как при эффекте ускоренной съемки движения убийцы завораживали ее, и
вместе со страхом усиливали и без того овладевшее ею оцепенение.
А безумец-душитель шагал, шагал, шагал...
Легкое прикосновение пронзило ее электрическим током - если бы не
чьи-то руки, загадочно возникшие за ее спиной, девушка, наверное,
выбросилась бы из окна.
И все же...
Пронзившая ее мысль ушибла не слабее: к ней притронулся не ленивый
убийца, а третий совершенно посторонний невесть каким чудом оказавшийся на
карнизе, и силой поднимающий ее теперь за плечи.
- Не бойтесь, я вам сейчас помогу, - услышала она не знакомый голос и
выпрямилась, вскакивая на подоконник. - Теперь - влево... Держитесь за
меня!
Сон продолжался... если бы это было сном!
Ступив на карниз, девушка слабо вскрикнула - распахнувшаяся перед ней
высота чуть не привела ее в чувство. Надо было уходить от окна, в котором
уже ясно было заметно движение убийцы, и уходить как можно быстрее, но
карниз оказался не много шире ее ладони, не раз удостаивавшейся от
пациентов комплиментов за изящество.
- Не смотри вниз, - негромко посоветовал ей незнакомец. - Я тебя
подстрахую...
Кажется, Альбина кивнула ему в ответ и под прикрытием его не надежной
в общем-то, но успокаивающе уверенной руки, сделала шаг в сторону, а затем
еще один, и еще...
Она не видела лица неожиданного спасителя; как недавно дверь в
"сестринской" все полнее ее занимал кирпич: ноздреватый, старый, кое-где
подзелененный городским мхом-недоростком.
- Так, мадам... - вот мы и у цели, - сообщил ей незнакомец. - Позади
вас лестница... Пожалуй, я перелезу на нее первым, а потом подсажу вас...
Альбина кивнула, на этот раз уже разборчивей. Кое-какие мысли уже
ожили в ее голове, но по большей части бестолковые - ей вспомнилось вдруг,
что Рудольф каждое лето уходил в горы с гляциологами, и она еще
поражалась, как это люди могут куда-то лазать, а вот теперь ей самой
приходиться пробираться к пожарной лестнице по не надежному карнизу... Да
скажи ей кто о такой возможности пару часов назад, она подняла бы его на
смех!
- Здесь есть перекладинка... Подними руку - вот так... так тебе будет
удобней держаться, - продолжал неизвестный друг, и Альбина, зажмурившись
на миг, чтобы ненароком не взглянуть вниз, выполнила его приказание, тот
час ощутив под своей ладонью прочный рубчатый штырь. - Все, я теперь
перелажу...
Альбина едва ли не повисла на штыре (кажется, он являлся подпоркой
самой лестницы), вцепившись в металл с какой-то особенной жадностью: до
сих пор она держалась не понятно за что, и только отупение еще не
прошедшее до конца, не позволило ей испугаться и упасть. А еще через
секунду эта железяка спасла ее от очень вероятной гибели: совсем рядом
послышался довольно выразительный шум, заставивший девушку дернутся в
сторону и вскрикнуть - это душитель, не рассчитав, шагнул через
подоконник, уже в воздухе попробовал ухватиться за раму, но опоздал и
понесся к асфальту, разрывая воздух своим телом - факт, так и не попавший
в его историю болезни.
- Смелее, мадам, не смотрите по сторонам... Ручку, пожалуйста... -
незнакомец говорил нарочито бодро и в то же время приглушенно, словно
опасаясь, что его слова будут услышаны кем-то посторонним. - Нет, лучше не
так... Вы не возражаете, если я притронусь к вашей ножке, мэм? Ее придется
не много задрать, чтобы вы смогли встать на лестницу...
Альбина попробовала сказать "да", издав неопределенное мычание, и,
наконец, просто сильней обхватила штырь руками, отрывая от карниза левую
ногу.
Через пару секунд девушка уже карабкалась вверх по пожарной лестнице,
попутно удивляясь, почему перекладины такие мокрые и холодные.
- И снова я попрошу у вас ручку, мэм! - уже громче и веселей
потребовал незнакомец на крыше, разворачиваясь к ней лицом на крыше. Из
последних сил Альбина перешагнула через бортик, испуганно оглянулась
назад, прежде чем руки незваного спасителя успели оттащить ее от края, и
ноги ее вдруг подкосились, заставляя опуститься на ржавую жесть. Некоторое
время она сидела и дрожала от внезапно подступивших рыданий, а незнакомец
неумело и неловко гладил ее по плечу, бормоча бессмысленное "успокойтесь".
Продолжалось это не долго; Чуть-чуть выплеснув из себя нервное
напряжение, Альбина вытерла рукавом медицинского халата глаза, всхлипнула
напоследок, и поняла, что пришла в себя окончательно.
- Простите, - пролепетала она, поднимая раскрасневшееся лицо ему на
встречу.
Первое, что она разглядела были глаза. Небольшие, неясного цвета -
светло-карие с прозеленью, - они смотрели добродушно, как у клоуна
(Альбине невольно стало стыдно за такую несолидную ассоциацию), и в то же
время казались очень грустными. В незнакомце и в самом деле было нечто
клоунское, почти карикатурное и аляповатое; мышиного цвета волосы, средней
длинны, вроде бы редкие торчали во все стороны, самой широкой частью очень
вытянутого лица с ромбовидным овалом, оказывались скулы, совсем не
напоминавшие при этом монголоидные: зрительный эффект такого рода возникал
из-за втянутых щек; кроме того незнакомец обладал длинным носом с
горбинкой и большим ртом, почти лишенном губ. Редкие беспорядочные морщины
свидетельствовали о том, что он лет на десять как минимум старше Рудольфа,
но манера держаться, насколько Альбина могла судить о ней, скорей подошла
бы совсем зеленому пацану вроде "братишки". Еще было в нем нечто сразу
располагающее к себе, но слабо поддающееся словесному описанию; короче,
это был явно добродушный чудак.
- Что, выревелась? - подмигнул он, и улыбка в буквальном смысле этого
слова дотянулась до ушей, что, впрочем, было не так сложно при столь узкой
нижней части лица, как у него. - Ну и прекрасно.
- Это... это кошмар, - затрясла головой Альбина. - Я в отчаянии, я...
я просто ни чего не понимаю. Эти люди... вообще все это...
Она снова всхлипнула.
- Да, ситуация трудно перевариваемая, - хмыкнул незнакомец. - Но ты
жива, и это уже причина для успокоения.
- Жива... - повторила Альбина, чувствуя на языке непривычную тяжесть
этого слова. - Нет, я ничего не могу понять.
- А кто вас заставляет что-либо понимать? - просто спросил он,
присаживаясь на корточки.
Альбина пристально посмотрела на него, силясь понять, что он хочет
этим сказать, и... ей снова стало не по себе.
На худых плечах ее спасителя неловко болталась синяя пижама!
3
...И все же эту дорожную катастрофу ему не подстраивал никто.
Утверждать что этого человека убили - такая же ошибка, как и считать, что
в смерти никто не был виноват. Дежурный у входа в министерство медицины
засвидетельствовал, что Канн был не в себе, когда выбегал из
конференц-зала. что на нем лица не было, и что он не смог даже сразу
открыть дверцу своей машины. Далеко ли в таком состоянии до беды? С другой
стороны - Министерство медицины - не мафия, если подразумевать под этим
словом хорошо вооруженную преступную организацию с целым штатом наемных
убийц, чтобы это руководство смогло сработать так оперативно, появись у
него вообще такое желание: Канн ухитрился врезаться в грузовик всего через
два квартала, выскочив из переулка на красный свет...
И все же, если слух о том что профессора убрали, возник, для этого
имелись свои причины. Во всяком, случае одна была очевидна: слишком многие
были свидетелями скандала, учиненного Канном на конференции за несколько
минут до трагической гибели. Да и кричал он главным образом о том, что в
министерстве и вообще медицинских обществах собрались сплошные
преступники, которых он лично в ближайшее время выведет на чистую воду.
Правда, те кто знал Канна получше, не придавал его заявлению особого
значения: таков был этот человек. Покойный профессор был практикующим
психиатром с правом на занятия частной практикой, а постоянно общаться с
людьми психически не нормальными и уберечься самому от отдельных
аффективных реакций довольно сложно, если возможно вообще. Даже в
отдельных научных спорах, там, где кто другой ограничился бы замечанием
типа "Вы не правы", Канн мог обвинить оппонента во всех смертных грехах -
если, разумеется, считал его здоровым: со своими пациентами профессор
бывал на удивление корректен и тих.
В медицинских кругах ходил даже анекдот о неком гражданине, который
пошел провериться к психиатру после того как Канн беспричинно вежливо
осведомился, как у него идут дела.
Скорее всего, последняя история была выдумкой, но натуру покойного
профессора отражала она хорошо.
Доподлинно о событиях, предшествовавших его гибели известно одно:
другой профессор, из провинции, сделал сообщение о том, что в его городке
зафиксировано одновременно несколько случаев неизвестного науке
инфекционного заболевания, сопровождающимся резко выраженным психическим
расстройством, выражающимся в весьма агрессивных и даже опасных для
окружающих формах ("Возможно, - возглашал с кафедры курносый толстячок, -
в этот момент они воображают себя боа-констрикторами..."). При этом была
зачитана и ставшая в последствии знаменитой, копия истории болезни все
того же М.
Не успел докладчик вернуться на место, как в центр зала выскочил
Канн, и, тряся бородой и хилыми кулаками, потребовал введения в город
особого санитарного режима, вплоть до полной карантинной изоляции области.
Вслед за этим последовали и обычные для его репертуара обвинения в
поголовном дилетантстве медиков, рвачестве и так далее - на разоблачения
подобного рода неистовый профессор никогда не скупился. Это-то все
испортило.
Если бы Канн спокойно изложил свои соображения и доводы, объяснил,
почему у него возникли нехорошие предчувствия, его выслушали бы в всерьез
и, возможно, сделали свои выводы.
Беда Канна заключалась в том, что он был почти гениален, а потому -
амбициозен и нетерпим. Если его осеняла идея, он не мог взять в толк,
почему свой ход мыслей он должен кому-то еще объяснять: для него же самого
все звучало ясным, как дважды два. Это наталкивало его на мысль, что
собеседнику лень пошевелить мозгами.
"Да чего еще можно ожидать от этих (... и т.д., и т.п.) заполонивших
медицину!"
(Впрочем, в еще большее буйство он впадал, когда оказывалось, что его
выстраданные и выношенные в душе открытия уже были кем-то совершены до
него. Правда, Канн никогда не позволял себе обругать опередившего его
коллегу - тут надо отдать должное его определенному благородству - зато в
таких случае доставалось редакторам медицинских журналов и патентным бюро,
а также лицам, случайно подвернувшимся под руку, вроде не слишком
вежливого таксиста, подавшего на профессора потом в суд за "нанесение
оскорбления действием".)
Вот такой был этот прославившийся после своей смерти пророк, в
отличие от другого пророка, тоже упомянутого в этой истории но в Историю,
как в науку, почему-то не вошедшего.
Но - об этом позже, а сейчас следует вернуться к Канну и его
злосчастному выступлению.
По одной из версий и великий Галилей пострадал не столько за то, что
поверил в обычность нашей старушки-Земли и лишил ее звания центра
вселенной, сколько потому, что, гордясь своим знанием, принялся ничтоже
сумняшеся лажать все свято чтимые прежние авторитеты, и последнее пришлось
ему гораздо больше по душе, чем делиться с ними научными доказательствами
своей правоты. А ведь открытие его тогда отнюдь не выглядело очевидным: да
