сомневались ни обе женщины, ни очаровательная Ксанка.
-- Отечество посылает меня на дальние границы,-- ответил Засядько.
Лучше прикидываться дураком, чем грубым невеждой.-- Отечеству виднее, где
я буду полезен больше.
Полковник разразился гулким смехом большого начальника:
-- Хо-хо-хо! Не Отечество посылает, хотя это рано говорить такому
юному и чистому юноше. Всего лишь люди! А людям свойственны как ошибки,
так и многое иное...
Штаб-капитан, подумал Засядько невольно, смеется на октаву ниже:
ха-ха-ха. А всякая мелочь, вроде писарей, так и вовсе рассыпается мелким
горошком: хи-хи-хи. А мне по чину надо вовсе сидеть с закрытым ртом. Как
на дне морском.
Полковник с удовольствием смотрел в чистое одухотворенное лицо юноши.
Честен, чист душой. Как хорошо держать таких подле себя! Такой никогда не
предаст, не украдет, не солжет. Отечество крепко такими сердцами, и любой
знатный вор и казнокрад, страшась себе подобных, окружает себя людьми с
такими честными глазами.
-- Ошибки надо исправлять,-- изрек полковник снисходительно.-- Опять
же, на пользу государю-императору и Отечеству. Зато здесь сразу же будете
назначены преподавателем в соединенной солдатской школе. Она находится при
основной дворянской школе, вы наверняка видели ее корпус. Покамест
займитесь детишками солдат, а потом, даст бог, перейдете и в кадетский
корпус, воспитанником которого являетесь. Постарайтесь не упустить
возможность. Другие бы обязательно воспользовались!
"Быховский бы воспользовался,-- подумал Засядько.-- Он службы в
полевых избегает, как черт ладана. А тут вдобавок светит еще и возможность
быстрой карьеры..."
-- Ваше предложение,-- ответил он вежливо,-- для меня большая честь.
Не знаю, достоин ли.
-- Достоин,-- сказал полковник благодушно.
Он оглянулся на женщин. Те закивали, расцвели одинаковыми улыбками.
Ксанка тихонько вздохнула, на нежных щеках играл жгучий румянец.
-- Это уж позвольте нам судить,-- сказала Мария Степановна веско. Она
оглянулась на Елизавету Павловну. Та молча кивнула, не разжимая рта.
Возможно, у нее было очень плохие зубы.-- Мы повидали многих людей...
Разбираться умеем!
Ксанка стрельнула в него глазками, смутилась, жгучий румянец с ее щек
перетек на шею, жарко запылали уши. Засядько ощутил себя припертым к
стене. Его дожали, утопили в патоке. И если он не хочет стать куклой в их
руках, то надо сопротивляться. Пусть даже покажется грубостью. Пусть даже
будет ею.
В любом случае,-- сказал он как можно тверже,-- я хотел бы сначала
послужить по месту назначения.
Полковник нахмурился. Мария Степановна всплеснула руками, ее кузина
удивленно вскинула длинные ресницы: какой гордец выискался! Да разве ж
можно отвергать руку, протянутую старшими? Ксанка метнула быстрый взгляд
на юного подпоручика и опустила голову. Румянец стал быстро покидать ее
пухлые щечки. В огромном зале резко похолодало, вот-вот и пойдет снег.
Полковник пожал плечами. Аккуратно допив чай, он в мертвой тишине
выудил из внутреннего кармана швейцарский брегет, щелкнул крышкой, с
глубокомысленным видом собрал на лбу складки.
-- К сожалению, должен откланяться. А вы, Засядько, подумайте над
моим предложением. Подумайте спокойно, без предвзятости. Посоветуйтесь со
старшими. Обязательно, посоветуйтесь! Учтите, другие выпускники лишены
возможности остаться. А теперь, Ксанка, проводи нашего дорогого гостя.
Девушка порывисто поднялась. Судя по ее лицу, прерывистому дыханию,
переживала и за себя, и за подпоручика. Не меньше его ждала, когда
закончится мучительный разговор. Не хочет этот гордец их покровительства
-- и не надо! Наверное, у него и дама сердца уже есть...
Засядько вышел в ее сопровождении на внутреннюю мраморную лестницу и,
прежде чем спуститься вниз, задержался, чтобы попрощаться.
Девушка, поборов застенчивость, спросила тихим прерывающимся голосом:
-- Послушайте, Геркулес, почему вы не хотите остаться? Перед вами
дорога в Петербург. В Петербург, понимаете? В Северную Пальмиру. Вам не
придется мерзнуть в степях, голодать, терпеть лишения. Вы хоть понимаете,
от чего отказываетесь?
Засядько серьезно смотрел ей в глаза. Девушка была очень красива.
Где-то внутри слабо зазвенела незримая струна. Любовь... Цветы... Птицы...
Этот ангел создан для того, чтобы его любили, писали ему стихи,
наслаждались его присутствием. А взамен счастливый избранник получит самую
светлую и преданную любовь, верность, чистоту... Почему бы и нет? Ему уже
восемнадцать лет. Ей -- шестнадцать. Что может быть лучше союза двух юных
и чистых сердец?
Есть дела поважнее любви,-- сказал он себе твердо. Служба Отечеству
-- разве не главное для мужчины? Не достойнее жить под свист путь и вой
пролетающих мимо ядер?
-- Вы назвали меня Геркулесом,-- ответил он медленно.-- А ведь
Геркулес... тогда он жил еще в Элладе и звался Гераклом, когда ему
исполнилось восемнадцать лет, тоже стоял на распутье и мучительно выбирал
жизненный путь. В это время к нему подошли две женщины: Добродетель и
Изнеженность. Одна предложила долгий и трудный путь к славе, посулила
тяготы, лишения, опасности, тревоги. Вторая обещала самые изысканные
радости, пиршества, наслаждения. Геракл заколебался... но все же выбрал
трудную дорогу к славе. А что бы мы знали о Геракле... да и о Геркулесе
тоже, если бы он предпочел жизнь полную наслаждений?
Он почтительно поцеловал ее детские пальчики и хотел было сбежать
вниз по широким мраморным ступенькам, но девушка остановила, щеки снова
разрумянились, а голосок зазвенел:
-- Почему же все стремятся к спокойной жизни? Да еще полной
наслаждений? Ведь стремятся же!
-- Не все,-- ответил он, стоя ступенькой ниже.
-- Да, вы не стремитесь, но вы не правы! Выходит, что все шагают не в
ногу, один вы идете в ногу?
-- Бывает и так,-- ответил он упрямо.-- Это именно тот случай, когда
прав один, а не рота. Но даже те, кто достиг спокойной жизни, счастливы ли
они? Однажды мой дядя, запорожец, пустился в воспоминания молодости...
Лихие набеги на турецкий берег, жаркие схватки с татарами, стычки с
польскими отрядами, походы за зипунами на ту сторону моря... Несколько раз
рассказывал, как добывал железом и кровью в Речи Посполитой невесту. Я
слушал-слушал и спросил однажды: "А что было потом?" Никогда не забуду,
как дядя недоумевающе посмотрел на меня, пожал плечами и ответил: "Потом
уже ничего не было". Подумал и повторил совсем грустно: "Потом ничего не
было". Меня такой ответ потряс до глубины души.
-- Почему?
-- Да потому, что с того момента, как дядя добыл невесту, прошло
сорок лет! Сорок лет жизни. А для дяди "ничего не было". Он все это время
жил, как в сказке, жил-поживал да добро наживал.
-- Что ж тут плохого? -- сказала девушка укоризненно.
-- Ничего... Но почему то время, когда он голодал в походах, мерз в
засадах, подвергался смертельной опасности в боях, почему то время он
вспоминает с нежностью? Может говорить о нем часами. Вспоминает все новые
и новые эпизоды. Может быть, то и была настоящая жизнь? А потом началось
сытое, но унылое существование?
-- Такое суждение не может быть верным,-- сказала упрямо девушка.--
Правда всегда на стороне большинства!
-- Не знаю... Человек сам себе выбирает дорогу. Так меня учили в
Сечи!
-- Здесь не Запорожская Сечь,-- напомнила она с вызовом.-- Здесь
цивилизованный мир!
-- Зачем мне такая цивилизация, когда за меня будут решать каждый
шаг? Во что тогда превратятся мужчины?
Она смотрела на него с ужасом:
-- Вы... вы дикарь в мундире офицера!
-- Вы даже не представляете, какой,-- подтвердил он с готовностью.
Он почтительно поцеловал девушке руку, сбежал вниз и скрылся за
массивными дверьми.
Глава 4
Гадалка с удовольствием взяла широкую ладонь молодого красивого
офицера. Линии жизни были резкими, четкими.
-- Ой, какая странная и удивительная жизнь...-- сказала она
нараспев.-- Вот с обнаженной шпагой на белом коне... вот в пламени пожара
прыгаешь с высокой башни... спасаешь женщину, очень красивую... У тебя вся
грудь в боевых орденах и в звездах с алмазами...
Друзья хохотали, заглядывали в ладонь Александра, стукаясь головами.
Балабуха сказал весело:
-- Это что, ты скажи нам, на ком он женится?
Гадалка снова всмотрелась в широкую ладонь с твердыми бугорками
мозолей:
-- У него будет очень красивая невеста... Их сердца вспыхнут
любовью... Их брак будет счастливее всех на свете... Они проживут долгую
жизнь, полную любви и счастья, у них будет восьмеро детей... Все мальчики!
Быховский хохотал, ткнул смущенного Александра кулаком в бок:
-- Слышал? Восемь сыновей! Ну, гигант... Завидую!
А Балабуха сказал внезапно:
-- А какого цвета глаза у его невесты? Голубые?
Он прикусил язык, подсказал сдуру, но гадалка раскинула карты,
покачала головой:
-- Нет, у нее серые глаза.
-- Не может быть,-- запротестовал Балабуха.-- У нее должны быть
прекрасные голубые глаза!
Гадалка снова раскинула карты, нахмурилась, перетасовала колоду,
разбросала по-другому. Голос ее стал резким и неприятным:
-- Я не знаю, что вы хотите, но против судьбы не идут даже короли...
И не только карточные. У его любимой глаза серые! Удивительно красивые,
прекрасные, но серые. И еще у нее будет много поклонников... Да-да, на ее
руку претендентов окажется чересчур много. Она не бывает здесь в
столице... пока что не бывает... ее можно будет встретить только далеко на
юге. Но сердце ее будет отдано только вам!
-- Она богата? -- спросил Балабуха.
-- Увы, нет... Но вот еще одна странность... Здесь сказано, что она
будет любить вас намного дольше, чем вы ее... но вы поживете в любви и
счастье всю жизнь вместе... и умрете в один день!
Александр бросил монету в подставленную ладонь, обнял друзей за
плечи. Они пошли по пыльной улице, все равно прекрасной, потому что все
трое молоды, чисты и полны отваги.
Быховский оглянулся, засмеялся:
-- Когда сама гадалка признается, что не понимает своих карт... я
начинаю ей верить!
-- Гадалке? -- изумился Балабуха.
-- А что? Вот когда начинают тараторить без запинки, говорят всем
одинаковое... А тут сама удивилась. Вы поженитесь и проживете жизнь в
любви, умрете в один день, все как в сказке, но жена будет любить тебя
намного дольше! Есть над чем поломать голову.
Александр засмеялся:
-- Вот и ломай, если к тому склонен. А я смотрю в другой мир. Там
свищут пули, там сходятся грудь в грудь на поле брани, там я сердцем своим
закрываю дорогу на Русь супостатам!
Херсонщина встретила пыльными ветрами, зноем, гулом и разношерстьем
цыганских шатров. Он явился по месту назначения с трепетом, но, как
оказалось, самую суровую муштру задавал себе сам. Главная беда была не в
строгости новых правил, установленных новым императором, а в однообразии и
монотонности. Даже молодые офицеры спивались, проигрывали в карты свои
имения, жалование, украшения своих женщин. А то и самих женщин.
В первую неделю у него были две стычки с местными бретерами. Первому
он выбил передние зубы и вызвал на дуэль, предоставив выбор оружия,
второму предложил прислать секунданта. Оба отказались в последний момент:
кто-то из их друзей подсмотрел как новичок виртуозно владеет шпагой и
пистолем.
Засядько сдерживал горькую усмешку. Он из кожи лез, чтобы они
подсмотрели как он фехтует в местном зале для офицеров, но в душе
