Завете, мол, сказано иносказательно, и что, к примеру, когда
Хам посмеялся над пьяным вдрызг отцом, то это, мол, просто
увидел голым и захохотал, вот и все, и никакого мужеложества не
было, а проклял Ной сына и его потомство так страшно лишь по
злому похмелью, а не из-за самого оскорбительного проступка
Хама...
-- Трудно быть иудеем, -- сказал он вслух, -- но легче ли
было Моисею с беглецами?
Корнило еще смеялся, но глаза уже стали серьезными.
-- Ваш прародитель?
-- Он не оставил потомства, -- ответил Соломон печально.
-- Но все-таки мы все -- его дети.
К его удивлению, скифский жрец понял, даже удивился:
-- И у вас были такие герои? То-то вы прожили так долго...
Даже жаль, что завтра все умрете.
Голос его был чуть сочувствующим, но с тем бесстрастным
холодком равнодушия, с каким юные народы относятся к смерти,
гибели, исчезновению целых племен.
Заметив какое-то упущение на поле, он заспешил туда,
размахивая руками и надрываясь в крике. Посох с острым концом с
силой вонзался в твердую землю. Соломон еще провожал его
прищуренным взглядом, а Рус насторожился, всматривался в
дорогу. Частый конский топот раздался раньше, чем показался
всадник. По дороге с северной стороны ровным галопом шел серый
в яблоках конь. Всадник показался Русу знакомым, и, лишь когда
тот приблизился, Рус с сожалением понял, что обознался.
Всадник лишь чуть повернул голову в сторону квадратного
поля, его глаза быстро обежали всех, и конь, не сбавляя ровного
галопа, приблизился к Русу и Соломону. Всадник легко спрыгнул,
Рус ощутил ревнивый укол в сердце, но продолжал смотреть на
незнакомца с удовольствием.
Тот был ростом с Руса, так же молод, светлые волосы
выбивались из-под начищенного бронзового шлема и красиво падали
на могучие плечи. Шея была толстая, тугие жилы мощно натягивали
кожу. Он был в медвежьей шкуре, небрежно наброшенной на голое
тело через правое плечо. Плечи и половина груди оставались
открытыми. Солнце играло на могучих мышцах, потемневшая от
солнца кожа хранила следы ударов легких мечей, белые выпуклые
звездочки шрамов, которые остаются от ударов стрел и небольших
дротиков.
Соломону он вообще показался человеком, вырезанным из
темного дуба. Мышцы выглядели такими же плотными, как ствол
дуба, и понятно было, почему стрелы не сумели проклюнуть
глубоко. Он был тверд, как наплыв на дереве, которое не всякий
топор возьмет, да и тот, который возьмет, вскоре затупится или
выщербится.
Он посмотрел на Руса, затем на Соломона, раздвинул губы:
-- Кто из вас... гр... гр... конязь...
Речь его была рычащей, но Рус, к своему удивлению,
улавливал значение слов. Соломон развел руками, он вслушивался,
но смысл, судя по его лицу, пока что ускользал.
-- Конязь чего? -- переспросил Рус.
Молодой богатырь прорычал что-то на своем языке, лицо
мучительно кривилось, говорить ему было трудно, словно всю
жизнь провел в лесу с медведями:
-- Кто из вас...конязь народа?.. А, зрю, зрю...
Он кивнул Русу как воин воину, а Соломону поклонился как
старшему в роде. Соломон ответил на поклон, спросил осторожно:
-- Что привело тебя, юноша?
Теперь воин морщил лицо, вслушивался, а потом широкое лицо
расплылось в улыбке.
-- Дед... дед...
Он умолк, полагая, что сказал все. Рус спросил:
-- Что дед? Послал дед?
-- Послал, -- подтвердил воин радостно. -- Дед... почти
дед. Ну... дед деда.
Соломон пожевал губами:
-- Правильно, старших надо уважать. А что он сказал на
дорогу?
Рус не успел пояснить, что дед деда вряд ли успел бы
что-то сказать, дед деда зовется пращуром, а воин рыкнул,
проговорил с трудом, для него ломать деревья и ворочать глыбы
было явно легче, чем оформлять мысли в слова.
-- Он сказал... пойди и мри.
Соломон раскрыл рот, даже Рус насторожился, смотрел
непонимающе. Молодой воин был полон жизни, в нем чувствовался
могучий дух, который не позволяет умирать, даже если ты утыкан
стрелами, как еж иглами, если даже иссечен топорами, а кровь из
дыр хлещет струями.
-- Я не совсем тебя понял, -- пробормотал Соломон.
-- Почему?
-- Моя жизнь, -- рыкнул воин, -- твоя.
-- Ну, -- сказал Соломон осторожненько, -- мы даже не
виделись.
Воин страшно улыбнулся, показал желтые крупные, как у
коня, зубы:
-- Зато виделись с дедом деда.
-- Как звали твоего пращура?
-- Мосл.
Соломон долго морщил лоб, кряхтел, вспоминая, наконец
беспомощно развел руками:
-- Прости, все равно ничего не пойму.
Рус сказал настойчиво:
-- Расскажи мне. Если я пойму, то перескажу.
Глаза воина были оценивающие, даже прицельные. Рус хорошо
знал этот взгляд. Все мужчины при встрече обмениваются
ревнивыми взорами, сразу прикидывая, кто выше, шире в плечах,
тяжелее, у кого сильнее вздуты мускулы, белее зубы, у кого
боевых шрамов больше, но этот смотрит так, будто уже знает, что
драться придется именно с ним, и уже заранее выискивает слабые
места.
Соломон лишь пожимал плечами, вздымал брови, и воин
поневоле повернулся к Русу. Речь его была тяжела, временами
наступали глубокие провалы, где Рус не понимал ни слова. Воин
сам справлялся с речью с трудом, и Рус в конце концов понял,
что он в самом деле живет где-то в дремучем лесу, их семья
кормится охотой на дикого зверя.
Когда воин умолк, вконец обессилев, на лбу повисли крупные
капли пота, Рус озадаченно повернулся к Соломону:
-- Слушай меня, волхв... или ребе, если тебе так удобнее.
Из того, что я понял, люди твоего народа однажды спасли жизнь
деду его деда. Ему не повезло, когда, убив исполинского
медведя, он вложил меч в ножны, а тут неожиданно напала еще и
медведица... Он ее задавил голыми руками, но она ему сломала
ногу и подрала так, что ему оставалось только умереть... Ничто
не могло спасти его. Он это знал, и когда его подобрали люди
твоего племени, он им так и сказал. Те все же принялись лечить,
охотник долго хворал, иссох как скелет, но все же встал на
ноги. Ему даже дали коня, дохленькую клячу, и он уехал. Я не
понял почему. Наверное, ваши обычаи не понравились. Да и кому
понравятся? Словом, на днях они с какой-то горы увидели пламя
пожаров... Они послали этого бравого воина.
Соломон беспомощно помигал выцветшими ресницами:
-- Я все равно не понял его. Почему надо умереть?
Рус терпеливо растолковывал, а воин стоял рядом,
внимательно слушал. Речь Руса нравилась, кивал.
-- В вашем племени его дед остаться не мог, это я сказал.
Я не понял, правда, как он очутился в лесу, но ясно, что у него
наплодились дети, они не могли прокормиться охотой все, это и
понятно, мерли как мухи, но род все же не прерывался. И вот
сейчас их семь братьев. Отец их позвал и сказал, что в ваши
земли вторглись враги. Его жизнь принадлежит вам, но он может
умереть раньше, чем доберется до вас... видать, уже стар.
Однако имя его рода будет покрыто позором, если человек из его
рода не придет вам на помощь и не отдаст свою жизнь. Их было
семь воинов... это я говорил?... они боролись за право поехать.
Этот вот зверюга победил.
Воин понял, что говорят о нем, оскалил зубы и громко
бухнул себя в широкую грудь пудовым кулаком. Там отозвалось
совсем глухо, словно в могучем дубе, где дупло еще не
появилось.
-- Медведко, -- сказал он. -- Роговой Медведко.
-- Его зовут Роговой Медведко, -- перевел Рус. -- Тоже
имячко. Но все же лучше, чем Соломон или Иисус!.. Эй, а почему
тебя так назвали?
Воин еще мощнее бухнул в свою грудь кулаком. Будто сухое
бревно ударилось о каменную стену.
-- Крепок!.. Нож не царапает... Тверд!
-- Понятно, -- объяснил Рус озадаченному Соломону. -- У
него шкура как бычий рог, такая толстая. Простым ножом даже не
процарапать. Да, этот зверь совсем не простой.
Соломон беспомощно развел руками:
-- Все равно не пойму. Пойти... умереть... Почему? Ну
почему?
Он видел, что теперь уже и Рус смотрит на него как на
дурака. Да и Роговой Медведко поглядывает с брезгливой
жалостью, как на выжившего из ума старца, что ходит под себя.
Сумасшедший мир, подумал он тоскливо. Ничто не меняется.
-- А как же иначе? -- удивился Рус. -- Он должен,
понимаешь? Иначе разве можно?
-- Гм... -- смутился Соломон, -- вообще-то я полагал,
можно... Да и кто проверит их там в лесу, выполнили они свои
дикарские нормы или нет...
-- Нельзя, -- ответил Рус убежденно. Он оглянулся на
Медведка, тот кивнул. -- А как же честь? А как же имя?
-- Ну... гм... Ладно, доблестный воин. Я рад тебя видеть
гостем среди своих друзей.
Воин покачал головой, грозно бухнул в грудь кулаком:
-- Я не гость!.. Медведко -- воин! Твой.
-- Он твой воин, -- повторил Рус с сожалением. -- Жаль, я
такого молодца предпочел бы видеть в рядах своей дружины.
Соломон беспомощно развел руками:
-- Что я могу?.. Иди к Иисусу. Он составляет отряд для
схватки. По правде говоря, он уже составил... но для тебя,
может быть, сделает исключение. Ему как раз нужны меднолобые.
Рус сокрушенно покачал головой. Тупые иудеи не отличают
даже один металл от другого. Нет славы в истреблении такого
народа. Надо поскорее их забыть, едва ножи высохнут от крови.
-- Какой же он меднолобый, -- сказал он снисходительно. --
То не медь, а еще волхв! Самая настоящая бронза.
Соломон смутился, отвел глаза. Рус удивился, что такие
старые, а тоже умеют смущаться.
-- Да это я так, -- ответил Соломон с неловкостью, он все
не мог встретиться взглядом с честным взором варвара. -- Просто
вот таких, как ты и как он, больших и сильных воинов, в старину
звали медными лбами. Бронзы тогда не было еще, носили медные
шлемы. Так привыкли звать... и сейчас еще зовут. Но меня
тревожит, что не вижу Иисуса. Где Иисус?
На его слабый крик с поля прибежали сразу трое. Один
зачем-то все еще прижимал к груди широкий плоский камень, все
трое растерянные и недоумевающие. Кто-то вскрикнул
встревоженно:
-- Он обещал! Он должен был быть здесь.
-- За ним уже посылали, -- сказал второй.
Соломон молчал, чувствуя холодок на сердце. Иисус был не
из тех, кто опаздывает или не выполняет обещанное.
Глава 46
За столом слышался только стук деревянных ложек. Иисус
разговаривать во время еды не разрешал. Когда я ем, говаривал
он, я глух и нем. Или: когда я кушаю, я никого не слушаю.
Разговорами за столом оскорбляешь того, что создал мир, а
теперь дает еду.
Стол был широк, но сейчас с ним сидели все девять его
сыновей, широкие в плечах, размашистые, и свободных мест не
было, хотя Генда, как обычно в последние дни, отсутствовала.
Сыновья украдкой посматривали на грозное лицо отца, уже
потемневшее от гнева. Не замечая того, он дышал яростно, едва
не расплескивал суп, ел быстро, словно в каждое мгновение готов
был вскочить и схватиться за оружие.
Перец, старший сын, посматривал искоса, сочувствующе. Их
отец взвалил на свои плечи всю оборону Нового Иерусалима. Ему
тяжелее, чем любому из мудрецов общины, те могут все объяснить
и понять. А тут еще и Генда...
Он сам начал дышать яростнее, суп хлебал чаще, рука от
сдержанной ярости задрожала, расплескивая капли по столу.
Поймал удивленные взгляды братьев, шумно вздохнул, попытался
взять себя в руки.
И тут дверь с треском распахнулась. Мать вбежала в комнату
рассерженная, с распущенными волосами:
-- Генда!.. Генда!
Иисус мгновенно вскочил, едва не опрокинув стол. Сыновья,
