же устойчиво, как магнит притягивает и удерживает иглу компаса.
Роща звала его, просила прийти.
Маккей немедленно подчинился приказу; он встал и пошел вниз к
причалу; сел в свой скиф и начал грести поперек озера. И когда весла
коснулись воды, беспокойство покинуло его. Его место заняли мир и какое-то
особое возбуждение.
Над озером лежал густой туман. Ни дуновения ветерка, но туман
вздымался сгустками и перемещался, дрожал и сворачивался под
прикосновением невидимых воздушных рук.
Он был живым, этот туман. Он собирался в фантастические дворцы, мимо
чьих сверкающих фасадов плыл Маккей; дворцы превращались в холмы и долины,
в окруженные стенами равнины, дно которых было из подернутого рябью шелка.
Среди них блестели маленькие радуги, а на воде показывались призматические
полосы и распространялись, как пролитое опаловое вино. У Маккея появилась
иллюзия огромных расстояний, как будто туманные холмы были настоящими
горами, долины меж ними не просто видением. А он сам великан,
прорубающийся сквозь волшебный мир. Прыгнула форель - словно левиафан
вынырнул из бездонных глубин. Вокруг арки ее тела переплетались радуги,
потом они превратились в дождь мягко сверкающих драгоценностей: алмазов и
сапфиров, пламенных рубинов и жемчужин с блестящей розовой серединой. Рыба
исчезла, беззвучно уйдя в воду; ее радужное тело скрылось в ней, и на
мгновение только многоцветный водоворот сохранялся на том месте, где была
форель.
Не слышно было ни звука. Маккей опустил весла и наклонился вперед,
плывя по течению. В молчании перед собой и вокруг себя он чувствовал, как
открываются ворота неведомого мира.
Неожиданно он услышал голоса, множество голосов, вначале слабые и
бормочущие; потом они стали громче, отчетливее; сладкие женские голоса и
смешанные с ними более низкие мужские. Голоса поднимались и падали в диком
веселом напеве, в его радости слышались одновременно гнев и печаль - как
будто солнечные ткачи в свою огненную ткань вплетали черные нити печали и
алые полосы, окрашенные гневными закатами.
Маккей дрейфовал, не смея дышать, чтобы не заглушить звуки волшебного
пения. Оно звучало все ближе и ближе, и он заметил, что скорость лодки
увеличилась, лодка больше не дрейфует, как будто маленькие волны по обе
стороны подталкивают ее вперед своими мягкими бесшумными ладонями. Когда
лодка уткнулась в берег и зашуршала по гладкой гальке, песня прекратилась.
Маккей привстал и всмотрелся вперед. Здесь туман был гуще, но он
видел очертания рощи. Как будто смотришь через множество занавесей из
тонкого газа: деревья казались движущимися, воздушными, нереальными. И
среди них мелькали фигуры в размеренном ритме, как тени от ветвей ритмично
движутся под ветром.
Маккей вышел на берег и медленно направился к ним. Туман сгустился за
ним, закрыв берег.
Ритмичное мелькание прекратилось; ни движения и ни звука среди
деревьев, но он чувствовал, что вся роща полна внимательно наблюдающей за
ним жизни. Маккей попробовал заговорить; какое-то молчаливое заклятие было
у него на устах.
- Вы меня звали. Я пришел вас выслушать, помочь вам, если смогу.
Слова сформировались в его сознании, но произнести их он не смог.
Снова и снова пытался в отчаянии; казалось, слова умирают на устах, прежде
чем он мог дать им жизнь.
Туманный столб проплыл вперед и остановился, покачиваясь, на
расстоянии вытянутой руки от него. И неожиданно из него выглянуло женское
лицо, глаза на уровне его глаз. Да, женское лицо; но Маккей, глядя в эти
глаза, рассматривавшие его, понимал, что они не могут принадлежать
человеку. Глаза были без зрачков, белки оленьи и цвета мягкой зелени
глубокой лесной поляны; в них сверкали крошечные светлые звездочки, как
мотыльки в лунном луче. Глаза широкие и широко расставленные под широким
низким лбом, над которым прядь за прядью волосы цвета бледного золота;
пряди казались покрытыми блестящим золотым пеплом. Нос маленький и прямой,
рот алый и изысканный. Лицо овальное, заострявшееся к нежному острому
подбородку.
Прекрасное лицо, но чуждой красотой; волшебной. Долгие мгновения эти
необычные глаза всматривались в него. Потом из тумана показались две белые
тонкие руки, с длинными ладонями, с сужающимися пальцами.
- Он услышит, - прошептали алые губы.
И сразу вокруг послышались звуки: шепот и шорох листьев под дыханием
ветра, скрип ветвей, смех невидимых ручейков, возгласы воды, падающей в
глубокие каменные пруды, - голоса, которые лес сделал различимыми.
- Он услышит! - провозглашали эти голоса.
Длинные белые пальцы коснулись его губ, и прикосновение их было
прохладным, как прикосновение березовой коры после долгого утомительного
подъема; прохладным и слегка сладковатым.
- Он будет говорить, - прошептали алые губы.
- Он будет говорить! - снова подхватили лесные голоса, как молитву.
- Он увидит, - прошептала женщина, и холодные пальцы коснулись его
глаз.
- Он увидит! - повторили лесные голоса.
Туман, скрывавший рощу от Маккея, задрожал, поредел и исчез. Его
место занял ясный, прозрачный, слегка зеленоватый, чуть светящийся эфир:
впечатление такое, будто он стоит в середине чистого бледного изумруда.
Под ногами золотой мох, расцвеченный маленькими звездочками васильков.
Женщина со странными глазами и лицом волшебной красоты теперь стала видна
вся. Он увидел стройные плечи, крепкие маленькие заостренные груди, гибкое
тело. От шеи до колен на ней какое-то одеяние, тонкое, шелковое, будто
сотканное из паутины; сквозь него просвечивает тело, будто огонь молодой
весенней луны играет в ее венах.
За ней на золотом мху видны другие такие же женщины, множество их;
все смотрят на него такими же широко расставленными зелеными глазами, в
которых танцуют облака сверкающих мотыльков лунных лучей; подобно ей, все
увенчаны блестящими бледно-золотыми волосами; подобно ей, у всех овальные
заостренные лица волшебной, опасной красоты. Странно только, что если она
смотрела на него серьезно, оценивала его, среди ее сестре некоторые
смотрели насмешливо, другие звали странно соблазнительным взглядом; были и
такие, которые смотрели только с любопытством, и такие, чьи большие глаза
упрашивали, умоляли его.
И вдруг Маккей понял, что в этом неземном зеленоватом сверкающем
воздухе есть и деревья рощицы. Только они стали призрачными; они
напоминали белые тени, отброшенные на тусклый экран; стволы и ветви,
побеги и листья - они окружали его, как будто сплетенные из воздуха
неведомым мастером призраки деревьев, растущих в другом измерении.
Неожиданно он заметил среди женщин и мужчин; у них так же широко
расставлены глаза, и так же лишены зрачков, но белки карие и голубые;
мужчин с заостренными подбородками и овальными лицами, широкими плечами;
одеты они в темно-зеленые куртки; смуглые, мускулистые и сильные, с тем же
гибким изяществом, что и женщины; и, подобно женщинам, красота их была
чуждой и волшебной.
Маккей услышал негромкий жалобный плач. Он обернулся. Недалеко от
него в объятиях смуглого мужчины в зеленом лежала девушка. Лежала у него
на груди. Его глаза были полны черным пламенем гнева, ее затуманены и
заполнены болью. На мгновение Маккей увидел березу, которую срубил сын
Поле, и пихту, на которую легла береза. Он видел березу и пихту как
нематериальные очертания вокруг женщины и мужчины. На миг девушка и
мужчина, береза и пихта показались ему одним целым. Женщина с алыми губами
коснулась его плеча, и зрение его прояснилось.
- Она сохнет, - вздохнула женщина, и в голосе ее Маккей услышал
печальный шелест листвы. - Разве не жаль, что она сохнет: наша сестра так
молода, так стройна и красива?
Маккей снова посмотрел на девушку. Белая кожа, казалось, стянулась;
лунный блеск, который просвечивал сквозь тела остальных, у нее казался
тусклым и бледным; стройные руки безжизненно опустились, тело обвисло. Рот
побледнел и высох; длинные туманно-зеленые глаза поблекли. Бледно-золотые
волосы потеряли блеск, высохли. Он смотрел на медленную смерть, смерть
увядания.
- Пусть увянет рука, ударившая ее! - сказал мужчина в зеленом,
который поддерживал девушку, и в его голосе Маккей услышал свирепый шум
зимнего ветра в засохших ветвях. - Пусть сердце его засохнет, пусть сожжет
его солнце! Пусть дождь и вода будут избегать его, а ветры покарают!
- Я хочу пить, - прошептала девушка.
Наблюдавшие женщины зашевелились. Одна выступила вперед, держа чашу,
как из тонких листьев, превратившихся в зеленый кристалл. Она остановилась
у ствола одного из призрачных деревьев, взялась за одну ветвь и потянула
ее вниз. Стройная девушка с испуганными негодующими глазами подплыла к
дереву и обняла руками призрачный ствол. Женщина с чашей пригнула ветвь и
надрезала ее чем-то, показавшимся Маккею стрелой из гагата. Из раны
полилась слабо опалесцирующая жидкость, которая стала медленно заполнять
чашу. Когда чаша заполнилась, женщина, стоявшая рядом с Маккеем, подошла к
этому дереву и накрыла руками раненое место. Потом отошла, и Маккей
увидел, что жидкость больше не течет. Женщина коснулась дрожащей девушки и
развела ее руки.
- Залечится, - мягко сказала она. - Была твоя очередь, маленькая
сестра. Рана зарастет. Скоро ты об этом забудешь.
Женщина с чашей опустилась на колени возле бледных сухих губ той,
которая - увядала. Девушка жадно выпила до последней капли. Туманные глаза
прояснились, засверкали; губы, которые были такими сухими и бледными,
покраснели, бледное тело блеснуло, как будто его убывающий свет подкрепили
заново.
- Пойте, сестры! - резко воскликнула она. - Танцуйте для меня,
сестры!
Снова послышалась песня, которую Маккей уже слышал в тумане на озере.
Теперь, как и тогда, он не мог разобрать ни слова, но тему разобрал ясно:
радость весеннего пробуждения, нового рождения, когда в каждой ветви поет
зеленая жизнь, вздувается в почках, расцветает в каждом листочке; танец
деревьев в ароматных ветерках весны; барабаны радостного дождя на
лиственном капюшоне; страсть летнего солнца, испускающего свой золотой
поток на деревья; медленное величественное прохождение луны, и зеленые
руки, протягивающиеся к ней и извлекающие с ее груди молоко серебряного
пламени; мятеж и дикая радость ветров, с их безумным воем и гудением;
мягкое переплетение ветвей, поцелуй любящих листьев - все это и еще
больше, гораздо больше такого, что Маккей не мог понять, потому что все
это тайны, о которых у человека нет никакого представления, - все это
звучало в пении.
И все это и еще больше было и в ритмах танца этих странных
зеленоглазых женщин и смуглых мужчин; что-то невероятно древнее, однако
молодое, что-от от мира, каким он был до появления человека.
Маккей слушал, Маккей смотрел, терялся в удивлении; свой собственный
мир он почти забыл; мозг его запутался в паутине зеленого волшебства.
Женщина рядом коснулась его руки. Она указала на девушку.
- И все же она вянет, - сказала она. - И даже вся наша жизнь, если бы
мы ее влили, не спасла бы ее.
Он взглянул: увидел, что краска медленно покидает губы девушки,
сверкающий прибой жизни отступает; глаза, которые только что были такими
яркими, затуманились и снова потускнели. Неожиданно приступ великой
жалости и гнева сотряс его. Он склонился к девушке, взял ее руки в свои.
- Убери их! Убери свои руки! Они меня жгут! - простонала она.
- Он пытается помочь тебе, - негромко прошептал одетый в зеленое
