шлемах, которые, сосредоточенно отфыркиваясь и равномерно
разводя руками, плыли рядом по самой средине водной полосы. В
музее древностей он провел два часа, с ужасом разглядывая
пестрые саркофаги и портреты носастых египетских младенцев. Он
подолгу отдыхал в шоферских трактирах и на удобнейших скамьях в
необъятном парке. Он спускался в прохладные недра подземной
железной дороги -- и, сидя на красном кожаном сиденье, глядя на
блестящие штанги, по которым взбегала, словно золотая, ртуть,
ждал с нетерпением, чтобы оборвалась поскорей угольная чернота,
грохотавшая вдоль окон. Ему чрезвычайно хотелось найти тот
огромный магазин Драйера, о котором с таким почтением говорили
в его родном городке. Но в толстом телефонном фолианте были
только указаны дом и контора. Магазин, очевидно, назывался
как-то иначе. И не зная, что столица передвинулась на запад,
Франц бродил по центральным и северным улицам, где, по его
мнению, должны были быть наряднейшие магазины, оживленнейшая
торговля, и, замирая у витрин конфекционеров, все гадал, не это
ли магазин, где он будет служить.
Его мучило, что он ничего не смеет купить. За это короткое
время он успел уже потратить уйму денег,-- а тут Драйер исчез,
ничего как-то не известно, на душе смутно. Он попробовал
подружиться со старичком-хозяином, так настойчиво выгонявшим
его на целый день из дому,---но тот оказался неразговорчивым --
все таился в неведомой глубине квартирки. Впрочем, в первый
вечер встретив Франца в коридоре, он долго объяснял ему тайны
районного участка, дал ему какие-то бланки, куда Франц должен
был вписать свою фамилию, холост ли или женат, и где родился.
-- Кстати, я хочу вас предупредить,-- сказал старичок.--
Насчет вашей подруги... Она не должна вас посешать здесь. Я
понимаю,-- вы молоды, я сам был молод, я бы, пожалуй, смотрел
на это сквозь пальцы, с удовольствием... Но моя супруга,--она
сейчас временно в отъезде,--моя супруга не разрешает таких
посещений.
Франц, побагровев, закивал. То, что хозяин принял Марту за
его возлюбленную, и поразило его, и польстило ему чрезвычайно.
При этом он с легким волнением почувствовал, что теперь Марта и
дама в вагоне слились в один образ. Он представил себе ее
запах, ее теплые на вид губы, нежные поперечные бороздки на
горле; но сразу остановил в себе привычный наплыв вожделения.
"Она совершенно недоступна,-- подумал он спокойно.-- Недоступна
и холодна. Она живет в другом мире с богатейшим, еще сочным
мужем. Воображаю, как погнала бы в три шеи, если б я стал
предприимчив. И сразу -- разбитая карьера..." С другой же
стороны, он подумал, что какую-нибудь подругу он все-таки
непременно заведет,-- тоже крупную и темноволосую,--и в
предвидении этого решил принять некоторые .меры. Утром, когда
старичок принес ему кофе, Франц кашлянул и сказал:
-- Послушайте,-- а если б я вам немножко приплатил, вы
бы... я бы... ну, словом,-- можно было бы мне принимать, кого
хочу? -- Это еще вопрос,-- сказал старичок.
-- Несколько лишних марок,-- сказал Франц. -- Я понимаю,--
сказал старичок. -- Еще пять марок в месяц,-- сказал Франц. --
Ладно,-- кивнул старичок -- и тут-то добавил наставительно и
лукаво,--смотрите, не опоздайте на службу.
Так сразу пропал даром весь труд Марты, не стоило ей так
торговаться. Но Франц, решив приплачивать тайно, из собственных
денег, отлично почувствовал, что поступил опрометчиво. Деньги
таяли, а Драйер все не звонил. В продолжение четырех дней он с
отвращением, ровно в восемь, уходил из дому и в тумане
усталости возвращался после семи. Пресловутый проспект и улицу,
его пересекавшие, в конец ему опротивели. Матери он послал
открытку с видом этого проспекта, написал, что здоров, что
Драйер добрейший человек: незачем было пугать старушку. И
только в пятницу вечером, часов в одиннадцать, когда Франц уже
лежал в постели и говорил себе, в паническом трепете, что все
его забыли, что он совершенно один в чужом городе,-- и с
каким-то злорадством думал: "Нет, дудки! Завтра скажусь
больным, проваляюсь весь день, а вечерком махну в какие-нибудь
злачные места",-- в это мгновение постучался старичок и сонным
голосом позвал его к телефону.
Франц, страшно спеша и волнуясь, натянул на ночную рубашку
штаны, кинулся босиком в коридор, зацепился болтавшимися
подтяжками о ручку двери, рванулся, резина больно хлопнула по
уху,-- замелькали темные стены коридора, какой-то сундук успел
мимолетом хватить его по колену, и наконец райским блеском
заиграло на стене телефонное сооружение. Оттого ли, что Франц к
телефонам не привык, оттого ли, что он так был взволнован, так
запыхался,-- но сначала никак ему не удавалось разобрать голос,
лающий ему в ухо. "Сию минуту приходи ко мне на дом,--наконец
ясно сказал голос.--Слышишь? Пожалуйста, поторопись. Я тебя
жду..." -- "Ах, здравствуйте, здравствуйте..." -- залепетал
Франц, но телефон уже был пуст, С размаху повесив трубку,
Драйер опять облокотился на стол и продолжал торопливо
вписывать в большую карманную книжку все, что ему нужно завтра
сделать. Потом он взглянул на часы, соображая, что сейчас жена
должна вернуться из кинематографа. Проворной ладонью он потер
себе лоб и, хитро улыбнувшись, достал из ящика связку ключей и
трубовидный электрический фонарик с выпуклым глазом. Был он еще
в пальто,-- только что приехал домой,-- и прямо так, в пальто,
прошагал в кабинет, как он всегда это делал, когда спешил
что-нибудь записать, куда-нибудь позвонить. Теперь он шумно
отодвинул стул и, снимая на ходу мохнатое, широкое, желтое свое
пальто, прошел в переднюю, где его и повесил. Затем опустил в
огромный карман уже успокоившегося пальто ключи и фонарик. Том,
лежавший у двери, встал, потерся нежной головой о его ногу и
улегся опять. Драйер звонко заперся в уборной, где на беленой
стене дремали маленькие, состарившиеся комары, и через минуту,
уже домашней, неторопливой походкой, прошел обратно в кабинет,
а оттуда в столовую.
Там стол был накрыт, алела вестфальская ветчина на блюде,
среди мозаики ливерной колбасы. Крупный виноград, словно
налитой светом, свешивался с края вазы. Драйер оторвал ягоду,
бросил ее себе в рот, покосился на ветчину, но решил подождать
Марту. В зеркале отражалась его широкая, светло-серая спина,
теневые перехваты на сгибе рукава, желтые пряди приглаженных
волос. Он быстро обернулся, будто почувствовал, что кто-то
смотрит на него, отодвинулся, и в зеркале остался только
ярко-белый угол накрытого стола на черном фоне, где
темновато-драгоценно поблескивал хрусталь на буфете. Вдруг по
той стороне тишины раздался легчайший звук: кто-то искал в
тишине чувствительную точку; нашел; пронзил ее ударом ключа,
отчетливо повернул,-- и все оживилось: в зеркале раза два
прошло серое плечо Драйера, жадно зашагавшего вокруг ветчины;
стукнула дверь, вошла Марта, блестя глазами и крепко вытирая
нос душистым платком; за ней вошла, мягко выкидывая лапы,
совсем проснувшаяся собака.
-- Садись, садись, моя душа,--бодро воскликнул Драйер и
включил хитрый электрический ток, согревающий воду для чая.
Марта улыбалась. Вообще, последнее время она улыбалась довольно
часто, чему Драйер был несказанно рад. Она находилась в
приятном положении человека, которому в близком будущем обещано
удовольствие. Она готова была ждать некоторый срок, зная, что
удовольствие придет непременно. Нынче она вызвала маляров,
чтобы освежить фасад дома. После кинематографа она разомлела,
проголодалась и с наслаждением думала, что вот сейчас, сейчас,
утолив грубоватый вечерний голод, завалится спать.
С парадной донесся взволнованный звонок. Том резво залаял.
Марта удивленно подняла брови. Драйер с таинственным смешком
встал и, жуя на ходу, пошел открывать.
Она сидела, полуобернувшись к двери, держа на весу чашку.
Когда Франц, шутливо подталкиваемый Драйером, боком вошел в
столовую, резко остановился, щелкнул каблуками и быстро к ней
подошел, она так прекрасно улыбнулась, так жарко блеснули ее
губы, что в душе у Драйера какая-то огромная веселая толпа
оглушительно зарукоплескала, и он подумал, что уж после такой
улыбки все будет хорошо: Марта, как некогда, будет захлебываясь
рассказывать о кинематографе, о новом удивительном платье,-- и
в воскресенье, вместо тенниса (какой там теннис в дождь!), он с
нею поедет кататься верхом в шуршащем, солнечном, оранжевом
парке.
-- Прежде всего, мой дорогой Франц,-- сказал он,
пододвинув стул,-- закуси. И вот тебе рюмка коньяку.
Франц, как автомат, выбросил через стол руку, нацелясь на
протянутую рюмку, сшиб вазочку с тяжелой, коричневатой розой
("которую давно следовало убрать",-- подумала Марта), и цвелая
вода отвратительным узором растеклась по скатерти.
Он окончательно растерялся,-- и немудрено. Во-первых, он
вовсе не ожидал увидеть Марту. Ему казалось, что Драйер примет
его в кабинете и сообщит ему о важном, очень важном деле, за
которое он, Франц, тотчас должен взяться. Улыбка Марты разом
его оглушила. Он мгновенно выяснил про себя причину тревоги.
Как то семя, которое факир зарывает в землю, чтобы истошным
колдовством вытянуть из него живое дерево, просьба Марты скрыть
от Драйера их невинное похождение, просьба, на которую он тогда
едва обратил внимание, теперь, в присутствии Драйера, мгновенно
и чудовищно разрослась, обратившись в тайну, которая странно
связывала его с Мартой. Вместе с тем он вспомнил слова старичка
о подруге, и ему стало жарко, сладко и стыдно. Он попробовал
сбросить с себя наваждение, посмотреть на Марту спокойно и
весело; но встретив ее нестерпимо пристальный взгляд, он
беспомощно продолжал потапывать платком по мокрой скатерти,
несмотря на то, что Драйер смеялся и отстранял его руку. Еще
так недавно он лежал в постели,-- и вдруг теперь оказался в
поблескивающей столовой, и, как во сне, страдал оттого, что не
может остановить струйку, обогнувшую солонку и под прикрытием
края тарелки норовившую добежать до сгиба скатерти. Марта,
улыбаясь (завтра все равно нужна будет свежая скатерть),
перевела взгляд на его руки, на нежную игру суставов под
натянутой кожей,-- на трепещущие длинные пальцы и почему-то
почувствовала, что на ней не надето сегодня ничего шерстяного.
Драйер вдруг поднялся и сказал:
-- Франц,-- это может быть негостеприимно,-- но ничего не
поделаешь, уже поздно,-- нам нужно с тобой ехать...
-- Куда? -- растерянно спросил Франц, засовывая мокрый
комок платка в карман. Марта с холодным удивлением взглянула на
мужа.
-- Это ты сейчас увидишь,-- сказал Драйер, и глаза его
засветились знакомым Марте огоньком.
"Какая чепуха,-- подумала она злобно.-- Что это он
затеял?"
В передней она задержала его и скороговоркой прошептала:
-- Куда ты едешь? Куда ты едешь? Я требую, чтобы ты мне
сказал, куда ты едешь?
-- Кутить,-- весело ответил Драйер, в надежде вызвать еще
одну прекрасную улыбку.
Она дернулась; он потрепал ее по щеке и вышел. Марта
вернулась в столовую, постояла в раздумье за стулом, на котором
только что сидел Франц; потом с раздражением приподняла
скатерть там, где была пролита вода, и подложила под скатерть
тарелку. В зеркале отразилось ее зеленое платье, нежная шея под
темной тяжестью шиньона, блеск мелких жемчужин. Она даже не
почувствовала, что зеркало на нее глядит,-- и, медленно
двигаясь, убирая ветчину, продолжала изредка в нем отражаться.
Потом потушила в столовой свет и, погрызывая ожерелье,
поднялась к себе в спальню.
