Накаяма просьбу Сергея одобрил.
Я ухватил соперника захватом-растяжкой - за обшлаг рукава и
за плечо, что позволяло держать его на длинном поводке, и начал
лепить одну за другой деморализующие "подсеки", от которых он
хотя и легко уворачивался, но способность к атаке утрачивал, и
любая ошибка в сохранении равновесия грозила ему болевым в
стойке, однако тут-то случилось непредвиденное: ноги Сергея
внезапно взметнулись в воздух, сильно ударив меня внутренней
стороной коленей в грудь, я ощутил, что бесповоротно падаю,
одновременно отметив, что, будучи еще в воздухе, противник
вытягивает мою руку, державшую его за плечо кимоно, вдоль своего
живота, готовя классическую болевую "вытяжку".
Ну молоток! Ну и прыжок! Акробат!
Я с немалым трудом, отведя кисть в сторону его большого
пальца, освободил свою руку, и мы грохнулись на пол, очутившись в
стандартной позиции схватки в партере. Я лежал на спине,
отпихивая Сергея коленями, он же, взгромоздясь на меня сверху,
пытался провести удушение. Мы никуда не спешили, действуя с
методичностью хирургов, проводящих привычную операцию. Он знал
все хитрости моего противодействия, а я угадывал на два хода
вперед нюансы его атаки. Это напоминало шахматную партию в одном
из ее скучно выверенных тупиковых вариантов.
И все-таки в какой-то миг он ошибся... Впрочем, нет. Он
просто не знал русской борьбы самбо, в отличие от японского дзюдо
имеющей богатый арсенал болевых приемов на ногах противника.
Несколько выпрямившись в коротком рывке, я ухватил его лодыжку,
подтянул к себе, зажал под мышкой и, уместив лучевую кость своей
руки на ахиллесовом сухожилии Сергея, удовлетворенно откинулся на
татами. Ему пришлось вывернуть голень и привстать, обернувшись ко
мне спиной, но я тут же провел болевой прием на колено.
Все.
С оцепеневшими от боли скулами, он кулаками застучал по
татами, требуя прекращения поединка. Мы поднялись с толстой
соломенной циновки.
- Весьма неплохо, - обескураженно почесав лысину, сказал
Накаяма. - Рад познакомиться. - И протянул мне сухую жесткую
ладонь.
После японец пригласил меня в свой офис, где я изложил ему
следующую версию своего пребывания в Америке: дескать, родился
здесь, а ныне, пребывая в подвешенном состоянии, претендую на
получение гражданства.
- Пока у тебя нет права на работу, - ответил японец, -
контракт подписать не смогу. Черные наличные - не моя стихия. Тем
более у меня в клубе две трети учеников - полицейские. Так что
пока ходи, занимайся, поддерживай форму. Бесплатно. И быстрее
получай документы.
Я принял душ и вернулся в раздевалку, где застал своего
недавнего соперника, носившего русское имя.
Разговорились. Сергей родился здесь, в Нью-Йорке, покойный
отец его - солдат Красной Армии - во время войны попал в плен к
немцам, но на родину, в уготованный ему сталинский лагерь, не
вернулся и после долгих скитаний очутился в Америке, где женился,
вырастил детей и в чьей кладбищенской земле ныне покоился.
Я сказал, что начало такой биографии по некоторым параметрам
совпадает и с моей незадачливой судьбинушкой, что вызвало у
собеседника вполне понятный интерес, удовлетворить который более
или менее правдиво мне хотя и с трудом, но удалось.
У Сергея была квартира в Манхэттене, но мама его, как и я,
проживала в Бруклине; после сегодняшней тренировки он собирался
навестить родительницу, а потому предложил подбросить меня к дому
на автомобиле, на что я с естественной радостью согласился.
Когда машина выехала на середину Бруклинского моста, я оглянулся
на вечерний Манхэттен, на черные громады его зданий, усеянных
миллионами белых огней, и тут показалось, будто мне видится какой-
то сон - долгий и странный, и тряхни я сейчас головой - очнусь на
казарменной койке в убогом поселке Северный с его допотопными
серыми домишками и сырой степной далью, наверное, ныне
заснеженной, с редкими островками осклизло-похужлой, разъеденной
морозами прошлогодней травы...
Меня охватила тоска.
Я вдруг отчетливо понял, что Родина с ее неказистыми
пейзажами, грязными дорогами, глинистыми лужами, с ее нескладным
полуголодным народом где-то там, далеко, в иной недостижимой
теперь реальности, а блистающий мир вокруг чужд мне и даже
неприятен; он был лишен какой-то первозданной сути точной
геометрической выверенностью своих линий, он являл собой
компьютерную рассчитанную комбинацию, способную вмиг
перемениться, перетечь в иную форму, но неизменно остаться
неодушевленной и даже враждебной человеку структурой...
Красивый Манхэттен был гигантским детищем механики и математики.
Причудливым плодом их холодного созидательного торжества,
существующим за плоскостью человеческой природы, вне ее и над
ней, огромным разросшимся кристаллом, словно выпавшим из иного
космоса.
И, может, оттого я так заскучал по России...
Но - увы! Волею судеб я очутился вне закона и границ своей
страны, которую горячо любил, но любови этой надлежало остаться
напрасной и неразделенной, ибо в просторах отчизны мне отводилось
лишь узкое пространство тюремного застенка, и мысль о нем здорово
и здраво остужала горячечный пыл моей ностальгии.
- Спорт - спортом, - сказал Сергей, - а каковы генеральные
планы?
- С планами полный туман, - признался я.
- Знаешь, - сказал он, - возможно, по получении тобой
документов, я способен внести интересное, думаю, предложение...
Ты специалист по рукопашному бою, лицензии получишь без труда,
тут я тебе подсоблю... Тем более хотел бы у тебя многое
перенять...
- Это пожалуйста, - отозвался я. - А о каком предложении
идет речь?
- Видишь ли... Я - большая, в общем-то, шишка в полиции
города Нью-Йорка. И могу заняться твоим трудоустройством. На
определенном поприще.
- В полиции? - спросил я с сомнением.
- А что ты имеешь против? У нас хорошая зарплата, стабильная
служба. Естественно, тебе необходимо многому научиться...
- С детства мечтал стать милиционером, - саркастически
заметил я. По-русски.
- Что? - обернулся он.
- Действительно интересная мысль, - перевел я. - Главное -
новенькая.
- Вот ты и подумай, - подытожил он, протягивая свою визитную
карточку. - Если что - звони. А послезавтра я буду в клубе. В это
же время. Придешь?
- С удовольствием, господин капитан... - ответил я,
присматриваясь к тексту на карточке в ломаных лучах несущегося в
салон света нью-йоркских огней.
2.
Олег позвонил мне в тот же день, как на прилавках Бруклина
появилось "Слово" с моим объявлением. Сказал:
- Завтра. В шесть часов утра. Вест-восьмая в Бруклине. Сквер
возле сабвея, напротив дома 2825. Возьми с собой телефон.
Я, конечно, слабо разумею во всяких шпионских хитростях, но
место и время встречи Олег наверняка выбрал с известным умыслом:
в ранний утренний час этот район, застроенный высоченными серыми
и красными коробками жилых зданий, был вымерши безлюден и
оглушительно пуст.
Ни единого прохожего, ни машины... Широкие газоны, пустая
улица с двухсторонним движением, заканчивающаяся тупиком у
набережной, серые жалюзи закусочных и барахолок. И тротуары,
вдоль которых плотно, бампер в бампер, выстроились автомобили
жильцов многоэтажек - к вечеру найти здесь место для парковки
было невозможно.
Я, неторопливо пробежавшись по пустынной холодной
набережной, присел на одну из скамеек в скверике и, приглядываясь
к сонной, еле высвеченной тускленьким рассветом улице, погрузился
в ожидание предстоящей встречи с беглым зеком, а ныне -
таинственным представителем некой организации, состоящей,
вероятно, из пионеров-ленинцев старого, выдержанного розлива.
Телефон в кармане куртки требовательно проверещал, вызывая меня на
связь.
- Ступай, не суетясь, на набережную, - услышался голос
Олега.
Я поднялся со скамьи и побрел в сторону стылого январского
океана, катящего волны на смерзшийся грязноватый песок пляжей,
усеянный стаями жирных, раскормленных чаек размером с гусей. У
опорных свай набережной сновали в поисках корма черными юркими
тенями крысы.
Вот и Америка... Предрассветная, будничная. Без всяких чудес.
Олег, одетый в короткую дубленку и кепочку, стоял у железных
поручней, корабельными леерами опоясывающими прибрежный дощатый
настил. Молча протянул мне руку.
Мы двинулись к чернеющим неподалеку пирсам, где копошились
фигурки ранних утренних рыбаков. По дороге я доложил обо всех
своих американских достижениях, заключавшихся в разрешении
проблемы с жильем и состоявшемся визите к адвокату.
Олег, выслушивая меня, безучастно кивал, насвистывая себе
под нос невнятную мелодию некоего марша.
- Ну, - внезапно поднял на меня пронизывающий взор, - не
расхотелось еще поработать со мной вместе?
- Давай попробуем, - невозмутимо ответил я.
- А по России - как, скучаешь?
- На днях тут... просто-таки, припекло, - признался я.
- Ничего, - откликнулся он. - Мы еще вернемся туда, Толик...
Уважаемыми людьми, поверь. Дайте срок...
- Российский суд пойдет навстречу такому пожеланию, - сказал
я. - Даже не сомневайся.
- Будет другой суд, - уверенно заявил Олег. - Над теми, кто
развалил страну. И грабит ее сейчас. И мне такой суд не страшен.
Более того, живу его ожиданием.
Мы прошли на пирс, где свистал ветер, несший мелкую ледяную
крупу, секшую лицо. Рыбачки кидали в бултыхающуюся под сваями
зелено-черную воду сетки с сырым куриным мясом, приманивая
крабов. Кое-кто вытягивал из пучины осклизлых грязно-коричневых
камбал.
Толстячок с багровым от морозца лицом, стоя у края помоста и
выгнувшись спиной назад, пыхтя от натуги, писал в океан,
виртуозно используя редкие паузы между порывами ветра.
- В общем, твою ситуацию я вижу так, - продолжил Олег,
плотнее запахивая ворот дубленки. - Родился ты хотя и Америке, но
эта страна уже не твоя, ты в ней - пришелец. В компанию
американских уродов, существующих во имя и ради доллара, тебе не
вписаться, ты для них инороден. Ну а эти... идиши, - он махнул
рукой в сторону Брайтон Бич, - скоро будут тебе, как рвотное...
Клопики из протухших одесских матрацев.
- Жестко режешь, - сказал я.
- Да, режу я очень жестко, - ладонью потерев подбородок,
отозвался Олег. - Теперь главное. Скоро твое заявление очутится в
лапах спецслужб, это обязательно. И начнется забавная игра. Вот-
то затеется рыбалочка... на живца! Десяток тихарей из ЦРУ можно
будет в одночасье прихлопнуть... Но да только баловство это.
Будем соблюдать корректность и на рожон не полезем. А сейчас ты
заберешь свои вещички от идишей и поедешь на свое постоянное
место жительство. В Куинс. Дивная квартира, без тараканов, что
уже редкость в Нью-Йорке...
- А я уже заплатил за месяц вперед, - сказал я.
- Идишам? Ну и хорошо, - отозвался Олег. - Зато у тебя есть
нейтральный почтовый ящик. Куда поступит решение иммиграционных
служб. И где, вероятно, расположится засада. А может, и обойдется
с засадой... В любом случае результат будет. Полезный для нас. -
Он достал из кармана дубленки рацию. Произнес: - Иду к машине.
Как там?..
- Чисто, - ответил сиплый голос.
Через несколько минут, усевшись в припаркованную возле
перекрестка "шевроле-беретту", мы держали курс в направлении
Жениного дома.
Старухе я объяснил, что вынужден срочно уехать по делам в штат
Колорадо, свое проживание окончательно прерываю, но непременно
