миг. Не зря говорили, что его рассердить невероятно трудно. А вот вышибить
слезу...
-- Кто ходит за шерстью,-- напомнил он нехотя,-- тот может вернуться
стриженым.
Он помог женщинам влезть в карету. Пятый все еще держал покорно
коней. Александр сказал строго:
-- Садись и вези этих господ, куда они велят. С этого дня ты бросаешь
свою работу в лесу... Ясно?
Из окошка на него смотрели блестящие глаза. Девушка была так
прелестна, что у него защемило сердце. Если и есть на небесах ангелы, то и
они уступают ей в чистоте и прелести.
-- Я обещаю,-- сказала она тихо,-- я возьму его на службу.
Женщина ахнула, что-то залепетал протестующее толстяк, но девушка
прервала милым, но решительным голосом:
Не спорьте тетушка! Этот молодой человек, который упорно не называет
свое имя, прав. Да, пусть этот разбойник работает у нас. Это так
романтично! По крайней мере, он не испугается и не убежит. А вы... вы
бываете в свете?
-- В чем-чем?
Она слегка смутилось, это было очаровательно. На щечках зацвели алые
розы, пунцовые губы стали еще ярче.
-- У нас здесь, конечно, не Санкт-Петербург, но у губернатора каждую
субботу собирается весь цвет общества. Все офицеры бывают там постоянно!
Александр отступил, поклонился. В глубине кареты шушукались тетушка и
толстяк. Их все еще трясло от пережитого ужаса, а не торопили трогаться
только потому, что до свинячьего визга боялись и разбойника в козлах.
-- Я не все,-- ответил он нехотя.
Их глаза встретились. Он ощутил как дрогнуло сердце, а в душе
отозвались какие-то струны. Мир внезапно стал ярче, а воздух чище. Ее
глаза смотрели прямо в душу, и он не чувствовал желания закрыть ее, как
делал всегда, когда к нему приставали с излияниями и от него ждали того
же.
-- Так вы придете? -- спросила она настойчиво.
Он заставил себя ответить, хотя это было тяжелее, чем двигать гору:
-- Я -- не все...
Он отступил еще на шаг, подал разбойнику знак. Тот, еще не веря,
торопливо забрался на козлы, взял вожжи. Кони тронулись, карета качнулась,
ее повлекло по дороге все дальше и дальше.
Он с отвращением отшвырнул саблю. Райский уголок испакостили кровью и
ненавистью! Уже не очистишь, надо искать другой.
Но он знал, что придется искать по другой причине. Здесь слишком
многое будет напоминать о схватке, этой волшебной девушке, этих минутах
совсем другой жизни.
Он шел к казармам, на ходу одевал и застегивал мундир, но видел
только ее обвиняющие глаза. На душе была горечь, словно несправедливо
ударил ребенка. Она никогда не поймет его бессвязных слов. Хуже того, он
сам их не понимает!
Глава 5
На другой день его вызвали к полковнику. Адъютант, загадочно
улыбаясь, провел его в кабинет. Засядько чувствовал напряжение, разговор
явно пойдет о вчерашнем происшествии. Он должен был обратиться к властям,
те снарядили бы погоню за ранеными разбойниками. Придется прикинуться
растерянным, испуганным. Мол, не соображал, что делает, все получилось как
бы само...
Полковник поднялся навстречу, вышел из-за стола, неожиданно обнял.
Держа за плечи, отодвинул на вытянутые руки, всмотрелся в покрытое загаром
мужественное лицо:
-- Наслышан!..
-- Простите,-- сказал Засядько учтиво,-- о чем?
-- О твоем лихом поступке! Подумать только, бросился один на пятерых!
Одолел, спас, да еще и от благодарностей увильнул! Неужели на земле еще
есть такие люди?
Полковника распирала веселая гордость, словно он сам всех побил и
спас, он похохатывал, отечески хлопал подпоручика по плечу, мял, снова
хлопал.
-- Это были простые обозленные крестьяне,-- сказал Александр, он чуть
воспрянул духом, претензий к нему пока нет.-- Я еще не знаю, что смогу в
бою.
-- Сможешь,-- уверил полковник громогласно, будто говорил на плацу
перед ротой.-- А случай представится, не горюй. Россия все время военной
рукой расширяет свои пределы. Победоносные войны идут на всех кордонах!
Продолжая обнимать за плечи, он подвел к окну. На широком плацу двое
офицеров упражняли роту новобранцев. Доносилась ругань, время от времени
один из офицеров подбегал к солдатам, остервенело бил кулаком в лицо. У
некоторых по подбородкам уже текла кровь. Второй офицер взирал на все
лениво, двигался как засыпающая на берегу большая бледная рыба.
-- Видишь? Эти вряд ли на что сгодятся. Пьют да по бабам, пьют да по
бабам. Вот тот второй, видишь?.. Этот уже только пьет, ибо с бабами, даже
самыми податливыми нужны какие-то усилия, а с бутылкой -- нет. Пока нет.
Засядько зябко передернул плечами. Мир внезапно показался жестоким и
враждебным. Ведь пить начинают от отчаяния, разве не так, спросил он себя.
Полковник проворчал уже глухим как удаляющийся гром голосом:
-- Я сам тут начал опускаться, но тебе... не дам.
Александр скосил глаза на красное одутловатое лицо. Полковник, по
слухам в офицерской среде, был первым насчет попоек и гулящих женщин.
Впрочем, возможно, это были слухи вчерашней давности.
-- Как мне удастся избежать? -- спросил он тихо.-- Если это так уж
неизбежно? И вся Россия тонет в этом. Разве что податься во франкмасоны!
Полковник отвернулся от окна, закрыв широкими плечами гнусную сцену,
порождение тоски одних и бесправия других.
-- Франкмасоны? Лучше держись от них подальше.
-- Почему?
-- Тайные,-- буркнул полковник.-- А в тайне держат всегда что-то
мерзкое... Хоть о себе и рассказывают сказки как о поборниках
справедливости, но посторонним свои секреты не открывают. Действительные
цели не раскрывают.
-- А их цели обязательно мерзкие?
-- Сказать не берусь, но я не хочу, чтобы мою судьбу решали тайно. И
на тайных сборищах. Да еще иностранцы!
-- Почему иностранцы? -- пробормотал Засядько.-- Судьбы России решает
государь император Павел...
-- А!.. Он тоже масон, но только король прусский постарше его в чине
по тайному обществу. Повелит -- и наш государь хоть на задние лапки
встанет, хоть по-собачьи взлает! Ведь у масонов обязательно слепое
повиновение младшего старшему.
-- Да,-- пробормотал Засядько,-- такое терпимо в армии, здесь нельзя
без дисциплины, но премерзко в жизни светской
Полковник похлопал его плечу. На лице его странно переплетались
удовлетворение и легкая зависть.
-- И без масонов можно делать карьеру. У меня на столе лежит запрос
из Санкт-Петербурга. Им требуются офицеры на боевую службу. У нас гарнизон
невелик, потому мне предписано выделить всего троих. Но зато самых
храбрых, стойких, беззаветно преданных вере, царю и Отечеству. Если я
ослушаюсь, пошлю не тех... ну, всегда есть соблазн из этой дыры послать по
протекции родственника или любимчика, с меня самого голову снимут!
-- А... куда? -- спросил Александр едва слышно.
-- В Санкт-Петербург,-- полковник внезапно улыбнулся.-- Но я не
думаю, что воевать придется на улицах столицы. Однако где, это вопрос
строжайшей государственной тайны! Не только я, но думаю, даже в высших
кругах столицы еще не знают. Пока что знают только двое.
-- Кто?
-- Его императорское Величество Павел Первый и... фельдмаршал
Суворов!
Адъютант напрасно прислушивался, двойные двери были прикрыты плотно,
а полковник говорил в глубине кабинета, нарочито понизив голос. Похоже,
дело было серьезное, потому что разговор был долгий. Подпоручик совершил
то, о чем долго будут говорить между собой офицеры, одни с восторгом,
другие с завистью, но все-таки при желании можно усмотреть и нарушения.
Наконец дверь распахнулась, адъютант с готовностью вытянулся. Еще
больше вытянулось его лицо. Полковник, известный суровым нравом, провожал
подпоручика, дружески обнимал за плечи и всячески выказывал ему
расположение, демонстрировал внимание. Голос полковника был ласковым, это
было непривычнее, чем, если бы горилла вздумала петь цыганские песни:
-- И еще я пообещал привести вас завтра вечером на бал. У нас городок
маленький, новости расходятся быстро. Местное светское общество горит
любопытством увидеть вас. Это было так романтично! Местные красавицы уже
сегодня будут делать прически, чтобы вам понравиться. Не понимаю эту
французскую моду, когда даже спать приходится сидя, чтобы не разрушить эти
башни из волос... Разве мы на прически смотрим?
Он подмигнул заговорщицки. Александр ощутил, что краснеет. Он все еще
старался смотреть на женщин как на существ, во имя которых совершаются
подвиги. Но то, что видел до сих пор, укладывалось больше в понятие девок
и баб, какие бы знатные фамилии не носили, и какие бы пышные прически не
сооружали.
Полковник похлопал его по плечу:
-- Вижу, знаешь куда смотреть! Нам, мужчинам, надо задницу пошире да
вымя побольше. А все остальное -- мелочи... Так что завтра вечер ничем не
занимай, любование луной на берегу реки отложи -- мне уже об этом донесли.
Я начинал тревожиться, мало мне пьяниц да бретеров! Но вишь, каким концом
обернулись твои любования красотами! Я пообещал привести тебя, не подведи.
-- Я сделаю все, что скажете,-- пробормотал Засядько.-- Я ведь вижу,
что вы обо мне заботитесь!
-- Ты сам о себе заботишься,-- проворчал полковник, но вид у него был
польщенный.-- Ты хоть знаешь, кого спас?
-- Ну, людей в карете...
Полковник отшатнулся в удивлении, потом расхохотался так, что
закашлялся, побагровел, глаза стали выпученными как у вареного рака.
-- Ну,-- проговорил с трудом,-- ну... предполагал невежество...
только ли невежество?.. но чтоб такое... Еще могу понять, что раньше ты не
знал эту ясную звездочку, хотя это представить трудно, все о ней только и
говорят... Но как ты даже не поинтересовался теперь?
Он смотрел так, словно ждал немедленного признания в какой-то
хитрости. Засядько сказал встревоженно, голос стал умоляющим:
-- Вы только не сердитесь!.. Я бы спросил... потом. А вчера времени
не было, потом было не у кого узнать... Ну и все такое.
-- Ты просто урод,-- изрек полковник.-- У тебя в голове что-то не
так. Царя-императора там не хватает. А то и вообще валеты королей гоняют.
Ты случайно дамой туза не бьешь?.. Это же ехали Вяземские! Кэт, княжна, а
с нею учитель французского и двоюродная тетушка! Кэт -- единственная
наследница древнейшего рода князей Вяземских... и богатейшая, к слову о
птичках.
По лицу юноши он понял, что его слова отскакивают от него как от
стенки горох. Зато заблестевшие глаза показали, что прелестную княжну
запомнил.
-- Завтра,-- напомнил полковник.-- Готовься!
Ошеломленный Александр бегом спустился по ступенькам на улицу. Сердце
колотилось как будто хотело выпрыгнуть, кровь бросилась в голову, он
чувствовал неистовую радость.
Навстречу шли трое офицеров. Расфранченные, духами разит за версту.
Идут так, будто им принадлежит если не весь мир, то хотя бы Херсонщина.
Однако при виде молодого подпоручика на их лицах появились кислые улыбки.
Один сказал тягучим голосом:
-- Да, завтра тебя осыпят цветами. Тут вовсе можно прыгать до неба.
-- У губернатора о тебе только и разговоров,-- буркнул второй
завистливо.
Третий кивнул нехотя. Вид у него был таков, что он знает все, о чем
говорится у губернатора, ибо он близок к высшим кругам города, знает всех,
и его знают тоже.
Александр даже не понял сперва, потом развел руками. Цветы так цветы,
и хоть из всех приемов предпочитает приемы со шпагой, но стерпит и прием у
знатных мира сего. Главное же, о чем эти трое несчастных и не
догадываются, он через неделю покинет эти безрадостные степи и поедет в
