От белых плеч до белых ног она была укутана в прозрачное зеленое
платье, похожее по покрою на столу древних римлянок. На ногах сандалии.
Две толстые пряди бледно-золотых волос спускаются меж грудей, и сквозь
одежду видны все линии прекрасного тела. Никаких украшений на ней нет, да
она в них и не нуждается. Глаза одновременно ласкают и грозят, и в смехе
тоже одновременно нежность и угроза.
Она подошла ко мне, положила руки мне на плечи. Аромат ее как запах
морских цветов, ее прикосновение и аромат заставили меня пошатнуться.
Она сказала на бретонском:
- Итак, Алан, вы по-прежнему осторожны. Но сегодня вы пойдете только
туда, куда я захочу. Вы преподали мне хороший урок, Алан де Карнак.
Я тупо спросил, все еще находясь под воздействием ее красоты:
- Когда я вас учил, мадемуазель?
Она ответила:
- Давным-давно, - и мне показалось, что угроза изгнала из ее взгляда
нежность. С отсутствующим видом она сказала:
- Мне казалось, что будет легко говорить то, что я собиралась
сказать, когда встретила вас вечером. Я думала, слова сами польются из
меня... как воды полились в Ис. Но я смутилась... оказалось, что это
трудно... воспоминания борются друг с другом... битва любви и ненависти...
К этому времени я взял себя в руки. Сказал:
- Я тоже смущен, мадемуазель. Я говорю по-бретонски не так хорошо,
как вы, и поэтому, может, не вполне вас понимаю. Нельзя ли нам говорить
по-французски или по-английски?
Дело в том, что бретонский слишком... интимен, слишком близко
подходит к сути мысли. Другие языки послужат барьером. Но потом я подумал:
барьером против чего?
Она страстно ответила:
- Нет! И больше не зовите меня мадемуазель и де Керадель! Вы меня
знаете!
Я рассмеялся и ответил:
- Если вы мадемуазель де Керадель, то вы и морская фея Мелузина...
или Гульнар, рожденная в море... и я в безопасности в вашем, - тут я
посмотрел на шпалеры, - аквариуме.
Она сумрачно ответила:
- Я Дахут... Дахут Белая, королева теней... Дахут древнего Иса.
Возрожденная. Возрожденная здесь, - она постучала себя по лбу. - А вы Алан
де Карнак, мой любимый... мой самый любимый... мой предатель. Так что
берегитесь!
Неожиданно она приблизилась ко мне, прижалась своими губами к моим,
так крепко, что ее маленькие зубы впились в меня. К такому поцелую
невозможно отнестись равнодушно. Я обнял ее, и меня как будто охватило
пламенем. Она оттолкнула меня от себя, почти ударила, так сильно, что я
пошатнулся.
Она подошла к столу и наполнила из кувшина два стройных бокала
бледно-желтым вином. Насмешливо сказала:
- За наше последнее расставание, Алан. И за нашу встречу. - И пока я
раздумывал над этим тостом, добавила: - Не бойтесь, это не колдовское
зелье.
Я коснулся ее бокала и выпил. Мы сели, и по сигналу, которого я не
видел и не слышал, вошли еще двое странно одетых слуг и стали нам
прислуживать. Они делали это на старинный манер, коленопреклоненно. Вино
оказалось великолепным, обед превосходным.
Мадемуазель почти ничего не ела и не пила. Говорила она мало, иногда
погружалась в раздумья, иногда поглядывала на меня со смесью угрозы и
нежности. Никогда не обедал я тет-а-тет с такой красивой женщиной и так
мало говорил; и с такой, которая сама говорит так мало. Мы как противники
в некоей игре, от которой зависит жизнь, думали над ходами, изучали друг
друга, прежде чем начать. Какова бы ни была эта игра, у меня сложилось
неприятное впечатление, что мадемуазель знает ее гораздо лучше меня;
может, вообще устанавливает ее правила.
Из большой комнаты за занавесом доносились приглушенная музыка и
пение. Мелодии странные, смутно знакомые. Музыканты будто находились в той
комнате и в то же время далеко, ужасно далеко. Тени песен? Я вспомнил, как
Дик описывал пение своей тени. Холодок пробежал по спине. Я поднял голову
от тарелки и увидел, что мадемуазель смотрит на меня с насмешкой. Я
почувствовал, как во мне пробуждается благотворный гнев. Страх перед ней
исчез. Она красивая и опасная женщина. Вот и все. Несомненно, она
понимает, о чем я думаю. Она подозвала слуг, и они убрали со стола,
оставив вино. Мадемуазель прозаично заметила:
- Пойдем на террасу. Прихватите с собой вино, Алан. Оно вам может
понадобиться.
Я рассмеялся, взял бутылку и бокалы и вслед за ней прошел в комнату с
розовым светом.
Это была ее спальня.
Подобно предыдущей, она тоже была восьмиугольной, но, в отличие от
нее, потолком являлась настоящая башня. Потолок не был прямым. Он уходил
вверх конусом. В сущности, обе комнаты находились в башне, и мне
показалось, что стена между ними фальшивая, она разделила некогда бывшую
здесь большую комнату. И здесь стены были увешаны сине-зелеными морскими
шпалерами, но без изображений. Я медленно шел, и цвет шпалер менялся,
темнел, как океанские глубины, светлел, как бледный изумруд отмелей, и все
время по ним передвигались тени, теневые фигуры выплывали из глубин,
задерживались и томно уходили за пределы видимости.
Низкая широкая кровать, шкафчик, стол, два или три низких стула, шкаф
со странной резьбой и окраской, диван. Розовый свет шел из какого-то
хитроумно скрытого источника в башне. У меня опять появилось тревожное
чувство узнавания, которое возникло впервые, когда я посмотрел на черный
камень на браслете.
Окно выходило на террасу. Я поставил вино на стол и вышел на террасу,
Дахут за мной. Башня, как я и думал, находилась на самом верху здания, в
его юго-восточном углу. справа от меня магическая ночная панорама
Нью-Йорка. Далеко внизу Ист Ривер как лента тусклого серебра со множеством
мостов. В двадцати футах под нами другая терраса, ее ясно видно, так как
здание выстроено уступом.
Я насмешливо спросил у мадемуазель:
- Похоже на вашу башню в древнем Исе, Дахут? И с такого ли балкона
ваши слуги бросали наскучивших вам любовников?
Конечно, шутка сомнительного вкуса, но она сама напросилась; к тому
же необъяснимый гнев продолжал гореть во мне. Она ответила:
- Там было не так высоко. И ночи Иса не похожи на здешние. Чтобы
увидеть звезды, нужно было смотреть на небо, а не вниз, на город, как
здесь. И моя башня выходила на море. И я не бросала с нее своих
любовников, потому что в смерти они служили мне лучше, чем в жизни. А
этого не добьешься, бросая их с башни.
Она говорила спокойно, с очевидной искренностью. Я не сомневался, что
она верила в то, что говорила. Я схватил ее за руку. Спросил:
- Вы убили Ральстона?
Она с тем же спокойствием ответила:
- Да.
Прижала мою ногу своей, прислонилась ко мне, глядя мне в глаза.
Ревность боролась во мне с гневом. Я спросил:
- Он был... вашим любовником?
Она ответила:
- Не был бы, если бы я встретила вас раньше.
- А остальные, другие? Вы и их убили?
- Да.
- И они тоже...
- Если бы раньше встретила вас...
Мне хотелось схватить ее за горло. Я попытался снять руку с ее руки и
не смог. Как будто она держала ее, и я не мог шевельнуть и пальцем. Я
сказал:
- Вы цветок зла, Дахут. Корни ваши в аду... Вы из-за денег его убили?
Она откинулась и рассмеялась, и в смехе ее глаз и рта было торжество.
Она сказала:
- В старину вы не заботились о любовниках, бывших до вас. А почему
сейчас заботитесь, Алан? Но нет - не из-за денег. И умер он не потому, что
дал их мне. Я устала от него, Алан... но он мне нравился... а Бриттис,
бедное дитя, так давно не развлекалась... если бы он мне не нравился, я бы
не отдала его Бриттис...
Ко мне вернулся здравый смысл. Несомненно, мадемуазель отомстила за
мои вчерашние предположения о ней. Метод ее, может быть, сложноват, но
эффективен. Мне стало стыдно за себя. Я опустил руки и рассмеялся вместе с
ней... но откуда все-таки этот опустошительный гнев и эта ревность?
Я отбросил сомнения в сторону. Сказал печально:
- Дахут, ваше вино крепче, чем я думал. Я говорил глупости и прошу
прощения.
Она загадочно посмотрела на меня.
- Прощения? Интересно. Мне холодно. Пойдемте в комнату.
Вслед за ней я вернулся в комнату с башней. Я тоже замерз и ощущал
странную слабость. Налил себе вина и выпил. Сел на диван. Мысли стали
смутными, как будто холодный туман окутал мозг. Налил себе еще. Увидел,
что Дахут принесла стул и села у моих ног. В руках у нее была старинная
многострунная лютня. Она рассмеялась и прошептала:
- Вы просите прощения, но не знаете, чего просите.
Она коснулась струн и начала петь. Было что-то странное в этой песне
- сплошной дикий вздыхающий минор. Мне показалось, что я узнаю эту песню,
когда-то уже слышал ее, в такой же башне, как эта. Посмотрел на стены.
Оттенки на шпалерах менялись все быстрее... от малахитовых глубин к
изумрудным отмелям. И тени поднимались все быстрее и быстрее, подходили
все ближе и ближе к поверхности, прежде чем снова затонуть...
Дахут сказала:
- Вы принесли браслет, который я вам дала?
Я пассивно сунул руку в карман, достал браслет и отдал ей. Она надела
мне его на руку. Красный символ на камне блеснул, как будто по нему
пробежал огонь. Она сказала:
- Вы забыли, что я дала вам его... давным-давно... человек, которого
я любила больше всех... человек, которого я ненавидела больше всех... Вы
забыли, как он называется. Что ж, услышьте его имя еще раз, Алан де
Карнак... и запомните, что вы просили у меня прощения.
Она произнесла имя. Миллионы искр вспыхнули у меня в мозгу, огонь
растопил опутавший его холодный туман.
Она произнесла его снова, и тени на шпалерах устремились к
поверхности, сплетая руки.
Они танцевали вокруг стен... все быстрее и быстрее... тени мужчин и
женщин. Я лениво подумал о танцах девушек из "Дома сердечного желания",
танцах под барабаны волшебников сенуси... эти тени точно так же танцуют
под музыку Дахут.
Все быстрее и быстрее неслись тени, они тоже запели, слабыми
шепчущими голосами, тенями голосов... на шпалерах меняющиеся цвета
превратились в волны, теневое пение стало шумом волн.
И снова Дахут произнесла имя. Тени сорвались со шпалер и устремились
ко мне... все ближе и ближе. Шум волн превратился в рев урагана, он
подхватил меня и понес - все ниже и ниже.
9. В БАШНЕ ДАХУТ. ИС
Рев урагана и гром моря стихли и превратились в регулярные удары
больших волн о какую-то преграду. Я стоял у окна в каком-то высоком месте,
глядя на покрытое белой пеной штормовое море. Закат был красным и мрачным.
Широкая полоса крови легла от солнца на воду.
Я высунулся из окна и посмотрел направо, стараясь разглядеть
что-нибудь в сгущающемся сумраке. И увидел. Широкая равнина, уставленная
массивными вертикальными камнями; их сотни, они рядами устремляются к
центру, где расположено приземистое каменное здание храма, похожее на
центральную ось колеса, спицами которого служат ряды монолитов. Камни так
далеко от меня, что похожи на булыжники, но потом по какому-то капризу
миража они дрогнули и придвинулись. Лучи заходящего солнца осветили их, и
мне показалось, что они забрызганы кровью, а приземистое здание храма
источает кровь.
Я знал, что это Карнак, а я его владыка. А приземистый храм -
Алкар-Аз, где по призыву Дахут Белой и злых жрецов появляется Собиратель в
Пирамиде.
И что я в древнем Исе.
Мираж снова вздрогнул и исчез. Тьма затянула Карнак. Я посмотрел
вниз, на циклопические стены, о которые разбивались с громом длинные
