Кварк, быстро насытившись и отяжелев, ел медленнее, во все
глаза рассматривал женщину. Мягкие, добрые черты лица, чистые
лучистые глаза, приветливый взгляд -- в больнице бы
выздоравливали от одного ее присутствия.
-- Ще ложечку... ще...-- приговаривала она.
Он вздрогнул. Женщина смотрела, как его лицо наливается
густой краской, сказала все тем же низким волнующим голосом:
-- Глупый, знайшов, чего стыдобиться... Да пока без
памяти, как же инакше? Да и сейчас еще не встати. Погодь,
принесу посуд.
Она исчезла из комнаты, Кварк закрыл глаза от унижения.
С этого дня он в забытье больше не проваливался, пил
густые настойки, ел уху и жареное мясо, пробовал подниматься.
На третий день уже сидел на постели, но когда попробовал
встать, грохнулся во весь рост.
-- Спасибо,-- сказал он однажды,-- за спасение! Но я до
сих пор не знаю, как тебя зовут.
-- Данута,-- ответила она.
-- Странное имя,-- заметил он.-- А я Кварк.
-- Это у тебя чудное,-- удивилась она.
-- Зато наисовременное,-- объяснил он.-- Родители шли в
ногу с временем... Слушай, Дана, я хочу попробовать выползти из
хаты, на завалинке посидеть... Не отыщешь палку покрепче?
Дважды останавливался отдохнуть, но все-таки, держась за
стену, выбрался в сени, Дана поддерживала с другой стороны,
наконец под ногами скрипнул порог. Солнце только поднималось
над лесом, день обещал быть жарким, и Кварк осторожно стянул
через голову рубашку. Странно и непривычно сидеть без дела,
загорать в прямом смысле слова. Но -- жив! Оклемался, будет
жить, будет топтать зеленый ряст.
Дома как один -- высокие, из толстых бревен, угрюмые,
темно-серые, в один ряд, за ними полоски огородов, а дальше
вековая -- да где там! -- тысячелетняя, миллионолетняя тайга.
Ягоды, грибы, дикий виноград, кишмиш, уйма дичи пернатой и
четвероногой, рыба в ручьях: знаменитая кета, чавыча, кижуч...
Позади хлопнула дверь. Данута прошла с ведром, ласково
коснулась его затылка ладонью:
-- Отдыхай!.. Зайду к Рогнеде, хай коз сдоит. Тебе надобно
козьего.
-- Спасибо,-- сказал он с неловкостью.-- Столько хлопот
из-за меня. А у этой... Рогнеды странное имя.
Она обернулась, пройдя несколько шагов. Голос ее был
задумчивый:
-- Это теперь имена странные. А у Рогнеды файное имя.
"Рогнеда,-- думал он.-- Данута и Рогнеда. Все-таки
странно... Языческие? Ведь у женщин от той эпохи имен почти не
осталось, это мужчины сохранили своих Владимиров, Аскольдов,
Олегов, Игорей, Вадимов, еще всех с окончанием на "слав", а
теперь уже встречаются все более древние славянские: Гостомысл,
Рюрик, Бранибор, Скилл -- причуды моды неисповедимы, но здесь,
в этой деревушке, не только имена, здесь и диалект попахивает
стариной".
Из дальнего конца улицы донеслось:
-- Эге-гей!
Пронеслись стайкой и пропали дети, впереди со всех ног
мчался белоголовый мальчишка с палкой, на которую была насажена
волчья голова. "Странная игрушка",-- подумал Кварк невольно.
Он нежился на солнце, вбирал его всеми порами кожи,
запасал, жмурился от наслаждения. Когда рядом прошелестели
легкие шаги, открыл глаза, схватил Дануту за подол:
-- Дана, там ребятня с волчьей головой... Другой игрушки
нет, что ли?
Данута поставила ведерко на крыльцо, ясно посмотрела ему в
глаза:
-- Да они ж сами и залесовали, как отнимешь?.. Да и нам,
неврам, волки как бы сродственники. Когда ворогуем, когда
дружим.
Он вздрогнул:
-- Неужели тот малыш сразился с волком?
-- Нет, их было чатверо. Подымайся, пора ядати.
Он кивнул поспешно, опасаясь спугнуть неясное, что
оформлялось в мозгу:
-- Иди, я приду сейчас.
Она прошуршала мимо. "Чатвера"... слово знакомое, именно в
таком виде слышал раньше, как и "ядати"... Стоп! На лекциях,
когда готовился к карьере филолога, когда читал Веды в
подлиннике... Все пошло прахом, вспоминать перестал, ибо
связано с женщиной, которая так много навредила, напакостила...
Но слова языка древних Вед и раньше проскальзывали в ее речи,
он принимал их за диалектизмы. Конечно, всякий знает, что
современный русский идет от славянского, который, в свою
очередь, вычленился из индоевропейского или арийского языка, но
ведь только грамматический строй сохраняется тысячелетия, более
или менее не меняясь, а лексика за несколько сот лет меняется
чуть ли не наполовину! Откуда же столько слов из древнейшего
языка? Может быть, даже из праязыка?
Встал с трудом, поковылял в горницу. Данута разливала
молоко по кружкам.
-- Дана,-- сказал он медленно,-- у меня к тебе вопрос...
В ее глазах мелькнул испуг. Струйка молока плеснула мимо,
он схватил тряпицу, протянул ей и, когда руки встретились,
ощутил, как дрогнули ее пальцы.
-- Вопрос,-- повторил он, запинаясь, инстинктивно сменив
тему.-- Тебе не накладно кормить меня, здорового мужика? Ты же
одна, я вижу...
Она вздохнула с облегчением. Уже увереннее вытерла лужицу,
придвинула к нему чашку.
-- Не тревожься,-- ответила она певуче.-- Когда тебя
принесли, в городище так и порешили, что у меня полежишь. У
других забот багато: дети, скот, фамилии. А я одна, могу за
тобой ходить. Как вишь, выходила.
Вечером он долго лежал поверх одеяла. Данута, Рогнеда,
арийские и древнеславянские слова, старинный орнамент... У
русского языка четкие родственники в санскрите, но здесь
столько абсолютно одинаковых лексических единиц! Или часть
племени еще во время великого похода с Днепра или, как пишут в
энциклопедиях, "арийского завоевания Индии", откололась по
дороге и забрела в Уссурийскую тайгу, и с той поры живет
изолированно, общаясь с внешним миром лишь изредка?
Послышались шаги, открылась дверь. Данута, на ходу
расплетая косу, прошла через комнату, покосилась на него. Глаза
ее и губы улыбались.
-- Покойной ночи, мож!.. Легких снов тебе.
Она открыла дверь в соседнюю комнату, оглянулась,
помедлила. В ее глазах вспыхнул странный огонек. С той же
таинственной полуулыбкой она медленно притворила за собой
дверь.
Кварк сбросил одеяло, но сердце барабанило так, что остыть
не удавалось. В окна катили пряные запахи трав, хвои, горячей
смолы. На дальнем конце деревни лениво тявкнули собаки. В
угловое окно падал узкий лучик луны.
Уже не в силах остановиться, он слез с пошел к двери, что
тянуло как магнитом.
Солнце било в окна, прыгало яркими зайчиками. Он лежал в
ее комнате, утопал в мехах. Медвежья шкура в ногах, медвежьи --
на полу, на стенах.
Данута ласково перебирала ему волосы, журчала на ухо:
-- Ты добрый... Отдыхай. Так жалко тебя, что сердце
рвется... Ни в болести дело, душа у тебя ранетая, чуткости в
ней богато, ну вот и ранится. Ее надо выхаживать.
-- Уже,-- сказал он счастливо,-- уже заживает. Поверь,
Дана, никогда мне так спокойно и счастливо не было. Странно, но
это так.
Она погладила его по голове, поднялась.
-- Отдыхый! Я сготовлю снидати, ты пока лежи.
Он пропустил мимо ушей еще одно индоевропейское словцо,
означавшее завтрак, и только наблюдал, как она ловко
управляется с посудой. Пышущая здоровьем, румяная и белокожая,
с темными соболиными бровями и четкими классическими чертами
лица, огромными всепонимающими глазами, она вызывала щемяще
знакомое чувство. Фрески на стенах Софийского собора,
древнерусские иконы, что-то еще полузабытое, древнее...
Но впервые не было нервного напряжения при столкновениях с
непонятным. Впервые никуда не спешил, ничто не висело над ним,
никто не требовал бросить все срочное и делать сверхсрочное.
Неужели, чтобы обрести спокойствие души, необходимо попасть в
самую глубину Уссурийской тайги?
С улицы несся мальчишеский крик. Мимо окон промчалась
целая ватага.
-- И не надоест им,-- заметил он.
Она коротко взглянула в окно, и он удивился печали на ее
лице.
-- У тебя детей не было? -- вырвалось у него, и тут же
пожалел.
Она ответила, помедлив:
-- Были.
Ее руки, как поршни, размеренно месили тесто.
-- Прости меня, пожалуйста.
-- Не за что,-- ответила она грустно.-- Такова уж наша
суть, хочется детей ще и ще. Для них жием.
Он поднялся, достал воды из колодца, умылся. Прибежала
соседка, бойкая, смешливая, вежливо поздоровалась и
затараторила, кося любопытным глазом на Кварка:
-- Дануточка, сказывают, что Иваш, Савкин сын, к Рогнеде
думает итить! На яблочный спас сватов зашлет, заручины справит!
А младший Савкин на лесоразработки хочет податься, а то, грит,
ни баб свободных, ни кина, одна тоска зеленая!.. А еще бабка
Маланья нашептала, что у Гиды дочка родится. Там уже все бабы
собрались, воды накипятили, ждут...
Чмокнула Дануту в щеку и унеслась, подвижная, как ртутная
капелька. Данута поставила на стол рыбу, жареное мясо, зелень.
Кварк уже глотал голодную слюну. Данута перехватила его взгляд,
сказала:
-- Йиж, теперь поправишься за день-два.
Они заканчивали трапезу, Кварк с наслаждением пил парное
молоко из глиняной чашки, и в это время на улице раздался
радостный крик. Данута прислушалась, охнула и бросилась к
дверям.
-- Случилось что? -- спросил Кварк встревожено.
Она ответила уже с порога:
-- У Гиды родилась девочка!
И такая жгучая зависть была в ее голосе, что он так и
остался в комнате с раскрытым ртом.
Прогремела под окном частая дробь шагов, мелькнул ее
красный платок. Вдалеке запиликала гармошка, отчаянно
взвизгнула свинья и умолкла на высокой ноте.
Кварк задумчиво походил по комнате взад-вперед. Почему
такой восторг? Хоть девочки и рождаются реже, зато потом по
числу сравниваются с мальчиками, их даже становится больше --
ведь мальчики чаще гибнут от болезней, аварий...
Калитка стукнула только через час. Данута вбежала
раскрасневшаяся, схватила ребенку на зубок, умчалась снова.
Кварк шагнул к окну, проводил ее взглядом. Она не шла, а
летела.
Ночью, когда воздух посвежел и звезды уже засеяли весь
чернозем неба, Данута вернулась, тихонько прошла на цыпочках по
горнице, остановилась нерешительно у постели Кварка.
Кварк протянул руку, привлек к себе. В темноте не видел ее
лица, только ощущение родного, бесконечно дорогого пришло
разом, наполнило счастьем. Данута легла, положив голову ему на
грудь и обхватив шею руками. Он уловил в темноте, что она
улыбнулась, пощекотала его ресницами.
-- Трудно тебе с хозяйством? -- спросил он.
-- Ничо,-- ответила она неопределенно.-- Пока сын
допомагал, легче было... Да я управляюсь. Багато ли мне
надобно?
"Сын уже взрослый,-- понял он.-- Гм, думал, она
помоложе..."
Спросил, не сдержавшись:
-- А что же сын перестал помогать? Уехал?
-- Погиб,-- ответила она просто.-- На лесосплаве. Пока
молодой был, все получалось, потом оступаться почал... Попал
меж бревен.
-- Не понимаю,-- вырвалось у Кларка.-- Постарел? А сколько
ж тебе?
Дыхание ее стало скованным. Он легонько тряхнул ее, она
нехотя разлепила губы:
-- Ты пришлый, не зразумеешь.
Кварк попробовал с другого конца:
-- А еще дети у тебя были?
-- Были,-- ответила она неохотно.-- Одни мальчики. А так
бы девочку хотелось! Вон как у Гиды...
Ее голос был тих, как нежнейшее дуновение ветерка. Кварк
ощутил, что Данута из той породы, есть такая ветвь
человечества, что по самому характеру ли, рождению или
воспитанию, на ложь не способны, пусть даже во спасение,
