выстоять. На твоих плечах очень много... слишком много!
Очень медленно его глаза открылись. Лицо оставалось
страшным, постарело, но в глазах появилось осмысленное
выражение. Однако в них оставался и блеск хищного зверя.
Челюсти стиснулись, как капкан на медведя. В тиши скрипнули
зубы. Нет уз святее племенных. Нет законов выше, чем законы
племени. Многое можно понять и простить, но только не
нарушителя священных законов племени.
Очень тихо велел:
-- Вызвать стражу. В веси остались подвалы? Бросить в
такой сруб. На закате солнца -- казнить.
Буська ахнул от выхода. Выпученными, как у совенка,
глазами смотрел на бледного князя.
-- Княже... Это твоя жена.
-- Выполняй.
-- Ее все любят, -- упрямо сказал Буська. -- Уже все.
-- Выполняй!!!
Он крикнул так страшно, что жилы вздулись на шее и на лбу.
Раны открылись разом, по всему телу. Он побледнел еще больше,
закусил губу, борясь с болью. Потом побледнел, грохнулся вниз
лицом.
Буська и Ис мгновенно оказались рядом. Перевернули, Ис
пощупала жилку на шее, та трепыхалась неровно, едва-едва.
Глазами показала Буське на ковшик. Тот метнулся к братине с
зельем, сам бледный как смерть, зачерпнул трясущимися руками.
Когда князь начал медленно приходить в себя, Ис шепнула:
-- Оставайся с ним. Я сама пойду в сруб...
-- Но...
-- Его нельзя оставлять одного, -- сказала она строго. --
А сруб я найду.
-- Я не о том, -- сказал он тоскливо. -- Заринку жалко. Ты
хорошо сделала. Но ты нарушила закон.
-- Законы богов выше человечьих, -- ответила она совсем
тихо. -- Есть непреложные законы, их нарушать нельзя.
Поймешь... если доживешь до взрослости.
Она была уже у выхода, когда Буська сказал жалобно:
-- Ис... а что-то сделать нельзя?
Она покачала головой. Лицо было бледным, под глазами
темнели черные круги.
-- Нельзя. Да и, честно говоря, мне жить уже не хочется.
Она неслышно выскользнула за полог. Рус дернулся, открыл
глаза. Темное зелье пузырилось на губах. Голос был хриплым, как
после долгой и страшной болезни:
-- А где... где...
-- Кто? -- переспросил Буська. Он огляделся по сторонам.
-- Кто?
-- Я слышал ее голос.
-- Почудилось, -- ответил Буська. Добавил по-взрослому: --
Краденое порося в ушах пищит.
-- Ее отвели в сруб?
-- Она никуда не убежит, -- хмуро сообщил Буська. Он
смотрел исподлобья. -- Сам знаешь, не убежит.
Рус опустил веки. Там блеснуло, и Буська потрясенно понял,
что из глаз сурового князя выкатились слезы. Он поспешно
отвернулся. Князь знает, что она не уйдет. Может быть, он даже
хотел бы, чтобы ушла к своим. Может быть, даже очень хотел бы!
Но она не уйдет. И вечером ее казнят. Такой же позорной
казнью.
Глава 52
Звериное здоровье брало свое, он чувствовал, как яростно
тело восстанавливает поврежденные ткани, как сращивает кости и
хрящи, наращивает новое сильное мясо, как бешено струится
горячая кровь, обновляя тело. Его трясло от жара, но при
телесном огне быстрее срастаются кости и хрящи, зарастают раны,
как глубокие, так и мелкие, а тех оказалось больше, чем он
заметил.
Он плавал в черном забытьи, когда вдали блеснула
звездочка. Возникла и протянулась к нему могучая рука бога,
ухватила, мощно и властно потащила наверх, к свету. Он
сопротивлялся, там солнце, люди, там он князь, там на нем лежат
все беды племени, все дела...
-- Не хочу, -- прошептал он, -- не хочу...
Сильный голос, в котором он узнал голос Моряны, прогремел
так гремяще, что у него заломило в ушах:
-- На... до...
В горах, или подземелье, гулко и страшно отдалось эхо. Он
вздрогнул и открыл глаза. Подземелье сразу сузилось до размеров
его шатра, а перед его ложем наклонилась Моряна, ее холодные
пальцы ощупывали его пылающий лоб.
Он вздрогнул, попытался подняться. Боль стегнула такая
острая, что отшвырнула обратно. Он ударился затылком, застыл,
пережидая боль. Моряна смотрела с хмурым участием.
-- Утро? -- спросил он. -- Где Ис?
Моряна выпрямилась, глаза стали холодными:
-- Иудейка знает наши обычаи. Скоро поднимется солнце, а
на рассвете ее казнят.
-- Что она... делает?
Моряна сдвинула плечами:
-- Наверное, молится своему единому богу.
Он ничего не мог прочесть по ее неподвижному лицу.
Прошептал тяжелым, голосом:
-- Что я мог? Я сам стою на страже законов племени.
-- Да, -- подтвердила она бесцветно.
-- Таков закон!
-- Да, -- снова подтвердила она. -- Но мне кажется... она
сделала это даже с радостью.
Он насторожился:
-- Почему?
-- Ей было горше всех, Рус. Мир оказался расколот на
иудеев и скифов, но трещина прошла через ее сердце. Она и
раньше улыбалась через силу, ты не заметил?
-- Ты хочешь сказать...
Плечи его обдало холодом. Моряна протянула руку:
-- Ты пойдешь?
-- Обычаи святы... -- сказал он с ненавистью. -- Я обязан
быть!
Сегодня тело было не только сгустком боли, но и тяжелым
как гора. А сил не осталось, вчера держался на возбуждении
после боя, на чем-то помимо силы, а сейчас тело было старым,
больным и умирающим. Он победил, так говорит и Моряна, но
радость была отравлена, жить не хотелось... как и его
черноволосой Ис.
Моряна помогла одеться, он стиснул зубы и молчал,
сдерживая стоны. Раны распухли, в голове плескался
расплавленный свинец. Руки повиновались едва-едва. Он едва
шевелил пальцами, а стиснуть в кулак не мог вовсе.
За пологом был хмурый рассвет. Небо посветлело, Рус вышел
из шатра в момент, когда совершенно бесшумно огненная стрела
ударила из-за темного края земли. Высоко в небе вспыхнул
краешек облака. С севера дул легкий ветерок, и облако начало
разгораться.
Люди сидели вокруг костров, кто еще спал, кто-то готовил
скудную похлебку. От котлов вкусно пахло вареным зерном и мясом
с душистыми травами. На самом краю стана дудели трубы и звенели
бубны, Рус видел толпы пляшущего народа. Похоже, Корнило велел
устроить праздник в честь победы над врагом. Даже не дожидаясь,
пока ветер развеет пепел великой крады по павшим героям.
Умом Рус понимал: Корнило старается всеми силами
приподнять победу, которая все равно и скифами принималась если
не как сомнительная, то даже как поражение. Правда, по слухам,
иудеи готовятся уходить. Однако в город к себе никого не
пускают. Сказали: траур по павшим.
Но сейчас он видел только лицо Ис, ее отчаянные глаза,
печальную прощающую улыбку. Она знала, что он иначе поступить
не может... а может быть, только потому так и сделала? Нет, это
в ее натуре исправлять несправедливость... если она ее такой
считает.
Трое воинов, переглянувшись, поднялись от костра и пошли в
сторону одинокой избы. Окна и двери были забиты толстыми
досками, но из трубы вился дымок.
Двое отодрали доски, не так уж и прибиты, заметил Рус
хмуро. Дверь медленно отворилась.
Ис появилась в темном проеме, улыбнулась воинам. Ее взгляд
пробежал ищуще поверх их голов. Рус почувствовал, как он
коснулся его лица, нежный и ласковый, словно кончики ее
пальцев. Он шагнул вперед, чувствуя, как даже вдали затихает
веселье.
Ис неспешно сошла с крыльца. Ее лицо было бледным, но
спину держала ровной. Когда ее нога коснулась земли, Рус сказал
ритуальную фразу, которую до него произносили князья-судьи:
-- Сегодня ты увидишь своих предков.
Она не ответила. Ее глаза пробежали по его лицу, и он с
болью понял, что она смотрит по-прежнему с любовью, тревогой и
жалостью.
В небе продолжали зажигаться облака. Небесный купол
озарило оранжевым, только земля еще оставалась темной,
неприветливой. Корнило подошел, потоптался рядом. Голос его был
ровный, как поверхность замерзшего озера:
-- Дрова уже готовы. Сухие, чтобы сразу... не мучиться.
Ис молчала. Воины подле нее сопели, переступали с ноги на
ногу. Рус кашлянул, чувствуя, как незримая рука сдавила горло.
-- Ис... ты нарушила наши священные обычаи.
-- Я знаю, -- ответила она, -- и я не прошу пощады.
-- Пощады быть не может, -- сказал он торопливо, -- но...
у тебя есть какое-нибудь желание?
Она подняла на него взор, и он понял, какое у нее может
быть желание.
-- Не слишком большое, конечно, -- добавил он неуклюже. --
И такое, что... не избавит тебя от погребального костра.
Корнило кивнул, воины одобрительно зароптали. Ис пожала
плечами. Он видел, что она готова отказаться, у нее есть только
одно желание, с которым стоит считаться... затем какая-то мысль
слегка раздвинула ей губы в бледной усмешке:
-- Разве что... попрощаться с уходящими.
-- С иудеями?
-- Да, -- ответила она уже увереннее, словно только сейчас
начала понимать, что хочет в предсмертном желании. -- Они
уходят скоро. Мне хватило бы времени... до полудня.
Край темной земли заискрился, словно в горне горело
железо. Оранжевые лучи, острые как копья, ширились,
соединялись, охватывали всю восточную часть неба. В замерзшей
от боли груди тоже робко потеплело.
-- До полудня? -- переспросил он. -- Они заперлись так,
что ты до полудня будешь уговаривать открыть ворота. Пусть
будет до захода солнца. Но с последним лучом ты должна взойти
на погребальный костер!
Он почти выкрикнул, свирепо обвел взором воинов и
собравшихся людей. На него смотрели тускло, и он с болью и
странной надеждой понял, что люди еще не опомнились от такой
кровавой победы, для которой погиб весь цвет его дружины. И
мало кого волнует, на сколько дней будет отсрочка казни. Вот
если бы попробовал отменить вовсе, то возмутились бы все, это
уже пойти против священных законов.
Ис медленно наклонила голову:
-- Благодарю.
Он сказал хмуро:
-- Это обычай.
-- Я отправлюсь прямо сейчас, -- сказала она.
Их взгляды сомкнулись, в них было все: любовь, их жаркие
ночи, преданность, страдание... и гордое осознание, что они --
частицы чего-то большего, чьи великие законы властны и над
ними. И над всем личным, что есть в человеке.
Иди, велел он взглядом. Иди к своему народу. И лучше всего
-- уезжай с ними, только не возвращайся на смерть.
Слабая улыбка тронула ее губы. В ее глазах была любовь и
нежность. Я вернусь, ответила она беззвучно. Ибо мне все равно
нет жизни там, где нет тебя.
Буська подвел ей Молнию. Резвая кобылка как будто чуяла
недоброе, вздрагивала и злобно щерила зубы, когда ее касалась
чужая рука. Сразу пятеро дружинников подбежали, помогли
взобраться в седло. Ис улыбнулась светло и печально. Грубые
скифы, как могут, показывают ей, что вовсе не чувствуют
ненависти к нарушительнице. А Буська без спросу запрыгнул на
своего конька, сердито оглянулся. Рус торопливо кивнул. Пусть
проводит до ворот Нового Иерусалима. Да не упадет с головы
любимой ни один волосок, пока...
Он стиснул челюсти. В глазах потемнело.
За шатром послышались возбужденные голоса. Потом сухо
стукнули копыта, загремели подошвы сапог. Рус поднялся с ложа,
но полог уже откинули навстречу. Буська вбежал растерянный, на
щеках блестели мокрые дорожки:
-- Ис!
-- Что с нею? -- спросил Рус.
Земля качнулась под ногами. В глазах потемнело, а сердце
захолодело, будто грудь лопнула от тоски и горечи, и зимняя
стужа победно ворвалась внутрь.
-- Не знаю...
-- Что с нею?
И, не дожидаясь ответа, не чувствуя боли в раненой ноге и
полумертвом теле, выпал из шатра. Ис бессильно свисала поперек
