татарами, иго которых сокрушил Донской, подразумевает французов.
Крюковский в своей трагедии "Пожарский" имеет в виду 1812 год. Жуковский
пишет "Песнь барда над гробом славян-победителей" и "Певец в стене русских
воинов". Карамзин в записке "О древней и новой России" дает настоящий
антифранцузский манифест. Кропотов в "Надгробном слове моей собаке Балака"
поздравляет пса с тем, что тот никогда не читал Вольтера...
Он разжал загнутые пальцы и поклонился в сторону плотного человека в
партикулярном платье, который наблюдал за их спором.
-- Николай Иванович в своем журнале "Сын Отечества" проповедовал
священную войну против Наполеона и всего французского...
-- И сейчас проповедую,-- согласился Греч.-- Я против всего, что не
является русским.
За его спиной поднялся загорелый человек в форме морского офицера,
вопросительно взглянул на Засядько:
-- Может быть, мне лучше уйти, Александр Дмитриевич?
-- Подождите, Отто Евстафьевич,-- остановил его Засядько.-- Я
полагаю, что Николай Иванович разъяснит свои взгляды или извинится...
Греч всплеснул руками:
-- Помилуйте, я вовсе не имел вас в виду, когда говорил об
иностранцах! Господи, да всякий знает, что ваш руководитель Крузенштерн --
первый русский мореплаватель, совершивший кругосветную экспедицию.
Повторяю: русский. И вы, Коцебу, уже вошли в анналы морской истории как
русский мореплаватель! Так что, пожалуйста, не принимайте на свой счет мои
выпады... А если вам и показалось, что я задел вас, покорно прошу
извинить. Всему виной мой несносный характер: вечно перегибаю палку!
Засядько подошел к окну, отдернул штору. Солнце выглянуло из-за туч,
обласкало город золотыми лучами. Насупившиеся спорщики невольно
залюбовались панорамой Санкт-Петербурга, этой Северной Пальмиры. Все
поняли, на что хотел указать генерал. Город быстро строится, но строится
опять же при участии французов и итальянцев. Монферран принялся за
постройку величественного, роскошного Исаакиевского собора, Тома де Томон
строил здание Биржи, Росси -- новый Михайловский замок...
-- Учиться не зазорно тому, чему стоит учиться,-- нарушил молчание
Засядько.-- Только всегда ли учимся тому, чему надобно? Сейчас все говорят
по-французски, лишь в деревнях еще слышен русский язык... а я застал
время, когда говорили только на немецком!
Он видел посерьезневшие глаза. Время, о котором говорил, было не в
какие-то отдаленные эпохи. Отцы и матери собравшихся и сейчас знают
немецкий лучше родного. И лучше новомодного французского. Немецкий вошел в
обиход еще при Петре, а при последующих правителях усилиями Бирона
вытеснил с императорского двора, а затем и вовсе из столицы русскую речь.
Как сейчас все говорят на французском, так все говорили на немецком...
-- Ну, изгоним мы французскую речь,-- сказал Засядько,-- ну и что?
Придет другая напасть. Третий язык Европы -- британский. Мы еще на
англицком не говорили.
-- Англия далеко! -- воскликнул Греч.
-- Но товары ее на наших рынках,-- напомнил Засядько.-- Война
началась из-за чего? Бонапарт пытался перекрыть пути доставки ее товаров
по Европе. Континентальная блокада! Россия отказалась, Бонапарт и двинул
войска...
Греч задумался, пошевелил губами:
-- Высший свет России, говорящий по-англицки? Нет, это вовсе нонсенс.
-- Если бы...-- покачал головой Засядько. Он посерьезнел, глаза стали
грустными.-- Еще как заговорит! Мода есть мода, ей подчиняются охотнее,
чем законам, родителям, церкви, даже естественным потребностям... Если
только в моду не ввести употребление русского языка.
Греч внезапно спросил в упор:
-- А вы, Александр Дмитриевич? Страна, в ее лучшей просвещенной
части, раскололась. На франкоманов и франкофобов. А вы... видите вовсе
третий путь?
Засядько признался:
-- Третий путь труднее. Бороться "за" или "против" всегда легче. Я --
националист. Русский националист. Что означает сие слово? Это значит, что
я не возлагаю всю тяжесть цивилизации ни на Францию, ни на Англию, ни на
какую другую страну. Мы все делаем общее дело: строим просвещенный мир. И
Россия обязана -- слышите, обязана! -- внести свой вклад. А если же она
примет французский язык, то тем самым сядет Франции на шею и скажет: вези!
Вноси и за меня лепту в общую сокровищницу. Понимаете? Я всегда работал
каторжно. И я хочу, чтобы Россия принесла что-то свое ценное, добытое ею,
и положила на алтарь человечества. Нечего прятаться за спинами Германии
или Франции! По-моему глубокому убеждению, любой человек, который начинает
у себя на родине принимать язык и манеры другого народа, просто трус и
лодырь. Да-да, трус и лодырь! Трус, потому что страшится ответственности,
пусть-де за меня отвечает Франция, а лодырь потому, что пристраивается к
чужому пирогу, не желая выращивать свой хлеб. Ну, а так как Русь -- страна
непуганых лодырей, то нам еще придется до-о-о-олго трудиться, чтобы
доказать простую истину: дабы нас Франция и другие страны уважали, нам
надобно говорить на своем языке, нести свою ношу, вкладывать свой камень
на стройке общего Храма рода людского!
Долгое молчание было ответом. И невеселое, ибо генерал, отметая
легкие и такие понятные пути, указывал на куда более трудную дорогу. А так
бы просто: искорени немецкость или французскость -- а русскость расцветет
сама собой! Увы, чтобы расцвела, ее надо растить, удобрять, заботиться...
А это потруднее, чем перевешать всех немцев или французов в России.
Засядько оглядел потемневшие лица, неожиданно предложил:
-- Лучше потешьте меня стихами! Ведь вы почти все стали писателями,
поэтами и музыкантами. Один я никак не вырвусь из стихии огня и железа...
Глава 36
Это было немыслимо, но он справлялся со всеми должностями. И
справлялся блестяще. К тому же он урывал время и для учебной бригады.
Учредил специальные классы ракетчиков и частенько гонял учащихся на
практические занятия, приводя в ужас служителей полигона.
Его бригада состояла из двух батарейных и одной легкой роты. Первые
были из вольноопределяющихся, лишь во второй служили кантонисты. С
вольноопределяющимися работать было легко, они охотно занимались новым
делом. Засядько писал Александру I: "В бригаде во всех ротах давно уже
учреждены классы и все идет довольно хорошо". Михаил в свою очередь
требовал письменных донесений. И так до предела загруженный работой,
Засядько скрипя сердце садился писать ничего не значащие бумаги: "Государь
император удостоил сказать мне, что я подарил его ротою. Я в первый раз ее
вижу, он изволил сказать, люди хорошо поставлены, хорошо обучены,
маршируют и равняются очень хорошо. Я доволен".
И тут же забрал роту. Сказал, что она настолько хороша, что есть
смысл ее использовать на парадах. А взамен ему прислали такое... такое,
что Засядько едва не схватился за голову. Похоже, эти вовсе не смогут
отличить правую ногу от левой. Придется, как рассказывают ветераны,
привязывать к одной ноге пучок сена, к другой солому, а затем командовать:
"Сено!", "Солома!"
Он вздохнул:
-- Ладно, ребята. Я из вас сделаю солдат! Но начать придется с нуля.
Встаньте в ровную линию... нет-нет, подравняйтесь... Когда я скажу:
раз-два-три, вы начинаете маршировать вперед... Поняли? При слове "три"! Я
считаю до трех, после чего вы начинаете двигаться вперед. Запомнили?
Они кивали, смотрели испуганно и преданно. Вразнобой ответили:
-- Так точно, ваше превосходительство...
-- Ну ладно. Начнем. Раз...
Один из новобранцев вышел из стоя, бодро пошел вперед. Оглянулся на
остальных, улыбнулся победно, с оттенком высокомерия.
-- Эй,-- рявкнул Засядько.-- Ты чего, рехнулся? Не слышал, что я
сказал? Как только я досчитаю до трех...
Новобранец смотрел преданно, рожа была хитрая, светилась от счастья:
-- Да понял я, все понял! Потому и пошел! Мы с вами оба видим, что
это толпа непуганых дураков. Им только и остается, что ждать до счета
"три". Но я умный, ваше высокопревосходительство. Как только вы сказали:
раз, я сразу понял что вы изволите...
Однажды пришлось срочно ехать на Охтинский пороховой завод, откуда
прислали недоброкачественный порох. Нужно было двести пудов добротного
мушкетного, а прислали низкосортный, от которого ракеты еще в активной
фазе полета начинали отчаянно дымить и сбиваться с курса.
Засядько вошел в ворота, где его никто не остановил, и сразу
направился к складу. Территория завода была захламлена, повсюду валялись
остатки деревянных ящиков, ржавые обручи, куски полусгнивших веревок.
Посреди двора грызлась целая свора худых облезлых собак.
-- Ну и порядки,-- пробурчал Засядько.
Из главного здания выскочил коротенький человечек в вицмундире и
поспешно покатился навстречу директору. Это был управляющий по
коммерческим вопросам Таймер.
Засядько молча поманил его пальцем и повел к складу.
-- Скажите, Александр Витальевич, что это такое?
Таймер похолодел от зловещего голоса. Он смертельно боялся грозного
генерала. Не знаешь, как и подступиться. Ни на лесть, ни на поклоны не
поддается.
-- Эт-т-то склад,-- пролепетал он.
В ветхом сарае с прохудившейся крышей было свалено около ста мешков с
порохом. Соседний сарай, где хранилась сера и селитра, был в еще более
плачевном состоянии.
-- Я ведь выделял деньги на ремонт,-- произнес Засядько негромко.--
Где они?
Он в упор посмотрел на управляющего, у которого кровь отхлынула от
лица.
-- Чтобы завтра к вечеру были новые склады! Если произошла порча
пороха -- убытки за ваш счет!
Он круто повернулся и пошел в цех. Управляющий остался на месте.
Колени его мелко-мелко дрожали. Он был счастлив, что грозный генерал
удалился. В этот момент он был готов собственноручно ремонтировать крыши и
стены складов, только бы не попадаться под испепеляющий взгляд директора
завода.
Засядько, пригнувшись, шагнул в темноте в низкое помещение порохового
цеха. "Ох, и будет мне,-- успел подумать Таймер,-- и там отыщет
непорядки... А ведь только утром там побывал его превосходительство
Васильев, узнав о грядущем визите этого..." В это время в цехе грянул
взрыв.
Побелевший от ужаса управляющий увидел, как из окон и дверей вылетели
клубы огня и дыма. Оконные рамы и сорванная с петель дверь пролетели в
воздухе и тяжело грохнули посреди двора.
Опомнившись, управляющий бросился к горящему зданию цеха. За ним
побежали рабочие и оказавшиеся поблизости инженеры. "Может быть, сгинул
проклятый",-- подумал управляющий со странным чувством облегчения.
В этот момент из дымящегося ада шагнул человек гигантского роста. Он
нес на руках окровавленного рабочего. Генеральский мундир на Засядько
горел, лицо было черным от копоти.
Управляющий застонал от разочарования. Засядько молча положил
рабочего на землю, зажмурился под струями воды: набежавшие рабочие
окатывали его водой из ведер. Мундир еще дымился, на руках вздулись пузыри
от ожогов.
-- Часто так? -- спросил Засядько.
-- Что? -- переспросил управляющий, вздрогнув.
Засядько кивнул на цех. Огонь уже погас: в каменном здании гореть
было нечему, однако оттуда все выносили и выносили покалеченных рабочих.
-- Да,-- ответил управляющий. Он был бледен как смерть.-- Бог карает
нас за грехи... Но умоляю вас! Я ни при чем! Взрывы при производстве
пороха случаются не только у нас. Во Франции, Англии, Пруссии...
Один из инженеров, сочувственно смотревший на обожженного генерала,
