Ее хрипловатый, чуть изменившийся голос внезапно прервал его
суматошные мысли:
-- Спасибо. Томас. Погоди малость, я выйду на берег.
Она отстранилась, как ему показалась, с некоторым усилием, пошла к
берегу, с великим трудом расталкивая плотную, как смола, воду.
Томас отводил глаза, но все равно видел, как она вышла на берег, --
грациозная, сильная, тонкая в поясе и с широкими бедрами, что удивительно
точно переходили в длинные ноги, приспособленные для долгого и умелого
бега. Ложбинка вдоль спины, как змея, изгибалась при каждом шаге, и от
этого движения у Томаса сердце едва вовсе не остановилось.
Все-таки увидел ее и сзади, как она сказала, мелькнула суматошная
мысль. А женщина вышла на берег, кусты сомкнулись за ее спиной. Томас
отвернулся, чувствуя, как сразу потемнело в глазах, вода стала теплой, как
похлебка, а его толстым слоем покрывает корка соленого пота и грязи.
Когда он надраил себя до блеска, трижды окунувшись и смыв не только
грязь, но и клочья кожи, и наконец решился выйти на берег, его одежда,
разительно изменившая цвет, была разложена на камнях. Солнце жгло с такой
силой, что над тканью дрожал, вздымаясь, сильно прогретый воздух.
Томас торопливо натянул еще сырое, на нем высохнет быстрее, осторожно
зашел за кусты. Яра, уже одетая, сидя на валежине, чистила ему панцирь. В
ее руках он уже блестел, а поворачивала его с такой легкостью, словно он
был из легкой кожи.
Она подняла голову. Томас возвышался над ней, широкоплечий и могучий,
золотые волосы торчали во все стороны, в синих глазах было смятение. Он с
неловкостью развел огромными руками.
-- Тебе не обязательно это делать.
Она встала, их глаза встретились. Тихо она сказала:
-- Давай я тебя причешу.
В ее руке появился гребешок. Томас выдавил с растущей неловкостью:
-- Откуда он у тебя? Было такое время...
-- Женщина, -- ответила она тихо, почти шепотом, -- при пожаре...
гребешок хватает с собой первым...
Томас наклонился, к голове снова прилила жаркая кровь. Он боялся, что
Яра обожжет о его уши руки.
Гребешок коснулся волос, и Томас вздрогнул, но тело, повинуясь
неведомой воле, начало расслабляться, словно плавало в теплой ласковой
воде. Зубья замедленно перебирали его волосы, раскладывали на пряди,
проходили снова, укладывая по-другому. Кожа на голове стонала от сладкой
истомы, волосы льнули к ее пальцам.
Глава 9
Могучий голос калики вторгся в их мир, словно брошенный с размаху
топор на стол с дорогой посудой:
-- А где это мой посох? Сэр Томас, ты никуда его не задевал?
Хрупкие черепки со звоном падали на землю, исчезали, как легкий
дымок. Яра со вздохом отступила на шаг. Они находились на берегу речушки,
солнце нагревало головы. Волосы Томаса уже почти просохли.
Кусты затрещали, за ветвями показалась отвратительная фигура.
Неприятный голос проревел:
-- Напились?. А позавтракаем, если удастся, по дороге.
Томас отступил на шаг, споткнулся о доспех. Яра обогнула кусты с
другой стороны, исчезла. Калика продрался сквозь кусты, через плечо уже
повесил мешок с жалкими пожитками. Зеленые глаза подозрительно обшарили
лицо молодого рыцаря:
-- Спишь стоя, как конь? Одевай свое железо. Надо идти.
-- Мне нужен конь, -- сказал Томас с усилием. -- В таких доспехах
пешими не ходят.
-- Зазорно бла-а-а-агородному?
-- Просто тяжело, сэр калика.
В зеленых глазах промелькнула искорка сочувствия, но голос оставался
холодным и неприятным:
-- У каждого своя ноша.
Олег прошел вдоль берега, остановился на пригорке, обозревая
окрестности. Томас торопливо оделся, догнал. Он чувствовал себя так, будто
его окунули в прорубь.
Яра появилась с заплечным мешком, быстрая и решительная. С Томасом
избегала встречаться взглядом, быстро пошла вперед.
-- Я здесь бывала однажды...
Олег покачал головой.
-- Во сне?
-- Охотилась.
Теперь Томас смотрел недоверчиво. Олег заметил, усмехнулся:
-- Когда Топтыга расхвастался на пиру у князя киевского, что он-де
всех купит, такой богатый, князь разгневался и велел запереть его в
погреб. Пришлось его женке, Моряне Путятичне, переодевшись мужиком, ехать
выручать своего дурня. Ну, побила княжеских дружинников в борьбе, в
стрельбе из лука, конной скачке. А вместо дани взяла пленника из погреба,
чтобы, значит, развлекал ее и тешил в дороге... Есть женщины в русских
селениях, Томас!..
-- Наверное, есть, -- согласился Томас, посмотрел на Яру. -- Жаль, не
встречал еще.
Калика спросил Яру:
-- Эта Моряна Путятична не в этих краях охотилась?
Яра ответила неприязненно:
-- С ума сдвинулся, отшельник. Пустили бы ту бабищу! Там земли князя
тьмутараканского.
-- Грубые люди, -- посетовал Олег. -- Поохотиться -- разве дичи
убудет?
-- Дичи не жаль, а лазутчиков да разведчиков здесь не жалуют.
-- Их нигде не жалуют, -- пробормотал Олег. -- А зря... Как бы еще
узнавали, где что деется?
В затерянной среди дремучего леса избушке трое мужчин сидели у очага.
Смотрели не в пляшущие языки пламени, как часто сидят подле огня мужчины,
а в огромное блюдо, что лежало на полу. Расписные цветы по ободу,
диковинные птицы -- рисунок прост, трое собравшихся лишь одаривали
пренебрежительным взглядом, видали работы мастеров, не простого люда, -- а
вот странная матовая поверхность заставляла морщины на лбу взбираться одна
на другую.
Простой мужик сделал! И в то же время уже не простой.
Как же просыпается в человеке эта искра, о которой упорно говорил
Великий Изгой, эта капля огненной крови их древнего бога Рода? Творитель
один, а тот, кто в состоянии придумать что-то еще, по словам Изгоя,
становится вровень с самим Родом, богом богов, творцом всего сущего, и его
по-праву называют со-творителем. Самая опасная ересь, ибо человек -- всего
лишь раб, это надо вдалбливать в мозги и души.
-- Ладно, -- сказал наконец Старший, -- мы сами творцы целого мира.
Цивилизацию творим, целые народы из грязи да дикости тащим! А что где-то в
глуши придумало нечто новое по мелочи...
-- Да, но как придумано, -- вздохнул другой. -- Просто. Наши умельцы,
если бы такое и удалось им, то это была бы целая гора из дорогих зеркал,
старой бронзы, золота и редких камней.
Третий покачал головой.
-- А как отдал? За ковш хмельного вина. Упьется и сгинет, как пес
подзаборный. Что за народ, что за народ... Русичи, говоришь?
Старший потемнел. Он был молодым послушником, когда на Совете
решалось: быть или не быть новому народу. Тогда они проиграли, из Тайной
Семерки кто-то вовсе погиб, такие ходили слухи. Новый народ теперь топчет
землю, строит города, но еще больше пьет, дерется, спит да чешется, а
ежели и сотворит что невиданное, то тут же и загубит так гадко, что и
придумать трудно.
-- Показывай, -- сказал он резко. -- Как работает?
Второй достал из сумки крупное красное яблоко, поднес ко рту, затем,
словно опомнившись, с озорной усмешкой положил на блюдо. Яблоко
покатилось, стукнулось, должно бы замереть, но покатилось по кругу, за ним
оставался бледный размытый след. Мелькнуло красные искры, вроде бы что-то
пробежало...
Двое всматривались пристально, сдвинули головы, пытаясь рассмотреть в
дымной быстро исчезающей дорожке изображение, третий наблюдал с озорной
усмешкой. Когда двое старших уже утомились, легонько толкнул яблоко. Оно
пошло поперек, оставляя все ту же дорожку. Несколько раз пробежало по
блюду, заполнило серебристым туманом. В глубине начало проступать четкое
изображение.
Старший метнул на младшего огненный взгляд.
-- Все забавы тебе! А управлять им как-то можно?
-- Нет ничего проще.
Он наклонился, всматриваясь в блюдо. Пробежали синие полосы, медленно
проступило зеленое. Вырисовался лес. На поляне сидели у костра трое:
крепкий молодой мужчина с красивым мужественным лицом, сгорбленный, словно
в печали, мужик средних лет, а по ту сторону костра штопала платье молодая
женщина. За их спинами блестели разобранные доспехи, меч, небольшой щит,
вспучивались два мешка.
На огне жарился на вертеле заяц. Молодой мужчина время от времени
переворачивал добычу, можно было рассмотреть могучие мускулы. Двигался он
с ленивой грацией, синие глаза смотрели остро. Старший ощутил холодок: он
не любил таких людей. Говорят мало, поступают быстро и круто, нетерпимы к
себе и к другим. С ними не договоришься, нельзя пойти на компромисс,
сделку.
-- Они?
-- Да. Этот, что истекает слюной, и есть тот рыцарь, которого велено
остановить.
-- А простолюдин и женщина?
Младший отмахнулся.
-- Калика пристал по дороге. Знает местные дороги, потому его терпят.
Женщину спасли от половцев... Постараются избавиться побыстрее, понятно.
Калика отстанет, когда доберутся до его мест... Да разве он или женщина
помеха?
-- Я просто все хочу знать, -- оборвал Старший раздраженно. -- Почему
не могли их просто устранить?
-- Пробовали.
-- И что же?
-- От наших отрядов, посланных наперехват, остались только пятна.
-- Мокрые?
-- Наоборот, сухие и горячие. Кто-то или что-то уничтожало их раньше,
чем эти трое замечали засады. Они и сейчас, похоже, не ведают, что за ними
охотятся.
Второй нахмурился, сказал предостерегающе:
-- У них пытались отнять то, что они несут, еще в Константинополе, а
они все еще не ведают?
-- Они полагают, что уже расправились со всеми.
-- Тогда они должны знать, что поразили самих Тайных. А могут ли они
знать такое?
Младший развел руками.
-- Слишком многое мы не знаем. Похоже, им просто повезло.
-- Я бы на это не ставил. Я бы вел себя так, будто передо мною самые
серьезные противники.
Полянка приблизилась. Рыцарь снял зайца, разломил. Облачко душистого
пара на миг затуманило изображение, трое словно ощутили аромат душистого
мяса. А у костра уже ели быстро и весело, как едят здоровые люди после
целого дня трудной работы. Донесся удивленный голос рыцаря:
-- Вроде у нас соли не было... Как ты сделал, сэр калика?
-- Золой посыпал.
-- Гм... запомню.
-- В следующем походе против сарацин применишь.
Было видно, как на чистое лицо рыцаря набежала тень. Он задумался, в
зубах застыл крупный кусок мяса. Проглотил, наконец сказал:
-- Я бы пошел... Святое дело! Но и брак освящается церковью. А меня
он как раз и ждет.
-- Чистая дева на балконе?
-- Сэр калика, если я донесу чашу, а я ее все-таки донесу, то я могу
сказать с чистой совестью: Господи, я сделал все, что в моих силах! Кто
может, пусть сделает больше, а мне предстоит трудный путь в семью.
Старший сказал вполголоса, глаза не отрывались от чистого лица
рыцаря:
-- О какой чаше он говорит?.. Почему так важно ее донести?
-- Мастер, он несет эту чашу из Иерусалима.
-- Тихо!
На поляне у костра видно было, как женщина метнула острый, как нож,
взгляд в спину рыцаря. Калика снял языком капли жира с ладони.
-- Ладно, утро вечера мудренее. Завтра выйдем к реке, а как на ту
сторону, еще не знаю. Переправа далеко справа, а слева -- вовсе за сотню
верст...
Свет постепенно темнел, видно было только яркое пятно костра. Старший
кивнул с мрачным удовлетворением.
-- Переправа? Хорошо, поможем.
Младший снял яблоко, сунул блюдо в мешок. Они сели за стол, когда
второй сказал задумчиво:
-- Что-то странное с этим каликой... Я наблюдаю за этими местами
давно. Переправа была уничтожена лет сто тому. Еще печенегами... С тех пор
никто о ней не слыхивал.
-- Давно он в этих краях не бывал... -- сказал младший безучастно.
