придется отпереть. Позже, много месяцев спустя, стараясь
восстановить этот день, она всего яснее вспомнила именно дверь
и ключ, как будто простой дверной ключ был как раз ключ к этому
дню. Однако, заперев дверь, от гнева своего она не отделалась.
А сердилась она смутно и бурно. Ее сердило, что посещение
Франца доставило ей странное удовольствие и что удовольствием
этим она обязана мужу. Выходило так, что, значит, она ошиблась,
а прав был ее непослушный и чудаковатый муж, пригласивший сдуру
бедного родственника. Поэтому она старалась прелести посещения
не признать, дабы муж остался неправым; но приятно ей было и
то, что сегодняшнее удовольствие несомненно повторится. И
странное дело: будь она уверена, что ее слова заставят мужа не
принимать Франца, она бы, пожалуй, их не сказала. Чуть ли не в
первый раз она чувствовала нечто, не предвиденное ею, не
входящее законным квадратом в паркетный узор обычной жизни.
Таким образом из пустяка, из случайной встречи в глупейшем
городке, выросло что-то облачное и непоправимое. Меж тем, не
было на свете такого электрического пылесоса, который мог бы
мгновенно вычистить все комнаты мозга. Смутное свойство ее
ощущений, невозможность толково разобраться в том, почему же он
ей пришелся по вкусу,-- этот беспомощный, близорукий провинциал
с прыщиками между бровей,-- так ее раздражало, что она готова
была сердиться на все--на зеленое платье, приготовленное на
кресле, на толстый зад Фриды, копошившейся в нижнем ящике
комода, на свое же злое лицо, отраженное в зеркале. Ей
вспомнилось, что на днях минуло ей тридцать четыре года, и со
странным нетерпением она стала искать на этом отраженном лице
слабых складок, вялых теней. Где-то тихо закрылась дверь,
заскрипели ступени лестницы (они не должны были скрипеть!),
веселенький, фальшивый свист мужа удалился, пропал. "Он танцует
плохо,--подумала Марта.--Он всегда будет танцевать плохо. Он не
любит танцевать. Он не понимает, что это теперь так модно. Что
это модно и необходимо".
Глухо сердясь на Фриду, она просунула голову в мягкую,
собранную окружность платья; мимо глаз, сверху вниз, пролетела
зеленая тень; она вынырнула, погладила себя по бокам и
почувствовала вдруг, что этим легким зеленым платьем ее душа на
время окружена и сдержана.
Внизу, на квадратной террасе,-- с цементовым полом, с
астрами на широких перилах,--у голого стола, в полотняном
складном кресле сидел Драйер и, положив раскрытую книжку на
колено, глядел в сад. За оградой уже неумолимо стоял черный
автомобиль, дорогой "Икар". Новый шофер, облокотясь с внешней
стороны на калитку, переговаривался с садовником. В осеннем
воздухе была уже холодная, предвечерняя ясность; резкие синие
тени деревец тянулись по солнечному газону,-- все в одну
сторону, как будто им хотелось посмотреть, кто первый дотянется
до боковой стены сада, до высокой кирпичной стены, охваченной
по низу тысячелапым, ползучим растением. Далеко, за улицей,
очень отчетливы были фисташковые фасады супротивных домов, и
там, облокотясь на красную перину, положенную на подоконник,
сидел лысый человечек в жилете. Садовник уже дважды брался за
тачку, но всякий раз обращался опять к шоферу. Потом они оба
закурили, и легкий дымок ясно проплыл по черному фону
автомобиля. Тени как будто чуть подвинулись дальше, но солнце
еще полновесно сияло справа, из-за угла графской виллы, где сад
был выше и газон пожелтее.
Откуда-то появился Том, лениво прошел вдоль клумб; по
долгу службы, без малейшей надежды на успех, кинулся за низко
порхнувшим воробьем и, опустив морду на лапы, лег подле тачки.
Хорошо, прохладно, просторно было на террасе. Забавным лучом
паутинка косо шла от крайнего цветка на перилах к столу,
стоявшему рядом. Облачки в бледном чистом небе были какие-то
завитые, и все одинаковые, и держались легкой стаей все на
одном месте. Садовник наконец все выслушал, все досказал и
двинулся вдоль газона со своей тачкой, и Том, лениво встав,
пошел сзади, как заводная игрушка, и повернул, когда повернул
садовник. Книга, уже давно скользившая по колену, съехала вниз
на пол, и лень было ее поднимать. Хорошо, просторно,
прохладно... Первой придет, вероятно, длинная тень вон той
молодой яблони. Шофер сел на свое место... Интересно, о чем он
сейчас думает... Утром у него были такие веселенькие глаза...
уж не пьет ли? Вот была бы умора... Прошли два господина в
цилиндрах; цилиндры, как пробки на воде, проплыли над оградой.
Совершенно непонятно, почему они в цилиндрах. И потом, откуда
ни возьмись, скользнул над террасой вялый облетевший адмирал,
опустился на край столика, раскрыл бархатные крылья и медленно
ими задвигал, как будто задышал. Малиновые полоски вылиняли,
бахрома изорвалась, но он был еще так нежен, так наряден...
III
В понедельник Франц размахнулся; он купил американские
очки: оправа была черепаховая,--с той оговоркой, конечно, что
черепаха тем и известна, что ее отлично и разнообразно
подделывают. Как только вставлены были нужные стекла, он эти
очки надел. На сердце, как и за ушами, стало уютно и покойно.
Туман рассеялся. Свободные краски мира вошли снова в свои
отчетливые берега.
Еще одно нужно было сделать, чтобы окончательно
восстановить свою полновесность, осесть, утвердиться в
свежерасчерченном мире: нужно было найти себе верное
пристанище: Он снисходительно улыбнулся, вспомнив вчерашнее-
обещание Драйера платить и за то, и за се. Драйер --приятное,
фантастическое и крайне полезное существо. И он совершенно
прав: приодеться прямо необходимо. Сперва, однако,-- комнату...
День был бессолнечный, но сухой. Трезвым холодком веяло с
низкого, сплошь белого неба. Таксомоторы были оливково-черные с
отчетливым шашечным кантом по дверце. Там и сям синий почтовый
ящик был заново покрашен,-- блестящий и липкий по-осеннему.
Улицы в этом квартале были тихие, какими, собственно говоря, не
полагалось быть улицам столицы. Он старался запомнить их
названия, местонахождение аптеки, полиции. Ему не нравилось,
что так много простора, муравчатых скверов, сосен и берез,
строящихся домов, огородов, пустырей. Это слишком напоминало
провинцию. В собаке, гулявшей с горничной, ему показалось, что
он узнал Тома. Дети играли в мяч или хлестали по своим волчкам
прямо на мостовой: так и он играл когда-то, в родном городке. В
общем, только одно говорило ему, что он действительно в
столице: некоторые прохожие были чудесно, прямо чудесно одеты!
Например: клетчатые шаровары, подобранные мешком ниже колена,
так что особенно тонкой казалась голень в шерстяном чулке;
такого покроя, именно такого, он еще не видал. Затем был щеголь
в двубортном пиджаке, очень широком в плечах и донельзя
обтянутом на бедрах, и в штанах неимоверных, просторных,
безобразных, скрывающих сапоги -- хоть воплощай в бродячем
цирке передние ноги клоунского слона. И превосходные были
шляпы, и галстуки, как пламя, и какие-то голубиные гетры,
Драйер добр.
Он шел медленно, болтая руками, поминутно оглядываясь;
"Ах, какие дамочки,--почти вслух думал он и легонько стискивал
зубы...-- Какие икры,-- с ума сойти!..."
В родном городке, гуляя по приторно-знакомым улицам, он,
конечно, сто раз в день испытывал то же самое,-- но тогда он не
смел слишком засматриваться,-- а тут дело другое: эти дамочки
доступны, они привыкли к жадным взглядам, они рады им, можно,
пожалуй, любую остановить, разговориться с ней... Он так и
сделает, но только нужно сперва найти комнату. За
сорок--пятьдесят марок, сказал Драйер. За пятьдесят, значит...
И Франц решил действовать систематически. У дверей каждого
третьего, четвертого дома была вывешена дощечка: сдается, мол,
комната. Он вытащил из кармана только что купленный план,
проверил еще раз, далеко ли он находится от дома Драйера, и
увидел, что -- близко. Затем он выбрал издали одну такую
дощечку и позвонил. Позвонив, он заметил, что на дощечке
написано: "Осторожно, дверь только что покрашена". Но было уже
поздно. Справа отворилось окно. Стриженая девушка, держась
обнаженной по плечо рукой за раму, другой прижимая к груди
черного котенка, внимательно посмотрела на Франца. Он
почувствовал неожиданную сухость во рту: девушка была
прелестная; простенькая совсем, но прелестная. А эти простые
девушки в столице, если им хорошо заплатить... "Вам к кому
нужно?"--спросила девушка. Франц переглотнул, глупо улыбнулся
и, с совершенно неожиданной наглостью, от которой сам тотчас
смутился, сказал: "Может быть к вам, а?" Она поглядела на него
с любопытством. -- Полноте, полноте,-- неловко проговорил
Франц,--' вы меня впустите.
Девушка отвернулась и сказала кому-то в комнате? "Я не
знаю, чего он хочет. Ты его лучше сам спроси". Над ее плечом
выглянула голова пожилого мужчины с трубкой в зубах. Франц
приподнял шляпу и, круто повернувшись, ушел. Он заметил, что
продолжает болезненно улыбаться, а кроме того тихо мычит.
"Пустяк,-- подумал он злобно.-- Ничего не было. Забыто. Итак,
нужно найти комнату".
Осмотрел он за два часа одиннадцать комнат, на трех
улицах. Строго говоря, любая из них была прекрасна, но у каждой
был крохотный недостаток. В одной, например, было еще не
убрано, и, посмотрев в глаза заплаканной женщине в трауре,
которая с каким-то вялым отчаянием отвечала на его вопросы, он
решил почему-то, что тут, в этой комнате, только что умер ее
муж,-- и, решив так, не мог уже справиться с образом, который
его фантазия поспешила отвратительно развить. В другой комнате
недочет был попроще: она стоила на пять марок больше цены,
положенной Драйером; зато была очаровательна. В третьей стоял у
постели столик, который вдруг напомнил ему точь-в-точь такой же
столик, бывший главным действующим лицом на неприятнейшем
спиритическом сеансе. В четвертой пахло уборной. В пятой... Но
Франц сам вскоре стал путать в памяти эти комнаты и их
недостатки,-- и только одна осталась какой-то нетронутой и
ясной,-- та, за пятьдесят пять марок, на тихой улице,
кончавшейся тупиком.
Он вдруг почувствовал, что искать дольше незачем, что он
все равно сам не решится, боясь сделать дурной выбор и лишить
себя миллиона других комнат; а вместе с тем,-- трудно себе
представить что-нибудь лучше -- той, дороговатой, с портретом
голой женщины на стене.
"Итак,-- подумал он,-- теперь без четверти час. Я пойду
обедать. Блестящая мысль: я пойду обедать к Драйеру. Я спрошу у
него, на что собственно мне обращать сугубое внимание при
выборе, и не думает ли он, что пять лишних марок..."
Остроумно пользуясь картой (и заодно пообещав себе, что,
как только освободится от дел, махнет вон туда, так, потом так,
потом так,-- по подземной железной дороге,-- туда, где улицы,
должно быть, пошумнее и понаряднее), Франц без труда добрел до
особнячка. Этот зернисто-серый особнячок был на вид удивительно
какой-то плотный, ладный, даже, скажем, аппетитный. В саду на
молодых деревцах гроздились тяжелые яблоки. Проходя по
хрустящей тропе, Франц увидел Марту, стоявшую на ступеньке
крыльца. Она была в шляпе, в кротовом пальто, в руке держала
зонтик, и, проверяя сомнительную белизну неба, соображала,
раскрыть ли зонтик или нет. Заметив Франца, она не улыбнулась,
и он, здороваясь с ней, почувствовал, что лопал некстати.
-- Мужа нет дома,-- сказала она, уставившись на Франца
своими чудесными, холодными глазами--Он сегодня обедает в
