такие, кто поверит моему рассказу, у кого хватит научной любознательности
и храбрости, чтобы последовать за мной, эти схемы дадут им верный след.
А теперь я обращаюсь к самому рассказу.
В течение шести месяцев я находился на островах Д'Антркасто, собирая
данные для заключительных глав своей книги "Флора вулканических островов
южной части Тихого океана". Накануне я добрался до Порт-Морсби и
благополучно погрузил свои образцы на борт "Южной королевы". И теперь,
сидя ранним утром на верхней палубе, с тоской думал о многих лигах,
отделяющих меня от Мельбурна, и еще больших - между Мельбурном и
Нью-Йорком.
Желтое утро Папуа - в такое утро Папуа проявляет свое самое мрачное и
злобное расположение духа. Небо - горящая охра. Над островами нависает
угрюмый, безжалостный, пагубный дух; их заполняет угроза скрытых,
затаившихся, злобных сил, ждущих освобождения. Кажется, это излучения
самого неприрученного злого сердца Папуа - зловещего, даже когда оно
улыбается. Время от времени ветер доносил дыхание неисследованных
джунглей, полное незнакомых запахов, загадочное и угрожающее.
В такое утро Папуа говорит вам о своей бесконечной древности и силе.
Я не чрезмерно впечатлителен, но такое утро заставляет меня вздрагивать -
я упоминаю об этом, потому что это непосредственно связано с судьбой
доктора Трокмартина. Такое настроение присуще не только Папуа. Я ощущал
его на Новой Гвинее, в Австралии, на Каролинских и Соломоновых островах.
Но наиболее ярко оно проявляется именно на Папуа. Оно как будто говорит:
"Я сама древность; я свидетель рождения земли; я свидетель рождения и
смерти рас; смотри: в моей груди сокрыты тайны, которые сожгут вас, дети
изнеженного века. Мы с вами не можем сосуществовать в одном и том же мире,
и все же я есть и вечно буду! Никогда не постигнете вы моей сути, и я
ненавижу вас, хотя и терплю. Терплю - но долго ли еще буду терпеть?"
В такие мгновения мне кажется, что я вижу, как гигантская лапа,
протянувшаяся с Папуа, вытягивает и втягивает чудовищные когти.
Все ощущают это настроение Папуа. В ее жителях оно всегда сокрыто,
оно часть их души; неожиданно и мгновенно проявляется, как дух чуждой
вселенной, так же неожиданно и мгновенно исчезает.
Я боролся с Папуа, как каждый белый это делает в такое утро. И увидел
высокого человека, идущего по пирсу. За ним мальчишка капа-капа нес новый
чемодан. Что-то в этом высоком человеке показалось мне знакомым. Дойдя до
трапа, он поднял голову, посмотрел мне прямо в глаза и махнул рукой. Это
был доктор Трокмартин!
Удивившись его неожиданному появлению, я одновременно испытал...
неприятный шок. Это, несомненно, был Трокмартин, но было какое-то
беспокоящее различие между ним и тем человеком, которого я так хорошо знал
и с которым распрощался меньше года назад. В то время, как вы знаете, ему
едва перевалило за сорок; худощавый, стройный, мускулистый, с лицом
ученого и искателя. На лице всегда выражение сдержанного энтузиазма,
интеллектуальной остроты, постоянного... как бы это назвать... поиска.
Вечно ищущий разум четко отпечатался в выражении его лица.
Я попытался объяснить себе, что же так поразило меня в этом кратком
приветствии. Заторопившись на нижнюю палубу, я обнаружил так Трокмартина в
обществе начальника хозяйственной части. Когда я заговорил, он повернулся
и протянул руку - и тут я увидел происшедшее в нем изменение!
Разумеется, он увидел по выражению моего лица, какой шок я испытал.
Он резко отвернулся к моряку, потом заторопился в свою каюту, оставив меня
ошеломленным.
У трапа он повернулся.
- Да, Гудвин, - сказал он, - увидимся позже. Сейчас мне как раз нужно
кое-что срочно записать до отправления...
И он быстро ушел.
- Странный парень, да? - сказал моряк. - Хорошо знаете его, сэр?
Похоже, он вас удивил.
Я что-то ответил и медленно направился к своему креслу. Я пытался
проанализировать, что же так поразило меня, что изменилось в Трокмартине.
И тут я понял. Как будто этот человек испытал сильнейшее потрясение
одновременно от ужаса и восторга, какая-то душевная катастрофа изменила
его лицо, наложив на него отпечаток радости и страха. Как будто небесный
экстаз и адский ужас пришли к нему одновременно, рука об руку, захватили
его, посмотрели ему в глаза и, уходя, оставили на его лице свой
неизгладимый отпечаток.
Я то смотрел за корму, то принимался ходить по палубе, пытаясь
разгадать загадку, изгнать ее из своего мозга. И все это время над Папуа
нависал злобный дух древнего зла, непостижимый, недоступный уму; и когда
"Южная королева" подняла якорь и вышла в залив, этот дух не оставил нас.
2. ПО ЛУННОЙ ДОРОЖКЕ
Я с облегчением смотрел, как исчезают за горизонтом берега, радовался
свежему морскому ветру. Казалось, мы уходим от чего-то зловещего, чего-то
скрывающегося на островах и - мелькнула в моем мозгу мысль - наложившего
свой отпечаток на лицо Трокмартина.
Я надеялся - и одновременно испытывал необъяснимое нежелание,
невыразимый страх, - что встречу Трокмартина за ленчем. Но он не
показался, и я одновременно с разочарованием испытал неожиданное
облегчение. Весь день я беспокойно бродил по палубе, но он не выходил из
каюты. Не появился он и за обедом.
Быстро опустилась ночная тьма. Мне стало жарко, и я вновь вышел на
палубу к своему креслу. "Южная королева" шла по беспокойному морю, и
палуба пустовала.
Небо было затянуто облачной завесой, сквозь которую пробивалась
восходящая луна. Море фосфоресцировало. Тут и там за кораблем и по бокам
от него поднимались странные туманные завитки, как дыхание подводных
чудовищ, вились несколько мгновений и исчезали. Я закурил и еще раз
постарался изгнать из своей памяти лицо Трокмартина.
Открылась дверь на палубу, и появился сам Трокмартин. Он неуверенно
остановился, со странным напряженным выражением посмотрел на небо,
поколебался и закрыл за собой дверь.
- Трокмартин, - позвал я. - Идите сюда. Это я, Гудвин.
Он немедленно направился ко мне и сел, как я с любопытством отметил,
со странным вздохом облегчения. Схватил меня за руку и болезненно сжал.
Рука его была холодна, как лед. Я затянулся и при свете огонька сигареты
внимательно посмотрел на него. Он смотрел на большой клок тумана,
проплывающий мимо корабля. Фосфоресценция снизу освещала туман порывистым
светом. Я увидел в глазах Трокмартина страх. Туман прошел мимо; Трокмартин
вздохнул, расслабился, отпустил мою руку и откинулся в кресле.
- Трокмартин, - сказал я, не тратя времени на предисловия, - что
случилось? Я могу вам помочь?
Он молчал.
- Как здоровье вашей супруги? Что вы здесь делаете? Я слышал, вы на
целый год отправились на Каролинские острова, - продолжал я.
Я почувствовал, что он снова напрягся. Некоторое время молчал, потом
ответил:
- Я плыву в Мельбурн, Гудвин. Мне кое-что нужно, очень нужно. И
больше всего мне нужны люди, белые.
Говорил он негромко, озабоченно. Как будто в разговоре участвовала
лишь часть его мозга, а остальное напряженно прислушивалось, стараясь
уловить первые признаки приближения чего-то ужасного.
- Значит, ваши исследования продвигаются успешно? - банальный вопрос,
заданный, лишь чтобы привлечь его внимание.
- Успешно, - повторил он, - успешно...
И неожиданно замолчал, встал и принялся напряженно всматриваться в
небо на севере. Я тоже взглянул туда: далеко-далеко луна пробилась сквозь
тучи. На горизонте виднелось ее отражение на поверхности моря. Отдаленная
лунная дорожка дрожала и колебалась. Тучи снова сгустились, и дорожка
исчезла. Корабль быстро двигался на юг.
Трокмартин упал в кресло. Дрожащей рукой зажег сигарету. Пламя спички
осветило его лицо, и я со странным предчувствием увидел, что незнакомое
выражение углубилось, стало напряженным, как будто выжженным слабым
раствором кислоты.
- Сегодня ведь полнолуние? - очевидно, с деланной
непоследовательностью спросил он
- Первая ночь полнолуния, - ответил я.
Он снова замолчал. Я тоже сидел молча, ожидая, когда он решится
заговорить. Он повернулся ко мне, как будто принял неожиданное решение.
- Гудвин, - сказал он, - мне нужна помощь. Если когда-нибудь человек
действительно нуждался в помощи, так это я сейчас. Гудвин... можете вы
представить себя в другом мире, чуждом, незнакомом, в мире ужаса, в
котором величайшая радость одновременно и величайший ужас; и вы там один,
чужак! Как такой человек нуждается в помощи, так и я...
Он неожиданно замолк и напряженно поднялся, сигарета выпала у него из
пальцев. Я увидел, что луна опять прорвалась сквозь тучи, на этот раз
гораздо ближе. Не дальше мили от нас она отбросила свою дорожку на воду. И
оттуда до самого горизонта протянулась лунная тропа - гигантская
сверкающая змея от края мира к нашему кораблю.
Трокмартин смотрел на нее, будто окаменев. Он напрягся, как пойнтер
при приближении к спрятавшемуся выводку. От него исходила волна ужаса - но
ужаса, смешанного с незнакомой адской радостью. Волна прошла и оставила
меня потрясенного, дрожащего, всего в поту.
Трокмартин наклонился, вся жизнь сосредоточилась в его взгляде.
Лунная дорожка приближалась, теперь она находилась в полумиле. Корабль
убегал от нее, мне показалось, как преследуемый. А вслед за ним, быстро и
прямо, рассекая волны, стремился лунный поток. И затем...
- Боже! - выдохнул Трокмартин, и слова его были молитвой и
заклинанием.
И затем... я впервые... увидел... _е_г_о_!
Лунная дорожка, как я говорил, тянулась до самого горизонта, со всех
сторон окруженная тьмой. Как будто облака наверху раздвинулись, чтобы дать
ей место, отдернулись, как занавес или как воды Красного моря, чтобы
пропустить народ Израиля. По обе стороны дорожки складки этого занавеса
отбрасывали тьму. И посередине дорожки между непрозрачными стенами
сверкали, дрожали и танцевали горящие, бегущие волны лунного света.
Далеко, бесконечно далеко на дорожке я скорее почувствовал, чем
увидел приближение чего-то. Оно виднелось как более яркое свечение внутри
света. Вперед и вперед стремилось оно к нам - светящийся туманный сгусток,
напоминающий крылатое существо в полете. Я вспомнил даякскую легенду о
крылатом вестнике Будды - птице Акле, чьи перья из лунных лучей, чье
сердце - живой опал, чьи крылья испускают кристально ясную музыку белых
звезд, но эта музыка сжигает и разбивает души неверующих. Непонятное
приближалось, и до меня донесся сладкий, тревожный звук - как пиццикато
стеклянных скрипок, как преобразованное в звук чистейшее, прозрачнейшее
стекло. И снова я вспомнил миф о птице Акле.
Теперь оно было близко к концу светлой полоски, рядом с барьером
тьмы, все еще разделявшим корабль и сверкающее начало лунной дорожки.
Ударилось об этот барьер, как птица о прутья клетки. И я понял, что это не
туман, рожденный морем и воздухом. Оно завертелось сверкающими полосами,
водоворотами кружевного света, спиралями живого пара. Внутри него со
странным, незнакомым сверканием двигалось что-то перламутровое.
Светящиеся, сверкающие частички скользили сквозь него, как будто оно
притягивало их из лучей, окружавших это нечто.
Все ближе и ближе подходило оно, рождаясь в сверкающих волнах, и все
тоньше и тоньше становилась защищавшая нас полоска тьмы. Хрустальные звуки
слышались все отчетливее - ритмичные, похожие на музыку с другой планеты.
Теперь я видел внутри сверкающего тумана сердцевину, ядро более
