рубили сады, но мы за эти годы растеряли нашу древнюю жажду
крови. Теперь нам будет трудно всадить копье в женщину, ударить
ее топором...
Рус раскрыл уже рот, чтобы возразить, так им и надо, он не
обязан подлаживаться под противников, но увидел их лица,
оглянулся на своих, рассердился. Не для простой победы в бою
живет человек, а для победы чести. Если иудеи страшатся драться
с людьми, среди которых женщина, он уберет эту женщину. Только
бы не сказали, что он воспользовался хоть каким-то
преимуществом!
-- Моряна, -- позвал он. -- Тебе придется отложить топор.
Она насторожилась:
-- Что стряслось?
-- Наши противники страшатся тебя. Ты для них вроде
грозовой тучи, что развеет всех молниями. Они не соглашаются на
схватку за земли. Прошу тебя, выйди за края поля.
Ее лицо вспыхнуло, пошло красными пятнами. Губы стали
тонкими, а рот стал похож на железный капкан на зверя.
-- Я должна сидеть и смотреть?
Он развел руками:
-- Тебя боятся больше, чем меня! И даже больше, чем всех
нас. Подозревают, что ты -- сама богиня Тибити.
Дружинники зашумели, с хохотом и шуточками вытолкали
Моряну, даже проводили за очерченный край, где вчера для
верности выложили ряд крупных белых камней. Народ расступился,
Моряну трогали, что-то говорили, утешали, она зло стряхивала
участливые руки.
Разбросав толпу, через камни прыгнул на боевое поле,
прежде чем кто успел опомниться, ликующий Твердая Рука. В
глазах была мольба и угроза, но Рус только кивнул:
-- Быстро соображаешь.
За чертой раздались возмущенные вопли. Несколько дюжих
мужчин потрясали оружием, запоздало бросились вдогонку. Твердая
Рука повернулся, показал им фигу:
-- Раньше надо было чесаться!
-- Ладно, -- сказал Рус сурово, -- но чтоб дрался не хуже
Моряны!
Глава 49
Голоса умолкли, потом на стороне иудеев пронесся ликующий
вопль. Все головы разом повернулись, как подсолнухи за солнцем,
в сторону Нового Иерусалима.
Темные ворота отворились во всю ширь. Оттуда выступила
монолитная масса, и дыхание Руса на миг остановилось, он не
понял, что там движется, а потом из глубин живота поднялся
нервный смешок, он ощутил дрожь в теле, понял, что хихикает.
Рядом ржали, как большие сытые кони, дружинники, все громче и
раскатистее, закидывая к небу лица. Ерш присел на корточки,
весь кисло-сладкий от смеха, расплылся как кисель, знаками
умолял пощадить, не давать лопнуть от хохота.
Иудеи вышли с огромными квадратными щитами. Настолько
несоразмерными малому росту защитников, что уже все русы
взревывали от хохота, по мере того как воины противника
выдвигались из ворот. Все в металлических шапках, сапогах с
металлическими пластинами, что должны якобы оберегать ноги, но
в таких не набегаешься. Только одежду и оружие рассмотреть не
удавалось: огромные щиты загораживали даже ноги выше колена. А
уже за линией щитов вздымался лес копий. Все непомерно длинные,
в два-три человеческих роста, одинаковые по длине, с блестящим
металлом на кончиках, но и копья вызвали у русов такой приступ
смеха, что вслед за смешливым Ершом без сил приседали на
корточки, слезы текли из глаз, лица растекались, как ягодные
кисели на широких блюдах.
-- Во, богатыри! -- всхлипывал Твердая Рука. -- Копья-то,
копья!.. Втроем будут держаться!
-- А щиты? -- хохотал рядом Ерш. -- Два составить, уже
можно жить как в шалаше всей семьей!
-- Да как же с ними воевать? -- ужасался третий. -- Я
грибы и ягоды рву только заметные, а ежели под лопухом
спрячется -- как пить дать прозеваю! А ихние щиты побольше
лопухов!
-- Да и покрепче, -- добавил четвертый с преувеличенным
почтением. -- Может быть, крепче.
-- Тогда и копья прочнее соломинок?
-- Га-га-га!.. Корову бы сюда! Копья бы поела, а то и щиты
заместо лопухов!
-- Ну, лопухами подтираться и сами умеем!
Рус всматривался в отряд иудеев со смешанным чувством.
Брезгливая жалость странно смешивалась с чем-то похожим на
уважение: все-таки борются, вон какой квадрат составили. Если
бы шли против таких же мелкокостных растяп, то могли бы и
одолеть, но против гигантов скифов у них нет надежды. И за
копья их самих повыдергивают из строя, и стену из щитов
повалят, как быки валят плетень для гусей.
Иудеи, выравнивая квадрат, как овцы жались друг к другу,
шли тесно, мешая друг другу размахнуться. Так и вступили с той
стороны боевого поля. Рус рассмотрел, что три ряда идут со
щитами, а четвертый и пятый держат длинные копья, подняв их
остриями вверх, бесполезно угрожая синему небу. А следующие
ряды так и вовсе не то с топорами, не то с мечами, а за плечами
у них всех вроде мешков, не разглядеть...
Поигрывая мускулами, скифы неспешно двинулись навстречу,
чтобы сойтись где-то в середине поля. За грядой белых камней
справа слышались веселые вопли русов, задорно кричали женщины,
подбадривая своих и насмехаясь над противниками, а на той
стороне, где за черной молчаливой стеной застыли родственники
иудеев, было гробовое молчание. Одетые в черное, они напоминали
стаю ворон.
-- Чуют, -- сказал кто-то со смешком, Рус узнал голос
Ерша.
-- Будет сегодня у них плач и стон...
-- Нич@, -- сказал другой грубовато, -- мы их утешим!
-- Га-га-га!
-- Го-го-го!
-- Глянь, как жмутся друг к дружке! Не хотят умирать,
заразы. Прямо топчут один другого...
-- Как же они собирались драться в такой тесноте?
Они сближались, скифы двигались вразвалку, похохатывая.
Рус видел, как над головами третьего ряда иудеев взвились голые
смуглые руки. Они раскручивали широкие ремни, и у него от
недоброго предчувствия дрогнуло сердце.
-- Закрыться щитами! -- крикнул он.
Рядом Сова удивленно повернул голову. Брови на смеющемся
лице воеводы поползли вверх:
-- Чего?
-- Где твоя осторожность... -- начал Рус, но дальше слова
потонули в зловещем свисте.
Теперь и Сова поспешно повернулся в сторону иудеев. Рус
увидел, как воздух зарябил темными точками, и тут же рядом и
дальше послышались глухие удары, крики боли, ярости и
безмерного удивления.
Сова выругался, топор его выпал из ослабевшей руки. Плечо
окрасилось кровью. Рус успел увидеть отпрыгнувший камень
размером с кулак. По всему отряду скифов вскрикивали,
бранились, сыпали проклятиями.
Он услышал треск, одновременно щит в его руке едва не
вырвало вместе с плечом. В предплечье стегнуло болью. Верхний
край щита отлетел, а булыжник, изменив дугу, отскочил вверх,
едва не разбив Русу лоб. Он присел от неожиданности, и тут же
сзади хряснуло. Рус похолодел, узнав звук разбиваемых костей,
ему на спину и голову брызнуло теплым. Еще два сильных удара в
щит потрясли так, что рука занемела по локоть.
Неровная стена щитов, зияющая дырами и прорехами, внезапно
двинулась чересчур резво, прямо на них, и Рус не поверил
глазам: иудеи перешли на бег. Они первыми бросились в сечу
навстречу смерти!
-- Руби! -- взревел он и отшвырнул щит.
Сзади не было ответного рева. Он оглянулся, кровь застыла
в жилах. Из его сотни бойцов не меньше двадцати опустилось на
землю, оглушенные камнями или раненые, а другие злобно и
растерянно кричали, утирали кровь, пробовали поднять упавших
товарищей.
К нему поспешно подбежали и встали рядом Сова, Твердая
Рука, Ерш, Громовой Камень. Но вперед не бросились, все еще
бледные, ошарашенные, а стена огромных щитов надвигалась теперь
бегом. Между двумя отрядами оставалось не больше сорока шагов,
когда иудеи выровнялись, пошли тесным строем, прижимаясь
плечами, так что никому из них не размахнуться для молодецкого
удара, но когда на плечи передних сзади опустились длинные
копья, Рус с внезапным страхом понял и свою ошибку: зря
отбросил щит, только сейчас оценил пугающую умелость
противника.
-- Отступать! -- крикнул он поспешно.
-- Княже! -- воскликнул Ерш негодующе.
-- Здесь не выстоять!
-- Да на меня из вирия плевать будут!.. Ты не знаешь моего
деда! Еще и побьет, когда встретимся!
Рус попятился, воины заколебались, но Ерш упрямо остался,
и еще шестеро его ближайших друзей встали с ним рядом. Рус
взмахом руки велел отряду отступить, надо сообразить, что
делать, супротив такой щетины копий голой грудью лезть глупо,
сам пятился, а иудеи перешли на мелкий бег, острия копий
колыхались, но все время были на уровне голых животов русов.
Он видел, как передний ряд соприкоснулся с шестерыми
русами. Ерш взревел, выкрикнул клич и занес над головой
богатырский топор. Три длинных копья быстро и смертельно точно
ударили ему в грудь и живот. Топор выскользнул из поднятых к
небу рук. Глухо стукнуло, это топор ударил веселого богатыря
обухом в темя, но Ерш уже был мертв и медленно валился вперед,
пригибая копья.
Точно так же острые длинные копья ударили в пятерых
оставшихся. Только молодой и быстрый воин по имени Горностай
успел широким взмахом срубить наконечники копий, но ударили и
его под ребра, он вскричал и повернулся в ту сторону, похожий
на рассерженного медведя в стае псов, тут же ударили в спину,
и, что позорнее всего, торопливо пошли дальше, оставив раненых
добивать задним.
Сова орал, сорвал голос, криком и руганью понуждал русов
пятиться, оставляя раненых и убитых, но голос воеводы был
растерянный, дрожащий, и Рус с ужасом понимал, что вот прямо
сейчас не удается ничего придумать, чтобы проломить или хотя бы
остановить эту стену из щитов и смертоносных копий!
Моряна орала, топала ногами. Жилы на шее страшно вздулись.
Не замечая того, она все приближалась к черте, наконец
поставила правую ногу на серый, отполированный ветрами валун.
Все ее могучее тело напряглось, мышцы дергались, она уже была
мыслями и чувствами там, на поле, уклонялась от стрел,
бросалась на ненавистного врага и рубила, крушила, ее страшная
секира разбрызгивала кровь, как будто она, всесокрушающая
Моряна, била палкой по воде...
Корнило коротко переговорил с воинами за пределами поля, и
пятеро крепких мужей, могучих как дубы, но кто хром, кто слеп
на один глаз, для поединка не годны, торопливо приблизились к
Моряне с боков и сзади. Она неотрывно смотрела на поле боя,
сжимала кулаки, душа ее выпрыгивала и уже дралась на поле,
показывая всем, как надо, как должно.
Крепкая петля захлестнулась на ее горле. Она тут же, не
растерявшись ни на миг, задержала дыхание, молниеносно
ухватилась за веревку, напряглась, пытаясь удержать удавку...
но их не зря было пятеро. Тут же другую веревку набросили на
руки, она чувствовала, как больно захлестнули петлями и ноги,
чужие наглые руки сорвали пояс с ножами.
Она дралась, лягалась, хрипела от удушения, но ее
подтащили к столбу в двух шагах от края поля, привязали
крепко-накрепко. Рот не заткнули, она вскрикнула, призвав небо
на головы предателей, но с нею оставили только мальчишку, и она
зарыдала в бессилии:
-- Предатели... Одни предатели!
Мальчишка сказал испуганно:
-- Сам Рус велел!
Слезы катились по ее лицу, губы дергались, кривились, она
старалась и не могла совладать с мокрым лицом, что кривилось в
жутких гримасах.
-- Они гибнут!
-- Но еще жива честь, -- донесся издали горький голос
Корнила. -- Пока еще жива...
-- Это честь? -- выкрикнула она яростно. -- Их уничтожают,
как линялых гусей! Это позор нашему оружию!
-- А преступить черту... Как зовут преступивших черту?
