Казаки, в основной своей массе, были плохими и неопытными солдатами. Многие их них даже никогда не служили в
настоящей армии. А если и служили, то врядли такую службу можно было воспринять всерьез.
Да, конечно, все они были "хлопцы" бравые: дерзкие, отважные, не ведавшие страха и с честью переносившие боль. Но
все же, все, что они делали, казалось Генке похожим на хвастливый "кич", незамысловатую "игру" в "героя" и "доблестного
воина". Груды сверкавших крестов и медалей на их гимнастерках, нелепо торчавшие из-за поясов рукоятки "нагаек" и
своеобразный "гордый" взгляд только лишний раз подчеркивали всю комичность и бутафорию внешнего вида "защитников
православного отечества" и не могли не вызвать у Генки жалости и иронической усмешки в адрес казачества.
Что же касается бывших военных СА, то Генка ладил с ними с большим трудом. Вначале они тоже встретили его
радушно и приветливо, но вскоре, прослышав про его славное Афганское прошлое и Карабах, теплое отношение к нему с их
стороны как-то незаметно сменилось прохладной настороженностью и "дежурными" улыбками гостеприимства.
В глубине души Генка прекрасно понимал причину и суть таких перемен. С этим он сталкивался и на "гражданке",
когда его, Генку, либо превозносили до небес как "доблестного и бескорыстного защитника устоев Коммунизма и бедного
Афганского народа", либо с тлеющими в глубине глаз искорками зависти и досады окатывали с головы до ног презрительной
жалостью и насильно запихивали в одежды праведного "мученика", обезличенного представителя "потерянного и сломанного
войной поколения".
Однако сам Генка упорно не желал мириться с той "ролью", которую ему так великодушно предлагало общество. Он не
был "героем" подслащенной легенды! Не был он и беззащитной жертвой душещипательной политической драмы и мрачного
стечения обстоятельств! Он всегда и везде стремился быть, прежде всего, самим собой - Генкой Мальцевым - со всеми
присущими ему заблуждениями, достоинствами и недостатками. И в этом была трагедия всей его жизни.
Помимо казаков и бывших "вояк" Приднестровской армии весомую роль играли "рейнджеры". Кого среди них только не
было: и бывшие уголовники - эти беспринципные шакалы войны; и ветреные юнцы, возжелавшие крови и славы; и
умудренные опытом отцы семейств, невесть за чем подавшиеся в дальние края по зову "совести" и самолюбия; и откровенные
авантюристы, для которых мир был "тесен", а жизнь скучна; и, что самое прискорбное, такие же, как Генка, профессионалы,
для которых Война стала жизнью, а "Калашников" - средством его достижения.
Их было мало - Генкиных "братьев". Многие из них тоже прошли Афган и так и не смогли найти свое место на "мирной"
"гражданке". Они тоже, подобно Генке, были уже по горло сыты чужим восхищением и завистливой ненавистью и
"гуманизмом" и уже не могли "вернуться" назад. Они, как и Генка, чем-то были похожи ни тигров-людоедов, один раз
вкусивших человеческой крови и больше уже никогда не способных забыть ее пьянящий аромат.
Одним словом, война в Приднестровье была самой типичной "разборкой" в некогда дружной семейке "братских"
народов. В ней не было ничего необычного. Она была прямым порождением обагренного кровью XX века, его законным
дитятей и чем-то вроде "лебединой" песни.
* * *
Между тем, злосчастный город, который так самоотверженно и бесстрашно защищали гвардейцы, уже давно лежал и
дымился в развалинах. Большинство его зданий было зверски раскуроченно взрывами и вдавлено в землю гусеницами танков
и ребристыми покрышками БТР.
На крышах "высоток", прежней гордости и поклонения горожан, свили себе уютные и неприступные гнездышки
"кукушки" 55 - добросовестные и аккуратные молдавские снайперы, получавшие за свой нелегкий труд по 3-4 "сотни" в час.
"Кукушки", среди которых было немало бывших спортсменок из Прибалтики, трудились исправно. С каждым днем, особенно
когда стихали ненадолго ураганы атак и грохот артиллерийской канонады, они методично и грубо отстреливали Генкиных
товарищей. Защитники Приднестровья угроза "невидимой" смерти уже прочно и основательно въелась в их окаменевшие
души, но, все же, каждый из них продолжал упрямо верить в то, что именно его "костлявая" счастливо обойдет стороной.
Недели и месяцы неудержимо сменяли друг друга все то время, что Генка был на войне. И чем дольше он здесь
оставался, тем меньше у него было шансов вернуть покой и уверенность в свою израненную душу. Для него это уже была
третья по счету война и, к его величайшему сожалению и печали, она была как две капли воды похожа на две предыдущие.
Здесь, точно также как в Афгане и Карабахе, воздух был переполнен ненавистью, человеческой болью и страданием. И
здесь тоже звериный оскал смерти преследовал не только мертвых, но и живых. Он проступал везде: и в небрежно прикрытых
грязным брезентом трупах, и в исковерканных пламенем и свинцом деревьях, и в лихорадочном и болезненном блеске
солдатских глаз, и, что самое чудовищное, в изощренных пытках и издевательствах над пленными.
Вот уже в который раз история повторялась. Генка отказывался верить в это, но это было так. Столь гордо и надменно
бравирующие своим "европейским" прошлым молдавские ополченцы, на поверку мало в чем уступали в своей жестокости
афганским "дикарям" и "гордым" "кавказцам". То, что они выделывали с пленными, не поддавалось никакому трезвому
описанию.
Генка сам был свидетелем одного такого случая, когда на глазах мужа, сторонника приднестровцев, была зверски
изнасилована и избита его жена. После этого гнусного и бесчеловечного акта "палачи" привязали к шее женщины гранату так,
чтобы нельзя было снять, хладнокровно выдернули чеку и, дав своей жертве возможность зажать в ладонях корпус и
предохранитель гранаты, "великодушно" отпустили ее на волю. Мужу несчастной женщины была уготовлена еще более
чудовищная участь: вдосталь поизмывавшись над своею связанной и беззащитной жертвой, "ополченцы" отрезали ему
половые органы, еще живого облили бензином и подожгли...
Генка был одним из первых, кто оказался на месте разыгравшейся трагедии. Несчастному "приднестровцу" уже ничем
нельзя помочь. Его объятое пламенем тело обреченно корчилось в предсмертных судорогах, вызывая громкий хохот и восторг у
беснующихся "экзекуторов".
В эти мгновения Генка даже не пытался взять под контроль свою ярость и гнев от всего увиденного. Он хладнокровно
"давил" на "гашетку" своего АКМ, поливая смертоносным огнем оцепеневших "ополченцев". На очереди был уже третий
"магазин" к АКМ и последняя из оставшихся граната, бездыханные тела молдавских солдат уже давно были разодраны в
клочья Генкиными пулями и осколками гранат, а Генкины товарищи все еще были не в состоянии вырвать из его рук
дрожащий от бессмысленных выстрелов автомат. Розовая пелена ненависти и злобы все еще висела у Генки перед глазами, и
пока последняя из отстрелянных гильз не выскочила из затвора его АКМ, он упрямо продолжал стрелять.
- Слышь, парень, хватит, уймись. Ты свое дело сделал. Эти "молдавские" собаки давно мертвы! - наконец, в нависшей
тишине услышал чей-то взволнованный голос Генка и почувствовал на своем плече чью-то горячую и тяжелую руку.
Генка резко обернулся и встретился взглядом с пожилым, видавшим виды казаком.
- Здорово ты их уложил. Они даже не успели и вскрикнуть, как встретили свою смерть, - между тем продолжал казак. -
Ты, наверное, тоже...
Генка не дослушал. Бесцеремонно повернувшись к казаку спиной, он твердой и уверенной походкой зашагал прочь от
рокового места. Он опять был спокоен и уверенно держал себя в руках. Он совсем не жалел о содеянном. Напротив, он был
вполне удовлетворен и доволен своей жестокостью. За его спиной все еще продолжали раздаваться приглушенная брань
"приднестровцев" и истошные крики и возгласы обступивших место трагедии женщин и стариков. Однако, выстрелов не было
слышно. Но, даже если бы они и были, то Генка был не готов их услышать. Он был весь погружен в свои мысли, и
окружающий мир был ему безразличен.
Он шел в полный рост, небрежно сжимая в ладонях АКМ и дерзко и вызывающе бросая насмешки в адрес снайперов.
Его подсумок был пуст, и на поясе не болтались гранаты. И, хотя война для него еще не была окончена, Генка совсем не боялся
случайной смерти или роковой засады. Ему было все равно. Он боялся только самого себя. Он боялся того, от чего было нельзя
убежать и на что нельзя было направить ствол АКМ и хладнокровно надавить на "курок"...
- Эй, Афганец! - робко окликнул Генку незнакомый парень. - Слышь, тебя командир к себе требует. Кажется, там твоего
"кореша" снайпер "достал". Ты бы того, поспешил, что-ли...
- Сашка?! Королев? - Генка судорожно схватился левой ладонью за лицо и нервно провел пальцами вниз до подбородка.
Этого не могло быть. Ему все это лишь снилось. Он не был готов поверить в то, что с последним из его друзей могло
что-то случится. Нет! Нет! Он никогда не переживет этого. Достаточно того, что он уже потерял дом, семью, Германа...Нет!
Генка рванулся изо-всех сил в сторону уже видневшейся в отдалении крыши штаба "гвардейцев" и расположенной
рядом с ним медсанчасти. Он, чье хладнокровие и выдержка были в таком почете среди "гвардейцев", готов был в любую
секунду разреветься как мальчишка только от одной мысли, что может опять потерять все. Он мчался к штабу со всех ног,
почти летел над землей. И только уже у порога медсанчасти он позволил себе остановиться и перевести дух.
Там, за этой заветной дверью, сейчас решалась судьба: был слышен звон медицинских инструментов, приглушенные
голоса хирургов и медсестер. Генка не был твердо уверен в том, что он не ошибается.
- А-а, Сидоров, ты уже здесь? - Генка неуверенно обернулся и встретился взглядом со своим командиром. - Я уже много
раз за тобой посылал. Но тебя все не могли найти. Ладно, не оправдывайся. Потом все объяснишь. А у нас вот тут...
Командир не договорил. На его смуглом и обветренном лице возникла гримаса невыносимой душевной боли и
страдания. Скупая, оставляющая за собой грязную бороздку слеза сорвалась и покатилась вниз по его левой щеке.
Это было очень тяжелое зрелище - видеть, как плачет боевой офицер и полный сил мужчина. Но Генка сам с огромным
трудом сдерживался от того, чтобы не последовать примеру своего командира. Его губы были жадно искусаны в кровь, все
тело дрожало от волнения, а пальцы рук судорожно сжаты в кулаки.
- Знаешь, мне очень жаль, - между тем продолжал командир, - но твоему другу, кажется, невозможно спасти жизнь. Пуля
вошла ему в шею и достигла "легкого". А, может, задела и сердце. Это произошло там, на косогоре. Возле здания райкома
партии. Ну-у, ты знаешь, не далее, чем на прошлой неделе, мы "выкурили" с его крыши "кукушку". Ну и успокоились. А она...
Она опять свила себе там "гнездышко". Твой друг оказался ее первой жертвой, но, боюсь, не последней. Вокруг этого чертового
дома почти нет деревьев. Каждый метр идеально простреливается. Мы уже хотели подтащить туда пушку, но...эта территория
пока контролируется "молдаванами". Мы ничего не можем сделать. Увы, убийца твоего друга для нас пока недосягаем.
- Я так не думаю, - процедил сквозь плотно сжатые зубы Генка и вызывающе посмотрел в глаза командира.
- Нет, Сидоров, мать ..... твою, я тебе приказываю...- сорвался было на крик командир, но вдруг, совсем неожиданно для
Генки, смягчился и нехотя добавил: - Хотя...Ладно, черт с тобой, "РЭКС"! Я же тебя хорошо знаю! Ты все равно не выполнишь
приказ, если я запрещу тебе охоту на "кукушку". Ты же как волк. Тут же пускаешь клыки в дело, стоит тебя только сильно
задеть. Ладно, действуй! Только помни - надейся только на себя! В случае чего, я тебе помочь не смогу. Будь предельно собран
и осторожен. Если выживешь - станешь героем, а нет...лучше тебе тогда самому застрелиться. Не ровен час - попадешь в лапы
"ополченцев"...Ну, а что они могут сделать, ты уже видел... Так что, рви "когти", РЭКС 56 !
В этот момент дверь, за которой медики отчаянно пытались вырвать Сашку Королева из костлявых объятий смерти,
