звенел как боевой рог, но Соломон вдруг перебил:
-- Не придется.
Рус запнулся, голос из раскаленного стал жестким и
холодным, как металл на морозе:
-- Что?
Соломон сказал зябким голосом:
-- Дело в том, что... мы тоже не любое. Только по-другому.
Нам вас не понять... Прости, я так и не понял твоих идеалов
красоты и доблести. Как ты, боюсь, не поймешь наших. Нам
остается только поверить друг другу на слово. А другого не
остается! Ты вот стоишь передо мной, живой и реальный, а я сижу
в коляске перед твоими глазами. Я могу только сказать, что
партия книжников победила. Мы все-таки остаемся народом Книги.
-- Партия книжников? -- переспросил Рус подозрительно.
Что-то о них говорила Ис, и сердце мучительно сжалось от
сладкой боли лишь при одном воспоминании о его удивительной
жене. -- А ты кто?
Соломон усмехнулся:
-- Книжник.
-- А-а-а, -- протянул Рус, он не понял старого учителя, но
судя по тому, что он жив и в той же коляске, они перебили
другую партию и теперь празднуют победу. -- Я рад за тебя. Но я
не понял тебя...
-- Да чему радоваться? Победа книжников может обернуться
гибелью всего народа.
Рус смотрел удивленно:
-- Ты меня все чаще радуешь, чем огорчаешь. Расскажи!
-- Я за тем и приехал, хотя уже полумертв от усталости.
Увы, никто не решался... да я сам понял, что такое лучше
объяснить самому. Мы три дня... нет, трое суток заседали в
Совете. Спорили, решали, убеждали друг друга. И в конце концов
большинством... опять в один голос!.. пришли к решению...
Он перевел дыхание, глаза его погасли. Лицо стало совсем
старым и измученным. Рус спросил с растущим беспокойством:
-- Что решили? Опять вести с нами войну?
Соломон покачал головой. Было видно, что даже это простое
движение требует от него больших усилий.
-- Нет, князь. Совет решил... оставить эту землю вам.
Уходим мы.
Земля качнулась под ногами. Рус невольно ухватился за край
двуколки:
-- Что... что случилось?
-- Мы зашли в тупик... Мы едва-едва не одолели ваших в
бою, а это для нас -- позор.
Рус подпрыгнул, смотрел дико. Соломон вяло усмехнулся:
-- Что, не вы единственный удивительный народ?
-- Боги небесные, -- пробормотал Рус, не веря ушам своим,
-- и боги земные! Я все еще не понимаю тебя.
-- Мы уходим, -- повторил Соломон. -- Отдавайте, как
говорится, лучшие телеги назад. Как и наш скот. Уедем мы. А вы
-- останетесь по праву победивших... в бою.
Маленькая заминка не ускользнула от Руса. Старик хотел
сказать, что они побеждены только в бою, и теперь Рус смутно
чувствовал, что иудеи в самом деле одержали какую-то непонятную
ему победу. То ли над ними, скифами, то ли над собой, но явно
сейчас именно они, иудеи, распрямляют спины, это их глаза
зажигаются гордостью, это они чувствуют свое превосходство над
могучими и надменными скифами!
-- Погоди, -- сказал он почти враждебно, -- Я должен
понять. Если это какая-то вражеская хитрость, уловка...
Соломон грустно улыбнулся. В его выцветших глазах Рус
увидел сожаление, скифу никогда не понять его народ, но все
равно ответил вежливо, то ли из страха перед свирепыми
варварами, то ли еще почему:
-- К счастью, мы храним записи о деяниях наших предков...
Некогда мы обладали непомерной мощью... Само названия нашей
страны Израиль означает -- боровшийся с богом. Но мы видели,
как гибли одно за другим великие царства, основой которых был
меч. Да-да, у нас тоже есть поговорка: сила -- уму могила, но у
нас в конце концов поняли ее смысл. И когда Господь рассеял
нас, то уцелели только те, кто выполнял его заветы: копил
мудрость, а не силу.
Рус тряхнул головой, взмолился:
-- Голова идет кругом! Ничего не понимаю. Ты мне скажи
главное: почему все-таки решили уйти?
-- Потому, что снова мы сбились на более легкий путь. Нет,
не сбились, но начинаем сбиваться. Я тогда у дерева не сказал
тебе, что и недавно была попытка снова поставить золотого
тельца... То есть вернуться к древним языческим обрядам. К
счастью, справились. Но с вашим приходом начали спешно и
бездумно умножать силу мышц и мечей. Сегодня наше племя
сильнее, чем было вчера, а вчера было сильнее, чем неделю
назад. Увы, сильнее всего лишь мечами!
Рус стиснул челюсти. Неделю назад был поединок. То-то
лазутчики с тревогой говорят, что в граде иудеев дни и ночи
дымят кузни, оттуда охапками выносят копья, мечи, боевые
топоры! Перевес склоняется на их сторону, если уже не
склонился.
-- Все равно не понимаю, -- сказал он настороженно.
-- Даже в наш кровавый век, -- сказал Соломон, -- путь
силы -- путь гибели. Погибли все народы, кто гордился мощью.
После них приходили другие... и тоже погибали. И новые, и
новые... И так много раз.
-- Так то они!
-- Погибнем и мы. Все возвращается на круги своя.
Рус покачал головой:
-- Я вас не понимаю. Вы -- единственный народ на белом
свете, который отказывается от побед?
Соломон в затруднении развел руками:
-- Как тебе объяснить, отважный... Мы такой же странный
народ, как и вы, только по-другому. Для нас это не победы. Это
не победы... для нас. Это те победы, за которыми наступает
гибель. А мы заглядываем не только в завтрашний день, но и в
послезавтрашний.
Он клевал носом, голова опускалась все ниже. Вздрогнул,
взглянул на Руса с недоумением, потом в глазах появилось
виноватое выражение. Старческая рука с дряблой кожей тронула
вожжи, и лошадь равнодушно тронулась с места.
Рус долго смотрел вслед, опустив руки. Из-за спины
доносились удары молотов по наковальням, пахло каленым железом,
смолой, кипящим маслом. Неподалеку варили деготь, удушливый дым
стлался по земле, оставляя на изломанных травинках черные
капельки.
Народ еще не знает о странном решении этих... нелепых
иудеев, а он даже не представляет, как им скажет!
С севера задул злой ветер, не спасали даже высокие стены
Нового Иерусалима. Одетые в теплое, люди грузили на подводы
скарб, выгоняли на улицы скот. Скифы приехали, помогали
вытаскивать из подвалов сушеное мясо, солености и копчености,
пригодятся в дороге, складывали на широкие подводы тяжелые
круги сыра.
Заплаканная Хева рассаживала на телеге младших братьев и
сестер. Хмурый Бугай умело поставил по краям колья, натянул
ткань, превратив убогую телегу в крытую повозку. Он же помог
вынести из дома все ценное, иудеи со страхом посматривали на
его огромную фигуру, когда он появлялся сразу с двумя сундуками
в руках.
-- Это был хороший дом, -- сказала Хева печально.
-- Да, -- буркнул Бугай.
-- Ты останься в нем, ладно?
Бугай подумал, замедленно покачал головой:
-- Нет.
-- Почему?
-- Не хочу.
-- Зря, -- сказала она еще печальнее. -- Это был очень
хороший дом... Здесь прошло мое детство. Мне бы хотелось, чтобы
ты остался в нем.
Он пробурчал хмуро:
-- Мне бы тоже.
-- Так живи в нем!
-- Нет, мне бы хотелось, чтобы ты в нем, -- пояснил он
неуклюже. -- Ну, ты жила чтоб... Я не смогу. Я все время буду
видеть, как ты снуешь как белка, поливаешь цветы, стрекочешь
песенку...
Она вздрогнула, Бугай был бледен и невесел. Глаза его
стали как у побитой собаки.
-- Бог мой, -- прошептала она. -- Что за жизнь на земле
такая страшная?
Она бросилась к нему, он распахнул руки, и они застыли
так, безмолвные в своем горе. И безразличные ко всему миру, где
народ суетился, таскал, где страшно и тоскливо кричал скот, где
люди спасали свои тела и вещи, но не себя.
Рус сам помогал грузить вещи ребе Соломону. Тот ничего не
взял в дар, и Рус сделал единственное, что смог: пусть все
видят, как гордый скифский князь, потомок Гога и Магога, чье
имя вгоняет любого иудея в такой трепет, что по всему телу
вздуваются пупырышки, как пузыри в лужах после крупного дождя,
носит узлы с тряпками ихнему старому и подслеповатому ребе, их
учителю.
Вокруг были гвалт, плач, крики, вопли. Рус морщился, этот
народ не умеет переносить несчастья красиво, с достоинством.
Подъехал Бугай. Вид у богатыря был невеселый. Спрыгнул с
коня, молча помог загрузить на телегу мешки с зерном. По
лестнице навстречу выносили последние узлы, выводили плачущих
детей.
Нелепый народ, подумал Рус со злостью. Поджилки трясутся,
а все-таки лезут на телеги, собираются в поход. От сквозняка
дохнут как мухи на морозе, а туда же -- переселение на север!
Победить в бою -- не победа для них, скоты. А дрались, надо
признать, здорово. Ни один не отступил, сражались как звери,
даже раненых не осталось.
Твари проклятые. Они со скифами настолько разные, что двум
таким народам...
Он перекосился от истошного визга. У дома напротив женщины
рвали на себе волосы, вопили, кидались на колени перед стенами
своей хаты, бились лбами, потом в слезах и соплях полезли на
телегу, там сплелись в клубок, обнимая друг друга, утешая,
успокаивая, но от этого рев стал еще громче.
Животные, подумал он с отвращением. Никакого достоинства,
никакой чести! Кто же свою слабость показывает на людях?
Ревут... но все-таки собираются ехать. Трясутся от страха, но
поедут. Что-то их ведет посильнее страха, если едут. Поведет
такое же могучее, как у скифов, -- честь, слава, гордость...
Руки дрожали, он дважды ронял ящики, сундуки. Сердце
колотилось, как будто собиралось взорваться, тело раскачивало,
в ушах шумела кровь. Но что может быть такое же могучее, как
честь и слава? Подлый народ. Непонятный народ. Такой же
странный народ. Не как все.
Выругавшись, он швырнул тюк с тряпками на землю. Двое
челядинцев проводили испуганно-настороженными взглядами, когда
он побежал на крыльцо.
Соломон бродил по опустевшей комнате, обеими руками
прижимал к груди свертки бумаг. В комнате был разгром, вроде
того, как если бы ворвались скифы на конях.
-- Ребе... -- выдохнул Рус.
Соломон вздрогнул, словно его разбудили от сладкого сна.
На лице проступила виноватая улыбка.
-- Прости... Здесь прошла вся моя жизнь. Для человека в
моем возрасте уже непросто менять жилище. Я вроде бы взял
все... и все же как будто что-то оставил очень важное!.. Там
все готово? Я уже иду.
Рус загородил ему дорогу:
-- Погоди. Мой волхв сказал, что зима ударит ранняя и
очень морозная. Твое племя может замерзнуть по дороге.
Соломон стоял растерянный, глаза были отсутствующие. Рус
заговорил настойчивее:
-- Послушай! Я не хочу гибели ни своих людей, ни твоих.
Давай сделаем по-другому. Пусть твой народ остается на эту зиму
в этом граде. А уже весной, когда снег сойдет и дороги
подсохнут, можно будет и отправляться.
Соломон вздрогнул, в глазах появилось недоверие. Потом
Русу на миг показалось, что промелькнула тень отвращения. Он
без сил опустился на широкую скамью, книги все еще прижимал к
груди.
-- Тебе было нелегко сказать такое, -- проговорил он
сиплым голосом. -- Но еще труднее мне будет ответить "да". Хоть
мы и на краю гибели, но наш бог запрещает нам смешиваться с
другими народами. Он тут же оставит нас!
Рус сказал громче:
-- Подумай, ребе. А вдруг по нашим следам идет погоня? Они
могут с наскока взять этот град, а потом погнаться за вами...
-- А мы им зачем?
-- Дабы убедиться, что никто не ушел с вами. А настигнув,
все равно истребят: недаром же, мол, гонялись? Это закон войны,
сам знаешь. А если останемся все здесь, то с вашими знаниями
