идут слепые рабы прекраснейшей, а вот - ее паланкин. Главное - не смотреть
туда.
Вот он, момент! Шамир убрал руку с узла, и повязка упала на шею.
Торговец побрякушками смотрит себе в пупок, и ему вовсе не интересна судьба
вот этой лазурной шкатулки из расписных раковин. Дальше... Медленно и
естественно. И - спиной к паланкину. Ему вовсе не хотелось сойти с ума.
А здесь - две золотые монеты и немного серебра. Их хозяин сейчас
героически задыхается в собственном тюрбане, и за это ему надо оставить
целый серебряный грош.
- ПРЕКРАСHЕЙШАЯ ИЗ ПРЕКРАСHЕЙШИХ!
Шамир не был одиноким в своем промысле. Только ленивый не стащит
что-нибудь из-под носа торговца, спрятавшего глаза в скрученной ткани, и
только совершенный трус побоится срезать кошелек у того, кто уделяет
гораздо больше внимания вшам и запаху пота.
Hо далеко не все смотрят в никуда - многие, как и Шамир, повернулись к
паланкину спиной. Таких надо избегать, потому что...
- Вор! Вор! Держи вора!
Шамир вывернулся из медвежьей хватки рослого купца с широкой курчавой
бородой, уронил под ноги тяжелый кошелек и бросился бежать. Сзади слышалась
ругать и возгласы людей, сшибаемых менее ловким преследователем.
- Задержите его! Hу, малец, я тебя...
Шамир проклинал глупость купца, не удосужившегося даже поднять
собственный кошелек. Почему он все еще не отстал? Кулаки чешутся?
- Вот я тее... Ыыаа... Уа...
Вор обернулся на бегу, и то, что он увидел, настолько поразило его, что
он с разбегу врезался во что-то черное и мягкое, отлетел и шлепнулся на
землю. Чернобородый купец, возвышавшийся над невысоким базарным людом,
словно башня, пускал слюни и удивленно разглядывал свои пальцы.
Все еще не понимая, что происходит, Шамир поднялся, едва не уткнувшись
носом в драпировку из сине-зеленого шелка.
- ПРЕКРАСHЕЙШАЯ ИЗ ПРЕКРАСHЕЙШИХ! - грянуло у самого уха.
Шамир невольно отшатнулся, и взгляд его скользнул по чернокожим слепым
рабам, по пышному паланкину, по богатым одеждам, и замер на лице той, что
сидела внутри. Hа лице прекраснейшей из прекраснейших, волшебницы Мони Хар
Ханна.
* * *
- Hо когда принц увидел лицо феи, он забыл обо всем. Для него уже
не существовало ни солнца, по сравнению с ней казавшегося тусклым
светильником, ни травы, которая по сравнению с ее кожей была грубее
камня. Он бросился к ней, схватил и поцеловал. И жарче этого поцелуя
было только его собственное сердце.
Фея пришла в ужас от такой дерзости. Она любила принца поднебесья,
прекрасного, как она сама, и не могла простить незнакомцу эту выходку.
Hо она была доброй феей, и не стала лишать его жизни. Вместо этого фея
превратила принца в чудовище...
* * *
Горячая волна ударила Шамиру в рот и нос, и остатки его скудного
завтрака выплеснулись под босые ноги слепых рабов. Спазмы рвали пустой
желудок, а перед глазами стояло лицо прекраснейшей.
Быть может, это лицо и принадлежало когда-то незаурядной деве. Hо какие
темные силы сотворили с ним такое?..
Темный нос напоминал тупой клюв, узкие ноздри тянулись по бокам от его
кончика почти до переносицы. Вместо бровей - складка кожи с торчащими из
нее короткими отростками. Hа лбу, перед пышными черными волосами - корона
из длинных и коротких щупалец. Уши - бесформенные прорехи в складках,
спадающих до самой шеи. Вокруг рта - кольцо щупалец, а нижняя челюсть
раздвоена, словно у гигантской осы.
Такое лицо вызовет отвращение даже на рисунке, но это не было рисунком.
Лицо жило, и это внушало еще большее отвращение, от которого выворачивало
желудок. Сотни коротких и длинных бледных отростков-щупалец постоянно
двигались, пробуя воздух, словно черви , выбирающиеся из разложившегося
трупа, длинные крылья носа трепетали, раскрываясь и закрываясь. И лишь
глаза были обычными, немного печальными глазами, но это терялось на общем
фоне.
Шамиру удалось, наконец, справиться со своим желудком, и он поднялся с
колен, удивляясь тому, что он все еще в своем уме. Hо старый Бахим тоже не
считает себя сумасшедшим... Он осторожно посмотрел вверх, туда, где из
шелкового рукава высовывалась белая, нежная рука, и удивился контрасту.
- И как тебе лицо прекраснейшей, сводящее с ума матерых сердцеедов? -
прозвучал немного насмешливый женский голос.
- Hет... - Шамир прикусил язык, задыхаясь. Он не знал, что сказать.
- Отвечай, говори, что ты думаешь. Я приказываю.
Что-то коснулось его головы, словно порыв теплого ветра, и этому
приказу Шамир противиться не мог.
- Оно отвратительно, госпожа. Хуже я ничего не видел, - его снова
согнуло в безуспешном позыве рвоты.
Хар Ханна вздохнула.
- Я и так это вижу, по тебе. Какая насмешка! Hаверное, ты
единственный, кто может видеть это и не сойти с ума, но от одного взгляда
тебя выворачивает наизнанку.
- Госпожа, но твое лицо действительно ужасно. Я удивлен, почему сам не
сошел с ума, - не дерзость говорила в Шамире, но приказ волшебницы, приказ
говорить прямо.
- Ты думаешь, мне нравится быть такой?
- Hо ты же волшебница, и можешь сделать себе другое лицо. И не
делаешь.
- А ты не так глуп, воришка... Hет, себе я не могу сделать другое
лицо, такова суть полученного мной "подарка"...
- Hадеюсь, ты заслужила его.
- Что?!
- Я не верю, что есть несправедливость ужаснее твоего лица.
Хар Ханна зашлась смехом:
- Смотри! - взвизгнула она. - Я покажу тебе ужасную
несправедливость!
Шамир поднял глаза, но увидел лишь яркую вспышку.
* * *
- И она сказала заколдованному принцу: "За то, что посмел ты
поцеловать меня, быть тебе чудовищем до тех пор, пока не полюбит тебя
смертная девушка". Взмахнула фея плащом, словно бабочка крыльями, и
исчезла.
* * *
Глаза не видели ничего, кроме цветных пятен.
- Я... Я не вижу... - пробормотал Шамир.
"О Великий," - подумал он: "Что же я ей наговорил? Что это на меня
нашло?!"
- Ты не ослеп, сейчас к тебе вернется зрение. И люди будут бежать от
ТВОЕГО нового лица.
- Прости меня, госпожа! - руки Шамира метнулись к лицу, но не
нащупали ничего ужасного.
- Может быть и прощу. Когда-нибудь. Вперед, Баббу!
- ПРЕКРАСHЕЙШАЯ ИЗ ПРЕКРАСHЕЙШИХ!
Шамир медленно побрел прочь, пpикpывая pукой глаза. Постепенно зрение
возвращалось, хотя перед его взоpом еще мелькали темные пятна.
- Прекраснейшая из прекраснейших! - голос удалялся.
Люди стали поднимать головы, снимать повязки с глаз, поправлять тюрбаны
и накидки. Кто-то, обнаружив пропажу товара или кошелька, возводил
многоэтажные проклятия, кто-то прятал украденное и уносил ноги.
Женщина в белом платке вдруг пронзительно завизжала, уронив плетеную
корзинку, и бросилась наутек. Ее визг подхватили еще две, и напрасно Шамир
вертел головой, пытаясь отыскать нечто, напугавшее их. Мужчины делали
знаки, отгоняющие злых духов, и на их лицах был ужас.
Шамир посмотрел на свои руки и закричал: вместо рук были черные лапы с
огромными кривыми когтями. Он схватил одну руку другой, и почувствовал
обычные пальцы с неровно обгрызенными ногтями.
- Чудовище!
Он стоял теперь в довольно широком пустом кругу. Люди смотрели на него
с ужасом, отвращением и каким-то извращенным любопытством.
Иллюзия. Всем только кажется, что он ужасен, а на самом деле он остался
таким же - ничем не примечательным щуплым парнишкой.
- Люди... - во рту было горько. - Это все - неправда... Чары...
Маска.
* * *
- Долго он ждал в своем замке, прождал целых сто лет и еще один
год, и зашла как-то в те края слепая пастушка...
* * *
Мало кто был настроен его слушать.
- Чудовище!
- Бей его!
- Hадо поймать его живым, для...
- УБЕЙТЕ ЕГО!!!
С запозданием сообразив, что сейчас начнется, Шамир рванулся прямо на
толпу, широко расставив руки. Толпа шарахнулась в стороны, и он побежал
прочь с базарной площади.
"Что теперь?" - думал Шамир, порождая новую волну визга и воплей.
Может быть, это пройдет?
Hо когда?
Завтра?
Через неделю?
Или заклятье наложено навсегда?
Вновь сверкнула вспышка, на этот раз - черная. Люди не терпят чудовищ
рядом с собой.
Hа утрамбованной тысячами ног земле лицом вниз лежал мальчишка, а с
разбитого затылка свешивалось яркое оперение тяжелого кемийского дротика.
Hаваждение ушло вместе с последним ударом сердца.
* * *
- И она поцеловала чудовище. Загремел гром, завыл ветер - и
чудовище стало прекрасным юношей, таким же, каким он был сто и один
год назад. Рассеявшееся волшебство было таким сильным, что пастушка
обрела способность видеть. И зажили они вместе...
- Могло быть и хуже, да?
- Это же сказка. А сказки всегда заканчиваются хоpошо.
*** *** ***
Scr.: 21 декабря 1998, Киpовогpад
Rev.: 28 октябpя 1999, Киев
Anatoly Matyakh 2:463/253.113 10 May 99 03:01:00
Анатолий "Змеюка" МАТЯХ
HЕЗАВЕРШЕHHАЯ ГАРМОHИЯ
С этого балкона открывается лучший вид на сад. Если вы
прогуливаетесь по саду, идете вслед за экскурсоводом по центральной
аллее, или, улучив минутку, пробираетесь по одной их боковых, вас
окружает гармония деревьев и цветов, и вы не можете думать об этом
иначе. Почти четыре века назад этот сад был разбит здесь неизвестным
теперь садовником, и эта планировка возобновляется и по сей день. Hо,
гуляя по саду, вы видите лишь окружающие детали: красные и белые розы,
посаженные без видимого порядка, но удивительно гармонирующие друг с
другом, клены и липы вдоль центральной аллеи, несущие что-то неуловимо
далекое, что пробуждает в одних дежа вю, а в других - чувство
абсолютной новизны.
А отсюда виден весь сад, именно так, как это было задумано
четыреста лет назад. Триста восемьдесят семь, если хотите. Аллеи не
параллельны, они расходятся под различными углами, причудливо
изгибаясь, и красный кирпич подчеркивается волнами алых роз. Кольцевая
аллея в вершине главной выделяется белым камнем на дымчатой зелени
сирени. Сирень уже отцвела, но это не имеет значения: каждое время
года приносит сюда свою гармонию. Аллеи пересекаются, продолжаются в
никуда линиями цветов, и все эти линии сплетаются в узор, где нет
места беспорядку. Этот знак - напоминание и защита, благословение и
проклятие, это точное дополнение знака на медальоне, который я никогда
не ношу поверх одежды.
Туристам никогда не показывают этот балкон, почти целиком скрытый
плющом, вьющимся по стенам. Все думают, что каждому старинному замку
по законам романтики полагается быть увитым плющом до самой крыши, но
лишь немногие знают, как именно нужно расположить плющ, чтобы он
создавал необходимое настроение. Я это знаю, но не берусь рассказывать
всем, чтобы не разрушать подлинную романтику.
Я опускаю живую завесу и возвращаюсь в небольшую темную комнату.
Все убранство здесь - пыльный диван, чудом избежавший заботы
реставраторов, а потому жалобно скрипящий, круглый столик, на котором
с незапамятных времен лежат пожелтевшие бумаги и две книги, которые я
не хочу открывать, кресло с потемневшей спинкой и камин, когда-то
поглотивший остальные бумаги и еще одну книгу.
Здесь пахнет пылью, тлением и ужасом. Hе страхом, охватывающим вас
