1933-ем году) о Детях и Молодых Особах, термин "гэрл-чайльд" (т.
е. девочка) определяется, как "лицо женского пола, имеющее от
роду свыше восьми и меньше четырнадцати лет" (после чего, от
четырнадцати до семнадцати, статут определяет это лицо как
"молодую особу"). С другой стороны, в Америке, а именно в
Массачусетсе; термин "уэйуард чайльд" (непутевое дитя) относится
технически к девочке между семью и семнадцатью годами, которая
"общается с порочными и безнравственными лицами". Хью Броутон,
полемический писатель времен Джемса Первого, доказал, что Рахаб
была блудницей в десять лет. Все это крайне интересно, и я
допускаю, что вы уже видите, как у меня пенится рот перед
припадком - но нет, ничего не пенится, я просто пускаю выщелком
разноцветные блошки счастливых мыслей в соответствующую чашечку.
Вот еще картинки. Вот Виргилий, который (цитирую старого
английского поэта) "нимфетку в тоне пел одном", хотя по всей
вероятности предпочитал перитон мальчика. Вот две из еще
несозревших дочек короля Ахнатена и его королевы Нефертити, у
которых было шесть таких - нильских, бритоголовых, голеньких
(ничего, кроме множества рядов бус), с мягкими коричневыми
щенячьими брюшками, с длинными эбеновыми глазами, спокойно
расположившиеся на подушках и совершенно целые после трех тысяч
лет. Вот ряд десятилетних невест, которых принуждают сесть на
фасциний - кол из слоновой кости в храмах классического
образования. Брак и сожительство с детьми встречаются еще
довольно часто в некоторых областях Индии. Так,
восьмидесятилетние старики-лепчанцы сочетаются с восьмилетними
девочками, и кому какое дело. В конце концов Данте безумно
влюбился в свою Беатриче, когда минуло только девять лет ей,
такой искрящейся, крашеной, прелестной, в пунцовом платье с
дорогими каменьями, а было это в 1274-ом году, во Флоренции, на
частном пиру, в веселом мае месяце. Когда же Петрарка безумно
влюбился в свою Лаурину, она была белокурой нимфеткой двенадцати
лет, бежавшей на ветру, сквозь пыль и цветень, сама как летящий
цветок, среди прекрасной равнины, видимой с Воклюзских холмов.
Но давайте будем чопорными и культурными. Гумберт Гумберт
усердно старался быть хорошим. Ей-Богу, старался. Он относился
крайне бережно к обыкновенным детям, к их чистоте, открытой
обидам, и ни при каких обстоятельствах не посягнул бы на
невинность ребенка, если была хотя бы отдаленнейшая возможность
скандала. Но как билось у бедняги сердце, когда среди невинной
детской толпы он замечал ребенка-демона, "enfant charmante et
fourbe" - глаза с поволокой, яркие губы, десять лет каторги,
коли покажешь ей, что глядишь на нее. Так шла жизнь. Гумберт был
вполне способен иметь сношения с Евой, но Лилит была той, о ком
он мечтал. Почкообразная стадия в развитии грудей рано (в 10
7/10 лет) наступает в череде соматических изменений,
сопровождающих приближение половой зрелости. А следующий
известный нам признак - это первое появление (в 11 2/10 лет)
пигментированных волосков. Моя чашечка полным-полна блошек.
Кораблекрушение. Коралловый остров. Я один с озябшей дочкой
утонувшего пассажира. Душенька, ведь это только игра! Какие
чудесные приключения я, бывало, воображы, сидя на твердой скамье
в городском парке и притворяясь погруженным в мреющую книгу.
Вокруг мирного эрудита свободно резвились нимфетки, как если бы
он был приглядевшейся парковой статуей или частью светотени под
старым деревом. Как-то раз совершенная красотка в шотландской
юбочке с грохотом поставила тяжеловооруженную ногу подле меня на
скамейку, дабы окунуть в меня свои голые руки и затянуть ремень
роликового конька - и я растворился в солнечных пятнах, заменяя
книжкой фиговый лист, между тем как ее русые локоны падали ей на
поцарапанное колено, и древесная тень, которую я с нею делил,
пульсировала и таяла на ее икре, сиявшей так близко от моей
хамелеоновой щеки. Другой раз рыжеволосая школьница повисла надо
мною в вагоне метро, и оранжевый пушок у нее под мышкой был
откровением, оставшимся на много недель у меня в крови. Я бы мог
пересказать немало такого рода односторонних миниатюрных
романов. Окончание некоторых из них бывало приправлено адовым
снадобием. Бывало, например, я замечал с балкона ночью, в
освещенном окне через улицу, нимфетку, раздевающуюся перед
услужливым зеркалом. В этой обособленности, в этом отдалении
видение приобретало невероятно пряную прелесть, которая
заставляла меня, балконного зрителя, нестись во весь опор к
своему одинокому утолению. Но с бесовской внезапностью нежный
узор наготы, уже принявший от меня дар поклонения, превращался в
озаренный лампой отвратительно голый локоть мужчины в исподнем
белье, читающего газету у отворенного окна в жаркой, влажной,
безнадежной летней ночи.
Скакание через веревочку. Скакание на одной ноге по
размеченной мелом панели. Незабвенная старуха в черном, которая
сидела рядом со мной на парковой скамье, на пыточной скамье
моего блаженства (нимфетка подо мной старалась нащупать
укатившийся стеклянный шарик), и которая спросила меня - наглая
ведьма - не болит ли у меня живот. Ах, оставьте меня в моем
зацветающем парке, в моем мшистом саду. Пусть играют они вокруг
меня вечно, никогда не взрослея.
б
Кстати: я часто спрашивал себя, что случалось с ними потом, с
этими нимфетками. В нашем чугунно-решетчатом мире причин и
следствий, не могло ли содрогание, мною выкраденное у них,
отразиться на их будущем? Вот, была моей - и никогда не узнает.
Хорошо. Но не скажется ли это впоследствии, не напортил ли я ей
как-нибудь в ее дальнейшей судьбе тем, что вовлек ее образ в
свое тайное сладострастие? О, это было и будет предметом великих
и ужасных сомнений!
Я выяснил, однако, во что они превращаются, эти обаятельные,
сумасводящие нимфетки, когда подрастают. Помнится, брел я как-то
под вечер по оживленной улице, весною, в центре Парижа.
Тоненькая девушка небольшого роста прошла мимо меня скорым
тропотком на высоких каблучках; мы одновременно оглянулись; она
остановилась, и я подошел к ней. Голова. ее едва доходила до
моей нагрудной шерсти; личико было круглое, с ямочками, какое
часто встречается у молодых француженок. Мне понравились ее
длинные ресницы и жемчужно-серый tailleur, облегавший ее юное
тело, которое еще хранило (вот это-то и было нимфическим эхом,
холодком наслаждения, взмывом в чреслах) что-то детское,
примешивавшееся к профессиональному frbtillement ее маленького
ловкого зада. Я осведомился о ее цене, и она немедленно ответила
с музыкальной серебряной точностью (птица - сущая птица!):
"Cent". Я попробовал поторговаться, но она оценила дикое глухое
желание у меня в глазах, устремленных с такой высоты на ее
круглый лобик и зачаточную шляпу (букетик да бант): "Tant pis",
- произнесла она, перемигнув, и сделала вид, что уходит. Я
подумал: ведь всего три года тому назад я мог видеть, как она
возвращается домой из школы! Эта картина решила дело. Она повела
меня вверх по обычной крутой лестнице с обычным сигналом звонка,
уведомлямщим господина, не желающего встретить другого
господина, что путь свободен или несвободен - унылый путь к
гнусной комнатке, состоящей из кровати и биде. Как обычно, она
прежде всего потребовала свой petit cadeau, и, как обычно, я
спросил ее имя (Monique) и возраст (восемнадцать). Я был отлично
знаком с банальными ухватками проституток: ото всех них слышишь
это dixhuit - четкое чирикание с ноткой мечтательного обмана,
которое они издают, бедняжки, до десяти раз в сутки. Но в данном
случае было ясно, что Моника скорее прибавляет, чем убавляет
себе годика два. Это я вывел из многих подробностей ее
компактного, как бы точеного и до странности неразвитого тела.
Поразительно быстро раздевшись, она постояла с минуту у окна,
наполовину завернувшись в мутную кисею занавески, слушая с
детским удовольствием (что в книге было бы халтурой) шарманщика,
игравшего в уже налитом сумерками дворе. Когда я осмотрел ее
ручки и обратил ее внимание на грязные ногти, она проговорила,
простодушно нахмурясь: "Oui, се n'est pas bien", - и пошла было
к рукомойнику, но я сказал, что это неважно, совершенно неважно.
Со своими подстриженными темными волосами, светло-серым взором и
бледной кожей она была исключительно очаровательна. Бедра у нее
были не шире, чем у присевшего на корточки мальчика. Более того,
я без колебания могу утверждать (и вот, собственно, почему я так
благодарно длю это пребывание с маленькой Моникой в
кисейно-серой келье воспоминания), что из тех восьмидесяти или
девяноста шлюх, которые в разное время по моей просьбе мною
занимались, она была единственной, давшей мне укол истинного
наслаждения. "Il etait malin, celui, qui а invente се truc-la",
любезно заметила она и вернулась в одетое состояние с той же
высокого стиля быстротой, с которой из него вышла.
Я спросил, не даст ли она мне еще одно, более основательное,
свидание в тот же вечер, и она обещала встретить меня около
углового кафэ, прибавив, что в течение всей своей маленькой
жизни никогда еще никого не надула. Мы возвратились в ту же
комнату. Я не мог удержаться, чтобы не сказать ей, какая она
хорошенькая, на что она ответила скромно: "Tu es bien gentil de
dire cа", - а потом, заметив то, что я заметил сам в зеркале,
отражавшем наш тесный Эдем, а именно: ужасную гримасу нежности,
искривившую мне рот, исполнительная Моника (о, она несомненно
была в свое время нимфеткой!) захотела узнать, не стереть ли ей,
avant qu'on se couche, слой краски с губ на случай, если захочу
поцеловать ее. Конечно, захочу. С нею я дал себе волю в большей
степени, чем с какой-либо другой молодой гетерой, и в ту ночь
мое последнее впечатление от Моники и ее длинных ресниц отзывает
чем-то веселым, чего нет в других воспоминаниях, связанных с
моей унизительной, убогой и угрюмой половой жизнью. Вид у нее
был необыкновенно довольный, когда я дал ей пятьдесят франков
сверх уговора, после чего она засеменила в ночную апрельскую
морось с тяжелым Гумбертом, валившим следом за ее узкой спиной.
Остановившись перед витриной, она произнесла с большим смаком:
"Je vais m'acheter des bas!" - и не дай мне Бог когда-либо
забыть маленький лопающийся звук детских губ этой парижаночки на
слове "bas", произнесенном ею так сочно, что "а" чуть не
превратилось в краткое бойкое "о".
Следующее наше свидание состоялось на другой день, в два
пятнадцать пополудни у меня на квартире, но оно оказалось менее
удовлетворительным: за ночь она как бы повзрослела, перешла в
старший класс и к тому же была сильно простужена. Заразившись от
нее насморком, я отменил четвертую встречу - да, впрочем, и рад
был прервать рост чувства, угрожавшего обременить меня
душераздирающими грезами и вялым разочарованием. Так пускай же
она останется гладкой тонкой Моникой - такой, какою она была в
продолжение тех двух-трех минут, когда беспризорная нимфетка
просвечивала сквозь деловитую молодую проститутку.
Мое недолгое с нею знакомство навело меня на ряд мыслей,
которые верно покажутся довольно очевидными читателю, знающему
толк в этих делах. По объявлению в непристойном журнальчике я
очутился, в один предприимчивый день, в конторе некоей Mlle
Edith, которая начала с того, что предложила мне выбрать себе
спутницу жизни из собрания довольно формальных фотографий в
довольно засаленном альбоме ("Regardez-moi cette belle brune?" -
