который вел отряд, молодцевато отсалютовал обнаженной шпагой прекрасной
незнакомке. Затем обернулся к солдатам и подал какой-то знак. Через
мгновение раздался душераздирающий рев труб и грохот барабанов: заиграл
полковой оркестр.
Три друга вздрогнули от неожиданности. Быховский, оправившись от
испуга, пошарил взглядом по земле, словно высматривал булыжник. Балабуха
выругался и схватил товарища за локти, указывая на коляску.
Когда трубы взревели во всю мочь, обе женщины выронили из рук
свертки. Еще больше прусский марш подействовал на простых русских лошадей.
Они вздыбились и рванулись вперед с такой силой, что кучер не удержался и
скатился с козел. К счастью, колеса его не задели, когда неуправляемая
коляска понеслась подальше от страшного грохота. Кони храпели и закатывали
глаза, на удилах сразу появились клочья пены, будто проскакали несколько
верст.
-- А, черт...-- проговорил побелевший Быховский.-- Разобьются ведь!
-- А нас задавит!
Коляска неслась почти на них, друзья едва успели отпрыгнуть в
стороны. Засядько чуть помедлил. Первым его движением было вцепиться в
удила взбесившихся лошадей и остановить, но в памяти вдруг непроизвольно
всплыла сцена из недавно прочитанного сентиментального романа: герой
подобным образом спасает девушку, затем следует любовное объяснение,
женитьба...
Лошади промчались мимо. Однако в следующее мгновение он, устыдившись
своего замешательства, откинулся всем корпусом назад, напряг мышцы ног и
ухватился за заднее колесо. Рывок назад! Ноги пропахали две борозды, затем
коляска дернулась -- лошади остановились. Александр перевел дыхание,
отряхнул ладони и поспешно отступил к забору. К нему подбежали
побледневшие друзья.
-- Геркулеса из себя строишь? -- напустился на него Быховский.-- Тебя
могло бы размазать по мостовой!
Балабуха укоризненно покачал головой, бросился к коляске.
"Геркулес,-- подумал Александр, глядя вслед Балабухе.-- И ты смог бы
остановить, если бы осмелился ухватиться за колесо. Я еще в детстве так
баловался. Увидишь, что казак везет подводу сена, подкрадешься сзади и --
цап за колесо! Уж он и "гэй, и "цоб", и кнутом перетянет беднягу лошадь,
пока не догадается оглянуться... Когда подрос, наловчился останавливать на
полном скаку. Нужно только не бояться, преодолеть свой страх..."
-- Молодой человек! -- позвала из коляски дрожащим голосом одна из
женщин. Рядом с ней стоял Балабуха и что-то объяснял, отчаянно
жестикулируя, словно изображал битву русских с турками.-- Молодой человек,
подойдите, пожалуйста...
Засядько притворился, будто не слышит, и, схватив Быховского за
локоть, потащил в первый попавшийся переулок. Ошеломленному прапорщику
удалось вырваться из железных пальцев друга лишь за поворотом.
-- Пусти, леший! Ровно клещами сдавил. Ты чего?
-- Мне только благодарностей не хватало. И так запахло сантиментами.
Не-е-ет, это не для меня!
-- Тебе все равно не избежать их.
-- Почему?
-- Там остался Балабуха. Он наверняка распишет тебя Георгием
Победоносцем, попирающим змия.
-- Голову оторву,-- пообещал Засядько.-- Благодарности обязывают. А
зачем это мне? Завтра соберу баул и -- фьють! -- уеду на место прохождения
службы. Скорей бы...
-- А если зашлют в какую-нибудь Тьмутаракань?
-- Хоть к черту на рога. Зато обрету самостоятельность. Наконец-то
займусь и отцовским делом...
-- Отцовским? -- переспросил Быховский.
-- Да... Вернее, по наказу отца. Было когда-то на Сечи грозное
оружие: боевые -- да, боевые! -- ракеты. Ими в тысяча пятьсот шестнадцатом
году казаки гетмана Ружинского разгромили орду Мелик-Гирея. Тех было
намного больше, однако ракетным ударом удалось уничтожить всех до единого.
Никто не спасся. Так, по крайней мере, рассказывает мой отец. Ну, к
рассказам ветеранов об их подвигах надо относиться осторожно, я уже
попадался на эту удочку... но все же нет дыма без огня.
-- Ух, ты! -- выдохнул Быховский. Его глаза загорелись.-- А что
потом? Почему сейчас нет такого оружия?
-- В последующих боях погибли казаки, владевшие им. С ними погиб и
секрет ракетного оружия. Ведь не было ни записей, не теории... Мой отец
пытался раскрыть его тайны, да знаний не хватило. Может, только поэтому и
отдал меня в кадетский корпус на артиллерийское отделение, чтобы я
подучился наукам. Вот так... Ну, ты прости, мне пора.
-- Снова упражняться?
-- Да. Час на фехтование, потом буду в библиотеке.
-- А там зачем?
-- Хочу просмотреть новые журналы по баллистике. Из Франции
поступили, там эта наука пошла развиваться вширь и вглубь.
-- Не понимаю,-- удивился Быховский.-- У тебя в кармане документы об
окончании корпуса. К тому же ты и так лучше всех знаешь артиллерию и
баллистику!
-- Лучше всех где?
Быховский удивился:
-- Здесь, в училище.
-- К счастью, есть мир и за стенами училища. Как ты думаешь? К тому
же, я уверен, что Бонапарт и Кутузов, тоже окончившие артиллерийские
корпуса, занимались и помимо программы.
-- Так то Бонапарт!
-- Разве их усердие не дало плоды?
-- Завидую тебе. Я бы не смог так себя мучить. Грызть гранит науки в
то время, когда можно грызть пирожное из рук хорошеньких воспитанниц
пансиона благородных девиц!
Засядько улыбнулся.
-- Я не мучаю себя. Мне и в самом деле приятнее грызть гранит науки,
как ты выразился, чем расшаркиваться перед нафуфыренными барышнями,
изображая из себя галантного кавалера. Ну, будь здоров!
Он кивнул и пошел быстрым шагом к корпусу, здание которого уже
виднелось над верхушками каштанов.
Глава 3
В зале для фехтования было пусто. Кадеты младших классов праздновали
окончание занятий, а выпускники отмечали присвоение офицерских званий.
Александр почувствовал облегчение. Он не любил зевак, толпятся и сопят за
спиной, когда он исходит потом, работая со шпагой. Изображая равнодушного,
на самом деле не был таким, повышенное внимание тяготило. И если бы только
повышенное внимание! Но подают советы, поучают, а сами только и умеют, что
гордо держать ладонь на эфесе.
Сбросил камзол, засучил рукава и выхватил шпагу. Рр-а-аз!.. Хорошо,
но можно лучше. Рр-а-аз!.. Хорошо, но можно еще лучше. Рр-а-аз!.. Хорошо,
но предела совершенствованию нет, можно еще и еще лучше... А раз можно, то
значит -- нужно.
Он не слышал, как в зале хлопнула дверь. Кто-то вошел, постоял
минуту, наблюдая, затем подошел ближе. Это был Кениг.
-- Все еще занимаетесь? -- удивился он.-- А когда обедали? Ах, делали
перерыв? Все равно, ваше трудолюбие удивления достойно. Давайте присядем,
юноша, у меня есть новости.
Кениг сел на подоконник, жестом велел Александру сесть рядом. Лицо
подполковника чуть осунулось и пожелтело, словно все это время он провел в
накуренной комнате. С тех пор, как Петр Великий ввел в употребление
табачное зелье, в департаментах и офицерских собраниях стало модным не
расставаться с трубками.
-- Закончилось заседание комиссии по распределению,-- объяснил
Кениг.-- Гнусность. Меня наверняка пригласили участвовать только из-за
иностранного происхождения. Дескать, не будет проталкивать своего протеже.
Просто некого.
Засядько с бьющимся сердцем примостился на подоконнике рядом с
подполковником. Распределение! Завтра-послезавтра каждый выпускник получит
на руки назначение, но уже сейчас Кениг может приподнять краешек завесы
над всех интересующей тайной.
-- У меня не выходит из головы прошлый наш разговор,-- признался
Кениг.-- Вы говорили, что будете жить в полную силу. Как это понимать?
Александр прямо взглянул в лицо преподавателя.
-- Я понимаю, что вы хотите спросить. Нет, я не буду жить для
собственного удовольствия. Я слишком хорошо помню, что я лишь один из
людского рода. Люди -- мое племя, и я обязан сделать все для его
процветания. Посему я приложу все усилия, чтобы род человеческий
возвышался над всеми тварями, а также и над прочими разумными существами,
буде они окажутся в других мирах!
Кениг помолчал, потом сказал глухо:
-- Удивления достойно...
-- Что?
-- Слышать такое дивно. От восемнадцатилетнего юноши? Вы, Александр,
просто не от мира сего. Такие долго не живут. Или, скажем мягче, Господь
их настолько любит, что забирает к себе рано.
Засядько похлопал по эфесу:
-- Тому, кто придет за моей душой, тоже придется вспотеть.
Кениг усмехнулся, но глаза оставались серьезными:
-- Трудно вам придется, Засядько. Ведь у вас нет влиятельных
родственников? А для успешной карьеры необходимы прочные связи. Все на
этом держится. Связи, родственники, вельможные покровители... Почти каждый
воспитанник пользуется протекцией. И поступали сюда по протекции, и
получили распределение по протекции. Туда, где можно быстро сделать
карьеру. В Санкт-Петербург, на худой конец -- в Москву. Или за границу. За
вас никто не вступился на совете во время распределения. И это
сказалось...
-- На чем? -- тревожно спросил Александр.
-- Для вас места в Санкт-Петербурге оказались закрытыми. Их уже
заранее распределили между отпрысками титулованных ничтожеств. В ход были
пущены взятки, нажим, высочайшие указания...
Он замолчал, и Засядько спросил осторожно:
-- А куда я?
-- В глушь -- в десятый батальон, квартирующийся в Херсонской
губернии. Где-то среди степей.
Засядько, опустив голову, задумчиво покусывал верхнюю губу, на
которой уже пробивались черные усики.
-- Жаль, конечно... Собственно, в столицу я и не рвался. Что мне там?
Балы, светское общество, придворный мир... Всего этого я и так лишен из-за
невысокого происхождения. А вот то, что не получил назначения куда-нибудь
за границу, жаль...
-- Жаль,-- подтвердил Кениг.-- Правда, Петербург вы тоже
недооцениваете. Там не только балы и светское общество. Высший генералитет
тоже там. В этом проклятом мире зачастую достаточно красиво поднять
слетевшую с генерала шляпу, чтобы получить повышение в чине!
Засядько расхохотался. Смеялся он весело и заразительно, так что и
хмурый Кениг тоже не удержался от улыбки. Но он тут же согнал ее с лица и
продолжил так же строго:
-- А вам нужно годами подвергать себя смертельной опасности, питаться
из солдатского котла, жить едва ли не в одном помещении со свиньями! А
бывшие прапорщики, попав в Петербург, тем временем станут получать чины.
Засядько молчал. Кениг быстро спросил:
-- Вам нравится такое положение вещей?
Юноша сдвинул брови, некоторое время раздумывал, потом ответил
уклончиво:
-- Наши государи установили разумный порядок, и я не вижу в нем
изъянов.
Кениг досадливо крякнул. Затем сказал с кривой усмешкой:
-- Правильно, Засядько. Молодец! Как говорят в России: не говори, что
думаешь, а думай, что говоришь. Иначе не сносить головы. Мне в этом
отношении легче: я -- иностранец. Впрочем, вольнодумство иностранцев тоже
должно иметь границы. Вольтерьянство в России постепенно выходит из
моды... А все-таки, как ты относишься к франкмасонам?
Вопрос был настолько неожиданный, что Засядько только удивленно
посмотрел в лицо подполковника. Наконец, видя что тот ждет ответа, пожал
плечами:
-- Фармазоны? Говорят в училище о них разное... Я просто не знаю, кто
они и чего хотят на самом деле. Так же, как иезуиты или другие... И почему
замыкаются в тайные общества.
-- Ну, это объяснить просто,-- ответил Кениг с усмешкой.-- Человек
силен другим человеком! А когда он не один, то сила каждого утраивается.
