гостеприимством, оскорбил мою дочь, ранил моего друга...
Барон поднял глаза.
- Прости, граф. Страсть ослепила меня и помутила рассудок. Я не молил
у тебя пощады, но сейчас прошу - поверь и не ищи злого умысла в моих
поступках, причиной им - лишь обычные человеческие слабости.
Граф покачал головой.
- Я не могу простить тебя, барон, и не хочу больше слушать твои
лживые слова. Через час тебя не должно быть в замке, а к утру ты должен
покинуть Камарг, иначе ты и твои люди умрут.
- Ты рискуешь обидеть Империю.
Граф пожал плечами.
- Не я оскорбил ее. Если они узнают правду о том, что здесь
произошло, ты будешь наказан. Ты не справился с заданием. Ты обидел меня,
а не я - Гранбретанию.
Барон ничего не сказал. Кипя от злости, он выбежал из зала. Не прошло
и получаса, как разгневанный и опозоренный он уже сидел в своей
причудливой карете и экипаж выезжал из ворот. Барон Мелиадус покидал
замок, не попрощавшись.
Граф Брасс, Иссольда, Богенталь и фон Виллах, стоя на ступенях
парадной лестницы, наблюдали за его отъездом.
- Ты был прав, мой друг, - пробормотал граф. - И я, и Иссольда были
обольщены негодяем. Но после этого ни один посол Гранбретании не
переступит порога замка Брасс.
- Ты, наконец, понял насколько опасна и коварна Темная Империя? - с
надеждой в голосе спросил Богенталь.
- Друг мой, пусть все будет, как будет. Нас же больше не побеспокоит
ни Гранбретания, ни барон Мелиадус.
- Ты ошибаешься, - с глубоким убеждением сказал философ.
А в темном экипаже, катящемся в ночи к северным границам Камарга,
барон Мелиадус, разговаривая сам с собой, поклялся самым загадочным и
священным предметом, какой только знал. Он поклялся, что подчинит себе -
чего бы это ему ни стоило - графа Брасса, овладеет Иссольдой и превратит
Камарг в одно огромное пепелище.
Он поклялся Рунным Посохом - говорят, что в нем все секреты
человеческих судеб - и тем самым судьбы барона Мелиадуса, графа Брасса,
Иссольды, Темной Империи и судьбы всех тех, кто уже появлялся или еще
появится, так или иначе связанный с произошедшими в замке Брасс событиями,
были окончательно и бесповоротно решены.
Пьеса написана, декорации расставлены, занавес поднят.
Дело - за актерами.
Часть вторая
Тот, кто осмеливается клясться Рунным Посохом, неизбежно
предопределяет тем самым свою судьбу и судьбу мира, в котором живет. Таких
клятв за всю историю Рунного Посоха было несколько, но ни одна из них не
принесла столь разрушительных последствий, как страшная клятва мести,
произнесенная бароном Мелиадусом Кройденским за год до того, как Дориан
Хокмун, герцог Кельнский, впервые появился на страницах этой древнейшей
хроники.
Из "Истории Рунного Посоха"
Глава 1. ДОРИАН ХОКМУН
Барон Мелиадус вернулся в Лондру, мрачную столицу Темной Империи, и
прошел почти год, прежде чем у него созрел план мести, полностью
отвечающий его желаниям. Правда, у барона хватало и государственных забот
- надо было подавлять возникавшие то тут, то там бунты и мятежи,
участвовать в новых битвах и сражениях, создавать марионеточные
правительства, устанавливать порядок на вновь завоеванных землях и многое
другое.
Барон отдавался государственной службе с усердием и рвением, но
страсть к Иссольде и ненависть к ее отцу ни на миг не оставляли его. Хотя
он не был наказан за неудачу в Камарге, каждое воспоминание о перенесенном
позоре выводило его из себя. Кроме того, все время приходилось
сталкиваться с трудностями, которые были бы легко разрешимы, воспользуйся
он помощью графа Брасса. И поэтому каждый раз, когда барон попадал в такое
положение, в его разгоряченном мозгу возникало множество коварных планов
мести, но ни один из них не удовлетворял его. Барон хотел всего сразу:
получить помощь графа, Иссольду, а главное - стереть с лица земли Камарг
(как он поклялся себе). Это были несовместимые желания.
В высокой башне из обсидиана, возвышающейся над кроваво-красными
водами реки Таймы, по которой легкие баржи из бронзы и черного дерева
доставляли в столицу грузы, барон Мелиадус нервно вышагивал по своему
рабочему кабинету, заставленному темной полированной мебелью, глобусами и
астролябиями из железной фольги, меди и серебра, а также многочисленными
безделушками из драгоценных камней и металлов. Стены кабинета украшали
выцветшие от времени коричневые, черные и голубые гобелены, а пол был
устлан толстыми коврами цвета осенних листьев.
А вокруг него, на всех стенах, на каждой полке, в каждом углу висели,
стояли и лежали часы. Все они шли секунда в секунду, и все отбивали
четверть часа, полчаса и полный час, многие - с различным музыкальным
сопровождением. Часы, разнообразнейших форм и размеров, в металлических,
деревянных и прочих корпусах - некоторые были так причудливо сделаны, что
по ним совершенно невозможно было определять время. Они были собраны
практически из всех стран Европы и Ближнего Востока, как символы
покоренных земель. Из всех трофеев барон Мелиадус больше всего предпочитал
часы. Не только этот кабинет, но также все комнаты и прочие помещения
башни были забиты ими. А на вершине башни были установлены огромные
куранты с четырьмя циферблатами, выполненные из бронзы, оникса и
драгоценных металлов, и когда по чашам колоколов, отбивая каждый час,
ударяли сделанные в натуральную величину фигурки обнаженных девушек,
держащих в руках молоточки, по всей Лондре разносился гулкий звон.
Коллекция часов барона соперничала с коллекцией его зятя Тарагорма,
хозяина дворца Времени, которого Мелиадус люто ненавидел и ревновал к
своей эксцентричной сестре.
Наконец барон остановился и взял со стола лист пергамента. Это было
последнее донесение из Кельна, провинции, которой почти два года назад
Мелиадус преподал урок, но, как оказалось - немного перестарался. Сын
старого герцога Кельнского, лично казненного Мелиадусом на главной площади
столицы, собрав войско, поднял восстание и почти разгромил размещенные в
Кельне оккупационные силы Гранбретании. И если бы не срочная помощь
правительства в виде орнитоптеров, вооруженных огненными копьями большого
радиуса действия, то Кельн, пусть и временно, но все же вышел бы из-под
контроля Темной Империи.
Однако, восстание было подавлено, а сам молодой герцог - схвачен и
вскоре будет доставлен в Лондру на забаву лордам. Это был именно тот
случай, когда сотрудничество с графом Брассом пришлось бы очень кстати,
поскольку задолго до того как поднять мятеж, герцог Кельнский сам
предложил себя Гранбретании в качестве командира отряда наемников. Будучи
принят, он храбро сражался во славу Империи, стоя во главе войска
состоящего, главным образом, из солдат, когда-то служивших его отцу. А
теперь он повернул эту армию против Империи.
Барон Мелиадус был не на шутку разгневан - молодой герцог подал
дурной пример, которому могут последовать и другие. Поговаривают, что в
германских землях его уже почитают героем. До него мало кто осмеливался
противостоять Темной Империи.
Если бы только граф Брасс согласился...
Неожиданно лицо барона озарилось улыбкой - в его мозгу возник и в
доли секунды принял законченный вид столь долгожданный план. Он подумал,
что герцога Кельнского, возможно, удастся использовать несколько иначе,
нежели для дешевой забавы.
Барон швырнул бумагу на стол и потянул за шнурок колокольчика. В
кабинет вошла девушка-рабыня; ее обнаженное тело было густо покрыто
румянами. Ожидая приказаний, она опустилась перед хозяином на колени.
(Барон имел рабов только женского пола. Опасаясь предательства, он не
допускал в башню мужчин.)
- Пойдешь к начальнику тюрьмы, - сказал он рабыне, - и передашь, что
барон Мелиадус хотел бы лично допросить пленного Дориана Хокмуна, герцога
Кельнского, как только его доставят в город.
- Хорошо, господин, - девушка поднялась и, пятясь, вышла, оставив
барона стоящим у окна, с едва заметной улыбкой, играющей на полных губах.
Дориан Хокмун, закованный в золоченые цепи (приличествующие в глазах
гранбретанцев его знатному положению), сошел, спотыкаясь, по трапу на
причал и теперь стоял, щурясь на вечернем свету, и рассматривал громадные
башни Лондры. Если раньше ему не приходилось искать каких-либо
подтверждений безумия жителей Темного острова, то сейчас он имел полное
тому доказательство. Было что-то неестественное в архитектуре каждого
здания, в выборе цвета и формы. Но все же во всем этом ощущалась огромная
сила, напор и интеллект. Неудивительно, подумал герцог, что так тяжело
разобраться в психологии людей империи - слишком много в них
противоречивого.
Охранник в белом кожаном плаще и белой металлической маске в виде
черепа, указывающей на принадлежность к определенному Ордену, легонько
подтолкнул его вперед. Хокмун покачнулся, едва не упав. Он уже неделю
ничего не ел и сильно ослаб. Рассудок его помутился, и Хокмун с трудом
осознавал ужас своего положения. Он провел почти все время в корабельном
трюме в кромешной тьме, изредка утоляя жажду из стоящего рядом корыта с
грязной водой. Спутанные волосы, потускневшие глаза... Разорванная
кольчуга и заляпанные грязью штаны. Цепи до крови натерли шею и руки, но
он не чувствовал боли. В действительности, он не чувствовал почти ничего:
двигался словно лунатик и видел все будто во сне.
Он сделал два шага по кварцевым плитам причала, споткнулся и упал на
колено. Охранники, по одному с каждой стороны, подняли его и, поддерживая,
помогли добраться до черной стены, возвышающейся над причалом. В стене
была маленькая зарешеченная дверь, охраняемая солдатами в масках. Тюрьмами
Лондры заведовал Орден Вепря. Стражники обменялись между собой несколькими
словами на таинственном хрюкающем языке своего Ордена, и один из них,
засмеявшись, схватил Хокмуна за руку и впихнул в открывшуюся дверь.
Внутри было темно. Дверь захлопнулась за ним, и на несколько секунд
пленник остался один. Затем в слабом, проникающем из-под двери, свете он
увидел маску Вепря, но более изысканную, чем у стражников. Потом появилась
другая маска, за ней - еще одна. Хокмуна схватили и потащили по дурно
пахнущим темным коридорам тюрьмы. Он знал, что жизнь его кончена и нимало
не беспокоился об этом.
Потом он услышал, как открывается другая дверь. Хокмуна втолкнули в
крошечную комнатушку, и вскоре до него донесся скрип задвигаемого засова.
Стены и каменный пол камеры были покрыты липкой пленкой грязи. В
воздухе чувствовался зловонный запах. Хокмун сначала стоял, прислонившись
к стене, а затем постепенно сполз на пол. Уснул ли он или потерял
сознание, Дориан Хокмун не знал, но глаза его закрылись, и пришло столь
желанное забытье.
Всего неделю назад он был героем Кельна, борцом против агрессоров,
храбрым воином, человеком недюжинной силы и острого ума. Сейчас же люди
Империи превратили его в животное - животное, у которого не осталось
ничего, даже желания жить. Человек менее знатный, чем он, возможно и смог
бы, подогреваемый ненавистью, обдумывать пути спасения, но Хокмун, потеряв
все, уже ничего не хотел.
Может быть, он сумеет очнуться и выйти из этого состояния. Но даже
если это и произойдет, он уже станет совсем другим человеком, совершенно
непохожим на того Дориана Хокмуна, что сражался с таким мастерством и
