седла, дружинники как раз бережно снимали с коня. Рус как
безумный растолкал всех, подхватил ее на руки. Лицо ее было
смертельно-бледным, глаза закатились. Сердце почти не билось,
он долго прикладывал ухо, пока услышал слабые признаки жизни.
Но он уже видел, как люди с такими лицами уже не возвращались в
мир живых, а постепенно угасали, как угли в брошенных кострах,
подергивались серым пеплом, пока не наступал вечный холод.
Он услышал хриплый звериный крик. Люди шарахнулись, он
понял, что в страхе и тоске кричит сам. Не разбирая дороги,
ввалился в шатер, опустил Ис на ложе, укрывал шкурами,
подкладывал под голову подушки. Чьи-то руки взяли за плечи, зло
отряхнулся, наконец в сознание прорвался настойчивый голос:
-- Она умрет...
-- Что?
-- Если будешь мешать.
Корнило настойчиво отпихивал, а когда Рус вроде начал
приходить в себя, кивнул дружинникам, те без церемоний оттащили
князя и усадили в двух шагах на колоду, накрытую шкурами. Оба
держали широкие ладони на его плечах, не давая встать.
-- Ты спасешь ее? -- выкрикнул Рус.
-- Все в руках богов, -- ответил волхв сумрачно.
-- Но что она сделала? -- вскрикнул он в отчаянии. -- Это
я нарушил!.. Я выкрал у чужого бога. Я нарушил законы, когда
привез в свое племя...
Волхв покачал головой:
-- Ты ничего не нарушил. У нас не было запрета брать чужих
женщин.
-- Тогда что же?
-- Жди.
Рус огляделся, как лесной зверь, которого охотники загнали
в угол. Младшие волхвы уже торопливо затаскивали в шатер
жаровни с углями. Воздух стал нагреваться, потек горьковатый
запах гари. Корнило бесстрастно отодвинул князя, как
загородившую дорогу ветвь, и Рус некоторое время смотрел тупо,
как волхв бросает на жаровни душистые травы, взмахивает
дланями, простирает то к паволочному своду шатра, то указывает
на распростертую Ис.
Наконец, обнаружив князя, досадливо поморщился:
-- Жди на воздухе.
-- Корнило, ты только скажи...
-- Княже, -- сказал Корнило рассерженно, -- ты мешаешь. Я
говорю с богами, а ты кричишь... молча кричишь так, что
оглохнуть можно!
Солнце зашло за темно-сизую тучу, грозно и зловеще
просвечивало, словно кровавый глаз неба. Под тучей было море
багровой крови, а сверху кровь перемешалась с сукровицей,
оранжево-прозрачной, с редкими сгустками крови.
Кровавый глаз постепенно тускнел, словно жизнь покидала
огромное тело. На мир опускались недобрые сумерки. Птицы
умолкли, а взамен в темнеющем воздухе появились мохнатые звери
с жутко растопыренными лапами-крыльями. Тонкая кожистая пленка
просвечивала, можно было разглядеть сеть кровеносных жилок. В
лунном свете мертво блестели острые коготки, а на длинных зубах
играли багровые блики заката, словно зверьки уже успели
напиться крови.
Соломон в нерешительности вылез из двуколки, постоял,
держась за край. В воинском стане скифов костры полыхали, как
никогда, воздух наполнен гарью, чувствуется аромат горелого
мяса. На этот раз уже не крады, скифы своих погибших сожгли
сразу же после побоища.
Его плечи зябко передернулись. Ноздри уловили запах свежей
крови. Перед шатром князя два волхва прыгали и стучали в бубны.
В двух шагах от входа в шатер пламенел большой темно-красный
валун из гранита. Но красным он стал от обильно пролитой крови.
Волхвы кружились, потрясали бубнами, вздымали к небу, кричали,
выли.
-- Куда? -- рявкнуло над ухом так люто, что Соломон ощутил
леденящее дыхание смерти.
Скифский воин появился неожиданно. Соломон застыл, ибо на
горле ощутил холодное железо меча. Страж смотрел ненавидяще,
рука вздрагивала от желания шевельнуть кистью, тогда распоротая
грудь чужака вывалит теплые внутренности наружу на корм
собакам.
-- Я только попрощаться, -- прошептал Соломон, он ощутил,
как смерть близка, и в то же время чувствовал, что, несмотря на
его возраст патриарха, сама мысль о ней приводит в содрогание,
-- ваш князь не будет против... Я слышал, что у вас стряслось с
его женой.
-- А ты-то при чем? Порадоваться пришел?
Один из волхвов упал, забился в корчах. Изо рта потекла
пена, глаза закатились. Белки выглядели так страшно, что
Соломон ощутил, как по всему телу пробежала дрожь.
От другого костра воины взяли копья и пошли к ним. Вид у
них был самый недружелюбный. Соломон попятился, но в спину
кольнуло острой болью. Он в испуге повернулся: в спину и бока
уперлись блистающие острия. Одно пропороло рубашку и кожу,
достало кровь.
-- Я не враг, -- вскрикнул он. Губы затряслись, варвары
смотрят свирепо. -- Я зашел... зашел проститься!
-- Уходи, -- велел высокий воин. -- Уходи. И моли своего
поганого бога, что мы подарили тебе твою поганую жизнь!
-- А может, и его в костер? -- предположил другой.
Соломон пятился, копья кололи со всех сторон, рвали
рубашку, больно царапали. Смех варваров становился все громче,
злее. Кровь уже текла из порезов. Соломон дрожал, смерть вот
она... как вдруг от шатра прогремел злой оклик, от которого
кровь застыла в жилах, столько в нем было бешенства:
-- Что там еще?
Полог отдернулся, в темном проеме показалась голова Руса.
Золотые волосы прилипли ко лбу, по мокрому багровому лицу
бежали крупные капли пота.
-- Это я! -- вскрикнул Соломон. -- Я зашел только...
только попрощаться!
Рус несколько мгновений смотрел невидящим взором, и
Соломон решил было, что вождь варваров велит его удавить, но
тот мотнул головой, от чего капли пота веером полетели прочь,
блестя на солнце:
-- Зайди.
-- Но... -- проговорил Соломон в замешательстве, -- там
женская половина, я знаю... А у вас это карается смертью.
-- Да, -- сказал Рус, и в голосе было столько горечи, что
Соломон удивленно вскинул голову. Вождь варваров никогда не
выглядел таким. -- Это женская половина... Взгляни на то, что
боги все же забирают для себя. Завтра уже ее никто не увидит.
Здесь, среди людей.
Он придержал полог, и Соломон решился шагнуть внутрь. В
шатре было чадно и душно от спертого воздуха, а от запаха
паленой шерсти сразу заслезились глаза. Корнило непрерывно
колотил в бубен, другой волхв сипло и страшно хрипел на большой
трубе, а прямо посреди шатра на расстеленной шкуре лежала
молодая женщина. Соломон не поверил глазам, видя, как за одну
ночь Исфирь иссохла как скелет. Острые кости так натягивали
желтую кожу, что едва не прорывали. Глаза ввалились, она дышала
часто, с хрипами.
Рус сказал мертво:
-- В ней вся моя жизнь. Но она умирает.
Соломон быстро взглянул на вождя. Лицо юного князя, разом
постаревшего, дергалось, в потемневших глазах стояли слезы.
Голос колебался, как тростинка на ветру.
-- Что с ней?
-- Боги всегда берут лучших, -- прошептал Рус. -- Но когда
она умрет... умру и я.
Соломон наклонился к больной. Сперва он чувствовал за
спиной грозного вождя варваров, видел свирепые взгляды волхвов,
затем осталось только лицо больной, ее дыхание, ее раскрытый
рот с распухшим языком, что едва помещается во рту, вздутые
железы на шее, налитые кровью белки...
Когда он разогнулся, в черепе ломило от стука бубна и
сиплого рева трубы. Мутные капли пота ползли по лицу, перед
глазами стояла серая пелена дыма. В груди першило и хрипело.
-- Князь, -- сказал он хрипло, -- этой женщине...
возможно... еще можно помочь. Но не знаю, возьмешься ли ты...
Рус повел дланью, и стук бубна оборвался. Корнило повернул
к Соломону мокрое от пота лицо, в глазах был гнев, а волхв с
трубой так и застыл, переводя испуганный взор с одного на
другого. В гробовой тиши Рус проговорил медленно, в голосе
прозвучала глубокая, как бездны ада, скорбь:
-- Как ты осмелился?.. Я ли не сказал тебе, что в ней вся
моя жизни?
-- Сказал, -- ответил Соломон и поклонился, -- но если
надо поступиться большим, чем... жизнью?
-- Говори, -- потребовал Рус. -- Я уже сделал такое
однажды, когда отнял ее у богов.
-- Тогда вели вынести ее на свежий воздух, -- сказал
Соломон торопливо, спеша договорить, пока его не ударили по
голове. -- Еще надо принести холодной воды и отвара полыни...
Волхвы грозно заговорили. Рус сдвинул брови:
-- Ты много знаешь, старик. И тебе многое позволено. Но ты
осмеливаешься порицать наших богов?
Соломон еще раз поклонился, чувствуя свое полное бессилие,
попятился к выходу.
-- Прости, доблестный князь. Позволь мне уйти. Мои люди
уже запрягают коней.
Он был у выхода, когда могучая рука ухватила его за ворот
рубашки.
-- Погоди! -- Голос Руса был похож на рык разъяренного
льва. -- Ты осмелился сказать, что ты мог бы противостоять
могучей и всесметающей со своего пути воле наших свирепых
богов?
Волхвы заговорили громче. Корнило вытащил из складок своей
белой одежды длинный узкий нож. Лезвие, однако, было из кремня.
Соломон узнал жертвенный нож, такими же точно ритуальными
ножами, освященными вековой традицией, когда еще не было в
помине ни железа, ни бронзы, ни даже меди, в его народе делают
обрезание.
-- Нет-нет, что ты! Кто осмелится им перечить? Вон они
какие рогатые и могучие... Я сказал только, что боги, может
быть, лишь проверяют тебя. Готов ли ты бороться за эту женщину
до конца. Или отдашь ее с легкостью.
Рус прорычал:
-- С легкостью? Да я весь мир готов... Да я... Да все...
Да... Если вылечишь ее, то на свете не будет ничего, что я не
мог бы тебе отдать в уплату. Ты понял?
Разъяренный, он все же увидел, как Корнило с младшим
волхвом обменялись встревоженными взглядами. Но разве не они
сказали, что боги решили взять его жену к себе на небеса? И
ничто на свете уже не изменит их волю?
А Соломон торопливо шагнул к ложу больной. Здесь он
чувствовал себя в большей безопасности, ибо сразу спасительно
начинал тревожиться, как лечить правильно, что успеть делать, и
тогда забывал про занесенные над головой топоры.
Глава 53
Корнило был в ярости. Рус выставил у шатра стражу,
пропускали только Соломона и мальчишку, что носил ему снадобья.
Когда Корнило явился с котелком горящей смолы, у шатра его
встретили острия копий.
-- Князь велел пока не мешать!
На лицах воинов Корнило видел сочувствие. Все-таки свой
волхв знает лучше, чем чужак. К тому же тот и вовсе враг, а
всяк знает, что лучше от руки друга принять смерть, чем от
чужака спасение.
Рус сидел поблизости у костра, зябко ежился. Всегда
огромный и пышущий здоровьем, сейчас он сжался, постарел,
смотрит в огонь затравленно, будто там видит свою жуткую и
позорную смерть. На бритой голове добавилось два шрама, еще
покрытых запекшейся коркой крови.
На звук шагов волхва даже не повел головой. Корнила
поразило униженное, как у побитой собаки, выражение лица, еще
вчера свирепое и лютое. Не двигаясь, молодой князь сказал
безжизненным голосом:
-- Почему я не могу взять ее болезнь? Хотя бы частицу...
Корнило бросил свирепо:
-- Да потому, что она не отдает сама!
Он вздрогнул:
-- Думаешь...
Корнило прервал задушенным от ярости голосом:
-- Ты хоть знаешь, что творишь?
Рус опустил красные набрякшие веки.
-- Ты о чем?
-- О чужаке!
-- Он... лечит хуже тебя?
-- Рус, ты не понимаешь... Ты ослеплен красотой этой
женщины... но свершаешь святотатство не меньше, чем твоя
сестра, что горевала по врагу и не радовалась победе своих! Ты
позволил не просто чужому лекарю, а чужому волхву лечить,
