открытому лицу было видно, как его страшная секира рассекает
Иисуса от черных кудрей на лбу и через кудрявую бороду дальше,
разваливает пополам, обнажая трепещущую печень, горячую и
полную жизни...
Рус вмешался, он чувствовал, как по телу прокатывается
горячая волна радости:
-- Это не враги, а противники. Стоящие напротив. И
достаточно одного кола. Кто победит -- увидим по тому, кто
срубит голову противника и водрузит на кол!
Напротив сидели потрясенные, только двое чернобородых
братьев не дрогнули, смотрели с прежней ненавистью и угрозой.
Они двое выглядели как два черных сокола среди голубей.
-- А раненых... -- сказал старец.
-- Раненых не тронем, -- пообещал Рус великодушно. --
Лежачих не добивать... ежели те бросят оружие. Кто выскочит за
черту, не преследовать. С вашей и нашей стороны надо отобрать
крепких людей, чтобы следили за порядком. Других на поле брани
не допускать! С чьей стороны на поле ступит хоть один человек
-- та сторона и будет считаться проигравшей все эти земли! Ей
надлежит уйти в течение суток.
-- Двух, -- сказал Бугай добродушно. -- Не соберутся! Они
ж запасливый народ. У них столько тряпья...
-- Двух, -- согласился Рус. -- Потерпим.
Челядинцы заглядывали робко, подавали знаки, но Соломон
разрешил подать только холодный квас. Дабы скифы не пили прямо
из кувшинов, им ставили большие чаши, а молодая женщина, вся
укутанная с головы до ног, видны только большие блестящие
глаза, наливала этим громыхающим гигантам.
Рус видел озабоченные лица, даже Бугай пробовал хмуриться
и двигал бровями. Все вроде бы оговорено, но как бы не
допустить промашку. Сейчас заключают ряд, потом все пойдет по
ряду, его обязаны блюсти обе стороны, и этот порядок становится
малым поконом. Или законом, как говорят иудеи.
-- Все бы все, -- сказал он неуверенно. Поглядел на
Корнила, тот молчал весь совет. Волхв наклонил голову. Бугай и
Моряна переглянулись, кивнули. -- Вроде бы все... Главное,
чтобы никто не вмешался! Ежели кто выскочит за черту -- пусть,
лишь бы не возвращался, когда переведет дух, но если кто
вмешается из-за черты -- наш ряд нарушен!
Соломон поднял испытующий взгляд на чернобородых братьев:
-- Мы выделим отряды. Для охраны. И расставим вдоль своей
стороны.
-- А мы со своей, -- пообещал Рус.
-- Мы обещаем, -- продолжил Соломон, -- что с нашей
стороны никто не переступит черту.
Лица старейшин были строгими. Похоже, подумал Рус, что для
иудеев, и так опутанных множеством законов, исполнение их тоже
бывает обязательно, как для скифов -- всегда.
Наверное, у него был слишком победный вид. Или в душе
этого иудея до поры до времени спала душа воина. Рус видел, как
чернобородый смотрит ненавидяще, но сдерживается, и это
нравилось. Настоящий боец, с этим он скрестит мечи в бою, а не
на бойне, как будет с остальными.
Рус все еще улыбался, когда чернобородый кашлянул, сказал
негромко:
-- Ты завтра не будешь так радоваться солнцу, гой.
-- Почему? -- удивился Рус. -- Мы сражаться умеем. А вы --
нет.
-- Мы сражались с величайшими народами мира, -- сказал
Иисус с мрачной гордостью. -- Нас долго не мог одолеть даже
могучий Рим...
-- Но все-таки одолел? -- прервал Рус. Ему нравилось
дразнить этого черного. Хоть один не спит на ходу, на соплях не
оскользается. В глазах злость и вызов, землю роет от ярости.
Настоящий мужчина. -- И не он ли захватил ваши земли?
-- Увы, -- почти прорычал Иисус, -- на стороне римлян была
вся мощь мира. Римляне правили всем белым светом. Никто не смел
противиться им на всех землях, известных человеку. Если хочешь
знать, как мы сражались, то расскажу один-единственный
случай... Так вот, когда мой крохотный народ многие годы
сражался с могучим Римом...
Рус прервал:
-- А Рим об этом знал? Мы, к примеру, ни о каком Риме не
слыхали. Но ты продолжай, продолжай!
-- Так вот, остатки нашего войска отступили в неприступную
крепость на вершине горы Массада. Римляне долго бросались на
штурм, поливая своей кровью белые скалы, пока те не стали
красными, как киноварь, а под ногами не захлюпала кровь, как
вода в озере при сильном ветре. Потом нас пытались взять
осадой, но в крепости успели запасти еду, а родники давали
чистую воду. И тогда римляне начали насыпать из камней
искусственную гору, чтобы сравняться со стенами и ворваться
через них... Их было как песка морского, а наших войск осталось
всего две тысячи. И в последний день, когда стало ясно, что
римляне ворвутся в крепость, защитники собрались на последний
совет. И сказали они: поскольку мы решили ни у кого не быть в
услужении, кроме своего Бога, то мы должны успеть погибнуть
сами. Пусть жены и дочери наши умрут необесчещенными. И так как
решено, что все мы умрем, то бросим же жребий, выберем
десятерых, которые убьют всех, а потом и среди десяти бросим
жребий, чтобы один убил всех, а затем убил себя.
Рус прервал, глаза его горели воодушевлением:
-- Они правы! Самоубийство -- большая вина. Потому смерть
лучше принять от другого, чем убить себя самому.
-- Да, -- согласился Иисус, -- это не было самоубийством,
а массовым убийством. Сперва убили жен и детей, потом все две
тысячи воинов легли на пол, подставив горло, и десять убили их,
потом эти десять легли в кровь среди трупов, и один убил их, а
потом и себя. Таким образом самоубийство совершил лишь один
человек...
Рус прервал:
-- Будь я вашим богом, я бы простил его грех!
Иисус сухо кивнул:
-- Я уверен, что Господь так и сделал.
На его глазах заблестели слезы. Он ушел с гордо поднятой
головой и прямой спиной. Громко хлопнула дверь. Рус проводил
его долгим и, как заметил Соломон, уважительным взглядом.
-- В нем душа воина, -- заметил он.
-- Увы, это так, -- согласился Соломон грустно. -- Хотя
один пустячок он либо не знал, либо забыл... Либо предпочитает
верить так, что удобнее воину.
-- Какой пустячок?
-- Последний, его звали Иосиф, который убил оставшихся
десятерых... он не покончил с собой.
-- Что?
Соломон печально кивнул.
-- Он совершил большее. Когда римляне утром ворвались в
воинский стан на Массаде, они увидели ручьи крови, горы трупов,
и пока в ужасе и удивлении бегали орущей растерянной толпой, не
понимая, что же произошло, сбивали друг друга с ног, Иосиф
сумел затеряться среди них, ускользнул, а спустя годы он
написал "Записки об Иудейской войне", где и поведал, как все
произошло.
Рус задумался, не зная, как отнестись к такому поступку,
уже не воинскому, а какому-то другому, в затруднении оглянулся
на Бугая и Корнила, но те уже встали, ушли со старейшинами в
другую комнату, о чем-то толковали.
-- Чем ты недоволен? -- спросил Рус напрямик. -- Почему
кривишь лицо?
Соломон грустно развел руками:
-- Увы... Всю нашу историю мы спорим о том, что лучше:
бороться и погибнуть за свою мечту или пойти на компромисс и
отложить мечту на длительное время?
Рус не понял, чересчур сложно, спросил подозрительно:
-- Но подвиг -- всегда подвиг. Или что-то в нем не так?
-- Наша вера не одобряет убийств вообще, -- пояснил
Соломон грустно. -- Они должны были пойти на переговоры задолго
до битвы на Массаде. Как вот мы говорим с тобой, несмотря ни на
что... Потому ты почти ни от кого не услышишь, чтобы у нас
говорили о воинских подвигах вообще. Хотя, если говорить
правду, их в нашей истории немало... А Иисус тебе рассказал
лишь для того, чтобы ты знал, что мы не боимся умереть.
Рус неодобрительно покачал головой:
-- Не понимаю. Как можно стыдиться подвигов? Римляне бы о
таком... на всех скалах саженными знаками!
Соломон ответил тихо:
-- Кто сказал, что наш спор с Римом окончен?
Рус усмехнулся, смолчал. Он знал, что их спор с неведомым
Римом окончен. Потому что послезавтра лучшие из этого жалкого
племени полягут под тяжелыми мечами скифов.
Соломон тоже отвел глаза. Он понял, что подумал молодой
вождь варваров. У него слишком честное открытое лицо. На нем
мысли можно читать так, как если бы он писал их крупными
знаками. Но он, Соломон, имел в виду не племя мошквы, а вообще
спор Израиля с Римом. Не может Господь допустить, чтобы никто
из бежавших больше не уцелел!
И тогда спор Израиля с Римом продлится до полной победы.
Но это не будет спор мечей.
Глава 45
После обеда Соломон в своей старенькой двуколке, а Рус
верхом на Ракшане, черном как угорь, с лоснящейся кожей,
отправились к месту, где завтра две сотни человек сойдутся в
смертельном бою.
Вчера иудеи и русы совместно провели плугом межу, за
которую заступать нельзя, а буде заступит кто -- тот считается
убитым, что намного хуже, ежели бы погиб взаправду: могут
счесть, что нарочито, мол, шкуру спасал...
Получилось ровное квадратное поле. Там и сейчас бродили
одиночки, выискивали и убирали камни, затаптывали неровности,
сглаживали бугорки. Рус заметил, что воины иудеев и русы
одинаково старательно чистят боевое поле: добро, если коряга
вывернет ногу чужаку, а если своему?
Их заметили, кое-кто остановился, ждал. Рус издали вскинул
в приветствии длань. Ладонь была широка, он чувствовал, как
мощь перетекла от плеча к кончику пальцев. Но и в плечах ее
было столько, что готов был подхватить на них небесный свод,
буде рухнет, так и подержит, пока растерявшиеся боги не встащат
обратно.
-- Вон и бревен натащили, -- сказал он Соломону весело. --
Это все Ерш старается...
-- Зачем? -- не понял Соломон.
-- Рассядутся как вороны, -- объяснил Рус. -- Зрелище им
на дармовщинку. Да и то, что у нас осталось еще? Баюна вы
убили, проклятый народ, а кроме песен и плясок, больше и
радостей не осталось, если не считать кулачные бои!
Соломон зябко поежился. Страшный бой, что разыграется
завтра, как-то язык не поворачивается назвать зрелищем. Разве
что для скифов, привыкших к крови, жестокости, свирепым пыткам,
которым подвергают своих же юношей и называют это испытанием
характера, посвящением во взрослую жизнь...
-- Надо, чтобы сидели не слишком близко, -- сказал Рус
озабоченно. -- И чтоб между ними и полем ходили стражи!
-- Мы тоже поставим людей, -- пообещал Соломон.
-- И еще...
Хохоча во весь голос, подошел Корнило. Рус нахмурился, он
сам чувствовал, что в последние дни особенно часто стал хмурить
брови, ворчать, но все не удавалось сбросить с плеч внезапную
тяжесть -- трудно быть князем, -- и спросил недовольно:
-- Что веселого?
-- А с той стороны поля, -- сказал Корнило весело, --
иудеи уже скамьи вбивают! Да не из города, те сидят за стенами
как мыши. Из весей, где уцелели.
Соломон заметил чересчур кротко:
-- Да, им особенно захочется увидеть сражение.
Уловил Корнило или нет скрытый намек, но ответил ехидно:
-- Это вы убивали всех, даже скот. А мы вот сколько вашего
народа оставили! Значит, мы добрее.
Соломон беспомощно развел руками. Трудно быть на земле
иудеем: это либо отказывайся называться иудеем, либо отвечай и
за то, что совершили пращуры. И хотя в этих северных краях
как-то установилось, что каждый мужчина да имеет только одну
жену, рабов нет, а есть только наемные работники, но не
вычеркнешь же, что мудрый и справедливый Соломон имел девятьсот
жен и тысячу наложниц, что прародители, которых ставишь в
пример молодежи, преспокойно спали с женами и служанками, а то
и баловались с козами, ослицами... Приходится говорить, что в
