Снегопад за окном продолжался, все такой же беззвучный и медленный, как и
раньше.
- Если мы не вовремя, то зайдем в другой раз! - проговорил он нерешительно в
открытую дверь.
- Нет-нет, совсем наоборот! Я тут как раз с тоски помираю! - поспешно выпалил я,
опуская гитару на пол.
Как и в прошлый раз, Человек-Овца снял ботинки снаружи, постучал их один о
другой, стряхивая засохшую грязь - и только потом зашел и затворил за собою
дверь. Припорошенный снегом, его овечий наряд смотрелся особенно натурально.
Протрусив к креслу напротив меня, он сел, положил руки на подлокотники и
несколько раз поерзал всем телом, устаиваясь поудобнее.
- Этот снег тоже растает, да? - спросил я.
- Угу, этот тоже. Бывает два разных снега: тот, который тает - и тот, который не
тает. Это - как раз тот, который тает.
- Понятно, - сказал я.
- А который не тает - тот будет еще через неделю.
- Пиво будешь?
- Спасибо. Если можно, лучше все-таки бренди.7
Сходив на кухню, я достал для него бренди, для себя пива, разложил на тарелке
бутерброды с сыром, принес все в гостиную и поставил на стол.
- Что ли на гитаре играл? - с явным любопытством спросил Человек-Овца. - Мы вот
тоже музыку любим. Играть, правда, совсем не умеем...
- Да я тоже не умею. Уж лет десять, наверное, гитару в руки не брал.
- Ну, все равно: сыграл бы что-нибудь, как умеешь!
Чтобы не обижать Человека-Овцу, я сыграл ему первый куплет "Airmail Special", но
уже в припеве заблудился в мудреных синкопах, сбился с ритма, плюнул и отложил
инструмент.
- Эх, здорово! - с чувством похвалил Человек-Овца. - Небось, хорошо, когда
музыку играешь?
- Это если хорошо играешь. В этом-то и проблема. Чтобы научиться играть хорошо,
нужно, чтобы слух был хороший. А с хорошим слухом уши могут завять от своей же
игры, пока учишься.
- Вон, значит, как? - удивился он.
Человек-Овца налил себе бренди, поднес бокал ко рту и принялся отхлебывать
маленькими глоточками. Я откупорил пиво и стал пить прямо из банки.
- Послание твое мы передать не смогли, - сказал Человек-Овца.
Я молча кивнул.
- И пришли, чтобы тебе об этом сказать.
Я поднял глаза к календарю на стене. Дата истечения срока обведена красным
фломастером, и до нее оставалось всего три дня. Впрочем, теперь мне было уже все
равно.
- Ситуация несколько изменилась, - медленно произнес я. - Я теперь очень зол.
Так сильно, как еще не злился в жизни ни разу.
Человек-Овца молчал, застыв с бокалом в руке.
Я взял гитару за гриф, размахнулся - и что было силы шарахнул ею о кирпичный
угол камина. Под душераздирающий визг лопающихся струн инструмент разлетелся
вдребезги. Человек-Овца слетел с кресла, точно ошпаренный. Уши его качались,
точно лапы сосны на ветру.
- В конце концов, я тоже могу когда-нибудь разозлиться, - все так же медленно
сказал я. Словно бы убеждал себя самого: я тоже имею право на злость, все в
порядке...
- Нам очень жалко, что не получилось тебе помочь, - пробормотал Человек-Овца. -
Но ты пойми одно: мы к тебе относимся хорошо.
Какое-то время мы с ним сидели и молча смотрели на снег за окном. Мягкий снег
высыпался из облака, как пух из дырявого одеяла. Я отправился на кухню за
очередной банкой пива. Проходя по коридору у лестницы, оглянулся на старое
зеркало. Как и следовало ожидать, тот, что был по ту сторону зеркала, тоже решил
сходить за очередной банкой пива. Мы посмотрели друг другу в глаза и вздохнули.
Обитая в разных мирах, мы думали с ним одинаково. Прямо как Граучо и Харпо Маркс
из "Утиного Супа".
Кроме меня самого, в зеркале отражалась еще и гостиная за моей спиной. А может
быть, наоборот - гостиная за его спиной отражалась по эту сторону зеркала. Так
или иначе, обе комнаты выглядели абсолютно одинаковыми. Диваны, кресла, ковер на
полу, часы, стеллажи - все до последней мелочи совпадало. И там, и здесь - одна
и та же, не очень изысканная, но уютная гостиная большого дома. И все-таки мне
показалось, будто между комнатой там и комнатой здесь была какая-то разница. Или
мне только так показалось?
Я достал из холодильника запотевшую, небесно-лазурного цвета банку "Левенбрау" и
с пивом в руке поплелся назад. На обратном пути я еще раз посмотрел на гостиную
в зеркале. Потом - на ту гостиную, из которой пришел. Человек-Овца все так же
сидел в кресле, не двигаясь, и рассеянно наблюдал, как падает снег за окном.
Я опять повернулся, чтобы взглянуть на Человека-Овцу по ту сторону зеркала.
Однако в зеркале не было никакого Человека-Овцы. В зеркале я увидал лишь
громадную пустую гостиную, посередине которой стояли диван, пара кресел и стол.
Там, в зеркальном мире, я был бесконечно один. У меня отвратительно засосало под
ложечкой.
- Плохо выглядишь, - сказал Человек-Овца.
Ничего не ответив, я плюхнулся на диван, молча откупорил банку с пивом и сделал
большой глоток.
- Простудился, сразу видать. Для непривыкшего, конечно, зима здесь слишком
холодная. Да и воздух чересчур сырой... Постарайся сегодня пораньше заснуть.
- Ну уж нет, - покачал я головой. - Сегодня я вообще спать не лягу. Сегодня я
буду сидеть и ждать, пока мой друг не придет.
- Ты знаешь, что он придет?
- Знаю, - сказал я. - Он придет сегодня в десять вечера.
Человек-Овца, не говоря ни слова, смотрел на меня. Глаза его в прорезях маски
казались абсолютно невыразительными.
- Сегодня вечером я собираюсь в дорогу, а завтра снимаюсь отсюда. Если встретишь
его - так и передай... Хотя, скорее всего, и передавать-то уже не нужно.
Человек-Овца с понимающим видом кивнул:
- Нам будет грустно, когда ты уйдешь... Ну, ладно. Наверно, тут и правда ничего
не поделаешь... А ничего, если мы бутерброды с собой заберем?
- Ради Бога...
Человек-Овца завернул бутерброды в носовой платок, сунул сверток в карман и
натянул перчатки.
- Надеюсь, еще увидимся как-нибудь... - сказал на прощание Человек-Овца.
- Не сомневаюсь, - ответил я.
Человек-Овца ушел через пастбище на восток. Фигурка его очень скоро скрылась за
снежной вуалью. И осталась одна тишина.
Я налил в бокал Человека-Овцы бренди сантиметра на два и выпил залпом до дна. В
горле сделалось горячо. Чуть погодя горячей волной окатило желудок. Еще через
полчаса дрожь во всем теле кое-как унялась. Только звон часов у камина как будто
усилился и еще долго грохотал, не найдя выхода, в голове.
Я принес со второго этажа одеяло и прикорнул на диване. Непонятно с чего я
смертельно устал - точно малый ребенок, что потерялся в лесу и проплутал трое
суток по буреломам. Я закрыл глаза - и уже в следующую секунду спал, как убитый.
Мне приснился кошмарный сон. Такой кошмарный и неприятный, что даже не
вспомнить, о чем.
10. СРОК ИСТЕКАЕТ
Густой маслянистый мрак просочился через уши в голову и заполнил всего меня
изнутри. Снаружи кто-то настойчиво пытался громадной кувалдой раскроить
обледеневший земной шар на куски. Восемь фантастической силы ударов один за
другим сотрясли всю планету. Но старушка-Земля не разбилась, а только покрылась
мелкими трещинами.
Восемь?.. Восемь вечера!
Я помотал головой и открыл глаза. Все тело одеревенело от холода, а голова
раскалывалась от боли. Было отчетливое ощущение, будто меня засунули в кухонный
миксер, добавили льда и хорошенько взболтали. Но самым неприятным оказалось
проснуться в кромешной тьме. Когда просыпаешься и открываешь глаза в темноте,
кажется, что весь мир теперь придется сотворять заново. Себя же при этом себя
ощущаешь так, будто залез в чужое тело и живешь чужой жизнью. И нужно изрядно
повозиться, чтобы спроецировать себя на эту жизнь - и снова в нее вернуться.
Странное, вообще, занятие - рассматривать свою жизнь как жизнь кого-то другого.
Сама мысль о своей жизни отдельно от себя самого крайне плохо переваривается
сознанием.
Я поплелся на кухню, сполоснул под краном лицо и выпил один за другим два
стакана воды. Хотя вода была ледяная, лицо продолжало гореть, как и прежде. Я
вернулся в гостиную, сел на диван и попытался собрать во что-нибудь цельное
разрозненные куски своей жизни. То, что вышло в итоге, ничего осмысленного не
представляло; но, по крайней меря, я почувствовал, что это была моя жизнь. Моя,
а вовсе не чья-то другая. И только тогда, наконец, я медленно начал возвращаться
к себе самому. Очень трудно объяснить кому-то другому это фантастическое
ощущение: Я - ЭТО Я... Еще труднее представить, что это кому-то может быть
интересно.
В какой-то миг мне почудилось, будто на меня кто-то смотрит - но я тут же
перестал обращать на это внимание. Я уверен, что сижу один-одинешенек в огромной
комнате. А раз я в этом уверен - значит, по крайней мере, для меня так оно и
есть.
Я начал думать о клетках тела. Права была жена. Все, все постепенно уходит в
прошлое и исчезает там навсегда. Я САМ ИСЧЕЗАЮ - чем дальше, тем больше. Я
потрогал ладонью лицо. В кромешной тьме оно вовсе не показалось мне моим лицом.
Скорее, это было чье-то лицо, которое приняло черты моего. С памятью тоже
творилось что-то невероятное. Имена людей, названия вещей и понятий плавились и
растворялись в кромешном мраке.
Неожиданно темнота разродилась оглушительным звоном: часы пробили половину
девятого. Снегопад прекратился, но плотные тучи по-прежнему заволакивали все
небо, не оставляя ни щелочки, ни просвета. Темнота была идеальной. Очень долго я
сидел, утонув в подушках дивана, и грыз ноготь большого пальца. Даже собственные
ладони я различал с трудом. Керосинку я погасил, и в комнате становилось все
холоднее. Кутаясь в одеяло, я проваливался взглядом в безбрежную тьму.
Постепенно мне стало казаться, будто я сижу, скорчившись, на дне глубокого
колодца без малейшей надежды когда-либо выбраться на свободу.
Время текло, как мазут. Молекулы темноты расчерчивали фантастическими схемами
каждую клетку моего тела. Постепенно эти схемы беззвучно рассасывались, и на
смену им появлялись другие. Материя застыла, подрагивая, как остановившаяся
ртуть, и лишь темнота продолжала совершать в пространстве свои бесконечные
трансформации.
Я прекратил всякую мыследеятельность - и позволил Времени плыть, как ему
заблагорассудится. Время подхватило меня и понесло своими неведомыми течениями.
Беспрестанно обновляясь сама, темнота вычерчивала все новые и новые узоры в
клетках моего тела.
Часы пробили девять. Гул от последнего удара медленно таял в пространстве и уже
должен был уступить место надвигающейся тишине, как вдруг тишина странно
съежилась, забилась в щель самой последней секунды - и так и не наступила.
- Ну, что? Поговорим? - спросил меня Крыса.
- Давай, - отозвался я.
11. ТЕМНОТА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ
- Давай, - отозвался я.
- Я, правда, пришел на целый час раньше... - добавил он, извиняясь.
- Пустяки, - сказал я. - Я тут, как видишь, просто помираю с тоски...
Крыса засмеялся. Он находился где-то сразу позади меня. Казалось, еще немного -
и я прикоснусь к нему спиной.
- Прямо как в старые добрые времена... - сказал Крыса.
- По-моему, нам с тобой всю жизнь удается поговорить по душам, лишь когда оба
помираем со скуки, - заметил я.
- Хм-м... А что - пожалуй, ты прав!
И Крыса широко улыбнулся. Это я понял, даже сидя в кромешном мраке к нему
спиной. По тому, как слегка разрядилось напряжение в черном воздухе, по другим
мелочам - я умел различать тот миг, когда он улыбается. Слишком долго мы с ним
были друзьями. Так долго, что замучаешься вспоминать.
- С другой стороны, кто это сказал: "друзья по скуке - лучшие друзья"? -
прибавил он.
- Да ты же, небось, сам и сказал.
- Хм! Чутье тебя, как всегда, не подводит...
Я тяжело вздохнул:
- На этот раз мое чутье подвело меня так, что хоть волком вой. Просто жить
неохота, ей-богу! Даром, что вы мне столько подсказок подсовывали всю дорогу...
- Ладно, что уж теперь... Все, что требовалось, ты сделал, как нужно.
Я не стал ничего говорить. Крыса тоже молчал и, я уверен, даже в темноте
разглядывал, как обычно, пальцы на левой руке.
- Представляю, сколько неприятностей я доставил тебе! - сказал он наконец. - Мне
правда очень неловко. Но другого выхода у меня не было. Кроме тебя, было
совершенно некого попросить. Да я уже писал тебе обо всем этом...
