другое... Я, правда, успел толко самый краешек увидать. Но даже это...
Крыса на секунду умолк.
- Даже то, что я увидел, просто сшибало с ног. Просто с ума можно было сойти. Не
знаю, как объяснить. Словами не опишешь, как ни старайся... Всемирная Домна.
Горнило Вселенной, в котором переплавляется все и вся. Настолько божественной
красотищи, что дыхание останавливается. И в то же время - такое злое,
дьявольское, что кровь в жилах стынет от ужаса... Стоит человеку погрузить туда
свое тело - все человеческое для него перестает существовать. Память, мысли,
критерии добра и зла, чувства, страдания - все исчезает... Что-то похожее на
динамику Начала Времен, когда Космос рождался из одной-единственной точки.
- И ты отказался?
- Да. Все это теперь похоронено - вместе с моим телом. Теперь у меня осталось
еще одно дело; закончу его - и тогда уж навечно исчезну.
- Дело?
- Так, пустяки. Я еще попрошу тебя кое-что сделать. Но об этом - чуть позже...
Мы с ним почти синхронно отхлебнули по глотку пива. Непонятно отчего, но
понемногу и правда становилось теплее.
- Значит, кровяная бомба в мозгу - это что-то вроде кнута? - спросил я. - Хлыст,
которым Овца понукала своих "хозяев"?
- То-то и оно. Когда гематома сформировывается окончательно, человеку уже никуда
не убежать...
- Так чего все-таки хотел Сэнсэй?
- Это был сумасшедший. Его психика не выдержала при виде Мирового Горнила...
Овца использовала его тело, чтобы создать гигантскую Машину Власти. Только для
этого она в него и залезла. Как в дешевую вещь: поносил и выбросил. Для
воплощения же Идеи Овцы он не годился - это был полный ноль...
- И после смерти Сэнсэя она решила использовать тебя в качестве преемника этой
власти, так?
- Именно.
- И что должно было наступить в итоге?
- Империя Абсолютной Анархии. Когда все противоречия сваливаются в одно целое. А
в центре - я с Овцой в голове.
- Ну, и почему ты отказался?
Время медленно умирало. И на это медленно умиравшее Время сыпал и сыпал
беззвучный снег.
- А я слабость свою люблю. Люблю, когда душа болит, когда тяжело... Как солнце
летнее припекает, как ветер пахнет, как цикады стрекочут, и все такое... Страшно
люблю, до чертиков. С тобой вот пиво попить... - Крыса будто захлебнулся
словами. - Да не знаю я!
Я лихорадочно пытался найти, что сказать. Но слова не подыскивались, хоть
тресни. Кутаясь в одеяло, я продолжал разглядывать темноту.
- Сдается мне, из одного и того же материала мы с тобой наворотили что-то
совершенно противоположное, а? - сказал вдруг Крыса. - Ты, вообще, веришь в то,
что мир становится лучше?
- А кто может знать, что лучше, что хуже?
Крыса рассмеялся:
- Ей-богу, если б на свете существовало Царство Великих Обобщений - ты бы там
был царем!
- Только без Овцы в голове, - усмехнулся я.
- Это точно! Овца бы в тебе надолго не задержалась, - Крыса залпом допил уже
третье пиво и с грохотом поставил банку на стол. - В общем, тебе нужно поскорее
спускаться с гор. Пока все выходы снегом не завалило. Ты же не хочешь здесь
зимовать? Дня через три-четыре снег повалит без остановки. Дорога обледенеет:
захочешь выбраться - костей не соберешь...
- А ты? Что ты собираешься делать дальше?
В тяжелой, угрюмой тьме Крыса вдруг неожиданно легко и жизнерадостно засмеялся:
- Для меня, брат, уже никакого "дальше" не существует! К концу зимы я просто
исчезну. Сколько эта зима будет длиться - я уж не знаю. Одна зима - значит, одна
зима. Ровно столько назначено. Здорово, что мы с тобой успели еще раз
встретиться. Хотелось, конечно, где посветлее да потеплее...
- От Джея тебе привет...
- О! Ты ему тоже обязательно передай.
- И с твоей женщиной я встречался.
- Как она?
- Нормально. Работает в той же фирме.
- Значит, замуж так и не вышла?
- Нет пока, - ответил я. - Хотела узнать, все уже закончилось или нет?
- Да, все закончилось, - сказал Крыса. - Я сам, своими силами это долго
закончить не мог... Но теперь - конец. Во всей моей жизни не было ни малейшего
смысла.
Хотя, конечно, если одолжить у тебя твою страсть к обобщениям - ни в чьей жизни
на этом свете смысла, в принципе, нет... Правильно я говорю?
- Правильно... - ответил я. - И напоследок у меня к тебе два вопроса.
- Сколько угодно.
- Сначала - про Человека-Овцу.
- Человек-Овца - славный малый!
- Ну, а тот Человек-Овца, который сюда приходил? Ведь это был ты, верно?
Несколько секунд Крыса молча хрустел костяшками пальцев.
- Да, - вымолвил он наконец. - Это был я. Человек-Овца одолжил мне свое тело на
пару часов... А ты что, сразу догадался?
- Не сразу. К середине разговора. Сначала не понял...
- Честно сказать, ты меня здорово удивил, когда гитару в щепки разнес.
Во-первых, я еще никогда не видел, чтобы ты так бесился; а во-вторых, это была,
как-никак, моя первая в жизни гитара. Дешевка, конечно, но все-таки...
- Извини, - смутился я. - Я просто хотел напугать тебя, чтобы ты выдал себя
наконец и перестал мутить воду...
- Да ладно. Бог с ней, с гитарой. Уже завтра от этого места вообще ничего не
останется... - сказал он беззаботно. - Ну, а второй вопрос, видимо - насчет
твоей подруги?
- Да.
На этот раз Крыса молчал очень долго. Добрую минуту, наверное, он потирал руки.
И наконец глубоко вздохнул:
- О подруге твоей я, по-возможности, вообще не хотел разговаривать. Она просто
не входила в мои расчеты.
- Не входила в расчеты?
- Ну да. Я-то устраивал вечеринку, как говорится, для своих. Чтобы это касалось
только нас с тобой, понимаешь? И вдруг появляется она... Нам не следовало
втягивать ее в эту кашу. Как ты заметил, у этой девочки - сверхъестественные
способности. Особый дар притягивать к себе редкие случайности и неординарные
события. Но в таком месте, как это, ей появляться было нельзя. Для ее
способностей здесь оказалось слишком высокое напряжение...
- Что с ней случилось?
- Сама-то она в порядке. Жива-здорова... Вот только тебя ей, пожалуй, привлечь
будет больше нечем. Жаль, конечно...
- Но почему?!
- Кое-что в ней самой исчезло. Сгорело внутри...
Я молчал, ошарашенный.
- Я знаю, это тяжело, - продолжал Крыса. - Но рано или поздно оно все равно
сгорело бы. Как сгорало десятки раз и у тебя , и у меня, и у всех девчонок, что
были с нами когда-то...
Я молча кивнул.
- Я скоро пойду, - сказал Крыса. - Мне нельзя здесь долго... Я думаю, где-нибудь
мы еще обязательно встретимся, а?
- Да, конечно... - пробормотал я.
- Хорошо бы - там, где солнце светит, и лето в самом разгаре, - добавил он. - И
напоследок - просьба... Завтра утром установи стрелки часов на девять ноль-ноль.
Потом отодвинь часы от стены - и сзади на корпусе увидишь четыре провода.
Соедини их: красный - с красным, зеленый - с зеленым. Ровно в половине десятого
выходи из дома и спускайся с гор. Ровно в двенадцать один мой старый знакомый
заглядывает ко мне на чай... Идет?
- Хорошо, я все сделаю.
- Все-таки я рад, что мы с тобой повстречались!..
Тишина в последний раз обняла нас обоих.
- Прощай! - сказал Крыса.
- Увидимся, - сказал я в ответ.
Закутавшись в одеяло, я закрыл глаза и весь обратился в слух. Ступая по полу
так, словно ботинки его были абсолютно сухими, Крыса прошел через комнату к
выходу и распахнул парадную дверь. Гостиную сразу заполнило ледяным воздухом.
Ветра не было; воздух просто пропитался жутким холодом, и все.
Крыса распахнул дверь и долго стоял, не двигаясь, в дверном проеме. Он стоял и
смотрел непонятно на что - не на пейзаж снаружи, не внутрь комнаты и не на меня,
а на что-то совсем другое. Может, на дверную ручку, может - на собственные
ботинки. Он постоял так - и, словно захлопывая ворота Времени, с мягким щелчком
затворил за собою дверь.
И осталась одна тишина. Тишина - и ничего больше.
13. КРАСНЫЙ ПРОВОД, ЗЕЛЕНЫЙ ПРОВОД. ОХРИПШИЕ ЧАЙКИ.
Крыса сгинул, и вскоре невыносимый озноб охватил мое тело. К горлу подкатывала
тошнота, но сколько я ни бегал в туалет проблеваться, ничего, кроме натужного
кашля, наружу не выходило.
Я поднялся в спальню, кое-как стянул с себя свитер и рухнул в постель. Озноб
пришел вместе с жаром. Очень скоро одеяло и простыни пропитались потом, хоть
выжимай, и ледяная влажная масса облепила меня с головы до ног.
- Часы заведи на девять... - шепчет мне кто-то навязчиво в самое ухо. - Красный
провод - к красному проводу... Зеленый - к зеленому... А в полдесятого уходи
отсюда...
- Ты не волнуйся, - бубнит Человек-Овца. - Все будет в полном порядке...
- Все клетки постепенно переродятся, - убедительным тоном произносит моя жена. В
левой руке у нее - белая сорочка с прозрачными кружевами.
Голова совершенно бессознательно мотается из стороны в сторону. Амплитуда
колебания головы - от десяти до пятнадцати сантиметров...
Красный провод - к красному проводу... Зеленый - к зеленому...
- Я смотрю, ты ничегошеньки не понимаешь, - сокрушается моя подруга. Я и в самом
деле не понимаю уже ни черта.
Я слышу, как шумят волны - тяжелые, зимние. Море - свинцового цвета, волны по
краю - как кружевной воротник у платья девчонки... Окоченевшие чайки.
Я - один в зале запертого снаружи Океанариума. Несколько китовых пенисов,
выстроенные в ряд, глядят на меня с витрины. Невыносимо душно. Нужно срочно
открыть окно...
- Нельзя, - говорит водитель черного автомобиля. - Если один раз открыть, то
обратно уже не закроешь. И тогда мы все просто погибнем...
Кто-то все-таки открывает окно. Нечеловеческий холод. Слышно, как кричат чайки.
Их охрипшие резкие голоса раздирают мне душу в клочья.
- Вы еще помните, как зовут вашу кошку? - обращается ко мне Водитель.
- Селедка, - отвечаю я.
- Нет, не Селедка! - говорит он. - Имя вашей кошки уже поменялось! Имена, знаете
ли, имеют свойство постоянно меняться. Ведь и вы сами уже не знаете, как вас
зовут, не так ли?
Дикий холод. И слишком много охрипших чаек.
- Только посредственность из всех путей выбирает самый длинный, - сказал мне
Человек В Черном. - Зеленый провод - это и есть красный провод, а красный - это
зеленый!..
- Про войну ты что-нибудь слышал? - спросил Человек-Овца.
Оркестр Бенни Гудмэна начал вступление к "Airmail Special". Чарли Крисчен
затянул безобразно длинное соло. На голове у него - мягкая кремовая шляпа... Это
было последнее, что я увидел, прежде чем провалился в бездонную темноту.
14. И СНОВА - ПРОКЛЯТЫЙ ПОВОРОТ
Щебетали птицы.
Солнечный свет, просочившись сквозь деревянные жалюзи, разрисовал полосатым
узором постель. Мои наручные часы на полу у кровати показывали 7:35. Шерстяное
одеяло и простыни подо мной вымокли так, точно какой-то кретин вылил мне прямо в
кровать целое ведро воды.
Голова была по-прежнему свинцовой, но жар заметно спал. За окном все
пространство до горизонта побелело от снега. Новое утро выкрасило долину
сверкающим серебром. Холодный воздух приятно бодрил, покалывая кожу.
Я спустился по лестнице и принял горячий душ. Лицо мое в зеркале выглядело до
отвращения белым, а щеки за одну ночь ввалились так, словно меня не кормили два
месяца. Выдавив из тюбика в три раза больше крема для бритья, чем обычно, я
аккуратно намылил щеки и тщательно побрился. Затем пошел в туалет и освободился
от такого огромного количества жидкости, что сам себе не поверил.
Совепшив сей сортирный подвиг, я вконец обессилел. Как был, в халате, я упал на
диван и пролежал, свепнувшись калачиком, минут пятнадцать.
За окном по-прежнему щебетали птицы. Снег начал таять, с крыши звонко и часто
капало. Время от времени откуда-то издалека доносился пронзительный скрип
непонятно чего.
В половине девятого я съел яблоко, выпил два стакана виноградного сока. И
принялся укладывать вещи. Из подпола в кухне я решил позаимствовать бутылку
белого вина, большую плитку шоколада и пару яблок.
Я собрался в дорогу - и в воздухе гостиной разлилась какая-то неуловимая грусть.
Вся многолетняя, запутанная история этого странного дома, наконец, подходила к
концу.
Сверившись с часами на руке, ровно в девять я подошел к часам у камина, подтянул
вверх одну за другой три гири и установил стрелки на девять ноль-ноль. Потом
