Как-то я возвращался от источника кружной дорогой, и вдруг глазам моим
открылось зрелище, живо напомнившее мне знаменитый Стоунхендж и
архитектурные опыты друидов.
У подножия горы, в окружении густых рощ, вздымается циклопическая
каменная лестница, ступени-террасы которой уходят вверх по склону. Они не
менее сотни ярдов в длину и ярдов двадцать в ширину. Грандиозность всей
лестницы, впрочем, не так поражает, как невероятные размеры каменных плит,
из которых она сложена. Иные камни, продолговатые по форме, имеют длину до
пятнадцати футов и толщиною футов в шесть. Грани их совершенно гладки, но,
несмотря на правильную форму, не несут на себе никаких следов тесала.
Уложены они без всякой цементирующей прослойки, так что кое-где образовались
большие щели. Самая верхняя и самая нижняя террасы по конструкции отличаются
от остальных: обе имеют в центре по квадратному углублению. В щелях между
каменными плитами выросли огромные деревья, и их развесистые кроны,
переплетаясь, образуют балдахин, почти непроницаемый для солнечных лучей.
Вся лестница увита лозами дикого винограда, которые переползают со ступени
на ступень, пряча серый камень от глаз в своих узловых объятиях. Кое-где
закрывают его густо разросшиеся кусты. Нехоженая тропа пересекает одну
террасу, и тень здесь так густа, так буйна растительность, что, не зная,
можно пройти мимо самых ступеней и ничего не заметить.
Сооружение это носит несомненные признаки большой древности, и
Кори-Кори, единственный авторитет, к которому я прибегал в моих научных
изысканиях, заверил меня, что оно одного возраста с мирозданием, что
строителями его были сами великие боги и что оно будет здесь стоять до конца
времен. По тому, как Кори-Кори, не затруднившись, мне это объяснил и как
уверенно приписал постройке божественное происхождение, я понял, что ни он и
никто из его соплеменников ничего об этом не знают.
Когда я стоял и смотрел на этот памятник могущества какого-то давно
вымершего и забытого народа, затерянный в зеленом безмолвии на островке
где-то на краю земли, о существовании которого еще вчера вообще никто не
знал, я испытывал трепет еще больший, чем у величественного подножия
пирамиды Хеопса. Здесь нет ни надписей, ни статуй - никаких ключей, по
которым можно было бы прочесть его историю; ничего, только немые камни.
Сколько поколений таких могучих деревьев поднялось, достигло расцвета и
сгнило с тех пор, как были возведены эти каменные ступени!
При взгляде на эту постройку, естественно, приходят в голову кое-какие
интересные мысли. Она доказывает, что остров существует очень давно -
мнение, которого создатели разных теорий о происхождении островов в Южных
морях обычно не разделяют. А я лично считаю столь же вероятным, что три
тысячи лет тому назад люди могли жить в Маркизских долинах, как и то, что
они обитали на землях Египта. Образование острова Нукухива нельзя приписать
работе кораллов, ибо, сколь ни сказочно неутомимо это существо, у него все
же не хватило бы силенок нагромоздить одну на другую скалы общей высотою в
три тысячи с лишком футов над уровнем моря. Вполне возможно, что землю эту
выбросило со дна морского при извержении подводного вулкана. Во всяком
случае, никто не может поклясться, что это было не так, и я вовсе не
собираюсь оспаривать эту гипотезу. Право же, объяви сегодня геологи, что
весь Американский континент возник подобным же образом в результате
одновременного извержения целой цепи подводных Этн, протянувшейся от
Северного полюса до широты мыса Горн, я менее всех склонен был бы им
возражать.
Я уже упоминал, что жилища островитян почти всегда построены на
каменных площадках, которые у них называются пай-пай. Размеры этих площадок,
так же как и камней, из которых они сложены, относительно невелики, однако
почти в каждой долине имеются такие же постройки, но только гораздо более
крупные,- это морэй, места захоронений и празднеств. Иные из этих платформ
так широки и сооружение их должно было потребовать такого искусства и труда,
что невозможно поверить, чтобы их возводили предки нынешних обитателей
острова. Разве что с тех пор эти племена плачевным образом регрессировали и
утратили знание многих секретов механики. Не говоря уже об их природной
наклонности к праздности, каким способом могли эти простодушные люди
передвигать и устанавливать такие огромные каменные глыбы? И как они своими
грубыми орудиями могли обтесывать их и придавать им нужную форму?
Все большие пай-пай, вроде платформы для хула-хула в долине Тайпи,
носят несомненные признаки глубокой древности; и я склонен предполагать, что
их создание следует приписать тому же народу, который был строителем тех еще
более древних террас, описанных мною выше.
По мнению Кори-Кори, пай-пай, на которой находится танцевальная
площадка хула-хула, была сооружена много-много лун тому назад, и руководил
строительством великий вождь и воин Мону - очевидно, глава тайпийского цеха
каменщиков. С самого начала она имела именно то предназначение, коему в
настоящее время служит, и была воздвигнута в сказочно короткий срок - за
одно солнце, после чего состоялось посвящение ее бессмертным деревянным
идолам, которое было отмечено пышным празднеством, длившимся десять дней и
десять ночей.
Среди площадок пай-пай малых размеров, служащих основаниями для жилищ,
нет ни одной, которая казалась бы выстроенной недавно. К тому же по всему
острову можно встретить немало этих массивных каменных подставок, на которых
вообще нет домов. Это в высшей степени удобно, так как любому
предприимчивому островитянину, который вздумал бы эмигрировать за несколько
сот ярдов от места своего рождения, надо лишь, дабы обосноваться в новых
краях, выбрать себе по вкусу какую-нибудь из ничейных пай-пай и без
дальнейших церемоний разбить на ней свой бамбуковый шатер.
22
С тех пор как начала проходить моя хромота, я завел обыкновение каждый
день навещать в доме Тай Мехеви, неизменно встречая у него самый радушный
прием. Меня всегда сопровождали Файавэй и неотлучный мой Кори-Кори. Не
доходя до дома Тай, на котором лежало суровое табу для всего женского пола,
моя подруга останавливалась и удалялась в какую-нибудь соседнюю хижину,
словно девическая стыдливость не позволяла ей приблизиться к собранию
холостяков.
Это и в самом деле было нечто вроде холостяцкого клуба. Хотя дом Тай
служил постоянным жилищем нескольким наиболее уважаемым старейшинам, в
частности самому почтенному Мехеви, он еще был излюбленным местом сборищ для
всех веселых и болтливых дикарей долины, достигших зрелого возраста,- они,
что ни день, таскались туда, как в цивилизованных странах такие личности
таскаются в пивную. Там они сидели часами, болтали, курили, ели пои-пои или
деловито спали для поддержания своего здоровья. Дом Тай был своего рода
центром долины, сюда стекались все слухи и разговоры; при виде его - битком
набитого туземцами, все одними мужчинами, когда в разных углах ведутся
разные оживленные разговоры, одни люди приходят, другие уходят, все
толпятся,- подумаешь, пожалуй, что это дикарская биржа, на которой
обсуждается неустойчивый курс полинезийских акций.
Верховная власть здесь принадлежала Мехеви, проводившему в доме Тай
большую часть времени; и часто, когда здание пустело и в нем оставались лишь
замшелые столетние старцы, давно ставшие неотъемлемой его принадлежностью,
можно было застать верховного вождя, вкушающего otium cum dignitate (Отдых с
достоинством (лат.)) на мягких циновках, которыми здесь устлан пол. Но когда
бы я ни появлялся в доме Тай, Мехеви неизменно подымался мне навстречу и,
как всякий гостеприимный джентльмен, приглашал меня располагаться поудобнее.
Он громко кричал: "Таммари!" (Мальчик!) - немедленно перед ним оказывался
подросток-слуга, исчезал на мгновение и возвращался с каким-нибудь
соблазнительным яством, которым вождь принимался меня потчевать. Признаюсь
чистосердечно, честью моих столь частых визитов Мехеви был обязан
великолепию своего стола. И удивляться тут особенно нечего: следует
вспомнить, что во всем мире холостяки славятся умением задать друзьям
славную пирушку.
Однажды, подходя к дому Тай, я увидел, что там ведутся какие-то большие
приготовления,- очевидно, к празднику. Кое-что в поведении дикарей напомнило
мне на этот раз беготню поварят на кухне большого ресторана накануне пышного
банкета. Они носились туда-сюда, у каждого было какое-то неотложное дело:
одни волокли к реке толстые бамбуковые трубки, чтобы наполнить их водою;
другие гонялись в кустарнике за взъерошенными кабанами; и повсюду сидели и
месили огромные груды пои-пои на больших деревянных блюдах.
Я стоял и смотрел вокруг, как вдруг внимание мое отвлек оглушительный
визг, доносившийся из ближней рощи. Я бросился туда - визжала огромная
свинья, которую несколько туземцев держали распластанной на земле, между тем
как один здоровый дикарь безуспешно пытался прикончить несчастную скотину
сокрушительными ударами дубиной по черепу. Жертва его рвалась и билась. Он
раз за разом промахивался, но, пыхтя и отдуваясь, продолжал свое дело.
Наконец, употребив столько усилии, что хватило бы перебить целый гурт быков,
он одним убийственным ударом все же поверг ее бездыханной к своим ногам. Не
выпустив крови, тушу быстро отволокли к разведенному поблизости костру,
четверо дикарей подняли ее за ноги и стали раскачивать над пламенем. Вскоре
разнесся запах паленой щетины - цель была достигнута. Тогда тушу оттащили,
выпотрошили, причем внутренности, как самое лакомое, отложили, а самое тушу
тщательно промыли в проточной воде. Затем на земле разложили широкое зеленое
полотнище из толстых пальмовых листьев, скрепленных между собой бамбуковыми
палочками, и, плотно завернув в него свиную тушу, перенесли к заранее
подготовленной печи. Ее уложили на раскаленные камни пода, завалили ворохом
листьев и быстро насыпали сверху холмик земли.
Таков, в общих чертах, способ, каким тайпийцы делают из воинственных,
строптивых кабанов восхитительную нежную свинину, которая, будучи откушена,
тает на языке, словно ласковая улыбка на устах Красоты.
Рекомендую его всем мясникам, поварам и хозяйкам.
Злосчастная свинья, чью гибель я здесь воспел, была не единственной,
принявшей смерть в тот достопамятный день. Горестное хрюканье и умоляющий
визг неслись со всех сторон, и, я думаю, до заката солнца были перебиты
первенцы всех пометов всех свиней в долине.
Вокруг дома Тай царило величайшее оживление. В многочисленных печах
пеклись свиные туши и пои-пои, насыпанные над ними горки земли казались
целым городом муравейников. Десятки дикарей гулко стучали каменными пестами,
приготовляя для печей новые порции пои-пои, кто-то деятельно собирал зеленые
хлебные плоды и молодые кокосы, тогда как несметная толпа народу просто
стояла вокруг, очевидно, чтобы подбодрить своим присутствием тех, кто
трудился, и все без умолку горланили во всю глотку.
Такая уж особенность у этих людей, что, за какое бы дело они ни
взялись, они всегда поднимают невероятный шум. Им так редко приходится
утруждать себя, что когда они все-таки что-то делают, то, видимо, ни за что
не хотят допустить, чтобы их доблесть осталась незамеченной ближними. Если,
например, надо перенести на другое место камень, что вполне под силу двум
крепким мужчинам, собирается целая толпа людей, они долго и громко
разглагольствуют, наконец все вместе, толкаясь, подымают камень и несут с
