ночь, что отозвалась гулким стуком копыт. Засядько ощутил как по спине
пополз холодок:
-- Гадалка...
-- Что? -- встревожилась Оля.
-- Да нет, мой мотылек, ничего... Когда-то мне предсказали, что...
словом, будем жить долго и счастливо, и умрем в один день, все как в
сказке, потому я и не поверил, смеялись с друзьями, но гадалка еще
сказала, что ты будешь любить меня намного дольше... Этого сама гадалка
понять не могла, но клялась, что карты говорят именно так...
Она тихо смеялась:
-- Что тебе нагадала еще?
Ветер развевал прядь ее волос, щекотал его по лицу. Он поцеловал ее в
макушку:
-- Не скажу.
-- Почему?
-- Упадешь с коня.
-- Противный! Скажи немедленно.
Он прислушался, показалось или в самом деле слышится далекий стук
копыт? Ночь тиха, справа тянется поле, слева темнеет стена леса, заслоняя
беззвездное небо.
-- Она сказала... Только держишь крепче!
Оля послушно прижалась всем телом, крепко обхватила и так сжала, что
он охнул:
-- Ого! У нас должны родиться великаны.
-- Это сказала гадалка?
-- Гм... Она сообщила, что у нас их будет восьмеро.
Оля ахнула и в самом деле едва не упала с коня. Он прижал ее груди,
ее плечи тряслись. Он с тревогой заглянул в ее лицо, увидел блестящие
глаза и прикушенную губу. Понял, что Оля вздрагивает от попыток удержать
хохот.
-- Что с тобой? -- спросил он.
-- Во... сьме... ро? -- переспросила она, даваясь смехом.
-- Все мальчики,-- подтвердил он убитым голосом.-- Зададут тебе
хлопот! Восемь здоровых жеребят вообще дом разнесут...
Она хохотала так, что всхлипывала и хваталась за него, чтобы не
сползти с коня. Теперь Засядько уже ясно слышал стук множества копыт. Их
то ли увидели, то ли поняли куда скачут, и грохот подков по твердой земле
становился все громче.
Он прижал ее крепче, а конь, словно ощутив опасность, понесся
стрелой. Холодный ветер свистел в ушах. Под ним был огромный могучий
жеребец, свирепый и быстрый, такой сам бросается на противника, бьет
копытами и рвет зубами, но при всей своей мощи не сможет долго нестись
галопом с двумя всадниками на спине.
Оля насторожилась:
-- За нами погоня?
-- Похоже. Но не тревожься... особенно.
-- Отец? -- ахнула она в ужасе.
-- Вряд ли.
-- Кто? Неужто Серж? Или же отвратительный Маратин?
Он пробормотал:
-- Еще и какой-то Маратин? Нет, за руку твоей матери бойцов было
вроде бы поменьше...
Он впервые пришпорил коня. В ночной тишине она, наконец, расслышала,
что, судя по топоту, по их следу несется целый отряд.
-- Господи,-- взмолилась она,-- помоги нам!
Александр лишь пришпоривал коня. В лунном свете его лицо казалось
темным как сама ночь, в глазах поблескивали звезды. Холодный ночной воздух
не успевать остужать разгоряченные лица.
Внезапно, заслоняя редкие звезды, впереди показалась церквушка. Конь
хрипел, бока ходили ходуном, с удил падали клочья пены. Он доскакал до
высоких дверей, упал бы, но Александр уже соскочил на землю, снял Олю.
Руку об руку они вбежали в церковь. Темное помещение было освещено
лампадками перед иконами. На алтаре горели свечи. Старенький седой
священник ожидал их уже в полном облачении. Сзади мелькнула тень, блеснули
золотые эполеты. Капитан Мартынов бросился закрывать двери.
Из-за алтаря появился возбужденный Ренат, офицер его полка. Он
смотрел на Александра восторженными влюбленными глазами. Тот решился на
лихой поступок, достойный разве что безусого прапорщика, такое случалось в
кои-то веки и долго служило темой разговоров. А тут -- генерал!
-- Все уплачено,-- сказал он преданно,-- 0бо всем договорено.
-- Начинайте! -- велел Александр.-- За нами погоня.
Ренат мгновенно выхватил саблю и метнулся к воротам. Священник,
трясясь как осиновый лист на ветру, торопливо начал обряд венчания.
Александр заметил, что он от страха и спешки пропускает половину слов, но
кто будет против, спешат все, и он только напряженно усмехнулся, видя
понимающие глаза Оли. Она тоже заметила, но смолчала.
Они обменивались кольцами, когда за воротами послышался стук копыт,
громкие голоса. Затем возникла перебранка, крик, наконец дверь в церковь
заскрипела, в спины ударила волна свежего ночного воздуха. Послышались
тяжелые шаги.
Александр неторопливо обернулся. Мартынов пятился, уперев острие
шпаги в груди надвигающегося Сержа. Лицо молодого князя было бледным как
смерть, лунный свет обрисовывал его фигуру как некий призрак. В его руке
была обнаженная сабля. За ним двигалось около дюжины крепких парней,
вооруженных до зубов.
Ренат выхватил саблю и загородил собой новобрачных. Александр опустил
ладонь на эфес сабли. Священник вскричал жалобно как придушенный колесом
заяц:
-- Только не в церкви!.. Только не в церкви!
Серж дышал тяжело, ноздри хищного носа раздувались часто. Глаза его
пробежали по лицам Александра и Оли, остановились на обручальных кольцах
на их пальцах. Он сделал глубокий вздох, плечи поднялись и опустились.
Острие сабли Мартынова пропороло ему мундир на груди, но Серж даже не
заметил. Он медленно, но со стуком вложил саблю в ножны, его губы
растянулись в кривую улыбку:
-- Я только хотел... хотел удостовериться...
Мартынов поколебавшись, убрал саблю. На груди князя в месте разреза
появилось красное пятно. Ренат сказал недобро, но в злом голосе был
оттенок сочувствия:
-- В чем?
-- Удостовериться... что доедете благополучно. Говорят, в округе
много разбойников.
Он коротко поклонился, не Александру или Оле, а так, посредине, круто
повернулся и пошел прочь. Его люди, недоуменно переглядываясь и
переговариваясь, пошли за хозяином. Ренат шумно выдохнул воздух, вложил
саблю в ножны:
-- Фу... Честно говоря, я уж думал...
-- Хорошо обошлось,-- согласился Мартынов. Его глаза счастливо
блестели. Они одержали победу над князем Конецким, чьи связи и могущество
простирались далеко.-- По этому поводу надо будет устроить пирушку!
Александр обнял Олю, засмеялся, поцеловал:
-- Без нас! Для нас хлопоты еще не кончились.
Александру казалось, что минуло несколько дней с того момента, как он
снял с невесты подвенечную фату, но на туалетном столике росла стопка
писем от великого князя, который напоминал, что прошло уже несколько
месяцев. Наконец и Александр I прислал рескрипт с просьбой поторопиться.
-- Езжай,-- сказала Оля тихо.-- Уже ноябрь. Я приеду, как только...
Она не договорила, посмотрела в зеркало на свой пополневший живот.
-- Как ты будешь здесь без меня, мой жалобный кузнечик...
-- Езжай, милый. Женам великих людей всегда труднее прочих.
-- Так то великих,-- пробормотал он,-- а за что ты мучаешься?
-- Ты велик, хоть и отрицаешь. А я самая счастливая из всех женщин на
свете, потому что встретила тебя... Я счастлива так, что ты не можешь и
представить... Лети, мой сокол!
Глава 34
Подобрать кадры преподавателей было непросто. При всей увлеченности
ракетным делом Засядько видел, что творится в России. Показной либерализм
Александра I сменился эпохой беспощадной реакции. Военным министром был
назначен Аракчеев, самый верный и самый грубый последователь деспотичной
политики Павла I. Пост министра просвещения получил князь Голицын, который
сразу же провел чистку университетов.
Как сообщала в письмах Оля, из харьковского университета изгнали двух
профессоров. Александру был известен и другой случай с четырьмя
профессорами Петербургского университета. Профессор философии Галич был
обвинен в том, что преподавал философию Шлецера, несущую идеи
"робеспьеризма" и "маратизма", профессор статистики Арсеньев, профессор
политических наук Герман и профессор всеобщей истории Раупах -- в том, что
преподавали теории Шеллинга.
Попечитель Казанского университета Магницкий изгнал из университета
одиннадцать профессоров, запретил преподавать геологическое учение Бюффона
и астрономическое учение Коперника, Галилея и Ньютона, предписал, чтобы
лекции по минералогии и другим наукам перемежались с молитвами и
церковными песнопениями. Профессор литературы должен был доказывать
литературное превосходство библии над всеми светскими книгами, профессор
истории -- предлагать в качестве образца "Всеобщую историю" епископа
Босюэ, профессор философии -- поучать, что научные истины носят случайный
характер и что единственная абсолютная истина основывается на божественном
откровении.
Подбирать в таких условиях преподавателей было нелегко. Первым
Засядько принял поручика Которовича, преподавателя латинского языка. Он
произвел благоприятное впечатление, представил хорошие рекомендации, но
главное было в том, что Засядько не считал латинский язык хоть в какой-то
мере нужным будущим артиллеристам и ввел преподавание латыни лишь для
того, чтобы с первых же дней не восстанавливать против себя царя и его
приближенных.
Знакомый преподаватель политической экономии, которому Засядько
предложил перейти в его училище, сказал удивленно:
-- Александр Дмитриевич, разве вы не знаете последних новостей? Наш
государь император буквально на днях вычеркнул из программы все
политические науки.
-- Почему же? -- удивился Засядько.
-- В качестве излишних. А в Харькове и Дерпте студентам запрещено
посещать театры, так как "это противно морали и отвлекает от занятий". Уже
нельзя ездить на учебу в германские университеты. Я продержался дольше
других преподавателей, ибо в своем курсе политической экономии твердил о
добродетели, которая "превращает блага материальные во блага духовные". Но
все равно уволили. Помните Никольского? Он еще держится, так как в своем
курсе математики трактует треугольник как символ троицы...
-- Бог мой! -- сказал потрясенный Засядько.-- Я ничего этого не
знал...
-- Медицине велено стать насквозь христианской, и вскрытия, как
святотатство по отношению к умершим, строго запрещены. Средневековье!
-- Варварство,-- согласился Засядько.-- К счастью, медицина меня не
касается. А вот что делать с математиками, где искать хорошего баллиста?
Преподаватель развел руками. Засядько призадумался. Нужен педагог по
самому главному предмету, вокруг которого будут группироваться остальные.
Уже отсеял троих, но появятся ли новые кандидаты?
Однажды в конце дня явился посетитель, которого Засядько меньше всего
ожидал увидеть.
Дверь тихо отворилась, и на пороге встал... Кениг! Все такой же:
сгорбленный, похожий на сердитую ворону. Только ростом словно бы стал
меньше, и морщин прибавилось...
Засядько радостно вскочил, выбежал из-за стола:
-- Генрих Вениаминович, здравствуйте! Господи, как я рад вас видеть!
-- Почему? -- недовольно спросил Кениг.-- Потому что стал директором?
И своего преподавателя принимаешь как школяра? Да, роли поменялись...
Он сел в пододвинутое Александром кресло, пытливо всматриваясь в
радостное лицо бывшего питомца. Подумать только: уже генерал! Ведь всего
только двадцать лет минуло. А он все еще подполковник...
-- Как вы здесь очутились? -- спросил Засядько.
-- Проездом. Был в Берлине, возвращаюсь в Полтаву. Услышал о создании
нового училища, решил заглянуть.
-- Генрих Вениаминович! -- воскликнул Засядько.-- Мне позарез нужен
преподаватель баллистики. Не могли бы вы взяться за это дело?
Кениг помедлил с ответом, потом сказал неуверенно:
-- Вряд ли меня примут...
Засядько вскрикнул в восторге:
