им постоянное разнообразие. Но удили ли они рыбу, выдалбливали челны или
натирали до блеска свои украшения - между ними никогда не появлялось и
намека на спор и соперничество.
Зрелые мужи-воины, сохраняя спокойную величавость осанки, ходили из
дома в дом, и повсюду их встречали как самых дорогих гостей. А старики,
которых в долине было очень много, редко когда подымались со своих циновок,
они лежали часами, покуривая трубки в своей компании, и знай себе болтали со
свойственной преклонному возрасту словоохотливостью.
Всеобщее довольство, царившее в долине Тайпи, проистекало, насколько я
мог судить, из того ощущения бодрости и физического здоровья, которое
испытывал когда-то и впоследствии описал Жан Жак Руссо. В этом отношении
тайпийцам жаловаться не приходилось, ибо болезней они не знали. За все
время, что я пробыл у них, я видел только одного больного человека и на их
гладкой здоровой коже не встречал пятен и прочих следов перенесенных
недугов.
Но однажды этот мир и покой, мною здесь воспеваемый, был нарушен
событием, показавшим, что и жители тихоокеанских островов не ограждены от
влияний, подрывающих общества более цивилизованные.
Я прожил к этому времени в долине Тайпи довольно долго и удивлялся, что
отчаянная вражда, которая существует между тайпийцами и обитателями соседней
долины Хаппар, не приводит к военным столкновениям. Правда, доблестные
тайпийцы любили яростными жестами выражать свою ненависть к врагам и
отвращение, которое у них вызывали каннибальские наклонности хаппарцев;
правда, они часто распространялись о том, сколько обид и какой урон
претерпели от своих злодеев, тем не менее с терпимостью, достойной
подражания, они проглатывали оскорбления и не лезли за расплатой. А
хаппарцы, укрывшиеся за своими горами и ни разу носу оттуда не показавшие,
думалось мне, вовсе и не заслуживали той лютой ненависти, какую выражали по
отношению к ним героические обитатели здешней долины, и я считал, что
приписываемые им зверства были сильно преувеличены.
С другой стороны, пока грохот военных действий еще ни разу не
всколыхнул мирного сна долины Тайпи, я начал сомневаться и в том, насколько
правдива молва о воинственности и свирепости племени тайпийцев. Ну ясное
дело, думал я, все эти рассказы об их беспощадной вражде, смертельной
ненависти и об адской злобе, с какой они якобы пожирают из мести
безжизненные тела поверженных врагов, все это - обыкновенные басни; и должен
признаться, я испытывал нечто похожее на разочарование, оттого что худшие
мои опасения не оправдались. Так, должно быть, чувствует себя
мальчишка-подмастерье в театре, где он ожидал увидеть зажигательную трагедию
с преступлениями и убийствами, а ему, чуть не плачущему, вместо этого
показывают салонную драму.
Естественно я считал, что судьба свела меня с людьми, жестоко
оклеветанными, и передумал много назидательных мыслей о том, сколь зловредна
и могущественна дурная слава, способная дикарей, которые смирнее ягнят,
представить ордой кровожадных убийц.
Но дальнейшие события показали, что такие выводы были слишком поспешны.
Как-то в полдень я коротал время в доме Тай, лежа на циновках в обществе
нескольких вождей, и сам не заметил, как погрузился в сладостную дремоту;
вдруг всех всполошил страшный крик - туземцы похватали копья и бросились
наружу, за ними, разобрав висевшие на стене шесть мушкетов, выбежали шестеро
самых могучих вождей, и все скоро скрылись в ближней роще. Все эти действия
сопровождались громкими восклицаниями, при этом слово "Хаппар" повторялось
на все лады и чаще других. Мимо дома Тай пробегали все новые группы
тайпийцев и устремлялись на тот край долины, где проходила граница с
хаппарцами. Вскоре в холмах грянул мушкетный выстрел и сразу же - крик
многих глоток. И немедленно все женщины, собравшиеся в роще, подняли
страшный шум, как они это делают всегда и везде в минуту волнения и
опасности, сами при этом успокаиваясь, но пугая других. В этом случае они
так оглушительно и так долго галдели, что, даже если бы все шесть мушкетов
палили в это время залпами среди соседних холмов, я бы их все равно не
услышал.
Когда эта женская канонада немного утихла, я снова прислушался к тому,
что происходило на склонах. Вот снова бухнул мушкет и снова - вой множества
голосов. Потом - тишина, которая тянулась так долго, что я уже начал
подумывать, не сговорились ли воюющие стороны о перемирии. Но нет, снова -
"бах!" - и снова крики. После этого в продолжение двух часов ничего
существенного не происходило, если не считать того, что один раз донеслись
какие-то негромкие возгласы, словно аукались мальчишки, сбившиеся с пути в
лесу.
Все это время я стоял на лужайке перед домом Тай, выходящей прямо на
Хаппарские горы, и со мной не было никого, кроме Кори-Кори да кучки тех
престарелых дикарей, о которых была речь выше. Впрочем, они и не подумали
приподняться со своих циновок, и вообще нельзя было сказать, знают они о
том, что происходит, или нет.
Кори-Кори, тот, видно, считал, что свершаются великие события, и
усердно старался внушить мне сознание значительности происходящего. Каждый
звук, доносившийся к нам, служил для него новой важной вестью. Всякий раз
при этом он, словно ясновидец, принимался изображать передо мною в
подробностях, как именно грозные тайпийцы сейчас карают дерзкого врага.
"Мехеви ханна пиппи нуи Хаппар!" - то и дело восклицал он, сопровождая свои
иллюстрации этим сжатым объяснением, чтобы я лучше понял, сколь дивные
чудеса доблести вершит его племя под водительством своего военачальника.
За все время я слышал только четыре мушкетных выстрела - очевидно,
островитяне управлялись огнестрельным оружием так же, как пушкари султана
Сулеймана при осаде Византии его могучей артиллерией, затрачивая час, а то и
два, на то, чтобы зарядить и прицелиться. Наконец, давно уже ничего не
слыша, я решил, что военный конфликт так или иначе разрешен. Действительно,
я оказался прав, ибо в скором времени к дому Тай прибыл гонец, который едва
переводил дух после бега, но все же сообщил весть о великой победе: "Хаппар
пуу арва! Хаппар пуу арва!" (Трусливый враг бежал!) Кори-Кори был вне себя
от восторга и разразился длинной речью, смысл которой, насколько я понял,
сводился к тому, что исход войны полностью совпал с его, Кори-Кори,
предсказаниями и что, пойди на тайпийцев хоть несметное полчище чародеев и
волшебников, все равно ему бы никогда не одолеть героев нашей долины. Со
всем этим я, разумеется, согласился и стал поджидать возвращения
победителей, которые, я опасался, купили свой триумф немалой для себя ценой.
Однако и здесь я ошибся, ибо Мехеви в военном деле оказался скорее
приверженцем фабиевой, нежели бонапартовской тактики, заботливо оберегая
свои резервы и не подвергая армию ненужным опасностям. Общие потери
победителей в этой упорной битве - убитыми, ранеными и пропавшими без вести
- исчислялись в один указательный палец и полногтя с большого пальца
(каковые бывший владелец принес на ладони), в один разбитый локоть и в одну
сильно кровоточащую рану на бедре, полученную от хаппарского копья одним
вождем. Насколько пострадал противник, я узнать не мог,- во всяком случае,
он, видимо, сумел унести с собой тела своих погибших.
Таков был исход сражения, насколько я мог судить; а так как это у них
почиталось событием чрезвычайной важности, можно думать, что войны
аборигенов не сопровождаются особым кровопролитием. Впоследствии я узнал,
как это столкновение произошло. Группа хаппарцев, шнырявших с недобрыми
намерениями в зарослях, была обнаружена по эту сторону горы; подняли
тревогу, и вторгнувшийся неприятель, после продолжительного сопротивления,
был вытеснен обратно за рубеж. Но почему же бесстрашный Мехеви не перенес
военные действия на вражескую территорию и не спустился в долину Хаппар?
Почему не возвратился он оттуда, нагруженный боевыми трофеями, какими, я
слышал, завершаются у них все стычки? Я пришел к мысли, что, вероятнее
всего, такие случаи если и бывают на острове, то крайне редко.
Дня три в долине только и было разговоров, что о недавнем событии; но
постепенно все успокоились, и кругом, как прежде, воцарились мир и тишина.
18
Вернувшееся здоровье и душевное равновесие придали новый интерес всему,
что меня окружало. Теперь мне хотелось наполнить дни всеми возможными
удовольствиями и развлечениями. Главным из них было купание в большом
обществе молодых девушек. Для этого мы обычно отправлялись к озерку, которым
разливалась посреди долины сбегавшая к морю речка. Оно было почти правильной
круглой формы и насчитывало в поперечнике не более трехсот ярдов. Красота
его в словах непередаваема. Окрест по берегам колыхались зеленые тропические
заросли, а над ними там и сям высились, как пики, кокосовые пальмы,
увенчанные гибкими, поникшими листьями, словно длинными страусовыми перьями.
Так легко и быстро передвигались местные жительницы в воде, так просто
себя чувствовали в этой стихии, что я диву давался. То можно было видеть,
как они скользят у самой поверхности, не двинув даже пальцами, то вдруг,
перевернувшись на бок, устремлялись вперед, и в воде лишь мелькали их
блестящие тела, на одно мгновение вырываясь чуть не во весь рост в воздух, и
тут же ныряя в темную глубину, и снова всплывая на поверхность.
Помню, как однажды я плюхнулся в воду, прямо в середину стайки этих
речных нимф, и, ошибочно понадеявшись на свою физическую силу, вздумал было
затянуть одну из них под воду. Мне сразу же пришлось раскаяться в такой
самонадеянности. Юные нимфы окружили меня, словно резвые дельфины, уцепились
за руки и за ноги и стали топить и болтать в воде, пока в ушах у меня не
поднялся такой звон и перед глазами не поплыли такие небывалые видения, что
я вообразил себя уже в стране духов. Я мог противостоять им не больше, чем
громоздкий кит - нападающим на него со всех сторон бесчисленным меч-рыбам.
Наконец они меня отпустили и расплылись в разные стороны, смеясь над моими
жалкими попытками их догнать.
Лодок на озере не было, но по моей настоятельной просьбе один из
молодых домочадцев Мархейо, под руководством все того же неутомимого
Кори-Кори, специально для меня принес с моря легкий, украшенный резьбой
челнок. Спущенный на озеро, он, словно лебедь, плавно заскользил по глади
вод. Но увы! Его появление повлекло за собой последствия, для меня
совершенно неожиданные: прелестные нимфы, резвившиеся прежде в озерке вместе
со мной, теперь бежали прочь от его берегов. Лежавший на суденышке запрет
табу распространился и на принявшее его водное лоно.
В следующие дни со мной ходили на озеро Кори-Кори с приятелями - я
плавал в челне, а они плескались позади в воде и с веселыми возгласами
гонялись за мной. Но я всегда питал пристрастие к тому, что в "Настольной
Книге благовоспитанного юноши" именуется "обществом добродетельных и
рассудительных юных леди"; и без моих сирен прогулки по озеру потеряли для
меня всякую прелесть. Однажды утром я выразил моему телохранителю страстное
желание снова увидеть на озере милых дам. Честный малый поглядел на меня с
ужасом, потом покачал головой и многозначительно произнес: "Табу! Табу!" -
тем самым давая мне понять, что нечего и думать о возвращении девушек, пока
челнок остается на озере. Но расставаться с челноком я был не склонен, мало
