случае, те, кто ведет нас, вероятно - люди высоких душевных качеств, а
не просто защитники природы?
- Ну конечно же! Растабелл...
- А Мещерсни? Рикс? Вы простите мне мое невежество, но я и в самом
деле, горячо сочувствуя идее спасения мира, не очень осведомлен о тех,
кто возглавляет движение здесь, в вашей прекрасной стране.
Они молча прошагали с минуту, прежде чем сосед ответил:
- Я понимаю, на что вы намекаете. Вы хотите сказать, что во главе
движения встали, кроме чистых душ, подобных Растабеллу, еще и
некоторые политиканы, а также деловые люди, Конечно, это несколько
омрачает... Но согласитесь, что всякое дело должны совершать
специалисты, иначе оно обречено на провал. Мы, друзья и защитники
природы, к сожалению, не всегда обладаем нужными способностями, и еще
менее - опытом. Мы умеем насаждать сады и леса, поверьте. Но для этого
нам нужно дать такую возможность, сами мы создать ее не умеем, увы.
Ведь моментально возникает сложнейший узел проблем, чье разрешение
доступно лишь профессионалам. Да, разумеется, от нас не укрылось, что
на первый план в движении выходят люди действия. Но мы не
препятствовали, потому что они несли наши знамена, а не наоборот. Они
делают необходимое дело: расчищают место, на котором потом будет
посажен - и вырастет зеленый, шумящий, животворный лес. И вот тогда-то
настанет наша пора!
- То есть, люди действия отойдут в сторону и предоставят
руководить вам?
- Разумеется, я не имел в виду себя лично, я всего лишь
нотариус... Но, конечно, главную роль станут играть те, кто сумеет
организовать восстановление природы и жизнь на новых, разумных
основах.
- Ученые? Однако, разве не против них мы с вами выступаем сейчас?
- Ну, не поголовно же всех... Ботаников, зоологов и тому подобных
мы стараемся сохранить.
- И это удается?
- Ну, знаете, - сказал сосед, чуть нервничая; прежде чем
продолжить, он попытался пристроить ружье на плече поудобнее: рука,
видимо, устала и вместе с прикладом сползала вниз. - Конечно, что-то
могло получиться не так... Люди разгорячены, разгневаны, чаша терпения
переполнилась... Но все же мы стараемся.
- Значит, руководить будут ботаники с зоологами?
- Да! И мы создадим общество гармонии с миром.
- Да, - сказал Милов. - Вы жили в демократической стране - пусть и
не в самой, но все же... И у вас никогда не было фашизма какой бы то
ни было расцветки. А раз вы не знаете, не испытали, что это такое...
- Простите, что вы имеете в виду? Тут раздался громкий окрик -
даже не разобрав слов, Милов по одной лишь интонации понял, что
сказано было нечто вроде "Разговорчики в строю!". Сосед, видимо, понял
больше и умолк.
Они зашагали молча. Но третий в шеренге, все время топавший с
мрачно-сосредоточенным видом, - вооружен был он автоматом, как и
Милов, - наверное, тоже хоть что-то понимал по-английски, и теперь
вдруг заговорил, громко и сердито, словно ему на запрещение было
наплевать.
- Ну, и что, - говорил второй сосед, - если маши командиры потом
не захотят отдать власть? Они умеют руководить, они сохранят и страну,
и нас, и вырвут с корнем все сорное семя. Они-сила, а что смогли ваши
либералы и демократы? Довели до того, что пришлось взяться за оружие!
Милов с усилием подобрал слова для ответа:
- А вы понимаете, что есть фашизм? Что фашизм неизбежно уничтожает
людей: некоторых - физически, но всех - мораль-но?
- Не всякую силу надо называть фашизмом, - убежденно сказал
автоматчик, - и не всякое стремление к чистоте нации - расизмом. И
если охранять законы можно при помощи жестокости, и будущее нации -
при помощи силы, то пусть будет жестокость и пусть будет сила!
Кажется, убежденность автоматчика заразила и нотариуса, все более
изнемогавшего под тяжестью своей фузеи, так что он не удержался,
несмотря на страх перед запретом: Да! - подтвердил он. - Природу
уничтожали силой - и лишь при помощи силы ее можно восстановить!
Да, - подумал Милов, когда после второго, еще более свирепого
окрика они замолчали окончательно; да, все просто, и не опровергнешь.
Все логично: надо обуздать науку и технику, чтобы сохранить планету и
самих себя, а чтобы обуздать - необходима сила, и вот она, сила...
Судя по истории, демократия быстро восстанавливается после крушения
фашизма, но боюсь, что и фашизм может не менее быстро восстановиться
после крушения демократии - под лозунгом наведения порядка в чем
угодно. А ведь при демократии абсолютного порядка всегда и во всем
быть не может: чем выше уровень демократии, тем сложнее, а не проще,
становится общество, вопреки чаяниям утопистов; а в сложной системе
возможность какой-то частной неполадки всегда больше. Это фашизм
стремится упростить общество: так ему легче править; но сложное
демократическое общество всегда содержит какой-то процент любителей
железного порядка, прямо-таки машинного, - хотя тут сейчас именно
против машин и выступают, - они согласны жить и поступать от и до, но
чтобы и все остальные жили и поступали точно так же; и что за беда,
что тем самым пресечется всякое развитие?
Додумывая эту мысль, Милов пропустил команду и налетел вдруг на
шагавшего впереди: отряд остановился. Передний, однако, даже не
выругался, только передернул плечами. Остановка могла означать, что
сейчас начнется что-то конкретное, дело дойдет до оружия - и людям
делалось не по себе, потому что почти все они никогда не были
солдатами и не привыкли к тому, что убийство может быть священным
долгом, а не преступлением против личности. Если бы армия выступила на
стороне законного правительства, - размышлял Милов, - если бы,
конечно, такое правительство существовало - я бы на все это ополчение
не поставил и пяти копеек. Но армия пока бездействует, может быть -
просто ждет, пока вся грязная работа не будет сделана энтузиастами, а
потом возьмет власть - легко, одной рукой возьмет, - и настанет
военная диктатура. Только вот армия, придя к власти, станет ли
задумываться о сохранности природы? Будет ли искать равнодействующую
между интересами природы - и человека в ней, искать компромисс?
Диктатура, все равно, гражданская или военная, компромиссов не
любит...
- Что? - переспросил он, не расслышав сказанного его очкастым
соратником.
- Я говорю: слава Богу, пока только остановка для соединения с
другим отрядом.
Милов посмотрел. Вблизи стояла еще одна группа таких же
добровольцев, более многочисленная - ничем другим она не отличалась, и
воины в ней были такого же, солидного уже, возраста.
- Скажите, - повернулся он к нотариусу, - неужели защита природы
интересует только людей зрелых? Где же молодые люди?
- О, вы ошибаетесь. Просто у них свои отряды. Согласитесь, что это
разумно: у них и сил побольше, и темперамента... Не беспокойтесь, они
уж не останутся в стороне!
Да, организация и в самом деле была неплохо продуманной.
И командиров, видимо, подобрали заранее. Милов поглядел на того,
кто командовал их отрядом - сейчас тот, повернувшись к строю спиной,
разговаривал с другим человеком, тоже носившим красную повязку на
рукаве. Казалось, по их жестикуляции, оба в чем-то не соглашались, но
вот пришли, наконец, к единому мнению, повернулись и медленно пошли
вдоль фронта прибывшего отряда; когда строй повернулся направо, Милов
оказался в первой шеренге. Командиры приближались, и Милов все более
пристально всматривался в того, другого. Что-то было в нем очень
знакомое, очень... Что-то... Граве! - подумал Милов изумленно. - Черт
бы взял, это же Граве!..
Да, именно Граве то был, живой и здоровый, с командирской повязкой
на рукаве и пистолетом за поясом-тем самым пистолетом, что Милов
оставил в машине. Ну, молодец, - подумал Милов, весело глядя на
товарища по скитаниям, - всех нас за пояс заткнул. Зря я боялся, что
он спятил необратимо - видимо, нервная система крепкая, психика
устойчивая, погоревал, пережил, понял, что не рыдать надо, а дело
делать - и уехал, не стал дожидаться нас. Нехорошо, конечно, с его
стороны, но при таком раскладе трудно его упрекнуть. Зачем только он
полез в добровольцы? А куда еще? - сам себе ответил Милов. - Вот и сам
я, получается, пошел же. Если он не один тут такой - это хорошо, люди
здравомыслящие крайностей не допустят, сыграют, может быть, роль
этакого тормоза. Да увидь же ты меня, увидь, нам с тобой обоим в Центр
надо, спасать людей, предупредить об опасности, выйти на связь со всем
миром...
Граве увидел его, когда был уже почти рядом. Остановился. Долго
смотрел на Милова, и на губах его возникло даже нечто вроде улыбки -
но не более того, а Милов-то ожидал, что тот ему чуть ли не на шею
бросится. Хотя - какие могут быть нежности в воинском строю... Граве
повернул голову ко второму командиру, негромко сказал что-то; пожал
плечами и кивнул. Тогда Граве скомандовал громко, по-намурски:
- Милов, выйдите из строя, подойдите ко мне!
Милов вышел с удовольствием - по всем правилам, "дав ножку",
приблизился, щелкнул каблуками.
- Ну что ж - поехали, - сказал Граве.
- Куда? - осмелился спросить Милов.
- Туда, куда вы и хотели попасть. Вот и прекрасно, - подумал
Милов. - Все же молодец он. Кто бы подумал: казался, в общем, божьей
коровкой, пистолета взять не хотел - и на тебе, командует отрядом и
собирается, похоже, делать именно то, что нужно.
- Слушаюсь! - ответил он громко. Граве зашагал первым, не
оглядываясь. Свернули за угол. Там стояла машина - та самая, наследие
покойного Карлуски. Завидев ее, Милов обрадовался, словно встретил
старого, доброго знакомого.
- И как это у вас ее не отобрали? - весело спросил Милов.
Граве ничего не ответил, только покосился на Милова, глаза его
странно блестели. Под газком? - подумал Милов. - Для смелости, что ли?
Ну, если и принял, то не много.
- Еву я доставил домой, - сказал Милов; вовсе не обязательно было
ему отчитываться, командирская повязка Граве была, по разумению
Милова, такой же липой, как и его собственный листок на груди. Однако,
должна же была интересовать Граве судьба их спутницы в ночных
приключениях. Граве на сей раз откликнулся - что-то пробормотал. Милов
переспросил:
- Простите?
- Я говорю; все равно, - ответил Граве погромче. Он сел за руль,
кивнул Милову на первое сиденье. А больше сесть и некуда было: сзади
на сиденьи и на полу машины что-то лежало, укрытое сверху брезентом.
Повернувшись, Милов хотел, любопытствуя, приподнять брезент. Граве
резко осадил его:
- Это не трогать!
Милов пожал плечами. Играем в секреты? Ладно, все равно, приедем -
увижу; ясно же, что инженер везет что-то для Центра.
Граве вел машину не быстро, повороты брал плавно, старательно
объехал выбоину, что попалась на пути - то была, впрочем,
одна-единственная на всей дороге.
Въехали в промышленный район; по сторонам, за бесконечными
бетонными заборами тянулись фабричные корпуса, многоэтажные заводские
строения, старые и новые, но все - крепкие, добротные; складские
помещениям - и капитальные, и легкие металлические полуцилиндры, на
которых отблескивало давно уже прошедшее зенит солнце; порой улицу
пересекали железнодорожные рельсы подъездных путей - на переездах
Граве был особенно осторожен, проезжал их со скоростью пешехода, хотя
рельсы шли заподлицо с мостовой и толчков ждать не приходилось. Ни
деревца не было вокруг, ни кустика, ни травинки даже, пусть и убогих,
умирающих, как в жилой части города: здесь цивилизация победила
