- Не знаю, - ответил он не сразу.
И сам удивился своему ответу. Ведь не прошло еще и трех недель, как
он оправдывал свое поведение перед Тетаити. Но с тех пор, должно быть,
сомнение копошилось в нем, пробивая себе дорогу, как крот под землей. И
вдруг оно вновь овладело им, оно было здесь; не просто мысль, которую
можно отбросить, но вопрос, на который нужно ответить.
Он освободил руку, встал, сделал наугад несколько шагов по комнате,
оперся о раздвижную дверь и посмотрел на озаренный луною сад. Он убил
Тими, да, конечно, убил: только его намерение шло в счет, и после этого
убийства он сам перестал понимать себя. Время от времени он повторял,
что жизнь человека - каковы бы ни были его преступления - священна. Но
именно это слово "священна" казалось ему теперь лишенным всякого смысла.
Почему священна? Чтобы позволить ему совершать новые преступления?
Эта мысль ударила его в самое сердце. Он вышел в сад и сделал нес-
колько шагов, шатаясь, как пьяный. Пот струился у него со лба и по спи-
не. Он говорил: "Я не буду убивать!" И считал, что принял образцовое ре-
шение. И правда, оно было образцовое, примерное. Но этот пример был ни-
кому не нужен. Никто не мог позволить себе роскошь следовать ему. Где бы
вы ни были, везде оказывался преступник, которого следовало уничтожить:
на "Блоссоме" - Барт, на острове - Маклеод... и Тими! "Тими, которого я
убил. Никто не мог последовать моему примеру! Даже я сам!"
- Адамо! - послышался голос Ивоа.
Он вернулся в дом нетвердыми шагами, как будто перенес удар. Он испы-
тывал такое же болезненное чувство беспомощности, как в тот день, когда
Уилли ударил его по лицу. Вытянувшись рядом с Ивоа, он, прежде чем поло-
жить руку ей под голову, машинально собрал ее волосы и откинул на подуш-
ку.
- Ты недоволен? - спросила Ивоа.
На сдержанном языке Ивоа это означало: "Ты несчастлив?"
Парсел отрицательно качнул головой, но она все смотрела на него, и он
проговорил:
- У меня в голове заботы о Ропати.
- Почему?
- На пироге. Когда мы будем в море.
- Я об этом думала, - сказала Ивоа.
И продолжала:
- Надо его отдать.
Он приподнялся и растерянно поглядел на нее, ошеломленный.
- Отдать!?
- Да, - сказала она спокойно, а слезы струились у нее по щекам.
- Отдать Ропати! - вскричал Парсел.
- Перед нашим отъездом.
Было разительное несоответствие между ее слезами и спокойным голосом.
- Я уже думала, - повторила она.
- Что же ты надумала?
- Быть может, когда мы будем в пироге, стихнет ветер. А каждый день
надо есть. И придет день, когда ничего не останется. И у Ивоа не будет
молока...
Помолчав, он сказал:
- А кто будет кормить Ропати на острове?
- Ваа.
- Но мы отправимся через две недели.
- Нет, - сказала Ивоа, - не раньше, чем Ваа родит. Я по - просила Те-
таити.
Парсел сухо сказал:
- Ты уже все устроила?
- Адамо сердится? - спросила она, прижимаясь к нему и поднимая голо-
ву, чтобы заглянуть ему в глаза.
- Да.
- Почему?
- Ты решаешь сама, и все знают, кроме меня.
- Никто не знает, кроме Тетаити, - живо возразила она. - Мне же надо
было спросить Тетаити, прежде чем говорить с тобой. И вовсе не Ивоа ре-
шает, - добавила она, порывисто прижимаясь к нему всем телом, - решает
мой танэ.
Он сознавал, что гнев его несправедлив, но не мог справиться с собой.
Он высвободился из объятий Ивоа, встал и прошелся по комнате. Она права,
тысячу раз права: месячный ребенок в шлюпке! Холод, бури, голод...
- Кому ты хочешь его отдать ? - спросил он резко.
- Омаате.
И на это нечего было возразить. Ноги его ослабели и подгибались. Он
сел на пороге раздвижной двери и прислонился головой к косяку.
- Адамо, - послышался голос Ивоа у него за спиной.
Он не ответил.
- Адамо!
Он не находил в себе силы ответить. Она была так мужественна, достой-
на восхищения, но в эту минуту он безрассудно, бессмысленно сердился на
нее. "Как будто все это не по моей вине! - подумал он вдруг, и, словно
молния, его пронзило горе и раскаяние. - Эти убитые! Этот отъезд! Все по
моей вине!"
Он слышал, как Ивоа тихонько плачет позади него. Он вернулся и снова
лег рядом с ней.
По мере того как отъезд Парсела приближался, среди ваине обнаружива-
лось недовольство, даже среди тех, кто жил в "па". Во время долгих пос-
леобеденных часов у Ивоа в присутствии Тетаити они болтали не умолкая.
По правде сказать, никто не решался обращаться прямо к Тетаити, но вок-
руг него раздавались непрерывные жалобы, и все на одну и ту же тему:
Адамо и Ивоа скоро отправятся на Таити, а мы, бедные ваине, должны оста-
ваться здесь с одним танэ на десятерых! Ауэ! Таити! На Таити есть лагу-
на, и никогда не бывает так холодно, как тут, а мужчины там ласковые и
не помнят зла.
Эту тему жевали и пережевывали на всевозможные лады до того дня, ког-
да несколько ваине - и среди них Ороа - попросили Парсела взять их с со-
бой на другой шлюпке. Он отказал им. Вторая шлюпка не годится. А третья
не лучше второй. Ваине не умеют управлять пирогой в открытом море. К то-
му же у него у самого очень мало надежды, что он доберется до Таити!
Итак, мечта снова увидеть Таити была убита в зародыше. Разочарование
оказалось столь велико, что перешло в озлобление, а так как нельзя было
сердиться на Адамо - бедный Адамо! - то послеобеденная болтовня приобре-
ла более колкий характер. Появилась новая тема: лицемерие Тетаити. Вождь
не смеет убить Адамо, ведь Адамо ничего никому не сделал, вот он и посы-
лает его в море, чтобы утопить вместе с женой. Эта тема разрабатывалась
с такой изобретательностью и таким коварством, что однажды взбешенный
Тетаити встал, ни слова не говоря, ушел к себе в "па" и на другой день
не появился в саду Ивоа.
Когда он вернулся, женщины приняли его так ласково, что он подумал,
будто усмирил их своей твердостью. Но на следующий день снова началось
наступление. Сначала оно приняло более скрытые формы: как он хорош, ма-
ленький Ропати, какой у него приятный цвет кожи! Таитяне слишком черны,
перитани слишком бледны, а у Ропати кожа именно такая, как надо. Ауэ,
бедные ваине, теперь все кончено: только у Ивоа и у Ваа будут такие зо-
лотистые дети!
На следующий день все снова хвалили Ропати и редкий цвет его кожи, но
этот источник был уже сильно истощен накануне и грозил совсем иссякнуть,
когда Итиота, нарушив свое молчание, вдруг высказала новую идею. Она
описала, какова будет жизнь Адамо и Ивоа на пироге и какие им грозят
опасности. Воображение женщин разыгралось. И хотя Адамо в ту минуту был
на твердой земле в гроте у бухты Блоссом, а Ивоа кормила грудью Ропати,
о них уже все говорили как об умерших. Ауэ! Да смилуется над ними Эатуа!
Погиб наш милый Адамо, который никому не делал зла! Погибла наша нежная
Ивоа, дочь великого вождя Оту, племянница отца Тетаити!
Разумеется, все особенно напирали на родственные связи, которые долж-
ны были уберечь Ивоа, а также и ее танэ от этой бессмысленной гибели;
тут была даже вновь затронута тема лицемерия. Но Омаата решила, что это
опасно, и оборвала разговор.
Легенда о неминуемой смерти Адамо и Ивоа заняла два дня, затем Итиа
нашла новый сюжет: Адамо скоро уплывет, и Тетаити будет единственным
мужчиной на острове; что же станется с бедными ваине, если Тетаити вдруг
заболеет и умрет? Далее стало совершенно очевидно, что болезни будут
подстерегать Тетаити на каждом шагу и что десять ваине в очень скором
времени останутся вдовами без единого танэ, который мог бы их кормить и
защищать. Итак, они стали оплакивать Тетаити у него же на глазах. Они
даже воздали ему посмертную хвалу. Затем будущие вдовы принялись горько
оплакивать собственную участь. Новая тема была неисчерпаема, и женщины
собирались разработать ее до самого дна, как вдруг все сорвалось по вине
Ваа. Вполне довольная своим положением и своим новым танэ, Ваа не прини-
мала участия в жалобах подруг. Но внезапно мысль о том, что она опять
может стать вдовой, без надежды на новое замужество, с необычайной силой
потрясла ее мозг. Она была просто ошеломлена. Ауэ, если Тетаити умрет,
что будет с Ваа? Ее интересами пренебрегли, ее обездолили - это ясно!
Отъезд Адамо лишал ее запасного танэ. Ибо в конце концов лучше уж иметь
танэ даже не великого вождя, чем вовсе не иметь танэ!
Ваа немедленно перешла к действию. Она направилась прямо к Тетаити,
стала перед ним на своих крепких, коротких ногах, обеими руками поддер-
живая живот, и разразилась потоком яростных упреков.
Тетаити, сидевший на пороге раздвижной двери и укачивавший Ропати,
даже не поднял глаз. Когда Ваа кончила, он встал, передал младенца мате-
ри, отвесил Ваа пощечину, впрочем не очень сильную, и, повернувшись к
женщинам, обратился к ним в самом твердом тоне. Он принял решение отно-
сительно перитани и, что бы ему ни говорили, не изменит своего решения.
Он, конечно, знает, что легче заставить осьминога выпустить добычу, чем
заставить женщину замолчать. Но если ваине будут упорствовать и распус-
кать языки в его присутствии, то он уйдет и будет жить один на горе и
спустится вниз лишь затем, чтобы убедиться, что Адамо уехал.
Эти слова заставили женщин замолчать, и замолчать надолго. Но остава-
лись еще взгляды, вздохи, слезы, горестные кивки головой... И как только
Тетаити появлялся, все эти средства немедленно пускались в ход.
Неделю спустя после инцидента, вызванного Ваа, Парсел увидел Тетаити,
подходившего к гроту. Не поклонившись, он быстро обошел вокруг шлюпки и
сказал, не глядя на Парсела:
- Пирога готова?
Парсела рассердило это резкое вступление. Он взял рашпиль из ящика с
инструментами и принялся закруглять планшир. Через секунду он искоса
взглянул на Тетаити, увидел, что тот ждет ответа, стоя против него, и
сухо бросил:
- Почти.
- Чего еще не хватает?
- Я ее окрашу, обобью парусиной, снова окрашу - и тогда все будет го-
тово.
Последовало молчание; слышался только монотонный скрежет рашпиля по
дереву.
- Зачем парусина?
- Чтобы вода не проникала в шлюпку.
Тетаити провел рукой по крыше.
- Но пирога может плавать и так?
- Да.
Помолчав, Тетаити сказал:
- Хорошо, завтра мы ее испробуем.
- Мы? - переспросил Парсел, поднимая голову и с недоумением глядя на
Тетаити.
- Ты и я, - бесстрастно ответил Тетаити.
Он резко повернулся, вышел из грота, бросив через плечо:
- Завтра во время прилива, - и исчез.
Вернувшись вечером домой, Парсел ни слова не сказал ванне об этой
сцене и по их поведению понял, что Тетаити им тоже ничего не говорил. Но
когда стемнело и женщины разошлись по домам, он отправился вместе с Ивоа
к Омаате.
Два доэ-доэ, по одному перед каждым окном, горели в комнате, чтобы
отогнать тупапау. Но это было просто соблюдением ритуала: луна светила
так ярко, что было видно как днем. Омаата спала, держа Итию в объятиях,
словно ребенка. Ее тяжелое тело прогибало кровать, и казалось, что она
спит особенно крепким сном.
Парсел коснулся ее щеки, и она тотчас открыла глаза. Хотя глаза у нее
были под стать ее росту и размерам лица, Парсел каждый раз удивлялся:
они казались ему огромными.
- Адамо, - улыбнулась она.
Итиа тоже проснулась. Маленькая, кругленькая, она, мигая, смотрела на
вошедших и вдруг, вскочив с кровати, бросилась на шею Адамо. Она радова-
лась, как ребенок: ведь Адамо неожиданно появился перед ними, когда она
никак не думала его увидеть.
Парсел рассказал о своей беседе с Тетаити.
- Может быть, - заметила Итиа, глаза ее еще сияли от неожиданной ра-
дости, - может быть, он поплывет с тобой на пироге, сбросит тебя в море,
вернется и скажет: "Несчастный случай".
- Я уже так думала, - сказала Ивоа.
Омаата поднялась на локте, и все ее мускулы и округлые очертания тела
