сарацины, сарацины в пост не едят днем, а до отвала наедаются ночами...
-- Все равно, -- сказала Яра решительно, -- я гадюку есть не буду!
Боги наложили запреты на гадов.
-- Так на гадов, не на людей же.
-- Запрет есть гадов!
-- Не знаю... -- сказал калика раздумчиво, -- Запреты бывают разные.
Вот, помню, как-то двое голодных после битвы ходили среди трупов, карманы
выворачивали, в сумках шарили... Смотрят, один трупец лежит рылом вверх,
живот распорот, а желудок полон... Видать, поел плотно перед битвой, еда
не успела перевариться, ну, разве что самую малость. Один говорит другому,
давай, мол, съедим. Другой подумал-подумал, поколебался и отказался.
Холодное все, говорит. Застыло! Труп-то вовсе окоченел. Если бы чуть
раньше... А первый взял и выел у того из распоротого желудка остатки
полупереваренной еды. Да только в самом конце попался ему волосок. Ну,
понятно, стошнило. Любого из нас бы... Тут второй и говорит довольно: ура,
в твоем пузе нагрелось! И подобрал с земли, поел...
Томас сидел весь зеленый, даже покрылся пятнами, похожими на трупные.
Буравил калику ненавидящим взором. Яра прижала ладонь ко рту и пропала за
кустами. Калика гнусно улыбался:
-- Ну, будешь есть змею?
От жареных ломтиков вкусно пахло. Во рту Томаса скопилась слюна. Он
шумно сглотнул, сказал хрипло:
-- В поле и жук -- мясо. Буду. Но если ты действительно маг, а я
видел тебя в деле, мог бы спереть кабанчика с чужого стола.
Олег сказал с нерешительностью:
-- На пользование магией все больше запретов... Нет, не боги, не
демоны -- мы сами. Томас, страшная правда в том, что и боги, и демоны --
мы сами! Ладно, это для тебя пока слишком сложно. Надо утверждать более
простые истины: честь, справедливость, не укради, не убивай... Словом,
если вернемся к магии, то мало того, что если простой человек будет знать
о магии, он сложит ручки и будет ждать с неба манны небесной! Он с
радостью становится рабом, только бы кормили и чесали. А он будет есть и
хрюкать... И придет конец роду человеческому, как пришел конец богам...
Тем тоже доставалось все очень легко.
Томас подумал, спросил нерешительно:
-- Ладно, верю, хоть и не понимаю... Но для себя? Себя лично? Если
никто знать не будет, то другим и не повредит? Хотя бы по мелочи.
Кабанчика спереть со стола султана, гуся с яблоками -- от шаха...
Олег развел руками, лицо было несчастным.
-- Есть такое слово, Томас...
-- Какое?
-- Безнравственно...
Долго ели молча. Наконец Томас просветлел лицом, сказал с подъемом:
-- Без... безндра...дравственно, это что-то вроде бесчестно, да?
-- Ну...
-- Тогда это соотносится с рыцарским кодексом. Все равно что напасть
в полном вооружении на невооруженного. Или нанести удар упавшему рыцарю.
Бабье лето, объяснил Олег рыцарю, -- неожиданное тепло. Они шли по
залитому солнцем миру под безоблачным небом. Солнце роняло тяжелые
накаленные стрелы. От земли поднимался плотный жар, воздух был горячий, но
не мертвый, как в начале лета, а настоянный на запахах трав, пахучий.
Томас вдыхал ароматы всей грудью. Скоро войдет в сырой и туманный мир
своей самой лучшей на свете страны, сплошь покрытой лесами и болотами. Об
этом варварском великолепии будет только рассказывать...
Яра передвигалась неслышно, и Томас вздрагивал всякий раз, когда
стройная фигура варварки возникала рядом. Не потому, что уже забыл о ней,
наоборот, думал чересчур часто, но воображение почему-то заносило либо на
башню Давида, где он ломит и крушит вражью силу, а она смотрит с надеждой
из-за решетки, либо на стену Иерусалима, где ее, связанную по рукам и
ногам, спешно утаскивают сарацины -- ишь, в гарем удумали! -- а он,
ориентируясь на ее жалобные крики, догоняет и рубит, как сорняки...
Но когда она возникала рядом, гордая и независимая, он чувствовал
раздражение. Женщина должна сидеть и ждать своей участи, как овца. Правда,
сэр калика говорит, что новая вера превращает всех в овец, даже так и
называет людей агнцами, но это он чересчур... Если он, сэр Томас -- овца,
то почему от него бежали львоподобные сарацины?
Он покосился на нее украдкой. Яра тут же поймала его взгляд,
нахмурилась.
Раздражение Томаса достигло верхнего края котла. Как будто бы он ей
осточертел или постоянно пристает! Да иди хоть к черту! Угораздило же их
спасти ее от половцев... А теперь страдай, ибо раньше с каликой все было
просто по-мужски, никаких секретов, а ныне даже по нужде надо искать
уединенные места, а когда возвращается, она то ехидно спрашивает, где же
цветы, которые так долго собирал, то осведомляется участливо, не проглотил
ли за прошлым ужином веревку...
-- Сэр калика, -- сказал он громко, -- а что такое бабье лето?
-- Ну, эта неделя.
-- Какая?
-- В начале осени, -- ответил калика, нехотя выныривая из тяжких дум.
-- Зачем тебе?
-- Да интересно, почему так зовут?
-- А потому, что этому лету всего неделя. Ты видел голенастых, как
цапки, девчонок-подростков? Приходит зима, они прячутся в теплые одежки,
пережидают, а потом приходит весна, и ты видишь чудо... Они, как бабочки
из коконов, выходят из теплых шкур -- красивые, оформленные, с торчащими
грудями и оттопыренными ягодицами! И глаза у них другие, и сами они --
лучшие цветы на свете: сочные, нежные, зовущие...
Томас сказал задумчиво:
-- Помню, в моем замке была одна такая...
Ему показалась, что рядом фыркнул конь. Яра надменно смотрела вдаль,
но ее ухо шевельнулось. Томас сказал злорадно:
-- Ты прав, святой отец. Я бы тоже сравнил женщин с бабочками.
Столько же ума! Но мой дядя с этим не согласен, он утверждает, что у
сверчка в ляжке ума больше...
-- Что ум, -- сказал калика печально, -- женщине ум не всегда...
Спинного мозга хватает с избытком. То, что нам удается понять ценой долгих
раздумий и горького опыта, она иной раз понимает просто так... А с
бабочками схожи по другой причине... Лето проходит, они снова укутываются
в теплые одежки, зимуют, а когда приходит весна, мы с горечью замечаем,
что они уже не те... Грудь обвисла, спина горбится, лицо подурнело.
Томас довольно хмыкнул. Яра вдруг сказала ледяным тоном:
-- Не все, калика перехожая! Не все. Ты бы увидел мою мать!
Калика ответил очень мирно:
-- Исключения есть везде. Просто у вас род такой. Что мать, даже твоя
бабка все еще на коне по-половецки скачет. Обе твои тетки любого подростка
с ума сведут, а у них уже дети женатые... Да где там, скоро внуков женить
пора. Я говорю вообще...
Яра со страхом смотрела на калику. Откуда тот знает ее родню? Но
калика уже забыл о ней, погруженный в тяжелые думы. Томас тоже не заметил
оговорки калики, а она, подарила Томасу надменный взгляд, словно вытерла о
него ноги.
Зверюка, подумал он мстительно. Только звери хранят молодость до
старости. У его отца была гончая, которая от своего праправнука дала
лучший помет во всей Британии, всю округу снабдила охотничьими псами! А
людям Господь велит стариться быстро, чтобы добрых побыстрее взять к себе,
а злых тут же ввергнуть в адское пламя...
Они вышли из леса к крохотной веси, купили коня для Томаса. К вечеру
вошли в Чернигов. Олег отыскал постоялый двор, устроил Томаса и Яру, сам
исчез, вернулся уже к ночи, в поводу вел троих коней.
-- Одного в запас, -- сказал он хмуро. -- Раз уж с нами женщина, то
будет очень много тряпок, барахла...
Яра ответила слабой улыбкой. Похоже, устала настолько, что не было
сил огрызаться. Томас пристально оглядел ее с головы до ног.
-- На Востоке женщина вообще должна идти пешком вслед за конем. В
этом сарацины правы... И поят у колодцев сперва коней, потом женщин.
-- А потом мужчин? -- спросила она тихо, но достаточно ядовито.
-- Сперва благородных, -- объяснил Томас высокомерно, -- потом
неблагородных, потом коней...
-- И как ваш бог отличает благородных от неблагородных? -- спросила
она еще ядовитей. -- Знатных и незнатных? Если мы все его дети?
Томас заметил, что калика спрятал усмешку.
-- Ну, -- сказал он с осторожностью, чувствуя, что вступает на
скользкую почву богословия, -- если он различает красивых и... гм...
умных, то и знатность не должна ускользать от всевидящего Божьего ока.
Впрочем, не наше дело подавать сэру Богу советы. У него для этого есть
херувимы, серафимы, иблисы... или не иблисы?... И другие знатные ангелы!
Томас выбрал себе крупного жеребца, оглядел других. Что-то
высчитывал, морщил лоб. Неожиданно обратился к Яре:
-- Ты когда-нибудь ездила на коне?
-- Нет.
-- Гм... Тогда бери вот этого коня. Говорят, на нем тоже никто
никогда не ездил. Так будет по-честному.
Остановившись у богатой лавки, купили седла. Олег удивился, почему
так дорого, хозяин с виноватой улыбкой объяснил, что он на самом деле не
купец, а старший княжеский сын из Артании. Вынужден скрываться здесь,
потому что младшие братья хотят его убить, чтобы захватить престол после
отцовской смерти. Вот он и копит деньги, чтобы нанять варягов для охраны.
Калика кивал, но торговался, сбил цену вдвое, но седла в самом деле были
стоящие.
-- И здесь у вас драки за трон, -- посочувствовал Томас калике.
-- Где их нет, -- согласился Олег, -- только насчет княжества брешет,
как попова собака! Он боярского, а не княжеского рода. Это, конечно, не
простолюдин, он владеет землями, угодьями, многими селами и богатствами,
кораблями, но не может держать большого войска, у него нет своего прапора,
а только прапорец.
-- Сэр калика!.. Ты, кроме седла, ни о чем с ним не общался!
-- А зачем? -- голос Олега был хладнокровным. -- Его зовут Бранко.
-- Я слышал. Ну и что?
-- По имени видно.
-- Как?
-- В именах своя иерархия. Есть сеньоры, есть короли, есть купцы, а
есть и простолюдины. Ни один смерд, по-вашему -- йомен, не станет
именовать себя Браньком, Звеньком, -- язык вырвут. Но и простому боярину,
хоть и очень знатному и богатому, нельзя брать для своего отпрыска
княжеское имя вроде Владимира, Брячислава, Ярослава, Будислава... Земли
отберут, жен и коров лишат, в черные холопья загонят. Словом, на Руси по
одному имени можно сказать очень многое. Откуда человек, каков он, кто он.
А если у него еще и прозвище, то тогда вовсе ложись и помирай. От прозвища
не открестишься, не отплюешься, прилипнет навеки, с тобой и в могилу
уйдет, а на Страшном Суде его выкрикнут, а имя забудут...
Томас задумчиво почесал лоб.
-- Как у вас все сложно... А у нас и король -- Джон, и простолюдин --
Джон. Гм, а то еще и соседский пес!
Глава 11
Снова над головами вместо синего неба проплывала многоэтажная зелень
веток. Наверху скреблось, сухо стучали коготки белок, куниц, на головы
сыпались чешуйки древесной коры. Воздух был не влажный, как на море, но и
не обжигающе сухой, как в степи, грудь дышала легко, без усилий
приподнимала тяжелые латы, раздвигала пластины доспеха.
Деревья обступили приземистые, с растопыренными толстыми ветвями.
Протоптанная дорога почтительно обходила могучих исполинов, самые древние
могли видеть еще Славена или Вандала, а то и Скифа...
Нет, напомнил себе Олег с горечью. Слишком много веков прошло. Не
осталось тех деревьев, что помнят Секифа, Агафирса, Гелона... Рассыпались
от старости даже внуки тех дубов, что в молодости видели скачущего по этим
местам Колоксая...
И только горы, уже изрядно постаревшие, еще могут вспомнить троих
диких невров, что однажды вышли из Леса! И которые изменили мир.
