ли слове "маска" кроется разгадка? Или всегда есть наслаждение в
кружевной тайне, в струящейся вуали, сквозь которую глаза,
знакомые только тебе, избраннику, мимоходом улыбаются тебе
одному? А кроме того, я могу так ясно представить себе остальную
часть этого красочного класса вокруг моей дымчато-розовой,
долорозовой голубки. Вижу Грацию Анджель и ее спелые прыщики;
Джинни Мак-Ку и ее отсталую ногу; Кларка, изнуренного онанизмом;
Дункана, зловонного шута; Агнесу с ее изгрызанными ноггями;
Виолу с угреватым лицом и упругим бюстом; хорошенькую Розалину;
темноволосую Розу; очаровательную Стеллу, которая дает себя
трогать чужим мужчинам; Вилльямса, задиру и вора; Флейшмана,
которого жалею, как всякого изгоя. А вот среди них - она,
потерянная в их толпе, сосущая карандаш, ненавидимая
наставницами, съедаемая глазами всех мальчишек, направленными на
ее волосы и шею, моя Лолита.
Пятница. Мечтаю о какой-нибудь ужасающей катастрофе. О
землетрясении. О грандиозном взрыве. Ее мать неопрятно, но
мгновенно и окончательно изъята вместе со всеми остальными
людьми на много миль вокруг. Лолита подвывает у меня в объятиях.
Освобожденный, я обладаю ею среди развалин. Ее удивление. Мои
объяснения. Наглядные примеры, сопровождаемые животными звуками.
Все это досужие, дурацкие вымыслы! Не будь Гумберт трусом, он бы
мог потешиться ею мерзейшим образом (воспользовавшись ее
посещениями - вчера, например, когда она снова была у меня,
показывала свои рисунки - образцы школьного искусства). Гумберт
Смелый мог бы предложить ей взятку без всякого риска. Человек же
попроще - и попрактичнее - здраво удовлетворился бы
коммерческими эрзацами, но для этого нужно знать, куда
обратиться, а я не знаю. Несмотря на мужественную мою
наружность, я ужасно робок. Моя романтическая душа вся трясется
от какого-то липкого озноба при одной мысли, что можно нарваться
на грязную ужасную историю. Вспоминаются мне похабные морские
чудовища, кричавшие 'Mais allez-у, allez-у!", Аннабелла,
подпрыгивающая на одной ноге, чтобы натянуть трусики; и я, в
тошной ярости, пытающийся ее заслонить.
То же число, но позже, гораздо позже. Я зажег свет -
хотелось записать сон. Происхождение его мне ясно. За обедом
Гейзиха изволила объявить, что поскольку метеорологическое бюро
обещает солнце на конец недели, мы поедем на озеро в воскресенье
после церкви. Лежа в постели и перед сном распаляя себя мечтами,
я обдумывал окончательный план, как бы получше использовать
предстоящий пикник. Я вполне отдавал себе отчет в том, что
мамаша Гейз ненавидит мою голубку за ее увлечение мной. Я
замышлял так провести день на озере, чтобы ублажить и мамашу.
Решил, что буду разговаривать только с ней, но в благоприятную
минуту скажу, что оставил часики или темные очки вон там в
перелеске - и немедленно углублюсь в чащу с моей нимфеткой. Туг
явь стушевалась, и поход за очками на Очковом озере превратился
в тихую маленькую оргию со странно опытной, веселенькой и
покладистой Лолитой, ведущей себя так, как мой разум знал, что
она отнюдь не могла бы себя вести в действительности. На заре я
проглотил снотворную пилюлю и увидел сон, оказавшийся не столько
продолжением, сколько пародией моего мечтания. Я увидел с
многозначительной ясностью озеро, которого я никогда еще не
посещал: оно было подернуто пеленой изумрудного льда, в котором
эскимос с выщербленным оспой лицом тщетно старался киркой
сделать прорубь, хотя по щебеночным его берегам цвели импортные
олеандры и мимозы. Не сомневаюсь, что доктор Биянка Шварцман
вознаградила бы меня целым мешком австрийских шиллингов, ежели
бы я прибавил этот либидосон к ее либидосье. К сожалению,
остальная его часть была откровенно эклектической. Гейзиха и
Гейзочка ехали верхом вокруг озера, и я тоже ехал, прилежно
подскакивая раскорякой, хотя между ногами вместо лошади был
всего лишь упругий воздух - небольшое упущение, плод
рассеянности режиссера сна.
Суббота. Сердце у меня все еще колотится. Я все еще извиваюсь
и тихонько мычу от вспоминаемой неловкости.
Вид со спины. Полоска золотистой кожи между белой майкой и
белыми трусиками. Перегнувшись через подоконник, она обрывает
машинально листья с тополя, доходящего до окна, увлеченная
стремительной беседой с мальчиком, разносящим газеты (кажется,
Кеннет Найт), который стоит внизу, только что пустив свернутый
"Рамздэль Джорнал ' звучным, точно рассчитанным швырком на
ступень нашего крыльца. Я начал к ней подкрадываться
"искалеченной караморой", как выражаются пантомимисты. Мои
конечности были выгнутыми поверхностями, между которыми -
скорее, чем на которых - я медленно подползал, пользуясь
каким-то нейтральным средством передвижения: Подбитый паук
Гумберт. Мне потребовалось Бог знает сколько времени, чтобы
добраться до нее. Я ее видел как бы через суживающийся конец
подзорной трубы и к ее тугому задку приближался, как паралитик с
бескостными, вывороченными членами, движимый ужасным напряжением
воли. Наконец я оказался как раз позади нее; но тут мне явилась
несчастная мысль - выказать мнимое озорство - тряхнуть ее за
шиворот, что ли, - дабы скрыть свою настоящую игру, и она кратко
и визгливо сказала: "Отстаньте!" (что было прегрубо), - и, жутко
осклабясь, Гумберт Смиренный отступил, меж тем как дрянная
девчонка продолжала верещать, склоняясь над улицей.
Но теперь послушайте, что произошло потом. После завтрака я
полулежал в низком садовом кресле, пытаясь читать. Вдруг две
ловкие ладошки легли мне на глаза: это она подкралась сзади, как
бы повторяя, в порядке балетных сцен, мой утренний маневр. Ее
пальцы, старавшиеся загородить солнце, просвечивали кармином, и
она судорожно хохотала и дергалась так и сяк, пока я закидывал
руку то в сторону, то назад, не выходя при этом из лежачего
положения. Я проезжал рукой по ее быстрым и как бы
похохатывающим ногам, и книга соскользнула с меня, как санки, и
мистрис Гейз, прогуливаясь, подошла и снисходительно сказала: "А
вы просто шлепните ее хорошенько, если она вам мешает в ваших
размышлениях. Как я люблю этот сад", продолжала она без
восклицательного знака. "А это солнце, разве это не рай
(вопросительный знак тоже отсутствует)". И со вздохом
притворного блаженства несносная дама опустилась на траву и
загляделась на небо, опираясь на распяленные за спиной руки, и
вдруг старый серый теннисный мяч прыгнул через нее, и из дома
донесся несколько надменный голос Лолиты: "Pardonne, maman. Я не
в тебя метила". Разумеется, нет, моя жаркая, шелковистая
прелесть!
12
На этом кончались записи в дневнике.
Из них следует, что, несмотря на всю изобретательность
дьявола, схема была ежедневно та же: он начинал с того, что
соблазнял меня, а затем перечил мне, оставляя меня с тупой болью
в самом корне моего состава. Я знал точно, что я хотел сделать и
как это сделать, не нарушая чистоты маленькой девочки. В конце
концов у меня уже был некоторый опыт за долгие годы обращения с
собственной манией. Мне случалось вприглядку обладать
испещренными светотенью нимфетками в публичных парках; случалось
протискиваться с осмотрительностью гнусного сластолюбца в тот
теснейший теплейший конец городского автобуса, где повисала на
ремнях орава школьниц. Но теперь, в продолжение почти трех
недель, всем моим жалким ухищрениям чинились препятствия.
Виновницей этих препон бывала обычно Гейзиха (которая, да
отметит читатель, скорее опасалась, как бы Лолита не получила
удовольствия от общения со мной, чем того, чтобы я насладился
Лолитой). Дикая страсть, которая разрослась во мне к этой
нимфетке - к первой в жизни нимфетке, до которой я, наконец, мог
доскрестись неуклюжими, ноющими, робкими когтями - меня бы
несомненно загнала опять в санаторию, кабы дьявол не смекнул,
что ему надобно мне дать небольшое удовлетворение, ежели он
желает, чтобы я ему еще послужил игралищем.
Читатель также заметил и другое: занятный мираж озера. Было
бы логично со стороны мистера Мак-Фатума (как хочу наречь моего
дьявола) приготовить мне небольшой гостинец на обетованном
бережку, в предусмотренном сосняке. На самом-то деле в затее
Гейзихи крылся подвох: она не предупредила меня, что Розочка
Гамильтон (прехорошенькая смуглянка) тоже поедет на пикник и что
нимфетки будут шептаться в сторонке, и играть в сторонке, и
веселиться совершенно отдельно от нас - между тем как мистрис
Гейз и ее красавец жилец будут чинно беседовать в полураздетом
виде вдали от любопытных глаз. Глаза все же подсматривали и
языки болтали.
Что за диковинная штука - жизнь! Мы норовим восстановить
против себя как раз те силы рока, которые мы хотели бы
задобрить. Перед моим приездом моя хозяйка предполагала позвать
старую деву, по имени Фален (ее мать когда-то служила у Гейзихи
в семье кухаркой), чтобы та поселилась с Лолитой и мной, между
тем как сама хозяйка, конторщица по натуре, нашла бы себе службу
в большом городе. Она представила себе все устройство очень
ясно: въезжает сутулый, в очках, герр Гумберт со своими
среднеевропейскими сундуками и принимается обрастать пылью в
дебрях дома, заслонившись грудой ветхих книг; никем не любимая
неказистая дочка находится под строгим присмотром мисс Фален,
которая однажды, в 1944 году, уже имела Ло под своим канючим
крылом (Ло вспоминала то лето с дрожью возмущения), а мистрис
Гейз служит в элегантной фирме. Но довольно незамысловатое
происшествие помешало выполнению плана: мисс Фален сломала себе
бедро в Саванне (Джоржия) в самый день моего прибытия в
Рамздэль.
13
Воскресный день, после уже описанной субботы, выдался столь
же погожий, как предсказывало метеорологическое бюро. Выставив
на стул, стоявший за дверью, поднос с остатками моего утреннего
завтрака (его полагалось моей доброй квартирохозяйке убрать,
когда ей будет удобно), я подкрался к балюстраде площадки в
своих потрепаных ночных туфлях (единственное, что есть у меня
потрепанного), прислушался и выяснил следующее.
Был опять скандал. Мистрис Гамильтон сообщила по телефону,
что у ее дочки "температура". Мистрис Гейз сообщила своей дочке,
что, значит, пикник придется отложить. Пылкая маленькая Гейз
сообщила большой холодной Гейзихе, что если так, то она не
поедет с нею в церковь. Мать сказала: "Отлично" - и уехала одна.
На площадку я вышел сразу после бритья, с мылом в ушах, все
еще в белой пижаме с васильковым (не лиловым) узором на спине. Я
немедленно стер мыльную пену, надушил волосы на голове и под
мышками, надел фиолетовый шелковый халат и, нервно напевая себе
под нос, отправился вниз в поисках Лолиты.
Хочу, чтобы мои ученые читатели приняли участие в сцене,
которую собираюсь снова разыграть; хочу, чтобы они рассмотрели
каждую деталь и сами убедились в том, какой осторожностью, каким
целомудрием пропитан весь этот мускатно-сладкий эпизод - если к
нему отнестись с "беспристрастной симпатией", как выразился в
частной беседе со мной мой адвокат. Итак, начнем. Передо мной -
нелегкая задача.
Главное действующее лицо: Гумберт Мурлыка. Время действия:
воскресное утро в июне. Место: залиты солнцем гостиная.
Реквизит: старая полосатая тахта, иллюстрированные журналы,
граммофон, мексиканские безделки (покойный Гарольд Е. Гейз -
царствие небесное добряку! - зачал мою душеньку в час сиэсты, в
комнате с голубыми стенами, во время свадебного путешествия в
