Кутежи, романы со светскими дамами, салонные интриги, дуэли из-за
пустяков...
Засядько возразил:
-- Сосредоточив в своих руках шесть наиболее ответственных
должностей, смогу ли я в каждой быть полезен? Ведь здесь нужно, по крайней
мере, шесть достойных руководителей и к каждому из них по несколько
знающих дело заместителей!
-- Помилуйте, где я возьму шесть достойных руководителей? Да вы и
сами справляетесь превосходно. Под вашим руководством все обрело новую
жизнь. И не лишне то обстоятельство, что и жалованье вы получаете в шести
местах. Ведь и от него ничего не останется, не так ли?
Засядько недовольно пожал плечами. Великий князь лез не в свое дело,
но обрывать его было неловко.
-- Не жалуюсь,-- ответил он коротко.
-- А зря. Совершенно зря тратите собственные деньги на опыты с
ракетами. В нашем распоряжении вся петербургская пиротехническая
лаборатория! Не будьте слишком щепетильны. Это смешно, что такие советы
подаю вам я, Александр Дмитриевич, но слишком уж вы большой пуританин в
вопросах чести. Никто вас не заподозрит в казнокрадстве, если даже весь
штат лаборатории заставите делать ракеты. Ведь вы их конструируете не для
себя, а для пользы Отечества?
Михаил прошелся взад и вперед, потом вдруг сказал со смехом:
-- Не знаю, как вас и уговорить принять еще одну должность...
Александр просил вас взять на себя руководство Арсеналом.
Засядько ничего не ответил, только наклонил голову.
Глава 35
Он по-прежнему вставал в четыре часа утра, а ложился в двенадцать
ночи. Однако, чтобы успевать справляться со своими обязанностями, пришлось
изменить режим. Сначала сократил утренние процедуры и гимнастику. В
освободившееся время успевал просматривать иностранные журналы по
математике, физике и химии. Затем пришлось отказаться от вечерней
гимнастики, в это время он составлял краткий план работы на следующий
день.
Засядько понимал, что делает непоправимую ошибку. Час-полтора
физических упражнений заряжали его организм энергией и высокой
работоспособностью вплоть до последней минуты перед сном. Полтора часа
добавочного времени положения не спасут. Постепенно работоспособность
организма будет падать, и он потеряет часы там, где сэкономил минуты.
"Это на время,-- утешал он себя.-- Пока запас сил велик. Продержусь
на накопленной энергии, а там снова возьмусь за гимнастику, установлю
контроль над телом".
В тот момент он твердо был убежден, что так и будет. Разделается с
делами, снова начнет заниматься упражнениями, тело помолодеет и нальется
силой... Он не предполагал, что обязанности его будут не уменьшаться, а
расти, и времени будет оставаться все меньше и меньше.
Оля приучила прислугу поднимать ее еще раньше, чем поднимется муж.
Сама готовила ему турецкий кофе, Засядько сперва возражал, у нее и своих
хлопот хватает, дети растут, но Оля мягко настояла на своем. И когда он
работал в кабинете, часто устраивалась либо на диване, забравшись на него
с ногами и укрывшись пледом, либо в теплые дни устраивалась на
подоконнике. Оттуда можно было видеть и ее героя за работой, и Невский
проспект с его гуляющими парами.
Однажды она долго наблюдала как длинные колонны солдат тянутся к
выходу из города.
-- Не понимаю,-- сказала она, наконец, в великом недоумении.--
Солдаты в голубых мундирах идут многодневным маршем из Польши в Петербург.
Солдаты в красных мундирах идут из Петербурга в далекую Варшаву. Сколько
сапог истреплют, сколько по дороге бесчинств сотворят!.. Не лучше ли бы
просто красные мундиры отвезти из Петербурга в Варшаву, а голубые -- в
Петербург?
Он засмеялся, поцеловал ее:
-- Ты прелесть! Просто рождена быть стратегом.
Она просияла:
-- Правда же, так лучше?
-- Конечно,-- подтвердил он серьезно.-- Только, пока их мундиры будут
везти, как бедным солдатикам ходить по улицам Петербурга голыми?.. Ведь
уже холодает.
Субботними вечерами к нему приходили друзья. В большинстве это были
офицеры, с которыми он подружился в русско-турецкую войну и кампанию 1812
года. Теперь, когда он перебрался в столицу, бывшие боевые соратники
отыскали старого товарища.
Одним из ближайших друзей стал Алябьев. Храбрый офицер, он, однако,
уже тяготился службой в армии. Война окончилась, врагов изгнали из
пределов отечества, теперь можно было полностью отдаться любимому
творчеству -- музыке. Однако казарменное существование глушило
вдохновение.
-- Сыграй что-нибудь,-- попросил Засядько.
Алябьев, улыбаясь, подошел к роялю. Собравшиеся друзья
многозначительно переглядывались. Алябьев уже предупредил их, что сумеет
вышибить слезу из железного генерала. Это было весьма рискованное
заявление, ибо Засядько сдержанно относился к фортепьянной музыке.
Алябьев положил руки на клавиши. Прозвучали первые аккорды... И все
увидели, как встрепенулся Засядько. Даже сделал шаг вперед, но опомнился и
замер. Только лицо вдруг побледнело.
А комнату наполняла никогда ранее не слышанная мелодия. Призывная и
одновременно печальная, словно говорила она о жизни храбрых и сильных
людей, которые постоянно смотрят смерти в глаза и часто не возвращаются с
поля брани...
За свiт встали козаченькi
В похiд з полуночi,
Заплакала дiвчинонька
Своi яснi очi...
Все стояли молча. Внимательно вслушиваясь в слова незнакомого языка,
однако музыка не знала языкового барьера. Перед слушателями словно бы
проходили колонны легендарных спартанцев или овеянные славой римские
легионы. Шли в бой против неисчислимых сил варваров, чтобы погибнуть на
земле и воскреснуть в песнях и легендах...
Когда Алябьев опустил руки и наступила тишина, Засядько подошел к
другу, обнял его за щуплые плечи. Глаза генерала были полны слез.
-- Спасибо, дружище! Откуда это сокровище?
-- Понравилось? -- спросил Алябьев, нервно поправляя пенсне и
оглядываясь на собравшихся.
-- Где ты услышал эту вещь?
За композитора ответил другой участник войны 1812 года, Сергей
Глинка:
-- Можете поздравить Александра Александровича с завершением огромной
работы. Он заканчивает подготовку к изданию сборника малороссийских песен.
Насколько я знаю, это будет первое такое издание в России.
-- Правда? -- спросил Засядько.
-- Правда,-- ответил Алябьев смущенно.-- Собственно, собрал песни
Максимович, я только немножко обработал их и подготовил к изданию. Боюсь
только, что будут хлопоты с разрешением к печати.
-- Как будет называться сборник? -- поинтересовался Засядько.
-- "Голоса украинских песен".
-- Обязательно приобрету.
В этот момент от двери раздался сильный звучный голос:
-- И я тоже!
Все оглянулись. На пороге стоял крепко сложенный рослый мужчина лет
сорока -- сорока пяти. У него было красивое мужественное лицо воина.
Правую щеку пересекал старый шрам.
Засядько поспешил навстречу другу, который посещал его в каждый свой
приезд в Петербург.
-- Знакомьтесь, друзья,-- сказал Засядько, обращаясь к
присутствующим,-- мой старый друг, граф Огинский.
Огинский взглянул на гостей. Большинство из них знал, а о некоторых
слышал. Ныне литераторы и композиторы, в 1812 году они, сражаясь против
Наполеона, ратоборствовали и с польскими полками, шедшими под знаменами
императора, который обещал Польше независимость. Жуковский воевал под
Бородином, Батюшков ранен при Гельсберге, князья Вяземский и Шаховский
служили в казаках, Глинка и Карамзин -- в ополчении.
-- Я зашел проститься,-- сказал Огинский.-- Еду во Флоренцию. На этот
раз, видимо, надолго. Что-то разболелись старые раны, ночами не сплю...
Он оглянулся на открытое фортепьяно, помедлил.
-- Ладно... Сыграю на память, никто еще не слышал в новой обработке.
Видимо, это моя лучшая вещь...
Сел, взял первые аккорды. Слушатели затихли в почтительном молчании.
Они знали графа Огинского, боевого соратника мятежного генерала Костюшко,
активного участника восстания против России, бывшего депутата знаменитого
четырехлетнего сейма. Многим этот политический деятель был известен и как
композитор, автор военно-патриотических песен и маршей.
Засядько слушал мелодию с противоречивыми чувствами. Он узнал, сразу
же узнал ее... Дважды слышал ранее: в битве при Требии, когда под ударом
1-го польского легиона полегло два русских полка. Положение тогда спас
Суворов... И еще раз, когда 2-й польский легион под командованием генерала
Домбровского предпринял отчаянную попытку отбить крепость Мантую... Это
было давно, очень давно, но и теперь, когда он иногда вспоминает, половина
кабинета растворяется в зыбком мареве, там начинает клубиться дым, нещадно
палит жгучее итальянское солнце, слышится страшный орудийный грохот, и,
перекрывая шум боя, накатывается хриплое и мощное: "Jeszcze Polska nie
zginela..."
Когда Огинский кончил играть, Засядько сказал негромко:
-- Михаил, тогда это была боевая песня, теперь -- гимн. Может быть,
даже станет гимном новой Польши? Уже ради этого стоило жить.
Огинский, однако, не выказал особой радости, мысли его были уже
далеко, и раны давали себя знать.
-- Пора мне, ты уж прости. Внизу ждет карета, я ведь к тебе на
минутку... Может быть, больше не увидимся.
Когда Засядько, проводив графа, вернулся, в комнате кипели страсти.
Тон задавали братья Глинки: Сергей и Федор. Придерживаясь разных
взглядов,-- один издавал журнал "Русский вестник", где выступал с
монархических позиций, другой был сторонником якобинства,-- сейчас оба
удивительным образом сошлись на ненависти к французам.
-- Вам факты? -- кричал кому-то Сергей.-- Пожалуйста! Генерал
Кутайсов, смертельно раненный под Бородином, последние слова произносит
по-французски. Переписка, в которой Ростопчин и Воронцов изливают желчь
против французов, ведется на французском языке. На триумфальной арке,
воздвигнутой в Царском Селе в честь побед Александра -- русского царя! --
над Францией, красуется сделанная по-французски надпись: "Моим товарищам
по оружию"...
Он набрал в грудь воздуха, собираясь выпалить новую тираду, но
моментом воспользовался его брат Федор, которому тоже было что сказать:
-- Француз герцог де Ришелье становится наместником императора на юге
и вместе с другими французами -- графом де Лонжероном, маркизом де
Траверсе, графом де Мазоном, инженером Базеном и другими -- основывает
город Одессу, развивает ее торговлю с Марселем, заканчивает постройку
портов и крепостей в Херсоне, Кинбурне, Севастополе, создает школы и
театры, ставит аббата Николая во главе своего лицея в Одессе...
-- Простите, Федор Николаевич,-- прервал Засядько,-- вы восхваляете
или порицаете герцога? Разве не достойны уважения его заслуги перед
Россией?
-- Достойны,-- ответил Федор яростно.-- Но на кой черт нам французы?
Или мы сами не можем строить города? Прямо помешались на французском! Я бы
сажал в тюрьму всякого, кто заговорит не по-русски!
Засядько с неудовольствием покачал головой:
-- Если сказано умно, то не все ли равно, на каком языке?
-- Не все равно,-- упорствовал Глинка.-- Слишком мы уступаем позиции
всему французскому. Нет у нас национальной гордости.
Засядько в ответ стал загибать пальцы:
-- Крылов в своих комедиях "Урок дочкам" и "Модная лавка" зло
высмеивает галломанов, Озеров ставит на сцене "Дмитрия Донского", под
