- А что, если я применю против вас силу?
- Сэр, несколько тысяч десантников с десятью годами подготовки за пле-
чами вряд ли смогут тягаться с тысячами лет совершенствования Мастеров
Синанджу. Подумайте, господин президент, это было бы огромной глупостью.
Они могли бы спрятать меня у вас под носом в Белом Доме! Думаю, вы пони-
маете это так же хорошо, как и я.
- Да, понимаю,- медленно проговорил президент.- Однажды я видел их в
деле. Ладно, сейчас мне не остается ничего другого, кроме как повесить
трубку. Вы отключаетесь, поскольку я больше не стану вам звонить. И на-
последок, Смит...
- Слушаю, сэр.
- Удачи вам! Да поможет вам Господь!
- Спасибо, господин президент.
Харолд Смит стал ждать другого звонка. Он прождал весь день, и только
когда на часть океанской акватории, известную как залив Лонг-Айленд,
опустилась тьма, а стрелки на часах показали 21.01, он смирился с мыс-
лью, что день прошел без звонка Римо.
У него не было дурных предчувствий относительно судьбы этих двоих, по-
тому что предчувствия у Харолда В. Смита никогда не перевешивали надеж-
ду.
Лица, наделившие его властью, знали, что его сила заключается в спосо-
бности мыслить рационально. Однако сейчас он не мог отогнать воспомина-
ний о том Римо, каким тот впервые явился в Фолкрофт. Каким молодым он
тогда казался! Открытое, наивное лицо, чуть припухлое, как почти всегда
бывает в молодости.
"Прекрати!- приказал себе Смит.- Он жив, у тебя нет доказательств его
смерти".
Смит напомнил себе, что Римо вырос во что-то большее, чем карающая де-
сница, что он настолько отличается в лучшую сторону от среднего челове-
ка, что чувство, вызываемое им, не должно отличаться от чувства, испыты-
ваемого к самому быстрому из самолетов или к самым точным из часов.
На воде замигали огоньки. В кромешной темноте шли корабли. Смит спох-
ватился, что до сих пор не включил у себя в кабинете свет.
Он еще немного понаблюдал за огоньками на воде, а потом ушел домой.
"Прощай, Римо",- тихо проговорил он про себя. Его охватило непонятное
тревожное предчувствие.
В Бостоне заместитель директора местного отделения Федерального бюро
расследований получил приказ еще больше сократить участие ФБР в рассле-
довании по делу "Хромосомной каннибалки". Он со злостью швырнул копии
входящих и исходящих в мусорную корзину. В Вашингтон ушла его телеграмма
о том, что делом и так занимается недопустимо мало агентов, вследствие
чего нет уверенности, что они вообще разберутся, с чем имеют дело, а ес-
ли и разберутся, то все равно не сумеют толком за него взяться.
Ответ гласил, что ему надлежит действовать в соответствии с традициями
Бюро и руководствуясь распоряжениями Вашингтона. На нормальном языке, не
пользующемся почетом в ФБР, это означало: "Утри нос и предоставь эту го-
ловоломку местной полиции. Мы убираем свои задницы из-под удара, и тебе
следует поступить так же".
Это был вьетнамский подход, воцарившийся дома: гам тоже добросовестное
исполнение обязанностей значило гораздо меньше, чем забота о собственной
безопасности и благополучии. Это было нетрудно понять, раз сотрудникам
угрожала опасность предстать перед судом за то, что их методы, по мнению
некоторых крючкотворов-законников, не отвечают требованиям закона. Дос-
таточно нескольких процессов - и сотрудники начинают защищать не общес-
тво, а самих себя. Если за ревностную службу тебе угрожает суд, то ты
станешь служить так, чтобы всем угодить.
Это уже произошло с местной полицией. Были приняты широко разреклами-
рованные меры по усиленному соблюдению законности в работе полиции и по-
вышению ее ответственности перед гражданами. В итоге нескольких разбира-
тельств хватило, чтобы полиция озаботилась защитой себя самой, а на ули-
цах воцарились преступники.
Сперва американское общество проиграло таким образом войну, потом сра-
жение на улицах собственных городов, а теперь, надевая узду на ФБР, ус-
коренно приближалось к расставанию с национальной безопасностью. Великие
катастрофы, которые выпадали на долю Америки, всегда начинались не как
катастрофы, а как стремление к совершенству.
Джеймс Галлахан, заместитель директора бостонского отделения ФБР, дал
себе этим поздним теплым вечером зарок, что не позволит начальству под-
ставить его.
Пусть попробуют зарыть голову в песок, когда всем станет известно, что
местному отделению не дают действовать, несмотря на угрозу городу со
стороны "хромосомной убийцы"!
Джеймсу Галлахану было сорок восемь лет, и он умел защищаться. Сперва
он навел порядок у себя в кабинете. Затем поручил четырем подчиненным
сочинить доклад о наиболее эффективном способе борьбы с опасностью, учи-
тывая сокращение сил.
- Конечно, вы понимаете, какой это деликатный вопрос, поэтому я ожи-
даю, что вы выполните задание с традиционным для Бюро блеском.
Один из подчиненных хихикнул.
Галлахан не обратил на это внимания. Он выставил защитный экран. Когда
все просочится в прессу, вместе с ним вину разделят еще четверо. Пусть
его сошлют в отделение ФБР в Анкоридже на Аляске, у него все равно оста-
нется пенсия, приличный доход и всевозможные льготы.
Маленькое победоносное восстание не доставило Галлахану большой радос-
ти. Он помнил времена, когда гордился своей работой, по сравнению с ко-
торой даже забота о собственной жизни отступала на задний план. Это было
ярмо, но в этом ярме он ходил счастливым.
Он помнил радость, которую приносило успешно завершенное дело. Радость
от поимки преступника, которого было по-настоящему нелегко поймать. Тог-
да он на равных тягался с величайшей системой шпионажа, когда-либо из-
вестной миру,- русским КГБ.
Вот когда ФБР что-то да значило!
Работать приходилось по шестьдесят часов в неделю, зачастую без выход-
ных. Платили тогда меньше, чем сейчас, когда вступили в силу новые пра-
вила. Теперь до пенсии осталось меньше времени, но какими долгими каза-
лись недели, когда считаешь, сколько еще тянуть лямку! Он перестал защи-
щать страну и перешел к защите самого себя. Пусть страна провалится!
Что он хотел бы сказать Америке? "Перестань обижать тех, кто хочет те-
бе помочь! Неужели ты не знаешь, кто твои истинные друзья? Что хорошего
ты ждешь от грабителя банков? Или от террориста?"
Однако именно эту публику с таким жаром защищали многие в Вашингтоне.
Создавалось впечатление, что надо просто-напросто оглоушить чем-нибудь
старушку, чтобы все развесили уши, слушая твои жалобы на единственную в
мире страну, которая дала так много и так многим, требуя взамен отнюдь
не невозможного: всего-то работать ради ее блага.
Единственную страну!
Вечером Джеймс Галлахан покинул свой кабинет. Однажды он уже дал клят-
ву, но то было давно, когда клятвы еще что-то значили. Сейчас он пони-
мал, что только тогда и был счастлив.
Репортерша из бостонской "Таймс" задерживалась. Галлахан выпил пива и
стаканчик виски. Сейчас он предпочитал скотч со льдом, однако все еще не
забыл любимого напитка своего отца и хмельную атмосферу в обшитом дере-
вом баре в южной части Бостона. Когда он поступил в католический универ-
ситет Нотр-Дам, отец угостил его в этом баре пивом, после чего каждый
посетитель стал по очереди угощать всю компанию. Он захмелел, все вокруг
смеялись. Потом был выпуск. Как рыдал отец при одной мысли, что его сын,
Джеймс Галлахан, сын человека, всю жизнь подбиравшего мусор за другими,
стал "выпускником университета Нотр-Дам, Соединенные Штаты Америки! Сла-
ва тебе, сынок!"
Кто-то у стойки обмолвился, что американские университеты хуже дублин-
ских. То есть и в подметки им не годятся! Разумеется, такие слова, ска-
занные в ирландском баре в Америке, не могли не вызвать потасовки. А по-
том он выучился на юриста в Бостонском колледже.
Это достижение было опять встречено выпивкой. На ней Джеймс Галлахан
признался: "Отец, я не буду заниматься юриспруденцией. Я собираюсь стать
агентом ФБР".
"Полицейским?" Отец был в шоке. "Твоя мать перевернется в могиле, сы-
нок! Мы ложились костьми, чтобы сделать из тебя человека. Полицейским ты
бы мог стать сразу после школы! Для этого не нужно столько учиться. Пош-
ли бы прямиком к олдермену Фицпатрику. Это не стоило бы ни цента. Не то,
что для итальяшек - им приходится за это расплачиваться".
У Галлахана-младшего это вызвало смех. Он попытался объяснить отцу,
что такое ФБР, однако старый Галлахан был не из тех, кому можно что-то
объяснить. Старый Галлахан сам все объяснял. И объяснения его были нехи-
трыми. Мать - мир ее праху - и отец для того и вкалывали, для того и
проливали пот, чтобы сделать своего сына человеком.
Что ж, ничего не поделаешь. Человек отчитывается за то, как он посту-
пает со своей жизнью, только перед Всевышним. Поэтому старый Галлахан
изъявил готовность смириться с любой участью, предначертанной Божьей во-
лей для его сына. И пускай об этом знает весь салун!
Если молодой Джимми хочет быть полицейским, то быть ему, черт возьми,
лучшим полицейским-законником за все времена!
Конечно, по дороге домой сын услыхал еще кое-что. "Знаешь, Джимми, это
все равно, что готовить сына на священника, послать его в лучшую римскую
семинарию, а он потом возвращается домой и идет работать в обувную лав-
ку. Не то, чтобы у торговли обувью не было своих достоинств; только за-
чем трудиться, получать серьезное образование, раз собираешься стать ка-
ким-то государственным служащим, как отец?"
"Папа,- ответил Джим Галлахан,- ты не должен говорить о себе как о
"каком-то государственном служащем". И ты увидишь: работать в ФБР - это
не просто так. Думаю, это поважнее, чем адвокатура".
Отец уснул. Джим Галлахан затащил его в дом, уже больного раком, кото-
рый со временем убьет его; уже тогда отец был легче, чем прежде; только
тогда никто ничего не знал о будущем.
Прошел год, и отец узнал, что за штука ФБР, потому что теперь не отка-
зывался слушать. С немалой гордостью он втолковывал любому, кого ему
удавалось припереть к стенке, что его сын работает в Федеральном бюро
расследований, самом лучшем в целом мире. "Для того, чтобы туда попасть,
надо быть или юристом, или бухгалтером".
Потом он угодил в больницу на операцию желудка. Хирурги нашли опухоли
и снова его зашили. Минуло три месяца - и он угас. Отпевали его в той же
церкви, где венчали, где крестился и проходил конфирмацию Джим, куца он
столько раз заходил, чтобы просить у Бога защиты и благословения.
На поминках в доме, которому предстояло перейти к сестре Мэри Эллен,
обладательнице самой многочисленной семьи, один из отцовских друзей ска-
зал: "Больше всего он гордился тобой, Джим. Только и говорил, что о тебе
и о ФБР. У него получалось, что там сидят одни ангелы небесные".
Эта реплика вызвала у Джима Галлахана слезы. Он не стал ничего объяс-
нять, а просто извинился, убежал в родительскую спальню, бросился на
кровать, на которую они уже никогда не лягут, ту самую кровать, на кото-
рой был зачат, зарылся головой в одеяло и разревелся со смесью боли и
радости, единственное название которой - гордость.
Но то было много лет тому назад.
Тогда работой в Бюро гордились. Как давно это было! Тогда жизнь и са-
мые злые ее тяготы принимались легко... А теперь просто показаться с ут-
ра в бостонском отделении было второй за день тягчайшей обязанностью.
Первой было заставить себя встать поутру. Галлахан заказал двойной вис-
ки. К черту пиво! Он взглянул на часы. Как опаздывает эта репортерша из
"Таймс"! Бармен подал ему стакан, и Галлахан уже поднял его, когда на
его руку легла чужая рука. Это была Пам Весткотт, похудевшая после их
последней встречи фунтов на двадцать. Подкралась она к нему не иначе,
как тайком, потому что обычно Пам Весткотт оповещала о своем приближении
весь квартал, топая здоровенными, как телеграфные столбы, ножищами.
- Привет, Пам,- сказал Галлахан.- Ты похудела и помолодела сразу на
