трое  в  звериных
шкурах и при каменных топорах вышли из Леса. Каково им было увидеть коров,
на которых не надо охотиться, увидеть бронзовые мечи и железные гвозди? Но
за свою короткую жизнь все трое поднялись очень высоко и сумели многое!
     Он встал, чувствуя себя усталым, прислушался. Со стен, а теперь уже и
из сторожевой башни доносились крики, звон  мечей,  ругань,  дикое  ржание
коней. Все одно и то же, сколько видел за тысячи лет? Может быть, заметные
перемены наступят после этой ночи?
     Он умылся, набросил  волчью  душегрейку,  которая  служила  предметом
пересудов -- и в самом деле, не пора ли заменить на  более  привычное  для
местных? -- схватил на кухне ломоть хлеба и кус мяса, вышел во двор замка.
     Из криков понял, что Мальтоны все еще держат оборону на самых опасных
местах, а МакОгон  с  лучниками  защищает  главные  ворота.  Олег  отыскал
Томаса. Яра крутилась рядом, лицо испачкано сажей.  Он  кивнул  им,  чтобы
следовали за ним. Вместе нашли Торвальда и Эдвина.
     --  Мне  кажется,  --  сказал  калика  задумчиво,  --  главная  битва
развернется все-таки не здесь...
     Все  глаза  смотрел  на  него,  ждали   объяснений.   Томас   спросил
напряженно:
     -- Но если они возьмут замок, то какая нужна еще битва?
     -- Семеро, -- напомнил калика. -- Семеро! Они еще не вмешивались.  По
крайней мере прямо. Лично. Потому что мы застряли. Если замок  возьмут,  а
это вопрос времени, то угроза их планам исчезнет.
     Томас нахмурился. Любое упоминание о  взятии  замка  кололо  прямо  в
сердце.
     -- Это козе понятно, как говорят на Руси.
     -- Даже сейчас мы, вместо  того  чтобы  отвезти  чашу  в  Стоунхендж,
застряли здесь и занимаемся никчемной драчкой с соседями. Как  и  положено
мелким феодалам, увязшим в своих дрязгах. То ли нас  прибьют,  что  скорее
всего, то ли за время осады и боев чаша куда-нибудь исчезнет...
     Томас ахнул, суетливо пощупал мешок. Некоторое время  глаза  едва  не
вылезали из орбит, но наконец  облегченно  вздохнул,  покрутил  пальцем  у
виска. Мол, чуть сердце не выскочило.
     -- А что? -- удивился калика. -- Если  у  вас  в  замке  нет  шпионов
короля, чему я верю, хоть и с трудом, но чтобы Семеро Тайных  не  отыскали
щель...
     В зале повеяло холодом. Потемнело, словно ночной зверь влетел в  окно
и сел под потолком на поперечную балку.  Все  с  опаской  посматривали  по
сторонам, косились друг на друга, старались сесть так, чтобы спиной быть к
стене, а глазами держать всех, кто находился в зале.
     Сэр Торвальд первым нарушил гробовое молчание:
     -- Святой отец, что ты предлагаешь?
     -- У вас старый замок... Он знал разные времена. А строился вовсе  на
чужой, только что захваченной земле.
     Томас оскорбленно вскинулся:
     -- Мальтоны никогда ничьих земель не захватывали!
     -- Свои бы удержать, -- добавил сэр Торвальд мрачно.
     Сэр Эдвин быстро взглянул на калику, вмешался быстро:
     -- Мне кажется, сэр... э-э... калика имеет в виду  то  темное  время,
когда здесь жили те племена, по имени которых страна и названа Британией.
     Калика кивнул.
     -- В яблочко. Сюда с материка постоянно  переплывали  разные  народы,
всякий раз завоевывали предыдущих. Если вы, англы, будете так  же  хлопать
ушами, то вас не только норманны, но и какие-нибудь алеманы захватят.  Они
пока лишь прощупывают ваше побережье... Так вот,  когда  замки  строят  на
захваченных землях, среди враждебного населения, то  укрепляют  не  только
стены. Вы понимаете, о чем я говорю, сэр Эдвин?
     Сэр Эдвин наморщил лоб, но теперь первым догадался сэр Торвальд:
     -- Подземный ход?
     -- У  Мальтонов,  --  сказал  калика,  --  есть  будущее.  Среди  них
попадаются сообразительные.
     Однако Торвальд покачал головой.
     -- Но в нашем замке нет подземного хода!
     Настала тягостная тишина. И в этой тишине калика сказал просто:
     -- Тогда мы погибли.
     Все смотрели друг на друга. Эдвин развел руками.
     -- Мы... мы будем искать. Если вы так уверены...
     -- Я помогу, -- предложил калика. -- Я знаю, как думали в те  времена
первые англы. И как строили.

     Все англы строили подземные хода, объяснял калика, когда он  с  тремя
Мальтонами ходил с факелами по подвалам, щупал камни, стены.  Как  до  них
бритты, кельты, пикты. И все хотели строить их так, чтобы  никто  даже  не
заподозрил, что они есть. Но  люди  все  одинаковы,  почти  одинаковы.  Не
сговариваясь, каждый в отдельности,  они  приходят  к  одному  и  тому  же
решению. И в великой тайне, с великими предосторожностями роют  совершенно
одинаковые ходы, прячут их на поверхности в одинаковых местах...
     Так, разговаривая, он привел их в старый винный погреб, самый  старый
и с настолько просевшим потолком, что бочки можно было  ставить  только  в
один ряд, из-за чего им уже почти не пользовались, трудно выкатывать.
     В подвале  сразу  стало  дымно  и  чадно  от  факелов.  Сырой  воздух
прогрелся,  пропитался  запахами  смолы.  Калика  прошлепал  по  грязи   к
противоположной стене, указал на серую глыбу, торчавшую на  высоте  пояса.
Она ничем не отличалась от других.
     -- Если не за этим камнем... то за соседним. Справа или слева.
     Томас и Торвальд ломами и  рычагами  выворотили  камень,  отпрыгнули.
Глыба шлепнулась в грязь, обдав их брызгами. Один  из  факелов  зашипел  и
погас. В красном свете видна была темная дыра. Возможно, это был не ход, а
глубокая тайная ниша, куда прятали ценности жители осажденного замка.
     Томас взял факел.
     -- Я полезу проверю!
     Сэр Эдвин ухватил его за рукав.
     -- Погоди!.. Теперь я, к своему стыду, должен признаться,  что  среди
нас есть человек, который лучше нас знает куда может вывести ход  в  нашем
собственном замке!
     Даже в слабом свете было видно, как побледнел от гнева Томас.
     -- Дядя! Ты  подозреваешь,  что  благородный  отшельник  выведет  нас
из-под земли в расположении войск короля?
     Сэр Эдвин воскликнул раздраженно:
     -- Томас, дальние скитания укрепили  твои  мышцы  и  ослабили  мощный
мозг, который был не крупнее, чем  у  муравья  средних  размеров.  Я  хочу
сказать, что это ты можешь вылезти из-под земли прямо среди войска короля!
А святой отшельник, как ты его называешь, вовремя  почует,  отыщет  другой
ход. Или развилку хода.
     Томас засопел, передал факел волхву. Олег неторопливо полез в дыру, а
Мальтоны  следили  за  красным  светом,  что  медленно   удалялся,   блики
становились то ярче, то слабее. Когда остался едва  заметный  свет,  Томас
взял последний факел, поспешил следом.
     В полной тьме голос сэра Эдвина прозвучал успокаивающе:
     -- Я бывал в этом подвале. Обратно выберемся и ощупью.
     -- Мы-то выберемся, -- послышался из темноты  сдавленный  голос  сэра
Торвальда. -- Но куда выберутся эти двое?

     Томас вернулся один. Взмокший, весь в потеках  грязи  и  в  ссадинах,
сказал хрипло:
     -- Калика остался там. Выход в таком потайном месте, что и муравьи не
отыщут. Я вернулся за чашей.
     Сэр Торвальд, что ждал уже при свете факела, встревожился:
     -- Уходите вдвоем?
     -- Отец, чашу нужно доставить в Стоунхендж. Калика полагает, что даже
осада может прекратиться, если чаша встанет в свое святилище.
     Сэр Торвальд нахмурился.
     -- Какая связь  между  чашей  и  осадой?  Там  какие-то  мутные  идеи
святости, а мы люди трезвые, нам не до религии... в такой  мере,  а  осаду
ведут такие же трезвые, как и мы. Им важно успеть задушить росток протеста
против короля. Пока не поднялись другие бароны.
     Томас беспомощно развел руками.
     -- Отец, я тоже мыслю, как и ты... Вернее, мыслил.  Но  я,  к  своему
великому изумлению, в своих странствиях столкнулся с силой,  превосходящей
мощь королей и даже императоров. Да, есть  демоны,  которые  правят  миром
через своих преданных слуг, среди которых  есть  рабы,  жонглеры,  рыцари,
священники и короли. Этих демонов зовут Семеро Тайных!
     -- Ты... ты говоришь страшные вещи. Уверен, что это правда?
     Томас опустил ладонь на рукоять меча.
     -- Отец, вот этим мечом... ну, почти этим, раз в нем теперь гвоздь  с
креста Господня, я сразил самого главного демона из Тайных Тьмы!
     Сэр Торвальд отшатнулся, но лицо сына было торжественным и серьезным.
Глаза смотрели грозно.
     -- Тогда, -- сказал сэр Торвальд, -- кто же помешает теперь?
     -- Отец, у Тайных нет королевства, которое  можно  захватить.  И  тем
самых уничтожить их власть. Их королевство -- весь  мир.  Если  уничтожить
всех Семерых, на другой день из демонов рангом ниже  выберут  новых.  Этих
демонов великое множество. Точно так, как множится рыцарская рать Христова
воинства, так же растет и число демонов. Вскоре  состоится  великая  битва
между силами Света и Тьмы. Уже и место выбрано для битвы, это такая ровная
долина в левой излучине реки Армагеддон, там сойдутся оба  войска.  Я  сам
смотрел это поле, похоже на турнирное поле Тарана, только много больше,  а
въезд в долину справа и слева широкий и удобный.  Никому  преимущества  не
будет, все по-честному. Правда, мне показалось, что наши  должны  въезжать
слева, а как известно, все зло на  левой  стороне,  как  Господь  сотворил
дьявола из левого уха, женщину из левого ребра, черт сидит на левом плече,
неверные мужья ходят налево... Но, возможно, я сам перепутал левую руку  с
правой, ибо тогда у меня гудела и кружилась голова, словно я все еще падал
с башни Давида.
     Они вышли из подвала, навстречу бежал встревоженный сэр Эдвин. Увидев
Томаса целым, вздохнул облегченно, обнял. Томас нетерпеливо отстранился.
     -- Дядя, я спешу. Тебе и отцу придется на время  остаться  без  меня.
Отец все объяснит.
     Бегом он поднялся к своей комнате. Стражи стояли  наготове,  на  полу
пламенели лужи крови. Томас спросил быстро:
     -- А где Джон и Айвен?
     -- Айвен убит, Джону перевязывают раны, -- ответил один  из  стражей.
Это был суровый крепкий  воин,  он  даже  Томаса  встретил  подозрительным
взглядом. -- Тут кто-то сумел залезть в окно.  К  счастью,  Айвен  был  не
такой гордый, как Джон, что сражался молча, поднял крик, прибежали снизу.
     -- Узнали, кто был?
     -- Нет, все трое погибли. Но дрались  люто,  наших  полегло  четверо,
трое ранены. Повезло, что Айвен позвал на помощь,  повезло,  что  случайно
оказались близко  люди  МакОгона,  повезло,  что  первой  на  крик  Айвена
прибежала та женщина, что приехала из далекой Руси... а главное,  повезло,
что вы, сэр Томас, почему-то захотели  выставить  стражу  у  дверей  своей
комнаты. Теперь никто не будет смеяться.
     У Томаса оборвалось сердце. Холодными губами, будто весь день целовал
льдину, прошептал:
     -- А как та... женщина?
     Страж пожал плечами.
     -- Не знаю. На ней была кровь, но чья? Когда прибежали люди МакОгона,
она была прижата к двери и дралась яростно, защищая раненого Джона.
     Томас, мрачный, как туча, метнулся вверх, добежал до двери Ярославы и
едва не вышиб с разбегу.
     Дверь распахнулась до того, как он успел  постучать.  Она  стояла  на
пороге  бледная,  с  расширенными  глазами.  Увидев  его,   прошептала   с
облегчением:
     -- Слава богам, цел...
     Гора рухнула с плеч Томаса. Он схватил ее за плечи.
     -- Ты... не ранена? Слава  Пресвятой  Деве!  Яра,  мы  с  каликой  на
день-два покинем замок. Прошу тебя, держись подальше от сражений. Даже  не
подходи к окнам, не высовывайся! Сюда могут  залететь  стрелы.  Я  вернусь
быстро!
     Она покачала головой. Лиловые глаза стали строгими.
     -- Что вы задумали с каликой?
     -- Мы должны доставить чашу в Стоунхендж. Ты узнаешь про это  первой,
потому что осада, возможно, будет снята. Калика говорит,  что  это  как-то
связано.
     Она кивнула, не отпуская взглядом его лицо.
     -- Хорошо. Надеюсь, ты прав... на этот раз. Но я иду с вами.
     -- Яра! -- вскрикнул он в испуге. -- Ты не представляешь...
     Она покачала головой.
     -- Ты не доверяешь мне?
     -- Да нет, я этого не сказал...
     -- Тогда я иду с вами.

     Глава 12

     Когда Томас и  Яра  спустились  в  подвал,  там  при  свете  факелов,
согнувшись в три погибели,  горячо  спорили  сэр  Торвальд  и  сэр  Эдвин.
Услышав шаги, Торвальд повернулся, голос был полон отвращения:
     -- Томас!.. Твой сумасшедший дядя тоже собирается с нами...
     Он умолк на полуслове -- за сыном шла молодая женщина.  Томас  мрачно
кивнул, подтверждая его худшие  догадки.  Сэр  Торвальд  задвигал  губами,
богохульствовал молча, но яростно.
     -- Ну вот, -- сказал сэр Эдвин торжествующе,  --  все  решилось  само
собой. А охранять замок  я  оставил  воина,  который  получше  меня  знает
воинскую науку обороны и нападения. Не родился  еще  в  Британии  капитан,
который лучше МакОгона знает воинское дело!
     -- Эх, -- сказал Торвальд досадливо, -- кто спорит? Просто ты был  бы
целее под присмотром МакОгона, чем с нами.
     Томас уже влез в дыру, исчез. Яра последовала за ним, затем Эдвин,  а
Торвальд, вдвинувшись в дыру, едва не  порвал  жилы  от  натуги,  задвигая
камень на прежнее место. Пусть даже МакОгон не знает, каким именно образом
они исчезли из замка.

     Ход был древним, и чувствовалось, что им  не  пользовались  столетия.
Под ногами хлюпало, на головы срывались  тяжелые  капли.  Факелы  освещали
нависшие серые камни, были видны следы от зубил и тяжелых молотов.
     На удивление, подземный ход тянулся по прямой довольно долго. Ближе к
выходу, когда заблестела узкая полоска света, Томас сказал Яре:
     -- Передай отцу и дяде, что на эту плиту наступать нельзя!
     Она бы не отличила эту плиту от остальных. Подумала хмуро, что расчет
строителей верен: устав идти в согнутом положении, да еще  завидя  близкий
выход, каждый забудет об осторожности,  ямах  и  ловушках,  кинется  сломя
голову...
     Дядя подождал Торвальда, а когда вылезли, Томас и Яра уже ждали их  с
каликой. Вокруг был густой лес, на поверхность пришлось прорываться  через
толстый слой мха. Торвальд тут же заложил  плитой  выход,  накрыл  мхом  и
щедро посыпал опавшими листьями. Отвернувшись на миг, похолодел, уже и сам
не мог бы найти, откуда только что вылез.
     Подошел  калика,  равнодушный,   медленный   в   движениях.   Зевнул,
почесался, буркнул:
     -- Там за кустами... четверо коней. Чашу не потерял?
     Томас похлопал по мешку.
     -- На месте. Откуда четыре коня, когда нам нужно было  двое?  Или  ты
предвидел и это?
     Калика равнодушно пожал плечами.
     -- Просто попалось четверо.
     Торвальд с обнаженным мечом в руке пробрался к кустам,  выглянул.  На
широкой поляне в самом углу стояли, тесно прижавшись,  как  овцы,  один  к
другому, четверо коней. Уши были прижаты, глаза дико блестели.
     Торвальд  оглядел  поляну,  свистнул  слегка.  Вышли  Эдвин,  тут  же
отшатнулся, затем Томас и  Яра.  Они  пошли  прямо  к  коням,  не  обращая
внимания на траву, забрызганную красным,  на  трупы  четверых  воинов,  на
разбросанные мечи, стрелы.
     Торвальд переглянулись с Эдвином. Эдвин спросил шепотом:
     -- Неужто он их всех... один?
     -- Похоже, что для этой троицы такое не в новинку. Он еще и карманы у
всех вывернул, чтобы на разбойников думали.
     -- Ну, я думаю, он вывернул  карманы  не  для  того,  чтобы  запутать
следы. Я не очень доверяю славянам. А русам  --  в  особенности.  Я  много
прочел про Рюрика Ютландского, основателя их нынешнего государства. До сих
пор в дрожь бросает!
     Торвальд спорить не стал.
     -- Да, стоит поглядеть на его рожу -- мурашки по всему телу бегут.  А
бедный Томас его еще святым отшельником зовет!
     -- Действительно, бедный...

     Четверо мужчин разобрали коней, а Яре пришлось  сесть  на  круп  коня
Томаса. Калика сразу погнал своего в галоп, и Яра едва  успела  ухватиться
за Томаса. Ее пальцы скользили по железным доспехам, она наконец прижалась
к нему сзади, обхватила обеими руками, сцепив пальцы чуть выше  пряжки  на
поясе.
     Олег мчался суровый и мрачный. Краем глаза  посматривал  на  молодого
рыцаря -- у того в глазах были растерянность и  острое  сожаление.  То  ли
страдал, что придется расставаться с драгоценной чашей, то ли мучился, что
железо панциря отделяет его от тонких пальцев золотоволосой женщины.
     Они скакали весь остаток дня.  Томас  молился,  чтобы  МакОгон  сумел
продержаться до их  возвращения.  Отец  и  дядя  спорили  о  баронах,  что
поддерживали короля, о чаше как-то снова забыли, ибо чаша -- это святость,
а  топчут  грешную  землю,  общаются  с  грешными  людьми,  любят  грешных
женщин...
     Потом как-то разом все разговоры смолкли. Впереди на  фоне  багрового
неба черными  колоннами  грозно  и  торжественно  вырисовывались  каменные
столбы.  На  крохотных  людей  пахнуло  внезапным  холодом.   Эти   столбы
вытесывали и ставили не люди -- древние великаны! Теперь нет  такой  мощи,
чтобы притащить издалека, а то даже из-за моря,  такой  камень  и  воздеть
стоймя. А на многих  колоннах  неведомые  гиганты  еще  и  каменные  плиты
водрузили как крыши.
     Часть  мегалитов  казалась  чудовищными  грибами  на  высоких  тонких
ножках. Они стояли широким кругом, в середине тоже  были  каменные  плиты,
вбитые в землю, где в самом центре был выложен  круг  из  массивных  белых
камней.
     В северной части каменные столбы стояли плотно, образуя стену, где на
немыслимой высоте виднелись широкие каменные плиты. Ни грозы, ни ураганные
ветры, ни войны не могли их сдвинуть, сбросить.
     Только так кажется, подумал Олег  невесело.  Когда-то  они  выглядели
совсем-совсем иначе. Это был настоящий храм,  храм  древней  мощи.  Теперь
даже нельзя представить, каким он был...
     Копыта внезапно застучали сухо  и  страшно.  Томас  напрягся,  сердце
сжали холодные пальцы страха: в  развалинах  языческого  храма  еще  могут
гнездиться старые демоны!
     -- Сэр калика, -- спросил он уже в который раз, -- ты уверен, что...
     --  Сам  убедишься,  --  ответил  калика.  --  Я  тебя   когда-нибудь
обманывал?
     -- Вот это и тревожит... Как раз время надуть так надуть!
     Сэр Эдвин сердито хмурился, ерзал в седле. Племянник и его спутник  в
звериной шкуре шутят в таком месте, где  даже  дышать  страшно  и  опасно.
Древние места везде хранят темные тайны. Под тяжелыми глыбами  камня  спят
могучие и злобные демоны темных  времен.  Они  ушли  вглубь,  спасаясь  от
блистающей чистоты и святой невинности Пресвятой Девы, но сон их чуток!
     На вымощенной плитами равнине воздух был сухой и горячий, словно  эта
часть Британии принадлежала другому миру. Сэр  Эдвин  напомнил  себе,  что
каменные плиты вбирали солнце целый день, сейчас расстаются  с  теплом,  к
утру будут такими же холодными, как и окружающая сырая земля, но ум  одно,
а чувства кричали про огненных демонов, близком аде с кипящими на  кострах
котлами, уши тревожно ловили шорохи, а  глаза  уже  намечали  места  среди
плит, откуда полезут безобразные чудовища ночи.
     -- Здесь одни развалины, --  сказал  Томас  напряженно,  --  ты  хоть
помнишь, куда надо ее поставить?
     -- Ты еще не видел развалин.
     -- Я не видел?
     -- Но ты их увидишь.
     Голос калики был суров и мрачен. Кони прошли между огромных  каменных
столбов. Томас оглянулся, посерел лицом. За их  конями  тянулись  багровые
отпечатки копыт. Томасу даже послышалось шипение горячего камня. Отпечатки
оставались только за конями Томаса и калики, а темнели и  гасли  медленно,
нехотя.
     Чем ближе приближались к середине круга, священному капищу, тем  ярче
становились оттиски копыт. Наконец стали совсем оранжевыми, а ноздри людей
уловили жар  и  запах  горения.  Кони  тревожно  прядали  ушами,  суетливо
перебирали ногами. Глаза были дикие, непонимающие.
     Олег кивнул на  середину  белого  круга.  Там  высился  круглый,  как
жернов, камень. В середине была неглубокая ямка,  диаметром  как  раз  для
ободка чаши. Томас чувствовал, как холодок пополз по спине. Неужели высшие
силы,  языческие  или  богоугодные,  уже   все   приготовили?   Или   даже
предусмотрели эти его шаги сотни или тысячи  лет  назад,  когда  неведомая
сила обтесывала эти чудовищные камни?
     -- Это... для чаши?
     -- Для жертв, -- ответил калика равнодушно.
     -- Ж...жертв?
     -- Вон еще канавка для стока крови.
     Томаса передернуло от отвращения. На этот  богопротивный  камень  для
дьявольских жертвоприношений,  наверняка  человеческих,  поставить  святую
чашу?
     Он остановился, немеющими пальцами  взялся  за  мешок.  Веревка  была
затянута так туго, что едва не обломал  ногти.  Вокруг  стукали  головами,
заглядывали, сопели, дышали луком и мясом. Нетерпеливо вздыхали,  подавали
советы.
     Сэр Эдвин наконец сказал в нетерпении:
     -- Дай я развяжу!
     Калика подал нож.
     -- На!.. Все равно не носить тебе чашу больше.
     Томас с неудовольствием разрезал ремешок: жалко хорошую вещь портить,
служила всю дорогу. Все не отводили  взоров,  когда  он  запустил  руку  в
мешок, пошарил, будто ловил крупную улитку.
     На миг Яре почудилось, что сейчас он  вытащит  пустую  руку:  слишком
странным было лицо Томаса. Но в следующее мгновение яркий блистающий  свет
озарил его лицо!
     Общий вздох изумления раздался под сводами Стоунхенджа. Томас вскинул
чашу -- полыхающую чистым светом, настолько чистым, что даже  первый  снег
показался бы рядом с нею дегтем. Сумерки  за  кругом  света  стали  чернее
самой черной ночи.
     -- Скажи что-нибудь, -- попросил сэр  Торвальд  хриплым  от  волнения
голосом, -- Это же великий миг!
     -- У англов есть будущее, -- сказал сэр Эдвин. --  Скажи  что-нибудь,
Томас.
     Томас  беспомощно  переступил  с  ноги  на  ногу.  В  их  войске  был
священник, мог говорить часами  так,  что  даже  старые  воины  заливались
слезами и шумно утирали сопли. Но сюда его не затащить, ведь Святой Грааль
принес не в храм святого Дункана, а в страшное место демонов...
     -- Да ладно, -- сказал он  досадливо,  чувствуя  странную  пустоту  и
жалость, словно бы без той горы, что давила на  плечи,  будет  чувствовать
себя не человеком, а так, простолюдином. -- Дело сделано, чего еще?
     Он начал опускать чашу на плиту, что  призывно  светилась  навстречу.
Все глаза были прикованы к его руке, никто не заметил, как из-за  каменных
колонн неслышно вышли темные фигуры с  арбалетами.  Они  взяли  Томаса  на
прицел, а сзади появились еще четверо в плащах, капюшоны надвинуты на лоб.
     -- Не двигаться!
     Голос был  настолько  властный,  привыкший  повелевать,  в  нем  было
столько нечеловеческой  мощи,  что  рука  Томаса  застыла  в  воздухе.  Он
похолодел, смотрел беспомощно, как  из  тьмы  в  освещенный  круг  выходят
четверо незнакомцев. От них излучалась мощь, движения их были неторопливы,
но исполнены властности.
     Оказавшись в кругу света, передний откинул капюшон. Он был стар, худ,
запавшие глаза смотрели в упор,  бледные  бескровные  губы  плотно  сжаты.
Глубокие морщины, похожие на шрамы, избороздили лицо. Голос был силен,  не
терпящим прекословия, но в нем теперь была и насмешка:
     -- Все-таки донесли!.. Правда, мы помогали изо всех сил.

     Глава 13

     Томас не нашелся, что ответить так сразу, он пристально  всматривался
в четвертых, а калика выступил вперед, кивнул.
     -- Спасибо за деньги. Пригодились.
     -- Да и не только деньги... Вы получили кое-что еще.
     -- И это пригодилось, -- ответил калика кротко. -- Ты и есть нынешний
Глава Семи Тайных? Думай, что делаешь. Иначе не долго тебе им быть.
     Человек окинул его брезгливым взором, повернулся к Томасу. Голос  его
был исполнен нечеловеческой мощи:
     -- Меня зовут Аслан Маздон. Я повелеваю  силами,  о  которых  вы  уже
слышали. Теперь вы можете отдать мне чашу, а я обещаю не  мстить  вам.  Вы
уже достаточно знаете о нас, чтобы поверить. Месть нам несвойственна,  как
и  бессмысленная  жестокость.  Мы   вообще   не   любим   убивать...   без
необходимости.
     Один  из  четверых  резко  сбросил   капюшон.   На   Томаса   глянуло
перекошенное яростью лицо короля. Губы тряслись, глаза вылезали из орбит.
     -- Целыми?..  Я  оказал  вам,  проклятым  колдунам,  свое  высочайшее
покровительство, я дал помощь... в ответ на услуги, а вы -- отпустить?  Да
ни за что! Он будет казнен страшной смертью! Я сам его убью! Он виновен  в
гибели моего единственного сына!
     Томас гордо выпрямился.
     -- Я на турнире дрался честно. А как дрался он, сейчас отвечает уже в
аду.
     Маздон, глаза Тайных, поморщился.
     -- Здесь повелеваю я. Тебе мало, что мы сделали тебя  королем?  И  ты
будешь королем до скончания твоих дней. А здоровье  и  долгую  жизнь  тебе
обеспечим.
     Король трясся от ярости. Он хватался за меч, но его же  телохранители
удержали его за руки, явно страшась больше Тайного, чем своего владыку.
     -- Ага, -- сказал Томас, -- мы только повернемся, как нас изрубят  на
куски!
     -- Ты можешь спросить своего друга в лохмотьях, --  предложил  Маздон
спокойно. -- Он знает, что мы не любим тратить зря человеческий  материал.
Ведь у нас нет злобы к вам, нет ненависти.
     Томас смотрел исподлобья. Когда  ненависть  --  понятно,  а  когда  у
противника ее нет, то это еще страшнее. Словно бьется  с  горной  лавиной,
ураганом или молнией, что бьет во все, что поднимает голову.
     -- Не ищи ветра в  Стоунхендже,  --  сказал  он  предостерегающе,  --
костей не соберешь!
     А калика тихим печальным голосом, в котором  чувствовалась  безмерная
усталость, произнес:
     -- Отыди, прошу тебя. Отыди, и не сотворишь зла.
     Маздон смотрел напряженно, глаза были острые.
     -- Несмотря на все твои личины, всю твою скрытность, тебя  раскусили.
Я знаю, кто ты. Ты тот Великий Изгой, который не нашел себе места в  нашей
цивилизации.  Ты  теперь  вне  ее...  В  старых   архивах   есть   обрывки
воспоминаний о тебе, но только обрывки, их кто-то  старательно  уничтожал.
Но кое-что уже знаем. Ты опустился, посмотри на себя сам, ты начинал  идти
по одной дороге, затем оставлял ее и шел по другой, и так  вот  уже  много
раз. Ты болен, потому ты и сбежал, ибо мы искореняем любую болезнь.
     Олег покачал головой.
     -- А ты безнадежен. Потому чашу я вам не отдам.
     Маздон насторожился, а  темные  фигуры  придвинулись  так,  что  свет
заблестел на металлических частях арбалетов.
     -- Я слышал, хотя в это не очень верю, что ты был великим  магом.  Но
для магов в этом мире уже нет места, к тому же за века  бродяжничества  ты
растерял все умение мага, ибо в магии надо постоянно упражняться! Но самое
главное -- твои принципы запрещают пользоваться магией!
     Раздался общий вздох. Томас похолодел: проклятый враг знал все о  его
друге, чьи рыцарские принципы запрещали вытаскивать  из  ножен  блистающее
лезвие магии.
     Олег сказал тихо:
     -- Принципы -- святое дело. Но если понадобится,  я  в  состоянии  ее
применить.
     Маздон с победным видом оскалил зубы.
     --  Ты  в  состоянии  сделать  многое:  убить,   ограбить,   предать,
отравить... Но ты же этого не делаешь? Принципы культуры не позволяют?
     -- Не позволяют.
     -- А цивилизация позволяет! Потому что у нее высокая цель. А  во  имя
благородной цели можно слегка и замарать руки. Ты сам этому учил!
     Олег повесил голову. Каждое слово било,  как  молотом  по  голове.  С
трудом поднял голову, в глазах блестели слезы.
     -- Учил... Но почему вы остались в том  заученном  навсегда?..  Проще
повторять азы, хочется поскорее пользоваться добытым? Даже малым?..  А  я,
дурак,  тащу  на  следующую  ступеньку.  Все  бы  хорошо,  но   приходится
отказываться от добытого... Да, каждая ступенька дается вдвое труднее, чем
предыдущая. А сил и времени уходит втрое. Но без этого человеку  не  стать
богом...
     Он видел,  что  его  не  слушали.  Ни  свои,  которые  со  страхом  и
неуверенностью  смотрели  на  окруживших  их  арбалетчиков,   ни   четверо
противников. За спиной Тайного остальные двое откинули капюшоны. Один  был
похож  на  викинга  --  красивый  сильный  мужчина,  с  синими  глазами  и
квадратной челюстью, волосы до плеч, на лбу перехвачены простым обручем из
железа, а второй  оказался  миниатюрной  женщиной,  с  черными  глазами  и
вьющимися черными волосами. Ну  конечно  же,  ахнул  Томас,  холодея,  эта
волшебница Гульча не обделяет их вниманием!
     Маздон бросил холодно:
     -- Мы сделаем, как нужно и правильно, а  не  так,  как  твоя  больная
фантазия подсказывает. Эй, стража!.. Уберите его! Уберите и убейте!
     Олег спросил тихо:
     -- Вы уверены, что вам удастся?
     Маздон усмехнулся холодно:
     -- Ты не нарушишь свои принципы.  К  магии  не  прибегнешь.  Хотя  бы
потому, что ею не владеем мы.
     -- У знания есть свое оружие, -- ответил Олег медленно.
     К нему с двух сторон бежали стражи. Олег, двигаясь все  же  медленно,
не сводя взгляда с Маздона, коснулся каменной стены.
     -- Я бьюсь за культуру, но я пришел из  варварства.  А  в  Варварской
Правде сказано: око за око, зуб за зуб, смерть за смерть! Кто убивает,  да
будет убит!
     Грохнуло,  на  миг  потемнело,  словно  пронеслась  черная  тень.   В
следующее мгновение земля дрогнула от тяжелого удара. На  том  месте,  где
были пятеро стражей, не осталось даже красного пятна. Лишь плита из темной
стала серой, лишь по ней Томас догадался, что это другая плита, с крыши. А
прежнюю вместе со стражами вбило глубоко в землю.
     Томас пробормотал:
     -- Под лежачим камнем мужик не перекрестится...
     Лицо Олега было слегка опечаленным. Так часто приходится прибегать  к
этому последнему доводу, достойному лишь дикарей!

     Маздон смотрел напряженно, кровь  вовсе  отхлынула  от  лица.  Викинг
встал рядом, его ладонь упала на рукоять огромного меча.  Гульча  стиснула
кулачки, на Олега смотрела с бессильной ненавистью.  Олег  развел  руками,
мол, никакой магии.
     Маздон вскрикнул:
     -- Это случайность! Взять его!
     Олег подошел, понурив голову, к Томасу, пожал плечами.
     -- Полно... Такое совпадение? Пора бы уже догадаться.
     Стражи справа бежали к нему осторожнее, смотрели наверх. И потому  ни
один не заметил, как внезапно одна из плит под  ногами  исчезла.  Впрочем,
если бы заметили, вскрикнули бы раньше.
     Крики были, потом -- далекие шлепающие удары.
     Томас покачал головой.
     -- Чужая душа вылетит -- не поймаешь. Да не больно и нужно.
     -- Что, первый раз тебя пытаются испугать?
     Томас вытер пот железной рукавицей. Голос был дрожащим:
     -- Прости, сэр калика... Я думал, ты только всех девок сэра Эдвина на
сеновал таскал, а ты, оказывается, еще и ловушек тут наготовил!
     -- Как не стыдно, сэр Томас!
     Могучий викинг схватил Маздона за рукав.
     -- Остановись, Великий!.. Даже мне, твоему слуге, видно, что он знает
все тайны этого проклятого места! Ему не нужна магия!
     -- Он не может, Ролан... Откуда... Если даже мы не знаем...
     Оба смотрели на волхва со страхом и ненавистью. Олег  сказал  кротко,
глаза были добрые, всепрощающие:
     -- Я сам строил Стоунхендж... Ну, не сам, помощников хватало, не  зря
же все завалилось, так что я в самом деле знаю здесь  кое-что.  В  старину
воевали чаще, ворья было больше, приходилось ставить ловушки всюду.  Часть
из них уже не работает, что-то сгнило, что-то сломалось,  но  кое-что  еще
затаилось, ждет добычу.
     Оба в ужасе обвели взглядами древнее языческое  капище.  Олег  кивнул
доброжелательно.
     -- Вам лучше не двигаться. Шаг вправо, шаг влево  --  гибель.  Можете
попытаться прыгнуть  на  три  шага  с  места,  тогда  удастся  перескочить
пропасть... Вас только расплющит плитой с  потолка.  А  вот  если  сумеете
пробежать вдоль стены быстро-быстро, то и плита вас  не  прибьет,  правда!
Только что упадете в яму с острыми кольями. Ну, и ядовитыми змеями, что на
самом деле уже лишнее, я всегда так считал.
     Маздон вскинул руки.
     -- Думаешь, победил? Мы тоже кое-что усвоили из старинного запретного
знания!
     В темном небе загремело. Застилая звезды, мелькнула широкая тень.  На
миг блеснула страшная пасть с огромными зубами, горящие  глаза,  на  людей
пахнуло смрадом. Волна воздуха подняла пыль, а спустя мгновение  на  землю
упал огромный дракон. Он был страшен, из пасти вырывались клубы дыма, зубы
блестели.
     Он пополз на Томаса, распахнул страшную пасть шире.  Томас  отступил,
левой рукой попробовал вытащить меч. Чаша в его руке начала меркнуть.
     Маздон  захохотал,  запрокидывая  голову.  Зубы  его   были   желтые,
сточенные, а во рту было черно, как в ночи. Ролан  и  Гульча  стояли,  как
вбитые  в  земли  столбы,  вид  у  обоих  был  растерянный.  Король  сыпал
проклятиями, пальцы стискивали рукоять места, но  с  места  сдвинуться  не
решался.
     Томас с проклятием выдернул наконец  меч,  перебросил  его  в  правую
руку, а чашу в левую, поймал и остановился,  чуть  пригнувшись  и  разведя
руки. Булатное лезвие поблескивало холодно  и  мертво.  Чаша  погасла,  но
Томас не решался ее оставить, да и перебросить некому -- все в  чем-то  да
грешники, вместо друзей и родни останется один пепел.
     Дракон пахнул огнем.  Томас  легко  уклонился,  ударил  мечом  сбоку.
Роговой нарост на краю морды исчез, срезанный начисто.  Зверь  не  заметил
потери, но Томас уловил, как ахнул  и  отшатнулся  Глава  Тайных.  Похоже,
дракон должен был быть неуязвим. Что  ж,  честный  меч  уже  доказал,  что
дерется по-честному только с теми, что соблюдает рыцарские правила!
     Дракон посылал струю огня за  струей,  Томас  устал  увертываться,  а
доспехи уже начали накаляться. Пот бежал по  лицу,  щипал  глаза,  дыхание
стало таким же горячим, как у дракона, только что без дыма.
     -- Томас! -- услышал он далекий предостерегающий крик Яры.
     Он отпрыгнул, услышал хохот человека, назвавшегося Маздоном. В глазах
от пота стояла серая пелена. Струя огня ударила в ноги,  накалила  доспехи
так, что он едва не закричал от боли. Совсем близко! Но куда опаснее зубы,
схрумкает, как капустную кочерыжку.
     Высоко-высоко в небесах раздался звонкий чистый звук,  словно  кто-то
задел струну на лютне. Вспыхнуло сияние,  стремительно  разрослось,  и  на
землю опустилась человеческая фигура. Сияние было таким слепящим, что люди
на земле не сразу поняли, что на  землю  ступила  женщина  с  ребенком  на
руках.
     Схватка оборвалась на миг, все глаза были на чудесном  явлении,  даже
дракон повернул голову, смотрел тупо и зло, глаза налились густой  кровью.
Женщина пошла быстро к людям, сияние перемещалось с нею. У  Томаса  сердце
едва не выскакивало, теперь уже от щемящего ликования.
     Женщина повелительным жестом сунула ребенка Яре.
     -- Подержи!
     Она была невысокого роста, Яре до подбородка, смуглолицая, с  черными
бровями, сросшимися на переносице, глаза, как  чернослив,  нос  тонкий,  с
вытянутыми ноздрями.
     Яра едва успела принять на руки ребенка, что тут же заревел, попав  к
чужой тете, начал брыкаться. Женщина вскинула руки,  между  ними  блеснула
короткая слепящая молния и застыла, превратившись в длинный узкий  меч  --
рыцарский, двуручный, с рукоятью крестом.
     Белое одеяние женщины вспыхнуло и  превратилось  в  блистающие  латы,
выкованные умелыми руками небесных кузнецов. Шлем был  украшен  затейливой
насечкой, на  гребне  развевался  пышный  плюмаж  из  разноцветных  перьев
диковинных птиц. Забрало опустилось с легким щелчком,  отгородив  смуглое,
но дышащее светом молодое лицо.
     На локте левой руки небесной женщины-воина красовался небольшой  щит,
выложенный стальными полосками. Герб  был  необычным:  терновый  венец  на
звездном поле, змей и яблоко. Доспехи покрывали все тело, даже пальцы  ног
были укрыты искуснейше скованными полосками стали.
     Плиты под ее ногами выгнулись горбом. Остолбеневшие люди видели,  как
неведомая сила раздвинула их, поднялся в  комьях  земли  серый,  под  цвет
камня, огромный  жеребец  в  полном  облачении  боевого  рыцарского  коня.
Женщина, оказавшись в седле чудесной работы,  вскинула  меч.  Конь  заржал
так, что у людей дрогнули колени, серая масть превратилась в снежно-белую,
грива и хвост заблистали червонным золотом.
     Томас в  изнеможении  упал  на  одно  колено.  Женщина  в  блистающих
доспехах на скаку занесла над головой меч. Дракон отвлекся  на  сверкающее
пятно, взревел и распахнул пасть.  Женщина  ударила  мечом  --  с  треском
разломился  клык  в  нижней  челюсти.  Лезвие  достало  кровь,  но  дракон
стремительно ударил лапой, звякнуло, всадница  вскрикнула  и  вылетела  из
седла.
     Яра, закусив губу, сунула хныкающего ребенка в руки калике.
     -- Подержи!
     -- Почему я? -- растерялся Олег.
     Но Яра уже с диким боевым  воплем  кинулась  к  месту  боя,  на  ходу
выдергивая кривой хазарский меч.
     Калика подпрыгнул, отодвинул ребенка, держа на вытянутых руках.
     -- Эй, с него течет!
     Земля тряслась, рев, крики, звон металла, вспыхивал багровый огонь  в
пасти чудовища.
     -- Возьмите кто-нибудь, -- воззвал калика раздраженно. -- Да чтоб  из
такого крохотного да такая лужа?.. Сэр Эдвин, подержите этого затопителя!
     Сэр Эдвин с великим благоговением  шарахнулся  от  сияющего  небесной
благодатью младенца, словно получил окованным концом тарана между глаз.
     Калика сунул ребенка Гульче.
     -- Держи! Это тоже еврей, для тебя это почему-то важно.
     Он отряхнул мокрую  полу,  поднял  палицу  и  шагнул  вперед.  Гульча
держала свою  ношу  неумело,  брезгливо  оттопырив  его  розовую  попку  в
сторону. Калику только побрызгал, а ее может и по-серьезному... Он хоть  и
свой по крови, но предатель по духу.
     Сэр Торвальд властно отобрал у нее младенца.
     -- Дай сюды!.. Не созрела ты, девка, еще, как видно, для материнства!
Нету в тебе нужного чуйства.
     Гульча огрызнулась:
     -- А ты не перезрел?
     -- У меня таких дюжина, -- гордо сказал сэр Торвальд, --  внуков!  По
всему свету.
     -- Ну и бери, -- процедила Гульча зло. -- Удавила бы этого отступника
от истинной веры!.. Да только рука не поднимается.
     Сэр Торвальд попятился от схватки подальше, прижимая к  груди  нежное
тельце и нахрюкивая на ухо песенку. Ребенок смеялся и дергал веселого деда
за кудрявую бороду
     Яра с разбегу ударила чудовище по лапе. Дракон  раздраженно  взревел,
пахнул огнем. Со стороны головы дрался Томас. Он тут  же  пришел  в  себя,
когда понадобилось закрыть собой блистающую неземным  светом  воительницу.
Она, хромая, подбежала к коню, сдернула с седла длинное  рыцарское  копье.
Томас рубил отчаянно, стоял треск, кровь хлестала из разрубленной морды.
     Всадница набежала сбоку, держа копье в обеих  руках.  Дракон  пытался
развернуться к Яре. Острие копья с хрустом вошло слева в грудь дракона. Он
страшно взревел и завалился навзничь. Земля дрогнула от удара,  но  дракон
был всего лишь ранен, хоть и тяжко, начал  переворачиваться  на  брюхо.  С
другой стороны Яра ударила хазарским мечом по голове, а  Томас  набежал  и
обрушил страшное оружие прародителя англов на толстую шею чудовища.
     Лезвие прошло с неслыханной легкостью. Томас  услышал  треск,  словно
рвалось полотно. Огромная голова с грохотом  обрушилась  на  камни,  земля
вздрогнула. Он едва успел отпрыгнуть от  потока  хлынувшей  крови.  Черная
лужа разлилась, как адская смола. Волна зловония ударила  с  такой  мощью,
что люди закашлялись.
     -- Есть... -- проговорил Томас, едва дыша  от  усталости.  Онемевшими
пальцами вскинул над головой в одной  руке  окровавленный  меч,  в  другой
чашу. -- Я все-таки убил своего дракона!
     Он хотел победно поставить ногу на отрубленную голову, но та была ему
почти до пояса, а он вряд ли задрал бы ногу даже на щепочку. Яра  набежала
с другой стороны, глаза были дикими.
     -- Цел?
     -- Да... -- прохрипел Томас.
     Конь под блистающей всадницей не опустился  под  землю,  как  ожидали
все. Она пошепталась с Ярой, передала ей коня  и  доспехи,  а  сама  взяла
ребенка, улыбнулась светло и чисто, а калика бухнул громко, с искренностью
простолюдина:
     -- Ты глянь, все еще молодая! И не скажешь, что ее сыну было тридцать
коня?
дашь больше восемнадцати.
     Томас даже пригнулся, вот-вот с треском разверзнутся  небеса,  грянет
гром, и дерзкий, посмевший говорить о Пресвятой и Непорочной  Деве  как  о
простой девке, исчезнет в сверкающем  пламени  небесного  гнева,  но  Дева
скользнула коротким взором по калике, чему-то затаенно улыбнулась,  сияние
вокруг нее заблистало ярче,  она  медленно,  но  с  нарастающей  скоростью
понеслась ввысь. С нею ушел чистый небесный  свет,  на  землю  и  страшные
каменные плиты пал зловещий багровый отблеск. Там застыли четыре фигуры  с
королем во главе, его челюсть отвисла до плит Стоунхенджа.
     -- Как ты мог, -- прорычал Томас в бешенстве.
     -- А что? -- удивился калика.
     -- Это же Пресвятая Дева! Ты груб, как... я даже не знаю!
     Олег удивился еще больше:
     -- А что я сказал такого?
     -- Но это же.. святая!
     -- Да ладно тебе, Томас. Я больше тебя видел святых. Все мы.. все они
святые лишь пятнами, как леоперды. Святые, так сказать, в сравнении.
     Он уже рассуждал вслух, не столько обращаясь к Томасу,  как  к  своим
мыслям, совсем забыв о четырех  противниках,  а  те  уже  переглядывались,
собираясь с духом, все-таки их четверо.
     Яра бросила на Томаса благодарный взгляд, но в нем  была  и  странная
жалость, а во взгляде на калику такое же странное одобрение, сути которого
рыцарь не понял. Словно бы одобряла даже не  подвиг,  а  слова,  сказанные
Пречистой и Непорочной. Словно бы знала, что та не разгневается уж  точно.
И не по своей неизреченной милости, а... почему-то еще.

     Глава 14

     Теперь капище Стоунхенджа освещала огромная багровая луна, и оно было
словно залито дымящейся кровью. Такой же недобрый  зловещий  свет  шел  от
красной плиты в самой середине круга. Калика  вперил  обрекающий  перст  в
Маздона.
     -- Вы, четверо, стойте, где стоите. Только эта плита устойчива.
     Король с проклятиями выхватил меч. Ролан ухватил его сзади  за  руки.
Король отчаянно вырывался, с другой стороны Гульча приставила  нож  к  его
горлу.
     -- Застынь!
     -- Но этот... этот дикарь в шкуре завлек в ловушку!
     Голос Гульчи был раздавленным:
     -- Это он умеет. Поверь, умеет.
     Теперь все четверо смотрели на калику. Маздон вязал пальцами какие-то
знаки. Олег следил за ним исподлобья, но молчал, не двигался. Если и  были
то магические символы, как подозревал Томас, то калика их либо не понимал,
либо не считал опасными.
     Король, все еще в руках могучего викинга, вскричал в ярости:
     -- Проклинаю вас всех, предатели! Сами не сумели, и мне помешали!.. А
что теперь? Да не бывать тому, чтобы король англов  признал  поражение  от
какого-то нищего рыцаря и юродивого  странника!..  Если  не  помогла  ваша
мощь, если даже сила Христа и его матери на их стороне, то я  обращаюсь  к
своим древним богам!.. Клянусь, сегодня  же  принести  кровавую  жертву!..
Тысячу молодых  женщин  брошу  под  топоры...  Кровью  залью  их  каменные
изваяния, потешу свирепые сердца!
     Прямо  над  сводами  сгустилась  ночь.  Заблестели  звезды,  внезапно
раздался страшный хохот, от которого кровь застыла в жилах.  Вместо  звезд
зажглись страшные багровые глаза. Хохот прогремел снова, тьма стянулась  в
середину, там обрисовался торс огромного  зверочеловека.  Хищный  рот  был
обагрен кровью, на щеках пламенели ритуальные раны.  Уши  торчали,  как  у
волка, клыки блестели. Чудовищный  бог  наливался  плотью,  под  блестящей
кожей вздулись стальные мускулы.
     Со страшным ревом он  потянул  огромные  лапы  к  застывшей  в  ужасе
группке людей. Томас выронил меч, прижал к груди Яру. В  другой  руке  все
еще сжимал чашу.
     Олег вскинул руки, воскликнул что-то, потонувшее  в  грохоте.  Грянул
гром, блеснула слепящая молния. Не погасла,  а  лишь  умерила  нестерпимый
блеск. Из сияния раздался негромкий, молодой, но очень усталый голос:
     -- Не дам.
     Загремело так, что зашатались камни.  Нечеловеческий  голос  древнего
бога Тарана проревел страшно:
     -- Это моя добыча!
     -- Твоя, -- согласился голос, -- но не вся. Только король.
     -- Почему? Они чужие тебе!
     -- Зато эта чаша под моей защитой. Как и мои дети, что несут ее...
     -- Почему только король?
     -- Взявший меч да погибнет от меча! Идущий  за  шерстью  да  вернется
стриженным...
     Зверобог взревел в ярости. Чудовищная лапа опустилась,  люди  стояли,
как вмороженные в лед. Огромные пальцы, каждое с бревно, схватили  короля.
Он завизжал -- рука начала подниматься,  затем  захрустело,  хлопнуло,  на
плиты брызнули струи крови. Снова прогремел хохот,  уже  удаляющийся.  Под
сводами просветлело, стали видны поперечные балки.
     Сияние быстро меркло. Олег закричал могучим голосом:
     -- Таргитай, спасибо, что явился, хотя я звал не тебя!
     -- Ты еще не знаешь, что у вас впереди...
     -- Знаю, не отлежимся. Но ты чего явился?
     Голос прогремел медленный и смертельно усталый:
     -- Если ты сам, ковавший чашу, почему-то не берешься  ее  защитить...
Все-таки тут двое моих детей...
     Олег вытаращил глаза.
     -- Так Томас тоже?.. Из какой же он ветви... Ах да, в нем кровь Гота!
Понятно. Ну как тебе там, наверху?
     Голос сказал с иронией:
     -- Меняемся?
     -- Ни за какие пряники, -- отшатнулся Олег.
     -- Да знаю, знаю... Все еще творишь царство разума... Или уже  что-то
другое? Спеши, я так хочу отдохнуть... Смени меня.
     Голос смертельно усталого бога отдалился и затих.  Теперь  потрясенно
смотрели на скромного калику. Он развел руками.
     -- Все боги, старые и новые, весь народ, воины и простолюдины, все на
стороне сэра Томаса. Даже погода, тьфу-тьфу, не  сглазить  бы...  Так  что
подумайте о выборах нового короля. Такого, который был бы популярен  среди
рыцарей, менестрелей -- от них зависит многое, -- торговцев.
     Маздон внезапно выбросил вперед сжатые кулаки. Из них  вырвались  два
слепящих луча. Воздух вспыхивал и сгорал  вместе  с  ночными  бабочками  и
летучими мышами. Один луч задел  столб,  там  зашипело,  взвилось  облачко
пара. Камень оплавился и потек, как темный воск.
     Голос Маздон был полон ненависти:
     -- А этого ты не ждал?
     Олег отпрыгнул, крикнул:
     -- Но ведь... устав запрещает магию!
     -- Семерым Тайным позволено отныне все!
     Олег пригнулся, всесжигающий луч  чиркнул  над  головой  по  каменной
глыбе.  Пахнуло  жаром,  запах  горелого  камня  странно  напоминал  запах
горящего человеческого мяса.
     -- Значит... ты предал... даже своих.
     Краем глаза он увидел Томаса, что мчался к ним с  разинутым  в  крике
ртом. В руке рыцаря блистал меч Англа, другой рукой прижимал к груди чашу.
Яра, конечно же, поняла, куда он бросился, побледнела, с  воплем  кинулась
следом.
     Маздон резко повернулся, ослепляющий луч прорезал воздух и  ударил  в
бегущего рыцаря. Томас даже  не  остановился,  только  вскрикнул  яростно,
добежал и обрушил на врага страшное лезвие.
     Лицо Тайного в последний миг  выражало  только  безмерное  удивление.
Томас ударил слишком торопливо -- спасал друга, потому лезвие, срубив  ухо
главного  врага,  глубоко  врубилось  в  плечо.  Маздон  повалился,  кровь
брызнула ручьем. Томас уперся ногой, выдернул меч.
     Тайный бился в луже крови, приподнялся с трудом. Белые от боли  глаза
отыскали неподвижную Яру.
     -- Ты... ты из спящих? Пришло время!
     Яра медленно покачала головой. Глаза ее были полны сочувствия.
     -- Убей их! -- приказал он.
     -- Нет.
     -- Ты получишь все... что хочешь...
     -- Я уже получила... почти все.
     Он упал лицом в лужу крови. Все думали, что он умер, но Тайный  нашел
силы приподняться на дрожащих руках.
     -- Гульча!
     -- Я здесь, Великий Мастер, -- послышался тихий голос.
     -- Убей... Убей... Ты получишь все...
     Ее голос был негромким:
     -- А я хочу больше, чем все.
     Он упал лицом в свою кровь и застыл. Яра набежала с такой силой,  что
вышибла из рук рыцаря чашу. Та покатилась, звеня и подпрыгивая.  В  полной
тишине, где слышалось только частое с хрипами дыхание,  этот  звон  словно
разбудил застывших Ролана и Гульчу. Она хлопнула его по спине, тот прыгнул
с плиты, не думая о  предсказанной  гибели,  бросился  за  чашей.  Светлые
волосы развевались, как крылья, в глазах была решимость.
     Когда рука его уже была близко, калика вырос у него на пути.
     -- Уйди, странник! -- взревел викинг.
     -- А ты убей, -- предложил калика, -- если сможешь...
     Он был безоружен, и у Яры екнуло сердце. Ролан взмахнул мечом, калика
вскинул руку. Лезвие страшно  блеснуло.  Все  ахнули,  но  калика,  против
ожидания, не  упал,  рассеченный  надвое.  Меч  отпрыгнул  слегка,  калика
отступил, глядя в голубые глаза викинга.
     -- Уйди, зарублю! -- вскрикнул Ролан еще страшнее.
     Только теперь Яра поняла, что викинг ударил плашмя, стыдясь  зарубить
безоружного.
     -- Я не  уйду,  --  ответил  калика.  Он  прямо  смотрел  в  красивое
мужественное лицо.
     Ролан  заскрипел  зубами,  вскинул  меч.  На  лице   его   отразилась
мучительная борьба. Глаза  побелели,  калика  ощутил,  что  викинг  сейчас
нанесет смертельный удар, даже если потом будет стыдиться всю жизнь.
     Он быстро подхватил чашу, швырнул ее Томасу.
     -- Лови!
     Томас едва успел выставить вперед руки,  а  калика  неуловимо  быстро
шагнул в сторону, поймал руку с падающим на него мечом, дернул. Хрястнуло,
викинг с криком упал вниз лицом, а меч выскочил  и  запрыгал  по  каменным
плитам в темноту.
     Томас поймал чашу, глаза его были огромными и круглыми как у  морской
рыбы с большой глубины.
     -- Ты... Как ты взял чашу?
     -- Двумя пальцами.
     -- Это я понимаю, если уж гореть, то лучше  двум  пальцам,  чем  всей
руке... но ты ведь язычник!  Да  не  простой,  а  ратоборец  старой  веры,
противной Христу!
     Олег отмахнулся.
     -- Ну и что? Ежели я сам эту чашу делал...
     -- Ты?.. Так этот демон с небес говорил о тебе?
     Олег почесал в затылке.
     -- На ней еще отметина от моего большого  пальца.  Я  тогда  чуть  не
заорал, еще горячая была... Ты думаешь, эта чаша  в  руках  одного  Христа
побывала? А Колоксай, сын Таргитая, что пользовался две тыщи  лет?  А  его
сын Скиф? А Вандал, Славен, Гот -- дети  Скифа?..  Она  побывала  в  руках
великих героев, магов и пророков, ибо мир начался не с  Христа,  как  тебе
все время кажется. В ней также кровь Колоксая, пот Тевта и слезы Англа!
     Томас торопливо, чувствуя себя карликом на  плечах  таких  великанов,
опустил чашу на  круглую  плиту.  По  серой  поверхности  словно  пробежал
ветерок, затем под донышком камень начал наливаться темно-вишневым цветом.
От плиты пошел теплый воздух. Багровый цвет быстро менялся  на  пурпурный,
тот стал алым, а теплый воздух стал жарким, затем весь  камень  раскалился
докрасна, а под чашей он был оранжевым, переходя в белый.
     Волна жаркого воздуха стала такой мощной, что люди отступили на  шаг,
закрывались ладонями от жара и слепящего блеска.  Чаша  качнулась,  начала
погружаться в камень.
     Томас вскрикнул, шагнул, одолевая жар, но сильная  рука  ухватила  за
плечо.
     -- Не надо. Ее достанут... позже.
     -- Когда? -- вскрикнул Томас неверяще.
     -- Не знаю. Могу только сказать -- кто.
     Все смотрели  с  трепетом,  чувствовалось,  что  наступила  священная
минута раскрытия вселенских тайн.
     Калика  покосился  на  обращенные  к  нему  бледные  лица.   Внезапно
улыбнулся.
     -- Гм... Я не знаю только, как их назовут.  То  ли  томасиды,  то  ли
мальтониды.... или еще как.
     Внезапно скребущийся звук привлек их  внимание.  Цепляясь  за  стену,
поднимался бледный, со ссадиной на скуле Ролан. Все  взоры  повернулись  к
нему, и викинг, собравшись с силами, выпрямился, гордо откинул  волосы  на
спину. Синие глаза смотрели без страха.  Во  взгляде  были  достоинство  и
гордость.
     Олег, глядя на него  внимательно,  начертал  в  воздухе  замысловатый
знак.  Глаза  Ролана  расширились.  Олег  добавил  второй  знак,  и  Ролан
проговорил хрипло:
     -- Не могу поверить...  Ты  тот,  о  ком  ходят  смутные  и  страшные
легенды?.. Верховный Контролер?
     -- Ты  лучше  поверь,  --  посоветовал  Олег.  --  Хотя  о  Верховном
Контролере я сам слышу впервые.
     -- Я не боюсь смерти, -- ответил Ролан. -- Но если ты в самом деле...
А теперь верю, ибо ты сокрушил... это ли не доказательство?.. Да, понимаю,
это не доказательство для тебя, но это доказательство для  нас.  Мы  такие
доводы понимаем лучше. Правота должна подтверждаться  силой...  Но  скажи,
Высший, почему... Почему? Что мы делали неверно?
     -- Спешили, -- ответил Олег тяжело. Лицо его омрачилось.  --  Мы  все
время сворачиваем на более короткие пути! Мы жаждем  добиться  результатов
уже при своей жизни. Жаждем их увидеть, потрогать руками.  Ну  и  получить
заслуженные поздравления.
     -- Мы не ради поздравлений, -- простонал викинг.
     -- Да это я так... Короткие пути ведут к коротким взлетам, а  падения
бывают страшными. Это я уже видел не раз.  Но  человечество,  а  с  ним  и
лучшие из человечества -- Семеро Тайных! --  всякий  раз  попадают  в  эту
ловушку. Ну, не всякий, иначе род людской уже исчез бы.
     -- А ты... Контролер, ты -- безгрешен? Никогда не ошибаешься?
     Олег невесело улыбнулся.
     -- На беду, мой дар вещего служит только в мелочах. Ну,  клад  найти,
шкуру спасти, дождь предсказать да крышу вовремя найти...
     -- Вот видишь!
     -- Да, но он дал мне прожить намного дольше, чем  все  Тайные.  Я  не
умнее других, я просто видел больше. А может, благодаря этому и  умнее.  Я
тоже ошибаюсь, но я заставляю себя учиться на ошибках. На своих, на чужих.
Вообще учиться! На всякий случай. На будущее.
     -- Ты... убьешь меня?
     Олег покачал головой.
     -- Хуже.
     -- Хуже? Что может быть хуже?
     -- Ты будешь дрожать, принимая решения, потому что будешь отвечать не
только за свою деревню. Ты будешь  засыпать  в  мучительных  раздумьях,  а
ночью просыпаться с криком и в холодном поту, когда узришь, как по  твоему
повелению рушатся царства  добра  и  справедливости,  которые  должны,  по
твоему мнению, зацвести под твоей  рукой  еще  пышнее...  Ты  будешь  люто
ненавидеть людей за то, что такие грязные и никчемные, ненавидеть  Семерых
Тайных, потому что каждый тянет одеяло в  свою  сторону...  Но  ты  должен
научиться любить людей, хотя это и трудно.  Хотя  бы  просто  потому,  что
другого  человечества  на  белом  свете  нет!  Членов  Семи  Тайных  можно
заменить... назовем это заменой, а человечество заменить, увы, некем.
     Ролан был бледен, крупные капли пота катились по лбу. Он прошептал:
     -- Что ты хочешь сделать?
     -- Взвалить на твои плечи всю тяжесть мира. И всю его грязь.  С  этой
минуты ты -- Глава Тайных. Да-да, Главу выбирают, ибо назначать его просто
некому -- выше его  лишь  бог,  но  я  и  выбираю  тебя,  и  назначаю.  Ты
единственный из Семи... оставшихся Семи,  кто  засомневался  в  истинности
прежнего пути. И ты, хоть не хочешь сразу в этом  признаться,  склоняешься
на сторону культуры....
     Ролан слабо улыбнулся.
     -- Ну, если культура с такими кулаками...
     -- Культура с кулаками? Что-то в этом недоброе... Ладно,  пусть  хотя
бы так. В этом мире все с ножами, зубами, клыками,  ядом,  когтями...  Так
что кулаки -- еще не самое худшее.
     Внезапно лицо Ролана стало очень серьезным, даже испуганным.
     -- Но это же чертова пропасть работы!
     -- Гм... Совсем недавно мне сказал эти слова один такой,  похожий  на
тебя. Правда, по другому поводу.
     Он хлопнул по плечу  потрясенного  Ролана,  ныне  Главу  Семи  Тайных
Владык Мира, повернулся к Гульче.
     -- От тебя я ждал наибольшего подвоха, и все еще жду. Но что-то никак
не соображу, в чем он. Отравленный  кинжал?..  Змея  в  конском  черепе?..
Сонное зелье?.. Нет, все это уже было. А  что  задумала  сейчас,  не  могу
предвидеть. Но чую, что ты свой удар еще не нанесла. Или уже?
     Гульча оглянулась на Яру,  та  ответила  понимающей  улыбкой.  Гульча
снова повернулась к Олегу. В ее голосе было больше яда, чем  в  той  змее,
что когда-то ждала его в конском черепе:
     -- Какие пни зовут тебя Вещим?
     -- Ну, -- пробормотал Олег. Томас  и  Яра  вытаращили  глаза:  калику
видели разным, но никогда не зрели смущенным. -- Зовут все же... А  что  я
просмотрел?
     Олег видел, что Яра кивнула -- ей понятно,  но  он  все  еще  пытался
сообразить. Гульча сказала с тем же высокомерным презрением:
     -- У меня есть долг перед цивилизацией, как говорил  Глава  Тайных...
но есть и перед моими детьми. Я же сказала, что хочу больше,  чем  все.  А
это могут дать только дети, к которым  ты,  кстати  сказать,  тоже  имеешь
кро-о-о-охотное отношение. Не думаю,  что  они  попадут  последними  в  те
мифические земли за океаном, на которые ты так рассчитываешь!
     Калика опустил плечи, вид у него был усталый, замученный. Похоже, она
решила использовать его  победу  для  своих  целей,  как  он  христианскую
реликвию для спасения духа вольности язычников. Что ж, он только подал  ей
пример.
     Сэр Торвальд уже отдавал приказания, собирал  коней.  Томас  заметил,
что людей стало вдвое больше.  Уцелевшие  телохранители  короля  поспешили
сложить оружие, и Торвальд вернул его им как принявшим клятву верности.

     Глава 15

     Возвращение было почти  бескровным.  Трое  из  бывших  телохранителей
короля поскакали вперед, разнесли весть о подвиге молодого Томаса, который
принес легендарный  Святой  Грааль  в  Британию,  сразил  подобно  рыцарям
Круглого Стола огромного злого дракона,  о  страшном  поражении  и  гибели
короля Британии.  В  лагере  неожиданно  возник  мятеж,  засверкали  мечи.
Королевское войско разделилось на две неравные  половины,  в  стычке  были
убиты самые верные соратники короля.
     Когда Томас со свитой подъехал к роще и показался лагерь, там уже  не
было королевского знамени. Завидев их, навстречу поскакали всадники. Томас
насторожился, Яра взяла в руки лук.
     Это были телохранители, они сопровождали троих баронов. Томас  поднял
руку в приветствии-предостережении. Всадники остановили коней.
     Томас сказал сильным звучным голосом:
     -- Демон, которого вызвал себе в помощь узурпатор, утащил его  в  ад.
Кому вы служите теперь?
     Навстречу осторожно выехал барон Нэш. Он был стар, но все еще  силен,
как бык, и крепок, как дуб. Его знали по битвам  прошлых  лет,  а  молодые
рыцари все еще мечтали выбить его из седла на турнирах.
     -- Приветствую тебя, Томас Мальтон, -- сказал барон таким же сильным,
чуть сипловатым голосом. -- Мы только  сейчас  узнали  о  твоем  необычном
квесте! Ты совершил то, о чем мечтали рыцари со времен короля Артура. Если
бы ты сказал, что привез Святой Грааль в нашу Британию,  у  тебя  было  бы
меньше трудностей.
     -- Или больше, -- ответил Томас.
     -- Почему? -- не понял барон Нэш.
     Томас не стал рассказывать о Тайных Владыках Мира, не поймут  или  не
поверят, просто ответил со значением в голосе:
     -- Обет.
     -- А-а, -- протянул барон. -- Ладно... Сэр Мальтон, я послан  заявить
от всего войска, что в лагере решено снять осаду твоего замка. У тех,  кто
остался, нет с тобой споров.
     Томас  услышал  за  спиной  вздох  облегчения.  Краем  глаза   поймал
внимательный взгляд калики, покосился на Яру.  Она  напряженно  ждала  его
ответа.
     Он выпрямился в седле.
     -- Я понимаю, что у тех, кто остался...  еще  жив,  уже  нет  ко  мне
претензий. Но они топтали поля Мальтонов, они жгли деревни и уводили скот.
А Мангольд и кое-кто еще даже осмелились отхватить часть наших земель.  Вы
все еще думаете, что и у меня не будет претензий?
     Нэш кивком подозвал двух баронов. Томас с неподвижным лицом  смотрел,
как они советуются, бросают в его  сторону  обеспокоенные  взоры.  В  душе
поднималась щенячья радость, но лицо держал холодным и высокомерным.
     Наконец Нэш поднял руку.
     -- Благородный сэр Томас!.. Ты прав почти во всем. Но за время твоего
отсутствия изменилось многое. И люди уже свыклись  с  переменами.  Ты  мне
всегда нравился своим благородством и рыцарской честью, ты это знаешь,  но
я должен тебя предупредить, что ты можешь оказаться против всей Британии.
     Взгляды баронов справа и слева показывали, что им  не  нужны  никакие
перемены. Что захвачено у  бродяг,  ушедших  искать  счастья  за  дальними
морями, то и останется у настоящих людей.
     Томас ощутил, как горячая ярость прилила к сердцу.
     -- Позор Британии! -- грянул он страшным голосом. -- Позор, если  она
такова! Но я -- британец, я выступлю за ее честь, даже если  мне  придется
драться одному против всей прогнившей, потерявшей честь страны!
     Он смотрел на Нэша, потому не увидел, а лишь ощутил, как  бок  о  бок
встали кони. Он угадал по  запаху  Яру,  от  нее  всегда  пахнет  полевыми
цветами, услышал тихое ржание коней Эдвина и Торвальда.
     Нэш  смотрел  бешеными  глазами.  Оценивающе  оглядел  доспехи   Яры,
удивляясь их соразмеренности и подогнанности. Да и копье в ее руке еще  не
было очищено от драконьей  крови.  Затем  Нэш  перевел  взгляд  на  барона
справа, посмотрел на барона слева.  Гримаса  пробежала  по  его  лицу.  Он
пустил коня вперед.
     -- Ты погибнешь, Томас. Но лучше погибнуть с тобой, чем быть в  стане
потерявших честь.
     Он развернул коня и поставил его рядом с  жеребцом  Эдвина.  Их  было
пятеро рыцарей и десяток воинов за спиной, а  впереди  за  двумя  баронами
виднелся лагерь огромного войска.
     Бароны переглянулись. Один сказал глухо:
     -- Я не смогу воевать с человеком, который привез в мою страну Святой
Грааль.
     -- И у которого в ножнах меч самого Англа, -- добавил калика невинно.
-- Который разрубил дракона, как простую лягушку, а Мангольда, как  спелую
репу.

     Лагерь бурлил, когда уже семеро рыцарей во главе с Томасом въехали  в
боевые порядки. Два шатра были повалены, шелк забрызган кровью,  на  земле
тоже были красные пятна, но трупы уже убрали.  Томас  успел  увидеть,  как
возле дальнего шатра двое лекарей врачуют раненых.
     Простые воины первыми подняли крик, колотили рукоятями мечей в  щиты,
орали: "Томас!", "Слава Мальтонам!", а когда отряд Томаса въехал в лагерь,
навстречу вышли самые знатные рыцари.
     Сэр Уилфред, один из знатнейших людей Британии, раскинул руки.
     -- Дорогой Томас!..
     Томас уклонился от объятий. Лик его был гневен.
     -- Да, я знаю, что вы уже отказались от штурма моего  замка.  Но  это
сейчас! А что делали вчера?
     Уилфред развел руками, отступил на шаг. Другой рыцарь,  с  непокрытой
головой, держа шлем в руках, сказал медленно:
     -- Меч нашего предка Англа может обратить в другую веру быстрее,  чем
проповеди священников. Вчера ты еще не убил дракона! Вчера  ты  не  поверг
самого короля и его темных владык!
     -- Понятно, -- сказал Томас мрачно. -- Вы признаете только  силу.  Но
за мной не только сила. За мной -- незапятнанная рыцарская честь! Иначе  я
бы не сумел брать Святой Грааль голыми руками.
     Уилфред добавил с кривой улыбкой:
     -- Сэр Томас, никто не сомневается в твой рыцарской чести! Когда сюда
примчались королевские оруженосцы,  мы  решили,  что  они  рехнулись.  Они
что-то лопотали про Пресвятую Деву, что явилась  в  рыцарских  доспехах  и
сразила дракона...
     -- Она помогла, -- кивнул Томас, -- но  сразил  его  я  мечом  своего
предка Англа. Вот он, этот меч! Кто хочет возразить,  пусть  обнажит  свое
оружие. Мы выясним здесь же, кто из нас врет.
     Внезапно из рядов рыцарей  вперед  протолкался  сэр  Гудвин,  рыцарь,
которого Томас всегда презирал. Сэр Гудвин был явно  навеселе,  на  Томаса
уставился как на грязное насекомое:
     -- А, наш благор-р-родный.... Сэр Томас, я  отдал  голос  за  тебя  в
короли, если отдашь мне девку, что привез из Руси!
     -- Согласен, -- ответил Томас и сильным ударом  разрубил  Гудвина  на
две половины.
     Уилфред отпрянул, чтобы не забрызгаться. Спросил дрогнувшим голосом:
     -- Так Пресвятая Дева... являлась тебе в самом деле?
     -- И не раз, -- подтвердил Томас с достоинством. -- В прошлый раз  мы
с ней такого зверя завалили! Жаль, не было времени  шкуру  содрать.  Но  я
ведь ее рыцарь, так чего тут непонятного? Но  что  непонятно  --  как  вы,
благородные рыцари, явились с  нечестивым  королем-узурпатором,  продавшим
душу дьяволу?
     Гудвина утащили, а кровавую лужу забросали землей.  Уилфред  выглядел
смущенным.
     -- Сэр Томас... не будем  ворошить  прошлое.  Будь  великодушен,  это
вернется сторицей.  Тобой  восхищаются  даже  враги,  воспользуйся!  Здесь
собрался весь цвет рыцарства Британии. Сегодня  еще  стоим  здесь,  завтра
уйдем со своими отрядами в родные земли. Но этой ночью устроим пир в  твою
честь! В честь героя, который принес Святой Грааль!
     Томас тронул коня, они проехали мимо.
     -- Возможно, я приду. - бросил Томас через плечо. - Но  пусть  хранит
вас небо, если под покровом ночи вздумаете штурмовать  замок!  В  квест  я
уходил наивным и с раскрытым  ртом,  а  вернулся  злым  и  подозрительным!
Теперь такие легенды -- в пользу бедных и сирот, а я стражу удвою.
     Лагерь остался позади. Когда приблизился замок, подъемный мост  начал
опускаться. Томас обеспокоился, не обнаружив  оруженосцев  короля.  Эдвин,
который был занят беседой с каликой, успокоил:
     -- Я их оставил в лагере.  Пусть  рассказывают,  как  была  водружена
Святая Чаша! Они видели все своими глазами.
     Калика пробормотал:
     -- Упоят их так, что полезут как  рачки...  Ну,  как  креветки.  И  с
каждым кубком вина дракон будет все больше и страшнее, а демон  громаднее.
Клянусь, к утру драконов будет  уже  дюжина,  демон  с  горный  хребет,  а
Пречистая Дева умоляла Томаса на ней жениться...
     Сэр Эдвин шепнул опасливо:
     -- Не богохульствуй! Сам знаешь, их надо было оставить.
     -- Ого, -- сказал калика, -- я вижу, ты не только о прошлом  думаешь.
Трюк хороший! Думаешь, получится?
     -- С хорошего коня не стыдно упасть, -- ответил сэр Эдвин загадочно.

     Только под утро следующего дня Томас в сопровождении верных  рыцарей,
которых стало намного больше, подъехал ко враждебному  еще  вчера  лагерю.
Первое, что бросилось в глаза, --  не  было  даже  часовых.  Самое  время,
подумал Томас с мрачной яростью, напасть врасплох, устроить кровавую резню
в отместку за все, что сделали  с  моей  землей,  моими  людьми.  Или  они
думают, что, сняв осаду, сделали мне великое благодеяние? Это  я  заставил
их снять! Это мы, Мальтоны, утопили их наступление в крови,  а  их  короля
отправили в ад!
     Там пир был в самом деле  настоящий,  веселье  непритворное:  умирать
больше не придется, к тому же правоты короля не  чувствовали,  явились  из
вассальной верности. Съестные припасы, заготовленные на недели осады,  все
были поданы на столы, а запасы вина  нужно  уничтожить  за  эту  ночь,  не
бросать же, и с собой везти глупо.
     Томас сразу  ощутил,  что  отношение  к  нему  изменилось.  Встретили
враждебно  те,  кто  раньше  вражды  не  выказывал,  зато   другие,   даже
неизвестные, кричали от восторга, били в щиты. Сперва ему показалось,  что
ослышался, но затем донеслось снова и снова: "Мальтона!", "Мальтон!",  "Да
здравствует Мальтон!", "Только Мальтон!"
     Он пожал плечами.
     --Упились?
     Сэр Эдвин и  калика  обменялись  заговорщицкими  взглядами.  Торвальд
сиял, но глаза были тревожными, как  у  загнанного  зверя.  Слишком  много
свалилось на голову за последние дни. Осада замка, приезд  блудного  сына,
поездка  в  Стоунхендж,  гибель  короля,  Богородица,  дракон,  приезд  во
вражеский лагерь... Теперь эти восторженные крики. Такой  быстрый  переход
от вражды, а она еще тлеет -- у многих под стенами  замка  сложили  головы
друзья и родственники, --  к  изъявлениям  дружбы,  больше  тревожит,  чем
радует!

     Калика просматривал в библиотеке сэра  Эдвина  его  книги,  хмурился,
иногда хохотал, хлопал  себя  по  лбу,  отшвыривал,  разворачивал  другие,
ядовито и зло смеялся, но в глазах была смертельная тоска.
     -- Ночь, -- бормотал он, --  наступает  ночь...  Ночь  разума,  когда
властвуют кошмары. И  эта  ночь,  судя  по  всему,  будет  долгой.  Неужто
человечество так устало? А когда наступит рассвет? Каким будет утро нового
мира?
     В  коридоре   послышались   торопливые   шаги.   Дверь   с   грохотом
распахнулась. Вид сэра Эдвина был дик:  волосы  топорщились,  как  у  ежа,
глаза вытаращены, губы тряслись.
     -- Томас!.. Томаса в воинском лагере подняли по старинному обычаю  на
щит!
     -- Ага, -- кивнул Олег отстраненно, -- по старинному  обычаю  --  это
хорошо. Это надежнее. Значит, чтобы не драться друг с другом за опустевший
трон, его предложили Томасу?
     -- Сэр калика,  --  воскликнул  Эдвин  шокированно,  --  ты  даже  не
удивился?
     -- А разве не к этому шло?
     -- Да, но...
     -- Сэр Эдвин, а ты читал эту книгу внимательно, здесь  же  совсем  не
так толкуется учение Христа...
     Сэр Эдвин замахал руками.
     -- Сэр калика! Какое учение, какой Христос?  Томаса  избрали  королем
всей Британии!
     -- Ну, скажем, не всей... Там на севере еще немало земель  со  своими
правителями. А что скажешь по поводу ереси  Ариана?  Тот  доказывает,  что
Христос был простым человеком, а раз так, то...
     Сэр  Эдвин  попятился,  замахал  руками,  исчез  за  дверью.   Калика
вздохнул, отодвинул книги. Человеку нужна ночь,  иначе  спятит.  Наверное,
нужна и человечеству. Лишь бы утро было здоровое.
     Светает, подумал он. Как поднимется солнце,  надо  ехать  обратно  на
Русь. Там уже что-то случилось. На Руси всегда что-то случается.

     Томас на рассвете вернулся в замок. Нужно собраться к  переселению  в
королевский  замок,  отдать  распоряжения  на  завтра,  расставить   своих
сторонников во главе  войск,  пересмотреть  срочные  указы,  отменить  ряд
старых, подтвердить еще  более  старые,  успеть  многое,  а  времени,  как
всегда, одни обрезки...
     В замке была суета, все уже  знали,  что  молодого  сына  их  хозяина
избрали королем. Томас, морщась, прошел в свои покои.  Он  едва  не  упал,
когда грубая рука схватила его за плечо.
     -- Сынок, не проспи главное!
     Он судорожно ухватился за меч. Отец смотрел в исхудавшее лицо сына  с
укором и жалостью.
     -- Что... что стряслось?
     -- Она уже оседлала коней, -- ответил отец. --  Сынок,  твоя  женщина
уходит.
     -- Крижана ушла еще позавчера, -- ответил Томас,  морщась  при  одном
воспоминании о том позоре. -- Но она обещала утром приехать за ответом.
     -- Я говорю о настоящей женщине, сынок.
     Томас как вихрь взвился, вылетел из комнаты, едва не выбив дверь, что
открылась недостаточно молниеносно.

     Глава 16

     Яра, полностью одетая в дальнюю дорогу, ткнула коня кулаком в  живот,
чтобы не хитрил, не надувал пузо, затянула подпругу  потуже.  Олег  привел
запасных, уже навьюченных. На громадном белом  коне  с  гривой  и  хвостом
цвета червонного золота и звездными глазами, были  упакованные  доспехи  и
оружие Богородицы. Если бы взял все, что надавал благодарный сэр Торвальд,
пришлось бы из ворот замка вывести караван. Не только из Британии, со всех
островов слетелись бы разбойники. Пришлось бы ехать дальше голыми, да и то
при удаче. Так объяснил отцу будущего короля, благородному сэру Торвальду.
     -- Может, попрощаемся с ними? -- спросил он без всякой уверенности  в
голосе.
     -- Нет! -- отрезала Яра злым голосом. --  Здесь  принято  уходить  не
прощаясь.
     За воротами замка протрубил рог, послышался стук копыт, голоса. Затем
заскрипели и зазвенели цепи подъемного моста, ворота медленно  отворились.
Во двор  въехали  группа  всадников.  Впереди  рядом  с  рослым  немолодым
мужчиной благородной осанки ехала Крижана. Лицо  ее  было  бледным,  глаза
покраснели, как у кролика, а нос чуточку распух, Впрочем, держала она  его
гордо и надменно.
     -- Вовремя! -- сказала Яра  свирепо.  --  Лучше  бы  баба  с  пустыми
ведрами дорогу перешла!
     -- Эта? -- спросил Олег.
     Через  двор,  пересекая  дорогу  к  воротам,  торопливо   просеменила
дворовая девка с пустыми ведрами на коромысле. За ней опрометью пронеслись
две тощие черные кошки. Следом прошел священник.
     Яра  стиснула  зубы.  По  лестнице,  гремя   подкованными   сапогами,
опрометью  сбежал  Томас.  Он  просиял,  увидев  Яру,  но  тут  же  увидел
приближающихся всадников.
     Мужчина первый слез с коня, подал руку Крижане. Она спрыгнула легко и
грациозно, едва коснувшись его руки. Яра фыркнула, одним прыжком  взлетела
в седло.
     Томас, видя, что она сейчас галопом ринется  в  ворота,  а  ее  рыжую
кобылку не догнать даже его белому жеребцу, заорал во весь голос:
     -- Стой!.. Стой!.. Мне нужно тебе сказать так много!
     Яра надменно оглянулась.
     -- Мне много не надо.
     Олег покосился на рыцаря, но тот не понял, протянул к ней руки.
     -- Что стряслось? Ну что я такого сделал?
     Яра подобрала поводья, подбородок ее был гордо вскинут. Она  смотрела
мимо Томаса на  ворота.  Стражи,  повинуясь  ее  требовательному  взгляду,
распахнули створки снова.
     Крижана замедлила шаг, глядя то на женщину-воина, то на  растерянного
человека, не узнавая отважного рыцаря:  башня  Давида,  стены  Иерусалима,
подвиги в сарацинских песках...
     Томас закричал в отчаянии:
     -- Сэр калика!.. Помоги!.. Хоть демонов позови, но помоги!
     -- Демоны здесь не помогут.
     -- А кто?
     -- Никто. Даже твоя Пресвятая Дева.
     -- Сэр калика!..
     -- Она наверняка на ее стороне.
     Томас ухватился за стремя, не отпуская  Яру.  Она  угрожающе  подняла
хлыст. Он закричал:
     -- Погоди! Мне так много нужно тебе сказать!
     -- Мне много не надо, -- повторила она настойчиво, как глухому.
     Томас опять не понял, не отпускал ее стремя.
     -- Яра, -- сказал он измученно, -- я не могу без тебя... Я просто  не
понимал, ибо ты была рядом... Но с той минуты, как увидел, жил  для  тебя,
все делал только для тебя. Я даже мыться стал чаще, когда сказала про  тех
разбойников! Когда  я  сказал,  что  беру  тебя  в  Британию,  потому  что
помогаешь нести Святой Грааль, я врал безбожно даже самому себе. О нем  ли
пекся? Только о том, чтобы ты была рядом! И грызся  с  тобой,  придирался,
потому что мучительно искал в тебе изъяны... и не мог найти. Сегодня  я  в
родном замке, среди своих... но ощутил себя затерянным в ночи, потому  что
ты далеко... Уходя,  ты  забираешь  мое  сердце...  и  не  так,  как  поют
менестрели, а по-настоящему. Я умру, как только выедешь за ворота!
     Она все еще гордо поднимала подбородок. Хриплым голосом попросила:
     -- Скажи... это... еще раз.
     -- Яра, -- сказал он, чувствуя, как меняется мир, -- я люблю тебя!
     В мертвой тиши, когда все замерли,  она  мгновенно  оказалась  рядом.
Щеки ее были мокрыми, Томас потрясенно понял,  что  она  гордо  вскидывала
подбородок, чтобы не выронить слезы.
     Он обнял ее, прижал к груди. В тиши стражи радостно заорали,  грянули
рукоятями о щиты. Испуганно заржали кони.
     Сэр Торвальд подошел с испуганным лицом. Глаза  его  смотрели  поверх
головы Томаса. Всадники за спиной барона Стоуна бросили ладони на  рукояти
мечей. Запахло кровью.
     -- Томас, -- сказал отец, -- Ты хорошо  подумал?  Лучше  Яры,  говоря
между нами, мужчинами, трудно отыскать жену, но... проходит старое  доброе
время, когда короли женились на простолюдинках. Это рассорит нас со  всеми
королями Британии... да и других стран. Плохое начало для молодого короля!
     -- Отец... -- выдохнул Томас, -- Это время никогда не пройдет.
     -- Сын, жизнь - не песни менестрелей!
     -- Любовь всегда будет дороже короны.
     Отец вздохнул.
     -- Похоже, корону ты проносишь всего день. И то неполный.
     В крупных глазах Крижаны блестели озера слез. Она прижала  кулачки  к
груди. Томас тяжело вздохнул, чувствуя, что гора все еще не свалилась. Яра
отстранилась, не отпуская Томаса.  Ее  глаза  быстро  пробежали  по  всему
двору, остановились на МакОгоне, Крижане.
     -- Томас, -- сказала она, -- ты должен решать быстро!
     -- Я? Что я могу? - ответил он отчаянным, но просветленным голосом, -
Я уже решил. Мы не расстанемся. Чашу донес, а теперь  хоть  в  изгнание...
хоть еще дальше. В твою Русь, к примеру, где дикие звери...
     Яра смотрела внимательно, вздохнула:
     -- Увы, я из  Руси.  По  нашему  покону,  жены  должны  следовать  за
мужьями.
     Отец тоже вздохнул, сказал тяжело:
     -- Мы перессоримся  со  всеми  соседями  и  благородными  семьями....
Томас, тебе бы опору!.
     Яра надменно оглядела всех из-под приспущенных бровей. В  напряженной
тишине громко и повелительно произнесла в пространство:
     -- МакОгон! Мне кажется, ты можешь наконец выплеснуть  то,  что  тебя
распирает как перебродившее вино.
     МакОгон шагнул вперед, поклонился. Вид у него был сияющий, гордый. Он
выпячивал грудь, важно раздувал щеки, даже помолодел и просветлел лицом.
     -- Благодарю, благородная Ярослава.  Благородный  сэр  Торвальд,  сэр
Стоун и прочие благородные рыцари!  Я  счастлив  наконец-то  сказать,  что
некогда  служил  благородной  княжне  Ярославе   Тьмутараканской,   дочери
Хочьимира и внучке императора германского, племяннице короля французского,
внучатая племянница короля Британии Гарольда II.  Ее  отцу  принадлежит...
принадлежало княжество Тьмутараканское. Мы служили ему  верой  и  правдой,
раздвигали пределы, собирали дань с соседей. А когда воцарился мир, не все
слезли с боевых коней... Самые отважные, это я о себе и тех, кто пошел  за
мной, ушли служить в Царьград. Там воевали  в  сарацинских  землях...  ну,
иной раз и за сарацин, когда те платили больше... Потом дрались за венедов
на островах... Там ты, сэр Торвальд, и пригласил нас на службу в Британию.
     Гробовое молчание было  ответом.  Все  таращили  глаза,  наконец  сэр
Торвальд сказал раздраженно:
     -- Что-то я тебя не понял. При чем тут какое-то северное королевство?
     Кастелян хлопнул себя по лбу:
     -- Как, я не сказал? В самом деле, постарел, пора возвращаться домой.
Раньше, помню, все знал и  помнил,  теперь  где  обедал,  туда  и  ужинать
норовлю...
     -- Ну-ну, -- сказал сэр Торвальд угрожающе.
     -- Дочь князя Тьмутараканского, княжна Ярослава, перед вами! То бишь,
сейчас уже владетельная княгиня.
     Томас отстранился,  смотрел,  выпучив  глаза.  Первым  нашелся  барон
Стоун:
     -- Доблестный МакОгон... Ты сказал "принадлежало"...
     -- Да, -- ответил тот хмуро, тень пробежала по его лицу.  --  Он  уже
без нас прошел с огнем и мечом  в  поисках  дочери  хазарские  земли...  В
последнем бою разгромил последние войска, истребил все племя и велел сжечь
их шалаши вместе с людьми. Мстил за дочь... Отныне  на  земле  нет  такого
народа, как половцы!.. Но сам  был  тяжело  ранен,  перед  кончиной  велел
передать дочери, если  отыщется,  что  просит  у  нее  прощения,  и  велел
передать ей княжество... Я не пьянствовал, как ты обвинил  меня  вчера,  я
провел вечер у княжны, уговаривая ее вернуться на Русь под нашей  защитой.
Вернуться и занять принадлежащий ей трон... престол, по-нашему.
     На Яру смотрели другими глазами. Барон Стоун спросил еще осторожнее:
     -- А велико ли... владение? Мы должны знать, как ...гм... титуловать.
     МакОгон ухмыльнулся, показал крепкие волчьи зубы.
     -- Да поболе Британии... А народу раз в десять больше. Землю хоть  на
хлеб мажь, а сеном с наших полей можно отца Конелиуса кормить. Когда князь
собирал войско, то земля стонала и прогибалась под его тяжестью.
     Томасу показалось, что  он  уже  где-то  слышал  про  это  княжество.
Похоже, у отца Ярославы в самом деле большая родня.  И  сестер  куча.  Как
родных, так и двоюродных.
     Он с упреком повернулся к Олегу.
     -- Сэр калика, ты ж знал, что она -- княжеского рода!
     Волхв невозмутимо пожал плечами.
     -- И ты знал.
     Томас опешил.
     -- Я?
     -- Помнишь, как-то говорили про имена? Ее зовут,  если  еще  помнишь,
Яра, а это уменьшительное от Ярославы. Да она сама об этом сказала! А  ты,
мол, у нас и король Джон, и йомен Джон и поросенок Джон...
     Томас смотрел, раскрыв рот.
     -- Теперь помню... Но тогда как-то в одно  ухо  влетело,  из  другого
вылетело.
     Калика зевнул равнодушно.
     -- Они из рода Рюрика. А Рюриковичи правят по всей Руси.
     Томас выглядел потрясенным, словно хватили  кувалдой  между  ушей,  а
шлем оказался бумажный.
     -- Значит, это все сказки, что  ты  родилась  весной,  когда  сеют...
эти... яровые...
     -- Почему? -- удивилась Яра. -- Я в самом деле родилась весной, когда
сеют яровые.
     Она шагнула к Крижане, улыбнулась неожиданно тепло.
     -- Как я тебе завидую... Ты такая красивая и  нежная...  Это  о  тебе
мечтает прекрасный молодой король. Я говорю о своем младшем брате, который
управляет княжеством до моего возвращения.  Он  настолько  похож  на  сэра
Томаса, что... Если примешь его предложение, то будешь королевой  огромной
страны... Вся Британия покажется тебе задним двором.
     Крижана  молчала,  смотрела  с  ненавистью.   Барон   Стоун   спросил
подозрительно:
     -- О чем Вы говорите?
     -- Мой  младший  брат  всегда  мечтал  о  золотоволосой  принцессе  с
дальнего севера. У  него  даже  портреты  ее  развешаны.  Волхвы-живописцы
рисовали их с его мечтаний.  Похоже,  как-то  видели  Крижану.  Сейчас  он
правит княжеством, но разослал всюду гонцов за мной. Он  отважный  витязь,
ему нет равных  в  моем  княжестве...  королевстве,  но  слишком  горяч  и
безрассуден.  Я  отдам  княжество  лишь   женатому   князю.   Женатые   --
осмотрительнее.
     Барон Стоун спросил, поедая ее глазами с еще большим подозрением.
     -- Вы в самом деле хотите отправить Крижану в эти... земли?
     Яра улыбнулась.
     -- Во-первых, я люблю своего брата. Он будет счастлив, если его мечта
осуществится.  Во-вторых,  женатый  князь  лучше  обустроит   земли,   чем
холостой. В-третьих... Но самое главное, я хочу уважить просьбу  МакОгона.
Или лучше звать, как звали дома, Макогона?.. Хочу отпустить его на родину.
С ним просятся пятьдесят его воинов. Не  все  русичи,  но  все  чуют,  как
настоящие наемники, где можно заработать. Князь очень щедро заплатит  тем,
кто привезет его мечту!
     Барон сказал медленно:
     --  Похоже,  у  вас,  благородная  леди...  миледи  королева...   все
предусмотрено. Впрочем, понятно, государственное мышление... Может быть, я
тороплюсь, но я согласен на брак моей дочери с вашим братом. Даже  если  и
не  станет  королем  Тьмутаракани,  но  все-таки  родство  с   владетелями
Европы!.. Вы понимаете,  что  в  данном  случае  я  даже  заинтересован  в
вашем... гм... союзе с благородным сэром Томасом.
     На рассерженном личике Крижаны проступило задумчивое выражение. Она в
нерешительности повернулась к МакОгону. Тот отсалютовал ей, а воины дружно
ударили рукоятями мечей о щиты. Гром раздался такой, что кони подпрыгнули.
Крижана милостиво наклонила голову.
     Томас с опаской заглянул в лиловые глаза.
     -- Похоже, ты действительно предусмотрела все.
     -- Княжих дочерей учат многому.
     Внезапно с шумом и сухим треском в небо  взвились  разноцветные,  как
хвост петуха, фейерверки. Красочные  огни  рассыпались  с  хлопками,  небо
расцвело.
     Томас покосился на калику. Нарушение обетов, магия --  дело  грешное!
Калика оскалил зубы в усмешке и развел руками в  чисто  славянском  жесте.
Мол, рехнуться можно, если все правильно и праведно!
     Томас спросил с еще большей опаской:
     -- А тебе... после Руси, не покажется малым... мое королевство?
     От великого удивления ее глаза стали, как два блюдца.
     -- Малым? А как же земли за океаном?..

     Толковый словарь

     Авзацкие горы -- горы Скифии.
     Аводник -- колдун
     Аврикула -- ушная раковина.
     Авсень, овсень, говсень, усень,  бауцен,  таусен  --  на  Руси  канун
Нового года.
     Агнати -- челюсть.
     Азиатка -- летний сарафан.
     Аксиномантия -- гадание топором.
     Акудник -- колдун.
     Ансырь -- 128 золотников.
     Анчутка -- черт.
     Апия -- богиня земли.
     Ауспиции -- виды на будущее.
     Байдана -- кольчуга.
     Байт -- большая посудина для жидкости.
     Бактриан -- двугорбый верблюд.
     Барабаши -- казаки Крымского полуострова.
     Бастонада -- наказания палкой по пяткам и спине.
     Батенси -- доски разной длины, ширины и веса.
     Бельгемир  --  великан,  спасшийся  от   потопа   вместе   с   женой.
Родоначальник великанов.
     Бзык -- рев и бег скота в летнюю жару.
     Бзыря -- сорви-голова.
     Блетонизм -- способность узнавать присутствие подземных вод.
     Божедомка -- помещение для убитых или внезапно умерших.
     Бой, Боус -- сын Одина и русской княжны Рынды,  счастливый  противник
шведского короля Готера.
     Бокогрей -- февраль.
     Братучада -- дети родных братьев.
     Бугай -- выпь.
     Быки -- тучи перед грозой.
     Вандал -- князь Славянска и дед Гостомысла, деда Рюрика.
     Ванька-Каин -- известный разбойник, ставший главой сыщиков в  Москве.
род.1714.
     Виандот -- порода кур.
     Видок Эжен Франциск -- известный разбойник, ставший главой сыщиков  в
Париже. ум. 1857 г. Издал мемуары.
     Визант -- сын Посейдона, основал Византию.
     Вила -- русалка.
     Виллисы -- невесты, умершие до венчания. В полночь встают из могил  и
ловят мужчин.
     Виртуальный -- возможный.
     Вран -- по древнерусскому счету 10 000 000.
     Вятко -- лях, поселившийся на Оке, от него пошли вятичи.
     Гали -- бородавки.
     Ганглий -- скопление нервных клеток.
     Глосса -- слово, что требует пояснения.
     Гнездо Утиное -- созвездие Плеяд.
     Гог  и  Магог  --  имена  северных  народов,  что  придут  истреблять
израильский народ.
     Грабарь -- землекоп.
     Градарь -- садовник.
     Груна -- тихая конская рысь, пробежка между тихой и полной рысью.
     Дефекация -- очистка от грязи, в том числе и организма.
     Дикарщик -- каменотес.
     Дубравна -- ныне Танненберг.
     Жерлянка -- жаба.
     Жупа -- селение.
     Журфикс -- день приема гостей.
     Забороло -- часть шлема, защищающая лицо.
     Заборолы -- легкое укрепление от стрел на крепостной стене.
     Квест -- путешествие с приключениями.
     Клака -- нанятые хлопать в ладоши или свистеть в театре. Клакеры.
     Клип -- монета некруглой формы.
     Коктейль -- конь с подрезанным хвостом.
     Колода -- по-древнерусски десять вранов, т.е., 100 000 000.
     Ксеномания -- неразумная страсть ко всему иностранному.
     Лепидосирен -- двоякодышащая жаба.
     Лиминг -- кукуруза.
     Лилит -- первая жена Адама, мать великанов и демонов.
     Ложь красная -- на Руси: дипломатия.
     Мангольд -- буряк обыкновенный.
     Манко -- недовес товара, недостача в кассе.
     Мартиролог -- перечень лиц, которых обижали.
     Митенки -- женские перчатки без пальцев.
     Моноандрия -- одномужество.
     Моногамия -- одноженство.
     Мотто -- шуточка.
     Немертины -- черви.
     Нения -- печальная песня.
     Ортодрода -- кратчайший путь между двумя точками.
     Ордалии -- божий суд.
     Оскеп -- короткое копье.
     Оскорд -- большой топор.
     Паладин -- знатные люди из окружения князя, входящие в его палаты.
     Парамент -- платеж наличными.
     Парамнезия -- кажется, что это пережил когда-то раньше.
     Паспарту -- ключ, что подходит ко всем замкам.
     Пахитермы -- толстокожие.
     Пахиподы -- толстоногие.
     Педикулез -- вшивость.
     Персеверация -- навязчивое повторение слова или мысли.
     Пленет -- тяпка.
     Плювиальный -- дождливый.
     Полимастия -- несколько грудей у женщин.
     Полифагия -- многоядность, эврифагия -- всеядность.
     Потентат -- владыка.
     Престидижитатор -- фокусник.
     Печальник -- старший брат.
     Плагитатор -- в древнем Риме, человек, продавший свободного  человека
в рабство. Сурово наказывался.
     Рамбурсовать -- возвращать долги.
     Рекреация -- перерыв.
     Саливация -- слюнотечение.
     Святые места -- Иерусалим, Афон и Киев.
     Семь мудрецов  --  Солон,  Фалес,  Питтак,  Биас,  Хилон,  Клеобул  и
Периандр.
     Спиридон -- винтообразный.
     Срачица -- нижняя одежда на престоле и алтаре.
     Стиплер -- конь для скачек с препятствиями.
     Ступор -- отупение.
     Субалтерн -- подчиненный.
     Субрепция -- аргументация, что базируется на ошибочном построении.
     Талион -- зуб за зуб.
     Танатофобия -- паническая боязнь смерти.
     Телетокия -- в потомстве появляются только самцы.
     Трен -- шлейф.
     Тризм -- судорожное сжатие челюстей.
     Тромб -- огромный смерч.
     Убиквисты -- способные жить в разных условиях.
     Халдеи -- храбрый и воинственный народ.
     Холуй -- шелуха от гречневой крупы.
     Халупник -- крестьянин, что разводит овощи, не хлебопашествует.
     Хамовник -- работник, выделывающий холст.
     Ферула -- строгий режим.
     Шортгорн -- крупная рогатая скотина.
     Эвфемизм -- замена ругани литературными синонимами.
     Эгрет -- перо на шляпе.
     Экскреты -- конечные продукты обмена веществ.
     Эструс -- течка.
     Этимон -- первичное значение слова.



     Юрий Никитин.
     Откровение


      * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

     Глава 1

     В ближайшем лесу  спешно  рубили  деревья.  Пахло  свежей  зеленью  и
древесным  соком.  Из  деревень  гнали  скот,  на  широких  телегах  везли
разделанные туши. Во дворе королевского  замка  всю  ночь  перестукивались
топоры, ветерок гонял ажурные кольца сосновой стружки. При  свете  костров
плотники сбивали  просторный  помост  для  знатных  рыцарей.  Из  подвалов
королевского замка загодя выкатывали бочки самого старого и дорогого вина.
Доблестный рыцарь сэр Томас Мальтон торопился отпраздновать свадьбу.
     Два дня тому на военном сходе рыцари  провозгласили  его  королем.  И
хотя  самые  старые  и  опытные  предлагали  сперва   провести   церемонию
коронации, а уж потом жениться, но Томас был непреклонен.
     Его невеста, гордая и сильная женщина  из  северных  земель,  которая
прошла с ним дальний и опасный путь, уже  освоилась  в  странном  для  нее
королевстве, распоряжалась дворцовой челядью, как собственными слугами.  А
рыцари научились произносить ее имя  полностью,  уважительно  трактуя  его
смысл.
     Гости на свадьбу молодого короля, пусть еще не коронованного,  начали
съезжаться на третий день  после  его  победы  над  демонами  Стоунхенджа.
Крижана, бывшая невеста, после недолгих колебаний все  же  на  свадьбу  не
осталась, к великому облегчению  Томаса.  С  нею  отбыла  почетная  охрана
наемных воинов под началом старого рыцаря МакОгона.
     Отец и дядя Эдвин не спали ночами, ошалелые, счастливые,  готовили  и
свадьбу, и будущую коронацию, и тревожились о землях, что теперь  попадали
под руку последнего из рода Мальтонов, который не только  вернулся  живым,
но и сумел добыть на развалинах горящего Иерусалима  святыню  христианства
-- Грааль, привезти в Британию...
     Венчание готовил старый рыцарь Макдональд, большой знаток геральдики,
обычаев королевских  дворов,  главный  распорядитель  на  больших  охотах.
Суровый и неутомимый даже в свои годы, он мог сутками не слезать с  седла,
рубиться в первых рядах, на пирах пил  и  ел  за  троих,  а  если  чего  и
избегал, то разве что соленых огурцов, потому  что  голова  в  бочонок  не
пролезала, а если и пролезала, то очень щипало глаза. Сейчас он  остановил
молодых воинов, оруженосцев, наставлял строго, но по-отечески:
     -- Меч при церемонии ставьте на колено правой руки... Пальцы  согните
в локте, на лице должен быть восторг и обожание, перед вами король...  Эй,
оруженосец, не делай умное лицо, ты все-таки в будущем отважный рыцарь!  И
вы двое, чего спите, стоя на ходу?.. Грудь вперед, не сутулиться! В  вашем
возрасте я себе уже сапогами ноги до задницы стер, а вы  со  ступеньки  на
ступеньку тащитесь как три дня... Вспомните о будущем! А  сейчас  что  вас
больше занимает, что говорю вам я, Макдональд из клана  Макдональдов,  или
тот дохлый голубь, что летает над двором?.. Вот так, плечи шире...  Теперь
видно,  что  молодцы.  С  такими  мальчиками,  будущими   рыцарями,   наши
прекрасные дамы могут спать спокойно.
     А на другом конце коридора дядя Эдвин торопливо наставлял челядь:
     -- Ладно, не надо мыть полы ежедневно, но хотя бы каждый день надо!..
Это ж не свинарник, теперь это родовой замок  короля...  Кто  сказал,  что
гусей подавать на стол потом, когда поедят свиней? Гусь свинье не  помеха.
Эй, кто там ходит с красным носом,  как  огурец?  Напиваетесь  и  ползаете
вокруг себя на четвереньках, будто свадьба уже в разгаре!..

     К полудню начали съезжаться гости. Слуги разбирали коней, гостей вели
в комнаты, где те могли стряхнуть пыль и даже умыться.
     Старый Макдональд предложил Томасу облачиться в королевские  доспехи:
покрытые золотом, с роскошными  рисунками,  украшенные  лучшими  мастерами
Британии.  Томас  метнул   на   раззолоченные   доспехи   взгляд,   полный
неимоверного презрения:
     -- Это?.. Тонкие листки металла, которые проткну пальцем?
     -- Это парадные доспехи,-- объяснил Макдональд значительно.--  В  них
не воюют,  а  изволят  являться  простому  народу.  Дураки  падки  на  все
блестящее. Потому таким доспехам у нас цены нет! У меня вон как сияют?  Да
и пировать в парадных легче...
     Томас непреклонно покачал головой:
     -- Я в своих тяжелых латах могу бежать за конем, прыгать через  копье
и накрытый стол. Я не опозорю себя этой дрянью. К тому же, хоть король  не
был ребенком, на меня это не налезет.
     Макдональд смерил молодого рыцаря уважительным взором.  Последний  из
рода Мальтонов удался ростом, шириной плеч, руки  длинные,  как  весла,  и
толстые, как бревна. Грудь выглядит  так,  словно  уже  одел  доспехи  под
вязаную рыцарскую рубашку. Лицо дерзкое, в глазах огонь, сила и нетерпение
в каждом слове и жесте. Если бы такие остались в Британии, они разнесли бы
ее в щепки. К счастью,  мудрые  головы,  спасая  покой  страны,  придумали
крестовый поход в дальние страны, где почти все герои и сложили головы...
     -- Как скажете, мой  король,--  сказал  он,  впервые  называя  Томаса
королем, хотя  коронация  была  назначена  через  неделю,  когда  прибудут
епископы и посланцы от соседних королевств.-- Но король может венчаться  и
вовсе без доспехов.
     Томас буркнул с неудовольствием:
     -- Без доспехов я как голый. Мы там, в песках Сарацинии, в доспехах и
спали... иначе бы не выжили. Ладно, что-нибудь придумаем.

     К вечеру перед гостями распахнулись двери главного королевского зала,
больше  похожие  на  ворота.  Огромное  помещение  блистало,  Томас  велел
повесить все оружие  королевской  коллекции  на  стены,  а  из  ближайшего
монастыря привезли две телеги толстых,  как  годовалые  поросята,  свечей.
Сейчас горели ярко и  весело,  отражаясь  на  блестящих  клинках,  широких
лезвиях мечей, топоров, на поножах,  дорогих  шлемах,  на  позолоченных  и
посеребренных панцирях.
     Сверху, где обычно располагались  арбалетчики,  торжествующе  грянули
трубы. Гости входили, переглядываясь многозначительно, этот Томас  Мальтон
торопится жениться  больше,  чем  заполучить  корону  из  рук  властителей
церкви.
     Макдональд,  помолодевший  от  осознания  какой   важной   церемонией
руководит,  орлиным  взором  поглядывал,  как  зал  заполняется,  оставляя
свободным середину, как знатные рыцари и просто знатные люди располагаются
у стен сообразно их рангу, родословным и размерам угодий.
     Пара оруженосцев носилась  по  залу,  выполняя  его  распоряжения,  с
середины зала гостей потеснили, место для короля, а когда трубы  звонко  и
торжественно протрубили  трижды,  Макдональд  медленно  и  неспешно  вышел
вперед. Все взоры были на нем, голоса утихли, только в задних рядах шикали
друг на друга.
     Макдональд оглянулся на Томаса, тот в нетерпении бьет  землю  сапогом
как конь копытом, глаза дикие, вот-вот все испортит, и Макдональд поспешно
вскинул руку:
     -- Дорогие гости!.. Сейчас...
     Под ногами, в глубинах земли, негромко предостерегающе заворчало. Пол
слегка дрогнул, ворчание стал громче, донесся треск, словно некто незримый
пробирался  наверх,  ломая  слежавшиеся  пласты  земли.  Разговоры   стали
умолкать, гости встревожено посматривали на Томаса. Томас растянул губы  в
успокаивающей усмешке.
     Макдональд снова набрал в грудь воздуха, сказал громче:
     -- Дорогие...
     Гул стал громче. С потолка посыпалась труха, тяжелые каменные плиты в
самом центре зала вздыбило, будто из-под земли в них ударило  тараном.  Из
щелей вырвались струйки черного дыма. К аромату  ладана  примешался  запах
гари, серы и горящей смолы. Гости в  страхе  бросились  под  защиту  стен.
Женщины визжали пронзительно и некрасиво.
     За струйками дыма  с  шипением  выстрелило  оранжевыми  искрами.  Пол
ногами дрогнуло снова. Плиты тяжело  рухнули,  в  середине  развороченного
зала открылся страшный дымящийся зев, взвился столб черного дыма.  В  дыму
из красно-черного ада как на ладони подняло человека в обгорелых доспехах.
     Томас ощутил, как гадливая тошнота подступила к горлу.  Лицо  выходца
из ада  было  в  струпьях  засохшей  крови  и  волдырях  от  ожогов.  Шлем
разрублен, а с ним и голова. Страшный багровый шрам прошел через все лицо,
шею, а заканчивался на середине груди. Обе  половинки  лица  были  сложены
небрежно, правая на палец выше. Крики ужаса и отвращения стали громче.
     -- Гудвин! -- услышал Томас чей-то крик.
     Томас задержал дыхание. Кровь бросилась в голову. Несмотря на  страх,
он ощутил и дикую ярость. Неделю тому этот молодой наглец оскорбил  его  в
присутствии множества рыцарей. За что и  получил  такой  удар  мечом,  что
только силы ада смогли слепить его из двух половинок!
     Он  ощутил  множество  взглядов,  все-таки  уже  назван  королем,  до
коронации -- один шаг, и,  собрав  волю  в  кулак,  вопросил  грозно  и  с
придыханием:
     -- Разве я приглашал... оттуда?
     Из обугленного рта Гудвина, в запекшейся крови,  в  язвах,  вырвались
хрипы. Он пытался заговорить, но криво сросшийся рот дергался в судорогах.
Наконец остатки нижней губы лопнули, брызнула ядовито желтая кровь, тут же
почернела и взвилась иссиня-черным дымком. На мраморных  плитах  появились
мелкие язвочки.
     С нечеловеческим усилием он прохрипел:
     -- Я... за своим...
     В мертвой тишине Томас спросил неистово:
     -- За своим? Я  тебе  что-то  должен  помимо  еще  одного  достойного
удара?.. А то и двух? Эй, подать мой острый меч и моего коня!.. Э-э,  коня
не надо, а меч неси, да побыстрее, пока это пугало не удрало. А ты, святой
отец, чего пятишься как небольшая красная рыба?  Брызни  пока  что  святой
водой! Да не скупись, это не вино.
     Священник, дрожа как осиновый лист, воздел  кверху  крест  и  толстую
книгу:
     -- Изыди!.. Изыди, именем Девы Марии...
     Голос его прозвучал как блеянье заблудившегося ягненка в ночном лесу.
Исчадие ада вперило в него грозные очи. Багровый огонь в  них  разгорелся,
словно угли костра на ветру, стал пурпурным, как зарево пожара:
     -- Что бяшешь?..
     -- Тебе,-- пролепетал священник,-- нет власти над чистыми душами...
     -- Здесь нет...  чистых,--  ответил  обгорелый  рыцарь.  Он  тужился,
страшно гримасничал, в зале слышались  частые  шлепки,  будто  кипы  белья
равномерно бросали на каменный пол: жены  рыцарей  падали  без  памяти,  а
мужья с готовностью подхватывали и  уносили  на  свежий  воздух.--  Вы  из
трюма... А я пришел... за своим...
     В  дверях  слышались  крики.  Как  грецкие  орехи  трещали  рыцарские
панцири.  Гости  выскакивали,  топтали  друг  друга.  Томас  вскрикнул   с
нарастающей яростью:
     -- Сам ты скот из Ноева трюма! Кто тебе обещал?
     -- Ты,-- ответил выходец из ада.
     -- Я?..-- изумился Томас.-- Что я обещал?
     Обгорелый вытянул руку с указующим перстом.  Рыцари  расступились.  В
глубине зала стояла Ярослава в подвенечном платье. Она  была  как  никогда
прекрасна в белом, женственная и чистая,  ее  розовый  рот  приоткрылся  в
изумлении и испуге.
     Томас набрал в грудь воздуха для страшного  вскрика,  после  которого
выходец оттуда наверняка рассыплется,  а  рыцари  почувствуют  узду...  но
что-то заставило умолкнуть. Во взглядах рыцарей прочел нечто, что  послало
по спине неприятный холодок. Этот болван тогда спьяну  или  сдуру  крикнул
при всех рыцарях, что отдает свой голос за Томаса,  если  тот  отдаст  ему
Яру. Томас тогда ответил "Да" и тут же разрубил наглеца от  кончика  шлема
до середины груди. Тогда все  восторгались  таким  мощным  ударом,  такими
рубят вепрей на охоте, а сейчас смотрят... осуждающе?
     -- Отдать тебе свою невесту? -- крикнул Томас.-- Скорее  в  аду  снег
пойдет!
     --  Разве  твое  слово  стоит  дешевле  одежды  раба?  --  проскрипел
Гудвин.-- И такого человека хотят в короли?
     В зале осталось не больше двух дюжин рыцарей.  Эти  обнажили  оружие,
смотрели сурово и с достоинством, Выходец из ада не поколебал их  верности
сюзерену, который еще до  свадьбы  велел  отворить  подвалы  с  вином  для
знатных и благородных. За их спинами шуршали платьями две-три  бесстрашные
до глупости женщины. И рыцари, и женщины ожидающе смотрели на Томаса.  Тот
вскипел:
     -- Что смотрите? Как будто это обгорелое говорит... говорит... я даже
и не знаю, что такое для вас важное!
     Старый Макдональд сказал с усилием:
     -- Сэр Томас... Мы назвали тебя королем. Уже созывают  епископов  для
твоей коронации. Но ежели для рыцаря любое обещание свято, то  для  короля
-- вдвойне.
     Томас вскрикнул в изумлении и страхе:
     -- Какое обещание? Вы с ума сошли!  Этому...  этому  разрубленному  и
осмаленому в аду кабану... да где там кабану -- гнусному подсвинку?
     Рыцари  отводили  взоры.  Макдональд  развел  руками,  голос  старого
рыцаря, был полон достоинства и печали:
     -- Ты -- король. Мы готовимся присягнуть тебе в  верности.  Но  и  ты
присягнешь нам! Ты принесешь присягу защищать,  вершить  суд  праведный  и
скорый, быть верным слову, блюсти  заветы  рыцарства  и  чести...  А  этот
обгорелый, как ты его назвал, он все еще рыцарь.
     Томас сцепил зубы. Да, он однажды даже лесному черту  всю  ночь  пояс
шил, потому что на вопрос за спиной: "Кому шьешь"?, брякнул сдуру "Черту"!
и вынужден был держать рыцарское слово, но одно дело отдать  пояс,  другое
-- любимую женщину!
     Он в отчаянии огляделся.  Калики  нет,  пьянствует  с  челядью.  Хотя
понятно, что посоветует: да пошли, мол, этого смаленого в  то  место,  где
черное солнце светит, только и  всего!  Какое  еще  слово?  Да  еще  перед
мертвяками? Побывал бы в рыцарской шкуре... Хуже того -- в королевской.
     --  Я  обещал,--  проговорил  он  с  трудом,--   хоть   и   несколько
опрометчиво... рыцарю, но за обещанным явилась какая-то осмаленная  свинья
из преисподней. Пусть рыцарь и приходит, тогда и поговорим.
     Он перевел дух, огляделся. Все сгрудились у стен,  женщины  прятались
за спины могучих рыцарей. Гудвин, черный, как ночь, проскрежетал страшно:
     -- Разве... меня... кто лишал... рыцарского звания?
     Томас отпарировал:
     -- Сейчас соберем совет и лишим! Только и всего.
     -- Не... сможешь,-- ответил Гудвин.-- Я... я... рыцарь.
     Щека лопнула, мясо вывернулось багровыми  краями,  но  кровь  потекла
черная, как смола, а запах горелого мяса  стал  густым  и  едким.  Женщины
вскрикивали, выглядывали из-за спин мужчин. Макдональд кашлянул, покосился
на благородного Эдвина. Дядя Томаса стоял бледный,  губы  вздрагивали.  Он
ощутил на себе взгляды, в лице было  отчаяние,  страстное  желание  помочь
племяннику, но лишь вздохнул и сказал хрипло:
     -- Да и...De mortues aut bene, aut nihil...
     А Макдональд, приободренный  поддержкой  ученого  рыцаря,  добавил  с
неловкостью:
     -- Да и не просто мертвый, умереть можно и от  обжорства,  а  убитый.
Благородным мечом, а не мельничным жерновом  простолюдина,  как  стряслось
с... запамятовал имя, помню только кличку... гм...
     Он умолк, Томасу показалось, что толстая дубленая кожа старого рыцаря
чуть изменила цвет, словно бы престарелого боевого рака окунули в кипяток,
но кличку назвать вслух  не  решился,  Гудвин  же  развернулся  в  сторону
сгрудившихся мужчин:
     -- Я вынужден... обратиться к... рыцарству...
     Он скрежетал, пытался выговорить что-то еще, но из  рассеченного  рта
вылетали только хриплые звуки. Потекла зеленая слюна.  В  зале  послышался
вскрик, еще одну женщину четверо мужчин торопливо понесли к выходу.
     Старый Макдональд оглянулся на молчащих рыцарей. Лицо  старого  воина
было суровым, но спина гордо выпрямленной, грудь широка,  от  всей  фигуры
веяло знатностью и благородством:
     -- Я думаю, что выражу общее мнение... Да-да, мы ведь живем сообразно
чести, а не простой целесообразности. Будь  ты  простолюдином,  то  должен
дать по ушам этому обгорелому и забыть о нем, но  согласно  чести,  обязан
сдержать слово! Ибо этот обгорелый является правопреемником  прав  рыцаря,
которого мы знали. К тому же, как видим, он и в  аду  помнит  о  рыцарском
слове, о наших обычаях и обетах. Так неужто ж мы,  рыцари  Пресвятой  Девы
Марии, забудем о наших клятвах верности и чести?
     Томас скрипел зубами, смотрел с ненавистью. Ну да, как он забыл,  что
обгорелый Гудвин по материнской линии в дальнем родстве с  этим  трухлявым
пнем! А какая верность королю, это все слова, если на другой чаше весов --
кровные узы?
     Примчался оруженосец с мечом Томаса. Запыхавшийся, красный от усилий,
он упал на одно колено, попытался красиво  подать  королевское  оружие  на
вытянутых руках, но не удержал, меч с таким жутким грохотом  обрушился  на
каменные плиты, будто упал с башни.
     -- Ваше Величество!..
     Томас зарычал от бешенства. Он сам не помнил, как меч очутился в  его
руке, да мало кто заметил, настолько стремительно двигался молодой рыцарь,
который королем не родился, а успел побывать на коне  и  под  конем,  умел
держать удары и наносить их сам.
     -- А вот теперь посмотрим!
     Рыцари, вельможи, самые отважные из женщин, что не  покинули  главный
зал, прижались к стенам. Томас встал у края ямы,  загораживая  выходцу  из
ада дорогу обратно. Гудвин прохромал, страшно припадая на  левую  ногу,  к
Ярославе.  Она  дрожала  и  смотрела  жалобными  испуганными  глазами.  За
последние дни она из отважной  воительницы  превратилась  в  робкую  овцу,
какой и надлежит быть приличной британке.
     Томас  выругался,  бросился   вдогонку.   Гудвин   оглянулся,   жутко
захохотал. Внезапно он ухватил Ярославу за руку и, чего Томас  не  ожидал,
под обгорелым и Ярославой дрогнул пол, плиты провалились, оба  исчезли  во
мгновение ока. Взметнулась белая фата, пронесся отчаянный крик:  "Томас"!,
гулкий скрежещущий хохот. Из провала выметнулся дым, а запах серы заглушил
аромат фимиама.
     Томас в два прыжка очутился возле новой  ямы.  Сильные  руки  рыцарей
ухватили за плечи. Сзади ударили под ноги, свалили, оттащили.  Он  яростно
вырывался, но те же руки держали крепко, священник поливал  святой  водой,
пугливо бормотал латынь. Он трясся как былинка  под  ударами  ветра,  вода
лилась мимо, священник в ужасе оглядывался на зияющий провал, где трещало,
слышался рык, глубокий рев, затем наверх выдавило землю и каменные  плиты.
Разбитые, с оплавленными краями, будто  обжигали  в  неведомом  горне,  но
все-таки прежние плиты его замка.
     -- Убрался,-- пролепетал священник.-- Вы видели?  Видели  как  святая
вода отогнала?..
     Томас поднялся на ноги, мокрый, как рыба, прорычал страшно:
     -- Ты на кого воду тратишь?
     Его цепко держали, заломив руки за спину. Священник пугливо  пятился.
Лик молодого короля ужаснее, чем у выходца из преисподней!

     Томас повел плечами. Держат  почтительно,  но  крепко.  Не  враги,  в
глазах сострадание.
     -- Оставьте меня,-- выдавил он,-- я должен посоветоваться...
     Рыцари переглянулись, отодвинулись, но  когда  Томас  пошел  вниз  по
лестнице, сзади слышал их шаги, звон доспехов  и  стук  тяжелых  сапог  по
каменным ступеням. Пару раз рассерженно оглядывался, но  рыцари  старались
держаться за пределами видимости, что в замке с  его  крутыми  поворотами,
узкими ходами, просто.
     Стены шатались, его бросало от одной  к  другой.  Как  утопающий,  он
набрал в грудь воздуха и тащил себя через отчаяние и страх вниз к людской,
а потом чутье заставило свернуть в сторону конюшни.
     Из раскрытых ворот вкусно пахло свежим сеном.  Конские  ясли  уходили
двумя рядами вдаль, посреди пролегла солнечная дорожка  от  дальней  двери
напротив. Ближайшие  кони  смотрели  добрыми  коричневыми  глазами,  потом
повернули головы в сторону целой копны сена в углу конюшни.
     Калика возлежал лохматый и все в  той  же  варварской  безрукавке  из
волчьей  шкуры.  В  красных,  как  закат,  волосах  запутались   оранжевые
соломинки, а зеленые глаза сонно закрывались. В правой руке был кувшин,  в
еще два пустых лежали у ног. Вид у калики был задумчивый и неспешный.
     -- Что,-- сказал он с вялым беспокойством,-- еще и  не  начиналось?..
Томас, я не пойду, и не уговаривай. Я вас поздравил, а в  королевский  зал
не пойду, это ж тебя только опозорю!
     -- Сэр калика,-- прошептал Томас.
     Олег сказал с пьяной усмешкой:
     -- Удивлен, что я не исчез, когда все закончилось?..
     -- Ох, сэр Олег...
     Калика объяснил с пьяной обстоятельностью:
     -- Я еще здесь,  ибо  не  решил,  как  мне  удалиться...  отсель,  из
Оловянных Островов. Пойти ли пешком, аки странник, либо сесть на  Змея,  а
то и вовсе... гм... В первом случае лучше мыслится, во  втором  двигаешься
быстрее, а в третьем вовсе за один миг р-р-р-р-раз и со  всеми  удобствами
сразу  в  нужном  месте,  но  совсем  не  мыслится...  Не  мыслится,  зато
приятственно. Как мыслитель, я хочу идти пешим, но  как  человек,  навроде
простого дровосека или там короля, хотел бы лететь... и чтоб не дуло...
     Томас сказал мучительно:
     -- Сэр калика...
     -- Беда в том,-- рассуждал калика,-- что во  мне  два  человека.  Оба
тянут в разные стороны! И такую драку затевают, что ребра трещат, а голова
гудит, будто сижу в колоколе, а по нему твои монахи лупят  со  всей  дури.
Или от церковного усердия, что одно и то же... Гм, все же  пойду,  видать,
пешим. Только вот как ноги не замочить в проливе...
     -- Сэр калика,-- проговорил Томас с болью,-- Ярослава исчезла.
     Калика поднял усталые глаза. Томас видел в них, как сэр калика  ловит
ускользающую мысль, затем огонек погас, перед Томасом было лицо смертельно
усталого человека. Эти двое, понял Томас  потрясенно,  что  живут  в  сэре
калике, оба обладают неимоверной силой, и оба бьются яростно и до конца. А
сам калика -- лишь оболочка, поле боя двух могучих Олегов!
     Томас сказал тихо:
     -- Прости...
     В оружейном зале перед его глазами поплыла стена  с  мечами,  боевыми
топорами, кинжалами, палицами... С ними  воевали  и  умирали  его  славные
предки.  Так  неужто  ж  он,  Томас  Мальтон,  станет  цепляться  за  ныне
бесполезную жизнь?
     Пальцы потрогали рукоять меча его деда, с которым тот воевал и  погиб
под Хортом. Славный меч, он не подвел деда, да и дед его не опозорил.
     Томас упер рукоять в стену, холодное острие прорвало рубашку на груди
против сердца. Он задержал дыхание, шепнул едва слышно: "Яра, я иду..."  и
расслабил мышцы, чтобы лезвие вошло легко и высвободило душу. Он  качнулся
вперед, острие прорвало кожу и плоть, но  тут  сильные  руки  ухватили  за
плечи, грубый голос заорал над ухом. Его свалили,  ухватили  десятки  рук,
держали как крестоносцы богатого иудея. В голове был туман,  в  мыслях  он
уже встретился с Ярославой. Но запах солдатского  пота,  грубые  голоса  и
холодный каменный пол привели в чувство. Его все  еще  держал  Макдональд,
теперь уже кастелян королевского  замка,  воины  спешно  связывали  Томасу
ноги. В распахнутую дверь врывались, привлеченные  криками,  новые  воины.
Пахло горящим деревом, смолой.
     -- Как вы посмели...-- прошептал Томас.-- Я -- ваш король...
     -- Еще нет,-- ответил кто-то.
     А другой голос добавил:
     -- И не будешь, если дурак!
     Запруда век не удержала слезы. Хлынули двумя  потоками,  оставляя  на
щеках широкие дорожки. Макдональд, раскрывший рот для  злого  окрика,  для
него Томас все еще не король, а мальчишка,  которого  он  учил  ездить  на
коне, медленно сомкнул челюсти, тяжело перевел дыхание.

     Глава 2

     Олега едва не сбила с ног визжащая женщина, а  потом  за  нею  тяжело
прогромыхал орущий благим матом мужик в железе пудика на два и  с  перьями
на  шлеме.  Сперва  Олег  решил,  что  мужик  готов  измордовать  жену  за
пересоленный суп, потом услышал его вопли, что уже  все  кончилось,  можно
возвращаться в банкетный зал,  столы  как  раз  накрыли,  и  Олег  подумал
одобрительно,  что  Томас   молодец,   церемонию   бракосочетания   провел
быстренько, пока что не по-королевски.
     Ворота распахнуты настежь,  народ  из  окрестных  сел  и  замков  еще
прибывает, но стражей на воротах впятеро больше обычного, оружие только  в
зубах не держат, суетятся, орут  сорванными  голосами.  Олег  ощутил,  что
выныривает из глубоких дум, и тут только  заметил,  что  весь  королевский
замок взбудоражен как муравейник, куда бросили сочную лягушку.
     -- Что-то стряслось? -- спросил он в пространство.
     Народ не отвечал, почему-то шарахался, а кто-то даже брызнул на  него
из крохотной баклажки. Олег понюхал, но ничем не пахло.  Он  повернулся  к
стражам, те в полном вооружении, трезвые и злые, орут и расталкивают народ
в воротах.
     -- Какие-то у вас свадьбы странные,-- сказал  Олег  с  недоумением.--
Больно на собачьи смахивают. Все-таки короля жените, не простого кобеля.
     Старший страж поглядел с отвращением:
     -- Ты из леса вышел, что ли?
     -- Из леса,-- подтвердил Олег, подумал, добавил задумчиво,-- Давно, а
будто вчера... Сейчас какой век? А страна какая? Гм... Слушай, пикт,  чего
все орут и мечутся? У вас ритуалы такие?
     Страж нервно огрызнулся:
     -- Сам ты... пикт. В самом деле из Леса! Да не простого -- дремучего.
Тут дьявол уволок невесту короля. Ухватил как волк овцу, и в лес. В  нору,
то есть. Потому мечутся, святые мощи собирают. Уже пронесли по всему замку
гвоздь из Гроба Господня, две левых руки Иоанна Крестителя, детский  череп
Фомы Неверующего... Огромный дьявол такой явился, весь  красный,  как  вон
ты, только от него серой воняло, а от тебя... даже не пойму чем.
     Олег вздрогнул, ощутил, как  под  натиском  тревоги  разом  очищается
взор, по телу пробежала холодная волна. Он ощутил свое  тело,  и  стражник
невольно отступил, когда Олег распрямился и раздвинул плечи.
     -- А Томас? -- спросил он.
     Стражник дернулся, вытянулся. Этот голос... или  похожий,  он  слышал
тридцать лет тому, когда в славной битве англы и саксы разгромили наголову
норманнов, тогда хрипло и страшно голос герцога МакИтры вывел к победе.
     -- Стерегут!
     -- От чего?
     -- Дабы не бросился на меч!  Двенадцать  лучших  рыцарей  королевства
стерегут!
     -- Благодарю за службу,-- бросил Олег коротко.
     Он помчался в замок, а осчастливленный страж кричал вдогонку:
     -- Рад стараться!..  Служу  Британии!..  Боже,  храни  короля!..  Бей
Мордреда!

     Томас как зверь в клетке метался по малому залу, откуда  уже  вынесли
все оружие, ревел как дикий зверь в лесу, и кричал  так  страшно,  что  за
окном в испуге взлетали голуби. Вдоль  всех  четырех  стен  зала  блистало
железо. Сперва Олег  подумал,  что  прибавилось  рыцарских  статуй,  но  у
двенадцати железных исполинов были подняты забрала, суровые лица  смотрели
с глубоким сочувствием и полной беспомощностью.
     -- Томас,-- сказал Олег торопливо,-- возьми себя в руки.
     Томас разъяренно гаркнул:
     -- Еще чего! Стану я  всякую  мерзость  брать  в  руки!..  Да,  я  --
мерзавец, позволивший увести невесту  прямо  из-под  венца!  Я  не  только
королевского меча, даже простой булавы недостоин, разве что палицы, как  у
тебя...
     -- Ну-ну, зачем уж так... Пусть сплоховал, ты такой  от  природы,  но
как же другие? У тебя ж народу, все ищут с кем бы подраться!
     Томас ответил с едкой горечью:
     -- Отдали. Без спора.
     -- Почему? -- изумился калика.
     -- Потому что мертвый. А к мертвым уважение надо иметь.
     -- Мертвый,-- изумился калика.-- А по мне, так дохлый, а не  мертвый.
И ты дохлому отдал невесту? Что-то  я,  видать,  слишком  долго  в  пещере
просидел. Сложные вещи понимаю, а простые -- хоть кол на шлеме теши.
     Томас, не слушая, грохнул кулаком о  стол.  Слезы  оросили  лицо,  он
взвыл как раненый зверь, потерявший детенышей:
     -- Но почему?.. Ведь она чиста! В рай, еще понимаю,  хотя  в  задницу
этот рай, но как могли в ад?
     В  зеленых  глазах  калики  было  глубокое  сочувствие.  Когда  Томас
ухватился за горло, будто пытался удушить себя собственными руками, калика
толкнул молодого короля прямо на ложе. На лице калики  отразилась  горькая
насмешка:
     -- Понять хочешь? Веру? Разве не ваш отец церкви изрек:  "Верую,  ибо
нелепо"? Ишь, понять... Это еще почище, чем понять Русь.
     -- Но,-- простонал Томас,-- где же справедливость?
     Он  поперхнулся  и  умолк,  лицо  калики  было  таким,  что   вот-вот
разверзнется потолок, и его поразит божий гнев за богохульство даже только
в мыслях. Но калика перевел дыхание, вздохнул, могучая  грудь  опустилась.
Все еще гневным голосом сказал сдержанно:
     -- Пора взрослеть, сэр Томас. И  довольно  искать  справедливость  на
свете. Ее нет, понимаешь?
     -- Но как же...
     -- Она есть только в нас самих.  И  остается  там,  куда  приносим,--
похоже, калика  понял,  что  хватил  через  край,  поправился:  --  Иногда
остается. На некоторое время.
     -- А потом? -- спросил Томас убито.
     -- А потом суп с котом. Грош цена той справедливости, за  которую  не
бьются ежечасно. А вообще-то, ты зря так рвешь жилы в крике,  а  сердце  в
плаче. Нет-нет, потеря в самом деле велика, но убиваться не надо. Прими  с
христианским смирением...
     Томас вскочил, как  подброшенный  катапультой.  Лицо  побелело,  кожа
натянулась так, что желваки едва не прорывали кожу.
     -- Да пошел ты...
     -- Ага,-- сказал калика со злым  удовлетворением,--  поскреби  англа,
отыщешь ли христианина?
     -- А что? -- выкрикнул Томас.-- При чем тут христианин?
     -- А то. Чего на меч кидался?..  Ваша  рабская  вера  учит  смирению.
Гордость и честь для вашей веры -- смертельный грех. Кто кинется  на  меч,
того даже хоронят не на кладбище, где  люди!  А  за  оградкой,  где  собак
закапывают...
     Томас пробурчал, отводя взор:
     -- Ну, уж и собак...
     -- Ничего,-- сказал Олег  насмешливо.--  Не  думаю,  что  всех  можно
превратить в рабов. Всегда найдутся люди, которые предпочтут кровью  смыть
позор, бесчестье. Даже своей, если чужую пустить не сумеют.
     Томас поспешно оборвал разговор,  смутно  чувствуя  какую-то  правоту
язычника, но не желая с нею соглашаться:
     -- Но ты-то презренный язычник? Как бы поступил ты?
     Калика произнес задумчиво:
     -- Мы еще живы, а значит жива возможность вырвать Яру из  рук  адских
сил. Но главное, ты не должен так уж  молотиться  головой  о  стены.  Хоть
камни здесь на совесть, но и голова у тебя... Особенно лоб...
     Томас подпрыгнул. Глаза были дикие:
     -- Как? Она в аду!.. Ее уволок обугленный мерзавец в адское логово  к
чертям собачьим!
     -- Да, но она -- красивая женщина.
     -- И что? Говори, и что с того?
     -- На красивую женщину и злой пес не  гавкнет.  Не  зря  говорят:  не
родись счастливой, а родись красивой.  Счастье,  как  и  богатство,  может
уйти, а за  красоту  всегда  будут  биться  как  рыцари,  так  и  драконы,
великаны, гномы -- и эта мелкота туда же! -- Змеи, Кощеи... А девка только
сиди у высокого окошка да поплевывай семечки на дерущихся. Кто  бы  ее  ни
завоевал, все одно не обидит. Это богатство можно отобрать,  а  девку  под
зад коленом, но с красивой так не выйдет! Любой мужчина  скорее  богатству
даст под зад коленом.
     Томас ощутил, как сведенная болью грудь чуть расправляется.  Во  тьме
забрезжил сла-а-а-абенький лучик надежды:
     -- Ты хочешь сказать...
     Калика удивился:
     -- Я уже сказал яснее ясного. Красивых женщин не трогают даже волки в
лесу. Ты зря терзаешься, представляя, как ее там мучают.  Голову  наотрез,
что и пальцем не тронут.  Кто  ворует  жемчужину,  чтобы  стучать  по  ней
молотком? Поверь, Яра в безопасности. Наоборот, к ней приставлены  всякие,
чтобы ненароком пальчик не прищемила, красоту не попортила.
     Томас на миг посветлел, но тут же брови сшиблись на переносице снова:
     -- Кто это всякие? Хвостатые?
     -- Хвостатые тоже люди,-- возразил калика.-- Ты с сарацинами якшался?
Ну, представь, что эти хвостатые тоже сарацины. Другой  веры,  но  тоже...
гм... что-то умеют.
     Томас тяжело вздохнул, но Олег  видел,  как  сгорбленная  спина  чуть
распрямилась,  а  плечи  раздвинулись.  Только  голос  все  еще  оставался
встревоженным:
     -- Но как бы ее... ну, понимаешь, не вздумали... силой.
     Олег ахнул:
     -- Томас, ты в своем уме? Ее ж не плотник похитил,  который  не  чует
разницы между кухаркой и женой хозяина? Ее уволок хоть и мерзавец, но  все
же рыцарь! А то не для себя, а кого повыше.
     -- Повыше?
     -- Ну да. Ворон ворону глаз не выклюет, а кус мяса  отберет.  Мужчины
друг другу уступают замки, земли, даже коней иногда, но не женщин.  Женщин
отбирают, выкрадывают, уводят. Так и твою Яру  уже  мог  отнять  у  твоего
мерзавца какой мерзавец повыше рангом. А раз выше,  то  еще  больше  знает
разницу между женщиной, которую берут силой, и женщиной, которую  надеются
уговорить... Так что Яра сейчас в  безопасности.  Ее  накормили,  напоили,
переодели. Перед ней пляшут шуты, а адские барды поют адские песни.
     Томас все яснел лицом, словно тучка сбежала с утреннего солнышка:
     -- Спасибо, ты меня успокоил. Но я должен  поспешить  вырвать  ее  из
гнусных лап злодеев.
     -- Да,-- согласился калика,-- спешить надо. А то  с  этими  нарядами,
песнями да плясками еще и голову задурят.  Все-таки  женщина!  Тем  более,
красивая. Да и драгоценностей могут надарить полные сундуки,  каких  ни  у
одного короля не найдешь...
     Рыцарь вскочил, поспешно напяливал сапоги. Брови  снова  сшиблись  на
переносице. Похоже, вспоминал, успел ли подарить  своей  невесте  хотя  бы
колечко.
     Калика наблюдал с любопытством:
     -- И куда ж ты?
     -- Спасать! -- огрызнулся Томас.
     -- А куда?
     -- Не знаю. Потом придумаю. Мне в седле моего боевого коня  только  и
думается. За столом дяди Эдвина я засыпаю, как  жаба  в  болоте,  а  когда
трясет, то в голове как бы взбалтывается... Такое всплывает!
     Калика брезгливо поморщился:
     -- Представляю. Лады, собирайся. Поглядим, вдруг да  мне  по  дороге.
Вот только пролив...

     Томас отказался от королевских доспехов, из тонкого,  как  пергамент,
листа, покрытого золотом, и теперь тяжело поворачивался в толстом  железе,
похожий на окованный металлом таран, которым  пробивают  ворота  крепости.
Калика оглядел его с головы до ног оценивающе, зябко  передернул  плечами,
будто это железо предложили одеть ему:
     -- Люблю молодца и в половце. Да ты хоть дорогу в ад знаешь?
     Томас остановился на миг, но тут же с помощью оруженосца  одел  через
плечо широкую перевязь с двуручным мечом.
     -- Откуда?
     -- Так как же попадешь туда?
     Томас принял из рук верных рыцарей щит, одел на локоть:
     -- Ты подскажешь.
     -- Я? С какой стати?
     -- Ты,--  ответил  Томас  со  сдержанной  яростью,--  где  только  не
побывал, а в аду как раз полно твоих дружков. И в  котлах,  и  среди  тех,
которые под котлы дрова подкладывают да вилами несчастных тыкают,  как  ты
меня, когда будил ни свет, ни заря. Да и разве святой обет рыцарства...
     Он осекся, ибо зеленые глаза горели откровенной насмешкой. Оруженосец
молча застегнул на поясе  Томаса  толстый  ремень  с  кинжалом  в  дорогих
ножнах. Лицо юноши было торжественное и суровое, а на человека в  звериной
шкуре смотрел с нескрываемым отвращением.
     -- Ну ладно,-- сказал Томас раздраженно,-- из тебя рыцарь, как  из...
Но просто дружба? Ладно, мы так и не сдружились.  Ну  просто  христианское
участие... А, черт! Или чисто мужское сочувствие? Наше мужское понимание?
     Оруженосец прожигал варвара  в  звериной  шкуре  ненавидящим  взором.
Калика подумал, отмахнулся с небрежностью.
     -- Бред мелешь, как дурная мельница Сампо, что все море  засолила.  К
тому же я не знаю туда дорогу. Раньше  можно  было  пролезть  через  дупло
Прадуба... иные звали его Ясенем,  было  такое  Мировое  Древо  неизвестно
какой породы. Вершиной достигало  небес,  даже  выше,  а  корни  висели  в
подземном мире. По дуплу как-то раз... гм... Но уже в тот раз  дупло  было
такое агромадное, что я натрясся, когда  лез.  Вот-вот,  думаю,  свалится.
Такое упадет на голову, даже рыцарю прическу испортит.
     Он умолк, а Томас спросил жадно:
     -- И что же?
     -- А недавно я проле... проходил в тех краях. Гляжу  --  нет  Дерева.
Только холм, но какой! Да еще тлением тыщалетним отдает. Рухнуло,  значит.
Стояло-стояло, а потом зачем-то рухнуло. А я так и  не  поглядел,  что  за
червяки его точили. Сколько хотел поглядеть, да все время не хватало.
     Томас не понял,  как  могло  не  хватить  времени  человеку,  который
зачем-то годами сидел в пещерах, но спросил о своем:
     -- Может быть, обознался? В  благородной  рассеянности,  свойственной
святым людям... ну, для чертей святым, перепутал пустыни Аравии со снегами
Имира?
     Калика вяло пожал плечами:
     -- Да вроде бы место то. Гора, что  торчала  на  востоке,  так  же  и
торчит, разве что чуть осела, а озеро, что было слева -- так и видно,  что
было озером, только теперь там лес. Даже река, что  гордо  несла  корабли,
осталась на прежнем место. Только уже без воды, но  русло  угадать  можно,
если присмотреться как следует.
     -- А ты присмотрелся?
     -- Да, было любопытственно. Так что там не пролезть. На месте пня все
завалилось, заросло, сплавилось, слиплось, а деревянный пень  обратился  в
камень...
     Томас буркнул зло:
     -- Магия? Дерево само себя превратило в камень?
     -- Ага,-- согласился Олег.-- Я видел, как  целые  рощи  обращались  в
камень. Не сразу... постепенно.
     По лицу пробежала легкая тень, и Томас поверил, что деревья  в  самом
деле могут превращаться в камень. Но только постепенно.
     От стены донесся  прерывистый  вздох.  Оруженосец,  испугавшись,  что
привлек к себе внимание, вытянулся и  замер,  став  неотличимым  от  ярких
фигур на коврах.
     -- А какие-то другие пути? -- спросил Томас с надеждой.
     Калика морщил лоб:
     -- Я слышал, ваши попы наловчились вызывать демонов, души  распродают
косяками.  Если  попробовать  заарканить  такого  демона,  чтобы  отнес  в
преисподнюю? Думаю, сделает такое с радостью.
     Томас стукнул кулаком по столу:
     -- В моем королевстве нет чернокнижников!
     -- Думаю,-- сказал калика суховато,-- сейчас ты сам об этом  жалеешь.
Но  не  обольщайся,  что  выкорчевали  ересь  всюду.  На  твердолобии  мир
держится, а на ереси развивается. Будешь королем -- на  всякое  непотребие
прикрывай один глаз. Чересчур много нельзя, сгинете, но  малость  оставить
надо. А этого достаточно, ибо для  любого  королевства  одного-двух  умных
людей хватит с лихвой!.. Что я такое  слышал  по  дороге,  что  мать  того
хлопца, которого ты расколол, как гулящая девка богатого щеголя... ну,  от
макушки и до задницы... что его мать -- ведьма?
     Томас вздернул брови. На лице проступило сильнейшее отвращение:
     -- Мать Мангольда?
     -- Ну и что?
     -- Да я ни за какие...-- начал рассерженно Томас. Его грудь выгнулась
и раздалась в размерах. На скулах выступили красные пятна.
     -- Хорошо сказано,-- одобрил калика.-- Красиво, гордо. Я думал, ты за
Ярославой  бросишься,  сломя  голову.  А  ты  выбираешь,  чтобы  ножки  не
испачкать.
     Томас поперхнулся, смотрел дико. Тряхнул головой, пробормотал:
     -- Прости. Но почему она станет нам помогать?
     -- Если она  ведьма,  то  еще  и  доплатит,  только  бы  отправить  в
преисподнюю такого верного сына церкви.
     Томас  подумал,  нехотя  кивнул.  Но  лицо  разгладилось,  в   глазах
заблестело радостное нетерпение:
     -- Вулф, вели седлать моего коня!..  Сэр  калика,  а  может  быть  ты
съездил бы со мной к этой проклятой ведьме?  Тебе  все  одно  где  баклуши
бить, то есть, предаваться благочестивым размышлениям, а мне в разговоре с
ведьмой лучше бы иметь рядом ведьмака. Еще страшнее и гаже, чем она  сама,
чтоб уж напугать, так напугать...

     Тяжелый грохот взорвал утреннюю тишь. За Томасом  и  каликой  грузным
галопом неслись две дюжины  тяжеловооруженных  рыцарей.  На  двух  дюжинах
настоял Макдональд, король всюду  должон  являться  лишь  в  сопровождении
богатой и могучей свиты, иначе будет  умаление  королевского  достоинства.
Тогда Томас съязвил зло, а не надо ли брать все две дюжины и в  то  место,
куда даже короли пешком ходят, но Макдональд, поразмыслив, решил, что туда
достаточно и одного оруженосца, дабы расстегивал многочисленные  крючки  и
пряжки. Да и времена ненадежные,  в  разбойники  подались,  обеднев,  даже
бывшие герои крестовых походов.
     Замок Мангольда поднялся из  утреннего  тумана  мрачный  и  недобрый,
злобно грозил небу остроконечными крышами с копьями флюгеров.  Он  высился
на холме, насыпанном среди равнины, основание холма утопало  в  тумане,  и
рыцари невольно придержали коней.
     -- Вперед,-- велел Томас нетерпеливо,-- там всего лишь туман.
     Он пришпорил  коня,  даже  пригнулся  вперед  от  нетерпения.  Рыцари
сгрудились сзади, переговаривались встревоженными  голосами.  Туман  здесь
постоянно, но это не простой туман, а  туман  вокруг  замка  колдуна,  что
продал душу нечистому!
     Томас заставил коня двинуться через вязкую белую стену. Торчащие  уши
еще слабо виднелись впереди, но с  боков  раздавалось  жутковатое  уханье,
топот, вроде бы и не родной конский, зловеще звякало, лица сразу покрылись
капельками влаги, а потом и вовсе водяной пленкой, под ногами чавкало  как
в болоте, а оглянувшись, трудно было рассмотреть даже свой хвост, то есть,
хвост своего коня. Лишь далеко впереди раздавался настойчивый  голос,  что
звучал словно из-за дальнего леса, хотя молодой король  должен  был  ехать
всего на два-три конских корпуса впереди.
     Олег слышал за спиной шепот множества голосов, что бормотали  одну  и
ту же молитву. Судя по всему, никто дальше  трех  первых  слов  не  знает,
рыцари тоже люди, но  зато  все  чувствуют  себя  как  бы  под  добавочным
доспехом.
     -- Вперед, вперед,-- слышался голос Томаса.-- Нас ничто не остановит.
     Олег сказал негромко:
     -- Да туман-то обыкновенный. Ничего чародейского.
     -- Правда?
     -- Чем хошь поклянусь.
     -- Знаю я твои клятвы! Но спасибо, утешил. А то уже  мороз  по  шкуре
пробрал.
     Олег покачал головой:
     -- А мне кажется, ты только рад, что кто-то пытается встать у тебя на
дороге.
     Томас оглянулся по сторонам, понизил голос:
     -- Сэр калика, признаюсь честно. Король  из  меня,  как  из  сарацина
священник. Не рожден я править,  моя  рука  привычна  к  мечу.  Но  сейчас
взялся, ведь остальные еще хуже. Ты погляди на их рожи!  Да  и  надо  свой
родовой замок поправить! А там поглядим.
     В тумане копыта стучали совсем глухо,  конские  фигуры  расплывались.
Наконец белый мрак стал таким плотным, что Томас уже не различал даже  уши
своего коня. Впереди  слышались  растерянные  голоса  рыцарей,  в  плотном
тумане не видно даже конских копыт, не то, что дороги, и тогда  послышался
властный уверенный голос старого Макдональда. Судя по  радостным  голосам,
он взялся вести отряд напрямик без всякой дороги.
     Томас успел подумать,  что  странновато  это,  как  это  выведет  без
дороги, даже птицы в тумане сбиваются с пути, но впереди  уже  загрохотали
копыта, а рядом калика чему-то загадочно усмехнулся  и  тоже  послал  коня
вперед.
     Когда туман начал рассеиваться, Томас с облегчением  увидел,  что  не
потерялись,  едут  плотной  группой,  а  вдали  из  редеющего  тумана  уже
проступают крыши  замка.  Под  копытами  прошмыгнул  юркий  зверек,  Томас
бросил:
     -- Деревня близко... Хорек явно за курами охотится.
     Кто-то из рыцарей поправил почтительно:
     -- Это суслик.
     Томас не успел буркнуть, что ему  все  равно,  как  раздался  грозный
окрик Макдональда:
     -- Король сказал "Хорек"!. И никаких сусликов.
     В  ответ   Олег   услышал   только   невнятное   бормотание,   рыцарь
оправдывался, объяснялся, а строгий голос Макдональда  приобрел  отеческие
нотки:
     -- И вообще, доблестный рыцарь, голова  у  рыцаря,  чтобы  думать,  а
мозги, чтобы соображать. Поправлять короля, это вам чревато боком,  а  мне
неловко, все-таки я сам отбирал отряд сопровождения... Эх, вывести бы  вас
в чистое поле, поставить лицом к стенке да  зарубить  к  чертовой  матери,
чтобы на всю жизнь запомнили!.
     -- Да я...
     -- Молчать, когда вас спрашивают! Я тебе руки оборву, чтобы не болтал
когда попало.

     Над замком колыхалась странная черная туча. Ее заносило то вправо, то
влево. Время от времени от нее отрывались  и  падали  вниз  темные  точки.
Когда подъехали ближе, кто-то из рыцарей громко  ахнул,  узнав  невиданную
стаю черных воронов.
     -- К добру ли? -- прошептал он.-- О, Езус Кристос...
     Томас зло бросил:
     -- Конечно, не к добру! Но для тех, куда едем.
     Мост был поднят, а над воротами блестели шлемы. Томас сорвал  с  луки
седла боевой рог, громко и страшно протрубил, могуче  раздувая  щеки.  Рев
пронесся долгий и грозный, в  нем  были  свирепость  дикого  зверя,  жажда
крови.
     Однако со стены крикнули достаточно нагло:
     -- Кто такие?
     Томас сказал люто:
     -- Ваш король! И если сейчас же не откроете ворота во  всю  ширь,  то
клянусь святым гвоздем в рукояти моего  меча,  разрушу  ваш  замок,  смету
холм, а на этом месте велю вырыть озеро, где поселятся жабы!
     Олег ощутил, как вздрогнули и застыли рыцари за его спиной. Томас был
страшен как бог англов прошлых лет, свирепый и грозный, а ладонь  его  уже
метнулась к грозному мечу.
     Он напомнил:
     -- У тебя ж давно того гвоздя нету.
     -- Да ладно тебе,-- огрызнулся Томас.-- Что за мелочный человек!
     На воротах уже задвигались, началась суета. Вниз крикнули торопливо:
     -- Сейчас откроем! Сейчас...
     Послышался хрип, Томас увидел,  как  высокий  воин  ударом  кулака  в
железной рукавице вогнал шлем  говорившего  в  плечи.  Воин  повернулся  к
пришельцам,  лицо  было  грозное,  с  пылающими  очами,  крикнул  громовым
голосом:
     -- Никто не смеет...
     Томас и его рыцари видели, как в слабом рассвете за  спиной  великана
блеснули острые копья.  Воин  выгнулся  от  предательского  удара,  быстро
повернулся и ухватил одного за горло, но второй налег на копье, и  дерзкий
рухнул с высокой стены, увлекая жертву.
     Конь  Томаса  вздрогнул,  когда  два  тела  с  металлическим   звоном
грохнулись в  вытоптанную  землю.  Наверху  была  суета,  снова  торопливо
крикнули: "Сейчас,  сейчас...",  ворота  начали  открываться.  Заскрипело,
загремели цепи, подъемный мост пошел вниз  как  гигантская  челюсть.  Вход
открывался темный, тесный.
     -- Не западня ли,-- пробормотал Макдональд.-- Пусть  сначала  проедут
люди, потом поедем мы.
     Томас поколебался, но перед глазами встала Ярослава, он ощутил  такую
острую боль в сердце, что стиснул челюсти, чтобы не  выдать  себя  криком.
Выдавил сквозь зубы:
     -- Гадать некогда. Идем.
     Бревна моста глухо вздрагивали под конскими копытами. По обе  стороны
ров был глубок, заполнен водой, со дна просматривались сквозь мутную  воду
острые колья. Над воротами в башнях были узкие отверстия для арбалетчиков,
а немного погодя виднелись еще одни ворота. Томас  нахмурился,  подозревая
предательство, но створки тех ворот медленно пошли в стороны.
     Когда миновали ворота, вороний крик стал оглушительным.  Черные  тени
мелькали над головами, перечеркивали ясный свет солнца. Больше всего ворон
вилось над угрюмой башней, что одиноко высилась на темной  стороне  замка.
Таких башен было четыре, но от южной веяло злом, могильным холодом.
     За  воротами  дорогу  перегородил  коренастый  немолодой  воин.  Лицо
суровое,  в  шрамах,  глаза  бывалого  и  опытного  рубаки  --   холодные,
прицельные. Рядом с ним и за его спиной  маячили  еще  с  десяток,  все  в
неплохих доспехах и с боевыми топорами, но Томас обращал  внимание  только
на этого человека, в глазах которого были достоинство  и  верность  своему
сюзерену.
     -- Я -- сэр Малькольм,-- сказал он Томасу.-- Брат  Клотильды  и  дядя
Мангольда. Замок вверен в мое распоряжение.
     -- Я Томас Мальтон из рода Мальтонов,--  ответил  Томас  резко.--  На
всеобщем воинском сборе я провозглашен королем. Со мной лучшие из рыцарей,
достойнейшие  представители  знатнейших  родов  королевства.   Я   приехал
повидать Клотильду. Сам Сатана не сумеет мне  помешать  сделать  то,  ради
чего я приехал.
     Сэр Малькольм поклонился, но в голосе его прозвучала насмешка:
     -- Боюсь, сэр король, что это невозможно.
     Макдональд бросил, набычившись, предостерегающее:
     -- Если вам, сэр рыцарь, не нравятся ваши гости, мы вам устроим более
другие!
     А Томас вытащил меч, луч солнца жутко блеснул  во  всю  длину  лезвия
размером с потолочную балку. Голос его был свиреп  как  у  сарацина  перед
боем за торжество веры ислама:
     -- Да, ты не был на сборе. Но отныне это мое королевство.  И  всякий,
кто противится воле короля, умрет!
     Сэр Малькольм, не двигаясь с места, сказал невозмутимо:
     -- Я не был на собрании воинов, но это не значит, что не признаю волю
знатнейших рыцарей. И хотя я сам предпочел бы другого  короля,  но  сейчас
говорю:  добро  пожаловать  во  владения  Мангольдов,  где   неделю   тому
прекратился древний род этих великих воинов!
     Он слегка поклонился, отступил, давая дорогу. Расступились и  другие,
хотя смотрели зло, угрожающе, позвякивали мечами и топорами. Томас слез  с
коня, швырнул поводья в лицо Малькольму. Часть рыцарей спешилась вслед  за
королем,  другие  зорко  посматривали  по  сторонам,  выискивали  засевших
арбалетчиков.  Макдональд  с  высоты   седла   критически   оглядел   сэра
Малькольма:
     -- В каком вы виде, рыцарь? Перед вами целый король стоит!.. А  вы  и
ухом не моргнули! И не трясите мордой лица, если хотите и дальше сохранить
какую-то власть и влияние.
     Томас, не слушая дальше, бегом бросился в черную башню.  Олег  догнал
уже на ступеньках. Сзади топали трое или  четверо  рыцарей.  Томас  бросил
через плечо встревожено:
     -- Одного я не  понял...  Он  сказал,  что  невозможно  поговорить  с
Клотильдой, мерзновеннейшей из ведьм, но пропустил меня свободно!
     Олег крикнул вдогонку:
     -- Ты что, ворон не видел?
     -- Видел...
     Томас осекся. Смертельная бледность залила лицо, он как ветер понесся
по винтовой лестнице. Олег, хоть и не тащил на себе два пуда железа,  едва
поспевал: Томас как горный козел прыгал через две  ступени.  Рыцари  сразу
отстали так, словно шестой день взбирались на Мировое Дерево.
     На верхней площадке была  только  одна  дверь.  Возле  нее  виднелась
сгорбленная фигурка священника, тот сидел на корточках. Обе  руки  бережно
прижимали к впалой  груди  толстую  книгу  в  латунном  переплете.  Увидев
взбегающих вооруженных людей, испуганно вскочил, побелел лицом.
     -- Еще жива? -- крикнул Томас, задыхаясь и хватая  ртом  воздух,  как
глубокодонная рыба.
     -- Еще...-- пролепетал священник, его трясло, он с ужасом оглядывался
на дверь. Олег уловил слабый запах серы, горелой смолы.-- Но она...  гонит
меня...
     Томас спросил быстро:
     -- Тебя или твою книгу?
     Не дожидаясь ответа, рывком распахнул дверь. По ушам стегнул  злобный
крик ворон, пахнуло дымом, донесся далекий сдавленный хохот, слабый  стон,
скрежет. Потом в полумраке прорисовалось окно, но по ту сторону так  часто
мелькали черные  тени,  что  Томас  не  сразу  разглядел  широкое  ложе  с
роскошными звериными шкурами, расшитыми подушками.  Олег  вошел  следом  в
тесную комнату, стены круглые, окна забраны железными решетками. На  ложе,
только сейчас разглядел, иссохшая безобразная старуха с крючковатым носом,
щеки впали, выпученные глаза с ужасом смотрят в потолок.  Руки  дергаются,
пальцы мнут шкуру с такой силой, что слышится скрип.
     Олег сказал быстро:
     -- Закрой дверь!
     Томас послушно притянул за собой дверь. Пальцы старухи сразу затихли,
а из высохшей груди вырвался  глубокий  вздох.  Веки  начали  закрываться.
Томас вскрикнул:
     -- Погоди!.. Я приведу священников, дабы отмолили твои грехи,  но  ты
за это...
     Ведьма прошептала тихо, но ее свистящий шепот  был  похож  на  шелест
ползущей гадюки, и Томас умолк на полуслове.
     --  Поздно...  Меня  ужасает  вид   Книги...   меня   терзают   слова
Откровения... меня сжигает...
     Томас перебил:
     -- Все равно! Что-то всегда можно сделать. Давай договоримся.
     Ведьма прошептала, не поднимая век:
     -- Ночами я творила черное...  кровь  младенцев...  крылья  упырей...
кости самоубийц из чужих гробов... за что не найду покоя в своем...
     --  Ну-ну,--  перебил  Томас  с  гневным  отвращением,--  наш  прелат
говорит, что раскаяться можно и в последний миг жизни.
     Ее шепот был едва слышен:
     -- Брехня... Что натворил, то натворил... Но я прошу... Святой  водой
обрызгайте мой труп, тогда мне будет нипочем... И гроб мой  окропите...  И
саван... и черный весь покров... А гроб из толстого свинца, семью толстыми
обручами оковать... внести во храм и пред алтарем  прибить  к  помосту  на
штырях железных... еще и цепями приковать толстыми,  как  змеи...  И  цепи
тоже окропите... И пусть священники  три  дня  и  три  ночи  кряду  читают
заупокойные о моей душе... чтоб сорок на хорах... и свечи чтоб горели...
     Рыцари  за  спиной  Томаса  начали  переговариваться,  ведьма  совсем
обнаглела, хоть это и ее замок, но такие почести разве что епископу, да  и
то не всякому, а разве что близкому друге папе...
     -- Чтоб во все колокола,--  продолжала  ведьма  угасающим  голосом,--
чтоб заперта во храме дверь была... Чтоб воскуряли фимиам во славу бога...
чтобы все двери и окна крепкими  запорами...  до  восхода  солнца...  Всех
священников одари... пусть поют трое суток... И тогда все --  твое!  Земли
Мангольдов, замок, подвалы...
     Шепот оборвался. Лицо исказилось, она с ужасом  смотрела  в  потолок.
Томас хмуро кивнул, отступил на шаг, указал  калике  взглядом  на  ведьму.
Олег покачал головой, брезговал или боялся покойников, и тогда из-за спины
Томаса выступил неустрашимый Макдональд, провел ладонью по лицу ведьмы. Ее
веки опустились.
     -- Видите,-- прошептал Томас своим рыцарям укоряюще.-- Старик,  а  не
боится ведьмы.
     Рыцари мялись, только один пробормотал:
     -- Так то Макдональд... Она ему еще и не то позволяла.
     -- Опустить ли, задрать ли,-- бросил второй,  оправдываясь.--  Потому
он и дорогу в тумане... Ваше величество, вы в самом  деле  проявите  такую
неразумную щедрость?
     Томас сказал надменно:
     -- Почему нет? Все-таки мы отбираем  в  свое  распоряжение...  э-э...
принимаем под свою  милостивую  длань  немалые  земли  с  селами,  лугами,
мостами, дорогами, лесом и двумя озерами. Да один этот замок  чего  стоит!
Сэр Макдональд, ты возьми на себя заботу выполнить последнюю волю усопшей.
Не скупись на священников, колокола пусть не умолкают, не оглохнем,  свечи
доставить самые толстые  из  чистого  воска,  кузнецы  пусть  спешно  куют
цепи... Да увидит весь народ и все знатное рыцарство, что король не хранит
зла на мерзавца, который пытался убить его так подло!

     Глава 3

     Церковь высилась из массивных каменных глыб,  между  камнями  зеленел
мох, узкие окна забраны толстыми железными гратами. Колокольня, высокая  и
тоже великолепно приспособленная для обороны, примыкала слева. По винтовой
лестнице можно подниматься только по одному, защитить легко, а стрелки  за
верхним парапетом могут держать под прицелом весь двор.
     Замок висел на воротах пудовый. Священник  ключ  отыскал  нескоро,  а
когда пытались открыть ворота,  то  лишь  усилиями  трех  могучих  рыцарей
сдвинули вросшие в землю створки.
     Томас покачал головой:
     -- Не похоже, чтобы здесь заботились о слове Божьем!
     Священник съежился, будто ждал удара. Он не  был,  на  взгляд  Олега,
похож на пьяницу или бабника. Скорее, как раз и был истинным  приверженцем
новой веры, наивно верил в то, что проповедовал, пытался  делать  то,  что
говорил, а оказался чужим в этом жестоком мире, где Бога начали изображать
на иконах, что запрещено, Пречистую Деву одели  в  доспехи  и  усадили  на
коня, а святые в рыцарских латах бросились совершать воинские подвиги.
     -- Господь не в церкви,-- пробормотал он.-- Господь в сердцах...
     Томас  перехватил  насмешливый  взгляд  Олега.  Тот  смотрел  как  на
покойника, мол, такой долго не проживет в мире, где от  имени  молчаливого
Бога  говорит  всезаграбастывающая   Церковь.   Макдональд,   оглядевшись,
сообщил:
     -- Забор вокруг храма как год тому упал, так  до  сих  пор  и  стоит!
Мерзость запустения всюду... Эй, ответствуй, почему  здесь,  как  я  вижу,
водятся крысы и другие насекомые?
     Священник втянул голову в плечи. Голос был тонкий:
     -- Это все козни врага рода человеческого...
     -- Козни,-- прорычал Макдональд свирепо.-- А ты чего хромаешь? Рожать
что ли собрался? У тебя целибат, вот и ходи с  прямой  спиной  как  боевой
гусь.

     Ведь день в кузницах горели все горны, звонко и  часто  били  молоты.
Калика отыскал тайную комнатку с награбленными  сокровищами,  Томас  велел
взломать, и теперь щедро рассыпал золотые монеты в руки работников.
     Гроб изготовили из свинца, двенадцать рыцарей из клана Мангольдов, не
доверяя работникам, с трудом втащили  его  в  храм.  Обвязав  веревками  и
цепями, подняли на помост перед алтарем. Когда принесли  старую  владелицу
замка, в помост уже вогнали  шесть  толстых  железных  штырей  с  длинными
цепями в руку толщиной.
     Сэр Макдональд взмахом длани велел опустить умершую в гроб.  На  лице
было беспокойство, поместится ли, делали без мерки, но  затем  складки  на
лбу разгладились. Он довольно щелкнул языком: точно по росту.
     Томас обернулся, поискал глазами:
     -- Где священники?.. Я же велел  собрать  их  всех  по  всем  землям,
откуда успеваем до вечера!
     Дядя  Томаса  выволок  за  шиворот  трясущегося  человека  в   черной
монашеской одежде:
     -- Прости, Томас, но они еще не слышали, что  их  ждет  и  добавочная
плата.
     Томас бросил коротко:
     -- Окропи святой водой. Не жалей. За каждую ночь, проведенную в храме
с мертвой, каждый получит по сто золотых!
     Священник ахнул, подался вперед,  волоча  вцепившегося  в  его  ворот
дядю.
     -- Конечно, конечно!.. Богоугодное дело!
     Он торопливо брызнул святой водой на лицо умершей. Томас услышал, как
все  ахнули.  Лицо  ведьмы  страшно  исказилось,  веки   медленно   начали
подниматься. Кто-то из рыцарей попятился, двое вовсе бросились из  церкви.
Старый Макдональд недрогнувшей рукой надвинул  веки  снова,  придержал,  и
лицо ведьмы медленно расслабилось.
     Когда кропили саван, покровы, там  вздымались  дымки,  а  на  плотной
материи оставались  дыры  с  обугленными  краями.  Вторично  лицо  умершей
исказилось, когда священники хором запели панихиду.  Томас  украдкой  и  с
тревогой косился на калику, не потерять бы друга, но тому все как  с  гуся
вода, только морщится  от  чересчур  усердных  воплей.  А  потом  и  вовсе
предложил:
     -- Неплохо бы гроб приковать цепями.
     -- К чему? -- не понял Томас.
     -- К помосту.
     -- Да нет, я не о том. Зачем?
     -- Да так... Не хотелось бы, чтобы  начал  летать  по  церкви.  Стены
обобьет -- не жалко, пусть хоть все иконы порушит, но  если  такая  махина
саданет в спину, синяком не отделаешься.
     Томас ахнул, даже отступил на шаг:
     -- Ты что? С чего бы гробу... да еще свинцовому!.. летать?
     Олег развел руками:
     -- Не знаю. Предчувствие. Как будто такое  со  мной  уже  было.  Хотя
знаю, что нет. Ложные воспоминания? Но висит же гроб Мухаммада  в  воздухе
вот уже сотни лет?
     Томас возразил:
     -- Так  то  Мухаммада!  Хоть  и  неверный,  но  все  же  святой.  Для
сарацинов. А это тварь, предавшая веру Христа.  Сарацины  тоже  не  жалуют
предателей. Нет, это не бабочка, порхать не станет.
     -- Ну гляди,--  ответил  Олег.--  Твой  гроб,  твоя  церквушка,  твое
королевство.

     Грохот сотрясал церковь. Со  свода  сыпалась  пыль,  мелкие  камешки.
Шестеро дюжих кузнецов оковали гроб  семью  широкими  полосами  железа,  а
потом еще наложили массивные цепи, прижали ими к полу и закрепили намертво
на штырях.
     Томас качал головой:
     -- Надо ли столько всего?
     Священники один за другим брызгали святой водой на гроб, цепи, штыри.
Все блестели сперва в крупных каплях, потом с гроба на пол натекла большая
лужа.
     Олег оглянулся на раскрытые врата. Тени легли  резче,  длиннее.  Небо
окрасилось красным. Слышался конский топот, скрипели телеги. Громкий голос
Макдональда  гремел  как  раскаты  грома,  в  церковь   поспешно   вбегали
священники, испуганные монахи, срочно привезенные из дальнего монастыря. У
всех  в  руках  были  книги,  священные  реликвии,  запахло   фимиамом   и
благовонными смолами. При виде Олега шарахались, кое-кто  тут  же  начинал
творить молитвы.
     Местный священник деятельно загружал  всех  работой,  нанесли  связки
толстых монастырских свечей, приклеивали перед  всеми  иконами,  в  каждой
нише и к каждому выступу, к аналоям и  образам.  Наконец  церковь  засияла
нестерпимо ярким светом, которого не знала со дня основания. Однако вверху
чернота стала угрюмее, злее, свод  исчез,  оттуда  веяло  холодом,  словно
открылось черное беззвездное небо.
     Томас чувствовал, как мурашки бегут по коже. При  контрасте  света  и
тьмы иконы ожили, глаза  святых  сверкали,  следили  за  каждым  движением
молодого короля, а черты и без того аскетических  лиц  стали  резкими  как
вырубленные топором.
     Послышались  грубые  шаги,  в  церковь  вошел  Макдональд.  Негромким
голосом произнес:
     -- Ваше величество, солнце зашло.
     Томас быстро оглядел церковь:
     -- Народу вроде бы довольно... Но на всякий случай  замани  еще  пару
дюжин монахов. Заплачено будет хорошо. А  сейчас  накорми,  если  надо  --
напои, но чтоб через пару часов все были здесь и начали читать молитвы.
     -- Ваше величество,-- осторожно сказал Макдональд, --  Нечистая  сила
появляется вроде бы только с полночи...
     -- Знаю, но  рисковать  не  стоит.  Да  и  споются  к  тому  времени,
осмелеют. Ты уже сказал про сто золотых каждому?
     -- А разве сумел бы столько привезти народу? Стены монастыря  крепче,
чем у этого замка. А так и настоятель прибежал, подобрав рясу.

     Когда  поздно  вечером,  плотно  поужинав,  подходили  к  церкви,  на
колокольне раздался звон, а от приоткрытых врат уже доносилось пение.  Оно
становилось все громче, по мере того как Томас  и  Олег  подходили  ближе,
увереннее. Когда переступили порог,  двое  рыцарей  молча  закрыли  за  их
спинами ворота и слышно было как лязгают массивные железные запоры.
     Церковь была залита нещадным светом, слишком сухим и  выжигающим,  на
хорах громко и уже слаженно пели монахи. Около дюжины  священников  стояли
перед гробом, у каждого в руках книга, что-то  бормотали.  Массивный  гроб
придавил помост, тот словно бы присел  под  неимоверной  тяжестью.  Томасу
почудилось, что алтарь погружается в землю под тяжестью грехов Клотильды.
     -- Вроде все,-- сказал Томас озабоченно.
     -- Подождем, увидим,-- ответил Олег.
     Макдональд бросил на него острый  взгляд,  вздрогнул,  чувствуя  себя
так, будто оказался голым в чужом лесу среди ночи, и вернулся к рыцарям  у
ворот. Воздух был теплый, быстро  пропитался  ладаном  и  фимиамом,  свечи
наполняли еще и запахом расплавленного воска. Медлительные  голоса  певчих
сливались, колыхались, взмывали к черным сводам  храма,  и  там  тьма  как
будто отступала, хоть и ненадолго, бледные лица были удлиненные и строгие,
а голоса чистые и сильные.
     Фигуры священников перед свинцовым гробом колыхались  и  подрагивали,
Томас сперва встревожился, потом понял, что волны фимиама  проделывают  то
же, что  горячий  воздух  в  сарацинских  пустынях,  где  показывает  даже
несуществующие города.
     Олег видел, как один из попов упал на колени, был поклоны и обливался
слезами, громко умоляя простить прегрешения  усопшей,  а  другие  в  рясах
громко и мощно гудели как огромные шмели, шелестели страницами книг.
     Томас ерзал, ночь слишком тянется, вдруг плечо  калики  отвердело,  а
дыхание стихло. Скосив глаза, Томас  видел,  как  напряженно  вслушивается
красноволосый друг, затем и сам услышал  далекий  волчий  вой.  За  окнами
метнулись  гигантские  тени,  скрывая  звезды.  Неожиданно  и  страшно  за
решетками раздался крик, визг, скрежет.
     Стройное пение на миг сбилось, но тут же, словно ища спасения, монахи
запели громче, истовее, запрокидывая лица. Священники пали на  колени  как
один, били земные поклоны, громко молились, взывали к своему богу.
     -- Сэр калика,-- прошептал Томас пересохшим горлом.
     -- Взгляни,-- посоветовал калика.
     Томас осмотрел себя:
     -- Что не так?
     -- На гроб глянь!
     Цепи подрагивали, будто их перебирали невидимые руки. Донеслось  едва
слышное звяканье. Томас с содроганием видел, как железные кольца тряслись,
словно пытались рассоединиться. Священники вздымали к своду руки, молились
громко, но все заглушал мощный хор монахов.
     Томас то бросал ладонь на рукоять меча, то поспешно снимал, вспоминая
где находится. Калика вслушивался в дикие вопли  за  окнами,  взгляд  стал
отстраненный. Хрипло и страшно выли волки. Казалось, они окружили  церковь
со всех сторон, заполнили весь замок.
     Кто-то вскрикнул в ужасе, Томас быстро повернулся к воротам.  Створки
подрагивали, засовы тряслись в широких железных  скобах.  Рыцари  вытащили
мечи, глупо и бесстрашно встали у двери.
     Настоятель монастыря, толстый круглый аббат,  метался  от  монахов  к
священникам, подбадривал, тряс крестом,  брызгал  во  все  стороны  святой
водой. Вой за окнами не умолкал, только больше стало жутковатого скрежета,
словно хищные клювы старались перегрызть железные прутья.
     Томас чувствовал, как от жаркого воздуха лоб покрылся потом, а  затем
и спина взмокла, будто целый день рубился с сарацинами. Запах фимиама  лез
в ноздри, забивал грудь, там першило, он уже не верил, что  ночь  когда-то
кончится...
     ...как  вдруг  сквозь  дикий  рев,  вой  и  жуткий  хохот   явственно
прорезался чистый звонкий крик. И следом  наступила  гремящая  непривычная
тишина, только хор разом запел еще громче, победнее. Томас понял, что  вой
и сатанинские крики продолжались  долго,  он  весь  мокрый,  трясется  как
осиновый лист. Калика изумленно качал головой.
     -- Кто бы подумал, что в нем такая мощь...
     -- В ком? -- прохрипел Томас.
     -- В петухе.
     -- Это... был петух?
     -- Не узнал? А кто у вас еще такой же гордый и драчливый, как рыцарь?
И такой же умный?
     -- Сэр  калика,--  сказал  Томас  и  не  узнал  своего  голоса,--  мы
выстояли?
     -- Вроде бы,-- сказал калика с сомнением.-- Правда, еще две  ночки...
Только на петуха и надежда. Гм, а с виду дурак дураком. Вот так и суди  по
внешности
     Рыцари послушали у дверей,  потом  двое  сняли  запоры,  а  остальные
обнажили мечи. Ворота открылись со скрипом, свежий утренний воздух  пахнул
с такой силой, что Томас пошатнулся, ноги сами  понесли  к  выходу,  грудь
колыхалась, жадно хватая чистую свежесть.

     Двенадцать рыцарей, что ночевали  в  церкви,  весь  день  пировали  в
главном зале, окруженные жадным вниманием. Им смотрели в рот,  наливали  в
кубки, шикали на тех, кто пытался перебить  или  заорать  песню  в  другом
конце зала.
     Если кто из них и подумывал о второй  ночи  с  тревогой,  то  молодой
король  раздраженно  поглядывал  на  солнце,   что   двигалось   медленнее
крестоносца, которого послали штурмовать крепость,  где  не  было  добычи.
Старый  Макдональд  велел  привезти  из  монастыря  еще  свечей,   заранее
прилепили рядом со старыми, те непривычно быстро сгорели до половины.
     Лишь когда солнце клонилось к закату,  лицо  Томаса  стало  несколько
озабоченным. Судя по складкам на лбу, молодого короля  посетили  тревожные
думы, а то и неясные страхи. Олег видел, как несколько раз Томас раскрывал
уже рот, желая что-то сказать ему, но в последний  миг  сдерживался,  лицо
снова становилось суровым и надменным.
     Когда стемнело, и на черном небе высыпали  холодные  колючие  звезды,
они снова направились к церкви. В темноте зловеще  кричали  вороны,  шумно
хлопали крыльями. Томас ежился, невольно пригибал голову. Ночью все  птицы
спят, даже вороны, а  если  какие  и  летают,  как  совы,  к  примеру,  то
бесшумно, перед мордой пролетит не заметишь, если крылом не ляпнет.
     Старый Макдональд пробормотал:
     -- Кровли под ними гнутся, проклятые!
     -- Это вороны,-- бросил Томас..
     -- Да, но...
     --  Всего  лишь  вороны,--  повторил  Томас  настойчиво.  Он   поймал
внимательный взгляд калики, повторил с  некоторым  раздражением.--  Ночные
вороны! Только много.
     --  И  только  крупные,  как  индюки,--  пробормотал   Макдональд   в
сторону.-- И то и как кони. Только по весне старый Мангольд ремонт  делал,
столько денег  угрохал.  Всю  истопчут!  На  башнях  вовсе  заново  кровлю
перестилал...
     Ворота  церкви  открылись  с  такой  неохотой,  будто  их  удерживали
невидимые руки. Изнутри пахнуло могильной сыростью. Воздух  был  холодный,
промозглый, словно внутри церкви был другой мир и другое время года.
     Рыцари с горящими  факелами  зашли  первыми,  их  гулкие  шаги  сразу
потерялись, едва отошли на пару шагов. Красный свет  очерчивал  трепещущий
круг, Томас видел, как рыцари поспешно разошлись к стенам, там  вспыхивали
один за другим жалкие огоньки свечей, такие трепетные и слабые.
     За спиной ругался Макдональд, орал, и вслед  за  рыцарями  в  церковь
почти вбежали черные, как вороны, монахи.  Высокие  капюшоны  скрывали  их
бледные лица. Томасу на миг померещилось вовсе невесть что, но за монахами
тесной  стайкой  вошли  священники,  их  белые  одежды  казались   серыми,
потерявшими блеск, а сияния у книг Томас к своему страху не обнаружил.
     -- Начинайте,-- велел Томас, его  губы  подрагивали.--  Что-то  свечи
горят слабо...
     Монахи, стуча сандалиями и  оскальзываясь  на  ступеньках,  торопливо
взбирались на хоры, священники с опаской приблизились к гробу. К удивлению
и страху Томаса тот стал совсем черным. В  тиши  и  недвижимости  он  ждал
зловеще и угрожающе.
     Макдональд внезапно заорал:
     -- Да зажгите же, мать вашу, все свечи!.. За них уже заплачено!
     Он  сам  смутился  своего  крика,  вздрогнул,  а  из  группы  рыцарей
крикнули:
     -- Все вчерашние горят!
     -- Еще и новые зажгли!
     -- Все зажигаем!
     Макдональд пробормотал:
     -- Черт-те что мерещится. Только что Моргану видел с Мордредом.
     Сзади Томаса вялый голос калики посочувствовал:
     -- В темноте, а хуже того -- в полутьме, всегда всякое чудится...
     По спине Томаса пробежала огромная холодная ящерица. Калика вперед не
лезет, по сторонам поглядывает быстро, цепко, словно уже примеряет сколько
кому отвесит. Конечно, в чужой костел с языческими богами не  попрешь,  но
раньше за ним избыточной осторожности Томас не замечал.
     Ворота захлопнулись гулко и, как показалось Томасу,  чересчур  легко,
быстро. Словно деревянная  калитка,  которую  толкнула  детская  рука.  Но
загрохотали тяжелые засовы, заскрипели, а двое рыцарей задвинули  железные
бруски в широкие уши и снаружи, обнажили мечи и встали рядом. Лица их были
бледными и мученическими.
     Макдональд вскинул руку, словно перед сигналом к рыцарской атаке,  но
монахи на хорях уже и так шелестели псалтырями, тянули  сперва  вразнобой,
торопясь от усердия,  постепенно  выравнивались,  голоса  звучали  громче,
мощнее.  Священники  у  гроба  раскрыли  книги,  бормотали   молитвы,   их
монотонные голоса ослабили натянутую тетиву нервов Томаса.
     -- Наконец-то,-- сказал он с облегчением.
     -- Темновато,-- сказал Олег озабоченно.
     -- Свечей пожалели,-- бросил Томас.-- Сейчас велю зажечь до единой!
     -- Разуй глаза,--  посоветовал  калика  тихо.--  Да  что  там...  сам
знаешь, что только иконы еще не зажгли.
     Воздух был странной смесью теплых струй ладана с могильной  сыростью.
Лики на иконах потемнели, лица заострились как у покойников, только  глаза
наблюдали за людьми с неприкрытым недоброжелательством.
     Томас сжал челюсти, стараясь не выдать дрожь во всем  теле.  Несмотря
на свет от свечей, странно тусклый, на лицах монахов, священников  и  даже
его рыцарей был желтый цвет, как будто только что поднялись из  могил.  От
надбровных дух падали густые темные тени.  Глаз  Томас  не  видел,  только
чудилось, будто там иногда поблескивают красные дьявольские искорки.
     -- Ничего,-- сказал он с натужной твердостью,--  половину  срока  уже
перевалили...
     Истошный вопль раздался над самым ухом с такой неожиданной мощью, что
Томас  отпрыгнул  как  ужаленный,  повернулся,  выхватывая   меч.   Сверху
звякнуло, вниз брызнули  цветные  осколки.  Стекло  звякнуло  на  каменных
плитах, а сверху пахнуло вонью.  Окно  заслонила  темная  крылатая  тварь,
Томас рассмотрел только мохнатую когтистую лапу... Медные когти ухватились
за решетку и пытались ее согнуть или выломать.
     Один из рыцарей быстро поднял  что-то  из  угла,  приложил  к  плечу.
Щелкнуло металлом, за  окном  страшно  вскрикнул  получеловеческий  голос,
полный боли и разочарования.  Тень  исчезла,  блеснуло  звездное  небо.  В
помещение пахнуло свежим ночным воздухом.
     Макдональд рявкнул:
     -- Кто нарушил мой запрет проносить в церковь  оружие?..  Ты,  Георг?
Благодарю!
     Рыцарь с облегчением отнял от плеча арбалет, двое  тут  же  бросились
помогать ему крутить ворот, а еще один услужливо  подавал  пучок  коротких
металлических стрел.

     Наконец Томас сквозь шум крови в ушах услышал странный крик, тонкий и
далекий, но исполненный скрытой мощи. И тут же в яростном визге,  зубовном
скрежете,  воплях  нечистой   силы   послышалось   разочарование,   ярость
побежденных,
     Он тряхнул головой, отступил шатаясь, и ощутил, как стал слышнее  хор
перепуганных монахов. Их  трепещущие  разрозненные  голоса  взмыли  ввысь,
слились в победном гимне, в  нем  была  радость  победителей,  а  у  гроба
священники поднимались с колен, бледные и трясущиеся, но лица  оживали  на
глазах.
     Рядом голос калики произнес озадаченно:
     -- Во как все меняется...
     -- Что? -- не понял Томас. Он чувствовал как  по  лбу  текут  горячие
струи пота, щиплют глаза.-- Что меняется?
     -- Да, грю, простой петух заменил всех жар-птиц,  фениксов,  рухов...
До чего дожили! Петуху рады... Что ж, иная нечисть, иные герои.
     Оруженосец вытер Томасу лоб шелковым платком. Томас  чувствовал,  как
дрожат  пальцы  мужественного  мальчика.  Глаза  очистились,  вся  церковь
озарилась радостным светом:  пламя  свечей  приподнялось,  тьма  с  писком
поднялась под самые своды, да и там схоронилась лишь за толстыми  балками.
Только сейчас Томас рассмотрел, что страшные космы, что тянутся оттуда  --
это просто толстый слой  сажи  на  могучей  паутине,  которую  раскачивают
теплые потоки воздуха.

     День отсыпались, ели и  пили,  слушали  рассказы  челяди  о  страшных
случаях, когда ведьмы утаскивали с собой несчастных, посмевших помешать их
обрядам. К  вечеру,  суровые  и  мрачные,  полные  недобрых  предчувствий,
облачились в доспехи. Монахи и священники, отрабатывая щедрую  плату,  уже
ушли в церковь.
     Томас со вздохом одел через плечо широкую перевязь с мечом:
     -- Пора.
     -- Что-то у меня недоброе чувство,-- сказал Макдональд.
     Томас сказал угрюмо:
     -- Две ночи выстояли? Кто говорит, что не выстоим  и  третью?  Видно,
проклятая бабка много напылила, если вся нечистая сила боится ее потерять.
     -- Это первый раз трудно,-- поддакнул дядя Эдвин.-- А  потом  человек
привыкает. На третью ночь все будет привычно, знакомо. Как  будто  вы  всю
жизнь так прожили!
     -- Да,-- согласился Олег,-- такая битва за никчемную, по сути,  душу!
Хорошие времена настают.
     Томас не понял, но переспрашивать не стал. Тесной гурьбой  вышли,  на
той стороне двора угрюмо вырастало здание церкви. За двое суток оно  стало
страшнее, потемнело, камни сплавились в единую стену, щелочки не отыскать,
а решетки на выбитых окнах в закатных лучах выглядели совсем рыжими.
     Макдональд покачал головой:
     -- Неделю тому поставили, а вся поржавела. От слюней их поганых,  что
ли?
     -- Или грызли,-- предположил другой рыцарь.
     -- Да, зубы у них еще те.
     Прозвучал дикий волчий вой,  огромная  стая  выла  прямо  за  стенами
замка. По эту сторону начинали  бесноваться  собаки,  но  не  бросались  к
стенам, а пытались  забиться  поглубже  в  щели,  прятались  под  крыльцо,
старались проникнуть в покои и затаиться  под  столами  среди  людей.  Над
головами  почти  неслышно  пролетали  гигантские  нетопыри.  Когда   Томас
вскидывал голову, всякий раз  видел  красные  угольки  глаз,  устремленных
прямо на него.
     Макдональд  опередил,  и  когда  Томас  с  рыцарями  догнали,  старый
кастелян задумчиво  рассматривал  врата,  качал  головой.  Томас  смолчал,
боялся выдать себя дрожью в голосе.  Церковные  врата  будто  опалил  язык
гигантского пожара. Почернели, медные рукояти расплавились и оплыли  будто
воск на солнце. Черная нагар закрыл  сцены  из  жизни  святого  семейства.
Томас отмахнулся, уже поздно что-то делать.
     Когда переступили порог, холодок страха пробежал по коже  у  каждого.
Томас искоса оглянул лица рыцарей, увидел посеревшие,  вытянувшиеся  лица.
Гроб на помосте стал вроде еще массивнее, выше, а иконы совсем  почернели,
оттуда сверкали только красные искорки, похожие на глаза нетопырей.
     -- Зажечь все свечи! -- раздался властный голос Макдональда.
     Рыцари с поспешностью простолюдинов  расхватали  факелы  и  бросились
вдоль стен. Один носил огромный пучок новых свечей,  их  ставили  рядом  с
огарками,  сразу  поджигали,  и  когда  уже  факелы  бросили  под  ноги  и
затоптали, у Томаса в груди стало холодно, будто ведро воды превратилось в
лед.
     Священники в белоснежных одеждах выглядели серыми тенями и  едва-едва
маячили в полумраке гнетущего зала. Свечи  горели,  освещая  только  себя,
воздух был с тяжелый запахом ладана, горелого дерева и... серы.
     Томас нервно оглянулся, крикнул сорванным голосом:
     -- Макдональд! Огден!.. Где монахи? Пусть начинают петь.
     -- Но... еще рано. Голоса сорвут,  поди...  Охрипнут.  Да  и,  правду
сказать, некому уже петь. Трое-четверо ушли еще после второй ночи, никакие
деньги им не нужны, трусы, а на эту ночь не пришло  больше  половины.  Вон
двое оставшихся пытаются взобраться на хоры... Да, накачали их,  но  иначе
бы вовсе не пришли.  А  так  даже  не  знают,  где  они.  Остальные  ушли.
Заставить не удастся...
     Томас зарычал:
     -- Я король или не король?
     -- Но, ваше величество, все  страшатся  силы,  что  превосходит  мощь
земных королей. Я не думаю, что их можно заставить.
     Томас в отчаянии огляделся:
     -- Сэр Винстон! Сэр Чосер! Вся надежда на вас. Вы должны заменить тех
трусов.
     Олег видел, как отшатнулся рыцарь  по  имени  Чосер,  а  сэр  Винстон
сделал шаг назад. Чосер воскликнул:
     -- Ваше Величество! Да ежели я запою, да еще  в  церкви,  то  мне  уж
точно в аду гореть!.. Томас, ты ж  знаешь,  что  я  кроме  похабных  песен
никогда и ничего... Да и то,  когда  надирался  так,  что  домой  за  ноги
приволакивали.
     -- Выучишь,-- бросил Томас зло.-- А ты, Винстон, я слышал твой рев на
поле брани! Да неужели ты струсишь?
     Винстон пробормотал:
     -- Я не трушу, но ослиный рев благозвучнее моего пения. Не  будет  ли
это оскорблением небес?
     Томас взорвался:
     -- К черту небеса! Нам надо, чтобы дьявол не утащил эту бабку к своей
матери. Видишь,  той  подруга  понадобилась.  Главное,  чтобы  мы  держали
оборону. Я не думаю, что дьявол такой уж знаток пения. Если надо,  я  велю
прикатить бочку вина. Но только чтобы вы пели церковное, а не солдатское!
     Чосер все еще колебался, а Винстон почесал в затылке. Похоже, к бочке
вина хотел запросить и гулящих девок, но все же пересилил себя, вздохнул и
сказал твердо:
     -- Сделаем. Только  не  забудь,  ваше  Величество,  насчет  пустующих
земель за Верхними Мхами...
     -- Твои будут,-- пообещал  Томас  твердо.--  Хоть  они  и  не  совсем
пустующие, но... освободим. Только продержитесь, как держался ты  в  битве
за знамя при Гусьярде.
     А Чосер сделал последнюю попытку:
     -- Ваше величество, тогда бы и тебе с нами, а? Пели бы вместе.
     Томас содрогнулся, железо на нем мелко зазвенело:
     -- Ни за что!.. Я хотел сказать, что мой долг с мечом в руке охранять
гроб. Там будет самая рубка, как за знамя.
     Олег видел, как два рыцаря, обнявшись словно  перед  последним  боем,
полезли  на  хоры.  Петь  начали  еще  на  ступеньках,  чело  Томаса  чуть
разгладилось. Правда,  пение  вскоре  оборвалось,  монахи  совали  рыцарям
псалтыри, те, судя по их жестам, с  негодованием  объясняли,  что  они  --
благородные рыцари, им грамота вообще до этого места, затем  Олег  ревниво
заметил, что нашли разумную середину, как водится у англов, после чего все
четверо заревели мощно и громко, как водится на Руси.
     Поблизости прошел суровый Макдональд, внезапно вперил грозные  очи  в
коренастого воина, широкого в плечах и с выпуклой, как бок  бочки  грудью,
которую закрывала роскошная бородища:
     -- Ты почему ходишь с таким веником?
     -- Хочу быть похожим на героя битвы под Гусьярдом МакОгона!
     Макдональд рявкнул:
     --  Чтобы  к  вечеру...  ладно,  к  утру  был  похож   на   кастеляна
Макдональда!

     Глава 4

     Ворота затрясло. За окнами возник и распространился  во  все  стороны
дикий волчий вой. Донесся металлический скрежет,  словно  зубы  или  клювы
грызли железные решетки. В церкви стоял  такая  мгла,  что  Томас  не  мог
отличить в самом ли деле вдруг заметались крылатые тени,  или  же  усталые
глаза видят то, что подсказывает воображение.
     -- Надо держаться,--  процедил  Томас  с  ненавистью.--  Ему  нас  не
сломить, мохнатому!
     Ворота  сотрясались,  словно  в  них  били  океанские  волны.  Начали
вздрагивать стены, мелькнул во мраке и прочертил  светящуюся  дугу  слабый
огонек упавшей свечи. От постоянного неумолчного грохота начало  ломить  в
висках, в ушах появился настырный комариный звон. Томас ощутил, как заныли
зубы, будто рядом водили по стеклу гигантским ножом.
     Колокольный звон доносился все слабее. И грохот  в  самом  храме,  и,
Томас боялся даже представить, что творилось за крепкими  стенами  церкви.
Камни вздрагивали, свечи  одна  за  другой,  а  то  и  целыми  светящимися
заборчиками, отлеплялись от стен и падали на каменные плиты. Расплавленным
воском пахло все сильнее, но волосы зашевелились на загривке Томаса, когда
ноздри уловили усиливающийся серный запах.
     Он видел, как упал  ниц  священник,  как  другой  распростерся  перед
гробом, остальные в ужасе пятились, похожие  на  призрачные  тени.  С  хор
слышалось пение, надсадное и хриплое, Томас различил голоса сера Чосера  и
сера Винстона, который стойко зарабатывал пустошь  за  Верхними  Мхами.  К
удивлению Томаса слышались и голоса двух монахов, не в меру веселые.
     Земля дрогнула, он едва удержался на ногах.  Церковь  зашаталась,  ее
будто  ухватила  огромная  лапа  и  тряхнула.  Со  стен  звездным   дождем
посыпались свечи, на миг стало светлее.  На  полу  фитили  горели  во  всю
длину, Томасу они показались светящимися червями..
     Взвились и умолкли голоса монахов.  Священники  лежали  лицами  вниз,
никто  не  смел  поднять  в  ужасе  глаз.  Гроб  начал  подрагивать,  цепи
натянулись, от них пошел нестерпимо тонкий звон. На помощь рыцарям у  врат
бросились другие. Вместе налегли на створки, удерживая  напор  снаружи,  а
двое изо всех сил цеплялись за железный  засов:  подрагивая,  он  медленно
выползал из железных дуг.
     -- Да не спите же! -- закричал Томас бесстрашно.
     Священник лежал на полу, накрыв голову толстой книгой с  изображением
креста. Томас подхватил с пола его чашу со святой водой, на бегу  наступив
на книгу, добежал до ворот в  тот  миг,  когда  засов  уже  почти  покинул
железные уши.
     Томас с разбега плеснул из чаши. Засов задымился, замер, даже  словно
обвис обессилено. Рыцари со стуком засунули  его  обратно.  Лица  их  были
бледные, глаза как блюдца:
     -- Спасибо, Ваше Величество!
     -- Держитесь стойко,-- велел Томас.-- Вот вам чаша.
     Бегом вернулся, по железной голове сверху что-то щелкнуло,  потом  по
плечу. Он  успел  заметить  как  из  мрака  выныривали  страшные  птицы  с
зубастыми пастями, от них мерзко пахло, а гадили белыми ядовитыми струями.
Где попадало на камень, там взвивались дымки, а воск  вспыхивал  нехорошим
бледным пламенем.
     Он дважды поскользнулся как на льду,  нелепо  замахал  руками.  Чтобы
удержаться, пробежал дальше, чем рассчитывал, с разбега ударился грудью  о
гроб. Раздался звон, Томас ухватился обеими ладонями за края гроба,  чтобы
оттолкнуться, и замер, прикованный неземным холодом.  В  гробу  словно  бы
лежала глыба льда, которая осталась еще со  дня  творения,  когда  Господь
разбил вдрызг тело инеистого великана Имира...
     -- Томас,-- слышал он предостерегающее,-- сэр Томас!
     Он с трудом толкнулся ладонями, но и отступив на шаг, чувствовал, как
внутри все заледенело, а сердце превратилось в кровавую сосульку.
     В сознание пробился грохот, визг, по голове и плечам что-то  ударило.
Затем раздался страшный лязг, в дверь храма словно ударили тараном. Ворота
затряслись, выгнулись и вдруг  слетели  вместе  с  петлями.  В  квадратном
проеме раскрылся страшный лик ночи с ее бледным туманом, где жутко  ходили
огромные хищные тени.
     В  церкви  полыхнуло  багровое  пламя.  Запах  серы   стал   сильным,
торжествующим. Воздух накалился, Томас ухватился обеими руками  за  тесный
ворот, он задыхался, ибо вся церковь стала внезапно жерлом адовой печи,  а
стены запылали жаром.
     Через проем двигался в церковь огромный полыхающий  факел.  Раздались
крики ужаса, проклятия. Кто-то из рыцарей метнул в огненное чудовище  нож,
тот  растаял  голубым  дымком.  Томас  смутно  видел  очертания  огромного
человека, но вот факел остался посреди церкви, а из него как из  огненного
кокона вышел пышущий жаром  двуногий  зверь,  весь  красный  как  будто  с
содранной кожей, с огромной головой и устрашающей пастью.
     -- Смертные! -- взревел он страшно, и со стен  посыпались  изразцы.--
Падите ниц перед Хозяином!
     Томас тщетно пытался вытащить меч, тот словно залип в ножнах, а демон
подошел к гробу, не обращая внимания на отползающих как черви священников,
властно вытянул руку:
     -- Сгиньте!
     Цепи звякнули, кольца со звоном раскатились по каменному полу.  Демон
повел дланью над обручами, те рассыпались серым пеплом, его тут же смахнул
ветер  от  летающих  тварей.  Крышка  медленно  начала  сдвигаться.  Демон
пошевелил пальцами в нетерпении, крышка поднялась и встала столбом.
     Мертвая лежала восковая и неподвижная, но Томас  даже  издали  видел,
как ее лицо исказилось в диком ужасе. Демон сделал властный жест:
     -- Восстань, тварь!
     На мертвом лице проступили крупные капли пота. Вздулись  и  задрожали
жили на шее, а ноздри затрепетали.
     Демон покачал головой:
     -- Противишься? Мне?
     От его страшного гласа холод пробежал по  жилам  Томаса  и  проник  в
самом сердце. Мертвая вздрогнула, и Томас увидел,  как  ее  тело  медленно
поднимается, словно все еще противясь чужой воле. Вскоре она уже стояла  в
гробу:  сгорбленная,  страшная,  с  отвратительной  ухмылкой  на  жестоком
коварном лице.
     -- То-то,-- прорычал демон,-- начала песню --  пой  до  конца!  Разве
достойно в последний момент пытаться спастись чужими усилиями?  Следуй  за
мной, тварь!.. Прямо в ад.
     Он повернулся и, Томас  даже  вздрогнул  от  неожиданности,  едва  не
столкнулся лицом к лицу с каликой. Озаренным багровым пламенем,  он  стоял
как будто вынырнувший из кровавой  купели,  куда  язычники  сливают  кровь
христианских младенцев. Красные волосы, и без того как адово пламя, стояли
дыбом, нечеловеческие глаза полыхали угрозой. Он чуть пригнулся и развел в
стороны руки, став едва ли не страшнее демона.
     -- Оставь ее,-- велел калика напряженно.
     -- Что? -- прорычал демон, в жутком рыке было больше  недоверия,  чем
ярости.-- Ты, мерзкая тварь...
     Он выбросил вперед огромную волосатую  лапу,  норовя  то  ли  ударить
калику в лицо, то ли ухватить за горло. Калика молниеносно выбросил вперед
свой кулак, сам чуть дернул головой. Послышался сочный удар, будто молотом
ударили по сырому бревну. Демон дернулся  и  отступил  на  шаг,  чтобы  не
упасть на спину.
     -- Ах ты... смертный...
     -- Ты тоже... не бог...-- ответил калика так же сквозь зубы.
     Демон взревел,  церковь  затряслась  до  основания,  ринулся  вперед,
наткнулся на могучий кулак, его же руки ухватили воздух, снова бросился  и
снова промахнулся, а  с  четвертой  или  пятой  попытки  захватил  святого
отшельника в жуткие нечеловеческие объятия, сжал  изо  всех  сил,  свирепо
взревел. Томас видел, как выгнулся от боли его друг, как  в  свою  очередь
ухватил врага, сомкнул руки на красной спине в замок, тот вскинул голову к
сводам храма и взревел так, что затрещали и прогнулись  балки,  посыпались
комья голубиного помета. Он начал давить в свою  очередь,  демон  умолк  и
напрягся, так  они  стояли  молча,  упирались  один  в  другого,  пыхтели,
каменные плиты под их ногами начали вдавливаться в землю.
     Томас наконец высвободил меч, бросился к схватке. Из  дымящейся  мглы
выныривали рыцари. Суровые, хоть и бледные, как призраки, они обнажили кто
меч, кто кинжал, молча смотрели на короля, ожидая приказа. С  хор  кубарем
скатились сэр Чосер и сэр Винстон. Винстон знаками показывал, что охрип  и
петь уже не может, но готов послужить и дальше.
     Демон внезапно дал калике подлейшую подножку, оба грохнулись, и  храм
вздрогнул до основания, а крышка гроба с сочным свинцовым лязгом упала  по
ту сторону алтаря. Мертвая ведьма стояла недвижимо,  лишь  блестящие,  как
слюда, глаза не отрывались от боя за ее душу.
     Томас занес меч, противники покатились в сторону, он отпрыгнул, чтобы
не быть раздавленным, снова поднял  меч,  забегал  то  справа,  то  слева,
пробовал и с головы и с ног, и даже когда наконец разобрался, что ноги как
ноги -- это его друга Олега, а с конскими копытами --  это  посланец  ада,
все равно не удавалось нанести удар: и катались чересчур  быстро  и,  если
правду, страшно было поразить друга вместо врага, так  как  руки  у  обоих
волосатые, могучие, покрытые красноватой  шерстью,  к  тому  же  на  обоих
налипло столько воску, что скоро Томас вовсе перестал их  отличать  одного
от другого.
     -- Томас,-- услышал он хриплый голос,-- рази...
     -- Не могу! -- ответил Томас с мукой.-- А вдруг тебя?
     -- Все равно рази...
     -- А потом этот утащит меня в ад за убийство друга?
     -- То...мас...
     И тут все услышали самый прекраснейший из  воплей,  какой  доводилось
слышать: дурацки бодрый крик петуха! Ободренный Томас наконец  собрал  все
свое мужество, вдруг  услышал,  как  среди  борющихся  промелькнуло  слово
"павук", их клубок сразу же распался, оба вскочили на ноги, один торопливо
начал стряхивать что-то с плеча, а второй ухватил ведьму за руку,  гикнул,
свистнул, по церкви пронесся смерч, выдул дым...
     В зияющем проломе видно было  как  промелькнул  багровый,  как  заря,
всадник на красном коне, а на седле рассмотрели горбатую фигурку. Вслед со
зловещим свистом и  шумом  унеслись  вихри,  вихрики,  внутри  можно  было
рассмотреть вертящиеся с  огромной  скоростью  злобные  лица,  крючковатые
руки, когти.
     Запоздало прогремел второй крик петуха, убивающий  любую  нечисть  во
мгновение ока. В мертвой тишине калика поднялся, скривился, ухватившись за
поясницу:
     -- Черт... Он мне кости поломал!
     Сплюнул со злости, но даже Макдональд смолчал, что в  святой  церкви.
Томас дрожал от разочарования и ярости, смотрел то на пустой  гроб,  то  в
зияющий пролом:
     -- Все?.. Он ее забрал?
     -- Говорил же тебе...-- бросил калика зло.-- Руби!
     -- Мог промахнуться,-- огрызнулся Томас.
     -- Курей крал?
     Их голоса становились громче, озлобленнее,  и  старый  Макдональд  на
всякий случай вклинился между королем и его странноватым другом:
     -- Ваше величество... Почему вы так  зачем  орете?  Все  равно  умнее
получиться стать не выйдет. В ином смысле много ума хуже, чем если бы  его
вовсе не было. Ну опять пролопоушили, ясно же... Впервой ли?  Все  устали,
надо отдохнуть. Здесь работа для святых отцов... Освятят, почистят,  мусор
уберут, а завтра за дело возьмутся уже люди. Каменщики, плотники.  Нам  же
пора в замок.
     Измученные,  с  красными   от   усталости   глазами,   они   оглядели
разгромленную церковь. На залитом воском полу в  слабом  рассвете  блестят
осколки алтаря. На иконах  свисают  зеленые  потеки  плесени,  похожие  на
плевки, а если где проглядывал лик святого, то страшно было встречаться  с
его сатанински горящими глазами.

     Священник опасливо  косился  на  обратном  пути  на  отшельника,  так
похожего в своей звериной шкуре и с всклокоченными  красными  волосами  на
дьявола, старался чтобы между ним и  собой  всегда  оказывался  кто-то  из
рыцарей.  Олег  заметил,  скривился,  потом   неожиданно   поинтересовался
участливо:
     --  Святой  отец,  ваши  священные  коровы,  случайно,  не  возжигают
благовония?
     Священник  онемел  от  неслыханной  наглости.   Рыцари   посматривали
ожидающе. Он пролепетал сдавленным от негодования голосом:
     -- Варвар, ты совсем дурак? Или тебе здесь Индия?  У  нас  не  бывает
священных коров!
     -- А-а-а-а,-- протянул Олег,-- ну, тогда... горит твой храм.
     Священник в панике обернулся. Из  церкви  валил  густой  жирный  дым,
словно там коптились и подгорали мясные туши. Остроконечная крыша лопнула,
оттуда вырвался острый, как клинок, язык пламени. Торжествующе загудело, а
черное воронье снялось с окрестных деревьев, носилось вокруг, оглушительно
каркая и роняя перья.
     Томас равнодушно отвернулся. Синие глаза горели холодным огнем, брови
грозно сшиблись на переносице. Макдональд кивнул:
     -- Хорошее место для кузницы. Я думаю пригласить  еще  пару  неплохих
оружейников. В замке я уже проверил: мечи старые, смешно  думать,  что  на
что-то годятся, хотя все же годятся. А  храм  можно  построить  потом,  за
оградой. Все равно церковь никто  не  тронет,  так  что  нечего  ей  место
занимать за крепостными стенами!

     Глава 5

     Томас со злостью прислушался к грохоту в нижнем пиршественном зале:
     -- Веселятся, будто самого Сатану отогнали!
     --   Если   человек   в   наше   время   поет,--    заметил    калика
глубокомысленно,-- он либо пьян, либо придурок.
     Он лежал под стеной на широком ложе. Сапоги в отшельческом  рассеянии
не снял, пачкал белое белье с нежнейшими кружевами. Одну могучую  длань  в
великой задумчивости закинул за голову, другой  с  треском  драл  крепкими
когтями волосатую грудь:
     -- Что с воза упало, то и пропили...
     -- Что упало? -- рыкнул Томас.
     -- Две тысячи золотых монет. Столько ты  отсыпал  от  щедрот?  Теперь
средь шумного быдла случайно... гм... А в самом  деле  явился  не  простой
чертик, не простой...
     -- Ну да,-- сказал Томас язвительно,-- так и  признаешься,  что  тебе
простой черт кости переломал!
     -- Ну, простого и ребенок задавит. Простой -- это  так...  дым,  пар,
напоминание. Здесь же был кто-то из таких, кто мог бы уйти без  драки,  ан
нет -- не утерпел! Если бы петух не  помог...  подумать  только!..  то  не
знаю, не знаю...
     Томас поморщился от воплей, рыцари били железными кружками по столу и
орали похабную песню о старушке, что уехала вместе с  чертом.  От  грохота
вздрагивали даже стены.
     --  Сэр  калика,--  сказал  он  измученно,--  ты  видишь,  я   совсем
раздавлен. У меня были все надежды, что либо как-то увяжемся с этой парой,
либо  проклятая  ведьма  из  благодарности  --  как  будто  ведьмы   знают
благодарность! -- укажет нам туда дорогу. Но что делать сейчас?
     Олег с кряхтением поднялся, Томас видел,  как  он  бережно  ощупывает
бок. Похоже, калика в самом деле схлестнулся с непростым чертом.
     -- А чего,-- вдруг вспомнил Томас,-- вы там о пауках рассуждали?
     Калика от двери отмахнулся:
     -- Проведал, гад, что я в детстве  пауков  боялся.  Да  и  сейчас  не
больно... Гавкнул врасплох, я вздрогнул, а он тут и саданул меня так,  что
я... Словом, ему удалось, а нам нет. Ладно, что  с  воза  упало,  того  не
вырубишь топором. Пойдем, хорошо бы пошарить в ее колдовской комнате.
     Томас бурей вылетел  за  ним  в  коридор.  В  залах  и  на  лестницах
слышались песни. Мужественные рыцари праздновали победу над Сатаной и  его
войском.
     -- А ты хоть знаешь, где она?
     -- А что знать,-- отмахнулся  калика,--  у  халдеев  всегда  в  самом
высокой башне. Чтоб, значит, до звезд дотянуться.
     -- А она разве халдейка?
     -- Все мы халдеи.
     Четверо  рыцарей  тут  же  встали  из-за  стола.  Макдональд   кивнул
одобрительно, и они, громыхая железом,  довольно  твердо  пошли  за  своим
сюзереном.
     В башню вела обычная витая  лестница,  подниматься  можно  только  по
одному, простой воин сумеет оборонять башню от тысячного войска,  пока  не
свалится сам от усталости, каменные ступени, стертые посредине,  будто  по
ним ходили не  только  легкие  женские  ноги,  пусть  и  старушечьи.  Олег
чувствовал чье-то присутствие, словно за ним присматривал кто-то  огромный
и невидимый, а Томас непроизвольно ежился, поглядывал на стены.
     Наконец Томас остановился перед металлической  дверью.  На  ней  были
намалеваны колдовские символы, хвостатые  звезды,  странные  знаки.  Томас
зябко передернул плечами:
     -- Проклятая ведьма! Тут еще и заклятия...
     -- Да ладно тебе,-- сказал калика равнодушно.
     Он коснулся двери, подергал за ручку, хмыкнул, стукнул ребром  ладони
повыше рукояти, а потом в низ двери, и та распахнулась.
     Томас ахнул:
     -- Ты знаешь и христианское... э-э... противохристианское колдовство?
     Калика буркнул:
     -- Какое,  к  черту,  христианское!  Так  еще  гиксосы  своих  чертей
вызывали.
     Он шагнул через порог, а Томас, чувствуя на  спине  взгляды  рыцарей,
выпрямился и вошел с достоинством подлинного христианина. На всякий случай
он прошептал "Ave Maria" и сложил пальцы крестом.
     В тесной комнате стоял старый медный котел на  чугунной  треноге,  на
столе пустыми глазницами зияли три черепа, высушенные  кисти  рук,  крылья
летучих мышей, блестящие камешки, на стенах висели  пучки  трав,  листьев,
ветки омелы и проклятого христианами бедного дерева осины.
     -- Ага,-- сказал калика удовлетворенно,--  это  от  халдеев,  это  от
халдуев, это от хохлов, а  это  и  вовсе  от  хеттов...  Станьте  у  стен.
По-благородному станьте, на меня не обращайте внимания.
     Томас спросил с надеждой:
     -- Ты берешься вызвать демона?
     -- А ты против?
     -- Как король -- да... но, сэр калика, прошу тебя, не  останавливайся
и ни о чем меня не спрашивай! Делай свое богомерзкое дело.
     Калика бросил коротко:
     -- Тогда проследи, чтобы не приперся тот дурак со святой водой.  Хоть
и трус, но дурное рвение может подвигнуть...
     Он  что-то  бурчал  еще,  все  тише  и   тише,   раскладывал   травы,
присматривался,  начертил  на  полу   пятиконечную   звезду,   оглядел   с
удовлетворением, поправил линию, наконец отступил и  еще  раз  сказал  уже
совсем строго:
     -- Ни звука, ясно? Не шевелиться.
     Томас сказал серу Винстону строго:
     -- Никого сюда не пускать! Ни-ко-го!
     -- Но, мой лорд,-- осмелился сказать Винстон,-- то, что мы творим, не
слишком ли... э-э... противозаконно установкам Господа нашего...
     -- Не слишком,-- ответил Томас твердо.-- Мы шли на священную войну  с
неверными сарацинами, воевали, не щадя жизней за Гроб Господень, но  когда
было нужно -- заключали  с  ними  перемирие,  даже  покупали  у  них  еду,
нанимали в проводники! И все это было разрешено святыми отцами Рима!
     Винстон  просветлел,  отступил  вниз,  вскоре  слышно  было  как   он
остановил кого-то на лестнице, там  слышались  раздраженные  голоса,  даже
звякнуло железо. Наконец оттуда доносилось только сопение  кучки  здоровых
мужчин, зажатых в тесном пространстве. Томас поглядывал  с  нетерпением  и
страхом, только бы никто не вмешался, не нарушил, не поломал.
     Калика властно поднял обе ладони. Лицо его  было  торжественное.  Все
замерли. Внутри звезды словно бы пронесся ветерок, потом Томас понял,  что
это сквозняк из единственного окна.
     Калика нахмурился, сказал  что-то  на  незнакомом  наречии.  Опять  в
торжественном страшной тиши  все  ждали,  затаив  дыхание.  Наконец  Томас
прошептал, еще не веря:
     -- Ничего...
     -- Сам вижу,-- огрызнулся калика.
     -- Но ты ж говорил...
     -- Ну и что? -- ответил калика еще  рассерженнее,--  раз  на  раз  не
приходится. Что-то сорвалось. Не так повернулся,  не  с  тем  ударением...
Хоть и воруете друг у друга, но иной раз что-то добавляете, а то и само за
столетия меняется незаметненько для вас самих. Но я знаю, что кто с  ничем
пришел, тот от ничего и погибнет...
     Он повторил заклинание еще и еще, всякий раз чуть меняя интонацию,  и
вдруг в середине звезды на мгновение вспыхнул свет. Калика  сам  посветлел
лицом, кивнул довольно, пошел бубнить  дальше,  свет  мерцал,  усиливался,
наконец там вспыхнул оранжевый огонь, брызнул искрами, повалил  дым.  И  в
столбе дыма поднялся во весь  немалый  рост  багровый  зверь.  Он  раскрыл
пасть, пахнуло смрадом, рыкнул, раскинул в стороны  огромные  руки,  почти
упираясь в противоположные  стены.  В  правой  лапе  держал  боевой  молот
размером с наковальню.
     -- Сгинь,-- велел калика.
     Демон моментально исчез, как  пропал  и  дым,  только  сизая  струйка
поползла под ноги Томасу. Тот не дрогнул, только спросил напряженно:
     -- Зачем прогнал?
     -- Это Черный Слуга,--  объяснил  калика.--  Только  для  боев.  Даже
разговаривать не умеет.
     Томас покосился на замерших у двери рыцарей. На их лицах  можно  было
бы писать как на беленых стенах домов простолюдинов.
     -- Какой же он черный? -- только и нашелся что спросить.
     -- А хрен его знает, почему так зовут...
     Взвился синий дым, в его облаке предстал живой, как ртуть,  оранжевый
демон, весь блестящий и переливающийся. Калика спросил подозрительно:
     -- Как зовут?
     -- Тхожей, господин.
     -- Сгинь, -- велел калика, и демон исчез с радостным  воплем.--  Ишь,
никто работать  на  человека  не  хочет.  Да  и  то,  кто  лучше  человека
сделает?.. Томас, не горячись. Это демон, что  умеет  становиться  быстрым
как молния... ну, не как молния, но все же быстрым конем.  Но  ты  знаешь,
куда нам скакать?
     По взмаху ладони появился крохотный демон, размером с котенка, только
стоял как суслик на задних лапах. Калика  протянул  руку,  демон  послушно
запрыгнул на ладонь. Между крохотных рожек проскакивали  голубые  искорки.
Калика бросил:
     -- Как зовут, козявка?
     -- Асмодей, господин!
     -- Асмодей? -- не поверил калика.-- Слышал о тебе, но думал,  что  ты
побольше... Что ж, ты умеешь побольше других олухов.
     Демон пропищал тонким быстрым голоском:
     -- Да, я умею многое! Но ограничения есть: бессмертия не даю, теорему
Ферма не решаю, на небеса не вхож...
     -- Погоди, -- прервал Томас.-- Какая теорема? Я что тебе, иудей?  Или
какой-то еще засушенный книжник? Я король, и мне изволится...
     Демон перевел взгляд крохотных, как бусинки, глаз с калики на Томаса:
     -- Король?.. Да еще свеженький? Понятно. Золота, замки,  войско.  Дам
войско, дабы побить соседа...
     -- Мне не то надо,-- прорычал Томас.
     -- Не  то?  --  удивился  демон.--  Ага,  тогда  бессмертие?  Всякий,
дорвавшись до власти,  хочет,  чтобы  никогда  не  кончалась.  Бессмертие,
правда, дать никто не волен, зато какие-то гарантии неуязвимости на  некий
срок и на определенных условиях...
     -- К черту бессмертие,-- рявкнул Томас.-- Мне нужна женщина.
     Демон подпрыгнул, щекоча крохотными ножками ладонь Олега:
     -- Это просто! Проще пареной репы.  Могу  любого  цвета,  возраста  и
положения. Даже монашенку... Монашенки особенно...
     Томас рыкнул:
     -- Мне нужна моя женщина! Она сейчас в преисподней...
     -- А где ей еще быть? -- удивился демон.-- Все  женщины  там...  Одни
уже, другие потом,  но  все  будут  там.  Могу  посодействовать  с  Еленой
Прекрасной, Сафо, Умилой, Авдотьей Рязаночкой... гм, нет,  с  Авдотьей  не
получится, зато Гвеньевера, Моргана, Далила...
     -- Нет,-- отрезал Томас.--  Мне  нужна  моя  единственная.  Ее  зовут
Ярослава. Ее недавно уволок один такой обгорелый.
     Демон скорбно покачал крохотной рогатой головкой:
     -- Это будет трудно.
     -- Трудно? -- не поверил Томас.-- Труднее, чем Елену Прекрасную?
     -- Всяк знает, где Елена,-- объяснил демон.-- Всяк знает, где Сафо, и
на какой козе к ней подъехать. А где искать  женщину  не  столь  именитую?
Ну-ну, пока не столь именитую. Вы можете пересмотреть всех женщин на белом
свете? То-то. А в аду женщин в десятки  раз  больше.  Они  ведь  все  там,
начиная с самой первой, Лилит. И второй -- Евой.
     Калика покачал головой:
     -- Врешь... Никакой ты не Асмодей. Всяк знает, что  Лилит  --  лучшее
творение бога, и свободно бывает везде, где хочет. Хоть  в  аду,  хоть  на
земле. А Еву с Адамом вывел их праправнук, когда на  кресте  кончился.  Ни
хрена не знаешь, мелочь пузатая, а щеки дуешь!..  Ладно,  тогда  последний
вопрос... Кто из чертей волен явиться в наш мир и украсть...  или  послать
кого-то, чтобы для него украли...
     Томас напряженно замер. Демон всплеснул короткими ручками:
     -- Только сам Сатана! Остальным не в их власти. Разве  что  поневоле,
как я сейчас. Но Сатана не явится, у него своя гордость...
     -- И все?
     -- Н-нет... -- ответил демон, колеблясь.
     -- Кто еще?
     -- Ну... говорят, в этот мир отлучается Вельзевул.  Это  правая  рука
Сатаны, он силен и грозен... но он еще и умеет обходить все  ловушки,  что
на него ставят те, что наверху. На самом верху! А  больше...  нет,  больше
почти никто. А если кто и выберется, то всю добычу тащит Вельзевулу.
     Олег буркнул:
     -- Это все, что знаешь?.. Брысь.
     Он перевернул ладонь  тыльной  стороной  вверх,  даже  большой  палец
опустил вниз обрекающе, и демон исчез с пристыженным воплем. Томас  тяжело
вздохнул, слышно было как нервно переступали с ноги на  ногу  рыцари.  Оба
крестились торопливо, шептали молитвы, но умолкали всякий раз, когда в  их
сторону оглядывался страшный язычник с красными, как огонь, волосами.
     --  И  что  же?  --  спросил  Томас,  когда  калика  некоторое  время
безуспешно вздымал длани, творил заклятия, швырял пучки травы  в  середину
звезды.
     -- Что-то больше никто не идет,-- признался  калика.--  То  ли  бабка
больше не умела, то ли звезда такая слабенькая.
     -- А ты?
     -- Что?
     -- Ты разве не можешь?
     Калика искренне изумился:
     -- Я что, чернокнижник?
     Томас поперхнулся готовым ответом, успел подумать, что калика в самом
деле из другого мира, ибо чернокнижники -- это  христиане,  отрекшиеся  от
Спасителя, предавшие его, а калика  чернокнижных  мерзостей  не  знает,  с
демонами не водился, могил не раскапывал,  а  младенцев  невинных  если  и
убивал, но не из подлости, а по убеждениям своей веры.
     -- Так ты, значит,-- спросил  он  без  надежды,--  в  этой  магии  не
разберешься?
     -- Больно она подлая, Томас. От тайного  предательства!  А  я  Христу
твоему открытый противник.
     Рыцари нервно дергались. Их ладони то прыгали как лягушки на  рукояти
мечей, то отдергивались, будто  отброшенные  ударом  копыт  боевого  коня:
помнили, как этот диковатый разделался с колдунами Стоунхенджа.
     Томас взмолился:
     -- Тогда почему бы тебе  не  прибегнуть  к  своей  магии?  Как  ее...
волшбе! Пусть я буду за это проклят и гореть мне в аду, но лишь бы  спасти
ту, которой я так мало уделял внимания и ласки!
     -- Тебе гореть в аду?
     -- Разве не я тебя подтолкнул? Так что и отвечаю я.
     -- Магия,-- пробурчал Олег с тоской.-- Дело даже не в этике, хотя без
этики человек еще не человек, а так... всего лишь разумное нечто. Просто я
давно ею не пользовался. А с нею как с музыкой... Один  сказал,  что  если
день не поиграет на своей проклятой дуде... или  не  на  дуде?..  то  мать
замечает, что начал играть хуже. Если не  поиграет  три  дня,  замечают  и
друзья. А не поиграет неделю -- замечают все.
     -- Кто сказал?
     -- Не помню. Или еще не сказал... а скажет. У  меня  от  этой  дурной
попойки все путается. Одно наползает на другое как жаба на жабу по  весне.
В магии, сэр Томас, слишком много от дикой  силы.  А  я  всегда  ненавидел
силу. Любую. Даже добрую.
     Томас недоверчиво смерил взглядом могучую  фигуру  калики.  Скалы  бы
ломать, а не гнуть спину над поисками Истины в  темной  пещере.  Сто  лет,
говорит,  просидел  в  пещере!  Да  одна  его  ночка  в  половецком  стане
перечеркнет любую святость.
     -- И что же мне? -- прошептал он беспомощно.
     -- Не знаю,-- ответил  калика  с  досадой.--  Я  ведь  чужой  в  этом
христианском мире!

     Глава 6

     В своих королевских покоях Томас велел слугам подать крепкого вина --
горе заесть нельзя, а запить  можно,--  но  калика  притронулся  только  к
головке сыра. Челюсти его двигались  медленно,  взгляд  был  устремлен  на
стену так пристально, что Томас то и дело оглядывался, но стена как стена,
никакая харя не выступает из серых камней.
     -- Олег,-- сказал он горячо,--  мне  дядя  рассказывал,  что  однажды
Одиссею боги предложили на выбор: прожить долгую счастливую жизнь на своем
маленьком островке в безвестности, или же прожить коротко,  но  с  великой
славой? Одиссей выбрал короткую жизнь, но чтобы  со  славой.  Тогда  боги,
восхищенные его мужеством, даровали ему жизнь со славой, но и долгую. Увы,
это были времена гнусного язычества, а сейчас законы иные... Но я  все  же
хочу прожить славно... а не как Мафусаил,  о  котором  священник  чуть  не
рыдает от умиления. Ну, который прожил девятьсот с лишним  лет,  но  таким
пустоцветом, что никаких великих деяний за собой не оставил!
     Олег задумчиво  смотрел  на  раскрасневшееся  лицо  молодого  рыцаря.
Вздохнул, тряхнул головой, словно отгоняя вьющиеся над ним как мухи думы:
     -- Ну, это ваша церковная брехня, что Мафусаил прожил бесполезно. Это
выгодно так церкви рассказывать... На  самом  деле  даже  имя  его  значит
"убивающий мечом". Он доходил до пределов земли,  чтобы  узнать  у  своего
деда Эноха о предстоящем потопе, а умер перед самым потопом.  Кстати,  сам
потоп был отсрочен на неделю из-за траура по  Мафусаилу...  Такие  почести
пустоцветам не оказывают! Но я понял, что ты хотел сказать. Готов рискнуть
не только жизнью, но и душой, только бы вызволить...  вызволить  Ярославу.
Или хотя бы попытаться вызволить. Так?
     -- Так! -- выкрикнул Томас. Лицо его было бледным,-- разве не видишь,
что мне жизнь без нее  не  жизнь?  Она...  сама  чистота,  сама  святость!
Недаром  же  Непорочная  Дева  так  помогла  тогда,  ибо  чуяла  и  в  ней
непорочность...
     Олег раздраженно отмахнулся:
     --  Да  брось  ты  о  непорочности,  о  своих  чудесных   зачатиях!..
Подумаешь, чудо.
     Томас подскочил, словно вместо тяжелого  железа  обнаружил  на  своих
плечах старую волчью шкуру:
     -- Ты думаешь, что говоришь? Такое никогда и нигде...
     -- Да ну?..-- сказал калика саркастически.-- Гильгамеш  был  зачат  и
рожден девой, запертой ее отцом в  башне,  Заратуштра  родился  от  стебля
травы, Конфуций -- от драгоценного  камня,  Яо  --  от  красного  дракона,
Шэн-нун -- от горного духа, а все Рамзесы, Аменхотепы, Саргоны?  В  Греции
вовсе боги так шкодили с земными женщинами, что половина тамошних  царских
домов ведет род от... непорочного зачатия!  Да  что  там  какая-то  вшивая
Эллада... У нас на Руси все девки, от царевны до  простой  рыбачки,  то  и
дело зачинают то от съеденной рыбы, то от зернышка, то от купания в  воде,
то от ветра, от лучей солнца... Рассвирепевших родителей это,  правда,  не
убеждает, тут же за кнут, а еще и ворота в дегте, так что  корзины  плывут
по всем рекам, заморишься вылавливать, но куда против правды?
     Томас ошарашено пробормотал:
     -- Ну тогда... это... прости, я ж не знал! Так  у  вас  прямо  святая
страна...
     -- Ее так и зовут,-- подтвердил Олег,-- Святая Русь!  Потому  столько
юродивых и дураков.
     --  Даже  жаль,  что  я  так  мало  там  побывал,--  сказал  Томас  с
сожалением.
     -- Конечно. Умному в стране непуганых дураков только и показать себя.
Правда, ты тоже этот... ну, рыцарь. Зато вон как сверкаешь в доспехах, а у
нас и люди, и вороны любят все блестящее!
     -- Ну... у нас тоже,-- сказал Томас осторожно.-- И чтоб перья,  перья
на шлеме... Яркие! А что?
     Калика внезапно хлопнул ладонью по столу:
     -- Да ладно, перья так перья. Больше тянуть  --  все  потерять.  Вели
седлать коней. Выступаем сейчас же.
     Томас дернулся, глаза испуганно прыгнули за окно на заходящее солнце:
     -- Уже вечер...
     Калика от удивления переменился в лице:
     -- Что с тобой? Разве не за Ярославой едем?
     Томас сказал несчастным голосом:
     -- Сэр калика... Тебе все  равно  гореть  в  огне,  а  я  христианин!
Сегодня день святого... черт, как же его... но сегодня нельзя садиться  на
коня, обнажать оружие, нельзя  начинать  какие-то  дела,  а  можно  только
заканчивать.
     Калика смотрел, раскрыв рот. Когда опомнился, сказал почти враждебно:
     -- Ты что, иудей?
     -- Почему вдруг? -- оскорбился Томас. Он брезгливо оглядел себя,  чем
это он, благородный англ, похож на презренного иудея.
     -- Это им вера запрещает работать в субботу. Ах да,  ваша  вера  тоже
иудейская.
     Томас оскорбился еще больше:
     -- Наша вера -- христианская!
     -- Как будто Христос и все его пророки не иудеи! А во  всех  молитвах
нынешние англы не поют: "Славен наш бог в Израиле"! Черт  бы  побрал  вас,
христиан. Тогда считай, что мы лишь заканчиваем. Свадьбу заканчиваем!
     Томас чуть повеселел,  в  глазах  появилась  надежда,  но  опомнился,
вздохнул так, словно поднял своего коня вместе с седлом и попоной:
     -- Но нельзя и садиться в боевое седло.
     -- Пойдем пешком,-- предложил Олег.
     -- Да, но... далеко ли уйдем? Я ведь не дикарь  в  волчьей  шкуре,  я
человек. А человек должен быть в железе! Я без  него  что  голый.  Век  на
дворе железный, если ты еще не заметил за  поисками  Истины.  А  утром  на
конях все равно наверстаем.
     Калика плюнул ему под ноги, ушел вконец рассерженный. Томас, чувствуя
себя одновременно и виноватым,  и  исполненным  гордости  за  cтойкость  в
христианских добродетелях, велел коней усиленно кормить отборной  пшеницей
и поить ключевой водой.

     Томас отослал рыцарей, а сам,  оставшись  один,  снова  ощутил  такое
отчаяние, что как воочию увидел свои руки, вонзающие  острый  меч  себе  в
грудь.  Нельзя  бросаться  словами,  как  нельзя  произносить  клятвы  или
обещания всуе. Не подумав, брякнул, ибо звучало хорошо,  красиво,  и  удар
меча вслед за ответом "да" был  хорош  настолько,  что  рыцари  со  смехом
пересказывали друг другу трое суток...
     И вот теперь расплата...
     За дверью слышалось негромкое позвякивание,  даже  легкое  царапанье,
словно с той стороны кто-то пытался приложиться к двери  ухом,  не  снимая
шлема. Томас подумал горько, что на этот  раз  не  помешают...  Но  калика
сказал, что все еще можно попытаться освободить Ярославу!
     Он подошел к двери, рывком распахнул. Рыцари  отскочили,  вытянулись.
Томас спросил тревожно:
     -- Что с доблестным сером Олегом из Гипербореи? Он не уехал?
     Рыцари переглянулись, один ответил, опустив глаза:
     -- Я только что видел его во дворе.
     -- Что он.... делает?
     Рыцарь ответил с достоинством:
     -- Ваш странный гость хотел было перековать коня перед дорогой...  но
я объяснил, что в день святого Боромира нельзя заниматься никакой работой.
     Томас поморщился, спросил с опаской:
     -- Что он сказал?
     Рыцарь переступил с ноги на ногу, покосился  на  других.  Те  сделали
каменные лица.
     -- Ну... не очень много.
     -- Да? -- переспросил Томас недоверчиво.
     -- Но выразительно.
     Томас поспешно отступил и закрыл дверь.

     Рано утром  Олег  с  насмешливым  одобрением  наблюдал,  как  одевают
Томаса. Он уже был похож на металлическую статую, но на него одевали еще и
еще, скрепляли, уже и лица не видать, только синие  глаза  поблескивают  в
узкую щелочку. Что ж,  человека,  который  готов  таскать  на  себе  такую
тяжесть, можно уважать уже за то, что готов к нелегкой дороге.
     Макдональд собирал сюзерена деловито, умело, с  достоинством  старого
бывалого воина. Цыкнул на священника, тот робко заглянул в комнату:
     -- Мой король, на вас креста нет... А я принес освященный в купели!
     Томас движением длани заставил замолчать. Макдональд все  же  смотрел
вопросительно, христианский рыцарь без креста, что черт  без  рогатины,  и
Томас нехотя ответил:
     -- У меня свой. Невеста подарила... Вульф, подай из ларца!
     Оруженосец принес массивный крест, размером  с  ладонь,  толстый,  из
отполированной стали. Томас бережно  принял  обеими  руками,  благоговейно
поцеловал, но было видно, что думает в этот миг о потерянной невесте, а не
о самом кресте. Олег скривился,  будто  хлебнул  вместо  вина  уксуса,  но
смолчал. Томас перестал замечать на его  шее  обереги,  не  заметит  и  он
оберег новой веры.
     Макдональд сказал твердо:
     -- Мой сюзерен, вы не должны ехать один.
     Томас возразил:
     -- Я не один.
     Макдональд с сомнением посмотрел на Олега. Дикарь в звериной шкуре, с
длинными рыжими волосами, что падают на плечи, неопрятная бородка.  Дикарь
не выглядит достойным спутником молодому королю. Пусть даже, как  говорят,
помог доблестному Томасу в битве с демонами. Хотя такой  больше  навредит,
чем поможет.
     -- Пусть вдвоем,-- сказал он упрямо,-- но и двоим опасно...
     -- Нас не двое,-- ответил Томас  звучно.  Он  выпрямился,  молодой  и
красивый, хлопнул железной ладонью по рукояти меча.-- Со мной Шлеморуб,  а
также мой боевой конь,  которому  нет  во  всей  Британии  соперника.  Нас
четверо, а если считать и дубинку сэра калики, он ее зовет посохом, то нас
пятеро. А это уже боевой отряд!
     Макдональд смотрел с прежним сомнением. Дядя Эдвин сказал  с  великой
печалью, рвущей сердца:
     -- Я знаю Томаса. Он возьмет всех, если на пир, но если в самом  деле
впереди огонь и кровь... Томас, мальчик мой, ты  --  единственный  в  роду
Мальтонов! Мы жили честно, за чужими спинами  не  прятались,  боевой  клич
Мальтонов звучал во всех битвах. Но железный град сражений выбил все  наше
поле... И теперь ты -- последний.
     Томас обнял отца и дядю. Он прятал заблестевшие глаза, в горле  стоял
комок. Он отправлялся туда, откуда еще ни один воин Христа не вернулся.
     Из конюшни вывели его коня, укрывали попоной,  седлали.  Конюхи  были
серьезны и молчаливы. Рыцари обнажили мечи и ударили рукоятями о щиты. Над
двором пронесся глухой звон железа, предвещающий кровь, боль и смерть  вне
надежных стен замка.

     Конь калики шел легко, помахивал гривой,  на  ходу  норовил  ухватить
клок  травы,  листья  с  куста.  Сам  Олег  сидел  в  седле   неподвижный,
погруженный в думы. Конь Томаса двигался тяжело, ровно, сам  рыцарь  весит
не меньше калики, да еще тяжелые  доспехи,  щит,  длинное  копье,  которое
держит острием вверх, а нижним концом упер в стремя.
     Замок постепенно удалялся, а впереди вырастала стена темного леса.  И
хотя дорожка вела к деревьям широкая, утоптанная, Томас  внезапно  ощутил,
что мир все еще дик, неустроен, всюду чудища и дикие звери. До  отъезда  в
Святую Землю был уверен, что здесь середина белого света, но когда побывал
там, узрел руины древнейших городов, увидел храмы, которым тысячи и тысячи
лет -- подумать о таком страшно! --  когда  не  нашел  ни  единого  дикого
дерева, все высажены людьми, то ощутил с потрясающей ясностью,  что  живет
не в центре, а на краю отвоеванного у дикости мира, а за  краем  --  тьма,
неведомое...

наполнило гордостью. Только на краю  мира,  на  острие  цивилизации  можно
совершать подвиги во славу  Пречистой  Девы!  Нести  свет  огнем  и  мечом
язычникам, истреблять чудовищ, которых в Старом Свете давно перебили герои
подобные Персею и Гераклу: там даже в древнюю эпоху Ахилла и Гектора чудищ
уже не осталось, и героям  пришлось  истреблять  друг  друга,  после  чего
перевелись вовсе, а здесь самое время геройских подвигов...
     Деревья сомкнулись сзади, нависали с боков,  сразу  потемнело.  Божий
свет остался там, по ту сторону крон, а  здесь  пахло  гнилью,  муравьями,
старым перепрелым мхом. На дорожку с обеих сторон напирали кусты,  деревья
опускали ветви пониже, дабы никто не смел здесь пройти кроме диких зверей.
Лес знал своих, а человека впускать не хотел.
     Калика  ехал  молчаливый.  Томас  косился  на  его  прямую  спину   с
развернутыми совсем не по-отшельчески плечами, порывался вступить в ученую
беседу, можно бы поговорить и об  устройстве  мира,  но  почему-то  робел.
Вдруг да калика в самом деле как раз сейчас отыскивает  ту  самую  Истину,
узнав которую все люди враз запоют от  счастья.  Хотя,  по  чести  говоря,
сейчас куда нужнее философский камень или меч, который не выщербится и  не
переломится в трудный час.
     -- Мне внутренний голос говорит,-- сказал  Томас,--  что  с  Богом  в
сердце и  верой  в  душе  мы,  если  и  не  достигнем  цели,  то  погибнем
достойно...
     Калика хмыкнул с пренебрежением:
     -- Внутренний голос!  И  это  говорит  железный  рыцарь,  завоеватель
Сарацинии, героя штурма башни Давида!
     -- Внутренний голос не обманывает,-- сказал Томас твердо.
     -- Да, конечно,-- согласился калика. Ехал молча, вдруг  оживился:  --
Помню как-то... Совсем я был молод, зелен, неопытен. Шел  по  лесу,  вдруг
вижу -- навстречу прут человек пять разбойников. Здоровенные, как медведи,
злые, свирепые. Я едва успел шмыгнуть в кусты. Затаился, дрожу  как  заяц.
Они не заметили, идут мимо. Так бы и обошлось, как вдруг внутренний  голос
говорит: да что ты сидишь, счастье теряешь? Выйди  из  кустов,  подойди  к
вожаку, дай в морду! Я в ответ: сдурел? Да они меня размечут на клочья!  А
голос  настаивает.  Решился  я,  хоть  душа  тряслась  как  овечий  хвост.
Разбойники уже прошли мимо, а я тут вылез из кустов, крикнул: погодите!
     Он скривился, как от острой зубной боли. Томас спросил жадно:
     -- И что дальше?
     -- Ну что... Подошел я, ноги трясутся, сердце  колотится  как  овечий
хвост. А они стоят как огромные волки на задних лапах,  смотрят  ожидающе.
Ну, подошел я, дал вожаку в морду...
     Он опять замолчал, спина его сгорбилась. Ехал насупленный, похожий на
лопух под дождем. Томас спросил нетерпеливо:
     -- И что дальше?
     Олег бросил нехотя:
     -- Тут внутренний голос и говорит: ты как хочешь, а я пошел...
     Томас раскрыл рот, вот тебе и поговорил о мудрости, пыхтел и  пытался
сообразить как же калика вывернулся, расспрашивать нехорошо,  явно  же  не
хочет рассказывать, а сам Олег, словно бы чтобы отвести от себя разговор с
преувеличенным неодобрением начал коситься на огромный, с ладонь, крест на
груди Томаса. Тот болтался на толстой цепочке, гнусно звякал по  стальному
доспеху.  Чересчур  тяжелый,  без   привычной   филигранной   резьбы   или
позолоты...
     -- Выходит, ты тоже с оберегом,-- сказал он насмешливо.
     Томас ощетинился, прикрыл ладонью крест, оберегая от дурного глаза:
     -- Я ж говорил, Яра подарила!.. В твоей стране делали ваши умельцы.
     -- То-то что-то знакомое,-- буркнул Олег  с  неудовольствием.--  Наши
умельцы что  хоть  переиначат...  Не  тяжело-то?  Вон  у  меня  оберег  из
черепашьего панциря, он же и застежка на перевязи: и легко, и польза. Ты ж
почти король, тебе бы поменьше, но из чистого золота! А то и чтоб  камешки
по всему кресту, как бородавки на большой старой жабе.
     Томас огрызнулся:
     -- А мне булатный даже больше нравится! А что тяжелый,  так  я  ж  не
слабая девица, чтобы выбирать полегче!.
     Олег отвел взор, ощутив неловкость. Томас что угодно  скажет,  только
бы защитить от нападок подарок любимой женщины. А вообще-то за ним не было
припадков благочестия. Это изделие неуклюжего деревенского  кузнеца  носит
лишь потому, что его касались руки любимой...

     Солнце опустилось за деревья,  и  когда  проезжали  широкую  полянку,
калика сказал:
     -- Здесь и заночуем.
     Конь Томаса взглянул влажными благодарными  глазами.  С  удил  падали
желтые клочья пены, а брюхо было в мыле. Хотя вскачь не  пускались,  но  и
шагом везти рыцаря в полном вооружении  мог  далеко  не  всякий  конь,  не
всякий.
     Томас слез нехотя, злое нетерпение дергало во все стороны.  Он  ждал,
что калика расседлает коней, разожжет костер, но тот сказал наставительно:
     -- Ты давай... Обустройство любого королевства идет с очага. А  то  у
нас рассуждают, как обустроить Русь, а  сами  с  печи  не  слезают.  Я  же
пройдусь, погляжу.
     -- Что-то случилось? -- спросил Томас настороженно.-- Если по  нужде,
то давай, не стесняйся. Только отойди вон к тем  кустам,  чтоб  ветер  был
отсюда.
     Калика загадочно усмехнулся, отступил к деревьям и бесшумно слился  с
сумерками. Томас выругался. Попробовал бы, дикарь  лохматый,  ходить  так,
чтобы веточка не хрустнула, когда на плечах доспехи весом с наковальню!
     Стреноженные кони мирно щипали  траву,  почти  невидимые  в  темноте,
Томас их ощущал только по здоровому запаху. Сам  он  разогревал  у  костра
ломти мяса, насадив на тонкие прутики, предавался размышлениям.  Когда  за
деревьями послышался треск, он уже знал, что калика топает нарочито, чтобы
он сдуру  не  выстрелил  из  арбалета.  Забыл,  видать,  что  арбалета  не
захватили.
     -- Что-нибудь отыскал? -- спросил он.
     Из темноты послышалось:
     -- А разве я что-то потерял?
     Он вышел  к  костру,  огромный  и  взлохмаченный,  словно  в  глубине
схватился с баньши или хотя бы  с  троллем,  сел  прямо  на  землю.  Томас
протянул прут с ломтиками жареного мяса.
     -- А чего ж уходил так далеко?
     -- Да так... Подумать надо было.
     Томас фыркнул:
     -- А здесь?
     -- А здесь то ты, то кони. А там  тишь,  животного  тепла  не  чуешь.
Мыслится лучше, чуется, вчувствывается...
     -- И что... начуял?
     Олег долго жевал, а когда в руках остался только голый прутик  с  еще
горячими капельками жира, хладнокровно ответил:
     -- А ничего.
     Томас взвыл от разочарования:
     -- Стоило ли ходить так далеко? Ничего не чуять можно и здесь.
     Олег взглянул коротко, легкая усмешка коснулась губ и сразу исчезла.
     -- Ты прав, герой. Но я схожу позже. Не все птицы заснули,  крот  шел
под землей слишком близко, какой-то дурной барсук вышел  из  норы,  что-то
копал. Когда все утихнет, пойду пощупаю что и как течет по свету
     Когда за ним снова без звука сомкнулись кусты, Томас поспешно отогнал
мысли о колдовских деяниях, с обнаженным  мечом  на  коленях  приготовился
бдить до его возвращения. Костер полыхал жарко,  оранжевые  языки  пламени
плясали над багровыми углями, что еще сохраняли очертания поленьев, но уже
жутко и багрово светились насквозь,  Томас  вздрогнул,  когда  из  пламени
внезапно выглянула перекошенная харя, взгляд был ненавидящий, тут  же  все
исчезло. Томас сидел с бешено бьющимся сердцем, приходил в себя,  а  языки
огня стали багровыми, угли трескались и выбрасывали искры, те зло  шипели,
затем в пламени снова промелькнуло чужое лицо. Томас начал  всматриваться,
подавив дрожь, лица сменяли друг друга с такой быстротой, что  не  успевал
рассмотреть, это не  то,  когда  смотришь  в  облака  и  видишь  неспешных
чудовищ, замки, подъемные мосты, верблюдов, сарацинские шатры -- в пламени
метались злобные твари, толкались, спеша рассмотреть его, запомнить, а  то
и дотянуться прямо оттуда... и Томас с жутким холодком осознал, что сквозь
этот костер он зрит пламя ада, а  там  видят  его,  сидящего  на  земле  у
простого честного костра!
     Он отодвинулся, пробормотал молитву Пречистой. Руки  вздрагивали,  по
спине поползла струйка пота. Губы похолодели,  едва  выговаривали  трудные
слова молитвы, хотя этих слов было всего  три,  дальше  Томас  всякий  раз
забывал.
     Красное полено, с треском рассыпалось  на  горку  светящихся  изнутри
камней, оглушительно хлопнуло, багровые  угольки  как  рассерженные  пчелы
метнулись со злым шипением. Вспышка ослепила, он на миг закрыл глаза, даже
под опущенными веками  плавали  широкие  красные  пятна.  Поспешно  протер
глаза, не  подожгли  бы  разлетевшиеся  искры  траву,  как  вдруг  услыхал
негромкое покашливание.
     В двух шагах стоял не то горбун, не то  гном.  Лохматый,  грязный,  с
грубым лицом простолюдина, он пытался выглядеть доброжелательным, но Томас
ясно видел подлость во взгляде и низость в перекошенной  роже.  Даже  одет
странно: кожаные портки,  добротные  сапоги,  но  жилет  из  толстой  кожи
наброшен прямо на голое тело. Грудь настолько  заросла  черными  волосами,
что в ней наполовину затерялся амулет, явно нечестивый. Уши острые,  почти
нечеловеческие, глаза навыкате смотрят нагло, а в шапке черных, как смоль,
волос можно свить гнездо. Или спрятать рога. Томас с  отвращением  смотрел
на длинный горбатый нос, что нависал  над  верхней  губой,  а  та  в  свою
очередь карнизом нависала над нижней, ибо подбородка почти не было.
     -- Хороший костер, сэр Томас,-- проговорил горбун осторожненько.
     Томас рассматривал его хмуро, отвечать не спешил. То, что его  знают,
не удивительно: не так уж и далеко отъехал. К тому же  простолюдин  должен
знать знатных рыцарей. А если это черт, все  равно  раздражение  при  виде
наглой хари подавляет чувство беспокойства. Никто не  смеет  смотреть  так
нагло, с затаенной усмешечкой, как будто знает, что у  собеседника  что-то
расстегнуто, но сообщить не спешит, пусть увидят и другие.
     -- Неплохой,-- буркнул он.
     Синие глаза смотрели холодно, к костру не приглашал: сам  напросится,
по роже видно. Из земли ли вылез, или же из костра: уж больно вспыхнуло...
Томас потянул ноздрями, от горбуна попахивало серой.
     Горбун переступил с ноги на ногу:
     -- Сэр Томас, когда под рукой нет  меча  --  рыцарь  хватается  и  за
простую палку! Я мог бы подсказать то, что ищет и не находит твой  друг...
довольно знающий, надо признать.
     Сердце Томаса подпрыгнуло. Он быстро взглянул в ту сторону, куда ушел
Олег. Вот бы в самом деле поднести подарочек этому зануде: возвращается, а
Томас спокойно так указывает дорогу, по которой можно пробраться  в  глубь
преисподней!
     -- И что взамен? -- спросил он сдержанно.-- Душу, конечно?
     Горбун всплеснул руками:
     -- О, зохен вей, зачем так сразу? Игру начинают по маленькой.
     Томас огрызнулся:
     -- Сам знаю. Но что у вас, чертей, считается маленькой?
     -- О, сэр Томас...
     -- Ну-ну, говори.
     -- Я ставлю дорогу против вон того великолепного коня...
     -- То чужой конь,--  предупредил  Томас.--  Можно  играть  только  на
белого.
     -- Тем лучше,--  приятно  изумился  горбун.--  Настоящий  королевский
конь. Я о таком даже помыслить не смел...
     Он  умолк,  глаза  выжидательно  следили  за  Томасом.  Томас   после
минутного колебания указал место у костра в двух шагах от себя, где  ветер
дул от него. Горбун, часто кланяясь, разом потеряв  наглый  вид,  смиренно
приблизился, осторожно сел.
     -- Доставай костяшки,-- велел Томас.
     Горбун послушно сунул руку под полу жилета, а когда  вытащил,  пальцы
сжимали такую огромную кружку, выточенную из  слоновой  кости,  что  Томас
невольно изумился, как там помещалась, и почему не оттопыривалось.  Горбун
потряс стакан, собирался выбросить содержимое на землю, но  Томас  властно
протянул ладонь:
     -- Дай-ка сюда!
     -- Как будет угодно рыцарю...
     Стакан оказался тяжел, как только его и поднимает этот с  пейсами,  а
кости, которые высыпал себе на ладонь, были горячие и  тяжелые,  будто  их
недавно выхватили из адского  горна.  Грани  светились  оранжевым  светом.
Томасу  почудились  смутно  просвечивающие  колдовские  знаки.  Он  трижды
перекрестил эти гнусные сарацинские штучки, которые немало  головной  боли
доставили крестоносцам, прошептал  начало  молитвы  Пресвятой  Деве,  лишь
тогда ссыпал обратно, потряс, глядя на странного горбуна,  рывком  высыпал
на каменную плиту.
     Костяшки с сухим пощелкиванием  разбежались  по  всему  камню.  Томас
удовлетворенно улыбнулся. Он знал, что верная рука не подведет и  на  этот
раз, как не подвела в день жаркой и кровавой битвы за Антиохию,  когда  за
час до сражения он выиграл коня у сэра Дугласа,  доспехи  у  сэра  Тревера
Болотного,  золотую  уздечку  у  сэра  Триптонома,   а   доблестного,   но
неудачливого сэра Крис де Бурга оставил вовсе голым.
     -- Две пятерки и шестерка,-- заявил он.-- Что значит  верная  рука  и
верность Пресвятой Деве. А что покажет твоя сторона?
     Горбун угрюмо собрал кубики в стакан, долго тряс. Глаза его  тревожно
поблескивали. Томасу почудились страх и колебание.  Наконец  ночной  гость
решился, кубики с прежним веселым стуком разбежались  по  камню,  замерли,
уставившись в звездное небо белыми боками с черными точками.
     -- Две пятерки.... И шестерка,-- проговорил он с облегчением.-- Фу...
Выходит, удача тоже может помочь бедному иудею.
     Томас уязвлено нахмурился. Удача существует лишь для слабых,  ленивых
и неумных. А сильные презирают удачу, предпочитают  успех,  что  достойнее
мужчин.
     Он  метнул  кости.  Две  шестерки  и  пятерки!  Улыбаясь,  он  жестом
пригласил черта, а это наверняка он, вон какие пейсы,  повторить  попытку.
Хмурясь, горбун нервно жевал губу, длинный нос подергивался как у суслика.
Наконец решился, осторожно высыпал кости на середину камня.
     У Томаса дернулось сердце. Две шестерки и пятерка!
     -- Ну,-- сказал он,-- трижды такое чудо не повторяется. Поглядим, что
даст судьба в этот раз...
     Но на душе было холодно,  он  чувствовал  ледяное  дыхание  беды.  На
всякий случай перекрестил кости,  перекрестил  стаканчик,  еще  бы  святой
водой сбрызнуть, на всякий случай подержал над рукоятью своего  меча,  где
был гвоздь из креста Господня... когда-то был, и, под пристальным взглядом
незнакомца -- держись, нечисть! -- со стуком опрокинул кружку  на  камень.
Звонко  щелкнуло,  мелкий  осколок  просвистел  по  воздуху.  Горбун  даже
отпрянул, слышно было, как во тьме щелкнуло о дерево.
     Томас не успел поймать  взглядом  раскатившиеся  кубики,  как  горбун
просветлел лицом, уже окрепнувшим голосом сказал укоризненно:
     -- Ты великий воин, но зачем же стаканчик ломать?.. Вот и  выпало  по
силе, а не по...
     Томас застыл. Все три кости замерли, на белых  квадратиках  сиротливо
чернело по одной черной точке. Уже  обречено  смотрел  как  черт  небрежно
встряхнул костяшки, неспешно высыпал, с гадкой улыбкой превосходства глядя
рыцарю в глаза. Какая бы мелочь не выпала, все равно будет больше...
     Челюсти Томаса стиснулись так, что превратились в одно  целое.  Черту
мало победы, еще и поглумился напоследок: все три шестерки!
     Горбун поднялся, стаканчик и кости  мгновенно  исчезли.  Томас  успел
подумать в бессильной ярости, что наплевать бы на все условности, схватить
эту мразь за тонкую шею, давануть так, чтобы сладко захрустели кости, а то
и шмякнуть с размаха о дерево...
     ...но лишь вздохнул, только эти условности делают человека человеком,
как повторяет калика, а горбун тем временем отступил  к  коням,  в  глазах
было все еще опасливое выражение, явно читал  рыцаря  по  глазам,  и  даже
когда нащупал уздечку коня, лицо еще дергалось от страха.
     -- Какая удача,-- сказал он торопливо,-- теперь я поскачу вперед...
     -- Скачи,-- сказал Томас с ненавистью,-- скажи, я иду.
     -- Да уж... предупрежу. Чтобы встретили...
     Из-под ног горбуна вспыхнул адский огонь. На Томаса  пахнуло  запахом
горящей смолы и серы, и чужак вместе с конем исчез в этом  пламени.  Томас
успел услышать жалобный крик коня, только сейчас понявшего, что хозяин его
предал, подло проиграл в презренные кости.
     Когда огонь исчез, Томас тупо уставился на черное  обугленное  место.
Чувство вины сдавило грудь, дыхание остановилось. В середине круга  лежали
обугленные кости, конский череп. Пустые глазницы смотрели с немым укором.
     Он не знал, сколько так простоял  в  оцепенении,  очнулся  только  от
треска кустов. Олег ломился напролом, как сытый медведь. Его  конь,  ломая
кусты, ломанулся навстречу, слышно были сочные хлопки  в  темноте,  калика
что-то бормотал, успокаивая, а конь, похоже, жаловался на знатного рыцаря.
     Олег вышел в слабо освещенный круг, лицо было сумрачное. Покосился на
груду костей:
     -- Да, перед дорогой надо набить требуху... Неизвестно,  покормят  ли
там, куда лезем... Но все-таки коня зря сожрал.
     Томас съежился, чувствуя  себя  распоследним  подлецом  на  свете.  С
трудом  удержался  от  желания   опустить   забрало,   чтобы   не   видеть
пронизывающих  зеленых  глаз.  Калика   свистнул,   его   конь   осторожно
приблизился, обойдя Томаса по большой дуге. На его железную фигуру косился
с опаской и осуждением.
     -- Это был черт,--  проговорил  Томас  глухо.--  Заморочил,  напустил
искушение, ввел в... э-э... искус. И выиграл нечестно.
     Калика потянул носом, прислушался, веки опустились, отгораживая глаза
от мира. Проговорил медленно:
     -- Не чую магии... И колдовства нет...  Увы,  сэр  Томас.  Нечестивые
чары ты бы рассеял своими молитвами.  Тот,  кто  с  тобой  играл,  выиграл
честно.
     Томас вспыхнул:
     -- Это был старый такой иудей! Они все к старости чертями становятся.
     -- Пусть черт. Но играл без колдовства. Обидно, да?
     Зубы скрипнули, с такой силой Томас стиснул челюсти.  Лучше  бы  черт
выиграл колдовством, не так унизительно. Нет стыда честному игроку продуть
обманщику. А так... И слабое утешение, что черт мог обучаться игре  больше
лет, чем жили все Мальтоны вместе взятые.
     Он все еще ожидал занудной  проповеди  о  пагубности  игры  в  кости,
осужденной даже церковью, но калика лишь сдвинул плечами:
     -- Ладно. Легко пришло, легко ушло. Пора двигаться, уже рассветает.
     -- Почему легко,-- проворчал Томас.-- Я за этого коня заплатил...
     -- Разве короли платят?
     С  той  же  неспешностью  он  взгромоздился  на  коня,  спокойный   и
отрешенный, конь тряхнул гривой и  мерным  шагом  двинулся  через  поляну,
будто знал дорогу. Томас остолбенело смотрел вслед. Не то, что ожидал, что
калика уступит коня, но все-таки как-то должно было иначе.  Даже  то,  что
приходит легко,  уходит  довольно  тяжко,  а  за  своего  коня  он  платил
настоящими золотыми  монетами,  ибо  боевому  коню  цены  нет,  ему  жизнь
вверяешь в бою!
     Однако калика не  оглядывался,  конь  равнодушно  помахивал  хвостом,
словно заметал след, и Томас, сцепив зубы, двинулся  следом.  Он  заставил
себя забыть, что на нем добротные доспехи, выкованные лучшими оружейниками
Британии, что его меч не каждый мужчина поднимет и двумя руками, что спину
трет треугольный щит, окованный широкими и тяжелыми пластинами железа.
     Деревья смутно серели  в  рассветном  полумраке,  коня  калики  Томас
слышал по стуку копыт и всхрапыванию, да еще пару  раз  растоптал  конские
каштаны, еще теплые, судя по  запаху.  Потом  стволы  вырисовались  четко,
дальше был свет, и когда Томас поравнялся с последними деревьями, прямо от
его подошв разостлалось как ковер чистое от деревьев поле. Земля еще  была
черной, как смола в аду, но восток светился ровным матовым светом, а самый
краешек виднокрая осторожно алел, робко наливаясь красками.
     Калика не оглядывался, а Томасу самолюбие не позволяло спросить,  что
он начуял за ночное бдение. Если в самом деле чуял, а не спал,  забравшись
в дупло как филин. Еще подумает, что он заискивает, просит уступить коня.
     Воздух посвежел, а  когда  впереди  показалась  ровная  линия  густых
кустов, Томас уже почуял, хоть и не колдун, что впереди. Дорога пошла чуть
вверх, потом конь калики вломился в кусты.  Запах  реки  стал  сильнее,  а
когда кустарник кончился, впереди  расстилалась  водная  ширь  знаменитого
Дона, на берегах которого пикты некогда разгромили кельтов,  потом  бритты
побили пиктов, а затем англы вчистую истребили самих бриттов. Ученый  дядя
говаривал, что и норманны именно здесь разбили наголову англов, после чего
англский язык уцелел только в глухих деревнях, а вся знать  заговорила  на
французском...
     Калика, не оглядываясь, направил коня к воде. Когда тот  вошел  почти
до колен, Томас не выдержал:
     -- Сэр калика! А не проще ли поискать мост?
     Олег оглянулся, Томас увидел в зеленых глазах великое изумление:
     -- Сэр Томас, как можно? Когда это  герои  искали  мост...  или  даже
брод?
     Томас снова стиснул  зубы.  Конь  осторожно  входил  в  темную  воду,
фыркал, поглядывал на далекий берег, распределял силы, ибо калика, похоже,
покидать седло не собирался. Река была чересчур широка, Томас  со  злостью
вспомнил разговоры стариков, что Дон уже не тот, мелеет так быстро, что  у
правнуков козы будут скакать с берега на берег, не замочив копыта...
     Олег нетерпеливо похлопал  коня  по  шее,  тот  послушно  двинулся  в
воду... Когда вошел по брюхо, Олег хлопнул себя по лбу, обернулся:
     -- Сэр Томас, я совсем забыл!.. Ты в этом  железе  плаваешь  вряд  ли
лучше хорошего плотницкого топора... Прости, двуручного рыцарского меча. Я
понимаю, переплывешь и сам, но лучше возьмись за хвост моего  коня.  Могут
нацепляться раки, а коня жалко, хвост больно пышный, он сам гордится...
     Говорил он чересчур серьезно, убедительно,  и  Томас,  пряча  взгляд,
поклялся жестоко отомстить, а  сейчас,  смирив  гордое  сердце,  ухватился
обеими руками за хвост. Меч и щит  болтались  за  спиной,  а  великолепное
рыцарское копье вовсе осталось на месте злополучной игры в кости.
     Холодная вода хлынула в доспехи. Томас задержал  дыхание,  как  будто
окунулся в прорубь. Конь неспешно продвигался,  дно  уходило  из-под  ног,
вода злобно хлынула во все щели. Двигаться становилось труднее. Когда вода
поднялась калике до сапог, он лишь покосился удивленно, словно раздумывая:
не поднять ли ноги повыше, но поленился, а  конь  вскоре  поплыл.  Сильный
зверь, он резал волны, течение почти не сносило, но Томас почти ничего  не
ощущал, ибо железные доспехи тянули на дно со страшной силой.
     Вода плескала в лицо, ноги утратили твердое дно, его медленно  тащило
над темной бездной. Конь перестал пытаться дергать хвостом, Томас уцепился
крепче клеща. Вода плескала в лицо, он захлебывался, терпел изо всех  сил,
когда-то река кончится, когда-то ноги коснутся твердого, найти  бы  только
силы самому выбрести на берег...
     Калика сидел недвижимый, задумчивый. Сапоги его загребали воду, мешая
коню  плыть.  Томас  только  и  видел  широкую  спину,  даже  конский  зад
погрузился в воду. Внезапно калика с  натугой  повернулся,  на  лице  было
задумчивое выражение:
     -- Сэр Томас, а не скажешь ли, в какие дни положено стричь ногти?
     Томас сначала решил, что ему почудилось  в  плеске  волн.  Но  калика
смотрел вопросительно, ждал ответа. Томас прохрипел, выплевывая воду:
     -- Что?
     -- В какие дни, говорю, положено обрезать ногти?
     -- Какие ногти? -- простонал Томас. Он выплюнул  воду,  закашлялся.--
Что за ногти?
     -- Да свои,--  любезно  сказал  Олег.--  В  день  Боромира  наверняка
нельзя, в великий пост -- грех, по выходным -- непристойно.  Разве  что  в
праздник обрезания... Томас, когда у вас обрезание?
     Томас с водой выплюнул и злой ответ:
     -- Обрезание... не у нас...
     -- Гм... Когда же, странно...
     Томас, озябший и синий от холода, который заморозил кожу и  пробрался
в глубины плоти, прошипел со злостью:
     -- Да когда хочет, тогда пусть и стрижет!
     Калика удивленно вскинул рыжие брови, но голос был явно обрадованным:
     -- Да? А я боялся, что и на это есть запреты... Тпру!
     Он остановил коня, тот перестал бить ногами,  шумно  дышал,  отдыхал.
Течения не было, Дон постепенно превращался в холодное мерзкое  болото,  и
конь держался в воде почти на одном месте,  лишь  высунул  умную  морду  с
красиво вырезанными ноздрями. Томас остановившимися глазами  смотрел,  как
калика  поднял  ноги,  сидя  на   седле,   неспешно   разулся,   пошевелил
покрасневшими  пальцами.  Осмотрел  критически,   неодобрительно   покачал
головой. Его  ладонь  похлопала  по  седельной  сумке,  на  свет  появился
короткий острый нож.  Неспешно,  наморщившись,  начал  срезать  ноготь  на
большом  пальце.  Бережно,   неторопливо,   подравнивая   края,   подчищая
омертвевшую кожу.
     -- Да-а, когти отрастил, как у орла. Хоть по деревьям лазай.
     Холод пробрал  Томаса  уже  до  костей.  Калика  закончил  с  большим
пальцем, перешел к остальным. Работал неторопливо, старательно, со знанием
дела, любовно. Морщился, похмыкивал, покачивал  головой.  Наконец  вытянул
босую ногу, полюбовался:
     -- Любо... А то, словно у волка, уже по земле стучат.
     Губы Томаса свело, даже свистнуть не удалось бы, даже  положи  сейчас
перед ним всех женщин половецкого  стана.  А  калика  неспешно  взялся  за
другую ногу. Крепкий ноготь поскрипывал, поддавался плохо. Томас слышал от
дяди Эдвина, что кончики ногтей крепче самой лучшей  стали,  а  у  калики,
судя по тому, как медленно скоблит ножом, крепче даже алмаза.
     Холод пробрал уже до  мозга  костей.  Калика  бережно  срезал  желтые
кусочки кожи, крохотные как блохи, от удовольствия  намурлыкивал  песенку.
Томас  ощутил,  как  промерзают  и  мозги,  а  застывшие   пальцы   начали
разжиматься. Не поддамся язычнику, поклялся он в затуманенном сознании. Не
дам насмеяться над воином, что освобождал Святые Земли. Надо  продержаться
и выйти на берег как ни в чем не бывало...
     Калика закончил стричь, начал натягивать сапоги. Конь уже  вздрагивал
от холода, смотрел с  удивлением.  Насвистывая  и  напевая,  Олег  обулся,
посмотрел  на  рыцаря.  Тот  висел  на  конском  хвосте,  неспешные  волны
перекатывались даже через голову. Он задерживал дыхание и делал  вид,  что
рассматривает снующих рыбок.
     -- Трогай,-- сказал Олег благожелательно коню.-- К  берегу,  неча  за
рыбой гоняться... Впрочем, волосы подровнять, что ли?.. А то  такие  патлы
отросли...
     Он покосился на Томаса. Тот тащился как огромный рак,  вцепившийся  в
конский хвост. Его шатало из стороны в стороны, он уже ничего не видел,  а
держался не столько на конском  хвосте,  сколько  на  рыцарской  гордости.
Калика спрятал усмешку:
     -- Ладно, как-нибудь позже.
     Когда Томас выбирался на мелководье, из всех щелей хлестали струи,  а
из-за железного воротника выпрыгнула, напоследок ударив по лицу,  довольно
крупная рыбина. Оставляя глубокие следы, он с  трудом  выбрался  на  сушу.
Калика уехал вперед, поглядывал по сторонам. Томас слышал, как  он  сказал
коню благожелательно:
     --  Погоди,  сейчас  сэр  рыцарь  натаскает  хвороста,  у  костра   и
согреемся. А травы-то,  травы  сколько!  Хоть  епископа  корми.  Всю  ночь
пасись, а это -- вечность.
     Томас намек понял, и хотя задубелые пальцы совсем  не  слушались,  но
сумел собрать сухих веток, а когда калика одним ловким ударом высек огонь,
и тот сразу безо всякого колдовства охватил клочья  березовой  коры,  душа
Томаса тоже начала отогреваться.

     Глава 7

     Когда он очнулся от короткого сна, Олег сидел  все  в  той  же  позе,
только багровых углей на месте костра была целая россыпь.  Красные  волосы
волхва выглядели совсем пугающе, подсвеченные снизу.
     -- Проснулся? -- сказал он вяло.-- Мне порой кажется,  что  в  каждой
искорке успевают возникнуть целые миры... и тут же  погаснуть  в  холодной
ночи. Для нас это миг, а для них -- целая вечность...
     Томас спросил сиплым со сна голосом:
     -- Что-нибудь надумал?
     -- Вот я и говорю,-- кивнул калика,-- что в малом мире могут  таиться
великие тайны и возможности. Это для нас искорка, а для них  --  солнце  с
множеством планет, настоящий Мегамир... Ах, ты не  об  этом?  Да  что  там
надумывать, надо  искать  дороги.  Коня  придется  оставить,  ведь  он  не
Слейпнир, не Бзоу, не Ал-Кула, даже не Араш или Гром, хотя Гром не подошел
бы, нам бы Пегас или Арион, а то и сам Сивка-бурка...  Тебя  можно  бы  на
Конька-горбунька...
     Угли раскатились, Томас с проклятием отпрыгнул. Калика в задумчивости
смотрел на ровный  слой  пепла.  На  нем  проступили  очертания,  и  Томас
потрясенно понял, что перед каликой образовалась  рельефная  карта.  Такую
видел  лишь  в  шатре  императора,  когда  умельцы   создали   такое   для
руководителя похода в Сарацинию. Но перед каликой пепел  сам  сползался  в
кучки, строил горные хребты, оставлял  ниточки  черных  провалов,  ущелий,
выравнивался в местах, где показывал равнины. Томас различил даже массивы,
занятые лесами, там пепел слегка кучерявился.
     Однако калика пребывал в задумчивости так долго,  что  Томас  наконец
решился потрогать его за плечо:
     -- Что-нибудь придумал?
     -- Что? А? -- опомнился калика. Он  тряхнул  головой.--  Да  вот  все
думаю, сколько земля велика,  а  для  правды  нет  места...  Гм...  Сейчас
присмотрю, куда можно бы... Кто-то да остался из старых. Что бы в мире  ни
происходило, всегда находятся сумасшедшие, что цепляются за старое.
     Томас посмотрел на него выразительно:
     -- А разве за ними надо далеко ехать?
     -- За некоторыми -- очень далеко,-- ответил Олег просто.
     Томас  сбегал  к  ручью,  вымылся,  разогрел  взятые  из  дому  ломти
копченого в вишневых веточках мяса, а калика  все  бормотал,  рассматривал
горные хребты и долины, крохотные озера, леса и реки, губы  шевелились,  а
брови сшибались с таким усилием на переносице, что Томасу дважды слышались
высоко в небе глухие удары, после чего к западу мелькнули падающие звезды.
     Томас сказал со стоном:
     -- А почему так далеко? Разве Гудвин не уволок ее сразу в  ад?  Да  и
черт проклятую ведьму поволок, думаю,  не  в  кусты,  а  в  самый  большой
котел... Говорят, сразу за церковью земля лопнула как череп  сарацина  под
мечом крестоносца, они туда и шмыгнули.
     -- И сейчас там дыра? -- осведомился Олег.
     -- Нет,--  пробормотал  Томас,--  затянулась  как  пенка  на  горячем
молоке. Но где-то ж есть норы... Вон те геродотовы муравьи до  самого  ада
докапываются, ты сам говорил! Может быть, из ада и  таскают?  Не  зря  наш
прелат говаривал, что золото -- от дьявола. А муравьи везде живут, ты  сам
говорил! Английские муравьи.
     Олег слушал, высматривал:
     -- Когда-то потусторонний мир был рядом. В соседнем лесу,  за  рекой,
за горой... Можно было к обеду сходить туда, навестить умерших родителей и
вернуться... Увы, те времена прошли. Попасть в загробный мир все  труднее.
Разве что у простых племен он все еще рядом...
     -- А зачем нам их мир?
     -- Из него легче перейти в  нужный  нам,--  объяснил  Олег.--  Ты  не
больно умничай, Томас! У тебя  и  так  лоб  покраснел.  Расплавится!  Будь
рыцарем без страха и упрека, весь в железе, а не только снаружи!

     Солнце уже поднялось над лесом. Поляна пока еще  оставалась  в  тени.
Томас не сразу заметил, что губы калики  шевелятся  уже  не  расслабленно,
лицо стало строгим как вырезанное из камня, на лбу выступили крупные капли
пота, а на висках вздулись жилы. Зеленые  глаза  неподвижно  уставились  в
одну точку. В них был страх, Томас с запоздалым  холодком  вдоль  спинного
хребта вспомнил страшные рассказы о могучих  колдунах,  что  в  самомнении
неправильно произносили заклятие...
     Он раскрыл уже рот, чтобы  позвать  калику,  бог  с  ней,  нечестивой
магией, не было б хуже, но страх еще сильнее  ухватил  за  горло.  А  если
именно он и напортит?
     Настороженные чувства уловили далекий шорох крыльев куда раньше,  чем
он заметил бы в другое время. Резко вскинул голову... и с размаха  сел  на
землю.
     С востока высоко по небу неслись, круто снижаясь, два крылатых  коня.
Оба одинаково оранжевые, с такими же оранжевыми крыльями, они выглядели не
крупнее уток, но Томас рассмотрел  до  мельчайших  подробностей  их  худые
жилистые ноги, могучие крылья,  длинные  гривы  и  роскошные  хвосты,  что
красиво стелились по ветру.
     Он прошептал, боясь нарушить заклятие Олега:
     -- Сэр Олег!.. Два коня... С крыльями!
     Олег спросил, не отрывая взора от горной гряды под ногами:
     -- Сюда?
     -- Похоже...
     Калика поднял покрасневшие глаза, где повисли темные мешки:
     -- Так что ж ты молчал?
     -- Да я вроде не...
     -- Мог бы раньше.  Думаешь,  легко  их  было  заловить  и  вести  под
облаками?
     Кони сделали круг над поляной, пронесся ветер, взвились сухие  листья
и стебли. Серебряные кузнечики в испуге брызгали во все стороны.  Неуклюже
отпрыгнул и Томас. Кони пронеслись над  головами,  у  края  поляны  успели
развернуться, одного  занесло  боком,  кусты  затрещали,  а  второй  легко
коснулся копытами земли. Прогремела  частая  дробь,  конь  пробежал  через
поляну и остановился перед Олегом.
     В глазах калики была скрываемая радость.
     -- Получилось,-- выдохнул он.--  А  ты  седлай  того,  что  в  кустах
валяется как медведь в малиннике.
     Томас не мог оторвать зачарованных глаз  от  чудесных  коней.  Второй
выбрался из кустов, подбежал, в нем чувствовались легкость и сила.  Крылья
на бегу складывал, блестящие, как солнце, глазам больно, Томас  рассмотрел
длинные плотные перья, туго прижатые одно к другому, от коней вкусно пахло
слабым конским потом. Темные умные глаза смотрели  вопрошающе.  Ему  стало
неудобно, он кивнул на Олега:
     -- Это сэр калика вас вызвал... Он и скажет, что дальше.
     -- Седлать и  ехать,--  сказал  калика  сварливо.--  Они  исчезнут  с
заходом солнца.
     -- Сэр калика!
     -- Даже если будем выше облаков,-- закончил калика.
     Томас суетливо накрыл спину  крылатого  коня  потничком,  а  затем  и
попоной, мучаясь, что такую нежную кожу покрывает грубой  тканью,  хоть  и
расписной, а когда взвалил еще и седло, тяжелое и с прилипшей грязью, чуть
не взвыл от стыда. Рядом калика оседлал коня быстро  и  сноровисто,  умело
пропуская подпругу под крыльями, Томас косил глазом, повторял,  запоминал,
вдруг да еще когда придется вот так... Если бы душа не  терзалась  стыдом,
что сам своими руками отдал Яру... когда ляпал дурным  языком  как  корова
хвостом, то возликовал бы  даже  от  чудесности  происходящего,  а  сейчас
угрюмо взобрался на спину крылатого, калика свистнул, и кони тут же  взяли
в галоп.
     Томас задержал дыхание, когда по сторонам распахнулись мощные крылья.
Калика унесся вперед, но Томас видел только своего коня,  земля  под  ними
уносилась назад все быстрее и быстрее, наконец замелькала так, что слилась
в серо-зеленую полосу. Крылья начали  равномерно  бить  по  воздуху,  стук
копыт на миг прервался, затем снова копыта застучали быстро и сухо,  Томас
ощутил под собой толчок, топот оборвался, только  крылья  сильно  и  часто
били справа и слева, могучие мышцы спины потряхивали седло,  Томас  увидел
как  земля  уходит  вниз,  впереди  угрожающе   быстро   вырастала   стена
деревьев...
     Спина под  ним  подпрыгнула,  и  деревья  внезапно  ушли  вниз,  конь
пронесся над самыми вершинками. Копыта поджал, то ли чтобы не задевали  за
деревья, то ли чтобы не мешали в полете. Томас чувствовал страх и восторг,
пошевелиться боялся, это не широкая надежная спина Змея, где лежишь как на
крыше сарая, да еще и привяжешься, дабы не сдуло, здесь  спереди  и  сзади
пустота, а по бокам часто как у  летящей  утки  хлопает,  оранжевые  перья
блестят так, что глаза щуришь как монгол...
     Калика несся далеко впереди, Томас судорожно перевел дух. Конем  пока
управлять не надо, он скачет... или летит, за своим крылатым братом. Иначе
он бы науправлял!
     Калика оглянулся, умело придержал коня:
     -- Ну как тебе?
     -- Неплохие кони! -- крикнул Томас, он надеялся, что голос не слишком
дрожит.-- Чем их кормят?
     -- А кто знает. Тебе не дует?
     -- Пока нет.
     -- Замерзнешь, скажи.
     -- С чего бы? -- удивился Томас, ибо в  голосе  калики  чувствовалась
нешуточная забота.
     Калика пришпорил скакуна, а Томас внезапно ощутил, что от доспехов  в
самом деле идет холод, будто вытащил их из сугроба. Да и встречный  ветер,
что сперва лишь приятно холодил, сейчас выстуживает до костей.
     Он напрягся, согревая себя мышечными усилиями, задержал дыхание. Конь
шел воздушным галопом, скачки были плавные, длинные,  но  и  проваливался,
правда, глубже, потому что удерживался не на копытах, а на крыльях, отчего
у Томаса всякий раз неприятно дергалось внутри,  а  желудок  карабкался  к
горлу, чтобы сразу же, отяжелев, плюхнуться обратно.
     Калика нетерпеливо выкрикнул, Томас видел, как конь под ним вытянулся
как утка и суматошно заработал крыльями. Калика пригнулся, пряча  лицо  за
роскошной гривой. Томас старался не смотреть на прижатые  к  брюху  копыта
коня  калики,  было  в  этом  что-то   страшноватое,   сам   робко   начал
поторапливать своего скакуна.
     Крылья коня Олега сперва часто били по воздуху,  теперь  же  за  ними
нельзя было уследить глазом, только что не жужжали как у мухи, зато калика
несся по прямой как стрела, и Томас  прятался  за  конской  шеей,  молился
только об одном, чтобы не сбросило встречным ударом ветра.
     Он скосил глаз вниз, кровь захолодела. Под  стременем,  куда  надежно
всажен его сапог, на жутком удалении проплывает зеленый ковер  леса,  река
видна как узенький ручеек, а впереди открывается страшный необъятный  мир,
какого никогда не узришь с поверхности!
     -- Вывози, конячка,-- взмолился он. Как ни прятался за  конем,  ветер
ухитрялся врываться и в узенькую щель опущенного забрала,  холодил  и  как
холодное острие мизерикордии колол лицо. Воздух уплотнился как стена, конь
проламывался с усилием. Томас чувствовал, как  все  силы  крылатого  зверя
уходят не на то, чтобы не упасть, а чтобы нестись вперед очень быстро.

     Впереди чуть слева начала вырастать гигантская черная  гора.  От  нее
веяло несокрушимой мощью и чем-то недобрым, Томас не успел  понять,  когда
заметил словно бы тонкую стену, протянувшуюся от  горы.  Стена  уходила  в
неизвестность, но кони мчались и мчались чуть ниже облаков,  и  постепенно
показалась другая черная гора, двойник первой. Калика  направил  крылатого
коня через плотину, Томас ахнул.
     С той стороны простиралась необъятная  долина.  Томас  не  увидел  ни
земли, ни травы -- только люди, плотно стоящие люди. Они как бушующее море
наваливались на плотину, передние вынимали из-под нее корзины с землей. Их
тут же передавали над головами дальше, слышались исступленные крики,  рев.
Взамен передавал пустые корзины.
     Калика чуть придержал коня, Томас догнал, кони летели крыло в крыло.
     -- Подкоп? -- крикнул Томас с дрожью в голосе.
     Калика кивнул. Лицо его было недвижимо, он глядел  вперед.  Встречные
ветер трепал его красные волосы.
     -- Что за люди? -- прокричал Томас ему в ухо.--  Они  ж  великаны!  Я
никогда не видел таких здоровяков.
     -- Йаджудж и Маджудж -- буркнул калика.
     Томас подождал, но калика явно был уверен, что все объяснил.  Плотина
осталась  далеко  внизу  и  позади,  но  Томас  все  еще  видел   огромное
пространство земли, заполненное  людьми.  Они  задыхались  от  тесноты,  и
страшно  было  представить,  что  случится,  ежели  они  сумеют  разрушить
плотину.
     -- Плотина выдержит? -- ,крикнул он.
     Калика ответил с глубокой и неожиданной горечью:
     -- Сэр Томас, на земле ничего не  вечно.  Волк  Фенрир  порвет  цепь,
собака Амирани истончит цепь,  Антихрист  явится,  Гог  и  Магог  приведут
войска, Брахма проснется, Басаврюк выберется из-под земли... Помолчи, я не
слышу, что говорит конь.
     Томас, глубоко обиженный, конь ему важнее,  нашем  себе  собеседника,
умолк. И пусть беседуют, они как раз пара: язычник и безбожный конь.

     Калика  то  уносился  вперед,  то  подпускал   Томаса,   сам   что-то
высматривал внизу. Лес кончился, земля  пошла  бугристая,  вся  в  холмах,
потом сменилась ровными долинами, но  теперь  на  горизонте  встали  синие
горы.
     Конь калики пошел быстрее,  Олег  заставил  его  снизиться,  Томас  с
ужасом смотрел на горные вершины,  что  проносились  прямо  под  копытами.
Воздух был чист и немыслимо прозрачен,  хотя  Томас  предпочел  бы  густой
туман: он мог разглядеть каждый камешек на дне ущелий,  каждый  выступ,  о
который так легко раздробить все кости.
     Калика обернулся, показал ладонью вниз.  Томас  пытался  кивнуть,  но
голова  примерзла  к  плечам,  и  вообще  боялся  шевельнуться,  чтобы  не
соскользнуть с седла, такого узкого  и  как  намыленного.  Да  и  стремена
что-то ерзают, подпруги ослабли. Он не раз ужасался,  как  на  поле  брани
обезумевший конь волочит вскачь хозяина, застрявшего ногой в стремени,  но
какой тот счастливец в сравнении с тем, кого  конь  так  же  потащит  вниз
головой над облаками!
     Конь бил крыльями реже, горная вершина  пронеслась  на  уровне  копыт
слева, потом острые каменные пики замелькали по бокам,  ушли  вверх.  Конь
несся между двумя каменными стенами, пугающе отвесными, словно неизвестный
великан рассек их исполинским мечом. Ветер здесь набрасывался  то  справа,
то слева, Томас судорожно цеплялся за седло.
     Конь расправил крылья, провалился  вниз.  Томаса  подбросило,  звонко
застучали копыта, оранжевые крылья повернулись  против  встречного  ветра.
Конь бежал, откидываясь назад, едва не садясь на круп,  а  последние  футы
Томас слышал только скрежет и даже запах горящего камня.
     Когда конь замер, бока ходили ходуном, брюхо в мыло, а с удил  капала
пена. Передние копыта стояли в двух  дюймах  над  краем  массивной  плиты.
Томас невольно заглянул, что там впереди, отпрянул и закрыл глаза.  Так  и
слезал  с  седла,  жмурясь,  старательно  отворачивая  лицо  от  бездонной
пропасти.
     Могучий  голос  калики,  ненавистно   жизнерадостный,   произнес   со
значением:
     -- Вот оно то место...
     -- Какое? -- спросил Томас, только бы показать,  что  он  не  потерял
сознание от ужаса.
     -- Где один наш предок сделал первое в мире кольцо. Да не простое,  а
с камешком! Не в ухо, не в нос или в пуп, как некоторые и доселе носят,  а
для ношения на персте. Его так и стали называть -- перстень...
     Черт бы тебя побрал, подумал Томас ненавидяще, с твоими  умничаниями.
Ну повидал, ну побродил, ну знаешь много... Так не  тычь  же  постоянно  в
глаза, озвереть можно.
     Калика что-то шепнул одному коню на ухо, другому, они  переглянулись,
соржались, подбежали к краю пропасти и разом бросились  в  провал.  Сердце
Томаса ухнуло, но вскоре увидел, как с той стороны ущелья взметнулись  две
оранжевые стрелы. Гривы и хвосты развевались по ветру,  кони  походили  на
крупные наконечники из золота.
     Томас перевел дух, но в сторону пропасти старался не смотреть. Калика
оглядывал  скалы,  на  лице  его  было  задумчивое  выражение.   Не   буду
спрашивать,  мстительно  подумал  Томас.  Не  дождешься.  Ишь,  похвастать
знаниями хочется! На что мне лишние знания? Мне Ярославу спасти надо, а не
дознаваться, как и почему первопредок сделал первое в мире кольцо...
     -- Вот тут он и был прикован,-- объяснил Олег со значением, так и  не
дождавшись Томаса,-- да-да, вон даже  дырки  в  скале...  Потом  Таргитай,
когда забрел в эти края, разбил  палицей  его  оковы,  долбанул  по  башке
ястреба: отклевался, дескать, освободил. А тот, в память о пережитом, одно
звено цепи одел на палец, а в  него  вставил  камешек  из  этой  проклятой
скалы... Ага, вон там видна узенькая тропка вдоль скалы.  Смотри,  сколько
веков, а не сгинула! Правда, ветры дуют с той стороны, там  за  это  время
гору изгрызли как мыши голову сыра...
     Томас качнулся, правой рукой придержался за стену. Тело  превратилось
в сосульку, он  слышал,  как  внутри  звенят,  перекатываясь,  обледенелые
сердце и прочие внутренности. Или это его пот замерз так, что свернулся  в
шарики размером с голубиное яйцо.
     Калика недовольно оглянулся:
     -- Опять спишь как конь, стоя?
     -- Да запомнил я, запомнил,-- сказал Томас тоскливо.-- Первое  кольцо
с камнем было сделано здесь. Тебе бы его в нос вдеть!
     Удовлетворенный  калика  двинулся  по  узенькому  карнизу,  что  едва
выступал из отвесной стены. Идти приходилось боком, прижимаясь  животом  к
стене, но и так  Томас  чувствовал  за  спиной  бездонную  пропасть,  ноги
становились ватными, а пальцы отказывались хвататься за неровности.
     Голос калики впереди показался Томасу злобным карканьем:
     -- Ага, все-таки выветрилось... вот здесь вовсе ухватиться не за что!
Я ж говорил, не бывает вечных дорог...
     Чтоб ты сгинул, подумал Томас в бессилии.  Чему  радуется!  Прав  он,
видите ли. Да лучше бы сто тысяч раз неправ, но чтоб дорога как дорога.
     Пот заливал глаза, шипел, попадая на железо. Томас  смутно  подивился
как быстро разогрелся, прямо от  ледяной  глыбы  в  пар,  еще  чуть  --  и
сплавится в литую железную болванку. А калика все идет, дикарь в  звериной
шкуре, никто не  может  заставить  его  скинуть  эту  волчовку.  И  волосы
отросли, красной волной закрывают плечи...
     -- Передых,-- донесся голос  издали.  Томасу  показалось,  что  голос
донесся из-за тридевяти земель, но оказалось,  что  калика  остановился  в
трех шагах впереди. Зеленые глаза смотрели сочувствующе.
     -- Я... могу... идти,-- прохрипел Томас.
     -- Да-да,-- согласился калика вяло.-- Это мне отдых требуется. Что-то
уставать начинаю.
     Томас  с  ненавистью  смотрел  в  безмятежное  лицо,  что   даже   не
порозовело. Дышит проклятый язычник так же ровно, но  посмотрел  на  него,
рыцаря-крестоносца, и тут же сел под каменной стеной, подпер плечами, чтоб
не упала. Томас, сдерживая  стон,  осторожно  опустился  на  другом  конце
площадки, стараясь сделать это легко как бабочка,  но  загремело  железом,
будто с вершины горы сбросили баллисту.
     Дрожащими руками снял шлем. В глазах плыло  и  расплывалось,  соленый
пот стекал широкой полосой, щекотал  шею,  промочил  вязаную  рубашку  под
доспехами, а когда Томас украдкой посмотрел вниз,  на  камне  из-под  него
вытекала теплая лужа. С яростью поглядел на Олега, поклялся  свирепо,  что
если этот гнусный колдун сострит по этому поводу, то вот-те крест, он  тут
же поднимется и отправится в преисподнюю сам, без всяких попутчиков.
     Шлем был в грязи, а когда кое-как стер, из блестящей  поверхности  на
него взглянуло настолько измученное лицо, что хоть сейчас  в  святые,  что
занимаются умерщвлением плоти.
     Как сквозь густой туман услышал язвительный голос калики:
     -- Хорош, красив... Да, красота -- страшная сила...
     -- С чего бы? -- огрызнулся Томас.-- Да мы, рыцари, как звери  бьемся
за торжество красоты! Сколько уже городов сожгли...
     -- В чем согласен с вашим христианством,-- продолжал калика неспешно,
рассудительно,-- что вера Христа всякую красоту телесную в  грязь  топчет.
Еще и плюет сверху. Уроды и неумытые для вашей религии самые лучшие люди.
     Томас с подозрением поднял налитые кровью глаза на калику:
     -- Ты чего?
     -- Да вспомнил одну,-- вздохнул Олег. Он полузакрыл глаза.-- Как  она
заиграла, когда ей дали флейту! Понимаешь, с первого же  раза  заиграла!..
Другому хоть кол на  голове  теши,  а  эта  сразу...  А  если  бы  малость
поучилась, то вовсе бы лучшего музыканта на белом свете не было бы. И  мир
стал бы другим, ибо искусство улучшает мир, облагораживает.
     Томас спросил еще настороженнее, чувствовал подвох:
     -- И что случилось? Почему мы все еще в дерьме по уши?
     Калика разочарованно махнул рукой:
     -- Увидела как безобразно  раздуваются  ее  щеки.  Мол,  из-за  спины
видно! Разозлилась, выбросила флейту вовсе... Ее  потом  подобрал  Марсий.
Играл намного хуже, но все равно на это время  прекращались  войны,  ворье
забывало красть, а мужья меньше лупили жен. А если бы играла она?
     Он печально качал головой. Томас спросил осторожно:
     -- Она очень красивая?
     -- Краше не было,-- ответил калика убежденно -- Ни на  земле,  ни  на
небесах. Да и  сама  знала,  к  несчастью.  Из-за  этого  даже  рожать  не
решилась. Да что там рожать, вовсе осталась яловой.
     Он сказал с такой горечью, что у Томаса сердце защемило от сочувствия
к другу. Как переживает за человечество!
     -- Ничего,--  попытался  как-то  утешить,--  Пречистая  Дева  тоже...
яловая, как ты говоришь.
     --  Яловая,  а  какого  сына  родила,--  огрызнулся   калика.--   Мир
перевернул! А эта все безукоризненность берегла. И добереглась. Хоть краше
не было, но говорили о других, восхищались другими. Сам  знаешь,  яблочным
цветом любуемся по весне, но ждем яблок... Она сильнее  самого  Ареса,  но
славили других... Так и прожила пустоцветом. То бишь, девственницей.
     -- Гм... ага...-- пробормотал Томас. Он смутно догадывался о ком  это
калика. Волосы на затылке начали приподниматься -- Так детей... гм... и не
было?
     -- Ни одного,-- ответил  калика  с  горечью,--  а  как  я  только  не
улещивал! Эх... сколько будешь сидеть? Скалу просидишь.
     Не дожидаясь, когда Томас возденет себя, прямо из лежачего  положения
оказался на ногах, изогнувшись в спине как  гадкая  кошка,  что  помощница
черта, подхватил посох и побрел себе, страждущий  за  человечество.  Томас
поспешно поднялся, сперва на четвереньки, чуть было не пошел в  этой  позе
-- совсем не позор для рыцаря ходить как лев,-- но руки больно коротки,  а
зад высоковат, тоже подхватил меч, щит не снимал, и  снова  скала  поплыла
справа, а каменная тропка пошла круто вздыматься выше и выше.
     Калика поджидал его в узком месте, помог перебраться через  завал,  а
Томас сказал, не сдержавшись:
     -- Не печалься. Мы все  упускаем  какие-то  возможности.  У  нас  это
зовется остроумием на лестнице.
     -- А у нас, после драки кулаками... Да ладно, чего других винить? Сам
сплоховал. Сдуру подарил ей свой браслет с левой руки! Мол, на  ее  тонкий
стан. Она одела вместо пояса, гордилась. А  потом  сообразила,  что  ежели
забрюхатеть -- какой там браслет, разве что обруч для бочки подойдет...
     Перед глазами  Томаса  замедленными  рывками  уходила  вниз  покрытая
каплями его пота, как дерево грибами, гранитная стена. Он прижимался щекой
так, что обдирал кожу. Калику боялся и слушать,  это  хуже,  чем  опустить
голову и посмотреть вниз. Такие бездны раскрываются, что  уже  не  оторопь
берет, руки-ноги немеют.
     -- А может дозналась,  что  подруг  обрюхатил  раньше?  --  Доносился
рассудительный голос.-- Эх, эта безрассудная  молодость!..  Знать  бы  где
упасть, соломку бы подстелил. У подруг ни кожи, ни рожи,  только  и  того,
что все сорок стерегли сад с молодильными яблоками...
     Голос отдалился, затих. Томас рискнул воздеть взор. Подошвы из свиной
кожи как раз исчезли наверху за  краем.  Карабкается,  язычник  проклятый,
гореть ему в огне, как муха по стене. Это ж  какое  племя  вышло  из  того
сада, спросить  при  случае.  Только  не  здесь,  тут  пошатнись  --  враз
уподобишься гордым орлам, сложившим крылья.  А  пошатнешься  точно,  когда
ответит!

     Глава 8

     Что-то хрипело, рычало, он дважды хватался за  меч,  пока  сообразил,
что сам дышит как Змей, что из поднебесья  рухнул  брюхом  на  эти  скалы.
Невольно вспомнилось раннее детство, когда он  с  отцом  зимой  шел  через
перевал. Ему тогда было лет восемь, если не семь.  Ночь  застала  в  пути.
Легли прямо на снег. Он тогда скатал ком снега, положил под  голову.  Отец
увидел, пинком выбил из-под головы: "Не разнеживайся,  сынок"!  Теперь  он
снова ощутил себя тем  же  изнеженным  ребенком,  ибо  на  взгляд  калики,
оказывается, спать можно не только на камнях, не  снимая  доспехов,  но  и
стоя как конь, разве что прислонившись к скале, а то и вовсе на ходу.
     Он шел, как в забытьи, заставляя себя переставлять ноги, хвататься за
выступы скал, держаться, идти, не плакать и не выть от усталости и боли  в
растертых подошвах. Впереди то расплывалось мутное пятно: серое посредине,
красное сверху, то исчезало. Наконец начало увеличиваться,  словно  калика
остановился, ждал. Томас вяло позвал:
     -- Сэр калика!
     Пятно сдвинулось, вместо красного появился оттенок  темнокоричневого.
Томас горстью смахнул пот, вытер  лицо  и  глаза,  а  когда  посмотрел  на
калику, тот уже выглядел как никогда рельефным и четким, но...
     Впереди, загораживая дорогу, стояли  трое  горных  великанов.  Ростом
всего на две головы выше, они однако были настолько широки, что каждый мог
бы загородить ворота в любом замке. Все трое  в  звериных  шкурах,  только
явно сшитых из туров, в руках по дубине из цельного  ствола  дерева,  ноги
голые,  но  Томас  разглядел  какая  толстая  подошва  у   каждого,   конь
позавидует, а жилы на ногах и руках выглядят как  змеи,  что  нажрались  и
лениво перекатываются под кожей.
     -- Ребята,-- проговорил Олег громко,-- мы с вами не воюем.
     Великаны переглянулись, средний из них проревел:
     -- Гр... Мы... воюем... со всеми!
     Голос его был полузвериный,  огромный,  как  и  они  сами,  такой  же
мохнатый, но говорил великан  так  медленно,  что  Томас  успел  остыть  и
вытащить свой двуручный меч.
     --  Я  вижу,--  сказал  калика   убеждающе,--   что   вы   прямо-таки
странствующие рыцари!..  Тем  тоже  только  бы  удаль  показать  да  силой
померяться. Но с нас ничего взять, заранее  предупреждаю.  Моя  шкура  вам
мала, да и железо моего друга... зачем?
     -- Мы... убивать,-- заявил второй великан.
     Он  без  торопливости  шагнул  вперед.  Исполинская   дубина   начала
подниматься. Олег оглянулся на Томаса:
     -- Ты как?
     -- Беру левого,-- прохрипел Томас.
     -- А я -- его соседа,-- сказал Олег.
     Дубина великана взвилась над головой, он торжествующе  взревел  и  со
страшной силой обрушил свое  оружие.  Олег  без  спешки  отступил.  Дубина
ударила в камни, плато подпрыгнуло, а  Олег  очень  быстро  ударил  острым
концом посоха великана в  живот.  Тот  охнул,  отступил  на  шаг,  замахал
руками, оказавшись на краю пропасти...
     Томас одновременно с каликой ударил мечом своего великана по коленям.
Он чувствовал, что даже измученный и в тяжелых доспехах, двигается быстрее
неуклюжего великана.  Великан  только  протянул  в  нему  огромную  ладонь
размером с рыцарский щит, на которой могла бы поместиться дрофа, как Томас
ударил снова, а когда великан пошатнулся, с боевым кличем  толкнул  его  в
грудь.
     Оба великана замедленно как во сне, валились в  пропасть  На  широких
звериных лицах не было даже удивления. Они удивятся, успел подумать Томас,
когда грохнутся внизу о камни. А лететь долго, вон  облачко  проползло  на
этом же уровне...
     С обнаженным мечом он повернулся к оставшемуся великану. Над  головой
тонко свистнуло, Томас ощутил, как брызнуло слизью и  кровью,  а  в  глазу
великана появилось длинное перо. Он медленно повалился на спину,  и  тогда
лишь Томас, соображая со скоростью великана размером с  эту  гору,  понял,
что перо укреплено на пруте толщиной  в  палец.  Стрела  вошла  в  глаз  и
пробила череп как спелую тыкву.
     В двух десятках шагов со скалы торопливо спускалась, прыгая  с  камня
на камень, рослая девушка, сильно потемневшая на солнце, с длинной  косой,
в легкой охотничьей одежде и голыми коленями. В руке  у  нее  был  лук,  а
из-за плеча торчали оперенные стрелы.
     -- Э..э... спасибо,-- сказал Томас,-- Это было приятно,  хотя  нам  и
самим бы не трудно...
     Девушка оглядела обоих  коричневыми  глазами,  в  них  были  тоска  и
глубокое отчаяние. Губы чуть дрогнули, но совсем не в усмешке:
     -- Я просто не люблю, когда схватка неравна. А так трое -- на троих!
     Калика подошел к краю, долго смотрел вниз. Покачал головой,  а  затем
спросил вдруг, не поворачиваясь:
     -- Как тебя зовут, красавица?
     Девушка ответила нехотя:
     -- Камари. Мое имя в этих краях не знают.
     Калика повернулся, его зеленые  глаза  внимательно  пробежали  по  ее
смуглому  лицу.  Томасу  почудилось,  что  в   глазах   безбожного   друга
промелькнула такая же печаль, как в глазах этой странной девушки.
     -- Да, -- ответил калика,-- ты в  самом  деле  не  любишь,  когда  на
одного... вдвоем или втроем. И у тебя есть на то причины. Верно?
     Девушка тряхнула головой, взгляд стал дерзким, но губы вдруг  напухли
и задрожали:
     -- Да. Я это ненавижу.
     -- Камари,-- сказал калика,  Томас  изумился  голосу  калики,  он  не
предполагал, что тот умеет прикидываться таким сердечным,--  когда-то  это
имя знали... Еще как знали! Теперь забыли. Но придет время, надеюсь, твоим
именем будут называть девочек. Да что там  девочек!  Даже  коз  будут  так
звать, а это уже признание... Ты все еще ждешь?
     Она насторожилась:
     -- Ты о чем?
     -- О нем,-- ответил Олег, голос его потеплел.-- Боги, это  ж  сколько
веков ты бродишь в этих местах?
     Томас в изумлении увидел, как вдруг холодная и  невозмутимая  женщина
задрожала как осиновый лист на ветру. Тоненьким голоском вскрикнула жалко:
     -- Ты о нем знаешь?
     -- Кто не знает Амирани? -- ответил Олег вопросом на вопрос.--  Когда
я видел его в последний раз, сил у него хватало, ярости -- тоже.  Его  пса
держит на земле преданность хозяину, Амирани не  хочет  умирать,  пока  не
отомстит богам, ты просто хочешь дождаться... Всех  нас  что-то  держит...
какое-то время.
     Он впал в задумчивость, почти забыл  про  невесту  неведомого  Томасу
плененного  богами  героя,  забыл  про  Томаса,  смотрел  в  землю,  брови
сдвинулись, губы шевелились.  Томас  сложил  пальцы  крестом  и  про  себя
прошептал молитву Пречистой  Деве.  По  крайней  мере  первые  три  слова,
которые знал.
     -- Спасибо, что помните, -- ответила Камари просто.
     Она проводила его тоскующим взором, но калика, похоже,  уже  забыл  о
ней, и Томас почти возненавидел  его  за  такую  безучастность  с  людским
мукам. Стена постепенно отодвигалась, а  каменная  площадка  раздвинулась,
превратилась  в  каменистое  плато.  Встретили  стадо  горных  козлов,  те
подпустили совсем близко, мохнатые и могучие, калика погрозил им  пальцем,
они нехотя отодвинулись.
     Томас наконец рискнул спросить:
     -- Те великаны... они здесь охотятся?
     -- Вряд ли,-- буркнул калика.
     -- Тогда что?
     -- Кто-то их послал встретить нас,-- сказал калика равнодушно.
     Томас сурово улыбнулся:
     -- Да? Я так и думал. Но этот неизвестный убедился, что и мы  чего-то
стоим.
     --  Гм...  Думаю,  ему  просто  передали  нас   остановить.   Но   не
предупредили, что мы, как ты говоришь, что-то стоим.
     Томас спросил в спину:
     -- Значит, попробуют еще?
     -- Конечно. И в другой раз мы так просто не отделаемся.
     Голос его был равнодушный, отстраненный. Томас зябко  повел  плечами.
Ладно, они вдвоем в самом деле чего-то стоят. Уже доказали  по  дороге  из
жарких земель Сарацинии, подтвердили в Британии.

     Впереди раздался сухой треск, словно переломили дерево. Красная стена
вздрогнула, по ней пробежала трещина.  Посыпался  щебень,  а  у  основания
вывалился камешек размером с быка. Калика даже не сбавил шаг,  шел,  мерно
постукивая посохом. Красные волосы трепало ветром.
     Томас прибавил шаг. Сердце клонилось в  ожидании  опасностей.  Калика
обошел камень,  Томас  видел,  как  он  пригнулся  и  шагнул  в  полумрак.
Мелькнули и пропали красные волосы. После  паузы  послышались  удаляющиеся
шаги.
     -- Мог бы и подождать,-- вскрикнул Томас.-- Я ж не знал...
     Он бегом вдвинулся в узкий ход, натыкался на камни,  железо  звякало.
Впереди в полной тьме то начинал светиться камень на верхушке  посоха,  то
пропадал, и Томас в бессильном отчаянии стукался  о  стены,  искал  дорогу
наощупь. Губы шептали молитву Пречистой Деве, но когда в рот  попал  комок
такой гадостной пыли, словно это было окаменевшее дерьмо летучей мыши,  он
прервал  молитву  такими  словами,  что  почувствовал,  как   даже   спина
покраснела, а весь низ съежился.
     Наконец спереди послышалось нетерпеливое:
     -- Ты там не спишь?
     -- Сэр калика!
     -- А что там, не могу понять.
     -- Я ж не вижу в темноте!
     -- Эх черт,-- сказал калика сокрушенно,-- как я мог  забыть?  Прости,
сэр Томас.
     На этот раз он пошел всего в двух  шагах,  заботливо  оглядывался,  и
Томас начал верить, что калика не знал или забыл,  что  люди  не  видят  в
темноте, они не совы и не летучие мыши. И не ведьмаки проклятые!
     Он  прислушался,  почудились  далекие  удары.   Калика   двигался   с
осторожностью, пригибался, поворачивался боком, с трудом  протискивался  в
узких местах.
     Далекий стук превратился в тяжелые бухающие удары. Земля  под  ногами
начала вздрагивать. Калика чуть  ускорил  шаг,  исчез,  Томас  увидел  как
впереди открывается огромная мрачная пещера. Спотыкаясь,  он  почти  бегом
выскочил, ахнул.
     На той стороне слабо освещенной пещеры чернел другой  такой  же  ход,
калика шел к нему вдоль стены. А в середине пещеры огромный потный  гигант
пытался вытащить из земли кол. Под мокрой от пота кожей вздувались толстые
мышцы, передвигались как бобры под  шкурой,  воздух  был  пропитан  потом,
тяжелым смрадом.
     У ног гиганта лежал тощий облезлый пес. Увидев чужаков, он  угрожающе
раскрыл  пасть.  Плечи  Томаса  передернулись  от  жалости  и  отвращения.
Беззубые десны  сочились  кровью,  от  зубов  не  осталось  даже  пеньков.
Передними лапами держал цепь, устало  и  исступленно  лизал  ее,  и  Томас
потрясенно увидел, что толстое железо звеньев истончилось как сосулька  на
солнце, будто пес лижет их уже не одно столетие. Гигант  не  оборачивался,
весь багровый от чудовищных усилий, и кол хоть и медленно, со скрипом,  но
выдвигался из земли, твердой, как сама скала.
     Калика обернулся:
     -- Сэр Томас, пойдем. Не могу смотреть...
     -- Что с ним?
     -- Не помню, то ли кол сам войдет в землю, то ли этот бугай  его  сам
ненароком вобьет, вон какой неуклюжий, то ли еще чего...  Иначе  бы  давно
освободился, а Сизиф вкатил бы свой камень!
     Томас сказал дрожащим голосом:
     -- Похоже, он поссорился с мужиком покрепче себя.
     Олег вдвинулся в щель, исчез, только  доносились  осторожные  шаги  в
темноте. Томас крикнул ему в спину:
     -- Неужели это тот, кого она ждет?
     -- Да,-- был затихающий ответ.
     Томас, повинуясь вдруг вспыхнувшему чувству, обернулся:
     -- Амирани! Она ждет.
     Плечи гиганта застыли. Он все так же держал кол, не давая погрузиться
обратно. Томас сказал громче. настойчивее:
     -- Ее зовут Камари. Она научилась стрелять из лука. Она живет здесь в
горах. Теперь я понимаю, почему все скалы окрест с округлыми  краями!  Она
все время ждет, что ты вытащишь этот проклятый кол, и  потому  хочет  быть
рядом, когда выйдешь.
     Гигант взревел, мышцы спины вздулись еще страшнее. Пещера наполнилась
скрипом и скрежетом. Кол пополз все выше и выше,  медленно  истончаясь,  и
Томас уже мог вычислить,  какой  он  длины.  Со  свода  посыпались  мелкие
камешки. Томас  попятился,  кол  пошел  вверх  быстрее,  пес  с  изумленно
радостным визгом попятился, и  тут  выступ  закрыл  пещеру  с  прикованным
героем. Томас повернулся и бросился догонять калику.
     Олег заворчал, когда рыцарь ткнулся ему в спину, спросил недовольно:
     -- Что там за рев?
     -- Амирани...
     -- Я знаю, как его зовут. Чего ревет?
     Томас прислушался, губы его раздвинулись в усмешке. Потом  сообразил,
что калика не видит, пояснил с радостным изумлением:
     -- Он тоже ее не забыл.
     -- Ну?
     -- Иначе бы не стал так... Откуда и силы взялись.
     Сзади грохот и треск не ослабевали, а будто бы даже стали  громче.  В
спины толкнула волна спертого воздуха.  Снова  был  треск,  будто  трещала
раздираемая надвое скала.
     Калика наконец пробормотал с недоумением:
     -- Чего это он разбушевался?
     -- Скалу ломает,-- определил Томас.
     -- До скалы не дотянуться,-- хмыкнул калика.
     Томас сказал победно:
     -- Дотянулся! Он вытащил этот чертов кол!.. А сейчас проламывается  к
выходу. Только бы собаку не забыл взять, здоровяк...
     Калика даже остановился, прислушиваясь. Лица его Томас не  видел,  но
голос в темноте прозвучал явно озадаченно:
     -- Не понимаю... Столько веков не мог, а сейчас вдруг... Что его  так
зацепило?
     Томас смолчал с чувством жалости.

     Слабый свет от головки посоха осветил  стену.  Сплошную,  без  единой
трещины.  Подземный  ход  кончился,  Томас  чувствовал,  как   варится   в
собственном поту. Дышать стало тяжко,  он  понял,  что  дышит  собственным
воздухом, который перегнал через себя несколько раз.
     Калика постучал посохом в стену. Томас слышал, как  в  голосе  калики
послышались несвойственные мудрости нотки:
     -- А, была ни была!
     Томас зажмурился,  отступил  подальше.  Калика  мощно  ударил  острым
концом в стену. Свет вспыхнул ярче, затем из-под  ног  послышался  далекий
рокот. Стены шевельнулись, затрещали. Посыпалась  каменная  крошка.  Томас
слышал, как вся гора содрогается, постанывает.
     Внезапно впереди затрещало, блеснула полоска света. Калика вскрикнул:
     -- Быстрее!
     Томас бросился за ним, к ногам будто привязали крылья.  Они  выбежали
на свежий воздух, следом заворчало, грохнуло, и устрашенный Томас  увидел,
как их проход завалила огромная глыба. Сверху рухнула целая скала, а камни
продолжали валиться, образовывая широкую каменную насыпь.
     Пришлось подобно горным козлам скакать через валуны, у Томаса  начали
подгибаться колени.  Сзади  затихал  грохот,  но  тяжелое  пыльное  облако
по-прежнему стояло недвижимо, как красноватая стена гранита.
     Томас спросил хрипло:
     -- Что значит "была -- ни была"?
     -- Заклятие,-- ответил калика странным голосом.-- Я не знал, помню ли
еще... Мы либо выскочили бы, либо нас бы задавило.
     Томас зябко передернул плечами. Железо звякнуло.  Дрогнувшим  голосом
спросил:
     -- Надо ли было так...
     -- Ты ж сам сказал, что без Яры тебе не жить.
     -- А тебе зачем рисковать?
     Калика  уже  брел  между  камнями,  ответил  не  оборачиваясь,  голос
прозвучал с прежней странной беспечностью:
     -- Не знаю. Просто иной раз: а, пропади оно все!
     Томас огляделся по сторонам. Горы вздымались  как  заостренные  мечи,
калика кивнул на едва заметную тропку, что вела вниз:
     -- Уже близко.
     Томас спросил удивленно:
     -- А чего мы ломились сквозь гору, как два кабана через хлебное поле?
А перелететь эти горы?
     -- Пока это никому не удавалось,-- ответил калика.
     -- А ты пробовал?
     -- Нет,-- ответил калика,  не  заметив  оскорбительного  для  мужчины
подозрения в трусости.-- Да и зачем? Умный гору обойдет.
     -- Гм...
     Он  шагнул  за  каликой,  далеко-далеко  послышался  грохот   обвала.
Оглянулся, вроде бы ничего не обычного: только и того, что стена  дальнего
ущелья  пошла  паутиной  трещин,  вспучилась,  словно  гигантский   нарыв.
Беззвучно огромные куски камня, целые скалы, обрушились вниз, а  в  темном
проходе возникла  сгорбленная  фигура.  Человек  отшатнулся,  закрыл  лицо
ладонями, ослепленный, попятился  в  темноту.  Запоздало  донесся  тяжелый
грохот, глыбы рушились на дно, раскалывались в щебень.
     Калика уже спускался, Томас успел еще раз увидеть  в  темном  проходе
гиганта. Теперь тот бережно прижимал к груди  собаку,  лицо  прятал  в  ее
шерсти, двигался вслепую.
     Донесся слабый крик.  В  долине  мелькнула  легкая  фигурка.  Женщина
неслась в сторону расколотой горы  как  стрела,  коса  расплелась,  черные
волосы трепало ветром, а руки женщины едва не отрывались, пытаясь обогнать
хозяйку.
     Выступ закрыл их, но улыбка еще долго не сходила  с  сумрачного  лица
рыцаря.
     -- Хоть они,-- прошептал он.
     Калика услышал, буркнул:
     -- Ты что там шепчешь?
     -- Пусть хоть они, говорю.
     -- Нашел сопереживальцев, -- проговорил калика с издевкой,  но  Томас
слышал, как голос друга потеплел.-- Странно, что ничто и никто ему не  мог
помочь, а ты вон... одним словом.
     Томас сказал счастливо:
     -- Зато каким! Твоими  заклинаниями  только  сапоги  вытирать  такому
слову! Да оно и не ходит в сапогах.

     -- Уже близко,-- подбодрил Олег.-- Вон по той тропке опустимся  вниз.
Там, в благодатной долине, нас ждет ответ.
     Томас, изнемогая под  тяжестью  доспехов,  назло  поддал  ходу,  даже
обогнал, благо дорога вот-вот пойдет  наконец  вниз.  Калика  слышал  лишь
тяжелые шаги, пыхтение, громыхание железа. Затем грохот  затих,  слышалось
только надсадное сопение, а когда калика свернул за  угол,  услышал  голос
рыцаря:
     -- Этого парня зовут Ответ?
     Дорога круто пошла вниз, среди зелени виднелись  кусты  и  ручей,  но
дорогу  загородил  тяжелый  воин  в  полтора  человеческих  роста.  Справа
поднималась отвесная скала, слева в двух  шагах  от  края  каменной  плиты
открывался обрыв. Воин в отличие от горных великанов был в тяжелом доспехе
странной ковки, как  отметил  Томас,  издали  чувствуется  их  невероятная
прочность, рогатый шлем надвинут на глаза, глаза круглые, как  у  орла.  В
одной руке держит меч, длинный и с голубоватыми знаками  по  лезвию,  а  в
другой руке щит -- огромный, в половину роста воина, целиком из металла.
     Что-то насторожило Томаса именно  в  щите,  хотя  сам  воин  выглядел
настоящим зверем.
     -- Я думаю, он нас не пропустит.
     -- Похоже,-- согласился калика сухо.
     Томас подобрал камень с куриной яйцо, быстро и без размаха швырнул  в
сторону воина. Тот не повел глазом, оставался  недвижим,  но  в  последний
момент щит с непостижимой скоростью дернулся вверх, звонко стукнуло. Томас
успел увидеть брызнувшие в стороны осколки.
     -- Ну и что? -- поинтересовался калика.
     -- Чересчур быстро,-- сказал Томас.-- Давай попробуем вместе.
     Они подобрали по камню, калика взвесил  на  ладони  настоящий  валун,
Томас видел как он примеривается, оценивает взглядом расстояние.
     -- Бросим разом,-- предложил  Томас.--  Ты  в  ноги,  я  в  голову...
Бросили!
     Два камня вылетели из их рук с шуршанием, будто неслись по  верхушкам
пшеничного поля. Томас зря опасался, что калика не  добросит:  его  камень
даже чуть опередил, но воин по-прежнему стоял недвижимо, в круглых  глазах
была насмешка. И опять лишь в самый последний миг щит рванулся вниз, затем
в неуловимое мгновение поднялся вверх, треск камня Томаса слился с  гулом,
который прокатился от удара булыжника. Осколки  сухо  ударили  в  каменную
стену, а воин опустил щит  краем  к  ноге,  стоял  надменно  и  вызывающе,
загораживая дорогу.
     -- Не могу поверить,-- прошептал Томас  со  страхом  в  голосе.--  Он
двигает щитом со скоростью молнии!
     -- Шустрый,-- согласился калика.
     -- Только и всего?
     -- А чего тебе?
     Голос отважного рыцаря дрогнул:
     -- Я слыхивал про меч, что  сам  двигается,  охраняя  хозяина.  Может
летящую стрелу перехватить, падающее перышко рассечет, только бы не  упало
на хозяина! Но то меч, а это -- щит. Как-то глупо.
     Калика смотрел с удивлением. Вздрогнул,  словно  вынырнув  из  океана
воспоминаний:
     -- Меч?.. Ах да, который потом в орало... Ну, меч и щит всегда ноздря
в ноздрю. Как только начинают ковать мечи покрепче, тут же в другом  месте
совершенствуют и щиты. Это и есть прогресс.
     Томас проговорил тоскливо:
     -- Это ж магия.
     -- Она,-- сказал калика несчастливым голосом,-- будь неладна.
     Томас прошептал осевшим голосом:
     -- Ты что же... сам не поволшбишь? Тебе ж все одно гореть в аду!
     -- Да и ты,-- огрызнулся Олег,-- вроде бы сам туда рвешься.
     -- Я лучше паду как дохлый, но гордый конь, чем вернусь как живой, но
трусливый бобер! Или даже сверну с дороги.
     Калика вытянул шею, заглядывая за край пропасти:
     -- Да, сворачивать не стоит. А вернуться  можно.  Мудрый  разве  прет
напролом?
     Томас сказал сердито:
     -- Разве я похож на мудрого?
     -- Да с тобой и я уже не похож,-- вздохнул калика.-- Иначе  разве  бы
пошел?
     Томас настороженно посмотрел на топор в руке калики.  Топор  невелик,
средний такой, лезвие блестит на солнце, на длинной прямой рукояти нелепый
крюк, свою ж руку можно поранить. Глупое оружие диких русов.
     -- Его так не достать,-- объяснил  Олег.--  Сколько  не  кидай,  хоть
скалы из катапульты, хоть быстрые молнии, щит все отобьет.
     Томас спросил с надеждой:
     -- Так ты его... магией?
     Олег сурово покачал головой:
     -- Тогда нам вовсе туда не добраться.
     -- А как?
     -- А по-деревенски.
     Он примерил  топор  к  руке,  подбросил,  поймал  за  рукоять,  затем
отступил на шаг, глазом заметил расстояние до воина:
     -- А это отобьешь, хлопец?
     Взмахнул широко и мощно, топор вырвался как брошенный пращей  камень.
На миг Томасу почудилось, что воин либо не успеет вздернуть щит, ибо топор
летит в голову, либо топор прошибет щит насквозь...
     Но щит неуловимо быстро, глазом не увидеть, дернулся на вершок  выше.
Глухо стукнуло. Томас застонал от досады. Олег удивился:
     -- Ну, чего стоишь? Примерзнешь.
     Он буднично пошел по тропке навстречу страшному воину. Тот как  башня
загораживал путь. Исполинский щит  дрогнул  и  медленно  заскользил  вниз.
Спина калики загораживала воина, но когда тот как груда железа рухнул  ему
под ноги, Томас с воплем бросился вдогонку. Калика на ходу выдернул топор,
вытер окровавленное лезвие о спину павшего,  там  была  короткая  накидка.
Томас догнал, когда калика переступил павшего и брел дальше.
     Череп воина до самой переносицы  был  разрублен.  Калика  уходил  все
дальше, а Томас поспешно  старался  понять  принцип  действия  славянского
оружия: топор на лету ударяется рукоятью о край щита, зацепляется  и...  с
размаха с удесятеренной силой достает лезвием укрывшегося за ним воина!
     -- Да,-- сказал он с почтительным уважением,-- это  еще  почище  того
приема! Ну, когда ты поразил стрелами людей Шахрая! Помнишь,  укрылись  за
передвижным щитом, мерзавцы?
     -- Это когда ты отдал Яру, а еще и доплатил?
     Томас яростно засопел, но умолк.

     Глава 9

     Томас жадно устремился к зелени, верхушки деревьев колыхались всего в
полусотне  фунтов.  От  земли  тянуло   свежестью,   благодатной   влагой.
Истомленное жаждой тело  чувствовало  близость  ручья  с  чистой  холодной
водой...
     Внезапно калика сказал удивленно:
     -- Ты куды?
     Томас кивнул молча, не в силах разжать  спекшиеся  жаждой  губы.  Уши
вздрогнули как у зверя, он уловил слабое журчание воды.
     -- Чего? -- спросил калика подозрительно.-- А, искупаться восхотел...
Нет, рыба задохнется. Да и некогда.
     Он свернул в неприметную щель, оттуда несло таким жаром,  словно  там
был вход в ад. Томас брел, натыкаясь на стены, но к счастью, проход  почти
сразу вывел в долину, которая показалась Томасу  вырубленной  внутри  горы
гигантской пещерой.  Под  ногами  был  камень,  даже  не  плиты,  а  умело
вырубленный  ровный  пол,   сглаженный   молотами,   затем   отшлифованный
множеством ног. На той стороне прямо из горы выступал языческий  храм.  По
крайней мере высокие арки входа, каменные драконы, звери,  воины-великаны,
а сам вход пугающе зиял чернотой.
     Томас дивился, а калика махнул рукой:
     -- Старые горы...
     Вид у него был такой, что этим все сказано,  и  Томас  спросил  почти
враждебно:
     -- Ну и что?
     -- Здесь все источено как червяками. То  мрамор  ломали  для  царских
дворцов, от них ныне песка не осталось, то целыми племенами  прятались  от
чужаков, то опять же что-то рыли, искали, выгребали... Эти  пещеры  только
дурак или ленивый не приспособлял для чего-нибудь нового, своего.
     Дыхание Томаса чуть выровнялось, но пот все  еще  заливал  глаза.  На
подгибающихся ногах он тащился за Олегом, считал шаги. Вот еще пять шагов,
и упадет. Вот еще три -- и  рухнет.  Вот  два  --  и  грохнется  как  куча
железа... Он видел словно сквозь пелену дождя, как из темного входа  храма
вышли двое. Один тут же метнулся назад, а затем к отчаянию  Томаса  оттуда
как муравьи начали выплескиваться воины в бронзовых доспехах, одетых прямо
на голое тело. Они не выглядели особо опасными, но их десятки, а потом уже
и сотни, а Томас чувствовал, что не отобьется даже от воробья.
     Воины выстроились  в  три  ряда,  загородив  вход.  Их  острые  копья
смотрели прямо в лица чужаков. Навстречу вышли  двое  в  длинных  одеждах,
Томас признал в них жрецов, хоть и языческих. Что-то  роднит,  хоть  он  и
раньше не любил признаваться, христианских священников и сарацинских мулл,
а теперь еще и всевозможных языческих жрецов.
     -- Нам не пройти,-- сказал он тихонько.
     -- Сурьезные ребята,-- согласился калика.
     Он не сбавил шаг, будто подозревал, что Томас просто  устал  и  хочет
отдохнуть. Томас сказал предостерегающе:
     -- Они нас как жуков насадят на свои палки.
     Калика подумал, сказал:
     -- Да, острые.
     Но  шагу  не  сбавил.  Томас  опустил  ладонь  на  рукоять  меча.  Он
чувствовал, что не только махать им, даже вытащить из ножен не сумеет,  но
спросил уже безнадежно:
     -- Опять будет рубка?.. И алой кровью своей вспоим ненасытных пьяниц:
железо, сталь и свинец... Гм, почему свинец...
     Калика бросил с отвращением:
     -- Тебе бы все драться, петух в железках.
     -- А как же ты надеешься...
     Он не договорил, копья уже почти упирались Олегу в грудь,  когда  оба
жреца, всмотревшись в него, внезапно  пали  ниц  с  восторженно-отчаянными
воплями:
     -- О, великий Маудгальяна!
     -- О, сотрясший одним пальцем дворец Шакры!
     -- О, победивший Нандопанонду, царя нагов!
     -- О, имеющий махапурушалакшану!
     -- О...
     Калика благословил  их  небрежным  движением  длани,  миновал  с  той
безучастностью, с какой верблюд проходит мимо христианского  храма.  Копья
опустились, Томас с трепетом стал свидетелем удивительного зрелища,  когда
сотни воинов разом опустились на колени, затем простерлись по земле, будто
стараясь как ящерицы раздвинуть песок и уйти вглубь. А  жрецы,  видя,  что
странствующий  мудрец  не  желает   быть   оторванным   от   благочестивых
размышлений, остались на месте, лишь воздели руки вдогонку.
     Томас ошарашено оглядывался:
     -- Чего это они?.. Какой-то мауда... тьфу!.. и не выговоришь.
     -- Обознались,-- буркнул Олег безучастно.
     Погруженный в свои  благочестивые  думы  --  знаю  твое  благочестие,
подумал Томас сварливо -- он вошел в темный ход. Вдали горели светильники,
пахло растопленным бараньим жиром. Просторный зал освещен слабо, в  глазах
после яркого солнца поплыли светлые круги. Вокруг двигались тени, Томас не
мог отличить какие из них настоящие, а какие нечестивые призраки.
     Чувствуя себя не  в  себе,  он  спросил  лишь  затем,  чтобы  слышать
человеческий голос, пусть даже свой, и не потерять калику:
     -- А зачем дворец сотрясал? Это ж целая гора -- не дерево со  спелыми
грушами!
     -- А Шакра больно щеки дул,-- ответил калика отстранено,  глаза  были
отсутствующие, он мыслями был далеко,-- надо было щелкнуть  по  носу...  А
скажи, сэр рыцарь, тебе ничего странного не показалось, когда мы сюда шли?
     Томасу казалось странным  все,  даже  чудовищным,  особенно  то,  что
калика когда-то сотрясал чей-то дворец, да еще как сотрясал  --  видно  по
этим, распластанным, но калика явно ждал другого ответа.  И  Томас  сделал
вид, что ушел в глубокое раздумье. Жалел только, что под шлемом да  еще  в
темноте не видно как морщится его лоб, а брови сходятся на переносице.
     Калика исчез, Томас видел только раскоряченную тень,  что  шарила  по
алтарю. Грюкнуло, звякнуло, ближайшие к алтарю светильники вспыхнули ярче.
Калика, огромный и косматый, угрожающе навис на алтарем, перебирал что-то,
ворчал, хмыкал, наконец с треском выломал крышку, а когда  вынул  руку  из
внутренностей алтаря, на ладони лежала золотая  веточка,  от  которой  шел
чистый трепетный свет.
     -- Во,--  сказал  он  удовлетворенно,--  сколько  лежит,  а  все  как
новенькая!
     Он спрыгнул со ступенек, там их было целых три, Томас видел в зеленых
глазах радость. Калика словно помолодел,  встретившись  со  своими  былыми
деяниями. Томас не решился спрашивать, в прошлом ли году  тряс  несчастный
дворец или в позапрошлом веке.
     -- Грабить храм нехорошо,-- сказал он укоряюще.
     -- Так это ж языческий,-- сказал калика язвительно.
     -- Тебе нехорошо,-- уточнил Томас.-- А мне можно. Мне даже нужно! Ибо
я должен попирать реликвии дьявола,  тем  самым  умножая  славу  Пречистой
Девы. Что это у тебя?
     -- Всего лишь золотая ветвь,-- сказал  калика  задумчиво.--  Странно,
как много значения люди придают... предметам. Что ветвь, когда у каждого в
душе цветут роскошные сады?
     -- Сады? -- спросил Томас с подозрением.-- Да еще роскошные?
     Калика поглядел на него, глаза в полумраке  блестели  как  у  филина,
вздохнул. Плечи опустились:
     -- Да,-- сказал он совсем другим голосом,-- сады... гм...
     Он спрятал золотую ветвь под полу,  кивнул,  и  они  вышли  навстречу
свету, что больно ударил по глазам,  привыкшим  к  полутьме.  Воины  снова
простерлись ниц, жрецы поспешили к Олегу. Он  бросил  им  несколько  слов,
повелительно-благожелательных, они  поклонились  и  проскользнули  мимо  в
храм.
     -- Поспешим,-- сказал Олег.-- Надо идти.
     Томас часто оглядывался, а когда спустились в долину, не вытерпел:
     -- Ты их ограбил!.. Но почему отдали так просто? У них такая охрана?
     Олег буркнул:
     -- Это мой храм.
     -- Твой...
     Томас ощутил, что начинает заикаться. Спина калики  мерно  колыхалась
перед глазами, рыжие волосы слиплись от пота и  грязи,  став  похожими  на
большое воронье гнездо. Он выглядел как никогда раньше диким человеком.
     -- Мой,-- повторил калика с досадой.-- Чего глаза вытаращил? Человеку
всегда хочется кому-то кланяться. Я все пытался отучить... но  раз  уж  не
могут без этого, то пусть хоть... Да и не ограбил, я им там взамен оставил
другую штучку. Нечто новое!
     Томас спросил дрожащим голосом:
     -- А что?
     Калика буркнул, не оборачиваясь:
     -- Да нечто в духе времени. Мир меняется, им надо меняться тоже.
     -- Покажи,-- попросил Томас.
     При солнечном свете золотая веточка выглядела  поблекшей.  Золото  не
сияло,  Томасу  почудилась  вовсе  не  золото,  а  тусклая  медь.  Веточка
короткая. Листочков всего три.
     -- И это все? -- спросил он разочарованно.
     Калика бросил раздраженно:
     -- Мы в квесте, забыл? За что и не люблю  эту  дурь.  Туда  пойди  --
возьми это, туда -- то, в третьем месте -- еще какую-то  мелочь,  а  потом
еще и ломай голову как сложить, чтобы дверь открылась, решетка  поднялась,
или какой-нибудь пустяшный засов отодвинулся. Так и жизнь  пройдет,  а  ты
все драконов бьешь по головам, принцесс спасаешь, совсем будто от безделья
на стенку лезешь.
     Томасу почудился камешек в его суверенные владения:
     -- А что делать, если другое не умею?
     Внезапно из-под ног  раздался  дикий  вопль.  Томас  отпрыгнул,  дико
посмотрел по сторонам. Стояла звенящая тишина,  даже  калика  остановился,
вокруг только голые камни, стены.
     -- Что  только  не  чудится,--  пробормотал  он  испуганно.  На  лице
выступили капли пота. Калика смотрел внимательно, в  зеленых  глазах  было
странное выражение. Томас ступил снова, крик раздался прямо из-под сапога.
     Томас подскочил, хотя вроде бы уже готов к неожиданностям. С мечом  в
руке огляделся, в глазах страх:
     -- Сэр калика! Демоны, да?
     -- Какие демоны...
     -- А что же?
     -- Обыкновенный базланит.
     Томас вытаращил глаза:
     -- Что?
     Олег с неохотой поправился:
     -- Ну, не совсем и обыкновенный... Вообще-то ему цены нет, но  сейчас
нам не до редких камней. Ну, ты знаешь,  смарагд  излечивает  от  ядовитых
пауков, медянок и желтопузиков, изумруд лечит боли в  печени,  а  базланит
испускает такой радостный вопль...
     -- Ничего себе радостный, -- пробормотал Томас, он вытер мокрое лицо.
     -- ...всякий раз, когда на него наступает настоящий король.
     Томас  обошел  каменную  плиту,  наполовину   вдавленную   в   землю,
подозрительно посмотрел на Олега:
     -- А вы с ним не сговорились?
     -- Томас...
     -- А что? От тебя всего ждешь.
     -- Мне-то что, король ты или  нет?  Наоборот,  из  тебя  бы  неплохой
калика получился. Со временем, конечно.
     Томас отшатнулся. И лишь много погодя, когда спустились в  долину,  а
калика разжег огонь на берегу ручья,  Томас  внезапно  вспомнил,  что  сам
калика обошел этот самый базланит по широкой дуге.

     Томас сам не помнил,  как  освободился  от  доспехов.  Калика  разжег
костер, а он все сидел в ручье. Ледяная горная вода нагрелась от его  тела
так, что шел пар, а ниже по течению рыбешек уносило кверху брюхом. Что  ж,
не каждая  речная  рыба  выдержит  аромат  благородного  рыцарского  пота.
Морская, разве что...
     Он пошевелил,  растопырив,  пальцами  ног.  Ледяные  струйки  ласково
щекотали кожу,  очень  медленно  --  калика  там  уже  ест!  --  охлаждали
раскаленное как в горне тело. Когда он с трудом  выбрался,  ноги  все  еще
подкашивались,  калика  лежал   у   костра,   зеленые   глаза   пристально
всматривались в небо.  Снова  Томасу  почудился  гнетущий  взгляд  кого-то
неслыханно огромного, мороз пробежал по все еще разгоряченной коже.
     Калика небрежно повел дланью:
     -- Там мясо. Я завернул в листья, дабы не слишком остыло.
     -- Рыцари не перебирают,-- сказал Томас бодро, ибо калика оставил ему
кус, которого хватило бы и на его коня, если бы конь ел мясо.  И  если  бы
коня не продул в кости.
     Помрачнев, он уже с безучастностью поглощал еду. В  желудке  довольно
рычало, там внутри жадно набрасывались на каждый ломоть, Томас чувствовал,
как усталость медленно испаряется из  тела,  а  мышцы  наливаются  молодой
силой.
     -- Ладно,-- сказал он оживая,-- мы еще добудем  и  коней,  и  любимую
женщину, и богатства... А о наших подвигах будут петь песни.  Не  так  ли,
сэр Олег?
     Олег лежал на спине,  могучие  длани  были  закинуты  за  голову.  По
широкой груди бродил  крупный  кузнечик,  чесал  лапки,  длинными  усиками
исследовал странное пространство.
     -- Подвиги, богатство,-- сказал он с тоскливым  недовольством.--  Это
мечта голодных. Но так как человек почти никогда не успевает  добыть  хотя
бы часть того, что мечтает... Но когда успевает...
     Он задумался. Томас спросил враждебно:
     -- И что же?
     Калика с таким усилием повернулся на бок, словно переворачивал  гору,
на лице отразилось брезгливое сострадание. Томас вскипел, но держал себя в
руках. От этого заносчивого язычника пока что слишком много зависит.
     -- И что же? -- повторил он ядовито.
     Калика поискал глазами, указал пальцем на  широкую  гранитную  плиту.
Изъеденная временем, щербатая, ничем от других  не  отличимая.  В  середке
едва заметная выемка, не поместится даже кулачок ребенка.  Рыцарь  вскинул
брови:
     -- И что же?
     -- Здесь умер калика. Странник, дервиш... зови как хочешь. Он  оперся
о посох, задумался и так умер. Трое суток простоял,  пока  люди  заметили,
что он мертв. Привыкли, знаешь  ли,  что  всегда  в  мыслях,  отвечает  не
всегда...
     Томас буркнул, все еще сердясь:
     -- Святой человек, значит. Но трое суток...
     -- Кто знает,  сколько  бы  простоял,--  заметил  Олег,--  но  червяк
подгрыз посох, и мудрец упал.
     Томас сказал наставительно:
     -- Святой человек! Наш  прелат  говорил,  святые  мощи  не  поддаются
тлению. Еще при жизни от святости и умерщвления плоти на них жира остается
меньше, чем на лесном таракане, так что провоняться нечем. А тут еще такая
жара! Но к чему ты приплел, когда мы говорили о подвигах и богатстве?
     -- А этот калика раньше был царем, у которого было все. И горы злата,
и кольцо непростое, все демоны слушались,  да  и  самого  не  даром  звали
Премудрым... У него уже было царство, богатство, а уж жен  больше,  чем  у
кого-либо на земле.
     Томас прервал:
     -- Даже больше, чем у тебя?
     Калика поперхнулся, задумался, сказал с неуверенностью:
     -- Я, собственно, никогда этим не увлекался... Тьфу,  конечно  же,  у
меня никогда не было столько жен! У него ж они  все  жили  в  одном  таком
дворце, двенадцать дверей, четыреста стражей, пять тысяч служанок, драконы
на дверях, только с крыши и можно было... Ты не сбивай, не сбивай!
     Томас зябко передернул плечами. Он уже догадывался о ком речь, ученый
дядя рассказывал одно, прелат -- другое, ведь если не  хочешь  умереть  от
жажды -- пьешь из одной кружки даже с сарацином:
     -- Хочешь сказать, что когда нахватаешь всего-всего, то  дальше  один
путь -- в калики?
     Олег пожал плечами, уже потеряв интерес к разговору. Глаза его  стали
отсутствующими:
     -- Разве он один?
     Томас подумал, поморщил лоб:
     -- Нет, еще есть ты!.. А что, таких больше?
     -- Томас, знал бы ты, сколько народу уходит в пещеры, леса,  пустыни,
горы...  не  спасаясь  от  врагов,  а  спасаясь  от  друзей!  Все  нажитое
оставляют, ибо вдруг понимают, как это мало... даже если это  горы  злата.
Эх, да ладно... Давай спать.
     Томас тоскливо посмотрел на звездное небо. Чувство вины сжало сердце.
Не уснуть, понял он. Тысячи и тысячи глаз смотрят укоризненно и осуждающе.
Калика говорит: одно слово глупое скажешь -- навек в дурни попадешь, а  он
не просто в дурни... Расплачивайся за гордое словцо, сказанное красиво, но
бездумно...
     -- Расскажи что-нибудь,-- попросил он жалобно.-- Перед сном. Ладно, о
подвигах не любишь, тогда хоть о  походах,  набегах...  Ладно-ладно,  и  о
походах не нужно. Тогда о женщинах прошлого, ты их тоже  знаешь,  хотя  не
могу понять, как это не выходя из пещеры... Правда ли, что самая  красивая
женщина на свете была Елена  Прекрасная,  из-за  которой  греки  истребили
скифов?...
     Калика зевнул, его косматая голова на звездном небе казалась  головой
лохматого чудища:
     --  Бред...  Самая  красивая  --  Лилит.  Говорят,  она  же  и  самая
совершенная из всех женщин.  Ни  одна  из  рожденных  человеком  не  может
сравниться с единственной, созданной богом!  Он  вообще  создавал  ее  для
себя, не для сопливых, но затем спохватился, переломил себя --  дело  всей
жизни страдать не должно от чувств! -- и предназначил Лилит для первого на
земле человека, Адама. Ну, сам знаешь как пошло. Взял  ком  глины...  хотя
здесь для меня неясность, слепил Адама. А потом  велел  Лилит  поклониться
Адаму. Она, понятное дело, возмутилась: почему? С какой стати? А твой  бог
и объявляет, что это, дескать,  муж  твой.  А  Лилит  уперлась  как  коза,
которую ведут на базар: не стану и все. Он мне муж, а я ему жена. Но я  из
той же глины. Почему должна кланяться, если мы равны?
     Он умолк на миг, Томас тут же нетерпеливо поторопил:
     -- Ну-ну! Что ты на самом интересном засыпаешь!
     -- А? -- вскинулся Олег, и Томас в негодовании понял,  что  калика  в
самом деле заснул или почти заснул.-- О чем  я?  Ах  да,  тогда  твой  бог
подумал и определил, что  то,  что  делает  Лилит,  отныне  будет  зваться
гордыней, а  саму  гордыню  причислил  к  самым  великим  грехам...  будут
именоваться смертными, и так будет для всего живого на  свете.  Хотя  нет,
звери невинны, только для человека. Так что, дорогой  мой  гордый  рыцарь,
гм...
     Томас спросил с еще большим нетерпением:
     -- А что же эта, как ее... Лилит? Про Адама и Еву  я  слышал,  а  что
сталось с Лилит?
     Калика зевнул, почесал волосатую грудь:
     -- Хрен ее знает. Она ведь ни человек... как остальные, ни ангел,  ни
демон. Даже самая совершенная из женщин -- бог творил  ее  в  свои  лучшие
минуты лучшего дня! -- но кто знает, что сделало с нею время?
     Он зевнул, зубы жутко клацнули. На миг он показался Томасу похожим на
большого  волка,  что  умеет  оборачиваться  человеком.  Но  в   следующее
мгновение  жестокое  лицо  расслабилось,   стало   умиротворенным,   глаза
полузакрылись.
     Томас промолвил зачарованно:
     -- Как чудесно... Расскажи что-нибудь еще... такое же божественное.
     Калика снова зевнул с подвыванием, почесался, заговорил медленно, уже
укладываясь на сон:
     -- Но как это было на самом деле, сейчас  никто  не  упомнит.  Другие
маги, знающие как было на самом деле,  говорят,  что  бог,  создав  Адама,
велел ангелам слепить еще десяток таких же мужиков.  Ну,  ангелы  устроили
целый цех: один лепил головы,  другой  руки,  третий  ноги,  четвертый  --
туловище... А одному досталось лепить то, чем все  размножаемся.  Ну,  ему
выпало легче всего: подвигал меж ладоней ком глины,  вот  тебе  и  штучка.
Лепит себе и лепит. А когда собрали девять  новых  людей,  оказалось,  что
глина кончилась, потому что последний  налепил  этих  штук  уже  на  целое
войско крестоносцев.  Ну,  ту  глину  снова  смешали,  из  нее  и  слепили
десятого. Так что каждого десятого теперь как называют, сам знаешь...
     Он заснул на полуслове. Томас подбросил веточек в  костер.  В  голове
вертелись неясные  образы,  но  сложен  путь  мысли  мудрого  человека,  в
рыцарской голове философские понятия вязнут, он все никак не  мог  понять,
что имел в виду сэр калика, хотя  иногда  казалось,  что  вот-вот  ухватит
мысль  за  хвост,  поймает,  и  разом   сгинет   непреодолимая   пропасть,
разделяющая книжную мудрость и молодую отвагу.
     Рассвет застал Томаса с такими же красными глазами, как угли  костра,
над которыми нахохлился. Лицо осунулось и вытянулось  как  у  его  боевого
коня, который сейчас возит чертей в преисподней. Олег поднялся свежий, как
умытый ночной росой месяц:
     -- Да ты никак не спал вовсе? Зря. Не убивайся так. Я  ж  говорю,  на
красивую женщину даже пес не гавкнет. Ладно, пошли.
     Ему показалось, что Томас все порывается что-то спросить,  но  о  чем
может спрашивать молодой рыцарь, как не о потерянной невесте? И  Олег  все
ускорял шаг.

     Впереди  показался  продолговатый  холмик.  Томас   назвал   бы   его
могилой... будь это близ селения, но  откуда  могила  среди  голой  степи?
Правда, калика твердит, что женских могил нет  в  поле,  значит  --  здесь
лежит странствующий рыцарь...
     Чем ближе подходили, тем сильнее холод сковывал Томаса.  Ноги  словно
примерзали  к  земле,  он  с  трудом   заставил   их   двигаться.   Могила
приближалась,  в  воздухе  появился  запах,  от  которого  мурашки  страха
пробежали по всему телу. Он узнал запах  крови.  Свежепролитой  крови,  но
никогда еще не видел такой древней могилы.
     От нее пахло древностью, возле нее  умирала  трава,  земля  покрылась
пылью старости. А на самой  могиле  что-то  пузырилось,  Томас  рассмотрел
что-то вроде красного шевелящегося  ковра.  Оттуда  шел  запах  крови,  он
усиливался, и волосы встали дыбом на затылке. Запах крови  был  силен.  От
нее шел жар, в ней чувствовалась ярая мощь, вместе с тем  Томас  с  ужасом
ощутил, что это не простая кровь. Совсем не простая.
     Кровь вскипала на могиле, пузырилась, издали похожая на толстый  алый
ковер. Томас перевел потрясенный взор на калику. Тот  выглядел  угрюмым  и
постаревшим. Томас сказал тихо, страшась нарушить священную тишину:
     -- Здесь... похоронен бог?
     Калика покачал головой. Губы были плотно сжаты.
     -- Нет.
     -- Прости... я понимаю, кто-то из твоей родни... Но как он может  нам
помочь? Если сейчас выкопается, то я -- вот те крест! -- рубану  мечом.  Я
покойников боюсь, меня один как-то во сне давил...
     -- Здесь могила первого кочевника  на  земле.  Его  убил  землепашец,
который защищал свои поля. Этот  вот,  что  лежит  здесь,  своими  стадами
уничтожал его посевы.
     Томас   прошептал,   чувствуя   потребность   стоять    на    стороне
справедливости всегда и во всем:
     -- Прости, но землепашец поступил верно... Но что это за кровь?
     --  Вопиет,--  объяснил  Олег.--  То  есть,  взывает.   К   отмщению,
естественно. К несчастью, кочевник был братом землепашца! И, хуже того,  к
еще большему несчастью, их  бог....  теперь  и  ваш,  христианский,  тогда
предпочел дары кочевника -- тот  зарезал  целого  барана,--  а  подношение
землепашца отверг... Еще бы, тот положил на жертвенный камень что-то вроде
пучка морковки. Но теперь видно, чью правоту доказало  будущее,  то  есть,
наше время. Увы, слово не воробей... Первый убийца был проклят  и  осужден
вечно  скитаться  по  земле.  А  здесь  кровь  все  еще  вопиет,  взывает,
напоминает, требует крови за ту кровь...
     Томас долго смотрел на пузырящийся ковер из вечно  вскипающей  крови.
Кровавые пузыри надувались, лопались,  кровь  была  горяча,  свежая  кровь
первых людей, с запасом жизненной силы для всего человечества...
     -- А что может напомнить?
     Калика остро взглянул на молодого рыцаря:
     -- Ощутил? Даже бог только предполагает.  Хоть  и  лучше  большинства
людей. В те времена можно ли было предугадать все  эти  народы,  арбалеты,
огромные  корабли,  начисто   заселенные   земли?   Последних   кочевников
истребляют как диких зверей! И по праву, если на то пошло. Ведь  кочевники
что могут создать? Только рыцарский кодекс чести.
     Томас обиженно дернулся. А калика уже рвал траву  с  могилки,  нюхал,
буднично совал в сумку. Велел деловито:
     -- Вон там выдери с корнями. Только не повреди.
     Томас оскорблено дернулся:
     -- Я тебе, что, колдун?
     -- Ну, на колдуна, конечно же, не тянешь,-- согласился  Олег,--  даже
на подметальщика в его хижине, но с  паршивой  овцы...  Землю  с  корешков
стряхивай бережно, в них вся целебная сила.
     Томас сопел  зло,  но  копал,  стряхивал,  сдувал  песчинки,  бережно
складывал в мешок, расправляя корешки, а калика уже без  всякого  почтения
взобрался на могилку  сапожищами,  приложил  ладонь  козырьком  к  глазам,
оглядывал дали.
     -- Кажись, все,-- сказал он наконец.-- Пошли.
     Когда отошли на десяток шагов, Томас вдруг оглянулся:
     -- Постой! За сотни лет дождь и ветер даже горы  стесывают  так,  что
кочерыжки торчат, а тут могилка хоть и простая, но землю не разметало...
     Калика даже не оглянулся:
     -- Следят.
     -- Кто?
     -- Не знаю,-- буркнул он. Похоже, вопрос ему  не  нравился.  Он,  как
заметил Томас, вообще не любил рассуждать о  смерти.--  То  ли  ученики...
хотя он, как известно, никакой школы не основал...  гм,  если  не  считать
школой ту резню, начало которой положил он... то ли родня, что  вернее.  А
то и сама мать... ну, ты ее знаешь... приглядывает. Вот  только  цветы  не
носит. И венка я ни разу не видел.

     Глава 10

     Плато заметно поднималось, вдали в  синеве  проступила  темная  гряда
гор, только вершины сияли холодно и предостерегающе. Олег на ходу  шептал,
разводил руками. Воздух вокруг него начал потрескивать.
     Томас терпеливо ждал, но когда среди  безжизненной  степи  прямо  над
головой раздалось мощное хлопанье, кровь застыла в жилах. Обрушилась волна
тугого воздуха, Томас в испуге пригнулся,  а  калика  раздраженно  замахал
руками:
     -- Туда!.. Левее!.. Дурень, чуть на головы не сел.
     Впереди по длинной косой дуге рухнуло огромное, как  сарай,  зеленое,
пробежало, часто перебирая толстыми неуклюжими лапами. Перепончатые крылья
были выставлены навстречу  ветру  и  едва  не  лопались,  их  выворачивало
наизнанку. Томас едва успел отпрыгнуть от толстого,  как  бревно,  хвоста,
усыпанного острыми шипами.
     -- Змей! -- ахнул он.-- Это его ты вышептывал?
     --  Да  вот  сам  прилетать  никак  не  научится...   Залезай,   надо
торопиться.
     Змей уже лег, крылья встащил на спину, и Томас поспешно  покарабкался
по  лапе,  выбрал  место  на  спине  между  шипами,  каждый   в   половину
человеческого роста. Шипы белесые, обветренные, концы затупились, а иные и
вовсе торчат как гнилые пеньки, то ли обломанные, когда  Змей  валялся  на
спине, то ли сбитые в драках за самку.
     Калика уже с загривка Змея оглянулся:
     -- Готов?
     -- Поехали,-- сказал Томас, стараясь чтобы голос не  дрогнул.--  Я  ж
уже летал на похожем сарае с крыльями. И даже управлял! Тот был покрупнее.
     -- Нам сейчас перебирать некогда,-- огрызнулся  калика  уязвлено.  Он
похлопал Змея по шее, тот повернул голову,  посмотрел  долгим  взглядом  в
лицо калики. Олег отрицательно покачал головой. Змей вздохнул, поднялся на
ноги и побежал.
     Томас вцепился в шип, задержал дыхание и напрягся. Поднялся встречный
ветер, спина под ним запрыгала,  потом  был  мощный  толчок,  его  прижало
книзу, доспехи стали вдвое тяжелее. По бокам крылья хлопали часто и гулко,
словно по ветру трепало сорванные паруса. Теперь  Томас  в  прорезь  шлема
видел только синеющие вдали  вершины.  Холодные  ветер  врывался  в  щель,
холодил кожу, глаза начали слезиться.
     Красные волосы калики трепетали как пламя, раздуваемое ветром.  Томас
видел только спину, но представил себе, как сурово и напряженно, лишь чуть
прищурившись, Олег озирает проплывающие внизу вершины гор, высматривает то
самое место, откуда можно пытаться пройти в ад...
     Томас напрягал мышцы, заставляя  застывающую  кровь  согревать  ноги,
задерживал дыхание, так становится теплее, наконец  доспехи  стали  весить
легче, он понял, что Змей снижается.
     Горы приблизились, одна вершина прошла на  уровне  Змея,  затем  Змей
влетел в широкое ущелье, далеко внизу  виднелись  крохотные  деревья.  Все
было в зелени, Томас увидел приземистые древние  храмы,  домики  прислуги,
стадо коров на лугу. Змей снизился еще, Томас взялся за шип обеими руками,
изготовился к тряске: Змей садится еще хуже, чем взлетает, однако по бокам
мощно ляпнуло по воздуху, доспехи стали такими  тяжелыми,  что  он  взвыл,
задержал дыхание, чувствуя, как глаза вылезают из орбит.
     -- Что...-- прохрипел он,-- что... стряслось?
     -- Неладное,-- откликнулся Олег.
     -- Со Змеем?
     -- Внизу,-- крикнул Олег. Ветер срывал слова  и  уносил,  Томас  едва
слышал, а калика говорил  словно  нехотя,  чувствовалось,  как  напряженно
думает над чем-то другим.-- Там нечисто. Не пойму  что,  но  чутье...  да,
чутье предостерегает...
     Томас  вскрикнул,  чувствуя,  как  начинает  сразу   превращаться   в
сосульку:
     -- Ты ж против чутья!
     -- Пусть не чутье,-- поправился Олег,-- а опыт... Там нас ждут совсем
не друзья.
     Томас сказал зло:
     -- А тебе не  чудятся  враги  за  каждым  камнем?  С  чего  стали  бы
захватывать этот монастырь, будто знают, что ты явишься сюда?
     Олег слегка повернул голову, их взгляды встретились.
     -- Может быть,-- сказал Олег  медленно,--  знают.  Может  быть,  зная
меня, могут просчитать мои поступки наперед. А может быть, что меня пугает
больше всего, мы столкнулись с чем-то, что намного сильнее Семи Тайных...
     Томас изумился:
     -- Что может быть сильнее? Разве что Господь Бог.
     -- Я этого не исключаю,-- проговорил Олег глухо..
     Он отвернулся, а Томас ощутил, как новая волна холода,  уже  изнутри,
прокатилась по внутренностям. Олег богохульствует, Бог должен быть за них,
а если что, то Пресвятая Дева замолвит слово. Всякое ворье спасает, а  они
ж не ворье... Правда, калика -- язычник, но Дева его не трогает.  Может  и
правда, после того, как он сказал  довольно  громко,  что  она  молодая  и
красивая, Пресвятая Дева и  к  нему  стала  относиться  теплее...  Неужели
проклятый язычник прав, любой женщине -- даже Пресвятой Деве! --  нравятся
похвалы, даже грубые? Ведь этот грубиян похвалил тогда не ее  святость,  а
прямую спину, молодость, длинные ноги...
     Спина под Томасом внезапно провалилась, он на миг завис в воздухе.  В
желудке появилось странное ощущение  пустоты.  Тело  сковало  страхом,  он
чувствовал себя падающим, затем шлепнулся  на  твердое,  раскрыл  рот  для
вопля...
     По шлему ударило с силой, будто обрушился раскаленный молот. В глазах
замелькали оранжевые искры, он ударился лбом о костяной шип,  спина  снова
ушла вниз, в уши прорезался запоздалый крик:
     -- Держись крепче!
     Змей круто свернул, навстречу понеслась высокая каменная  стена.  Над
головой треснуло, мимо пронеслась невиданная стрела: Томас  видел  только,
как за ней сгорает воздух, оставляя длинный дымный след.  Сзади  треснуло,
Томас непроизвольно  пригнулся,  над  головой  прошипело,  пахнуло  серой,
второй дымный след ушел далеко  вперед.  Стена  приближалась  со  страшной
быстротой.  Дымный  след  достиг  ее,  в  том  месте  вспыхнуло   красным,
посыпались камни, затем до ушей Томаса донесся далекий грохот, гул.
     Змей несся прямо на стену. Томас сцепил зубы, только бы  не  заорать,
убьются же, мокрое пятно останется, а Змей, дурак с крыльями,  летит  так,
будто спешит разбиться, только бы не служить перевозчиком.
     Над головой пронеслись еще два разряда молний, Олег умело бросал Змея
из стороны в сторону, заставлял проваливаться, иногда резко вздымал  выше,
и Томаса придавливали собственные доспехи.
     Стена стремительно вырастала, Томас готов был зажмуриться, как  вдруг
глаз ухватил тонкую щель, даже трещину, больше  похожую  издали  на  тень.
Змей с разгона влетел, царапнул камни и тут же сложил крылья, начал падать
по дуге, но щель расширилась, Томас перевел дыхание, все еще  мокрый,  как
мышь в половодье.
     Они неслись между двух отвесных стен, что уходили к небесам, а  земля
лишь угадывалась далеко внизу. Томас едва  не  слетел,  когда  Змей  резко
свернул, калика быстро  поворачивал  его  то  влево,  то  вправо,  и  Змей
послушно огибал острые углы.
     Калика оглянулся, лицо было багровое от усилий:
     -- Держись! Сейчас начнется!
     Что начнется, мелькнуло у Томаса паническое. Неужто будет еще хуже?
     Непроизвольно оглянулся, так оглядывается чуткий лесной зверь, и  как
раз перед новым поворотом увидел,  как  за  ними  следом  в  узкое  ущелье
ворвался другой Змей: быстрый и злой, из пасти  пламя,  а  глаза  как  два
костра. Уступ закрыл их, но  мурашки  ужаса  продолжали  бегать  по  спине
Томаса. Калика даже подался вперед, так напряженно  всматривается  в  щель
между стенами. Ущелье  навстречу  неслось  ровное,  и  Томас  содрогнулся,
представив, как быстрый и злой Змей догоняет их в этой  западне.  А  люди,
что бьют в них молниями, под стать Змею.  Другим  бы  с  таким  зверем  не
управиться...
     Олег воткнул острый  конец  посоха  в  шею  Змею.  Томас  видел,  как
блестящее острие  мучительно  медленно  погружается  между  щитков,  ветер
срывал капли крови, а потом уносило целые струи. Змей кричал, суетливо бил
крыльями,  но  погоня,  хоть  и  очень  медленно,  но  настигала.   Калика
оглядывался, вздрагивал и втягивал голову в плечи даже тогда, когда молнии
распарывали воздух высоко, но Змея держал крепко, тот едва не разбивался о
стены, когда на полном лету прижимался то к одной стене, то к другой.
     Томас услышал хриплый крик:
     -- Железо! Да развернись же к ним рылом, наконец!..
     Томас спохватился, привстал, держась за спицу гребня, спину  под  ним
качало как палубу крохотного корабля, и он со страху  просто  молниеносно,
не помня как, перебрался лицом к преследователям. Теперь  перед  ним  была
уходящая  вдаль  спина  с  уменьшающимся  гребнем,  вытянутый  хвост  этой
исполинской ящерицы, а всего в трех полетах стрелы  за  ними  стремительно
несся легкий быстрый Змей.
     -- Их четверо! -- закричал Томас. Он  сглотнул,  подавляя  тошноту.--
Двое вот сейчас поднимают что-то блестящее...
     Спина под ним провалилась. На долгий страшный миг он завис в воздухе,
с ужасом понимая, что не просто висит, а падает камнем. Да что там камнем,
в  этих  доспехах  он  обгонит  даже  скалу,  упавшую  с   неба.   Желудок
покарабкался к горлу. Томас с трудом  повернул  застывшую  шею  в  сторону
правого крыла, оно подтянулось к туловищу, похожее на скомканный ковер  из
толстых  кож,  подрагивало,  а  потом  как  будто  его  отбросили  пинком:
развернулось во всю ширь, застонало  от  напора  воздуха  снизу,  а  внизу
зашипело,  оттуда  пахнуло  жаром  сгораемого  воздуха.  В  зад  пребольно
ударило, Томас сразу ощутил вес доспехов, зашипел от боли, внизу  защемило
гребнем, если бы  не  доспехи...  Сзади  снова  зловеще  треснуло,  калика
закричал зло:
     -- Говори!.. Что они делают!
     Ущелье стало еще теснее, но дальше стены шли  на  таком  же  удалении
одна от другой. Томас вскрикивал:
     -- Снова поднимают это оружие... Готовятся... Стреляют!
     Преследователи наконец поняли, что так достать беглецов не могут,  их
быстрый Змей захлопал крыльями чаще, некоторое время почти держался зубами
за хвост их Змея, но с его спины  уже  не  стреляли.  Томас  с  жутковатым
чувством понял, что при попадании могут врезаться в раненого Змея сами,  и
тогда все вместе упадут на далекое дно, усеянное острыми камнями.
     -- Что? -- вскрикнул калика.
     В голосе были напряжение и страх. Не оборачиваясь,  он  вел  Змея  на
большой скорости по ущелью, согнулся как перед прыжком. Томас вскрикнул:
     -- Начали обходить справа!
     Калика на миг повернул голову, Томас увидел его сосредоточенное  злое
лицо,  и  тут  же  впереди  ущелье   начало   слегка   загибаться   влево.
Преследователи сделали рывок, крылья  их  Змея  звучно  били  по  воздуху,
Томаса едва не сбрасывало тугим ветром.
     Некоторое время шли рядом, Томас рассмотрел всех четверых,  но  никто
из них не бросался молниями. Их  лица  были  торжествующими,  черный  Змей
медленно обходил их тяжелого грузного Змея.
     -- Олег! -- закричал Томас.-- Берегись, впереди поворот!
     -- Вижу,-- гаркнул калика.
     -- Пусть летит тише!.. Мы не сумеем свернуть!
     -- Да!
     -- Тогда это... гибель?
     Он снова услышал в шуме ветра и хлопках крыльев:
     -- Да...
     На лицах четверки  появилось  встревоженное  выражение.  Первый,  что
сидел на загривке Змея, резко подался назад, навалился  на  вбитый  в  шею
кол, Змею вскрикнул от боли, выставил в стороны  крылья  парусами  вперед,
даже лапы выпрямил, упираясь во встречный ветер.
     К удивлению Томаса враги не отстали, на  лицах  троих  успел  увидеть
ужас, успел понять, что Олег тоже в этот же момент остановил Змея...
     Как две огромные скалы они пронеслись  вперед,  на  повороте  зеленый
Змей волей-неволей ударил черного  собрата  правым  боком  в  левый,  того
швырнуло на каменную  стену,  а  зеленому  толчка  хватило,  чтобы  успеть
свернуть перед поворотом. Красноватый камень пронесся так близко, что едва
не оцарапал Змею бок, он даже крыло загнул  под  брюхо.  Опустились  ниже,
едва не падая, затем Змей суматошно замолотил крыльями.
     Черный Змей, как успел увидеть  Томас,  ударился  о  стену,  вдогонку
донесся хруст крыла, треск. По каменной стене брызнуло мокрой  полосой,  а
Змея бесформенной кучей  швырнуло  по  крутой  дуге  вниз,  вперемешку  со
сбитыми камнями.
     Ущелье впереди расширялось, высокие  стены  начали  понижаться.  Олег
оглянулся, лицо было злое и веселое, крикнул мощно:
     -- Теперь держись крепче!
     Томас не понял зачем, все уже позади, но старый ворон зря не каркнет,
послушно уцепился, и тут Змей внезапно нырнул вниз, будто утка за рыбой на
дно. Сердце Томаса остановилось, он не мог оторвать глаз от приближающихся
камней внизу. Затем эти камни ушли вовсе, он увидел небо  совсем  не  там,
где ему быть, в животе стало холодно и гадко, его качало и трясло,  крылья
хлопали со всех сторон, он цеплялся онемевшими пальцами, пока  не  ощутил,
что снова на том же месте, они в том же ущелье, но только летят в обратную
сторону.
     -- Ну как? -- донеслось веселое.
     -- Плохо,-- ответил Томас мужественно, стараясь  не  выдать  дрожи  в
голосе.
     -- Почему?
     -- Мой пот был  раньше  только  на  пояснице,--  крикнул  Томас,--  а
теперь, когда твой  дурной  сарай  вздумал  порхать  кверху  брюхом...  то
заливает глаза!
     Калика хмыкнул с издевкой:
     -- Да ладно тебе -- пот! Знаю, какого он цвета.
     Змей торопливо и как-то суетливо снижался. Томас ощутил,  что  бедный
зверь дрожит -- то ли  от  пережитого  страха,  то  ли  от  удара  в  бок,
благодаря которому как раз и уцелел, а собрата с двойной мощью  бросил  на
каменную стену.
     Земля  стремительно  побежала  навстречу,  Змей  выбросил  в  сторону
крылья, упираясь в плотный воздух.  Их  подбросило,  Томас  стиснул  зубы,
железо на нем звякало, словно за  этот  полет  потерял  с  десяток  фунтов
доброго англского мяса.
     Змей с облегчением упал брюхом, крылья раскинулись от стены до стены.
Калика  соскочил,  Томас  позавидовал  легкости,  ему  же  из-за  доспехов
спускаться долго, а когда ощутил под ногами землю, калика уже  суетился  у
останков черного Змея.  Троих  выбросило,  четвертый  лежал  придавленный,
костяная пластина распорола его как острый нож вскрывает устрицу.
     Один еще пытался уползать,  а  когда  калика  подбежал,  выхватил  из
складок одежды нож с зеленым лезвием.  Томас  ахнуть  не  успел,  как  нож
словно лучик сам выскользнул из  ладони,  но  калика,  не  замедляя  бега,
поймал в воздухе, словно брошенное ребенком  яблоко.  Раненый  с  рычанием
сорвал с шеи талисман, Олег с разбега прыгнул на его кисть.  Томас  слышал
как хрустнули тонкие кости.
     -- Кто? -- спросил калика жестко.
     Томас подбежал, тяжело дыша. Если бы не видел калику,  то  по  голосу
принял бы за герцога Крис де Бурга, свирепого и лютого, безжалостного даже
к своим лютого воина. На лице была дикая ярость, и лишь чуть  позже  Томас
запоздало  понял,  что  отшельник  напускает  на   себя   свирепость   для
устрашения.
     -- Гореть тебе в аду... -- прохрипел чужак.
     Он  откинулся,  затылок  ударился  о  камни,  но   глаза   оставались
яростными, ненавидящими.
     -- Да,-- ответил калика жестко,-- но мы потом, а ты -- сейчас.
     Он перенес вес на одну ногу, повернулся  на  пятке.  Кости  хрустнули
снова, пальцы чужака перестали скрести ему  сапог,  бессильно  и  медленно
раскрылись как бутон расцветающей  розы,  такой  же  красный  и  заметный.
Раненый стонал, лицо покрылось крупными каплями.
     -- Все равно...
     Томас подобрал из безжизненной ладони треугольный камешек. В середине
проскальзывали тени, но на ярком солнце рассмотреть больше не удалось.  Он
сунул в сумку на поясе, калика потом  займется,  оглядел  остальных.  Один
торчал в такой же луже крови, распластанный и раздавленный, Томас прошел к
остальным. Их выбросило в момент удара, а летать без Змея явно не умели.
     За спиной послышался страшный вскрик.  Томас  не  оборачивался.  Даже
цивилизованные  народы,  дабы  получить  важные  для  христианского   мира
сведения, вольны применять все средства, а уж от варвара тем более  нельзя
ждать, чтобы возлюбил ближнего, как себя самого...
     Когда вернулся, калика с озабоченным видом рассматривал нож с зеленым
лезвием. Томас поинтересовался:
     -- Колдовство?
     -- Оно,-- подтвердил калика лаконично.
     -- Тогда ты как рыба в воде,-- сказал Томас с облегчением.
     Калика покачал головой:
     -- Увы...
     -- А что не так?
     -- А этого не знаю,-- ответил калика.
     Томас вздохнул с облегчением:
     -- Наконец-то! А то уж думал, что тебя убивать пора. Все знаешь,  все
видел, все понимаешь... И жить незачем. А что не так с этим ножом?
     -- На белом свете таких нет,-- ответил калика сдержанно.
     Томас молча смотрел в прямую спину человека, прозванного  Вещим.  Тот
прошел по распластанному крылу Змея, как по огромной шкуре, подпрыгнул,  в
одно с виду легкое движение вскинул себя на загривок  чудовища.  Змей  все
еще лежал распластанный, как  жаба  под  колесом,  шею  вытянул,  кожистая
перепонка закрыла глаза.  Бока  раздувались,  правда,  уже  медленно,  без
прежней натуги. Из огромных  вывернутых  ноздрей  струйки  пара  увлажнили
гладкий валун перед мордой, из-под  него  тут  же  выбрались  сороконожки,
жадно припали к этим каплям.
     Зеленые глаза волхва снова обрели прежний насмешливый блеск:
     -- Ну как, портки сменил? А то пот твой что-то пахнет...
     Змей грустно вздохнул, когда Томас с надменным лицом, не  отвечая  на
гнусные намеки, умостился среди шипов гребня. Калика похлопал  по  длинной
чешуйчатой шее:
     -- Да ладно тебе, зеленый! Будто тебе самому не понравилось!
     -- Что? -- переспросил Томас.
     -- А ты видел, как он саданул того черного?
     Томас передернул плечами.
     --  Да-да,  видел,--  сказал  он  осевшим  голосом.   Перед   глазами
пронеслись  страшные  мгновения,  мелькнула  ужасная  стена.--  Да-да,  он
умело...
     -- А главное, в последний миг! -- сказал калика.-- Ты заметил? Еще бы
чуть, от нас самих бы одни лепешки... Сочные такие,  отбитые.  От  нас  со
Змеем. А от тебя -- лепешка в жестянке.
     По спине Томаса пробежала мерзкая струйка  пота.  Сдавленным  голосом
попросил:
     -- Поспешим, а?
     -- Нравится летать,--  согласился  калика  понимающе.--  Да,  человек
создан для полета, как птица для счастья. А я когда-то ох, как боялся...
     Костяные щитки  под  ногами  Томаса  задвигались,  послышался  легкий
хруст, будто между жерновами перемалывались мелкие камешки.  Змей  вскинул
голову, оглянулся с упреком, калика похлопал успокаивающе:
     -- Ничего! При удаче еще кого-нибудь размажем.
     Стены качнулись и побежали назад. Крылья шуршали,  разворачиваясь  на
бегу, звучно хлопнуло, а когда по бокам все  слилось  в  сплошные  полосы,
Томаса  подбросило,  земля  ушла  вниз.  Крылья  хлопали  по  воздуху  как
порванные паруса в бурю, стены опускались, внезапно ушли вниз, и  с  обоих
сторон возникло страшное пугающее небо, пустое и безграничное.
     Томас скосил глаза вбок и вниз. За округлым  боком  удалялись  острые
вершины гор. Сесть бы чуть дальше, подумал он тоскливо. Крыло бы не давало
смотреть вниз, а  то  кровь  стынет,  когда  толстая  подошва  его  сапога
распарывает воздух, вместо  того,  чтобы  упираться  в  надежное  железное
стремя. Такое приснится -- за ночь охрипнешь от  вопля,  а  если  вдруг  в
самом деле сорвется -- долго ли? -- то  можно  еще  ухватиться  за  крыло.
Правда, Змей размахивает крыльями, как пьяный рус в драке...
     Томас представил, как соскальзывает по этим скользким костяным щитам,
в ужасе хватается за кожаное крыло, Змей продолжает молотить  по  воздуху,
он в отчаянии пытается удержаться, пальцы вцепились в самый  край,  а  под
ногами проплывают далекие-далекие горы...
     Его передернуло в черном ужасе, только бы калика  не  увидел  как  по
нему крупной стаей  бегут  мурашки  размером  с  откормленных  в  закромах
епископа мышей, а кровь превратилась в лед. В груди все  замерзло,  вместо
сердца болтается непрочная ледышка. А  калика  все  покрикивает,  понуждая
Змея лететь шибче. Ему что, язычник. Ему привычно в жутком мире  страшилищ
и чудовищ. А ему, рыцарю Христова воинства, предначертано очистить мир  от
скверны этих  Летающих  Змеев,  великанов,  львов  и  тигров,  колдунов  и
ведьм... но сколько же впереди странствий,  жертв,  пожаров  и  казней  во
славу Христа!
     Он уже чувствовал, как будет просыпаться с криком в своем королевском
дворце... если доживет, что  будет  куда  большим  чудом,  чем  непорочное
зачатие, и как испуганная Яра будет дуть ему в лицо, отгоняя  дурной  сон.
Яра, ты даже представить не можешь, но мы идем... нет, ломимся всем чертям
назло, к тебе!
     Сквозь свист ветра раздался спокойный голос, немного удивленный:
     -- Ишь ты, нешто сезон?
     Томас приоткрыл глаз, с содроганием увидел далеко слева  серо-зеленое
пространство. Не сразу понял, что там твердь обрывается, а дальше  тянется
нескончаемое море. Они летели  над  сушей,  море  удалялось,  спокойное  и
угрюмое, волны катили медленными, ровными холмиками, без барашков и пены.
     -- А что не так? -- прокричал он в ответ.
     -- Море должно бурлить,-- ответил Олег, не повышая голоса,  но  Томас
услышал.-- Правда, сейчас Алконост как раз опускает яйца  в  море.  Потому
успокаивается... Правда, всего  на  шесть  дней,  но  этого  даже  нам  бы
хватило.
     -- Опускает яйца в море? -- переспросил Томас с удивлением.-- Зачем?
     Змей чуть снизился, руки Томаса сами вцепились в толстую иглу гребня,
побелели даже железные суставы рыцарской перчатки.
     -- Не знаю,-- признался Олег  честно.--  Слыхал,  а  не  задумывался.
Опускает яйца в море и поет, поет!
     Томас смотрел недоверчиво:
     -- Он еще и поет? В такой позе?
     -- Томас,-- сказал Олег укоризненно.-- Алконост -- это  такая  птица.
Вещая... Или сладкоголосая. Я сам определить не смогу, мне медведь на  ухо
наступил, я даже песни одного друга не выносил, но  птица  поет,  это  как
пить дать. Все говорят, что поет, хотя я сказал бы, что чирикает громко  и
противно. А яйца опускает в воду птичьи, понимаешь?
     Томас покачал головой:
     -- Честно говоря, не совсем.
     Олег с раздражением хлопнул себя ладонью по лбу. Томас позавидовал, с
какой легкостью язычник ухитряется отрывать руку от Змея.
     -- Ну, не опускает... а сносит, так вернее! Откладывает. Я,  пока  не
научился для заклятий подбирать точные слова, такого наколдовывал... гм...
     Лицо  его  из  злого  быстро  становилось  совсем  другим.  Пару  раз
хихикнул, скривился, как от дикой зубной боли, замычал, снова  хрюкнул  от
удовольствия. Похоже, подумал Томас со  смешанным  чувством  злорадства  и
зависти, прежде чем научиться заклятиям, дров наломал, наломал...
     Режущий ветер  проникал  под  опущенное  забрало  как  холодное  жало
мизерикордии. У Томаса заломило зубы, словно после  бешеной  скачки  жадно
припал к горному  ручью.  Он  часто  закрывал  глаза,  ибо  ветер  пытался
вывернуть веки, вымораживал глазные яблоки.
     Голос калики звучал изредка, Томас не отзывался, не зная,  обращается
ли язычник к нему или к Змею. Голос калики не меняется, словно и рыцарь, и
поганая ящерица с крыльями для него на одной доске.
     Одна только мысль теплилась в черепе: не разжать руки, не свалиться с
летящего крокодила. Не смерть страшна, рыцарь готов к  гибели  --  правда,
красивой,-- но калика скажет с сожалением, что переоценил англа,  жидковат
в коленках железнобокий, кто ж спит в походе...
     Когда вроде бы потеплело, он сперва не поверил, решил, что  сам  себя
согрел, собравшись в комок меньше кролика,  осторожно  открыл  глаза...  и
ахнул.
     Они неслись в блистающем  оранжевом  мире  песка,  нестерпимо  яркого
неба, синего и без единого облачка, а  встречный  ветер  был  не  то,  что
теплый, а горячий, будто здесь начинается то самое преддверие ада.
     -- Олег,-- вскрикнул он, но из горла  послышалось  лишь  простуженное
карканье,-- где мы?
     Олег услышал или догадался, ибо ветер срывал слова  с  губ  Томаса  и
уносил в далекую туманную Британию, страну болот и туманов.
     -- Сарациния!
     -- Не... может... быть...
     -- Почему?
     -- Будто я не был в Сарацинии...
     -- Ты видел только краешек! Сейчас видишь другой краешек...
     Томас ощутил, как холодная, но гордая кровь англа  проламывает  корку
льда, а голос от возмущения окреп:
     -- Ты хочешь сказать, что  какая-то  там  Сарациния...  больше  моего
королевства?
     Калика  оглянулся,  Томас  увидел  в  его  зеленых  глазах   странное
выражение, словно  отшельник  хотел  предположить  какую-нибудь  нелепость
вроде  того,  что  Сарациния  даже  больше  всей  Британии,  но  проглотил
оскорбление, когда увидел пышущее благородным  гневом  лицо  мужественного
рыцаря.
     -- Здесь возьмем еще  одну  вещичку,--  объяснил  он.--  Квест,  есть
квест. Потому я предпочитаю другие игры.
     -- Какие?
     Олег уже отвернулся,  пробормотав  что-то  вроде,  что  не  здесь  же
объяснять, все испортит, как-нибудь в другой раз,  если  доживут  до  того
времени. Ветер трепал его рыжие волосы, все равно грязные,  подумал  Томас
недоброжелательно, пытался содрать безрукавку  из  волчьей  шкуры.  Калика
сидит ровно, как вбитый в лавку гвоздь, за  его  спиной  ошалевший  воздух
скручивается в жгуты, Томас  ясно  видел  полупрозрачные  воронки,  жуткие
водовороты  из  плотного  вихря.  На  кратчайший  миг  мелькнуло  страшное
искаженное лицо с сумасшедшими глазами. Томас охнул, потянулся к мечу,  но
в воронке лишь со страшной скоростью метался по кругу горячий ветер, будто
ошалевший пес, что ловит свой хвост.
     Змей летел ниже, всего в полумиле внизу уже не проплывали горы песка,
а выныривали из-за горизонта, быстро вырастали и уносились под брюхо Змея,
где исчезали где-то под хвостом настолько одинаковые, словно их из года  в
год  надувал  один  и  тот  же  отупевший  ветер.  Далеко  слева  проплыло
светлозеленое пятно, но Томас не был  уверен,  оазис  ли,  или  же  демоны
пустыни пытаются сбить их с пути нечестивым миражем.
     Томас чувствовал, как спина сама распрямляется, в теплом  воздухе  он
стал вроде бы крупнее, осанистее, а  когда  кровь  пошла  по  всему  телу,
согрела даже ногти на ногах, ощутил, что встречный ветер не просто сухой и
теплый, а горячий, накаленный, без капли привычной влаги.  Во  рту  начало
пересыхать, и Томас снова опустил забрало. Что за человека создал Господь,
подумал он с раздражением. Зимой ему холодно, летом жарко, весной и осенью
грязи много,  от  дождя  прячется,  в  снежную  бурю  вовсе  из  замка  не
вылезает...
     Спина под ним дернулась, Змей чуть свернул,  голова  его  ушла  вниз.
Томаса наклонило, он ухватился обеими руками за гребень. Змей несся  прямо
на быстро вырастающие барханы. Томас  задержал  дыхание,  эти  моменты  не
любил, вдруг да глупый Зверь не успеет свернуть, или  же  калика  чересчур
глубоко войдет в нечестивые раздумья, забудет  где  он  и  что  с  ним,  и
крылатый дурак со всей дури  воткнется  в  песчаную  гору...  А  на  такой
скорости только кончик хвоста останется торчать как у тушканчика.
     Над самыми барханами Змей выровнялся, понесся так стремительно, что у
Томаса замелькало в глазах, хотя знал,  что  Змей  летит  даже  медленнее,
только слишком близко  к  земле.  На  зубах  захрустело,  в  лицо  ударило
горячими  песчинками.  Он  зажмурился,   стиснул   губы,   сжался.   Снизу
чувствительно ударило,  спина  Змея  дважды  подпрыгнула,  костяные  плиты
скрипели и жутко терлись, затем Томас ощутил, как  Змей  побежал,  вздымая
тучи песка.
     По железу доспехов злобно шелестели горячие песчинки, словно по  нему
ползали тысячи крупных раков, снизу  толчки  становились  слабее.  Наконец
Томас ощутил, как костяные плиты под  ним  перестали  хрустеть  и  ерзать,
грозя прищемить... доспехи.
     Он открыл слезящиеся глаза. Змей распластался между  двумя  песчаными
горами, крылья разбросал, шею вытянул так далеко, что  она  стала  тонкой,
как у гуся, точнее -- с бревно тарана, костяные щитки разошлись,  открывая
нежную розовую кожу. Морда лежала  на  песке,  пасть  раскрыл,  а  длинный
красный язык выпрыгивал тугой трубочкой.
     Калика соскочил, зарывшись в желтый, как  золото,  песок  по  колени,
огляделся с великим удивлением:
     -- Ты гляди, как все изменилось!
     Был он отвратительно бодрым, полным сил,  солнце  блестело  на  голых
плечах, рыжие волосы стали еще ярче.  Томас  начал  медленно  сползать  по
раздувающемуся боку, цепляясь за щитки как за  выступы  в  скале.  Доспехи
тянули словно наковальни, подвешенные к ногам пленного сарацина.
     -- Да? -- прохрипел он саркастически.-- Неужто эти барханы сдвинулись
на целый шаг?
     Калика оглянулся, и Томас, не желая выглядеть старушкой, сползающей с
постели, прыгнул, когда оставалось три-четыре фута. Ноги погрузились не до
колен, а ушли как в трясину. Он отчаянно забарахтался, раскинул руки,  так
и застыл, погрузившись до середины груди.
     -- Если бы только сдвинулись,-- ответил калика  тихо,  словно  самому
себе.-- А то бегут как ящерицы за тараканами...
     -- Уф... -- прохрипел Томас, струйки горячего песка отыскали  щели  в
доспехах, начали просачиваться вовнутрь,-- уф...
     -- Вот тебе и "уф",-- продолжал  калика,  взор  его  стал  печален  и
светел, как всегда, когда задумывался о высоком,-- разве все мужчины  ушли
в крестовый поход?.. Сколько громких рыцарей предпочли, так сказать,  жить
да поживать в тепле и уюте своих захолустных поместий! Но ведь нашлись  же
сумасшедшие вроде тебя, что  пошли  глотать  сарацинскую  пыль?  Вас  жгло
нещадное  солнце,  ваши  кости  оставались  непогребенными  в  песках,  вы
срывались с высоких башен, и алой кровью своею... ишь, уже и  я  заговорил
как менестрель!.. Вас, молодых и горячих, вели чистые и честные сердца, но
за всеми походами -- а они еще будут! --  стоит  могучий  и  очень  старый
мозг.  Я  хочу  сказать,  что  некоторые  люди  не  уходят,  а  дожидаются
развязки... Правда, дожидются -- не то слово. Иные просто  убивают  время.
Это я о команде некоего призрачного корабля, что вечно плавает  по  морям,
пугая придурков, есть такие, что  из  века  в  век  разносят  чуму,  вроде
Агасфера, кто-то вроде Еноха наблюдает из норки  и  ябедничает...  Правда,
его вроде бы недавно взяли на небеса. Живым. Словом, каждый при деле.
     Томас в бессилии стискивал зубы, калика даже не  подумал  подать  ему
руку, рассуждает, мыслит вслух, воспаряет в  эмпиреи,  что  ему  песок  по
колено, если голова в облаках?
     -- А чем...  занят...  ты?  --  пропыхтел  он,  растопыренные  ладони
уперлись в песок как широкие весла о воду, натужился,  начал  выдвигаться,
но руки еще быстрее погружались в горячее месиво.
     Олег светло улыбнулся:
     -- Есть у меня мечта...
     Томас, уже из гордости не желая просить помощи,  барахтался,  пыхтел,
выползал, горячий песок набился во все щели, потное тело страшно зудело  и
чесалось, будто туда проникло сто тысяч злых муравьев.
     -- Какая? -- выдавил он через  силу.  Задержал  дыхание,  спросил  на
выдохе -- Восстановить поганые веры? Людей в жертву идолам?
     Калика с легкостью прошелся вдоль бархана, доспехи не вгоняют в песок
как гвоздь в растопленное масло:
     -- Да ладно тебе, Томас. По всей Европе костры  до  неба,  все  людей
истребляете.  Только  называете  их  ведьмами,   вурдалаками,   вампирами,
колдунами, а когда не остается -- то своих же, кто  не  так  помыслил  или
чуть слова в молитве переставил. Диссидентов, еретиков... Вылезай, неча  в
песке сидеть. Конечно, там прохладнее, к воде ближе, но идти надо.
     Змей задвигался, пополз, потом поднялся  на  дрожащих  лапах,  сделал
несколько неуверенных шагов. Томас видел,  что  измученный  зверь  еще  не
готов к полету, но и убраться бы как можно скорее от двуногого зверя, пока
тот не передумал и не восхотел полететь обратно.  А  когда  оглянулся,  то
вздрогнул и побежал тяжелой грунью, переходящей в рысь, распростал крылья,
хлопнул раз-другой,  с  усилием  подпрыгнул,  Томас  слышал,  как  пыхтит,
когтистые лапы  с  трудом  оторвались  от  земли,  задел  брюхом  вершинку
бархана, пошел над землей как тяжелая грозовая туча, тяжко поднимаясь  все
выше.
     -- Тут близко,-- успокоил Олег.-- Всего пару верст... с гаком.
     Томас спросил подозрительно:
     -- А сколько в гаке?
     -- Да ерунда, не больше пяти. Конечно,  если  по  прямой  как  ворона
летит. Но мы не какие-нибудь вороны, мы -- люди, верно?  Ты  вон  даже  не
человек, а вовсе рыцарь. Так что пойдем человеческими дорожками. То  есть,
кривыми.
     Томас сцепил зубы, чтобы не сказануть такое, за что и Пресвятая  Дева
не спасет от кипящих котлов. С усилием пожал  плечами,  дескать,  что  для
рыцаря даже миля, а не то что какая-то там поганая верста.  Пусть  даже  с
непонятным гаком.
     Олег уже уходил, легко ступая между  огромными  горами  песка.  Томас
потащился  следом,  уже  молча,  берег  дыхание.  Яростное  солнце  начало
накалять доспехи как болванку в горне. Скоро он  ощутил  себя  в  железном
панцире как пескарь в котле с закипающей водой.  Пот  скатывался  со  лба,
шипел и  взметывался  легкими  струйками  пара,  если  попадал  на  железо
снаружи, но в самом панцире горячий пот пополам с горячим песком...
     Он смутно помнил,  что  вроде  бы  среди  барханов  торчали  древние,
рассыпающиеся от натиска времени башни, стены  замков  сказочной  красоты,
остатки величественных статуй, полузасыпанные песком площади из  мраморных
плит невероятной белизны...
     Калика, на вопрос что за дивный город, нехотя пробормотал  что-то  об
эйнастии. Томас не понял что за напасть погубила такую красоту, но  калика
потемнел, огрызался, ушел вперед так быстро, что Томас отстал и больше  не
спрашивал.
     Потом сквозь кровавую пелену в глазах Томас видел, как Олег взобрался
на вершину бархана, приложил ладонь козырьком  к  глазам.  Ветерок  трепал
красные волосы, калика осматривал пески настороженно и  придирчиво.  Томас
заставил себя вслушаться, на миг почудилось мэканье, но снова шум крови  в
ушах заглушил любые звуки.
     Опомнился, когда обнаружил себя сидящим прямо на  раскаленном  песке.
Олег двигался в сторонке какой-то рогатый, двоился, потом Томас  с  трудом
рассмотрел, что это не Олег, а старый козел, а сам  Олег  в  тени  бархана
тщетно пытается развести костер. У козла рога были непомерные,  загибались
как у барана, белесые от  старости,  в  трещинках,  но  все  еще  крепкие,
блестящие,  со  следами  жестоких  ударов.   Козел   посмотрел   на   него
человеческими глазами, что-то спросил на своем языке,  Томас  выругался  и
закрыл глаза. Он хорошо знал, что  в  виде  козла  на  белом  свете  часто
появляется сам дьявол.
     Потом донесся участливый голос Олега:
     -- С той поры так и бродишь? Или кто-то  неподалеку  все  еще...  Гм,
ленточки на тебе совсем свежие.
     Томас простонал, не открывая глаза:
     -- Сэр калика, это дьявол?
     -- Тю на тебя,-- донесся удивленный голос Олега.-- С чего ты взял?
     -- Ну, вы как раз пара... Он враг  небес  и  зло  природы,  а  ты  --
язычник. Значит, тоже враг небес, хоть и друг природы...
     Голос Олега прозвучал брезгливый, словно отмахивался от глупой мухи:
     -- Когда же ты поймешь, что для меня все равно:  твой  Бог  или  твой
Дьявол? Мне они оба одинаково чужие.
     -- А козел?
     -- Что козел?
     Томас открыл один глаз, Олег уже сидел у костра, жарил на нем  убитую
ящерицу размером с толстого кролика.
     -- Козел не от дьявола?
     -- Ну, если бы ты сказал,  что  для  дьявола,  я  мог  бы  наполовину
согласиться... Почему наполовину?  Потому  что  два  козла  приносились  в
жертву. Один -- Яхве, другой -- Азазалю. Первого просто резали, а  второго
называли козлом отпущения, отводили в пустыню и там отпускали. Яхве -- это
твой бог, он же Иегова, Саваоф, Цебалот и прочее, а  Азазель...  гм...  не
спеши обзывать его дьяволом, ибо это  он  научил  мужчин  воевать,  создал
рыцарство, создал оружейников и обучил ковать мечи  и  доспехи,  а  женщин
обучил наряжаться и краситься. Азазель, вместе с двумя  другими  ангелами,
Узой и Азаелем, сближался... скажем  так...  с  земными  женщинами,  а  те
родили от них исполинов. Гм, вот тут нелепость... Или нет? У греков, когда
от богов рождались у земных женщин дети, то  этим  годились,  называли  их
полубогами... ну, Персей, Тезей... а тут такое  же  считается  нечестивым,
гадким...
     Голос калики жужжал как надоедливая муха. Томас дважды переставал его
слышать, перед глазами снова встала кровавая пелена, на этот раз не  ушла,
а заволокла весь мир. Потом что-то мягко ударило его в лицо.

     Глава 11

     Лоб  жгло  холодным,  он  застонал  и  открыл  глаза.  Над  ним  чуть
колыхнулось и застыло звездное  небо...  В  стороне  вспыхивало  багровым,
Томас скосил глаза, калика с  задумчивым  видом  сидел  у  костра.  Поймал
взгляд рыцаря,  подошел,  прохладная  ладонь  легла  на  лоб.  Глаза  были
встревоженными, губы дрогнули, но калика смолчал.
     -- Я здорово болен? -- прошептал Томас слабеющим голосом.
     -- Нет-нет,-- успокоил Олег,-- я просто задумался... налезут на  меня
твои сапоги или нет? С плащом проще,  на  любые  плечи  горазд,  а  сапоги
бросить здесь в пустыне будет жалко...
     Томас застонал, бессердечие язычника ранило как нож. Едва не плача от
жалости к себе, кое-как поднялся. Доспехи лежали горкой, полузарывшись  от
тяжести в оранжевый песок, от них все еще несло жаром знойного дня.  Томас
внезапно ощутил их неимоверную тяжесть, и остро позавидовал язычнику,  чья
волосатая грудь всегда распахнута как навстречу зною, так и прохладе.
     Калика тут же бодро вскочил на ноги:
     -- Отдохнул? Тогда пойдем.
     -- Ночь же,-- сказал Томас робко.-- Заблудимся!
     -- По звездам,-- подсказал Олег.-- Финикийцы  по  звездам  до  Египта
ездили.
     -- Я не какой-нибудь финикиец,-- отрезал Томас  с  достоинством.--  Я
англ! Благородному рыцарю звезды знать без надобности.
     -- Почему?
     -- А твои финикийцы на что?
     Олег помог напялить панцирь,  Томас  застегнул  ремень,  ощутил  свои
просыпающиеся мышцы. Щит и меч заняли  свои  места  за  широкими  плечами.
Политые лунным светом барханы снова поплыли по сторонам.
     -- Похоже,-- пробормотал Томас в спину Олегу,-- мне даже ад покажется
раем... сэр калика. А что нас ждет там, в том мире?
     Не оборачиваясь, Олег ответил угрюмо, с горечью, даже  плечи  опустил
еще ниже:
     -- Это тьма, это...дочеловечность. Пусть даже там люди, пусть  именно
люди и сотворили! Не понимаешь?..  Да  что  там,  я  сам  себя  не  всегда
понимаю. А чуять не хочу, унизительно.
     -- Все равно не понял,-- признался Томас.-- Но ты ведь не боишься?
     -- Боюсь,-- признался Олег. Он вздрогнул.--  Ведь  столько  сил  было
потрачено, дабы вытащить человечество из этой тьмы, вечной  ночи!  Сколько
светлых душ угасло... И тут снова нырнуть в  сладостную  тьму,  ночь,  где
гаснет разум, а  набирают  торжествующе  мощь  тайные  страхи,  подспудные
желания! Мы ведь еще не знаем дня, мы только-только увидели слабую полоску
рассвета  разума,  где  чуть  заалел  краешек  земли!  А  позади  страшная
бесконечная  ночь  магии,  колдовства,  кровожадных  богов,   узаконенного
зверства...
     -- Замолчи,-- попросил Томас.-- Я о самом главном: какие они,  черти,
что за оружие,  строем  ли  дерутся  или  поодиночке,  по  чему  их  лучше
лупить... а ты порешь какую-то хренятину!

     Звезды едва успели рассыпаться по небосводу, как с востока посветлела
полоска, вверх потекло алое, и Томас едва не заплакал при мысли,  что  его
ожидает с восходом солнца. Когда  полоска  виднокрая  заискрилась,  словно
горящая заготовка для меча, он к своему удивлению наткнулся на ямку  среди
песка, мокрого на два шага в любую  сторону.  Там  клокотала  вода,  будто
кипела. Томас тем не менее протянул руку, хотел зачерпнуть, губы пересохли
как после попойки, но Олег оглянулся строгий и нахмуренный:
     -- Не пей. Козленком станешь.
     -- Что? -- не понял Томас.-- Каким козленком?
     Калика буркнул:
     -- Это так говорится. Какой из тебя козленок?  Такой  козлище  будет,
что и верблюдов распугаешь до самых до окраин.  Это  гадкая  вода,  Томас.
Здесь  наружу  пробиваются  воды  Стикса.  Подземной  реки  мертвых,  если
слыхал... Здесь Александр Македонский, тоже был рыцарь хоть куда, напился,
хоть и предупреждали. А он: я-де сам бог, меня египтяне признали  за  сына
Амона, храброму никакой яд не страшен... Да забыл, что даже боги страшатся
вод Стикса. Так что отбросил копыта, только левой ногой подергал. А войско
вернулось...
     Томас отступил, облизал пересохшие губы.  Калика  уже  уходил,  Томас
побрел следом, а когда оглянулся, горы песка уже закрыли черный источник.
     -- Все ли знают? -- спросил он.-- Какой-нибудь дурень напьется...  Не
только же Македонским из него пить!
     Калика отмахнулся:
     -- Не напьется...
     -- Почему?
     -- Еще год-два, и его  засыплет.  Думаешь,  Македонский  по  барханам
разгуливал? Здесь такие сады были...
     Он отдалился, голос его звучал глухо в голове Томаса.  В  ушах  стоял
шум, кровь едва не кипела, стучала в виски, а своим  хриплым  дыханием  он
распугивал ящериц на полмили, а то и на милю. Сбоку что-то мелькнуло такое
же оранжевое, как песок, он ощутил легкий толчок, бедро пронзила  короткая
боль, словно в голую ногу всадили длинную колючку, он раздраженно  хлопнул
там ладонью, ощутил мягкое, скользкое, даже холодное.
     Наклонил голову, с тупым удивлением смотрел  на  свой  кулак,  откуда
бешено хлестал во все стороны тонкий  хвост,  похожий  на  хвост  ящерицы,
только желтый, длинный. Железная ладонь раздавила несчастной голову,  рука
Томаса брезгливо дернулась как сама по себе, змейка  отлетела  за  десяток
шагов. Томас ругнулся, поспешно  двинулся  за  каликой,  тот  уже  огибает
бархан, а в ноге быстро нарастало жжение, словно в ранку засунули  стручок
перца. Он начал хромать, нога  быстро  занемела,  наконец  сообразил,  что
змейка каким-то образом отыскала  щелочку  в  доспехах,  ее  ядовитый  зуб
достал его живое тело, а сейчас яд уже вгрызается в его плоть.
     -- Олег... -- просипел он.-- Олег...
     С  пересохших  губ  слетел  сиплый  шепот.  Оранжевые   холмы   стали
раскачиваться как горбы бредущих верблюдов.  Земля  под  ним  задвигалась,
будто стоял на палубе идущего к Константинополю корабля, или хуже того  --
сидел на горбу летящего по ущелью Змея. Пот, что заливал  глаза,  внезапно
стал холодным как будто выступил уже на мертвеце.
     -- Олег...
     Боль стегнула острее, в глазах залило красным,  над  миром  опустился
страшный багровый занавес. Грохот  в  черепе  стал  нестерпимым,  железные
молоты разламывали изнутри. Томас со  стоном  опустился  на  одно  колено,
постоял, собираясь подняться, но  горячая  земля  под  ним  качнулась,  он
пытался удержать равновесие, наклонился в другую сторону, но почему-то  во
все стороны брызнуло оранжевым, железо противно заскрежетало  по  горячему
песку.
     Почти  сразу  же  он  ощутил,  как  его   переворачивают,   в   глаза
ослепительно полыхнул брызжущий белыми искрами диск, а  в  голове  лопнула
накаленная в огне каменная плита. Он застонал, услышал сквозь шум  в  ушах
голос калики:
     -- Ты чего лежишь? Разлежался тут... Идти надо, а он лежит!
     -- Олег,-- проговорил он с огромным усилием,  ничего  не  видя  из-за
бьющего в глаза солнца.-- Змея... Меня укусила змея..
     Голос калики донесся будто из-за облаков, гулкий и рокочущий,  больно
бил по голове:
     -- Змея? Да откуда здесь змеи?
     Томас  прикрыл  глаза  ладонью.  Сквозь  растопыренные  пальцы  видел
огромный силуэт, красные волосы сами двигаются как живые  змеи,  а  калика
навис  как  великан,  грубо  тормошил,   ухватил   за   ногу,   хрустнуло,
скрежетнуло, будто голыми руками содрал или  отогнул  стальную  пластинку.
Присвистнул,  Томас  услышал  в  грохочущем  голосе  тревогу   пополам   с
удивлением:
     -- Ничего себе... Это еще та змея!
     Томас сделал усилие, чтобы не провалиться в забытье:
     -- Ка...кая?
     -- О, не простая,-- в голосе калики было удовольствие, будто  отыскал
редкий цветок, что исполняет все желания.-- Когда-то ими здесь кишело.  Но
как эта дожила, ума не приложу. Вороны, черепахи, но чтоб змеи... Говорят,
еще попугаи долго живут. Гм, но не столько же...
     Томас сцепил зубы. В глазах стояло озеро крови, силуэт калики  словно
плавал в кровавом закате. Свой голос Томас скорее угадал, чем услышал:
     -- Прекрати искать... свою Истину. Раскали на огне лезвие моего меча,
выжги рану.
     --  Поздно,--  донесся  сочувствующий  голос,--  этот  яд  расходится
быстрее сплетен.
     -- Тогда отрежь ногу,-- выдавил сквозь зубы Томас.-- Одноногий король
-- тоже король.
     Калика, не отвечая, в глубокой  задумчивости  пошел  вдоль  барханов.
Томас чувствовал, как  жжение  идет  от  колена  по  бедру  вверх,  оттуда
вгрызлось в живот, пошло кусать внутренности, вгрызлось в  печень,  ребра,
запустило злые когти в само сердце. Он стиснул зубы,  стараясь  не  терять
сознания. Калика все бродил по  барханам,  поглядывал  на  солнце,  слюнил
палец и подставлял ветру, замирал в задумчивости, будто высчитывал сколько
песчаных гор нанесло за века, и как они  расположились,  лицо  становилось
отрешенным, будто снова вернулся на путь поисков Истины.
     Последнее, что Томас видел, это как Олег разрывал песок как  ящерица,
что пытается уйти от зноя. В глазах потемнело, со стоном  опустил  лицо  в
горячий песок. Перед глазами возникло розовое свечение, что  стало  белым,
ослепляюще белым, выжгло сознание...
     Грубые руки встряхнули за плечи:
     -- Ну-ка, раскрой глаза!
     Томас прошептал:
     -- Дай умереть...
     -- С удовольствием! Только сперва взгляни на то, что я выгреб. Должен
похвастаться, верно? Успеть похвастать.
     Томас со стоном поднял тяжелые веки. Мир был  кроваво-красным,  затем
проступил странный силуэт, нечто подобное желтой змее.  Томас  решил,  что
чудится от яда, с  отвращением  отвернул  голову,  но  калика  ухватил  за
волосы.
     -- В старину умели делать,-- прогремел в ушах грохочущий,  как  гром,
голос. Каждое слово вбивало в череп гвозди размером с арбалетные стрелы.
     На  Томаса  смотрела  массивная  медная  статуэтка,  в   самом   деле
изображающая толстую гадюку. Пустые глаза твари все еще горели злобой. Тем
больше Томас смотрел на проклятую змею, тем в глазах становилось  светлее,
а боль отступала.
     -- Подействовало,-- заметил калика.-- Старые  вещи  служат  долго.  А
сейчас как делают? Чуть что -- развалится.
     -- Что это? -- прошептал Томас в великом удивлении.-- Что за гадюка?
     -- Это медный Змей, а не гадюка,-- пояснил калика, Томасу  почудилась
обида.-- Тот самый, который одним видом  исцеляет  укушенных...  Тут  было
такое гадючье местечко, что половина бы племени померла.  Пришлось  Моисею
сделать это страшилище. Не представляю, как  ковал,  когда  на  всех  один
молот остался. Разве что вместо наковальни  использовал  голову  Навина...
был такой помощник, но и тогда только подковы разве что...
     Он с видимым сожалением  отбросил  Медного  Змея.  Песок  взлетел  от
удара, наполовину прикрыл медную голову, словно Змей  пытался  уползти  от
зноя поглубже к влажным пескам.
     -- Ладно,-- сказал он без сожаления,--  что  было,  то  было.  А  что
будет, то будет.
     Только нас не будет, подумал Томас тоскливо. Даже лежать было тяжело,
он с ужасом думал, что надо подниматься и тащить себя, а это, как  говорит
калика, шесть пудов мяса и костей  да  два  пуда  раскаленного  на  солнце
железа. Можно было бы и в фунтах, но в загадочных пудах звучало  колдовски
таинственно и казалось настолько больше, что Томасу  стало  себя  до  слез
жалко.
     А калика оглянулся через плечо, удивился:
     -- Ты все еще лежишь? С чего бы? Ишь,  разлежался...  Бока  отдавишь,
лежун...
     Томас уперся растопыренными ладонями в горячий песок, начал с усилием
отрывать себя, поднимать, мышцы  трещали,  он  вспомнил  загадочные  слова
калики, что самая трудная борьба -- это борьба с самим собой, ибо победить
себя бывает  труднее,  чем  сарацина,  вторая  часть  души  сопротивляется
отчаянно, уговаривает лечь,  отдохнуть  еще  малость,  поспать,  а  работу
другой сделает, работа дураков любит...
     Он не помнил, как сумел  подняться,  но  когда  по  бокам  закачались
оранжевые горбы, а ноги  начали  попеременно  зарываться  по  щиколотку  в
песок, он со смутным удивлением понял,  что  сумел  подняться  и  что  уже
бредет, на нем железные доспехи, за спиной щит и меч, не  бросил,  даже  в
бреду не потерял, рыцарство уже в крови...
     Солнце накалило доспехи так, что на них можно  было  жарить  яичницу.
Похоже, калика уже подумывал о таком, не зря  осматривается,  словно  ищет
яйценосных ящериц или черепах. Оторвался от Томаса довольно далеко,  потом
Томас увидел, как фигура в звериной одежде остановилась на одном  бархане,
и Томас решил, что  в  звериной  душе  калики  наконец-то  пискнуло  нечто
человеческое, потому и решил подождать спутника.  Не  совсем  потерян  для
христианского спасения...
     Когда Томас дотащился до подножья бархана, калика как ящерица  грелся
наверху, он уловил в  накаленном  воздухе  едва  слышные  запахи,  странно
знакомые, хотя явно никогда не слышал. Калика помахал рукой, Томас  нехотя
поднялся, дважды падал  и  остаток  пути  проделал,  как  гордый  лев,  на
четвереньках.
     За четверть мили к югу виднелись  крохотные  пальмы.  Худые  облезлые
верблюды паслись по  самому  краю,  ветер  трепал  ветхое  полотнище  двух
шатров. Людей Томас не рассмотрел, наверняка  лежат  в  тени  у  ручья.  В
голове снова  застучали  молоты,  все  тело  невыносимо  зудело.  Он  едва
сдерживался от неистового желания сбросить все железо, раздеться донага  и
драть себя когтями как дикий зверь дерет дерево, помечая места охоты.
     Лицо калики  было  странное.  Томасу  почудилось,  что  у  отшельника
вздрагивают губы, а в глазах поблескивает нечто похожее  на  слезы.  Таким
Томас даже представить не мог всегда занудного и рассудительного  искателя
Истины, испугался сам:
     -- Что-то случилось?
     -- Да нет, пустяки...-- ответил калика  прерывистым  голосом,  словно
после долгого плача.-- Просто дивлюсь, как давно я не был здесь.
     Томас удивленно окинул  взором  далекую  кучку  верблюдов.  Толкаясь,
горбатые звери общипывают уцелевший  куст  чертополоха,  названного  здесь
верблюжьей колючкой.  В  оазис  их  не  допускают,  клочок  зеленой  земли
сужается с каждым годом.
     -- Ну и что? Вот уж не думал, что зрелище этих бедуинов  исторгнет  у
тебя такие вздохи!
     Калика кивнул, взгляд его потух. Томас непонимающе смотрел, как он  с
обвисшими, как от невыносимой тяжести, плечами начал спускаться с бархана.
Не оборачиваясь, сказал потвердевшим голосом:
     -- Ты прав. Нечего распускать нюни. Мало ли, что в прошлый раз  здесь
я с нею ловил рыбу.
     Томас с трудом догнал, сейчас выкладывал все силы,  даже  занимал  из
завтрашнего  дня,  ибо  видел,  как  растет  зеленое  пятно,  где  снимет,
разденется, будет чесаться вволю и долго...
     -- Рыбу?
     -- Да.
     -- Какую рыбу? Черепах?
     -- И черепах,-- откликнулся калика, он уходил,  не  оглядываясь.--  Я
нырял на самое дно моря, доставал для нее раковины с жемчужинами.  Она  им
так радовалась! Это было как раз  вот  здесь,  где  мы  идем.  Тут  стояли
огромные морские корабли с тремя рядами весел. А исполинский  дворец  царя
Амика возвышался вот там, где теперь другие корабли, двугорбые...  Корабли
пустыни!.. Шапка падала, когда  пытался  посмотреть  на  покрытую  золотом
крышу!
     Томас обалдело смотрел в широкую спину, что сейчас сгорбилась,  стала
поменьше. Каркнул пересохшим голосом:
     -- Ну да, море!.. Скажи еще -- горы, покрытые льдом!
     Калика ответил тихо, не оборачиваясь:
     -- Горы? Нет, по горам здесь я бродил еще раньше. Тогда  шагу  нельзя
было ступить, чтобы пятки  не  подпалить  на  лаве...  Голова  трещала  от
грохота: эти жерла били в небо камнями, будто воевали! Столько выбрасывали
камней и пепла, что неба не было видно вовсе...
     -- Еретик,-- прошептал Томас.-- Что ты мелешь... Перегрелся...  Лучше
уж шлем на голове, чем так заговариваться... Рыбу он ловил!
     -- Рыбу,-- подтвердил Олег с печалью.-- Большую, кистеперую. А  то  и
вовсе панцырную. Как вон ты, только  в  костяном  доспехе,  вроде  рака...
Спокойную такую, не суетливую, не наглую...
     Они уже слышали шелест пальм. Ветер  снова  донес  запах  верблюжьего
навоза, но вместе с ним и аромат холодной воды, зеленых листьев,  влажного
песка. Оазис был невелик, два десятка  пальм,  крайние  торчат  из  песка,
наполовину засыпанные, а еще одну Томас увидел скрытую барханом  почти  до
вершинки. Пески наступали несокрушимо, мощно, песчаные горы  передвигаются
медленнее, чем морские волны, но с такой же пугающей неотступностью.
     У крохотного родника  лежали  четверо  бедно  одетых  бедуинов.  Ключ
выбивался бурно, вода будто кипела, но сил у ручейка хватало лишь шагов на
двадцать, а там он полностью растворялся среди надвигающийся песков.
     -- Салям алейкум,-- поприветствовал Олег.
     -- Салам,-- буркнул Томас.
     -- Алейкум салям,-- ответили вразнобой и без настороженности бедуины.
Трое поднялись, все настолько закутаны в тряпки, что оставались узкие щели
для глаз, а на железного рыцаря посмотрели с явной насмешкой. Томас  молча
взвыл от страстного желания тут же сбросить все и голым прыгнуть в родник.
     -- Хорошо ли спали верблюды?  --  сказал  Олег  традиционную  формулу
вежливости для этого племени, он  уже  все  понял  по  их  одежде,  манере
завязывания поясов.-- И широки ли их копыта?
     Бедуины расплылись в сдержанных улыбках:
     -- И тебе крепких копыт, странник, знающий пути Аллаха. Как и  твоему
железному спутнику. Отдохните с нами, разделите нашу скудную трапезу.
     Томас уже сдирал с себя железо, рычал от злости, когда пряжки и ремни
не спешили расставаться с хозяином, а калика степенно опустился на зеленый
коврик, скрестив ноги по-восточному. О чем они говорили, Томас не слушал и
слышать не желал, вода шипела на его руках как на  раскаленной  сковороде,
вскипала, взвивалась легкими облачками пара. Наконец он  пал  как  лев  на
четвереньки, сунул лицо в  кипящий  бурунчик  ледяной  воды,  застонал  от
наслаждения, ради которого стоило  пройти  пешком  через  все  сарацинские
пустыни.
     Калика вел степенные беседы, обсуждали  обустройство  мира,  осуждали
падение нравов, молодежь пошла не та, а Томас плескался до тех  пор,  пока
не свершилось неслыханное, во что час назад не поверил бы, а скажи  такое,
обозвал бы лжецом и вызвал бы на смертный поединок:  продрог,  кожа  пошла
"гусиками", губы посинели и распухли как сливы, и зубы начали  пощелкивать
как у голодного волка.
     Он намочил  одежду,  пусть  хранит  холод,  натянул  под  ироническим
взглядом четвертого бедуина, старого, как мир, иссохшего подобно  торчащим
из песка костям. Остальные с каликой ушли к верблюдам,  кто-то  обсуждали,
размахивали руками. Старик по-прежнему возлежал в  тени  пальмы,  отдыхал,
глаза его не по-старчески острые осматривали Томаса. За спиной  возвышался
массивный камень в полтора человеческих роста,  на  нем  что-то  высечено,
Томас отсюда не видел, но чувствовал, что камень однажды возвышался и  над
пальмами, теперь же постепенно уходил в  землю.  Старик  внезапно  спросил
трескучим голосом, похожим на ветер пустыни самум:
     -- Что дает это железо здесь в песках?
     Томас скривился, сарацинам не понять  рыцарских  ценностей,  поспешил
перевести разговор:
     -- Что это за демон?.. Ведь ислам,  как  мне  кажется,  не  допускает
других богов. Он даже Христа считает лишь одним из пророков...
     Старик уклонился от ответа:
     -- Что тебе, франк, в наших ценностях?
     Томас ощутил, что задел больное место:
     -- Я заметил, что вы все четверо кланялись этому камню, когда  бы  ни
проходили мимо. А как же ислам?
     -- Аллах милосерден,-- ответил старик коротко.
     Он насупился, а Томас, чувствуя тайну, дожал, прикинувшись простаком:
     -- Но Мухаммад велел признавать только Аллаха! Или  вы  не  признаете
ислам?
     Старик начал  сердиться,  однако  взглянул  на  Томаса  острыми,  как
буравчики, глазами, перевел дыхание и сказал уже спокойнее:
     -- Взгляни сам. Возможно, тебе самому захочется ему поклониться.
     Томас обошел ручей, камень оказался  перед  ним  отесанной  стороной.
Неведомые художники прошлых  веков  умело  высекли  изображение  какого-то
божества, грозного и лютого. Под ним проступала почти полностью изъеденная
ветрами надпись. Томас покачал головой:
     -- Что-то нет желания кланяться. Кто это?
     Старик сказал:
     -- Если меднолобый франк даст золотую монету... я отвечу.
     -- Золотую? -- удивился Томас.-- За что?
     -- Я отдам ее нашему богу,-- ответил старик просто.-- Да  простит  он
тебя.
     Томас плюнул в сердцах, но у него в самом деле три  золотыее  монеты,
тяжелые и бесполезные, и он вытащил все три:
     -- На. В жертву, говоришь?
     Старик молча принял золото и, даже  не  взглянув,  швырнул  монеты  в
родник. Они исчезли без плеска, а старик повернулся к Томасу:
     -- Это очень древний  бог  нашего  племени.  Даже  сейчас,  когда  мы
приняли истинную веру, мы чтим его, ибо явился в тяжкий час, когда мы были
на грани истребления. Он пал с небес в страшном грохоте и  блеске  молний,
развеял врагов как могучий ветер уносит сухие листья. Он  накормил  сирых,
вылечил больных, покрыл всех наших женщин и девиц, отчего в нашем  племени
появились сильные телом дети, а утром отбыл так же мощно в блеске могучего
бога.
     -- Демона,-- поправил Томас.
     Он благочестиво перекрестился, плюнул  через  плечо  и  оглянулся  на
возвращающегося Олега. Тот шел босиком, с задумчивым видом держал в  руках
растоптанный сапог с оторванной подошвой. Томасу сказал мирно:
     -- Я уже все узнал. И взял. Пошли. Теперь уже близко.
     Он распрощался с  бедуинами,  Томас  кивнул  благожелательно,  солнце
обрушилось  с  яростью,  как  будто  кто-то  сыпанул  на   плечи   жаровню
раскаленных углей. Томас, освеженный купанием, шел бодро, воспринимал  мир
ярким  и  чистым,  запахи  улавливал  за  сто  миль,  а  когда  в  ноздрях
защекотало, сказал саркастически:
     -- Ну и нажрался же ты! Что за бедуины, если пьют вино? Или  аллах  в
пути позволяет вольности?
     --  Мне  достаточно  одного  кубка,--  сказал  Олег  кротко.  Заметив
недоверчивый взгляд Томаса, пояснил: -- Но, выпив этот кубок, я становлюсь
совсем другим человеком!.
     -- Ну и что?
     -- А то, что этому человеку тоже хочется выпить.
     Томас хохотнул, в калике живет даже не  два  человека,  а  множество,
судя по тому, сколько может выпить, оглянулся на удаляющийся оазис:
     -- А чего таким страшилищем тебя изобразили?
     Он думал, что Олег на шутку ответит шуткой,  но  отшельник  за  время
странствий хоть и обучился почти всему на свете, но только  чувства  юмора
так и не обрел:
     -- Как умеют... Не всегда же пешком и с палочкой. Куда-то торопился.
     Томас отшатнулся. Волосы встали  дыбом.  Он  ощутил,  как  затряслись
руки, а голос сорвался на жалкий писк:
     -- Так это был... ты?
     -- Ты ж сам заметил, что похож.
     -- Ну...-- прошептал Томас, земля под ним шатнулась.  Он  ощутил  как
барханы снова закачались как  волны,  а  воздух  задрожал.--  Это  я  так,
подразнить! Я ж не думал, что в самом деле! Хотя у того чудища руки-крюки,
морда ящиком... похож. Значит, ты? Торопился? Торопился, но всех женщин...
     Олег объяснил равнодушно, только взгляд чуть потеплел:
     -- А я тогда пробовал путь всяческих излишеств. В том  числе  и,  ну,
этих. Понимаешь, учений как правильно жить на свете -- до чьей-то  матери,
но где-то наверняка есть ценное зерно. Однако отрицать, не глядя, это  все
равно, что  бранить  вино,  ни  разу  не  попробовав.  Настоящая  мудрость
приходит, когда все узнаешь на своей шкуре.
     -- А если на чужой?
     -- Тогда это ученость.
     Томас оглянулся.  Даже  на  расстоянии  он  различал,  что  неведомым
резчикам  удалось  выразить  мощь  и  свирепость  древнего   бога.   Томас
прошептал:
     -- Бедный калика... Сколько же тебе гореть в геенне  огненной!  Может
быть, прямо сейчас просить деву Марию о заступничестве?
     Калика с сомнением поднял брови:
     -- Женщину?
     -- Ну и что,-- возразил Томас  горячо,--  она  ж  мать  нашего  бога!
Матери даже крокодил не откажет, а наш  милосердный  Господь  не  крокодил
какой-нибудь с берегов Стибра!.
     -- Все-таки женщина,-- проговорил калика с сомнением.-- Не  совестно?
Может, это и по-рыцарски, но не совсем по-мужски. Когда сирые  да  увечные
молят о помощи, понятно. Заступница, мол. А мы? Мы сами заступники.
     -- Гореть тебе в огне,-- повторил Томас. Он вздохнул.--  За  гордыню,
за волшбу, за всех баб, которых по дороге, не снимая лыж... И за  то,  что
все учения пробовал на своей шкуре... на шкуре пробовал, так и поверю! Про
эти все сатанинские учения, гнусные  и  растленные,  нам  полковой  прелат
та-а-а-акое рассказывал жаркими сарацинскими ночами. Потом рыцари на стену
лезли, от тоски выли, все с искушениями боролись. Да и  мне  перепадет  на
орехи, что с тобой, язычником гнусным общаюсь!
     Калика сказал равнодушно:
     -- Лучший способ преодолеть искушение --  это  поддаться  ему.  Сразу
потом понимаешь, что не искушение оно  вовсе,  а  так  --  видимость.  Что
бороться с ним легко, что зазря время потерял, и тебе это вовсе не нужно.
     -- Правда? -- спросил Томас с надеждой.
     -- Проверено,-- уверил калика.-- Много-много раз!..
     Томас сожалеюще оглянулся на  исчезающие  шатры  кочевников.  Похоже,
золотые монеты мог бы с такой же пользой и сам выбросить в песок.

     Глава 12

     Впереди вздымалось плато. Не слишком высокое, но  у  пустыни  сил  не
хватило, чтобы победно идти  горячими  волнами  оранжевого  песка.  Дальше
тянулось твердая земля, кое-где зеленели клочья  травы,  хотя  земля  была
сухая, выжженная, готовая перейти на сторону песка. А его массы, в отличие
от морских волн, разбившись о твердыню, не отступили, не  растворились,  а
угрюмо накапливали силы, ветер неспешно наметал барханы выше, и  оранжевые
волны настойчиво поднимались, уже видя, что окончательная победа будет  за
ними.
     Калика мрачнел,  рыжие  брови  нависли  над  зелеными  глазами  злыми
кустиками. Глаза сверкали недобро. Томас попробовал утешить:
     -- Да что тебе? Меньше будет на свете сарацин, зато больше христиан.
     -- Как будто песок остановится,-- огрызнулся Олег.--  Нет,  песок  --
это уже все, конец. После Болота -- Лес, после Леса -- Степь, после  Степи
-- Пески, а после Песка... Надо что-то придумать. Мне песок пятки печет, а
в сапогах по пустыне -- только дикие франки могут.
     Томас ахнул:
     -- Да когда это будет?
     -- Оглянуться не успеешь,-- заверил Олег.-- Вроде вчера здесь  рыбину
поймал, во размером! От рыла до хвоста в полсажени, а от хвоста до морды и
вся сажень...
     Он впал в  глубокое  раздумье,  шагал  почти  как  деревянная  кукла,
морщины на лбу стали глубокими, как ущелья.  Томас  злился,  идут  спасать
Яру, не в соседний замок на пир, а в преисподнюю, а этот ломает голову как
остановить песок, как будто кто-то может остановить кроме Господа, а  пути
того неисповедимы, что хочет, то и делает...
     -- Чертов мир,-- выругался Олег внезапно.-- Был бы я  богом,  все  же
сотворил бы получше!
     -- Не богохульствуй,--  бросил  Томас  строго.--  Господь  знал,  что
творит.
     -- Да, но мог бы посоветоваться... Я бы ему подсказал.
     Томас не понял, так странно шутит калика или же всерьез,  сказал  еще
строже:
     -- Господь знал, с кем советоваться!
     -- С кем же?
     -- С ангелами, конечно,-- бросил Томас победно.-- Они носились  всюду
над хлябями, все видели, обо всем докладывали как верные стражи.
     Земля звенела по сапогами, Томас чувствовал твердь, и  это  наполняло
душу уверенностью. Стали попадаться даже кустарники, калика  заметил  один
попышнее, свернул, и Томас догадался, глядя на темнеющее небо, что  там  и
заночуют.
     В сторонке два оленя и три козы что-то жадно лизали из ямки, размером
в две человеческие ступни.  На  приближающихся  людей  косили  испуганными
глазами, но их розовые языки шлепали по мокрой земле до  последнего  мига,
когда оставаться стало уже совсем страшно.
     Томас даже взялся за рукоять меча, остро сожалея, что  нет  арбалета.
Была бы свежая оленина к той снеди,  что  поделились  с  каликой  бедуины.
Животные  разбежались,  но  когда   Томас   оглянулся,   снова   осторожно
приближались к ямке, поглядывая вслед испуганно настороженными глазами. Он
покосился на ямку, фыркнул. Меду туда им налили, что ли...
     -- Или соль рассыпали,-- буркнул Олег равнодушно.-- Козы больно  соль
любят лизать. Я знавал охотников, что ленились за оленями бегать, а  клали
глыбу соли и прятались за кустами.
     Томас возмутился:
     -- Какие же это охотники? Странные ты речи ведешь, сэр калика.
     -- Ты прав,-- согласился Олег.-- Мерзавцы.
     Куст зеленел лишь один, гордый и красивый,  а  сухих  торчало  в  обе
стороны на милю. Как и среди людей, успел подумать Томас. Он собрал  сухих
веток достаточно, чтобы сжечь всех красивых ведьм Британии, а калика умело
развел костер. Когда Томас вернулся с последней охапкой,  на  прутьях  уже
жарились широкие ломти мяса.
     Небо выгнулось угольно черное, такое не увидишь в туманной  Британии,
зато  звезды  высыпали  яркие,  крупные,  как  яблоки,  синие  и  голубые,
попадались  даже  красноватые.  От  их  зловещего  подмигивания  у  Томаса
вставали волосы на загривке.  Он  складывал  пальцы  крестом  и,  стараясь
делать незаметно для калики, поплевывал через левое плечо.
     Случайно он перехватил пытливый взгляд калики. Тот тотчас же взглянул
в сторону, но Томас уже ощутил ту незримую дрожь в  теле,  что  говорит  о
затаившемся вблизи звере, готовом к прыжку.
     -- Олег,-- сказал  он  настойчиво,--  мы  --  мужчины.  И  не  должны
скрывать друг от друга. По крайней мере, здесь. Когда одной  ногой  уже  в
могиле, а вторая... почти тоже там.
     Олег ответил вяло:
     -- О чем ты?
     -- Я же вижу. Ты смотришь на  меня  как-то  странно.  Скажи,  что  ты
увидел?
     Олег буркнул:
     -- Тебя вижу. Злого и потного.
     --  Олег,--  сказал  Томас  предостерегающе.--  У  тебя  такие  глаза
становились  дважды.  Оба  раза  заглядывал  в  грядущее.  А   сейчас   ты
заглянул... а затем на меня. И в твоих глазах было...  я  бы  сказал,  что
жалость, если бы хоть на миг подумал, что тебе  такое  чувство  знакомо...
Что ты увидел?
     Олег отмахнулся:
     -- Да ерунду всякую.
     -- Что именно? -- настаивал Томас.
     -- Да ерунду,-- повторил Олег.
     -- Что?
     -- Я ж говорю, ерунду.
     -- Олег, скажи. Иначе я буду считать себя оскорбленным до конца дней.
     Олег с неохотой выдавил:
     -- Когда говорю, ерунду, то она и есть ерунда.  Не  увидел  я  такого
короля, как Томас Мальтон.  Ни  в  Британии,  ни  во  Франции,  ни  вообще
где-то... Заглянул даже к сарацинам, но и там твои следы  песком  занесло.
Правда, там вообще от крестоносцев даже костей не осталось... Пока  голова
не разболелась, я просмотрел императоров, царей, султанов, магарадж... это
что-то вроде падишахов...  микадо...  то  же  самое,  что  и  магараджи...
падишахов, это нечто похожее на микадо...Хотел еще  среди  фараонов,  хоть
тебя только в фараоны... но мысли спутались, ясность ушла... Можно бы  еще
среди царей, в той стране  чужих  на  престоле  перебывало  как  гусей  на
базаре...
     Томас прошептал:
     -- Магия ушла?
     -- Ясность,-- повторил Олег.-- Это не магия. Я вижу  грядущее...  как
ты видишь огромную яблоню,  если  при  тебе  сажают  отводок,  как  видишь
статного боевого коня, хотя перед тобой  провели  годовалого  жеребенка...
Но,  Томас,  жеребенок  может  издохнуть  через  неделю,  и  твое  видение
рыцарского коня может оказаться ложным. Так что не  больно  доверяй  таким
видениям. Я сам на них не слишком полагаюсь!
     Томас прошептал мертвым голосом:
     -- Пока что ты не ошибался.
     Он силился улыбнуться, губы как замерзли, пока не тряхнул  головой  и
не сказал себе яростно: лишь бы добраться до Яры! А там, будь  что  будет.
Останется ли с нею в аду, погибнет ли как рыцарь или как невольник... но с
пути не свернет.
     -- Томас...
     -- Все хорошо,-- сказал Томас. К собственному удивлению  ощутил,  что
голос снова звучит сильно и мужественно...-- Может быть, это враг насылает
ложные видения! Страшится, что ворвемся в его логово и схватим за глотку!
     -- Да-да,-- поспешно, слишком поспешно согласился Олег.
     Они не  смотрели  друг  другу  в  глаза.  Калика  невесело  помешивал
прутиком уголья, багровый свет  подсвечивал  снизу,  делая  лицо  особенно
жестоким и мрачным. Но зеленые глаза были мудрыми и кроткими. Крупные угли
рассыпались  на  куски,  обнажая  пурпурные  бока,  подсвеченные  изнутри,
искорки выпрыгивали и пытались ухватиться за стебельки сухой травы.
     Томас вытащил меч и рассматривал кое-где зазубренное лезвие.  Рукоять
блестела, отполированная частой хваткой. Шершавая  ладонь  стерла  некогда
затейливый узор, надо бы заново, чтобы не скользнуло в потной ладони...
     Олег внезапно упал на спину, в воздухе мелькнули подошвы сапог,  и  в
следующее мгновение он, перевернувшись через голову, вломился в темноту...
Послышался треск ветвей, далекий вскрик. Томас с мечом в руке встал спиной
к костру, ругая себя последними словами, что смотрел  в  пламя,  а  теперь
перед глазами пляшут огненные мухи размером с индюков.  На  всякий  случай
пригнулся,  чтобы  не  служить  мишенью  невидимого  стрелка,  если  такой
отыщется.
     Потом послышались шаги, калика топал нарочито  громко,  чтобы  рыцарь
сдуру не рубанул сперва, а потом не начал рассматривать. Томас видел,  как
с той стороны в освещенный красным круг вдвинулся лохматый Олег, за  собой
тащил невысокого тщедушного человека.  Лицо  несчастного  было  перекошено
ужасом, одна рука болталась, из локтя сочилась кровь.
     Олег встряхнул его за шиворот:
     -- Подсматриваешь?
     Человек вскричал жалобно:
     -- Я еще ничего не успел!.. Я только-только приблизился!.. Пощади!  У
меня семья, дети... У меня три дочери,  которых  надо  пристроить,  выдать
замуж. Одна не совсем удалась... мне надо заработать ей на приданое...
     Томас  слушал  сочувствующе,  калика  тоже.  Потом  калика   вздохнул
печально:
     -- Нужна была подработка?
     -- Да,-- кивнул человек преданно,-- да!
     Калика вздохнул еще печальнее:
     -- Ох, эти вечные противоречия между "хочу" и "надо"...
     Он взялся другой рукой за шею пойманного, Томас успел увидеть быстрое
движение,  послышался  хруст,  а  калика,  выпустив   безжизненное   тело,
переступил и сказал буднично:
     -- Как там, не подгорело?
     Томас нервно сглотнул:
     -- Нет-нет, ты вернулся быстро... Ты... убил его?
     -- Всего лишь сломал шею,-- успокоил калика.
     -- Э-э... ты не слишком... жесток?
     -- Больше денег -- больше риска. Ты ж не смирился с потерей, идешь?
     Томас вздохнул, зябко повел плечами:
     -- Иду, но чую такие же добрые пальцы на своей шее.
     Он выгреб прутиками мясо, а калика, зашвырнув тело неудачника  далеко
в темноту,  выбрал  ломоть  побольше,  снова  уставился  в  огонь  добрыми
печальными глазами.

     В  ночи  хрипло  и  рассерженно  прокричал  петух.  Томас  не   успел
удивиться, откуда в степи домашняя птица,  как  в  воздухе  начало  что-то
меняться. Сильнее стал запах сырой земли, дохнуло  запахом  свежей  травы,
затем под ногами дрогнуло, в глубинах  прокатилась  легкая  дрожь.  Что-то
заворчало, послышался далекий шорох, будто из глубин  земли,  как  со  дна
озера, всплывает смытое с берега паводком огромное дерево.
     Олег  зябко  передернул  плечами.  Томас  чувствовал  как   отшельник
подобрался, словно готовился без разбега вскочить на скачущего мимо  коня.
Дыхание стало прерывистым. Взлохмаченная голова на  фоне  блекнущих  звезд
казалась головой чудовища.
     -- Я слышу...-- начал Томас.
     В полете стрелы земля взвихрилась, словно песок на дне реки. Бесшумно
поднялась голова, плечи, возделся недвижимый человек, он продолжал  расти,
и вот уже из земли поднялись настороженные конские уши...
     Томас затаил  дыхание.  Там  высился  залитый  светом  луны  и  звезд
огромный всадник. Конь -- воплощение дикой мощи, всадник чем-то  похож  на
Олега: в звериной шкуре, широк в плечах.
     Он выглядел чудовищно мощной монолитной глыбой, но Томас  со  страхом
видел, как на  краях  исполинской  фигуры  просвечивают  звезды.  А  одна,
особенно яркая, светила прямо через  его  грудь.  Всадник  что-то  сказал,
словно выдохнул, в голосе было  страстное  нетерпение,  счастье,  и  Томас
понял, что сейчас они с конем сорвутся с места и ускачут в степь.
     Калика кашлянул, негромко сказал что-то на странном  языке,  которого
Томас никогда не слышал даже у сарацин, но чем-то смутно знакомом.
     Глаза всадника, яркие, как звезды, отыскали неподвижные фигуры Томаса
и Олега. Пальцы задержались на поводе, а конь  нетерпеливо  фыркал  и  рыл
копытом яму.
     -- Кто вы,-- спросил всадник,-- и что делаете на моем кургане?
     -- Скиф,-- сказал Олег,-- это я, Вещий Олег.
     Всадник  кивнул  замедленно.  Томасу  почудилась  в  голосе  всадника
настороженность:
     -- Узнаю. А кто с тобой?
     -- Храбрый англ по имени Томас. Он почти не знает нашего языка... ну,
сам понимаешь, сейчас никто уже не знает, как говорили  скифы.  У  меня  к
тебе просьба, Скиф.
     Всадник протестующе помотал головой:
     -- Нет, Олег. Всего лишь раз в году меня отпускают  наверх,  чтобы  я
мог потешить душу в  бешеной  скачке!..  Я  успеваю...  я  многое  успеваю
увидеть, я чувствую запахи, успеваю увидеть все цвета жизни... а ты и  без
моей помощи все сделаешь.
     Томас видел, как лицо Олега омрачилось. Ему  показалось,  что  калика
готов, но из  ложного  стыда  не  решается  сказать,  что  чувствует  себя
беспомощным, что столкнулся с силой, которая только сейчас вошла в  мир  и
весь перевернула, и что на этот раз терпит сокрушительное поражение.
     Олег коротко взглянул на Томаса, под кожей вздулись рифленые желваки.
Прорычал совсем не по-отшельнически:
     -- Скиф... Когда-то для тебя вкус крови и  запах  пожаров  был  слаще
всего на свете!
     Всадник покачал головой:
     -- В том мире никто не знает вкуса горячей крови.
     -- И ничто не горит?
     Скиф обратил к нему темные очи, Томас застыл, видя  как  вместо  глаз
блещут две звезды. Гулким голосом,  словно  говорила  сама  ночь,  всадник
ответил медленно:
     -- Спрашивай, если я смогу ответить... Мой конь тоже ждал  весь  год,
он сейчас сорвется с места.
     -- Ладно,-- ответил Олег, Томас с болью увидел, что калика  не  сумел
получить того, на что надеялся.-- Скажи хоть, проход возле  Рипейских  гор
уцелел?
     -- Нет,-- ответил Скиф.
     -- А щель под Авзацкими?
     -- Нет.
     -- А возле...
     -- Олег,-- прервал всадник,-- все закрыто. Мир изменился!  Увы,  люди
стали слабыми и мягкими. Наш мир теперь закрыт даже для героев.
     Конь заржал, поднялся на дыбы, яростно замолотил  передними  копытами
воздух. Всадник отбросил в сторону могучую длань  с  раскрытой  ладонью  и
растопыренными пальцами, Томас уловил жест прощания,  через  миг  раздался
тяжелый, но частый грохот, который  быстро  удалился  и  пропал.  Вдали  в
лунном свете мелькнула серебряная искорка.
     Олег потерянно опустился у костра. Томас потоптался  рядом,  в  горле
стоял комок. Сказал шепотом:
     -- Не скорби так... Он смог, что мог...
     Калика молчал долго, глаза неотрывно следили за гаснущими  искорками.
Когда багровые уголья стали почти черными,  сказал,  словно  очнувшись  от
обморока:
     -- Что ж, будем хоть знать, что там искать не стоит.
     -- И что теперь?
     -- Спать,-- ответил Олег мрачно.-- Утро вечера мудренее.
     -- Да,-- поспешно согласился Томас.-- После такого вечера любое  утро
покажется райским!

     Алая заря разгоралась медленно, робко, застенчиво. Темная часть  неба
отодвигалась, словно ее тянули к себе из-за темного  края  земли.  Впереди
румянца полз рассвет, еще  сонный,  скукоженый  от  утреннего  холода,  но
распрямлялся, теснил тьму, из серого превращаясь в светлый, блистающий.
     Хворостины  щелкали  в  огне,  игриво  бросались  мелкими  искорками,
угольками. От родника донесся плеск, калика разделся  до  пояса  и  обеими
ладонями зачерпывал студеную воду, бросал себе в лицо.
     Что-то заставило Томаса  повернуться.  По  спине  побежали  нехорошие
мурашки. В сотне шагов стояла странная белая фигура. Ему  показалось,  что
это женщина, таинственная и неподвижная, но очертания были сглаженными, он
не был  уверен,  не  мерещится  ли  и,  схватив  меч,  осторожно  пошел  к
таинственной гостье. Она появилась ночью, а ночью, как известно,  творятся
только нехорошие дела. Кроме любви, конечно, на этот  счет  Томас  не  был
уверен в мудрости церкви.
     Из  зарослей  травы  шарахнулась  крохотная  козочка.   Остановилась,
отбежав и глядя на него через плечо, готовая в любой миг сорваться стрелой
в стремительный бег.
     Томас замедлил шаги. Утренний холод сковывал мышцы, но нечто  властно
взяло его сердце в ладонь, от которой веяло холодом могилы. Он чувствовал,
как подгибаются  колени.  Фигура  приближалась  с  каждым  его  шагом,  он
чувствовал необъяснимый страх, но не страх перед противником, этому страху
не мог назвать причину.
     Фигура была не то высечена из белого мрамора,  изъеденного  временем,
не то изваяна из соли, что вернее, недаром же коза так и не ушла,  смотрит
жадно и сердито, заметны сероватые вкрапления, желтые пятна.
     Томас обошел вокруг, с мечом в руке чувствовал  себя  глупо.  Женщина
прекрасна, хотя и заметно, что не первой молодости,  тяжеловата  в  задней
части, живот раздобрел как у часто рожавшей, лицо пухлое, но милое, мертво
смотрят  белые  глаза,  нос  безукоризненно  ровный,  губы  пухлые,  скулы
приподняты, во всем девственная чистота и аристократизм, но не теперешний,
а некий древний, хоть тогда и не было аристократов, библейский, что ли...
     Калика уже сидел  у  костра,  рот  блестел  от  жира,  а  глаза  сыто
щурились. Волосы на голой груди топорщились, высыхая.
     -- Готов? -- сказал он вместо приветствия.-- Собирайся. Надо идти.
     -- Сэр калика,-- раздраженно огрызнулся Томас.-- Я еще не  завтракал!
И даже молитву не сказал перед едой. Не скаль зубы! Важно не знание молитв
от начала до конца, а желание их сказать. Знать могут  и  лицемеры.  Лучше
скажи, что это за дивное создание.  Мы  ж  проходили  там  вчера  вечером,
почему не заметили?
     Калика вытер рот тыльной стороной ладони.
     -- Да? -- удивился он.-- Так ничего и не заметил? А  ямка  с  соленой
землей?
     Томас опешил:
     -- А это при чем? Там ямка, а здесь чудесное творение природы...
     Калика довольно хлопнул его по колену:
     -- Это по-моему! Так  и  надо  объяснять.  Пусть  молодые  народы  не
забивают себе головы всякими чудесами да  легендами.  Это  просто  соляной
столб, сэр Томас. Козы да олени, ты ж знаешь,  как  любят  соль.  Отовсюду
чуют по запаху, сбегаются как ошалелые, лижут так,  что  все  слизывают...
Вон даже соленую  землю  грызли.  Чего-то  в  организме  не  хватает,  как
думаешь?
     -- Соли не хватает,-- ответил Томас  раздраженно.--  Соли!  Люди  еще
дальше за солью ездят. Воюют!
     -- Знаю,-- ответил Олег насмешливо,-- Даже вон та россыпь звезд,  что
протянулась через все небо, знаешь, как зовется?
     -- Как?
     -- Чумацкий шлях,-- сказал  Олег  наставительно.--  Чумаки  за  солью
ездят на край света, а за тыщи лет нарассыпали из мешков...
     Томас торопливо глотал ломти разогретого мяса,  запил  вином.  Калика
уже был на  ногах.  Томас  кое-как  проглотил  последний  кусок,  чуть  не
удавился, подхватился на ноги. Чувствовал себя виноватым, ибо все-таки его
невесту, уже почти жену, ищут, а он вроде как медлит.
     К соляному столбу пугливо подбежали дрожащие от страха дикие козочки.
Умоляюще глядя на больших и грозных людей, торопливо лизали белую  фигуру,
отскакивали,  дрожа  всем  телом,  снова  подбегали,  их   красные   языки
часто-часто шлепали по белому камню Из  кустов  нерешительно  приближались
олени. Большие глаза тревожно следили за  людьми,  но  уши  повернулись  в
сторону соляного столба.
     Томас оглянулся, хлопнул себя по лбу:
     -- А как же... откуда взялся этот столб? Вчера вечером его ж не было.
Я запомнил место. Стоит на той же ямке!
     Калика шел, задумавшись. Томас  дернул  за  локоть,  спросил  громче,
прямо в ухо, как глухому. Калика удивился:
     -- Разве я не сказал?.. В прошлое  нельзя  оглядываться,  сэр  Томас.
Особенно, когда сжигаешь все мосты за собой. Надо смотреть только  вперед,
думать о грядущем. А эта дура оглянулась! Вот  и  превратилась  в  соляной
столб. Уже и пламя там погасло, и городов тех нет,  но  она  все  стоит  и
смотрит. Посланцы Сатаны, козы, слизывают до основания, то ли из  жалости,
то ли он  не  хочет,  чтобы  люди  вняли  предостережению...  Ну,  а  твой
бородатый не хочет, чтобы жертва была напрасной. Вот и вырастает  за  ночь
соляной столб снова и снова.
     Томас перестал оглядываться, только много спустя сказал с потрясением
в голосе:
     -- Это ж сколько веков стоит и смотрит! А вокруг -- пустыня.
     Калика равнодушно буркнул:
     -- Кто знает, что она зрит? Может, все еще видит, как с неба сыплется
огонь, как горят дома, люди, скот, вся прошлая жизнь идет  голубым  дымом.
Потому никак не опомнится в прежнюю бабу.
     Томас окинул статую жены Лота сожалеющим взором:
     -- Как жаль, что тупые скоты еще  до  обеда  залижут  это  прекрасное
произведение до неузнаваемости!
     -- Со скотами так всегда,-- согласился Олег.-- Либо  растопчут,  либо
забодают, либо в слюнях утопят. Но настоящее  искусство,  как  видишь,  не
гибнет. Возрождается.
     Говорил чересчур серьезно, надувал щеки как епископ, Томас на  всякий
случай нахмурился и пораздувал ноздри. У язычников нет в душе святого, над
чем только не глумятся! Потому и должна  святая  церковь  железной  дланью
искоренить все не свое, истребить, а что не удастся  сжечь  и  пустить  по
ветру, то растащить по камешку. Чтобы даже соблазна не осталось.

     Пот заливал глаза, Томас смахивал его горстью. Случайно вскинул лицо,
взгляд зацепился за нечто блеснувшее в небе, от чего по всему телу  прошла
странная волна свежести и  непонятного  возбуждения.  В  то  же  время  он
чувствовал, как страх вздыбил волосы на руках  и  по  всему  телу.  Кто-то
могучий и властный смотрел на него, как ему показалось,  с  недоумением  и
насмешливой жалостью. Томас ощетинился, ладонь метнулась к рукояти меча.
     Ощущение чужого взгляда пропало, но Томас чувствовал, что неизвестный
гигант  просто  потерял  к  нему  интерес,  как  он,  Томас,  не   слишком
интересуется  заботами  муравьев,  через  которых  перешагивает  ежечасно.
Калика шел неторопливо, давал ему поспевать в его железе.
     -- Ты видел? -- спросил Томас.
     -- Чего?
     -- Кто-то смотрел на нас.
     Калика повел плечами:
     -- А что? Мы мужики видные.
     Томас рассердился:
     -- Кто-то огромный! И сильный, как... как ураган, как землетрясение.
     -- Да ну,-- сказал калика спокойно, и на Томаса сразу пахнуло ледяным
ветром Гипербореи. Калика отвел глаза, но Томас уже знал  отшельника,  тот
наверняка ощутил опасность много раньше. И сейчас держится так, будто  уже
давно заметил, как кто-то поглядывает на них время от времени.
     -- Кто это? -- спросил он сдавленным голосом.
     Калика не замедлил шага:
     -- Не знаю.
     Томас  благочестиво  перекрестился,  даже  испустил  глубокий   вздох
облегчения:
     -- Славе  тебе,  Господи!..  Хвала  Пресвятой  Деве!..  Виват  сорока
мученикам!..
     -- Что с тобой,-- буркнул Олег удивленно.-- Такой прилив благочестия!
Хоть сейчас в монастырь. Опять воздух колыхнул?
     -- Да нет, я уж боялся, что все на свете знаешь. А с таким  спутником
от тоски удавиться разве что. Да и всякое знание от Сатаны, всяк знает!
     Ноги все труднее отрывались от земли, подошвы шаркали, как у старика.
Калика остановился лишь на короткую трапезу, снова безжалостно  поднял,  и
так навстречу заходящему солнцу, распухшему и багровому, уже небо запылало
как сарацинская крепость, а они все шли,  даже  когда  на  темнеющем  небе
высыпали  звезды.  Томас  стискивал  зубы,  молчал,  калика  в   языческих
размышлениях перепутал день с ночью, но пусть дьявол придет за его  душой,
если калика услышит мольбу об отдыхе!
     Луна поднялась по-южному крупная, сразу залила мир серебряным светом,
мертвым и призрачным, в котором все знакомое стало непривычным,  пугающим,
но вместе с тем загадочно красочным. Даже калика, что все  так  же  шагает
впереди, выглядит не человеком, а существом из другого мира, где живут  по
своим законам, странным и причудливым, но привычным для тех людей...  если
они люди.
     Он зябко повел плечами, хотя все  еще  не  остыл  от  дневного  жара.
Сейчас некогда, а когда все закончится, он сядет и  все  вспомнит,  о  чем
говорил и что делал калика. Да и дядя Эдвин, жадный  на  странности  мира,
вытащит подробности как клещами.
     От шагающего калики внезапно упали  две  тени.  Одна  полупрозрачная,
другая чернее самой ночи. Где она двигалась, там  исчезало  все,  а  потом
выныривало как будто из бездны. Бесшумно  носились  летучие  мыши,  и  чем
дальше  продвигались  в  ночи,  тем  луна  становилась  огромнее,  а  мыши
пролетали как летающие кабаны, волна воздуха едва не сбивала Томаса с ног.
     Он догадывался, что калика неспроста не остановился на ночь, и что  с
каждым шагом вторгаются в странные земли, где  ночью  совсем  другой  мир,
другие звери, другие законы, и куда  свет  христовой  веры  не  проник  и,
возможно, никогда не проникнет.
     На всякий случай перекрестился, пробормотал  хвалу  Пречистой.  Пусть
летают, хоть головы себе поразбивают о его железные плечи. Все-таки  ущерб
нечистой силе, а христианскому воинству меньше махать  топорами,  когда  и
сюда придут с огнем, мечом и крестом.

     Глава 13

     За ночь дважды останавливались на отдых, поспали по очереди, а  когда
звезды  начали  блекнуть,  уже  шагали  по  утренней  свежести  быстро   и
напористо. Когда начала приближаться полоска деревьев, что  растут  обычно
по берегам рек, Томас уже мог примерно сказать, что за река, хоть и меньше
калики скитался по белу свету.
     Однако, когда нетерпеливо взбежал на берег, то замер, будто наткнулся
на стену. Олег поднялся неторопливо, без охоты.
     Река катила волны крупные, светлые, а лучи полуночного солнца  упырей
и мертвых пронизывали до самого дна. Подводные  камешки  и  снующие  рыбки
видны не только возле берега, но и дальше по реке. Томас,  присмотревшись,
готов был поклясться, что видит всю реку насквозь от берега до берега.
     -- Какая чистая вода,-- сказал он  с  восторгом,  что  смешивался  со
страхом.--  Так  именно  эта  река  совсем  близко  к   царству   мертвых?
Невероятно...
     -- Придется поверить,-- сказал Олег угрюмо.-- Оно на том берегу.
     Томасу померещилось, что  на  том  берегу  реют  в  клочьях  грязного
тумана, странные уродливые птицы.
     -- Наконец-то,-- прошептал Томас. Сердце его  застучало  чаще.--  Как
переправимся? Вплавь или найдем лодку?
     Калика спустился к самой воде. Томас шел следом, глаза не  отрывались
от рук  калики.  Олег  подобрал  сухой  прутик,  зачем-то  понюхал.  Томас
проследил за ним настороженным взглядом, когда калика вдруг бросил в реку.
     К удивлению Томаса, легчайший прутик  плюхнулся  как  будто  его  сто
тысяч кузнецов ковали из железа. Калика вопросительно осмотрел на  Томаса.
Тот хмыкнул, мало ли какое колдовство прицепил к  несчастной  хворостинке,
подобрал другой сам, небрежно бросил. Он чувствовал легкость, это даже  не
прутик,  а  высохший  стебель  чертополоха,  пустой  внутри,   наполненный
воздухом... но его хворостинка пошла ко дну с  такой  поспешностью,  будто
пыталась догнать и удушить прутик калики.
     -- Ничего не понимаю,-- пробормотал Томас.
     -- Жошуй,-- ответил Олег.
     -- Что-что?
     -- Оглох, сэр рыцарь? Жошуй, говорю. Придется поискать мост.
     Томас смотрел то на прут, что просвечивал со дна, то на калику:
     -- Жошуй?.. А... гм... да. Если Жошуй, то тогда конечно...  Жошуй  --
это понятно, раз уж Жошуй... Никуда не деться. А  ты  уверен,  что  где-то
есть мост?
     Калика буркнул:
     -- Человек такая тварь, что обязательно постарается перебраться на ту
сторону. Надо или не надо. Особенно, если не надо.
     Томас побрел за ним следом, на бегущие волны  косился  недоверчиво  и
зло. Теперь видно, что чересчур быстро несутся,  слишком  легко  плещутся,
брызги взлетают и падают очень медленно. А потом у самого берега над водой
пролетела птица, Томас понаблюдал за ней, вздрогнул, догнал калику:
     -- Сэр Олег! Я зрел, как  легкокрылая  птица,  изящная,  как  молодая
лань, изронила перышко...
     -- Из хвоста? -- спросил калика, не оборачиваясь.
     -- Не из хвоста, в том все и дело! Если бы из хвоста или  крыла,  где
перья толстые, грубые... Нет, изронила с  груди,  где  не  перья  даже,  а
нежнейший пух. И этот пух упав на воду...
     -- Пошел ко дну как каменюка,-- закончил калика.
     -- Вот-вот. Ты как это объяснишь? Или это гарпия? Я слыхивал,  у  тех
перья вовсе из булата.  Один  показывал  нож,  клялся,  что  перековал  из
гарпячьего пера, но я засомневался, ибо  враль  отменный,  хоть  и  рыцарь
отважный и полных всяческих достоинств...
     Калика покосился с некоторым недоумением:
     -- Аль запамятовал? Или я не сказал, забыл? Это ж Жошуй. Тот самый.
     -- Ага,-- пробормотал Томас несчастливо.-- Жошуй, эта  река  мертвых,
чьи  воды  так  легки,  что  не  держат  даже  перышка...  А  как  же  нам
перебраться, ежели...
     Калика подумал, хлопнул себя по лбу:
     -- Я ж не говорил, забыл! А ты молодец, сам допер... Не выпала б тебе
нелегкая в рыцари, даже в короли... бедолага... мог бы в самом деле  стать
каликой.
     Томас проговорил сквозь зубы:
     -- Сэр калика, что это за нестерпимый блеск впереди?
     Калика повернулся в ту сторону, куда указывал  Томас.  Клочья  тумана
разъехались  как  пьяные  простолюдины  с  ярмарки,  на   краю   видимости
заблистала яркая полоска. Калика с досадой прищурился, посмотрел в кулак:
     -- Час от часу не легче! Это Сират.
     Томас кивнул, уже не спорил:
     -- Сират? Тот самый, верно?.. Ну, который... Который...
     -- Который тонок, как  паутинка,  и  остер,  как  бритва,--  закончил
калика.-- Думаю, ты тоже догадался. По этому мосту  могут  перейти  на  ту
сторону только праведники. А грешники...  Только  тебе  чего  тревожиться?
Праведнее тебя не найти на всем белом свете! Недаром же Дева за  тебя  вон
как хлопочет.
     Томас сказал дрогнувшим голосом:
     -- Конечно-конечно... Но чего нам переть по такому высокому мосту?  Я
уверен, есть дороги и короче.
     -- А как же Дева? -- удивился Олег.
     -- Что Дева,-- пробормотал Томас,-- по своей доброте за какую  только
дрянь не заступалась! Подумать противно. Даже за разбойника,  который  тря
дня в петле провисел...
     Олег развел руками:
     -- Ну, как скажешь, как скажешь. Я хотел как  лучше.  Что  ж,  поищем
другую дорогу.
     Томас спустился к самой воде,  зачерпнул  в  обе  ладони  воды.  Олег
смотрел с интересом. Рыцарь не сушит голову над последствиями. Если жаждет
пить, то пьет. А что будет дальше, пусть епископ думает, а то и его боевой
конь, у того голова еще больше, никакая тиара не налезет.
     Томас пил изысканно, с лучшими манерами благородных: стоя на коленях,
зачерпывал обеими ладонями и хлебал из такого ковшика.  Не  так,  как  его
пращур Англ, который падал у ручья на четвереньки, припадал алчущим  ртом,
лакал как дикий зверь, не выпуская из рук меча и щита. А тех, кто пил  вот
так, как его дальний потомок Томас Мальтон, велел гнать из своей  дружины,
как недостаточно свирепых и быстрых.
     А Томас вдруг замер. Вода медленно струилась между пальцами.
     -- Корзина! -- воскликнул он.-- Корзина плывет по течению!
     -- Ну и что?
     -- А почему не тонет?
     -- Ну... должно быть приток впадает с водой потяжелее...
     -- Клянусь, я слышал... кряхтение или плач. Там ребенок!
     Олег сказал тоскливо:
     -- Опять? Гильгамеш, Гвидон... нет, Гвидон был в бочке... Брось,  сэр
Томас. Эти плоды тайной любви плывут по рекам  десятками  тысяч.  Всех  не
переловишь.
     -- Но ребенок же...
     -- Без нас выловят,-- сказал Олег, но  Томас  уже  вошел  в  воду  по
колено, всматривался. Вскоре из-за поворота выплыла широкая корзина.  Олег
недовольно смотрел, как Томас подтянул ее к себе, вытащил ребенка вместе с
тряпками, корзину оставил плыть дальше, но та тут же пошла ко дну.
     Когда Томас, шумно разбрызгивая воду, выбрел на берег,  Олег  спросил
саркастически:
     -- Ну и что с ним делать?
     -- Не знаю,-- ответил Томас, он неуклюже укутывал младенца в  тряпки,
тот негодующе дрыгал крохотными ножками.--  Встретим  село,  отдам  людям.
Кто-нибудь да воспитает.
     Калика буркнул:
     -- Чего вмешиваться? А вдруг это второй Саргон, который зальет кровью
полмира?
     -- А вдруг второй  Моисей?  --  отпарировал  Томас.--  Да  и  этих...
основателей Рима тоже  в  корзинке  сплавили  с  глаз  долой...  Мне  дядя
рассказывал, как  их  мать  была  непорочной  жрицей,  обряд  безбрачия  и
невинности давала, но какой-то мерзавец обольстил... Ты  чего  засмущался?
Не опускай глазки. Так что, если бы  этих  рекоплавателей  не  вылавливали
добрые люди, кто знает в каком бы мире теперь жили?
     Калика посмотрел с удивлением. Рыцарь живет не разумом, а простейшими
чувствами, но иногда высказывает такое, к чему он,  Олег,  приходил  после
многовековых раздумий. Правда, рыцарь тут же забывает  нечаянно  найденные
истины,  на  другой  день  опять  дурак  дураком,  а  еще  не  простым,  а
меднолобым, что еще дальше круглого, стоеросового, непуганого. Но все-таки
в таких озарениях что-то есть...
     Он снова с горечью ощутил себя чужим в этом мире, где и  людьми,  как
животными, правят чувства. А он, единственный,  пытается  строить  все  по
уму, по разуму, исходит  из  правила,  что  дважды  два  должно  равняться
четырем и днем и вечером, зимой и летом, в дождь и вьюгу,  и  даже  тогда,
когда у тебя трещит голова, когда изменила любимая женщина,  когда  вокруг
только гады и сволочи...
     Томас  пошел  вдоль  берега,  спотыкался,  ибо  заглядывал  в  личико
ребенка. Тот плакал тише, крохотной ручонкой пытался  ухватить  рыцаря  за
железную  грудь.  Олег  потащился  сзади,  в  затылке  стало  холодно.  Не
оглядывался, но жестокий взгляд чувствовал всей  кожей,  сердце  застучало
чаще, кровь вскипела, но не для драки, драк не  любил  и  избегал  всегда,
просто при виде опасности мысли бегут как испуганные  олени,  мечутся  как
искры в костре, и в такие  минуты  успеваешь  передумать  больше,  чем  за
предыдущие дни...
     Томас со смесью негодования и жалости подумал, что отшельник  слишком
много видел жестокости, крови, бессмысленной гибели не  то,  что  невинных
детей, целых народов, потому сердце покрылось корой потолще, чем на старом
дубе, что растет в их старом саду во дворе родового замка.
     -- А как орет,--  сказал  он  с  неудовольствием.--  Томас,  дай  ему
что-нибудь.
     -- Что?
     -- Ну хоть покажи. Козу сделай...
     Томас сделал пальцами козу, ребенок  заревел  громче.  Томас  сердито
посмотрел на калику, но смолчал. Сам дурак, что послушал.  Откуда  тому  в
пещерах знать как обращаться с детьми? Морда  такая  равнодушная,  идет  и
света не видит, весь не то в возвышенных мыслях,  не  то  вовсе  где-то  в
другом мире...
     Он сглотнул комок в горле. Калика и так делает для него столько,  что
скажи кому -- не поверят, а если поверят, то заподозрят невесть  что.  Так
просто даже благороднейший из  рыцарей  не  пойдет  в  страшную  и  жуткую
преисподнюю.
     -- Сэр калика,-- сказал он торопливо,-- Олег! Я  же  вижу,  как  тебе
трудно. Ты скажи как, я сам опущусь в  преисподнюю!  А  тебе  надо  искать
эту... великую Истину.
     Калика сгорбился еще больше.  Глаза  ввалились,  а  голос  сел,  стал
хриплый от душевной муки:
     -- Сэр Томас... Я просто не хочу в прошлое.
     Томас вскинул брови, ребенок  беспокойно  кряхтел  и  хватал  его  за
железо.
     -- Как это?
     -- Сейчас другой мир, сэр Томас. Я счастлив...  или  почти  счастлив.
Чудеса исчезают, вместо колдунов все больше шарлатаны. Мир --  наконец-то!
-- предсказуем, вычисляем, понятен. Почти  предсказуем.  Еще  сотня-другая
лет... ну, тысячонка-две, пусть даже три-пять, и о колдовстве  забудут.  А
прошлый мир темен... Не в том смысле, что  солнце  не  блистало.  Еще  как
блистало, но по земле бродили чудовища, маги делили мир, герои  истребляли
друг друга чаще, чем драконов, сын убивал родителей, брат жил  с  сестрой,
мать спала со взрослыми сыновьями и  рожала  от  них  детей,  правая  рука
человека не знала, что  делает  левая,  потому  что  жили  не  разумом,  а
чувствами. Да не так, как ты, а сиеминутными. Простыми! Как  у  червя  или
хищного зверя, что одно и то  же.  Тот  мир  загнан  вглубь,  но  он  жив,
напоминает в жутких снах о своей мощи.
     Томас заторопился, мало что поняв из глубокой речи, разве что там,  в
преисподней, встретят всех этих чудищ, магов, что делят мир,  драконов,  и
людей, что не отличают правую руку от  левой,  хотя  для  этого  можно  не
покидать родную Британию.
     -- Ты только пальцем укажи. А я сам. Это же моя война, не твоя.  Хоть
ты и  язычник,  но  что  тебе  христианские  черти?..  Правда,  твоих  уже
перебили...
     -- Да нет, благородный Томас,-- ответил калика тяжело.-- Хочется  или
не хочется, а делать надо  то,  что  надо.  Иначе  уподоблюсь  тем...  что
остались там, внизу. Я пойду  с  тобой.  В  свое  прошлое,  страшное  и...
стыдное. Только не остаться бы там...
     Томас вздрогнул, озноб пробежал по всему  телу,  ушел  через  ноги  в
землю, и он увидел, как на пять футов вокруг выступил иней.
     -- Если я останусь,-- заявил он, чувствуя в сердце сладкую боль,-- то
буду с нею... Это бесчестно, что она в  царстве  Тьмы,  а  я,  здоровый  и
сильный мужчина, остался жить и наслаждаться божьим светом!
     -- Пойдем. Надо пристроить байстрюка.
     Томас брезгливо держал ребенка на вытянутых руках. Тряпки намокли, от
них гадостно пахло, капало желтым.
     -- Героем будет,-- утешил Олег хладнокровно.-- Вишь, как воняет.
     Томас покачал головой:
     -- Это девочка.
     -- Тогда красивой,-- решил калика.-- Пойдем, ниже по  течению  должно
быть селение.
     Томас потянул носом:
     -- Дымом пахнет. Близко люди.
     -- Либо костер  забыли  охотники,--  проворчал  Олег,--  либо  сожгли
чей-то дом...
     Томас торопливо взбежал на  пригорок,  впереди  открылось  за  леском
распаханное поле, а дальше под солнцем блестели оранжевым соломенные крыши
десятка бедных хаток. Слева на лугу паслось стадо коров, а по берегу важно
шли белые гуси.
     -- Туда,-- сказал Томас с облегчением.
     --  Туда  так  туда,--  равнодушно  согласился  Олег.  Он  о   чем-то
напряженно думал, за Томасом шел как во сне.-- Так они и  примут...  Будто
своих голодных ртов не хватает.
     Томас чувствовал правоту отшельника,  но  лишь  стиснул  зубы  и  шел
дальше. Тряпки намокли и потеплели, даже стали горячими, а запах усилился.
Калика издевательски хмыкал, приотставал, отодвигался, наконец брякнул:
     -- Как воняет, а?..
     По тропке из деревушки брела, загребая  стоптанными  башмаками  пыль,
закутанная в тряпье нищенка. За плечами виднелась  старая  котомка,  голые
ноги в ссадинах, расчесанные до  крови.  Когда  сблизились,  Томас  сперва
рассмотрел над ее головой колышущееся облачко, а еще  чуть  погодя  понял,
что это стая кровожадных комаров. От усталости  она  даже  не  отбивалась,
сморщенное лицо было обращено к земле.
     Калика скользнул по ней  равнодушным  взглядом,  а  Томас,  повинуясь
порыву, спросил:
     -- Скажи, женщина, ты из этой деревни?
     Нищенка  подняла  на  него  усталые  глаза,  лицо  было  изможденным,
беззубый рот собрался в жемок.
     -- Нет, благородный рыцарь... Как я могу жить в такой деревне?
     -- Но ты шла через нее,-- спросил Томас настойчиво,-- ты могла знать,
кто там добрее, кто богаче, кто мог бы...
     Ребенок  завозился,  заревел  тоненьким  противным  голосом.   Калика
поморщился, отступил на шаг. Нищенка впервые обратила внимание на  сверток
в руках Томаса:
     -- Ребенок?.. Он голоден, благородный рыцарь.
     -- Сам знаю,-- огрызнулся Томас.
     Он сделал движение идти, но нищенка протянула обе руки:
     -- Дай его на минутку мне... У  меня  еще  осталось  молоко...  может
быть.
     Олег видел, как поморщился Томас, но ребенок возился, орал  и  дрыгал
всеми четырьмя. Сквозь тряпки проступило  желтое,  закапало  через  пальцы
рыцаря на ноги. Томас с неохотой сунул ей вопящее существо:
     -- Ну-ну, попробуй.
     Нищенка ловко приняла ребенка одной рукой, другой  раздвинула  тряпье
на груди. На миг Томас увидел дряблую сморщенную кожу, и  тут  же  ребенок
жадно задвигал  такой  же  сморщенной  мордочкой,  послышалось  торопливое
чавканье, будто маленький поросенок хлебал из корытца. Томас с облегчением
перевел дух, калика  кивнул  с  ленивым  одобрением:  мол,  замолк  гадкий
свиненок, не будет верещать всю дорогу.
     Когда ребенок наконец отвалился,  опузыревший,  толстый  и  сразу  же
заснул, нищенка с видимой неохотой протянула его в железные руки:
     -- Он сыт, благородный Томас. Зайдите в третий  дом  от  начала.  Там
бездетная пара, будут счастливы...
     Она отвернулась и быстро пошла, сгорбившись и прихрамывая,  укутанная
в тряпки так, что не видно было ни  волос,  ни  плеч.  Калика  присвистнул
озадаченно, нищенка назвала рыцаря по имени, а Томас  остолбенело  смотрел
на ребенка. Тот мирно  спал,  толстый  и  мордастый,  но  теперь  от  него
гадостно не пахло,  тряпки  были  совершенно  сухие,  и...  пальцы  Томаса
перебирали нежнейшую ткань, чистую и благоухающую, словно  ребенка  только
что выкрали из  королевского  дворца.  Кончики  пальцев  нащупали  твердые
кругляши, будто среди дорогих пеленок кто-то засунул золотые монеты.
     -- Это она,-- прошептал Томас.
     Он влюблено смотрел вслед нищенке. В глаза  бил  яркий  свет,  силуэт
нищенки расплывался, двоился, и когда Томас  мигнул,  смахивая  слезу,  на
дороге, где только что прошли, было уже пусто.
     -- Не  похожа,--  сказал  Олег  с  неуверенностью.--  Как  за  неделю
постарела... Что дороги с человеком делают! Вот так и состарюсь с тобой...
     -- Олег,-- сказал Томас восторженно.-- Ты  не  понимаешь,  нам  снова
выпало счастье лицезреть Пречистую Деву!
     -- Больно часто,-- усомнился Олег.-- Куда не  пойдем,  всюду  на  нее
натыкаемся. То ли нарочно попадается,  то  ли  мы  такие  хилые,  что  без
женской помощи шагу не ступим...
     Томас всхрапнул оскорблено, он все еще оглядывался  через  плечо,  но
впереди вырастали дома, и он, вздохнув, направился к третьему  дому.  Руки
заняты, ногой распахивать дверь не стал, хоть и простолюдины, но  все-таки
сама Пречистая указала на  их  дом,  и  пока  стоял  в  затруднении,  Олег
удивился:
     -- У тебя что, языка нет, постучать?
     Он взбежал на крыльцо, бухнул в дверь кулаком и, дождавшись  отклика,
распахнул для Томаса с его ношей. Женщина в глубине комнаты  горбилась  за
прялкой, та мерно жужжала, а мужчина у подслеповатого окошка стругал ножку
для табуретки. Мужчина и женщины, оба уже немолодые,  битые  жизнью,  были
похожи как брат и сестра, так годы притирают к себе разных людей, в глазах
было радостное удивление. Мужчина сказал торопливо:
     -- Давно у нас гостей не было...
     -- Мир дому  сему,--  сказал  Томас  звучным  рыцарским  голосом.  Он
огляделся,  куда  положить  ребенка,  не  отыскал,  все  для  жилья   двух
бездетных,  видно,  решил  не  затягивать  и  решительно   сунул   сверток
женщине.-- Вот! Это ваш ребенок.
     Женщина держала ребенка дрожащими руками. В глазах сразу  заблестело,
а рот начал кривиться:
     -- Грешно такому рыцарю так говорить...
     Томас широко развел освобожденными руками:
     -- Ваш! В мире чудес мало, потому что они все сыплются на нас с сэром
каликой. Мы по чудесам ходим, чудесами  утираемся.  Вы  посмотрите  в  его
рыльце! Вылитый, поросенок, в вас обоих... Небеса знают, что делают. А нам
надо идти.
     Мужчина вскочил, табуретка с грохотом полетела на  пол.  Расширенными
глазами заглядывал то в безмятежное личико ребенка, то с таким  недоверием
смотрел на Томаса, что у того засвербило в носу, а в  глазах  защипало.  В
глазах и лицах бездетных супругов было отчаяние и страстная  надежда,  что
вдруг да это не окажется бессердечной шуткой со стороны богатого рыцаря.
     Томас попятился, мужчина опомнился:
     -- Хоть перекусите чуть! Мы только что обед приготовили...
     Томас поколебался:
     -- Мы в самом деле проголодались, но сожрем все, вплоть до  скатерти.
Вам придется после нас либо голодать, либо просить у соседей.
     Мужчина сказал умоляюще:
     -- Мы сготовим себе еще! А ребенку... сейчас жена сбегает  к  соседям
за молоком, а я...
     -- Не стоит,-- бросил Томас небрежно.  Заметил  мелькнувший  страх  в
глазах мужчины, добавил торопливо,-- он жратаньки захочет не  скоро.  Сама
Пресвятая Дева только что покормила, а ее молоко должно быть сытное. А вот
мы, в самом деле, ели еще вчера...
     Женщина стояла у окна, ребенка не выпускала из рук, лицо было безумно
счастливое, слезы безостановочно катились по  исхудавшему  лицу,  но  губы
кривились в  улыбке.  Прозрачные  капли  падали  на  белоснежные  пеленки,
оставляя мокрые следы. Мужчина метнулся к печи, вытащил горшок с  парующей
кашей, а Томас с  облегчением  снял  шлем,  волосы  прилипли  ко  лбу,  он
чувствовал свежий воздух, в груди стало легче.
     Калика был задумчив, мысли витали далеко, а Томас ел быстро, косточки
трещали на крепких зубах, но вдруг сморщился, выплюнул на  середину  стола
крохотную щепочку.
     -- Что за мясо?
     -- Собачатина,-- сообщил Олег злорадно.-- В этих землях едят собак.
     Томас отрубил, не дрогнув лицом:
     -- Мне плевать, что собака. Почему в мясе щепки?
     -- Торопились для знатного гостя,-- пояснил Олег.-- Рубили  вместе  с
будкой.
     -- Тогда ладно,-- решил Томас.-- Когда из  великого  почтения  делают
ошибки, это простительно. В хороших руках оставляем ребенка.
     Он запил квасом, со стуком поставил кружку на стол:
     -- Счастья вам, добрые люди!
     -- И вам, посланные самим небом...
     Мужчина стоял на крыльце и махал им вслед рукой.  Женщина  не  вышла,
словно страшилась, что в последний момент необычные странники  передумают,
оглянутся, и бесценное сокровище растает как утренний туман.

     К вечеру дорога вывела к каменной стене, там потерялась. Томас  долго
осматривался, пока не заметил торчащие пеньки. Недавно тут  еще  был  лес,
люди его вырубили, а дальше никто  не  ходил.  По  ту  сторону,  как  Олег
объяснил,  уже  другой  мир.  Так  и  называется,  потусторонний.  Но   ни
перелететь через стену, что упирается в небеса, ни подкопаться, ибо  стена
уходит вглубь до самого ада...
     Калика  долго  ходил  вдоль  стены,  щупал,  смотрел  в  небо.   Лицо
постепенно мрачнело. Томас сам попробовал осматривать каменную гору, но от
нее веяло такой несокрушимой  мощью,  давящей  и  страшноватой,  что  даже
простолюдин понял бы, что в таком монолите,  словно  упавшем  с  неба,  не
окажется пещеры и для муравья.
     -- Да что там муравью,-- возразил Олег с досадой.--  Не  протиснуться
даже ангелу. Ну, которых по десять тысяч штук на острие каждой иглы... Что
твой прелат говорил о ангелах? Раньше Адама  были  созданы  или  позже?  В
ваших книгах неясно.
     Томас оскорбился:
     -- Зачем их было создавать? Ангелы -- это божьи мысли,  чувства.  Они
никогда не были созданы.
     Он не понял, почему глаза калики внезапно расширились, словно услышал
откровение, но на всякий случай приосанился с небрежностью, королю  мудрые
мысли высказывать привычно, он натаскался еще  в  Сарацинии,  когда  гонял
новичков перед штурмом какой-нибудь захудалой крепости.
     А Олег привалился спиной к стене, закинул голову, коснувшись затылком
гранита, почти такого же красного как его волосы, веки  тяжело  отгородили
пронзительно зеленые глаза от синего неба. Лицо было обреченное. Он  молча
смотрел невидящими глазами в небо, дышал тяжело, с нехорошими хрипами.
     -- Все? -- спросил Томас обречено.
     -- Должон быть,-- ответил калика упрямо.
     После короткого отдыха разбрелись в  стороны,  Томас  тяжело  тащился
вдоль стены, ощупывал и осматривал, как вдруг краем глаза уловил движение.
По-звериному  быстро  повернулся,  а  сердце  вскрикнуло  в  страхе,   уже
чувствуя, что на этот раз безнадежно опоздал...
     Прямо из каменной стены выступил невысокий человек  весь  в  зеленом.
Даже лицо было  слегка  зеленоватым.  Томас  увидел  мгновенное  смазанное
движение, и в смертном страхе понял,  что  лесной  эльф  --  а  они  умеют
пускать стрелы со скоростью  молнии,  натянул  лук,  а  острый  наконечник
стрелы направлен ему прямо в лицо.
     -- Олег...-- выдохнул он.
     Он успел увидеть, как половинка лица эльфа вспыхнула,  он  отшатнулся
от слепящего солнечного зайчика, над ухом Томаса вжикнуло, больно  дернуло
за  клок  волос.  Лицо  эльфа  исказилось  гримасой  ярости.  Рука   снова
молниеносно  метнулась  к  колчану  за  спиной,  вторая  стрела  легла  на
тетиву...
     Но так же быстр оказался и меч Томаса. Голова эльфа  разлетелась  как
гнилой орех, лезвие прошло наискось, срубило плечо и со звоном  ударило  в
стену. Блеснул сноп искр, руки Томаса едва не вывернуло, а  мышцы  онемели
по самые плечи.
     Он остановился, дыхание  рвалось  из  груди  хриплое,  надсадное.  За
спиной затопало, калика вскрикнул:
     -- Зеленый?
     -- Сейчас уже покраснел,-- буркнул Томас. Он с трудом  вложил  меч  в
ножны, руки дрожали и не слушались, он несколько раз промахивался.
     Олег осмотрел разрубленного эльфа:
     -- Не могу понять, как ты успел... двигаешься, как брюхатая корова.
     -- Если скажу,-- ответил Томас,-- ты, гнусный язычник, не поверишь.
     -- Скажи. Может быть, поверю.
     -- Меня спас вот этот святой крест!
     -- Да пошел ты...
     Томас молча  смотрел,  как  отшельник,  равнодушно  переступив  через
эльфа, побрел вдоль стены, затем отпихнулся, сердце все еще колотится  как
у зайца, потащился следом. Он чувствовал, как  нарастает  напряжение.  Это
было как ощущение лесного пожара, как приближение страшной грозы,  которую
еще не видно, не слышно, но муравьи уже спешат домой, закрывают щелочки  в
муравейнике, ласточки спешат наловить мошек, трава затихает, растопыривает
под землей корешки, готовясь ловить поступившую влагу.
     -- Плохо? -- спросил он наконец в звериную спину.
     Олег двигался все медленнее, наконец остановился.  В  зеленых  глазах
были боль и поражение. Медленно двигая губами, словно  переставлял  скалы,
произнес бесцветно:
     -- Ничего не получилось, Томас.
     -- Но... получится же? -- прошептал Томас.-- Неужели отступим?
     Калика покачал головой:
     -- Все закрыто. Я ж говорил, раньше герои захаживали в подземный  мир
как в соседнюю деревню. Те времена кончились.
     -- Сэр калика,-- прошептал Томас умоляюще,-- Олег! Ну как же все?  Ну
такого быть не может! А если может, то мы ж люди! Мы  должны  суметь,  нас
такими создал Господь.
     В зеленых глазах волхва было сострадание. Томас переступал с ноги  на
ногу, заглядывал ему в  глаза,  губы  вздрагивали,  а  на  глазах  вот-вот
выступят слезы.
     -- Все,-- сказал Олег.-- Возвращаемся.
     Томасу почудилось, что мир дрогнул и качнулся от этих страшных  слов.
Олег повернулся и пошел прочь. Томас, как привязанный,  медленно  двинулся
следом. Все тело налилось горячим свинцом, в  груди  была  боль,  а  горло
стискивала чужая рука.
     Потерянно, он двигался, все еще не веря, что пришел конец. Под ногами
дрогнуло,  ему  почудилось,  что  земля  качнулась,  словно  ее  кольнули.
Негромкий гул докатился  из  глубин,  но  его  перекрывал  шум  в  голове.
Каменная стена, что загораживала дорогу  дальше,  звонко  щелкнула,  будто
раскалили в огне. Томасу  почудилось,  что  там  подобно  зловещей  черной
ящерице пробежала трещина,  оставляя  расколотый  след.  Калика  уже  ушел
далеко, Томас позвал дрожащим голосом:
     -- Сэр калика! Это не нам предзнаменование?
     Калика покачал головой, но в  зеленых  глазах  промелькнуло  странное
выражение. Все чувства Томаса были подобно ветке ивового куста  со  снятой
корой: он ощущал все необычно остро, сейчас почудилось,  что  калика  ждал
чего-то подобного. Но голос отшельника прозвучал буднично:
     -- Да какое предзнаменование... Камень на солнце  накалился,  лопнул.
Хочешь, погляди.
     Все железо Томасу показалось  легче  звериной  шкуры,  с  которой  не
расставался  язычник.  Побежал,  заглянул,  протиснулся  дальше,  едва  не
задавившись в узком проходе, закричал во весь голос:
     -- Там вдали свет!.. Похоже, выход в какую-то долину!
     Он слышал приближающиеся сзади  шаги.  Сердце  замерло:  шаги  калики
выдали то, что уже ощутил он сам. Тот, кто пытался их  погубить  здесь,  в
мире живых, намеренно открывает дорогу!

      * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

     Глава 1

     Из щели веяло холодом и сыростью, словно вела не в ад с его  кострами
и огненными озерами, а в болота родной Британии. Плечи Томаса  опустились.
Во всей фигуре было столько печали, что голос калики потеплел, потом Томас
ощутил, как на плечо упала широкая ладонь, легкая, как перышко, и  теплая,
как нагретое перед камином одеяло:
     -- Что скажешь?
     Томас глубоко и прерывисто вздохнул, как ребенок после долгого плача:
     -- Не для пиров создал Господь человека, не для пиров. Как думаешь?
     -- Ну, почему же... -- ответил Олег уклончиво.-- Разве не дал свободу
выбора?
     -- Дал ли?
     -- Можешь вернуться.
     Рыцарь по-волчьи улыбнулся. Железо противно скрипело, когда  полез  в
щель, а Олег, оглядевшись, покачал головой.  Меднолобого  друга,  понятно,
что заставляет лезть в  саму  преисподнюю.  Любовь,  одухотворенная  часть
животного совокупления, еще долго  будет  вертеть  людьми,  как  водоворот
щепками.  Но  что  заставляет  идти  с  ним  его,  мудрого,   повидавшего,
разочарованного?
     Томас протискивался с усилием,  скрипел,  звякал,  а  в  голосе  тоже
прозвучало железо:
     -- Ты хочешь сказать, что наш противник... следит за нами и сейчас?
     Голос за спиной был полон ядовитой горечи:
     -- Я этого не сказал. Это ты сказал.
     Воздух был прохладный, Томас выпал из узкой щели в сумрак,  пораженно
оглянулся. Калика шел следом, за его спиной блеснули  яркие  лучи  жгучего
полуденного солнца. От одежды калики пахло зноем, горячей  пылью,  на  лбу
блестели капельки пота. Он перевел потрясенный взор на странную долину.
     Солнце, опускаясь за горы, поранилось об острые клыки вершин и залило
темнокрасной кровью горы. Томас видел, как  кровь  стекает  в  долины,  но
распухший от боли шар багрово исчезал за частоколом гор, и кровь  темнела,
ее  поглощала  зловещая  чернота,  что  победно  поднималась   снизу.   Он
чувствовал, как сердце сжалось от  тревоги,  грудь  стеснилась  страхом  и
смятением.
     В трех полетах стрелы грозно шумел лес. Ветви уходили прямо в  темное
небо, сливались. Томас  угадывал  движение,  что-то  проносилось,  нагибая
ветви: то ли плотные тучи, то ли неведомые ночные звери, складывая крылья,
садились на верхушки.
     Стволы все в три-четыре обхвата, чудовищные, с  огромными  наростами,
наплывами,  черными  впадинами,  откуда  злобно  сверкают   желтые   глаза
неведомых тварей.
     Калика отряхнулся, по сторонам не смотрел. Томас спросил шепотом:
     -- Это уже... не наш мир?
     -- Ты вроде бы сюда и хотел,-- отозвался Олег.-- Пошли.
     -- Хотеть одно,-- пробормотал Томас.
     -- Пойдем?
     -- Олег, скажи еще... ты уже чувствуешь, что наш противник... который
следит за нами... не человек? Ну, не маг из Семи Тайных? Или  какой-нибудь
могучий маг, которого не знают Тайные? И ты не знаешь?
     Олег  поколебался,  но  мужчину   не   следует   оскорблять   ложными
утешениями, и он, покачав головой,  молча  пошел  вдоль  леса  по  крутому
косогору.  Томас  почти  сразу  услышал  злобное  мяуканье,  огляделся   в
недоумении и страхе, никого не узрел. Когда же прошли еще с  сотню  шагов,
навстречу вышла рысь -- огромная, пятнистая, с торчащими волосами на ушах.
     Томас свернул левее, но и там прогремел грозный рев. Раздвигая ветви,
вышел массивный лев, тяжелый и грозный. Он  зевнул,  распахнул  чудовищную
пасть, до Томаса докатилось смрадное дыхание.  Глаза  льва  горели  желтым
огнем. Томас сделал движение обойти справа, но из кустов вышла худая  и  с
оскаленной  пастью  волчица.  Шерсть  висела  клочьями,   ребра   торчали,
натягивая кожу, живот присох к спине.
     --  Придется  сражаться,--  пробормотал  Томас.  Он  потащил  меч  из
ножен.-- Сэр калика...
     Калика очнулся от дум, дико огляделся:
     -- А?.. Что?.. Где...
     -- Звери,-- объяснил Томас, он изо всех сил сдерживал дрожь.--  Трое!
А нас только двое.
     Калика посмотрел на зверей, отмахнулся:
     -- Да ладно тебе. Они что-то означают, из-за чего наверх  не  пройти.
Во всяком случае, тебе. Лев означает гордость, а это смертный грех.
     Томас сказал с досадой:
     -- Тогда рысь означает пороки! Думаешь, я забыл тех половецких дев?
     Ночь была темна, да еще и странные волны черного тумана  исходили  из
недр земли, но Томас все же рассмотрел  на  фоне  звездного  неба  высокую
фигуру. Человек медленно перемещался, почти не  касаясь  ногами  земли,  а
кое-где по рассеянности и  не  касался  вовсе.  Одежда  Томасу  показалась
странной, не по-мужски свободная, похожая на халат, только снежнобелая и с
красной полоской внизу. Ноги  до  колен  голые,  волосатые,  в  деревянных
сандалиях, а на голове вместо шлема  шевелит  острыми  листиками  лавровый
венок.
     -- Эй,-- крикнул калика,-- где вход-то?
     Человек повернул голову, мгновение всматривался. Осанка  его,  и  без
того величавая, стала царственной. Он красиво закинул одну руку за  спину,
чуть запрокинул голову и сказал нараспев:
     -- Ты должен выбрать новую дорогу...
     -- Это я знаю,-- сказал Олег нетерпеливо,-- где вход?
     -- Цепь горных  высей,  возбраняя  вход,--  сказал  человек  красивым
певучим голосом,-- в свой город мне, врагу его устава...
     -- Ты не умничай,-- посоветовал Олег,-- ты пальцем покажи!
     Томасу показалось, что благородный  певец  обиделся,  но  плебс  есть
везде, обижаться на него, что плевать против ветра,  и  человек,  надменно
ткнув пальцем влево, величаво воспарил, медленно помовая дланями,  красиво
и загадочно растаял в клубах тумана.
     -- Ага,-- сказал калика довольно,-- так я и думал.  Но  за  спрос  не
бьют в нос. Так надежнее. Теперь не отставай.
     -- Грубый ты, сэр калика,-- посетовал Томас ему в спину.--  Как  я  с
тобой общаюсь, ума не приложу. Меня наверняка  возьмут  на  небеса  вместе
конем. Как великомучеников.
     Калика сбежал по  косогору.  Каменная  стена  надвинулась,  закрывала
половину мира. Томас едва поспевал, вполуха слушал, как Олег пробурчал:
     -- Он сам напросился. Тут спешим, а ему стихи приспичило. Вдохновение
называется! Тебе что, а я их уже слышал. Ну, когда он живой был.
     -- Что ж тебя не узнал? -- спросил Томас саркастически.-- Ты в  своей
зверячьей шкуре мужик заметный.
     -- Зазнался,-- буркнул Олег.-- Да и давно  было...  Тогда  умничающие
дурни за ним толпами, как овцы за козлом. А  сейчас,  сам  понимаешь,  без
слушателей, что дурню без дудки, а рыцарю без железок.
     Томас зябко передернул железными плечами:
     -- Да, ему тяжко.
     На черном небе  вспыхивали,  будто  появлялись  ниоткуда,  непривычно
яркие, как глаза зверей, звезды. Томас  привык  к  их  россыпи,  когда  на
каждую яркую звезду приходится  по  три  десятка  мелких,  как  на  одного
славного блистающего рыцаря десятки тусклых, обыкновенных, но  здесь  небо
усеяно звездами одна другой ярче!
     Когда он наконец догнал  Олега,  тот  присел  за  массивным  обломком
скалы. Впереди зиял широкий вход в пещеру, на конях можно въехать по двое,
оттуда тянуло сильным запахом псины, сырого мяса, спертого воздуха. Калика
по-волчьи нюхал воздух, брови его сшиблись на переносице.  Лицо  в  лунном
свете стало желтым, худым, пугающе недобрым..
     -- Что там? -- спросил Томас шепотом.
     Калика не оглянулся, глаза его прикипели к темному зеву:
     -- Вход.
     -- Туда?
     -- На тот свет,-- уточнил калика.-- Хотя, если честно, мы уже  сейчас
не совсем на  этом.  Но  там  настоящая  преисподняя.  Слушай,  ты  как-то
бахвалился, что собак любишь?
     -- Я не бахвалился,, -- ответил Томас настороженно, чувствуя  подвох,
-- а что?
     -- Но говорил, что собаки тебя не трогают? Говорил, я помню.
     -- Говорил,-- ответил Томас еще настороженнее.-- Собаки чуют  доброго
человека, чуют и злого. Кому хвостом машут, а кого  и  кусают.  Тебя  вон,
помнишь, чуть не в клочья... Теперь вижу, какого дурака свалял,  когда  не
дал им поглодать твои кости. Пировал бы сейчас в своем замке...
     Калика прислушался с удовлетворением:
     -- Ага, там они. Ну, прочти на всякий случай молитву и топай. Хоть  и
не трогают, но молитву прочти. Вон в ту темную пещеру.
     -- А что там?
     -- Там проход.
     -- А что в проходе?
     Луна вышла из-за облачка, серебристый свет  упал  на  площадку  перед
пещерой,  осветив  и  ее  переднюю  часть.  Томас  увидел,  как  из   тьмы
выдвинулось нечто огромное, похожее на медведя,  затем  раздался  страшный
скрежещущий звук, от которого кровь застыла в жилах. И  лишь  потом  понял
устрашенными чувствами, что услышал лишь слабенькое рычание.
     -- Кто там? -- прошептал Томас, боясь поверить в свою догадку.
     -- Сирама,-- объяснил Олег.-- Собака Индры. Она  же  мать  двух  псов
Шарбаров, те охраняют вход чуть дальше. Вот те уже в самом деле зверюги...
Но тебе чего страшиться? Уж кого собаки любят, того не тронут.
     Томас ощутил, что на  нем  доспехи  из  гнилой  коры  дерева.  Зябким
голосом спросил:
     -- А... Цербер?
     -- Тот еще  глубже,--  объяснил  калика  охотно.--  Мимо  него  потом
пойдем. Он вовсе света не выносит. Даже лунного. Когда Таргитай его как-то
выволок, да еще днем, у того пошла ядовитая пена от ужаса.  Где  на  землю
капала, там дурная трава выросла, которой можно так задурить  голову,  что
вовек не отвыкнешь...
     Томас сказал просительно:
     -- Кто знает, что здесь за собаки? Во тьме, света божьего не  зрят...
Прыгнет от радости, чтобы полизаться, свалит, затопчет. Они ж  от  радости
себя не помнят! Слюнями всего обмажет. Ты ж знаешь, у больших собак слюней
больше, чем у монахов!
     -- Это точно,-- согласился Олег.
     -- А нет ли поблизости других дыр?
     -- Слюнявые, говоришь...  В  собачьей  слюне  лекарство!  Любые  раны
лечит. Потому и говорят, что заживает, как на собаке. Это  я  говорю.  Как
волхв-лекарь.
     -- Я еще не ранен,-- возразил Томас нервно.-- Пока еще!
     -- Ладно, пойдем вдоль стены. Кто ищет, тот всегда  найдет.  Либо  на
свою голову, либо на свою... гм...
     Серая стена с красными прожилками гранита тянулась  в  бесконечность,
дорогу загораживали камни, упавшие так  давно,  что  наполовину  вросли  в
землю. Калика заглядывал в каждую щель, они  влезали  в  узкие  проходы  и
пытались продвинуться вглубь, но всякий раз натыкались на сплошные стены.
     Томас пал духом, воздух  в  долине  плотный,  как  в  могиле,  сырой.
Вязаная рубашка под доспехами взмокла,  хоть  выжми,  все  тело  зудело  и
чесалось, будто в щели панциря снова забрались сто тысяч злобных муравьев,
по пятам за ним идут, что ли. Калика снова завел в щель, их тут как трещин
на коре столетнего дуба, но и там в конце-концов уперлись в  стену.  Томас
стиснул зубы, попятился, развернуться трудно, на стенах выступили  крупные
липкие капли, сверху капало, под ногами журчал невидимый ручеек.
     Ему почудился далекий гул в глубине, потом в самом  деле  под  ногами
слегка вздрогнуло. Каменная стена, о которую Томас на ходу  придерживался,
внезапно с треском лопнула. Трещина пробежала как черная ветвистая молния,
похожая на грязный корень дерева. По железной голове глухо щелкнули мелкие
камешки.
     -- Олег,-- крикнул он в спину.
     Голос прозвучал глухо. Воздух был плотный как, болотная вода.  Калика
не оглянулся, лишь донесся слабый голос:
     -- Индрики...
     -- Что?
     -- Индрики,  говорю.  Под  землей  бродят.  Их  еще  мамонтами  зовут
почему-то. Махонькие такие рождаются, меньше мух, потом по деревьям лазают
как белки. Всю жизнь растут. Когда  земля  уже  не  держит,  опускаются  в
недра...
     Томас со  страхом  прислушивался  к  гулу,  но  тот,  кажется,  начал
удаляться. Попытался представить себе  удивительных  зверей,  но  невольно
вообразил, как они опускаются все  ниже...  а  что  там?..  Вламываются  в
преисподнюю?
     Калика предостерегающе крикнул. Томас  услышал  далекий  гул,  треск,
стук.  Стены  затряслись,  на  голову  плеснула  холодная   струя.   Томас
выругался, по плечу больно ударил крупный камень.
     -- Назад! -- внезапно вскрикнул калика.
     -- Что...
     Стены затряслись, а та, в которую  уперлись,  внезапно  распахнулась,
будто из комьев  сухой  глины.  Некто  огромный,  Томас  не  рассмотрел  в
темноте, шагнул в их щель, шумно вздохнул, Томас отшатнулся  от  смрадного
запаха, и тут же калика крикнул быстро:
     -- Посторонись! Да быстрее, железяка!
     Огромный, что проломил стену, слепо  двинулся  по  щели.  Даже  когда
протискивался боком, он как комья  рыхлой  земли  сбивал  выступы,  сбивал
гранитные глыбы, и Томас с быстротой  белки  метнулся  в  ближайшую  нишу,
вжался. Сильно  пахнуло  немытым  телом,  жаром,  свалявшейся  шерстью.  В
полумраке возникла гигантская фигура, одни глыбы  мышц,  крохотная  голова
втиснута в плечи, а толстые руки с грохотом сбивают  перед  собой  обломки
скал.
     Томас застыл, кулак такого зверя  сомнет  с  железом  как  перепрелую
шкуру, вжался еще больше, распластался по стене как водяная пленка, закрыл
глаза  и  вознес  хвалу  Пречистой  Деве.  Мимо  тяжело  прошло  огромное,
нечистое, грохот удалился в сторону выхода.
     Издали донесся голос вечно недовольного отшельника:
     -- Не спи, сэр король. Это не военный совет! Быстрее!
     Томас поспешил за каликой, а когда  сердце  перестало  биться  как  у
перепуганного зайца, пролепетал:
     -- Что за чудище?
     -- Чудище? -- удивился Олег.-- Сказал бы ты это ему!
     -- А что, разве не чудище?
     -- Ну, взгляды со временем меняются. Когда-то  он  считался  стройным
красавцем. Правда, за эти какие-нибудь пару тысяч лет... или пару десятков
тысяч, оброс, раздался...
     -- Он выберется?
     Калика отмахнулся в нетерпении:
     -- Надеюсь, нет. Первый раз,  что  ли,  пробует?  Как  только  вкатит
камень на гору, то спешит к  выходу.  Но  настолько  отвык  от  солнечного
света, что... словом, возвращается. Да он не один, кстати.
     -- Как Цербер?
     Калика буркнул:
     -- А что? Собака, как собака. Тихо!
     Вдали был грохот, рев стал  громче.  Томас  едва  успел  отшатнуться,
когда огромная туша пронеслась в обратную сторону. Пахнуло немытым  телом,
паленым волосом, словно солнечные лучи сожгли шерсть, тут же  рука  калики
выдернула Томаса из укрытия:
     -- За ним! Надо успеть!
     Томас ринулся со всех ног, в полной тьме спотыкался, падал,  хватался
за стены, из темноты выныривала мощная  длань,  подталкивала,  направляла.
Томас бежал вслед  за  отвратительным  запахом,  железо  звенело,  как  бы
чудовище не почуяло, в темноте у него преимущество, но калика уверен,  что
ему не до них, да и отвыкло от людского запаха, не поймет...
     Впереди возникло смутное пятно света. Мелькнула,  загораживая  выход,
приземистая человечья фигура. Томас  с  содроганием  рассмотрел  непомерно
широкие плечи, приплюснутую голову, руки чуть ли  не  до  пола,  но  выход
очистился, Томас ощутил в воздухе запах тления,  гнили,  словно  в  полном
воинском доспехе упал на трухлявое  дерево,  а  оно  развалилось  под  его
тяжестью.
     Сзади он услышал сдавленный голос Олега:
     -- Добрались...
     -- Это и есть тот свет?
     Томас  уже  видел  выход,  как  вдруг  впереди,  загораживая  дорогу,
взвились языки багрового пламени.  Пахнуло  жаром,  но  вместо  привычного
аромата  березовых  дров  Томас  ощутил  сильный  запах  горящей  смолы  и
отвратительный запах серы. Медленно проступила желтая,  словно  выкованная
из старой меди, отвратительная рожа размером с рыцарский щит, рожа  то  ли
змея, то ли демона. Жуткий голос пророкотал могуче:
     -- Смертные... Вы слишком далеко забрались. Готовы ли умереть?
     Томас ухватился за меч. По спине пробежала  ледяная  лапа  с  острыми
когтями. Олег отряхивал колени, равнодушно буркнул:
     -- Брось. Пугает.
     Томас попросил умоляюще:
     -- Ты там пошепчи или попрыгай.
     -- Зачем?
     -- Ну, на колдовство своей волшбой... А я посмотрю, чья возьмет.  Мне
нельзя, не рыцарское это дело.
     Калика отмахнулся:
     -- Да пошел он. Не опасен.
     Томас поинтересовался чуть взбодрившимся голосом:
     -- А если по роже?
     -- Хорошо бы, да не получится. Это так, призрак.
     Рожа через пару долгих мгновений  растаяла.  Исчезли  и  языки  огня,
впереди открылся проход. Когда ступили через, Томас оглянулся:
     -- А ты откуда знал? Обереги подсказали?
     -- Хаживал,-- откликнулся Олег равнодушно.-- Не здесь,  а  в  похожих
местах. Или не хаживал, не упомню... Просто новое создается редко. Все эти
монстры целыми стаями кочуют из одного в другое...
     Томас осторожно выдвинулся, как заяц из норки.  Воздух  был  затхлым,
как в склепе. Небо нависало низко,  грязно-серое,  быстро  неслись  черные
тучи с рваными краями, грозно блистающими.  Когда  сталкивались,  задевали
одна другую,  устрашенный  Томас  слышал  металлический  скрежет.  Равнина
тянулась унылая, безжизненная, заполненная странными  тенями,  от  которых
рябило в глазах. Он не знал, день или ночь, потому что мир был  сумрачным,
тусклым, безрадостным и пугающим, словно во время солнечного затмения.
     Он спросил почему-то шепотом, хотя вблизи не было живой души:
     -- Это и есть... тот свет?
     -- Его сени,-- согласился Олег.
     -- Что есть сени?
     -- Прихожая, холл, предбанник. Вроде бы и повернуть  уже  нельзя,  но
вон там написано, что вроде бы можно...
     Томаса трясло, он пытался удержаться, но  голова  подпрыгивала,  руки
дрожали, он жалко улыбался, внутри стало холодно как  зимой  на  перевале,
губы одеревенели, только и сумел пролепетать жалко:
     -- Прости... Я все еще не верил, что доберемся...
     -- Все добираются,-- подбодрил Олег.
     -- Да, но... мы ж еще живые!... мы живые, да?
     -- Это пройдет,-- утешил Олег..
     -- Я не трушу,-- прошептал Томас,-- просто во мне  все  трясется  как
овечий хвост. Я немножко отойду... Никто из  рыцарей...  даже  из  рыцарей
Круглого Стола...
     -- Дети должны идти дальше родителей,-- сообщил Олег.
     Он хлопнул Томаса по плечу, сбежал вниз, дальше равнина тянулась  без
единого камешка, бугорка, а  даль  терялась  в  стене  грязно-серого,  как
весенний снег, тумана. Оглянувшись, Томас увидел на каменной  стене  грубо
высеченные письмена. Знаки выглядели незнакомыми, в книгах священника были
совсем другие.
     Когда с трудом догнал калику, тот нетерпеливо дернул плечом:
     -- Знаки? Входящие, оставьте упованья. Это нам.
     --  Я  слышал  об  этих  словах,--  прошептал  Томас.--  Страшных   и
обрекающих... Но там, вроде бы,  намного  больше  буковок!  Или  остальное
читать не умеешь?
     -- Вся соль в последней фразе.
     Он склонил голову на бок, к чему-то  прислушиваясь,  и  Томас  вскоре
уловил в воздухе шепот, вздохи, затем -- далекие крики, вопли,  проклятия,
жалобы, просьбы, и все а разных языках, голоса звучали мужские и  женские,
молодые и старые.
     Калика указал пальцем. Томас всмотрелся,  ахнул.  Смутные  тени,  что
раздражали и мешали видеть далеко, оказались полупрозрачными человеческими
фигурами, легкими, как ветер, сквозь которые просвечивали сотни  и  тысячи
таких же бестелесных, жалких, не способных поднять даже пустые ножны.
     -- Пресвятая Дева  Мария,--  ахнул  Томас.--  Это  ж  сколько  народу
померло!
     -- Человечество состоит больше из мертвых, чем из  живых,--  произнес
Олег, и Томас понял по его тону, что калика изрек мудрую  мысль.--  А  это
еще только  середнячки...  Те,  что  хотели  остаться  над  схваткой,  вне
схватки.
     -- Когда шел великий бой с Сатаной?
     -- Да. Те, которые ни рыба, ни мясо, и в раки  не  годятся.  С  точки
зрения рыцарства. Хоть небесного, а хоть ныне  уже  не  небесного.  То  ли
хотели переждать, а потом встать на сторону победителя, то  ли  пацифисты.
Это такая религиозная секта, что против войн вообще.
     Томас вскипел:
     -- Господь больно мягок! Я бы таких вовсе в ад.
     Но спина калики маячила уже далеко. От Томаса  его  отделяли  десятки
полупрозрачных тел. Устрашенный, он бросился вдогонку. По дороге все яснее
видел в сумерках огромные фигуры с крыльями, что уныло  реяли  в  нечистом
воздухе. У некоторых по четыре крыла, как у летучих муравьев, и летали так
же неуклюже. Следом развевались длинные  хитоны,  настолько  длинные,  что
Томас не разглядел ног.
     -- А это кто?
     -- Ангелов дурная стая,-- ответил Олег протяжно,--  что  не  восстав,
была и не верна...
     -- Ты не умничай,-- прервал Томас.-- Тоже мне, пиит. Это те,  которых
называют серыми ангелами?
     -- Да. Мотивы их неясны. Может быть, они видели  третий  путь.  Путь,
так сказать, третьего мира, но теперь уже не угадать. Они осуждены.  Закон
вашего христианского мира прост: кто не с нами -- тот против нас.

     Глава 2

     Внизу в долине разглядели кишащее месиво из людей, что задыхались  от
тесноты, но куда-то  спешили,  бежали,  и  было  их  столько,  что  Томасу
верилось с трудом, ужели смерть столь многих истребила?
     Олег потрясенно оглядывался. А где то дикое место, где по фиолетовому
небу грозно неслись багровые облака, страшно светило черное солнце, а  мир
был дик,  кровав,  горяч,  раскален?  Остроконечные  скалы  сравняло  злым
ветром, да и толпы народа, постоянно растущие,  истоптали  местность  так,
что ни травы, ни куста, одни голые камни, да и те вбиты в землю  по  самое
темечко.
     Томас тащился позади,  калика  вздрогнул,  когда  рыцарь  обрадованно
заорал:
     -- Вспомнил!.. Там... то есть тут, река  должна  быть.  Я  слышал,  в
подземном мире течет река. Спик... э-э... Спикс... нет, Сникс...
     -- Стикс? -- предположил Олег.
     -- Вот-вот, Стикс! -- обрадовался Томас.-- Надо идти к ней.
     -- В подземном царстве,-- сказал калика,--  кроме  Стикса  текут  еще
реки Кокит, Ахеронт и Пирифлегетон, есть Стигийское  болото,  Ахерусейское
озеро...
     -- Какое-какое? -- переспросил Томас подозрительно.
     -- Ахерусейское,-- повторил Олег.
     Томас долго шел молча, с  недоверием  посматривал  на  Олега.  Калика
выглядел очень серьезным, и Томас наконец  предположил  недоверчиво  после
долгой паузы:
     -- Так и называется?
     -- Точно!
     -- Гм... Это от слова "рус"?
     Теперь уже Олег сказал "гм", почесал в затылке, признался:
     -- Был бы я патриотом, сказал бы "да".  Но,  думаю,  что  от  другого
корня. Как и Ахеронт.
     Томас наморщил лоб, старался проломиться через дебри звуков, а  Олег,
хоть и жалел усилия друга, но почему-то уточнять не стал.
     Томас снова долго думал. Калика слышал, как скрипят могучие рыцарские
мозги. Впереди из тумана медленно выступил пологий берег. Сильнее потянуло
смрадом. Здесь туман рассеивался, Томас увидел, что это не туман, а головы
и плечи, плотно стиснутых друг с другом людей. Глаза были устремлены в  ту
сторону, откуда тянуло смрадом. Из темноты возникали новые фигуры.
     Томас спросил с недоумением:
     -- Чего это они?
     Олег смотрел почти со страхом. Томас впервые видел сэра калику  таким
растерянным.
     -- Что-то стряслось? -- спросил он осторожно.
     Сэр калика с трудом выдохнул воздух,  запертый  в  груди.  Мертвенное
бледное лицо дрогнуло, медленно пытаясь вернуться к  жизни,  но  в  глазах
оставалась великая растерянность.
     -- Еще бы...
     -- Что?
     --  Столпотворение,--  прошептал  Олег.--  Сколько  народу,   сколько
народу!.. Умом я понимал, но все равно -- такое узреть своими глазами...
     Томас удивился:
     -- Ты ж сам говорил, что человечество состоит не  столько  из  живых,
как из мертвых!
     -- Гм... Все равно это как кувалдой по голове.  В  прошлый  раз  было
совсем пусто. Одна-две души промелькнет, а снова камни, камни, камни...
     Томас удивленно воззрился на  калику.  А  тот,  собравшись  с  духом,
двинулся вперед, постукивая посохом, словно проверяя прочность дороги.
     Расталкивая  души,  благо  толкаться  с  бестелесными  нетрудно,  они
пробились к самому берегу. Томас едва не падал от  зловония.  Река  текла,
если текла вообще, желтым гноем.  Он  видывал  на  своем  веку  реки,  что
выглядели такими же желтыми, но там несли ил и глину,  а  здесь  зловонный
гной, и этого гноя столько, что не просматривался другой берег.
     В ушах звенело от стонов, плача, криков.  Томас  стоял  бледный,  как
полотно. Калика тоже посерел, затравленно оглядывался.  Похоже,  вспоминал
уединенную пещеру.
     -- Орк,-- пробормотал Олег.
     -- Орк? Что-то знакомое.
     Олег с недоверием покосился на Томаса:
     -- В самом деле?.. Это римляне так зовут, а для греков он Аид.  Кроме
названия различий нет.
     -- Гм,-- сказал Томас в  затруднении.--  Тогда  я  подумал  о  чем-то
другом. А что там блещет... такое прекрасное?
     -- Потала. Потусторонний мир ариев. А тот огромный город и все дворцы
намного превосходят красотой  и  совершенством  все,  что  есть  на  небе.
Странный народ, да?
     Томас подумал, буркнул:
     -- В Индии жарко. Потому они свой рай  и  загнали  в  подземный  мир.
Прохлада как в погребе.
     Из тумана над рекой  медленно  выступил  загнутый  нос  челна,  потом
показалась высокая костлявая фигура. Человек,  лохматый  и  длиннобородый,
неспешно орудовал коротким веслом с широкой лопастью.  Он  был  в  грязной
хламиде, что смутно напомнила одеяние римского пиита,  указавшего  дорогу,
только у лодочника от  одежды  остались  одни  лохмотья.  В  широкие  дыры
просвечивали изъеденные ржавчиной доспехи. Под коростой болезни, что  жрет
металл, Томас не рассмотрел ни герба, ни девиза, к тому же лодочник,  судя
по доспеху, из простых, человек благородного сословия и с веслом  в  руках
бы не горбился... Облепленная слизью лопасть опускалось в воду попеременно
то с одной стороны, то с другой, лодка двигалась так медленно, что  Томасу
невыносимый смрад начал влезать уже и в уши.
     Гребец сделал последний гребок, застыл, угрюмый, как скалы,  а  лодка
еще медленнее ползла к берегу, наконец ткнулась в берег. Томас не  услышал
привычного скрипа, днище словно бы всползло на груду гниющего мяса.
     Души кинулись к перевозчику с криками и плачем, на  ходу  протягивали
что-то мелкое, блестящее, Томас  догадался,  зачем  покойникам  кладут  на
глаза медные монеты. Тех, кто не  платил,  лодочник  свирепо  бил  веслом.
Несчастные кричали, падали, многие скрывались в смрадных волнах.
     Томас проговорил дрогнувшим голосом:
     -- Это что ж... все на этой лодке?
     --  Дурость,  да?  --  предложил  Олег,   но   Томас   проигнорировал
предложение язычника охаять христианство, и Олег добавил,--  нет,  есть  и
другие дороги... Какие-то забыты, какие-то исчезли, но здесь ты не увидишь
ни славян, ни германцев... Англ, может быть, разве что...
     Томас вздрогнул, когда косматый  лодочник  повернул  к  ним  лохматую
голову, грязную и смрадную. Лицо, как старая груша, что побывала в костре,
багровые веки с лиловыми жилками, как раздутые слизни, а белки пожелтели и
стерли радужную оболочку, так что глаза лодочника выглядели слепыми. Томас
ощутил, как холод пробрал до мозга костей.
     -- Смертные? -- проговорил  лодочник  хрипло,  и  от  его  скребущего
голоса сердце Томаса остановилось вовсе.-- Давно такого не было!.. Но  вам
не пройти.... И даже не уйти!
     Он медленно и обрекающе начал поднимать костлявую  длань.  Рука  была
темной, с мозолями, язвами от частых брызг зловонной воды. Длинный  темный
палец, весь в наростах, нацелился  в  грудь  Олега.  Томас  выхватил  меч,
готовый обрубить эту руку, раз уж калика снова впал в глубокие раздумья  о
смысле жизни, но Олег лишь брезгливо отодвинулся:
     -- Да тихо ты, бес.
     -- Кто? -- грозно вопросил лодочник.
     -- Бес,-- повторил Олег с отвращением.-- Был богом, демоном, духом, а
стал теперь бесом... Кому служишь? Томас, это Херон, он же Ур-Шанаби, Исто
Биз, Остап Синяя Рука... Знаю и другие имена, что и произносить неловко...
Впрочем, здесь не храм богини Лады, здесь все ловко.
     Херон всмотрелся, Томас видел, как лицо страшного лодочника дрогнуло.
     -- Кто ты?
     -- Разуй глаза,-- посоветовал Олег.-- Или поплюй и протри.
     Херон прорычал люто:
     -- Кто ты, осмелившийся не пасть ниц?
     Олег посмотрел под ноги, они стояли по щиколотку  в  зловонной  жиже,
покачал головой:
     -- Херон, да будет тебе. Ну служил одним, теперь служишь другим. Чего
стыдиться? Лодочники везде и всем нужны.  Христиане,  если  присмотреться,
тоже вроде бы в чем-то люди... местами.
     Херон посмотрел на Томаса, перевел взор недобрых глаз на Олега. Томас
уже начал дышать чаще, готовый броситься на помощь другу. Однако  лодочник
отшатнулся. В нехороших глазах мелькнул гнев, изумление и, как  показалось
Томасу, искорки страха:
     -- Опять ты? И опять за бабами?
     -- Да ладно тебе,-- сказал Олег с неудовольствием.  Он  покосился  на
Томаса.-- Откуда только эти слухи берутся!
     Херон смотрел с отвращением:
     -- Я еще понимаю того троянца, ему никак не обойти было наш мир, или,
скажем, храбрый шумер, что спускался сюда ради своего дикого друга, но ты?
Опять ради какой-то ерунды! Либо как в прошлый раз,  когда  зашел,  потому
что по дороге было.  Или  позапрошлый,  когда  хотел  куда-то  там  дорогу
сократить... как, ты говорил, срезать...
     -- Да  ладно  тебе,--  возразил  Олег.--  Разве  я  один  такой?  Вон
сладкоголосый эллин ради жены спускался, два могучана  тоже  ради  бабы...
помнишь, хотели жену подземного царя увести? Разве не ради ерунды? А  один
вовсе ради собаки!
     -- И что? -- возразил Херон.-- Жену вывести не удалось, из  богатырей
один сам там остался, собаку тоже пришлось вернуть, а тебе все как с  гуся
вода! Ну, уж на этот раз не минется, не минется...
     Мороз побежал по спине Томаса. В словах страшного  лодочника  звучала
уверенность. Он что-то знал такое, о чем пока не догадывался калика.
     А Олег морщил нос, кривился, с  отвращением  смотрел  на  неподвижные
воды. Волны желто-коричневого гноя уходили далеко, терялись  в  нездоровом
тумане. Томас ощутил, как от смрада кружится голова.
     -- Какая мерзость.
     Херон огрызнулся:
     -- А ты чего хотел?
     -- Будто не помнишь,-- напомнил Олег  невесело,--  какая  река  была!
Скалы срывала, вековые дубы выдирала как траву и  несла  в  преисподнюю...
гм... а в самом деле, куда несла? Кто рисковал переправиться вплавь,  того
уносило на сто верст по течению! А то и вовсе... уносило.
     -- Вспомнил,-- протянул Херон с насмешкой,  в  которой  Томас  уловил
горькое сожаление.-- Это когда было?.. Простые реки за это время не только
в болота превратились, но и высохли, а  потом  на  их  местах  вырос  лес,
который сожгли и пустили под пашни... Да и пашни за  века  выдуло  ветром.
Теперь там один песок горячий... А эта все еще  течет.  Хоть  и  медленно.
Правда, течет! Стигийское болото  придвинулось,  но  здесь  еще  река,  не
болото.
     -- По запаху так болото,-- сказал  Олег  с  отвращением.--  Неужто  и
здесь высохнет?
     Херон зевнул, отмахнулся с пренебрежением:
     -- Это  будет  нескоро.  Придут  другие  боги,  другие  обычаи.  А  я
привыкну... И к этому запаху притерпелся. Он же не  сразу  так  взялся!  А
сейчас мне его как и нету.
     -- Ладно,-- бросил Олег,-- надо думать о сегодняшнем. Нам надобно  на
ту сторону.
     Херон смерил его недобрым взглядом:
     -- Ты потяжелел. А мой челн только для бестелесных.
     -- А ты сам бестелесный?
     -- То я. Для тех, кто правит,  всегда  есть  исключения.  А  по  реке
правлю я, вишь  весло?  Да  и  за  эти  века  мой  челн  обветшал.  Возить
приходится... Куда больше, чем в старое время. А они все прут и прут.  Где
твоя золотая ветвь? Сам  знаешь,  смертного  могу  переправить,  если  тот
покажет золотую ветвь.
     Калика скривил губы:
     -- Один челн... Как во времена, когда на всей земле была кучка людей,
так и сейчас, когда народу больше, чем песка в пустыне. Даже  у  богов  не
всюду руки доходят. Херон, ты перевезешь нас двоих! Исключения бывают двух
родов. Для тех, кто правит, и для тех, кто не признает правил.
     Взгляд Херона стал пронизывающим:
     -- Не признают многие. Ты знаешь, сколько их толпится здесь?
     Олег отмахнулся:
     -- Подождут. У них в запасе, как говорится, вечность.  Правда,  мы-то
знаем, что вечностью тут и не пахнет... Но ты, Херон, бывал на коне, бывал
и под конем, а все еще не чуешь, с кем надо считаться,  а  от  кого  можно
отмахнуться!
     Он  говорил  спокойно,  легко,  но  взгляд  Херона  стал  осторожным,
прощупывающим. Томас в поддержку друга с железным звоном бросил ладонь  на
рукоять меча, выпятил грудь и выставил ногу. Он чувствовал,  что  выглядит
внушительно, и в подтверждение своего бесстрашия сплюнул  в  гадкую  реку.
Плевок взвился легким дымком, едва коснувшись поверхности.
     -- Ладно,-- проговорил Херон зловеще.-- Помни, сам так захотел. Назад
не повезу, клянусь водами Стикса!
     Томас вздрогнул, он слышал от ученого дяди, что даже для богов клятва
водами Стикса является нерушимой. И если этот лодочник  клянется,  что  не
повезет, то не повезет.
     Бледный, он просяще взглянул на Олега:
     Потрясение тогда не испугало, как случилось бы  со  слабой  душой,  а
Ярославы. Я виноват... и я искуплю своей славной гибелью.  А  тебя  пещеры
ждут.
     -- Да-да,-- сказал Олег рассеянно.
     Томас обнял друга, шагнул через  борт  лодки.  Челн  качнулся,  Томас
поспешно присел, чтобы не сверзиться через борт в  зловонную  жижу.  Сзади
слышались шаги, а  когда  оглянулся,  Херон  уже  отталкивался  от  берега
длинным веслом, а Олег неспешно опустился на среднее сидение лодки.
     -- Олег,-- вскрикнул Томас, на душе сразу стало  радостно  и  чуточку
неловко,-- ты-то зачем?
     -- Понять хочу,-- вздохнул Олег.
     -- Что?
     -- Кто и зачем заманивает нас в преисподнюю.
     Томас воскликнул:
     -- Ты ж говорил, что во многих знаниях много горя!
     -- Сейчас ты прав как никогда. Херон, Стикс теперь везде таков?
     Лодочник бросил через плечо угрюмый  взор.  Весло  в  жилистых  руках
опускалось  в  тяжелую  воду  неторопливо,  без  плеска.  Лодка  двигалась
сильными рывками, но вскоре застывала недвижимо, словно  снизу  хватали  и
удерживали незримые руки.
     -- Стикс,-- ответил он недовольно,-- течет...  течет-течет!..  гноем,
пока  не  превращается  в  реку  кипящей  крови.  Теперь  в  ней  казнятся
насильники... Всякие там крестоносцы, что сарацинок насиловали...
     Томас вздрогнул:
     -- Как можно? Они ж неверные!
     -- Видать, Господь не больно различает как вы обзываете друг друга.
     Олег видел, как Томас  побледнел,  задумался.  Даже  губами  шевелил,
вспоминал, прикидывал, не было ли в его пылкой жизни чего-либо через край,
не по согласию. Не уверен, вон  даже  на  лбу  капли  вздулись,  каждая  с
желудь.
     -- Флегетон называется,-- выговорил Херон трудное  название,  сплюнул
через борт.  Там  сразу  вспыхнул  огонек,  взвился  легкий  пар.--  Потом
огненным ручьем пересекает лес самоубийц... вот  это  надо  посмотреть,  а
затем кровавым водопадом низвергается в ледяное озеро Коцит...
     Весло пошло вгрызаться в недвижимую  воду  чаще,  но  по-прежнему  ни
капли не сорвалось с лопасти. Лодка шла без плеска, только и  слышно  было
завывание ветра в тучах, металлический грохот, жуткий хохот. Из воды время
от времени показывались чудовищные морды. Их становилось все больше. Томас
встревожился, а когда увидел, как напрягся и  побледнел  лодочник,  ощутил
холодок ужаса.
     Херон проговорил с дрожью в голосе:
     -- Чего это они?
     -- Что-то не так? -- спросил Олег быстро.
     -- Это же ракшасы!
     -- Ну и что? -- вяло сказал Олег.-- Ты с ними еще не сдружился?
     -- С ними никто не сдружится. Но они никогда сюда не заплывали...
     Томас вытащил меч, звучно поцеловал рукоять меча, сплюнул,  ибо  губы
ощутили брызги гноя, залетевшие от весла,  гордо  выпрямился  и  вызывающе
посмотрел по сторонам.
     -- Впервые, значит,-- протянул Олег медленно.
     От его неторопливого голоса мурашки на спине  Томаса  превратились  в
крупных жуков. А Херон возразил сдержанно, хотя в голосе проступал страх:
     -- Я встречал их и раньше... давно, правда. Меня не трогали,  а  души
им вовсе ни к чему. А вот вы... У вас горячая красная кровь, на каждом  из
вас не меньше, чем по восемь пудов живого сладкого мяса,  нежного,  как  у
придонных раков.
     Томас заставил голос не выдать дрожи:
     -- Не знаю, что такое пуд, но один из этих раков прячет свое  сладкое
мясо в крепкий панцирь. А клешни у него длинные и острые.
     Он приготовил меч и, когда злобная морда высунулась рядом  с  бортом,
метко ткнул острием в глаз.  Хорошо  бы  показать  свой  коронный  удар  с
размаха, да еще двумя руками, но в этом челне  только  шелохнись  не  так.
Негромко хлопнуло. Слизь из лопнувшего глаза брызнула  на  борт.  Чудовище
взревело, скрылось под водой так стремительно, словно его дернули за ноги.
Или за хвост.
     -- Ну как мои клешни? -- поинтересовался Томас уже живее.
     Олег подумал, что рыцарь в самом деле похож на  металлического  рака,
который под железным панцирем прячет свое нежное уязвимое сердце.
     -- Красиво,-- согласился Олег.-- Будут петь... если узнают.
     -- Ракшасы? -- не понял Томас.
     -- Барды, железный ты... Вон еще слева!
     Томас нанес разящий удар, сказал напряженно:
     -- А почему подкрадываются слева?.. Не оттого ли, что всякое зло, как
говорил наш прелат, исходит с левой стороны? Черт сидит  на  левом  плече,
нашептывает в левое ухо, Господь создал Еву из левого ребра,  ты  норовишь
налево...
     -- Богослов,-- буркнул Олег с неприязнью.-- Не видишь,  у  них  глаза
как у камбалы, с одной стороны.
     -- Что такое...-- он разрубил череп еще одному ракшасу,-- камбала?
     -- По сторонам смотри,-- отозвался Олег.

     Глава 3

     Херон высадил их на берег, тут же широкая лопасть вонзилась в  желтую
слизь, лодка пошла обратно и пропала в тумане.  Берег  был  невысоким,  но
крутым. Олег пошел наверх, его красная голова ярко  пламенела  на  темном,
как грех, небе. Томас зло оглянулся на челн с угрюмым лодочником:
     -- Флегетон, Коцит, Ахерусейcкое... Тогда и Херон тоже  этот...  рус!
То-то рожа знакомая.
     -- Уже бывал здесь? -- откликнулся Олег сверху.
     -- Да нет, через Днепр перевозил такой же. Брат, наверное.
     -- Все люди братья,-- откликнулся Олег невнимательно.-- Как вон  Каин
и Авель, которым больно тесно было на земле.
     -- Прелат рассказывал не так...
     -- Давай вон к тем скалам побыстрее,-- велел Олег.
     В спину тянуло смрадом, и Томас, выбиваясь из сил, как можно  быстрее
карабкался на крутой берег, а затем бежал за  Олегом  к  торчащим  скалам,
похожим на окровавленные пальцы. Самая высокая задевала  за  низкие  тучи,
там трещало, на землю брызгало красным. Вокруг  скал  земля  поблескивала,
Томас догадался измученно, что из земли выступает на  поверхность  камень,
добрый надежный камень.
     Калика добрался первым, сел, деловито стащил сапог, перевернул кверху
подошвой, потряс. Выпали два мелкие камешка, размером с вишневые косточки.
Калика принялся их  рассматривать  с  таким  удивлением,  будто  это  были
куриные яйца.
     Томас, гремя железом,  без  сил  повалился  под  скалу  рядом.  Ветер
завывал над головами, а в низких  тучах  скрежетало,  слышались  тоскливые
голоса, жалобы, плач.
     Камень был горячий, как накаленный сарацинский песок. Почему-то пахло
горелой кровью. Томас  с  отвращением  отодвинулся  от  блестящей,  словно
отполированной  стены.  Она  вздымалась  на  высоту  столетней  сосны,  за
верхушку  цеплялись  тучи,  алые  потеки   крови   ползли   вниз,   быстро
сворачивались в темнокоричневые шарики.
     -- Только бы пройти,-- прошептал он.-- Кто мог помыслить... Здесь  не
ступала нога человека! Живого человека...
     Он  с  проклятием  отодвинулся  еще  дальше.  Оказалось,  раздавил  с
полсотни червей, что  питались,  несмотря  на  жар,  спекшимися  сгустками
крови. Скала была в мелких трещинках, так показалось вначале, но на всякий
случай спросил:
     -- Это не магические ли знаки?
     Калика  сумрачно  смотрел  вдаль.  Томас  потряс  за  плечо,   калика
вздрогнул, оглянулся на рыцаря, потом на скалу. Зеленые глаза прищурились:
     -- Какие знаки? Ах да, у вас  там  даже  короли  неграмотные,  как  и
медведи, с которыми короли живут.
     -- Короли с медведями не живут,-- ответил  Томас,  задетый.--  У  нас
королевы, куда там твоим медведицам! А чего ж знаки такие разные?
     Калика хмыкнул:
     -- Не все твою латынь знали.
     -- Демоны, значит,-- сказал Томас убежденно.
     -- Почему демоны?
     -- Латынь -- язык священный,-- объяснил Томас покровительственно.-- А
демоны боятся латыни. Как услышат церковное пение, так на стены от  злости
кидаются!
     Это и понятно, подумал Олег, любой  здоровый  на  стену  кинется.  Он
вспомнил отвратительное пение бесполых холопов нового бога, с  отвращением
передернул плечами:
     -- Сомневаюсь, чтобы твой Христос знал латынь. Может быть,  он  вовсе
был  неграмотный,  хоть  и  иудей.  Богу,  как  и  королям  Европы,  зачем
грамота?.. Погоди, эта вот зарубка... гм... знакомая.  И  эта...  А  здесь
значок клинописью. Что значит: "Здесь побывал Гильгамеш", это  вот  Энкиду
отколол, здесь след от дубины Геракла, Тезей оставил свой знак рода...  ух
ты, что делал здесь Громобой?.. Какой скромный значок у Заратуштры! Не то,
что его царственный покровитель  Виштаспа:  на  треть  скалы  размахнулся.
Такой бы ему размах в битвах  да  делах  царcтва...  Это  ж  сколько  пота
пролил, пока вырубил "Здесь был Вашя", гранит -- порода крепкая. Так,  это
хитроумный Одиссей... Ага, вот и ваш прародитель латыни, только тогда  еще
не знал, что женится на дочке Латина, а его народ победителей примет  язык
и название побежденного племени... ну как же, отдыхал, вон как ты...
     Томас поспешно подтянул ноги и принял более достойную позу. Калика  с
интересом рассматривал скалу, где наряду со значками  попадались  рисунки,
часто непристойные с точки  зрения  христианина  и  крайне  сдержанные  на
взгляд вишнуиста, были криптограммы, над которыми морщил  лоб  и  усиленно
двигал бровями, попадались  тамги,  обрядовые  символы,  из  которых  Олег
кое-что узнал и новенькое, а Томасу сказал с усмешкой:
     -- Иштар тут вовсе прошла без отдыха, только знак свой оставила. А на
латыни здесь только один оставил имя... Да ты его видел, он нам  еще  сюда
дорогу показывал! Тот, что правую руку от левой отличить не умеет. Видать,
сильный поэт. Они такие: чем гениальнее, тем...
     -- Это худой такой?
     -- Он самый. Гм, только одна женщина побывала здесь ради сына... Мать
Лемминкейнена. Но знака не оставила. Сил не было, да и спешила. А это  Ван
Лунь... Гм, сколько героев, а только один Мулянь отправился в преисподнюю,
чтобы спасти свою мать. За собаками даже шли, а за матерью -- один... Мало
мы ценим родителей.
     Томас поморщился, калика часто  бывает  занудным  и  нравоучительным,
видно так на людей пещерство действует, а в странные значки  всмотрелся  с
недоверием:
     -- Ты и это понимаешь? Тут черт ногу сломит!
     -- Ничего подобного,-- сказал Олег с обидой.--  Это  совсем  понятные
иероглифы. И красота в них есть, если  присмотреться  внимательно.  Да  не
так, как ты смотришь бараньим взором, а вроде бы как внутренним взором под
углом на плоскости в две шеренги. Не такой уж я был пьяный, когда  помогал
мудрому...  черт,  забыл  имя...  придумывать  эти   значки!   Разве   что
дурман-травки малость пожевал, но только чтобы  горечь  настойки  мухомора
заглушить, ибо утром целое ведро сомы выхлестал,  больно  в  груди  горело
после... гм... Хочешь, вот тут рядом, только чуть-чуть ниже, тебя  высеку?
Да не дергайся, я говорю про имя. Мол, здесь был сэр Томас.
     Томас поерзал, лицо от удовольствия порозовело. Калика  взял  обломок
острого камня, но рыцарь неожиданно опомнился:
     -- А может, не надо?
     -- Стесняешься?
     -- Да нет, сэр калика.  Лестно,  конечно,  увековечить  свое  имя  на
скале, где Геракл отметился, но все-таки как-то... Геракл сюда за  собакой
явился, а я все-таки за любимой женщиной! Как-то неловко.
     Калика задумался:
     -- Гм... В чем-то ты прав. Верней собаки нет на земле  человека.  Но,
по правде, сюда не только за собаками перли. Вон Орфей  как  и  ты,  всего
лишь за женщиной... Да только ли Орфей! За века  здесь  прямо  как  цыгане
топтались. Проходной двор.
     Томас со вздохом поднялся, повел усталыми плечами. Железо заскрипело.
Окинул на прощанье коротким взором скалу, начал отворачиваться,  но  вдруг
спохватился:
     -- А то что за значок?
     -- Где?
     -- Во-о-он!.. Да не туда глядишь!.. Левее! Еще левее!
     Калика поднялся, он выглядел смущенным. Сразу начал  собирать  мешок,
промямлил:
     -- Знакомое нечто, но сразу так не скажу, надо припоминать.
     Томас смотрел то на скалу, то на друга, вдруг ухватил его за  обереги
на шее:
     -- А это что? Ты говорил, что это твой знак!
     -- Говорил? -- удивился калика.
     -- Клянусь!
     -- Гм, это когда же...
     -- А в монастыре, где ты взял  золотую  ветвь.  Кстати,  ты  даже  не
показал своему русу. Там я видел твой знак,  монахи  указывали.  Олег,  ты
зубы не заговаривай. Говорил! Я еще  подумывал,  что  неплохо  бы  так  же
научиться предвещать свою дорогу. А потом раздумал. Не рыцарское это дело.
     Калика поспешно поднял мешок, вдел руки в лямки. Лицо было смущенное,
словно рыцарь указал на расстегнутые портки:
     -- Пойдем. Неча в глаза  тыкать  детскими  шалостями.  Ну,  пусть  не
детскими, но сила приходит много  раньше  мудрости.  Или  мудрость  весьма
отстает от мощи рук. По тебе  видно.  Мало  ли,  что  отметился!  Всего-то
разок.
     -- Два,-- уличил Томас. Присмотрелся, заорал радостно,-- три!
     Калика раздраженно отмахнулся, но как-то излишне поспешно, направился
в сторону стены тумана. Не  объяснишь,  что  кто-то  взрослеет  быстро,  а
кто-то еще долго живет в детских мечтаниях,  взрослеет  медленно,  даже  с
седой бородой уже, умен и степенен, а детскость проглянет то в одном, то в
другом... Но шел чересчур быстро, словно не  хотел,  чтобы  рыцарь  увидел
скалу и с той стороны.
     Томас догнал, спросил заинтересованно:
     -- Так говоришь, здесь уже проходил?
     -- Здесь... и не здесь,-- ответил калика, не оборачиваясь.
     -- Как это?
     -- Здесь было по-другому. Пустыня, а теперь народу тьма.  Где  стояли
высокие горы, теперь черт-те что... Чудовищ было больше, но я их знал. Это
не то, что новые, из христианского мира... Правда, и  те  чудища  были  не
мед. Помню, как достала та хищная тварь, что, как свихнутая, металась  над
пылающим озером! Ну, вроде птицы, только еще больше летучей мыши... так, с
индюка. Оранжевая, нет,  желтовато-песочная  вся.  Верещала,  я  застывал,
молодой был. А еще и плевалась огнем. Да так мощно и метко, что  куда  там
даже призрачным гусям! Я сколько пытался в нее  попасть  из-за  скалы,  но
носилась, как угорелая, к тому же живучая, как не знаю  кто!  Я  уж  и  не
знаю, сколько на нее магии потратил,  совсем  обессилел.  И  не  всегда  ж
промахивался. Чувствую, скоро простые мухи  затопчут...  Тогда  плюнул  на
все, не останавливаться же из-за такой гадкой твари, ну и...
     -- Ну и?
     -- Ну и применил кое-что из т е х заклятий.
     Он скривился, и Томас понял по его лицу, что то ли не  так  уж,  чтоб
совсем запрещенные заклятия, у этих  проклятых  язычников  ничего  святого
нет,  а  как  бы  не  совсем  этичные.  Кто  к  ним  прибегает,  старается
помалкивать, чтобы не терять уважения других магов. Иначе выгонят,  еще  и
по шее надают. Разве что совсем уж пропащие говорят о таком.
     Томас сказал настойчиво:
     -- Какие?
     -- Не знаешь? -- удивился тот.-- Я  уже  нетвердо  помню,  это  давно
было... да и воспользовался только разок... что-то вроде айдэбучер...  или
айдэсатан...
     На лице калики выразилось отвращение. Томас понял, что его  друг  еще
не совсем пропащий язычник. Но с другой стороны,  как  же  пройти,  уповая
только на свою силу, отвагу и ловкость?
     -- Торопился, видать,-- сказал он сочувствующе.
     -- Работать надо было,-- ответил калика раздраженно.-- Когда с каждым
драться по отдельности, ключи искать... а добраться до конца хотелось.  Ты
присматривайся к тучам, ладно? Что-то с ними неладное.
     Томас ощущал неимоверную  тяжесть  над  головой,  там  в  самом  деле
двигались каменные громады, а когда задевали друг друга краями, грохотало,
как  будто  незримый  великан  скреб  гигантским  ножом   по   исполинской
сковороде. От туч падали угольно черные  тени,  бежали  быстро  как  стадо
скачущих зверей, хищных и злобных, подминали камни, скалы.
     -- Только что-то? -- пробормотал он.  От  страшного  скрежета  волосы
вздымались по рукам и ногам, щекотали.-- Чего ты только не навидался...
     Олег  головы  не  поднимал,  все  знакомо,  зеленые  глаза   тревожно
всматривались в недобрую стену тумана. Томас вскрикнул:
     -- Что за тварь...
     Калика недовольно поднял  голову,  глаза  округлились,  он  ударил  в
железное плечо:
     -- Падай!
     Томас рухнул, и еще не коснулся земли, когда  по  спине  скрежетнуло,
словно  пытались  зацепить  сарацинским  крюком.  Он  ударился  оземь,   с
проклятием вскочил, в руках  очутился  меч.  Огромная  тварь,  похожая  на
багровую летучую мышь, трусливо нырнула в тучу. В  просветах  мелькнуло  в
двух местах красное, донесся злобный крик летающих зверей, пронзительный и
страшный, от которого кровь превратилась в ледяные комочки.
     Калика растерянно озирался. Глаза были круглые:
     -- Как она сюда попала?
     -- Что это?
     -- Она здесь не должна  быть,--  сказал  Олег  напряженно.--  Слишком
рано... Кто-то выслал навстречу. Хорошо, что ты, ротозей, вовремя заметил.
Я не ожидал, на небо не смотрел.
     Из туч внезапно вынырнули уже две громадные твари. Быстро и  нацелено
ринулись на них: красные, с темными когтями.  Томас  с  содроганием  успел
увидеть в раскрытых клювах мелкие острые зубы. Олег бросил раздраженно:
     -- Не отстают!
     -- Мы ж в аду,-- напомнил  Томас,  его  била  дрожь,  но  меч  держал
крепко.
     Твари падали так, будто готовились вбить  их  в  землю.  Томас  успел
увидеть, как Олег лишь шире раздвинул ноги,  его  посох  поднялся  острием
вверх. Тварь в последний миг свернула, но  калика  угадал,  Томас  услышал
треск распарываемой плоти, жуткий крик, хлопанье крыльев.
     Сам он, подражая калике, изготовился бить в бок, не станет же летучая
тварь расшибаться насмерть о его железные  доспехи,  тварь  в  самом  деле
круто свернула, но в другую сторону. Томас ощутил сильный  удар  в  плечо,
пошатнулся,  свободной  рукой  непроизвольно  попробовал   ухватиться   за
воздух... под пальцы попалось мягкое, горячее.
     Тварь, что бросилась на  Олега,  билась  в  трех  шагах  в  сторонке.
Пробовала  взлететь,  трепыхала  сломанным  крылом,  из  распоротого  бока
хлестала зеленая кровь. А справа  летучая  тварь  орала,  клевалась,  била
крыльями, пробуя взлететь. Под ней блестело железо, Олег не  сразу  понял,
что Томас цепко держит за лапу, меч выронил, другой рукой хватает за клюв.
     -- Дави и пойдем,-- сказал он раздраженно.-- Не рыцарское это дело --
птиц изучать.
     Томас прохрипел, продолжая драться:
     -- Дядя мой... полеты...
     -- Летать -- не рыцарское дело,-- снова сказал Олег убежденно.-- Тоже
мне -- летун. Клювом не вышел!
     Рука в железной перчатке  наконец  ухватила  за  клюв.  Олег  услышал
хруст, птица вскрикнула. Томас с наслаждением перехватил выше, сломал шею.
Крылья обвисли,  он  с  размаха  отшвырнул  крылатое  чудовище.  Блестящие
доспехи теперь были во вмятинах, будто на нем молотили  железный  горох  с
орех размером.
     -- Уходим,-- сказал Олег напряженно. Он быстро оглядывал небо, взгляд
цеплялся за каждый разрыв в тучах.-- Что-то здесь не так.
     -- Это уж точно,-- сказал Томас саркастически.
     -- Да нет, даже в аду свой порядок. Эти твари должны  напасть  позже.
Там их целые стада. Стаи, то есть.
     Томас поклонился:
     -- Спасибо, утешил.
     -- Не за что.
     -- Если эти вылетели навстречу, то представляю, что дальше.
     Калика сказал медленно:
     -- Нет.
     -- Что нет?
     -- Не представляешь.
     Он  покарабкался  через  каменную  насыпь,  почти  задевая   красными
волосами низкие тучи. Небо почернело, тучи ползли тяжелые  и  громыхающие,
будто разом рассыпались небесные Авзацкие  горы,  и  теперь  по  небосводу
катится нескончаемая каменная лавина. Когда  тучи  задевали  одна  другую,
скрежетало, сухо  взламывалось,  мертвенно  белые  искры  недобро  озаряли
неподвижные края темных, почти фиолетовых глыб.
     Слева доносилось зловонное дыхание Стикса. Берег закрывал реку гноя и
слизи, но Томас чувствовал ее близость по своему желудку. С правой стороны
несло сухим жаром, там коричневело каменистое плато, высохшее и выжженное.
Три огненных ручья бежали резво, плескались искрами, поверху плыли корочки
темнобагрового шлака. Дважды, пока Томас  смотрел  с  опаской,  вспыхивали
быстрые огоньки, тут же исчезали с легким дымком. То ли птица какая роняла
перо, то ли чья-то душа приблизилась чересчур близко.
     Но прямо между Стиксом и плато огненных ручьев  простиралась  обычная
долина, Томас видел кусты, редкие  деревья,  невысокую  траву,  проплешины
вытоптанной земли. В  глазах  рябило,  и,  всмотревшись,  различил  сотни,
тысячи женщин, что бродили  стайками  и  поодиночке,  качались  на  ветвях
деревьев, сидели на траве. Всматриваясь, он видел  их  все  яснее,  словно
наливались  живой  плотью.  Не  сразу  понял,   что   некоторые   выглядят
странноватыми, хотя он не противился бы, если бы у  женщин  в  самом  деле
была грудь такого размера, такие вот бедра, а волосы ниспадали до пят.
     Олег остановился, вертел головой.  Томас  понял  с  недоумением,  что
калика выбирает между берегом Стикса и каменным плато. Там  загремело,  из
черной тучи ударила молния. На ровной, как турнирное поле, плите  вспыхнул
огонь, взвился красными наконечниками и погас, на камне осталось  медленно
тускнеющее багровое пятно размером с круглый стол короля  Артура.  В  небе
загрохотало, будто катилась горная лавина. Страшно  и  слепяще  вспыхивали
молнии, ветвистые, как светящиеся корни невиданного  древа.  Одним  концом
упирались в тучу, другим с шипением вгрызались в камни.  Вспыхивали  огни,
камень плавился, тут же остывал, оставляя  оспины  размером  с  миску  для
большой собаки.
     Томас не понял, почему калика остановился в нерешительности.  Дыхание
вырывалось с хрипами, он переводил взор то на берег, покрытый  слизью,  то
на огненное плато. Там гремело, редкие молнии превратились в огненный лес,
что вершинами упирался в низкое небо, а корнями взрывал каменистую  землю.
Этот лес постоянно двигался, молнии ядовито шипели. Когда  ветер  подул  с
той стороны, пахнуло горящей землей.
     Томас оглянулся:
     -- Там опять птицы!.. Вперед. Я не вижу опасности!
     Олег сказал сиплым голосом:
     -- А это?
     Томас в недоумении поглядел в ту сторону, куда указал калика.
     -- Все равно не зрю. Одни женщины!
     -- Так какой опасности тебе еще?
     -- От женщин? -- изумился Томас.
     Калика покачал головой:
     -- Мало тебя били.
     Томас негодующе фыркнул. Если бы столько били по каменной  скале,  то
раздробили бы в песок, а по железной  --  вогнали  бы  в  землю  так,  что
виднелась бы на дне глубокого колодца. Но язычнику что объяснить, если  он
ни разу  не  грамотный.  Однако  присмотрелся,  женщины  не  все  выглядят
обычными, а у одной вовсе  в  полупрозрачном  теле  нечто  темное,  словно
сгусток мрака...
     -- Только там и можно пройти,-- сказал он настойчиво.--  Ежели  слева
-- слизь Стикса, где нас из воды достанут те зубастые, справа --  вон  что
творится... даже на Змее  не  пролетишь  --  молнии  спину  издолбают  как
дятлы... Только здесь.
     Олег сказал измученно:
     -- Ну и что, зубатые? Что храброму рыцарю жалкие ручейки с огнем?  Да
и молния не обязательно попадет в спину. Авось, промахнется...
     Голос его был настолько решительным, в нем прозвучало столько страха,
что Томас стиснул челюсти, но смолчал. Он знал, когда калику не сдвинуть с
места ни пряником, ни обухом по голове. Вместо  этого  он  побежал  вперед
сам, стараясь держаться по самому краю долины,  почти  по  краю  огненного
плато. Земля гудела и стонала, под ногами тряслось как  будто  встряхивали
как шкуру, от слепящих молний болели глаза, и плавали красные пятна.
     За спиной тяжело бухало в землю, словно тараном вбивали камни. Калика
пересилил необъяснимый страх, не отставал. Томас на бегу  оглянулся,  Олег
отстал всего на десяток шагов, но плечи и голову  закрыл  полой  волчовки,
бежал почти вслепую.
     Они почти миновали долину, дальше поднимались старые скалы, виднелись
уютные гроты. Томас разглядел бегущий с высоты ручей, вода красиво прыгала
по камням. Немногие женщины обратили внимание на бегущих, но одна внезапно
всмотрелась, Томас видел, как на изумительно красивом лице взлетели брови.
Женщина распахнула рот в удивлении:
     -- Кто вы, странники, облик одного из вас мне странно знаком?
     Олег ускорил шаг, Томас подождал друга, бежал рядом,  поддерживая  за
локоть. Женщина вскрикнула громко:
     -- Олег?.. Это ты, Олег?
     -- Не  отставай,--  бросил  калика  свистящим  шепотом.  Он  перестал
прятать голову, Томасу  почудилось  на  лице  друга  смущение,  будто  его
уличили в чем-то непотребном. До черной скалы, что загородит от  них  луг,
оставалось несколько шагов. Томас сделал рывок, вкладывая в  него  остаток
сил. В локоть Олега вцепился  как  охотничий  пес,  тащил,  взрывая  землю
подкованными сапогами. Тяжелый меч звонко бренчал на железной спине.
     Вдогонку раздался пронзительный вопль:
     -- Опять бежишь?.. Как в обитель вкрадываться,  так  ты  прямо  медом
истекаешь, а как...
     Они забежали за скалу, голос затих. Томас тяжело дышал, во все  глаза
смотрел  на  калику.  Тот  посерел  лицом,  глаза  бегали  как   у   кота,
своровавшего рыбу. От Томаса отмахнулся:
     -- Ты им верь! Такое нагородят...
     -- Да,  конечно,--  поспешно  подтвердил  Томас.  Чересчур  поспешно,
калика посмотрел недобрым взором. Томас торопливо поправился.-- Конечно, я
не верю. На святого отшельника таких здоровенных собак вешать!.. Не думаю,
что ты ходил тайком в ее обитель. Скорее, сама бегала  к  тебе  в  лес,  в
пещеру. Хотя с такими роскошными телесами... я  рассмотрел,  рассмотрел!..
не набегаешься. Разве что ты  проездом,  проскоком,  на  ходу,  не  снимая
лыж... А что такое обитель? Разве уже тогда были женские монастыри?
     -- Томас,-- прорычал калика.
     -- Да молчу-молчу,-- заверил Томас.-- Я ж знаю, ты --  святой  аскет.
Сам видел, в каком виде ты тащился из Святой Земли. Какие там бабы,  борщу
б горячего, сам говорил... Правда, потом вроде бы у половцев  проповедовал
что-то языческое...
     Гнусный скрипучий крик, от которого  застыла  кровь  и  заныли  зубы,
пронесся как выпущенный из пращи камень. Томас инстинктивно  пригнулся,  в
руки прыгнул меч. По железному  затылку  скрежетнули  когти.  Он  взмахнул
мечом, но не достал, лезвие со звоном ударило по камню. Сверху  обрушилась
волна смрада. Томас закашлялся:
     -- Черт бы их...
     В трех шагах три твари истошно орали и набрасывались на Олега. Томаса
шатало от ветра, крылья хлопали резко и оглушительно, будто кнутом били по
Круглому столу. Томаса едва не сбивали с ног  волны  гнусного  запаха.  Он
ударил одну в спину, плевать на правила, пусть не  портит  воздух,  и  без
того мерзкий, острие вошло на глубину ладони, но  тварь  лишь  вскрикнула,
обернулась, на  Томаса  взглянули  горящие  дикой  злобой  круглые  глаза.
Похолодев, он выдернул меч,  но  тварь  набросилась,  Томас  споткнулся  и
рухнул на спину. Тварь насела, крупная, как здоровенная бойцовская собака.
Да еще с крыльями, он слышал  скрежет  когтей  по  железу,  тварь  ударила
острым клювом  в  опущенное  забрало.  Томас  вскрикнул  от  боли:  железо
прогнулось и больно прижало нос. Он ощутил на губах соленое. Только бы  не
сопли, подумал в диком страхе. Калика узрит, засмеет...
     С усилием перекатился на бок, ухватил, подмял, кости слабо хрустнули,
но тварь все еще клевалась, царапала, била  крыльями,  он  с  наслаждением
сдавил гнусную шею,  повернулся,  услышал  сладостный  хруст,  лапы  твари
задрыгались и начали вытягиваться.
     Томас с трудом возделся, забрало скрипело, скрежетало, но  оставалось
на месте. Слезы выступили от боли, он шипел и постанывал, а рядом калика с
остервенением бил оземь крылатую тварь, ухватив за короткие, как  у  гуся,
лапы. Вторая тварь разбросала крылья по  земле,  не  двигаясь,  в  воздухе
стояло облако коричневой шерсти. Земля  вздрагивала  от  ударов,  а  когда
тварь перестала даже шипеть, калика отшвырнул ее Томасу под ноги.
     -- Что с тобой? -- осведомился он.-- Нашел, когда чесаться!
     Слезы заволокли взор Томаса. Спину щемило, жгло  губу,  одна  вмятина
пришлась на нижнюю часть шлема. Томас почти не мог  раскрыть  рот,  только
шипел сквозь стиснутые челюсти.
     -- Чего? -- допытывался Олег.-- Говори громче.
     Томас знаками показал, что не  может,  калика  подошел,  сочувствующе
присвистнул. Томас ощутил его сильные грубые руки, его рвануло,  прищемило
сильнее, потом на лицо хлынул воздух, показавшийся  свежим,  боль  в  лице
почти исчезла. Он смахнул слезы, губы показались чересчур вздутыми.
     Когда взор прояснился, увидел на земле обезображенный шлем.  По  нему
как будто били не только топорами, но и здоровенным  молотом  деревенского
кузнеца, что не знает благородной работы оружейника.
     -- Ничего,-- утешил Олег хладнокровно.-- У  тебя  голова  что  валун.
Любой меч затупится. Медный лоб, это все-таки...
     -- У тебя самого,-- огрызнулся Томас.-- То-то с  непокрытой  головой,
как блудница иерусалимская. Нехристь!
     -- Точно,-- согласился Олег довольно, и Томас запоздало вспомнил, что
калика чтет за доблесть быть не во Христе, а во тьме со старыми богами.

     Глава 4

     Он с великим сожалением оглянулся на брошенный шлем. Глаза  защипало,
словно прощался со старым надежным другом.  Без  него  гол  и  беззащитен,
воздух непривычно овевает  со  всех  сторон  разгоряченную  голову,  мигом
выпивает мелкие капельки пота. А если еще потерять доспехи, то просто  уму
непостижимо как ходит калика. Ветер  всего  лишь  шевелит  волосы,  а  ему
чудится, что чужая рука тянется  к  голове!  Сейчас  даже  слабая  стрела,
пущенная рукой неумелого оруженосца, поразит насмерть, если попадет в  ухо
или в глаз...
     Донельзя настороженный, он  крался  за  каликой,  тот  начал  надолго
затаиваться в тени, там исчезал, Томас чувствовал его только по  запаху  и
совсем редко -- по дыханию. Однажды нырнул за ним в эту  черноту,  перевел
дыхание, начал продвигаться в ту же сторону, куда и  шли,  высунул  голову
как из черной воды, похолодел.
     Калики след простыл. Томас даже попятился, пошарил руками  по  стене,
но ни дыхания, ни запаха отшельника, только мертвые  камни,  подрагивающая
земля, громадные звери бродят в толщах земли...
     В отчаянии, потоптавшись на месте, он  вытащил  меч  и,  взяв  обеими
руками, начал пробираться в ту сторону, где, как ему чудилось, должен быть
этот пещерник, переоценивший его силы и прыть в железе.
     Он был уверен, что уже не  выберется,  когда  в  сторонке  послышался
тоненький свист. Из-за скал показалась рука,  поманила.  Томас  пригнулся,
перебежал, пригибаясь за камнями.
     Калика сидел сгорбившийся как церковная мышь, что выбралась из  бочки
с вином. Влажные космы волчьей  шкуры  свисали  на  каменный  пол,  словно
вспотела и она. Однако обхватил себя обеими руками за  плечи,  вздрагивал,
губы посинели. Томас и сам ощутил, что холодные мурашки  бегают  по  телу,
несмотря на горячий воздух.
     -- Куда ты пер? -- спросил Олег шепотом.-- Еще бы  малость,  заметили
бы. Там за этим гребнем, их как муравьев в старом пне.
     -- Кого? -- спросил Томас. Он чувствовал, что спросил глупо,  но  так
устал, и был так счастлив, что отыскался звероватый друг.
     -- А кого ты надеешься встретить в аду? -- ответил Олег  вопросом  на
вопрос.-- Ангелов, конечно. Ну, тех, которые с рогами и хвостами.  Зато  с
крыльями! Правда, волосатыми...
     Томас вслушался в неясные звуки.  Впереди  слышались  голоса,  глухие
удары металлом по камню. Калика сделал знак Томасу, но рыцарь,  искушенный
в воинских уловках, уже крался как ящерица, неслышный, как клок тумана,  и
смертоносный, как большой Змей. Гряда понижалась,  калика  последние  шаги
проделал вприсядку, там упал и осторожно высунул голову.
     Дальше голая, как ладонь, долина, прижатая непривычно  низким  небом.
Она  упиралась  в  эту  гору,  и  теперь  Олег  понял,  почему   под   ним
предостерегающе вздрагивает гранит, в глубине камня нарастает  напряжение,
рвутся  незримые  каменные  нити.  Внизу  как  муравьев  полуголых  людей,
изможденных, в цепях, которые рубят, откалывают, тащат массивные глыбы,  и
несокрушимая гора тает как затвердевшая глыба меда в горячей воде.
     Томас тихонько присвистнул. Вся долина -- дело рук каторжных душ, как
и все изменения в царстве Тьмы, которым  так  дивится  калика.  Из  долины
медленно  поднимается  как  тесто  в  квашне  тяжелый  запах  пота,  мочи,
разлагающейся крови. За кишащей  массой  измученных  людей  видна  цепочка
неподвижных фигур, при виде которых  у  Томаса  сами  собой  передернулись
плечи. Железо зазвенело, калика яростно шикнул.
     -- Это же... черти! -- прошептал Томас оправдываясь.
     -- Ну и что? Чертей не видел?
     -- Да вообще-то видел,-- пробормотал Томас.--  После  пиров,  что  мы
закатывали  в  Сарацинии,  одному  рыцарю...  являлись  всякие...   синие,
голубые, пятнистые, с рогами и без... только мелкие, не больше кошек.
     -- А ты откуда знаешь?
     -- Я сам их видел,-- обиделся Томас,-- и  даже  помогал  ему  ловить!
Чтоб я другу не помог? Плохо же ты обо мне думаешь...

     Лунный свет выхватывал их красноватые тела только на вершине  гребня,
потом черти снова исчезали в тени,  но  Томас  успевал  видеть  блестящие,
словно политые маслом тела, толстые и мускулистые, ноги короткие и кривые,
руки едва ли не до земли, а на  маленьких  головах,  что  сидят  прямо  на
плечах, тускло поблескивают кончики коротких рогов.
     Почти у всех трезубцы, калика их обозвал вилами, хвостов Томас сперва
не разглядел, уже хотел было спросить не родня ли лягушкам, потом  все  же
увидел...
     Олег посматривал на чертей и на Томаса. Рыцарь едва не вываливался из
укрытия,  страха  на  лице  нет,  скорее  --  дурацкий  восторг,  что  вот
наконец-то сразится с врагами своего бога, к тоже же похитившими  невесту.
Когда к высоким мотивам добавляются корыстные интересы, лучшего  воина  не
отыскать.
     Благородный рыцарь задрал лицо  к  луне  и  втягивал  воздух  подобно
охотничьему псу, правда, тоже благородных кровей,  дергал  носом,  наконец
пробормотал недоумевающе:
     -- Что-то кровяной колбасой с  чесноком  пахнет.  Как  будто  караван
рахдонитов на привале.
     -- А почему и нет?
     Томас пренебрежительно фыркнул:
     -- Так рахдониты ж все  --  иудеи!  Скупают  всякую  дрянь,  а  потом
перепродают где-то в глубинах Востока.
     Олег посоветовал:
     -- А ты присмотрись, присмотрись.
     Тучи сползли с мертвой бледной как смерть луны. Призрачный свет залил
мир светящейся дрянью, резче выступили скалы.  Томас  хмурился,  стискивал
зубы. Здоровенные черти, толстые  и  неуклюжие,  с  кожаными  крыльями  за
спиной, другие черти помельче, но у  всех,  теперь  глаза  притерпелись  и
видят все мелочи -- вислые носы, толстые губы, пейсы...
     -- И здесь иудеи,-- сказал Томас с отвращением.-- А кого ж они там  в
котлах, а? Уже и не орут, охрипли... Глотки посрывали.
     -- Крестоносцы,-- невинно сказал Олег, но видя, как рыцарь вскипел  и
начал нащупывать рукоять меча, ухватил за  локоть.--  Постой!  Не  только,
конечно. Всякий там народ, разный. А  сперва  только  своих  сажали...  ты
позаглядывай в котлы, которые тут с самого начала! Одни иудеи.
     Томас зашипел как змей:
     -- Издеваешься?
     -- Клянусь,-- ответил Олег. Томас по тону  понял,  что  на  этот  раз
калика не врет.
     -- Ну тогда ладно,-- проворчал он, все еще не  остыв.--  Если  своих,
то... пусть чуточку и  наших...  которые  преступили  законы  рыцарства  и
чести. Правда, не понимаю: у них же свой должен быть ад! Иудейский! Какого
черта они и в нашем аду, христианском?
     Олег невинно заметил:
     -- А где их нет?
     -- Но все-таки, это же ад, не ихняя чесночная колбаса!
     Калика  сказал  серьезно,  зеленые  глаза  стали  узкими  как   щели,
высматривал проход:
     -- А они перешли из своего ада в ваш. Хотя, по  сути,  это  тоже  их,
только порядки здесь малость другие. В филиалах надо применяться к местным
обычаям... но интересы блюсти свои... Вон  там  тень  лежит  всегда,  даже
когда луна светит вовсю. Там переждем, когда та тучка приползет...
     -- Думаешь, наползет?
     -- Если какой-нибудь дуралей не вздумает отогнать. Эх, с каким  бы  я
удовольствием связал всех колдунов и магов спина к спине... да забросил  в
самое глубокое место в океане!
     Томас сказал саркастически:
     -- А ты чтоб остался один?
     -- Ах, Томас...  Магом  нравится  быть  первые  сто-триста  лет,  ну,
триста-четыреста. Так же, как хочется быть непобедимым воином в первые сто
лет от рождения. А потом, когда приходит мудрость,  когда  начинаешь  жить
умом...
     Он вздохнул, а Томас, перед  которым  распахнулась  бездна  веков,  о
которых калика говорит так равнодушно, с торопливостью в голосе сказал:
     -- Замолчи, я уже и  так  вон  холодный  камень!..  Кровь  застыла...
Скорее отсюда, а то я и не знаю...
     Он выскользнул из щели, удары тяжелых молотов сотрясали землю, и  чем
ближе пробирались к гряде  скал,  где  можно  укрыться,  тем  сильнее  там
вздрагивала земля.
     Олег поднял руку, Томас застыл с поднятой ногой. Между  камней  брел,
освещенный слабым лунным светом, изможденный человек. Плоть на нем  висела
клочьями, ребра торчали наружу, как голые прутья орешника. Его шатало,  он
тащился медленно, загребая голыми ногами землю. Когда приблизился, Томас с
содроганием разглядел обезображенное лицо. Под  расколотой  бровью  темная
пустая впадина, а глазное яблоко болтается на щеке,  удерживаемое  темными
жилками и сосудами.
     Томас в нетерпении выступил из тени:
     -- Погоди, добрый человек... Ты  здесь,  как  по  тебе  видно,  свой.
Подскажи, как пройти к дворцу Вельзевула?
     Человек посмотрел  тупо,  его  шатало.  Затылок,  как  только  теперь
рассмотрел Томас, был когда-то снесен могучим ударом,  в  открытом  черепе
что-то копошилось белое, склизкое.
     -- Вы,-- проскрипел он, во рту темнели беззубые десны,-- вы..  должны
знать...
     --  Не  получается,--  сказал  Томас.  Его  корчило  от   жалости   и
сострадания, он отводил глаза, но взгляд как зачарованный поднимался то  к
болтающемуся глазу, то к шевелению на  черепе.--  Подскажи,  ты  наверняка
знаешь!
     Человек посмотрел одним глазом, но Томасу почудилось,  что  и  второй
глаз тоже повернулся и смотрит на него недобро, с непонятной злостью.
     -- Как можете... не знать... Это знают все...
     -- Но не мы,-- сказал Томас быстро и умоляюще.--  Помоги,  мы  только
что пришли из мира живых!
     Человек отшатнулся:
     -- Нет!
     Томас вскрикнул тихо:
     -- Кто бы ты ни был, ты же человек был!
     -- Нет,-- ответил человек, обезображенное лице задергалось, на нем  к
изумлению Томаса отразилась злобная радость.-- Не  скажу...  Пусть  и  вам
достанется...
     Он прошел мимо, даже ногами загребал не так сильно. Томас ошеломленно
уставился вслед:
     -- Что с ним?
     -- Пойдем, сэр  Томас.--  сказал  Олег  нехотя.--  Это  и  есть  тот,
которого слепили десятым.
     -- Этот? -- не понял Томас.
     -- Или его потомство.
     -- А-а-а-а,-- наконец сообразил  Томас,--  таких  людей  больше,  чем
хороших. Размножался, мерзавец, чересчур быстро, теперь понятно почему...
     Почва  вздрагивала,  Томас  услышал  далекий   полурев-полустон,   от
которого ужас сковал все  тело.  Земля  дрогнула  снова.  Будто  неведомый
подземный великан пытался выбраться из могилы. Олег бежал с суровым лицом,
Томас, задыхаясь, осмелился спросить:
     -- Никто не выскочит... из-под земли? Нам только оттуда не хватает.
     --  Из  Тартара?  --  переспросил  Олег,--  да  пока  еще  никто   не
выбирался...
     Уверенности в его голосе не было,  Томас  сжался  в  комок,  прибавил
шагу, хотя уже купался  в  ручьях  рыцарского  пота.  Олег  поглядывал  по
сторонам, бежал как белка по дереву, на замученного рыцаря внимания  почти
не обращал. В голове Томаса стучали молоты, он даже калику видел смутно, а
когда тот на ходу обратился с вопросом, Томас не услышал, переспросил:
     -- Что?
     -- Впереди говорю, нарака, а слева от нараки диюй. Как думаешь, проще
через нараку? Или через диюй?
     Томас прохрипел, качаясь от усталости:
     -- Через диюй...
     -- Понятно,-- согласился Олег,-- значит, через нараку.
     Томас зло просипел:
     -- Так чего ж спрашивал?
     -- А чтобы не ошибиться,-- ответил Олег убежденно.-- Тут один  шаг  в
сторону -- и костей не соберешь. Обязательно надо с тобой советоваться.
     Томас прошептал про себя, что когда-нибудь рассчитается  за  все  эти
штучки.
     Он смутно помнил, что, пройдя половину  мили,  оглянулся,  а  на  том
месте, где был диюй, взметнулись фонтаны  огня,  и  все  плато  рухнуло  в
темную бездну.
     Олег сказал в сомнении:
     -- Не поспешили мы? Нам все равно туда спускаться...
     -- Куда?
     Олег кивнул, Томас сквозь завесу пота  усмотрел,  что  дальше  дорога
вроде бы обрывается. Шатаясь, он  подошел  к  краю,  а  дальше,  прямо  за
сапогом  открывалась  бездна.  Он  отшатнулся  при  мысли,  что   придется
спускаться Из  провала,  до  краев  заполненного  ядовито-желтым  туманом,
поднимался едкий и густой смрад. Олег поморщился:
     -- Переведи дух... Пусть к вони привыкнет нутро.
     -- Неужели к такому можно привыкнуть? -- простонал Томас.
     -- Человек ко всему привыкает,-- утешил калика с хмурой  бодростью.--
А потом и замечать перестанешь. Другие заметят, что в дерьме сидишь, а  ты
-- нет.
     Отдыхать не дал, торопил, крылатые твари потеряли на время,  но  если
постоянно не двигаться...
     Томас двигался как железная кукла, почти не понимая, что делает. Руки
механически цеплялись за выступы, ноги нащупывали опору, иногда чувствовал
руку калики, тот что-то орал в ухо, толкал, Томас послушно сдвигался, тело
как одеревенело, но  вниз  все  же  легче,  чем  наверх,  он  спускался  и
спускался, затем ноги перестали нащупывать выступы, что-то вроде площадки,
он рискнул повести затуманенными глазами по сторонам.
     Он стоял у подножья отвесной стены, дальше расстилалась  безрадостная
выгоревшая степь, покрытая серым  пеплом.  Красное,  как  объятое  заревом
пожара, небо нависало по-прежнему низко, тяжелые громады  туч  бежали  как
стада туров, оттуда шел неумолчный грохот, не оглушающий, но  от  которого
мурашки бежали по коже. Томас чувствовал, что над ним  двигаются  каменные
лавины, и что в любой миг могут обрушиться вниз.
     В трех сотнях шагов был огонь, извилистый и подвижный, Томас не сразу
понял, что там страшная огненная река. Ветер пахнул с  той  стороны,  кожа
вскрикнула в ожидании ожога: пахло не только огнем, но и почему-то горелым
мясом.
     Вдали по берегу неслись три крохотные фигурки.  Томас  сперва  решил,
что к ним скачут всадники, но нечто странное было в  их  скачке,  пока  не
понял потрясенно, что к ним спешат люди-кони, до пояса люди, а  дальше  --
лошади! На скаку быстро стреляли в реку, Томас всмотрелся,  теперь  и  ему
показалось, что изредка мелькают  головы,  кто-то  пытается  выбраться  на
берег, но безжалостные стрелы сбрасывают обратно.
     Олег, оставив  Томаса,  пошел  навстречу.  Томас  с  сильно  бьющимся
сердцем и мечом в руке спрашивал себя,  почему  не  бросается  на  помощь,
сейчас же убьют дурака,  вон  уже  луки  натянули,  целятся,  а  все  трое
громадные, как быки, хоть и наполовину кони.
     Олег обернулся, помахал Томасу. Кентавры опустили луки,  Олег  сказал
торопливо:
     -- Томас, нас перевезут через огненную реку. Нет,  они  тоже  сгорят,
ежели вплавь, но ниже по течению есть брод... Хилон, перейти сможем?
     Самый старый из кентавров бросил хмуро:
     -- Там едва по копыта. Несс перенесет обоих.
     Кентавр, самый молодой и с дерзким лицом, словно взорвался:
     -- Опять я? Прошлый раз перевозил этого...  как  его,  пиита,  копыта
обгорели, до сих пор хромаю. Ну, почти хромаю. Пусть Фол, ему все непочем.
     Хилон в сомнении посмотрел на третьего:
     -- Если не уронит...
     -- Да он сегодня не так уж и пьян! -- возразил Несс.
     -- Гм... Ну да ладно, уронит так уронит.
     Подхватив луки, они снова помчались по берегу, тетивы щелкали звонко,
Томас слышал частые щелчки по задубевшей коже рук, крики  несчастных,  что
падали обратно в огонь. Фол кивнул:
     -- Пойдемте. Тут близко.
     Он слегка раскачивался на ходу, от него несло ароматом хорошего вина.
Вид у кентавра был  благодушный.  Томас  понял,  что  здесь  многих  чудищ
прошлых времен приспособили к делу, ибо если рождены до Христа, то  нельзя
сказать, что обязательно были бы его врагами. Но и  в  рай  таких  пускать
нельзя...
     Томас от усталости даже не  очень-то  удивился,  что  едут  на  таком
странном звере. Фол часто поворачивал голову, завел разговор с каликой  об
устройстве мира, едва не сверзился в огонь. От  него  несло  вином,  Томас
вяло подумал, что наверняка сам свалится в огненный поток, либо их уронит,
но сил не было спорить, равнодушными глазами смотрел, как  кентавр  выбрал
самое широкое место, огонь полыхает так, что не видно другой берег.
     -- Держитесь крепче,-- предупредил Фол.
     По железу звякнуло, Томас ощутил, что панцирь сминается  под  ладонью
калики,  их  прижало  друг  к  другу,  пахнуло  огнем.   Оранжевая   стена
надвинулась, вокруг запылало.
     Копыта гремели, кентавр все же успевал увидеть торчащие  из  огненной
лавы камни, раскаленные  и  обугленные.  Однажды  вскрикнул,  явно  копыта
попали в кипящее, или же волна плеснула выше, но могучие мышцы ходили  под
Томасом как сытые удавы, тугие как старое  дерево,  кентавр  сопел,  почти
рычал, огонь бросался в лицо уже не оранжевый  --  красный.  Томас  обеими
руками закрывал голову. Волосы мигом высохли,  трещали,  он  уловил  запах
паленого, и тут впереди в красной ревущей  стене  огня  мелькнуло  на  миг
коричневое, они влетели  в  эту  щель,  впереди  раскинулась  безжизненная
каменная россыпь с почти черной  стеной  впереди.  Копыта  простучали  уже
медленнее, могучий голос прохрипел:
     -- Слезайте... Фу, старею.
     Томас покачивался, одуревший от жара, скачки, грохота.  В  спину  все
еще пекло, страшная река еще близко, а Олег спрыгнул, Томас услышал голос:
     -- Да нет, Фол. Это у моего друга задница тяжеловата.
     Томас всхрапнул от оскорбления как кентавр, поспешно соскочил следом.
Колени подогнулись, спина кентавра выше чем  у  рослого  боевого  жеребца,
Томас уперся  ладонями  в  каменистую  землю,  разогнулся  с  достоинством
высокорожденного.
     Река страшно горела в десятке шагов, ветерок относил  жар,  но  Томас
чувствовал, как продолжают накаляться доспехи. Калика  и  Фол  беседовали,
Томас уловил насмешку в голосе кентавра, калика раздраженно  оправдывался,
промелькнуло что-то о бабах, затем Олег звучно шлепнул по лоснящемуся боку
кентавра:
     -- Знаешь, когда  начинается  старость?  Когда  все  молодые  женщины
начинают казаться красивыми.
     Кентавр почесался, хвост его мерно шелестел  по  бокам.  Какие  мухи,
подумал Томас, вместо веера...
     Олег толкнул, Томас поспешно попятился от реки, успел поклониться  их
перевозчику с достоинством, хоть и  наполовину  человек,  но  зато  другая
половина -- не какая-нибудь корова, а благородный конь, Томас разбирался в
конях достаточно, чтобы оценить стать, красоту  и  мощь  ног  этого  Фола,
высоту бабок, подтянутый пах и ширину костей груди.

     Навстречу дул злой пронизывающий ветер. Доспехи быстро остыли,  Томас
чувствовал как узкие струйки врываются в  щели.  Рубашка  быстро  высохла.
Холодные струи неприятно холодили кожу.
     Олег гнал почти бегом, камень гремел под тяжелыми сапогами.  Каменная
гряда приближалась, и только когда вбежали в тень, такую  же  черную,  как
деготь, Томас слышал как волхв перевел дух:
     -- Ты голый без доспехов... а я -- на этой равнине, где и  спрятаться
негде.
     -- Я не только голый,-- признался Томас,--  но  и  со  снятой  заживо
кожей.
     Олег метнул быстрый взор, Томас поспешно отвел глаза. Если он  дважды
ощутил чей-то недобрый взгляд на себе, то калика с его чутьем, мог ощутить
и нечто больше.
     Запыхавшись, они взбирались по скалам, надо уйти как можно дальше  от
места, где их заметили, когда Олег  насторожился,  вскинул  ладонь.  Томас
мгновенно замер. Некоторое  время  слышал  только  свое  хриплое  дыхание,
надсадное, как у старого Змея, затем  донеслись  далекие  удары  железа  о
камень.
     Олег хмуро бросил:
     -- Знакомо, не так ли?
     Дальше  была  неслыханно  огромная  яма   с   круглыми   краями.   До
противоположного края с полсотни верст, яма опускалась  в  бездну  мелкими
уступами. На каждом уступе черно от копошащихся фигурок, а  стук  кирок  и
молотов сливался в неумолчный шум, словно шел нескончаемый  дождь.  Марево
пыли закрывало ту сторону, как и глубь,  видно  только,  как  на  ниточках
канатов выныривают комочки камня.
     Томас проговорил ненавидяще:
     -- И тут каменоломня!
     -- Глядишь,-- добавил Олег,-- все  тот  же  барон  Оцет  строит  себе
замок. А почему в аду должно быть что-то иначе?  Как  будто  не  люди  его
строят!
     -- Ладно,-- прохрипел Томас,-- как обходить будем?
     -- Зачем?
     -- Это тебе везде тепло,-- бросил Томас раздраженно.-- Думать, Истину
искать, всякую хреновину придумывать на головы простых честных рыцарей...
     -- Простых королей,-- добавил в тон Олег.-- Простых, как твой конь.
     -- У меня не было простых коней,-- огрызнулся Томас оскорблено.
     Ветерок  качнул  марево  пыли,  среди  человеческих   фигурок   яснее
проступили нечеловеческие, в полтора раза выше, с плетьми в длинных руках.
Томас услышал  окрики,  свист  рассекаемого  воздуха,  крики  боли.  Плети
врезались в плоть каторжников с резкими хлопками,  и  в  шум  дождя  часто
вплетались эти щелчки, будто  часть  капель  щелкала  по  туго  натянутому
бараньему пузырю в окне.
     Олег присмотрелся,  начал  спускаться,  выбрав  узкую  тропку  слегка
наискось.  Томас  оглядывался,  держа  меч  наготове.   Мокрые   от   пота
изможденные  фигуры  каторжников  приближались.  Олег  пробрался  над   их
головами, присел на корточки.
     Каторжники с усилием втаскивали на толстых пеньковых канатах огромные
глыбы с уже обтесанными краями. Каждый камень поднимали по восемь человек,
жилы натягивались так, что едва не рвались от натуги.  Под  тонкой  кожей,
изорванной бичом, ребра ходили ходуном,  а  сиплое  дыхание  вплеталось  в
общий мерный шум каменоломни.
     Олег всмотрелся, позвал тихонько:
     -- Фагим!.. Эй, Фагим!
     Один каторжник вздрогнул, дико огляделся. Томас видел, как вздрогнул,
когда поднял голову, и глаза нашли Олега. Красноволосый отшельник выглядел
в самом деле страшновато, но Томас считал,  что  он-то  привык,  а  другим
может стать не по себе даже в аду.
     -- Ты... -- прошептал невольник.-- Ты тоже здесь...
     -- Судьба,-- ответил Олег.
     Невольник, которого Олег называл  Фагимом,  выпустил  из  рук  канат,
опасливо оглянулся, сделал шаг в сторону,  оказавшись  прямо  под  Олегом.
Вдруг глаза расширились:
     -- Ты... ты во плоти?
     -- Да,-- ответил Олег,-- потому мне труднее, чем тебе.
     Фагим отшатнулся. На лице отразилась хищная радость, потом недоверие,
снова радость, что перешла в  ликование.  Он  оглянулся,  поискал  глазами
здоровенного беса, тот в двух десятках шагов нещадно стегал  кого-то  так,
что летели клочья.
     -- Надо быть безумным... -- прошептал он крепнущим голосом.
     -- Ты мне  это  уже  говорил,--  напомнил  Олег.--  И  не  один  раз.
Подскажи, как добраться до Вельзевула?
     Фагим отшатнулся. Круглые глаза стали как у ястреба:
     -- Я?
     Олег развел руками:
     -- Больше спросить не у кого.
     -- Что... что дает тебе думать, что помогу злейшему врагу?
     Олег посмотрел на Томаса, на красного гиганта с бичом:
     -- Да просто... просто в самом деле спросить не у кого.
     Фагим задергался изо рта пошла желтая слюна. Голос  стал  хриплым  от
ненависти:
     -- Ты... ты, который меня убил... Ты такое... мне? Ты, который всегда
был всезнайкой...
     Олег тяжело поднялся, колени хрустнули. Томас тревожно поглядывал  на
красного гиганта с бичом. Тот ощутил непорядок, подозрительно всматривался
в их сторону. Фагим ударил  обеими  руками  по  каменной  стене,  едва  не
дотянувшись до сапог Олега, захрипел, а когда  сполз,  на  стене  остались
кровавые следы.
     -- Фагим,-- сказал  Олег  просительно,--  ты  же  знаешь,  я  не  был
всезнайкой... Потому столько ошибался, получал по голове. И сейчас я  знаю
намного меньше тебя! В наш старый добрый мир, где мы... словом,  ворвалась
нелепая рабская вера христиан. И культура, и цивилизация равно  сметены  и
втоптаны в грязь! Все мои знания, умения, даже магия  --  бессильны  перед
миром, где правит не разум, а слепая вера, где восхваляются  не  герои,  а
лакеи-угодники!
     Томас разрывался от сочувствия,  Олег  никогда  не  говорил  с  такой
тоской и болью, чувством поражения, обреченности. Фагим вскинул голову,  в
запавших глазах была слепая ярость. Он снова бросился  на  стену,  пытаясь
ухватить за сапог Олега, на этот раз пальцы царапнули почти за подошву.
     -- Ты... враг...
     -- Жгут библиотеки,-- сказал Олег тоскливо,-- зверски убивают ученых,
мудрецов, исследователей... Разрушают школы, а строят монастыри...
     -- Враг...
     -- Эх, Фагим!.. Томас, пойдем,-- сказал Олег.
     Красный  гигант  направился  в  их   сторону,   как   вдруг   донесся
переполненный ненавистью голос:
     -- На шестом уровне внизу... есть ход...
     Олег спросил быстро:
     -- Куда?
     -- Не знаю,--  донесся  шепот,  в  котором  ненависть  клокотала  как
кипящее масло в котле.-- Это подкоп... Его делают уже сто тридцать  лет...
Вчера пробили, но пока никто...
     Красный гигант рванулся в  их  сторону.  Невольники  падали  под  его
ударами как стебли травы под острой косой. Двое с жуткими криками  исчезли
за краем, из бездны донесся удаляющийся крик. Олег с Томасом отступили  за
камни, пригнулись. Слышен был рев, звонкие удары бича, стоны  несчастного.
Лицо Олега было мрачное, глаза отводил, на Томаса не смотрел.
     -- Ты его знаешь? -- спросил Томас шепотом, тут же устыдился  глупого
вопроса. Поспешно спросил: -- Доверяешь?
     -- Нет, конечно,-- ответил Олег тихо.-- Ты же слышал...
     -- Ты убил его, надеюсь, не в спину?
     Олег раздраженно сдвинул плечами:
     -- Да какая разница? Для магов не важно, как убил. Важнее, как жил.
     Щелкающие  удары  пошли  удаляться,  словно  надсмотрщик  по   дороге
раздавал удары направо и налево. Или же, подумал  Олег  хмуро,  но  Томасу
говорить не стал, чудовище погнало несчастного для допроса с пристрастием.
Что-то здесь многое не вяжется. Слишком уж на  каждом  шагу  ждет  засада,
ловушки, словно многое предусмотрено.
     Томас сердито сопел. Убить глаза в глаза или подло в спину -- большая
разница. И какими бы высшими ценностями не бахвалился калика,  но  никакой
мир не будет миром, никакая вера не победит сердца, если можно будет  бить
в спину, лежачего, или втроем одного.

     Глава 5

     Олег шел торопливо, часто оглядывался. Красное небо блекло,  темнело,
словно горячая кровь свертывалась в коричневые комки, медленно  проявилась
громадная, как таз цирюльника, луна. Хотя бы  желтая.  как  покойник,  или
пурпурная,  как  туша  с  содранной  шкурой,  но  луна  засияла  настолько
мертвенно бледным светом, холодным и серебристым, что  плечи  Томаса  сами
собой передернулись как у большого пса, что выскочил из ледяной воды.
     В лунном свете Томас видел только темные впадины вместо  глаз  Олега,
но по всей фигуре было столько напряжения, что  наконец  ощутил,  как  под
доспехами побежали мурашки:
     -- Опасность?
     -- Кто-то идет по следу,-- бросил калика.
     -- Уверен? -- спросил Томас, а руки уже сами потащили меч  из  ножен.
Он начал прислушиваться, оглядываться, сразу же ударился головой о  камень
так, что в  черепе  зазвонили  все  колокола  Британии,  а  перед  глазами
вспыхнул настолько яркий свет, словно Господь творил мир заново. Ругнулся,
помянув всех святых настолько крепко, что у тех кожа от стыда слезет как у
линяющих змей, пошел по-рыцарски вперед и  без  оглядки:  волхв  на  то  и
волхв, чтобы чуять, а он, рыцарь, чтобы защищать простой  люд  с  мечом  в
руке, а не выполнять работу воина-лазутчика.
     Вскоре чуткое  ухо  уловило  быстрый  цокот  крепких  когтей.  Камень
отзывался  звучным  щелканьем,  Томас   непроизвольно   определил   размер
когтистой лапы, по спине пробежала дрожь. Он  приотстал,  пропуская  Олега
вперед:
     -- Я встречу первым.
     Олег на ходу оглянулся:
     -- Успей выставить перед собой меч.
     -- Зачем? -- спросил Томас оскорблено.-- Пусть  ощутит  на  себе  мой
удар.
     -- Не успеешь... -- сказал Олег сожалеюще.
     Но охотно прошел вперед, поставив рыцаря между  собой  и  настигающим
чудовищем.  Они  торопливо  пробирались  вдоль   отвесной   стены,   Томас
чувствовал, как Олег отчаянно ищет хоть малую щель, из  которой  могли  бы
тыкать в страшную морду остриями меча и посоха, но выемки были от сколотых
глыб, кулак поместится с трудом, а стук  копыт...  если  бы  копыт,  а  то
когтей!.. чаще, зверь уже почуял, а то и увидел, помчался галопом...
     Томас,  теперь  снова  оглядываясь,  успел  увидеть  в  лунном  свете
блеснувшую  спину  массивного  зверя.  Тот  мчался  за  ними   гигантскими
прыжками, быстро сокращая расстояние. Томас молча  развернулся  и  вскинул
меч над головой. Был соблазн выставить прямо перед собой, как и  советовал
мудрый калика, сейчас Томас и сам понимал, что  так  надежнее,  но  что-то
возмущалось против постоянно правильных решений, он -- рыцарь, а не монах!
-- и теперь весь превратился в комок нервов, вглядывался в темноту, прыжки
все слышнее...
     Когда внезапно оборвались,  Томас  ощутил,  что  зверь  в  гигантском
прыжке падает по дуге на него, и, еще не видя, он со страшной силой  нанес
удар в сторону ожидаемого врага. В  следующее  мгновение  страшный  толчок
обрушился  с  такой  силой,  что  смял  вместе  с  доспехами,   расплющил,
уничтожил, выбил дух и расплескал по всей преисподней...
     Кровь шумела в ушах, в кровавом тумане  что-то  мелькало,  он  слышал
сдавленный звериный рев, клекот, сопение, треск, начал приподниматься, еще
не веря, что в состоянии чем-то  двигать,  рядом  под  серебристым  светом
тяжело боролись две мохнатые  фигуры,  два  зверя.  Томас  шатнулся  в  их
сторону, поскользнулся, успел даже смутно удивиться откуда столько... ага,
кровь, руки его, оказывается, все еще сжимали рукоять меча.
     -- Олег,-- воззвал он хрипло,-- какое из них ты?
     Краешек луны ушел за тучу, во тьме  рядом  хрипели  и  дрались  двое.
Томас хотел было отбросить меч и броситься в схватку,  наощупь  определит,
какое из двух чудищ калика, а какое не калика, но, к счастью, в щелочку на
миг проглянул узкий лучик, прямо перед  ним  оказалась  голая  мускулистая
спина, где из-под лопаток торчали узкие  хищные  крылья.  Томас  торопливо
ткнул мечом, размахиваться не было  времени,  лезвие  с  трудом  вошло  на
ладонь, зверь впервые  взревел,  начал  разворачиваться.  Томас  вскрикнул
предостерегающе:
     -- Олег!.. Отпусти...
     Ему  почудилось,  что   темные   крылья   начали   быстро   светлеть.
Обозначились крупные чешуйки, как на большой рыбе или ящерице,  в  тот  же
миг от зверя отделилась темная  фигура,  коротко  взмахнула  рукой.  Удара
Томас  не  видел,  посох  слишком  тонок,  к  тому  же  сам,  шатаясь   от
собственного богатырского замаха, нанес страшный удар на зверю. Тот  успел
качнуться в сторону, но лезвие достало его  в  плечо.  У  Томаса  занемели
руки, словно ударил по суховатому  дубу,  но  тело  и  руки  помнили,  как
прорубывали толстые доспехи на поединках, и он замахнулся снова.
     Зверь на глазах преображался, наливался светом, но в той стороне была
пропасть, Томас услышал сдавленный крик калики, он словно бы  метнулся  за
зверем, там была возня, сопение, потом  донесся  горестный  вскрик  Олега.
Свечение исчезло. Томас  бросился  к  Олегу,  ударился,  едва  не  сшиб  в
пропасть. Олег придержал шатающегося рыцаря. Томас дышал тяжело,  но  даже
сквозь хрипы в груди услышал тяжелый удар далеко внизу.
     С трудом видел в полутьме как темная  фигура  опустилась  на  камень.
Калика тоже дышал тяжело, а голос прерывался:
     -- Томас... спасибо...
     -- На том свете сочтемся,-- буркнул  Томас,  ругнулся.--  А,  черт...
Сейчас мы на каком?..
     -- Молодец, что не послушал... Ты его почти  разрубил  с  первого  же
удара...
     -- Но какой живучий! Еще как трепыхался!
     -- Да... И последний удар был хорош. Ты перебил хребет.
     Томас спросил с осторожностью:
     -- А сейчас оно... издохло?
     -- Да... Не понимаю только, зачем из последних сил ползло к пропасти?
     Томас посмотрел в темноту, где угадывался край:
     -- Не хотел, чтобы сняли шкуру?
     -- А ты собирался? -- ответил Олег вопросом на вопрос.
     -- Вообще-то нет,-- признался Томас.-- Я ж не дикий рус, что  шкурами
убитых врагов накрывает коня, из  черепов  делает  чаши,  а  кожей  с  рук
обтягивает колчаны! С другой стороны, снимал же с убитых оленей,  кабанов,
медведей, а в Сарацинии -- с ихнего зверья... Хотя нет, не  до  шкур!  При
чем тут шкуры? Даже если золотая, как у того  барана,  за  которой  святой
Язон плавал с двенадцатью монахами. Мы не за шкурами пришли, сэр Олег.
     Край тучи медленно светлел, а внизу смутно проступили сперва  вершины
острых, как зубы, скал, затем засеребрились круглые  валуны.  Олег  сидел,
весь залитый неприятным  мертвенным  светом.  Томас  заметил,  что  калика
морщится, зажимает ладонью правое плечо. Между пальцами проступило темное.
Томас сглотнул комок, молча взмолился, чтобы у  калики  хватило  языческой
нечестивой мощи, дабы заживил раны с той же быстротой,  как  и  на  земле,
когда мог пользоваться своей богопротивной магией. Дыхание из груди калики
вырывалось все еще сиплое, словно там раздували мехи.
     Томас ощутил вину, что он, молодой и полный сил, встречает опасность,
весь закованный в сталь... сейчас уже сильно измятую, а  отшельник  дрался
со зверем грудь в грудь, такой же как и у него голой... ну, пусть такой же
волосатой, сражался голыми руками на равных.
     Из-под ног сильно  пахло  убийством.  Сапоги  чавкали  в  застывающей
крови, а когда Томас рассмотрел под ногами нечто блистающее, он нагнулся и
постарался подцепить блестку, надеясь  втайне,  что  вышиб  зуб  чудовища,
можно взять с собой, а ежели уцелеет, то будет  хвастаться  перед  другими
рыцарями.
     Пальцы подняли из темной крови длинное  жесткое  перо.  Самый  кончик
блистал, там не было крови.
     -- Олег, а такого зверя знаешь?
     Олег взял перо, стер пальцами кровь, помял, понюхал. Из под  крови  и
грязи  проступила  белизна  с  серебристым   оттенком.   Ноздри   тревожно
дернулись, запах от пера не просто чужой  или  враждебный,  а  такой,  что
мышцы напряглись, а в горле само зародилось  грозное  рычание.  Рыцарь  не
учует, он слишком благороден, а это уже наполовину  слеп,  а  он  сохранил
лесную привычку улавливать даже  самые  слабые  запахи.  По  запаху  любой
охотник определит матерость зверя, стать, силу, возраст... Олег чувствовал
как шевелятся, понимаясь, волосы на затылке. Он знал, что уже повидал всех
зверей на свете. Они  не  берутся  ниоткуда.  Но  с  этим  зверем  еще  не
сталкивался.
     Томас видел, как лицо Олега  потемнело.  Рыжие  брови  сдвинулись  на
переносице, глаза посуровели.
     -- Что-то знакомое? -- спросил он с тревогой.
     -- Нет,-- ответил Олег медленно.
     -- Слава богу!
     Олег покачал головой:
     -- Меня незнакомые пугают больше.
     -- Да ладно,-- возразил Томас.-- Справились же.  А  перья...  что  ж,
значит, черти бывают не только в шерсти как наш полковой прелат,  но  в  и
перьях. Только и все! Скажу ему, ахнет.
     Он говорил беспечно, но в  голосе  угадывалось  страшное  напряжение.
Олег отвел взор. Рыцарь чувствует, что он недоговаривает что-то важное. Но
пусть пока  не  догадывается,  насколько  важное.  И  насколько  важно  то
странное превращение, которое успели прервать!

     Они прошли всего несколько шагов, когда  Томас  внезапно  метнулся  в
темноту. Олег услышал жалобный  крик.  Вскоре  рыцарь  вытащил  низенького
человека, вовсю пинал  ногами,  свободной  рукой  бил  по  затылку.  Когда
подтащил ближе, Олег разглядел что человек странноват: слишком  темен,  из
курчавых волос торчат короткие  рога,  а  те  побелели  от  старости.  Под
истрепанным лапсердаком на спине вздувается уродливый горб.
     -- Мерзавец! -- орал Томас.-- Наконец-то я тебя поймал.
     -- Ясновельможный рыцарь...
     -- Я ж говорил, и в аду отыщу?
     Олег услышал жалобный крик:
     -- Да-да, конечно... Только вы говорили про себя,  потом,  ой-ой!....
конечно, я обязан был слышать!
     -- Да я шкуру спущу! Чучело набью... Раздеру... Нет, лучше  в  геенну
зашвырну, а то без грешников и не геенна вовсе...
     Олег наблюдал с любопытством. Гордый рыцарь не часто  бывал  в  такой
ярости. Разве что когда обгорелый утащил Ярославу.  Не  иначе  как  что-то
столько же важное.
     -- Сэр калика, я изловил мерзавца, который подлым обманом, хоть и без
колдовства,  признаю,  выиграл  коня.  После  чего  я   как   распоследний
простолюдин тащился, как и ты, пешком.
     Он разжал пальцы. Горбун рухнул Олегу в ноги:
     -- Смилуйтесь, господин! Замолвите слово перед грозным  рыцарем.  Это
же дракон, а не рыцарь! Я сам искал вас.
     -- Ах, искал! -- проревел Томас. Он дал пинка в бок.-- Что, еще и  на
мой меч глаз положил?
     -- Зачем бедному иудею меч?
     -- Ах, так ты и без меча обдерешь как русский медведь липку?
     Горбун ухватил Олега за ноги:
     -- Замолви слово, у него ж ноги железные, как и лоб!
     Олег кивнул Томасу, тот видел напряжение и тревогу в зеленых  глазах.
Да и сам, несмотря на  ярость,  ощутил  недобрый  холодок.  Почему  горбун
бросается искать защиты от могучего рыцаря к простолюдину, да  еще  такому
неприметному: в старой звериной шкуре, нечесаному, неухоженному.  Знает  о
них больше, чем они показывают?
     -- Погоди,-- остановил Томас Олега.--  Пусть  сперва  признается.  Ты
все-таки черт?
     Горбун умоляюще посмотрел на Олега, но, видя, что  защиты  пока  нет,
искательно и с некоторым укором поднял взор на грозного рыцаря:
     -- Ай-яй-яй, ясновельможный рыцарь, а рассуждает как  простой  йемен.
Это для простого люда мир прост как их коровник, а рыцари... тем более  --
короли, знают о разных тайных службах, о другой жизни вроде  бы  привычных
явлений...
     Томас гаркнул, бешено раздувая ноздри:
     -- Ты мне голову не морочь! Я не строю из себя умника, того бы ты уже
обвел вокруг пальца,  а  сейчас  вот  мой  меч  --  твоя  голова  с  плеч.
Посмотрим, у черта вырастет ли другая?
     Он зловеще выпростал меч, широко замахнулся. Горбун  в  диком  страхе
обхватил колени Олега:
     -- Неужто рыцарь ударит в спину?
     Олег предостерегающе протянул руку:
     -- Томас,  погоди.  А  то  ненароком  и  мне  обрубишь...  хоть  я  и
отшельник, но все же. Что-то мне его гнусная рожа кого-то  напоминает.  Ты
случайно не сын Исхамона?
     Горбун вскрикнул, растирая по лицу крупные, как капли нефти, слезы:
     -- Сын. Но почему случайно?
     -- Такая рожа могла получиться только случайно. Говори,  кто  послал?
Зачем? Что велел? Сбрешешь -- умрешь не от меча. Я не рыцарь.  Ты  у  меня
издохнешь так, что ваш Сатана примчится перенимать опыт.
     Горбун пролепетал:
     -- Да-да, наслышан. Я могу отличить рыцаря от... не рыцаря.
     Томас насторожился, видел, как Олег метнул  в  его  сторону  огненный
взор:
     -- Наслышан? От кого?
     -- Ну, о великих героях, как и великих  злодеях,  все  почесать  язык
любят. Я уж не упомню, кто и что говорил, но говорили... Не то у тебя шубу
украли, не то ты украл... А шел я, чтобы  повиниться  перед  рыцарем.  Все
равно конь мне не достался.
     Томас онемел от такой наглой  лжи.  Его  могучий  кулак  взлетел  над
головой черта, тот втянул ее в плечи, а калика сказал быстро:
     -- Говори, что слышал о женщине из мира живых?
     -- Какой... женщине?
     Олег сказал раздраженно:
     -- Не прикидывайся. Не каждый день, даже не каждый век из мира  живых
уволакивают человека. Кто?
     Томас ухватил черта за черную шею, сдавил. У того  глаза  полезли  на
лоб, посинел, пасть открылась, высунулся лиловый язык. Оба едва расслышали
слабый сип:
     -- Ры... царь... Гудвин...
     Томас чуть разжал пальцы, черт уже закатывает глаза,  а  Олег  сказал
нетерпеливо:
     -- Это своей чертовой  бабушке  скажи.  Гудвин  --  тля,  мальчик  на
побегушках, как и все рыцарство. Кто послал Гудвина?
     Томас, дернувшийся при оскорблении рыцарства в  лице  Гудвина,  снова
сдавил шею черта, а другой рукой прищемил ему нос:
     -- Говори.
     Черт просипел, из лиловых глаз выкатились две крупные слезы:
     -- Меня прибьют...
     -- Разве ты смертен? -- удивился Олег.
     -- Или сошлют,-- прошептал черт.
     -- А что может быть дальше ада?
     -- Это... цветущий сад... в сравнении... что ждет вас...
     Томас поежился, но голос держал рыкающим, нагоняя на иудея ужас:
     -- И туда придем... за правом первой ночи!  А  ты,  если  не  скажешь
сейчас...
     Черт дрожал, из  глаз  ручьем  катились  крупные  слезы,  с  шипением
шлепались на землю, исчезали,  оставляя  выжженные  круги.  Калика,  гадко
ухмыляясь, взял его за хвост и начал наматывать на кулак. Черт  побледнел,
скосил  умоляющий  взор  на  рыцаря,  но  тот  уже  побывал  в  Сарацинии,
насмотрелся, лицом не дрогнул, слыша как  скрипит  кожа,  а  потом  уже  и
трещит. Черт взвизгнул:
     -- Ее... увели... к Вельзевулу!
     -- Врешь! Вельзевул о ней и не слышал. Кто еще мог приказать такое?
     -- Не знаю... не смею... Тогда только сам...
     Олег внезапно ухватил горбуна за ворот, рванул.  Томас  едва  удержал
добычу, ветхая ткань затрещала, он заранее задержал дыхание и сморщил нос,
но на месте отвратительного горба зашевелилось  грязное  тряпье,  лохмотья
перепрелых кож, выпростались,  и  Томас  от  изумления  едва  не  выпустил
пленника.
     Горб расползся в  стороны  старыми  кожаными  крыльями,  похожими  на
крылья огромной летучей мыши, потертыми, с трещинками на суставах. Остатки
шерсти сохранились только на внутренней стороне, а сухожилия  от  старости
выцвели, сухие, словно выбеленные ветрами кости.
     -- Так он и летать может? -- ахнул Томас.--  И  ему  понадобился  мой
конь?..
     Он люто тряхнул пленника. Тот бросил быстрый взгляд  на  Олега,  лицо
посинело, из перекошенного рта вырвалось причитание:
     -- Разве это крылья? Вы бы видели мои крылья, когда я был молодым! То
были крылья! А сейчас всяк норовит пнуть старого иудея...
     Олег кивнул Томасу на край пропасти:
     -- Сбрось.  Проверим,  в  самом  ли  деле  здесь  горячий  воздух  не
возносится... или только глазам мерещится.
     Черт взвыл, его затрясло:
     -- У вас же говорят, что если смолоду ворона не летала в  поднебесье,
то не полетит и под старость!
     -- Самое время научиться,-- подбодрил Олег.-- Ты ж не ворона, а орел!
     Томас подтащил черта, тот вопил и упирался, падал ниц и  хватался  за
железные  рыцарские  колени.  Томас  с  превеликим  удовольствием  стукнул
железным кулаком между ушей. Олег посматривал по сторонам,  но  пока  лишь
голые скалы.
     -- Я не смогу,-- вскрикнул черт.
     -- До дна далеко,-- сказал Олег ободряюще,-- успеешь.
     А Томас добавил злорадно:
     -- Или успеешь вспомнить всю свою нечестивую жизнь, покаяться.
     Он поднял его за пропастью. Черт зажмурился, завопил тонким голосом:
     -- Все-все, я понял! Вам нужно добраться до самого Сатаны, так понял?
Если не так, меня можно поправить.
     -- Так,-- ответил Томас. Он поднял  его  на  головой  повыше,  словно
пропасть казалась ему недостаточно глубокой.-- И что ты понял еще?
     -- Что только я смогу провести вас к  нему,--  почти  прошептал  черт
упавшим голосом, он всячески отворачивал голову от огненной  пропасти,  на
шее вздулись сухие старческие жилы.-- Только я знаю, где он трудится,  где
развлекается...
     Томас отпустил на землю, сунул под нос железный кулак:
     -- Понюхай, чем пахнет? Вздумаешь обмануть, я тебя расплющу на милю в
длину.
     А Олег спросил заинтересованно:
     -- А чего ты... дело прошлое... так страшишься пропасти?  Все  равно,
клочья сползлись бы обратно, кости бы срослись... постепенно.
     Черт вытер дрожащей рукой лоб, ответил быстрым испуганным голосом:
     -- Ты боишься боли... я боюсь высоты.  У  меня  все  обмирает,  когда
подхожу к краю пропасти. Боюсь до свинячьего писка, но так  и  тянет  туда
броситься. Внутри все  леденеет  от  ужаса,  а  ноги  все  равно  просятся
шагнуть...
     Он вздрогнул, обеими горстями  смахивал  крупную  испарину.  Олег  не
подал виду, что уловил зловещий подтекст. Черт, а он такой не один,  знает
о нем слишком много. Знает  слабые  места,  как  будто  здесь  кто-то  уже
готовится к его приходу.
     -- Веди,-- разрешил он,-- где твой Сатана обитает?
     -- Если ангелы на облаках,-- ответил черт,-- то наши -- в пропасти. И
чем главнее, тем глубже.
     Томас  хмыкнул,  черт  отшатнулся,  вдруг  да   снова   начнет   свои
сарацинские штучки, Томас же поправил перевязь, рукоять меча  торчала  над
левым плечом, гордо выпрямился. Лицо светилось молодой отвагой,  в  глазах
были боль и отчаянная решимость:
     -- Надо идти, Олег?
     -- Запомнил,-- сказал Олег с глубоким удовлетворением.-- А  говоришь,
от философии голова пухнет. Эй, тебя как зовут?
     -- Иаред, достойнейший...
     -- Ого! Не тот ли?
     -- Меня назвали в его честь,-- ответил  Иаред  скромно.--  Очень  был
великодушный и добрейшей души человек. Мухи не обидел!
     Олег сказал предостерегающе:
     -- Потому и вымер весь. А потомство пошло от его брата  Ноя,  тот  не
был добрейшей душой. Все понял?
     -- Понял,-- ответил Иаред упавшим голосом, вздохнул,-- а как было  бы
хорошо, если бы Ной утоп, а ковчег построил Иаред...
     Через несколько шагов впереди послышались голоса. Осторожно выглянув,
они с Томасом рассмотрели три широкие ямы  с  оплавленными  краями.  Возле
одной лежал старый хромой черт, сонный и вроде бы даже  пьяный,  там  было
тихо, возле второй ямы стоял ряд молодых чертей. Время от  времени  оттуда
пытался вылезли человек, черти с удовольствием втыкали  к  него  трезубцы,
Томас слышал отвратительный хруст, когда острое железо втыкалось в  плоть,
и несчастный с криком летел вниз.
     Возле третьей творилось что-то дикое.  Черти  стояли  в  три  плотных
ряда. Из норы постоянно выскакивали люди. Иные с помощью других ухитрялись
перескакивать через головы первого, а то второго  ряда,  но  их  доставали
трезубцы третьего. Черти в мыле, мокрые,  запыхавшиеся,  мускулистые  тела
лоснились от пота.  Все  лупили  трезубцами,  не  переставая,  передохнуть
никому не удавалось.
     Томас ахнул:
     -- Что здесь творится? Отвечай!
     Иаред проблеял услужливо:
     --  Не  извольте  гневаться,  ясновельможный!  В  этой  яме  казнятся
согрешившие иудеи. Подлые, гадкие, вы ж знаете!  Ну,  они  народ  дружный,
помогают друг другу. Когда один приподнимется на ступеньку,  сразу  других
тянет...
     -- А во второй?
     --  Там  европейцы,  ясновельможный.  Всякие  там  рыцари...   э-э...
доблестные  рыцари,  наделенные  всяческими   добродетелями.   Но   гордые
европейцы каждый сам по себе, потому выкарабкиваются в одиночку.
     Томас указал на старого черта, что дремал возле первой норы:
     -- А почему оттуда не лезут?
     -- Там славяне,-- ответил Иаред.
     Он умолк, словно уже все было понятно, но Томас грубо тряхнул его  за
шиворот:
     -- Ну и что? Не поверю, что славянам нравится в дерьме сидеть!
     -- Кому нравится? -- удивился Иаред.-- Просто у  славян,  особенно  у
русских, тоже одна особенность... Как только один начнет вылезать,  другие
тут же за ноги стаскивают обратно.
     Томас  покосился  на  помрачневшего  Олега,  сказал  грозно,  скрывая
смущение:
     -- Ладно, пошли дальше. Да не вздумай пикнуть! Враз зашибу.

     Глава 6

     Внезапно  быстро  потемнело,  Томас  успел  увидеть,   как   огромная
темнолиловая туча наползла на край луны, серебристый свет  мерк  с  каждым
мгновением. Олег сказал с досадой:
     -- Привал. На всю ночь.
     -- Олег, надо идти...
     -- Не видишь, туча надолго?
     В молчании, раздраженные и голодные, они выбрали место почти наощупь,
легли. Олег связал пленного Иареда, повозился, устраиваясь,  везде  камни,
там давит, тут колет, сказал еще раздраженнее:
     -- Давай, сэр рыцарь взглянем с этого утеса.
     -- Ты ж сам сказал, что ни черта не видно!
     -- А там звезды падают...
     Томас не понял, при чем тут  звезды,  но  поднялся,  заинтересованный
против воли. Калика взобрался на скалу, все равно хоть глаза выколи, Томас
готов был взорваться бранью, он не звездочет, к тому же и звезд нет,  одна
сатанинскаяя темень, но калика вдруг сказал негромко:
     -- Ничего, тот пернатый рассказал достаточно... Хорошо, что ты не дал
мне его прибить сразу. Я еще малость кожи  посдираю,  все  скажет!  И  так
всего пару ребер сломал, да глаз выбил,  а  он  уже  почти  всех  выдал!..
Правда, зубы уже повыламывал и ногти с пальцев посрывал... Сегодня к  утру
узнаем, кто за нами начал охоту...
     Томас раскрыл рот, калика заговаривается, но ощутил  предостерегающий
толчок в бок, поперхнулся:
     -- Гм... Да... Ты такой...
     -- Правда, с какой целью,-- продолжал калика,--  вряд  ли  такая  тля
знает, но нам главное узнать, кто...
     -- Точно,-- промямлил Томас, уже начиная понимать, что  Олег  говорит
для  ушей  пленника.  Правда,  непонятно,  зачем.--  Ты,  язычник,  любишь
мучить...
     -- Надо,-- вздохнул калика лицемерно. Томас чувствовал в темноте, как
он со смирением сложил ладони, будто собирался помолиться.-- Ох,  нам  это
очень надо.
     Томас прошептал одними губами:
     -- Что ты хочешь?
     -- Я связал его так,-- прошептал Олег,-- чтобы смог распутать узлы.
     -- Так он же сбежит?
     -- А он тебе нужен? Пусть бежит, зато тот, кто стоит за всем этим, до
утра должен успеть...
     -- Что успеть?
     -- Не понял? -- удивился Олег.--  Какой  же  из  тебя  король,  ежели
коварства в тебе меньше, чем на жабе перьев? Тот, главный,  явится  добить
нашего пленника. Того, в перьях. Пока мы не успели узнать имя главаря.
     Томас с осуждением покачал головой:
     -- До какой подлости додумался, надо же... И пленника добил, и  новую
добычу на дохлого живца ловить хочешь. Думаешь, этот горбатый такой дурак?
     -- А что делать, если мы двое такие умные?
     -- Умные? -- удивился Томас.
     -- А разве не мы сами полезли  в  ад?  --  в  свою  очередь  удивился
Олег.-- Это ж какими умными надо быть! Тихо, кажется, развязался... Дурак,
еще и выжидает. У меня уже шея затекла отворачиваться.
     Он с усилием выломал голыми руками острый выступ, подкинул  камень  в
руке. Голос был довольный и громкий:
     -- Вот этим я сейчас вспорю ему брюхо... Люблю  кишки  наматывать  на
свой посох!
     За их спиной послышался вскрик,  шорох  камешков,  топот  ног.  Томас
обернулся, засвистел как гончим псам, заорал:
     -- Лови!... Стреляй!.. Выпускай собак!.. Цербера!
     -- Куси! -- вскричал Олег.
     Топот ног стал таким частым, словно по камням застучал град, и тут же
утих, быстрая тень мелькнула в остатках лунного света вдали  на  перевале.
Томас не поверил глазам:
     -- Чтоб так бегать... Как же он свою жалкую жизнь ценит!
     -- И простолюдины жить хотят,-- пояснил Олег.-- Чудно, да?

     Когда в ночи послышались шаги, Томас запоздало потянулся к  мечу.  По
последней  минуты  не  верил,  что  калике  удастся   его   дикая   затея,
рассчитанная разве что на последнего дурака. Успел подумать смятенно,  что
и здесь хватает олухов, не только в Британии.
     Ночь была черна  как  деготь,  глаза  трещали  от  напряжения,  Томас
вглядывался в темень так, что глазные яблоки вылезли вперед  как  у  рака.
Единственный свет, багровый и  почти  затухающий,  шел  от  углей  костра.
Разглядеть удавалось только на  два  шага  от  костра,  и  Томас  едва  не
проглядел, как  из  темноты  высунулась  длинная  рука.  В  ней  блеснуло,
проступала темная фигура, что осторожно  наклонилась  над  грудой  камней,
заботливо  прикрытой  нижней  рубашкой  Томаса.  Нож   быстро   опустился.
Звякнуло. Фигура быстро выпрямилась.  Похоже,  неизвестный  мгновенно  все
понял, со сдавленным криком прыгнул обратно в темноту.
     Томас преодолел  оцепенение.  Метнулся  прямо  через  горящие  уголья
следом. Вломился во тьму, наткнулся на живое, ухватил в железные  объятия,
тут же в ухо проревел задыхающийся голос:
     -- Кого... давишь?
     -- Олег,-- воскликнул Томас.-- А где... это?
     -- Подо мной...
     Томас  выволок  слабо  сопротивляющееся  тело,  для  верности  ударил
железным кулаком, а когда притащил к костру, тот уже полыхал ярко,  калика
еще и еще подбрасывал заготовленные черные  камни.  Яркий  пурпурный  свет
упал на лицо пленника. Томас едва не выпустил из рук.
     На земле лежала, со страхом глядя  в  его  грозное  лицо,  миловидная
женщина.  Даже  красавица,  хотя  из-под  иссиня  черных  волос  выступали
короткие кокетливые рожки. Лицо было  тонким  и  благородным,  исполненным
изящества, на удлиненной  шее  испуганно  билась  жилка.  Из  одежды  лишь
широкий пояс и короткая юбочка, но из-за красного цвета кожи не  выглядела
обнаженной, к тому же от шеи через грудь шли синие полосы  цветной  глины,
исчезали под поясом, чтобы вынырнуть уже на длинных  стройных  ногах,  где
красиво выпячивались продолговатые мышцы.
     Калика грубо повернул ее, женщина вскрикнула  от  боли.  Томас  хотел
было вмешаться, рыцарь обязан защищать женщин,  но  умолк  в  затруднении,
видя как отшельник деловито наматывает на кулак длинный гибкий хвост.
     Затрещала кожа, женщина снова вскрикнула. Ее круглые от  ужаса  глаза
обратились умоляюще к Томасу. Он кашлянул, сказал в нерешительности:
     -- Неужто она... гм... была  послана?  Может  быть,  просто  случайно
наткнулась...
     -- На цыпочках, с ножом к руке,-- согласился  Олег.--  Видать,  здесь
все ходят по ночам. Кстати, почему по ночам? Здесь тоже ночью спят.
     Женщина  все  еще   продолжала   смотреть   умоляюще.   Томас   начал
отодвигаться в тень:
     -- Надеюсь, ты... будешь.... Как-то не слишком?
     -- Что ты,-- изумился Олег,-- только шкуру сдеру, глаза выколю, кости
переломаю, и жилы повытягиваю... но убивать не буду,  нет!...  По  крайней
мере, сразу. Разве что попозже, но и тогда медленно, я ж не зверь! -- если
еще будет жива...
     Томас сказал зябким голосом:
     -- Я пошел собирать уголь.
     -- Давай,-- поощрил Олег,-- ее ж надо будет на чем-то поджаривать.
     Томас скрылся с поспешностью,  а  Олег  повернулся  к  пленнице.  Его
зеленые глаза сузились, верхняя губа зло изогнулась:
     -- Ну?
     Она прошептала в страхе:
     -- Что ты хочешь?
     -- Имя,-- потребовал он.
     -- Ченнир,-- прошептала она.-- Он могучий маг! Его нельзя ослушаться.
     -- Верю,-- согласился он. Его зеленые глаза ловили малейшие изменения
в ее лице, трепет ресниц, застывающие на миг жилки,  трепещущие  ноздри.--
Где он?
     Она прошептала:
     -- Вам до него не добраться.
     Он сильнее намотал хвост, наступил на спину, потянул:
     -- Уверена?
     Затрещало, она вскрикнула:
     -- Доберетесь, доберетесь!.. Он близко, совсем рядом!  Если  пройдете
вдоль этой стены, там будет спуск...  А  внизу  нужно  отыскать  щель,  из
которой идет желтый дым. Он там, внутри...
     -- Все-таки женщины понятливее,-- сообщил ей Олег.
     Когда Томас вернулся, калика сидел  у  костра,  задумчиво  смотрел  в
уголья. На Томаса поднял печальные глаза:
     -- Хворост принес?
     -- Какой хворост,-- огрызнулся Томас.-- Ты ж сам говорил,  что  здесь
только уголь!
     Он вывалил возле костра груду черных камней. Глаза ищуще пробежали по
россыпи  багровых  углей,  калика  жарил  ломти  странно  белесого   мяса,
прислушался. Олег наколол ножом ломоть мяса:
     -- На. Очень вкусно.
     Томас отшатнулся:
     -- Ни за что!
     -- Тю на тебя,-- удивился Олег.-- Ну, как хошь... Я думал, у тебя  от
голода уже бабочки в глазах порхают.
     Он преспокойно съел и этот ломоть, остальное мясо присыпал пеплом:
     -- Пойдем. Надо отыскать спуск, а потом щель, откуда желтый дым.
     Они отошли на несколько шагов, когда Томас не утерпел:
     -- И как она...
     -- Не знаю,-- отмахнулся Олег. Наконец,  поняв  беспокойство  рыцаря,
буркнул.-- Там вблизи яма. Я связал, заткнул рот и спихнул. Развяжется  не
раньше, чем через пару дней, а мы будем уже далеко...
     Они прошли еще с сотню шагов, когда Томас спросил замедленно:
     -- А мясо... чье мясо ел?
     -- Ящерицу прибил,-- ответил Олег равнодушно.-- А что? Я ж не рыцарь,
чтобы перебирать... Я все ем. А ее мясо  прямо  нежнейшее,  сочное.  Твари
всюду приучились жить, даже здесь. Только у здешних ящерок мясо белее. Что
значит, солнца не видели...
     Томас поперхнулся слюной. Сожалеюще оглянулся на оставленный  костер.
Угли  приглашающе  багровели  под  серым  пеплом,  но  калика,   сытый   и
освеженный, шел быстро, почти бежал, и Томас лишь покрепче стиснул зубы.

     Еще одна туча пронеслась, обгоняя других и рассыпая искры.  Там,  где
эти горящие блестки  падали,  слышались  сухие  удары,  на  горных  камнях
вспыхивали  короткие  злые  огни.  Луна  сияла  огромная,  мертвенная,   с
убийственным холодом свысока взирала на мир смерти.
     Теперь свет был ярче, Томас рассмотрел подле камня, на который на миг
опустился перевести дух, отпечатки гигантских копыт. В голове  еще  гудело
от  удара,  а  тело  ныло,  медленно  отходя  от  боли,  но  плечи   зябко
передернулись, когда представил себе коня, чьи копыта  оставляют  в  камне
следы, как в мокрой  глине.  Он  сперва  даже  так  и  решил,  что  кто-то
проскакал по глине, которая потом застыла, а то  и  превратилась  вовсе  в
камень, к тому же отпечатки не  подков,  а  именно  копыт,  словно  скакал
степняк, но что-то сбивало с толку, он все рассматривал,  пока  калика  не
поднялся:
     -- Все. Долго сидеть на месте опасно.
     -- Думаешь,-- пробормотал Томас, осматриваясь,-- он успел позвать  на
помощь?
     -- Какая помощь... Он  сам  старался  прибить  нас  втихую.  Если  бы
заорал, сюда бы сбежались все черти, а ими кишит  вокруг,  сам  видел.  Но
дрался молча!
     Томас потащился, стискивая зубы, ибо в боку колет как ножом, одно-два
ребра сломаны, на ногу  хоть  не  наступай,  калику  слушал  вполуха,  сам
разбирайся с загадками, к тому же пошли  вдоль  гигантских  следов  копыт,
Томас невольно всматривался, наконец Олег озабоченно оглянулся:
     -- Не отставай, следопыт.
     -- Не пойму, -- пробурчал Томас тоскливо, -- не галоп,  не  рысь,  не
иноходь... Я думал, что в конях разбираюсь.
     -- Может быть, грунь, -- предположил Олег, он  даже  не  смотрел  под
ноги.
     -- Какая к дьяволу грунь! Копыта слишком разные. Я насчитал восемь! А
конь все равно один.
     Калика наконец изволил опустить взор, скользнул по отпечаткам:
     -- Так это Хермод скакал. Торопился освободить своего брата Бальдура.
На Слейпнире, понял?
     Томас озадаченно кивнул:
     -- Ага, ясно. На Слейпнире. За братом, тоже ясно.  Но  почему  восемь
копыт?
     -- Потому что восемь ног, -- удивился калика.
     -- Степняк?
     Калика пожал плечами:
     -- Вообще-то да... Их племя вышло из-за Дона, только не  британского,
а другого, азиатского. Но когда перекочевали на север...  через  всю  Русь
прошли!.. то из степняков  стали  настолько  оседлыми,  что  на  коней  не
научились садиться вовсе. Разве что Один все еще иной раз ездил  на  своем
Слейпнире, да сыну Хермоду позволял изредка... А вот старший сын уже вовсе
-- не поверишь! -- на двух здоровенных козлах.

     Глава 7

     Далекие удары тяжелых  молотов  раздавались  справа  и  слева.  Томас
чувствовал, что не сколько разыскивают  дворец  Вельзевула  --  у  дьявола
обязательно должен быть  дворец  с  множеством  слуг!  --  сколько  бредут
наугад. Калика часто останавливался, а если делал  движение  рукой,  Томас
послушно нырял в щель, затаивался с мечом наготове.
     Лунный свет был все так же слаб, но в этот раз темные  фигуры  чертей
шли так близко, что Томас мог  бы  дотянуться  до  любого.  Все  в  черных
доспехах, настолько закопченных, что ни единого блика, вооружены  топорами
на длинных рукоятях. Только у двоих щиты,  простые  деревянные.  Обтянутые
кожей. Впрочем,  он  помнил  из  рассказов  дяди,  что  у  славного  англа
Спартака, который поднял восстание в Риме,  щит  был  из  ивовых  прутьев,
покрытых корой дерева, как и  у  всего  его  войска.  Но  сумели  победить
римские легионы, так что простое вооружение чертей-латников еще не говорит
об их слабости.
     Томас проводил долгим взглядом массивные фигуры. Шлемы тоже только  у
двоих, простые, без личин или бармиц, конечно -- без гребня  и  перьев.  У
остальных настолько лохматые головы, будто рога торчат во все стороны.
     -- Не могу поверить... -- прошептал Томас.
     -- Во что?
     -- Что эти мерзкие рожи некогда были гордыми  ангелами  в  блистающих
доспехах. Которых Господь низверг за гордыню сверкающим копьем  на  землю.
Неужто хоть час терпел подле себя эти морды? Вон у того  страшнее,  чем  у
МакОгона!
     В темноте пробурчало:
     -- Низвергли, может быть и светлого... разве что с пятнышком размером
с маковое зернышко, а здесь во злобе и жажде отмщения  такое  наплодишь...
Да и сами низвергнутые... Злоба да жажда расквитаться могут  еще  и  не  в
таких чудовищ превратить! Помню,  один  мудрец...  его  считали  мудрецом,
когда возжаждал отомстить одному из владык, в такое превратился... Человек
и то опускается, а что хочешь от черта?
     Когда дробный перестук копыт удалился, Томас предложил:
     -- Рискнем короткими перебежками от меня до следующего дуба?
     Калика чему-то хмыкнул, сказал загадочно:
     -- Люблю людей в доспехах. Такое от них слышишь... Ладно,  только  по
краю котлована.
     Снизу поднимался тяжелый запах пота, испражнений. Стук превратился  в
неумолчный грохот, почва постоянно тряслась. Лунный свет серебрил  вершины
камней, а в самом котловане было темно. Они долго лежали, всматриваясь  до
боли в глазах, уже плавали цветные пятна от напряжения,  наконец  медленно
стало проступать копошащееся месиво человеческих тел. Тускло  поблескивали
кирки, молоты, часто вспыхивали короткие багровые  искры.  Томас  заметил,
что калика вслушивается в доносящийся снизу шум,  выуживая  крики,  слова,
жалобы, стоны.
     -- Что-то понял?
     --  Ерунда,--   отмахнулся   Олег.--   Это   тритонисты,   пальписты,
левоходники...
     -- Что-то? Говори по-человечески.
     -- Я и говорю, разве не понял?  Здесь  собрали  тех,  кто  поклонялся
тритону, когда надо было поставить жертву протею. Еще тех, кто обошел храм
Аспы слева, когда надо справа, кто  небрежно  затесал  кол  перед  статуей
Теплакенапа...
     Голос рыцаря в темноте прозвучал так рассерженно,  что  Олег  на  миг
увидел багровое свечение:
     -- Черт бы побрал... Какой тритон, какая Аспа?  Этих  несчастных  все
еще терзают?
     -- Как видишь.
     -- Но уже нет никакой Аспы!
     -- Как видишь,-- повторил Олег,-- никому не  нужно  прошлое.  Как  бы
высокопарно о нем не говорили. Эти люди заброшены. Мир изменился, законы и
мораль изменились... Их грехи даже ваша злая церковь не признает  грехами,
но они все еще терзаются в муках... И так будет.
     -- Но почему? -- прошептал Томас возмущенно.
     -- А никому не нужно прошлое,-- ответил Олег мертвым  голосом.--  Что
бы ни говорили. Как и мы будем не нужны новому  поколению.  Как  и  те  не
будут нужны следующим...
     Томас покачнулся от волны горечи:
     -- А как же, мол, без знания прошлого нельзя понять будущего?
     Калика отмахнулся:
     -- Умничают. Жрать-то всем хочется. В прошлом не было тех проблем,  о
которые расшибаем головы сейчас, так что опыт  прошлого  неприменим.  Так,
всего лишь история... Собрание анекдотов.
     Грохот молотов то приближался,  то  уходил  в  сторону.  Луна  иногда
пряталась надолго, в эти мгновения они проскакивали открытые пространства,
иной раз едва не  сталкиваясь  с  деловитыми  чертями.  На  кольях  висели
отрубленные  головы,  кровь  темными  струйками  бежала  по  дереву,  лица
дергались в судорогах, в выпученных глазах стояла боль. Они провожали двух
людей покрасневшими белками, губы кривились, но не хрипа  не  вылетало  из
перекошенных ртов, лишенных глоток...
     Дальше лунный свет выхватил из тьмы ряд высоких кольев, белесые,  как
придонные рыбы, тела на вершинах. Чем ближе подходили, чем больше холодела
кровь  от  хрипов  и  стонов  несчастных,  что  постоянно  чувствуют,  как
заостренное дерево разрывает им плоть. Олег шаг  не  прибавил,  лишь  чуть
отвернул голову, а Томаса трясло, он схватил себя обеими руками за  голову
и сжал, пытаясь заглушить страшные звуки рвущегося мяса, и  только  страх,
что уже отстал от калики заставил ослабевшие ноги двигаться быстрее.
     В одном месте Томас  успел  увидел  прикованного  к  стене  огромного
человека.  Широкие  плечи  и  могучая  грудь  говорили   о   его   великих
достоинствах, как могучие руки -- о исполинской силе.  Томасу  почудилось,
что тело прикованного словно бы струится, лишь потом понял с  содроганием,
что тот с ног до головы покрыт полчищами злых ос.
     Калика кивнул привязанному великану:
     -- А, Керсасп... Прости, но за нами и так погоня.
     Когда ушли далеко, Томас шепнул, косясь через плечо  на  оставленного
гиганта:
     -- За что он здесь?
     -- Загасил огонь ударом  палицы,--  буркнул  Олег.--  Как  видишь,  в
старину за что только не карали.
     Томас удивился:
     -- Я сам видел как сарацины бросили одного в костер только за то, что
тот плюнул в огонь. Справедливо! Разве в огонь можно плевать?.. А тут  ему
еще и добавят.

     Воздух был сухой и горячий, вскоре увидели впереди страшное  багровое
зарево. Только горело не  само  небо,  а  земля.  Осторожно  приблизились,
закрывая лицо руками от жара, там текла огненная река. В ней несло  людей,
что страшно  кричали  и  пытались  выбраться,  но  берег  был  крут,  руки
несчастных не доставали до края.
     Томас с содроганием смотрел, вздыхал, спросил сдавленно:
     -- За что их так?
     -- Откуда я знаю? -- огрызнулся Олег.-- Это тебе знать лучше. Ваш ад,
христианский!
     Несчастные горели, но не сгорали, страшно было смотреть, как пытаются
выскочить из сжигающего жара, но от усилий уходили в горящую тяжелую массу
с головой. Томас шел по краю, стараясь не смотреть на казнимых, но все  же
бросал взгляды  украдкой,  вдруг  остановился,  всматриваясь  в  человека,
которого несло вдоль самого  берега,  тот  молча  хватался  окровавленными
руками, на голове чудом  сохранился  шлем,  сейчас  докрасна  раскаленный,
пышущий жаром.
     Его упорно тащило вдоль берега, он стонал сквозь зубы, но всякий  раз
пытался ухватиться,  хотя  ему  приходилось  из-за  железного  шлема  хуже
других: срывался и погружался с  головой,  а  выныривал  намного  ниже  по
течению.
     Томас наклонился с криком:
     -- Кто ты, доблестный?
     Человек, которого несло уже мимо, хрипло прокричал:
     -- Эдвин Торнхейм... из рода Белунгов...
     Томас упал животом на берег, протянул  руку  и,  вскрикнув  от  боли,
успел ухватить за скрюченные пальцы обреченного. На  долгий  страшный  миг
показалось,  что  течение  и  тяжелый  Эдвин  увлекут  в  огненную   реку,
ухватиться не за что, а калика уже убрел далеко, но Томас боролся изо всех
сил, рвал жилы, кряхтел, стонал и плакал от ожогов, но устоял, а сэр Эдвин
ухитрился ухватиться другой рукой за край берега,  с  усилием  подтянулся.
Томас ухватил его за голое плечо, горячее и с бегущими  язычками  пламени,
подтащил, и Эдвин тяжело перевалился на берег.
     Мгновение он лежал, дыша хрипло.  Огоньки  медленно  гасли  по  всему
телу, потом с натугой перекатился в сторону от реки. Томас  с  облегчением
поймал вдали взглядом калику. Освещенный красным пламенем,  тот  стоял  на
излучине, махал рукой. Томас помахал в ответ, спросил жадно:
     -- Доблестный сэр Торнхейм, знаете ли здешние места?
     -- Нет,-- прозвучал хриплый ответ. Обгорелое  лицо  казнимого  рыцаря
было страшным,-- меня занесло издали... и я никогда не покидал реки... Кто
ты, доблестный рыцарь?
     -- Томас Мальтон  из  Гисленда,--  ответил  Томас  с  достоинством.--
Прости, благородный рыцарь, но я должен спешить... Ты уж, если попытаешься
выбраться, выбирайся. А мы... у нас свой квест.
     Он повернулся догонять Олега, как услышал потрясенный вскрик:
     -- Благороднейший сэр Томас... у вас есть тень?
     Томас с недоумением оглянулся. Тень за ним следовала,  как  следовала
всю жизнь:
     -- Ну и что?
     -- Но ведь... -- прошептал спасенный рыцарь,-- тень бывает  только  у
живых!
     --  Ну  и  что?   --   повторил   Томас   с   некоторым   благородным
раздражением.-- Я и есть живой. А что тень... Так вон  у  сэра  калики  их
две!
     Он  поспешил  к  Олегу,  оставив  рыцаря  с   отвисшей   челюстью   и
распростертыми руками. Успел подумать, что надо не забыть спросить, почему
за ним ходит одна, а за каликой две,  но  когда  увидел  Олега,  красного,
подсвеченного снизу багровым  огнем,  тот  показался  порождением  адского
огня, только зеленые глаза горят  холодным  пламенем,  и  все  посторонние
мысли вылетели, как легкая зола из печи под ударом брошенного полена.
     --  Крестоносцы,--  проговорил  Олег  насмешливо,--  братство...  Как
спешишь освободить земляка!.. Но, может быть, это и есть самый закоренелый
преступник на свете?
     -- Не думаю,-- буркнул Томас.
     -- Почему?
     -- Чую.
     Олег с той же насмешкой развел руками:
     -- Ну, это довод... А как же тогда о всеобщей справедливости?
     Томас огрызнулся:
     -- Сэр калика! Разговоры о справедливости далеко  заведут!  А  доброе
дело надо творить немедля. И не по расчету... по расчету  доброе  дело  не
сделать, а подчинясь самому великому владыке!
     -- Кому же?
     -- Сердцу.
     Олег скривился. Владыка, который должен править миром -- это ум, а не
суматошное сердце. Хорошо, рыцарь не сказал, что самый великий владыка  --
Христос... Впрочем, обиняком сказал. Ведь Христос -- это любовь, как там у
них сказано, а любовь идет не от ума.
     -- Ладно, пойдем, спасатель.
     -- Олег,-- сказал Томас уже в спину,--  неужели  не  чувствуешь,  что
есть нечто даже выше справедливости?
     -- Ничего нет,-- бросил Олег, не оборачиваясь.
     -- Есть, Олег, есть.
     -- Что?
     -- То, чего в языческих верах не было.
     -- Так что же?
     -- Милосердие.

     Луна медленно опускалась к закату. Томас предположил, что  после  нее
взойдет солнце, но калика хладнокровно заметил, что это раньше тут  ходило
черное солнце, а теперь и его нет, одна луна вместо  него.  А  когда  луна
опустится, то настанет Великая Тьма. Глаза хоть выколи, звезд здесь нет, в
преисподней везде станет темнее, чем в  трех  подвалах,  запертых  на  три
засова.
     Тяжелые ноги почти не отрывались  от  земли.  Томас  чувствовал,  что
пусть наступит Самая Великая Тьма, только бы копытные по нему не топтались
в потемках, когда заснет как пес прямо на дороге, если тут есть дороги.
     Он слишком отстал от Олега, и еще от усталости поздно услышал  частый
перестук копыт. Когда рука запоздало ухватилась за рукоять  меча,  впереди
на дорогу высыпало с десяток чертей в простых доспехах,  но  со  щитами  и
боевыми трезубцами. Лунный свет холодно и недобро  блестел  на  отточенных
кончиках, а глаза чертей были багровые, в них плясало адское пламя.
     Томас отступил  на  шаг,  все-таки  вытащил  меч,  увидел,  как  Олег
обернулся, вскинул руки  в  горестном  жесте  и  бросился  обратно.  Томас
коротко оглянулся, туда тоже сбегались черти, отрезая отступление.
     Он покрепче сжал рукоять меча, от усталости  чувствовал,  что  держит
целое бревно, но калика не успевает,  надо  жизнь  продать  дороже,  черти
медлят, и лишь когда земля начала вздрагивать от тяжелой поступи, он повел
глазами по сторонам, спина напряглась, волосы на затылке зашевелились.
     Со стороны скал к ним неспешно двигался гигантский пурпурный черт. На
голове блистал царственный шлем,  на  котором  развевались  пышные  перья,
забрало скрывало лицо, доспехи отливали червонным  золотом.  Шаг  его  был
неспешен, во  всей  фигуре  чувствовалось  врожденное  достоинство.  Томас
разглядел  на  локте   левой   руки   небольшой   щит,   стал   пристально
всматриваться, спеша понять.
     Щит, как и ожидалось, черного цвета, центральную часть занимает  лев,
так сперва показалось, затем рассмотрел, что лев представлен идущим, а  не
стоящим, как принято, на  задних  лапах,  хвост  падает  не  на  спину,  а
напротив, поднят кверху и откинут. Так что  это  не  лев,  а  львоподобный
леопард, что сразу дало Томасу полное представление о рыцаре. Тот  в  свою
очередь внимательно разглядывал Томаса. Оглянулся на подбежавшего  калику,
тот готов с ходу  ворваться  в  схватку,  но  рыцарь  остановил  небрежным
движением длани, снова  всмотрелся  в  Томаса,  уже  с  интересом,  сказал
грохочущим голосом:
     -- Так... это все тот же рыцарь...
     Томас проговорил с достоинством:
     -- Назовите ваше имя, сэр маркграф, владетельный барон трех городов и
предводитель конного воинства... Здесь темно, я не различаю ваш девиз... И
если  не  соблаговолите  поднять  забрало,  я  вынужден  буду  по  законам
рыцарства вступить в бой.
     Рыцарь оглянулся,  сделал  знак  своим  воинам  отодвинуться.  Калика
подошел, мрачный и злой, встал рядом  с  Томасом.  Незнакомый  рыцарь,  да
видно же что за рыцарь, вон рога по обе стороны шлема как у викинга, всего
на голову выше Томаса и Олега, но в груди шире почти вдвое,  могучие  руки
похожи на узловатые стволы деревьев. Багровые пластины  груди,  выкованные
адом, отливают червонным золотом. Неспешным жестом,  словно  возжелав  так
сделать сам, а не по требованию  Томаса,  он  поднял  забрало.  На  Томаса
взглянула заросшая черной шерстью звериная  морда,  похожая  на  медвежью.
Маленькие глазки,  спрятанные  глубоко  под  нависающие  надбровные  дуги,
блеснули колкими огоньками:
     -- Это не мое дело, зачем и к кому пришли. Но мой щит урежут, а то  и
вырвут когти у моего зверя, если я не отвечу тем же...
     Он наконец вытащил меч, Томас напрягся и приготовился отразить  удар,
но рыцарь лишь протянул его в сторону каменной  стены.  С  кончика  лезвия
сорвалась длинная слепящая молния, багровая, с  которой  тут  же  закапала
кровь. Молния вонзилась в стену, там  загрохотало,  раздвинулась  трещина.
Загрохотало громче, трещина  превратилась  в  широкий  проход.  В  глубине
вспыхнул мерцающий свет, видны были  толпы  роскошных  женщин,  которые  с
плачем рвали колючий терновник.
     Рыцарь проговорил с надменностью высокорожденного:
     -- Я сам урежу щит или опущу  зверю  хвост,  если  позволю  уйти  без
подарка. Я готов отдать любую из  этих  женщин.  Правда,  как  вывести  из
преисподней -- не мое дело, но сейчас -- выбирайте!
     Томас смотрел налитыми глазами в пещеру, там  тепло  и  сухо,  но  не
признаваться же, что не до женщин, борщу б горячего, а самих  женщин  лишь
согнал бы с ложа, чтобы рухнуть, не снимая доспехов.
     Олег  быстро  посмотрел  на  странного  рыцаря,  на  Томаса,  перевел
дыхание, сказал с привычной уже Томасу ехидцей
     -- Сэр рыцарь, что скажешь? Это не  просто  красивый  жест.  Здесь  в
самом деле самые красивые женщины мира!.. И самые совершенные.
     Томас спросил хмуро:
     -- А почему самые совершенные?
     -- В них собраны все пороки мира.
     Томас с великой надменностью отвернулся,  но  встретился  взглядом  с
колючими глазками рыцаря.  Олег,  видя,  что  пока  обходятся  без  драки,
смотрел с великим интересом. Мир меняется, не зря  взялся  помогать  этому
рыцарю, ибо в нем весь сегодняшний мир с его вчерашним  днем,  когда  одна
часть рыцарской души... или плоти,  рвется  к  этим  женщинам,  а  другая,
которая из завтрашнего дня -- каким он будет? -- отвергает, что для мужчин
вчерашнего дня просто немыслимо.
     -- Язычники,-- процедил Томас сквозь зубы с великой надменностью.-- У
вас даже во храмах жрицы предавались плотским утехам со всеми желающими! Я
знаю, полковой прелат всс-е-е-е рассказал! Каждую ночь, а ночи в Сарацинии
жаркие,  рассказывал  со  всеми   подробностями,   дабы   мы   прониклись,
прочувствовали все оттенки  этого  омерзительнейшего  из  грехов!  Нет,  я
верен... мне б сейчас... гм...  Спасибо,  сэр  рыцарь,  но  если  все  еще
считаешь себя должником за такой пустячок, то укажи дорогу  к  замку  сэра
Вельзевула... И будешь свободным от всякого долга!
     Рыцарь оглянулся на своих слуг, властным жестом отогнал  еще  дальше.
На звериной морде появилось сомнение:
     -- Достаточно ли... Впрочем, ладно. Вам нужно свернуть чуть левее,  а
дальше никуда не сворачивать. Правда, придется идти через огненное  озеро,
но... это решать вам.
     Олег хмыкнул, а Томас спросил быстро:
     -- Каков девиз на щите сэра Вельзевула?
     -- "Есть только миг, ослепительный миг..."
     -- А герб?
     -- Вооруженный львоподобный леопард красного цвета  на  черном  поле,
хвост дракона, сверху падающая звезда с хвостом  налево,  волк  и  кабанья
голова. Еще добавлю, сэр рыцарь, что поверх  черного  поля  идет  короткая
золотая полоска...
     Олег  слушал  уже  с  нетерпеливым  недоумением,  зато  Томас   сразу
воскликнул:
     -- О, как я сразу не понял!.. Но в  этом  случае,  сэр  Вельзевул,  я
обязан... просто обязан вызвать вас на поединок, ежели держите  пленницей,
как я утверждаю, самую достойную и добродетельную женщину  на  всем  белом
свете. Ко всем ее бесспорным добродетелям, она еще и моя невеста!
     В  полутьме  за  спиной  черта-великана  загорелись  красные   глаза,
заворчало. Вельзевул грозно рыкнул, латники попятились. Вельзевул сумрачно
взглянул на Томаса:
     -- Как зовут?
     -- Яра,-- сказал Томас, поправился торопливо.--  Княжна  Ярослава  из
рода рюриковичей. Она... из мира живых, что,  вероятно,  делает  ее  особо
ценной добычей.
     Вельзевул вскинул брови:
     -- Ого!.. Да, это добыча... Нет, я о ней впервые слышу. Хотя странно,
о таком должны трезвонить во все колокола. Ну, это бред, что  первый  звон
-- чертям разгон. На самом деле колокольный звон мы любим,  сами  колокола
поставляем... Нет, сыр рыцарь. Твоей женщины у меня нет.
     Томас покачнулся, будто Вельзевул безжалостным словом  ударил  словно
боевым молотом:
     -- Но... тогда где же?
     -- Трудно сказать,-- прорычал Вельзевул.-- Это мог бы сделать,  кроме
меня, разве что сам Сатана. Да и то... при удаче.
     Он явно хотел что-то добавить, но, похоже, это граничило бы с выдачей
секретов своего лагеря, и  он  умолк,  плотно  сжав  губы.  Томас  кивнул,
благодарил за ценнейшую подсказку, поднял меч в  воинском  салюте,  рыцарь
кивнул латникам, те расступились. Олег, еще не веря себе, чувствовал,  что
на этот раз выбрались без драки не благодаря  ему,  а  благодаря  горячему
рыцарю, который везде ищет повод подраться. Томас, когда  вышли  из  круга
латников, оглянулся:
     -- Кстати, я много наслышан о Лилит... Она, да еще первая из  женщин,
Ева, здесь?
     Рыцарь-черт сожалеюще развел огромными руками:
     -- Ад не удержит Лилит. Как я слышал, она бывает здесь, когда  хочет.
На небеса сама не желает. А Еву еще ваш пророк, то бишь ваш бог,  вызволил
и увел с собой. Как и Адама.
     Томас отсалютовал мечом, черт, к изумлению Олега, ответил тем же, так
и прошли под чужими взглядами, пока не ощутили, что отряд  чертей  скрылся
из глаз.
     -- Томас, глазам не верю! Что у тебя за друзьяки в аду?
     Томас огрызнулся:
     -- Какой друзьяка? Выбирай слова, сэр калика!
     -- Но вы ж чуть не обнимались!
     -- Это лишь воинская учтивость. Ты не рассмотрел на нем пояс?
     -- Нет,-- ответил Олег озадаченно,-- а при чем пояс? Волшебный?
     -- Еще бы,-- проворчал Томас.-- Я всю ночь его шил!  Пальцы  поколол,
водянку натер. А этот медведь хитростью... ну, честно говоря, я сам дурака
свалял... словом, пояс пришлось подарить. А теперь он не хочет  оставаться
в долгу.
     Олег оглянулся:
     -- Гм... А не ударит в спину?
     Томас ужаснулся:
     -- Сэр калика! Как можно... Как язык поворачивается? Законы рыцарства
священны!
     -- Да?.. Ничего не понимаю.
     -- Сэр калика,-- сказал Томас с жалостью,-- пришел новый мир.. Все не
так, как было при диком язычестве, когда люди ели один  другого,  спали  с
тем, кто кого сгребет, того и... Он не  может  нарушить  законы,  ибо  эти
законы теперь внутри нас! Его загрызет изнутри, что он,  такой  сильный  и
могущественный, остался в долгу перед простым смертным. Это хуже, чем удар
меча между ушей!
     -- Между рогов,-- уточнил Олег.
     -- Пусть между рогов. Хотя и уши у него, наверное, тоже есть.
     -- Наверное,-- согласился Олег.-- Темно.

     Глава 8

     Когда  калика  вполголоса  выругался,  Томас  дернулся,   затравленно
оглянулся, но слева скала, муравей не взберется,  справа  пропасть,  сзади
изъеденная щелями гора, а навстречу мчится  быстрое  легконогое  существо,
залитое призрачным лунным светом...
     Донесся тяжелый грохот, земля начала подрагивать. Со  стены  сорвался
камешек, звонко щелкнул Томаса по голове. Олег все еще оглядывался,  искал
пути отступления, а Томас вскрикнул:
     -- Сюда бегут черти!
     -- Я думал, ангелы,-- прорычал Олег свирепо.-- Давай в эту щель...
     Незнакомец, ослепленный светом, заметил двух затаившихся людей в  тот
миг, когда почти наткнулся. Томас  ахнуть  не  успел,  как  по  его  груди
звякнуло железом, он непроизвольно взмахнул рукой, привычка старого бойца,
в его ладони оказалась  зажата  узкая  кисть  с  длинным  узким  кинжалом.
Бледный свет вырвал из  тьмы  круглое  девичье  лицо  с  круто  изогнутыми
бровями.
     -- Томас,-- прошипел Олег из тьмы.-- Быстрее, их там толпа!
     Томас сорвал с незнакомки покрывало, швырнул в сторону пропасти, а ее
быстро потащил, невзирая на  отчаянное  сопротивление,  вслед  за  Олегом.
Грохот нарастал, внезапно на черном небе возникли залитые  мертвым  светом
могучие  тела  мускулистых  бойцов.  Плечи  блестели  как   отполированные
морскими волнами валуны, головы росли прямо из массивных  тел,  тяжелых  и
несокрушимых.
     Томас зажимал рот,  женщина  сопротивлялась  все  слабее,  за  спиной
слышал тяжелое дыхание Олега. Звери замедлили бег, он видел, как двигались
их ноздри, вылавливая запахи, и сам услышал аромат  ее  волос,  в  которые
зарылся лицом.
     Вдруг  один  зверь  что-то  проревел,  остальные  повернули   головы.
Покрывало  висело  на  краю  пропасти,  слегка  шевелилось  под  движением
воздуха, так же лениво соскользнуло с камня, на миг показался  краешек,  и
оно исчезло.
     Зверь снова проревел, люто и повелительно,  звери  с  разбега  начали
прыгать в пропасть. Томас задержал дыхание, его ладонь  все  еще  зажимала
рот незнакомке. Последним прыгнул вожак. К великому  разочарованию  Томаса
за его спиной  развернулись  широкие  черные  крылья,  почти  невидимые  в
темноте, и он понял, что не дождется тяжелых шлепков множества тел.
     Женщина яростно стала освобождаться. Томас  удержал  ее  руку,  снова
блеснул нож. Он ощутил удар в бок, если бы не доспех, лезвие  поразило  бы
сердце. Удерживая, прошипел вполголоса:
     -- Да уймись ты!.. Вдруг мы не враги?
     Она перестала сопротивляться только на миг, затем  забарахталась  еще
яростнее. Томас едва удерживал этот маленький ураган:
     -- Перестань! Не видишь, мы тебе помогли!
     Она что-то вскрикнула, голосок показался ему птичьим щебетом,  звучал
красиво и мелодично.
     -- Олег, да скажи ей!
     Темные в ночи глаза  волхва  уставились  в  лицо  незнакомки.  Что-то
сказал на таком же птичьем  языке.  Томас  чувствовал,  как  тело  женщины
вздрогнуло, но ответила быстро и  яростно.  Олег  покачал  головой,  снова
что-то сказал, а затем кивнул Томасу:
     -- Пусти. Она приняла тебя за... Ну, сам понимаешь, железный истукан,
то да се... Я сам таких видел на Талосе. Один такой остров охранял,  целые
глыбы кидал в проплывающие корабли.
     Томас сказал раздраженно:
     -- Ты не умничай. Чего это она? Мне почудилось, или она... живая?
     Он осторожно разжал руки, девушка отодвинулась,  гневно  взглянула  в
его лицо. Он видел в чуть раскосых глазах удивление, затем  ее  губы  чуть
дрогнули  в  улыбке.  Сердце  Томаса  екнуло.  Она  что-то  спросила,   он
взмолился:
     -- Олег, переведи! Переведи, что сказала.
     -- Это принцесса Мао-Шань,-- объяснил Олег, голос был уважительным.--
Смелая девушка...
     -- Как проникла сюда? --  допытывался  Томас.--  Она...  она...  само
совершенство! Редкий герой даже подумает, чтобы сюда, а она...  Олег,  что
она ищет? Зачем явилась?
     Олег повторил вопросы, девушка покачала головой,  в  ее  глазах  были
гордость и печаль. Еще раз взглянула  на  Томаса,  долгим  и  внимательным
взором, улыбнулась так, что его сердце взлетело на крыльях,  отступила  на
шаг и, Томас не успел  ахнуть,  растворилась  в  ночи.  Легкие  шаги  чуть
шелестнули в ночи, в воздухе остался легкий запах жасмина.
     Томас ощутил, что мир потемнел, свет померк,  а  на  плечи  обрушился
каменный свод подземного мира. Хриплым от горя голосом прошептал:
     -- Почему... зачем ушла?
     Олег уже осматривался по сторонам:
     -- Томас, у нее свои дела,  а  нас  свои...  Ты  не  забывай,  мы  за
Ярославой сюда спустились. Или ты уже... гм... надумал что-то еще?
     Томас с трудом оторвал взор от темного пятна между скалами, где видел
последний раз тонкую фигурку принцессы:
     -- Олег, я даже не думал, что на свете могут быть такие отважные... и
такие прекрасные, по-своему, конечно, девушки...
     -- Брось,-- посоветовал Олег.-- Она тебе не ровня. Принцесса!
     -- А я король,-- сказал он, защищаясь.
     -- Твое королевство уместится на ее мизинце. Она из Чайны,  Срединной
империи. Ты для нее варвар из крохотного окраинного мирка. Они там  только
себя чтут за людев... Чайвинизм называется.  В  вашем  перевернутом  языке
звучит как шовинизм...
     Томас не слушал, его ноздри  раздувались,  вбирая  последние  крупицы
запаха.
     -- Неужто мир так велик, что больше не встретимся?
     Олег посоветовал:
     -- На обратном пути надо взглянуть на ту скалу.  Вдруг  да  царапнула
словцо... Хотя вряд ли. Больно руки нежные для такой  грубой  работы...  А
мир, наоборот, тесен. Уже лбами натыкаемся друг на друга.
     Он полез по скале, вверху смутно проступала расщелина. Томас  как  во
сне двинулся за ним, все еще  видел  прекрасное  и  гордое  лицо,  странно
удлиненные глаза, чуть приподнятые у висков, миндалевидные  глаза...  Кого
она явилась спасать?

     Когда Томас начал натыкаться на стены, не соображая куда идет, сапоги
его стучали как у подкованного слона,  Олег  свернул  к  россыпи  огромных
камней, острых и негостеприимных:
     -- Здесь заночуем.
     Томас проговорил мертвым от усталости голосом:
     -- Надо идти. Мы еще не освободили Яру.
     -- Освободим,-- бросил Олег. Он пробрался в самую середину, там  была
крохотная площадка, сразу повалился и  раскинул  руки.--  Подумай  только,
первая ночь в аду! Не просто побывал, но  и  поспал,  а  утром  сил  будет
побольше.
     Томас прошептал немеющими от усталости губами:
     -- Тогда выступаем сразу на рассвете вечером...
     Он еще слышал как хмыкнул калика, не успел  спросить,  что  он  нашел
смешного, как земля ринулась ему навстречу. Раздался звон  железа.  Уже  в
полузабытьи чувствовал. как сильные  руки  перевернули  на  спину,  Дальше
провалился в черноту, из которой уже не надеялся вынырнуть.

     Над  головой  гремело,  грюкало,  кто-то  бил   гигантским   молотом,
откалывая целые  скалы.  Томас  распахнул  глаза,  мгновенно  переходя  от
глубокого сна к ясности. Над головой тяжело двигались все  те  же  тяжелые
тучи, грохотали, высекали искры. Он  лежал  на  коричневом  камне,  словно
покрытом свернувшейся кровью. Мышцы напрягались, требуя нагрузки. Во  всем
теле чувствовалась мощь.
     Он приподнялся на локте, поморщился, сустав  отозвался  болью,  но  в
голове ясность, а отдохнувшее  сердце  колотится  часто  и  мощно,  требуя
работы. Как  хорошо  быть  молодым,  мелькнула  мысль.  Вчера  подыхал  от
усталости!
     Калика сидел между камней, почти неотличимый. Только волосы  ярче,  а
голые плечи блестят под мертвенным лунным  светом  как  валуны  на  берегу
Ла-Манша. Луна взошла  огромная,  изъеденная  пятнами,  словно  круг  сыр,
потравленный плесенью.
     Калика неспешно обернулся, ощутил движение:
     -- Проснулся?.. Что-то снилось?
     -- Я храпел? -- ответил Томас вопросом на вопрос. -- Черт,  давно  со
мной такого не было.
     -- Нет-нет,-- успокоил Олег.-- К тому же Яра сама спит как бревно, не
побеспокоишь.
     Томас нахмурился, сравнениям язычника недостает изящества,  особенно,
когда речь идет о красивых женщинах, но в иных  случаях  ни  мудрость,  ни
сидение сто лет в пещерах не помогут. Кому-то Господь дал, а кому-то  лишь
показал, да и то издали.
     -- Ну,-- сказал Томас, он одним  рывком,  выгнув  спину,  вскочил  на
ноги,-- что ж не говоришь свое знаменитое: надо идти?
     Калика ответил мирно:
     -- Да теперь чаще ты говоришь.
     Лицо его было все такое же изнуренное, как и вчера.  В  груди  Томаса
шевельнулась жалость. Все-таки,  несмотря  на  мощь  и  нечестивую  магию,
чувствуется то ли смертельная усталость язычника, то  ли  все  равно  дает
знать возраст.
     Он быстро влез в доспех, уже  удивляясь,  как  это  вчера  показались
невыносимо  тяжелыми,  слегка  подпрыгнул,  мышцы  радостно  и  с  вызовом
ответили на нагрузку, предлагая подпрыгнуть еще  и  еще.  Калика  фыркнул,
взял посох и пошел впереди. Томасу почудилось, что  калика  даже  горбится
по-стариковски и опирается на посох без всякой нужды.
     -- Ты что же,-- спросил он в спину,-- никогда не спишь?
     -- Вся жизнь сон,-- изрек калика.-- А смерть -- пробуждение...  гм...
может быть. Тихо, кто-то бредет!
     Томас оглянулся, спрятаться  негде,  а  из-за  скалы  вышел  неспешно
тучный  человек  среднего  роста,  одет  опрятно,  лицо  круглое,   слегка
одутловатое,  одежда  несколько  поистрепалась,  но  чистая.   Истоптанные
башмаки ступают бесшумно, потому и застал врасплох, за  плечами  небольшая
котомка.
     Томас, сердясь за испуг, гаркнул:
     -- Ты кто? Чего ищешь?
     Человек вздрогнул, оглянулся  на  оклик.  На  бледном  лице  блуждала
растерянно счастливая улыбка.
     -- Что ищу? -- переспросил он.
     -- Да!
     -- Великое "Быть Может..."
     -- А,-- протянул Томас, ничего не поняв,-- я думал,  ты  тоже  что-то
потерял.
     Человек счастливо развел руками:
     -- Кое-что, конечно, потерял, но нашел... Как много я нашел!
     Томас схватил калику за руку, потащил прочь, оглядываясь на странного
человека:
     -- Сумасшедший какой-то... Дервиш, наверное. Хотя с виду нашего роду.
Пойдем, а то еще покусает.
     Олег  шел  задумавшись,  только  уже  через  милю  очнулся  от   дум,
равнодушно показал Томасу на выступающие  из  тьмы  высокие  остроконечные
шпили. Залитые лунным светом, они отчетливо вырисовывались на темном  злом
небе. Томас не поверил глазам: прямо на их пути из тьмы  выступал  костел.
Высокие строгие  башни  упираются  в  небо,  колонны  толстые,  массивные,
каменная кладка украшена, если  глаза  не  врут  при  этом  слабом  свете,
медными и бронзовыми листьями.
     -- Зайдем,-- проговорил он трепетно.
     -- Зачем? -- ощетинился Олег.
     -- Это же...
     -- Вряд ли,-- прервал Олег.-- В аду? Хотя, ты прав, тем более зайдем.
     Ступени были из черного мрамора. Шаги  отдавались  гулко,  даже  тучи
почти не грохотали, Томас толкнул ворота, створки отворились  медленно,  с
достоинством. Открылся зал с множеством  лавок  со  спинками,  вдоль  стен
черные свечи, а вдали под стеной  возвышался  амвон.  На  нем  можно  было
разглядеть толстую книгу.
     Олег шел,  осматриваясь  с  явным  удовольствием.  Томас  видел,  как
особенно внимание привлекли цветные витражи, в самом деле  яркие  и  умело
сделанные. Олег покрутил головой, неожиданно ударил  по  цветному  стеклу.
Послышался звон, яркие, как брызги радуги, осколки посыпались на  каменный
пол.
     -- Зачем? -- спросил Томас враждебно.
     -- Там может быть  что-то  полезное.  Да  и  вообще...  приятно  бить
стекла.
     Томас смотрел подозрительно:
     -- Потому что храм истинно католической церкви?
     Олег отмахнулся:
     --  Мне  все  равно,  католическая  или  кафолическая,  чаще  зовомая
православной. Ты лучше подумай, откуда здесь церковь?
     Томас ответил зло:
     -- А здесь творят сатанинские  действа!  Козлу  молятся,  в  зад  его
целуют. И в перед. Это не настоящий костел, а антикостел.
     -- Тогда почему тебе жаль этих стекол?
     Томас ощутил себя в затруднении. Нашелся:
     -- А потому, что ты представляешь, будто  бьешь  стекла  в  настоящей
церкви!
     -- Дурак ты,-- ответил Олег беззлобно.-- Как будто мне не все  равно:
черти или ангелы. И то и другое из новой гадостной веры,  я  бы  их  всех,
чертей и ангелов, связал спина к спине и бросил  в  самое  глубокое  место
Марианской впадины... Есть такое местечко, недавно там такое выловил...
     Он прошел вдоль стены, его пальцы быстро и умело щупали  камни.  Один
заскрипел, Томас отступил на шаг. Целая стена  отодвинулась,  дальше  было
помещение, сплошь заставленное узкогорлыми кувшинами.
     -- Вино? -- спросил Томас недоверчиво.-- В храме?
     Олег сказал подозрительно:
     -- Что-то знакомое...
     Ближайший кувшин  разлетелся  от  удара  с  такой  легкостью,  словно
разбросали   изнутри.   Олег   удовлетворенно   кивнул,   словно   получил
подтверждение некой глубокой мысли, к  неудовольствию  Томаса  пошел  бить
кувшины дальше. Рассыпались с хрустящим треском, калика бил беззлобно,  не
пропуская ни одного. Томас уже  раскрыл  было  рот,  собираясь  остановить
глупое занятие, как вдруг среди обломков мелькнул  синий  пузырек.  Калика
довольно хмыкнул, пошел колотить оставшиеся. В последнем отыскался пузырек
еще и оранжевого цвета.
     -- На,-- сказал он, протягивая Томасу синий пузырек.-- Хлебни.
     -- Что там?
     -- Почувствуешь.
     Сам он с видимым удовольствием  приложил  к  губам  оранжевый.  Томас
видел, как мигом лицо порозовело, желтизна ушла, калика  на  глазах  ожил,
наполнился силой. Томас все же с некоторым колебанием открыл свой пузырек,
понюхал, осторожно лизнул. Язык защипало,  вкус  был  бодрящим.  Он  выпил
легкую жидкость, все еще сомневаясь,  все  же  нечестивое  колдовство,  но
доспехи показались легче, он чувствовал, что  снова  готов  в  любой  бой,
способен без отдыха пробежать хоть милю.
     -- Терпимо,-- согласился он.-- Если за это не придется расплачиваться
душой... Но ты откуда знаешь?.. Это христианский мир... хоть  и  чертячий,
ты здесь не бывал!
     Калика отшвырнул пузырек. Голос тоже был посвежевший, сильный:
     -- Я ж говорю, у меня ощущение, что уже проходил здесь. На самом деле
что христианский, что халдейский или хохловский миры, все воруют.
     Томас скрипнул зубами:
     -- Ты мою святую веру с поганскими не равняй! У кого наши святые отцы
воруют? Друг у друга?
     Олег воздел руки:
     -- Что воровать голому у голых? Воруют у предшественников.
     Он на прощанье шарахнул посохом  по  последнему  уцелевшему  кувшину,
грязному и заляпанному потеками глины, прошел мимо, не глядя,  а  Томас  с
удивлением остановился:
     -- Что за чудо?
     Среди черепков прямо в воздухе над полом висела желтая летучая мышь с
растопыренными крыльями. Ее неживые глаза смотрели в пространство.
     -- Пожалуй,-- ответил Олег раздумчиво,-- это летучая мышь.
     -- Догадываюсь,-- сказал Томас, закипая.-- Она правда из золота?
     -- Правда... Если не ошибаюсь, это амулет. Дает возможность полетать.
Но совсем немного. Только разлетаешься, а тут заклятие кончится,  задницей
в горящую лаву...
     Томас отдернул руку:
     -- Так брать или не брать?
     -- Бери,-- решил Олег.-- Твой друзяка говорил, что впереди как раз  и
будет озеро кипящей лавы.
     Томас поежился, но схватил мышь -- тяжела, чистое золото,-- сунул  за
пояс и  поспешил  за  Олегом  к  выходу.  На  пороге  Томас  с  проклятием
отшатнулся, рука метнулась к мечу.  Навстречу  бежали  трое  широченных  в
плечах воинов варварского облика -- обнаженных до  поясов,  с  чудовищными
мышцами, у каждого в руке по топору на длинной рукояти. Томас оторопел  не
сколько от развитых фигур, у него тоже развитая, а от того, что на  плечах
у каждого по две головы, тесно прижатых одна к другой.
     Олег быстро заслонил Томаса, посох завертелся  как  крылья  мельницы,
послышался треск, что слился  в  сплошное  щелканье,  тем  временем  Томас
пришел в себя, с боевым кличем рванул меч из  ножен,  перед  ним  шатался,
оглушенный двухголовый, и меч рыцаря красиво и  страшно  разрубил  его  до
середины груди.
     Остальные  два  уже  громоздились  двумя  безобразными  наростами  на
ступенях. Олег переступил, глазами указал верх и  влево.  Там  метались  и
отвратительно каркали огромные летучие мыши, красные, с горящими глазами.
     -- Огнем плюются,-- сообщил Олег.-- Давай пройдем с другой стороны.
     -- А там есть ход?
     -- Сделаем.
     Он попятился, Томас отступил следом, и калика захлопнул врата. Слышно
было, как хлопало в створки, словно бросали комья мокрой глины, на металле
расплылись темно багровые пятна, повеяло жаром. Томаса тоже бросило в жар,
словно доспехи уже плавились от таких плевков.
     Калика по дороге разбил еще  витраж,  не  заметил  раньше,  прихватил
серебряный ключ в потайном алькове, простучал все каменные плиты, а  когда
подошли  к  противоположной  стене,  недолго  шарил  по  глыбам,   наконец
затрещало, посыпалась щебенка, открылся невысокий проход.
     Томас наконец понял:
     -- Ага, тебе все известно, потому что это нечестивая магия!
     -- Держи меч наготове,-- предупредил Олег.
     -- Что-то чуешь?
     -- Сейчас и ты почуешь.
     Страшный удар по голове отбросил Томаса обратно. Сквозь  шум  в  ушах
услышал яростный вскрик Олега. Шипело,  словно  на  раскаленную  сковороду
лили масло, слышался треск, удары, хрип, а когда в глазах чуть очистилось,
увидел, как Олег сражается с тремя странными  монахами  в  зеленых  рясах.
Монахи висели в воздухе на высоте человеческого роста.  Из  вытянутых  рук
срывались зеленые молнии, но калика каким-то чудом успевал  уворачиваться,
рывками приближался то к одному, то к другому, наконец исхитрился  достать
концом посоха.
     Томас услыхал хлопок, вспыхнул  мертвенный  свет.  Олег  отскочил  от
медленно падающего на пол зеленого плаща. Томас с боевым  кличем  бросился
вперед, монахи разом повернулись в его сторону, Олег  пронзил  еще  одного
острым, как стилет, концом посоха, а третий, отпрыгнув  в  воздухе,  попал
под богатырский удар двуручного меча.
     Томас едва не упал, когда меч, прорезав пустоту, врезался в  каменную
плиту под ногами. По обе стороны опустились рассеченные половинки зеленого
плаща. В глазах еще плавали  цветные  мухи,  когда  ненавистно  правильный
голос калики сказал за спиной:
     -- Ну, что разотдыхался? Как говорит один знакомый крестоносец,  надо
идти.
     -- Это не крестоносец сказал,-- прохрипел Томас. Он дико  смотрел  на
плащи, что как зеленая тина  лежали  грязными  комьями  на  ровном  чистом
полу.-- Все?
     -- Всех,-- уточнил Олег.-- Здесь всех. А что  дальше,  не  знаю.  Это
твой ад, тебе знать.
     Томас вытер лоб, огляделся, все еще сжимая меч, но  враги  больше  не
появлялись, и он признался, чувствуя, как все еще вздрагивает голос:
     -- И в аду, если присмотреться, ничего... такие же подземелья, тайные
ходы, замки, костелы...
     Олег удивился:
     -- А кто сказал, что на земле не ад? На ней есть все.  Говорят,  даже
кусочки рая.
     Томас осторожно поднял зеленый плащ, материя загадочно мерцала в  его
руке, блестки ползают  по  рукавам,  как  растревоженные  светлячки.  Олег
видел, как рыцарь  нерешительно  набросил  плащ  на  плечи,  огляделся  по
сторонам, словно искал зеркало.
     -- От пыли,-- сказал он, будто оправдывался.
     -- А если чародейский? -- спросил Олег ехидно.
     -- Это христианская магия,  --  отрезал  Томас.--  Белая!  С  убитого
монаха как-никак сняли!

     Глава 9

     В  черном  небе  часто  сверкали  падающие  звезды.  Одна  пронеслась
настолько близко, что  Томас  рассмотрел  в  светящемся  столбе  согнутого
человека: колени прижаты к груди, руками обхватил ноги и  опустил  голову,
преодолевая чудовищное сопротивление  встречного  ветра.  Светящийся  шар,
оставляя разреженный светящийся хвост,  исчез  в  сотне  шагов  за  грядой
камней. Донесся удар, земля качнулась, затем с опозданием прогремел мощный
грохот. За камнями возникло трепетное нездоровое сияние.
     Калика выругался. Светлые блики играли на его лице, делая похожим  то
ли на демона, то ли на высеченного из старого камня древнего бога.  Томасу
стало жутковато. Он спросил шепотом:
     -- Это кто?
     -- Разные,-- огрызнулся Олег.-- Шагай быстрее! Можем не успеть.
     Томас ощутил, как затрясло, даже тяжелые доспехи зазвенели гаденько и
пискляво.
     -- Опаздываем?
     -- Еще не знаю. Вдруг эти помешают?
     Томас проследил взглядом  хвостатые  звезды,  что  сыпались  уже  как
спелые груши в августе. Земля  вздрагивала,  часто  вздымались  светящиеся
облачка, грохот не умолкал.
     --  Не  прибьют?  --  спросил  Томас,  стараясь  чтобы  голос  звучал
беспечно.
     -- Не знаю,-- огрызнулся Олег.-- Может кто сослепу и влупит  со  всей
дури. Тогда все, отыскались... Но как бы вообще не было поздно.
     Томас вспомнил бледное лицо с высоко вздернутыми  бровями,  печальные
глаза, длинные волосы. Теперь облик падавшего в  огненном  шаре  показался
смутно знакомым. Даже его хилая бородка, синяя хламида,  скорченные  босые
ступни...
     -- Кто они?
     -- Разные,-- повторил Олег.--  Пророки,  риши,  бодисатвы...  Словом,
спасатели.  Кто  раз  в  год,  кто  чаще,  отправляются  в   ад,   бродят,
выспрашивают, кого-то освобождают, берут либо в собой,  либо  переводят  в
места, где терзают меньше. Кого-то вовсе в чистилище.
     Томас сказал чуть веселее:
     --   Вот   видишь!   Есть   на   свете   справедливость.    Наказания
пересматриваются.
     Калика раздраженно отмахнулся:
     -- Отдельные случаи! Надо систему менять.
     Прошли плато, Томас оглянулся. Отсюда видно было как темное  страшное
небо расцвечивают огненные капли. Их было так много,  что  казалось  будто
идет огненный дождь. В оранжевых сполохах мрачно выступали скалы,  мертвые
камни, но от ударов с неба лопались, обращались в пыль.
     Томас покачал головой:
     -- Пусть даже отдельные. Но когда их так много, то... это уже,  можно
сказать, целый полк. А что среди них есть и  узкоглазые  риши,  чернокожие
каки, желтомордые сарты -- так это ж просто люди бьются плечо  к  плечу  с
нелюдством! Не дожидаясь, пока явится кто-то шибко  умный  и  заменит  всю
систему, как ты говоришь!
     Олег морщился, в словах рыцаря своя правда, но с другой  стороны  эти
спасатели замедляют приход нового учения. Так бы  сразу  стало  видно  все
дыры, глупость, нелепость, несовременность порядков потустороннего мира.
     Воздух стал  намного  суше,  теплее,  в  душе  шевельнулось  недоброе
предчувствие. Как бы впереди не оказалось то самое огненное озеро...
     Томас тоже ощутил нарастающую сухость, запах серы. Ветер стал горячим
как самум пустыни. Всюду торчали голые камни с округленными краями,  будто
уже сотни лет ветер дует только в одну сторону.
     Олег шел, слегка наклонившись вперед, одолевая встречный напор. Томас
тоже чувствовал, что продавливается сквозь горячую  стену  воздуха,  но  в
железе шагать легче... или тяжелее?.. Олег не успевал взмокнуть  от  жара,
как ветер высушивал кожу, а тут под доспехами вязаную рубашку хоть выжимай
     Глаза щипало, сквозь мутную  пелену  видел,  как  Олег  взобрался  на
гребень, упал среди камней. На подгибающихся ногах Томас доковылял, рухнул
рядом. Горячий воздух бросался в лицо не  только  спереди,  но  и  как  бы
снизу...
     Голова его почти свисала над краем пропасти. Другой край угадывался в
дрожащем от жары воздухе не  ближе,  чем  за  милю.  Это  было  похоже  на
гигантский котел, вырубленный в горах. Далеко  внизу  кипела  и  клокотала
багровая лава. Коричневая корка  лопалась,  выстреливали  оранжевые  струи
огня, заливали лаву, быстро  желтея,  превращаясь  в  пурпур,  остывая  до
багрового, но оранжевые языки раскаленного метала выплескивались  повсюду.
Темные комочки шлака плавали редкими островками. Вся поверхность  бурлила,
кипела, взрывалась фонтанчиками раскаленного почти добела тяжелого огня.
     -- Что это? -- спросил Олег.
     Томас подумал, порылся в памяти, рассказах прелата, забавных случаях,
что рассказывали воины на привалах, ответил уверенно:
     -- Геенна.
     -- Это здесь... ваши души греются?
     Томас ответил с достоинством:
     -- Только нагрешившие.
     --  Ну-ну...  Только  что-то  пусто.  Здесь  же   должно   быть   все
крестоносное войско, вся Британия, да и весь христианский мир...
     Томас прервал:
     -- Что-то ты недопонимаешь в нашем мире, сэр  язычник!  Не  может  же
душа   разорваться   сразу   в   сто    мест?    Ежели    кто-то    больше
лжесвидетельствовал, чем воровал,  то  он  сейчас  в  другом  месте  лижет
раскаленную  сковороду,  а   ежели   подкалывал   праведного   христианина
нечестивыми шуточками, то возле дворца самого Сатаны корчится на колу...
     Олег буркнул:
     -- Все понятно, можешь не продолжать.  Все  равно  не  пойму,  почему
здесь ни одного?
     Томас улыбнулся с чувством полнейшего  превосходства  над  язычником,
который всю дорогу тыкал его носом в то, что считал очевидным, а здесь  не
понимает простейших вещей, известных ребенку:
     -- Вчера был страстной четверг!
     Он вытер  пот,  чтобы  лучше  видеть  непонимающее  лицо  всезнающего
отшельника. Тот сердито подвигал бровями:
     -- Да плевать на ваши календари. Ну и что?
     -- Как что? -- сказал Томас с расстановкой.-- Ты еще не понимаешь?
     -- Нет,-- ответил Олег раздраженно.
     Томас сказал сожалеюще:
     -- Что дикость с людьми делает... Так с  виду  вполне  человек,  хоть
зарос и на ушах висит. А такого не знает!  Да,  пора  тебя  крестить,  сэр
калика. Конечно, эпитимию сперва за грехи накладут,  но  ты  не  тревожься
особенно, я похлопочу, чтобы полегче. Так, лет  сто  в  каменоломне  камни
тесать  на  храм  Божий,  зубочисткой  лес   валить   или   поклоны   бить
Николаю-угоднику... А потом будешь знать все, как и то, что от  Страстного
Четверга по самую Троицу все грешники в аду освобождаются от мук.
     Олег,  который  в  продолжении   торжествующей   речи   рыцаря   едва
сдерживался, чтобы не дать ему по шее, чтобы рухнул в геенну, и тем  самым
проверить, в самом ли деле не сгорит от четверга до троицы, сейчас спросил
с непониманием:
     -- Почему?
     -- Не знаешь? Эх ты, а  еще  в  пещерах  сидел!  Наша  премилосердная
Пречистая  Дева  упросила  Господа,  чтобы  хоть  на  это  время  грешники
освобождались от мук.
     В зеленых глазах калики все еще стояло недоумение:
     -- А зачем?
     Томас подумал, сдвинул железными плечами:
     -- Чтобы отвыкли. А то притерпятся!. Человек по  всему  привыкает.  А
после Троицы опять в огонь, тогда-то и начнутся вопли...
     Он злорадно засмеялся, потер ладони. Правда, оставалась жалость,  что
не узрит Гудвина, тот явно тут сидит, больно паленым пахло, но  все  равно
приятно, что столько народу здесь,  а  другие  грешники  еще  и  расширяют
геенну, пополнение ожидается. Больно милосердным Господь кажется иной раз,
если послушать монахов, но если смотреть отсюда, то как раз  такой,  какой
надобен белому свету.
     -- А-а-а-а,-- наконец понял Олег,-- перенесли с субботы на четверг!
     -- Что перенесли?
     -- В  иудейском  аду  от  мук  освобождают  по  субботам,--  объяснил
калика,-- у них по субботам нельзя ничего  делать,  а  в  этом  филиале...
правила меняют применительно к местным условиям...
     Томас на всякий случай насупил брови, чувствовал  непочтение,  калика
слишком часто упирает на то, что их ад, как и рай, всего лишь выплески  из
иудейских. Колонии, так сказать.
     Он заметил, что Олег  хмурится,  сдвигает  брови.  В  зеленых  глазах
тревога  стала  заметнее.  Он  посматривал  то  на  небо,   багровое   как
подвешенная туша в мясной лавке,  то  вытягивал  руку,  щупал  раскаленный
воздух. Томас спросил с самодовольством владетельного государя:
     -- Что-то не так с геенной?
     -- Да этот ветер,-- сказал Олег  с  досадливым  недоумением.--  Черт,
ничего не пойму!
     -- Да что не так?
     -- Не в ту сторону,-- ответил калика зло.
     Томас повертел головой.
     -- Ты даже знаешь,-- сказал он саркастически,-- откуда ветер  дует  в
аду?
     -- Я знаю,-- огрызнулся Олег,-- как дует при пожаре!  Горячий  воздух
поднимается вверх, а при этой  жаре  должна  быть  такая  могучая  тяга...
всякого бы в радиусе версты вместе  с  холодным  воздухом  заносило  бы  в
геенну. Вместе с чертями.
     -- А потом возгоняло наверх? -- спросил Томас.-- Наверное, чтобы даже
так грешники не сбежали. Но тебе-то что? Это их нечестивое колдовство.
     Олег смотрел в геенну мрачно, даже огненные отблески лишь делали  его
мрачнее. Голос тоже был тяжелым и темным, как ночь в пещере:
     -- Легко все объяснять колдовством. Или неисповедимостью путей вашего
бога. Но здесь, боюсь, в самом деле  без  магии  не  обошлось.  Понимаешь,
Томас, я уже тут пробовал... Но моя магия здесь не действует,  это  точно.
Придется идти по-людски. Где зайчиками, где лихими лисками, где волчиками,
а где и муравьями проползать в щелочки...
     Томас сказал, стараясь придать голосу  мужественную  нотку,  хотя  от
мрачного предчувствия в низу живота начали замерзать внутренности:
     -- Зайчиками, лисками... Это по-людски?
     -- Все по-людски. Даже по-рыцарски, и то уже  по-людски.  Хотя  скажи
кому, что по-рыцарски и по-людски будет  в  чем-то  совпадать...  гм...  А
вообще-то нам повезло...
     -- В чем?
     -- А что выходной. У всех пьяные рожи, вилы побросали...
     -- Вилы?
     -- Трезубцы,-- перевел Олег.-- Никакой тебе охраны. Разболтались, нет
опасности, нет противников. Только жалкие грешники,  Если  не  шуметь,  то
сумеем прошмыгнуть у них под носом.
     Томас сердито стискивал зубы. Это в  первый  год  войны  в  Сарацинии
пытался везде идти под зов боевого рога, с опущенным забралом  и  надежным
копьем в недрогнувшей руке. Таких было много, их кости и сейчас  белеют  в
жарких песках. А он  выжил,  ибо  в  Британии  воевал  по-британски,  а  в
Сарацинии -- по-сарацински. Здесь, правда, не Сарациния,  но  кто  сказал,
что он неспособен учиться воинскому искусству еще и еще? Это не книги, при
виде которых скулы сворачивает зевотой.
     Олег  уже  двинулся  потихоньку,  пригибаясь  и  надолго  замирая  за
камнями. Томас дважды спотыкался так, что железный  лязг  сотрясал  воздух
как призыв к битве, а однажды запнулся  за  соринку,  пытался  удержаться,
бежал, сильно наклонившись вперед, с разбега налетел  на  стену,  грянулся
как камень из мощной баллисты в  склад  с  побитыми  железными  доспехами,
зазвенело так, что Олег скривился и зажал уши, а Томас, еще и  отброшенный
ударом, рухнул на спину, покатился, гремя как сцепившиеся колесами  боевые
тараны.
     Олег изготовился к бою, но со стороны чертей слышались только  пьяные
выкрики. Осторожно выглянул, в глазах недоверие, медленно выдохнул:
     -- Ну, Томас, тебя в самом деле хранит Пресвятая.
     Томас разбросал руки и ноги, остановив падение,  прохрипел,  все  еще
ничего не видя, кроме вспышек в глазах:
     -- Я знаю.
     -- Уши заплевала тем дурням. Совсем глухие, вороны!.. Правда, мы  уже
далеко, могли в самом деле не услышать. Да еще когда вон тот пьяный  кабан
орет погромче, это они так поют... Вон тот, у которого доспех как у  тебя,
даже герб похожий, только хвостик льва не в ту сторону...
     Томас с трудом поднялся, сел:
     -- Дикарь ты, сэр калика. Не знаешь, что если  хвост  льва  в  другую
сторону, то это не лев, а леопардовидный лев, а то  и  вовсе  львоподобный
леопард. А если хвост задран, то не лев, а леопард...
     -- Что лев, что леоперд,-- сказал Олег грустно,--  все  одно  зверье.
Хотя бы кто нарисовал человека.
     Томас так возмутился, что сразу ощутил силы встать и пощупать меч, на
месте ли:
     -- Кто ж на такое решится? Человека, самого что ни  есть  из  зверей,
волен изобразить разве  что  сам  Господь.  Плохо  знаешь  сложные  законы
геральдики, сэр калика! Это не какая-нибудь философия, это наука важная  и
нужная в повседневной жизни.
     Уже не так таясь, они быстрее  бежали  вдоль  каменной  стены.  Томас
берег дыхание, помалкивал, он же первым услышал хлопанье крыльев,  хриплый
яростный крик. Не разворачиваясь,  выхватил  на  бегу  меч,  отскочил  под
укрытие стены с криком:
     -- Олег! Сверху!!!
     Калика упал как подкошенный, Томас успел увидеть, как  его  откатило,
словно клок травы под ударом  ветра.  Сверху  на  них  обрушились  толстые
потные твари. Томас люто провел по воздуху широкую блистающую дугу, лезвие
вздрагивало, разрубывая плоть, но дуга получилась полная, сверху  и  прямо
перед ним шлепались визжащие куски мяса, брызжущие кровью,  а  с  неба  на
плато  падали  крылатые  мускулистые  черти,  все  как  один  с   нелепыми
трезубцами, глаза горят, рты перекошены в жутком визге. Томас не  дрогнул,
лишь как можно быстрее вращал мечом, в руки хлынула  радостная  мощь,  что
просыпается лишь в сладкие мгновения кровавой битвы.
     В редкие мгновения, когда поворачивался, видел, как  по  трое-четверо
пытаются протиснуться к стене. Судя по тому, что  там  тоже  слышались  их
отчаянные вопли, калика все еще держался. Меч отяжелел от  выпитой  крови,
Томас обливался потом, но вдруг увидел в  трех  шагах  стену  из  гранита,
ударил перед собой еще крест-накрест, и стену увидел почти целиком.  Перед
ним орал и тыкал в него трезубцом толстый черт с  отвисшим  брюхом.  Томас
без труда достал его в голову, и с изумлением понял, что в глазах  уже  не
рябит от ярко-красных тел, волосатых крыльев, оскаленных морд.  Эти  морды
лежали в лужах крови по всей площадке.
     В стороне раздался вопль, превратился в  хрип,  и  Олег,  прежде  чем
перешагнуть через труп, брезгливо вытер залитый  кровью  посох.  Лицо  его
было суровое:
     -- Твари...
     -- Мы отбились снова! -- вскрикнул Томас ликующе.
     Калика взглянул  исподлобья,  отвернулся,  долго  смотрел  в  сторону
злобно чернеющих гор. Тучи двигались так низко,  что  задевали  брюхом,  и
тогда вспыхивали короткие злые искры, словно камнем чиркали по железу.
     -- Это было просто.
     -- Просто? -- обиделся  Томас.--  Мы  спина  к  спине  против  тысячи
вдвоем!.. Ну, пусть не тысячи. Все-таки черти!
     -- Разжирели,-- бросил Олег брезгливо.-- Это не воины. Лет тысячу  не
дрались! А грешников не пущать из  котлов  --  много  ли  ума  и  воинской
сноровки?. Боюсь, сэр Томас, эти были посланы только обнаружить...
     -- И кто придет следом?
     -- Тот, кто покрепче.
     Над  дальними  горами  вспыхнуло  зловещее  зарево.  Одна  из  вершин
раскололась, оттуда вырвался столб  огня  и  дыма.  Как  тесто  из  квашни
полезла через край красная лава. Низкие тучи вспыхнули, подсвеченные снизу
багровым, там завертелись массы, свиваясь в чудовищный жгут, двигались все
быстрее и быстрее, а в центре воронки Томасу почудился  мелькнувший  глаз,
огромный и полный нечеловеческой злобы.
     -- Ого,-- сказал калика, и Томас понял по его дрогнувшему голосу, что
отшельник тоже заметил чудовищный смерч,-- это уже за нами...
     Он пятился,  не  отрывая  глаз  от  дальнего  неба.  Томас  порывался
пуститься бегом, но с тоской и страхом чувствовал, что не убежишь, догонит
и сомнет как бог черепаху. Калика, бледный и напряженный, как тетива  лука
перед выстрелом, судорожно шарил взглядом  то  по  небу,  то  у  себя  под
ногами. Пальцы щупали стену,  словно  пытался  вжаться,  войти  в  камень,
укрыться внутри скалы.
     -- Сэр Олег,-- сказал наконец Томас, он выпрямился,  стараясь  являть
рыцарское достоинство,-- мы можем красиво умереть!
     -- Да? -- огрызнулся Олег.-- Это на миру смерть красна, а  здесь  кто
увидит?
     -- Мы увидим,-- возразил Томас неуверенно.-- Гм... а что еще...
     Олег внезапно  метнулся  в  сторону.  Томас  успел  увидеть  деловито
прыгающую лягушку. Отшельник взмахнул длинной дланью,  его  огромная,  как
лопасть  весла,  ладонь  подхватила  лягушку   на   лету.   Она   отчаянно
забарахталась, он зажал в ладонях, что-то пошептал, подул в морду. Лягушка
смотрела злобно, надувала белые щеки,  кряхтела  недовольно.  Задние  лапы
подвигались  в  слабой  попытке  освободиться,   потом   застыла,   только
отвисающий подбородок мерно раскачивался, будто там переливалась вода.
     Томас в испуге оглянулся:
     -- Сэр Олег, смерч раскрутился  так,  что  от  него  летят  клочья...
Начинает двигаться в нашу сторону!
     -- Быстро?
     -- Пока медленно,-- ответил Томас, он не отрывал  глаз  от  страшного
смерча,-- но всякая тварь сперва берет разгон... Голова  его  в  тучах,  а
хвост скребет землю!
     Олег потыкал пальцем в толстое брюхо лягушки:
     -- Скребет землю... Когда-то эти тоже скребли  хвостами...  И  сейчас
рождаются с хвостами, а потом теряют...
     -- Головастики, что  ли?  --  спросил  Томас  брезгливо.--  А  почему
теряют?
     -- Как напоминание,-- сказал Олег,-- о том великом проступке...  твои
попы сказали бы -- грехе, который совершили их хвостатые родители.
     Томас поглядел на смерч, что перевалил горы и тяжело  двигался  в  их
сторону, перевел недоверчивый взор на лягушку:
     -- У нее были хвостатые родители?
     Олег усмехнулся:
     -- Еще  какие!  Земля  тряслась,  когда  такая  жабушка  выходила  из
пещеры... или из болота. Не знаю в чем жила. Когда шла  через  лес,  самые
высокие деревья были до коленей... ну, пусть  до  пояса.  Ударами  хвостов
такие жабоньки рушили скалы! Хвосты у них  были  --  ого!  Даже  утолщение
мозга постепенно перемещалось из переднего конца спинного  мозга  в  самый
конец. Это с той поры стали говорить,  что  один  умен  сперва,  а  другой
потом... Мол,  задним  умом  крепок.  Кто  говорил?  Конечно  же  --  они,
лягушки... Но я лично не знаю более безгрешных и оболганных созданий,  чем
лягушки. Да и не только я... Знаю еще одну философскую школу в Афинах, там
ищут иное  объяснение,  почему  лягушки  рождаются  с  хвостами,  а  потом
теряют...
     Пока говорил, он непрестанно гладил  лягушку,  она  перевернулась  на
ладони кверху пузом, блаженно шевелила лапами. Олег сказал несколько слов,
от которых у Томаса  мурашки  помчались  по  спине,  обгоняя  друг  друга,
бережно посадил  пузатое  земноводное  на  камешек,  снова  сказал  что-то
негромко, но настойчиво.
     Лягушка вздохнула, переступила с лапы на лапу, устраиваясь  на  камне
поудобнее, раскрыла пасть.  Томасу  показалось,  что  лягушка  смотрит  на
калику с укором, но лишь еще раз вздохнула,  квакнула  негромко,  прочищая
горло, квакнула громче, а потом  выдала  такую  жуткую  трель,  что  Томас
пошатнулся и невольно отступил на шаг,  будто  невидимый  кулак  ударил  в
железную грудь.
     --  Еще,--  попросил  Олег  настойчиво.--  Еще,  моя  красавица...  И
побыстрее, а то нас сейчас накроет.
     -- Она царевна? -- спросил Томас. Смерч вроде бы остановился, но лишь
затем, чтобы подождать каких-то  красных  мух,  что  в  великом  множестве
вились по обе стороны. Присмотревшись, Томас  с  холодком  узнал  крылатых
чертей. Их было настолько много,  что  не  нужно  быть  великими  воинами,
достаточно навалиться разом, чтобы раздавать обоих.
     Олег отмахнулся с пренебрежением:
     -- Брось. Как будто небеса различают кто из нас царь, кто не царь.
     -- А лягушка?
     -- А лягушка...
     Далекие раскаты прервали его слова. С противоположной от гор  стороны
наползала тяжелая туча, среди темнобагровых  глыб  метались  злые  молнии.
Томас со страхом видел, как из черноты выстреливали огненные копья, и там,
куда попадали,  дымилась  земля,  вспыхивал  огонь,  а  земля  становилась
спекшейся, горелой. Вслед за молниями двигалась серая стена дождя.
     -- Лягушка? -- спросил он неверяще.
     -- Она,-- подтвердил Олег. Взгляд стал острым.-- Ее бог любит, всегда
у него дождя выпросит... Разве у вас не так?
     -- Так,-- подтвердил Томас.-- Когда  лягушки  квакают,  всегда  потом
дождь... А молния не прибьет?
     -- Не можешь отбить мечом? -- удивился  Олег.--  Тогда  уворачивайся,
если такой неуклюжий.
     Стена дождя приблизилась, похожая на  падающую  гору.  Томас  сжался,
ожидая чудовищный удар, но когда на плечи и голову обрушилось море ледяной
воды, всерьез испугался, сможет ли подняться под такой тяжестью.  Мелькнул
мокрый, как тюлень, калика, исчез в грохоте дождя, грома,  блеске  молний.
Томас побежал следом, спотыкаясь на мокрых камнях, падал, но  звон  железа
тонул в грохоте грома, оглушающем шуме дождя, а когда вбежал  на  открытое
место, ноги задевали брошенные молоты, стальные клинья, крюки.
     Он старался не приближаться к скалам, там в  норах  и  под  каменными
навесами укрылись от ливня  надсмотрщики  и  невольники,  такой  дождь  не
длится долго, а калика, наверное, уже давно на той стороне...
     Ноги подкашивались, он чувствовал, что уже  потерял  направление.  За
спиной быстро светлело, грохот обогнал, туча ушла вперед,  там  вздымалась
пыль и блистали багровые молнии, но сколько не оглядывался,  не  видел  ни
чудовищного смерча, ни огромной стаи крылатых зверолюдей с трезубцами.
     Вздрогнул, когда сзади раздалось мощное:
     -- Ну и прешь... Еле догнал!
     Томас огрызнулся, скрывая невольный испуг:
     -- Не прохлаждаться пришли.
     -- Да уж, жарковато... Но мы почти пришли. Вон там чернеет стена, а в
ней дыра, куда верблюд пройдет. Там и есть Ченнир.
     Томас в удивлении озирался:
     -- А как же... желтый дым?
     -- Был желтый,-- успокоил Олег.-- Только в темноте  он  серый.  Да  и
смешивался с другими. Вперед!.. Будет и еще дым, не переживай.
     Каменная стена уходило в темное небо, слабые блики мерцали на  острых
гранях, все оставалось в тени. Томас забеспокоился, что уже миновали щель,
ни черта не видно, калика хладнокровно заметил, что цвет еще как-то  можно
объяснить, но запах скрыть труднее. Томас не понял, при чем тут запах,  но
через пару шагов  ноздрей  коснулся  гадостный  аромат,  смутно  знакомый,
калика довольно хмыкнул, указал Томасу на  меч,  а  сам  перехватил  посох
обеими руками.
     Впереди прямо из каменной стены,  так  показалось,  тяжелыми  волнами
выкатывался  дым.  Он  не  поднимался  выше  колена,  тяжело   расползался
неспешными волнами,  растекался,  постепенно  разжижаясь,  просачиваясь  в
углубления, заполняя ямки и впадины.

     Глава 10

     Олег пощупал стену,  Томас  видел  как  в  одном  месте  рука  калики
внезапно провалилась в камень. Сердце оборвалось, но Олег обернулся, молча
кивнул, навалился на камень... и пропал. Томас,  страшась  колдовства,  но
еще больше страшась остаться один, без друга, хоть и язычника, бросился на
скалу с такой поспешностью, что не  угадал  место,  грянулся  о  настоящий
камень. Сам содрогнулся от  удара  и  жуткого  лязга,  со  второй  попытки
проломился сквозь призрачное марево, едва не сбил с ног Олега, тот  ожидал
по ту сторону призрачной завесы.
     -- Тихо,-- прошипел Олег. Он стоял в  узком  проходе,  шагах  в  пяти
дальше щель расширялась, но ее перекрывала  настоящая  дверь,  из  дубовых
досок, медные  полосы  крест-накрест,  массивный  засов.  Олег  указал  на
дверь.-- Я чую, он там...
     Томас открыл перед дверью рот, но Олег с силой ткнул в бок:
     -- С ума сошел?
     -- А что,--  возразил  Томас.--  Это  не  по-рыцарски  врываться,  не
предупредив. Все-таки там не простолюдин...
     -- Эх...
     Олег покачал головой, знаком показал, что когда окажутся в помещении,
каким бы оно не было, он, Томас, должен мчаться  направо  и  рубить  всех,
кого встретит. А сам калика пойдет налево.
     Томас ожидал,  что  калика  наконец-то  прибегнет  к  магии,  но  тот
отступил, разбежался и с такой силой ударился в  дверь,  что  та  вылетела
вместе с косяком. Калика исчез в облаке пыли, дыма. Томас метнулся следом.
Он успел увидеть как прямо из дыма прыгнуло оскаленное чудовище, зубы  что
кухонные ножи, глаза горят как угли, инстинктивно взмахнул мечом, в  плече
стегнуло болью, но меч удержал, а чудовище пронеслось мимо.  Томас  слышал
глухой удар, раненый зверь явно не попал в проем.
     Дым исчезал, в глубине калика сильными ударами бросил на пол высокого
человека в зеленой одежде. Наконец тот распластался иак рыба, только глаза
с ненавистью следили за каликой. Еще двое лежали  под  стеной.  Под  одним
расплывалась лужа крови, другой лежал вроде  бы  вверх  лицом,  но  вместо
груди Томас увидел широкую спину.
     С мечом в руке Томас спросил зло:
     -- Всех, кого встречу?
     Олег сказал предостерегающе:
     -- Ну-ну, там еще могли остаться слуги. Погляди в задних комнатах.
     Томас надменно бросил меч в ножны:
     -- Со слугами дерись сам.
     Калика рывком вздернул человека в халате на ноги. Тот  размазывал  по
лицу кровь, вздрагивал, все еще не придя в себя. Вся комната  была  усеяна
обломками мебели, разбросанными  бумагами.  Олег  потряс  мага  за  халат,
внезапно спросил почти ласково:
     -- Ченнир, верно?
     Голос магу не повиновался, он судорожно кивнул.
     -- Вот и хорошо,-- сказал Олег.-- Ты ворон любишь?
     -- Н-нет,-- ответил маг ошарашено. Выплюнул кровь,  повторил  тупо.--
Не люблю.
     Олег улыбнулся:
     -- И я не люблю. Падаль жрут. Вот видишь, как  много  у  нас  общего.
Рассказывай. Мы найдем  общий  язык.  Иначе  вороны  будут  клевать  тебя.
Конечно, тебе будет уже не больно, я  позабочусь,  но  все-таки  противно,
когда грязными лапами будет топтать по  твоей  морде,  когти  грязные,  по
дерьму могли ходить, а потом гадостным клювом станет долбить тебе глаза...
С чего они все с глаз начинают?
     Маг побледнел, глада вылезли из орбит, а веки затрепетали:
     -- Но вам отсюда не уйти... Лучше, если сразу сдадитесь!
     Томас негодующе всхрапнул, выпрямился, хотя от усилий заболели ребра,
а Олег сказал рассудительно:
     -- Тебе-то что? Сдадимся, не сдадимся  --  ворон  клевать  будет  все
равно. Отвечай, как пройти к Вельзевулу?.. Гм, к Вельзевулу вроде  бы  уже
не надо. Тогда как пройти в замок вашего князя  Тьмы,  но  так,  чтобы  не
напороться на стражу?
     Маг прошептал, глаза его дико озирали разгром:
     -- Как вы... сумели сюда...
     -- Да нешто это ты нас  поймал?  --  удивился  Олег.--  Нет?..  Тогда
спрашивать буду я, а ты, чтобы лучше запомнил...
     Он небрежно ткнул вытянутыми пальцами в ключицу мага,  там  хрустнули
тонкие косточки. Маг взвыл:
     -- За что?
     -- А чтобы ты все понял,-- объяснил  Олег.--  Мы  торопимся.  Отвечай
быстро, останешься жить. Помедлишь, убью.
     Он говорил спокойно, но на Томаса повеяло морозным ветром. Калика был
как ледяная глыба, холодный и безучастный, и было видно, что убьет так  же
просто,  как  убивает  падающая  сосулька.   Маг   вздрогнул,   пролепетал
быстро-быстро, словно рассыпал горох по всей комнате:
     -- Мне велел взять от котлов стражей... и послать наперехват, великий
маг Смерти, сам Раклан! А Раклана нельзя ослушаться.
     Томас перевел взор на отшельника, почему-то  показалось,  что  сейчас
хлопнет себя по лбу и скажет что-то вроде,  что  пора  бы  выпороть  этого
Раклана, в прошлом ученика, сейчас задаст, если тот не примчится с  кубком
вина для своего учителя... но лицо Олега было смертельно серьезным, на лбу
собрались тяжелые складки.
     -- Но ты не очень и старался  ослушаться,--  сказал  будто  про  себя
Олег.-- Что ж, надо заглянуть к этому Раклану... Где он, говоришь?
     Маг  затрясся,  лицо  то  бледнело,  то  желтело,  наконец   просипел
перехваченным горлом:
     -- Он в пещере...
     -- Ага, пещерник,-- кивнул Олег.-- Это хорошо.  Достойный  человек...
должно быть.
     Томас саркастически крякнул, окинул грязного  отшельника  придирчивым
взглядом с головы до ног. Олег деловито связал  мага  по  рукам  и  ногам,
сунул ему в рот кляп, предварительно проверив, не захлебнется ли  соплями,
пинками вкатил в темную кладовку.
     Когда выбежали, Томас громко удивился на ходу:
     -- Как это не убил?
     -- Слово нарушать нельзя,-- объяснил Олег нехотя.-- Иначе ни  поступи
культуры, ни даже вшивого прогресса.

     Томаса шатало от одной стены ущелья к другой.  Когда  выросла  черная
стена, где отверстие было  красным,  пышущим  огнем  и  запахом  серы,  он
потащился туда как к спасительному оазису.  Отшельник  тоже  устремился  к
этой щели, Томас вытащил меч, чувствуя  как  потяжелело  лезвие,  заспешил
следом, а на незримом пороге сделал усилие, едва не упал, но обогнал.
     Дверь  выступила  из  темноты  внезапно,  слабо  подсвеченная   снизу
рассыпанными угольками. Томас, не в силах остановиться,  качнулся  вперед,
чувствуя  свое  тяжелое  тело.  Ударил  плечом.  Отдалось   болью,   дверь
вздрогнула, петли затрещали, и Томас ввалился в комнату.
     На стенах жутко скалили зубы черепа, глаза горели пурпуром. От них по
всей комнате шел зловещий свет, озарял широкий стол. Приземистый  человек,
широкий и упитанный, вскочил в страхе. Глаза его расширились в ужасе.
     -- Узнал? -- прорычал Томас.
     Колдун вскинул руку, глаза его вонзились как ножи в грудь Томаса,  но
за его спиной послышались шаркающие шаги, усталый голос произнес:
     -- Узнал, конечно Но не ожидал, ясно.
     Колдун быстро перевел взор на Олега. Страх сменился яростью:
     -- Конечно, ожидал. Я не думал, что такой слабый маг вас сумеет...
     -- Так чего же переполошился?
     Колдун ответил желчно:
     -- Я ожидал к вечеру. Но это ничего, у меня для вас кое-что готово...
     -- У нас тоже,-- ответил Олег.
     Томас не успел проследить взглядом за  рукой  отшельника,  но  колдун
охнул, перегнулся, а Олег другой рукой так же молниеносно ударил по спине.
Послышался хруст, выступающие  под  тонким  халатом  позвонки  провалились
вовнутрь. Маг беззвучно рухнул лицом вниз. Олег пинком перевернул, спросил
с вялым интересом:
     -- Ворон любишь?
     Маг смотрел затуманенными глазами, руки бесцельно скребли  пол,  ноги
не двигались. Томас с холодком понял, что калика перебил  колдуну  хребет.
Красный свет заливал всю комнату, и когда кровь потекла изо  рта  колдуна,
она показалась Томасу слюной. Маг с трудом отер дрожащей ладонью  разбитое
в кровь лицо. Толстые, как оладьи, губы шевельнулись с трудом:
     -- Люблю.
     Томас с любопытством  ждал,  что  скажет  калика,  но  тот  кивнул  с
удовлетворением:
     -- И я люблю. Умные птицы. И живут долго. Видишь,  как  много  у  нас
общего? Но ты столько не проживешь, если не будешь хоть  наполовину  таким
же умным и сообразительным.
     -- Ты все равно убьешь...
     -- Могу,-- согласился Олег.-- Но зато быстро,  без  мук.  Но,  скорее
всего, все же оставлю топтать землю. Если знаешь меня,  то  знаешь  и  мои
повадки.
     Маг смотрел расширенными глазами. В них была боль, он закусывал губы,
кровь текла из уголков, но превозмогал  себя,  а  когда  заговорил,  голос
звучал почти ровно:
     -- Твари... Падите на  колени  и  молите  о  пощаде...  Тогда,  может
быть...
     Олег проговорил медленно:
     -- Мне кажется... ты нас с кем-то спутал.
     Тот широко улыбнулся:
     -- С кем же?
     -- С людьми, которые стерпят.
     Носок его сапога ударил мага в бок, а когда тот задохнулся  от  боли,
хладнокровно опустил ногу на шею. Лицо мага начало багроветь. Он ухватился
обеими руками за сапог отшельника, но тот продолжал давить, смотрел сверху
обрекающе. Лицо было пугающе равнодушным, словно давил ядовитого паука.
     Маг прохрипел, в уголках рта вздувались кровавые пузыри:
     -- Он... не... сказал...
     Олег оглянулся на Томаса. Рыцарь  подался  вперед,  в  глазах  жадное
нетерпение, челюсти стиснуты, а кулаки  сжимаются  до  скрипа  в  железных
рукавицах.
     --  Понятно...--  проговорил  Олег   задумчиво,   он   чуть   ослабил
давление.-- Хочешь сказать, что наш след обрывается?
     -- Я ответил правду...
     -- Ну-ну. А  почему  ты  взялся  выполнять  приказы?  Не  мальчик  на
побегушках, вон харя как у борова!
     -- Я... великий маг...
     -- Вот-вот! Я и говорю, морда-то, морда...
     -- Он представил доказательства...
     -- Какие?
     -- Тряхнул землю...
     Томас побледнел, в глазах боль  и  разочарование.  Лицо  сразу  стало
измученным, тело словно потеряло стальной стержень, стало приземистее.
     -- Это не только он может,-- бросил Олег небрежно.-- Что еще?
     -- Он остановил... луну... Он заставил Стикс течь вспять... Он явил и
другие знаки, что показали мне Его мощь, перед которой  я  склонился  ниц,
перед которой увидел свою малость, и, распростершись во прахе, я возопил о
Его милости и поклялся в послушании...
     Олег кивнул Томасу:
     -- Видишь? Ему бы  в  Британии  жить.  Верность  и  послушание  более
сильному разве не основа рыцарства?.. Ладно, пока верю. Хоть и невероятно,
потому верю. Как сказал Тертуллиан: верую, ибо нелепо. Если бы это  врало,
то сочинило бы правдоподобнее.
     Томас уже у выхода  услышал  глухой  удар,  хруст.  За  пещерой  Олег
догнал, хлопнул по плечу. Зеленые глаза горели хищным огнем:
     -- Ну что?... Пришла пора последней схватки?
     -- Ты его убил? -- спросил Томас глухо.
     -- Кого? -- удивился Олег.-- Ах, ты о маге... Наверное, все же нет...
Если очнется, то со временем залечит все,  что  сломано  или  перебито.  С
другой стороны, он посылал к нам не отроковиц  с  цветами!  Ты  забыл  тех
страшилищ? И еще один момент... Он в самом деле приготовил для нас  нечто.
Я даже не хочу узнавать, что. И если бы я промедлил хоть на миг...
     Томас ощутил озноб, словно голый оказался под  пронизывающим  ветром.
Да, калика быстр и, когда надо действовать, не  размышляет  с  какой  руки
ударить, как сороконожка решала с какой ноги пойти.
     -- Черт с ними,-- пробормотал он. Его раскачивало, он чувствовал, как
перед глазами плывет стена, туманится, и были это слезы или  пот,  сам  не
помнил.-- Теперь... что? Ниточка оборвалась?
     -- С треском,-- согласился Олег.-- Но он дал намек...
     -- Ложный,-- бросил Томас.-- Ибо трясти горы кто может, если  не  сам
Господь Бог?
     Олег отвел взор:
     -- Ну, для этого не обязательно быть богом...
     -- Тогда сам Сатана,-- сказал Томас твердо.
     Отшельник снова задумался, кивнул:
     -- Ну...  это  не  обязательно  тоже,  но...  возможно,  Сатана  нами
заинтересовался. Понимаешь, мне трудно здесь  разбираться,  это  твой  ад,
тебе здесь сидеть в котле, а не мне. Ты  должен  бы  лучше  знать  здешние
порядки... Однако, думаю, стоит  все  же  направить  стопы  к  Вельзевулу.
Что-то все говорят больше о нем, чем о Сатане. Хотя  это  понятно.  Твоего
управителя крестьяне тоже боятся больше, чем тебя.
     Томас нахмурился,  сравнили  с  Сатаной,  но  превозмог  оскорбление,
ответил твердо:
     -- Вельзевула исключим. Остается... сам князь Тьмы.
     -- Это твой рай,-- снова  напомнил  Олег,  поправился:  --  Твой  ад.
Впрочем, где бы ты поставил свой замок?
     Томас осмотрелся, помедлил:
     -- Не здесь. Слишком ровно. Замок лучше всего воздвигать на скалистом
острове... или в излучине глубокой реки. Если же нет озера  или  реки,  то
хотя бы на холме. Если нет холма, то согнать крестьян, чтобы насыпали этот
холм. А здесь народу много...
     -- Близко,-- одобрил Олег. Томасу почудилась насмешка,  но  не  понял
ее, а Олег добавил,-- Что значит, сословное мышление... Я  помню,  что  за
теми горами протекала  как  раз  такая  река.  Глубокая,  вода  быстрая  и
чистая...гм... это для здешних мест необязательно, зато петли бросает  как
заяц возле норы.
     -- Тогда пойдем, не стой на месте,-- поторопил Томас.
     Олег взглянул с удивлением:
     -- Я думал, ты устал.
     -- Я устаю от ничегонеделанья,-- заявил Томас. Он с усилием  выпрямил
спину.-- Так мы идем или спим на ходу стоя?
     -- Эх, Томас... А еще король,-- пробормотал Олег, Томас  не  понял  к
чему, тем более, что калика тут же поправился,-- хотя для короля  это  как
раз то, что надо...

     Они продолжали тащиться почти  в  темноте,  хоронясь  и  скрадываясь,
когда небо медленно очистилось от туч. Луна воссияла во всей злобной мощи.
Они видели, как впереди  на  милю  протянулась  ровная  каменистая  земля,
изредка перемежаясь мелкими оврагами.  А  там,  почти  на  краю  зримости,
надменно как злая брань вздымается рыцарский замок. Стены отвесны, темнеют
узкие окна бойниц, высокие башни грозно вздымаются по всем четырем  углам,
а в середине недобро блещет металлом купол.
     Томас огляделся:
     -- Либо еще один чародей... либо...
     -- Почему чародей?
     -- Вокруг замка пусто,-- определил Томас.
     Замок стоял в  гордом  одиночестве,  без  привычного  скопища  жалких
домиков простолюдинов. К нему не  тянулись  скрипящие  подводы  с  зерном,
рыбой из озер, не везли дрова во многочисленные печи и камины, не гнали во
двор замка скот на убой, словно обитатели замка кормились  из  воздуха,  а
мясо жарили на лунном свете.
     -- Может быть,-- сказал задумчиво Олег,-- из тебя  все  же  получится
король...
     -- Почему?
     -- Простолюдинов замечаешь...
     -- А с кого ж налоги брать? -- удивился Томас.-- Ты в  своих  пещерах
совсем опещерился.
     Выдвинулись из тени с осторожностью, но  глаза  были  уже  на  стенах
замка, душа Томаса уже страшно рубилась там на стенах,  сбрасывала  врагов
на камни, крушила и разносила...
     -- Что-то странное в этом замке,-- проговорил  Олег  тревожно.--  Как
будто нарочито поставили на видном месте.
     -- Ну да,-- буркнул Томас.-- Для нас такую махину строили!
     -- Ну, замок не новое заклятие, его можно и за миг...
     Томас услышал  предостерегающий  вскрик,  с  опозданием  развернулся,
выхватывая меч, но оказалось, что смотреть  надо  было  вверх.  По  голове
ударили, он саданулся о твердое, с хриплым воплем  ударил  рукоятью  меча,
еще не успев раскрутить в  могучем  рыцарском  замахе.  Сверху  обрушились
удары, рядом грузно падали огромные багровые тела,  складывали  крылья,  а
он, уже все поняв, спешно рубил до того,  как  успеют  встать  с  земли  и
броситься в бой.
     В стороне удары посоха сливались с треском костей. Это  был  сплошной
звук, словно мельница перемалывала крупное зерно. Томас, подражая  калике,
рубил как можно быстрее, двигался из стороны в сторону, на удары и  толчки
не обращал внимания, все  потом,  если  потом  будет,  сам  орал,  скрипел
зубами, нагнетая в  себе  ярость,  вгоняя  в  бешенство,  ибо  напали  так
внезапно, что не успел, не успел...
     Меч врубался в податливую  плоть,  Томас  чувствовал  себя  волком  в
овечьем стаде, что вдруг само  пыталось  напасть  на  волка,  чужие  удары
только шатали, слышался отвратительный скрип когтей по железу доспехов, он
расшибал головы даже локтями, а когда чья-то рогатая  оказалась  у  самого
бока, прижал, услышал сладостный хруст черепа,  когтистые  лапы  бессильно
заскребли по панцирю, и Томас вскрикнул счастливо,  ибо  размозжить  врагу
голову почти так же сладостно,  как  завалить  на  залитый  кровью  пол  и
насиловать жену врага.
     Крылатые звери бросались тупо, на верную смерть, как будто  их  гнала
участь  худшая,  чем  гибель.  И  когда  за  их  спинами  встал  гигант  с
развернутыми крыльями,  громадными  и  просвечивающими  багровой  пленкой,
толстые жилы выделяются четко  и  угрожающе,  Томас  развернулся  к  нему,
тяжело дыша, пытаясь восстановить дыхание. Гигант был на две головы  выше,
намного шире, грудь впятеро, плечи обвисли под тяжестью, а в  обоих  руках
блистало по длинному мечу, от которых струился  зловещий  синеватый  свет,
ядовитый даже с виду.
     Лицо гиганта было в тени, Томас видел только толстые рога,  острые  и
загнутые, уши торчали на макушке по-звериному, лунный  свет  озарял  зверя
сзади. Томас только и понял,  что  противник  обнажен,  это  его  вассалы,
которых либо не жалеет, либо хотел проверить в бою и оставить лучших.
     -- Ты тоже здесь останешься,-- прохрипел он,  а  потом,  предположив,
что противник все же  рыцарского  звания,  хоть  и  безнравственно  голый,
выкрикнул с колебанием в голосе: -- Назови себя, сэр... Я что-то  не  могу
рассмотреть твоего герба.
     Противник, лица которого не рассмотреть, зловеще расхохотался:
     -- Меня зовут по-разному, но можешь называть Смертью!
     В сторонке послышались два глухих удара, калика всхрапнул  как  конь,
оставшиеся три крылатых зверя помельче  тоже  бросились  к  нему,  оставив
рыцарей готовить себя бранью к брани. Томас слышал еще удары,  всего  три,
там шлепалось, скребло камень, под ноги плеснуло теплым,  кровь  шипела  и
дымилась, быстро уходила темным паром.
     -- Я тебя назову,-- ответил Томас,-- назову так, как заслуживаешь. Не
зря  же  у  тебя  щит  не  только  укоротили,  но  и  вовсе  лишили  всего
рыцарского...
     -- Даже штаны отобрали,-- бросил калика из-за спины. Он встал  рядом,
отер пот со лба, одежда слиплась  и  потемнела.  На  встревоженный  взгляд
Томаса отмахнулся: -- Соплями измазали... Под стать этому,  безпортковому.
Говоришь, его из рыцарей в шею?
     Гигант взревел, ринулся в бешенстве, два меча заблистали  как  лунные
лучи. Томас едва успел уклониться, лезвие пропороло воздух  рядом.  Камень
за спиной разлетелся на мелкие кусочки. Один  с  такой  силой  щелкнул  по
голове, что Томас оглох от звона в ушах. Он поставил меч под удар  второго
меча, звякнуло, рука онемела от боли, а меч вылетел как  серебристая  рыба
из рук растяпы рыбака. Томас ахнуть не успел,  уже  обезоруженный,  гигант
обрекающе распахнул пасть, зубы как ножи, но рев сменился  воплем  ярости.
Томас успел увидеть, как Олег выдернул дымящееся  острие  посоха  из  бока
противника, отпрыгнул от меча, молниеносно ткнул снова как копьем, и снова
гигант вскрикнул так, что земля дрогнула и качнулась под ногами Томаса.
     -- Держись! -- вскрикнул он, с места прыгнул за мечом,  тот  все  еще
прыгал как рыба на берегу. Томас подхватил его раньше, чем тот успокоился,
перевернулся, избегая меча гиганта, калика тем временем шарахнул врага  по
голове. Томас не поверил глазам, когда кончик рога звякнул и обломился,  а
гигант закричал не то от боли, не то от оскорбления.
     -- Ну, теперь держись, летучая крыса,-- процедил Томас.
     Калика отступал под ударами, Томас с разбега  обрушил  меч  на  спину
чудовища. Руки тряхнуло, словно ударил по вековому дубу.  Меч  должен  был
рассечь врага пополам, именно это удар Мальтонов, но Томас  успел  увидеть
только длинную полоску, будто рассек на дереве кору. Гигант развернулся  с
немыслимой скоростью, на Томаса надвинулись бешеные глаза.  Успел  увидеть
оскаленную пасть, ударил острием меча,  тоже  как  копьем,  страшный  удар
потряс с головы до ног. Томас ударил еще, кулак достал  воздух,  по  плечу
ударило почему-то камнем, и Томас сквозь грохот и туман  в  голове  понял,
что катится по земле, а рев отдалился, там калика бьется один на один...
     Застонав от стыда, он воздел  себя  на  ноги,  руке  было  непривычно
легко, он с ужасом увидел зажатую в кулаке рукоять меча с обломком  лезвия
не больше, чем с ладонь. Отшвырнул, бросился к гиганту,  почти  ничего  не
видя, тому удалось прижать калику к стене. Томас прыгнул на красную спину,
обхватил руками толстую, как дерево, шею, сжал так,  что  железо  доспехов
заскрежетало и смялось. С наслаждением услышал  хрип,  тут  же  чудовищные
руки взметнулись как ветви дерева под  ураганом.  Томас  ощутил,  как  его
отдирают, отдирают по частям, но все еще давил немыслимо толстую и твердую
шею, острая боль пронзила суставы, затем  ощутил  как  летит  по  воздуху,
навстречу  метнулась  каменная  стена.  Он  инстинктивно  выставил   руки,
страшный удар расплющил, потряс, смял доспехи, в красном  тумане  сполз  к
основанию. Сквозь кровь  на  лице  увидел  две  фигуры,  огромная  теснила
калику, тот отступал, отбивался посохом. Гигант  надвигался  уже  с  одним
мечом, но правая рука калики  бессильно  болталась,  отбивался  с  трудом.
Томас не помнил, как заставил себя встать, его повело в сторону, но держал
глазами схватку, добрался, и, уже падая от изнеможения и ран, ухватился за
ногу чудовища, сдавил. Если бы в шлеме, то просто бы давил, а так вцепился
зубами как пьяный простолюдин  в  безобразной  деревенской  драке,  заодно
попытался вывернуть ступню,  успел  услышать,  как  там  хрустнули  тонкие
кости.
     Его отшвырнуло пинком, он ударился спиной о стену,  тело  кричало  от
боли и не слушалось. Калика, выбрав  миг,  ударил  концом  посоха  в  лицо
гиганта. Страшный звериный крик потряс мир, земля под Томасом  вздрогнула,
затряслась мелко-мелко, словно испуганный конь. Гигант отшатнулся, выронил
меч, обеими руками ухватился за лицо. Олег, как видел Томас сквозь красный
туман, из последних сил ударил тем же окровавленным концом в голую  ступню
гиганта.
     Новый вопль колыхнул мир, Томас с невероятными усилиями  зашевелился,
начал подниматься. Гигант дернул головой в его  сторону,  его  шатало,  из
пронзенной ноги бурунчиком била кровь, темная при слабом свете,  а  другая
ступня была неловко подвернута, и гигант стоял на раненой ноге, не в силах
сдвинуться, а по широкому лицу тоже текла кровь.
     -- Ты бы...  назвал  себя,--  услышал  Томас  свой  хриплый  голос.--
Доспехи... шкуру, то есть, кому передать...
     Крылья за спиной гиганта развернулись,  дважды  ударили  по  воздуху,
замолотили чаще. Он упал, его поволокло по земле, сдирая кожу, явно раньше
взлетал только с разбега, и только за десятка три шагов с трудом подняло в
воздух.
     Томас видел,  как  водило  из  стороны  в  сторону,  потом  на  грани
видимости крылатая фигурка задела верхушку скалы, донесся  слабый  вскрик,
полный боли и страха, крылатый зверь свалился вниз, ломая крылья.
     -- Надеюсь, издохло,-- донесся прерывающийся голос.

     Глава 11

     Олег стоял, прислонившись к стене. По лицу текла кровь,  он  даже  не
смахивал ее, пальцами левой руки  зажимал  правое  плечо.  Темные  струйки
крови медленно просачивались из-под пальцев.  Рука  бессильно  висела  как
толстая плеть.
     -- Ага, издохнет,-- ответил Томас, грудь ходила ходуном, он стискивал
челюсти, напрягался, стараясь унять звон в ушах и  побыстрее  собраться  с
силами.-- Если это сам Сатана, то как он издохнет?
     -- Да, наверное... -- донесся слабый шепот. --  Все  здесь...  только
мы, если издохнем, то издохнем. Ты как?
     -- Жив, но это поправимо,-- ответил  Томас  мужественно.  Он  кое-как
поднялся, убедился, что ноги держат, целы, только он весь сейчас  сплошной
кровоподтек, суставы и жилы стонут.-- А ты как себя чувствуешь?
     -- Чувствую, но слабо... Надо уходить, Томас.
     -- Мой меч... у меня нет больше меча.
     -- Но есть ты...
     Он пошел вдоль стены, не дожидаясь ответа. Томас с жалостью  смотрел,
как он часто ударяется плечом о камень, если бы  не  стена,  упал  бы,  но
идет, перебарывает себя, а он, гордый Томас Мальтон из Гисленда, не отыщет
сил...
     Тело выло и плакало кровавыми слезами, но Томас вел  себя  следом  за
другом, и плоть медленно начала смиряться, ни отдыха, ни  пощады,  все  на
ходу, Томас ощутил,  как  звон  в  черепе  затихает,  а  мышцы  постепенно
начинают слушаться лучше.
     -- Олег...-- позвал он.
     Олег начал оборачиваться, и тут оба услышали хлопанье крыльев.  Томас
видел, как болезненно исказилось лицо отшельника. В глазах было отчаяние и
обреченность, сверху упала густая тень, Олег с трудом  пригнулся,  тяжелое
тело обрушилось сверху. Томас услышал страшный  крик-рев:  крылатая  тварь
напоролась на посох. Тут же на землю впереди упали еще  три  зверя.  Олег,
выпрямляясь, ухватил ближайшего за горло, сдавил, железная  ладонь  Томаса
метнулась вперед,  послышался  хруст,  зверь  начал  оседать  с  перебитым
горлом. Томас шагнул вперед, ухватил  двух  оставшихся,  ударил  головами,
услышал хруст, бросил под ноги и для верности наступил  на  шеи  железными
сапогами.
     Когда остались вдвоем среди  трепыхающихся  тварей,  Томас  прорычал,
снова чувствуя свой сильный голос:
     -- Значит, тот гад в самом деле не  разбился...  как  те,  на  черном
Змее!
     Олег тяжело дышал, из разрубленной груди текла кровь. На плече  зияла
еще одна рана. Сердце Томаса сжалось от горячего  сочувствия.  Калика  был
бледен, лицо страдальческое. На лбу выступила холодная испарина.
     -- Ты сильно ранен!
     -- Да,-- сказал Олег.  Он  тяжело  дышал.--  Черт,  я  всегда  боялся
боли...
     -- Боялся?
     -- Не переносил,-- поправился Олег хрипло. Капли пота на лбу росли на
глазах, начали скатываться по бледному лицу.-- И не мог терпеть боль...
     -- Еще бы,-- сказал Томас. Он пугливо смотрел на глубокую рану.-- Кто
бы смог... Это тот, что упорхнул? Черт, какой же он рыцарь,  ежели  летает
как какое-то пернатое?
     -- Не знаю,-- сказал Олег зло.-- Махали мечами как  дурни,  потому  я
попался. Думал, умелые воины. Тех знаю наперед... Ох, жжет, как будто...
     Он вскрикнул, мучительно скривился.
     -- Очень больно? -- спросил Томас с горячим сочувствием.
     -- Очень,-- признался Олег.-- Черт, я никогда не  был  воином...  Мне
это махание мечами... Да и давно меня так не... Отвык. Давно даже палец не
прищемливал...
     -- Палец,-- возмутился Томас.-- Когда я палец прищемил, я  так  орал!
Раны в бою -- плевать, привычно, а вот палец... Или занозу под ноготь...
     Олег передернул плечами. Лицо стало еще  бледнее,  а  глаза  застыли,
глядя в пространство. Томас бросил предостерегающе:
     -- Не засни. Опять мыслишь?
     -- Да,-- ответил Олег, он  сплюнул  под  ноги,  на  выгоревшую  землю
шлепнулся  кровавый  комок.--  Ты  уверен,  что  ребенка  грудью   кормила
богородица?
     Томас опешил от неожиданности, переспросил глупо:
     -- Что-что?
     -- Там, на дороге,-- крикнул Олег,  он  кивнул  в  ту  сторону,  куда
унесся гигант на багровых крыльях, оттуда быстро  приближались  три  новые
фигурки. Крылья шлепали по воздуху часто, а в  лапах  блистало  железом.--
Уверен, что то была мать вашего бога, а не вашего дьявола?
     Томас вскипел:
     -- Да как ты...
     Олег, не глядя, отыскал спиной в стене  щель,  вдвинулся,  голос  был
срывающийся:
     -- Так... почему ж... не остановила?
     -- Пречистая Дева?
     -- Тебе все надо повторять... по два раза?
     -- Это не мне надо... Олег, она... при чем тут она...
     Он не нашелся, что сказать, да  и  не  успел:  на  голову  обрушилось
визжащее и царапающееся, он  отступил  еще,  ввалился  в  темноту,  вместе
грохнулись на каменную плиту. Тварь страшно скрежетала когтями по  железу,
калика исчез в темноте, и Томас  в  одиночестве  с  криком  катался  между
камнями и бился головой о стены, пока гадкие когти не разжались, тогда  он
наощупь ухватил тварь за лапы и с наслаждением шарахнул головой о каменную
стену.
     Раздраженный голос Олега поторопил:
     -- Томас, довольно... Давай быстрее!
     В груди Томаса хрипело, булькало, сипело, губы пересохли  и  лопались
как спелые стручки гороха. Он не  нашел  силы  выдавить  слово,  встал  на
четвереньки, потом кое-как по стене возделся на ноги,  так  же,  перебирая
руками стену, пошел на голос.
     Из-под ног донесся едва слышный гул. Этот же гул Томас  услышал  и  в
стене, за  которую  держался.  Воздух  начал  вибрировать,  в  нем  возник
странный зловещий звук, которого Томас понять не мог, только по всему телу
побежала дрожь, он ощутил себя ничтожным  и  беспомощным  перед  неведомой
мощью.
     -- Быстрее! -- донесся голос.-- Как можно быстрее!
     -- Олег...-- прошептал он,-- что это...
     -- Быстрее!..
     Он бросал себя на голос, хватался за  камень,  отталкивался  и  снова
спешил, иногда видел блестящие под луной голову и плечи. Олега шатало,  но
двигался целеустремленно. Томас хотел  закричать  снова,  но  грохот  стал
мощнее, настойчивее. В нем было ощущение торжествующей мощи, перед которой
все падет во прах...
     -- Лавина,-- выдохнул он, наконец все поняв,-- тот гад... не сумел...
пробует по-другому...
     Калика стоял, упершись лбом в стену. По камню сползали темные  капли.
Он с усилием поднял набрякшие веки:
     -- Пожалуй, даже из подпасков попрут?
     Томас подхватил свободной рукой, тут же перекосило от боли  в  плече:
забыл, что калика тяжел как  медведь  после  ужина,  но  стиснул  челюсти,
потащил, повел, в какие-то мгновения, почти  теряя  сознание,  чувствовал,
что и он опирается на твердое плечо калики, раненое с той стороны, и  так,
поддерживая друг друга, двигаются быстрее...
     За спиной раздался страшный грохот,  в  спину  ударил  могучий  кулак
упругого воздуха. Они рухнули, по спинам прокатилась густая волна из  пыли
и  каменной  крошки,  а  когда  поднялись,  Томас   уже   чувствовал,   не
оглядываясь, что едва-едва выскользнули из-под удара лавины,  с  горы  все
еще катятся отставшие глыбы, могут и зашибить, есть такие, что как и люди,
не ходят проторенными тропами...
     А голос прохрипел прямо в ухо:
     -- Быстрее...
     -- Ушли же,-- простонал Томас.
     -- Не слышишь? Еще одна... На этот раз накроет...
     Томас слышал только плеск  кипящей  крови  в  ушах.  Лоб  раскалился,
голова распухла, не помещалась на плечах. Дыхание стало громче, чем грохот
камнепада.  Земля  под  ногами  вздрагивала.  Каменная   стена   тряслась,
срывались мелкие камешки. Томас задыхался,  перед  глазами  стояла  мутная
пелена. Глаза щипало соленым, а  пот,  падая  на  доспехи,  шипел  как  на
раскаленных углях. В спину снова злорадно ударил  кулак  сжатого  воздуха.
Томас пошатнулся, а по ушам хлестнул злой голос:
     -- Не спи, черепаха!
     Томас всхлипнул, упасть бы и помереть, земля трясется сильнее, лавина
настигала, вдруг что-то могучее со страшной силой тарана ударило в  спину.
Дыхание вылетело со всхлипом, он влетел в пещеру, растянулся как  жаба  на
каменном полу, проскрежетал доспехами, и тут сзади настиг  страшный  удар.
Томасу почудилось, что ему придавило ноги, в страхе попробовал  ползти  на
руках, и тут же стал на четвереньки, а затем и сумел  подняться  на  ноги.
Пещера еще дрожала, по железу звякали мелкие камешки, их  сыпалось  сверху
как из дырявого мешка.
     Сзади донесся  сдавленный  стон.  Слабый  свет  падал  сверху,  Томас
увидел, как сзади зашевелились камни, что закупорили  вход,  раздвинулись,
калика поднялся голый до пояса, израненный, весь в  темных  пятнах,  кровь
струилась из открытых ран, волосы слиплись, по щеке течет темная  струйка.
В полумраке Томас видел только темные пещеры  под  надбровными  дугами.  С
жутью почудилось, что там блеснули кроваво красные точки, будто ветер сдул
с замирающих угольков пепел.
     -- Сэр калика,-- воскликнул Томас с болью,-- Олег...
     -- Дальше...
     -- Тебя еще и камнями?
     -- Дальше... -- прохрипело от темной фигуры.-- Там... щель...
     Томас сделал движение броситься к другу, у  калики  одна  рука  висит
так, словно вовсе не осталось целых костей, шатается, но Олег прорычал:
     -- Дальше... Или сейчас погибнем.
     Томас с усилием оторвал устрашенный взгляд, бросился в темную  часть,
оттуда пахло затхлым. Глаза  еще  не  привыкли  к  полумраку,  но  чувства
подсказали, что там пустота, он двинулся вслепую,  ударился  плечом,  стал
пробираться через камни, а сзади словно бы появился слабый оранжевый свет.
     Еще несколько шагов вслепую, и плечи перестали царапать камни.  Томас
раскинул руки, ощутил лишь пустоту. Свет  приблизился,  шаги  калики  были
шаркающие, неуверенные. Томас видел, как из щели  выплыл  оранжевый  шарик
размером с орех, светит слабо, как догорающая лучинка в избе простолюдина,
вот-вот погаснет,  калика  вышел  следом,  хватаясь  израненной  рукой  за
стенку.
     Томас бросился на помощь, калика прохрипел зло:
     -- Спеши... Хватай оружие... надо уходить...
     Томасу почудилось, что калика заговаривается:
     -- Какое? Где?
     Калика кивнул в темноту, а сам качнулся и побрел  в  другую  сторону.
Шарик света остался с Томасом. Он  всмотрелся,  глаза  чуть  привыкли,  из
пещерного мрака  выступила  гигантская  стена,  сплошь  увешанная  мечами,
топорами, копьями, кинжалами, щитами, луками, множеством странного оружия.
     Томас зачарованно двинулся в ту сторону, смутно слышал, как  застонал
калика. В темноте зазвенело, будто отшельник  повалился  на  гору  посуды.
Томас заколдованно шел к стене, глаз не отрывал, пока не уперся животом  в
длинный стол, что тянулся под стеной в обе  стороны,  и  оба  конца  стола
исчезали в темноте. Верх стены тоже уходил ввысь, прятался во тьме, а  все
освещенное пространство блестело обнаженными лезвиями, искорки прыгали  по
рукоятям, костяным лукам...
     --  Пресвятая  Дева,--  прошептал  Томас.  Голос  задрожал,  внезапно
затряслись руки, а колени стали как ватные. От мечей и  топоров  явственно
веяло мощью, от одних  недоброй,  от  других  светлой  и  ликующей.--  Сэр
калика...
     В темноте снова звякнуло,  загремело,  донесся  слабый  треск,  будто
раздирали непрочное полотно. Томасу почудился сдавленный  крик,  стон.  Он
дернулся, готовый броситься к калике, с трудом  себя  пересилил.  Дрожащие
пальцы поплыли  над  столом,  от  разложенных  там  мечей  несло  бодрящим
холодком. Внезапно рука будто сама нырнула вниз, пальцы жадно  сжались  на
простой широкой рукояти.
     Незримая мощь через пальцы ринулась по руке, вздула  плечо  каменными
мышцами, наполнила грудь до боли, а сердце сбилось с такта,  затрепыхалось
как  маленькая  птичка  в  когтях  рыси.  Он  ощутил,  что  задыхается  от
переполнивших его чувств, глаза защипало, а губы задрожали.
     -- Чей ты, меч,-- прошептал он потрясенно.-- Кому ты давал свою  мощь
раньше?
     Меч был короче его двуручного  рыцарского,  проще,  на  лезвии  следы
ударов молота кузнеца. И рукоять без украшений, удобная для хватки, но  не
для хвастовства перед дамами...
     В темной стороне  затрещало  сильнее,  звякнуло,  на  стенам  зловеще
метнулись угольно черные тени. Из мрака вышел, шатаясь, огромный человек с
прилипшими волосами, будто вынырнул из глубокого озера. Он дышал хрипло  и
надсадно, лицо оставалось в тени, в пещерах под надбровными дугами остро и
страшно блеснули огоньки.  Из  кроваво  красных  они  медленно  перешли  в
пронзительно зеленые, Томас обрадовано вскрикнул:
     -- Олег!..
     Человек вышел в круг света.  Обнаженные  плечи  блестели,  только  на
правом еще была темная короста, что как гнилая кора осыпалась при  ходьбе.
Томас увидел вздутый безобразный шрам, багровый с синюшным оттенком,  рука
еще висела бессильно, но пальцы медленно сжимались в кулак.
     -- Быстрее,-- прохрипел он.-- А, Эскалибур?.. Что ж, родню почуял...
     Томас ахнул:
     -- Меч короля Артура? Быть не может!
     -- Почему? Тогда ковали без затей. Взял, уходим.
     Он протащился мимо, его шатало, хватался за стол. Томас стиснул зубы,
чтобы не заорать  от  дикой  ослепляющей  радости,  по-звериному  могучей,
шагнул следом, глаза жадно шарили по столу, и сам не помнил, как ухватил в
другую руку длинный меч, с узким холодно блистающим лезвием, засмеялся  от
прилива новой мощи, светлой и радостной, как и подобает  магии  оружия,  в
отличие от подлой магии слов и  заклятий.  Внутри  играло  и  прыгало,  он
чувствовал,  что  сейчас  сделает  что-то   несуразное:   закричит   дико,
подпрыгнет до свода, или перерубит стол одним ударом.
     -- Олег! -- закричал он вдогонку.-- И в этом мече живет что-то помимо
железа...
     Спина калики удалялась, голос прозвучал глухо:
     -- Его потерял в Ронсевальском ущелье  рыцарь,  что  прикрывал  отход
войск Карла Великого... Герой. Когда умирал, даже не вспомнил о  красавице
невесте, что лила слезы и ждала, а все просил положить с ним... ах да,  не
с ним, а под него, меч-спату, эту вот возлюбленную Дюрандаль...
     Томасу почудилась насмешка, но  не  поверил,  что  человек  на  грани
смерти  от  изнеможения  способен  насмехаться   над   святыми   чувствами
величайшего и благороднейшего из рыцарей. К тому же непонятно,  как  видит
спиной, может быть вовсе говорит наугад...
     Томас вскинул мечи, он чувствовал какие  у  него  длинные  и  могучие
руки, тело как из булата, а силы хватило бы, чтобы сдвинуть гору.  Крикнул
мощно:
     -- Теперь пусть выходит хоть сам дьявол!
     -- Не хвались, на рать идучи,-- напомнил Олег.
     -- А хвались, идучи с рати,-- засмеялся Томас.-- Это я знаю. Ох,  сэр
калика...
     Он вздрогнул и замер, будто пораженный в самое  сердце.  Со  стены  и
стола мечи просились в руки, клялись в верности, обещали великие  подвиги.
Такими бывают только мечи, которые имеют свои имена, в отличие от  простых
безымянных.
     -- Олег! -- вскричал  он  в  отчаянии.--  Я  не  могу!..  Мое  сердце
разрывается!.. Да будь у меня сто рук...
     Калика оглянулся:
     -- И что, ухватил бы все? Успокойся, меднолобый герой.
     -- Чьи это мечи?
     Калика едва заметно сдвинул на ходу плечами:
     -- Я что, все железо знаю?.. Ах, там еще и черная бронза...  Вон  тот
Галадборд, меч Фергуса, героя ирландских гор, рядом -- Нуаду, меч-талисман
ирландских племен, этот не знаю... и этот... а вон  тот  знаменитый  Грим,
меч самого Сигурда... или Зигфрида, не упомню как он у вас кличется.
     Томас жадно вертел головой:
     -- А этот?.. А тот?.. О, Пресвятая Дева, я уже в аду, я  уже  казнюсь
самыми страшными муками: вижу лучшее  на  свете  оружие,  и  не  могу  все
ухватить!
     --  Так  это  ж  рай,--  буркнул   калика.   Спина   его   постепенно
выпрямлялась, а голос терял хрипотцу.-- На тот не гляди, это злой меч! Зря
пастух, что отыскал его в размытом  дождями  кургане,  отдал  его  Гатиле,
ставшего известным потом как Аттила Бич Божий... Этому мечу, помню,  скифы
приносили  жертвы...  Каждого  десятого  пленного!  А  до  скифов  то   же
проделывали киммерийцы... Если есть третья рука, возьми  меч  справа.  Это
легендарный  Переляк,  с  ним   великий   викинг   начал   творить   новое
государство... Знал бы, что получится!
     Томас спросил быстро:
     -- И сотворил?
     Голос Олега отдалился, его спина мелькнула и пропала в темноте,:
     -- Его потомки, рюриковичи, творят и ныне... Такое творят!
     Пальцы  Томаса  потянулись  к  Переляку,   тоже   предстоит   творить
королевство заново, с трудом потащил руку обратно, едва не выдирая  ее  из
плеча, ибо в голосе отшельника прозвучала странная  нотка,  что-то  в  том
государстве ему не нравится, взглянул  налево,  сердце  екнуло:  добротный
шлем, хотя и не рыцарский, широкие  латы,  кованый  пояс  с  кольцами  для
ножей.
     Светящийся шарик, что стал багровым, как угасающий  уголек,  исчез  в
темной щели вместе с каликой. Томас,  оставшись  в  полной  тьме,  сам  не
помнил как натянул доспехи, нахлобучил шлем по самые брови, бросился вслед
за Олегом, но отшатнулся, потрясенный страшным и великолепным зрелищем.
     По обе стороны черного входа висели в  воздухе,  держась  без  всяких
цепей, два удивительных меча. Один короткий,  с  прямым  лезвием,  простой
рукоятью, лезвие брызжет искрами, словно только что выдернули из горна,  а
другой длиннее, со странным волнистым лезвием. Томас в  великом  изумлении
уставился  на  невиданное  зеленоватое  лезвие,  там  возникали  и  быстро
исчезали магические знаки, что вдруг показались знакомыми.
     Шаги калики уже  затихли.  Устрашенный,  что  останется  один,  Томас
выронил оба меча, взамен ухватил рукоять меча с  изогнутым  лезвием...  на
миг пронзила острая боль, свирепая судорога скрутила  мышцы,  но  ощущение
силы, что хлынуло через рукоять меча, тряхнуло как молодое деревцо бегущим
кабаном.
     Ноги сами несли его с  легкостью,  будто  железные  доспехи  были  из
простого полотна. Если бы не страшился разбиться, то прыгал  бы  сразу  на
десятки шагов.
     Калика стоял на уступе близ выхода. Опять в волчьей шкуре, где он  ее
только нашел. Каменный карниз в двух шагах обрывался  пропастью.  На  стук
шагов  обернулся,  Томас  видел  как  брови  Олега  взлетели  верх.  Томас
вскрикнул:
     -- Что-то не так?
     Олег в изумлении глядел на меч. Томас видел, как взгляд зеленых  глаз
скользнул по новым доспехам Томаса, коснулся шлема:
     -- Вот что ты выбрал...
     -- Олег,-- вскричал Томас в страхе и  замешательстве.--  Что  это?  Я
чувствую себя странно.
     -- Если ты о мече,-- проговорил Олег медленно,-- то  это  Зу-л-Факар.
Что значит "бороздчатый". Мухаммаду достался в битве, от  него  перешел  к
тестю Али, хранился у халифов... Ну, Томас, ты самого Сатану удивишь!
     Томас сделал движение отбросить меч, смотрел как на ядовитую змею, но
пальцы не пожелали разжаться. Он даже попробовал помочь другой рукой, смог
бы, но в груди словно лопнул сосуд с  желчью,  стало  горько  и  тоскливо,
словно отрывал от себя половину души.
     -- Ну не могу же я... Оставить такой меч, все равно, что оставить...
     Он замычал в муке, подбирая  точное  слово,  а  Олег,  не  дожидаясь,
буркнул:
     -- В самом деле? Тогда не бросай... Что-то небо нехорошее.
     Томас повертел меч, лезвие блистало, а  в  ответ  раздвинулись  тучи,
грозно проворчало. Меч был поразительно легок, но  в  то  же  время  Томас
чувствовал, что с таким можно драться даже с демонами.
     -- А второй... меч? -- спросил он с затаенным страхом.
     Калика хмыкнул:
     -- Второй... гм... о нем было сказано:  "Не  мир  я  вам  принес,  но
меч"...
     Он не закончил, края черной тучи начали быстро и страшно  загибаться,
словно она как сырая шкура попала на горячие угли. Под ней была еще  одна,
лиловая, при виде которой у Томаса пробежал по спине недобрый холодок.
     -- Олег...
     Страшный треск над головами пригнул к земле. Полыхнуло огнем,  черные
тучи раздвинулись. Потрясенный  Томас  увидел,  как  в  щель  протиснулась
исполинская рука, размером с вековую сосну. Опустилась, слепо пошарила  по
вершине скалы. Томас прижался к камням, но гигантская  рука  приблизилась,
каждый палец был толщиной с полено, а на ладони поместился бы  королевский
стол с двенадцатью рыцарями. Томас застыл, а над головой раздался страшный
рык, затрещало, гигантская рука внезапно выросла в размерах. Томас  увидел
прямо перед собой огромную ладонь с хищно растопыренными пальцами.
     -- А пошел ты,-- выдохнул  он  затравленно.  Без  размаха  ударил  по
страшной ладони. Острие врубилось как в теплое  масло,  исполинская  плоть
раздалась, кровь брызнула такими фонтанами,  что  Томасу  почудилось,  что
собьет с ног. Над головой прогремел нечеловеческий  крик,  полный  ярости,
боли, изумления.
     Рука отдернулась, Томас видел, как вверх удаляется гигантская ладонь,
кровь хлещет ручьем, на месте двух пальцев торчат обрубки,  откуда  хлещет
кровь... Он остолбенело перевел взор себе под ноги, в испуге отпрянул. Два
исполинских пальца, оба с поленья, дергались, еще скребли ногтями  твердую
землю. Кровь шипела и быстро поднималась легким розовым дымом.
     -- Святая Дева,-- прошептал Томас в благоговейном страхе,--  кто  это
был?
     Калика крикнул зло:
     -- Тебе герб увидеть надо? Быстрее сюда!
     Томас побежал, оглядывался, меч в его руке радостно дергался.  Томасу
чудилось, что даже повизгивает как в предвкушении новой драки  полный  сил
бойцовский пес. В тучах гремело, но рука исчезла. Томасу  чудились  стоны,
жалобы, стенания, но это могли быть  завывания  ветра.  Правда,  удар  был
хорош, их жизни спасены, и Томас  счастливо  поцеловал  рукоять  чудесного
меча, пролившего кровь чудовища.
     В зеленых глазах Олега мелькнуло странное выражение.  Губы  дрогнули,
но смолчал, и Томас перевел дыхание. Ссориться  с  отшельником  сейчас  не
хотелось в особенности. Он прошептал молитву Пречистой Деве, дрожащими  от
счастья пальцами погладил холодную рукоять Зу-л-Факара:
     -- А почему он в аду?..
     Олег услышал, буркнул:
     -- Оружие.
     Томас удивился:
     -- Вот-вот! Оружие, а в аду! Должно быть в раю.
     Олег оглянулся на могучего рыцаря, исполненного всяческих достоинств,
вздохнул. Томас смотрел вопросительно. Олег развел руками:
     -- Наверное, ислам, как и  вера  твоего  Христа,  должен  завоевывать
сердца, а не рубить головы. А мечи...  это  вроде  запрещенного  приема  в
турнире идей.
     Томас, похоже, не понял, но спорить не стал:
     -- У каждого турнира свои правила. Сэр калика, куда теперь?
     -- Вниз,-- ответил Олег сдавленным голосом.
     Земля вздрагивала, доносился постоянный гул. Томас спросил запоздало:
     -- Олег, там наверняка что-то нашлось бы и по твоей руке. Кивнул  бы,
я бы захватил.
     -- У тебя ж мечи в руках,-- буркнул Олег.
     -- В зубах бы унес. Нам, крестоносцам, была б добыча, а взять сумеем.

     Глава 12

     Калика долго внюхивался в неподвижный воздух,  так  казалось  Томасу.
Кивнул с невеселым удовлетворением:
     -- Пахнет и чем-то недобрым...
     Карабкались чуть ли не как мухи  по  стене,  но  когда  поднялись  по
расщелине в гранитной стене, Томас ощутил легкое движение воздуха.  Однако
пахло еще и знакомым запахом крепкого мужского пота,  когда  по  несколько
суток не только не моются, но даже спят, не снимая одежды.
     -- Их там не меньше трех десятков,-- определил Олег. Он сильно втянул
ноздрями, закрыл глаза. -- Запаха чесночной колбасы не чую, так что чертей
нет... вроде бы.
     -- А что нам черти? -- спросил Томас гордо, хотя сердце затрепыхалось
как у зайца.-- Мы сами теперь такие черти!
     В каменной долине горели три костра, возле них сидели и стояли воины.
Не три, десятка четыре, все как подбор рослые, одетые  в  легкие  доспехи,
треть даже без  шлемов,  но  все  с  топорами,  круглыми  щитами.  Завидев
выходящего Томаса, один вскрикнул, через мгновение на ногах оказались  уже
все.
     Томас набрал в грудь  воздуха,  напрягся,  нагнетая  в  себе  ярость,
бешенство, злобное неистовство, исподлобья оглядел бегущих на него врагов.
Смерть!
     Его меч с таким свистом  покинул  ножны,  что  даже  калика  опасливо
отпрыгнул  в  сторону.  Сам  он  завертел  посох,  образуя   вокруг   себя
разноцветную защитную стену, похожую на полупрозрачный шатер, сквозь стены
которого не проскользнет и стрела.
     Воины набежали молча, раздался лязг,  стук.  Передние  столкнулись  в
закованным в железо рослым рыцарем, его блистающий меч пронесся  наискось,
коротко скрежетнуло железо, Томас повторил быстрый удар в другую  сторону,
и только тогда раздались вопли, стоны,  крики  ярости  и  ужаса,  а  Томас
сообразил, что меч пророка рассекает тела как капустные листья, не одного,
а сразу троих-четверых повергает на землю -- сколько зацепит!
     -- За Пречистую Деву! -- заорал он, сердце  уже  колотилось  мощно  и
победно.-- За мать ее... благочестивую Анну!
     Калика дрался молча, Томас  слышал  только  непрерывный  сухой  стук.
Воины тоже умирали молча, даже отползали раненые и покалеченные безмолвно,
словно не желали нарушать благочестивых раздумий, а вокруг  Томаса  орали,
вскрикивали, верещали, плевались, пытались ухватить хотя бы  за  ноги.  Он
рубил быстро  и  в  страхе,  что  опрокинут  и  затопчут,  пятился,  враги
спотыкались о трупы, а он ударами меча, оставлял их там, на земле.
     Когда их осталось всего  трое,  они  переглянулись,  попятились.  Все
тяжело  дышали,  один  был  ранен.  Томас  сделал  движение  напасть,  они
попятились еще, не сводя с него злобных взглядов. Он сделал страшное  лицо
и затопал ногами. Они в ужасе повернулись и унеслись прочь.
     Калика вытер посох, набалдашник был не  только  в  красном,  но  и  в
чем-то белом,  что  калика  упорно  называл  серым.  Томас  с  потрясенным
удивлением рассматривал меч. Зеленое  лезвие  еще  вспыхивало,  постепенно
замирая,  словно  возбуждение  уходило,  а  залитое  кровью  лезвие  снова
блистало торжественно и победно, будто кровь впиталась в  железо,  или  же
благородное лезвие отторгло кровь презренных, сбросив на землю.
     -- Как... рубит,-- пробормотал он,-- как рубит!
     Калика перевел дыхание, глаза все еще были встревоженными:
     -- Нас ждали.
     -- Тот послал,--  сообщил  Томас.--  Сам  боится,  посылает  рабов...
Попался бы мне теперь!
     Меч в его могучей руке блистал  радостно  и  победно.  Слабые  лунные
блики разбегались по всему лезвию, сползали на рукоять, и даже рука Томаса
казалась объятой холодным пламенем.

     Они не прошли и сотни шагов,  как  послышался  быстрый  топот.  Из-за
близкой скалы выбежали воины, дышали тяжело, явно спешили  издалека,  ноги
почти не отрывались от земли, загребали сухую пыль и черный пепел.  Каждый
был с топором и при щите, только один бежал с мечом. Томас определил в нем
вожака, потому и направился в его сторону, оставив отшельнику сражаться  с
простолюдинами.
     -- Давай,--  поощрил  его  Олег.--  За  мать  ее...  как  ее...  ага,
благочестивую Анну! Тоже, непорочную... почти.
     Томас нахмурился, в этом "почти", усмотрел оскорбление,  хотя  калика
так уж зря не скажет, что-то чудесное явно стряслось и с матерью Пречистой
девы, похоже, там все семья такая, но сердце уже билось  горячо  и  мощно,
боевой задор выдул мысли как ветер  смахивает  пепел,  ноги  задрожали  от
жажды броситься в бой, а рука  сама  выдернула  меч.  Томас  услышал  свой
яростный клич:
     -- За Пречистую Деву, мать ее...
     Он  поперхнулся,  слишком  разинул  пасть,  а  пепел  так  и   летит,
выругался, ступил вперед уже молча, а калика с посохом в руках шел  слева.
Воины, видя что от них не бегут, с облегчением перешли на шаг, а  потом  и
вовсе  остановились,  выравнивая  ряд.  Все  смотрели  только  на  Томаса,
отшельник не выглядит воином, а этот рыцарь громаден и зычен...
     Внезапно, к изумлению Томаса, они начали пятиться, не отрывая от него
устрашенных взглядов. В переднем  ряду  возник  торопливый  говор.  Задние
напирали, а потом, вглядевшись через головы передних в Томаса, тоже начали
отступать.
     Томас удивился, но на всякий случай повторил грозно:
     -- За Пречистую Деву, мать ее и престарелых родителей!
     Меч в его могучей длани полыхал зеленым огнем, сам Томас выглядел как
башня, закованная в железо. Воины  пятились  сильнее,  один  споткнулся  и
упал, остальные же, словно это послужило сигналом,  повернулись  с  криком
ринулись обратно. Некоторые даже отшвырнули топоры, чтобы легче бежать,  а
один успел сорвать тяжелые доспехи, стряхнул шлем, благодаря чему  обогнал
всех.
     Томас гордо расправил плечи, приосанился. Чернь есть чернь, дай им  в
руки вместо лопат хоть топоры, хоть мечи.
     -- Чего они так уж? -- спросил он  с  легким  удивлением,  хотя  знал
ответ.
     Калика ответил, как Томас и ожидал:
     -- Тебя узрели.
     -- Да но... Опять меч?
     Он ожидал, что Олег пояснит, хоть и нехотя, что испугались не столько
меча,  сколько  его,  Томаса  Мальтона,  отважного   и   грозного,   героя
сарацинских походов, но калика покачал головой:
     -- На этот раз доспехи.
     Томас провел ладонью, все еще вздрагивающей,  по  выпуклым  пластинам
груди. Железо с услужливой готовностью охлаждало  пальцы  хозяина.  Томасу
почудилось, что доспех слегка вибрирует от жажды служить, закрывать  собой
от вражеских стрел и мечей.
     -- В нем тоже магическая сила?
     -- Сила -- да, а насчет магической... Этот доспех носил Рюрик.
     Он пошел дальше, уверенный, что объяснил все, но Томас,  который  это
имя услышал впервые, удивился:
     -- Ну и что?
     -- А то,-- откликнулся Олег, не оборачиваясь,-- что это  воины  чуди.
Или мери, я их и раньше путал.
     Томас долго карабкался следом, потом повторил непонимающе:
     -- Ну и что?
     --  Рюрик,--  сказал  Олег  через  плечо,--  начал   создавать   свое
княжество. Понял?
     -- Не совсем,-- признался Томас.-- Я тоже буду создавать... или  хотя
бы укреплять.
     --  Пикты  уже  исчезли,--  донесся  голос  Олега,--  как  и  кельты,
бритты... А здесь исчезли меря, весь, хоты,  липяне....  Чудь  так  вовсе,
чтобы не покориться чужеземному пришельцу, выкопали глубокие ямы, а  потом
подрубили столбы, на  которых  держались  пласты  земли.  Похоронили  себя
заживо, призвав своих богов отомстить пришельцу.
     Томас крикнул в спину:
     -- Отомстили?
     -- Ну, как сказать... Рюрик погиб, его сыны погибли,  внуки  погибли,
правнуки тоже... но дело было  сделано.  А  от  напрасной  жертвы  чудинов
остались только слова "чудо" да "начудили".

     Калика использовал все воинские хитрости, а знал немало, но  к  концу
дня не спасли увертки. Их явно искали, мелкие  отряды  бродили  как  будто
бесцельно, но прочесывали каждую пядь земли, заглядывали в каждую  мышиную
норку, будто могли там схорониться, да еще вдвоем.
     Томас затравленно оглянулся, но сзади шли десятка  два  с  копьями  и
топорами, справа за гребнем слышатся голоса, слева конский или чей-то  еще
топот, лишь спереди не больше дюжины...
     Переглянувшись, молча  бросились  вперед.  Их  заметили  раньше,  чем
добежали,  подняли  крик,  не  могут  драться  и  помирать  с   молчаливой
гордостью, сказано -- чернь, на крик сбежались  еще,  быдло  неумытое,  не
хотят один на один, лезут скопом, им лишь бы  одолеть,  а  что  с  потерей
чести -- наплевать, куда мир катится, вот так и убить могут...
     Томас дрался молча, люто,  злой  на  одинаковые  схватки,  одинаковых
воинов, что и драться не умеют -- простолюдины с топорами! -- но глядишь и
либо задавят числом, либо кто-то ухитрится сдуру или  невзначай  просунуть
лезвие в щель доспехов. Калика тоже сражался без ярости, но  он  вроде  бы
никогда не злился, что ужасало Томаса. Нельзя же так  просто  убивать,  не
коровы на бойне, это ж люди, их можно только с криком,  яро,  остервенясь,
вгоняя себя в бешенство, чуть ли не пеной брызгая во все стороны света, за
то, что язычники, что не в ту сторону крестятся, не ту  одежду  носят,  не
так смотрят, и вообще -- за то, что виноваты...
     Калика молча отступал, враги переступали через трупы, лезли, топорами
размахивали не так уж и неумело, но все же какой  дурак  посылает  простых
против героев?
     Когда их  ряды  стали  просвечивать,  словно  Томас  и  Олег  увидели
последние деревья, а дальше степь, Томас вскрикнул мощно:
     -- И это все?
     -- Да ладно тебе,-- пробурчал Олег.-- Не надоело?
     -- Надоело, -- согласился Томас.  Он  двумя  мощными  ударами  поверг
двух, остальные заколебались, а тут еще калика разбил  одному  голову  как
переспелую тыкву, и воины наконец попятились. Томас  уже  привычно  сделал
зверское лицо, потопал ногами, хотел плюнуть вслед убегающим,  но  вовремя
вспомнил, что еще не поднял забрала. -- И все же не понимаю...
     -- Чего?
     -- Мы в аду или нет?
     Калика вытер посох об одежду убитого, лишь тогда неспешно осмотрелся.
В зеленых глазах появилось сомнение:
     -- Ну, если иносказательно...
     -- В задницу моему оруженосцу твои  иносказания!  Знаю,  и  на  земле
бывает ад... но я не понимаю, почему нашему противнику не выступить против
нас открыто? Самому? Ведь мы в его владениях?
     Калика молчал, лицо было сосредоточенным. Томас тряхнул его за плечо.
Олег досадливо отмахнулся:
     -- Не мешай. Я мыслю.
     -- А я что? -- обиделся Томас.
     -- А ты весь кричишь.
     -- Но я дело кричу!
     -- Крик всегда не дело. Но в чем-то ты прав. Непонятно... Я не думаю,
что  Сатане  трудно  нас  сокрушить.  Какая-то  непонятная  игра.  То   ли
прощупывают наши  силы...  зачем?..  то  ли  кто-то  из  подручных  Сатаны
торопится прибить нас раньше, чем об этом узнает сам хозяин вашего ада.
     Томас снял шлем, кое-как стащил панцирь и камнем  начал  колотить  по
железу, старательно выравнивая вмятины.
     -- Зачем? Может быть, он как раз спал на воротах, когда мы прошли?  Я
помню, как-то в крепости для своих рыцарей...
     Калика прервал:
     -- Похоже. Но пока что посылает своих слуг. Однако сам вряд ли  такой
же мальчик для битья. И когда явится сам...
     Томас усерднее замолотил по доспехам.

     От черных скал несло сухим жаром.  Томас  тащился,  обливаясь  потом.
Багровое лицо распухло, со  лба  срывались  крупные  мутные  капли.  Сухие
камешки щелкали под железными  сапогами,  рассыпались,  брызгали  короткие
тусклые искры. Каменная плита, по которой шли, была  такой  же  мертвой  и
враждебной как стена, которую едва не задевали плечами.
     -- Хоть бы какое дерево,-- вымолвил он  с  тоской.--  Хоть  кривое...
Какой я дурак, что проклинал в  Британии.  А  сейчас  расцеловал  бы  даже
колючий терновник! Несмотря на то,  что  он,  проклятый,  ободрал  Господу
нашему лоб как мартовский кот когтями.
     Земля  потрескалась  от  жара,  а  в  трещинах  Томас  со  страхом  и
отвращением видел красную лаву. Оттуда несло жаром как из жерла кузнечного
горна, земля плавилась, ему чудилось, что  под  ногами  колышется,  словно
идет по пленке на горячем молоке, вот-вот прорвется...
     В одном месте трещина раздвинулась, притопив каменную плиту.  Кипящая
лава бурлила, оттуда  несло  таким  сухим  зноем,  что  у  Томаса  доспехи
накалились еще издали. Он сказал зло:
     -- Такое озеро, а пустое... Наверное, приготовлено для тебя.
     Калика покачал головой. Томас развел руками:
     -- Ну да, не одобряешь! Озеро мало? Или тебя в особом котле  будут  в
смоле варить?
     Олег снова покачал головой:
     -- Да нет, сэр Томас... Это не мой ад. Совсем-совсем не мой.
     -- Не забудь сказать, когда будет идти через твой! Я хочу  взглянуть,
что приготовили для тебя. Наверняка что-то особенное.
     Олег шел молча, потом тяжело вздохнул:
     -- Если бы...
     -- Что? -- не понял Томас.-- Не знаешь, где твой ад?
     -- Нет его,-- ответил Олег тоскливо.-- Увы, я из того времени,  когда
ада еще не было. Как и рая. Вообще потустороннего мира не было! Кто умирал
-- переселялся  в  зверя,  птицу,  рыбу,  дерево...  Опять  умирал,  опять
переселялся. Снова попадал в тело человека... Шел  круговорот  душ,  никто
земли не покидал.
     Волосы зашевелились у Томаса на затылке:
     -- И как же ты...
     -- Да так. Свой ад и свой рай ношу в себе.
     Он умолк, вскинул голову. Из раскаленного неба сыпался... снег. Томас
поспешно поднял забрало, подставил снежинкам разгоряченное лицо. Не мираж,
кожу покалывало приятной прохладой. Они тут же  таяли,  испарялись,  но...
снег в аду?
     Олег сказал пораженно:
     -- Не иначе как твой Макдональд не так  истолковал  герб...  там,  на
Земле. Или женщина сказала правду.
     --  Макдональд  да  неверно  истолкует?  --  поразился  Томас.--  Сэр
калика... Ты в пещерах вовсе оторвался от жизни.

     Плато уперлось в отвесные горы. Снова искали проходы, пробирались  по
узким тропкам. Старые горы все источены пещерами и  кавернами  как  старый
пень короедами, если не больше, а это были  настолько  старые,  что  вовсе
ушли под землю, оказавшись в потустороннем мире.  Калика  отыскал  пещеру,
что переходила одна в другую, тянулась на мили, иногда сужаясь до  тайного
выхода из замка, но затем обязательно расширяясь так, что в ней поместился
бы королевский замок с его башнями и крепостными стенами.
     В одной из пещер Томас узрел жуткую сцену, где огненно рыжий огромный
человек распластался вверх лицом  на  широком  камне.  Руки  и  ноги  были
неестественно вывернуты назад, Томас с трудом рассмотрел  в  слабом  свете
толстые цепи, человека приковали так, чтобы чувствовал боль  в  вывернутых
суставах. Над ним висела  толстая  отвратительная  змея,  уже  убитая.  Из
бессильно  раскрытой  пасти  мерно  срывались  тяжелые  капли.   Рядом   с
прикованным стояла, привстав на цыпочках, женщина с распущенными волосами.
В ее поднятых кверху руках смутно поблескивала чаша,  она  держала  ее  на
головой  распятого.  Яд  падал  черными  каплями,  Томас  слышал  овальное
бульканье.
     Пальцы женщины дрожали от напряжения. Металлическая чаша была тяжела,
к тому же яд уже наполнил почти доверху. Ее лицо было смертельно  бледным,
руки напряглись, удерживая чашу в неудобной позе.  Томас  видел,  как  она
закусила губу.
     Томас раскрыл рот, но Олег сказал негромко:
     -- Поглядел и мимо. Это не наше дело.
     Томас послушно  скользнул  вдоль  стены  за  другом,  но  прикованный
человек вдруг страшно рванулся в своих странных путах:
     -- Эй ты, рыжий!.. Не прячь лицо, я тебя узнал!.. Порви мои цепи!  Ты
же сможешь, чужак.
     Женщина лишь чуть скосила глаза, чаша в ее руках не дрогнула. Томас с
сомнением посмотрел на цепи, скованные невесть из какого металла, если это
металл, ибо похоже скорее на паутину, если можно вообразить паука размером
с корову. Будь цепи булатные, этот рыжий сам давно бы порвал, понятно. Вот
какое сложение. Да и кто бы не порвал...
     -- Если порву,-- спросил Олег с сомнением,-- что будешь делать, Локи?
     -- Отомщу,-- прохрипел рыжеволосый.-- Я им всем отомщу страшно!
     Женщина осторожно убрала чашу и, держа на вытянутых руках,  опрометью
бросилась к дальней стене. Из пасти змеи  черная  капля  упала  на  голову
прикованного. Локи рванулся, взвыл, забился с судорогах,  закричал.  Томас
видел, как молниеносно  меняются  выражения  боли,  ненависти,  страдания,
жажды отомстить, сокрушить, уничтожить...
     Еще две капли успели  упасть  на  мокрые  волосы,  женщина  вернулась
бегом, торопливо подставила чашу под четвертую каплю, успев подхватить  на
лету в последний миг железным краем. Томас присел на корточки,  оглушенный
ревом, неистовым криком, в котором жажды мести было больше, чем страданий.
     -- Ты видишь? -- вскричал Локи.-- Видишь, что сделали?
     -- Мерзавцы,-- выругался Олег.
     -- Освободи!
     -- Ты еще не остыл,-- сказал Олег сожалеюще.-- Ты сам был  не  совсем
прав... Зачем Бальдра убил?.. Ну не ты, а кто стрелу слепца  направил?  За
эти тыщи  лет  мог  бы  и  одуматься.  Ну,  не  раскаяться,  это  чересчур
по-христиански,  есть  теперь  наверху  такая  рабская  вера,  а  как   бы
одуматься,  перестать  думать  о  таких  мелочах,   как   убить   кого-то,
обворовать... пусть даже верховных богов, выманить сокровища...
     Локи рванулся, каменная стена затряслась, а земля по ногами дрогнула.
Голос прикованного был страшен:
     -- Это тебя всегда мотало, как собачий хвост, из стороны в сторону! А
мужчина, бог он или человек, не меняется!
     Олег  отступил  на  шаг.  Томас  чувствовал,  как  в  голосе   калики
проскользнуло сожаление:
     -- Ну, тогда виси. Я живу в мире, который жаждешь сжечь в  Рагнареке.
Если это и случится, то не я ускорю конец света.
     Он поспешно пошел прочь. Страшный крик ударил в спину с такой  силой,
что Томаса швырнуло вдоль стены:
     -- А ты? Вспомни, что сам творил?.. Во что превратился, рыжий?
     Оглушенный Томас  смутно  слышал,  как  оскорбленный  Олег  пробурчал
что-то вроде "сам рыжий" или "от рыжего слышу", затем выступ  скалы  скрыл
их. Томас смутно догадывался, что женщина невольно подсказала  им  дорогу:
страшный яд за столетия, если не больше, прожег каменные стены.
     Он сказал дрогнувшим голосом:
     -- Чудится мне, что она это проделывает долго.
     -- Не то чудно,-- буркнул калика, не оборачиваясь,-- а  что  женщина!
Пес, что лизал цепь Амирани -- понятно, но пес -- человек преданный...
     Томас оскорблено смолчал.

     Глава 13

     Олег потянул воздух носом, остановился. Томас тоже быстро  огляделся.
В горячем воздухе, полном запахов серы и горящей  смолы,  появился  другой
запах, странно знакомый. Тут же исчез, но калика  поднял  палец,  повертел
головой, быстро пошел между скалами.
     Томас, боясь привлечь внимание грохотом железных подошв, крался почти
на цыпочках, от чего заныли мышцы голени так, что  едва  не  вскрикнул  от
внезапной судороги. Запах появился снова, даже не запах, а аромат, так  бы
его назвал Томас, исчез, сдвинутый волной воздуха,  но  калика  уже  шагал
уверенно, и когда Томас услышал запах в третий раз, тот  уже  не  исчезал,
становился крепче, как запах старого вина.
     Калика остановился, Томас едва не столкнул его с уступа.  Чуть  ниже,
едва не  касаясь  темными  панцирями  подошв  калики,  пробегали  быстрые,
блестящие, как уголь  на  изломе,  тела.  Длинные  сяжки  нацелено  щупают
воздух,  шесть  сильных  ног  несут  быстро  и  ловко,  а  предостерегающе
разведенные челюсти грозят неприятностями всякому, даже черту,  это  Томас
понял с холодком по спине.
     У муравьев, что бежали справа  налево,  в  жвалах  было  пусто,  лишь
острые зазубрины блестели хищно и угрожающе, а несли обратно уже  знакомые
Томасу блестящие комки. Сердце учащенно заколотилось,  в  крупных  комьях,
размером с человечью голову, сразу выхватил взглядом тусклый блеск,  из-за
которого крестоносное войско можно было заставить  снять  осаду  с  одного
города и бросить на другой.
     Олег оглянулся, в зеленых глазах блеснула злость:
     -- Если и сейчас кинешься выколупывать этот презренный металл...
     Томас  судорожно  сглотнул,  глаза   как   прикипели   к   мелькающим
самородкам, каждый с голубиное яйцо, а таких в каждом комке  по  несколько
штук:
     -- Что ты, что ты... Просто приятно увидеть этих зверюк!
     -- Да  ну,--  буркнул  Олег  саркастически.--  То-то  в  прошлый  раз
надрожался...
     -- Так то там, наверху. А здесь, в сравнении, это же просто зайчики.
     Олег не слушал, уходил быстро,  Томас  почти  не  отставал,  а  когда
навстречу потянуло прохладным воздухом, сперва не поверил,  ад  горазд  на
обманы, но становилось прохладнее в самом деле. Калика вдвинулся  в  новую
щель, шел с оглядкой, и Томас, изнывая от липкой жары,  ринулся  навстречу
прохладе.
     Стены резко ушли в стороны. Впереди открылся блистающий лед.  Если  и
проникал сверху слабый лучик лунного света, то  здесь  дробился  в  сотнях
глыб, переламывался, отражался, и все пространство  было  залито  холодным
мертвенным светом. Глыбы льда стояли ровными рядами, иные лежали, но всюду
вместо привычного Томасу камня блестел лед.
     Он с наслаждением вдохнул всей грудью, поперхнулся, закашлялся:
     -- Наконец-то! Клочок рая!
     --  Согласен,--  откликнулся  Олег,--  но  все  же  не  отставай,  не
отставай.
     Он целеустремленно двинулся через ледяное пространство.  Томас  снова
набрал морозного воздуха, ликующе и с такой силой пропустил  через  грудь,
чтобы добрался до самых дальних кишок. Усталость  начала  испаряться,  как
снежинка на горячей рыцарской ладони.
     Олег был уже на середине зала, впереди маячил черная нора, может быть
выход, а может чего похуже, когда сзади раздался встревоженный вопль:
     -- Сэр Олег!.. Это же... это женщины!
     В полупрозрачных  глыбах  виднелись  обнаженные  женщины.  Застывшие,
замороженные, как лягушки на зиму, они смотрели кто с немым укором, кто со
страхом и надеждой, кто с вызовом, но почти не  было  тех,  кто  застыл  в
тупом  оцепенении,  обреченности.  Томас  брел,   спотыкаясь,   глаза   не
отрывались от прекрасных женских лиц. Он готов был поклясться, что  именно
здесь собраны самые  красивые  женщины  мира.  Или  же  их  делало  самыми
красивыми особенное выражение лица, глаз...
     -- Не отставай,-- бросил калика раздраженно.
     -- Олег! Это женщины,-- повторил Томас упавшим  голосом.--  Здесь,  в
аду...
     -- Верно,-- согласился Олег саркастически,-- а где им еще быть?
     Томас пробормотал с жалостью:
     -- Какой огонь у каждой в глазах! Я не думал, что его смогут затушить
все ледники мира...
     -- Ледники -- да,-- согласился Олег,--  но  грубое  слово  может.  Не
отставай! Или ты только на коне герой?
     Томас, спотыкаясь, брел за ним, глаза  не  отрывались  от  прекрасных
женских лиц, а на их тела старался не смотреть,  чтобы  не  оскорблять  их
достоинство, ибо явно же не сами разделись, ад не  только  терзает,  но  и
унижает, затем стал замечать короткие надписи, что въелись в  лед  либо  у
головы, либо у ног.
     -- Олег, за что их?
     Олег пробурчал, не оглядываясь, глаза его были  упорно  направлены  в
пол:
     -- За грехи.
     -- За прелюбодеяние?
     -- Хуже.
     Томас удивился:
     -- Еще хуже?
     -- Это ж твое христианство! Вера рабов -- опора государственности. Их
сюда за пренебрежение высшими интересами. Ну, их  много,  не  перечислишь.
Любовь поставили выше, из-за чего высшие интересы пострадали.
     Томас возмутился:
     -- И за это в лед? За любовь?
     -- Охладить пыл,-- пояснил Олег равнодушно.-- Мол, слишком  расточали
пыл и жар не по тому адресу. Надо -- Родине, племени, религии... а они  --
мужчинам.
     Он  прошел  вперед,  а  Томас  замер,  восторженно  смотрел  на  одну
вмороженную женщину:
     -- Какая красавица! Я даже  не  знал,  что  такое  возможно!..  Какое
совершенство... Олег! Мне чудится, что она  постоянно  следит  глазами  за
тобой. Сэр Олег, это просто невероятная красавица... Ее глаза в самом деле
поворачиваются за тобой...
     --  Уловка  скульптора,--  пояснил  Олег  мрачно.--  Если  нарисовать
портрет, чтобы зрачок стоял посредине, то почудится, что портрет следит за
тобой всюду... А со скульптурой можно тремя способами...
     -- Невероятно,-- прошептал Томас.-- Если их ставил сам Сатана, то  он
гений... хоть и гений Зла! Но почему я вижу, что следят глазами именно  за
тобой?
     -- Шире шаг,-- огрызнулся Олег.
     Ноги скользили, он пробирался  осторожно,  глядел  только  под  ноги.
Железные сапоги  рыцаря  почти  не  скользили,  он  жадно  всматривался  в
прекрасные лица, сердце билось  мощно  и  сильно,  а  кулаки  сжимались  в
бессильной ярости. Мир несправедлив, если  таких  красивых  в  ад!  Другое
дело, некрасивых,  те  все  равно  становятся  ведьмами,  а  еще  ведьмами
становятся те, кому мужья достались не по любви, но  эти  могли  бы  стать
ангелами...
     Калика скользил, пытаясь пробраться через глыбу льда, черный зев  вот
уже рядом, когда Томас догнал, железные сапоги впивались в гладкий лед как
железные когти, на миг они оказались рядом.  Томас  уважительно  отступил,
давая дорогу, сам впервые поскользнулся, замахал руками,  мощной  пятерней
угодил в  плечо  Олега.  Тот  качнулся  и,  пытаясь  удержать  равновесие,
растопырил руки. Пальцы коснулись  ледяной  глыбы,  в  которой  проступало
обнаженное тело.
     Сухо щелкнуло, затем звонко затрещал лед. Осколки  брызнули  с  такой
силой, будто их разбросало взрывом,  или  по  глыбе  льда  ударили  боевым
молотом. Они еще не  успели  упасть  на  пол,  когда  миниатюрная  женщина
бросилась Олегу на шею. Голос ее был хриплый от волнения и близких слез:
     -- О, Олег!.. Я не могла и  подумать,  что  ты  тут  же  ринешься  за
мною!.. Как я была не права! Прости меня... Я такая дура, такая дура!
     Томас ошалело смотрел  на  эту  невысокую  женщину,  настолько  ладно
сложенную, что такое полагал невозможным, с удивительно прекрасным  лицом,
огромными темными глазами. Волосы ее были черны  как  ночь,  ниспадали  на
грудь и спину черным водопадом. Это была та самая, которая...  Боги,  мало
им Сатаны с его воинством!
     Стиснув челюсти, он снял с плеч зеленый плащ, отобранный у призрачных
монахов, и, мокрый от чудовищных усилий, набросил на удивительную женщину.
Это зачтется за подвиг, подумал он хмуро, ибо глаза  вылезают  из  черепа,
чтобы видеть ее еще и еще.
     --  Поспешим  отсель,  сэр  калика,--  сказал  он,  разрываясь  между
сочувствием и острой завистью.-- Пойдем, здесь холодно.
     -- Холодно? -- пробормотал Олег.
     По его лбу катились крупные капли  пота.  Он  затравленно  зыркал  по
сторонам, лицо медленно принимало обреченное выражение. Женщина, ее  зовут
Гульчей, наконец вспомнил Томас, прижималась к нему испуганно и счастливо,
что-то верещала на своем птичьем женском языке, Олег вроде бы не  обращает
внимания на ее щебет, привыкает быстро, хотя лицо все  еще  такое,  словно
вместо хмельного меда хлебнул уксуса.
     Поспешим отсюда, повторил Томас про себя с потрясенной завистью, а то
еще кого коснешься. Так что это совсем не мерещится, что вмороженные в лед
женщины провожают взглядами! И самому бы не задеть... Яра не поймет, да  и
калике с двумя...
     Олег полез в дыру,  можно  идти  чуть  пригнув  голову,  женщина  шла
следом,  а  Томас  прикрывал  от  опасности  сзади.  В   дыры   на   плаще
соблазнительно  просвечивает   ослепительно   белое   тело,   хотя   такая
черноволоска  должна   быть   смуглотелой,   а   пятна   крови   наверняка
подсказывают, какие великие подвиги пришлось  свершить,  чтобы  освободить
ее, единственную и неповторимую!
     Олег что-то втолковывал женщине, та не слушала, смотрела  влюбленными
глазами. Томас обогнал, все-таки  настоящий  воин  он,  Томас  Мальтон  из
Гисленда, а эти двое... всего лишь двое, хоть и опасные.
     Впереди расширялся каменный зев, там гремело, пахло серой  и  горящей
смолой. Через несколько шагов  гора  осталась  за  спиной,  тучи  нависали
темнолиловые, в них грозно вспыхивали огни, на выжженную землю падали злые
отблески.
     Олег затравленно огляделся, махнул рукой, и все трое перебежали вдоль
стены. Тропка была узенькая, Гульча пошла вперед, стараясь быть  полезной,
как самая маленькая и незаметная, а Олег обернулся к Томасу:
     -- Вот видишь!.. А они говорят!
     -- Что? -- не понял Томас.
     -- А то,-- сказал Олег голосом  неправедно  обиженного.--  Увидь  нас
кентавры... или еще кто, что скажут? Сразу разнесут, что Олег опять  в  ад
за бабой... Еще добавят  для  интереса,  что  грязный,  нечесаный,  пьяный
вдрызг, с дураком железнолобым...
     Томас, который кивал, соглашаясь с каждым словом, опомнился:
     -- Ну, это уже чересчур! Так наговаривать на  святого  человека...  Я
без шлема уже давно, а лоб у меня как лоб. А кентавры...  Да  вон  скачут.
Если глаза у них зоркие...
     -- Зоркие, зоркие,-- рыкнул калика раздраженно.
     Томас, оберегая репутацию друга, догнал  Гульчу  и  поправил  на  ней
плащ, пошел рядом, хотя чувствовал, что с большей безопасностью нес  бы  в
руках большую ядовитую змею.

     Небо грохотало, потому он не  услышал  тяжелого  конского  топота,  а
когда увидел тускло блестящие под луной шлемы, сердце сжалось  в  недобром
предчувствии. Навстречу неслась рыцарская конница. Лица рыцарей  Томас  не
рассмотрел, забрала опущены, но  даже  по  посадке  чувствовал,  что  враг
бросил на них ту мощь, с которой им не справиться.
     Он остановился, крикнул приглушенным голосом:
     -- Олег!.. Рыцари!
     Олег оставил Гульчу, во мгновение ока оказался рядом:
     -- Ах, черт... Рыцари смерти...
     -- Смерти? -- не понял Томас.
     -- Лучшие из лучших, что попали сюда,-- сказал Олег с тоской.-- У них
был выбор: сидеть в котлах или же... Да, этих не уговорить, не обмануть...
Что делать будем, Томас?
     Томас не знал, что есть  выбор,  но  по  настойчивому  взгляду  Олега
понял, что у него есть выбор, лапнул себя за пояс:
     -- А, мышь!... Ты говорил, перенесет через озеро с лавой?
     -- С великим трудом,-- ответил Олег сразу,-- но перенесет.
     -- А троих?
     Олег покачал головой. Взгляд зеленых глаз был сочувствующим:
     -- Нет. Даже не дотащит до середины.
     Томас краткий миг смотрел на золотой  амулет,  затем  в  темноте  как
яркая молния блеснула его белозубая улыбка:
     -- Так что же мы решаем?
     -- В самом деле...
     -- Позови эту женщину,-- попросил Томас,-- я сам ее еще боюсь.
     Олег помедлил:
     -- Томас....
     -- Да, сэр Олег.
     -- В этот раз нам не выбраться.
     Их  взгляды  встретились.  Синие  глаза  рыцаря   смотрели   так   же
пристально, как зеленые глаза волхва. Томас кивнул:
     -- Сэр Олег, разум мне говорит... сам знаешь,  что.  Но  над  разумом
есть что-то... чему подчиняешься даже ты.
     Олег поманил Гульчу, а Томас сунул ему амулет, знаками показал, чтобы
все сказал и объяснил, а сам выдвинулся вперед,  где  узкий  проход  между
скалами, вытащил меч. Гульча подбежала, легкая  и  с  блестящими  глазами.
Олег вложил ей в ладонь амулет:
     -- Действуй! Быстро.
     Со стороны скал раздался могучий зловещий крик,  словно  стая  волков
заметила беззащитную жертву. Послышались крики,  фырканье  коней,  которых
осадили на полном скаку. Гульча непонимающе смотрела на раскрытую ладонь:
     -- Что... А, мышка... Да, я знаю эти амулеты... Олег, но она всех нас
не потащит!
     -- Зато тебя и муравей поднимет,-- бросил  Олег.  Он  повертел  перед
собой посох, лицо стало жестким, а голос приобрел металлический оттенок.--
Быстрее, ты нам мешаешь!
     Гульча с несчастным видом отступила. В глазах заблестели слезы:
     -- Но ты-то... в безопасности? Да что я говорю, какая  уж  тут...  Но
выбраться сумеешь?
     -- Еще бы,-- ответил Олег. Со стороны Томаса  раздались  крики,  звон
железа, и Олег озлившись, гаркнул: -- Прочь! Не видишь, ты нам мешаешь?
     Гульча сжала амулет, вокруг  нее  вспыхнули  искорки.  Ее  подняло  в
воздух, она бросила прощальный взор на Олега, поднялась  еще  и  помчалась
как стрела высоко над озером огня. Если ей  и  хотелось  задержаться  там,
посмотреть, чем кончится  схватка,  то  пересилила,  знала,  что  действие
амулета вот-вот закончится.
     Олег бросился вперед, двое спешившихся  рыцарей  уже  протиснулись  в
сторонке между камнями, бежали к Томасу сбоку. Олег налетел как буря, один
еще пытался сопротивляться, но споткнулся о труп соратника, в тот  же  миг
острый конец посоха пронзил горло. Еще один протиснулся  там  же,  за  ним
появлялись еще и еще, Олег прыгнул навстречу, спеша перекрыть брешь. Томас
гремел проклятиями, его меч гремел как удары молота великанов, вокруг него
как вспугнутые вороны взлетали  отрубленные  руки  и  головы,  разлетались
обломки щитов и доспехов. Рыцари бросались на него молча,  а  его  звонкий
молодой голос ревел как трубный  зов  могучего  тура,  которому  недостает
соперников.
     Они дрались, потом Томас умолк, только дышал хрипло и надсадно,  хотя
меч с прежней силой и быстротой взлетал и крушил все, до чего дотягивался.
Рыцари смерти выломали в каменной  ограде  крупный  гранитный  зуб,  стали
протискиваться сразу по двое. Томас с Олегом сразу  же  оставили  защищать
проходы, сошлись спина к спине. Успели обменяться  взглядами,  Томас  даже
удивился странно просветленному взгляду калики. Тот словно  забыл  о  всей
своей дурости, внезапно отбросил посох, подхватил по мечу в  обе  руки,  и
Томас ахнул, с какой  легкостью  и  быстротой  калика  заработал  длинными
рыцарскими мечами.
     --  Выберемся,--  крикнул  Томас,--  я  тебя  возьму...   начальником
десятка!
     -- Всего лишь?
     Три могучих рыцаря упали  под  его  молниеносными  ударами,  а  когда
изумленный Томас увидел, что они еще и распались на неровные половинки, то
вскричал:
     -- Сотню дам под начало!
     Два меча обрушились на его шлем,  он  едва  успел  парировать  своим,
отшвырнул,  достал  зеленым  лезвием   по   животам,   рыцари   согнулись,
придерживая ладонями выпадающие кишки, а Томас с веселым  кличем  рубил  и
рассекал, доспехи трещали как чужие, так и его, он чувствовал,  как  чужая
сталь пробивает его панцирь,  острые  клювы  вгрызаются  в  его  тело,  но
священная ярость держала на ногах, он рубился, пока кровь со лба не залила
глаза, но и тогда лишь тряхнул головой, ибо руки заняты, а сзади хрипло  и
страшно кричали враги, калика не просто сражал, но и отшвыривал,  дабы  их
не забросали трупами, и Томас победно рубил, в  сердце  безумный  восторг,
счастье, он рубился и побеждал, а боль от  новых  ран...  что  ж,  мужчина
рождается для битв и славной  гибели,  главное  --  стоять  красиво  и  до
конца...
     Он сражался и, когда земля  закачалась,  опустился  на  одно  колено,
затем сумел подняться, его били по голове, плечам, трещало железо, в грудь
втыкали копья, он взмахивал мечом уже в кромешной тьме, не зная,  что  уже
лежит на земле среди трупов, а враги  топчут  и  бьют  ногами  неподвижное
тело.

     Глава 14

     Его волокли за ноги, потом был провал и чернота, затем  видел  быстро
проносящуюся перед глазами землю, и сквозь свирепую боль в черепе понимал,
что везут на  коне  поперек  седла.  Потом  голова  будто  разлетелась  на
осколки, как глиняный кувшин под посохом отшельника:  явно  задели  ею  за
придорожный валун, Томас снова провалился в спасительную тьму.
     Боль была ноющая, недобрая, постоянная. Словно бы на острую  не  было
сил, а тупая тлела  в  неподвижности,  ожидая  малейшего  движения,  чтобы
вцепиться ядовитыми зубами. И эта боль сказала ему, что он еще существует.
     Калика лежал рядом, Томас  чувствовал  его  с  закрытыми  глазами  по
неровному  дыханию.  Когда  удалось  открыть  один  глаз,  второй   закрыт
кровоподтеком, Томас увидел рядом в  луже  крови  тело  в  волчьей  шкуре.
Красные  волосы  слиплись  от   крови,   лицо   распухло,   обезображенное
кровоподтеками и ссадинами. Сердце Томаса сжалось и застыло,  никогда  еще
не видел калику в таком жутком состоянии,
     Оружие исчезло, но руки калики  были  свободны,  как  и  ноги.  Томас
попробовал пошевелить своими конечностями, вскрикнул от острой боли, разом
заболела и голова, и все кости, каждая жилка взмолилась о пощаде.
     -- Где мы? -- прошептал он разбитыми губами. Во рту стало солоно,  он
проглотил кровь, она текла из губ и  разбитых  десен.  Он  ни  на  миг  не
подумал, что Олег мертв или без памяти, калика должен немедленно ответить,
как ученая ворона, что повинуется своей природе, и в  самом  деле  услышал
сдавленное:
     -- В преисподней...
     -- Да ну?  --  сказал  Томас  саркастически.  Злость  на  умничающего
отшельника на миг заглушила даже боль. -- Кто бы подумал! Ты как?..
     -- Плясал бы... да тесно...
     Томас попробовал повернуть голову, взвыл, но все же оглядел массивные
глыбы, тесно подогнанные одна к другой. Они уходили ввысь, где терялись  в
сумраке, тянулись в обе стороны, исчезая из поля  зрения,  а  когда  Томас
сумел  перекатиться  на  другой  бок,  он  увидел   такое,   что   дыхание
перехватило, а боль  от  нового  потрясения  отступила,  затаилась  где-то
внутри костей.
     Огромный мрачный зал, в котором лежали, тянулся едва ли не  на  мили,
Томас видел только две стены, что расходились от угла, остальное тонуло  в
сумраке. В двух десятках шагов на высоком помосте стоял исполинский черный
трон. К нему вели ступеньки, Томас машинально  насчитал  тринадцать,  трон
был пуст, высокую спинку увенчивали  пурпурные  рога,  что  расходились  в
стороны и загибались кверху.
     За троном мелькали призрачные тени, исчезали так  быстро,  что  Томас
рассмотреть не успевал, а каждое движение глазным яблоком  втыкало  острые
ножи в  мозг.  Он  тихонько  подвывал,  звучно  глотнул  кровь,  вроде  бы
перестает сочиться, в голове звон и кружение. Рядом возился калика,  Томас
с завистью увидел, как  он  сумел  сесть,  упираясь  спиной  в  стену.  Он
представил себе, как явится кто-то наглый, будет смотреть на  него  сверху
вниз, эта мысль была невыносимой,  он  стиснул  челюсти,  напрягся,  мышцы
кое-как повиновались, чудеса еще не кончились, и он, почти теряя  сознание
от нечеловеческих усилий, сумел сесть.  Спину  давило  гранями  камня,  он
только сейчас понял, что лишен полностью доспехов, воздух холодит  раны  и
ссадины.
     Рубашка мокрая от крови, Томас провел  ладонью  по  распухшему  лицу.
Вспухло, будто он запихнул за щеки по булке, теперь скрывает  от  сурового
наставника. Он чувствовал себя голым без доспехов, хотя  одежду  оставили,
изорванную и забрызганную кровью. На груди болтался  нагретый  его  теплом
крест, тяжелый и теплый, тоже с застывшими каплями крови. Шея ныла, кто-то
явно пытался сорвать крест, но цепочка выдержала, только поранила кожу.

     Затрещало, словно лопнула каменная стена. На стыке  стены  и  потолка
обрушились,  выбитые  страшным   ударом,   огромные   глыбы.   Томас   как
зачарованный начал было следить, как замедленно падают,  переворачиваются,
но вздрогнул как уколотый: в  пролом  влетела  красная  с  черным  фигура,
стремительно понеслась в их сторону.
     На расстоянии броска дротика неизвестный  на  миг  завис  в  воздухе,
Томас с дрожью во всем теле смотрел на крылатого исполина, что  в  полтора
раза выше, а в плечах  шире  вдвое  любого  земного  богатыря.  Закован  в
блещущую сталь с головы до ног, широкие  плечи  кузнеца,  выпуклая  грудь,
которой позавидовали бы атлеты, а два исполинских крыла  летучей  мыши,  с
когтями размером с кабаний клык, захватили, казалось, полмира.
     Крылатый рыцарь опустился на каменные плиты тяжело, согнул колени  от
удара, выдерживая свою тяжесть, лицо  болезненно  искривилось.  Крылья  со
змеиным шуршанием стали складываться. Сквозь прорезь в шлеме горели адским
огнем пурпурные глаза. Томас не  умом,  а  чувствами  ощутил  несокрушимую
прочность его доспехов. А по тому, как появился  и  с  какой  надменностью
держится, чувствуется его врожденная привычка повелевать.
     Доспехи черные, без  блеска,  на  локте  небольшой  щит  со  странным
гербом...
     Томас напряженно всматривался в этот странный щит, ибо  у  англов  он
круглый, у итальянских рыцарей продолговатый, а у германцев такой же, но с
выемкой  вверху.  У  испанцев  плоский  сверху  и  закругленный  снизу,  у
французов четырехугольник, а у этого рыцаря щит треугольный, что не  лезет
ни в какие ворота, поле простое, нерасчлененное, а красок ни одна из  пяти
узаконенных законами геральдики, как из фигур ни одна не похожа  на  льва,
орла или вепря, что приличествовало бы рыцарю такого внушительного вида, а
скорее там изображены стихии, но не солнце, луна и звезды, а  нечто  более
величественное и жуткое, что Томас не мог передать  словами,  но  по  коже
пробежал трепет, а когда наконец рассмотрел еще и яркую  падающую  звезду,
он понял, кто вошел!
     Только сейчас в пролом начали влетать крылатые черти, демоны, ведьмы,
ибо чем выше  ранг  сюзерена,  тем  больше  вассалов  и  слуг  должны  его
сопровождать.
     В  зал  ввалились  толпы  голых  женщин,  толстых  и   мясозадых,   с
распущенными волосами и отвисшими от тяжести грудями. Они хохотали дурными
голосами, пели и смеялись бесстыдно, в руках  кувшины  с  вином,  лютни  и
волынки. Вдогонку  бежали  козлоногие  черти,  дядя  Эдвин  называл  таких
сатирами. Тоже вопящие, блеющие, с кувшинами  вина,  гроздьями  винограда,
уже хмельные, волосатые и вонючие.
     Женщины бросились к Сатане,  со  смехом  и  омерзительными  шуточками
начали снимать с него доспехи. Сатана растопырил руки, давая снять с  себя
доспехи, женщины  ловко  отстегивали  щитки  из  стали...  нет,  адаманта,
напомнил себе Томас, вспоминая рассказы о чудесном  металле,  из  которого
куют оружие небесного воинства.
     Когда сняли шлем, Томас содрогнулся как от  удара.  Стиснул  челюсти,
чтобы не выдать свой испуг, голова Сатаны как валун, рога острые и блестят
металлом,  глаза  горят  нестерпимым  блеском  звезд,  а  нижняя   челюсть
вызывающе выдвинута вперед, отчего  Томасу  сразу  же  захотелось  вызвать
наглеца на поединок.
     Лицо  князя  Тьмы  подергивалось  как  у  безумного,   ноздри   хищно
раздувались. Когда перевел взор с калики  на  Томаса,  верхняя  губа  чуть
приподнялась, показывая острые клыки. Томас со  смертным  холодом  ощутил,
что даже его железные доспехи, даже будь  все  еще  на  нем,  перед  этими
зубами не крепче листа подорожника.
     Когда сняли и вязаную рубашку, свитую из веревок, Томас увидел  самую
широкую грудь, какую только мог представить, с красной кожей, будто  князь
ада вынырнул  из  кипящей  лавы,  с  рыжими  звериными  волосами.  Женщины
продолжали раздевать, хохотали, хватали  князя  Тьмы  жадными  похотливыми
пальцами. Его улыбка стала шире, в огненных глазах зажглось мрачное  пламя
скотского желания.
     Багровые светильники бросали недобрые блики, все словно  было  залито
свежей дымящейся  кровью.  Грудь  Сатаны  еще  вздымалась  тяжело,  часто,
могучее тело блестело от  пленки  пота.  Томас  перехватил  острый  взгляд
калики, устремленный на владыку преисподней. Томас внезапно подумал, что и
калика, как и Сатана,  магией  почти  не  пользуется,  предпочитая  ходить
пешком или ездить на простой телеге. Сатана мог бы  силой  своей  нечистой
магии, своей власти...
     Дальше Томас запутался, ибо хоть убей не мог  понять,  почему  Сатане
оставлена такая власть, если можно  было  бы  Господу  сокрушить  все  его
воинство без остатка, основать рай на земле, чтобы все пели и славили  его
имя.
     Сатана оглядел их почти любовно, сладострастно потер огромные ладони.
Между ними вспыхнула скрученная молния. Воздух стал чище.
     -- Подумать только!.. Когда мне сказали,  что  сюда  вторглись  двое,
которые отбрасывают тени, я, признаюсь, не поверил...  Говорят,  бывало  в
древние времена, но теперь...
     Томас  сказал  надменно,  стараясь   выговаривать   слова   правильно
разбитыми губами:
     -- Скоро сюда придут с мечом и крестом.
     -- Гм... Вряд ли. Но  когда  вы  перебили  почти  весь  отряд  лучших
рыцарей Европы, я понял, что явились мои создания!
     Томас с усилием вскинул голову, стараясь  держать  ее  гордо,  взгляд
сделал надменным:
     -- Мы -- создания Господа.
     -- Олег, позволь мне дальше пойти одному! Мне все равно не  жить  без
начали хвататься за трезубцы, делать угрожающие жесты, скрипеть  зубами  и
топать копытами, но Сатана небрежно повел дланью, их как ветром выдуло  из
огромного зала. Улыбка Сатаны оставалась  прежней,  только  в  громыхающем
голосе грозно проступила насмешка:
     -- Ого! А что же ты явился сюда в доспехах? И  с  мечом  за  плечами?
Разве не я их выдумал? Разве не я придумал вообще одежду? Не я научил вас,
людей, пахать землю, разводить скот, строить дома, а из домов  --  города?
Не я учил плавать, строить лодки и большие корабли?.. Разве лучше, если бы
ваши прародители, Адам и Ева, остались в  райском  саду?  Мало  того,  что
голые и босые -- чем не скот? -- тот бородатый дурак им даже плодиться  не
давал! Так бы и существовала эта пара двуногих скотов, если бы не я...
     -- Это была провокация,-- сказал Томас, но голос его  звучал  уже  не
так уверенно.
     Олег морщился, приглушая боль в голове, почти не вслушивался, ибо эти
двое затеяли  нелепый  спор,  Сатане  хочется  доказать  свое,  выплеснуть
накипевшее, а рыцарь не может не спорить с врагом своего сюзерена...
     -- Да,-- согласился Сатана,-- но какая? Та пара  дала  жизнь  и  тебе
через сотни поколений! Да и вообще не было бы даже  самих  Адама  с  Евой,
если бы я не выдрал из самого сердца  земли  то,  что  вы  зовете  красной
глиной. Сколько ангелов пыталось! Тот бородатый хотел  уже  отказаться  от
затеи... Эх, как земля застонала, как не хотела отдавать свою  плоть!  Кто
из вас знает, что три дня и три ночи я  боролся  с  нею?  Как  она  орала,
противилась, когда  я  выдирал  из  нее  клок  красной  глины!..  Ну,  сам
понимаешь, что называем красной глиной. И что называется выдирал,  что  на
самом деле всего лишь помощь при родах. Тот бородатый, бледнел и  закрывал
глазки. Но и потом земля, озлобившись за те муки...  дура...  отказывалась
принимать первого убиенного несколько столетий. Пока ей не вернули первого
из нее взятого.
     -- Первого убиенного,-- сказал Томас враждебно,-- это Авеля, которого
ты убил?
     Сатана поглядел на железного человека с интересом:
     -- Только  подсказал  способ.  Я  много  чего  подсказываю,  но  люди
почему-то выбирают... ха-ха... то, что больше свойственно моему характеру,
а не бородачу!
     Томас невольно скосил  глаза  на  калику.  Тот  вздрогнул,  лицо  его
посерело. Томас пугливо подумал, что калика мог в самом  деле  бродить  по
жуткой земле, где мертвецы, не разлагаясь, лежали или же ходили по земному
лику. Калика поймал его взгляд, сказал нехотя:
     -- Это было до тех пор, пока ей  не  вернули  тот  клок.  Адам  помер
через... не упомню сколько, помню только, что мучился,  когда  отходил.  И
Лилит вспоминал, терзался, что из двух женщин выбрал проще, покладистее...
Когда им, Адамом то есть, зарастили рану, то и  других  мертвецов  удалось
сунуть под дерновое одеяльце.
     Томас  зябко  передернул   плечами,   разговоры   были   страшные   и
ошеломляющие, каждое слово било боевым молотом по шлему. Он стиснул зубы:
     -- Все равно человека создал Господь!
     Сатана отмахнулся как от комара:
     -- Молчи, меднолобик... Был бы ты бесплотным -- ха-ха! -- на  чем  бы
таскал эти два пуда железа? Это я настоял на том, чем гордишься: мускулах,
широкой груди, твоей стати!
     Томас пошатнулся, хотя вроде бы упирался спиной в стену. Олег  видел,
как сомнение перешло в страшное  подозрение,  все  же  Томас  прошептал  с
усилием:
     -- Я горжусь душой!
     Сатана хмыкнул:
     -- А что есть душа?
     -- Честь,-- сказал  Томас  уже  увереннее,--  благородство,  верность
Прекрасной Даме, своему народу...
     Сатана с удовольствием захохотал:
     -- Это все от меня, дурень! Даже волк верен своему племени,  волчице!
Дурень, ты все еще не понимаешь? Мол, как это обоих не сожрал, едва дерзко
вторглись ко мне в спальню?
     Олег молчал, Томас прошептал:
     -- Да, я ожидал... и, честно говоря, ожидаю.
     Широкие ладони Сатаны звучно хлопнули по таким же широким коленям:
     -- Не понимаешь?..  Я  уже  кувалдой  его  луплю  в  лоб,  а  он  все
оглядывается: где это стучат?..  Нет,  эта  тупость  от  него,  моя  часть
сообразительнее. А ты, идущий в шкуре?.. По глазам  вижу,  понял.  Рыцарь,
разве твой отец тебя сжирал живьем, когда ты без разрешения вбегал  в  его
покои?.. И даже иной раз  мешал  его  делам,  гораздо  более  важным,  чем
выслушивать твой детский лепет?
     Олег видел, как Томас побледнел и пошатнулся.  Лицо  стало  восковым.
Одно дело верить, что его праотца  создал  Светлый  Бог,  а  потом  гадкий
дьявол малость подсовратил чистейшую душу, а другое -- поверить, что Адама
создавали Бог и Сатана вместе. И что вся плоть -- от Дьявола!
     Хохот Сатаны стал грохочущим:
     -- Ты плод любви... ха-ха!.. Потому мы с Ним и бьемся так яростно. За
тебя, человек! К тебе ревнуем так мощно.
     Томас  ухватился  руками  за  горло,  удерживая  крик,  вместо  этого
прохрипел слабо:
     -- Ты сам... его создание... По дурости, слабости  или  недомыслию...
не мне судить Творца, хотя сейчас я бы ему сказал... такое сказал... но ты
-- его создание!
     Сатана засмеялся, но Томас ясно услышал затаенную горечь:
     -- Он меня создал?.. Ха-ха!.. А не я его?
     Мороз пробежал по спине Томаса. В хохоте Сатаны  чувствовалась  дикая
уверенность и правота. Калика опустил плечи, Томас  с  ужасом  понял,  что
калика уже поверил.
     -- Но как же это можно? -- воскликнул он.-- Я не верю!
     -- Вера  для  дураков,--  громыхнул  Сатана.--  Для  слепых  и  тупых
дураков... Каждый верит в меру своей тупости. Но если хочешь знать, то это
я его создал!
     Стены вздрагивали, красные  наплывы  подрагивали,  сползали  широкими
потеками. Серный запах стал сильнее.
     Томас прошептал:
     -- Но как... как это можно?
     -- Можно,-- ответил Сатана.-- А как, сам думай.
     -- Как это можно? -- повторил Томас с отчаянием.
     Сатана  захохотал,  запрокидывая  голову.  Шея  его  была  как  ствол
красного дуба, а мышцы на широкой груди красиво вздулись. Томас в отчаянии
перевел взор на Олега. Калика, раздраженный и нахмуренный, огрызнулся:
     -- Можно-можно. Так даже лучше.
     -- Что-о?
     -- А что лучше: когда скот превращается в человека, или когда человек
в скота? Но что-то меня тревожит. Что-то громадное и страшноватое...
     Сатана захохотал, словно вбивал последний гвоздь в  гроб,  где  лежал
Томас:
     -- А почему, по-твоему, он создал Еву из ребра? Ха-ха!.. Да потому...
ха-ха... что  сам  Адам  был  бесполым,  как  и  все  ангелы!  Как  и  сам
бородоносец!
     Томас побелел. Он чувствовал, что  Сатана  не  врет,  про  бесполость
ангелов слышал и  раньше,  об  остальном  как-то  догадывался  или  смутно
чувствовал, а сейчас пошатнулся как от удара молотом по голове,  прошептал
затравленно:
     -- Сколько же во мне... от тебя...
     -- Вот-вот,-- громыхнул Сатана весело.-- Это от меня! Как и  плотская
любовь, как и настоящая любовь, что лишь возгонка любви  плотской.  А  его
любовь, я говорю о бородаче -- это даже не любовь к Родине или  Отечеству,
пусть даже к Державе, а что-то вроде киселя в тумане.
     Томас вспомнил одно из часто упоминаемых каликой выражений:
     -- Катиться с горы легче,  чем  взбираться!  Вот  ты  и  докатился...
Сидишь в подземельях как крот, света божьего не зришь. Глубже уже  некуда,
верно? В самом деле  земле  тебя  держать  противно.  Индрики  и  то  выше
бродят!.. А когда сюда доберутся...
     Он сам передернул плечами, когда представил себе  страшных  индриков,
их   неторопливое   всесокрушающее   вторжение   в   этот   мир.    Сатана
пренебрежительно отмахнулся:
     -- Ладно, это пустяки. Надо подумать, к чему  вас  тут  приспособить.
Или сразу в котел с кипящей смолой?
     Томас спросил неверяще:
     -- Тебе... мало чертей? Нужны соратники из людей?
     Сатана проревел:
     -- Мне не нужны соратники! Мне нужны угодники!
     Томас задержал  дыхание,  чтобы  без  стона  гордо  выпрямить  спину.
Ответил с достойной благородного рыцаря надменностью:
     -- С угодниками проще... только далеко ли уйдешь? Рабы -- есть рабы.
     Он хотел добавить, что свободные англы, еще малые числом, сокрушили и
разметали исполинскую Римскую империю, что держалась на рабах, но смолчал,
не будучи уверен, что ничего не перепутает из дядиных рассказов.
     В зал вбегали и даже влетали черти, Томас видел  их  смутные  тени  в
сумраке. Некоторые подбегали к Сатане, Томас видел их блестящие любопытные
глаза, что-то шептали на ухо, исчезали. Одного,  явно  не  угодившего,  он
распылил небрежным мановением пальца, тот едва успел вспикнуть,  а  Сатана
брезгливо вытер палец, снова устремил огромные горящие глаза на пленников.
     Томас чувствовал, что интерес Князя Тьмы к ним падает, скоро передаст
их в руки палачей и забудет, своих дел по  горло,  судорожно  цеплялся  за
любую мысль как выбраться, но ничего не  приходило  в  голову  кроме  идеи
вызвать Сатану на турнир и выбить из седла, тем самым добыв свободу себе и
сэру калике.
     Олег, что больше помалкивал в их диспуте, спросил непонимающе:
     -- Но ведь ты  --  отец  всех  знаний?  Ты  сам  признался,  что  вся
цивилизация -- твоих рук дело. У того, Верхнего, слепая вера,  что  больше
подходит для ленивых недоумков, а у тебя -- гордость и  жажда  знаний.  Но
что-то я сейчас недопонимаю...
     Томас видел, как гордое лицо Сатаны перекосилось, а  глаза  вспыхнули
таким светлым оранжевым  огнем,  что  Томас  на  миг  ослеп,  а  в  голове
пронеслось  потрясенное:  каким  же  великолепием  блистал,  когда  был  у
престола верховного сюзерена!
     -- Даже тебе, гордец... что мне любо... не понять...
     Голос его из мощного и сильного стал глухим,  словно  Сатана,  как  и
калика, тащил на  себе  незримую  гору.  Томас  непонимающе  покосился  на
калику, вот уж не заподозришь в гордости, явно Князь  Тьмы  под  гордостью
понимает что-то другое, а Олег возразил:
     -- Если мы -- твои дети, то когда-то сможем понять.
     -- Когда-то,-- прорычал Сатана. Похоже, Князь Тьмы уже потерял к  ним
интерес, Олег спросил быстро:
     -- Ты... отказался?
     Глаза Сатаны вспыхнули пурпуром. Томас  затаил  дыхание,  гнев  Князя
Тьмы собрался вокруг повелителя красным облаком, но Сатана  лишь  проревел
люто:
     -- Не сдался! Но разве это жизнь? Карабкаться на  гору,  которой  нет
конца? Карабкаться,  обламывая  ногти,  вгрызаясь  зубами,  не  досыпая  и
недоедая, отказывая себе в простых человеческих радостях...
     Олег спросил с угрюмой подозрительностью:
     -- Это каких же простых человеческих радостях?
     -- Сам знаешь! Есть ли выше радость, чем догнать, повалить и овладеть
чужой женщиной, догнать врага и размозжить ему голову, поджечь чужой  дом,
ломать и крушить, слышать рев пожара.
     Он хохотал, воздух  сотрясался,  вокруг  хохотали  толстые  мясозадые
женщины. К удивлению Томаса Олег кивнул:
     -- Ты прав, это как раз и есть главные человеческие  радости...  будь
ты проклят!
     Сатана едва не задохнулся хохотом, стены тряслись, от рева  у  Томаса
гремело в голове.
     -- Благодарю!.. Га-га-га!  Я  постарался,  постарался...  га-га-га!..
Человек -- это не что-то бледное и неживое, как  жаждет  дурак  наверху!..
Человек -- это  плоть,  га-га,  а  плоть  от  меня!..  Тот  дурак  наверху
бесплотный, как и его бесполые -- тьфу! -- ангелы, а  я  и  сам,  погляди,
мужчина аль нет? То-то! Вон у твоей железяки волосы шлем поднимают. А  чем
может похвастаться тот, кто глаголет о любви к ближнему?
     Олег смотрел исподлобья, Томас видел, как напряженно и быстро  калика
что-то мыслит, и наконец выдал:
     -- Ты раньше шел к знанию... а теперь зовешь обратно в пещеры?
     Сатана загрохотал, будто скалы раскалывались от страшного жара:
     -- Не назад в пещеры, дурак, а вперед... в пещеры! Ты хоть  знаешь  к
чему ведет знание?
     Томас ответил с достоинством вместо запнувшегося калики:
     -- Знание -- сила!
     -- Хребет подломится, --  предостерег  Сатана.--  Во  многих  знаниях
много горя. Ты видел хоть одного веселого мудреца?.. А дураки все веселы и
счастливы. Знания никого еще  не  сделали  счастливым.  А  несчастными  --
каждого. Я говорю не о тех мелких знаньицах, как украсть у соседа  кошелек
или выкопать клад, а о больших знаниях, настоящих!
     Томас возразил:
     -- А на хрена они большие? Достаточно, если их  будут  знать  два-три
человека на все королевство. Это не так уж и много: два-три несчастных  на
королевство!
     Дьявол рыкнул:
     -- Не  получится.  Знания  --  это  курган.  Маленький  холмик  можно
насыпать и втроем, да что с него узришь? А чтобы  заглянуть  далеко,  надо
усилия многих. Я сам пока не могу представить  весь  народ  мудрецами,  но
чутье говорит, что такое произойдет... или  может  произойти.  Я  все-таки
могу заглядывать в грядущее подальше твоего спутника... хотя с ним никогда
ничего нельзя сказать наверняка...  и  я  вижу  такие  ужасы,  что  шерсть
становится дыбом, огни гаснут по всему аду, а сердце рвется от жалости...
     Томас скептически хмыкнул. Внезапно  лицо  Сатаны  исказилось,  Томас
потрясенно увидел, что в красных глазах чудовища в  самом  деле  появилась
боль.
     -- Я надвое сердце свое разорвал для человека, -- голос  Сатаны  стал
хриплым от страдания, -- Я бьюсь за то, чтобы он был счастлив.  А  счастье
-- в незнании.
     Олег выглядел раздавленным,  смятым,  как  старая  тряпка  у  порога.
Прошептал так горестно, что Томас едва расслышал:
     -- Я  был  уверен,  что  тот,  Верхний,  зовет  к  дурости,  тупости,
незнанию, а ты чего-то да стоишь... Но что же тогда хочет тот, наверху?
     Сатана поднялся, жестом  отослал  двух  крупных  чертей,  требовавших
внимания. По его виду, Томас понял, что Сатана сейчас уйдет  следом,  а  с
ними будут покончено.
     -- А он уже ничего не хочет.
     -- Как...
     -- Он раньше  царствовал  и  управлял,  потом  только  царствовал,  а
сейчас.... Следы моей работы вы видите на земле каждый день, а что  делает
он?.. Вот так-то... А теперь, вы двое, я вас, пожалуй, сумею использовать.
У меня для вас есть работа.
     -- Какая? -- спросил Олег, а Томас отрезал гордо: --  Никакой  работы
от врага Господа и Пречистой мы не примем!
     Сатана хмыкнул, перевел огненный взор на Олега. Тот  подумал,  сказал
медленно:
     -- Вообще-то он прав. Мне плевать на его Господа, я господ над  собой
не признаю...
     -- Гордыня! -- вскричал Сатана радостно,  а  Олег  продолжил  так  же
медленно: -- Но мне не нравятся ни твои цели... ни твои методы... ни  сама
идея тащить людей обратно в скотство... Странно, мне казалось, что раз  уж
ты вывел Адама из скотского  Эдема,  разбудил  в  нем  гордость,  заставил
трудиться, копать, сеять, строить, приручать зверей, разводить сады, но ты
и есть Настоящий Бог... А теперь?
     Сатана побагровел. Томасу показалось, что  огромный,  как  наковальня
кулак падшего ангела обрушится на Олега, но Сатана лишь прорычал:
     -- Я увидел, к чему это ведет... и чем кончится! И я... Ладно,  я  не
намерен с тобой спорить, смертный... Эй, в котел их с кипящей смолой!
     Томас ощутил, как сзади схватили огромные ладони.  Мир  перевернулся,
он успел понять, что его  тащат  к  отвратительному  котлу,  оттуда  несет
жаром, воняет горячей смолой, из котла взметываются  языки  жаркого  огня.
Томас пробовал противиться, но держали его множество толстых, как  бревна,
рук, а сам он чувствовал себя слабым, как новорожденный червяк.
     Вдруг все замерло. Его  держали  крепко,  но  черти  оглядывались  на
Сатану. Он как вскинул ладонь, так и держал, а возле него суетился  старый
горбатый черт, мало ему чужого коня, суетливо  нашептывал  князю  Тьмы  на
ухо, злорадно тыкал пальцем в Томаса и Олега.
     -- Эйнастию? -- повторил Сатана медленно. Его глаза отыскали Олега.--
Тот самый?.. Быть того не может!.. Эй, пока отпустите обоих, но далеко  не
уходите.
     Томаса поставили на землю. Олег высвободился из цепких  лап,  зеленые
глаза мигом обшарили все вблизи. Томас помнил,  что  в  руках  калики  все
может  стать  оружием.  Сатана  смотрел  на  Олега  пристально,  в  широко
расставленных глазах вспыхивали то недоумение, то странная зависть.
     Олег пробормотал:
     -- Да что вы все... Когда это было!
     Сатана проговорил почти шепотом:
     -- Но ты тогда сотворил такое великое дело... такое грандиозное...
     -- Глупость,-- буркнул Олег. Он покосился на Томаса.-- Не слушай, это
же князь Тьмы.
     Сатана возразил:
     -- Я до сих пор не пойму, как тебе это удалось! Такое исполинское зло
мог  причинить  только....  Только...  Слушай,  я  окружен   болванами   и
бездарями. Мне просто недостает человека такого размаха, как ты, что  умел
творить зла больше, чем  Вельзевул,  Астарот  и  Бергамот  вместе  взятые!
Хочешь, бери с собой и этого, в  железе.  К  чему-то  да  приспособим.  По
крайней мере гордыни у него на целое войско крестоносцев!
     Томас ожидал, что калика станет торговаться, хитрить,  выгадывать,  а
потом, выиграв время, сумеют что-то  да  предпринять,  но  калика  сплюнул
князю Тьмы под ноги и сказал хладнокровно:
     -- Катись ты со своей эйнастией!
     -- Дурак,-- процедил Сатана сквозь зубы.
     Их ухватили сильные руки, голову Томаса больно зажали, а шею сдавили.
Он почувствовал удары молота, толчки сотрясали так, что заломило виски,  а
на губах стало горячо и солоно.
     Когда его отпустили, он поднялся, чувствуя себя униженным. Шею  давил
обруч, тяжелый и холодный на ощупь, но когда Томас его  коснулся,  кончики
пальцев обожгло болью. Он отдернул, увидел как покраснели, на одном  начал
вздуваться волдырь.
     По сторонам захохотали. Его грубо отпихнули,  а  на  колоду  завалили
Олега. Черти быстро вытащили раскаленную полоску из горна,  простучали  на
наковальне. Сворачивая в  полукруг,  пытались  приладить  на  толстую  шею
Олега, но там болтался оберег, а сорвать не  могли.  Сатана  зарычал,  его
огромная лапа протянулась через всю комнату, цепочка вспыхнула в его руке,
а оберег с отвращением зашвырнул в угол.
     Олег проводил деревяшку налитыми  кровью  глазами,  перевел  взор  на
Сатану. Томасу показалось, что князь ада вздрогнул. Но черти  уже  подняли
Олега, тот стоял, угрюмый и насупленный. На его шее Томас рассмотрел такой
же ошейник, из тяжелой меди, по ободку шли колдовские  знаки,  вспыхивали,
поедали один другого как богомолы, становились крупнее.
     Сатана хохотнул, прорычал:
     -- Это не простые ошейники. Ровно через сутки  расплавятся...  Но  не
мечтайте, что выживете. Вашими  головами  мои  черти  будут  кидаться  как
булыжниками, а тела бросят псам. И еще вам повезет, если умрете сразу.
     Томаса  бросило  в  жар,  уже  почувствовал,   как   тяжелый   металл
превращается в огненную полосу, что пережжет шею, и пока будет гореть,  он
будет кричать от боли... А калика сказал угрюмо:
     -- Если нам даны целые сутки, то зачем?
     -- На размышление, как ты уже догадался,-- бросил Сатана.-- За  сутки
не убежишь. Вы сюда добирались три дня  и  три  ночи!  Сейчас  красивые  и
гордые, подавай мученическую смерть,  но  за  сутки  постынете,  подумаете
трезво... да и лучше представите, что вас ждет.
     Он захохотал,  а  с  ним  угодливо  захохотали  и  дьяволы,  а  вслед
засмеялись бесы, демоны, черти. Так, хохоча,  Сатана  выпрямился  во  весь
рост, раздулся в груди, являя чудовищную мощь гладиатора. Он уже  исчезал,
когда вдруг Олег спросил неожиданно:
     -- А если мы избавимся от этих ошейников?
     Сатана захохотал:
     -- Тогда я... ха-ха!.. пальцем вас не трону. Это  не  под  силу  даже
мне... Однажды сделанное богом, как ты знаешь, уже не может быть отменено.
Если ты сделаешь то, чего не могли даже ваши боги Олимпа... или кто там  у
вас, то... освобожу и выполню любую просьбу. Конечно, в моих пределах.  Да
что там просьбу --  требование!  Кто  освободится  сам,  тот  имеет  право
требовать...
     Из-под копыт вспыхнул огонь, полыхнул жаром в лица  Томаса  и  Олега.
Когда Томас протер слезящиеся  глаза,  в  гигантском  зале  клубился  дым,
медленно рассеиваясь, пахло серой, но было тихо и пусто как в  ограбленной
могиле. Калика задрал голову, зеленые глаза изучали высокий свод.

     Глава 15

     Томас сказал с дрожью:
     -- Опять ошейники!..
     Калика не повел и бровью, только голос стал брезгливее:
     -- Тебе-то что. Всего второй раз. К тому же тебе в нем ничего нового.
Ты ж тоскуешь по железу.
     -- А тебе? -- спросил Томас, вспоминая,  что  калике  за  его  долгую
жизнь выпало побольше, чем даже ему, побывавшего в Святой Земле и бравшего
штурмом башню Давида. Не дождавшись ответа, удивился.-- Чего  ж  тогда  не
придумал чего-нибудь?
     -- Против чего?
     -- Да против ошейников.
     Калика пожал плечами, снова не удостоив ответом, и Томас ощутил  себя
совсем дураком. Калика мог придумывать воинские хитрости против  своих  же
демонов, но сейчас в мир пришла совсем другая мощь, величие  христианства,
а калика как не знает света Христовой веры, так и ее  теней,  вроде  этого
ада, Сатаны, бесов, чертей...
     -- Сутки,-- проговорил он нервно.-- А сутки такие короткие.
     -- Смотря  что  ждешь,--  ответил  калика.  В  зеленых  глазах  стоял
затаенный страх.-- Ох,  Томас...  Занесло  же  нас.  Чую,  так  просто  не
выбраться. Мне кажется, это мой последний поход в преисподнюю...
     -- Ты зришь? -- спросил Томас со страхом.-- Тебе видение?
     Лицо калики было отрешенное, невидящие глаза смотрели в пространство.
Пальцы безотчетно двигались, будто пытались ухватиться хотя бы за что-то в
пустоте.
     -- Нет... Тьма.
     Как слепой, он пошел вдоль стен, выставив руки. Глаза  не  двигались,
Томас с ужасом понял, что калика в самом деле ничего не видит.  Раздираясь
между страхом и жалостью, он догнал, опустил горячую ладонь на плечо:
     -- Сэр Олег, я с тобой. Это, может быть, всего лишь из-за подземелья.
Сквозь такие глыбы какой взор проникнет?
     Мышцы под его пальцами дрогнули, словно и они пытались ускользнуть от
гибели, искали спасительную  норку.  Томас  сам  чувствовал  неискренность
утешения, оба чувствовали, что их ждет, а сильные не  нуждаются  в  лживом
утешении. Олег продолжал ощупывать стену, голос прохрипел  как  из  сырого
дупла:
     -- Чувствую... да-да, дальше пустота... Немного, но есть.
     Томас встрепенулся:
     -- Это видение такое?
     -- Дурень, под камнями  пустота.  Похоже,  грунтовыми  водами  вымыло
землю.
     -- А нам какая разница? -- прошептал Томас. Он  быстро  огляделся  по
сторонам.-- Надо вытащить этот камешек, поглядеть.
     Калика сказал мертвым голосом:
     -- Томас, очнись. Здесь глыбы как влитые.  Зубами  не  ухватиться.  А
ногти обломаешь.
     Томас уже щупал глыбу, стучал кулаком, пытался ухватиться,  но  зазор
между глыбами слишком мал, удавалось ухватить только кончиками пальцем. От
усилий кровь прилила к голове, волосы слиплись и закрывали глаза.  Тяжелый
крест болтался назойливо, стучал по зубам. Томас отмахнулся, но крест  лез
в ладонь, требовал внимания. Вдруг его пальцы словно  сами  ухватились  за
холодное железо, а сердце застучало как у пойманного зайца.
     Калика  присвистнул,  когда  рыцарь  сорвал  с  шеи  крест  и   начал
остервенело долбить край гранитной  глыбы.  Тяжелый  булат  вгрызался  как
железное зубило.  Мелкие  осколки  летели  как  щепки  из-под  плотничьего
топора.
     -- Ничего себе,-- сказал он удивленно,--  Ты,  того,  поосторожнее...
Крепкое железо хрупкое. Не сломай!
     -- Закрой рот,-- посоветовал Томас.
     -- Ну и железка!
     -- А  ты  не  верил  в  силу  креста,--  упрекнул  Томас.--  Что  нас
вытаскивает отсюда, ежели не животворная мощь святого распятия?
     Калика поспешно сунул пальцы в щель, напрягся,  вздулся,  побагровел.
Заживающие ссадины  полопались,  выступили  крупные  темновишневые  капли.
Томас выдолбил с другой стороны, ухватился. Глыба слегка дрогнула,  калика
зашипел, придавило пальцы,  но  глыба  уже  медленно  выдвигалась.  Пальцы
перехватывали дальше, оба сопели, всхрапывали, наконец камень выполз почти
весь, калика едва успел отпрыгнуть. Томас не стал удерживать, сунул голову
в пахнувшую сыростью  дыру.  Успел  заметить  жидкую  грязь,  в  следующее
мгновение  широкая  спина  калики  заслонила.  Он  встал  на  четвереньки,
заглядывая, выворачивая шею.
     Томас ахнул:
     -- В самом деле выход... Неужто он не знал?
     -- Не знаю,-- ответил Олег  напряженно.--  Может  быть,  просто  дает
пометаться... ведь выхода из его царства все равно нет. Я говорю  про  эти
ошейники.
     Томас спросил нервно:
     -- Но мы все-таки пойдем?
     -- Умирать надо на бегу,-- ответил Олег.-- Даже в грязи до колена.

     Передвигались на четвереньках, ползли по  острым  камням,  обдирая  в
кровь руки, но вскоре потянуло свежим ветром, где запах смолы  перебивался
ароматом пота крепких мужских тел. Томас  пробился  вперед,  торопился,  а
когда  показался  зловещий  красный  круг  света,  он  выдохнул  с   таким
облегчением, будто выбрался из преисподней вообще.
     Бесконечно  кроваво-красное  небо  нависало  тяжелое,  как  проклятие
родителей. С запада летели быстрые хищные птицы, Томас разглядел когти  на
крыльях, а когда стая ушла за горизонт, он сказал тихонько:
     -- А дальше?
     -- Не тыкай сапожищами мне в лицо,--  ответил  калика  раздраженно.--
Отползай.
     Перебежками,  пригибаясь  за  камнями,  они  пробрались  к  ближайшей
россыпи скал. Тень черна как грех, в каменной стене  темнела  нора.  Слева
слышались глухие удары.  Томас  различил  привычные  запахи  пота,  крови,
гниющего мяса. Каменоломня, тюрьма для наказуемых или яма для  несчастных,
которых здесь все еще приносят в жертву,  как  раньше  язычники  приносили
там, наверху, пока не пришла  вера  Христа  и  не  велела  сжигать  только
виновных: всяких ведьм, колдунов, еретиков, а также всех красивых  женщин,
ибо красоту телесную дает, как известно, только дьявол.
     -- Дальше, дальше,-- торопил Олег,-- еще насмотришься...
     Томас бежал за ним как легконогая лань. Воздух щекотал  потное  тело,
без доспехов непривычно легко и  гадко.  Когда  на  плечи  давит  приятная
тяжесть железа, на ногах стоишь увереннее, а так сдует любой ветерок...
     Олег прыгал по камням как горный козел,  а  внизу  проскальзывал  как
ящерица. Томас несколько раз терял из виду,  лунный  свет  мерзок,  калика
рычал как зверь, и они снова бежали, прыгали, карабкались,  пока  Олег  не
вскинул руку, что как голова с множеством рогов отпечаталась  на  огромном
круглом тазу луны.
     Томас осторожно выглянул  из-за  плеча  Олега.  Впереди  было  ровное
место, окруженное острыми скалами. Посредине горел  костер,  а  перед  ним
сидела чудовищная женщина, размером со скалу. У  нее  был  вздутый  живот,
вислые груди, а толстые, как бревна, ноги раскинуты в стороны.  На  костре
клокотал закопченный чугунный  котел.  Грязные  неопрятные  волосы  падали
женщине на лицо, Томас не мог сказать бы, сколько  ей  лет,  но,  судя  по
расплывшейся безобразной фигуре, это была старуха или почти старуха.
     -- Томас, слушай внимательно,-- прошептал  Олег.  Глаза  на  покрытом
сажей лице блестели лихорадочно, как  у  больного.--  Ты  делай  все,  что
сделаю я... И как можно быстрее!
     -- Да я вроде не ловлю улиток,-- обиделся Томас.
     -- Как можно быстрее,-- повторил Олег, и настойчивость в  его  голосе
послала вдоль хребта Томаса дрожь. Старый ворон зря не  каркнет,  а  ежели
всегда неторопливый отшельник  велит  поторопиться,  то  надо  все  делать
быстрее молнии.
     -- Ты только мигни, я сам все до-гадаюсь.
     --  А  кому  кол  на  голо...  ах  да,  у  тебя  обычно  шлем,   тебе
бесполезно...
     Не договорив, он выскользнул из тени,  подбежал  ближе,  затаился  на
миг, давая Томасу подобраться ближе. Дальше  было  залитое  лунным  светом
пространство. Томас чувствовал, как громко стучит сердце,  что  земля  под
ногами начинает подпрыгивать, а  котел  на  треножнике  уже  покачивается.
Похлебка  робко  брызнула  на  огонь,  там  яростно  зашипело,  стрельнуло
искорками.
     Женщина проворчала низким хриплым голосом, ногу чуть сдвинула.  Томас
закусил губы, нога великанши как тараном сбила торчащий из земли  каменный
зуб.
     Томас видел, как Олег перемахнул через ногу великанши, прыгнул ей  на
живот  и  обеими  руками  ухватил  за  грудь.  Сам  Томас,  зная,  что  не
перепрыгнет так же легко, обогнул ногу, взбежал по толстой шкуре до  левой
груди в  тот  момент,  когда  великанша  вздрогнула,  ее  огромная  ладонь
метнулась к Олегу... но тот уже припал к ее груди. Томас видел все боковым
зрением, он сам ухватил другую грудь великанши, припал губами к  огромному
соску, похожему на винный бурдюк. Странно,  он  ощутил  если  не  хмельное
вино, то нечто похожее на хмельной мед, сделал глоток, поднял голову.
     Над ними нависало ужасающее лицо. Волосы падали со лба  толстые,  как
змеи, глаза горели дьявольской злобой, а изо  рта  торчали  клыки.  Голос,
похожий на треск грома, прогремел страшно и пугающе:
     -- Кто вы, дерзкие?
     Олег ответил немедленно:
     -- Теперь  и  твои  дети,  Ангрбода.  И  молочные  братья  тем  твоим
сыновьям, что сейчас на большой охоте.
     Ее рот сжался в прямую линию, в глазах ярость медленно  таяла.  Голос
стал не таким громыхающим:
     -- Ловок... Кажется, я тебя припоминаю. Хотя не думала, что войдешь в
родню. А кто второй... отныне тоже мой молочный сын?
     Томас с облегчением выдохнул воздух, он все  время  ожидал  страшного
удара кулаком, после чего превратится в сплющенное, из чего брызнет кровь.
Значит, здесь тоже чтут дурацкие языческие законы, по которым родню нельзя
убивать или калечить. Как будто среди родни не может оказаться еретика!
     Он украдкой сплюнул в сторону. Было бы этой Ангрбоде лет шестнадцать,
тогда бы ее грудь так просто не выпустил.  Слышал,  как  Олег  ответил  за
него:
     -- Один из... и твоих потомков. Сейчас так одеваются,  не  удивляйся.
Ангрбода, нам отчаянно нужна твоя помощь.
     Он уже спрыгнул с ее бедра  на  землю,  деловито  заглянул  в  котел.
Оттуда пахло вкусно, Томас сразу ощутил, что за последние сутки во рту  не
было и маковой росинки, и в то же время с дрожью чувствовал, что не сможет
протолкнуть ни кусочка мяса в сжатое судорогой горло.
     Великанша недовольно рыкнула, ее крохотные глазки следили за ними  со
злой насмешкой:
     -- Ты решил, что я помогу?
     -- Решил,-- подтвердил Олег.-- У тебя там настоящий олень?
     -- Настоящий,-- буркнула Ангрбода.-- А  с  чего  ты  решил...  помимо
того, что ты теперь мой молочный сын? Это тебе лишь даст  защиту  от  моих
сыновей, когда вернутся с охоты...  да  и  я  не  сожру,  если  не  ухвачу
спросонья.
     Томас сглотнул слюну, тут же во рту от страха пересохло. Олег  поднял
прут, потыкал мясо в котле:
     --  Долго  варится...  Жестковато.  Надо  было  молоденького   олешка
подстрелить, а этому лет сто, а то и  тысяча.  Ангрбода,  мы  воевали,  мы
дрались, мы гонялись друг за другом... только другим ничем не  занимались,
как ты с Локи. Я его видел вчера, он о тебе помнит.
     Томас видел, как ее широкое, как  луна,  лицо  расплылось  в  улыбке,
преобразилось, а голос смягчился:
     -- Правда? Как он там?
     -- Держится,-- обронил Олег.-- Крепкий мужик, не то  что  нынешние...
Ангрбода, у меня противник чересчур серьезный.
     -- Пусть добавится ему сил,-- сказала Ангрбода  довольно,--  они  ему
еще понадобятся... Да укрепятся ему  кулаки,  когда  сойдется  с  тобой  в
последней схватке. Да будут остры его зубы...
     -- Остры, крепки, свирепы,-- согласился Олег несчастливо,-- Ангрбода,
я схлестнулся с противником, который потеснил всех старых  богов.  Да  что
там потеснил! Захватил почти весь мир, а сюда, где нет солнца, низверг  не
только  асов,  но  и  всех  ванов,  цвергов...  и  прочий  народ,  объявив
чудовищами. Это тебя-то чудовищем! Как у них язык повернулся?
     На узком лбу великанши,  где  Томас  не  смог  бы  уместить  мизинец,
собралась кожа. Глаза упрятались еще дальше под массивный навес надбровных
дуг:
     -- Мне нет дела до солнца... Я его ненавижу! Но я не люблю  тех,  кто
вытесняет... и кто лишает простора моих детей.
     -- Я видел  недавно  Фенрира,--  сказал  Олег  быстро.--  Он  вот-вот
оборвет ту проклятую веревку! Но бегать ему в самом  деле  негде...  Да  и
прекрасная Хель, хозяйка царства мертвых, видит, как  быстро  сужается  ее
царство. Только Ермунганд пока  плавает  вольно,  но  корабли  строят  все
крупнее, их топить трудно.
     Великанша потянула  ноздрями,  запах  вареного  мяса  уже  поднимался
мощными волнами. Томас, сдерживая дрожь,  наколол  на  длинный  кол  самый
большой кусок, подал своей молочной  матери.  Ангрбода  довольно  кивнула,
почтительные дети всем угодны, подала знак,  чтобы  угощались  тоже,  а  в
промежутках между двумя кусками мяса промычала набитым ртом:
     -- За тех  я  пока  не  тревожусь...  Но  у  меня  есть  еще  четверо
младшеньких. Эти совсем еще беспомощные. А враги, ты прав, с  каждым  днем
сильнее. Ешьте, потом решим.
     Котел быстро опустел, но Томас успеть насытиться, хотя в сравнении  с
Ангрбодой и даже Олегом съел совсем крохи. В молчании запили хмельным элем
из бурдюка, Томас старался не думать из чего приготовили.
     Тяжелый грохот начал потряхивать землю задолго до того, как из-за гор
показались чудовищные фигуры. Ангрбода кивнула молочным сыновьям на  грот,
Олег бросил Томасу:
     -- Надо  схорониться.  Эти  ребята  сперва  жрут,  а  потом  в  зубах
ковыряются.
     -- Зачем? -- не понял Томас.
     -- Чтобы понять, кого сьели.
     За скалой они слышали, как грохочущие  шаги  приблизились  к  костру,
звериный голос проревел:
     -- Человечьим духом пахнет!
     -- Живым! -- ахнул другой.
     -- Сейчас поищем,-- бросил третий победно.
     Четвертый промолчал, но Томас в ужасе ощутил, что великан  направился
к их сторону. И тут прозвучал мощный голос их матери:
     -- Дети, погодите... К нам пришли мои молочные сыновья. Ваши молочные
братья. Вы не должны их обижать!
     Свирепый голос проревел со свирепым удивлением:
     -- Мама, у нас есть еще братья?
     -- Я рассказывала о  старших...  Но  есть  и  младшие.  Олег,  Томас,
выходите!
     Томас чувствовал в темноте, как мимо пахнуло теплом, на  миг  светлый
выход застлала тень. Там, снаружи, сильные  голоса  зазвучали  громче,  их
перекрывал трубный голос великанши. В страхе, что Олег попал в беду, Томас
бросился из грота.
     Четверо гигантов стояли  на  залитой  лунным  светом  площадке.  Один
держал на плече оленя, второй -- огромное сухое дерево, а еще  у  двоих  в
руках были нанизанные на веревку кабаны, издали похожие  на  зайцев.  Олег
рассматривал великанов с интересом  и  дружелюбием,  явно  искренним,  что
поразило Томаса,  а  они  таращили  глаза  на  нового  молочного  брата  с
недоумением и откровенным недоброжелательством.
     -- Мать,-- прорычал один брезгливо,-- что  за  мелочь?..  Мы  крепкий
народ, зачем нам такие братья?
     Ангрбода звучно засмеялась:
     -- Не сердите их, мелких... Да  знаете  ли,  что  этот  рыжий  сразил
Тервунгильда и утопил драккары самого Рена Красные  Зубы?  Я  уж  молчу  о
других его деяниях, не все было под силу и самому  Локи...  Я  просила  их
спрятаться, ибо беспокоилась за вас, глупые мои, а не за них!
     Великаны уже с осторожностью и почтительностью  рассаживались  вокруг
костра, на молочных братьев посматривали с уважительной опаской. Один, что
оказался рядом с Томасом, все тянул воздух широкими вывернутыми  ноздрями,
наконец почти уткнулся в Томаса лицом, обнюхал, пожаловался:
     -- Мама, я все не пойму, чем от них пахнет! Такой  странный  запах  я
никогда не слышал! Но со мной такое происходит, что я не знаю, не  знаю...
Мне хочется смеяться и плакать, а также разогнаться и удариться головой  о
самую крепкую скалу, о каменную стену... чтобы услышать, как разлетится на
мелкие камешки... Что со мной, мама?
     Ангрбода сказала медленно:
     -- Сынок... Ты всегда был самый сообразительным. Он  из  мира  живых.
Как и тот,  рыжий.  Сам  видишь,  какие  герои  твои  братья!  Явились  из
солнечного мира, устроят  здесь  переполох,  а  затем  уйдут,  насытившись
подвигами, чтобы за кружкой  хмельного  меда  рассказывать  и  хвастаться,
перечисляя разрубленные головы, отсеченные руки, вспоминая, сколько сожгли
и разорили!
     Великаны  слушали  потрясенно  и  завистливо.  Томас   покосился   на
бесхитростное лицо великанши, широкое, как  луна  в  полнолуние,  внезапно
подумал, что говорит то, что думает, вовсе не хитрит,  ощутил,  как  плечи
сами раздвигаются, услышал, как в горле заклокотал горделивый рык, а  рука
перехватила ломоть мяса, что вытянул из котла молодой великан, засопел  от
удовольствия и с наслаждением вонзил крепкие молодые зубы в сочную, калика
зря придирался, исходящую соком мякоть.
     Олег посматривал то ли с удивлением, то ли поощрительно, из-за  грязи
и кровоподтеков не разберешь, но, судя по словам  Ангрбоды,  герои  так  и
должны выглядеть, чтобы потом бахвалиться полученными  ранами,  показывать
шрамы.

     Братья желали устроить в честь гостей хоть маленький, но пир, но Олег
твердо заявил, что их брат по имени Томас жаждет подвигов, пировать  может
и наверху, как-никак -- король! Великаны от великого почтения сбивались  с
ног, стараясь угодить героям, а Олег, выудив из  котла  ломоть  оленины  в
запас, пустился  в  путь.  Томас  догнал,  а  затем  и  самый  младший  из
великанов, Хвальгильд.
     -- Может,-- спрашивал он непонимающе,-- лучше все-таки  цверги?  Мама
говорит, цверги самые лучшие...
     -- Много они понимают,-- отмахнулся Олег  брезгливо.--  Разве  что  в
золоте, камнях... Норы еще  хорошо  роют.  Нет,  лучше  горных  гномов  по
старому металлу нет. А нам нужно именно по старому.

     Томас так часто поглядывал на небо, что натыкался  на  стены,  падал,
потом  бежал  во  всю  мочь,  ибо  каждый  шаг  Хвальгильда  втрое  больше
человечьего. Олег не оглядывался как Томас на луну, но  все  ускорял  шаг,
отчего Томас уже чувствовал расплавленные капли металла на горле.
     -- Горные гномы?  --  спросил  он,  задыхаясь,  когда  сумел  догнать
Олега.-- А как мы пролезем в их норы?
     Олег буркнул:
     -- Да, твой зад и без доспехов застрянет.
     -- А твой?
     Впереди блистали огни костров, Томас услышал перестук молотов, что  с
каждым шагом становились громче. Каменная  стена  изогнулась,  у  подножья
горы полыхали кузнечные горны. Мелькали тени. У  подножья  зияла  огромная
дыра, там тоже полыхали огни,  и  слышался  стук  молотов.  Низ  горы  был
источен, а верх нависал как огромный козырек.  Из  недр  горы  выскакивали
согнутые  люди,  что-то  выносили,  заносили,  таскали,  звякало   железо,
доносились хриплые злые голоса, на диво густые, сильные.
     Гномы, как сообразил Томас наконец, не выносят солнечного  света,  но
лунный как-то терпят, здесь им простор,  а  суетливые  люди  не  докучают.
Сразу четыре наковальни, не считая тех, что под  навесом  горы,  гремят  в
восемь молотов, мехи раздуваются во всю, воздух сухой, дымный, накаленный,
с таким родным запахом железа,  хорошего  железа,  почти  стали,  а  то  и
чего-то крепче.
     Хвальгильд кашлянул, как  учила  мать,  взревел  мощным  голосом,  от
которого дрогнула гора:
     -- Доброй руды, мелкота... ха-ха!..
     Горные гномы, на взгляд Томаса, не такие уж и карлики, иные доставали
ему до пояса, зато в плечах ширь почти мужская, руки толстые, только  ноги
короткие, приспособленные  для  узких  нор.  Из  пещеры  несся  неумолчный
грохот, и когда Хвальгильду никто не ответил, Томас предположил, что гномы
просто оглохли от своих молотов.
     На двух наковальнях любовно отстукивали заготовки  для  мечей,  Томас
сразу прикипел к ним глазами, остро чувствуя  себя  несчастным  с  пустыми
руками.
     От дыма слезились глаза, в  горло  словно  засунули  клок  верблюжьей
шерсти. Но гномы работали спокойно, деловито,  а  когда  даже,  по  мнению
Томаса, мечи были готовы, работали еще, и он  внезапно  понял,  что  будут
придирчиво перековывать, доводить, спорить,  ибо  работа  нравится,  пусть
даже в дыму и при огне.
     Хвальгильд  озлобленно  бухнул  кулаком  в  стену.  Грохнуло,  сверху
сорвался камень с бычью голову. Осколки разлетелись с сухим  злым  стуком,
гномы впервые подняли головы, да и то не все,  молоты  стучали  в  том  же
ритме.
     -- Есть здесь нормальные,-- проревел Хвальгильд,-- с  кем  бы  я  мог
говорить?
     Один гном, согнутый и с бородищей до  пола,  нехотя  отставил  молот,
почти в свой рост:
     -- Нормальные это те, кто работает, а не бегает по горам наверху.
     -- Добыча водится наверху,-- возразил Хвальгильд,-- а не в норах!
     -- Нормальные добывают железо,-- продолжал гном упрямо,--  а  безумцы
подвергают себя ветру и всякому там... Ты кто, гора мяса для наших котлов?
     Хвальгильд покрепче сжал дубину:
     -- Ну-ну, ты погляди сперва на это. Я привел к тебе гостей.  Это  мои
братья, потому принимай их как мою родню, иначе...
     -- Что иначе? -- спросил гном с интересом.
     -- Иначе поссоримся,-- пробормотал  Хвальгильд.  Похоже,  он  пытался
представить, чем сможет насолить гномам.-- А я страшен в гневе...
     Гном развел руками, непомерно длинными для такого роста:
     -- Ну, ежели настолько страшен, что сокрушишь гору, в недрах  которой
обитаем... Ладно, я вижу, у тебя братья такие же страшные, как и ты сам.
     Томас всхрапнул от оскорбления, а Олег,  что  уже  в  глубине  пещеры
рассматривал молоты и клещи, бросил оттуда:
     -- Точно! Что значит, горный народ, что на версту  вглубь  видит.  Ты
перековываешь крицу с черноспелом?
     Гном оглянулся с таким удивлением, словно его  вздумала  учить  тупая
наковальня:
     -- Какой дурень  перековывает  с  черноспелом?  Хрупкость  на  ветре,
щерчастость, хоть узор тот же...
     -- Гм,-- сказал калика, он  понюхал  клещи,--  а  я  бы  сказал,  что
сегодня ими держали репчатый булат, обернутый в черноспел... ну, не совсем
еще черноспел, но уже почти...
     Гном бросил негодующий взор, подошел, понюхал, но его широкие  ноздри
явно ничего не уловили, зато лизнул клещи,  задумался,  лизнул  еще.  Лицо
вытянулось, бросил на Олега взгляд, полный злобы и  подозрения,  отшвырнул
железо. Вопль его был неожиданно густым, будто вырвался  из  самых  глубин
горы:
     -- Перкун где? Перкуна сюда!!!
     Олег сказал утешающе::
     -- Да ладно, сойдет... Разница совсем крохотная. Кто заметит?
     Гном  завизжал,  лицо  стало  багровым,  борода  вздыбилась,  по  ней
запрыгали синие искорки:
     -- Сойдет? Это у вас, людей, сойдет, а мы работаем... мы работаем...
     Он  задохнулся  от  ярости.  Олег  похлопал  по  спине,   лицо   было
участливое, но Томас ясно видел по зеленым глазам, что потому людям жить и
захватывать земли вширь и вглубь, а гномам с их добросовестностью не стало
места сперва наверху, а вскоре потеснят  и  в  горах,  когда  туда  придут
люди-рудокопы.
     -- Помоги,-- попросил он,-- а в уплату дам металл, которого вы еще не
знали.
     Гном поперхнулся, лицо из багрового стало вовсе синюшного цвета:
     -- Мы? Гномы? Да чтоб чего-то о металлах не знали?
     -- Вы знаете все на земле,-- согласился Олег поспешно.--  Даже  богам
столько не снилось. Но на землю как спелые груши падают всякие там звезды,
камни, железки, куски льда, град, дождь... Бывает, рухнет такое, что... ну
совсем новое, чего еще не падало...
     -- Что это? -- спросил гном подозрительно.
     -- Отдам, если снимешь наши ошейники.
     Гном присмотрелся, в глазах  появилось  расчетливое  выражение.  Олег
вытянул шею. Корявые пальцы гнома, им бы подковы ломать,  быстро  и  ловко
ощупали неизвестный металл,  даже  веки  опустил,  весь  отдавшись  тонким
ощущениям. В пещере начали появляться новые гномы, все как один бородатые,
толстые, со свирепыми сварливыми лицами. Томас вспомнил рассказы дяди, что
гномы матереют в три года, а борода растет с четырех. У пятилетнего  гнома
бывает уже по пятеро своих детей, что сами быстро  обрастают  бородами.  А
живут чуть ли не столько, сколько сами горы. Как только не заплодили  весь
мир! Видать, либо света не выносят, либо их давит в завалах тысячами...
     Старший гном завопил,  сбежались  еще,  бережно  ощупывали  ошейники.
Томас чувствовал легчайшее прикосновение, словно его шеи касались лебяжьим
пухом, даже теплым воздухом, но потом прикосновение стало  грубым,  голоса
гномов из почтительных стали деловыми, отрывистыми, Томас увидел,  как  из
горна вынимают раскаленные инструменты, а  самый  бородатый  гном  взял  с
наковальни грубый молот и повернулся к нему, недобро скаля зубы.
     Пресвятая Дева, мелькнуло у него паническое. Да ведь им  раз  плюнуть
снять эти проклятые ошейники! Стоит только срезать головы...
     Но шевельнуться уже не мог, стальные захваты держали  голову  крепче,
чем  если  бы  ее  придавило  рухнувшей  башней  Давида.  Он  ощутил,  как
бесцеремонные пальцы схватили его за волосы, натянули,  на  шею  обрушился
удар, он содрогнулся, закашлялся,  сознание  помутилось,  он  ощутил  себя
падающим в глубокую пропасть...

     Глава 16

     Олег терпел, сцепив  зубы.  Гномы,  разобравшись  с  металлом,  стали
грубыми, ковыряли и пилили так, будто им все равно,  останется  голова  на
плечах или же рухнет с наковальни на  усыпанный  железными  опилками  пол.
Наконец дышать стало легче, а голоса гномов зазвучали прямо в  голове.  Он
вздохнул полной грудью, ребра жадно задвигались. По голове пару раз больно
задели, скоба вышла из  колоды  с  чавкающим  звуком,  словно  из  топкого
болота.
     Гномы сгрудились в углу пещеры, в середине  самый  бородатый  победно
вздымал к потолку чудесный браслет. Вокруг колоды с Томасом еще толпились,
там звякало.
     Растирая шею, Олег  протиснулся  к  Томасу  в  тот  момент,  когда  с
последним ударом толстая полоска раздалась на две половинки. На шее острая
заусеница оставила царапину, выступили алые капли крови,  в  дымном  свете
почти черные. Гномы поспешно сдирали  ошейник,  только  один  нехотя  и  с
натугой  поддел  железным  рычагом  скобу,  свистнул,  за   другой   конец
ухватилось с десяток рук, и скоба медленно поползла из дубовой колоды.
     Голова Томаса осталась лежать, но синий цвет  шеи  неспешно  сменялся
багровым, перешел в алый,  и  веки  рыцаря  медленно  поднялись,  открывая
синие, как озера, глаза.
     -- Ну и здоров же ты спать! -- восхитился Олег.
     -- Сэр калика... мы где?
     -- В аду,-- сообщил Олег охотно.
     -- Да, но... мы еще... все еще?
     -- Это поправимо, как ты уже знаешь. Вставай. Ох и любишь  лежать!  А
идти надо.
     Томас медленно поднялся, грудь тоже  вздымалась  как  волны  в  бурю,
ноздри раздувались словно у жеребца при виде новенькой кобылки. Глаза были
все еще неверящие:
     -- У них все получилось?
     -- И без всякого колдовства,-- ответил Олег с удовольствием.--  А  ты
не верил в силу человеческих... гм... рук. И силы мастерства.
     -- Я верю в Пречистую Деву,-- отрезал Томас,-- и в  силу  своих  рук.
Ну... и немножко в проклятое церковью колдовство,  потому  что  сам  видел
твои штучки.
     Он тоже ощупывал шею, растирал, дышал глубоко, загоняя дымный  воздух
глубоко в самые глубины  легких,  недра  груди.  Олег  подошел  к  гномам,
переговорил, а Томас направился к выходу из  пещеры.  На  него  показывали
пальцами, матери пугали им детишек. Кто-то  из  детворы  бросил  камешком.
Томас слышал звонкий шлепок, обиженный рев.
     Олег догнал уже за пещерой:
     -- Нашего братца нет? Ну, он свое сделал... Томас, ты куда?
     -- Разве мы не возвращаемся? -- удивился Томас.-- Я хочу увидеть  как
вытянется его гнусная рожа. Подумаешь, князь Тьмы!
     -- Возвращаемся, но другой дорогой.
     Что-то в голосе калики заставило Томаса спросить тревожно:
     -- Засада? Но не от Сатаны же...
     -- Не от Сатаны,-- ответил Олег  коротко.--  Черт,  луна  уже  совсем
садится! А нам бежать и бежать.

     Луна наполовину опустилась, а они все еще неслись как  два  кентавра.
Когда бежали по берегу широкой реки с черными, как смола,  волнами,  из-за
поворота вышел, взбивая воду длинными веслами, могучий драккар. Квадратный
парус подобран, весла неспешно, но с силой загребали мутную воду.  Высокий
нос, настолько высокий, что Томас не поверил, что  бывают  такие  корабли,
увенчан мордой чудовищного зверя. На  бортах  ровным  рядом  черные  щиты,
обеспечивая дополнительную защиту от стрел и дротиков.
     Корабль зловеще блистал как чудовищная рыба, покрытая прочной чешуей.
Борт однако выглядел сухим, Томас не понял, почему по спине побежал озноб,
но от корабля ощутимо веяло злом, древним злом. Искорки по борту  блистали
и переливались всеми оттенками, от серого до  лилового.  От  этого  блеска
волосы встали дыбом. Он ощутил как в горле  нарастает  волчье  рычание,  а
пальцы бесцельно пошарили за спиной в поисках спасительного меча.
     На борту корабля стоял рослый человек с красными как огонь  волосами.
Суженный  книзу  щит  закрывал  ноги.  На  правой  руке  блестит  железная
рукавица. Шлем прост, без украшений, даже без рогов, лишь с прорезями  для
глаз, откуда на Томаса пронзительно взглянули  знакомые  до  жути  зеленые
глаза. Из-под шлема выступал только  квадратный  подбородок,  раздвоенный,
упрямо выпяченный, а длинные красные волосы свободно падали на плечи.
     Томас невольно оглянулся на калику,  но  тот  остановился  рядом,  не
исчез, дышит тяжело, вскинул руку в вялом приветствии:
     -- Доброго здравия!
     Красноволосый крикнул враждебно:
     -- Что тебе?
     В голосе Олега прозвучала укоризна:
     -- Привет тебе от братца!
     -- Ты видел Локи?
     -- Видел. Ты чего такой злой?  Никак  не  дождешься  Рагнарека?  Будь
богом, перевези на тот берег.
     Томас видел, как красноволосый воин даже смерил расстояние  от  борта
до берега, словно всерьез взвешивал мысль прыгнуть и схватиться с  Олегом.
Погрозил кулаком:
     -- Только в последний день  возьму  тебя  на  борт...  чтобы  тут  же
утопить, проклятый!
     Драккар  прошел  всего  в  десятке  шагов.  Волны  хлюпали  в   борт,
чешуйчатый бок блестел,  посылая  по  коже  Томаса  пупырышки  размером  с
крупных жуков. Внизу  двигались  какие-то  животные,  толкались  так,  что
корабль   сотрясался.   Дважды   показался   гребень   странного    зверя,
исполинского, чудовищного.
     -- Кто это  был?  --  прошептал  Томас,  его  глаза  как  прикованные
поворачивались вслед уходящему кораблю.-- Никогда столько рыжих  не  видел
за один день!
     Калика удивился:
     -- Не узнал? Ах да, ты  ж  христианин,  не  помнящий  родства...  Это
Нагальфар. Ну, тот самый корабль  из  ногтей  мертвецов...  заметил?..  на
котором прибудут на Рагнарек... Рагнарек  --  это  Армагеддон,  по-вашему,
по-иудейски. Ах, ты и Армагеддона не знаешь? Ну, что-то  вроде  битвы  при
Гастингсе, только Рагнарек -- последняя битва для всего белого света.
     -- Да,-- прошептал Томас, он с содроганием  смотрел  вслед  страшному
кораблю.-- Такой если и перевезет... Весь корабль из ногтей мертвецов?  Да
я на такой даже за императорскую мантию не ступил бы!
     Олег ответил отстранено, уже думая о другом:
     -- Да, там с  непривычки  скользко.  Потом...  ко  всему  привыкаешь.
Давай-ка прибавим шагу... ах, уже  бежишь?  Но  впереди  река  выбрасывает
петлю, черт бы ее побрал.

     Хрипя и обдирая бока, они пролезли в дыру, успели приладить глыбу  на
место, когда в зале грозно заблистало, пол и  стены  качнулись.  Трепетная
дрожь чувствовалась в воздухе.
     В середине зала вспыхнул багровый огонь, словно полыхала  подожженная
сторожевая башня. Тугая волна  горячего  воздуха,  серы  и  смолы  пахнула
мощно, Томас закашлялся, а Олег нечестиво выругался, помянув  Пречистую  и
ее почти непорочных родителей...
     Из огня вышел пурпурный рыцарь. Двое чертей несли за ним щит и меч, а
следом из адского пламени вывели коня под  богатой  попоной.  Рыцарь  снял
обеими руками шлем, на Томаса и Олега взглянуло страшное  лицо  властелина
ада. Глаза блистали как кипящее золото, высокие скулы  в  злых  пятнах,  а
губы подергиваются.
     Запас серы стал удушающим. Олег закашлялся, Томас плюнул  Сатане  под
ноги. Как простолюдин, верно, но ощутил внезапно, что и в  простолюдинстве
есть своя прелесть.
     -- Не нравится,-- громыхнул Сатана.-- Но теперь придется и нюхать,  и
даже лизать...
     Олег держался без вызова, но и без страха, из-за  чего  брови  Сатаны
взлетели. Он начал всматриваться в  калику  внимательнее,  а  Олег  сказал
намекающе:
     -- Как торопишься... Ведь  сутки  еще  не  прошли...А  за  оставшиеся
мгновения я мог бы тебе многое высказать. Такое бы высказал, что ты сам бы
в огонь кинулся... Но зачем? Мы пришли сюда за земной  женщиной  по  имени
Ярослава. И уйдем с нею.
     Дьяволы ахнули. К калике потянулись длинные лапы с  острыми  когтями.
Сатана предостерегающе прикрикнул, его свирепые глаза впились в калику:
     -- И кто тебе такое сказал?
     -- Ты,-- ответил Олег просто.
     Он сорвал со стены факел, другой рукой приподнял свои длинные волосы.
Дьяволы ахнули, смрадный воздух колыхнулся с такой  силой,  что  пленников
качнуло. Сатана во мгновение ока оказался перед Олегом. Всмотрелся,  резко
повернулся к Томасу. Рыцарь улыбнулся ему  торжествующе,  ибо  для  рыцаря
Христа нет ничего слаще, чем видеть врага рода  человеческого,  так  мощно
оплевавшего самого себя.
     -- Как? -- вскрикнул Сатана.-- Как?
     -- Это было просто,-- ответил Олег небрежно.
     Сатана дико всматривался в его насмешливое лицо,  глаза  вылезали  из
орбит, рот превратился в пасть, клыки удлиннились,  он  взвыл  как  лесной
зверь, пораженный меткой рукой охотника в самое сердце, в бешенстве ударил
кулаком в свою же ладонь.  Пещера  затряслась,  пол  качнулся  как  палуба
корабля, с потолка сорвались огромные камни, но еще в воздухе  рассыпались
в пыль.
     -- Это невозможно! -- прогремел рык,-- Даже боги не могут...
     Томас прижался к стене, стараясь удержаться на  ногах,  упасть  перед
князем Зла было бы позором, а калика прокричал:
     -- Перестань орать!.. Так и быть, скажу.
     Сатана застыл, рев медленно затихал в  раздутом  как  у  змеи  горле.
Дьяволы, как и Томас, прижимались к стенам, один  трясся  совсем  рядом  с
Томасом, рыцарь слышал зловонное дыхание, запах въевшейся в  кожу  серы  и
горелой смолы.
     -- Как? -- повторил Сатана.-- Как?
     Томас вскрикнул:
     -- Сэр калика! Хоть ты и язычник, но не умножай силы Врага! Знание --
сила.
     Олег отмахнулся:
     -- Разве  я  союзник  вашего  Христа?  Слушай,  князь...  этой  части
подземного мира. Если бы ты был всевластен...
     В мертвой тишине, прервав его слова, раздался  жуткий  скрип,  словно
одну гору с силой потерли о другую, оглушенный Томас не сразу  понял,  что
скрипнули стиснутые зубы Сатаны.
     -- Здесь я всевластен!!!
     --  Нет,--  сказал  Олег  ровно.  Он  не  спорил,  отчего  его  слова
показались Томасу куда оскорбительнее,  чем  если  бы  орал  и  выкрикивал
оскорбления.-- Иначе бы ты знал. Мы с Томасом зашли к горному народцу. Они
живут здесь с тех времен, когда на свете не было  ни  Христа,  породившего
тебя, ни старого Яхве, породившего Христа,  ни  даже  халдеев,  породивших
Яхве... Ваши запреты: того не делай, чужие  запреты  не  нарушай,  а  лишь
обходи, ритуалы блюди и знай... словом, они их даже не знают, а не  только
не следуют. Они даже не заметили твоих... или не твоих, заклятий. Сняли, а
металл к чему-нибудь да присобачат.
     Томас с ненавистью прожигал взглядом  калику,  военные  тайны  нельзя
выдавать лаже под пытками, а Сатана их пока  даже  пальцем  не  тронул.  В
пещере началось шевеление, сам Сатана  отодвинулся,  плечи  его  бессильно
опустились. Глаза под грозно нависшими бровями медленно гасли, как уголья,
которые не раздувает ветер.
     -- Разве... что-то еще осталось?
     -- Больше, чем ты думаешь. А теперь верни нам женщину, за которой  мы
пришли, и мы уйдем.
     Дьяволы  грозно  зашумели.  Томас   напрягся,   к   нему   потянулись
крючковатые лапы. Сатана досадливо повел дланью. В пещере коротко  блеснул
пурпурный свет, яркий и  выжигающий  все  тени.  Томас  слышал  сдавленные
вопли, писк, шуршание крыльев, в воздух вздымались дымки,  пахло  горелым.
На пол оседали рваные клочья копоти, серый пепел рассыпался в  пыль,  и  в
пещере напротив Олега и Томаса остался один Сатана.
     -- А женщина? -- повторил Олег.
     Сатана все еще переводил потрясенный взор с одного на другого:
     -- Но как... Как сумели... Ведь вы от них еще дальше...
     -- Люди уживутся и с крокодилами,-- ответил Олег почти  мирно.--  Где
Ярослава? Ты связан словом.
     Сатана отступил на шаг,  Томасу  почудилось  нечто  страшное,  Сатана
должен сказать что-то вроде: я своему слову  хозяин,  сам  дал,  сам  взял
обратно, или вообще расхохочется нагло, на то он и князь  Тьмы,  чтобы  не
держать слова, но тяжелая красная фигура осталась на месте, огромные  лапы
раздвинуты, а голос все тот же похожий больше на рык:
     -- Что ж, вам не могло везти так долго...
     Томас похолодел. Олег еще всматривался во  владыку  преисподней,  как
Томас вскрикнул:
     -- Что ты сделал с нею, мерзавец?
     -- Я? -- удивился Сатана.-- Ничего.
     В его кроваво-красных глазах  поражение  медленно  уступало  прежнему
высокомерию. Толстые губы поползли в  стороны,  белые  зубы  блеснули  как
кинжалы.
     -- Тогда доставь ее! Или же скажи где она, найдем сами.
     Сатана покачал головой:
     -- Ого... Ну нет, я свою часть выполнил. Дальше выбирайтесь  сами.  Я
обещал не тронуть, и не трону. Но за своих дьяволов... гм...  не  отвечаю.
Они вас тоже почему-то... ха-ха!.. не любят.
     -- Пусть не любят,-- ответил Олег,-- лишь бы боялись.
     Сатана отшатнулся от такой наглости,  а  Томас  подступил  к  нему  к
кулаками:
     -- Говори, мерзавец! Где она? Ее зовут Ярослава. Она моя  невеста.  Я
пройду за нею весь твой мир, а понадобится -- и небеса меня не остановят!
     Сатана смотрел с великим удивлением:
     -- Какая гордыня...  Великий  Хаос,  какая  гордыня!  Только  у  меня
побольше, да и то... Когда она умерла?
     Томас закричал в отчаянии:
     -- Она не умерла! Один из твоих мерзавцев явился в мой  дворец,  увел
прямо из-под венца! Поймал меня на слове. Но, отдав невесту, я оставил  за
собой право взять обратно!.. И никакое обгорелое меня  не  остановит.  Или
пернатое!
     Сатана пораженно качал головой. Свет факелов бросал багровые блики на
его доспехи так, словно струились потоки крови.  В  зал  торопливо  вбежал
горбатый черт, прихрамывал, на пленников смотрел со страхом. Глаза  Сатаны
расширились, когда Иаред, это был он, что-то торопливо  зашептал  на  ухо.
Слушал внимательно, кивал, а когда  его  взор  обратился  на  Томаса,  тот
ощутил, как сердце от нехорошего предчувствия упало к подошвам сапог.
     -- Так-так,--  промолвил  Сатана.--  Ладно,  иди...  Увы,  доблестный
рыцарь, гордый как... не знаю с кем сравнить,  ибо  со  мной  --  чересчур
лестно, а с моими полководцами -- для тебя низко...  Словом,  твою  Яру...
жаль, не успел повидать ее сам, только что взяли отсюда.
     Томас ощутил, как обрушился весь каменный свод, отделяющий  этот  мир
от верхнего. В голове пошел  звон,  он  пошатнулся.  Наверное,  смертельно
побледнел,  ибо  даже  в  кровавых  глазах  Сатаны  уловил   нечто   вроде
сочувствия.
     -- Кто? Куда?
     Иаред  снова  нашептал  Сатане  на  ухо.  Тот  отправил   его   прочь
нетерпеливым щелчком пальцев:
     -- Отсюда. Вовсе. Наверх.
     Томас  ухватился  за  воздух,  горло  сжали  невидимые  пальцы.   Ему
захотелось плакать от смеси страха со счастьем.
     -- Кто?... Неужто Пречистая Дева?
     -- Нет...
     -- Быть такого не может,-- вырвалось у Томаса.-- Кто мог еще?
     Сатана пожал плечами:
     --  Сказали,  что  от  нее.  Она  кого-то  спасает,  кормит,  утирает
сопливых, но не забыла об этой... как ее... Ярославе. Прилетели два белых,
надушенных как продажные девки, обняли ее крылами... э-э.... отбыли.
     Томас беззвучно молился Пречистой Деве, что не забыла  его  и  здесь,
глаза закатились, словно созерцал иной мир, и грубо и неуместно  прозвучал
сиплый голос язычника:
     -- И ты отдал?
     Голос Сатаны прогремел такой злой, что Томас поспешно открыл глаза:
     -- И что такого?
     -- Да так,-- ответил калика, явно отступая перед такой  яростью,--  я
полагал, что здесь твоя вотчина...  Никто  не  смеет...  Вон  у  нас  если
удельный князь, то и есть удельный...
     Сатана прорычал, багровея так, что вокруг него встали стены кровавого
тумана. Сам он начал растворяться в  этом  тумане,  только  глаза  горели,
яростные, как  два  слепящих  солнца.  Голос  прогремел  как  гром,  земля
качнулась и затряслась:
     -- Это не твоего ума дело! Тебе никогда не понять, червь...
     -- Да ладно, ладно,-- сказал калика поспешно, он отступил  на  шаг.--
Мне оно надо?
     Томас  напрягся,  видя  по  отвратительному  лицу  Сатаны,  что   тот
напряженно думает как поступить с ними.
     -- Ладно,-- сказал наконец Сатана глухо.-- Я обещал вас  не  тронуть.
Выберетесь отсюда, так выберетесь. Конечно, тот ход  я  уже  велел  забить
скалой с той стороны. А теперь... да, таких зверей хотел бы иметь на своей
стороне!..

     Сатана исчез, а Томас в отчаянии бросался  на  стены,  щупал.  Калика
посоветовал хмуро:
     -- А ты крестом, крестом! Помогло раз, поможет и второй...
     -- Сэр калика,-- огрызнулся Томас  через  плечо,--  сейчас  не  время
зубоскалить!
     -- А что еще остается?
     -- Эх... Тебе хорошо, твоя жизнь гроша выеденого не стоит, а меня Яра
ждет. Мне есть из-за чего на стены бросаться!
     Калика покрутил головой, насторожился,  потом  расслабился,  на  лице
появилось разочарование. Томас тоже прислушался, почудился шорох, но снова
стихло, он без устали ходил  вдоль  стен,  толкал  глыбы,  едва  не  бился
головой, подпрыгивал и пробовал кулаком глыбы повыше.
     Шорох стал сильнее. Томас не успел обернуться, как Олег уже стоял  на
коленях в углу, вцепился в нижнюю глыбу, напрягся, побагровел. С чмокающим
звуком  глыба  медленно  подалась  вверх.  К  удивлению  Томаса  снизу  ее
поддерживали худые грязные руки.
     Калика с трудом откатил глыбу,  из  темной  норы  вынырнула  лохматая
голова. На грязном лице глаза горели страхом  и  надеждой.  Увидев  Олега,
человек прошептал:
     -- Черт возьми мир... Где мы?
     -- В нужном месте,-- заверил Олег.-- В самом нужном.
     Глаза человека вытаращились как у большой рыбы:
     -- Ты... что-то в тебе странное... О, великий тартар! Ты живой?
     -- Человек жив, пока в нем живет надежда,--  сообщил  Олег.--  Томас,
давай сюда быстро!
     Из норы показалась другая голова. Крупная, с выступающими надбровными
дугами, низким лбом, она производила впечатление большой  силы,  но  глаза
были пронзительные, злые и всесхватывающие. На лбу и  щеке  темнела  корка
засохшей  крови,  рот  был  обезображен,  но  Томас  все   равно   признал
невольника, с которым разговаривал Олег в каменоломне.
     -- Вовремя я? -- спросил он ненавидяще.
     -- Спасибо, Фагим,-- выдохнул Олег.
     -- Черт бы тебя побрал,-- выругался Фагим.-- Как бы я хотел  увидеть,
когда тебя будут пытать, рвать на куски, сажать на кол!
     Он тяжело дышал, в глазах было столько ненависти,  что  Томас  решил,
что невольник бросится на Олега. Олег кивнул Томасу, указывая  глазами  на
дыру. Томас с опаской и  вспыхнувшей  надеждой  опустил  ноги  в  темноту,
невольник чуть посторонился, и Томас прыгнул.
     Его поймали чьи-то руки, хлопнули по плечам. Он услышал в  абсолютной
темноте хриплый голос:
     -- Ползи, тут не собьешься...
     Вверху Томас услышал голос Олега:
     -- Как ты почуял?
     -- Случайно.
     -- Врешь,-- донеслось со стороны Олега.-- Ты всегда точно рассчитывал
все варианты... И сумел как-то рассчитать, хотя ума не приложу... Мы  сами
случайно...
     Голос Фагима донесся злой, раздраженный:
     -- Не расчет... Я решил, что все же доберешься... а  там  влипнешь...
Берегись!
     Томас услышал крик, стон, хрипы, сверху  посыпались  мелкие  камешки.
Следом обрушилось тяжелое, вмяло в каменный пол с такой силой,  что  Томас
разбил губы. Голос калики прогремел над ухом:
     -- Быстро! Бежим!
     Томас пополз на четвереньках, бока обдирало острыми камнями. Ход  был
настолько узок, что дважды застревал, думал  там  и  помереть,  невольники
прорубывали путь к побегу для своих исхудавших тел, но  калика  как-то  же
пролез, а он тоже не былиночка....
     Едва не плача от боли и усилий, мокрый, стонущий,  он  протискивался,
выдирался из цепких каменных тисков, разбивал в кровь лоб и локти, сипел и
хрипел, а когда впереди повеяло другим воздухом, заплакал от  изнеможения.
Там был неумолчный грохот, сильный запах пота  и  нечистот.  Сильные  руки
ухватили за голову, дернули, Томас ощутил, что высунулся в  мир,  где  нет
стен, как и пола, в страхе  замахал  руками.  Олег  дернул  еще,  и  Томас
вывалился на близкое дно гигантской ямы.
     Луна была за тучами, но глаза настолько привыкли к темноте, что Томас
смутно различал стены, трещины, груды молотов. Совсем близко двигались как
призраки темные тела, звонко били металлом по металлу. Вспыхивали искры, в
их слабом свете Томас различил, что невольники вбивают в  камень  стальные
клинья. Веревки уходили вверх, туда поднимались каменные блоки.
     -- Надо выбираться,-- шепнул Олег.-- Воняет, будто у христиан...  ну,
которые плоть истязают.
     Томас с гадливостью ощутил, что лежит в нечистотах, а его грудь бурно
вздымается, заглатывая гадостный воздух, в котором вообще жить невозможно.
Невольники топтались в дерьме по щиколотку, а где и по  колено.  Олег  уже
ухватился за одну из веревок, карабкался как мышь. Стража  наверху,  понял
Томас, сюда нет  смысла  опускаться.  Отсюда  никуда  не  денешься...  как
считали до этого времени.
     Он подпрыгнул, ухватился за толстый канат, по которому  полз  калика,
догнал, ткнувшись головой в его подошвы. На следующем ярусе перевели  дух,
Томас спросил тревожно:
     -- Что там было?
     -- Стража решила проведать... -- шепнул Олег.
     -- Значит...?
     -- Их задержат, насколько удастся. Но скоро отыщут ход.
     Томас ухватился за следующую веревку, умному только  шепни,  а  то  и
губами подвигай, он уже знает, что его ждет за  кражу  чужих  кур.  Калика
карабкался на одном уровне, добрались до третьего яруса снизу.  Томас  тут
же отыскал веревку, что вела еще выше, отдыхать некогда,  так  карабкались
еще три уровня, пока не услышали над головами свист бичей, крики и  стоны.
Невольники работали как  одержимые,  быстро  связывали  глыбы  и  подавали
наверх, а когда глыба иной раз срывалась, сами бросались под нее, чтобы не
раскололась от удара.
     Он уже ухватился на веревку, немало не  думая  о  том,  как  появился
голым перед глазами десятков огромных чертей, вооруженных и  откормленных,
как вдруг сзади кто-то тронул за плечо.  Он  ухватил  руку  и  едва  успел
удержаться,  чтобы  не  сломать,  ибо  за  невольником  еще  двое  держали
украшенные  чужими  письменами   ножны,   из   которых   торчала   рукоять
Зу-л-Факара, а за их  спинами  угадывалась  фигура  третьего,  он  пытался
протянуть Олегу длинную палку, облепленную грязью и нечистотами.
     -- Боги,-- вскрикнул Томас пораженно,-- это же...
     -- Торопись,-- сказал Олег почти нормальным голосом,  в  нем  звучало
нечеловеческое напряжение.-- Они нас заметили.
     Томас, ухватив меч, вскарабкался  по  веревке  быстрее  рассерженного
муравья. Калика успел на миг  раньше,  он  одной  рукой  еще  держался  за
веревку, а другой взмахнул посохом, целясь по ногам стража.  Трое  чертей,
потеряв равновесие, с воплями полетели вниз, один обрушился на Томаса, тот
вцепился в канат едва не зубами, с ужасом услышал как  тот  трещит,  перед
глазами начали лопаться волоски, он взвизгнул как заяц и успел  ухватиться
за каменный край  бездны.  Олег  молча  дрался,  Томас  подтянулся  и,  не
восстанавливая дыхание, выдернул меч из ножен.
     В измученное тело хлынула свирепая мощь. Он сразу ощутил себя  полным
сил, молодой отваги и ярости.
     -- За Пречистую! -- вскрикнул он яростно.-- Бей гадов с крыльями!
     -- Отступаем,-- крикнул Олег.
     Он пятился, его посох слился в  сплошную  полосу,  даже  не  одну,  а
несколько,  кто  совался  вперед  или  пытался  зайти  с  боков,  тут   же
отшатывался, опускался на землю.  Томас  презирал  эти  бескровные  удары,
вокруг него брызгало как в ливень, в  воздух  взлетали  отрубленные  руки,
головы, куски мяса.
     -- Рыцари не отступают! -- бросил он гордо.
     -- Томас, не будь дураком!
     -- Я... король,-- ответил он, на один удар отвечая тремя, после  чего
сразу три черта превратились в шестерых, но не бросились в  бой,  а  упали
под ноги другим.-- Дурака в короли не выберут...
     -- Их сбежится сюда... а уйдем, не погонятся...
     -- Ага, не погонятся,-- возразил он, но тут же понял, что  стража  не
смеет покинуть каменоломню, ибо тогда  разбегутся  и  остальные.--  Ладно,
уговорил...
     Черти  переглядывались,  Томас  не  успел  предупредить  калику,  что
нечистые что-то замыслили, как  вдруг  они  расступились,  за  их  спинами
мелькнули вскинутые руки с дротиками. Томас в  смертельном  страхе  понял,
что блестящие  острия  направлены  в  его  незащищенную  грудь,  судорожно
вскинул меч, удар был таков, что меч едва  не  вырвало  из  рук,  в  груди
отозвалось острой болью, он заорал  и  прыгнул  вперед  с  разящим  мечом,
погибать надо в разгар схватки, рядом  сухо  трещали  черепа  под  ударами
боевой дубины калики, то бишь чародейского посоха...
     Когда чертей осталось всего  трое,  они  переглянулись  и  отступили.
Томас пятился, пока не вступил в тень, там хищная рука калики ухватила как
лапа дракона. Томас взвыл от боли в раненом плече. Свободной рукой пощупал
грудь, ибо первый  дротик  отбил  мечом,  а  второй  должен  был  пронзить
незащищенную доспехами грудь...
     Кончики пальцев нащупали теплый металл, с которым  настолько  сжился,
что не замечал. На блестящей поверхности креста не осталось даже царапины.
Из темноты раздался раздраженный голос:
     -- Если еще раз скажешь о чудотворном кресте, сам прибью...
     -- Но он спас,-- выдохнул Томас.
     -- Это Яра тебя спасла. Иди сюда... еще сюда... А теперь, как говорил
один знакомый король, от него и до следующего дуба  перебежками...  Иаред,
ты где?
     Томас тяжело дышал, в груди не только  хрипело,  но  уже  и  лязгало,
грюкало, он чувствовал, как ошалелое сердце натыкается на ребра,  что  как
голодные челюсти бешено ходят вверх-вниз.
     --  Я  Томас,--  просипел  он,--  если  ты   уже   забыл,   в   своей
отшельнической рассеянности, как меня зовут.
     -- Да не тебя,-- буркнул калика. Томас по дуновению  воздуха  ощутил,
что калика пренебрежительно отмахнулся,-- а твоего друга.
     -- Друга? -- вскипел Томас.
     -- Ну да. Которому ты коня подарил.
     -- Я дарил пояс, а коня у меня бесчестно выиграли!
     Кто-то пробежал  поверху,  потом  вблизи  о  землю  шлепнуло.  Сквозь
неплотную тучу проникал слабый свет. Томас рассмотрел сгорбленную  фигуру,
кончики рожек светились белыми точками. Чтобы не промахнуться, подумал  он
мстительно. Прямо между этих двух светлячков...
     -- Ты что ж бегаешь как крыса? -- сказал Олег брезгливо.-- У  тебя  ж
крылья!
     Голос Иареда раздался испуганно сварливый:
     -- Я ж говорил, боюсь высоты. Но иным сперва бы  вымыть  свой  палец,
прежде чем указывать на мои пятна! А то я знаю  таких,  кто  вовсе  боится
летать...
     Томас знал, что это уж никак не калика, тот всегда сидит на  Змее  на
самом загривке, даже не держится, разве что одними ногами, но Олег  как-то
стушевался, что-то промямлил, словно поганый черт угодил в больное  место,
а потом сказал поспешно:
     -- За меч и посох спасибо. Доспех не проиграл?
     -- Да кому он здесь нужен? -- удивился Иаред.-- Вот лежит, я так и не
придумал, как его использовать! Совершенно бесполезное железо.
     Олег кивнул:
     --  Согласен.  Вот  уж  не  думал,  что  буду  в  чем-то  согласен  с
христианином. Хоть и чертом.
     Томас, обезумевший от  счастья,  спешно  облачался  в  доспехи.  Луна
высунулась наполовину, но привыкшие глаза ловили все отблески света. Томас
едва не целовал покореженное железо, любовно прилаживал на себе, становясь
похожим снова на прежнюю железную статую. Олег вперил  задумчивый  взор  в
горбатого черта:
     -- Давненько я в руки костей не брал...
     Томас оглянулся непонимающе, но Иаред сразу переменился в лице:
     -- Нет! Ни за что.
     -- Всего пару раз,-- предложил Олег.
     -- Нет!
     -- Я дам фору,-- сказал Олег с надеждой.
     -- Я... дал зарок уже не играть.
     Олег вскинул брови:
     -- Давно ли?
     -- Э-э-э... только что. Мне бабушка всегда говорила, азартные игры до
добра не доведут.
     -- Так ты ж вроде должен чинить зло,-- удивился Олег.
     -- То другим,-- объяснил Иаред. Он начал  пятиться,  стараясь  делать
это незаметно.-- Но не  себе,  родному,  любимому...  Нет-нет,  играть  не
стану.
     Томас, уже одетый, переводил взор с одного на другого:
     -- О чем вы?
     -- Можешь даже пользоваться чарами,-- разрешил Олег.-- А я не буду.
     На  лице  Иареда  проступило  колебание,  но  еще  раз  посмотрел  на
рыжеволосого,  поймал  взгляд  зеленых,  как  трава,  глаз,   сказал   еще
поспешнее:
     -- Нет!.. Но я помогу, если что хотите. На что хотели играть?
     -- На коней,-- ответил Олег и добавил,-- для начала. Мне любого... из
рожденных в лаве, а Томасу милее тот, прежний. Как  память,  что  бьют  не
тех, кто играет, а кто проигрывает.
     Иаред попятился, исчез в клубе дыма с воплем:
     -- Достану!.. Но играть не буду!
     Олег проводил его плотоядным взором, в котором было сожаление:
     -- А жаль... Я бы под орех, голышом бы, он у меня не то, что коней...
самого бы поставил... гм... ладно, забудем.
     Томас с наслаждением развел плечи, подвигал  лопатками.  Доспехи  как
влитые,  даже  вмятины  исчезли.  Ремни  поскрипывают,   перевязь   плотно
охватывает плечо и грудь, тяжелый меч надежно закреплен  за  спиной.  Ноги
упрятаны в железо, теперь сколько угодно спотыкайся,  пальцы  в  кровь  не
собьет.

     Глава 17

     Луна выползла из-за туч,  мертвенный  свет  залил  острые,  как  зубы
волка,  камни.  Мир  был  гол  и  страшен,   Томас   смотрел   исподлобья,
набычившись, рука дергалась к рукояти меча.
     Два красных коня с большой высоты неслись в их сторону быстро, крылья
уже не  хлопали,  а  только  сдерживали  напор  встречного  ветра,  гасили
скорость. Оба  коснулись  земли  в  сотне  шагов,  дальше  не  скакали,  а
тормозили всеми четырьмя, из-под копыт с  шипением  взвились  целые  снопы
оранжевых искр. Крылья трещали,  но  оба  коня  остановились  прямо  перед
Томасом и Олегом.
     -- Быстро,-- сказал Олег напряженно.-- Своего коня ждешь?
     Он к чему-то прислушивался, Томас поспешно  полез  на  другого  коня,
запутался в незнакомом стремени, едва не упал, а вдали уже возник  тяжелый
гул, земля начала вздрагивать. Сильная рука ухватила Томаса  за  шлем,  он
вскарабкался в седло, сарацинское по виду, над ухом свирепый  голос  Олега
гаркнул:
     -- Иаред, ты здесь?
     -- Здесь, господин,-- раздался смиренный голосок.
     -- Заглядывай при случае. Я твой должник!.. Да и сыграем... надеюсь.
     Он повернул  коня,  ударил  пятками,  тот  завизжал  от  неслыханного
оскорбления, дико завращал глазами. Томас  даже  отшатнулся,  когда  рядом
крылья ударили с такой силой, что раздался хлопок, будто гигантским кнутом
распороли полотно. Тугая волна едва не сбила с седла,  а  конь  с  каликой
прямо с места прыгнул в воздух. Красные крылья  били  часто  и  мощно,  но
уносился с такой скоростью, что Томас в страхе дернул поводья своего коня:
     -- Ну, быстрее же!... Вон у тебя какие крылья!.. Ты ж короля все-таки
несешь, а не черта горбатого... Неужто допустишь, чтобы тебя обогнали?
     Конь оскорблено фыркнул. Томас  едва  успел  пригнуться  и  вцепиться
крепче, как мощным толчком вжало в седло, будто  он  спрыгнул  на  него  с
огромной высоты, на голову и плечи обрушился плотный, как мешки с  песком,
воздух.
     Если бы не доспехи, успел подумать, встречный ветер растерзал  бы  на
клочья. А так только в щели врываются острые, как ножи, струи  воздуха,  в
голове под шлемом свист, что превратился в  комариный  писк.  Потом  снова
загудело как шмель, наконец Томас сумел открыть слезящиеся глаза.
     Они неслись по длинной дуге вверх, а вниз уходила отвесная  черная  с
коричневым стена. Изредка  вспыхивало,  словно  лунный  свет  отражался  в
блестящих гранях драгоценных камней, слюды или угля.  Слева  несся,  часто
хлопая по воздуху крыльями, яркокрасный конь с Олегом на спине.
     Томас  проследил  за  ним  взглядом,  понял,  куда  летят,  осмелился
пришпорить коня. Тот захрипел, крылья застучали как  у  ветряной  мельницы
под ураганом, седло заскрипело, сдвигаемое могучими мышцами, далекий уступ
начал приближаться.
     Томас сжался, за дерзость можно поплатиться,  но  копыта  с  грохотом
опустились на  выступ,  рядом  замелькала  отвесная  стена.  Затошнило  от
мелькания, он вцепился в седло и едва не зажмурился, а  когда  стук  копыт
почти умолк, открыл глаза и, поспешно соскользнул с коня.
     Сверху обдало ветром, конь калики  обрушился  рядом,  пробежал,  гася
распахнутыми крыльями встречный ветер. Томас крикнул:
     -- Я обогнал!
     -- Что? -- вскрикнул калика.
     Глаза его были дикие. Он соскочил, стегнул  обоих  коней.  Заржав  от
обиды, сорвались с уступа и долго падали. Томас скорее угадал, чем увидел,
как в полной тьме расправили крылья.
     -- Да быстрее же,-- крикнул Олег с досадой,-- черепаха ты железная!
     Томас  всхрапнул  от  оскорбления  как  конь,  а  калика   юркнул   в
малоприметную щель, послышался шорох, оттуда  выкатились  мелкие  камешки.
Томас с  разбегу  едва  не  застрял,  щель  ведет  круто  вверх,  пришлось
карабкаться на руках и коленях, сверху тоже часто срывались  потревоженные
камешки, звонко били по железу шлема, начало звенеть в ушах, и он  подумал
люто,  что   подобно   закоренелому   язычнику   возненавидит   благостные
колокольные перезвоны.
     Калика что-то закричал впереди. Томас наддал, впереди в лунном  свете
была широкая долина, поднимались черные дымы, пахло горящей плотью.  Ветер
донес слабые крики истязаемых. Томас вскричал:
     -- Я помню!.. Там выход!
     -- Уже и ты узнаешь места,-- проворчал Олег.
     Он шел быстро, почти не хромал, по-прежнему держался в тени. Когда на
миг выскочил на освещенное  лунным  светом  пространство,  вдали  раздался
слабый крик.  Томас  насторожился,  нащупал  рукоять  Зу-л-Факара.  Калика
замедлил шаги, начал затравлено оглядываться, но было уже поздно...
     Из щелей выбежали люди. В лохмотьях, обезображенные, двое в  остатках
доспехов, обгорелых и помятых. Все бросились навстречу:
     -- Спасители!
     -- Наконец-то!
     -- Мы вас дожидаемся...
     Один рослый воин, весь обгорелый,  пахнет  паленым  мясом,  подбежал,
вскинул руку в приветствии. Голос был трубный, привыкший отдавать  приказы
на поле брани:
     -- Сэр Томас, я отыскал еще с десяток людей из своего отряда. Мы  все
в вашем распоряжении!
     Калика ошалело вертел головой, а Томас воскликнул:
     -- А, это вы, доблестный рыцарь?.. И вы, я вам подал руку,  чтобы  из
котла... Но как вы знали... гм... что мы будем возвращаться здесь?
     Он не добавил, что  они  вообще  не  должны  были  вернуться,  просто
повезло, но  калика  понял,  а  остальные  смотрели  влюбленными  глазами,
захлебывались от счастливых слез.
     -- Это я сказала,-- послышался волнующий женский голос.
     К ним подошла  неспешно,  почти  царственно,  миниатюрная  женщина  с
копной иссиня черных волос. Злая волшебница,  вспомнил  Томас,  член  Семи
Тайных, вечный враг сэра калики...
     Олег молчал, явно растерян, Томас спросил быстро:
     -- Откуда знала? Кто-то сказал?
     Гульча сделала отметаюший жест:
     -- Успокойся, засады или  предательства  нет.  Просто  я  знаю  этого
человека. Он должен пойти,  сделать,  выйти  невредимым,  а  потом  пройти
здесь... Разве я ошиблась?
     Томас пробормотал:
     -- В целом, верно... только насчет невредимости...
     Гульча всмотрелась  в  избитое  лицо  калики,  голос  ее  дрогнул  от
жалости:
     -- Бедный... Но представляю, в каком виде ты оставил Сатану! Ведь  ты
у него побывал, верно?.. Олег, мы коротали здесь время, рассказывая кто  и
как освободился. Так что  я  уже  знаю  твой  маршрут.  Заодно  обменялись
рассказами о тебе, кто что слышал... Конечно, я не всему верю, но  кое-что
узнала новое... Такое, что никогда бы о тебе не подумала!
     От входа качнулась в их сторону исполинская фигура. Двухголовый зверь
в три гигантских шага преодолел половину расстояния до замерших  в  страхе
людей. Томас вытащил меч, но Олег ухватил за плечо:
     -- Куда?.. Это же твой брат!
     -- К-кто?
     -- Молочный брат по матери.  Это  один  из  старших  деток  Ангрбоды.
Надеюсь, те ему уже сказали, а то и объяснить не успеем...
     На плече гиганта лежала дубина из ствола дерева, выдранного с корнем.
Был он вширь, как в высоту,  а  между  глаз  можно  было  положить  стрелу
степняка. Обе головы люто смотрели на  людей,  а  когда  распахнул  пасти,
вместе с рыком вырвались грохочушие слова:
     -- Ага... удалось. Вижу. Что ж, моя мать простых людей  не  рожает  и
молоком не кормит!
     Олег сказал осторожно:
     -- Привет, Припол.
     -- Р-р-рад... Вы... с победой. Увести одного-двух...  понятно.  Но...
толпу? Толпу еще никто не уводил.
     Томас подумал, что  кто-то  да  сделает  это  первым,  но  перехватил
брошенный Олегом взгляд на Гульчу, заколебался:
     -- Но сколько их можно так терзать? Вот этого, думаю, жгли на  костре
уже лет сто. А то и двести.
     Гигант  посмотрел,  вскинул  очи  горе,  пошевелил  губами,  подвигал
складками на лбу, изрек:
     -- Семь тысяч лет с хвостиком.
     Томас вскрикнул:
     -- Но за что так сурово?
     -- Сурово? Но ведь есть преступления, на которые не  распространяется
срок давности, верно?
     Томас развел руками:
     -- Сколько угодно. А что натворил?
     -- Прошел мимо и не поклонился столбу с изображением священного знака
Рипса. Оправдывался, что была ночь, гроза, молол всякую чушь,  выгораживал
шкуру.
     Олег вслушался в далекий грохот, прервал:
     -- Вылезли из котлов, уже хорошо.  Сумеют  выбраться  --  хорошо,  не
сумеют... тоже лучше, чем в геенне. Друзья, схоронитесь снова в  щелях,  а
мы уведем погоню. Гульча, ты же умная женщина...
     Она кивнула, голос был холодноват:
     -- Это значит, что я должна вести себя  как  последняя  дура.  Вместо
того, чтобы пойти с вами, я должна позаботиться об этих людях...
     -- Ты все понимаешь! -- вскричал Олег с облегчением.
     Он отступил, больно  толкнул  Томаса.  Над  вершинами  гор  вспыхнуло
багровое  зарево.  Устрашенный  Томас  различил  целое  полчище   огненных
драконов, на спинах виднелись крохотные фигурки демонов.  Олег  выругался,
бросился к неприметной щели.  Томас  сунул  меч  в  ножны  и,  прежде  чем
кинуться за каликой, успел увидеть, как люди подобно вспугнутым  тараканам
разбежались по щелям, а двухголовый гигант, боясь быть застигнутым  не  на
месте, в три молниеносных прыжка вернулся на свой пост.
     Щель в камне вела вверх так круто, что Томас вскоре сбился с дыхания,
но радостное возбуждение придавало силы. Он карабкался как  ящерица,  руки
сами находили выступы, а хватался едва ли не зубами:
     -- Послушать бы... что порассказывали о тебе...
     -- Враки,-- отозвалось сверху.
     -- Но все-таки... -- бросил Томас мстительно,-- дыма без огня...
     Олег долго карабкался  молча,  потом  Томас  услышал  его  глуховатый
голос:
     -- Ты же видишь, как слухи рождаются!  Они  уже  сейчас  рассказывают
друг другу, что видели как мы отважно дрались с  Сатаной...  Найдутся  те,
кто видел Сатану избитого, а потом отыщутся и такие,  кто  видел,  как  мы
избивали ногами, а князь ада катался по полу, плакал и просил пощады...
     Томас не ответил, начал беречь дыхание, подъем уже давался трудно, но
на языке вертелось спросить еще и о Гульче, нарочито ли оставил, можно  бы
и с собой взять, но калика как чуял, сказал громче:
     -- Словом, наврут, как крестоносцы о своих походах!
     И Томас  сразу  забыл  про  Гульчу,  про  оставленных  перед  порогом
спасенных людей, полез быстрее, чтобы нагнать и  высказать  язычнику  все,
что думает о дикарях,  смеющих  рассуждать  о  высших  ценностях,  которым
служат рыцари Креста.

     Знакомый запах становился все мощнее. Пот заливал глаза, Томас хрипел
и захлебывался потоками горько-соленой воды, не до  запахов,  наконец  под
руками опоры не оказалось, и он вывалился в обширную блистающую  оранжевым
огнем пещеру. Там стоял треск, блестел пол, но его почти  не  видно  из-за
быстрых, как молнии, черных тел. Муравьи, огромные,  как  молосские  доги,
молниеносно  набрасывались  на  желтое,  вгрызались,  от  скрежета  Томаса
перекашивало, он хватался за уши, а муравей, выломав оранжевую  глыбу,  со
всех ног несся по наклонному ходу верх, исчезал в темноте.
     От черных тел все меркло, панцири  терлись  и  сталкивались  с  такой
силой, что лопнул бы и рыцарский доспех, но муравьи самозабвенно бросались
на золотую жилу, выгрызали крупные слитки, тут же  без  передышки  мчались
обратно.
     -- Развивается семья,-- сказал Олег с облегчением.--  Я  боялся,  что
вымрет такая красота.
     Томас прохрипел, еще не в состоянии остановить ходящую ходуном грудь:
     -- А почему золото? Что в нем понимают?
     -- Мягкий металл,-- объяснил Олег.-- Грызть легче. Им места нужны для
личинок, понимаешь?
     Он  махнул  рукой,  рыцарь  сам  личинка,  приблизился  к  одному  из
муравьев, потолковал на языке  жестов,  тот  нетерпеливо  отмахивался,  но
калика был настойчив, и муравей не мог отказать голодному собрату: выдавил
из зоба каплю желтого меда, размером с крупную дыню. Олег подхватил в  обе
ладони,  капля  начала  протекать  сквозь  растопыренные   пальцы.   Томас
спохватился и тоже подставил руки. Напились, сразу ощутив  прилив  сил,  а
потом Олег перехватил еще  муравья,  вытребовал  едко  пахнущую  каплю  из
брюшка. Томас первым торопливо размазал по доспехам, смочил  шлем  и  даже
подошвы ног.
     -- Понятно, не тронут,-- сказал Томас,-- раз уж  пахнем  по-ихнему...
но как выберемся?
     -- Ножками, ножками,-- предложил калика,-- не желаешь?
     -- Почему? -- ответил Томас с  надменностью.--  Я  не  страшусь  себя
утрудить! Ибо только тот будет достойным  королем,  кто  сам  знает  нужды
простолюдинов.
     Он гордо шагнул в муравьиный поток.  Его  толкали  и  пихали,  но  он
держался без страха. Когда уже взобрался на  высоту  человеческого  роста,
голос калики остановил:
     -- Можно попробовать штуки похитрее...
     Томас отступил в сторону:
     -- Прикинуться дохлыми? Они ж своих выносят наверх...
     Олег сказал в сомнении:
     -- Не все, не все... Некоторые виды поедают трупы. Да и  те,  которые
выносят, им надо выждать, чтобы трупы засмердели.
     Томас отвернулся, начал молча карабкаться.  Калика  остался,  пыхтел,
разговаривал сам с собой. Томас же упорно лез в  полной  темноте,  держась
поближе  к  стене.  Муравьи  шныряли  быстрые,  как  камни,  брошенные  из
катапульты, и почти такие же  смертоносные.  По  доспехам  часто  чиркало,
скрип был такой, словно железом по железу,  панцирь  муравьев  выковывался
веками, а если верить калике, то и миллионами лет, не приведи Господи даже
вообразить  такое  число,  враз  либо  поседеешь,   либо   свихнешься   от
недостойной рыцаря мудрости...
     Когда он снова начал глотать  свой  пот,  снизу  донесся  хрипловатый
веселый голос. Показался слабый огонек, быстро приблизился, промелькнул  и
унесся вперед, только по доспехам уже не  чиркнуло,  а  словно  бы  лягнул
конь. Томас в бессилии выругался: успел увидеть калику,  что  как  лягушка
распластался на муравье, оба вцепились в одну и ту же золотую глыбу.

     Он как страшный кошмар помнил огромного злого  муравья,  тот  норовил
задеть им все выступы, словно пытался обломить  торчащие  руки-ноги,  дабы
нести легче. Доспехи гремели, сминались как тонкая жесть, все тело  сперва
ныло, потом стонало, а когда выбежали в просторную пещеру, Томас  выл,  не
сдерживая под шлемом слезы.
     Муравей внезапно выпустил его  из  жвал.  Томас  грохнулся  с  высоты
ступеньки, но тело отозвалось такой болью, что  он  процедил  сквозь  зубы
самое страшное из ругательств, которое только промелькнуло в  затуманенном
болью черепе. Из блеска и грохота донесся сочувствующий голос:
     -- Давай-давай, здесь можно!... Все-таки к аду ближе, чем к небесам.
     Калика отряхивал мокрые портки, волосы его прилипли  и  блестели,  он
весь был в муравьиных слюнях, но зеленые глаза смотрели весело.
     -- Где... мы? -- прохрипел Томас.
     Он лежал, распластанный, как большая рыба на столе повара. Рук  почти
не чувствовал, а вместо ног были чугунные колоды. Калика поглядел сверху:
     -- Хорош... До поверхности рукой подать. Я ошибся, они  этим  золотом
крепят стены.
     Томас вывернул шею, дико огляделся. Гигантская  пещера  вся  исходила
нестерпимым блеском, который может придать только золото. Все щели  забиты
золотом, воздух теплый и наполненный странным зовущим запахом, от которого
Томас ощутил странное возбуждение, кровь отлила вниз, ему вдруг получилось
присутствие огромной благоухающей женщины.
     В сотне шагов дальше муравьи суетились как ополоумевшие. Сталкивались
друг с другом как пьяные, а в самом центре живого  кольца  из  черных  тел
колыхалось нечто белесое,  исходящее  истомой.  Время  от  времени  оттуда
вырывался муравей, убегал, лишь у третьего Томас успел заметить  в  жвалах
крохотную  блестящую  жемчужину,  которую  муравей  держал  с   величайшей
бережностью.
     -- Царица,-- кивнул  Олег.--  Ее  покои.  Ну,  пошли?..  Вон  ход  на
поверхность.
     Томас со стоном встал на четвереньки. Калика подхватил его под  руку,
сказал убеждающе:
     -- Все-все, здесь в самом деле не больше сотни шагов. Если по прямой,
конечно. Не понимаю, почему так близко... Видать, сверху лежит  монолитная
гранитная плита, тогда понятно...
     -- Что понятно?
     -- Солнцем прогревается,-- объяснил  Олег.--  А  потом  долго  держит
тепло. Муравьям это на руку, дольше могут трудиться. Да  и  личинкам  надо
тепло, развиваются быстрее.
     Томас стиснул зубы так, что перекусил бы эту гранитную плиту.  Зануда
уже забыл где они, рассуждает о муравьях, как будто останется здесь жить:
     -- А как мы? В обход?
     -- Ну... авось отыщется щелочка...
     Томасу казалось, что он несколько раз терял сознание, когда  одолевал
эти последние сто шагов. Скорее всего, сто по прямой оказались тысячей  по
наклонной, а муравьи, несведущие в геометрии, любили еще  и  зигзаги,  его
головой  стесывали  все  неровности,  хорошо  --  забрало  опущено,  иначе
стесывал бы камни зубами.
     Потом его швырнули на землю, Томас  стиснул  челюсти,  но  привычного
грохота не было. Он неверяще открыл глаза. Над ним страшно  и  великолепно
выгибался исполинский купол самого огромного храма -- звездное небо!
     -- Выбрались?..-- прошептал  он  разбитыми  зубами.--  В  самом  деле
выбрались?
     Олег стоял, широко расставив ноги. Волосы уже подсыхали, ночной ветер
трепал рыжие космы, сплетал в грязные сосульки.
     -- Выбрались...-- ответил он неопределенно.
     -- Вот что значит тайное братство,-- прошептал  Томас  с  чувством.--
Хоть и враг твой  Фагим,  а  помочь  обязан,  хоть  удавись!  В  тамплиеры
вступить, что ли? Или в иоаниты? Один за всех, все за одного.  Хоть  скот,
зато свой...
     Калика поморщился:
     -- Какая дружба? Какие обеты? Фагим всю жизнь  дрался  за  порядок  в
мире. А Сатана -- это Хаос. Потому Фагим помог мне, а не Сатане.
     -- Ну,-- пробормотал Томас,-- тогда это все равно братство...
     Калика промолчал. Лик его был темен, Томас подумал смущенно, что  это
братство бегущих перед лесным пожаром зверей. Эти братья рвут  друг  другу
глотки почище тех, кто от жизни  добивается  всего  лишь  власти,  земель,
красивых женщин и сундуков с золотом.
     -- Выбрались!!!
     -- Ладно, все равно выбрались,-- выдохнул Томас. Он победно вскинул к
небу кулак.-- Сам Сатана не смог...
     Края серых туч озарились радостным оранжевым  светом,  словно  с  той
стороны разгорался гигантский  небесный  светильник.  Глухо  прогрохотало,
мощный звуковой удар обрушился вниз, травы в  страхе  прижались  к  земле,
кустарники затрепетали.
     Олег осматривался, настороженный, как  волк.  Томас  орал  и  плакал,
слезы текли по изнуренному лицу, где кровоподтеки слились  в  один,  а  из
разбитых губ все еще сочилась кровь. Мир был пуст и странен, а  волосы  на
загривке Олега стали подниматься. Тяжелый взгляд,  который  он  чувствовал
раньше, сейчас пригвоздил к земле как кинжал кленовый листок. В  нем  были
ненависть, недоумение и вскипающая ярость.
     Собрав все волю,  он  выпрямился,  посмотрел  на  небо.  Тучи  быстро
сдвигались, он успел  увидеть  гигантский  глаз,  круглый,  как  у  птицы,
немигающий, полный холодной нечеловеческой злобы.
     -- А при чем тут Сатана? -- спросил он Томаса.

      * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *

     Глава 1

     На голову и  плечи  пал  тревожный  отблеск,  словно  высоко  в  небе
багровые языки огня жадно пожирали небосвод. Олег все  еще  тяжело  дышал,
кулаки сжимались, весь еще в жестокой схватке, мысленно нанося удары,  как
понял Томас, расправляясь с противником.
     Синее небо затянуло тучами. Те двигались почти так же быстро,  как  в
нижнем мире. Внезапно в лиловом месиве разом полыхнуло с такой мощью,  что
ослепленный Томас ухватился за глаза. Тяжелый грохот обрушился  на  голову
как удар боевого молота. Непроизвольно пригнулся, охватив в обе ладони  по
горсти земли.
     -- Да черт бы тебя побрал! -- сказал он яростно.
     Встал  и  выпрямился  во  весь  рост  с  надлежащим  достоинством   и
надменностью рожденного в благородном  сословии.  Смутно  чувствовал,  что
какой-то нарастающий треск несется к нему со скоростью скачущего табуна, а
когда понял, в смущении оглянулся, но степь была голой, только в  полумиле
виднелся темный лес.
     Стена ливня надвинулась, перегораживая мир. Томас успел  увидеть  как
под ударами крупных капель комочки земли  взлетают  на  высоту  рыцаря  на
крупном коне, и тут на него обрушилось море, он  захлебывался  от  шума  и
воды, ослеп. Вода падала с такой силой, будто разверзлись хляби небесные.
     Сквозь пелену увидел  мокрого,  как  тюленя,  Олега.  Тот  пригнулся,
обхватил руками голову, вода стекала по  голым  рукам,  и  Томас  некстати
подумал, что теперь знает, почему  волосы  там  растут  в  противоположную
сторону.
     -- Да черт с ним,-- рявкнул он, перекрывая  грохот  падающей  воды.--
пойдем, сэр калика! Мы не твои муравьи... пусть даже они  геродотовы,  что
попрятались от дождичка... Продолжим свадьбу, выпьем  за  наши  доблестные
подвиги, послушаем песни, какие мы отважные. Ваше тайное общество здорово,
кто спорит, но  еще  лучше  клятва  верности!  Когда  рыцарь  дает  клятву
верности своему сюзерену, тот обязуется защищать своего вассала! Поспешим,
сэр Олег! Поспешим.
     Струи воды сбегали  по  лицу  калики,  оно  словно  бы  расплывалось,
глядело на Томаса слепыми глазами из другого мира. Томас сквозь  ликование
ощутил, что холодные струи проникли не только под доспехи, но и  в  грудь,
плеснули на горящее сердце.
     -- Что еще?
     -- Ты хоть понимаешь, куда надо поспешить?
     Томас удивился:
     --  В  замок,  куда  еще!  В  королевский  дворец.  Теперь  мой.  Или
полагаешь, ее святые ангелы отправили в мой родовой замок? Ничего, отец  и
дядя примут ее достойно.
     Калика молчал  долго,  лицо  стало  несчастным.  Томас  умолк,  стало
страшно от недоброго предчувствия. Олег сказал тихо:
     -- Томас... из ада забирают только в одно место.
     Ледяной ветер бросал воду прямо в лицо, грохот раскалывал небо  прямо
над головой. Томас видел, как совсем  близко  вспыхнуло  ветвистое  дерево
молнии, вода закипела и взвилась столбом пара.
     -- Не пугай меня, Олег.
     -- Догадался?
     -- Олег, но Пречистая могла велеть отнести ее только ко  мне...  а  я
был в аду! Так что она сейчас в моем замке!!!
     Лицо Олега было злым, подозрительным, глаза щурились, а рот сжался  в
тонкую неприятную линию, даже губы побелели.
     -- Если те святые ангелы были от твоей Пречистой.
     -- Олег!
     Олег невидяще смотрел в серую стену ливня. Вода стекала по его  лицу,
как по гранитной скале. Потемневший от солнца, он и  был  похож  на  глыбу
гранита, века простоявшую под ливнями,  ветрами,  вьюгами.  Губы,  еще  со
следами побоев, шевельнулись словно нехотя:
     -- А тот ангел, у которого ты из хвоста выдрал перо?  Сатана  сказал,
что ее взяли наверх. Но для него существует только один верх.
     Томас покачнулся, лицо стало смертельно бледным.
     -- Не понимаю... В рай?.. Но она же не умерла?
     Олег сказал досадливо:
     -- Томас, в рай немало людей взяли живыми! Мельхиседек, Енох... еще с
десяток, всех не упомню... Но с ними понятно, их за заслуги... хотя  я  бы
назвал их заслуги другим словом... Но Ярославу? Да еще в христианский рай?
     Томас прошептал:
     -- Сэр калика, она христианка.
     -- Русских христиан поскреби  как  следует,  обнаружишь  родян.  Даже
скрести не надо, и так просвечивает... Нет, тут что-то иное.
     Лицо его окаменело, и чем больше Томас смотрел, тем больше  сжимался,
а в груди как будто кто-то ковырял ножом. Глаза  калики  потемнели,  брови
сомкнулись, а желваки вздулись, как наплывы на старом дубе.
     -- Опять приманка?
     -- Да,-- сказал Олег медленно.-- Боюсь, что в вашем христианском  раю
нас как раз и ждут настоящие. Те, кто проникал в ад и строил нам ловушки.
     Томас долго молчал, струи дождя разбивались  о  его  голову  и  плечи
яркими брызгами. Прошептал едва слышно:
     -- То-то мне показалось, что Сатана о Ярославе вовсе не слыхивал...
     Гром ломал небосвод с такой яростью, что от грохота трещала голова  и
ломило уши. Молнии слепили, а ливень бил  по  земле  так,  что  взлетающие
комочки грязи выглядели странным чудовищным  чертополохом.  Олег  взглянул
из-под руки на блестящую, в потоках воды  фигуру  рыцаря,  прокричал  зло,
едва прорываясь сквозь грохот:
     -- Говоришь, Илья-пророк на колеснице там носится? Странные забавы  у
смиренного пророка!
     Томасу   почудилось   покушение    на    устои    религии,    крикнул
предостерегающе:
     -- Неисповедимы пути Господни!
     Олег услышал, гаркнул еще злее:
     -- Ну да, неисповедимы!.. Все исповедимо. Если знаешь за какой  конец
меча браться.
     Томас вытянул руку, чтобы убедиться, что  даже  кончиков  пальцев  не
увидит за ливнем, но тяжесть падающей воды пригнула  руку,  словно  к  ней
подвесили скалу.
     -- Дьявол,-- ругнулся он невольно.-- В  аду  было  хоть  сухо.  Да  и
тепло...
     Олег крикнул яростно:
     -- Дурак он,  твой  Илья-пророк!  Скалы  и  так  блестят,  а  он  еще
поливает... Остальной дождь вон в море сбросит, а народ на полях дождя  не
дождется!
     -- Сэр калика...
     -- Задницу бы надрать твоему пророку!
     Среди грохочущих туч  страшно  треснуло.  Молнии  полыхнули  особенно
ярко, и в блистающем облаке появилась четверка коней, влекущая  колесницу.
Томас едва  успел  увидеть  на  передке  высокого  человека  с  непокрытой
головой. Волосы трепало ветром, лик яростен, глаза горят жаждой  убийства.
Он  был  в  белой  хламиде,  но  в  разрезах  широких   рукавов   блестели
металлические щитки, оберегающие руки от чужого оружия.
     Колесница во мгновение ока оказалась на земле. Кони храпели и яростно
били копытами, высекая снопы багровых искр. Человек из  колесницы  крикнул
страшным голосом:
     -- Кто здесь собирался надрать мне задницу?
     Олег опешил, пробормотал:
     -- Ничего  себе,  пророк...  Это  с  его-то  разбойной  рожей?  Такой
напророчит... всю жизнь будешь отвары пить, да и то ежели уцелеешь!
     Томас зашептал горячо:
     -- Сэр калика, повинись! Повинись, говорю. Пророки  все  милосердные,
простит.
     -- Это он-то милосердный? -- изумился  Олег.  В  голосе  калики  были
страх  и  изумление.--  Эй,  мужик!..  Мы  с  тобой  не   ссорились!   Или
ссорились?.. Больно голос твой знаком...
     Человек в белой хламиде уже соскочил, в правой руке  держал  огненный
кнут, вокруг сгорал воздух, волна жара достигла лица  Томаса.  Он  ощутил,
как нагреваются доспехи. Илья-пророк двигался  с  легкостью,  несмотря  на
тяжелые железные поножи,  грубые  сапоги  на  двойной  подошве,  окованные
блестящим железом.  Щит  и  меч  остались  в  колеснице,  Томас  не  успел
разглядеть герб, а сам пророк сделал два шага в сторону растерянных людей,
но вдруг заколебался, остановился, а затем и вовсе попятился к колеснице.
     Олег к ужасу Томаса выскочил следом:
     -- Да погоди ты!
     --  Нечего  мне  с  тобой...--  прорычал  пророк.  Спина  уперлась  в
колесницу, он бросил кнут, не глядя, на  дно,  тот  сразу  погас,  а  Олег
неожиданно вскрикнул:
     -- Перун!
     Илья-пророк вздрогнул, взялся рукой за борт, намереваясь подняться  в
колесницу. Олег в два прыжка очутился  рядом,  ухватил  за  широкий  белый
рукав:
     -- Погоди!
     Илья-пророк грозно вперил в него страшные очи:
     -- Смертный!.. Ты осмелился...
     Олег пробормотал:
     -- Неужто я обознался?.. Гм... Ох, прости...
     На  лице  Ильи  промелькнуло  облегчение,  и  тогда  Олег,  к   ужасу
обомлевшего Томаса, вдруг ухватил за хламиду на груди Ильи-пророка,  резко
дернул. С треском отлетела золотая застежка, белая  хламида  распахнулась.
Грудь Ильи-пророка была  широка  как  дверь,  поросла  густой  шерстью,  в
пластинах мышц. А на левой половине груди белел  глубокой  шрам  длиной  в
ладонь.
     Томас ахнул от святотатства, вжал голову в плечи. Илья-пророк  набрал
в грудь воздуха, глаза сверкнули яростью:
     -- Ты посмел...
     Голос его был подобен грому. Олег выставил ладони, защищаясь:
     -- Да ладно тебе, Перун!.. Подумаешь, застежка. Другую  прицепишь.  Я
только не понял, почему теперь Илья-пророк?..  Хотя,  прости,  я  дурак...
Понимаю.
     Илья-пророк некоторое время испепелял его полным бешенства  взглядом.
Затем к изумлению Томаса тоже опустил  плечи.  Голосом,  еще  дрожащим  от
ярости, сказал хрипло:
     -- Почему думаешь, враг мой... а тебе я враг вдвойне, что не уничтожу
тебя сейчас?
     Томас снова сжался. Олег ответил с печалью:
     -- А мы уже уничтожены, Перун... Или Илья-пророк, если тебе так  ныне
привычнее.
     Илья-пророк грозно блистал очами, широкие ноздри бешено  раздувались.
Лик был ужасен, глаза сверкали яростью. Наконец сказал грохочущим голосом,
в котором еще слышался грозный прибой священной  ярости  берсерков,  столь
несовместимой с христианским смирением:
     -- Мне надо ехать.
     -- Новая служба? -- спросил Олег с печальной иронией.
     Илья-пророк побагровел:
     -- Не твое собачье дело... Я  и  с  грозой,  как  видишь,  не  больно
расстаюсь. И кони у меня все те же. И вообще,  что  я  потерял  особенное?
Почти ничего!.. А ты опять народ мутишь?
     Олег покосился на Томаса, короли тоже не  жалуют  смутьянов,  спросил
внезапно:
     -- Постой, значит ты теперь вхож на небеса?
     -- Я всегда был вхож,-- ощетинился Илья-пророк.
     -- Нет, на нынешние... небеса победителя.
     --  Вхож,--  ответил  Илья-пророк,  в  голосе  святого  Томас  ощутил
настороженность.-- Тебе-то что? Я во все небеса не то, что вхож, а  въезд!
Прямо на этой колеснице. Еще и стопчу  конями  какого...  пернатого,  если
через дорогу осмелится, когда я изволю ехать!
     -- Ого, ты в самом деле не простой подметала.  Послушай,  забудем  на
время старые распри. Теперь спорить не из-за чего, верно? Но  мне  с  моим
другом нужно обязательно попасть на небеса.
     Илья-пророк отшатнулся. В глазах было гневное изумление:
     -- Куда-куда?
     -- На небеса,-- повторил Олег,-- в  тот  рай,  который  вытеснил  наш
вирий.
     Илья-пророк прорычал, повышая голос:
     -- Да чтоб я, сам, привез врага...
     -- Мы идем спасать женщину,-- сказал Олег  печально.--  Не  веру,  не
народ, не культуру... Просто женщину. Невесту этого воина.
     Илья-пророк смерил огненным взором Томаса. Тот  выпрямился,  чувствуя
жар во всем тебе от прожигающего взгляда, бросил ладонь на  рукоять  меча.
Илья-пророк некоторое время рассматривал его, потом перевел взор на Олега:
     -- Красивая женщина?
     -- Очень,-- подтвердил Олег.
     -- Гм...  если  даже  ты  говоришь,  который  ради  женщины  даже  не
почешется... Конечно,  женщины  --  это  единственное,  из-за  чего  стоит
драться, спускаться к самому дьяволу...
     -- Мы только что оттуда,-- заверил Олег.-- Всыпали по первое число.
     Брови Ильи-пророка взлетели. Он с недоверчивым изумлением смотрел  на
Олега, покосился  на  Томаса.  Тот  кивнул  и  принял  достойную  позу,  с
гордостью  подтверждая  слова  друга.  Илья-пророк  все  еще  в   сомнении
покачивал головой:
     --  Ладно,  влезайте.  Отвезу...  сколько  смогу.  А  по  дороге  все
расскажешь!
     Томас, не веря удаче и счастью, будет  о  чем  рассказать  на  пирах,
поспешно полез прямо через борт, желая показать умение и ловкость в полном
доспехе. Колесница  с  бортами  до  пояса,  Томас  сразу  представил  как,
упершись животом в крепкое дерево, обитое бронзовыми полосами, Илья-пророк
мечет с бешено мчащейся колесницы стрелы и дротики в  пеших  врагов.  Так,
рассказывал дядя, воевали гиксосы и неведомые арии. А Олег говаривал,  что
потом научились ездить  верхом,  что  сделало  армию  подвижнее,  изобрели
седло, а когда Скиф придумал стремена,  то  конница  стала  самым  любимым
средством передвижения воинов. Но Илья-пророк, кем бы раньше ни был, верен
старым привычкам.
     Олег сел рядом с Томасом, сзади широкая скамья,  а  Илья--  пророк  с
передка оглушительно свистнул, гаркнул, взмахнул кнутом. Кони с ходу пошли
в галоп. Почти сразу колесница  запрыгала,  отрываясь  от  земли  и  снова
грохая бешено вертящимися колесами. Наконец ее понесло без толчков, уже по
воздуху, только вихляло из стороны в сторону. Кони мчались все  быстрее  и
быстрее, Томас чувствовал по нарастающему встречному ветру, конских ног не
видать, а гривы и хвосты вытянулись в прямые трепещущие струны.
     Ветер трепал белоснежную хламиду пророка, широкие браслеты на могучих
руках блестели, а от запястья до локтя бронзовые наручники были с  особыми
наклепками, как понял Томас, для защиты от чужих мечей и сабель.
     Обогнали стаю уток с такой скоростью, что Томас едва успел  заметить,
мелькнул косяк журавлей, те поднимаются выше уток, а когда Томас осмелился
осторожно  посмотреть  через  борт,  кровь  застыла  от  сладкого   ужаса.
Немыслимо далеко синеют вены рек, деревьев не разглядеть, леса  --  мелкая
трава, даже горы не выше кротовых куч, да и те уменьшаются так быстро, что
вот-вот исчезнут...
     Он  только  краем  уха  слышал,  как  сэр  калика  горько  спрашивал,
перекрывая шум встречного ветра:
     -- Но как же ты мог?.. Даже от  имени  своего  отказался!..  Тебе  не
стыдно? Ты же бог войны, а не какой-нибудь коровий пастух... Тот даже  имя
почти не изменил! Как пас, так и теперь пасет. Только и того,  что  вместо
Велеса теперь отзывается и на Власия... А ты? Бог воинской чести, славы!
     Ветер  свистел  в  ушах,  Томас  едва  расслышал  раздраженный  голос
Ильи-пророка:
     -- Не бог войны,  ты  мне  чужого  не  присобачивай!..  Я  был  богом
воинских дружин, а это, как говорят в Великой Перми, две большие  разницы.
Воинские дружины служат тому, кто платит. Мы работали  по  найму.  Воевали
честно, блюли верность до конца срока, за который получали плату.
     -- Понятно,-- ответил Олег  горько,--  теперь  нанимать  некому?..  А
другие хозяева предложили другую работу?
     -- Не скаль зубы. Был выбор: взять эту работу или умереть. Да, многие
боги предпочли смерть. Конечно, умереть так сразу не могли, все-таки боги,
но их низвергли в демонов, чертей, бесов...  Сила  за  ними  еще  какая-то
осталась, но ее уже объявили нечистой.  Нечистой  силой,  а  то  и  просто
нечистью. Ну, как и мы когда-то, когда свергали  культ  Даны,  как  всегда
делается, когда новые боги низвергают старых. Да, я взял эту работу. Но  я
и был наемником! Чего ты хочешь? Я даже колесницу свою не  сменил!..  Стаи
ангелов разлетаются, как вспугнутые воробьи, когда я  проношусь  по  небу,
сотрясая его грохотом. Когда я  мечу  громы  и  молнии,  мир  все  так  же
сотрясается от ужаса, а мой хохот слышен всюду на земле!
     -- Но это уже христианство,-- сказал Олег печально.
     Перун отмахнулся:
     -- А что христианство? Все то же! Только идолов не из дерева режут, а
рисуют на досках. Да в жертву  несут  не  ленточки  на  дерево,  а  деньги
бросают в копилки, ладан жгут, свечи палят... Чем свеча дороже, чем жертва
богаче.
     Томасу  показалось,   что   отшельник   чересчур   уж   напирает   на
Илью-пророка, а тот вроде бы даже оправдывается, и поспешил придти ему  на
помощь:
     -- Но бог-то один?
     Перун засмеялся:
     -- Ну да! Ты не видел  икон?  Стало  еще  больше.  Одному  то  подай,
другому -- то... Сам Верховный непонятно чем и занимается... ну,  как  наш
Род, что только сидел на дереве да дремал. Только нашего можно  было  хоть
издали увидеть, а этого никто и никогда... Изображать тоже нельзя, он  без
образа... Без образный! Миром, как и встарь, правят боги дела. Велес, ныне
святой Власий, пасет и оберегает скот, Ярило, он же Юрило,  Юрий,  Георгий
-- все так же на коне, рубит и живет  яро,  бдит  и  защищает...  Говорят,
намедни опять дракона заколол.  Я  смотрел:  мелкий  такой,  худой,  вроде
большой ящерицы. Больной, видать. Или отощал с голодухи. Я и то бы  такого
подкормил, а потом шугнул от двора, чтобы кур не крал.
     Томас смотрел на  грозного  святого,  раскрыв  рот.  Олег  перехватил
изумленный взгляд рыцаря:
     -- Его твой пращур Англ знавал как Тора... или Доннара, уже не помню.
Добрейшей души был человек, мухи не обидел! Но людей резал десятками.  Все
этому вот в жертву. Это  не  дохлые  свечи  и  не  ладан,  который  теперь
воскуряют в виде жертвы! Вишь,  глаза  засверкали?  Вспомнил  вкус  свежей
кровушки. Да и не до мух тогда было...
     Илья-пророк  не  оглядывался,  держал   вожжи   крепко,   но   Томасу
почудилось, что пророк в самом деле облизнулся. Томас передернулся:
     -- Да чтоб святое дело Христа приняло на службу гнусного язычника? Да
еще бога, ныне сиречь демона?
     -- Не кипятись.-- сказал  Олег  хладнокровно.--  Что  толку  с  пусть
честного, но никчемного? Таких пруд пруди, любое дело  завалят.  Побеждают
те, кто умеет переманить лучших. А он, похоже, сумел...
     Илья-пророк буркнул, не поворачивая головы:
     -- Это еще как сказать...
     -- А что?
     -- От чего любая крепость гибнет?
     Олег пожал плечами, Томас робко предположил:
     -- От предательства?
     Илья-пророк покосился на него недобрым глазом, острым и тяжелым:
     -- А ты не так уж глуп... Рыцарь, говоришь? Ах да, королем назвали...
Любое предательство начинается со сладких слов, лживого  языка.  У  нового
бога кто, как ты думаешь, первый?
     Олег снова смолчал, а Томас, осмелев чуть, предположил:
     -- Ты, наверное?
     Илья-пророк хохотнул:
     -- Если бы! Но  я  чужак,  он  больше  своим  доверяет.  Первым  стал
Николай, прозванный... как ты думаешь... как?
     -- Святой,-- предположил Томас.-- Праведный, Чистейший, Непорочный...
     Перун рыкнул с гневным отвращением:
     -- Угодник! Николай Угодник.
     Томас брезгливо передернулся. Угодничество  отвратительно  всегда,  а
угодничество перед богом -- втройне.
     -- И Господь его терпит?
     -- Терпит,-- сказал Перун ядовито.-- Этот лакей  потому  и  пролез  в
первые, что умеет лизнуть где надо. А народ-то каков! Уже  поговаривают  я
сам слышал! -- что когда бог  умрет,  то  именно  этот  лакей  займет  его
место... Совсем гордость потеряли... или  уже  истребили,  если  подлейшее
угодничество стало добродетелью!
     Томас пробормотал смущенно:
     -- Говорят же: нужны не праведники, нужны угодники. Но я надеюсь, что
святая церковь найдет в себе силы побороть скверну.
     Кони неслись как звери, снежно-белые гривы трепало встречным  ветром.
Колесницу несло ровно, без рывков,  только  совсем  редко  потряхивало  на
невидимых ямах.
     Голубое небо медленно темнело, стало синим, потом добавился  странный
лиловый цвет, словно перед грозой. Томас с изумлением  и  страхом  увидел,
как робко блеснула слабая звездочка. Но потом разгорелась  ярче,  а  вслед
высыпали еще и еще, в то время как небо темнело все больше, стало  зловеще
фиолетовым.
     За  спиной  зашипело,  а  когда  Томас  быстро  обернулся,  слева  от
колесницы быстро удалялся вниз огненный шар. Глаза сморгнули,  ослепленные
блеском, за это время шар уменьшился до крохотной точки и пропал.
     Калика пожал плечами на вопросительный взгляд Томаса,  что  взбесило,
почему-то отшельнику кажется, что такие звезды в родной Британии сыпятся с
неба как майские жуки в теплый июньский вечер: хоть не  садись  с  кружкой
эля в саду -- нападает с добрую дюжину, а по голове и  ушам  настучат  как
градины...
     Илья перехватил взгляд рыцаря, бросил густым могучим голосом:
     -- Это что... Бывало, сыплются как горох из порванного мешка!  Целыми
роями... Светло становится как днем, когда со всех сторон...
     -- А... не попадают? -- спросил Томас осторожно.
     Илья кивнул на борт.  В  зияющей  дыре  с  опаленными  краями  злобно
свистел ветер.
     -- Вчера... Было две, но одну плотник успел заделать. Да и то, как не
заделать, дыра -- конь пролезет...
     Томас опустил взгляд под ноги, мороз проник в сердце. Из-под коврика,
на котором стоит, белеют новенькие дубовые планки, только что оструганные!

     Глава 2

     Среди блистающих грозно облаков высились исполинские массивные ворота
из толстых дубовых досок. Створки в медных  лапах,  с  широким  козырьком,
чтобы укрыться  от  дождя.  Рядом  с  воротами  высокая  калитка,  всадник
проедет, не склонив  головы.  Высокий  забор  из  заостренных  бревен,  не
перемахнуть лихому человеку.
     По мере того как колесница приближалась, быстро  сбрасывая  скорость,
Томас  рассмотрел  сквозь  дырочку  в  борту,  что   к   калитке   тянется
нескончаемая вереница  сгорбленных  людей,  большей  частью  в  лохмотьях,
прокаженных, нищих,  уродливых,  юродивых,  бесноватых,  а  редкие  монахи
выглядели среди них как вороны среди голубиных стай.
     Лежать,  скорчившись  в  три  погибели,  под  ногами  пророка,   было
неудобно, да еще  старый  потертый  ковер  сверху,  свежесодранные  шкуры,
спросить бы что за звери, но Томас затаил дыхание, ибо возле калитки стоял
крепкий мужик, широкий в плечах и мускулистый. Черная  разбойничья  борода
начиналась от глаз, острых и цепких, горбатый  нос  нависал  над  толстыми
вывернутыми губами, от ушей по обе стороны свисали пейсы. Он был  в  белой
хламиде, подпоясан толстой веревкой, на которой висел массивный ключ, тоже
золотой.
     Очередь продвигалась  медленно,  каждого  мужик  долго  и  придирчиво
расспрашивал. Илья-пророк придерживал коней, бросил насмешливо:
     -- Дотошный... А очередь все растет!
     -- В запасе вечность,-- прошептал Олег. Он затаился рядом с  Томасом,
его локоть больно уперся Томасу в щеку, но Томас терпел, уже подъезжали  к
воротам.-- Как у него, так и у бедолаг, которым, возможно, это на руку.
     -- Почему?
     -- А куда большая часть пойдет?
     Словно в ответ, Петр сделал небрежный жест, и  несчастная  фигурка  с
жалкими крылышками, с жалобным криком провалилась сквозь облако.  Вдогонку
прогремел яростный крик святого Петра:
     -- Мне плевать, что ты безгрешен, сэр Томлинсон!.. Но что  ты  сделал
доброго?
     Илья остановил коней перед воротами, Петр смотрел на колесницу  и  ее
возничьего угрюмо и подозрительно. Илья улыбнулся, показав крепкие зубы  в
волчьем оскале:
     -- Открывай, ворота.
     --  Что-то   запаздывать   начал,--   пробурчал   Петр.   Глаза   его
подозрительно пробежали по колеснице.-- С кем ты там разговаривал?
     -- С конями, конечно,-- удивился Илья-пророк.-- Кони  у  меня  умные!
Они не стоят, как ослы, на месте, а носятся по свету!
     Петр прорычал зло:
     -- Опять кого-нибудь задавил?
     -- Вроде бы нет,-- удивился Илья.-- С чего ты взял?
     -- Кровь на спицах!
     -- А-а-а-а... Это я одному уступил дорогу. А  он  так  удивился,  что
бряк прямо на колесо. Ударился головой, а теперь головы сам знаешь  какие.
Вот раньше были чугунные, литые, как у тебя...
     Петр плюнул коням под копыта, пошел к воротам. Томасу  казалось,  что
открывает невыносимо медленно, замок сломался, ключ  застрял,  но  наконец
тонко скрипнуло, кони нетерпеливо пошли  вперед,  грудью  отворяя  створки
шире.
     Когда колесница прогрохотала окованными медью ободами по  удивительно
чистым плитам, Олег тихохонько выглянул  одним  глазом.  Петр  уже  закрыл
ворота и вернулся к калитке. Олег прошептал:
     -- Я ж говорил, что только в математике нет царских дорог!
     Томас потихоньку  отодвинулся  от  локтя,  растирал  ладонью  будущий
кровоподтек. Колесница свернула к гигантскому зданию, светлому, из  белого
мрамора, что как  сверкающая  глыба  возвышалась  над  ровной,  как  стол,
равниной. Однако над белым дворцом колыхался теплый  воздух,  в  стене  на
стыке с полом  темнели  отверстия,  откуда  по  широкому  желобу  медленно
вытекала зеленоватая вода со знакомым запахом.
     Олег принюхался:
     -- Конюшня?
     -- Здесь много коней,-- усмехнулся  Илья  с  гордостью.--  И  Георгий
приучается к седлу. Здесь кони старых героев, я их держу в холе.
     Колесница прогрохотала колесами по мраморным плитам.  Илья  соскочил,
вопросительно смотрел на Олега и Томаса. Олег выпрыгнул первым:
     -- Спасибо. Не обижайся на резком слове, ладно?
     -- Да что уж тут...
     -- И не проговорись, что видел нас, хорошо.
     Илья пожал плечами:
     -- Тот, кто следит за вами, дознается.
     -- Откуда знаешь,-- насторожился Олег,-- что следит?
     -- Тебя знаю. Чтоб ты да не влез в какую-нибудь... Да что  там  влез!
Чтоб ты да не замутил воду? Явно следят, а то и вовсе  ждут.  Стал  бы  ты
тайком прокрадываться, если бы не ждал засады! Хотя я не заметил у  ворот,
но кто знает, кто знает...
     Томас смолчал про их отчаяние, когда не знали как вообще  попасть  на
небеса, но калика тоже не стал разубеждать могучего пророка. Пусть думают,
что они сильнее, чем есть на самом деле.
     -- Гм,-- сказал Олег,-- еще раз спасибо.
     -- Одно знаю,-- хмыкнул Илья,-- на меня пальцем не укажут, ибо  тогда
самим надо признаваться кое в чем... Ладно, удачи вам. Коней  распрячь  не
хочешь?
     -- Спасибо за честь, но в другой раз.
     Когда осторожно пошли к выходу, Илья внезапно окликнул:
     -- Эй, вы двое...
     Томас  мгновенно  повернулся,  настороженный,  готовый   к   схватке.
Илья-пророк оглядел его с головы до ног, повернулся к Олегу, тоже оглядел,
будто увидел впервые, хмыкнул, поманил за собой. В  дальнем  углу  у  него
помещалась небольшая кузница, где  пророк,  судя  по  всему,  не  гнушаясь
черной работой, сам подковывал коней, чинил сбрую. У основания великанской
наковальни стоял рукоятью  кверху  исполинский  молот.  У  Томаса  мурашки
побежали по спине, не рискнул бы даже пытаться вскинуть,  возле  потухшего
горна свалено  железо.  У  Томаса  вспыхнули  глаза,  а  руки  затряслись.
Доспехи! Рыцарские доспехи!.. Куда лучше тех побитых,  что  принес  Иаред,
горбатый черт... Шлемы,  панцири,  наколенники,  кольчуги,  даже  стальные
рукавицы, поножи и многие мелочи, которые  даже  на  переплавку  вряд  ли,
разве что бывший предводитель воинов пробует приспособить их иначе...
     Олег брезгливо потыкал ногой в груды железа,  а  Томас  бросился  как
петух на навозную кучу. Разгреб,  что  ни  находка,  то  жемчужное  зерно,
Илья-пророк выбирал доспехи из хорошего железа, к тому же натаскал с самых
рослых рыцарей, на тех железа больше, а сталь лучше. Калика  пофыркал,  но
помог сменить железо,  а  потом  затянуть  на  спине  ремни  и  укрыть  их
стальными пластинами.
     Илья-пророк с интересом оглядел спрятанного в железо человека:
     -- Какой же интерес в такой драке?
     -- А теперь важна не сама схватка, а ее результат,-- объяснил Олег.
     Томас подхватил свой Зу-л-Факар, а щит отыскал  среди  железа.  Герб,
правда, баронский, но, судя по когтям грифа, перьям  на  голове  и  синему
полю, хозяин был отважным рыцарем, великодушным и добродетельным хозяином,
рьяным охотником, неустрашимым в битвах и за пиршественным столом, а также
умелым охотником на вепрей.
     От самого порога конюшни равнина  пугающе  уходила  в  бесконечность.
Только у виднокрая вздымалось следующее  здание  --  остроконечная  башня,
тонкая, как вбитый в землю кинжал. Бесконечность мира подавляла величием и
размахом.
     Илья-пророк развернул колесницу. Из-под широкого  сидения  выглядывал
тяжелый молот с  на  диво  короткой  рукоятью.  Молот  казался  не  просто
тяжелым. В него словно бы вбили целую  скалу  сыромятного  железа,  вокруг
молота прогибался воздух, а рукоять  блестела  от  частой  хватки  могучей
длани.
     -- Пора бы расстаться,-- заметил Олег.
     Илья-пророк показал острые, нестершиеся зубы в жесткой ухмылке:
     -- Его время еще вернется.
     Хрустальная земля загремела под копытами, колесница исчезла в брызгах
искр. Олег вздохнул, оперся  о  посох  по-стариковски.  Похоже,  идти  ему
никуда не хотелось. Томас растерянно оглядывался:
     -- Это и есть рай? Наш рай?
     -- Это лишь небеса,-- объяснил Олег, он  приложил  ладонь  к  глазам,
всматривался в далекую башню.-- А небеса, еще не есть рай...  Рай  --  это
сады Эдема. Там райские яблоки... мелкие такие, красные, как черешня,  там
вечное счастье... так говорят. А нам еще дошагать до этого сада.
     Сердце Томаса судорожно забилось, а в горлу подступил комок:
     -- Яра, конечно же, там?
     -- Будем надеяться.
     -- Но может оказаться в другом месте?
     Олег озлился:
     -- Томас, разве я похож на того горелого, который ее утащил?
     Томас, усталый и раздраженный, сказал зло:
     -- А кто тебя знает... Прости,  сэр  калика,  я  срываю  злость.  Мне
просто кажется, что чем дальше забираемся,  тем  все  безнадежнее.  В  аду
побывали, надо  же,  с  самим  Сатаной  схлестнулись,  но  там  враг  рода
человеческого, а на что руку поднимаем здесь?
     Олег  молча  зашагал,  считая  вопрос  Томаса  уже  решенным.   Томас
некоторое время прожигал яростным  взглядом  спину  уходящего  отшельника.
Калика слишком часто полагает, что все понятно, что  иначе  и  действовать
нельзя, и всякий  раз  удивляется  безмерно,  если  вдруг  Томас  начинает
упираться.
     Догнал, спросил почти враждебно:
     -- Но почему так пусто, хоть знаешь?
     -- Это первое небо,-- объяснил Олег.-- Над ним второе, до него  всего
пятьсот лет лететь... так по крайней мере объяснял Мухаммад Нимвроду.  Еще
пятьсот до третьего, еще пятьсот до четвертого...
     -- А всего семь? -- перебил Томас. Он лихорадочно оглядывался. Калика
кивнул, и Томас вскрикнул с мукой,-- это же сколько лет? Я  столько  и  не
сосчитаю, не только не проживу! Разве что Яра где-то здесь...
     Калика покачал головой. Взгляд зеленых глаз был суровым:
     -- Не думаю.
     -- Но ты-то знаешь, как добраться?
     -- Еще нет. Но сюда добирались тоже не пятьсот лет.
     Томас вздрогнул, вспомнил страшный и великолепный полет на  колеснице
пророка, снова вздрогнул, как воочию увидев его разъяренное лицо:
     -- Как ты решился... разорвать на нем божественную хламиду!
     -- Да,-- признался Олег,-- рисковал... Больно красивая материя. Да  и
такой оберег... ныне просто застежку, в  один  день  не  скуешь.  Я  такой
вообще не видывал. Свою я обронил там, у Сатаны.
     -- Да иди ты с застежкой!
     -- А что не так?
     -- Откуда ты знал про шрам?
     Олег шел задумавшись, а потом ответил таким тихим голосом, что  Томас
назвал бы даже благочестивым, если бы  мог  этого  язычника  причислить  к
христианам:
     -- Да это я его.
     Томас ахнул, споткнулся, едва не упал:
     -- Ты?
     -- Давно,-- ответил Олег равнодушно.-- Очень... Там на боку есть шрам
и постарше... А мой совсем свежий! Думал, помрет. Ан нет, выжил.
     Глаза Томаса полезли на лоб. Лицо  калики  было  смиренное,  он  даже
полузакрыл на ходу глаза, отдавшись мыслям о чем-то явно высоком. Томас  с
трудом перевел дыхание, сглотнул пересохшим горлом. Да ладно,  что  там...
Если Илья-пророк в прошлом наемничал, то не должен держать зла на  тех,  с
кем сражался. Сегодня с ними, завтра против них. Но сэр  калика!  Оставить
шрам на груди самого Ильи-пророка...

     Под ногами был хрусталь, прозрачный и звенящий под ногами, но  дальше
потянулся с вкраплениями, темный. Из  ровного,  как  стол,  плато  торчали
острые глыбы, а кое-где собирались в комья, образуя скалы. А когда впереди
показалась целая гряда камней, Томас первый вбежал, удивленно вскрикнул.
     Когда Олег подошел, Томас уже спустился вниз, присел  и  щупал  рукой
воду.  Они  были  на  берегу  странного  моря,  бескрайнего  и   с   такой
прозрачнейшей водой, что Томас мог рассмотреть на дне мельчайшие  камешки.
Но  нигде  не  заметил  ни  единой  рыбешки,  ни  крабика,  ни   привычных
водорослей.
     Олег тревожно осматривался:
     -- Пойдем. Эту воду пить не станешь.
     -- Ядовита? -- спросил Томас с  сожалением.  Он  облизнул  пересохшие
губы.
     -- Пресная,-- ответил Олег с  отвращением.--  Чересчур.  Ни  крупинки
соли на весь этот океан.
     Томас повел плечами:
     -- Это и есть хляби небесные?.. Гм, если отсюда изливаются все дожди,
то одного не пойму... откуда здесь берется? Должны бы все запасы вылиться.
А там все раскисло бы, а то и вовсе ушло под воду.
     Он поймал на себе удивленный взор калики.  Тот  вообще  смотрел  так,
будто с ним заговорил надежный рыцарский конь:
     -- Хороший вопрос, сэр король. Не ожидал!.. Но вода сюда  возгоняется
с земли. В  виде  пара.  Потому  здесь  такая  чистейшая,  что  даже  пить
противно.
     -- Понятно,-- просветлел лицом  Томас.--  Это  все  равно,  когда  ты
бываешь таким умным, таким умным...
     Он не договорил, они уже взяли правее, постепенно удаляясь от хлябей.
В блистающем  мире  все  еще  было  пустынно,  Томас  невольно  сравнил  с
переполненным адом, где стук и лязг  со  всех  сторон,  воздух  переполнен
запахами серы, смолы, пота, крови, где надо прятаться ежечасно, и  то  уши
оттопчут, а здесь же воздух чист и свеж, все блещет  такой  чистотой,  что
Томас уже начал щупать небритое лицо, щетина как  у  кабана  шерсть,  глаз
подбит, рожа в таких кровоподтеках, что перепугает любого святого...
     Олег мрачнел, скоро и Томас увидел, что ровное блистающее  плато  как
гигантским мечом разрублено широкой  трещиной.  По  ту  сторону  пропасти,
примерно в полете стрелы, пущенной умелой рукой, стояла  стена  радостного
блистающего тумана.  От  камня,  где  остановился  Томас,  через  пропасть
тянулась длинная туго натянутая веревка. Она исчезала, как  обрезанная,  в
тумане, и у Томаса  похолодело  в  груди,  когда  представил,  что  дальше
веревка может тянуться еще на несколько миль.
     На этом волосяном мосту суетились кошка  и  собака.  Кошка  торопливо
облизывали длинным языком веревку, та сразу начинала блестеть  масляно,  а
собака бросалась на кошку, с рычанием отгоняла, поспешно слизывала  масло,
а кошка тем временем смазывала веревку в другом месте.
     -- Подлая тварь,-- процедил Томас.-- Зачем это она...
     -- Чтобы человек поскользнулся,-- бросил Олег.-- Кошка, тварь подлая,
вредит человеку как может. Кошка -- любимая тварь Сатаны. У любой колдуньи
всегда кот при себе... А собака, понятно, слизывает, чтобы человек прошел.
Ты прошел, то есть.
     -- Я?
     -- Это мост в рай,-- объяснил Олег.--  Что-то  мне  мерещится,  опять
тебе не угодил.
     -- Конечно, нет,-- ответил Томас нервно.
     -- А чем? То Сират не понравился, то вплавь не восхотел...  Капризные
короли пошли. А здесь что? А, собака бросится на шею? Обслюнявит, а  то  и
вовсе свалит?
     Томас пробормотал, глядя в сторону:
     -- Ну... вообще-то да. И кошек не люблю. Обязательно дам  пинка,  как
всякий мужчина, а там никаких перил не видать.
     -- А зачем перила? --  удивился  Олег.--  Безгрешный  пройдет  --  не
шатнется. А грешного грехи все равно утянут, что твои доспехи.
     -- Знаешь, сэр калика,-- ответил Томас, разозлившись.-- Я благородный
рыцарь, у меня двенадцать поколений знатных предков... ты сам видел, какие
мордовороты на портретах в холле, а ты  хочешь,  чтобы  я  как  ярмарочный
скоморох  ходил  по  веревке  коту  с  собакой  на  потеху!  Надо   как-то
по-иному... Дабы на коне, в полном вооружении, как и положено. Для знатных
рыцарей должен быть другой вход! Не может быть, чтобы Господь бог  знатных
людей пускал в те же ворота, что и всякую чернь.
     Олег внимательно поглядел на Томаса:
     -- Гм... Это в математике не бывает царских путей, а в религии...  Ты
прав, сэр Томас. Я ж вижу, как иерархи вашей церкви живут. И чем  тешатся!
Значит, и в ваш рай должен в самом деле быть иной путь, чем для всяких там
простолюдинов. Как и на небеса мы попали  несколько  иначе,  чем...  гм...
простолюдины.

     Глава 3

     Теперь небо  нависало  серое,  сырое.  Ветер  дул  в  лицо  холодный,
промозглый. Томас едва удерживался  от  желания  опустить  забрало.  Ветер
проникал  во  все  щели,  взмокшая   было   рубашка   стала   холодной   и
отвратительной.
     Под ногами все еще был мрамор,  но  постепенно  терял  белизну,  стал
рыхлым, незаметно превращаясь в обыкновенную землю.  Сама  земля  казалась
влажной, воздух колыхался серый, мутный, словно смотрели  сквозь  болотную
воду. Вдали выступали плотные серые  призраки,  смотрели  пугающе  пустыми
глазницами, расплывались клочьями тумана.
     Когда впереди из  земли  выступили  одинаковые  холмики,  Томас  тоже
решил, что почудилось, но Олег взял чуть левее, и Томас вскоре увидел, что
мимо тянутся серые полуразрушенные могилы. Еще через сотню шагов  услышали
глухие удары, крики, постепенно выступили две фигуры. Томас даже вздрогнул
от кроваво-красного цвета их тел,  уже  привык  ко  всему  серому.  Фигуры
повыше человека, хотя и человеческие, но за спиной каждого трепетали такие
же красные с оранжевым крылья!
     Оба существа стояли по краям разрытой могилы. Со дна  несся  крик,  а
красные хлестали черными, как проклятие, бичами кого-то  невидимого.  Крик
прерывался на краткий миг, затем снова взвивался от  невыносимой  боли  до
истошного визга.
     Олег  шел  так  же  ровно,  взор  устремлен  вперед,  красные  волосы
развеваются за спиной.
     -- Какой же это рай,-- выдавил Томас с трудом.-- Олег,  разве  в  раю
так лупят?.. Бедолага, кем бы он  ни  был.  С  него  наверняка  всю  шкуру
спустили.
     Калика хмыкнул:
     -- Ты на свою ногу все не мерь, не  мерь!  Кому  нравится  поп,  кому
попадья, а кому-то и попова дочка. И кто-то  вовсе  предпочитает  свинячий
хрящик.
     Томас посмотрел подозрительно:
     -- Но не попова ж собака? От свинячьего хрящика я бы и сам  сейчас...
Если таких пущают в рай, то я лучше пойду жить под мостом!
     Олег на ходу косился на красных, хмыкал,  по-славянски  крепко  чесал
затылок. К ужасу Томаса вдруг свернул в их сторону. Красные гиганты лупить
несчастного не прекратили, но Томас видел, как на загривках встала  густая
шерсть, а круглые глаза  налились  кровью  при  виде  новой  жертвы.  Олег
растопырим руки, будто собирался их обнять, пошевелил пальцами, мол,  и  в
ладонях ничего  нет,  подошел.  Томас  видел,  как  ему  что-то  отвечали,
доносился только лютый рык и гарчание, словно псы  дрались  за  кость,  но
язычник собачий язык вроде бы понимал даже лучше, чем благой христианский.
Кивал, чесался, пожимал  плечами,  наконец  безбоязненно  похлопал  одного
зверюгу по плечу, мол, продолжай, а сам вернулся, зевая и почесываясь.
     -- Ну что? -- спросил Томас.
     Он то бросал ладонь на рукоять меча,  то  отдергивал,  будто  касался
раскаленного в горне бруска железа,  понимал,  что  не  до  драки.  Калика
посмотрел задумчивым взором:
     -- И туч нет, а что-то в сон клонит... К дождю? Так тут вроде  откуда
дождю...
     Томас прошептал яростнее:
     -- Что... с этими? Ты с ними говорил!
     -- А, говорил. Он сказал, что его зовут Мункар.
     Томас взбесился:
     -- Ты спросил, рай это или не рай?
     -- Так все ж понятно,-- удивился калика.-- Мункар -- это один из двух
ангелов, что лупят почем зря согрешивших. Их двое: Мункар и Накир. А Накир
вон тот, с  красными  крыльями.  Они  обязаны  наказывать  виновных  после
смерти.  Так  что  это  ад,  сэр  Томас.  Самый  настоящий  ад.  Джаханнам
по-ихнему.
     Томас даже остановился:
     -- Так куда нас занес твой перебежчик? Снова в ад?
     -- Ну и что? -- буркнул Олег неприязненно.-- Куда мог, туда и  довез.
И за то спасибо. Неблагодарный ты, сэр Томас. А еще благородный! Сколько у
тебя, говоришь, предков? То-то от тебя наплачутся сирые  и  убогие,  когда
предстанешь в короне... Деспот ты. Уже деспот, а куда уж деспотее?
     Томас заговорил, от ярости с трудом выговаривая слова.  Зубы  щелкали
так, что перекусил бы рукоять своего меча:
     -- Сэр калика, я попрошу...
     -- Да на небесах мы, на небесах,-- сказал  калика  с  досадой.--  Все
ведь знают... наверное, что исламский ад тоже на небесах. Или ты не  знал?
Так чего ж шлялся по землям сарацинским?
     Томас поперхнулся, словно в рот влетела крупная летучая  мышь,  глаза
стали круглые, как у большой морской рыбы, грудь  поднялась  и  опустилась
подобно величавому морскому прибою, а голос осел до невысокой травки:
     -- Ну... гм... по землям Сарацинии... башня Давида... а ты спросил, в
какой стороне истинный рай? И... не забьют? Ты хорошо рассмотрел их морды?
     -- Рассмотрел,--  ответил  Олег  невесело,  Томас  видел,  как  плечи
передернулись, а в зеленых глазах мелькнула  тревога.--  Но  мы  не  в  их
власти. И пока не в чьей здесь. Но с  другой  стороны,  каждый  волен  нас
прибить, кто возжелает. И отвечать не будет.
     -- Как это?
     -- А мы ничьи.
     -- Как это ничьи? Я -- христианин, а ты -- богомерзкий язычник!
     -- Но мы -- живые. А живым здесь не место.
     Дальше потянулись густые заросли странного кустарника.  Терновник  не
терновник, но колючки в палец. Они осторожно пошли вдоль густых  зарослей,
Олег останавливался, Томас слышал топот, шелест  крыльев,  а  когда  звуки
утихали, снова пробирались, иной раз ползком, стараясь укрыться за низкими
кустами или в траве. Вот уж  не  думал,  подумал  он  тоскливо,  что  буду
завидовать мертвецам! Тех хоть и лупят, но все по закону, даже в лупке  не
переступают черту, а тут не знаешь, что с тобой сделают, потому что  могут
сделать все...
     Томас осторожно выглянул, голос упал до шепота:
     -- А кто вон те?
     Олег бросил мимолетный взгляд:
     -- Ангелы.
     Томас не поверил:
     -- Ангелы с рогами? И крылья как у летучих мышей?..  Чего  они  стоят
возле той норы? Целая толпа.
     -- Двенадцать,-- посчитал Олег.-- Значит, там вход в их ад. Исламский
ад.
     -- Откуда знаешь?
     -- Слышал,-- отмахнулся Олег.-- Двенадцать самых сильных  ангелов  во
главе с Маликом... Это вот тот здоровило,  сторожат  вход  в  ад.  А  сады
джанна, это они так рай кличут, сторожит всего один.
     --  Ты  не  умничай,--  прошипел  Томас.--  Мне  нужен   только   наш
христианский. А мимо исламского пройду и бровью не поведу!

     Справа начала  вырастать  темная  полоска.  Олег  принюхался,  ноздри
трепетали как у волка, весь потянулся в ту сторону, как пес перед  кустом,
где засел перепел. Томас  видел,  как  взлетели  брови,  калика  удивленно
присвистнул:
     -- И здесь лес?
     Не оглядываясь на рыцаря,  свернул  в  ту  сторону.  Томас  потащился
следом, темная полоска  выросла  в  темную  стену,  распалась  на  высокие
мрачные деревья, за которыми тьма и холод. Деревья стояли темные, грозные,
со стволами в три обхвата. Корявые ветви сплетались между собой, на  землю
пала темнозеленая тень. Томас понял, что неба не увидит, пока не выберется
из этого зловещего места.
     Калика,  напротив,  повеселел,  озирался  по   сторонам   с   видимым
удовольствием. Томас не выдержал:
     -- Глядишь, как будто сейчас родню встретишь!
     -- Все может быть...
     -- Что?
     -- Говорю, все может случиться. Больно этот лес напоминает наш, где я
родился. Где жили невры... Впрочем, в таких жили  англы,  саксы  и  прочие
германцы.
     Томас ощетинился:
     -- Я не германец!
     -- Ах да,-- сказал Олег отстранено,-- вас,  англов,  ваш  бог  создал
прямо на берегах Дона. А кости кельтов, пиктов и бриттов неизвестно откуда
взялись... Наверное, ваши враги  подкинули,  чтобы  вас  опорочить...  Или
друзья, дабы возвеличить вашу славу.... Эй-эй, человек!
     Томас видел только зеленую стену густых кустов, но Олег направился  в
ту сторону уверенно, руки развел в стороны, показывая  пустые  ладони.  Из
зелени, не двинув и листиком, выступил коренастый человек. Томас  задержал
дыхание. Человек в звериной шкуре как у Олега,  голые  плечи  как  морские
валуны, блестящие, тяжелые. Грудь широка как  дверь,  а  руки  как  стволы
молодого дуба. Такой задавит медведя как щенка,  в  голубых  глазах  видна
свирепая дикость лесного человека...
     -- Доброй охоты,-- сказал Олег, Томас чувствовал в сдержанном  голосе
калики глубокое волнение.-- И хорошего огня... Ты из рода Тараса?
     Охотник внимательно оглядел Олега, так же придирчиво осмотрел Томаса,
снова повернулся к Олегу:
     -- Ты, как я вижу, из рода Панаса... Да, я сын Тараса.  Наша  деревня
там, за Рекой. Ты найдешь пока только женщин, но вечером мужчины  вернутся
с охоты.
     Он отступил на шаг, растворился в  зелени  так  же  бесшумно,  как  и
появился. В воздухе медленно таял  запах  немытого  тела,  свежевыделанной
кожи. Олег повернулся к Томасу, лицо было растерянное:
     -- Прости, я сам не ожидал, что встречу своих...
     -- Он похож  на  тебя,--  согласился  Томас.  Сердце  часто  стучало,
незнакомец произвел впечатление дикой мощи, а сильных мужчин Томас, как  и
всякий сильный мужчина, не любил.-- Только не рыжий, и глаза синие...
     -- Как у тебя.
     Он вздохнул, тряхнул головой. В голосе было сожаление:
     -- Надо делать то, что надо, а не то,  что  хочется.  Взглянул  --  и
мимо.
     Томас вскинул брови:
     -- Не зайдем?
     -- Томас, времени с заячий хвост. Пока ты цветочки собирал  на  лугу,
наш враг мог уже подготовиться.
     Томас подавил дрожь в голосе:
     -- Полагаешь, он уже здесь?
     -- Ты еще не понял?
     Голос калики был  мрачный,  как  ночь  в  потустороннем  мире.  Томас
спросил тревожно:
     -- Что я должен понять?
     -- Он местный. Забыл, перо?
     Томас вздрогнул, кожу осыпало морозом. Он помнил  ту  схватку,  и  то
посетившее его странное чувство опасности, куда более острое, чем  за  всю
предыдущую жизнь и за все схватки.
     -- Ангел?
     -- Ангел, архангел... Тут еще престолы, власти,  херувимы,  серафимы,
карантаки... Или карантаки в другом раю? Словом, бой в аду,  все  в  дыму,
ничего не видно.
     Томас покачал головой:
     -- Сэр калика, это ты уж чересчур. Я понимаю, язычник. У вас боги  не
только дрались, но и всякое непотребие творили, наш прелат... Но у нас Бог
один! А все ангелы -- его слуги. Да не просто как у  меня  в  замке,  хотя
клянусь невинностью Пречистой, вернее моих слуг нет во  всей  Британии,  а
как бы частицы самого Бога. Я не могу объяснить  так  же  возвышенно,  как
говорит наш прелат, но я ему верю. А сам себя не предашь...
     Олег задумался, хотел что-то сказать,  но  лишь  махнул  рукой.  Лицо
оставалось тревожным, зеленые глаза потемнели как лесные озера, не знающие
неба. В нем оставалось сомнение, Томас видел, но как  объяснить  язычнику,
что с рождением Христа пришел на землю совсем другой мир, не знал.

     Посередке  обширной  поляны  высился  мощный  дуб  о  трех   стволах,
исполинский, древний,  с  корой  в  ладонь  толщиной,  дуплами,  наплывами
размером в щит, а ветви расходились так широко, что накрывали всю  поляну.
В коре дуба  виднелись  вбитые  камни,  уже  почти  поглощенные  наплывами
деревянной плоти, торчали концы медных стержней. У подножья  белели  седые
валуны, такие же древние, закругленные.
     У Томаса зашевелились волосы на  загривке.  Он  ощутил  запах  крови.
Похоже, пролитой совсем недавно, вон темные вожжи засохшей крови,  в  этом
капище все еще  режут  пленных,  приносят  в  жертву  красивых  девушек  и
младенцев!
     Он тяжело задышал,  схватился  за  меч  и  дико  огляделся.  На  него
сумрачно и безлико смотрели вековые деревья.
     -- Где они?
     Олег поморщился:
     -- Кого тебе надобно?
     -- Демонов, что режут людей!
     -- Стоило так далеко ходить? -- буркнул Олег с неприязнью.-- В  твоем
походе за Гробом резня была всем резням резня.
     -- Там за веру! -- сказал Томас люто.-- За веру можно. И даже  нужно!
С верой в сердце все можно. Там мы резали неверных в угоду Господу нашему,
а тут режут черт-те кому.
     Он шагнул к дубу с мечом в руке. От потеков засохшей крови  навстречу
взвилась стая злобно жужжащих зеленых мух. Воздух  завибрировал,  слюдяные
крылышки во множестве звенели так, что  на  Томасе  мелко-мелко  задрожали
доспехи. Он невольно отшатнулся:
     -- И это ваш рай?
     -- У каждого свой рай,--  буркнул  Олег,  явно  задетый.  И  добавил,
подумав.-- И свой ад.
     Томас отступил еще,  злобно  жужжащие  мухи  пытались  лезть  в  щели
доспеха, он попробовал отмахиваться, понял как глупо  выглядит,  отбиваясь
мечом, с сердцем сунул в ножны:
     -- Такой гадости еще не видел!
     -- Поглядим, что за рай у тебя,-- ответил Олег уязвлено.
     Он пошел, не оглядываясь. Томас, сердясь, что обидел друга, торопливо
пошел следом, напоминая себе, что не зря  добрый  дядя  твердил:  говорить
правду -- терять друзей. Да и сам калика говаривал предостерегающе:  худая
харя зеркала не любит.

     Ноги начали подкашиваться, Томас  ощутил,  что  доспехи  принадлежали
великому воину, простой бы уже свалился под тяжестью стальных лат.
     За лесом потянулась высокая стена, уходящая вершиной так высоко,  что
края уже не видать. Томас разглядел широкие врата:
     -- А там что?
     -- Патала,-- буркнул Олег, не поворачивая головы.-- Потусторонний мир
скифов. Но видишь, закрыт? А ключ у Барастыра. Не отставай, сэр король.
     -- Скифов? -- пробормотал Томас. Он покосился  на  калику.--  Ты  сам
скиф... Не хочешь оттуда запросить помощи?.. А,  гордый...  А  гордыня  --
смертный грех.
     -- Тебе кто-то сказал, чтобы ты сперва вымыл свой палец,  прежде  чем
указывать на его пятна.
     Томас даже остановился от великого возмущения:
     -- Это сказал черт!.. Как можно черта  слушать?  К  тому  же  он  это
сказал тебе!!!
     -- Как можно черта слушать? -- удивился Олег.
     Впереди светилась в полумраке длинная полоса, похожая на  бесконечный
ивовый прут с ободранной корой. Чем ближе подходили, чем яснее видели, что
это не прут, а некая светящаяся труба.
     Томас, любопытствуя, подошел первым, осторожно  потрогал,  но  пальцы
свободно  прошли  вовнутрь.  Там  ни  тепло,  ни  холодно,  только   белый
мертвенный свет, безрадостный, в котором не чувствуется жизни.
     -- Это что же? -- спросил он.
     -- Свет,-- ответил Олег, подумав,-- в виде трубы.
     Томас вскипел, он никогда не знал, когда  отшельник  шутит,  а  часто
подумывал, что если получалась у него шутка, то сам Олег не  подозревал  о
таком, будучи юмора лишенным от рождения, получив взамен дар магии.
     -- А это рай или ад? Ты ж говоришь, у сарацин и ад на небесах!
     Олег хотел было пересечь светящуюся трубу,  надо  идти  дальше,  ишь,
любопытный. Ответить не успел, вдали, в светящемся конце показалась темная
точка. Быстро приблизилась, мимо промелькнуло растрепанное  тело,  лицо  с
вытаращенными глазами. Томас отшатнулся, но человек, если то был  человек,
унесся по трубе вдаль и мгновенно исчез.
     -- Ты видел? -- спросил он дрожащим голосом.
     Олег кивнул, впервые не в силах ответить. Вид у него был ошарашенный,
как и у того,  что  вылетал  в  трубу.  Перед  глазами  все  стояло  глупо
восторженное лицо,  развевающиеся  волосы,  странная,  облегающая,  как  у
ярмарочного фокусника одежда.
     -- Что за...-- сказал Томас дрожащим голосом.
     Он оглянулся на Олега, встал на  четвереньки  и  прошел  под  трубой,
стараясь не задевать рукоятью меча. Олег, который, по мнению  Томаса,  мог
бы перепрыгнуть, из осторожности перешел по его следам.
     Томас на той стороне встал на  ноги,  обернулся  в  гордой  и  полной
достоинства позе, ахнул. По трубе стремительно  неслось  другое  существо,
похожее на женщину, но с короткими волосами, огромными серьгами в ушах,  а
еще одну серьгу быстроглазый Томас успел разглядеть в ее носу. Да и одета,
если не почудилось, в мужское...
     -- Ты видел? -- прошептал он.
     Олег проводил долгим взглядом исчезающую фигуру. Лицо  было  мрачное,
как могила под мелким дождем. Томас прошептал:
     -- Рай или ад?
     --  Ни  то,  ни  другое,--  предположил  Олег  без  уверенности.--  У
примитивных племен... У них вообще не разделено на ад и  рай.  Так,  жизнь
после смерти, полет по светлому туннелю... Это дикари.
     -- Или упадок,-- сказал Томас с отвращением.-- Ты же видел!
     -- Не отставай,-- сказал Олег настойчиво.
     -- Я? -- обиделся Томас.-- Я впереди тебя бегу!

     Стена, ревниво отгораживающая  паталу,  ушла  в  сторону.  Они  снова
углубились  в  дремучий  лес.  Томасу  чудилось,   что   вот-вот   деревья
расступятся, вдали покажется его родовой замок, он увидит стада  коров  на
лугах, уж очень лес похож  на  родной  британский,  но  толстые  массивные
стволы тянулись бесконечно, тропки  то  появлялись,  то  исчезали,  калика
иногда останавливался, нюхал воздух, сворачивал.
     Томас начал подозревать, что заблудились, как вдруг деревья  в  самом
деле расступились. Открылась исполинская поляна, где полыхал огонь. А там,
на самом огромном костре, какой Томас когда-либо видел, стоял  исполинский
котел, в  котором  поместилась  бы  средних  размеров  церковь.  Из  котла
поднимались тучи пара, там булькало, Томас ощутил  сильный  запах  вареной
свинины. Оглянулся на Олега, пробормотал с удовлетворением:
     -- Свинина... Здесь уж точно нет ни сарацинов, ни иудеев!
     -- Точно,-- подтвердил Олег,-- это котел бога Дагда. Свинина  там  не
переводится. А кабан и свинья -- самые почитаемые звери кельтов. Но ты  не
больно высовывайся! Хоть и родня, но и родню не пожалуют...
     Томас из-за дерева рассматривал звероватых людей,  большей  частью  в
звериных одеждах. Лишь немногие в бронзовых латах поверх шкур,  почти  все
простоволосые, волосы свободно падают на плечи. Едят и пьют  просто,  мясо
вываливают на траву, хватают руками. К  котлу  пристроили  сбоку  помосты,
взбегают, угрожающе раскачивая ветхие сооружения. Откуда длинными  копьями
вылавливали куски  свинины.  У  одного  копье  переломилось,  ломоть  мяса
плюхнулся обратно. Над ним гоготали, разозленный воин кинулся за новым, но
по дороге ввязался в драку. Томас представил, как помост подломится,  пара
едоков свалится в котел...  Вряд  ли  остальные  заметят,  что  едят,  под
хмельную брагу летит все.
     -- Здорово есть хочешь? --  спросил  Олег  понимающе.--  А  то  пойди
попроси. Если не иудей... Впрочем, у сарацин мог всего набраться.
     Томас фыркнул, пригнулся за кустами. Во рту в  самом  деле  появилась
слюна, а в животе голодно  квакнуло.  Медленно,  прислушиваясь  к  взрывам
хохота,  миновали  опасное  место,  а  когда  уже  отошли  далеко,   земля
загрохотала под копытами огромного коня.  К  котлу  подскакал  великан,  в
лунном свете холодно блеснули острые рога. Томас не понял, свои  рога  или
на шлеме, а Олег буркнул, не оборачиваясь:
     -- Трен.
     -- Что Трен? -- не понял Томас.
     --  Повелитель  их  загробного  мира.  Вот  только  сейчас   начнется
настоящий пир!
     Томас снова  сглотнул,  в  животе  протестующе  завозились  обманутые
кишки. Под ложечкой засосало. Хриплым голосом сказал:
     -- Все равно пойдем.
     -- Перекусим и пойдем,-- согласился Олег.
     Замерев, Томас следил, как волхв, такой же  лохматый  и  в  такой  же
звериной шкуре, безбоязненно вышел, на него и глазом не повели, а Олег так
же размеренно отправился к помосту.
     Без спешки выудил по ломтю свинины, бросил их  в  широкие  деревянные
миски.  Томас  видел,  как  напряглись  мышцы  на  могучих  руках  калики,
полкабана захватил, но когда ноздри уловили запах, успел подумать, что  не
такой уж и великанский ломоть вытащил, их  двое  голодных  мужчин,  каждый
съел бы по коню прямо с седлом и подковами.
     -- Не больно высовывайся, -- предупредил Олег,-- ты в  железе,  таких
кельты не жалуют.
     Томас ухватил дрожащими руками ломоть побольше. Зубы впились в сочную
мякоть, мясо нежнейшее, варилось с пахучими травами, мог бы прихватить еще
пару кусков, спина не переломилась бы, вон какой здоровый...
     Сок стекал по  пальцам  к  локтям,  Томас  подхватывал  жирные  капли
языком, не давая пропадать на земле, захлебывался от удовольствия.  Внутри
все дрожало от возбуждения. Кишки  набрасывались  на  каждый  проглоченный
ломтик, как стая голодных псов, толкались и урчали. Томас  бросал  им  все
новые сочные куски, пока там не затихло, наконец он выпил  из  миски  весь
набежавший мясной сок, с трудом удержался от нерыцарского желания вылизать
дно миски, с сожалением отшвырнул обглоданную кость.
     По ту сторону кустов ели и пили лохматые звероватые люди.  Их  острые
зубы впивались в вареное мясо, но Томас ощутил, что эти свирепые  воины  в
той жизни предпочитали человечье мясо, еще сырое и теплое, мясо только что
убитого врага. Даже англы,  говорят,  до  прихода  христианской  благодати
осквернялись таким жутким непотребством...
     Он вздрогнул от толчка в плечо. Калика уже был на ногах:
     -- Вижу, часто задумываться начал. В отшельники метишь?
     Томас  вскочил  как  ошпаренный,  железо  загремело.  Кельты   начали
оглядываться. Олег молча толкнул Томаса, они исчезли в густой  тени,  куда
не проникали слабые лучи огромной бледной луны.

     Они долго, всю  ночь  пробирались  через  дремучий  лес.  Не  однажды
натыкались на глухие деревеньки в две-три землянки, а в одном месте  вовсе
жили в дуплах,  как  большие  совы.  Это  тоже  были  чьи-то  раи.  Томасу
почудилось, что Олег их узнает, но  не  шибко  радуется,  лицо  стало  еще
печальнее.
     Наконец впереди начало медленно разгораться алое зарево. Мрачный  лес
неспешно уступил орешнику, затем  пошел  цветущий  шиповник,  наконец  оба
увидели то, во что превратился  шиповник  в  руках  человека:  бесконечные
кусты роз, роскошные и благоухающие. Над ними носились мотыльки, стрекозы,
гудели толстые шмели, мохнатые, как медвежата. Запах  розового  масла  был
сильным, устойчивым.
     Олег, более зоркий, указал вдаль:
     -- То ли стая ворон сидит... только белые,  то  ли...  гм...  а,  это
праведники в белых одеждах...
     -- Богохульник,-- процедил Томас.-- Как тебя твердь выдерживает?
     В глазах Олега была тревога:
     -- Не понимаю... Здесь не должен быть Эдем! Здесь...
     Томас перебил победно:
     -- Ваши языческие раи тают как льдинки в горячей  воде  христианского
рая! Он наступает, наступает всюду. Скоро все небеса будут наши.
     -- Ну,-- пробормотал Олег,-- со старыми верами не знаю, но есть  вера
помоложе вашей. Сильная, ярая, не рабская...
     Среди сверкающих облаков проплыла  блистающая  точка,  глазам  Томаса
стало больно. Точка пошла вниз, разрослась, он рассмотрел фигуру  летящего
ангела -- в белоснежных одеждах, в руках арфа, два могучих крыла  мерно  и
красиво шлепают по воздуху.
     Томас ощутил, как от благоговейного  восторга  дыхание  стиснулось  в
груди.  В  глазах  защипало,  он  всхлипнул,  ноги  задрожали,  он  ощутил
непреодолимое желание опуститься на колени и восславить Пречистую Деву или
хотя бы Христа. Грубые пальцы сжались на плече так, что заскрипело железо.
Ненавистный голос прохрипел:
     -- Куды прешь из кустов? Заметит.
     -- Пусти, язычник... Это божий ангел!
     -- А я что грю? Может, как раз тот, который тебя так отделал. Ну там,
в аду.
     Холодная волна окатила Томаса, слезы  вскипели  от  так  же  внезапно
нахлынувшей ярости, испарились. Глаза стали сухими,  он  видел  ясно,  как
ангел  парит  над   постройками,   всматривается.   Навстречу,   несколько
запоздало, из высокой башни метнулось что-то дымное, зашипело, разбрасывая
искры. Томас успел увидеть внутри стремительного  вихря  взбешенное  лицо,
жуткие гримасы и  лютое  исступление  в  глазах...  затем  джин  сшибся  с
ангелом. На миг вспыхнул сверкающий клубок, дым брызгал струйками  уже  во
все стороны, ангел вылетел с некоторой поспешностью и унесся обратно.
     Дымный  смерч,  в  котором  зверино-человеческое  лицо  менялось  так
быстро, что Томас едва успевал выхватывать отдельные  образы,  по  широкой
дуге вернулся к башне, превратился в узкую струйку дыма и  втянулся  через
узкое окошко.
     -- Не было бы счастья, да несчастье  помогло,--  пробормотал  Олег.--
Теперь прошмыгнем под той  башней.  Джин  сейчас  хвастается  как  отделал
ангела, даже целую стаю этих пернатых, никто не сторожит, все внимают...
     -- Он высматривал нас?
     -- Дошло,-- сказал Олег с удовлетворением.-- Скорее всего.  Но  может
быть и просто патрулировал над чужими землями. Разведка, то  да  се,  надо
знать силы противника. Буде что полезного -- украсть. Перевербовать кого.
     Они продвигались медленно, часто затаиваясь  среди  кустов,  скал,  в
живописных гротах. Теперь Томас замечал раньше калики одинокие белоснежные
фигуры, что проносились на большой  высоте.  Когда  навстречу  выметывался
сторожевой джин или ифрит, поспешно улетали, не принимая боя.

     Глава 4

     Внезапно Томас нервно хихикнул. Это было так несвойственно гордому  и
временами надменному рыцарю, что Олег вытаращил глаза:
     -- Что-то съел?
     -- Ума не приложу,-- сказал Томас торопливо.-- Ведь мы в  самом  деле
топчем сапогами твердь небесную!.. О которой говорил прелат. В самом  деле
видели Илью-пророка, видели ангелов... Пусть и далеко, как на земле  видим
разве что жаворонков в небе, но, даст Бог, увидим и близко, как  ворон  на
земле. То бишь, как сизокрылых голубей, кротких и невинных...
     -- У них же по четыре крыла,-- усомнился Олег.-- А у архангелов -- по
шесть. Как летают, непонятно. Уроды, наверное.
     Томас мгновенно вскипел:
     -- Сэр калика! Я попрошу...
     -- Да чего там,-- отмахнулся  Олег.--  Ведь  когда  твой  бог  создал
человека, он велел всем ангелам поклониться тому, созданному... Значит, мы
выше ангелов.
     -- Сэр калика,-- сказал Томас раздраженно,-- если и есть  люди  выше,
то это, скажем, Яра, или мой дядя... Но ты при чем?
     Олег удивился:
     -- Разве в вашем писании не сказано, что мы... по образу и подобию?..
Даже не ангелов, а того... как говорит Сатана, бородатого?
     Томасу от неслыханного святотатства перехватило  дыхание.  Он  только
каркнул сипло:
     -- Да как ты... как ты сме... сме... Нет, ты понимаешь,  что  речешь?
Господь -- это сама святость!..
     -- Ты тоже святость,--  ответил  Олег,--  местами.  А  местами...  не
совсем. Местами же совсем  не  святость.  И  есть  в  тебе  места...  даже
пятнышки, которым сам Сатана позавидует. Что значит творение пошло  дальше
творца!..
     Томас краснел, бледнел, покрылся пятнами, но  от  возмущения  не  мог
найти слов, чтобы  сразить  язычника  враз  и  наповал,  а  Олег  внезапно
насторожился, его широкая длань как тяжелая балка пригнула рыцаря.
     Далеко впереди по воздуху летели два ангела. Их  четыре  крыла  часто
били по воздуху, ангелы не плыли, как ожидал Томас, и даже не летели,  как
летят, скажем, гуси: их дергало из стороны в сторону. Томасу они напомнили
беззаботных мотыльков с их дерганным полетом, и еще подумал,  что  летящих
гусей дракон переловит с легкостью, а с такими вот наверняка  промахнется.
Если же ангел пролетит над землей, то Змей Горыныч может убиться вовсе.
     -- Христианские или исламские?  --  спросил  Олег  напряженно,--  Или
монофизитские?..
     -- Я не вижу гербов,-- ответил Томас раздраженно.-- Как иначе  узнать
кто есть кто?
     -- Смотри,-- предостерег Олег.-- Как будешь драться?
     -- Но ангелы же бесплотны... И незримы!
     -- Тогда не смогут нам вредить,--  ответил  Олег,  тяжело  дыша.--  А
захотят, придется воплотиться в материальное. Как у тебя с кулаками?
     -- Еще не отбил...
     -- Вот и хорошо. Сразу лупи по голове. Имя не спрашивай.
     -- Нужны мне их имена!
     -- И гербы не  спрашивай,--  поправился  Олег.--  Девизы  тоже.  Пока
будешь рассматривать так ли задран хвост у льва... Словом, сперва лупи,  а
потом смотри.
     Томас ответил без колебаний,  и  калика  понял,  что  решение  рыцаря
окончательное и бесповоротное:
     -- Нет! Я не смогу поднять руку на посланцев Верховного  Сюзерена.  Я
хочу найти и освободить Ярославу. Если надо, то и на колени  встану,  буду
просить... даже молитвы выучу... дьявол их... ибо мне без Яры не  жить!  А
встать на колени перед ангелами,  ликами  Божьими,  не  позорно  даже  для
рыцаря...  Правда,  я  король...  Что  ж,  думаю,  не  позорно  даже   для
императора!
     Он глядел с вызовом, но калика лишь развел  руками.  Томас  пригнулся
ниже, ибо ангелы направлялись в их  сторону.  Олег  даже  дыхание  затаил.
Кусты сомкнулись над их спинами, но он страшился, что блеск  металлических
доспехов увидят и сквозь зеленые ветви.
     Хлопанье крыльев стало громче. Сверху обрушилась тугая волна воздуха.
Кусты зашевелились, открывая их обоих. Олег сжал посох, начал подниматься,
уже готовый для боя... Две  белых  фигуры  летели  над  верхушками  кустов
тяжело, но  главное  --  миновали,  не  рассмотрели.  Томас  тоже  вскочил
испуганный, не верящий, глаза сияли радостью, но вдруг потянул благородным
носом, поморщился:
     -- И здесь чесноком воняет!
     -- Это и понятно,-- хмыкнул Олег.-- В аду еще не притерпелся?
     -- То в аду! Черт, неужто и здесь одни иудеи?..
     -- Ну и что? -- удивился калика.-- У тебя ж ихняя вера.
     -- Да как-то... Там, на земле, не больно  их  встречаешь,  разве  что
когда деньги понадобятся, а тут без их слова шагу, как видно, не  ступить.
В аду одни  иудеи,  здесь...  И  держатся  как  важно!  Гордые.  Такие  не
кланяются, верно? А мне хоть и святой Петр, но все же я рыцарь,  а  он  --
иудей! А это даже меньше, чем простолюдин.
     -- Да,-- сказал Олег серьезно,-- тебя ждет жизнь веселая.
     -- Почему?
     -- Да твой бог тоже... того...
     Томас сказал с неудовольствием:
     --  Сэр  калика,  как  ты  умеешь  выдумывать  неприятные  вещи!   То
сомневаешься в непорочности Пречистой Девы, то тебе мерещится, что Господь
был иудеем...
     Олег  засмеялся,  но  смех  Томасу  показался  горьким.  Он   спросил
настороженно:
     -- Ты чего?
     -- Да так, вспомнил...  Приходит  старый  иудей  к  ребе,  говорит  с
мольбой:  что  делать,  помоги!  Мой  сын  стал  христианином!  Ну,   ребе
задумался, отвечает: трудный вопрос. Приди завтра, я  переговорю  с  Яхве.
Старик едва дождался утра, прибегает: ну что,  кричит,  говорил?  Говорил,
отвечает ребе. И что ответил? Ребе развел руками: говорит, ничем не  может
помочь. У него, поверишь ли, та же беда.
     Томас долго думал, переваривал, наконец просиял:
     -- Значит, став христианином, Сын Божий перестал быть иудеем?
     Олег взглянул на него странно и даже с некоторой долей уважения:
     -- По крайней мере так было задумано.
     Долго пробирались  молча,  затаивались.  Вечно  цветущие  розы  пахли
одуряюще, в огромных цветах копошились  насекомые,  собирая  пыльцу.  Олег
заметил и указал с ехидцей Томасу, что пыльцу не  переносят  с  цветка  на
цветок, ибо опыление -- то же  плотское  совокупление.  А  здесь,  видать,
плотские утехи недопустимы даже для растений.
     Томас сказал жалким голосом:
     -- Сэр калика, Олег... Я понимаю, у тебя за душой нет ничего святого,
потому так изгаляешься. Но это же мой рай, не хвост собачий!  Я  не  смогу
здесь идти такой свиньей, как идешь ты, не могу поднять руки  на  светлого
ангела, посланца Божьего! Если бы, скажем, ангелы ислама или бондизма,  то
вот мой меч... теперь мой!.. но это те, которым ежедневно  возношу...  ну,
должен возносить молитвы и просьбы, когда не  в  походе.  Не  скаль  зубы,
мерзкий язычник! Я все время в походе, даже когда в родном замке.
     -- Ладно-ладно,-- согласился Олег поспешно.-- Это я понимаю. Как я  в
походе, если даже в пещере.
     Томас бросил подозрительный взгляд, полный предупредительного  гнева,
но калика был серьезен. На самом деле серьезен. А не нагло  прикидывается,
зеленые глаза обшаривают деревья далеко впереди, а  уши  шевелятся  как  у
волка, и даже, как почудилось Томасу, вытягиваются и загибаются воронками.

     Воздух был холодный, резкий, с запахом и вкусом соленой рыбы.  Издали
доносился тяжелый грохот, каменистая земля  слегка  вздрагивала.  Олег  не
сбавлял бег, грохот становился мощнее, Томас ощутил на губах привкус соли.
     Впереди выступили из серого сумрака темные  суровые  скалы.  Огромные
мрачные волны с грохотом обрушивались на каменную стену, Томас  чувствовал
немыслимую тяжесть водной массы.  Земля  вздрагивала  от  удара,  волны  с
оглушительным грохотом разбивались, брызги взлетали  вверх  как  искры  из
костра. Скалы снова застывали, мрачные, влажные, в клочьях  быстро  тающей
пены, а седые волны с  ворчанием  отползали,  уступая  место  другим,  что
угрюмо и грозно вздымались вдали, нагнетали валы, тяжело и  угрожающе  шли
на приступ.
     Еще дальше  в  крохотной  бухточке  виднелся  горделивый  драккар  со
зловеще задранной  мордой.  Красные  щиты  висели  вдоль  борта,  придавая
дополнительную защиту. Парус  убран,  весла  спущены  на  воду,  но  места
гребцов пока пустовали.
     --  Минуем  вон  тот  дворец,--  сообщил  Олег,--  а  там  рукой   до
христианского рая подать... наверное.
     -- Что за дворец,-- прошептал Томас,--  он  светится,  как  будто  из
хрусталя и золота!
     -- Он в самом деле из хрусталя и золота. Взглянул -- и мимо.
     Томас на бегу не просто взглянул, а заглянул  в  распахнутые  ворота,
ахнул. Олег видел, как железный рыцарь начал  заворожено  замедлять  шаги.
Бессильно выругался, из ворот неслись удалые песни, крики, веселые  вопли,
звенело оружие. Томас остановился вовсе, Олег видел даже издали часть ярко
освещенного зала, вместо светильников ярко полыхают огненные мечи!
     -- Томас!
     Томас  вздрогнул,  оглянулся  на  Олега.  Олег  видел,   как   рыцарь
попятился, но из ворот вышло трое могучего сложения воинов. Все в  рогатых
шлемах, простых накладных доспехах, с голыми по  локоть  руками.  Ноги  до
колен закрыты железными  поножами,  но  сапоги  простые,  непригодные  для
скачки.
     Завидев  Томаса  заорали,  направились  к  нему.  Мечи  не  вынимали,
короткие, из плохого сыродутного железа, как отметил Томас. Он остался  на
месте, трое с ходу начали хлопать по плечам, щупать  доспехи,  один  полез
обниматься, другой протянул гигантский рог.
     Томас, принимая вызов, взял рог и осушил его, не  отрываясь.  Викинги
заорали,  Томас  опомниться  не  успел,  как  уже  тащили  во  дворец.  Он
беспомощно оглянулся на Олега, растерянный, но глаза возбужденно блестели.
     -- Олег! -- закричал Томас.-- Это друзья!
     -- Это язычники,-- напомнил Олег язвительно.
     -- Но они... они друзья!
     -- Тебе-то что,-- отозвался Олег.-- Хоть и  родня!  Поздоровайся,  да
уходи.
     Он  поднялся  на  крыльцо,  от  врат  быстро  окинул  цепким   взором
гигантский зал, залитый зловещим светом  от  жутко  блистающих  мечей.  На
высоком помосте сидели крылатые валькирии, ткали,  пели  жуткими  голосами
зловещую песнь. Олег присмотрелся, так и есть: ткут из человеческих кишок,
все как обычно. Одиннадцать валькирий, недостает лишь той, забыл  ее  имя,
ага, Брюнхильд, нарушила приказ Одина дать победу Хьяльм-Гуннару,  а  дала
Агнару, тот сражался лучше, так и осталась  погруженной  в  сон,  пока  не
разбудил Сигурд... Та сторона зала тонет в смеси дыма с паром, очаги горят
вдоль всех стен.
     Викинги орали песни, пели хмельное молоко козы Хейдрун, в центре зала
возвышался гигантский котел, Олег сразу с холодком по коже вспомнил другой
котел, очень похожий, котел скифского царя Ариана... Правда, в том  варили
людей, а тут по запаху можно узнать, что варится  мясо  вепря  Сахримнира,
если это тот чудовищный зверь, что опустошал окрестности  Мидгарда.  Тогда
его ловили и асы, и ваны, и даже цвейги. И он малость помог, не стоять  же
пнем, если зверь сдуру выметнулся прямо на него...
     Огромный толстый мужик, поперек себя шире, встал на  высокую  дубовую
колоду  и,  с  усилием  заглядывая  через  край  котла,   мешал   огромной
поварешкой.   Поймал   пристальный   взгляд   Олега,   обернулся,    долго
всматривался, наконец помахал широкой ладонью:
     -- А, Ольх Метатель Топора!.. Ты уже с нами?
     -- Да я так, по дороге,-- крикнул Олег.-- Здравствуй, Андхримнир!
     -- И тебе доброй дороги. Зайди, отведай вепря...  Это  ж  твой  топор
свалил его прямо у дороги. Даже тащить не пришлось через весь лес.
     Олег засмеялся:
     -- У тебя вон сколько едоков.
     Андхримнир беспечно отмахнулся:
     -- Всем хватит.
     -- С той поры едите того вепря? -- удивился Олег.
     -- Я ж говорю, мясо не иссякает.
     -- Да нет, мне бы осточертело...
     -- Настоящие воины не перебирают,-- бросил Андхримнир,  но  в  голосе
старого викинга Олег уловил тоску.-- К тому же они больше пьют, чем едят.
     -- Что-то все больно мирные,-- заметил Олег.
     -- Сам удивляюсь. Это все, наверное, посланец...
     -- Что за посланец? -- насторожился Олег.
     -- Да прибыл... откуда-то. С виду не наш, больно черноват и  чесноком
воняет, но наши обычаи знает. Сообщил,  что  вот-вот  представится  случай
показать себя настоящими воинами. В подлинном бою, а не в привычных драках
друг с другом.
     --  Понятно,--  сказал  Олег  протрезвевшим  голосом.--  Пожалуй,   я
все-таки зайду.
     -- Вот и хорошо,-- расплылся в улыбке Андхримнир.-- Поглядишь, что он
такое наобещал... Ты ж подраться любил... временами.
     -- Никогда не любил,-- возразил Олег.
     -- Ну, умел,-- поправился Андхримнир.-- Хотя не могу  взять  в  толк,
как это: уметь... и не драться?
     Зал встретил Олега запахами хмельного меда, вареного  мяса.  Пришлось
пробираться между тесными рядами сдвинутых лавок. Викинги с  удовольствием
хлопали его по плечам, по спине. У него была широкая спина,  твердая,  как
дверь, по ней приятно было хлопать, чувствуя мощь своей ладони, а  воин  в
звериной шкуре -- наверное, берсерк! -- даже не  покачивается  от  могучих
хлопков, невозмутимо пробирается к другому новичку. Тот закован  с  головы
до ног в стальной доспех, недоступный простому воину, явно знатный ярл,  а
то  и  конунг,  но  отмеченный  доблестью,  если  валькирии  доставили   в
вальхаллу...
     Томас  поворачивался  во  все  стороны,  лицо  глупо   счастливое   и
растерянное,  не  все  речи  понимал,  но  чуял  кровное   родство,   даже
высматривал Англа или хотя бы Тевта. Олег шепнул напряженно:
     -- Засада. Не подавай виду, что знаешь, постарайся как можно  быстрее
к выходу.
     Томас не сразу понял, растерянно переспросил:
     -- Какая засада? Тут хоть и язычники, но это...
     -- Родня,-- терпеливо подсказал  Олег,  ибо  рыцарю  легче  орудовать
двуручным мечом, чем складывать слова,-- а родня дороже чужой веры. Пойдем
отсюда, да побыстрее.
     -- Ты уверен...
     -- Тебе мало досталось?
     Томас растерянно огляделся, принял из  чьей-то  услужливой  руки  еще
турий рог, наполненный вином до краев, лихо  запрокинул.  Олег  напряженно
смотрел, как дергается кадык, ни капли  не  прольет,  в  отличие  от  этих
гуляк, что половину выплескивают себе на грудь, а потом  ходят  с  мокрыми
портками. Что значит, никудышная молодежь пошла. Пить по удалому не умеют,
чересчур бережливые...
     Уже знакомый тяжелый взгляд выхватил его из толпы. Олег успел ощутить
свирепую радость чужака, перед внутренним взором промелькнуло  узкое,  как
топор, смуглое лицо с  близко  посаженными  глазами,  плотно  сжатый  рот,
глубокие складки у губ. Его рука дернула Томаса с  такой  силой,  что  тот
выронил рог и поперхнулся, отчего одни викинги  пьяно  захохотали,  другие
раздраженно загудели.
     -- Томас,-- сказал Олег, и на этот раз  Томас  все  понял  по  голосу
калики.
     К ним уже протискивалась группа  викингов,  вел  их  могучий  воин  с
широкой рыжей бородой. Он был без шлема,  рыжие  волосы  торчали  космами.
Томасу почудилось, что там торчат красные рога. Воин на ходу вытащил  меч,
короткий и с широким лезвием, глаза его,  дотоле  пьяные,  внезапно  стали
холодными и злыми. Томас ощутил нервную дрожь во всем теле,  ибо  знал  от
ученого дяди, что в  вальхаллу  крылатые  валькирии  уносят  только  самых
свирепых, самых лучших бойцов, где те  дожидаются  судного  дня,  чтобы  в
дружине главного бога Одина пойти на последнюю битву...
     Олег схватил Томаса за локоть, швырнул в узкий проход между  лавками.
Викинги сидели к нему спинами, хватали со  стола  ломти  вареной  веприны,
жадно ели, жир капал  с  пальцев,  вытирали  о  волосы  и  друг  о  друга,
ссорились, хохотали, и Томасу удалось пробраться между столами,  оставался
только один, выход уже близко, когда сзади зазвенел металл.
     Он развернулся, одновременно выхватывая меч, а  щитом  укрывая  левую
половину груди. В глубине зала викинги  насели  на  Олега,  тот  отбивался
посохом, сверкающая стена мерцала синими искорками, сам Олег тоже  мерцал,
он казался окутанным туманом,  с  такой  скоростью  двигался.  Викинги  за
ближайшими столами с воплями вскакивали, спасая кубки с хмельным  молоком.
Лавки падали с таким грохотом, что  вздрагивали  стены.  В  образовавшемся
свободном пространстве группа окружила Олега, рыжебородый орал и  указывал
мечом откуда нападать,  уже  трое...  нет,  четверо  рухнули  с  разбитыми
головами, и тогда рыжебородый выхватил из-за пояса швыряльный нож.
     -- Берегись! -- заорал Томас.-- У него нож...
     Дворец вздрогнул от его крика, огненные мечи на миг потускнели, потом
засверкали еще ярче. Томас метнулся, сшибая неосторожных, что попались под
ноги, а нападавшие опомниться не успели, как стальной  ураган  налетел  со
спины, разметал как щепки, и Томас замер в красивой  позе  с  поднятыми  к
потолку руками, где победно блистали длинный меч и треугольный щит.
     Викинги заорали по всему залу, кулаки мощно били по столам, к  Томасу
метнулось сразу несколько дюжих воинов с кубками, турьими рогами,  чашами,
его опять били по железным плечам, хохотали, восторгались  ударами,  в  то
время как  побитые  отползали  --  кто  мог  двигаться,--  сцепив  зубы  и
сдерживая стоны.
     Один викинг, высокий и массивный, весь в седой  бороде,  что-то  орал
Томасу прямо в ухо, Томас беспомощно оглянулся:
     -- Что хочет это чудище?
     -- Твое имя,-- крикнул Олег.
     Он вспрыгнул на стол, осматривался. Там викинги пили и ели, и пока он
не опрокидывал их кубки с вином, на него лишь косились, но  руки  тянулись
не к мечам на поясах, а к ломтям вепрятины и бочонках с хмельным.
     -- Томас из рода Мальтонов! -- выкрикнул Томас, он совсем  ошалел  от
радостных и нерадостных воплей.
     Викинг с трудом оглянулся, мешала непомерная толщина, помахал кому-то
дланью. Рука выглядела как весло. Томас пытался увидеть,  кому  он  машет,
как вдруг резкий крик Олега прорезал  плотный  чадный  воздух  как  лезвие
ножа:
     -- Томас, падай!
     Томас  ударился  лицом  о  каменные  плиты,  залитые  пивом,   пальцы
скользили по мокрому, и лишь тогда понял, что приученное к войне тело само
откликнулось на крик об опасности. Он откатился, привстал на колени, держа
меч обеими руками. Рядом стоял дикий крик, дыхание  забил  запах  горелого
мяса. Краем глаза видел как мечутся и падают объятые огнем  люди,  но  сам
холодно искал глазами, откуда в него ударили огненной стрелой.
     Олег уже стоял на другом столе, в какой-то миг напрягся,  прыгнул,  в
середину стола ударила  молния,  а  он  еще  в  полете  взмахнул  посохом,
вспыхнул яркий свет,  в  зале  раздались  крики  ослепленных  викингов,  а
отраженная ударом посоха молния  ударила  куда-то  ввысь.  Там  послышался
крик, Томас видел  как  из  черноты  вывалились  фигура  с  растопыренными
руками, одежда горит, понеслась вниз.
     Он услышал глухой удар о пол, дико огляделся. Викинги поднимались,  в
руках заблистали мечи. От прежнего добродушия и  беспечности  не  осталось
следа. Один дико вскрикнул, другие подхватили,  Томас  видел  перекошенные
лица, трясущиеся губы, пена в уголках рта, страх ударил сильнее молнии, он
покрепче сжал меч, крикнул:
     -- Олег, уходи! Я их задержу!
     Никогда он не дрался с такой яростью и так  умело.  Меч  его  блистал
сразу спереди и сзади, отсекал руки и головы. Он чувствовал сильные удары,
доспехи трещали, в голове начало мутиться, он  помнил,  что  сюда  собраны
самые лучшие воины со всего света... со всего света викингов. Вокруг стоял
многоголосый  рев,  в  ушах  ломило,  он  поскальзывался  в  лужах  крови,
переступал через трупы.
     Когда занемело все тело, крики стали громче,  а  пространство  вокруг
него расширилось. Сплошная стена распалась  на  группки  сражающихся...  К
Томасу пробились двое бородатых гигантов, угрюмых и тяжелых, как быки, оба
обнаженные до пояса, с широкими кожаными  поясами.  У  каждого  грудь  так
широка и вздута, что Томас принял сперва за  выкованные  из  светлой  меди
доспехи, лишь когда их тела  покрылись  кровью,  он  закусил  губу,  начав
догадываться.
     Еще трое рубились впереди. Их  широкие  топоры  разрезали  воздух  со
свистом, разбрасывая веером красные  капли.  Чем-то  выглядели  похоже,  и
когда один оглянулся, Томас вздрогнул, увидев знакомое лицо и синие глаза.
     Ближайший к нему гигант, пошатнулся от  удара  в  спину,  повернул  к
Томасу залитое кровью лицо:
     -- Ты... в самом деле... Мальтон?
     -- Да,-- вскрикнул  Томас,  он  развернулся  и  молниеносно  разрубил
обидчика  от  рыжеволосой  головы  до  самого  пояса,--  Да,  я  из   рода
Мальтонов...
     -- Узнаю... удар... -- прохрипел гигант.
     Он опустился на колени, ухватил длинной  рукой  еще  одного,  подмял,
Томас услышал хруст, а  два  топора  размозжили  гиганту  затылок.  Другой
викинг, тоже забрызганный кровью и усеянный ранами, крикнул почти весело:
     -- Славный бой!.. Тебя когда принесла валькирия?
     Томас не ответил, отчаянно работая мечом и  отражая  щитом  удары,  а
когда гигант зашатался от полученных ран  и  потери  крови,  бросил  почти
виновато:
     -- Какая валькирия?.. Я явился сам... Берегись сзади!
     Глаза бородача расширились в великом удивлении. Кто-то ударил  его  в
бок мечом с такой силой, что  острие  вышло,  пропоров  кожу,  из  живота.
Бородач взревел  от  смертельной  боли,  ударом  кулака  расплющил  голову
противника, пошатнулся и,  прежде  чем  упасть,  что-то  мощно  и  страшно
крикнул на языке викингов, который Томас понимал лишь отчасти.
     Схватка  кипела  по  всему  залу.  Томас  видел,  как  из-за   столов
выпрыгнули еще несколько дюжих воинов, бросились в сечу, пробились  вперед
и встали перед ним живым щитом. Их топоры быстро  и  хищно  врубывались  в
чужие тела, кровь брызгала теплыми  струями,  под  ногами  хлюпало  как  в
половодье.
     Один оглянулся, Томас видел только безумные глаза и распахнутый рот с
остатками зубов:
     -- Он правду сказал?
     -- Что? -- не понял Томас.
     -- Что ты... из мира живых?
     -- Да,-- крикнул Томас,-- а кто вы, пришедшие на помощь?
     -- Я... со стороны дяди Гаральда... А вот он... племянник...
     Метко брошенный топор врубился  дяде  в  переносицу,  кровь  брызнула
горячими струями. Викинг  захрипел  и  осел  на  пол.  В  брешь  пробовали
сунуться другие, но Томас прыгнул вперед, в остервенении бил и крушил, меч
постоянно врубался, распахивал,  крушил,  отрубленные  руки  и  головы  не
успевали рухнуть на пол, как его меч сносил головы и разрубывал от макушки
и до пояса других. Как сквозь туман услышал потрясенное:
     -- Не прервался род Мальтонов!.. Эта наша кровь...
     Его старались закрыть своими телами, в их обнаженные груди  вонзались
ножи, мечи, топоры. Томас разрывался от  ярости  и  сочувствия,  но  сзади
властно ухватила мощная рука. Лицо Олега было злым и сосредоточенным:
     -- Быстро прочь!
     -- Но...
     -- Я сказал! Иначе уже не уйти.
     Томас едва не упал,  с  такой  силой  Олег  потащил  к  выходу.  Трое
могучего сложения викингов, отступая, защищали  их  топорами,  деревянными
щитами и своими телами. Двое рухнули, изрубленные до неузнаваемости, когда
миновали последний стол, а третий отступал за их спинами до самого  выхода
и, падая от потери крови, ухватился обеими руками,  длинными  и  могучими,
как ветки дуба, за края косяка. В его широкую спину  вонзались  швыряльные
ножи, дротики, но он стоял, улыбаясь мертвыми  глазами.  Из  полуоткрытого
рта бежала кровь.
     Кто-то яростным ударом обрубил ему руку, но и  тогда  мертвый  викинг
все еще стоял, пока не сбили на бегу... но  Олег  уже  вытащил  Томаса  за
пределы дворца. Томас вскрикнул с яростью и болью:
     -- Как меня защищали... как защищали!
     -- Родня,-- бросил Олег бессердечно.
     -- А я... даже не успел... что меня... королем!
     -- Узнают,-- утешил Олег.-- Неужто никого больше не зарубим?

     Глава 5

     Они вломились в россыпь скал, бежали, падая и оскальзываясь на мокрых
от морских брызг камнях. Томас скрипел зубами, ругался, перед глазами  все
длился странный бой, как его отчаянно защищали, и как бросились в бой даже
дальние родственники, когда узнали, что он из мира живых!
     -- Я не успел,-- прошептал он.
     Олег бросил раздраженно:
     -- Да не рви сердце! В полдень  раны  закроются.  А  кто  погиб,  тот
встанет как после сна... и сразу к столу, ты ж видел. О  себе  подумай.  У
тебя отрубленная голова обратно к шее не прирастет! И никуда не прирастет.
     Долго он  слышал  только  хриплое  дыхание  Томаса.  В  груди  рыцаря
свистело, словно воздух выходил из пробитого меха, Олег слышал  сдавленные
стоны. Рыцарь молчал о своих ранах, но Олег видел погнутые  и  порубленные
доспехи. Рыцарю повезло, если отделался только ушибами и ссадинами. И  все
же Олег чувствовал,  что  Томас  чуть  ожил.  Железные  сапоги  звякали  и
скрежетали по камням, так же скрипели могучие рыцарские мозги, наконец  он
обронил глухо:
     -- Это та дрань науськивает?
     -- Ты же не прибил,-- обвинил Олег.
     -- Ты помешал.
     -- Неважному танцору доспехи  мешают.  Хотя  не  понимаю,  как  можно
танцевать в доспехах? Или я что-то перепутал... Томас, мы влезли на дерево
с осами. А гнездо, верь не верь, в христианском рае.
     Томас всхрапнул, но к удивлению Олега смолчал.

     Дорогу закрыла огромная толпа  праведников,  от  белых  одежд  глазам
больно, будто в разгар зимнего солнечного дня выбрался из винного подвала.
Там же с десяток ангелов,  величаво  помавают  дланями,  объясняют  что-то
божественное или же учат новичков петь.  На  тропку  позади  тоже  забрела
кучка ангелов, расселись как  сытые  голуби  среди  лужайки,  дремлют  или
пребывают в раздумчивости, справа бродят  какие-то  животные,  золотистые,
многоногие, с глазами по всему телу, лишь слева появился лишь один  ангел,
но зато, мерзавец, прет в благородной задумчивости прямо в их сторону!
     Олег покосился на Томаса, вытащил нож. Томас зашептал яростно:
     -- Не смей поднимать кощунственную длань на ипостась Божью!
     Олег вздохнул, спрятал нож. Ангел брел как  баран,  щиплющий  молодую
траву, вздрогнул, наткнувшись на двух  здоровяков,  но  прежде  чем  успел
раскрыть рот, Олег сказал радостно:
     -- Как замечательно, что мы вас  встретили!..  А  то  здесь  впервые,
малость заблудились. Как пройти ближе к хехалоту?
     Ангел спросил озадаченно:
     -- К хехалоту?.. Но это же на седьмом небе!
     -- Ах, черт возьми,-- сказал Олег  раздосадовано,--  это  же  сколько
еще... Туда нет короткой дороги?
     Ангел  отшатнулся,  как  и   от   страшного   ругательства,   так   и
святотатственной  мысли,  что  кто-то  из  праведников  или  даже  ангелов
способен подняться на седьмое  небо,  где  в  благостном  сиянии  славы  и
могущества блистает небесный дворец Всевышнего,  ибо  выше  седьмого  неба
ничего нет, и даже его комната чуть ли не на крыше!
     -- Да как вы... да кто вы... да что смеете...
     -- Нам не сам хехалот нужен,--  объяснил  Олег,  рыцарь  хватал  ртом
воздух как рыба на берегу или ангел перед язычником на небе.-- У нас девку
увели! А куда ж еще, как не в хехалот? Если бы исламисты,  то  понятно,  в
джанну к гуриям, но явился ваш, хоть и  осмаленный  как  кабан  к  осенней
свадьбе...
     Ангел менялся в лице, становясь из благостного бледнорозового  сперва
багровым, потом синюшным, потом стал фиолетовым, наконец почернел так, что
испугался бы сам Сатана. Голос его прогремел как раскаты грома:
     -- Ничтожество, как вас только взяли на небеса!.. Прочь!  Или  сейчас
пронесешься сквозь небесную  твердь...  и  не  остановишься  на  земле,  а
окажешься в преисподней!
     Томас умоляюще смотрел то на калику,  то  на  ангела,  рука  привычно
щупала рукоять меча, тут  же  отпрыгивала  как  испуганный  воробей.  Олег
изучающе осмотрел ангела:
     -- Пожалуй, пусть мне это скажет  тот,  кто  имеет  право.  Не  такой
гусенок.
     Удар ангела был молниеносным, Томас успел  увидеть  только  смазанное
движение, затем был хруст, вскрик, снова  хруст,  и  Олег  уже  стоял  над
крылатым, заломив ему руку, а тот искаженным  от  боли  лицом  упирался  в
зеленую траву. Разбитые  в  кровь  губы  зашевелились,  словно  ел  сочные
стебли:
     -- Ты... я убью тебя.
     -- В этой жизни меня били всем,--  сообщил  Олег,--  кроме  весла  от
драккара. Так что, знаю что делать, когда на меня замахиваются.
     -- Ты еще не знаешь...
     -- Узнаю,-- хладнокровно сказал Олег.
     Томас услышал треск, хрипы, вскрик. Ангел побелел,  закусил  губу,  а
калика с застывшим лицом ломал ему кости  сперва  в  руке,  потом  перебил
ключицу, косточки  высунулись  из  окровавленной  плоти,  он  пощелкал  по
обломкам ногтем.
     Ангел захрипел, пена пошла изо рта:
     -- Ты... ты не можешь быть праведником...
     -- Это начало,-- ответил Олег,-- ты сам поймешь, откуда я пришел.
     -- Прекра...ти... Я ничего... не знаю!
     -- Я вижу, что ты мелочь,-- согласился  Олег,--  хоть  и  распускаешь
павлиний хвост... Томас, только не спрашивай, что такое павлин! Но кое-что
ты знаешь. Я заметил, что чересчур  усердно  порхаете  здесь.  И  шляетесь
везде, как гуси, хотя должны бы сидеть вокруг престола  и  петь  осанну...
Кто послал?
     Ангел прохрипел:
     -- Нас послал сам Престол!
     Олег перестал бить по обломкам костей, переспросил:
     -- Ты уверен?
     -- Да...-- прошептал ангел. По бледному лицу катились  крупные  капли
пота.-- Он был в таком сиянии, что невыносимо для глаз простого ангела. Он
был гневен, рычал как лев, лик был ужасен и грозен... Он велел  уничтожить
двух пробравшихся на небеса  язычников...  даже  если  один  прикидывается
христианином... Я только теперь понял, что это и есть вы!
     Томас гневно вскрикнул:
     -- Это я прикидываюсь? Олег, ломай ему к чертовой матери  все  кости!
Видал я таких ангелов...
     Олег тряхнул ангела, тот молчал, сцепив зубы. Олег наклонился, что-то
шепнул ему на ухо. Тот дернулся, побледнел, глаза  полезли  на  лоб.  Олег
нехорошо улыбнулся, снова что-то шепнул в  розовое  ухо.  Ангел  застонал,
щеки залила смертельная бледность:
     -- Богохульник...
     -- Еще? -- предложил Олег.  Он  покосился  на  непонимающего  Томаса,
хотел снова наклониться к ангелу, тот прохрипел, глотая крупные прозрачные
слезы:
     -- Я скажу... Что ты хочешь?
     Олег приподнял его чуть над кустами:
     -- Ну-ка, кто вон тот, в доспехах?
     -- Архангел...
     -- Это знаю,-- бросил Олег, он сдавил нежное горло, поиграл пальцами,
как на дудке, хотя Томас сомневался, чтобы калика на чем-то играл хоть раз
в его долгой жизни,-- как зовут, чем занимается? Быстро, пернатое!
     Ангел, чье горло выдавало под пальцами калики дикую мелодию,  похожую
на хрип задавленной собаки, выдавил:
     -- Михаил... Он архистратиг...
     -- Ого!
     -- Он поведет войска супротив Антихриста...
     -- Это против Джилана, что ли?
     -- Ты даже знаешь его имя? -- прошептал ангел в ужасе.
     -- А у вас все еще не знают? -- удивился Олег.--  Ну  даете...  Хорош
будет этот красавец с копьем и мечом! Кто второй?
     -- Гавриил... Он с  цветком  лилии.  А  справа  от  него  Рафаил,  он
целитель...
     -- Это мне знакомо,-- буркнул Олег с одобрением.-- Целитель,  это  не
какой-нибудь душитель. Это полезный человек! Сколько их здесь?
     -- Се...меро... Всех архангелов семеро.
     Томас, что беспокойно присматривался к ним, сказал с беспокойством:
     -- Сэр калика, ты не удушишь его совсем? Он уже хрипит.
     --  Хрипит,--  согласился  Олег  с   удовлетворением.--   Ты   хочешь
освободить Ярославу, или как?
     -- "Или как" не хочу,-- ответил Томас через силу.
     Олег  хладнокровно  сделал  движение,   словно   откручивал   головку
чертополоха. Легко хрустнуло, он  небрежно  зашвырнул  обмякшее  тельце  в
кусты. Томас задохнулся от святотатства язычника, Олег же отмахнулся:
     -- Он же не человек. Так,  пар,  мысль...  Если  их  на  острие  игры
помещается больше, чем муравьев на дереве, то чего ты так?..
     -- Не  знаю,--  прошептал  Томас,--  для  меня  это  все  равно,  что
наступить на горло собственной песне.
     -- Песни бывают разные,-- ответил Олег.-- Если я запою, ты  меня  сам
удавишь.
     Пригибаясь, они пробежали вдоль кустов, дальше пошел  роскошный  сад,
ухоженный и царственный, только яблони показались Томасу дикими,  а  плоды
мелковатыми. Олег знаками показал, что Бог иначе  не  умеет,  это  и  есть
райские яблоки, в народе именуемые "райки", а крупные да сладкие  вытворил
уже сам человек.
     Олег  на  ходу  попробовал  утешить  Томаса,   но   тот   раздраженно
отмахнулся:
     -- Если на острие иглы их помещается по десять тысяч, то в самом деле
чего жалеть?
     -- Сколько-сколько? -- переспросил Олег изумленно.
     -- Десять  тысяч,--  повторил  Томас.  Перехватив  изумленный  взгляд
калики, пояснил:-- Нам прелат рассказывал, а он  знает!..  Ну,  а  сколько
поместится на острие моего меча... узнаем!
     -- Хорошо сказано,-- одобрил Олег.-- Ты в самом деле  прямой  потомок
тех парней, что пируют в Вальхалле.
     Томас тут же спохватился, язычник зря не похвалит, поправился:
     -- Если, конечно, какой дурак вздумает помешать вызволить Ярославу.

     Впереди  был  туман,  Олег  заколебался,  Томас  тоже  ощутил   нечто
странное. Но сзади, похоже, погоня, шагнули разом, влажный воздух  охватил
с обеих сторон. Олег двигался осторожно, строгое  лицо  стало  отрешенным,
глаза лишь изредка поглядывали по сторонам. Туман обступал такой  плотный,
что Томас не видел пальцев на вытянутой вперед руке.
     -- А это... чей рай? -- спросил он шепотом.
     -- Не знаю,-- ответил Олег тоже тихо.
     Томас попытался сострить, мол, как здорово, осточертел всезнайка,  но
язык примерз к гортани. Туман странный и страшноватый, в нем гаснет голос,
и чудится, что кроме этого тумана больше ничего не свете нет...
     -- Ты хоть знаешь, в какую сторону идти?
     -- Нет.
     -- Ну и попались!
     Олег  шел,  глядя  под  ноги.  Томас  заметил,  что  хрусталь  исчез,
двигаются тоже по туману, подкованные  подошвы  перестали  постукивать,  в
этом мире исчезли все звуки.
     -- Мне кажется,-- проговорил Олег, голос к  ужасу  Томаса  дрогнул,--
здесь еще нет ни рая, ни ада... нет ничего.
     -- Олег,-- попытался воскликнуть Томас, но голос издал только  слабый
сип,-- как это... нет?
     -- Нет, просто нет.. Ничто. Здесь еще ничего не сотворено.
     Волосы зашевелились, попытались поднять шлем, уперлись, шлем  надежно
пристегнут к доспеху, и волосы в отместку больно укололи обратно  в  мозг.
Томас старался держаться ближе к Олегу, задевал локтем, наступал на  ногу,
толкался железным боком.
     -- А  если...  мы  не  отыщем  выхода?  Если  этот  туман  тянется  в
бесконечность?.. Мы так и умрем здесь?
     Олег ответил после долгой паузы:
     -- Думаю, здесь умереть невозможно.
     -- Что? -- поразился Томас.
     -- Здесь нет времени,-- объяснил Олег.-- Даже от старости не  умрешь.
И никогда не проголодаешься, ибо  свинины  нажрякался  на  всю  оставшуюся
жизнь. На вечность.
     Томас представил как вечно бродит здесь, в этом тумане, можно лечь  и
лежать, мыслить, вспоминать былые битвы, здесь не настигнет ни гибель,  ни
даже просто старость. Он всегда останется тридцатилетним рыцарем.
     -- Да,-- сказал он с сожалением,-- это мечта -- попасть  сюда.  Никто
не помешает мыслить... Как только ты  не  додумался  сюда  забраться?  Это
почище пещер...
     Олег после некоторого колебания сознался:
     -- Верно. Одно пугает: выберешься ли? Ведь мудрость никогда не бывает
нужна только для себя. Истину ищешь, чтобы принести людям.
     Туман заползал под доспехи, вкрадывался в мозг. Томас чувствовал, что
странное безразличие овладевает сознанием. Да пошло  оно  все...  Кровавые
драки, скачки в тяжелом железе на коне, тяжесть, голод,  боль...  А  здесь
ничего нет, кроме вечного покоя.
     Сильная рука потрясла так, что ударился подбородком о свое железо:
     -- Очнись!.. Ты куда пошел?
     -- И ты тоже...-- прошептал Томас.
     -- Что?
     -- Иди...
     Голос калики немилосердно проревел в самое ухо:
     -- Дурень, мы ж явились не  ради  какого-то  королевства...  их  пруд
пруди... а ради Яры!
     Сердце стукнуло сильнее, пошло разгонять застывающую кровь. Взор чуть
очистился, он увидел встревоженное лицо Олега. Тот,  поймав  изменение  во
взгляде рыцаря, кивнул с некоторым удовлетворением:
     -- Ага, зацепило?.. Пойдем.. Надо идти.
     -- Надо идти,-- согласился Томас вяло.
     Однако ноги двигались уже послушно, он заставил себя думать только  о
Яре. В груди разрасталась сладкая  боль,  он  растравливал  ее,  и  сердце
стучало злее и встревоженнее. Он шел  через  туман  несозданности,  фигура
калики расплывалась, иногда почти исчезала. Томас ускорял  шаг,  усталости
не чувствовал, да и  какая  усталость,  если  здесь  нет  времени.  Калика
выныривал из тумана весь мокрый,  будто  выбрался  со  дна  реки,  красные
волосы прилипли, концы торчали грязными сосульками.

     Они вывалились из тумана внезапно. Только что брели, ничего не  видя,
как вдруг смутно выступили строения,  и  на  следующем  шаге  оказались  в
небольшой бедной сильно затемненной комнате. Серые стены,  серый  потолок,
земляной пол... Олег не успел увидеть есть ли ложе или стол, как мертвенно
серебристый свет упал из окна. Сзади ахнул Томас.
     Во всю ширь окна страшно сияла...  луна,  если  это  луна.  Огромная,
изъеденная коростой,  с  темными  пятнами,  царапинами,  словно  блестящий
поднос протравили кислотой, в бесчисленных бугорках  и  мелких  неглубоких
вмятинах, будто на покрытый воском поднос падали горячие капли и  выбивали
маленькие лунки...
     Томас потрясенно оглянулся на Олега. Тот смотрел, выпучив глаза.
     -- Что это? -- спросил Томас шепотом.
     -- Не знаю... Я бы сказал, что это Луна... если бы...
     -- Если бы не была такой огромной?
     -- Если бы узнал ее.
     Томас сквозь ужас,  охвативший  душу,  наконец  понял,  что  пятна  и
множество лунок выглядят совсем иначе, чем привык видеть на сияющем диске.
     -- Это не луна?
     -- Скорее всего,-- ответил Олег потрясенно,-- все же луна.
     -- Но...
     -- Только видим другую сторону. Обратную. Не заметил, что  всю  жизнь
видишь только одну сторону? Даже в жарких сарацинских странах видел тот же
бок, что и в туманной Британии?
     Тома зябко передернул плечами. Глаза все еще не отрывались от жуткого
зрелища:
     -- Возможно, ты прав. Не задумывался... Но здесь луна  не  такая.  Но
почему?.. Хотя это не мое дело. Мы снова попали в ад?
     Олег с неуверенностью огляделся:
     -- Похоже... Но с другой стороны, не должны бы...
     -- Но это не может быть раем!
     Он оскалил зубы в невеселой усмешке:
     -- У людей бывают странные желания. Возможно, кто-то больше всего  на
свете захотел увидеть обратную сторону Луны.
     Его вытянутая рука прошла стену насквозь. Томас пугливо оглянулся:
     -- А почему тут пусто?
     Олег ответил рассеянно:
     -- Этот чей-то рай на самом краю безвременья. Возможно,  тот  человек
еще не умер... Гм, может быть, еще и не родился.
     Томас шагнул следом с выпученными глазами, даже  не  стараясь  понять
слишком сложный ответ. Пусть калика умничает.  Но  если  за  стеной  снова
проклятый туман...
     Калика уже ждал на краю залитого солнцем берега. От  мокрой  волчовки
валил пар, волосы все еще торчали неопрятными сосульками, но зеленые глаза
смеялись:
     -- Честно скажу, никогда так  не  трусил!  Вот  это  и  есть  ад  для
мудреца: найти Великую Истину... и не иметь возможности ею поделиться!
     -- Похвастать,-- поправил Томас.  Он  улыбался  яркому  свету,  спина
выпрямилась сама собой, а доспехи уже не казались тяжелыми.-- Но  ты,  мне
кажется, еще не нашел.
     -- Вот-вот схвачу,-- заверил Олег.-- Я уже чувствую ее тепло.
     Томас расправил плечи. Пар  валит  из  всех  щелей,  вязаная  рубашка
немилосердно раздражает тело. Он не знал, как избавиться от зуда, а  угла,
чтобы почесаться спиной, не  находилось.  Он  снял  шлем,  с  наслаждением
запустил пятерню, чесался, даже  постанывал,  глаза  закатил.  На  пальцах
оставалась грязь, будто все еще бродил возле адских котлов.
     Он брезгливо  стряхнул  грязь  с  кончиков  пальцев,  а  Олег  знающе
брякнул:
     -- Вши? Ты, того, поуважительнее с ними. Все-таки  первые,  что  были
созданы после человека. И для человека особо.
     Томас раскрыл рот не сколько  от  возмущения  и  оскорбления  в  свой
адрес, сколько от великого удивления:
     -- Вши?
     -- Точно.
     -- Каким образом?
     -- А твой бог увидел, что Адаму и Еве  заняться  нечем,  от  безделья
дурью маются, уже на дерево начинают  посматривать...  вот  и  создал  это
мелкое подлое создание. Адам и Ева  начали  их  искать  друг  у  друга,  а
занятие это до-о-о-о-олгое. С тех пор люди до сих пор ищут. И павианы.
     Томас поинтересовался:
     -- Что такое павианы?
     -- В другой раз,-- ответил Олег безжалостно.-- От многих знаний много
горя.
     Томас посмотрел на него исподлобья:
     -- Вижу.

     Глава 6

     Сад благоухал, Томас видел пролетающих ангелов все чаще. Похоже, идут
верно, скоро врата Эдема, только с каждым часом пробираться  труднее.  Под
ногами самая мягкая и шелковая трава, по обе стороны ровные линии  зеленых
кустов, диковинные цветы. Вдали видны золотые с красным верхушки деревьев,
в синем небе оранжевое облачко...
     Калика выругался. Томас не успел поморщиться, язычник груб, но  когда
увидел  прущих  навстречу  ангелов  --  сразу  пятеро!  --  выругался  как
крестоносец, что полдня ломал сундук богатого иудея,  а  обнаружил  пустое
дно.
     --- Сзади их толпа,-- сказал он затравленно.-- Что делать?
     -- Давай направо,-- предложил Олег.
     -- Стена терновника! Бык не проломится!
     -- Тогда чего спрашиваешь?
     Томас подвигал плечами, рукоять Зу-л-Факара прямо за  левым  ухом,  а
ноги уже понесли на открытое место. Олег двигался вроде бы неспешно, Томас
однако чувствовал напряжение калики, а его пальцы подрагивали.  Посох  все
так же втыкался острым концом в землю, оставляя круглые глубокие ямочки...
     Ангелы вышли из-за поворота,  Томас  сощурился,  блеск  резал  глаза,
словно смотрел на доспехи, начищенные преданным оруженосцем. Все  в  белых
одеждах, золотоволосые, хотя и с длинными  вислыми  носами,  пейсами,  они
шли, ступая по верхушкам трав, не  пригибая  ни  стебелька,  хотя  могучие
крылья лишь слабо шевелились под легким ветерком.
     Глаза переднего ангела расширились в  изумлении.  Он  смотрел  то  на
пришельцев, то на яму, что осталась после посоха Олега:
     -- А я не поверил... Неслыханно!
     Второй ангел, худой и с суровым лицом, сказал отрывисто:
     -- Падите на колени, презренные. Мы доставим вас... куда нам  велено.
А там решат вашу судьбу.
     Олег буркнул:
     -- Сейчас, только шнурки завяжу.
     А Томас сказал с грозной беспечностью потомка викинга:
     -- Что нам терять?
     Ангелы все еще смотрели грозно, когда  чужаки  свершили  неслыханное:
вместо того, чтобы пасть на колени и молить о снисхождении, или  броситься
наутек, что тоже бессмысленно, оба разом шагнули вперед. В воздух взвились
оранжевые мечи, звякнуло, зашипело, словно на раскаленную  плиту  плеснули
воды. Взвился сноп искр.
     Меч ангела, с  которым  сразился  Олег,  прошел  мимо  и  врезался  в
мраморную плиту. Олег коротко и сильно  ударил  посохом  сбоку  в  голову.
Рядом снова был грохот,  звон,  ангел  растерянно  отступал  под  бешеными
ударами Томаса, рыцарь  что-то  выкрикивал  сквозь  зубы,  а  когда  ангел
коротко оглянулся, словно ища  подмоги,  меч  рыцаря  достал  его  в  шею.
Оранжевый меч вылетел из ослабевшей руки как серебристый судак из  ладоней
неудачливого рыболова.  Томас  задержал  следующий  удар,  а  тело  ангела
вспыхнуло ярким светом,  Томас  отшатнулся,  ослепленный.  А  когда  через
мгновение открыл глаза, на мраморные плиты медленно опускался пустой белый
хитон.
     Рядом калика дрался  с  двумя.  Томас  опомнился  и  обрушил  меч  на
ближайшего.  Ангел  вскрикнул,  его  охватило  желтое   пламя.   Мелькнули
вскинутые руки, раздался сухой треск, и на пол  упали  два  тяжелых  пера.
Запах гари тут же рассеялся. Воздух был чист и свеж как утренняя роса.
     Томас тяжело дышал, глаза были как два нароста на могучем дубе. Меч в
его руке сыпал искрами, дергался, все еще не в состоянии  успокоиться.  По
лезвию  метались  лиловые  молнии,  магические  знаки  то  появлялись,  то
исчезали.
     -- Конь пал,-- сказал Олег странным голосом,-- пчела умерла,  человек
отдал богу душу или преставился, коза издохла... а что с ангелом?
     -- Тебе это важно? -- огрызнулся  Томас.  Его  грудь  вздымалась  как
волны в сильную бурю.-- Ах да, для заклятий нужны точные слова!
     -- И для заклятий,-- согласился Олег, голос был  напряженным,--  и  у
меня  вообще  чувство,  хоть  чувствам  не  доверяю,  что  здесь   кроется
разгадка... Или хотя бы часть разгадки!
     -- Везде тебе чудится,-- прошептал Томас измученно.-- Ты видишь что я
сделал? Что натворил? Я убил божьих ангелов!!!
     Олег сказал успокаивающе:
     -- Положим, ты убил только одного.
     Томас вскрикнул оскорблено:
     -- Двух, а то и трех... Или ранил смертельно, что одно и  то  же.  Но
тебе можно, ты язычник, а я христианин! Мне нельзя! Это же посланцы  моего
Верховного Сюзерена!.. Но все-таки... все-таки мы побили божьих ангелов!
     Калика,   похоже,   старался   держаться   с   прежним    насмешливым
достоинством:
     -- Тебе трупов недостает? Ручьев крови?
     -- Да нет... То у  простых  смертных.  Но  как  мы  побили...  особых
существ?
     -- Давай подумаем. У тебя меч Мухаммада, а это очень  непростой  меч.
Если бы у тебя, скажем, был меч Иоанна Крестителя... хотя тот кроме  палки
ничего в руки не брал, то мечи здешних оказались бы горячее.  Если  бы  ты
взял тогда меч Иисуса, то не знаю, не знаю... Может  быть  дрались  бы  на
равных. А меч пророка... гм... думаю, что магия здешних мечей не действует
на тебя, раз у тебя такой меч, а Зу-л-Факар в свою очередь бессилен против
райских. Словом, все зависит от тебя.
     Томас вздохнул с таким облегчением, что застойный воздух качнулся  на
версту:
     -- Вот и славно. На равных -- это благородно и  не  противно  законам
рыцарства. Но ты... Как выстоял ты?
     Олег пожал плечами:
     -- Наверное, потому что не признаю христианства. Значит,  не  попадаю
под их законы. Для меня  эти  двое  не  посланцы  грозного  бога,  а  лишь
здоровенные мужики с отменным оружием. Словом, тоже на равных, хоть  мы  и
не рыцари.
     Томас повертел меч в вытянутой руке. Зеленый огонь  медленно  угасал,
волны возбуждения стихали. Загадочные знаки вспыхнули в  последний  раз  и
ушли вглубь металла.
     -- Тогда все терпимо,-- решил он.
     --  Да,--  согласился  Олег,  он  исподлобья,  но  очень  внимательно
посмотрел на Томаса,-- если ты не  очень...  того,  что  поразил  посланца
самого бога...
     Томас даже побледнел, на лбу выступили  капельки  пота,  словно  Олег
безжалостно ухватил и сжимал его кровоточащее сердце:
     -- Сэр калика... Для меня  сейчас  главное  --  найти  Яру.  Найти  и
освободить. И никакие ангелы  или  чертовы  архиангелы...  А  потом,  если
уцелеем, я разберусь с прелатом у бочки с вином, где я  был  прав,  а  где
малость погорячился. Кстати, я все-таки не одного поразил,  а  троих.  Это
точно! А то и четверых..
     -- Ну тогда все в порядке,-- поспешно сказал Олег..-- К тому ж хоть и
ангелы, но простолюдины. А простолюдины с мечами -- это ж оскорбление  для
благородных! И вдобавок -- иудеи.
     Томас с облегчением вздохнул:
     -- Да, конечно... Но в самом деле иудеи?
     -- Да ты погляди на их носы! А пейсы, пейсы! Разве это не оскорбление
для рыцаря?
     Томас поправил меч, спина его снова выпрямилась, и он окинул цветущий
сад гордым и надменным взором настоящего крестоносца.

     За деревьями они разогнулись, а Томас прошипел, болезненно морщась:
     -- Я уже думал, что всю оставшуюся жизнь буду ходить  крючком...  Ох,
спина! Куда теперь?
     -- Это христианский рай,-- огрызнулся Олег.-- ты мне скажи!
     Деревья стояли плотно, но слишком ухоженные, красивые, за  такими  не
спрячешься. По ту сторону видна новая лужайка, белые одежды, даже  слышно,
как хлопают крылья, словно крупный гусь, привстав на цыпочки, готовится  к
взлету.
     Томас переступил с  ноги  на  ногу.  От  долгого  передвижения  почти
ползком взбледнел, с мокрых бровей срывались мутные капли.  Дышал  хрипло,
железо поскрипывало при каждом вздохе.
     -- Ну, ты ж Вещий...
     -- Я разные глупости предполагал, даже видел  в  грядущем,  но  чтобы
христианство... Нет, Томас, мы пойдем другим путем.
     Вид у него был суровый и решительный, взгляд устремлен вдаль. Он явно
видел то, чего не мог увидеть Томас. Томас медленно пошевелился,  страх  и
чувство непомерности задачи сковывали как трескучий мороз лужицу.
     -- Каким?
     -- Мы зашли далеко, согласен? Но теперь отступать  уже  некуда.  Даже
если бы могли. Нависнет  стыд,  что  отступили,  а  это...  гадко.  Редкий
мужчина уснет спокойно,  зная,  что  когда-то  отступил,  где-то  уступил,
попятился. Я хочу сказать, что довольно таиться за  каждым  кустом.  Пусть
охотник, который охотится за нашими шкурами, поймет, что мы не зайчики,  а
хотя бы тигры.
     Томас  разогнулся,  глаза  заблестели.  На  бледных  щеках   выступил
лихорадочный румянец. Некоторое время смотрел неверяще, голос дрогнул:
     -- Сэр калика. Это моя война. А ты... разве  твоя  ненависть  к  вере
Христа так велика?
     Олег буркнул:
     -- Я помогал тебе из-за Яры, а не какого-то там Христа.
     -- Тем более, это моя война!
     Олег поднялся, огляделся:
     -- Дальше пойдем, не прячась. Вернее,  прячась,  но  так,  чтобы  нас
заметили. С трудом, но заметили.
     -- И тогда?..
     -- Будем знать, когда нападут. А это уже что-то.

     Деревья становились все роскошнее, а  цветы  пахли  одуряюще  сладко,
зазывно. По воздуху плыли  струи  нежнейшего  аромата  роз,  еще  каких-то
цветов, Томас их не знал, это дядя разбирался в цветах так же,  как  он  в
оружии, отец в конях, а Макдональд в  геральдике.  Трава  с  каждым  шагом
нежнее, под сапогами хрустит и вдавливается в землю  так,  словно  по  ней
прет осадная башня.
     Томас, только что бодрый и весь оскаленный  от  макушки  до  пят,  на
глазах грустнел. Лицо вытянулось даже не как у его толстомордого  коня,  а
как у сарацинского, худого и поджарого. Голос дрогнул:
     -- Не знаю, что со мной происходит... Только что  я  рвался  разнести
здесь все в щепки, только бы вызволить Яру. А  сейчас  меня  ужасает  сама
мысль, что я дерзновенно вторгся, грязными сапожищами топчу райскую траву!
Уже молчу, что я сделал с Божьими посланцами...
     Калика сказал, не оборачиваясь:
     -- А что, раньше ты сам всегда был в ладу с самим  собой?  И  тебе  в
самом деле никогда не хотелось надавать себе по морде?.. И не было  стыдно
за свои мысли... цели... желания?
     -- Господь говорит,-- возразил Томас  значительно,--  что  христианин
должен быть постоянно ясен.
     -- Тот, кто постоянно ясен, тот, по-моему,  просто  глуп...  Кто  это
сказал? И я не помню. А ты в самом деле постоянно ясен?
     Томас запнулся, в ясных глазах мелькнуло сомнение.
     -- Ну,-- сказал он с неохотой,-- я к этому стремлюсь!
     -- Все стремимся,-- вздохнул  Олег.--  И  палачи,  и  жертвы.  Что-то
замедлять шаг стал... Это верно, когда лежишь, мыслится лучше.
     Томас зашагал, будто его пнули в спину, и он старается удержаться  на
ногах.
     Пчелы и мотыльки перепархивали с цветка  на  цветок,  Томас  злорадно
указал калике на двух сцепившихся стрекоз. Тот с  каменным  лицом  в  свою
очередь указал на нечто блистающее впереди. Томас разглядел  арку,  а  еще
через сотню шагов увидел такую  же  блистающую  фигурку.  От  арки  в  обе
стороны тянулась решетчатая стена, огораживая остальную часть сада.
     --- Ну и что? -- спросил Томас.
     -- Джанна, --- объяснил Олег.
     -- Я понимаю, что джанна,-- огрызнулся Томас.-- Ну и что?
     -- Джанна -- рай ислама. А там эти утехи не возбраняются, а наоборот,
наоборот...
     Томасу показалось, что в голосе калики звучит то ли  зависть,  то  ли
насмешка   над    христианскими    добродетелями,    целомудренностью    и
непорочностью, нахмурился, надменно вскинул подбородок.
     У  врат  сада  прохаживался  взад-вперед  высокий  ангел  с   суровым
худощавым лицом. В его руках был длинный меч, он забросил его на плечо,  и
так бродил перед воротами, видимо устав стоять, как предписано.
     Затаившись  в  кустах,  Томас  напряженно  всматривался  в   золотого
гиганта. Весь в чешуйчатой броне, голову  закрывает  конический  шлем,  за
плечами круглый щит. Иногда снимал меч  и  мимолетно  касался...  нет,  не
касался, а слишком близко проносил кончик меча над землей, там  вспыхивало
быстрое злое пламя. Томас  расширенными  глазами  смотрел  на  оплавленные
шрамы. В груди стало холодно.
     -- Нам, что, обязательно переть через эту джанну?
     -- Можно попробовать через иудейский,-- сказал Олег с неуверенностью.
-- Но через  этот  проще...  Понимаешь,  ваш  и  этот  раи  вылупились  из
иудейского. Между ними нет даже высоких заборов...  По  крайней  мере,  не
должно. Одни и те же ангелы... Если проникнем сюда, то  отсюда  уже  будет
так же просто, как два пальца прищемить.
     -- Ага, мимо такого проникнешь!
     -- Хочешь сразу к вратам христианского? Там нас ждет, думаю, отборный
отряд.
     Томас содрогнулся:
     -- А как-то договориться?
     Он чувствовал, как жалко прозвучал его голос, сам  себя  возненавидел
за просящие нотки, но измученное тело ныло,  ноги  подгибались,  а  правая
рука висела как дохлая гадюка на перилах.
     -- Ого,-- сказал Олег удивленно,-- что значит, побывал в Сарацинии...
     -- При чем тут Сарациния?
     -- Сарациния не при чем,-- согласился Олег.-- Просто олух, который не
слезает с печи... ну, не отходит от камина  в  родовом  замке,  не  сможет
договориться даже с соседом. А ты готов даже с сарацинами...  Пожалуй,  из
тебя получился бы не самый худший король на  свете.  По  крайней  мере,  я
знавал одного еще хуже.  Правда,  давно...  Увы,  договориться  с  исламом
трудно. Вера молодая,  сильная,  непримиримая  по  молодости.  У  их  одно
требование -- прими ислам!
     Томас  отшатнулся,  а  Олег,   который   посматривал   и   на   небо,
предостерегающе вскрикнул. Томас  мгновенно  обернулся,  железная  рукоять
радостно скользнула в слабые  пальцы.  С  небес  падали,  как  раскаленные
добела глыбы, огромные белые фигуры с красными горящими глазами. У  каждой
за спиной по шесть крыльев, в  руках  страшно  рассыпали  оранжевые  искры
длинные мечи.
     -- Черт бы их побрал! -- вскрикнул Томас в отчаянии.-- Это архангелы!
     -- Ну и что?
     -- Этих не перебить...
     -- А ты перебей,-- прохрипел Олег.
     Томас сам отпрыгнул в сторону,  думал  и  Олег  отскочит,  но  калика
принял удар падающего тела.  Там  был  грохот,  лязг,  вспыхнуло  багровое
пламя. Томас сам рубил во все стороны, стараясь успеть поразить белокрылых
как можно больше, сейчас падет, и так держится чудом...
     На том месте, где был Олег, блистало  звенящее  облако  огня.  Оттуда
слышались треск, лязг, хрипы, крики боли и ярости. Томас  чувствовал,  как
резкие удары рассекают  железные  доспехи,  но  боль  только  подстегивала
ярость, живым не собьют наземь, он умрет не от ран, а от изнеможения,  как
умер Англ, как умирали...
     Сквозь лязг и шум крови в ушах услышал сдавленный выкрик Олега:
     -- Во имя Аллаха... великого и... уф, получи... милосердного!
     Томас ощутил, что сражается, уже опустившись на  одно  колено.  Рядом
звенела  сталь,  слышались  крики,  хлопанье  крыльев,  потом  на   голову
обрушился удар, сорвал шлем. Кровь потекла в глаза. Вдруг сзади подхватили
сильные руки, он ощутил, как ноги оторвались от тверди.
     Через кровавую пелену мелькнуло золото ворот. Грудь вздымалась часто,
он слышал шум крови в ушах,  грохот,  руки  конвульсивно  сжимали  рукоять
меча. Потом спина уперлась в  твердое.  Он  смахнул  кровь  с  глаз,  дико
огляделся. Над ним возвышался золотой гигант, свирепые глаза рассматривали
пронизывающе, с недоумением. Рядом краем глаза Томас усмотрел куст роз,  а
ладонь нащупала толстый ковер. Веяло прохладой,  журчала  невидимая  вода,
воздух чист и сладок.
     Калика стоял рядом, зажимая глубокую рану на  плече,  а  грудь  стала
красной от крови из другой раны. Лицо его было перекошено. Калику  с  двух
сторон поддерживали золотые гиганты, подобные первому, разве чуть мельче в
кости. Глаза их были черные, как спелые сливы.
     -- Олег...-- простонал Томас.-- Что... теперь?
     -- Ребята увидели драчку,-- ответил Олег, тяжело дыша,-- не утерпели,
выскочили. Давно, видать, не дрались...
     Золотоглазый перевел взор горящих глаз на Олега. Голос  его  был  как
удар молнии:
     -- Кто ты, воззвавший к помощи священным именем?
     -- Ох, Ридван,-- ответил Олег сиплым голосом, он  тяжело  дышал,--  я
только странник в этом мире...
     Лицо золотоглазого, которого он назвал Ридваном, исказилось:
     -- Тогда умрешь, о, знающий мое имя! Никому не  дозволено  входить  в
сад вечности, фирдаус, обиталище мира!
     -- Все умрут...
     -- Ты умрешь сейчас!
     Его огромный кулак сжался, Томас ощутил в нем мощь целого  исламского
мира, но к стражам подбежал немолодой человек в цветном халате, облик имел
мужественный, только рот собрался в жемок, словно у древней  старухи.  Еще
издали он вскричал радостно и изумленно:

     Глава 7

     -- Ридван, у франка меч пророка!!!
     Ридван с изумлением обернулся. Томас с трудом  перевернулся,  вытащил
из под себя меч. К бороздчатому лезвию прилипло перо, на лезвии вспыхивали
знаки, лезвие очищалось, перо тоже вспыхнуло  блеклым  огоньком,  исчезло.
Легкий дымок рассеялся, лезвие снова было чистым и загадочным.
     Томас ощутил, как голос золотого гиганта дрогнул:
     -- Откуда... откуда у тебя этот меч?
     Томас в затруднении оглянулся на Олега, ляпнуть  не  то  --  потерять
голову, а Олег выдавил из себя, явно преодолевая боль и головокружение:
     -- Аллах знает, что дать, у кого взять.
     -- Но...
     Олег сказал хрипло:
     -- Вы усомнились в мудрости Аллаха?
     Ридван сглотнул, развел широкими дланями. Золотые  стражи  столпились
вокруг, Томас чувствовал, как цепкие глаза ощупывают не только снаружи, но
и изнутри. Человек в халате  бережно  поднял  меч  Томаса  обеими  руками,
преклонил колено, благоговейно прикоснулся губами  к  блистающему  лезвию.
Олег кивнул:
     -- Это Зу-л-Факар, доблестный Увейс. У тебя острый глаз.
     -- Я не раз видел этот меч в бою,-- прошептал человек, которого  Олег
назвал Увейсом.-- Не узнать такой меч!
     А сам Ридван, главный страж врат, сказал почти умоляюще:
     -- Но вы то хоть правоверные?
     -- На праведников смахиваем не больно,-- пробормотал Олег  понимающе.
Кровь из-под пальцев текла все тише.-- Ридван, Аллаху уверовавший  в  него
франк дороже нечестивого араба...
     -- А вы... уверовали? -- спросил Ридван с надеждой.
     Томас вспылил, открыл рот для гневной отповеди, а там будь что будет,
за веру умереть достойно и почетно, но калика сказал многозначительно:
     -- Аллаху наперед видно, кто уверует... а кто  из  ранее  уверовавших
отшатнется в нечестии.
     Ридван нервно сглотнул:
     -- Да-да. Вы проходите, ваши раны  сейчас  исцелятся.  Я  распоряжусь
насчет гурий. Вас сейчас облекут в одежды  из  сундуса  и  парчи,  украсят
ожерельями из жемчуга. Там  ваши  чаши,  в  которых  напиток  чист,  и  от
которого  не  страдают  головной  болью   и   ослаблением...   Вам   будут
прислуживать  отроки  юные.  Когда  узрите  их,  сочтете  за   рассыпанный
жемчуг... Как  и  ко  всем  праведникам,  к  вам  придут  девы  черноокие,
большеглазые,  которые  будут   принадлежать   только   вам.   Скромноокие
девственницы, которых еще не коснулся ни человек, ни джинн...  На  каждого
из  вас  по  десять  тысяч  гурий,  которые  к   утру   снова   становятся
девственницами...
     Томас видел, как на глазах оживает  калика,  грудь  расправляется,  в
глазах зажглись нескромные огоньки. Да и у самого,  он  ощутил  с  ужасом,
потяжелело в чреслах, туда  прилила  горячая  кровь,  разбухло,  в  черепе
быстро и хаотично пронеслись безобразные, но яркие и  волнующие  картинки,
от которых вся кровь ушла туда вниз.
     Он с трудом прочистил горло:
     -- Гм... гр-р-р... Э-э... сэр калика, это в тебе Сатана берет верх.
     Олег обернулся, в зеленых глазах прежнее  выражение  медленно  гасло.
Вздохнул, повернулся к Ридвану:
     -- Благодарю. Но мы в пути. Нам еще рано.
     -- Уходите? -- спросил Ридван радостным голосом.
     -- На то воля  небес,--  ответил  Олег  дипломатично...--  Мы  должны
выполнить свое. Спасибо, что помогли отбиться от этих...  пернатых.  Здесь
есть другой выход?
     -- Есть, но далеко,-- ответил Ридван торопливо.-- А чем этот нехорош?
     -- Могут присматривать за воротами.
     -- Разве? -- изумился  Ридван...--  Да  кто  в  здравом  уме  покинет
джанну? Страну, где нет ни зимы, ни лета, где сады темнозеленые, где  реки
из воды, что не портится, и реки из молока, вкус которого не  меняется,  и
реки из вина, приятного для пьющих, и реки из меда очищенного?..
     Олег вздохнул:
     -- Не упоминай хотя бы десять тысяч девственниц, а то мой друг и  так
слаб в коленках... Вишь, слюни потекли? Надо идти. А те, что  нападают  на
нас, знают, что мы все равно до них доберемся. Потому будут ждать у входа.
     -- Тогда вы великие герои,-- сказал Ридван с  почтением.  Он  оглядел
обоих уже без опаски.-- Теперь я верю, что не останетесь... как один  тут.
Мерзавец редкий.
     Он задумался, к нему подошел другой страж, пошептал на ухо,  указывая
глазами на пришельцев. Ридван кивнул, обратился к Томасу:
     -- Там в самом деле заметили двух.  А  дальше,  похоже,  целая  стая.
Растревожили! Из нашего рая выход, как и вход, только один. Но  я  слышал,
что тот мерзавец, который проник сюда хитростью... словом, он что-то нашел
еще. То ли нору, то ли сделал подкоп... Словом, если вам нужен  совет,  то
вам лучше пройти в глубину джанны.
     Томас пристально посмотрел на золотого гиганта. Тот недоговаривал, но
намекнул достаточно ясно. Томас протянул длань, человек в халате с великой
неохотой отдал меч. В темных глазах были злость и  предостережение.  Томас
вложил меч  в  ножны,  забросил  перевязь  за  спину.  Тело  еще  ныло  от
перенесенных ударов, но чувствовал, как спина горделиво  распрямляется,  а
голос звучит звонко и мощно как боевой рог, зовущий в битву:
     -- Олег, ты готов?
     -- Готов,-- ответил Олег словами Томаса,-- готовей не бывает.
     До   самого   сада,   роскошного   и   темнозеленого,   они   ощущали
почтительно-уважительные взгляды. Томаса они наполняли силой, он раздвигал
плечи, шагал красиво и широко, показывая, как умеет держаться  благородный
рыцарь, исполненный величия и отваги. Скосив глаз, спросил вполголоса:
     -- А кто этот... в зеленом халате? На ангела рожей не вышел, но  и  с
голыми бабами не валяется. Чуть услышал звон мечей, сразу примчался!
     -- Увейс?.. Увейс Карани, полководец и воитель. Как-то, помню,  начал
топтать сапожищами плащ, оставленный ему Мухаммадом. Народ пришел в  ужас,
остановили силой, а  он  сказал  с  раздражением,  что  зря  это  сделали,
дурачье: он уже почти принудил аллаха простить грехи всех мусульман.
     -- Ну-ну,-- протянул Томас, мало что поняв,-- а что у него  с  рожей?
Ни одного зуба!
     -- Это с той битвы, где Мухаммаду выбили зуб... Увейс услышал, но  не
знал, какой именно  зуб  потерял  любимый  пророк,  и...  чтобы  ничем  не
превосходить своего обожаемого вождя, выбил себе все зубы.
     Роскошный сад поглотил их полностью, а изгиб реки вывел на  роскошный
песчаный берег.
     Томас  ахнул.  Глаза  широко  распахнулись,  а  челюсть  отвисла   до
кованного миланскими мастерами пояса. Олег всмотрелся, хмыкнул весело:
     -- Праведники развлекаются... Вишь, вино лакают,  а  при  жизни  было
нельзя. Здесь, наверное, и свинину есть можно.  А  девок  сколько!  И  все
такие услужливые... Хотя, наверное, мне  бы  надоело  быстро.  Сказал  бы:
одевайся-ка ты, девка, и начинай сопротивляться...
     Томас опомнился, выпрямился с горделивым достоинством. Не  зная,  что
сказать, бросил напыщенно:
     -- Все-таки,  человек...  если  он  человек,  а  не  тварь  животная,
стремится к совершенству духа. А это все -- от  дьявола.  Я  не  удивлюсь,
если Сатана сюда тайком ходит.
     -- Гм...
     Он придержал Томаса, наперерез шли девушки в полупрозрачных  одеждах,
ничуть не скрывающих  их  прелести.  Впереди  двигалась  легкой  танцующей
походкой красавица, чьи длинные толстые косы ниспадали по прямой  спине  и
касались пяток. Стройные ноги несли гордо, бедра двигались  из  стороны  в
сторону так широко, что Томас начал водить головой из стороны  в  сторону.
Ее лицо было не просто милым, а прекрасным, женственным.  Глаза  смеялись,
на полных губах играла беспечная улыбка. Грудь высока, обе чаши крупные  и
торчащие, красные ободки горят как розы. Глаза Томаса вылезли из орбит, не
сразу рассмотрел, что  на  груди  каждой  женщины  огнем  полыхают  знаки,
которые он определил как буквы чужого языка.
     -- Что там написано? -- спросил он шепотом.
     -- Да какая тебе разница?
     -- Ну... не знаю.
     -- Брось, твоего имени там нет.
     Томас прошептал:
     -- Это имена?
     -- Да.
     -- А как зовут... вот эту?
     -- Это не их имена, а их владельцев.
     Томас нахмурился:
     -- И здесь рабство? Надо вмешаться...
     --  Да  нет,  это  гурии.  У  них  одна  обязанность   --   услаждать
праведников. На каждого праведника, ты ж  слышал,  по  десять  тысяч  этих
красавиц. А всем праведникам, да будет тебе известно, всегда  по  тридцать
три года.
     Томас прошептал:
     -- Все равно, видать, с праведниками у них не густо.
     -- Не знаю, не знаю. А чтоб не перепутались, у каждой  на  груди  имя
своего праведника. Подумай, Томас, у мусульман  рай  поинтереснее...  А  к
утру, ты слышал, все гурии снова становятся девственницами.
     У Томаса сам собой вырвался вздох,  но  когда  заговорил,  голос  был
тверд и непоколебим как скалы Йоркшира:
     -- Я останусь верен Пречистой Деве.
     -- Ну тогда  пойдем,--  сказал  Олег  безжалостно.--  Нечего  глазами
раздевать тех, кто и так уже...
     --  Это  тебе,  язычнику,  эти  гурии  и  отроки,  подобные   жемчугу
рассыпанному, ближе, чем святой и строгий рай истинного Бога!..
     Олег ответил рассеянно:
     -- В чем-то ближе, в чем-то дальше.
     -- А в чем ближе? -- cпросил Томас подозрительно.
     -- Да ты наверняка слышал про  Мухаммада  и  гору...  Да,  тот  самый
случай. От него все требовали чуда, мол, докажи  свое  право  говорить  от
имени Аллаха. Ему надоело,  однажды  пообещал,  что  скажет  заклинание  и
приблизит к себе гору. Собралась  толпа.  Ждут,  слюни  глотают.  Мухаммад
произнес заклинание, но гора как стояла, так и стоит. Среди  народа  пошел
ропот, смешки. Ну, сам знаешь какова толпа: чем  крупнее  --  тем  подлее.
Тогда Мухаммад улыбнулся и произнес: "Если гора не хочет идти к Мухаммаду,
он сам пойдет к ней", и спокойно пошел к горе, тем самым  приблизив  ее  к
себе.
     -- Хитрец,-- сказал Томас убежденно.
     -- Да? Это суждение простолюдина, Томас. А  рыцарь,  да  еще  будущий
король должен смотреть глубже. В той толпе тоже сказали радостно: увертка!
Но те, кто стоял в сторонке от толпы, поняли правильно. Тогда  иносказания
понимали лучше. Поняли, что сказал, а потом на примере и показал Мухаммад.
В отличие от христиан, что по-рабски униженно молят  о  чуде,  о  милости,
последователь Мухаммада должен сам творить чудо. Своей волей, своим  умом,
своей настойчивостью и упорством. Как тебе такое?
     -- Все  равно  истинная  вера  только  христианская,--  сказал  Томас
напыщенно.
     -- Почему?
     -- Почему? -- удивился Томас.-- А потому!
     Он  похлопал  по  рукояти  длинного  меча,  гордо  выпрямился.   Олег
отвернулся, скрывая улыбку. Доблестный рыцарь  как-то  забыл,  что  в  его
ножнах дремлет Зу-л-Факар, меч пророка,  который  тоже  только  свою  веру
считал истинной.
     Стайка  гурий  пробежала  мимо,  смеясь  и  бросаясь  цветами.  Томас
проводил женщин сожалеющим взором. У одной,  хорошенькой  и  игривой,  как
котенок, буквы на груди внезапно показались знакомыми. Она уже скрылась, и
Томас поспешил за каликой, но в голове вертелась суматошная мысль, где  он
видел эти буквы. Не на той ли скале, где калика выбил свое имя?

     Он не успел додумать мысль, поперхнулся, глаза стали размером  с  два
щита.  Лужайка  впереди  загажена,  будто  там  резвился   пьяный   табун.
Прекрасные кусты роз безжалостно изломаны, из сломанный ветвей каплет сок.
На смятой  траве  трепыхается  прозрачный  клок  одежды.  Земля  втоптана,
отпечатки сапог видны так отчетливо, словно неизвестный даже выставлял  их
напоказ.
     Мороз прошелся по  телу  Томаса  густой  волной.  Рука  непроизвольно
коснулась рукояти меча, Олег тоже выглядел встревоженным.
     -- Так и должно быть? -- спросил Томас дрогнувшим голосом.
     -- Сам же знаешь,-- огрызнулся Олег.
     Глаза его обшаривали ближайшие кусты. Уже осторожно миновали красивый
грот под высокой живописной скалой. Река приблизилась настолько, что Томас
не поленился войти по колено, зачерпнул ладонью, осторожно отпил. На  лице
выразилось изумление:
     -- Не соврал! Чистейшее вино. Эй, нашего бы прелата  сюда...  Гм,  не
стоит, хотя он и крепок в вере.
     -- А как же борьба с искушениями? -- поинтересовался Олег отстранено.
     -- Ну, искушения хороши только...
     Он не договорил, из кустов  впереди  выскочил,  ломая  нежные  ветви,
высокий мужчина, статный и жилистый,  одет  с  вызывающей  небрежностью  в
зеленое с головы до ног, даже сапоги в  раздавленной  зелени.  Голые  руки
перевиты толстыми жилами, хищное лицо напомнило Томасу облик  злого  орла.
Узко  посаженные  глаза  смотрели   с   вызовом,   готовностью   причинить
неприятность.
     -- А, новенькие,-- заорал он нагло, его рука метнулась за  спину,  во
мгновение ока в руке блеснул узкий, хищно загнутый клинок.
     Томас от неожиданности выхватил меч  едва  ли  не  быстрее,  а  когда
незнакомец опешил и остановился, Томас лихо повертел  мечом,  показывая  с
какой легкостью обращается с тяжелым двуручным, и насколько у него  крепка
кисть. В другой руке появился щит, и Томас, заслонив левую сторону  груди,
сам двинулся на нежданного противника.
     Тот отпрыгнул:
     -- Эй-эй, погоди!
     -- Защищайся,-- процедил Томас ненавидяще,-- мерзавец!
     -- Эй, мы с тобой не ссорились!
     -- А  кто  сад  загадил?  --  рявкнул  Томас.--  Куда  бежишь,  тварь
дрожащая?
     Незнакомец отступал, отпрыгивал, движения были легки как у  белки,  а
земли касался с легкостью пушинки. На какой-то миг Олегу  показалось,  что
вовсе завис в воздухе. Нахмурившись, он крикнул Томасу:
     -- Погоди, защитник ислама!.. А ты, зеленый стручок, что-то мне  твоя
рожа знакома. Это не ты у меня в прошлом году один сапог спер?
     Томас  остановился,  но  сверканием  глаз  и   свирепым   раздуванием
рыцарских ноздрей выказывал, что только  уважение  к  отшельнику  удержало
карающую руку. Но если зеленый словом или взглядом выкажет непочтение,  то
даже заступничество святого человека не спасет от самого острого на  свете
меча.
     Незнакомец осторожно наблюдал за руками Томаса, но обратился к Олегу:
     -- Что ты, уважаемый! Как мог подумать на меня  такое?..  Да  чтоб  я
позарился на какие-то сапоги, сшитые неизвестно где и неизвестно кем?..  А
вот одеяло однажды стянул, что было, то было. Но стоит ли  вспоминать  то,
что стряслось пару веков тому?
     Олег покачал головой:
     -- Идрис, гром тебя разрази... Но ты-то как здесь очутился?..  Томас,
это хитрейший из шайтанов... хотя клянется, что не шайтан.
     Идрис засмеялся, зубы были белые и ровные, как жемчуг. Томас невольно
вспомнил доблестного Увейса.
     -- Ольг Богоборец, разве я не в раю?
     -- Ну в раю,-- буркнул Олег.
     -- Разве рай не для праведников?
     --  Но  ты-то  при  чем?  --  рассердился  Олег.--  Ты   последний...
последняя... кого можно пустить в джанну. А во что превратишь, понятно. Мы
уже видели следы твоих безобразий.
     Иблис отмахнулся:
     -- За ночь зарастет. Да и не столько уж потоптал травки... Ты-то  как
сюда попал? И этот отважный франк, на  челе  которого  я  вижу  отмеченные
рукой Аллаха знаки шахского достоинства.
     Томас посопел, не зная,  как  отнестись  к  заявлению,  что  и  Аллах
признал его королем, на всякий случай грозно посверкал глазами, а  меч  со
стуком воткнул перед собой в землю. Там  охнуло,  выступила  кровь.  Идрис
довольно улыбнулся:
     -- Что вас сюда привело?
     На лбу Олега  сдвинулись  тяжелые  морщины,  зеленые  глаза  тревожно
потемнели. Томас видел, что калика напряжен как лев перед прыжком,  слышит
любой шорох, по запахам видит все на расстоянии полета стрелы.
     -- Нет,-- сказал Олег негромко,-- ты скажи сперва, как сюда попал ты.
Только говори правду! Ты же знаешь, я смогу отличить ее от твоей брехни.
     Идрис расхохотался:
     -- Главное -- результат, не так ли? А кто  как  сюда  попал,  так  уж
важно?
     Олег сказал еще напряженнее:
     -- Важно даже для меня. А уж для сэра Томаса -- вдвойне. Он настоящий
праведник, в отличие от меня. Но даже я тебя бы сбросил.
     Глаза Идриса насмешливо блеснули:
     -- Рай -- это место, где соблюдаются законы. И законы слова. Но  если
так уж хочешь знать, я упросил  Израила...  тогда  он  стоял  на  воротах,
пропустить меня через зачарованный вход, посмотреть рай.  Хоть  чуть-чуть,
пока Аллаха там не было. Все-таки друг, вместе с ним такое вытворяли,  что
у меня  и  в  аду,  не  поверишь,  вот  такие  мурашки  вскакивали,  когда
вспоминал!.. Даже сейчас спина покраснела. Хошь покажу?
     -- Не надо,-- отказался Олег, морщась. То ли  спину  покажет,  то  ли
место пониже.-- И неподкупный Израил впустил? Брешешь, не поверю.
     Идрис со смиренной рожей развел руками:
     -- Придется поверить. Израил впустил. Правда, сперва взял слово,  что
быстро погляжу и тут же выйду. Дальше понятно?
     Олег покачал головой, понял, а Томас сказал грозно:
     -- Клятвопреступник?
     Идрис надменно усмехнулся:
     -- Я? Я счел бы позором нарушить слово. Спроси своего друга,  нарушал
я когда-либо? Я -- великий воин,  а  не...  Словом,  быстро  оглядел  рай,
вернулся и сказал, что ничего особенного. С каким облегчением он вздохнул,
скотина! Тоже, видать,  начал  побаиваться,  что  останусь.  Как  ангелизм
портит некогда гордых и честных героев! А когда я  хотел  уйти  на  землю,
обнаружил, что забыл в раю обувь... Израил сам пихнул меня в спину: скорее
убери, пока Всевышний не заметил. От его толчка я так и влетел в рай!.. Но
в тот раз уже не давал слово вернуться. Кто упрекнет в вероломстве?
     Томас присвистнул, а Олег поинтересовался:
     -- Измаилу здорово влетело?
     Ухмылка на роже Идриса была гнусная:
     -- Бог милостив... Правда, потом пух и перья сгребали  по  всему  раю
граблями. Измаил до сих пор со мной не общается. Уж не знаю, почему. Перья
ведь отросли ярче прежних! Да и работа теперь поинтереснее. То стоял дурак
дураком на вратах, а  теперь  носится  по  всей  земле,  души  выдирает...
Ангелом смерти стал. А на вратах стоит  другой  здоровяк.  Меня  ненавидит
люто, я к нему боюсь подходить за три полета стрелы. Тупой как те  сапоги,
которые носит.
     Томас зло хмурился, золотой Ридван спас их  от  напавших  ангелов,  а
Олег вдруг протянул задумчиво:
     -- А мне теперь кажется, что он не совсем тупой...
     Взгляд зеленых глаз стал острее. Идрис поежился, спросил нервно:
     -- Ты что задумал? Ольг, мы с тобой не ссорились! Те мелкие  проделки
не счет. Ну, хочешь, я три одеяла притащу? Какого хочешь  цвета?..  Лежать
тебе, правда, некогда, но прихватишь с собой. Вот франк у тебя  без  дела,
понесет... Его это даже украсит.
     Олег огляделся по сторонам:
     -- Ты здесь и живешь?
     -- Конечно,-- удивился  Идрис.--  Меня  не  выгоняют,  ибо  что  один
разрешил, не может отменить никто.
     -- Но ты отсюда не отлучаешься?
     -- Нет, конечно!
     Томасу почудилось, что Идрис ответил  слишком  поспешно,  а  в  глаза
Олегу смотрел тоже чересчур честными глазами, просто лопаясь от  святости.
Олег помедлил, сказал в задумчивости:
     -- Выдохся... Жаль,  уходит  старая  смена.  Раньше  был...  ах,  что
говорить.
     Он махнул рукой. Идрис обиделся:
     -- Это я выдохся?
     -- Прости,--  сказал  Олег.--  Это  я  так.  У  всякого  когда-то  да
наступает время, когда жаждешь покоя,  зеленой  травки,  сладкого  вина  в
кубке, что подносят услужливые отроки.
     Он повернулся уходить, сделал знак Томасу. Рыцарь  со  стуком  бросил
меч в ножны, красивым движением забросил тяжелую перевязь за спину.  Идрис
смотрел исподлобья:
     -- Дурень ты, а еще Ольг Богоборец, прозванный Смотрящим! Если  здесь
пробыть хоть неделю, завоешь как шакал! А я похож на шакала?
     Олег помедлил с ответом:
     -- Пока что... нет. Но как?
     --  Отыскал  лазейку...  Иногда  выскальзываю  побродить  по   свету.
Полетать, поплавать...
     -- Своровать, побуянить,-- подсказал Олег.
     -- Пусть и так. Но я не выдохся, понял? Ладно, я тебя вижу  насквозь.
Ты хочешь сам ускользнуть незамеченным, верно?
     Олег заметил:
     -- Ты сохранил свою проницательность.
     -- Что да, то да,-- согласился Идрис польщенно.-- Так и быть, покажу.
Но ты должен поклясться, что  никому  и  никогда...  И  твой  франк  пусть
поклянется. Меня выгнать отсюда не могут, зато не впустить...
     Томас превратился в слух. Олег кивнул с усмешкой:
     -- Явно ты уже еще один лаз приметил. Я тебя знаю!
     -- Пойдем,-- пригласил Идрис.-- Но ты хоть скажешь, что такое  важное
сперли, что боитесь пройти мимо Ридвана?
     Олег помялся, взглянул на Томаса, беспомощно развел руками:
     -- Прости, но это слишком... важное. Когда-нибудь узнаешь.

     Глава 8

     Лазейка вывела в сад который ничем не отличался от того, что  остался
по ту сторону. Калика оскорбительно пробурчал, что оба рая, то бишь  сада,
лишь отгороженные части старого Эдема. Этот тоже  зовется  Эдемом,  только
правила малость иные.
     Томас сказал подозрительно и с язвительностью:
     -- Что-то лучше меня знаешь мой рай,  моих  святых,  всех  архангелов
различаешь... Уж не надумал ли принять истинную веру?
     -- Не надумал,-- коротко ответил Олег.
     Томас хмыкнул, потом ощутил, как словно окатило холодной волной.  Еще
охотнее, чем о друге, вызнают о враге!
     В стороне  промелькнула  быстрая  тень,  Олег  успел  увидеть  только
полупрозрачные крылья, а Томас ахнул:
     - Собака!.. Кто это собаку пустил в рай?
     Олег отмахнулся с раздражением:
     - А чем тебе собака не человек?..
     Но глаза у него были отсутствующие.  Томас  с  еще  большим  холодком
ощутил, что калика отвечает невпопад, напряжен так,  словно  готовится  не
просто помочь отыскать Ярославу, а все здесь сжечь, разрушить, истребить!
     Ряды  праведников  среди  зелени  показались   Томасу   похожими   на
гигантские стаи белых голубей,  что  сели  передохнуть  после  перелета  в
теплые страны. Но эти голуби уже достигли страны обетованной, и  хвалебная
песнь возносилась из тысяч и тысяч душ мощно, хоть и нестройно, но громко.
     -- Вот это рай! -- сказал Томас благоговейно.
     -- Да, рай,-- ответил Олег с неопределенностью в голосе.
     Томасу почудилось что-то  недоброе,  он  покосился  подозрительно  на
язычника, но Олег уже смотрел поверх райских кустов:
     -- Будем проталкиваться?
     -- Да не очень-то и плотно сидят,--  определил  Томас.--  Пройдем.  В
крайнем случае, через кусты.
     Когда приблизились, благостное пение стало настолько мощным, что Олег
ощутил себя мухой  в  патоке.  Томас  ломился  впереди,  в  железе  легче,
праведники в белых одеждах пели самозабвенно, полузакрыв  глаза,  а  то  и
вовсе зажмурившись, отдавшись пению, и когда Олег ненароком пихнул одного,
тот повалился на бок, не выпуская кифару... или что там у него, а рот  все
еще раскрывался, хотя дыхание вышибло.
     Томас сказал нервно:
     -- Ты не больно то... Обрадовался. Я в твоем раю никого не пихал!
     -- Ты сам их валишь как чурки.
     -- Я в своем! К тому же мне кажется,  эта  часть  сада  отведена  для
простолюдинов. Да нет, пахнет  по-райски,  но  больно  рожи  простые,  без
признаков благородства.
     -- Тогда можно пихаться?
     --  Только  мне,--  отрезал  Томас.--  Простой  народ  под  рыцарской
защитой! Иначе кто будет хлеб сеять, замки строить, мясо к столу подавать,
коней подковывать, ежели всякий толкать простых людей станет?
     Когда  миновали  ряды  праведников-простолюдинов,  Томас  сам  выбрал
дорогу,  чутье  подсказывало  где   бы   Господь   разместил   праведников
благородного сословия. Зелень ярче,  кусты  выше,  а  розы  крупнее.  Даже
пахнут мощнее, без скупости и бережливости.
     Когда по ту сторону забора из роз раздались  голоса,  Томас  тихонько
воскликнул:
     -- Они, рыцари!.. Чувствуешь врожденное достоинство?
     -- А если то не рыцари?
     Томас наградил его негодующим взором, но  из  осторожности  не  полез
через  кусты,  раздвинул  ветви.  По  ту  сторону  зарослей  цветущих  роз
прогуливались с арфами в руках рыцари  в  белых  доспехах  из  серебра.  У
каждого за плечами по два белых крыла, забрала подняты, у многих на шлемах
развеваются гордо перья, конские хвосты.  Каждый  держал  на  локте  левой
руки, чтобы не мешал играть  на  струнах,  щит.  Треугольные,  квадратные,
овальные, ромбовидные, с выемками и без них --  все  к  радости  Томаса  с
гербами. Он жадно всматривался в этот  цвет  рыцарства  всех  христианских
королевств Европы, а волхв больше посматривал  наверх,  укрывал  блестящую
спину рыцаря ветками.
     Томас внезапно ахнул, подался вперед так, что Олег вынужденно ухватил
его за плечи, оттянул за укрытие. Томас изумленно прошипел:
     -- В самом деле мир тесен!.. В родной Британии я с ним  всего  дважды
виделся, а здесь только шаг ступил -- сразу же напоролся...
     Он просвистел незамысловатую  песенку.  Один  из  рыцарей  вздрогнул,
остановился, повертел головой. Томас просвистел снова. Рыцарь  повернулся,
постоял в нерешительности, затем Томас с облегчением увидел как направился
в их сторону.
     Пригнувшись за кустами, наблюдали, как  блестящий  шлем  проплыл  над
благоухающими розами, застыл. Томас свистнул, и рыцарь,  раздвинув  кусты,
проломился к ним. Крылья  у  него,  как  заметил  Томас,  росли  прямо  из
железного доспеха, так что сэр Гальд явно мог снимать их вместе с железом,
когда ложился, к примеру, на ложе. Но в остальном все  тот  же  доблестный
рыцарь, исполненный всяческих рыцарских добродетелей, знаток геральдики  и
правил рыцарской чести, неизменный судья в рыцарских спорах.
     Седые брови сэра Гальда, кустистые и острые, как  наконечники  стрел,
взлетели на середину лба. Он даже отшатнулся:
     -- Сэр Томас?.. Вот уж не ожидал...
     -- Сэр Гальд,-- произнес Томас польщено,-- я счастлив, что меня узнал
и запомнил такой известный рыцарь, с мнением которого считаются  короли  и
императоры.
     Рыцарь перевел светлый взгляд на калику, смерил его с головы  до  ног
брезгливым взором, снова посмотрел на  Томаса.  На  суровом  лице,  всегда
бесстрастном, как помнил Томас, отразилось удивление и замешательство:
     -- Да-да, сэр  Томас...  Конечно  же,  я  узнал  доблестного  рыцаря,
который так отличился при взятии  Иерусалима...  Который  доблестно  вышиб
главные ворота, ибо, как потом выяснилось,  принял  за  ворота  таверны...
хотя, как известно, Иерусалим вроде бы не на берегу  моря...  Правда,  вас
тогда качало, качало... И он же захватил  сарацинское  знамя,  ибо  спьяну
принял за украденную  с  его  коня  попону...  Причем  зарубил  двенадцать
сарацинских паладинов...
     -- Это несущественно,-- перебил Томас поспешно,-- главное же, что  вы
меня узнали...
     -- Нет-нет,-- перебил в свою  очередь  калика,--  благороднейший  сэр
Гальд, продолжайте, продолжайте! Вы так  хорошо  рассказываете!  И  я  так
много узнаю нового!
     Польщенный сыр Гальд откашлялся и открыл было рот, но Томас с крайней
поспешностью, даже неприличной для короля, вклинился:
     -- Сэр Гальд, я обращаюсь как к старшему и знающему. Вы здесь, как  я
вижу, заниаете место, достойное вашего звания и знаний...
     Краем глаза он видел  проелькнувшее  над  ними  полупрозрачное  тело.
Привычка вона затавила  пригнуться  и  бросить  руку  на  меч.  Сер  Гальд
встревожился:
     - Сер Томас, что с вами?
     - Сер Гальд, вы видели... собаку?
     Старый рыцарь проводил долгим задумчивом взором крохотное тельце, что
сиротливо рыскало над  головами  праведником,  потом  унеслось  в  сторону
главный врат. Гглаза его потеплели, но голос, напротив, стал еще строже:
     - Это не собака, а пес. Благородный! Он  умер  от  тоски,  когда  его
хозяин  был  выбит  из  седла  на  турнире...  э-э...  в  день   коронации
достославного Кнута ударом копья, после чего сломал шею.
     - Но разве самоубийц в рай уже пускают?
     Сэр Гальд отшатнулся:
     - Сэр Томас, как можно!.. Он не убился, а повыл трое суток,  а  потом
помер. Это почти своей смертью! Нет, выше: по табелю о рангах  благородных
смертей это приравнено к гибели в горящем замке, окруженном превосходящими
силами противника. Он и муки принял не только телесные, но и душевные, что
угодно богу...
     Огненные брови сдвинулись на переносице Сатаны. Черти за спиной князя
     - Но все-таки собака... Ведь у животных нет души!
     Олег прервал нетерпеливо:
     - Сер Томас, это слишком сложный  вопрос,  чтобы  обсуждать  его  без
конклава. Думаю, у животных нет, как и  не  у  всех  людей...  женщине,  к
примеру, зачем душа?... а у собак, естественно, есть.  Ты  хотел  спросить
что-то другое.
     Томас хлопнул себя железной ладонью по лбу. Раздался густой протяжный
звон, словно ударили в большой колокол.
     - Нам крайне  важно  пройти  к  хехалоту...  так  почему-то  обзывает
небесный дворец мой дикий проводник... а чутью зверей мы доверяем  больше,
чем человеческому.
     Брови сэра Гальда всползли еще выше, а глаза стали вдруг круглые, как
щиты англов:
     -- Сэр Томас! А где ваши крылья?
     -- Крылья? -- удивился Томас. Он обеспокоено пощупал себя по спине, с
облегчением перевел дух: -- Как вы меня напугали, сэр  Гальд!  Мне  только
этой гусиности недоставало. На шлеме, понятно, но чтоб еще и на спине...
     -- Но крылья,-- прошептал сэр Гальд,-- всякая душа с крыльями...
     -- И моя тоже,-- воскликнул Томас,--  наверное,  тоже!  Но  она  там,
внутри, а я -- снаружи. И мне нужен хехалот!
     Рыцарь отступил на шаг, мясистое лицо обрело синюшный оттенок:
     -- Так вы, значит, во плоти? А я ломаю голову, как это  сэр  Томас...
тот самый сэр Томас... да здесь в раю! Тогда кого же в ад?.. И вы  посмели
явиться  в  гнусной   плоти,   подверженной   всяким   страстям,   похоти,
чревоугодию, низменным порокам...
     Он поперхнулся слюной, закашлялся.  Олег  ткнул  Томаса  в  бок,  тот
пригнулся, попятился в  кусты.  Над  садом  стремительно  неслись,  быстро
снижаясь, два крупных ангела в белых одеждах. Полотно трепетало по  ветру,
золотые волосы красиво развевались. Олег придержал Томаса  за  плечо,  они
присели за кустом, сэр  Гальд  недоумевающе  повел  все  еще  красными  от
праведного гнева очами по сторонам, и тут на него и кусты  роз  обрушилась
волна жара. Громко захлопали крылья. Ангелы рухнули с  обеих  сторон  сэра
Гальда. Он вскинул голову в недоумении, а Томас только ахнул, когда ангелы
заломили доблестному знатоку геральдики руки  за  спину  и,  вместо  того,
чтобы взмыть, с грохотом провалились сквозь твердь.
     Донесся удаляющийся крик. Олег выждал,  огляделся,  подошел  к  дыре,
опасливо вытягивая шею. Отверстие, похожее на небольшую полынью для  ловли
крупной рыбы, затягивалось быстрее, чем шнурок  на  калите  скряги.  Томас
вскрикнул негодующе:
     -- Что стряслось? За что?
     Олег подумал, закрыл глаза. Томас сопел в ярости,  топал,  но  калика
думал долго, основательно. Наконец глубоко вздохнул, словно пробуждаясь от
долгого сна, огляделся:
     -- Ну что, пойдем?
     -- Сэр калика,-- прорычал Томас.-- Что с сэром Гальдом? Что эти...  в
перьях? Уж не снизу ли, дабы не дать ему сказать, где Яра?
     -- Ну что ты,-- сказал калика успокаивающе,-- просто закон  для  всех
одинаков.
     -- Какой закон?
     -- Не оставившие потомства в рай не допускаются.
     Томас отшатнулся:
     -- Ну, закон верен... нечего пустоцветами засорять эти сады...  но  у
сэра Гальда были дети! Я даже внуков видел!
     Калика с сочувствием развел руками:
     -- Значит, погибли.
     -- Но при чем здесь сэр Гальд? -- вскричал Томас.-- Не он же убил!
     --  Но  не  дал  им  достаточно  жизненной  силы,--  ответил   калика
невнятно.-- Или хитрости, изворотливости.  Пусть  даже  трусости,  которая
спасла бы от меча, предупредила бы о  беде.  Сэр  Томас,  нет  совершенных
законов! Даже у вас в Британии, разве законы не приближенные?
     -- Как это?
     -- Кто скажет точно, кому голову с плеч, а кого в тюрьму?  А  если  в
тюрьму, то на сколько?.. Круглые цифры всегда врут, сэр Томас.
     -- При чем здесь круглые цифры?
     -- А то,  если  кому-то  в  тюрьму,  скажем,  на  два  года,  то  это
приблизительная оценка. На самом же деле должно быть,  скажем,  два  года,
месяц, шесть дней и три часа с минутами.  Или  год,  одиннадцать  месяцев,
восемь дней и три часа с минутами. Но судьи пока не могут  добиться  такой
точности. А здесь и подавно! Здешние  законы  очень  древние,  а  меняются
медленно... Так что сэр Гальд пострадал за нерасторопность своих потомков.
Ясно?  Но  все  же  давай  отсюда  выберемся  побыстрее.  Неизвестно,  что
расскажет по дороге.
     Томас повесил голову. Калика слышал, как он брел сзади, бормоча:
     -- За грехи отцов -- понятно... но за грехи внуков, правнуков?..
     Лязгнуло. Судя по короткому грохоту, сэр Томас  вздрогнул  или  зябко
повел плечами. Впрочем, подумал он, утешая себя, сэр Гальд, знаток законов
рыцарства, похоже, тоже потомок того... десятого.

     По ту сторону кустов неспешно шел нечесаный человек в  белом  хитоне.
Лебяжьи крылья свисали,  будто  никогда  не  пользовался.  Лицо  выглядело
дерзким, через щеку тянулся длинный шрам. В  правой  руке  держал  длинный
прут, коим время от времени сшибал головки цветов.
     Томас сделал движение вылезти, с таким и поговорить  можно,  но  рука
Олега предостерегающе сжала железное плечо. Человек на ходу смачно сплюнул
в ту сторону, где они прятались, промахнулся в головку розы,  выругался  и
пошел вдоль цветущей аллеи, насвистывая похабную песенку.
     Томас сердито смотрел ему вслед:
     -- Что это за мерзавец? С такой-то рожей  в  раю?  Или  я  что-то  не
понял...
     Калика успокоил насмешливо:
     -- Ты все понял правильно. Это разбойник Рах, которому  Иисус  сказал
на кресте: "Сегодня же будешь со мной в царстве небесном".  Когда  Христос
явился наверх, этот тип уже встречал его... и  его  прародителей,  у  врат
небесных. Ну, пойманный на слове Иисус провел его через ворота... ну,  где
скорее верблюд через игольное ушко...
     Томас спросил подозрительно:
     -- А почему поспел раньше Иисуса?
     Калика удивился:
     -- А разве  не  всегда  так?..  Впрочем  Иисус  после  смерти  сперва
спустился в ад, вывел оттуда Адама и Еву. Тоже, если по справедливости, не
за праведность или другие заслуги, а лишь за то, что прародители. Так же и
с разбойником. Сколько их было распято, повешено, обезглавлено  в  тот  же
день в других краях! Даже достойных людей, но никто  не  попал  в  царство
небесное! Не в справедливости дело, а в том,  чтобы  подсуетиться  вовремя
возле могучего человека. Как этот Рах. Лизнул вовремя, вот и гадит  теперь
в райских кущах.
     -- Ну что ж,-- отрезал Томас  сердито,--  в  исламский  рай  мерзавец
проник хитростью, а в наш -- по доброте сердца Христа, который  на  кресте
брякнул, не подумав... Да и плохо на гвоздях думалось, не так ли?
     -- Гм...
     -- А вообще он,-- сказал Томас, все еще не в состоянии успокоиться,--
этот... десятый. Ну, которого слепили из этих... Хорошие люди плодятся как
хорошие яблони, да и то дичают без ухода, а эти размножатся как египетские
мухи.
     Олег скупо усмехнулся разбитыми губами:
     -- Мудреешь, сэр Томас. Скоро не будешь знать, за  какой  конец  меча
браться.

     Ряды рыцарей-праведников среди зелени множились, словно группировался
могучий рыцарский клин. Над кустами  изредка  проносились  райские  птицы,
яркие и щебечущие, Томас злобно смотрел им вслед:
     -- Что с того, что мы на небе?.. На первом, а это все равно, что там,
на земле. Ярослава  наверняка  на  седьмом,  чую.  Сколько,  говоришь,  от
первого до того? Пятьсот лет на самой быстрой колеснице?
     -- Пятьсот,-- согласился Олег.-- Но не до того, а только до  второго.
А со второго до третьего -- тоже пятьсот.  И  так  везде,  до  седьмого...
Правда, если не на колеснице,  а,  скажем,  на  грифе,  на  котором  небес
пытался достичь  Александр  Македонский...  был  такой...  то  уже  не  за
пятьсот, а так это лет за четыреста  девяносто.  Гм...  Если  же  на  Змее
Горыныче, то даже за все четыреста. Думаю, можно отыскать и такого летуна,
что от неба до неба донесет за триста пятьдесят...
     Томас прорычал в тоске:
     -- Тебе-то что, а я столько не вытерплю.  Триста  лет  не  слезать  с
костлявой спины Змея?.. Да  столько  и  не  проживу!..  Нет,  надо  что-то
другое. А если оседлать какого ангела?
     -- Это мысль,-- сказал Олег. Он посмотрел на Томаса с уважением.-- Из
тебя мог бы в самом деле получиться король! Правда, ангел  может  долететь
только до второго неба, дальше не пустят. Там  только  архангелы.  Ну,  те
рангом выше, а крыльев у них  по  шесть.  Пришлось  бы  пересаживаться  на
архангела, а те тоже могут только до третьего, дальше  им  вход  запрещен,
рылом не вышли. Томас,  мы  на  одних  пересадках  замаемся...  если  даже
придумаем, как оседлать хоть самого завалящего ангела. Ты  ж  видишь,  они
ничего не понимают! Сразу в драку. А ты все: благостные, благостные...
     -- Сэр калика! Ну сделай что-нибудь.
     -- Ну... мы пойдем другим путем.

     Томас за всю жизнь не ходил столько пешком. Даже при спокойном теплом
воздухе, когда  ни  жары,  ни  зноя,  под  железными  доспехами  он  начал
разогреваться. Пот сперва побежал по спине, промочил  всю  рубашку,  потом
крупные капли начали срываться со лба, выедали глаза.
     Они  вышли  к  темной  кромке  леса,  долго   двигались   запутанными
тропинками, пробирались через лесные  засеки,  проныривали  под  зависшими
деревьями, перелезали через валежины  в  пять  обхватов.  Наконец  деревья
расступились, впереди простерлась необъятная степь.
     Томас спроси замучено:
     -- А теперь что?
     -- Вот там... видишь?.. юрты.
     Томас долго всматривался:
     -- Даже если и есть, то я умру раньше, чем добреду в такую даль.
     Олег сказал бодро:
     -- Да стоит ли? Нас уже заметили. Со стражей у них неплохо...
     Облачко  пыли  росло,  двигалось  в  их  сторону.   Вскоре   различил
металлический блеск, наконец из пыли выметнулись всадники. Все  неслись  в
их сторону, зловещие блики блистали на кривых саблях и железных шлемах.
     Он потащил из ножен меч:
     -- Они не выглядят друзьями...
     -- Это гунны,-- объяснил Олег.
     Томас поспешно опустил забрало, шире расставил ноги, а  рукоять  меча
ухватил  обеими  руками.  Олег  пристально  наблюдал   за   стремительными
всадниками:
     -- Опусти меч. Это не ангелы! С этими так просто не совладать. К тому
ж не драться пришли...
     Грохоча копытами, словно рассыпая крупный горох, всадники  с  разгону
окружили, на головами взвились арканы. Томас не успел пальцем  шевельнуть,
как тугие веревки перехватили горло,  стянули  руки,  прижав  к  туловищу.
Сабли сверкали перед самой прорезью  шлема.  Он  видел  разъяренные  лица,
брызжущие злобой губы. Его дергали во все стороны,  в  голове  стоял  шум,
словно лавина подминала лес, ломая вековые деревья.
     Внезапно голоса  стали  звучать  иначе.  Томас  ощутил,  как  веревки
отпустили  руки,  перехваченное  горло  жадно  хватило  воздух,  сухой   и
напоенный степными  ароматами.  Всадники  расступились,  Олег  толковал  о
чем-то с вожаком отряда. Затем Олегу подвели заводного  коня,  он  вскочил
без разбега, и Томас только сейчас понял, где  калика  мог  научиться  так
садиться на коня: стремян нет, вместо седла лишь простейшая попона, а узда
не узда вовсе, а жалкий недоуздок.
     Олег повернул коня:
     -- Сэр Томас! Я объяснил, что мы друзья. Не  забудь,  что  ты  --  их
потомок.
     Томас ахнул:
     -- Я?.. Потомок грязных гуннов?.. Да ни за что!.. Да лучше я лопну!..
Да чтоб меня в аду варили в самом большом котле!
     Олег сказал укоризненно:
     -- Томас, ты не прав. Во-первых, не такие уж и грязные.  Рыцари  тоже
благоухают не розами... Во-вторых, не так  уж  и  позорно  принадлежать  к
потомству потрясателей вселенной! Вспомни рассказы своего дяди.  Они  были
грозой Европы, а их князя Аттилу прозвали Бичом Божьим. Если  бы  не  были
великими воинами, смогли бы покорить Европу? А в-третьих, ты в самом  деле
можешь быть их потомком. Они изнасиловали всех женщин Европы!.. Прости, но
англы тогда жили еще на материке, ни о какой Британии не слыхали.
     Томас кое-как взобрался на коня, ехал  в  надменной  и  настороженной
угрюмости. С ними осталось двое воинов, остальные унеслись  вперед.  Томас
возразил:
     -- Я не знаю чья кровь подмешалась в чистую кровь моих  предков...  и
знать не хочу. А они в самом деле... потрясали Европу?
     -- Как медведь грушу,--  заверил  Олег.--  Но  только  они  не  знали
грамоты... как и нынешние короли Европы, не вели своих  записей.  Так  что
все, что простой народ знает о гуннах, известно лишь со слов их врагов.  А
враги, сам понимаешь, наговорят правды не больше, чем поместится  яблок  в
наперстке.
     К ним навстречу трижды вырывались дикие всадники на оскаленных конях,
страшно визжали, гримасничали, потрясали  над  головами  дротиками.  Олег,
перехватив встревоженный взгляд рыцаря, усмехнулся и  поднял  над  головой
посох. Мгновенно несколько всадников сорвали с седельных крюков луки,  уже
натянутые, свистнули стрелы. Томас похолодел, проклятые степняки  стреляли
в калику на полном скаку, кто спереди, кто сбоку,  а  кто  и  оборотившись
назад...
     Посох в руке калики подрагивал, отлетали щепки, но не щепки посоха, а
расщепленные стрелы. Затем калика снова крикнул,  убрал  посох  и  вскинул
руку, выставив ладонь. Один из гуннов крикнул на  своем  гортанном  языке,
явно переспросил, Олег кивнул,  и  тут  же  скифы...  или  гунны,  кто  их
разберет, с диким визгом начали пускать стрелы, целясь в ладонь калики.
     Томас никогда не видел, чтобы стреляли так быстро и так  метко.  Луки
короткие, тугие, а стрелы тоже короче,  чем  у  англских  йоменов,  потому
срывались с тетивы чаще, летели стремительнее... На полном скаку,  подумал
Томас, холодея, что этот язычник вытворяет!
     Томас слышал короткий треск, из пальцев Олега вылетали обломки, снова
молниеносное движение, треск, обломки, пока среди гуннов удивленные  вопли
не   переросли   в   восторженные.   Томас   продолжал   ехать,   сохраняя
надменно-презрительное выражение. Пусть видят,  что  для  него  это  вовсе
детская забава. Он рыцарь, а  не  визжащий  степняк,  что  не  знает,  как
подковать свою лошадь, чтобы считалась конем.

     Глава 9

     В стойбище горели костры, в котлах булькала похлебка.  А  на  плоских
раскаленных камнях жарили мясо. Вокруг костров сидели гунны, ревели песни,
по кругу ходили бурдюки с вином. Из шатров навстречу вышли старшие  гунны,
одетые не то, чтобы уж пышно, здесь  одевались  с  суровой  простотой,  но
Томас сразу ощутил в них вождей.
     Загрохотали копыта, всадники неслись со стороны еще более  удаленного
стойбища. Во главе скакал на роскошном белом жеребце статный воин. Красные
волосы трепало ветром, он был в волчьей безрукавке. Конь  несся  сам,  без
поводьев, а всадник еще издали вскинул руки в приветствии.
     Когда конь ворвался в круг пирующих, гунны вскакивали, все  как  один
преклонили колено. Старшие гунны, как заметил Томас,  тоже  опустились  на
одно колено. Всадник соскочил на землю, поводья подхватили услужливо, едва
не подрались. Олег стоял, улыбаясь, а всадник подошел,  раскинув  объятия.
Весь он был жилистый,  широкий,  волосатая  грудь  блестела  как  закрытая
проволокой из меди.
     -- Олег Метатель Топора,-- сказал он.
     -- Аттила Бич Божий,-- ответил Олег.
     Они обнялись, мощно хлопали друг друга по спинам, а Томас смотрел  во
все  глаза.  Воистину,  хронисты  перемудрили,  рисуя  повелителя   гуннов
маленьким и кривоногим ублюдком. Такой вряд ли сумел бы завоевать почтение
диких воинов, смирить, создать из них послушное его воле войско.
     -- Ты совсем не изменился,-- вскрикнул Аттила.
     -- Ты тоже,-- ответил Олег.
     Они снова обнялись, посмеялись, наконец Аттила  высвободился,  сказал
довольно:
     -- Ты все же пришел в наше стойбище! А наши ведуны спорили:  гунн  ты
или больше ихтион. Правы были  те  мудрецы,  что  лишь  смерть  выказывает
истину...
     Олег помялся, ответил с неловкостью:
     -- Да понимаешь... может быть потом... Ну,  там  как  получится...  А
пока у меня есть важное дело...
     -- Какое  дело?  --  удивился  Аттила.--  У  нас  одно  теперь  дело:
пировать, а в перерывах делать набеги на соседние  раи.  Особенно  удачные
походы бывают в джанну. Девки там, с ума сойти можно.
     -- Да нет, не то...
     -- А что? -- не понимал Аттила.
     Томас не знал, как помочь другу, тот все мнется, Аттила уже  начинает
смотреть с подозрением, как вдруг кто-то вскрикнул:
     -- Великий Синий Конь!.. У них тени!!!
     Аттила как ужаленный отпрянул, дико уставился  под  ноги.  От  Томаса
протянулась легкая тень, от Олега -- две. В мертвой  тишине  слышно  было,
как пятятся испуганные воины, а сам Аттила прошептал дрожащими губами:
     -- Но как... как это может быть?
     -- Просто,-- буркнул Олег с неловкостью.-- Мы пока  что  сами  больше
бьем других по головам.
     Люди смотрели на них, затаив дыхание. Аттила все еще говорил шепотом,
словно горло было перехвачено сильной рукой:
     -- Вы... живые?
     -- Это ненадолго,-- утешил Олег.-- Сам видишь, при такой жизни....
     Аттила перевел взор на Томаса, смерил с головы до ног. Лицо  медленно
осветилось радостью:
     --  Да,  он  похож  на  Белунгора,  моего  полководца  и  сильнейшего
богатыря. Мне радостно, что  наша  кровь  столь  предерзостна.  Мы  сейчас
закатим великий пир в вашу честь, герои. Будем пьянствовать сорок  дней  и
сорок ночей, а потом поведаете нам о своих деяниях славных...
     Олег вздохнул:
     -- Я бы с радостью. А Томас, видишь, уже облизывается.  Ему  и  сорок
дней мало, так что потомок хоть  куда.  Но  нам  срочно  надо  попасть  на
седьмое небо. Я знаю, только твои огненные кони могут домчать нас туда еще
до заката. У гелонов тоже неплохие,  но  в  сравнении  с  твоими...  разве
только на мясо.

     Томас с опаской  поглядывал  на  далекий  косяк,  где  едва  различал
конские головы. Среди крестоносцев ходили жуткие рассказы о конях  гуннов,
которые едят только человеческое мясо, бьются с врагом наравне с хозяином,
а если хозяина собьют на землю, то конь все равно хватает его в зубы, хоть
живого или мертвого, и приносит  в  родной  дом.  Такого  коня  невозможно
приручить другому, он умрет от голода или бросится в пропасть,  но  чужаку
служить не станет...
     От табуна отделилась кучка,  Томас  заволновался,  но  Олег  с  двумя
гуннами выехал вперед. Табунщики вели на арканах  двух...  нет,  Томас  не
решился бы назвать их конями, настолько отличались  от  простых  коней,  а
простыми Томас сейчас назвал бы и тех, которых седлают для императоров.
     Рослые, иссиня черные, но с красными гривами и хвостами, они  мчались
легко, едва касаясь земли  узкими  копытами.  Гривы  стелились  как  пламя
пожара, глаза полыхали словно угли костра, а пасти казались пастями  диких
зверей, где белые ровные зубы блестели хищно, пугающе.
     Томас даже попятился с  конем  вместе,  когда  чудо-коней  остановили
перед их маленьким отрядом. Олег соскочил на землю, уже щупал коням бабки,
заглядывал в рот, тыкал пальцем в брюхо, придирчиво похлопывал по крупу:
     -- Да, это та порода... Только вот здесь слабовато...
     Табунщик сказал виновато:
     -- Больно  сочная  трава  выдалась!  Не  успели  сожрать,  как  снова
выросла. Так и не пришлось откочевать на горное пастбище.
     -- Тогда просто бы погоняли,-- сказал Олег сердито.-- Нагрузить  пару
мешков с камнями, пусть побегают одну полную луну. И все подтянется.
     -- Спасибо, Метатель Топоров. Сделаем, как ты скажешь. Какого берешь?
     Олег оглянулся на Томаса:
     -- Пусть сэр рыцарь выбирает. Он у нас благородный! Поверишь ли,  его
самого уже выбрали. Королем. Правда, не нем не больно поездишь...
     Томас чувствовал, что на него посматривают с сомнением.  С  надменным
видом соскочил, стараясь не сильно сгибать колени под  тяжестью  доспехов,
ткнул пальцем в коня, который показался чуть менее диким:
     -- Вот этого. Он вроде бы злее.
     Табунщик поклонился:
     -- Верно! Что значит, нашего корня  воин.  Сразу  коня  видишь.  Этот
любит прикидываться тихоней, но знатока не провести...
     Томас, холодея, как будто голым выскочил на мороз, пробормотал:
     -- Конечно, мне да не понять... гуннского коня?
     Голова его коня была как скала, на лбу  можно  мечи  ковать,  верхнюю
губу чуть приподнял, белые зубы прямо волчьи, только впятеро  крупнее.  Не
то насмехается, не то собрался грызануть. С такими  зубами  любой  панцирь
сомнет как лист подорожника.
     Синие глаза рыцаря встретились с кровавыми глазами  коня-зверя.  Если
ты меня опозоришь, мысленно поклялся Томас, то узнаешь сколько  весит  мой
кулак в боевой железной рукавице. Даже если твоя голова крепче скалы, вряд
ли не разлетится вдрызг...
     Ему показалось, что  в  безумных  глазах  зверя  с  гривой  мелькнуло
какое-то выражение, но разглядывать  некогда,  одной  рукой  ухватился  за
недоуздок,  другую  положил  на  холку,  собрался  с  силами  и...   почти
взапрыгнул на широкую, как стол, спину. Во всяком случае  ощутил  себя  на
коне, тот еще стоял ошеломленный, тряс головой, не в силах придти  в  себя
от такой предерзости, а Томас на всякий  случай  изо  всех  сил,  стараясь
делать это незаметно, сжал конские бока коленями.
     Конь всхрапнул, оглянулся дикими глазами. Томас сказал успокаивающе:
     -- Хороший, хороший...
     Олег взметнул себя на другого коня, голос был бодрым:
     -- Поехали?
     -- Поехали,-- согласился Томас.-- Только, как же они... крылья где?
     -- А зачем тебе крылья?
     -- Ну... на небо же... повыше! Как же иначе?
     Олег отмахнулся:
     -- Как-нибудь на досуге объясню. Сам пока не знаю толком, но заметил,
что ежели очень быстро мчаться, то можно скакать по воде, почти не замочив
копыт... по крайней мере брюха... я видывал одну ящерицу,  что  бегает  по
воде на задних лапах. Быстро-быстро бежит, лапы так и мелькают, а  в  воду
погружается разве что по щиколотку.
     Он тронул коня, тот довольно взвизгнул и с места  пошел  вскачь,  все
убыстряя и убыстряя прыжки. Табунщики с визгом и воплями поскакали  рядом,
но хоть и гнали коней во всю  мочь,  быстро  отстали.  Томас  ощутил,  как
встречный ветер начинает раздвигать  губы,  стараясь  ворваться  в  рот  и
раздуть его как жабу,  выворачивает  веки.  Конь  несся  легко,  но  земля
мелькала с такой скоростью, что слилась в серую полосу. Томас вскрикнул:
     -- Но здесь же не вода...
     -- Если очень быстро,-- донесся едва  различимый  в  завывании  ветра
вопль,-- то и по воздуху... Мне так кажется...
     Ветер стал резким как нож, сек лицо, Томас поспешно опустил  забрало,
но и в узкую щель поток воздуха врывался  острый,  режущий,  злой.  Он  не
знал, как можно по воздуху без крыльев, но дядя говорил, что и майский жук
с его пузом и тяжелым задом летать не должен, но жуков летает столько, что
кружку пива не выпьешь теплым  майским  вечером  в  саду,  чтобы  туда  не
нападало этих проклятых толстяков...
     Он пригнулся, зарывшись головой в конскую гриву. Если бы не в железе,
вспомнил оружейников, встречным  ветром  разнесло  бы  в  клочья.  Кто  бы
подумал, что их панцирь защитит не только от стрел  и  мечей,  но  и  куда
более опасных разящих струй воздуха!
     Рядом несся как выпущенная из лука  гигантская  стрела  черный  конь.
Красные волосы Олега слились с его красной гривой, как и Томас  пригнулся,
но не вцепился судорожно, его пальцы похлопывали по шее коня, поглаживали.
Мол, хорошо, так и давай, но ты можешь и быстрее, знаю...
     Томас не выдержал, отвернул лицо от секущего ветра.  Ощущение  такое,
что  в  узкую  щель  забрала  настойчиво  протискивается  холодный  клинок
мизерикордии, так пусть же пытается пробиться сквозь железный шлем, а  для
ушей, слава Пречистой, пока что дыр не придумали.
     Олег указал пальцем вверх. Томас  не  понял,  а  когда  внезапно  все
озарилось светом,  мелькнули  блестящие  изломы,  словно  со  всех  сторон
сверкали гигантские глыбы льда, а потом снова свистящая  в  ушах  пустота,
запоздало  сообразил,  что  проскочили  слой  второго  неба,  где  обитают
небесные существа повыше ангелов.
     Прозевал он и третье небо, лишь четвертое успел  заметить  издали  по
внезапной полоске света, но конь к тому  времени  разогнался  так,  что  в
глазах вспыхнуло на короткий миг, и снова Томас прилагал все усилия, чтобы
спрятаться за гордой гривой, не дать себя сорвать уже не ветру, а ревущему
урагану.
     Пятое заметил только но вспышке, оставалось  одно,  последнее,  ветер
ревет вроде бы не так свирепо, или же привык, притерпелся, в теле был жар,
почему-то по лицу потекло соленое, дышать  стало  тяжело.  Решил,  что  от
страха, но когда плечи прижгло как горячим железом, он в панике сообразил,
что печет в самом деле железом! Железо доспехов какой-то нечестивой магией
разогрелось как в костре, печет проклятое, будто не  хозяина,  а  еретика,
врага церкви!
     Сияние впереди выросло, охватило мир. Надвинулись и пронеслись по обе
стороны блистающие стены горного  хрусталя.  Томас  успел  различить  даже
вкрапления халцедона и яшмы, так это в милю-другую  шириной,  затем  блеск
остался позади. Сквозь  невыносимый  жар  он  понял,  что  кони  замедляют
скачку, чтобы с разгону не врезаться в твердь над седьмым небом, потому  и
шестое успел заметить,  потому,  если  вытерпит  раскаленные  доспехи  еще
чуть-чуть, то уцелеет... может быть.
     Он чувствовал, как слезы от боли смешиваются с соленым  потом,  благо
-- язычник не зрит, надсмехаться не сможет. В глазах стоял красный  туман,
выедающий глаза, от гладкой конской кожи несло жаром как  из  озера  лавы,
где топнут нечестивые души...
     Сквозь рев урагана услышал вскрик калики. В залитых  потом  и  кровью
глазах мелькнуло странное видение: исполинские  зубчатые  колеса,  тяжелые
жернова, размером с горные хребты. Снова зубчатые колеса вовсе  немыслимых
размеров, все хитроумно и сложно сцепленные  одно  с  другим,  Томас  даже
услышал скрип, тяжелый ропот, потрясенно понял,  что  это  и  есть  колеса
мироздания, которые движут небесными сферами, на которых укреплены звезды,
Луна и даже само Солнце...
     Он пытался смахнуть пот, железная перчатка звякнула по железу  шлема.
Он зарычал в бешенстве, тряхнул головой,  порыв  ветра  вцепился  и  начал
отрывать от коня. Томас застыл в страхе,  вцепился,  взмолился  Пречистой,
чтобы хоть поддержала в этот страшный миг, всего лишь поддержала за спину,
а даже он сам, от ужаса, вспотел так, что  глаза  залило  как  при  ливне,
доспехи шипели, охлаждаясь, он с нечеловеческими усилиями снова прильнул к
спасительной конской шее, схоронившись в красной  гриве  как  ребенок  под
одеялом, под ним начало потряхивать, он все  не  раскрывал  глаз,  еще  не
веря, что  конь  настолько  замедлил  бег,  потом  ясно  ощутил  неистовый
галоп... Когда почудилось, что ветер стал не таким свирепым, начал  дышать
свободнее, все еще страшась заглотнуть воздуха больше,  разорвет  изнутри,
но свист в ушах в самом деле начал стихать.
     Он рискнуть чуть-чуть приоткрыть глаза, успел увидеть между торчащими
как у волка ушами коня зеленое. Давление воздуха в грудь  быстро  слабело,
конь еще скакал, но Томас различал мгновенно  возникающие  вдали  деревья,
что  проносились  мимо  как  призраки,  исчезали,  а  на  самом  горизонте
радостный оранжевый свет. Томас различил контуры сказочного дворца...
     Сверху блистало оранжевым. Ни звезд, ни Солнца, по сторонам  мелькали
зеленые полосы, под ногами  струилось  такое  же  зеленое,  но  еще  через
мгновение он начал различать бешено скачущие ноги, а затем конь перешел на
рысь, на грунь, остановился. На морде висела пена, бока взмокли,  в  мыле,
он дышал тяжело, глаза дикие, неверящие.
     Томас слез,  почти  свалился,  дрожащими  руками  содрал  шлем.  Лицо
горело, словно натертое камнем для  заточки  меча.  Когда  облизнул  губы,
ощутил солоноватое.
     Калика  соскочил  с  коня  неподалеку,  присел,   охнул,   болезненно
поморщившись. Красные волосы слиплись, растрепались как у  черта,  он  был
как ругательство в этом сверкающем благостном мире, чистом и зеленом. Лицо
тоже  красное,  будто  натертое  кирпичом.  Веки  набрякли,  Томас  смутно
удивился, что не вывернуло и не сорвало ветром, вот  уж  дубленая  кожа  у
отшельника. Да что там дубленая, та бы не выдержала...
     -- Ну как?  --  спросил  он  грубым  голосом  язычника,  которого  не
коснулась благодать истинной  веры.--  Мы,  кажись,  на  месте.  Выше  уже
некуда. Гляди, всего миг, а уже здесь...
     -- Миг,-- прошипел Томас. Доспехи еще жгли, он кусал  губы  от  боли,
кривился, но когда поднял забрало, сделал достойное лицо.-- Сэр калика, мы
скакали не меньше суток! У меня живот подвело.
     -- Миг,-- возразил Олег. Он почесал в затылке, брови умно сошлись  на
переносице.-- Это как с ящерицей, что бегает по воде... Только  здесь  чем
быстрее мчишься, тем по-разному  идет  время...  Так  уже  было,  когда  я
однажды за часок слетал к одному колдуну, а пока с ней  общался,  Таргитай
чуть не помер с голоду. Правда, он всегда голодный...
     Томас проговорил медленно, сквозь зубы и с напором рыцаря-короля:
     -- Сэр калика, мне в задницу твою ящерицу, что бегает по воде, колеса
мироздания и даже колдуна в юбке, с которым ты... с которой! Я  пришел  за
Ярославой, самой достойной и добродетельной в мире женщиной!
     Он похлопал по рукояти меча. Олег сделал вид,  что  не  заметил,  как
рыцаря перекосило от неосторожного движения, от доспехов все еще идет  пар
и пахнет горелым мясом, словно в бане смалили крупного кабана.
     Они были в саду, роскошном и ухоженном. Куда там Эдему, тот  был  для
человека, а это для существ более высокого ранга. Томас слышал,  как  Олег
пробормотал:
     --  Конечно  же,  сад...  Что  еще?  Сад  вирия,  джанны,   Гесперид,
Авалона... Везде деревья, везде золотые яблоки...
     -- Где ты видишь золотые яблоки? -- сказал Томас напряженно.
     -- Обязательно будут,-- сказал Олег убежденно.-- Везде одно и то  же.
Что и радует, и печалит...
     Томас не понял, что может печалить в саду  с  золотыми  яблоками,  но
Олег уже хлопнул коня по боку. Сказал что-то, погладил  другого  по  умной
морде. Кони переглянулись, один обнюхал волосы калики, фыркнул, попятился.
     Он  подвязал  недоуздки,  чтобы  конь  случайно  не  попал   копытом,
разобьется на бегу, свистнул, гикнул,  кони  заржали,  взвились  на  дыбы.
Томас не успел увидеть их бега, ими словно выстрелили из баллисты.  Только
что  две  черные  глыбы  были  рядом,  в  следующий  миг  он  увидел   две
стремительно уменьшающиеся точки, что тут же пропали, только дробный  стук
копыт медленно гас в напоенном ароматами диковинных цветов воздухе.
     Оранжевый купол загибался краями, словно перевернутым золотым  кубком
накрывая этот сад. За этим куполом, понял  Томас  с  содроганием  во  всем
теле, бурлит страшное Ничто. Даже не пустота, а хуже, как раз то, из  чего
и сотворен мир, начиная отсюда, из этого отвоеванного у Хаоса клочка.
     -- Ты только недолго отдыхай,-- сказал Олег напряженно.-- Тут уже  не
спрячешься. А мы, почитай, в самое осиное гнездо попали!
     -- Сэр калика,-- выдавил Томас с мукой.-- Я попрошу... Мы в  раю!  На
седьмом небе. В самом сердце, так  сказать,  благолепия  и  святости!  Эх,
нашего бы прелата сюда...
     -- Я ж и  говорю,--  согласился  Олег.--  Чуть  не  так  ступи,  враз
пришибут. Отступаем вон к тем кустам. Не густые, но вроде бы тянутся в  ту
сторону.
     -- Какую?
     -- Хехалотью.
     Ухоженные кусты шли ровными рядами, а  дорожки  между  ними  посыпаны
золотым песком. Томас  вертел  головой,  искал  праведников  или  хотя  бы
ангелов, потом вспоминал, что и те, и другие на первом небе, здесь  только
высшие силы, сжимался от страха и горделивого  восторга.  Здесь  и  должно
быть пустынно, ибо высшие чины не  терпят  многолюдности.  Им  принадлежат
огромные угодья, где могут тешить себя...  пусть  не  охотой,  но  все  же
иногда изволят пролететь здесь, окинуть царственным  взором  владения,  не
омраченные видом простых ангелов.
     -- Дворец Верховного сюзерена,-- прошептал он благоговейно.-- Что  за
существа здесь... Язычник, ты неспроста все об этом мире знаешь?
     Олег буркнул:
     -- Их девять ангельских чинов. Разбиты по  тройке.  Самая  близкая  к
человеку -- ангелы, архангелы и начала. Затем  господства,  силы,  власти.
Этих мы пропустили, они снуют как муравьи где-то между вторым  и  пятым...
Как мне кажется. Ну, а  здесь  уже  серафимы,  херувимы  и  престолы.  Они
никогда не покидают этого неба. Так что, если кто скажет, что видывал  или
слышал глас херувима или, скажем, серафима,  плюнь  в  глаза.  Брешет  как
попова собака. Не понял? Ну, как ксендзов пес. Ксендз -- это такой прелат,
что не пошел с вами в крестовый поход, а остался утешать ваших жен...
     Томас зловеще процедил:
     --  Ты  слишком  много  знаешь...  Убивать   пора.   Давно,   видать,
подкопничаешь! Столько сведений собрал! Повесить  бы  тех,  кто  разболтал
врагу веры нашей... Тихо, голоса!
     В глубине сада колыхнулись ветви, донесся скрип песка  под  сапогами.
Ветви подрагивали, будто тот, кто двигался в  их  сторону,  задевал  краем
плаща. А потом донеслись голоса, сильные и  властные,  привыкшие  отдавать
приказы, надменные в силу своего благородного рождения.  Сперва  слышалось
два голоса, потом Томас различил и третий, такой же уверенный, привыкший к
повиновению.
     Томас шепнул все еще зло:
     -- Отступим.
     -- Их же всего трое,-- бросил Олег.
     -- Да, но я не видел их оружия,-- прошептал Томас.-- Да  и  поглядеть
надо...
     Судя по глазам калики, тот  догадался,  рыцарь  жаждет  увидеть  щиты
небесных существ, дабы не ляпнуться в грязь лицом, хотя какая  тут  грязь,
называя противников не по их  рангу  и  титулам.  Томас  сердито  засопел,
простолюдину не понять значение гербов и девизов. Само  небо  ввело  их  в
рыцарское употребление, и не зря один знаток геральдики ценится  выше  ста
священников!
     Олег   втянул   воздух   сквозь   зубы.   По   саду   шли,   негромко
переговариваясь, могучего сложения гиганты. Выше Олега и Томаса едва ли на
голову, но в каждом движении сквозит та мощь, которая заставляет  и  более
высокого смотреть снизу вверх. И было их даже не трое. Пятеро!
     -- Уползаем,-- шепнул он.
     -- Тихо,-- прошептал Томас.
     Олег потянул носом, облизнулся:
     -- Что-то молчишь про колбасу с чесноком? Сейчас бы в самый раз...  В
аду не успел, здесь бы не промахнуться...
     Если калика увидел только рост и ширину плеч, да еще по шесть крыльев
за спиной каждого, целых ворох, наметанный  глаз  Томаса  сразу  распознал
дорогие доспехи, что просвечивают  из-под  полупрозрачных  белых  хитонов,
оценил длину мечей, что по  старой  моде  заброшены  за  спину,  иначе  не
поместились бы из-за длины, заметил боевые перчатки  изумительной  работы,
где каждая чешуйка подогнана одна к одной плотно, как ногти  мертвецов  на
корпусе Нагфалькара.
     У каждого из-за плеч торчат рукояти  двух  мечей.  Даже  от  рукоятей
струился чистый оранжевый свет, казались застывшими молниями, что  дремлют
в ножнах. Гиганты двигались легко, доспехи  вовсе  не  стесняли  движений.
Томас  сразу  ощутил  тяжесть  своего   стального   панциря,   грубого   и
неуклюжего...
     Он до боли в  глазах  рассматривал  их  одежду  и  вооружение.  Шлемы
отважных  рыцарей,  но  рожденных  от  неосвященных  союзов,  делаются  из
полированного металла, на гербах шлем  ставится  лицом  влево,  а  если  и
впрямь,  то  со  спущенным  забралом.   У   лиц   жалованных   благородным
достоинством, шлемы из полированного металла, на гербах  обращены  вправо,
но с забралом почти спущенным.  Шлемы  рожденных  в  благородном  сословии
изображаются  из  полированного  металла,  обращены  вправо   с   четырьмя
решетинами. У баронов шлем изготовлен из серебра, обращен в три четверти и
с семью решетинами. У графов шлем из серебра, обращен в три четверти  и  с
девятью решетинами. У маркизов тоже серебряный, но со спущенной решетиной.
У принцев крови и герцогов шлем  серебряный,  открытый.  Шлем  королей,  а
также императоров, золотой, открыт лицевой  стороной  и  без  забрала.  И,
конечно же, их шлемы наиболее богаты украшениями  и  насечками.  Шлемы  же
этих существ, они изображены в углах их  щитов,  золотые,  с  бурелетом  и
наметом, а еще и нашлемники в виде льва с поднятой грозно лапой.
     -- В дупу их Прадуба,-- прошептал Олег непонятно.-- Архангелы! Они  ж
должны быть на втором небе, а выше рылом не вышли!
     -- Много бы понимаешь в нашей жизни,--  отозвался  Томас  напряженно.
Его глаза неотрывно следили  за  величавыми  фигурами,  сравнивали  ширину
плеч, рост, размер доспехов.-- Там живут, понимаешь?.. А для службы  ходят
сюда. Когда вызывают. Или у ваших князей челядь живет в княжьем дворце?

     Глава 10

     С другой стороны сада слышались шаги, но  гораздо  более  торопливые.
Над ровно подстриженным кустарником проплыли, покачиваясь,  два  блестящих
шлема.
     -- Как они могли... Явно же кого-то ищут...
     -- Кого-то? -- переспросил Томас шепотом.-- Догадайся с трех раз.
     -- Не пойму!.. Мы только что с первого неба. Даже архангелы не  могут
так быстро!.. Тем более, что им не дано прямо сюда, должны по цепочке...
     -- Но ищут нас,-- сказал Томас утвердительно.
     -- Не пойму,-- повторил Олег убито.--  Хоть  убей,  не  пойму.  Здесь
какая-то загадка... что-то простое, понятное...  но  разгадка  ускользает,
ускользает!
     Он пятился, не обращая внимания на злое шипение  Томаса.  Пригибаясь,
едва не падая на четвереньки, пробежали по  дорожке,  успев  проскочить  в
последний миг, прежде чем  туда  вышли  из-за  поворота  архангелы.  Томас
чувствовал, как болезненно отзываются икры, наприседался на всю  жизнь,  а
калика все тянул, торопил, подгонял, Томас снова взмок и разогрелся, когда
совсем неожиданно потянуло прохладой, воздух стал свежее.
     Перед ними была живописная скала, старая  и  изъеденная  временем,  в
пустотах и кавернах. Из самой большой пещеры выбегал  хрустальный  ручеек,
игриво прыгал по камням. Томас сунулся было туда, Олег ухватил за плечо:
     -- А где бы ты сам искал нас в первую очередь?
     -- Дьявол тебя побери...
     Скрипя зубами, он покарабкался вслед  за  каликой  на  скалу.  Вся  в
выступах и впадинках, карабкаться легко, взбежал бы как белка  по  дереву,
если бы не доспех, которого белка в глаза не видела.  Скала  закруглялась,
дальше тянулась пару сот шагов на одном уровне, старые  камни  торчат  как
шипы на спине Змея Горыныча, затем шла вниз, истончаясь как его же хвост.
     Олег и по скале почти  полз,  припадал  к  камню,  затаивался.  Томас
видел, с какой настороженностью он ловит голоса снизу.  Уши  шевельнулись,
даже шерсть встала  дыбом  на  загривке,  словно  понял,  о  чем  беседуют
серафимы или кто там еще шел, помогая архангелам.
     -- Ну что? -- шепнул Томас.
     -- Престолы,-- прошептал Олег свистящим шепотом.-- Как Род свят,  это
престолы!.. А я думал, их еще в наших лесах на мясо...
     Внизу в левой части сада Томас рассмотрел крохотные фигурки  странных
зверей, похожих на туров, но лишь с одним единственным  рогом,  да  и  тот
Творец присобачил не на лбу, а на морде, можно сказать, над верхней губой.
Звери бежали в их сторону грузным галопом. Томас дивился, что из-под копыт
как черные галки взлетает черная земля, тут же рассыпается, а черные  ямки
под копытами быстро затягиваются.  Звери  диковинные,  настоящее  чудо,  и
только высшие чины седьмого неба смеют охотиться...
     Вблизи раздался торжествующий вскрик. Шагах в пяти  на  скалу  быстро
взобрались двое  четвероруких.  Томас  успел  увидеть  руки  третьего,  он
цеплялся за камень, Олег с хриплым воплем  бросился  им  навстречу.  Томас
молниеносно выдернул меч. Олег уже  налетел  на  одного,  тот  пошатнулся,
замахал руками,  пытаясь  удержатся,  но  второй  гигант  успел  выхватить
огненные мечи.
     Первый все же с криком сорвался вниз, даже о крыльях не вспомнил,  но
третий успел взобраться. Меч был пока в одной руке, но когда выпрямился, в
левой руке блеснула короткая слепящая молния. Томаса ослепило,  он  быстро
ударил наугад крест-накрест, отступил, снова ударил. Темные пятна в глазах
быстро таяли, успел  увидеть  падающее  ему  на  голову  огненное  лезвие,
панически подставил свой меч, руки тряхнуло, едва не вывернув из суставов.
Он сжал губы, не вскрикнуть бы, поспешно ткнул мечом как копьем, увернулся
от второго меча...
     ...и тут его нога соскользнула с гладкого, как черепашья спина камня.
Он в отчаянии взмахнул руками,  ухватился  за  воздух...  и  с  проклятием
сорвался вниз. Олег успел увидеть, как через мгновение на том  месте,  где
упал мужественный потомок викингов и гуннов, пронеслось  стадо  престолов.
Земля грохотала, воздух вздрагивал, сбивался в плотные комья.
     Четверорукий проводил взглядом падающего рыцаря, молния  ударила  ему
самому в затылок, он вскинул руки, вспыхнул свет,  запахло  свежестью  как
после грозы. Со скалы вниз полетела, покачиваясь на ветру, белая хламида с
растопыренными как у привидения широкими рукавами. А  Олег,  рассадив  ему
сзади голову, парировал удары огненных мечей, пока тяжелый наконечник  его
посоха не достал противника по колену. Тот на миг застыл, превозмогая боль
или же пытаясь понять, как это его смели ударить, если раньше  бил  только
он...
     Острие вонзилось ему в переносицу. Олег ожидал услышать хруст  тонких
костей,  но  щелкнуло,  словно  лопнул  туго   натянутый   бычий   пузырь,
ослепительно вспыхнуло. Он успел прикрыть глаза, и на камень медленно осел
нелепый балахон.
     -- Эх, Томас,-- прохрипел Олег,-- Томас...
     Грудь  его  часто  вздымалась,  в  горле   сипело.   Шатаясь,   начал
спускаться, а когда дыхание почти  выровнялось,  побежал  вниз,  прыгая  с
камня на камень, с уступа  на  уступ  как  горный  козел,  только  что  не
бросался на рога, как делают самые лихие.
     Внизу живописный грот  приглашающе  звенел  серебристыми  струями.  В
небольшом водопаде прыгали форели, крупные такие лобанчики.
     Он был уже внизу, когда из-за скалы выбежали трое с огненными мечами.
Олег оглянулся, чувствуя, что попал в западню, сзади неслись еще двое.  Он
затравленно огляделся по сторонам. Передние  выставили  пылающие  мечи  на
вытянутых к нему руках. Их  свет  был  ослепляющ,  Олег  ощутил  резь  под
веками. Перед ним поплыли темные пятна.  Оглянулся,  серафимы  перешли  на
шаг, их мечи на локоть длиннее мечей архангелов, а пылали еще ярче.
     -- Стой,-- крикнул первый гневно.-- Кто ты, посмевший?
     -- Я, посмевший,-- ответил Олег сдавленным  голосом.  Он  лихорадочно
искал  выход,  но  не  находил.  С  такими  противниками  встречаться   не
приходилось, и все его воинские трюки сейчас только псу на подстилку.--  А
кто вы?
     -- Здесь спрашиваем мы,-- отрубил первый архангел.
     -- И караем,-- добавил второй.
     Лицо его было суровое, аскетичное, изрезанное  глубокими  морщинками.
Глубоко посаженные глаза смотрели ненавидяще.
     -- А что вы хотите? -- спросил Олег.
     Он чувствовал,  что  вопрос  звучит  глупо,  но  мысли  метались  как
вспугнутые воробьи в  запертом  сарае.  Холодок  ужаса  сковал  грудь,  он
силился раздвинуть губы у приветливой усмешке, но не мог. Впервые пожалел,
что все еще в звериной шкуре, пора бы сменить к чертовой  бабушке,  волосы
отросли как у дикого человека, рыжий, а рыжих, как всем  известно,  в  раю
нет...
     Архангел сказал звенящим голосом:
     -- Ты мог бы ответить... и прожить чуть дольше. Рафаил, убей его.
     -- Рафаил? -- вырвалось у Олега.-- Он же целитель!
     -- Он и от жизни исцелит,-- сказал архангел. Он искривил губы в  злой
гримасе.-- Он, кстати, не один такой целитель.
     Рафаил шагнул вперед,  Олег  затравленно  оглянулся.  Дорогу  обратно
загородили три серафима.  Они  не  двигались,  предоставив  слово  и  дело
архангелам, но три огненных меча были направлены в его сторону.
     -- Погодите...-- вскрикнул Олег,-- но вы  не  должны  подниматься  на
седьмое небо! Это же... это...
     Михаил бросил надменно:
     -- Сегодня день особый.
     -- Из-за нас? Из-за двоих людей? -- вскрикнул  Олег.--  Почему  такая
суматоха? Почему нас пытались заманить сюда еще на земле?
     Михаил презрительно скривил губы. Если Олег и надеялся перед  гибелью
получить ответ, он ошибся. Рафаил вскинул карающий меч. Олег  инстинктивно
поднял над головой посох, в то же время понимая, что не устоит перед двумя
архангелами, привыкшими общаться  с  людьми,  самыми  умелыми  воинами  на
свете, успел увидеть  возникшее  за  спинами  архангелов  что-то  нелепое,
железное, раздался могучий  рык,  и  Олег,  мгновенно  поняв  не  умом,  а
чувствами, с поднятым посохом развернулся к  серафимам,  прыгнул,  взревев
еще страшнее.
     Грохот, крики, удары, на белоснежный песок медленно осели,  колыхаясь
в  воздухе,  белоснежные  хитоны.   Огненные   мечи,   коснувшись   земли,
превращались в тени,  проседали  вглубь,  и  снова  песок  был  безмятежно
чистым.
     Он обернулся,  все  еще  озверелый,  с  колотящимся  бешено  сердцем.
Железная фигура в могучем  взмахе  взметнула  над  головой  тело  Михаила,
ударила оземь с такой силой, что в стороны брызнули длинные струи огня,  а
белая хламида разлетелась на лохмотья. Тело Рафаила уже расплывалось, Олег
успел увидеть только разрубленную  голову  и  грудь.  Зу-л-Факар  разрубил
архангела так же, как Томас  рубил  простым  англским  мечом  сарацин:  от
макушки и до пояса.
     Томас хрипел, пошатывался, хватался за грудь. Из разбитого рта  текла
кровь, на правой щеке пламенела широкая ссадина.
     -- Ого,-- выдохнул Олег,-- Томас....  уф...  а  ты  выглядишь  просто
замечательно.  Как  будто  по  тебе  проскакала  ваша  знаменитая  тяжелая
конница. Рыцарская конница! У каждого коня задница в сто пудов весом.
     -- Иди ты,-- ответил Томас, он дышал тяжело, сплевывал кровь,  железо
доспехов погнулось, в трещины набилась грязь, на щеке из ссадины выступили
крупные капли крови.
     -- Куда?
     -- Я не сказал куда,-- огрызнулся Томас,-- и не  дождешься,  чтобы  я
сказал такое в святом месте. Но ты знаешь, куда бы я послал, так что иди!
     -- А как ты уцелел?  Голова,  понятно,  чугунная,  лоб  медный...  но
остальное...
     Томас отмахнулся с небрежностью, но в глазах блеснули гордые огоньки:
     -- Я ж катился, цеплялся за камни... А внизу  вцепился  в  шерсть  на
пузе первой же зверюки. Престол хоть и завопил как Полифем, но вынес, даже
не отстал.
     -- Первой же? -- изумился Олег.
     Его зеленые глаза мигом пробежали  по  вмятинам  доспехов,  трещинам,
изучающе остановились на ссадине.
     -- Или второй,-- ответил Томас досадливо.-- Какая разница?
     -- Да вообще-то нет,-- согласился Олег чересчур  поспешно.  Он  снова
оглядел помятые доспехи.-- Может быть, лучше без них?
     -- И что же, пойду голым?
     -- Зачем голым? Я ж не голый.
     Томас буркнул с неприязнью:
     -- Только язычники выставляют волосатую грудь на обозрение. Христиане
должны выставлять свой несгибаемый дух! Ладно, я появился вовремя, верно?
     -- Спасибо.
     -- Все в долг, все в долг...
     --  Если  идти  сможешь,--  сказал  Олег,--   что-то   хромаешь   как
неподкованный бобер, то пора в хехалот.
     Томас вопросительно  посмотрел  на  Олега,  опять  какая-то  гадость,
слово-то мерзкое, а употребляет уже не первый раз. Олег серьезно объяснил:
     -- Вон тот дворец... Присмотрись, вон сияние!.. и есть  хехалот.  Там
бесконечные залы, переходы, на пороге каждого -- стража с крыльями.  И  не
только  с  крыльями.  Проверяют  достоинства  каждого...  А  у  нас,   сам
понимаешь, достоинства из ушей выплескиваются. Направо и  налево  раздаем,
один пар остается. Но я не знаю, какие им подойдут, а какие нет. Я не  все
запомнил, когда мне  один  ученый  иудей...  или  христианин  рассказывал,
больно слезы пускал да умилялся. За охами и воплями о величии Всевышнего я
не разобрал какие тут замки и как охраняют.
     Томас не отвечал, его трясло.  Зубы  стиснул,  чтобы  не  опозориться
стуком... Наконец-то проклятый хехалот...  вообще-то  божественный  дворец
самого Творца, но здесь пленницей его невеста, а калика, хоть  и  язычник,
тоже  подтвердил,  что  за  красивую  женщину  можно  разнести  два  таких
хехалота. А то и три.
     По-прежнему, перебежками, но он чувствовал, что приближаются  к  цели
упорно и неотвратимо, как две падающие звезды.

     Сияние от небесного  дворца  шло  вверх  и  в  сторону,  он  выглядел
окруженным радугой, только эта радуга состояла  из  белого  чистого  цвета
разных оттенков. Массивные колонны поддерживали  широкую  кровлю,  широкие
ступени блистали белым,  как  снег,  мрамором.  Томас  рассмотрел  высокие
ворота, медные, судя по цвету. Они оставались чуть в тени,  потому  он  не
мог разобрать узора на половинках створок.
     Дворец горделиво высился посреди роскошного двора,  а  сам  двор  был
окружен высоким ажурным забором. Сколько Томас не всматривался,  ворот  не
заметил. Впрочем, обитателям дворца ворота ни к чему, крылья  перенесут  и
через забор, но, с другой стороны, Томас  ощутил,  что  в  порхании  через
забор есть нечто и унижающее  рыцарское  достоинство.  Конечно,  обитатели
хехалота... ну и придумали же имя!.. не рыцари, но даже  домашние  куры  и
гуси стремятся ходить достойно через ворота, а  не  пытаются  взлетать  на
забор.
     -- Должны быть,-- сказал он убежденно.-- Это  я  говорю  как  рыцарь,
который не один дворец брал! Обойдем с той стороны..
     -- Обойдем,-- согласился Олег.
     Зелень пахла свежестью и  необыкновенной  чистотой.  На  листьях  еще
вздувались капельки росы, хотя утро давно миновало, ни  тли,  ни  гусениц,
лишь худые поджарые муравьи носятся стремительно и ошалело,  сяжки  так  и
секут воздух. Олег задержался на миг, не в силах понять, чем  же  питаются
бедные насекомые, проследил взглядом  за  цепочкой  толстых,  с  раздутыми
брюхами. Наверху, где кора потоньше, самые  сильные  прогрызли  кожу,  там
выступил сок, и муравьи  припали  как  поросята  к  матке,  пили  жадно  и
торопливо, не давая перелиться через край и течь по ветке на землю.
     -- Все равно глупо, -- пробормотал он.
     -- Что? -- не понял Томас.
     -- Я говорю, муравьи, как и люди, все едят. Кроме травки и  ягод,  им
бы и мяса... Нет, недосмотр. Нет-нет, сэр Томас, я не  заговариваюсь.  Вот
там впереди что-то хлопнуло! По-моему, крыльями...
     Томас не успел вспылить, муравьи, видите ли, не тем питаются,  а  что
сами не ели сутки, впереди в самом деле из-за угла мелькнуло белым. Словно
ветерок колыхнул краем одежды. Стиснул зубы, потом рассчитается,  медленно
начал продвигаться за кустами.
     С той стороны в самом деле оказались ворота --  тяжелые,  широкие.  С
навесом, чтобы переждать дождь, хотя какой  дождь  на  седьмом  небе...  а
может и бывает, Всевышний может любить дождь, почему нет, ручки из чистого
золота, блестят. По обе стороны стоят, как две белые  статуи,  серафимы  с
огненными мечами. Томас заметил под белыми  хламидами  добротные  доспехи,
похоже, миланской работы, легкие  и  удивительно  прочные.  Сапоги  скорее
парадные, для верховой езды непригодные,  каблуки  высоковаты,  за  стремя
будут цепляться, а голенища приспущены, что мешает и при ходьбе.
     --  Опять  драться?  --  прошептал  Томас.--  Не  будет   мне   вовек
прощения...
     -- Отступишь?
     -- Ты что? -- удивился Томас.--  Сам  же  говорил,  что  за  красивую
женщину... А тут не просто красивая, тут Ярослава!
     Он поперхнулся,  попятился  в  кусты.  По  усыпанной  золотым  песком
дорожке навстречу шло, пока что не видя их, массивное  животное  ростом  с
раскормленного теленка, с оранжевой шерстью,  сплошь  усыпанное  круглыми,
как у совы, глазами, только  с  длинными  ресницами,  человечьими  веками.
Глазами покрыты морда, бока, спина, ляжки, вплоть до копыт. Увидев копыта,
Томас перевел дыхание, уже знал, что любой  зверь  с  копытами  разве  что
лягнет, но уж не кинется и не покусает.
     -- Что это? -- спросил он пораженно.
     -- Кто из нас христианин? -- огрызнулся Олег. Он дернул Томаса вглубь
кустов, и животное медленно прошествовало мимо.  Пахнуло  слабым  ароматом
мускуса и  чесночной  колбасой.--  Это...  как  их...  помесь  престола  с
властями. Только чего они здесь? Я уж подумал было, что ислам  отвоевал  у
твоих христиан эти земли. Ты можешь пробежать во-о-он до тех  кустов,  без
своего конского топота?
     Томас обиделся:
     -- Я смогу, но эти все равно увидят?
     -- Хрен они увидят.
     Олег пошарил под ногами, Томас видел, как из его ладони  выскользнуло
что-то сверкающее, на той стороне  колыхнулись  ветви,  стражи  немедленно
повернулись в  ту  сторону,  вытянули  шеи.  Томас  сорвался  с  места,  с
похолодевшим сердцем помчался  через  открытое  место,  чувствуя  себя  не
просто голым и беззащитным,  но  со  снятой  кожей,  клятвопреступником  и
святотатцем, хуже сарацина.

     Глава 11

     Затаившись за створками ворот, Томас с бешено бьющимся сердцем  ждал,
обливаясь жарким потом. По ту сторону ворот опять шелестнули ветви,  потом
словно бы стражи переступили с ноги на ногу... или  сдвинулись  в  сторону
посмотреть, Томас затравленно ждал, только сейчас ощутил во  всей  полноте
свое     святотатство,     богохульство,     пренебрежение      святынями,
архипреступность...
     Но  мимо  прошмыгнуло  серое,  он  ощутил  запах  кислой  псины,   и,
встрепенувшись, душа вскинула его на ноги, заставила догнать  калику.  Они
пробежали на цыпочках уже вдоль внутренней стороны ограды. Томас прошептал
в бессильном страхе:
     -- Нас же видно из окон хеха... небесного дворца!
     -- Видно, но не видят,-- буркнул Олег.
     -- Как это?
     -- Когда размышляешь, сэр Томас,  то  не  видишь,  что  ешь,  во  что
одеваешься, с кем спишь, кто перед тобой скачет...
     Они перебежали к мраморным ступеням, настолько широким, что нужно три
длинных шага, чтобы достичь следующей. Томас  сжимался  от  грохота  своих
гремящих шагов, будто все  еще  в  каменоломне  крушит  молотом  стену.  У
величественных врат, украшенных золотом и драгоценными каменьями,  высился
широкий в плечах шестикрылый серафим.  Ноги  расставил,  огненный  меч  на
плече. Белоснежная туника распахнулась на груди, открывая стальные доспехи
дивной работы, от совершенства которых у Томаса защемило сердце. Лицо было
надменное, а когда вперил  грозные  очи  в  набегающих  пришельцев,  Томас
содрогнулся, будто пораженный молнией.
     Пурпурные веки поднимались все выше,  открывая  невиданные  оранжевые
глаза цвета расплавленного золота, Томас остановился, перестал  дышать,  в
душе возникла щемящая тоска, понял, что  никогда  не  сможет  не  то,  что
причинить  вред  этому  небесному  существу,  но  даже  оскорбить  словом,
взглядом, дыханием...
     Голос серафима прозвучал как серебряные фанфары, которыми возвещают о
начале королевского турнира:
     -- Кто такие?
     Томас содрогнулся от сладкой боли, душе открылись незримые высоты,  и
совсем некстати с другой стороны прозвучал запыхавшийся голос:
     -- Эй ты, с крыльями!.. Стоишь, а в наши святыни проник язычник!
     Серафим отшатнулся, в оранжевых глазах вспыхнули белые молнии:
     -- Язычник? Невозможно!
     Олег крикнул торопливо:
     -- Имеющий очи да видит!
     Он хладнокровно указал на Томаса. Рыцарь онемел  от  такой  наглости.
Серафим грозно вперил в него оранжевые очи, они тут же  заполыхали  огнем,
сделал шаг к Томасу. Тот беспомощно мекал и разводил руками, а Олег с  тем
же хладнокровием ударил серафима по затылку с такой силой, что тот, падая,
едва не сбил Томаса.
     -- Ну ты и свинья,-- сказал Томас с отвращением.
     Олег подхватил на  лету  ниспадающую  красиво  хламиду,  взгляд  стал
задумчивым:
     -- А что, ежели нам переодеться?
     -- Что? -- ужаснулся Томас.-- Чтобы я сменил доспехи на это... это?
     -- Это ангельское облачение,-- возразил Олег, но увидел гневное  лицо
рыцаря, добавил,-- серафимье! Ты  мог  бы  одеть  поверх  своего  побитого
железа.
     Томас на миг задумался, в синих глазах промелькнуло сомнение:
     -- И в таком виде покажусь Ярославе? В белом  хитоне  и  с  дурацкими
крыльями? Да еще с шестью, как у урода? Меня засмеют все рыцари.
     -- Я никому не скажу,-- пообещал Олег.
     -- Бабушке своей скажи,-- зло бросил Томас.-- Тебя из  Британии  и  в
шею не выбить, пока всем не нашепчешь.
     Олег пожал плечами, как хошь, снова мраморные плиты отзывались на  их
шаги, как  показалось  Томасу,  грохотом  лавины.  Большие  ворота  начали
распахиваться бесшумно и достаточно  легко,  хотя  плечи  калики  вздулись
горами мышц. Самому ему, успел заметить Томас, переодеться даже не  пришло
в голову. Хотя мог бы,  дабы  посмеяться  над  величием  ангелов  и  всего
небесного воинства.

     -- В хехалот! -- закричал Олег.
     Грудь  его  раздулась,  плечи   напряглись.   Преображение   кроткого
отшельника в озверелого воина было таким разительным,  что  Томас  не  мог
оторвать глаз, хотя надо было мчаться по переходам дворца и рубить всех, а
там Господь разберется, кто прав, а кто виноват. Калика стал выше, шире  в
груди, мышцы заиграли как молодые удавы, и теперь было видно, что  в  теле
калики нет ни капли жира или дурного мяса, а только тугая  плоть,  которую
не всякий топор возьмет.
     -- В хеха... -- закричал Томас  тоже,  запнулся,  взмолился.--  Олег,
как-нибудь обзови  по-другому!  Все-таки  там  наш  Господь  Бог,  не  пес
какой-нибудь подзаборный...
     -- Хехалот,-- отрезал Олег люто.-- Хехалот, он и на небе хехалот.
     Он на бегу сорвал со стены факел. Серые стены слились в полосы,  тишь
коридоров и залов взорвалась грохотом сапог. За ним  неслась  струя  огня,
яркого и бесшумного, мелькали статуи и барельефы, темные  провалы  боковых
коридоров.
     На бегу налетели  на  дверь,  Олег  ударом  ноги  распахнул  створки.
Мелькнули мечи, но страшная дубина уже описала сверкающую дугу. В безумном
восторге, вымещая гнев и ярость, унижения и недостойное рыцаря прятанье за
кустами, Томас орал и распахивал двери ногой, ибо руки заняты... совсем не
подарками.
     Был грохот, вспышки, в стороны падали блистающие тела,  вспыхивали  и
пропадали. Меч Томаса звенел и рассыпал изумрудные  искры.  Рядом  неслась
блистающая скала, все сшибала и разметывала. Томас не  успевал  видеть  ни
рук, ни ног, калика двигался втрое быстрее, чем когда спешил  к  обеду,  и
впятеро быстрее тех, с кем дрались.
     Залы отзывались гулким эхом, их  топот  превращался  в  грохот  копыт
скачущей рыцарской конницы. Томас чувствовал, что он и есть всесокрушающая
тяжелая лавина конных рыцарей. Меч в его руках доставал до правой и  левой
стены, хотя зал широк как турнирное поле.  На  мраморный  пол  с  грохотом
рушились разбитые статуи, падало сбитое со стен оружие.
     -- Что-то пусто,-- вскрикнул он,-- а у меня руки чешутся!
     -- Это тебе не ад,-- ответил Олег на бегу.-- Там не спят...
     В  следующем  зале  двое  коленопреклоненных  серафимов  пребывали  в
раздумье перед пустой стеной. Меч Томаса и посох Олега разом обрушились  в
тот миг, когда те в  испуге  начали  оборачиваться.  Томас  успел  увидеть
бледное лицо, вскинутые в изумлении брови,  оранжевые  глаза,  полыхнувшие
огнем, и  тут  лезвие  меча  рассекло  мыслителю  лоб.  Томас  зажмурился,
пережидая  короткую  вспышку  ослепительного  света,  даже   сквозь   веки
ослепило, несколько шагов пробежал вслепую, а затем рубил и крушил  сквозь
плавающие в глазах оранжевые пятна.
     Олег услышал, как рыцарь вдруг  вскрикнул  как  закоренелый  грешник,
вместо ада неожиданно попавший в рай. Олег бросил  злой  взгляд  в  ту  же
сторону. На фоне освещенного окна мелькнул женский силуэт. Светильник ясно
высвечивал ее фигуру на шторах: стройная, высокая,  она  легким  движением
сбросила сарафан, подхватила другое платье. Тень изламывалась  на  шторах,
Олег только успел рассмотреть как женщина сунула руки в одежду, похоже  --
рубашку, легко и красиво набросила на себя, мелькнул ее  точеный  профиль,
тут же она сместилась в сторону.
     -- Туда! -- закричал Томас как раненый  зверь,  к  которому  внезапно
вернулись силы.-- Я снова ее потеряю!!!
     -- Здесь мир тесен...
     Но Томас уже несся  по  переходам,  коридорам,  ревел  как  безумный,
сшибал и вышибал, орал, сыпал проклятиями. Олег поспевал еле-еле,  хотя  и
не тащил на себе столько железа, любовь зла,  посох  в  его  умелых  руках
мудреца и  отшельника  мелькал  как  крылья  ветряной  мельницы,  расшибая
головы, ломая спины и крылья.
     Они поворачивали, взбегали по лестницам и сбегали вниз, пока Томас не
замедлил бег. Лицо было растерянным, в глазах отчаяние:
     -- Черт побери этот хехалот! Я запутался в этих залах!
     -- Надо бы все спалить,-- предложил Олег. Он  тяжело  дышал,  зеленые
глаза хищно блестели как у  волка  в  лесу.--  Чтоб  по  второму  разу  не
бегать... Вон какие светильники... В каждом масла по ведру!
     Томас повел очами по сторонам,  Олег  услышал  его  сдавленный  крик.
Совсем близко, в соседнем зале горел  свет,  по  прикрытому  шторой  входу
медленно прошел знакомый силуэт. Женщина села, наклонив голову. Одна  рука
мерно двигалась, Олег почти увидел в собранных  в  пучок  пальцах  иголку.
Потом она вскинула голову, подняла иголку на уровень глаз, начала тыкать в
нее нитку.
     -- Яра!!! -- закричал Томас как тысяча воинов  на  поле  брани.  Олег
бросился за ним со всех ног, но рыцарь и в железе несся как  могучий  тур,
полог отлетел в сторону, Томас на миг исчез, а когда Олег ворвался следом,
там в испуге вскочил из-за стола со  свертками  пергамента  седой  старик,
краснорожий и с косматыми бровями.
     -- Кто? -- вскричал он в испуге.-- Кто вы?
     -- Где Яра? -- заорал Томас бешено. Он  огляделся  дикими  глазами.--
Где? Тут только один выход!!!
     А Олег гаркнул в лицо старика:
     -- Ты кто?
     Старик отшатнулся, но не от страха, а безмерного изумления:
     -- Меня всяк знает!.. А зовут меня Николаем-угодником...
     Он поперхнулся, глаза  полезли  на  лоб,  ибо  крепкие  пальцы  Олега
ухватили за горло так, что даже Томас услышал скрип старческой кожи.
     -- Ах, так это ты?
     Он бросил угодника на стену, тот ударился затылком, стал сползать  на
пол, но Олег мигом оказался перед ним, обе руки  подхватили  как  пушинку,
снова ударил затылком о каменную стену:
     -- Мерзавец! Мы все знаем!
     Николай вскрикнул тонким заячьим голосом:
     -- Да, но что делать?.. Всевышний перестал что-либо делать! Он  же  с
сотворения мира пальцем не шевельнул!.. Ну разве что  два-три  раза...  по
мелочи... да и то в древности!.. Мир брошен на произвол!.. А белый свет не
может быть без хозяина...
     Олег рычал  как  зверь,  держа  его  за  горло.  Похоже,  его  самого
ошарашило такое быстрое признание их врага. Зеленые глаза как два  кинжала
впились в красное, теперь багровое от удушья лицо:
     -- И этот новый хозяин -- ты?
     -- Я не хотел,-- вскрикнул  Николай-угодник.--  Мне  самому  быть  бы
только помощником! Но все указали на меня...
     -- Кто?
     -- Престолы, силы, серафимы, архангелы, власти... Ну, пусть  не  все,
зато самые... Другие спят на ходу, а эти...
     -- А эти на ходу подметки  рвут,--  рявкнул  Олег,  он  снова  ударил
святого лбом, на стене пятна  крови  стали  больше,  струйки  поползли  по
камням, ненадолго скапливаясь на стыках.-- Мерзавцы...
     Николай рухнул на пол, кулак калики весил со скалу, кровь брызнула из
разбитых губ. Томас выхватил меч, вдруг да заговорщик попытается улизнуть,
загородил дорогу. Николай обратил к нему искаженное мукой лицо:
     -- Я помню тебя, рыцарь! Разве не я подарил тебе лошадку?..
     Томас замер, меч сразу потяжелел, лезвие  опустилось  к  полу.  Затем
Томас отбросил меч и бросился к упавшему с воплем:
     -- Санта Клаус!
     -- Томас! -- вскрикнул калика предостерегающе.
     Он прыгнул на врага, озверелый, в  глазах  была  безумная  ярость,  и
Томас, в  считанные  мгновения  поняв,  что  любимый  Санта  Клаус  сейчас
погибнет,  качнулся  навстречу,  они   сшиблись,   помещение   вздрогнуло,
прокатился гул. Два тяжелых тела рухнули как горы, круша и ломая все,  что
попадалось под их могучие тела.
     Калика пытался вырваться, Томас  удерживал  изо  всех  сил,  а  когда
калика с яростью ударил Томаса кулаком в лицо, тот все равно держал,  хотя
в голове зазвенели колокола, а соленая кровь брызнула из разбитых губ.
     -- Не...дам...
     -- Дурак, отпусти!
     -- Ни...за... что...
     Олег  занес  кулак  для  второго  удара,  сокрушительного,  но  сбоку
мелькнуло, захлопали крылья, их обдало порывом ветра.  Олег  в  бессильной
злости опустил кулак:
     -- Пусти, меднолобый... Эта сволочь уже удрала.
     Руки Томаса разжались, но рыцарь не поднялся, лежа вытирал  кровь  из
разбитого лица. В глазах его была ненависть.
     -- Мерзавец...-- процедил он.-- Язычник! Вот зачем пробрался в  самое
святое для истинного христианина. Но тут ты  ошибся!  Я  тебе  помешал,  а
теперь он вернется со всем своим воинством.
     Калика дышал тяжело, морщился, прижимал ладонь к левому  боку.  Между
пальцами струилась кровь, алыми каплями падала на белые мраморные плиты.
     -- Да,-- сказал он хрипло,-- эта сволочь сейчас вернется. Чем это  он
меня? Или это ты? Томас, он враг...
     -- Ты -- враг!
     -- Нет, Томас.
     -- Врешь. Почему говоришь это только сейчас?
     -- Я сам только сейчас понял. Томас, надо уходить.
     Томас с трудом перевернулся, поднялся на колени:
     -- Нет, ты не уйдешь. Я тебя задержу.
     Олег прокричал разбитым ртом:
     -- Ты еще не понял?.. Это и есть враг...
     -- Нет!  --  крикнул  Томас  так,  что  вздрогнули  стены.--  Ты  его
ненавидишь, как все, что создано во  славу  Господа...  Ненавидишь  больше
всех!
     Олег поднялся, хватаясь за  стену.  Лицо  было  измученным,  а  голос
внезапно упал:
     -- А ты?
     -- Я? -- задохнулся Томас, набрал  в  грудь  воздуха  для  крика,  но
опомнился,   сказал   ненавидяще.--   Мне,   как   благородному    рыцарю,
отвратительна любая угодливость... даже от простолюдинов. Но у него это от
слабости душевной, от желания всем угодить! Он и подарки детям разносит, а
что от детей взять? Это не короли.
     -- Сегодня нет,-- сказал Олег.-- Сегодня нет...  Хотя  некоторые  уже
стали.
     Томас насторожился:
     -- Что?
     -- Он уже получил силы больше, чем выказывает. Не заметил? У него нет
врагов, а во всех христианских странах... а там народцу  все  больше,  уже
поговаривают, что после смерти вашего бога, он сядет на его трон.
     Томас закричал:
     -- Замолчи! Или я сам убью тебя! Господь бог бессмертен, он не  может
умереть!
     Олег отступил,  в  зеленых  глазах  стояла  такая  тоска,  что  Томас
задохнулся от бури в груди, но пальцы лишь крепче сжали рукоять меча. Олег
пошел к двери:
     -- Будь здоров, сэр Томас.
     -- Ты куда? -- крикнул Томас зло.
     -- Раз уж я здесь, погляжу, что за змеиное гнездо мы разворошили...
     Томас выставил  перед  собой  меч,  направив  острие  в  голую  грудь
отшельника:
     -- Не выпущу. Это мой мир, я давал обет защищать. А ты -- враг.
     Олег покачал головой:
     -- А если попытаюсь?
     -- Убью,-- сказал Томас. Он провел  по  губам  шершавым,  как  терка,
языком, повторил хрипло и убежденно.-- Убью!
     -- А как же... дружба?
     Томас вскричал как раненый зверь:
     -- Молчи! Сам знаешь, в мир пришло... нечто выше дружбы, выше кровных
уз, выше всего! Наш Господь ревнив, он требует всего... и мы отдаем все!
     Олег смерил взглядом расстояние от кончика меча до груди, его зеленые
глаза снова уперлись в Томаса:
     -- Ты уверен, что успеешь?
     Томас ощутил в груди странное жжение. Острый  конец  посоха  упирался
ему в грудь, там блестела искорка.  Мышцы  отшельника  были  толстые,  как
сытые удавы. Страшное острие пронзит стальной доспех  как  пленку  бычьего
пузыря.  Взгляд  калики  печален,  но  Томас  помнил,  с  какой   холодной
жестокостью язычник убивал и тут же забывал про жертвы.
     -- Рази,-- выдохнул он со странным облегчением.--  Может  быть,  и  я
успею... А нет, то сложу голову, защищая Пречистую Деву...
     Внезапно в глазах Олега блеснула тревога, он  чуть  повернул  голову.
Томас тоже скосил глаза в ту  сторону,  и  лишь  когда  в  ушах  прогремел
страшный звон, когда оглох и ослеп от искр в  глазах,  понял,  что  подлый
отшельник не родился отшельником, знает все хитрые уловки,  а  его,  героя
сарацинских походов, поймал на самом простом...
     Он рухнул на пол, пытался ухватить противника, теперь уже противника,
за сапог, но толстая  подошва  мелькнула  перед  лицом  и  пропала.  Томас
поднялся на четвереньки, тряхнул головой, в  ушах  звенели  все  колокола,
словно сам себе саданул железным сапогом по  железной  голове.  В  глубине
зала мелькнула фигура в звериной шкуре.  Красные  волосы  развевались  как
пламя, что грозит сжечь весь... этот хехалот.
     -- Черт бы тебя побрал,-- выкрикнул Томас яростно.-- Я сам...  своими
руками привел врага престола  Господа  своего  прямо  в  хеха...  небесный
дворец, полный благочестия и святости!
     Рыча от стыда и бешенства, он поднялся,  держась  за  стену,  тряхнул
головой, очищая взор. По мраморным глыбам  сползали  капли  крови,  его  и
Николая-угодника, он же  Санта  Клаус,  а  может  и  проклятого  язычника.
Стиснув челюсти, он собрал рыцарскую волю и достоинство в кулак,  бросился
с обнаженным мечом в руке через анфиладу залов.

     Глава 12

     Три или четыре величественных зала были пусты, еще  в  двух  он  смял
стражу. В голове была ослепляющая ярость,  он  помнил  лишь,  что  кого-то
рубил, кого-то просто сшиб так,  что  несчастный  ударился  о  стену,  где
вспыхнуло, и на пол осел белоснежный хитон  с  множеством  крыльев.  Когда
понесся  дальше,  взрывая  благоговейную  тишь  грохотом  тяжелых   сапог,
внезапно услышал негромкий вскрик:
     -- Эй, рыцарь!..
     Он  оглянулся,  настороженный  и  злой,  готовый  увернуться  как  от
брошенного дротика, так  и  летящей  стрелы.  В  боковом  коридоре  возник
высокий сухощавый серафим. Меч торчал из ножен, руки серафима были  далеки
от рукояти. Он приложил палец к губам, сказал так же негромко:
     -- Если ищешь женщину, то не здесь, не здесь...
     -- А где? -- выкрикнул Томас во всю мощь легких...
     Серафим поморщился,  но  все  же  указал,  правда,  совсем  в  другую
сторону:
     -- Третий зал... поворот налево...  еще  двое  ворот.  Там  на  двери
крылатый лев с бычьей головой...
     Он не договорил, как Томас развернулся, стены замелькали, светильники
слились в блистающие полосы. Двери распахивались как от пинка, хотя  Томас
иной раз вроде бы не успевал поднять ногу.
     Мимо двери с крылатым быком едва не пробежал, тот похож разве что  на
толстого ягненка, но  меч  в  руке  протестующе  дернулся,  сделал  слабую
попытку вывернуться. Томас с ходу шарахнул ногой, створки  распахнулись  с
такой силой, что от удара о стены посыпались драгоценные камешки.
     Комната невелика, но украшена богато. Томас отметил это  сразу,  хотя
взгляд зацепился  за  женскую  фигуру,  что  стояла  возле  окна.  Женщина
повернулась лицом к нему, Томас вскрикнул потрясенно:
     -- Яра!
     Она смотрела неверящими глазами. Вскрикнула  как  раненая  птица,  ее
руки потянулись навстречу:
     -- Томас! Ты... пришел сюда с мечом в руке?
     -- Я пришел за тобой,-- ответил он с гордым достоинством.  Подумал  и
добавил,-- Любимая.
     Она кинулась к нему, вытянув руки, а он,  отшвырнув  меч,  схватил  в
объятия, жадно целовал ее волосы, ее лицо, мокрые от слез щеки, счастливые
любящие глаза. Она вздрагивала и цеплялась за него, а  в  его  сердце  как
пламя в горящей башне полыхала ярость. Как посмели держать против  воли!..
Она не простолюдинка какая-нибудь, а урожденная княжна, а самое главное --
невеста Томаса Мальтона, за доблесть и воинское умение избранного  советом
воинов королем!
     -- Я видел, как ты одевалась,-- сказал он счастливо,-- как ты вдевала
нитку в иголку!
     Она удивленно отстранилась:
     -- Что? Я со времен своего детства не держала иголку в руках...
     -- Но я же видел ясно,-- начал он, сверху что-то зашелестело. Он  все
еще держал Яру, когда ее глаза вдруг расширились, она уперлась ладонями  в
его широкую грудь, уклоняясь от горячих ищущих губ:
     -- Томас! Сзади...
     Страшный удар в затылок потряс как удар топора молоденький  ясень.  В
глазах вспыхнули звезды на черном небе. Он смутно чувствовал, что  руки  и
ноги зажаты словно в тисках кузнеца-оружейника. В ушах  длился  затихающий
звон, будто со всей дури ударили  молотом  по  листу  железа,  и  тот  еще
вибрирует, медленно затихая. Он смутно  понял,  что  звенит  от  удара  по
шлему.
     Звезды медленно  гасли,  а  из  темноты  выступили  стены,  почему-то
пололок. Сверху нависла торжествующая харя. Томас  ощутил,  что  лежит  на
полу, рванулся, но руки остались прижаты к телу, а ноги не слушались. Он с
трудом приподнял голову, его железное  тело  было  так  скручено  толстыми
веревками, что те почти закрыли весь металл.
     Громкий насмешливый голос произнес:
     -- Вот теперь, когда обе птички в моих руках...
     Сильные руки подхватили Томаса, прислонили  к  стене.  В  трех  шагах
стоял, широко улыбаясь, тот самый серафим, который указал дорогу. Томас  с
содроганием смотрел в светлое лицо. Глаза,  огромные  и  пылающие,  теперь
налились багровым. Брови изогнулись как  изломанные  стрелы,  отчего  лицо
выглядело не только величественным и грозным, но  и  злым,  даже  злобным.
Пухлые губы растянулись в торжествующей усмешке,  в  них  появилось  нечто
змеиное, а ровные белые зубы показались Томасу зубами хищного зверя.
     Ярослава сидела рядом с  Томасом,  туго  связанная,  но,  похоже,  ее
пальцем не тронули. Она прижалась к нему плечом,  и  Томас,  сразу  ощутив
прилив сил, потребовал надменно:
     -- Назови себя, презренный, который бьет в спину!
     Серафим всплеснул руками, ворох белых крыльев за спиной  заколыхался,
распространяя с сильным ароматом фимиама и легкий запах серы:
     -- Рыцарь с головы до ног! Не в спину, кстати, а в затылок. Я и  есть
Уриил, если тебе это что-то говорит, меднолобый.
     -- Ничего не говорит,-- бросил Томас  надменно.--  Безродный  плебей!
Если твои слуги сейчас же развяжут  меня,  я  постараюсь,  чтобы  тебя  не
наказывали слишком жестоко. Поторопись... иудей!
     Уриил хохотнул:
     -- Уже не иудей. И здесь, и в исламе я больше, чем  иудей.  А  завтра
весь мир будет в моем кулаке... Но ты, меднолобый,  оказался  прав  насчет
Николая-угодника.  Конечно  же,  этот  простак  не  мог  стоять  во  главе
заговора. А твой звероватый друг,  что  показался  мне  умнее...  впрочем,
умнее тебя даже твои сапоги... он промахнулся.
     -- И чего ты хочешь от нас? -- потребовал Томас.-- Выкупа?
     Уриил ответил рассеянно, он все время к чему-то прислушивался:
     -- Выкупа? Какой выкуп можешь предложить ты... тому, кто  уже  и  так
владыка мира?
     -- Владыка -- Господь,-- сказал Томас твердо,-- а ты... пар, пыль.  Я
не знаю сколько таких помещается на острие иглы, но на острие  моего  меча
поместится побольше, чем десять тысяч!
     -- Гордая речь,-- ответил Уриил рассеянно, он все еще прислушивался к
тому, что происходило за дверью.-- Да, Сатана внедрил  в  вас  такое,  что
ничем не выбить... Эй, это не его поступь?
     Оба стража разбежались по сторонам двери. Томас напрягся,  уже  и  он
уловил торопливые шаги, в этот миг раздался грохот. Дверь слетела с петель
с такой мощью, что  грохнулась  на  середину  комнаты,  Уриил  едва  успел
отпрыгнуть. В дверном проеме  стоял,  окутанный  тончайшим  облаком  пыли,
красноволосый волхв. В руках был боевой посох, он стоял в  боевой  стойке.
Томас раскрыл рот, пытаясь предупредить, но сильные пальцы стиснули горло,
а с другой стороны шею кольнуло острым. Скосив  глаза,  увидел  отточенное
как бритва лезвие, что надрезало кожу прямо над сонной артерией.
     Даже не поворачивая головы, со смертным холодком понимал, что  другой
страж точно так же держит острый нож у нежного горла Ярославы.
     Уриил сказал очень быстро:
     -- Застынь!.. Даже не дыши. Одно движение, и твои друзья умрут.
     Томас видел, как зеленые глаза изучающе пробежали по всему помещению.
Он не взглянул на связанных, но Томас был уверен, что калика увидел все, и
от стыда стиснуло дыхание, а кровь ударила в голову с такой силой,  что  в
ушах зашумело, а в глазах встала красная пелена.
     -- И что еще? -- проговорил калика медленно, почти не двигая губами.
     -- Ты сейчас сложишь оружие... Просто разожми  пальцы,  пусть  дубина
упадет на пол.
     Олег прорычал:
     -- Я если не послушаю?
     -- Умрут, как я уже сказал, раньше, чем шевельнешь пальцем,--  бросил
Уриил резко.-- Ты не успеешь, разве не понятно?
     Томас прохрипел:
     -- Олег, не слушай... Все равно убьют...
     Олег проговорил медленно:
     -- Он прав. Если сложу оружие, все равно убьешь их, а кроме того, еще
и меня.
     Уриил нехорошо улыбнулся:
     -- Я не пытаюсь обмануть. Убью, бросишь оружие или нет. Я к этому шел
слишком долго, мой упорный враг. Но я не убиваю торопливо,  как  трусливый
волк. Ты и твои друзья проживете чуть дольше... Правда, всего  лишь,  пока
я, торжествуя, отвечу на твои вопросы. Ведь победа не  в  тот  миг,  когда
сносишь голову врага, не когда вырываешь его окровавленное, еще трепещущее
сердце! Торжество в те минуты, когда  видишь  связанного  и  поверженного,
когда сравниваешь его жалкие попытки сопротивления  со  своим  грандиозным
замыслом, со своим предвидением, когда он корчится в  муках  больших,  чем
если бы посадили на кол или заживо сдирали кожу!.. А кроме  того,  у  тебя
останется крохотная надежда, что пока  разговариваем,  что-то  произойдет,
случится чудо, вас спасут. На этом все попадаются!.. И хотя  помощи  ждать
неоткуда, а всяк на что-то надеется...
     Олег поколебался, зеленые глаза затравленно перебегали с одного  лица
на другое. Уриил широко улыбался, в  глазах  уже  было  торжество.  Томасу
зажимали рот, он прохрипел:
     -- Дерись... Олег!.. Забудь о нас...
     Ярослава исхитрилась вонзить зубы  в  ладонь  стража,  тот  с  воплем
сдвинул ладонь, она отчаянно вскрикнула:
     -- Дерись! Нас здесь нет...
     Ее пронзительный голос перешел в хрип,  толстые  пальцы  другой  руки
сомкнулись на ее горле. Лицо покраснело, но глазами умоляла Олега драться,
им уже не поможешь, но отомстить он должен...
     Томас хрипел. Его свалили, Уриил наступил  сапогом  на  горло.  Томас
стал багровым, глаза выкатывались из  орбит,  грудь  судорожно  дергалась,
гоняя взад-вперед отработанный воздух. Олег сказал угрюмо:
     -- Ладно, сдаюсь... Но не души их, пусть тоже узнают, как было.
     Уриил расхохотался:
     -- Конечно! Пусть узнают о величайшем плане... прежде чем  проститься
с жизнью.
     Олег  медленно  положил  под  ноги  посох.  Уриил  покачал   головой,
осторожный, сделал выразительный знак, и Олег  нехотя  пнул  ногой.  Посох
подкатился  к  Уриилу,  серафим  поднял,  с  пренебрежительным   интересом
оглядел:
     -- Такой палкой сражался?.. Связать его!
     Олег  не  противился,  руки  скрутили  за  спиной  жестко,  едва   не
выворачивая суставы. Один встал на стол, перебросил веревку через крюк  на
потолке, а другой конец с петлей одели на шею Олега. Страж дернул за  свой
конец, петля потянула Олега вверх. Он ощутил как сдавило горло, теперь уже
он побагровел, невольно поднялся на кончики пальцев.
     Уриил захохотал:
     -- Вот теперь ты не опасен. Давит? Хорошо.  Теперь  весь  мир  ощутит
такую петлю на горле. Здорово я вас натравил на этого дурака. Конечно  же,
какой из Николая-угодника бог? Да еще Всевышний? Но  он  на  виду,  о  нем
говорят, мужики взывают к его помощи, детям раздает подарки... Но вам пора
бы знать, что из тех, о ком говорят, редко кто  в  самом  деле  добивается
власти. Приходит другой...
     -- Ты? --  спросил  Олег  и,  не  дожидаясь  ответа,  сам  ответил,--
Конечно, ты умнее... К тому же он недавно пошел по  людям,  а  ты  с  ними
общался с начала начал.
     Уриил кивнул с победной усмешкой:
     -- Это ты сейчас такой умный! Не так ли?
     -- Так,-- признал Олег. Голос его был хриплым. Страж, то ли  опасаясь
могучего противника, то ли из жажды потешить  хозяина,  натягивал  веревку
так, что лицо калики из багрового становилось синюшного цвета, нехотя чуть
приотпускал, когда с губ пленника  вместо  слов  срывался  только  хрип.--
Значит, Сатана не при чем?
     -- Конечно же, дурачье,-- сказал Уриил брезгливо.--  Понятно,  старик
был рад, что двое таких сами забрели, но, конечно же, это  не  он  заманил
вас в свое царство.
     Калика  прохрипел,  как   показалось   Томасу,   даже   с   некоторым
облегчением:
     -- Тогда многое понятно... А то думал, что  с  ума  схожу...  слишком
много глупостей, никакой логики...
     Томас перебил:
     -- А какой резон тебе, мерзновеннейший из предателей?
     Уриил холодно посмотрел на железного рыцаря, перевел взор на калику:
     -- Пересмотр взглядов, скажем так. Ты разве никогда не пересматривал?
     Калика подумал:
     -- Пожалуй, нет.
     -- Ну и дурак. Хотя врешь...  Я  помню  тебя  совсем  другим,  --  он
коротко взглянул на связанного рыцаря, хмыкнул,-- знал бы этот  меднолобый
с каким чудовищем... по нынешним меркам... идет! И  вовсе  не  в  эйнастии
дело. Он виновен в делах гораздо страшнее, Ну, пусть не пересматривал,  но
ты менялся. Так и я не тот, каким на свет... тогда, в Начале.
     Он начал поднимать карающий меч, Томас  задержал  дыхание,  а  калика
сказал торопливо:
     -- Я понял, почему. Ты был  единственным,  кто  постоянно  общался  с
людьми. С Адамом, Каином, Авелем... Ною передавал весть о  потопе,  Моисею
сообщил повеление вывести  евреев,  Навину  являлся,  пророкам...  Словом,
посмотрел на людей, кое-что понравилось... Но больше то, что люди взяли от
Сатаны... Ты же опускался и в ад...
     Уриил засмеялся, даже меч слегка опустил:
     -- Достаточно и людей. В них столько... что в ад спустился  в  первый
раз уже... как бы сказать точнее, уже подготовленный. От  людей  набрался!
От них ощутил, что это великолепно --  нарушать  запреты,  грешить,  брать
чужое, какое наслаждение ломать, рушить, жечь!
     Олег сказал тоскливо:
     -- Но ваш верховный бог... Что с ним? Почему молчит?
     Уриил засмеялся:
     -- А есть ли он? Сатана есть, видно. А тот, кого называют Всевышним?
     Томас прошептал в муке:
     -- Но он должен быть! Как же без него?
     Уриил вместо ответа лишь насмешливо оскалил зубы:
     -- Эх, рыцарь... Это язычнику вера велит сражаться до  конца,  а  ты,
христианин, должен смириться со своей участью. Ты был побежден еще  в  тот
день, когда выехал из замка! Идти против небес...
     Томас поник головой. Краем глаза видел, как напрягся калика, все  еще
пытается освободиться от пут, хотя лицо побагровело от захлестнувшей горло
веревки. Ярослава все еще смотрит с надеждой.
     -- Да,-- прошептал Томас,-- я не должен  был  поднимать  дерзновенную
руку на небо... Это все язычник, он меня подбил. Прошу не милости, а  лишь
прочесть молитву и поцеловать свой крест...
     -- Обойдешься,-- сказал Уриил небрежно, он  обрекающе  вскинул  руку,
Томас вскрикнул отчаянно:
     -- Но это молитва.. уже тебе! Я с  молитвой  называю  тебя  Верховным
Сюзереном... А тогда ты можешь убить уже не как  мятежника...  я  презираю
мятежников, их надо истреблять как бешеных собак... а как своего  слугу!..
Для рыцарей нет ничего дороже верности!
     Уриил довольно оскалил зубы. По его кивку рыцарю развязали  руки,  но
тут же уперли острия дротиков с  двух  сторон  в  бока.  Томас  распухшими
руками,  посиневшими  от  тугих  веревок,  медленно  снял  тяжелый  крест,
ослабевшие пальцы скользили по гладкому металлу, едва удержали.  Он  видел
багровое лицо Олега, веревка натянулась, волхв уже приподнялся  на  носки,
но губы кривятся в презрении, проклятый язычник,  даже  с  одной  ногой  в
могиле, а все презирает святые реликвии...
     Распухшие губы бережно коснулись креста. Он заставил  их  шевелиться,
но Уриил захохотал издевательски:
     -- Я все о тебе знаю! Ты даже из единственной молитвы запомнил только
три первых слова! А  губами  шлепаешь,  будто  все  заветы  читаешь.  Пора
заканчивать, меднолобый. Я уже потешился вволю. Помощь не придет, разве не
понятно?
     Томас прошептал побелевшими губами:
     -- Пора. Прости меня, Яра, если что я не сумел...
     -- Я люблю тебя, Томас! -- вскрикнула она.
     -- И я...

     Глава 13

     Он еще раз посмотрел на Олега, вершина креста была направлена  в  его
сторону. Пальцы Томаса чуть вздрагивали, он  закусил  губу  до  крови,  по
подбородку поползла тоненькая струйка крови. Внезапно крест в его  пальцах
щелкнул, блеснуло как серебристая  рыбка,  во  мгновение  ока  просвистело
через комнату.
     Веревка оборвалась с легким треском. Олег рухнул, его ноги  метнулись
в стороны. Оба стража, как подкошенная острой косой трава, рухнули, звонко
хряснувшись затылками. Олег перекатился через голову,  взвился  в  воздух.
Уриил, что занес меч над Томасом, как ужаленный  обернулся.  Толстая  нога
калики ударила его в лицо с такой силой, будто обрушилась гора.
     Томас подхватил меч, взмахнул, и руки калики разбросало в стороны. Он
стряхнул обрывки веревки:
     -- Рискованно!
     -- А ты как мне в прошлый раз? -- огрызнулся Томас.-- Я  чуть  заикой
не стал!
     Он бросился к Ярославе, а Олег вытащил из-за пояса Уриила острый нож,
хладнокровно ухватил серафима за бороду. Обнажилось белое горло.
     -- Теперь и пауки не помогут, верно?
     Уриил с трудом разлепил один глаз на обезображенном лице:
     -- Дурак... Я становлюсь Владыкой Мира... Я дам тебе все...
     -- Дашь? Язычники берут сами.
     Он полоснул по горлу, брезгливо держа нож на  вытянутой  руке.  Кровь
брызнула широким  веером,  залила  белоснежные  плиты  кричаще  пурпурными
струями. На той стороне Ярослава торопливо освобождала ноги. Они с Томасом
то бросались друг другу в объятия, то начинали наперебой рассказывать, как
страдали один без другого.
     Олег прошел мимо стражей, один начал подниматься, и он ударил  носком
окованного железом сапога  в  голову.  Глухо  хрустнуло.  Второй  был  без
сознания или притворялся таким, но Олег без злобы ударил и  его  в  висок,
убедился по вспышке света, что  рассчитался  окончательно,  подобрал  свой
посох.
     Томас все еще обнимал Ярославу, Олег с брезгливым удивлением поднял с
пола крест Томаса:
     -- На. Теперь я вижу, что в кресте в самом деле что-то есть.
     Томас вытащил из веревки застрявшее лезвие,  не  длиннее  пальца,  но
острое, как бритва, снова бережно упрятал в  основание  креста,  с  трудом
свел половинки, от усилий мышцы вздулись даже на шее, снова приведя  скобу
в боевое положение.
     -- Я ж говорил!  --  выдохнул  он  с  упреком.--  А  ты  не  верил  в
собственный народ!
     --  Я  думал,  умельцы  остались  только  в  Киеве,--  ответил   Олег
недоверчиво,--  но  чтоб  в  глухой  деревне...   полупьяный   деревенский
кузнец... кривой да еще левша... Правда, грубовато. Вон следы молота.
     -- На внешность смотрят только у женщины,-- сказал Томас победно.  Он
обнял Ярославу.-- А у любой вещи надо зреть душу! Ты сам левша, если на то
пошло. Потому и везет в драках, что ждут удара  справа.  А  умения  ни  на
дюйм... Можешь идти?
     Он старался говорить сильным  мужественным  голосом,  рядом  все-таки
испуганная женщина, но чувствовал как его трясет,  словно  черт  грешника.
Почему никто не сказал, что, между небом и адом нет  четкой  границы,  как
нет между днем и ночью! Есть сумерки, есть рассвет, в аду отыскался Иаред,
даже Везельвул помог... кто бы подумал!.. Зато здесь врагов как  собак  на
попелище. Вот тебе и небо.
     Калика напряг и распустил мышцы.
     -- Идти? Да мы пронесемся как  стая  волков  с  крыльями!  Как  стадо
бешеных туров по льду!.. От этого хехалота камня на камне...
     Томас спросил внезапно:
     -- Но как ты догадался, что нам являли только призрак Ярославы?
     -- Потому что ее облик принимал мужик,-- сказал Олег с отвращением.--
Это же надо! Дурак. Ты ж  сам  видел,  как  одевалась  "Ярослава".  Видел?
Ну-ну. Ничего не заметил подозрительного?
     Томас подумал, вспоминая, помотал головой:
     -- Нет.
     -- Гм... Ну, ничего, свою женщину и не надо знать слишком...  хорошо.
Просто знай, что ни одна в мире не одевает свитер или рубашку как мужчина.
Ты ж видел, та фигура сперва сунула руки  в  рукава,  а  потом  быстренько
просунула голову в разрез рубахи. Это чисто по-мужски! Чтоб сразу  нырнуть
и тут же вынырнуть, пока никто не успел подкрасться, ухватить... А женщина
когда одевается, то сперва засунет голову,  а  потом  в  таком  виде,  как
страус с головой в песке, долго барахтается, просовывает руки в рукава, ни
черта не видя вокруг.
     Томас смотрел изумленно:
     -- А что такое страус?.. Прости, я хотел спросить, ты прав...  теперь
и мне это понятно. Но ты лишь по одному признаку...
     Калика удивился:
     -- По одному? Да их тысячи! К примеру, когда вдевал нитку  в  иголку.
Мужчины иголку держат неподвижно, а суют в нее нитку, а  женщины  как  раз
нитку держат неподвижно, а надевают на нее ушко иглы. Ну,  а  когда  стало
ясно, что он не женщина вовсе, то стоило  взглянуть  на  тень  еще  разок,
чтобы я знал его рост, вес,  возраст,  болезни,  цвет  глаз,  имя,  дурные
привычки, размер обуви, длину ногтей, размер печени... Ну, идем?
     Вместо Томаса ответила Ярослава. Голос ее был чистым и сильным:
     -- Летим! Ты прав, святой волхв. Хоть  меня  здесь  не  истязали,  но
разлучили!
     Меч Уриила не исчез,  лежал  на  выжженном  пятне,  оставшемся  после
хозяина, и Ярослава подняла его с легкостью.  Высокая,  сильная  и  полная
языческой силы, она показалась Томасу чем-то похожей на ту  всадницу,  что
так вовремя помогла добить дракона.
     -- Вперед!

     В помещении полыхнуло чистым радостным светом. Дальняя стена исчезла,
а на том месте вспыхнул бело-оранжевый  огонь.  Он  не  слепил,  но  Томас
ощутил, что ярче нет ничего на свете. Прогремел неспешный величавый рокот,
Томас потрясенно различил в нем слова. Хотя мог  поклясться,  что  он  сам
вычленяет слова из грохота, легкого дрожания пола и стен, бликов огня:
     -- Не стоит... Вы уже разнесли все, что нужно.
     Томас мгновенно  закрыл  Яру  широкой  спиной,  Зу-л-Факар  угрожающе
нацелился острием в сторону  огня.  Калика  перехватил  посох  по-боевому.
Ярослава с мечом Уриила встала рядом с Томасом.
     -- Кто ты есть? -- потребовал Томас дерзко.-- Я не вижу твоего герба,
не вижу девиза, посему разговаривать буду как с простолюдином!
     Огонь вспыхнул чуть ярче,  но  даже  подозрительный  Олег  не  уловил
угрозы. Голос ниоткуда, огромный и мощный, наполнил все здание хехалота:
     -- У меня много имен... Но ты можешь, доблестный сэр Томас Мальтон из
Гисленда, называть меня просто Творцом.
     На Томаса словно гора обрушилась, ударилась о шлем и железные  плечи,
но устоял, и  гора  рассыпалась  на  мелкие  камешки.  Дрогнувшим  голосом
переспросил:
     -- Всевышний?
     Олег затравленно зыркал по сторонам. Хотелось и бежать, и драться, но
могучий голос приковывал внимание, заставлял вслушиваться:
     -- Томас... и вы, его друзья... мы не враги. Опусти меч... или держи,
если тебе так удобнее. Я хочу объяснить...
     На разгоряченного Томаса сзади пахнуло  ароматом  роз.  Он  мгновенно
обернулся с мечом в руке, увидел, как захлопнулась дверь. Яру трясло,  она
суетливо дергала за рукав:
     -- Томас... Олег убежал!
     В голове Томаса перемешалось, перед ним Творец, но Яру держали  здесь
против ее воли, и при одной этой мысли как  могучий  прибой  била  горячая
кровь, сердце стучало яростно, он начинал дышать чаще, а мышцы дрожали  от
жажды прыгнуть на врага и бить, крушить, сечь, ломать, но  голос,  который
звучал в зале, как и в голове Томаса, произнес настойчиво:
     -- Томас, это я, твой Верховный Сюзерен...
     Томас преклонил колено, сердце стучало  бешено,  он  с  трудом  сумел
совладать с дрогнувшим голосом, что пытался сорваться на мышиный писк:
     -- Приветствую тебя, Господь. Прими все  мое  почтение...  и  передай
поклон Пречистой Деве. Я служил  тебе  верно  и  преданно,  Господь.  Хочу
служить, как и служил, но мне надо выяснить... что стряслось. И верно ли я
поступал.
     Он не добавил, что должен определить, чувствовать ли  себя  связанным
клятвой вассала, или же волен порвать, как волен  порвать  всякий  честный
рыцарь, если сюзерен сам нарушил соглашение. В этом  случае  вассал  волен
искать другого, более справедливого. Томас чувствовал,  что  от  осознания
правоты голос обрел твердость, а когда поднял глаза на Всевышнего, в  теле
не было страха, а только восторг, как у юного оруженосца,  допущенного  на
турнир лицезреть сильнейшего из рыцарей Британии.
     -- Я знаю ответы на твои вопросы,-- ответил  мощный  голос,  и  опять
Томас не мог определить откуда он звучит,  и  звучит  ли  вообще,  или  же
слышит в дрожании стен, звоне своих доспехов, раскате далекого грома.-- Но
они слишком... чтобы ты их принял...
     Томас повертел головой, всмотрелся  в  сгусток  белого  пламени,  что
горел, не сгорая, висел над каменными плитами, не касаясь их, не сжигая:
     -- Ты Огонь?
     -- Нет,-- ответил Голос.-- Но  простой  люд...  неважно,  король  или
пастух... так слеплен, что должен зреть, с кем говорит.  Приходится  то  в
облике горящего куста, то во сне... А сперва наломал дров, когда в  личине
зверя или, скажем, рыбы. Тут же начинали бить поклоны,  приносить  жертвы.
Однажды явился в облике быка, так сразу отлили тельца из чистого золота!..
Всем надо что-то вещественное! Ведь кланяются не мне -- иконам.
     Сотни тысяч вопросов метались  в  голове  Томаса,  толкались  и  даже
дрались, распирая череп до боли.  Он  спросил  первое  же,  что  вынырнуло
ближе:
     -- Господь, а правда ли, что Иисус -- твой сын? А то я слышал,  такое
говорят! И что вы с ним... ну, одно целое?..
     Голос прозвучал так же мощно, но с отеческой насмешкой:
     -- Ты сам знаешь, как много после  войны  появляется  героев!  И  как
много у победителя находится соратников, без которых, оказывается, не было
бы победы... Увы, я один. И ни души не  шагает  рядом.  Так  что  не  надо
никого присобачивать в соратники... Нет, он только раб  наш,  которого  мы
облагодетельствовали  и  поставили  в  пример  сынам  Израиля...   Правда,
достойный человек,  страстный  пророк,  но...  не  забивай  голову  такими
вещами, молодой рыцарь! Ты ведь хотел спросить другое, верно?
     Томас вскрикнул в горе:
     -- Значит, я зря нес Грааль в Британию?
     Голос прозвучал так же мощно, но Томас ощутил словно головы коснулась
огромная отеческая ладонь:
     -- Мы сами делаем вещи священными... Да что там вещи!  Богов  даже...
как сами же их низвергаем. Успокойся, сэр Томас. Если ее считают священной
столько людей, она способна творить чудеса!
     Яра, что до сих пор молчала, тряслась,  неожиданно  спросила  тонким,
как у мышонка, голосом:
     -- Господь, объясни мне, простой женщине, за что наслал  потоп?  Ведь
согрешивших было не так уж и много?
     В сиянии заблистали грозные искры. Огненный шар  расширился,  сильнее
опалил жаром лица. Томас на всякий случай  прикрыл  Яру,  а  густой  голос
после паузы сказал медленно, и Томасу в нем почудилась боль:
     -- Бесчеловечно?.. Но Томаса  избрали  королем,  и  он  уже  начинает
догадываться,  что  король  вынужден  поступать  не  так...  как   простой
бесхитростный рыцарь. Да, согрешивших была горстка! Но те,  не  грешившие,
виновны в том, что не остановили ту горстку. Милая княжна, любой  человек,
ежели не препятствует преступлению, становится сообщником! Дело даже не  в
этике, а в простой выживаемости.  Общество  равнодушных  скотов,  пусть  и
безгрешных, обречено на вымирание. Я лишь ускорил... Ради прихода новых.
     Ярослава тяжело вздохнула. Томас спросил с обидой:
     -- А мы?
     -- Вы их начало. Я не ошибся, потопив старый народ,  которому  должен
был творить чудеса, руководить каждым шагом,  очищать  для  них  землю  от
чудовищ, растить хлеб на голой земле, разрешать их мелочные споры, утирать
носы, успевать выхватывать камешки из-под ног... А вы,  нынешние,  во  мне
почти не нуждаетесь. Да что там "почти"! Совсем обходитесь.
     Томас замер:
     -- И ты... Господь наш... не осерчал?
     -- За что? -- удивился  Огонь.--  За  что,  что  дети  наконец-то  не
нуждаются, чтобы им вытирали носы? Да это счастье  для  родителей.  У  вас
хватает  силы  и  гордости  решать  все   самим.   А   преступления   тоже
останавливаете сами.
     Томас недоверчиво хмыкнул. В огненном шаре вспыхнули багровые искорки
гнева.
     -- А то, что вломились  сюда  силой,  в  поисках  справедливости,  не
говорит о вас? Кто из  прежних  осмелился  бы  спорить?  Только  возносили
молитвы, просили милости, просили  урожая...  это-то  даже  не  вспахав!..
просили рыбу с небес, просили, просили, просили! Мой путь был... не скажу,
что неверен, но... Когда я создал первых людей, это было... озарение,  что
приходит лишь однажды в бесконечность... а чаще  не  приходит  вовсе.  Это
было мое лучшее творение, и я понимал, что уже никогда  не  повторю  этого
шедевра... Потому трясся над ним, создал для него сад Эдема,  оберегал  от
всего. Да, Сатана вывел из райского сада, заставил трудиться в  поте  лица
своего, заставил освоить землепашество, скотоводство, строительство...  Да
что я перечисляю! Вся цивилизация -- его рук дело,  не  спорю.  Я  надолго
потерял  контроль,  ибо  его  желания  были  намного  проще,  понятнее,  и
усваивались с охотой. Я жевал вяло о всеобщей любви, о  духовности,  а  он
учил, как ковать мечи, как  захватить  добро  соседа,  а  его  обратить  в
рабство, заодно взять в наложницы его жен и дочерей...
     Томас горячо дышал, в глазах стояли слезы сочувствия:
     -- Господи...
     -- Наконец он вторгся и в ту  область,  которой  раньше  пренебрегал.
Стал строить церкви. Насадил ереси, перехватил христианство...
     Томас вскрикнул в ужасе:
     -- Господи, разве это не от тебя?
     -- От меня,-- ласково прозвучало из Огня,-- но  только  отчасти...  Я
сумел покончить с рабством,  ибо  принявший  веру  Христа  не  может  себе
подобного держать в неволе, а он объявил о  всеобщем  рабстве  перед  Моим
лицом...
     Томас пробормотал:
     -- Но если рабство... от твоего имени...
     -- У меня не может  быть  рабов,--  прервал  голос  мягко,--  и  если
человек думает, что он мой раб, то он  раб  Его.  И  сила  Его  умножается
стократно!.. И когда Сатана захватил власть на всем белом свете, когда все
церкви перешли в его руки, когда все  монастыри,  храмы,  епископы,  папы,
архимандриты, митрополиты -- все от Него, я долго пребывал в растерянности
и тоске...
     По ту сторону двери послышались тяжелые шаги, хлопанье крыльев. Затем
- глухой удар, вскрик, протяжный стон. Звякнуло,  донесся  сиплый  клекот.
Дверь с грохотом распахнулась. Через порог  быстро  шагнул  Олег.  Дыхание
было хриплым, грудь  тяжело  вздымалась,  зеленые  глаза  блестели.  Когда
разжал кулак, с лвдони ссыпались окровавленные перья. Томас успел заметить
сбитые в кровь костяшки пальцев.
     -- Пытались задержать, -- буркнул Олег.-- Должны бы видеть  по  моему
пречестному лицу, что здесь как раз мое место. А где же...
     Зеленые глаза недоверчиво впились в сверкающий шар. Свет шел  чистый,
ясный. И слишком похожий на свет Рода, Ярилы, Даждь-бога, Хорса  и  прочих
солнечных богов скифов, сколотов, славян.
     Он ткнул пальцем в сторону солнечного шара:
     -- Это... оно и есть?
     -- Сэр калика, -- воскликнул  Томас  свистящим  шепотом,  --  как  ты
можешь! Это не "оно", а сам Господь!.. наверное.
     В зеленых глазах волхва отражались блики, но не белые, а  золотистые.
Лицо каменное, похоже, калика не мог сообразить как себя вести, но наконец
с самым безучастным видом подул на окровавленные костяшки:
     -- Прямо перед дверьми наткнулся... Архангелом назвался,  Варахиилом.
Я по всей стене как медузу, прежде чем  эта  ворона  за  меч...  Будто  не
помню, что архангелов всего семеро!
     Из Огня глухо прозвучало:
     -- Ну... Вообще-то зря...  Он  в  самом  деле  архангел.  И  меня  не
предавал.
     Томас ахнул, закусил губу, сейчас грянет божий гнев, а Олег бросил  с
вызовом:
     -- Разве их не семеро?
     В голосе Всевышнего словно бы проскользнула неловкость:
     --  Семеро...  Но...  гм...  наслоение  мыслей,  противоречия...   Их
семеро... но правы и те, кто насчитывает восьмерых.
     К удивлению Томаса, который при умных разговорах  сразу  ощутил  себя
так, будто при нем начали скрести ножом сковороду, калика кивнул:
     -- Ну, это и черепахе ясно.
     Томас сжался, ожидал вспышки гнева, но, видать, сюзерен в самом  деле
настолько  высок,  что  не  замечает  дерзостей...  или  же  замечает,  но
относится к ним, как мудрый дед к репликам глупого правнука.
     -- Им не удалось  сломить  вас  блеском,  мощью,  величием.  И  когда
ворвались, вы били только тех, кто на самом  деле  враг...  Не  знаю,  как
ощутили.   Врожденная    ли    неприязнь,    выработанное    ли    чувство
справедливости... не знаю. Но сделали то, чего не ожидали заговорщики... и
на что я надеялся... скорее, смутно, чем осознано.
     Олег буркнул:
     -- Мы  били  всех,  кто  попадался.  Как  скажешь,  Томас?  Вон  даже
Варахиила зазря...
     Из Огня донеслось:
     -- Ну, лес  рубят,  щепки  летят...  Если  я  ради  горстки  виновных
перетопил человечество... К тому же, как мне теперь кажется,  Варахиил  не
так уж и безупречен... был. И престолам зря досталось... как и власти.  Но
это и понятно, всяк видит в престоле врага, а  во  власти  --  противника.
Ладно, у вас принято сперва угостить гостя, а разговоры потом.

     Глава 14

     Огромный зал осветился радостным оранжевым  светом.  Возник  накрытый
белой скатертью стол, уже уставленный глубокими  тарелками,  а  в  середке
смотрела в потолок  задранными  культяпками  огромная  птица.  Вокруг  нее
лежали поменьше, лебеди. Калика,  продолжая  облизывать  разбитые  пальцы,
шагнул к столу первым. Томас взял Яру за  руку,  пальцы  вздрагивали,  она
смотрела по сторонам большими, как у  пугливой  лани,  глазами.  Но  пошла
послушно, только прижималась боком, словно черпала в нем силы.
     Калика сел на лавку, резная со спинкой, неспешно всмотрелся в  яства.
Его пальцы зависли, шевелясь хищно,  высматривали,  что  выбрать,  наконец
ухватили куриную ногу. Томас же, усадив Яру, сказал с неловкостью:
     -- Но как-то неловко есть перед хозяином... когда тот сам не ест...
     После короткой паузы шелестнуло шелком. По ту  сторону  стола  возник
широкий полог. Ткань блестела и переливалась, Ярослава  ахнула  и  впилась
глазами. В узкую щель просунулась  мощная  волосатая  рука,  взяла  другую
куриную лапу. При виде ее у Олега вздернулись брови, а  глаза  округлились
так, что стали похожи на жабьи. Он поперхнулся, держа мясо обеими  руками.
Остановившиеся глаза проводили взглядом руку, что вместе с курицей исчезла
за пологом.
     А могучий Голос раздался уже из-за полога:
     -- Перестань печалиться, сэр Томас. Ты нес в чаше не  мою  кровь,  но
там кровь достойного человека. Вы их называете пророками. Их было  немало,
как больших так и малых. Были до него, были после, надеюсь, будут еще.
     Томас спросил непонимающе:
     -- Были после? Кто, Господи...
     Голос прозвучал с отеческой снисходительностью:
     -- И Моисей, и Христос, и Мухаммад -- мои пророки. Это не они, а люди
умеют повернуть так, чтобы найти повод для вражды.
     Олег жадно ел курицу, совсем не заботясь о благородных  манерах  хотя
бы в хеха... дворце самого Господа Бога. Томас взмолился:
     -- Но почему ты отдал даже церкви  в  руки  Врага?  Ведь  ими  правит
Сатана, я сам видел! А в храмы людей набивается,  как  муравьев  в  старые
пни!
     Огонь колыхнулся:
     -- Но каких людей?.. Важно  сохранить  настоящих!  А  стадо  плодится
быстро. Мы ведь на самом деле бьемся не за стадо, а за тех, бесценных...
     Он умолк, словно не находя понятных рыцарю слов, а калика к удивлению
Томаса кивнул, словно бы соглашаясь с тем, кто является  его  самым  лютым
врагом:
     -- Томас, простого... или тупого, что одно и  то  же,  народа  всегда
больше. Но хоть и медленно мелет его мельница, но верно мелет. Тупой йемен
умнее тупого раба Рима или Египта,  а  твой  дядя  знает  и  умеет  больше
просвещенного римского сенатора. Я хочу сказать, что хоть  знающих  всегда
жалкая кучка, да и тех за людей не чтут, но  именно  они  тянут  народы  к
свету... Сейчас даже тупой  простолюдин  развитее  среднего  царедворца  и
мудреца в Старом Египте. Не понял?  Да  черт  с  ними,  простолюдинами.  В
конце-концов, хоть плюют на мудрецов, насмехаются, гонят, но  мир  все  же
идет за мудрецами, а это  и  есть  победа  Света  над  Тьмой.  А  потом  и
простолюдины  поймут.  Через  каких-нибудь  пару  тысяч  лет...  Или  пару
десятков тысяч...
     Томас вздохнул:
     -- Ага, для тебя это что? Всего каких-нибудь сто тысяч раз побывать в
половецком стане.
     Голос из  полога  впервые,  как  заметил  Томас,  обратился  к  Олегу
напрямую:
     -- Противник ты мой... как считаешь... или нет, но  прошу,  не  держи
обиды на Скифа. Он знал, потому ответил так... С земли все кажется  проще.
На самом же деле бывший противник может помочь, а свой предать.
     Олег держался все еще настороженно, лицо такое же неподвижное, курице
уделял больше внимания, чем самому Господу, но  Томас  теперь  видел,  что
Олег скован и напряжен куда сильнее, чем он сам. И голос  Олега  прозвучал
вроде бы ровно, но Томас уловил страшное напряжение:
     -- Ну вот,  подошли  к  главному.  Почему  мы  здесь?  Мы  все  время
колотились в стены как козлы  о  ясли,  бросались  то  на  Сатану,  то  на
архангелов... На самом же деле, как говорят тупые священники, все было  по
твоей воле...
     Томас стиснул зубы, калика  держится  чересчур  вызывающе.  Голос  за
пологом впервые сделал долгую  паузу.  Томас  ждал,  затаив  дыхание.  Яра
застыла, держа обеими руками птичье крылышко.
     Голос прозвучал почти  ровно,  только  Томас,  обретя  несвойственную
рыцарю чувствительность, уловил почти такое же напряжение, как и в  голосе
калики:
     -- Прости... и ты, доблестный Томас, прости... Но в самом деле это  я
позволил похитить твою невесту.
     Томас вздрогнул, горячая кровь мощной волной ударила в голову,  ломая
плотины:
     -- Ты?.. Ты?.. А я... я тебе верил!!!
     Яра дрожала, прижималась к нему плечом. Томас чувствовал ее страх, но
прежде чем Всевышний успел ответить, Олег вмешался:
     -- Погоди, Томас. Пусть оно пояснит. Что из тебя за король, если  вот
так сразу за меч...
     Томас трясся от ярости, руки дергались, не находя места. Он все время
находил их то на рукояти меча,  то  сжимающими  нож  для  разделки  птицы,
заставлял себя положить на стол, раскрыв ладони. Но тут же  снова  находил
пальцы в поисках оружия.
     -- Пу...сть... -- пролязгал он зубами.-- Но пусть знает... уже сейчас
я свободен... от клятвы верности...
     В голосе из-за полога прозвучала смертельная усталость:
     -- Желания Сатаны -- понятны, просты. Как и его  цели:  удовлетворить
эти желания. Человека я создавал в высший миг своего подъема!  Второй  раз
не под силу даже мне. Но не под силу оказалось и вести по пути высокому  и
светлому. Да твой друг, прозванный Вещим и Мудрым, знает... спроси, почему
он создал эйнастию? Кто, как не он, просидев в пещере сотню-другую  лет  в
поисках Истины, срывался в дикие загулы?.. Словом, я ощутил,  что  начинаю
катиться  в  бездну...  Ангелы,  архангелы,  серафимы   --   разбредались,
путались, противоречили друг другу. Я чувствовал, что уже потерял контроль
над миром, который создал: теперь это не одинокая пара в Эдеме!  Я  ощутил
страшную опасность. И тогда я обратился  к  единственному,  к  чему  может
обратиться Творец... да, к  своему  лучшему  произведению.  Когда  я  вижу
человека, мне всякий раз  хочется  жить  и  работать...  я  чувствую,  что
чего-то стою... Потому я позволил... прости, Томас!..  но  вы  пришли,  вы
ворвались как  свежая  буря,  вышибая  двери...  вы  принесли  грозу...  и
ясность.
     Олег сказал раздраженно:
     -- Что-то я тебя не пойму. Если ангелы -- плоды твоих мыслей, точнее,
сами мысли... рассеянные мысли  --  рассеянные  ангелы,  глупые  мысли  --
глупые ангелы, тупые...
     -- Не продолжай, -- попросил Голос, в нем слышалась  досада,  --  так
что ты не понял?
     -- Как я могу понять, кто из них какой, если ты сам не понимаешь, что
творится в твоей голове?
     Томас вздрогнул, опять святотатство,  но  могучий  голос  вдруг  стал
словно бы скорбным:
     -- А что, твои мысли тебя никогда не  подводят?  А  внутренний  голос
никогда-никогда..? Мне показалось, что со стороны может быть виднее, какой
из ангелов меня предает. То бишь, какая мысль влечет к поражению.
     -- А их оказалась не одна!
     --  Не  одна,--  согласился  Огонь.--  Но  тут  вы   показали   себя,
показали...
     Томас виновато опустил голову. Олег подумал, неожиданно кивнул:
     -- Вообще-то знакомо... Мысли то разбегаются как вспугнутые тараканы,
то засыпают как сытые свиньи. А то и просто одна другой противоречит... да
что там противоречит! Иной раз до смертоубийства... А побеждает далеко  не
всегда лучшая. Чаще -- более простая, понятная. Даже прямой Томас, а уж он
рыцарь хоть куда, знает, что мысли иной  раз  как  бараны  бьются  одна  с
другой. Бываешь рад даже дурню. Хоть брякнет  глупость,  но  подтолкнет  к
свету... Значит, ты заманил нас, чтобы мы помогли тебе разобраться в своих
же мыслях?
     Томас вскрикнул непонимающе:
     -- Мы?
     -- Мне не нужны угодники,-- объяснил  нечеловеческий  голос,--  но  и
праведники ни к чему... Мне важнее вы двое... как поле битвы между мной  и
Сатаной.
     Олег покосился на отважного Томаса:
     -- Ну-ну, мы как раз те люди. Помочь мыслить -- это как раз по нам...
Ты ж дал человеку свободу воли. За него не отвечаешь.
     -- Да, но творил по своему образу и  подобию!  Значит,  отвечаю.  Уже
нисходил к ним, пробовал брать их вину и дурость на себя, чтобы могли  как
бы все сначала... в переносном смысле, конечно: взять другие имена, начать
жить правильно и праведно... Но хотел как  лучше,  а  получилось,  как  на
Руси. Вернулся к тем заветам, которые когда-то дал Моисею...  косноязычный
растяпа разбил из них треть, пока опускался с горы, а еще треть истолковал
неверно... так вот одному бедуину подсказал как подправить  эти  заветы...
но и у того получилось не совсем то, что я хотел... хоть и получше.
     Сердце Томаса обливалось кровью, Господь страдает  в  сто  тысяч  раз
сильнее, чем человек, даже толстокожий калика это ощутил:
     -- Да брось... Мир улучшается. Я тоже когда-то хотел  всех  сразу  из
болота. А когда по голове настучали как раз те, ради которых душу рвал  на
части...
     -- Словом,-- донеслось из-за полога,-- вы убедили меня...
     -- Перебив половину ангелов? -- бросил Олег с тяжелым сарказмом.-- Ах
да, это же всего лишь твои мысли! Что ж, я верю, что так можно кого угодно
убедить... Хочешь, я тебя для  пущей  вразумительности  еще  и  по  голове
врежу?
     Томас ощетинился, бросил руку на рукоять меча, еще не  зная,  на  чью
сторону встанет, но Голос прозвучал с прежней кротостью:
     -- Ты уже врезал... До сих пор в ушах звенит, а перья по  всему  саду
летают. Мой самый преданный архангел перешел на сторону врага!  --  Уриил,
Уриил... это был, можно сказать, мой внутренний  голос...  А  вы  двое,  в
отличие от меня, заметили. И, более того, сумели...
     Томас, внезапно что-то вспомнив, вздрогнул, его пальцы  пробежали  по
горлу, словно что-то надеялся или страшился найти:
     -- Я ничего не понял из ваших речей... но, Господь, скажи мне, твоему
воину: почему Сатана жив и строит козни? Ведь для  тебя  прихлопнуть  его,
что собаке муху!
     Бог смолчал, а калика обронил:
     -- В предпоследнем Откровении сказано, что Бог ничего  уже  давно  не
делает сам. Только руками людей.
     -- Почему? -- не понял Томас.-- Рук не хочет марать? Так у Сатаны  не
кровь, а так... тоже искорки. Ты же вон, Господи,  и  так  весь  в  костре
сидишь, даже ушей не видать.
     Неожиданно вздохнула Ярослава.
     -- Томас,-- голос ее был тих,--  разве  не  видишь...  он  смертельно
устал.
     Томас подпрыгнул. Глаза стали  дикими.  В  изумлении  смотрел  то  на
полыхающий огонь, то на Ярославу, наконец  перевел  взор  на  калику.  Тот
покачал головой с видимым упреком:
     -- Рано...
     Из пламени донесся усталый голос, но чуткое ухо Томаса уловило  нотку
упрека:
     -- Да? Это ты после каких-нибудь  десятка  лет  отшельничества...  ну
ладно, сотни, искал истину на пути всяческих излишеств -- придумать такое!
-- а то и в таких безобразиях, что Сатана не зря просился в  ученики...  А
кто создал и обосновал эйнастию, перед которой  даже  те  самые  всяческие
излишества -- забавы невинных детей?.. Я  уж  думал,  что  в  Содоме  либо
Гоморре тебя влуплю огненным дождем... ладно-ладно, потом увидел  тебя  на
другом конце света... то ли ты в тех мерзостных городах даже  не  побывал,
что удивительно, зная твое любопытство, то ли ты  попросту  отряхнулся  --
такому все как с гуся... А я все  стоял,  стоял,  стоял!..  Ну,  пусть  не
стоял, а сидел в личине белого сокола на вершине Прадуба, однако что  твое
отшельничество... даже Большое!... в сравнении с моим Одиночеством!!!
     Дворец вибрировал, стены гудели, воздух  стал  плотный  и  сотрясался
словно в плаче, великая скорбь разлилась по всему  помещению.  Олег  вдруг
насторожился:
     -- Куда ты клонишь...
     -- Да ладно, ты уже все понял. Я ухожу, Вещий. Отныне вам  вести  всю
борьбу с Сатаной.
     Томас  ахнул,  ладонь  со  звоном  упала  на  рукоять   меча.   Олегу
почудилось, что в пылающем пламени проступила улыбка. А голос потеплел:
     -- Вы это сделаете лучше, чем я. Враг мой верно рек, что вы -- его...
ну, и его тоже дети. Такие же ярые, злые, а животная мощь плещет из  ушей.
Но и дух ваш крепче любого  алмаза...  Вы  как  раз  ему  под  стать,  как
противники.
     Томас отшатнулся, потрясенный  и  шокированный.  Голос  из-за  полога
звучал с легким упреком:
     --  Еще  не  поняли?  Только  последний  дурак  не  меняется.  Да,  я
планировал дать решающую битву при Армагеддоне. Архангел Михаил должен был
вести войска ангелов, архангелов,  серафимов  и  прочих  мне  преданных...
Сегодня я понял, что поведет не архангел. Люди уже сильнее и изощреннее  в
войнах. Может быть, поведешь ты, доблестный сэр Томас!
     Томас ахнул, калика покачал головой, а Голос продолжил:
     -- Сейчас я вижу, что  вообще  надо  выставить  одних  людей.  Ангелы
только путаются под ногами. И... сейчас только, в этот момент, понял,  что
и Сатана, возможно, выставит против  нас  людей...  Похоже,  в  битве  при
Армагеддоне сойдутся более страшные силы, чем я полагал  тогда,  в  Начале
Начал...

     Глава 15

     Калика отшвырнул обглоданную кость, встал  так  резко,  что  едва  не
опрокинул стол:
     -- За угощение благодарю. Но я не думаю, что буду на  твоей  стороне.
Когда твой Армагеддон... или Рагнарек, или еще что стрясется, меня там  не
будет.
     Томас  ошалело  смотрел  вслед,  выходка  калики  непонятна,  как   и
большинство речей за этим столом.  Дверь  калика  распахнул  ударом  ноги,
ушел, а створки, ударившись в стены, вернулись, пугливо дрожа,  на  место.
Томас чувствовал, что Господь огненными очами  смотрит  вослед,  но  голос
Всевышнего прозвучал неожиданно мягко:
     -- Верни его.
     Томас сказал нерешительно:
     --  Зашибет,  осерчав.  Рука  у  него  тяжелая.  Ты  бы  сам,   своей
божественной волей.
     Господь ответил кротко:
     -- Не могу.
     -- Почему? -- поразился Томас.-- Ты бог или не бог?
     -- Бог,-- печально ответил Голос.-- Но человеку дадена свобода  воли.
То брехня, что без моего разрешения волос не  упадет  с  головы,  лист  не
сорвется с дерева. Придумали те, кто боится сам отвечать за свои поступки.
     -- Понял,-- ответил Томас вежливо, хотя убедился лишь, что не  только
дела Господа неисповедимы, но и слова непонятны.-- Сейчас  догоню.  Только
ежели не вернусь, прошу считать меня...
     -- Праведником?
     -- Но если вернусь,-- предупредил Томас пугливо,-- то не надо!

     Ярослава, осмелев, тихонько клевала  по  ягодке,  выковыривая  их  из
распоротого брюха  перепелки.  В  зал  вошли  Томас  и  калика.  Олег  шел
неохотно, горбился, плечи  опущены,  словно  тяжести  только  прибавилось.
Ярослава всмотрелась в них и вдруг поняла, чего не замечал Томас. Во  всем
облике Олега была смертельная усталость. Она вдруг  поняла  с  потрясающей
ясностью, почему калика ушел, и почему все  равно,  даже  если  уйдут  все
вместе, втроем, калика вернется на землю и умрет. Умрет потому, что сил не
поиски свой Великой Истины не осталось.
     В глазах  защипало,  фигуры  двух  мужчин  начали  расплываться.  Она
шмыгнула носом, обратила умоляющий взгляд, затуманенный слезами на  полог.
Свечение там было таким же оранжевым, но она ощутила, что Творец ее понял.
     -- Ты не слаб,-- сказал голос из-за полога.  --  Ты  просто  устал...
чуть-чуть.
     Яра видела по лицу Томаса, что только он ничего не  понял,  а  калика
сразу ответил горько:
     -- Устал? Да еще чуть-чуть? Я уже мертв!.. Я  тлен,  я  прах.  Я  уже
давно... даже не знаю, что меня движет. Но сейчас и это кончилось.
     Воздух  потрескивал,  в  нем  сгорали  мельчайшие  пылинки.  Внезапно
сверкнуло, в сиянии завис крохотный комок,  поплыл  по  воздуху  к  Олегу.
Сияние слепило глаза, Томас никак не мог  рассмотреть,  но  Олег  протянул
руку, и комок лег ему на  ладонь.  Калика  смотрел  тупо,  сжал  и  разжал
пальцы. Томас видел как он покачнулся,  будто  на  плечи  в  довершение  к
Авзацким горам обрушили еще и Рипейские.
     -- Это ты-то давно? -- переспросил бог.
     В голосе Всевышнего звучала еще большая  горечь.  Олег  поднял  взор,
брови все еще вскинуты, а рот открылся от великого  и  непонятного  Томасу
изумления.
     -- Прости,-- сказал Олег глухо. Теперь Томас раскрыл рот, никогда  не
слышал, чтобы в голосе язычника звучало  такое  раскаяние.  Олег  повторил
виновато: -- Прости!.. Я дурак. Я тупой и  ленивый  дурак.  Самовлюбленный
дурак!
     Томасу  почудилась  в  ярком  пламени  слабая   всепрощающая   улыбка
Всевышнего. Он едва сдерживал  рыдания,  на  душе  было  чисто,  светло  и
благостно, хотя ничего не понимал, но для истинного  христианина  понимать
не нужно, даже вредно, а надо верить и чувствовать сердцем.
     А калика внезапно вперил взгляд хищных как у  лесного  зверя  зеленых
глаз в сверкающие блики:
     -- И все же... что-то мне твой голос знаком.
     Томас стиснул Яру, чтобы не упасть самому,  когда  чуть  изменившийся
голос Бога прозвучал в хрустальной тишине:
     -- Да, Олег. Но так ли важно, какое у меня имя было тогда?
     Олег с видимым усилием прошептал:
     -- Ты прав. Мы совсем не те, что вышли из Леса.  Глупее  пробки  тот,
кто говорит, что доведись прожить снова, то вот  так  же...  А  мы  теперь
совсем другие.
     Томас поднялся, с достоинством  поклонился,  Яра  вскочила  поспешно,
явно хотела по-росски поклониться в пояс, а то и вовсе земным поклоном, но
в последний миг вспомнила, что она  княжна,  почти  королева,  и  Томас  с
удовольствием видел с  каким  царственным  видом  она  склонила  голову  в
поклоне сюзерену ее жениха.
     Двери распахнулись  сами.  Когда  порог  переступал  калика,  створки
малость затрясло, а потом Томас услышал за спиной облегченный  вздох.  Они
шли к выходу через анфиладу  залов,  опустевшую  еще  больше,  где  теперь
простора мыслям намного больше, чем раньше. Томас ощущал  присутствие  Его
поблизости, так греет невидимый огонь, и он не удивился,  когда  прямо  из
воздуха раздался Голос:
     -- На самом деле... но этого никому не объяснишь, потоп  был  за  то,
что прервали песнь певца.
     Томас слышал, как ахнул калика. Голос поправился:
     -- Певца прервали, потому что предпочли дешевых скоморохов. Это стало
последней каплей.
     Олег шел отстраненный, неразумеющий,  а  Томас,  который  куда  лучше
понимал поэзию певцов рыцарских турниров, пояснил высокомерно:
     -- Скоморохи -- это для черни... черни духа.  Кто  благородные  песни
оставляет ради скоморошьего кривляния, тот уже не человек. Или  не  совсем
человек.
     Из дальнего выхода пахло травой, розами, свежим  ветерком.  Все  трое
почувствовали, как божественное  присутствие  оставило,  Господь  проводил
гостей до порога своего жилища и вернулся. От распахнутых  ворот  открылся
зеленый сад, настолько свежий, зеленый, молодой, что у Яры вырвался  вздох
восторга. А Олег медленно пошел вниз по мраморным ступеням.
     -- Гм... Уриил предал потому, что грубые  плотские  утехи  показались
почему-то заманчивее божественных песнопений  под  игру  на  арфах.  Какой
глупец, верно?.. Вон ты б ни за что не променял  на  такую  дурь.  Мог  бы
сидеть всю жизнь, не сдвигаясь -- ибо бестелесному нет  нужды  отлучаться,
играл бы да пел, играл да пел, играл и пел... Я думаю, тебе надо остаться.
     Далеко  ха  раскрытыми   воротами   виднелась   знакомая   колесница.
Илья-пророк вычесывал коням гривы, что-то шептал в любопытно настороженные
уши.
     Томас передернул плечами, побледнел, а Яра прижалась к рыцарю крепче,
чем плющ к плетню. На Олега из ее глаз нацелились два острых кинжала.
     -- Почему? -- спросил Томас настороженно.
     -- Здесь рай,-- напомнил Олег,-- а что на земле? Похуже ада.  Взгляни
на эти невинные души, опору христианства!
     По ту сторону ворот было белым бело, словно несметная стая гусей села
на короткий отдых по дороге в теплые края. Только праведники в белоснежных
одеждах не гоготали, а красиво восседали в райских  кущах  и  самозабвенно
пели хвалебную песнь во славу Божью. У всех были в руках арфы.
     Томас содрогнулся:
     -- Спятил?..
     -- Томас, это же ваш  рай.  Видишь,  праведников  уже  и  на  седьмое
допустили!
     -- Иди ты,-- Томас покосился на Яру,  смолчал,  куда  идти  язычнику,
нервно хохотнул,-- такое придумал! У меня ни голоса, ни слуха. В церкви  я
еще мог бы вместе с сэром Винстоном и Чосером, а тут  ежели  рот  раскрою,
вся ихняя песня гавкнется. А пальцы посмотри? Руки -- крюки, морда ящиком.
Струны порву. Мои ладони, сам знаешь, к чему привыкли... Мне меч  держать,
не лютню.
     -- Это арфы,-- пояснил калика.
     -- Все одно струны порву.
     -- Ты не один,-- подбодрил Олег.-- Вон их сколько! И все поют.
     Томас с  отвращением  покачал  головой,  побледнел  сильнее.  На  лбу
выступили капли пота размером с лесной орех.
     -- Ты же слышал... Господь сказал, не  до  песен.  Я  не  все  понял,
больно вы там мудрили, но твоя морда  зажить  не  успеет...  здорово  тебя
отделали!.. как опять мечами махать.
     Олег потрогал пальцами щеку:
     -- Зря скалишь зубы, уже затянулось. На мне быстро! Но меч далеко  не
прячь.

     Колесница Ильи-пророка донесла их до нижних райских врат во мгновение
ока. Чернобородый верзила  все  так  же  придирчиво  выспрашивал  каждого,
словно все еще был первый век нового учения, когда христиан на всем  свете
была горстка. Он побагровел и затрясся при виде  подъезжающей  со  стороны
райского сада колесницы  с  невиданными  седоками.  Илья  пренебрежительно
отмахнулся, соскочил.  Ворота  распахнулись  от  мощного  пинка  так,  что
затряслись  столбы.  Кони  горделиво  выбежали  на  простор.   Илья-пророк
удивленно присвистнул.
     На лужайке звучно выдирали траву с корнями два  вороных  с  красными,
как пурпур, длинными гривами  и  роскошными  хвостами.  Мальчишка-табунщик
понесся навстречу, горяча коня:
     -- Великий Аттила... был уверен!.. Это подарок...  Его  потомку...  и
его невесте!
     Илья снова спрыгнул  с  колесницы,  привязал  коней  длинным  поводом
позади. На лице пророка  был  откровенный  восторг,  хороших  коней  видел
сразу, только на Томаса посматривал с недоумением. Томас на всякий  случай
сощурился, вроде бы у Аттилы глаза раскосые.
     Пророк дико гикнул, колесница помчалась,  слегка  наклонившись  вниз.
Томас оглянулся, но вороные послушно неслись  следом.  Его  конь  преданно
посмотрел Томасу в лицо. Глаза  у  него  были  как  у  ребенка,  чистые  и
ликующие.
     Илья-пророк, не оборачиваясь, крикнул злорадно:
     -- Ага, тебе коня не дал!.. Зато морду как побили, морду!.. Жаль,  не
видел. Хоть на тебе заживает как на собаке, но рубцы  останутся!  Надеюсь,
останутся.
     Встречный ветер выжимал слезы, кони пророка  мчались  все  быстрее  и
быстрее. Далеко вверху  и  позади  исчезали  сверкающие  громады  небесных
дворцов,  замков,  крепостей,  башен.  Облака  смыкались  за   колесницей,
пригашая небесное сияние.
     Томас все еще потрясенно оглядывался, глаза круглые,  не  верил,  что
все кончилось так удачно:
     -- Олег, не смейся, но мне понравилось.
     -- В раю?
     -- Вообще. Ад, рай, демоны, ангелы, крылатые Змеи, Ахерусейское...
     -- Детство, - пробурчал Олег. - Всяк любит в нем побывать, но, хочешь
не хочешь, надо вылезать из-под теплого одеяла.
     В его голосе проступила прежняя суровая твердость. Томас вспомнил:
     -- А что он тебе дал?
     Олег медленно разжал кулак. На Томаса из  раскрытой  ладони  взглянул
знакомый зверек из турьего рога. Цепочка была чиста от крови,  только  сам
оберег слегка обгорел по краю.
     -- И что же? -- не понял Томас.-- Ух ты, эту же языческую  штучку  ты
обронил у Сатаны!.. Ничего не  понимаю.  Выходит,  Господь  все  же  может
распоряжаться у Дьявола, как наш прелат в монастырских подвалах? Почему  ж
не изничтожит?
     Олег покачал головой:
     -- Потому что не может.
     Томас покосился на Яру, перед  ней  дураком  выглядеть  не  хотелось,
буркнул раздраженно:
     -- Почему?
     -- Не только ангелы -- его мысли,-- ответил Олег тихо.-- Он и  Сатана
-- один человек. Или один бог, если тебе так удобнее.
     Томас отшатнулся.
     -- Да как ты...
     -- Томас,-- сказал Олег с горечью,-- Сатана  был  сильнейшим  из  его
ангелов, так? Выходит, не все  мысли  у  Бога  и  тогда  были  правильные,
чистые.
     -- Сэр калика!
     -- Он не может уничтожить  в  себе  темные  страсти,  ибо  это  убить
половину себя... если только половину! Но он загнал  свое  темное  вглубь,
знаешь в какую глубь, и вот уже... сколько  веков!..  насаждает  чистое  и
светлое, борясь с самим собой, побеждая в  себе  зверя,  преодолевая  свою
похоть, сластолюбие... все то,  что  знаем  как  семь  смертных  грехов  и
множество мелких, гадких, но приятных.
     -- Олег!
     -- Потому Пречистая может опускаться в ад, ибо мать пойдет к  ребенку
куда угодно... даже босая и с ранеными ногами... может уговорить о милости
--  даже  закоренелый  преступник  не  откажет  матери!..  Томас,   многие
нелепости, которых ты даже не заметил, стали понятнее.
     Встречный ветер трепал конские гривы. Колесница  проламывалась  через
плотный воздух, уже можно было различить далеко под колесами  горы,  синие
вены рек, зеленые луга, которые быстро превращаются в  леса  из  крохотных
деревьев. Яра, ничего не поняв из сложной речи волхва, прижалась к Томасу.
     -- Выходит,-- сказал Томас сожалеюще,-- зря  расшибали  лбы,  добывая
золотую ветвь... и что там еще? Если отныне закрыты как ад, так  и  рай...
Впрочем, подаришь кому-нибудь, ты такой.
     Олег вздохнул глубоко, внезапно засмеялся вольно  и  счастливо.  Лицо
помолодело, он  снова  был  настолько  полон  сил,  будто  тысячи  лет  не
растрачивал, а копил:
     -- Некому! Гульча осталась на земле... ну,  чуть  глубже,  Зарница  в
небесах, сестры Зорьки в сумерках... Жаринка в  рассвете...  никаких  тебе
баб!  А  я  снова  в  пещеру.  Теперь  эта  чертова  Великая   Истина   не
ускользнет...
     Он хищно сжал пальцы, и Томас поверил, что на этот раз в  самом  деле
не ускользнет. Яра вскрикнула. Наперерез неслась падающая звезда.  За  ней
ширился серебристый хвост, шипел сгораемый воздух. Яра  снова  вскрикнула,
ибо звезда внезапно пошла в их сторону.
     Томас успел  бросить  ладонь  на  рукоять  меча.  Уже  не  звезда,  а
сверкающий шар завис над колесницей, звучно лопнул.  Почти  касаясь  спины
Ильи-пророка,  возникла  стройная  молодая  женщина  невиданной  и   дикой
красоты. Крупные насмешливые глаза быстро оглядели замерших  людей.  В  ее
черных как ночь волосах, что волнами падали  на  спину,  блистали  звезды.
Илья  держал  вожжи,  не  оборачивался,   а   женщина,   улыбаясь   Олегу,
промурлыкала  сильным  красивым  голосом,  от   которого   сердце   Томаса
подпрыгнуло до небес, а затем ухнуло в бездонную пропасть:
     -- Наконец-то  герой,  о  котором  наслышана...  Могуч,  суров,  даже
статен, как сам Сатана! Только эту волчью шкуру сбросим, что за  любовь  к
старине? Да и волосы подрежем...  чуть-чуть.  Зарос,  одичал  без  женской
заботы... Здравствуй, Олег.
     -- И  тебе  того  же,--  ответил  Олег  польщено  и  в  то  же  время
настороженно.-- Ты кто?
     Женщина расхохоталась:
     -- Только Вещий мог спросить такое! Меня  узнают  за  сотни  верст  и
люди, и звери. Я Лилит, Олег. Но для тебя --  лада,  милая,  лапушка...  и
все, что хочешь.

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: