грязная холодная вода. Он закашлялся, вода хлынула еще.
Сознанием завладел ужас, руки за что-то хватались, и он скрылся
под поверхностью, где еще некоторое время пытался грести,
хвататься, отталкиваться ногами.
Глава 40
Алый Цвет очнулась от сна, как от толчка. Ей показалось,
что холодная грязная вода увлекает ее в пучину, ей страшно и
одиноко, у нее нет сил бороться, она сейчас умрет...
Вскрикнула, поднялась на постели, глаза дикие, зрачки
расширенные спросонья, как у обезумевшей:
-- Боги!.. Такой страшный сон!
В щель между ставнями просачивался серый рассвет. Дождь
прекратился, светлеющее небо от туч очистилось, крупная луна
бледнела, готовилась тихо исчезнуть при первых же лучах солнца.
С полатей свесилась голова Троянды:
-- Что тебе, доченька?
В голосе матери звучала глубокая любовь. Алый Цвет
торопливо сказала трепещущим, как пламя светильника, голосом:
-- Привиделось, что Вениамин в эту страшную ночь переплыл
реку и стучал к нам!.. О боги!
-- Что, что ты так взволновалась?
-- Привиделось еще, что ты прогнала его!.. А я... я была
нема и безмолвна как рыба.
Троянда помолчала, видно было, как не хочется говорить,
наконец пробурчала ласково:
-- Спи, еще далеко до рассвета. Спи, мое солнышко... Он в
самом деле был, этот грязный иудей. Я погнала его прочь.
Алый Цвет похолодела, будто прямо из теплой постели
очутилась нагая посреди холодной заснеженной степи. Непослушные
ноги с трудом понесли ее к выходу. В спину что-то вскрикнула
мать, сперва ласково требовательное, потом с угрозой, криком.
Засов долго не поддавался, наконец выбралась на крыльцо.
Воздух был сырой и промозглый, хотя небо очистилось. Везде
стояли широкие лужи. Она вскрикнула, увидев глубокие следы,
заполненные водой. И поняла, кто долго ходил вокруг дома,
стучал, просил впустить, звал ее, надеялся, недоумевал,
отчаивался...
-- Мама, -- прошептала она, -- как ты могла...
Она вышла, не чуя под собой ног. Воздух был холодный и
чистый. Все расплывалось перед ней, словно струи дождя бежали
по лицу, только капли были горькие и соленые, обжигали губы.
Вдали у костра стоял, опершись на копье, рослый воин в
роговом доспехе. Увидев ее, приветливо взмахнул рукой, широкое
лицо расплылось в улыбке.
Ничего не видя перед собой, она прошла к реке, угадывая
путь, по которому он шел. Земля раскисла и скользила под
ногами. Река неслась почти вровень с берегами, вода была темной
от грязи, мусора.
-- Боги, дайте мне силы, -- прошептала она.
Ледяная вода ожгла босые ноги. Когда же поднялась до
колен, она перестала чувствовать холод, только боролась с
быстрым течением. Дно уходило из-под ног, ее влекло в глубину,
она услышала далеко на берегу предостерегающий вскрик.
-- Не помешаете, -- сказала она сквозь зубы. -- Вениамин,
я иду к тебе!
Она сделала еще шаг, вода сбила с ног. Уже падая, Алый
Цвет устремилась к глубине, и когда темная вода сомкнулась над
головой, она увидела Вениамина. Бледный, с робкой улыбкой, он
протягивал к ней руки. Она вскрикнула, выдохнула остатки
воздуха и устремилась к нему в глубину.
Должна была погибнуть, утонуть, она это знала, верила, но
жизненных сил в ней оказалось слишком много, она захлебывалась,
глотала воду, тонула, снова всплывала, и так, сражаясь в
полубессознательном состоянии, она внезапно ощутила под ногами
дно. Кашляя, выплевывая воду, она упорно двигалась вперед, тело
внезапно отяжелело, и она поняла, что уже выходит из воды на
другой берег.
-- Я не хочу, -- промычала она глухо. -- Вениамин... Где
ты?
На подкашивающихся ногах она шла вдоль берега по щиколотку
в воде. Грязные струи омывали ноги, с нее текло в три ручья.
Внезапно впереди увидела очертания человеческой фигуры. Человек
лежал, наполовину выбравшись на берег, ноги его оставались в
воде.
-- Вениамин!
С нечеловеческим криком она кинулась вперед. Ноги
подкашивались, увязали в мокрой земле. Упала на колени, ее руки
жадно ухватили утопленника за плечо. Он перевернулся на спину.
На нее смотрело мертвое лицо Вениамина. Глаза были раскрыты, по
щеке ползла многоножка. Губы распухли, разбитые то ли корягой,
то ли конскими копытами.
Она бережно смахнула насекомое, тихо легла рядом, обняла.
Все чувства ушли, остались только тихая печаль и грусть. Больше
не нужно никуда спешить, торопиться, что-то делать.
-- Любимый мой, -- прошептала она нежно. -- Мы не успели
стать мужем и женой. Позволь же лежать рядом с тобой хотя бы
как сестре...
Она прижалась к нему, уже не чувствуя леденящего холода.
На сердце становилось все спокойнее, а тихая печаль медленно
растворялась, растворялась, как сырой туман в лучах восходящего
солнца, потом солнце внезапно вспыхнуло ярко-ярко, выжгло все
тени, и мир заблистал грозным огнем.
Рус в сопровождении Совы и Буськи ехал к граду, когда
заметил на берегу столпившихся воинов. Буська без наказа
сорвался туда вихрем, а когда вернулся, глаза были красные как
у карасика, а напухшие губы дрожали.
Рус и Сова переглянулись, кони послушно перешли на рысь.
Воины расступились. У самой воды лежали двое. Молодой парень и
девушка, но лиц не видать -- длинные золотые волосы девушки
закрывали как покрывалом из солнечных лучей. Обнаженные руки
девушки обхватили парня, она прижалась к нему всем телом,
молодым и гибким, замерла. В их объятии было отчаяние, но так
же и странный покой.
Рус вскрикнул как раненый зверь:
-- Алый Цвет?.. Не может быть!
Он прямо с коня прыгнул на их тела. Его горячее тело
обожгло холодом мертвых. Дрожащими от ужаса пальцами ухватил ее
за плечи. Тяжелые намокшие волосы соскользнули с
мертвенно-бледного лица. Их объятие было крепким, он невольно
приподнял их обоих. Сова взял князя за руки, и Рус,
опомнившись, отпустил холодные плечи двоюродной сестры.
-- Почему? -- спросил он в яростном непонимании.
Все молчали, отводили взгляды. Сова сопел сочувствующе.
Кто-то за их спинами горько и витиевато ругался, клял богов,
разлившуюся реку, злых людей, проклятую жизнь.
-- Почему? -- спросил Рус снова. В голосе были ярость и
недоумение. -- Это же всего лишь трусливый иудей!
С берега к воде спустился Корнило. Поглядел, покачал седой
головой:
-- Они счастливы, князь. Они не были счастливы здесь... и
не могли быть счастливы, проклятая жизнь, но там каждому
воздается. А они... чистые души.
Голос его дрогнул. Буська хлюпнул носом, всплакнул,
устыдился немужского проявления чувств, вскочил на коня и
погнал вдоль берега, подставляя заплаканное лицо встречному
ветру.
Рус в ярости сжимал кулаки, но вдруг пришла страшная
мысль, от которой похолодел весь, будто очутился в глыбе льда.
А он бы разве смог жить, если бы что случилось с Ис?.. О боги,
только уберегите ее! Сам отдаюсь в ваши холодные руки, только
оградите ее от любых бед. Что хотите со мной, но только ее, для
которой живу, не троньте...
Старый Иосиф чувствовал, что на этот раз умирает, но за
делами и суетой сует так и не составил завещания. А потом
пришли страшные народы севера, предсказанные Гог и Магог, стало
вовсе не до завещания. А сейчас... Семья большая, сейчас даже
дальняя родня прибежала сюда под защиту стен Нового Иерусалима,
так что распределить надо мудро. Последняя воля умирающего
священна: как завещает, так тому и быть, потому, чтобы в самом
деле распределить все мудро и окончательно, он слабым голосом
позвал жену.
Явилась заплаканная Сара, сразу с громким плачем бросилась
к его ложу:
-- Иосиф! Неужто ты уже не чувствуешь в себе сил?
-- Откуда они возьмутся? -- ответил он. -- Разве не я их
тратил?.. Сара, я хочу составить предсмертное завещание
-- Все, что скажешь! -- сказала она со слезами. -- Как
скажешь, так и будет!
Он перевел дыхание, сказал размеренно:
-- Во-первых, все стадо оставляю Абраму...
Глаза Сары округлились:
-- Абраму? Да он их променяет на гульки с дочерями Цили.
Ни в коем случае! Оставь их Мойше. Тот настоящий скотовод... в
душе. Он сумеет из одного стада сделать два.
-- Хорошо, -- сказал он слабо, -- Мойше так Мойше. А лавку
с товаром оставляю Давиду...
-- Что? -- ахнула она. -- Давид меньше всех людей на свете
годится для торговли. Он сам там все выпьет и съест, а что не
сможет -- пригласит приятелей. Оставь это молодому Соломону,
твоему племяннику. Он готов торчать за прилавком дни и ночи!
-- Соломону, -- согласился он покорно. Вздохнул. -- А сад
по реке завещаю Исаву...
-- Дорогой, -- воскликнула она, -- только не Исаву! У него
уже есть сад. Да и тот запущен. Оставь Аарону.
-- Хорошо, -- вздохнул он. -- А склад с мотыгами и прочим
-- Исхаку...
-- Нет, -- возразила она. -- Ты забыл, что у тебя есть еще
и сын Перец. Ему и оставь!
-- Хорошо, хорошо, -- вздохнул он. -- Перецу так Перецу.
Она заботливо потрогала ему лоб:
-- У тебя жар...
-- Да, -- согласился он. -- Наверное, потому, что я
перестал понимать, кто из нас умирает?
Рус со злостью проследил взглядом за старым согнутым
иудеем. Тот шмыгнул между кострами стражей, кланялся часто и
много, ему что-то кричали, он отпрыгивал, угодливо улыбался.
Через плечо нес полупустой мешок, а когда заметил возле костра
Сову, поспешил, на ходу вытащил сапоги, протянул обеими руками:
-- Вот, великий и славный воевода! Как и заказывали...
Рус слышал, как Сова прорычал зло:
-- Вы ж говорите, что твой бог сделал мир за семь дней! А
ты шил простые сапоги восемь?
Иудей всплеснул руками:
-- А ты посмотри на этот мир! И посмотри, какие сапоги.
Сова вертел, щупал, дергал, выворачивал голенища
наизнанку. Подошли еще двое, щупали, он отпихивал их локтями.
Наконец Сова кивнул удовлетворенно, сел, прямо у костра заменил
свои вконец стоптанные, прошелся, прислушиваясь, не жмут ли, не
давят. Это юнцам важна красота, а зрелому мужу куда нужнее
добротность.
Иудей следил настороженно, но страха в лице не было. Сова
наконец кивнул милостиво, бросил ему пару золотых монет. Иудей
часто кланялся, что-то говорил, Рус не слышал, руки иудея
суетливо рассовывали по карманам монеты, захваченные скифами в
одном из горящих домов, а Твердая Рука взял его за локоть,
указывал то на свои разбитые в дороге сапоги, то на щегольские
сапоги Совы.
Слишком часто, подумал Рус в который раз, иудеи посещают
стан скифов. Боятся до свинячьего визга, видно по рылам, но все
же лезут, общаются, навещают тех, кто не сумел сразу убежать за
высокие стены града. Убеждают, что тем надо потерпеть, в Новом
Иерусалиме и так задыхаются от тесноты...
Ишь, сапоги воеводе! Понятно, лазутчики врага. Стараются
выведать, как скифы будут сражаться в поединке. Как будто здесь
что-то тайное. Не может быть, чтобы из-за золота рисковали
шкурами. Хотя по их виду не заподозришь... Не может же быть на
свете народа, который бы так ценил золото?
Был соблазн распять их всех на виду у стен града, узрят,
что их хитрости разгаданы, устрашатся, но, к удивлению Руса,
горячо запротестовали воины: чего, мол, страшиться, пусть
ходят, забавный народ... Еще больше удивился, когда и Бугай
пробасил укоризненно:
-- Это что ж, мне свою рабыню держать где-то за станом?..
Ты чересчур стал страхополохом, Рус.
И совсем уж пошатнулся как от удара, когда Моряна сказала
с некоторым смущением:
-- У меня тоже бывает гость. Он приносит мне ихние
притирания.
-- Что? -- не понял Рус.
