туземные снадобья бессильны мне помочь, отлично понимая также, что в
теперешнем моем состоянии я все равно не смогу никуда податься из долины
Тайпи, какие бы заманчивые возможности побега ни открывались, и, терзаясь
опасениями, что в любой момент мы можем стать жертвами зловещей перемены в
настроении туземцев, я впал в глубочайшее уныние. Мрачные мысли одолевали
меня, и их не могли разогнать ни дружеские уговоры моего товарища, ни
преданность Кори-Кори, ни даже целительное присутствие прекрасной Файавэй.
Однажды утром, когда я лежал на циновках, объятый тоской, не видя и не
слыша ничего, что происходило вокруг, Тоби, который раньше куда-то ушел,
вдруг прибежал ко мне с известием, что, насколько он понял по поведению
островитян, в бухту входят какие-то шлюпки и, значит, можно считать, что мы
спасены.
Новость подействовала на меня волшебно. Близился час нашего
освобождения, и я поспешил наружу, чтобы удостовериться, что действительно
ожидается событие из ряда вон выходящее. И в самом деле, со всех сторон
слышалось одно слово: "Боти!" Оно прозвучало сперва в отдалении, слабое,
едва различимое, затем крик был подхвачен, повторен еще и еще, и с каждым
разом он становился все громче, все отчетливее, пока наконец его не
подхватил тайпиец, сидящий на дереве возле нашего дома. Он высоко вывел:
"Боти! Боти!" Сразу же отозвались в соседней роще, потом еще дальше, и так
постепенно крик замер вдали, разнеся известие во все уголки долины. Это был
голосовой телеграф, с помощью которого местные жители могли за несколько
минут передавать краткие сообщения от береговой линии до самого конца
долины, то есть на расстояние по крайней мере девяти миль. Сейчас он был на
полном ходу: все новые известия поступали с непостижимой быстротой.
Поднялся невообразимый переполох. С каждой новой вестью туземцы
приходили во все большее волнение и в лихорадочной спешке готовились к
встрече. Кто обдирал шелуху с кокосовых орехов, кто, взобравшись на дерево,
сбрасывал вниз хлебные плоды, кто подбирал их и складывал в кучи, а кто меж
тем ловко и быстро плел из пальмовых листьев корзины для переноски всех этих
товаров.
Одновременно велись и приготовления иного свойства: там видно было, как
могучий воин до блеска начищает куском тапы свое верное копье или
прилаживает складки набедренной повязки; здесь можно было подсмотреть, как
юная девушка украшает себя цветами, словно рассчитывает завоевать чье-то
сердце; и, как бывает всегда и повсюду, когда люди спешат и волнуются,
кто-то старательно и неутомимо сновал туда-сюда, делая это без всякой
надобности и очень мешая другим.
Мы еще никогда не видели тайпийцев в таком возбуждении. Не приходилось
сомневаться: подобные события случались редко.
Я с тоской подумал, что может пройти еще бог знает сколько времени,
прежде чем опять подвернется такая счастливая возможность для спасения, а я
бессилен воспользоваться ею сейчас.
Видно было, что островитяне изо всех сил торопятся на берег и очень
боятся опоздать. Нам с Тоби тоже надо было бы поспешить туда, но оказалось,
что Кори-Кори не только отказывается нести меня, но испытывает непреодолимый
ужас при одной мысли о том, чтобы мы уходили далеко от дома. Все остальные
тайпийцы отнеслись к нашему намерению столь же неодобрительно и только
смотрели изумленно и печально, когда я пытался их убеждать. Было ясно, что,
хотя мой телохранитель делал вид, будто ничем не стесняет моей свободы, в
действительности же поступить так, как я хочу, он мне не позволит. В тот
раз, да и потом еще неоднократно у меня создалось впечатление, что он
выполняет относительно меня чей-то приказ, хотя в то же время сам испытывает
ко мне неподдельную симпатию.
Тоби, который решился во что бы то ни стало отправиться на берег вместе
с туземцами и, чтобы не вызвать их противодействия, ничем не выказывал в
отличие от меня этого своего желания, убедил меня, что я теперь все равно не
поспею к лодкам.
- Разве ты не видишь? - сказал он.- Туземцы и сами боятся, что
опоздают. Я бы сейчас же бросился туда со всех ног, да боюсь поспешностью
навлечь на себя подозрения, и тогда мы вынуждены будем пропустить этот
редкостный случай и никак им не воспользоваться. Постарайся казаться
невозмутимым и равнодушным, они успокоятся и тогда, я уверен, пустят меня на
берег, решив, что мне хочется пойти с ними просто из любопытства. Только бы
мне добраться до этих шлюпок - я сообщу о том, в каком положении ты здесь
остался, и тогда можно будет что-то сделать для нашего спасения.
Это звучало разумно. Между тем приготовления тайпийцев были завершены,
и я с интересом наблюдал за тем, как они отнесутся к просьбе Тоби. И в самом
деле, услышав, что я остаюсь, они совершенно не стали противиться тому,
чтобы мой товарищ шел с ними, наоборот, даже обрадовались. Вообще их
отношение к нам в тот день весьма меня озадачило, особенно в свете
последующих необъяснимых событий.
Островитяне уже спешили по дороге к морю. Я крепко пожал Тоби руку и
дал ему надеть мою матросскую шляпу, потому что свою он потерял и ему нечем
было прикрыть раненую голову. Он ответил мне сердечным рукопожатием, обещал
возвратиться, как только шлюпки отойдут от берега, бросился чуть не бегом по
тропинке и через несколько мгновений скрылся за стволами деревьев.
Я остался во власти своих не слишком веселых мыслей, но поневоле
развлекся необычным и забавным зрелищем: по узкой тропе, толкаясь и напирая,
двигались друг за другом туземцы, нагруженные всевозможным провиантом. Вот
один, отчаявшись убедить увесистого порося следовать за хозяином на
веревочке, кончил тем, что подхватил строптивое животное на руки и понес
его, без умолку визжавшего и барахтающегося, прижимая к своей голой груди. А
вон двое, кого на расстоянии можно было принять за лазутчиков Израиля,
возвращающихся к Моисею с виноградной гроздью, идут - один впереди, другой
на несколько шагов сзади, а между ними с шеста, лежащего у них на плечах,
свисает огромная связка бананов и раскачивается от их размеренного шага. Или
вон еще один - торопится, обливается потом и толкает перед собой огромную
корзину с кокосами; он так боится опоздать, что не обращает внимания, когда
орехи выпадают из корзины, видно, ему лишь бы добраться до места, а одному
или с кокосами - неважно.
Но скоро последний замешкавшийся туземец скрылся, торопливо шагая по
дороге, и замерли в отдалении голоса идущих впереди. Наш конец долины
обезлюдел - со мной остались лишь Кори-Кори, его престарелый родитель да еще
несколько дряхлых стариков.
На закате туземцы начали возвращаться небольшими группами, и я жадно
высматривал среди них моего товарища. Но люди проходили мимо нашего дома, а
Тоби все не было видно. Я успокоил себя тем, что Тоби, наверное, решил
вернуться вместе с кем-нибудь из наших домашних, и стал ждать его появления
в обществе прекрасной Файавэй. Наконец показалась Тайнор, а за ней юноши и
девушки, живущие по большей части в доме Мархейо. Но и среди них не было
моего друга, и я, терзаемый тысячью страшных опасений, поспешил им
навстречу, чтобы выяснить, где он и что с ним.
Мои встревоженные расспросы привели туземцев в большое смущение. Ответы
их были противоречивы: один говорил, что Тоби сейчас придет; другой - что
знать ничего о Тоби не знает; а третий, придя в великое негодование,
объявил, что Тоби сбежал и никогда не вернется. Мне тогда показалось, что
они пытаются скрыть от меня правду о каком-то ужасном несчастье.
Понимая, что с Тоби случилась беда, я бросился разыскивать юную
Файавэй, чтобы от нее узнать о происшедшем.
Эта милая девушка давно уже завоевала мое расположение, и не только
своей удивительной красотой и выражением редкого ума и благородства в чертах
лица. Из всех своих соплеменников она одна, видимо, понимала, что должны
были чувствовать мы с моим товарищем в столь необыкновенных для нас
обстоятельствах. В ее обращении со мною - особенно когда я лежал на
циновках, мучаясь от болей,- были нежность и участие, вполне определенные и
совершенно неотразимые. Когда бы она ни входила в дом, взгляд ее,
устремленный на меня, выражал живейшее сочувствие, она вскидывала руку в
жесте сострадания, заглядывала мне прямо в глаза своими огромными сияющими
глазами и, нежно приговаривая: "Оха! Оха, Томмо!" - грустно садилась подле
меня.
Я верил, что она жалеет меня, терзаемого недугом вдали от родины, от
близких, от надежды на исцеление. Иногда мне даже казалось, что доброта ее
помогает ей понимать то, чего другие на ее месте никогда бы не могли понять:
что мы оторваны от родного дома, что где-то у нас остались братья и сестры,
которым, быть может, не суждено уже больше нас увидеть.
В таком дружественном свете представлялась мне нежная Файавэй. И,
совершенно полагаясь на ее искренность и разум, я со всеми моими тревогами
обратился к ней, чтобы узнать от нее о моем товарище.
Вопросы мои ее расстроили. Она обвела глазами тех, кто стоял вокруг,
словно искала у них для меня ответов. Но потом, уступив моим настояниям,
превозмогла себя и объяснила, как могла, что Тоби ушел со шлюпками, но
обещал через три дня вернуться. Первым моим чувством было негодование на
Тоби, предательски покинувшего меня в беде; но потом, поостыв, я, наоборот,
стал упрекать себя за то, что приписал ему такой подлый поступок:
разумеется, он просто воспользовался представившейся возможностью попасть в
Нукухиву и устроить так, чтобы как-нибудь вывезти меня из долины Тайпи. Или
уж по крайней мере, успокаивал я себя, он привезет мне необходимые
лекарства, и, когда я выздоровею, мы без труда сможем сами отсюда уйти.
Утешившись такими рассуждениями, я лег в тот вечер спать в настроении
гораздо лучшем, чем все последнее время. Следующий день прошел - имя Тоби ни
разу не было упомянуто. В душе моей зашевелились кое-какие подозрения, но
все-таки, ложась спать, я радовался, что второй день позади и завтра Тоби
снова будет со мною. Но наступило и прошло завтра, а мой товарищ не
появился. "Ну конечно,- говорил я себе,- он считает трое суток! Завтра он
вернется!" Но кончился еще один томительный день, а Тоби все не было. Однако
я не отчаивался; я считал, что его что-то задержало в Нукухиве, наверное, он
ждет лодки, чтобы выехать сюда, и дня через два самое позднее я его увижу.
Но проходил день за днем, ожидания мои не сбывались, и наконец надежда
оставила меня, уступив место полному отчаянию.
О да, размышлял я, сам-то он спасся, и ему горя нет, что будет с его
злосчастным товарищем! Дураком надо быть, чтобы поверить, что кто-нибудь,
вырвавшись отсюда, по собственной воле возвратится сюда на почти верную
погибель. Он сбежал и оставил меня одного отбиваться, как смогу, от грозящих
мне бед.
В таких мыслях о низком предательстве Тоби искал я по временам утешения
и при этом горько раскаивался, что сам все затеял и сам по неразумию навлек
на себя беды, теперешние и предстоящие.
В другие минуты я думал, что, может быть, все-таки коварные дикари
разделались с ним, и потому их в такое смущение приводили мои расспросы, и
потому так сбивчиво и невразумительно они мне отвечали; или же его захватили
в плен жители другой долины; или же случилось еще более ужасное - то, при
одной мысли о чем моя душа содрогалась.
Но все гадания были бесполезны - узнать я ничего не мог; Тоби исчез
навсегда. Поведение островитян оставалось загадочным. Они тщательно избегали
