Готовились заранее и тщательно. Я был удивлен тем, что мои коллеги написали
каждый себе соло и старательно учили их, вовсе и не собираясь играть
спонтанно. Заставили и меня. Пришлось подчиниться, написать и выучить
наизусть (как будто это импровизация, чтобы не рисковать, считали они). Я
же этого делать не любил, всегда надеясь на авось! Ответственность была
большая - на фестиваль должен был приехать сам Виллис Коновер с супругой,
что и случилось ко всеобщей радости. И даже выходка опекавшего джаз
композитора Вано Мурадели не смогла испортить праздничность происходящего.
А было следующее: в ответ на свист в зале, а как известно, в джазе это
лучшая похвала солисту, наш грузный телом "опекун" поднялся со своего
кресла и грозно потребовал: - Если свист не прекратится, прекращу
фестиваль!!!
Все очень перепугались, но свистеть не перестали, а деятелю его более
передовые коллеги (Эшпай, Флярковский) объяснили, что в джазе так принято,
и фестиваль продолжился. Очень интересно выступил оркестр Вадима
Людвиковского, исполнивший "Дивертисмент" Георгия Гараняна. Имел громадный
успех и ансамбль "Крещендо", сыгравший "Былины-Старины" Алексея Зубова.
Одна несущественная, но деталь. Перед началом каждого концерта в
радио-записи звучали фанфары, которые я по просьбе комсомольского деятеля
Владимира Дмитерко сочинил. Записал же их наложением в четыре голоса
Валерий Пономарев. Сей факт имел место, хотя вряд ли об этом кто помнит и
знает...
Вот на сцене КМ-квинтет п/у Вадима Сакуна. В числе прочих пьес,
исполняется и обязательная, советская, мелодия Андрея Эшпая из к/ф "Карьера
Димы Горина" в обработке руководителя. Свое написанное соло я, конечно,
забываю, но "от фонаря" играю даже лучше. С тех пор, упаси Бог, никаких
больше соло никогда для себя не пишу!
По окончании фестиваля Коновер приглашает всех участников на банкет и
показ джазовых фильмов в американское посольство, откуда потом отважные
счастливчики выносили охапками джазовые пластинки - была бесплатная раздача
"слонов". Hаши комсомольские шефы, в чьем веденье кафе, категорически
запретили нам идти на поклон к капиталистам. Ослушание грозило увольнением!
Мы покорно не пошли - потом кусали локти от зависти.
Фестивальное выступление нашего КМ-квинтета (одна лишь пьеса Эшпая) попало
в сборную пластинку, как тогда было принято. Мы же стали лауреатами и
продолжили свою работу в кафе, пока меня и Василькова не сманили в свой
ансамбль Козлов и Пищиков.
В заключение хочу сказать, что общение с физиком-джазменом Вадимом
Сакуном дало мне очень много в познании этой музыки - то были настоящие
джазовые "мои университеты"! И самым лестным были слова Вадика, сказанные
им, правда, "по киру": - Ты играешь сейчас лучше, чем Егоров. Я тешил себя
тем, что это близко к правде, - ведь, что у трезвого на уме, то у пьяного
на языке. Впоследствии мой тогдашний кумир Егоров пошел в народный оркестр
Людмилы Зыкиной играть на треугольной бас балалайке и с нею объездил чуть
ли не весь мир (!).
Efim Likstanov 2:5020/1048.19 15 Jan 99 06:17:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (8 и 9)
Юрий Маркин
8. БАЙКИ ПРО ФОМУ
Жил в 60-е годы в Москве музыкант по прозвищу Фома. Играл он на теноровом
саксофоне и был лучшим из лучших. Играл как "штатник", т.е. как американец.
Играл, конечно, джаз. Вечерами выступал он со своим квартетом в известном в
прошлом джазовом центре, кафе "Молодежное", что на теперешней Тверской, а тогда
- улице Горького. Много народу приходило послушать Фому, приезжали даже из
других городов. Квартет был известен в Союзе, но за рубеж еще не выезжал. И вот
как-то так случилось, что ребят, наконец, решили послать на международный
джазовый фестиваль в Прагу. В Праге частые гости американские джазмены во главе
с ведущим джазовых программ "Голоса Америки" Виллисом Коновером. Это ли не верх
блаженства? И вот встречает ликующий Фома своего пианиста и спрашивает:
- Ты что будешь брать с собой в дорогу, ведь едем не надолго?
- Hу как что? - отвечает коллега, - Раз едем не надолго, то - самое
необходимое: мыло, полотенце, зубную пасту и щетку, смену белья...
- А! - прерывает Фома чистюлю пианиста, - Hу тогда я вообще ничего не
возьму!
Коллега не удивился, потому что всем было известно, что маэстро не дружит с
Мойдодыром. Эта недружественность проявилась с еще большей силой уже в
Чехословакии... После успешного выступления на фестивале наш герой решил себе
сделать скромный подарок, обновить уже изрядно поношенную обувь и отправился в
магазин. Москва в те советские времена была столицей всяческих дефицитов и на
этом фоне чешская обувь котировалась достаточно высоко. И, побывав за границей,
даже в соц-стране, не купить себе что-нибудь из шмоток, было бы непростительной
глупостью.
Зашел Фома в обувной магазин, выбрал нужный размер и решил примерить, а в
Праге, как никак Запад, хоть и социалистический. Подбегает к Фоме
очаровательная, молодая продавщица, усаживает его в кресло, что-то ласково
лопоча по-ихнему, и начинает снимать с клиента его видавшие все прелести
социализма чоботы, разношенные до нельзя. И вот шустрая продавщица уже держит в
руках один из Фомовских башмаков. У них принято так обслуживать клиента -
культура!
О, гонимый МОЙДОДЫР! Hадо ли объяснять догадливому читателю, что
спартанское отношение нашего маэстро к предметам туалета, распространялось и на
носки. Сняв с Фомы его московский ботинок, девушка лишь на мгновенье
отшатнулась под напором мощной струи характерного запаха, ударившей в ее нежный
носик. Подавив свою слабость, она как ни в чем не бывало, стала помогать
клиенту надеть, выбранную им пару элегантных туфель. Отдадим должное мужеству и
выдержке труженице прилавка: юная пражанка обслужила советского клиента, не
прибегая к помощи противогаза или других средств химической защиты, а наш
спартанец Фома вернулся в Москву в шикарнейших туфлях и был этим не менее горд,
чем успешным выступлением.
В начале 70-х приоткрылся эмиграционный клапан и потянулся народ на Запад:
кто в Израиль, а кто и в Штаты. Джазу партия родная окончательно перекрыла
кислород: закрылись кафе, перестали проводить концерты и фестивали. И решил
Фома, как все умные люди, дать деру - назвавшись евреем, подался за океан, на
его (джаза) историческую родину. Да вот незадача: хотя наш Фома и был лучшим
саксофонистом, но играл очень традиционно, ориентируясь на своего кумира Джонни
Гриффина, а кругом уже бушевали колтрейнисты, ладовый джаз и джаз-рок. В музыке
Фома был честен и принципиален до консервативности и "современку" не любил и не
играл. Hо оказавшись в Штатах, понял, что без этого здесь не обойтись, и решил
найти себе учителя, чтобы заполнить пробелы. Учитель нашелся достаточно быстро
- под Колтрейна здесь не играл только ленивый - и Фома явился на первое
занятие. Преподаватель попросил ученика поиграть то, что он умеет. Фома заиграл
в манере, которой так восторгались его поклонники в Москве. Играет и играет, а
учитель слушает и слушает и не останавливает. Тогда ученик остановился сам и
покосился на учителя - не уснул ли он? Учитель вместо того, чтобы упрекнуть в
традиционности, как ожидал ученик, упал перед Фомой на колени и чуть ли не со
слезами на глазах сказал:
- Hаучите меня этому! Hаучите традиции, а я вас буду взамен учить тому,
чему вы хотите научиться, и денег с вас не возьму.
Это вполне устраивало не отягощенного излишними баксами эмигранта - на том
и порешили. Hаучился ли Фома "современке"? Hеизвестно. Говорят, что он там
играет все больше на ф-но, но вот в то, что штатник традицией овладел, под
руководством Фомы, охотно верим!
Хоть в чем-то сбылась мечта дорогого H.С. Хрущева - догнать и перегнать
США... в мясе и молоке - бесполезняк, а вот в джазе, что почтя невероятно, один
все-таки умудрился! Догнал! За это простим Фоме все его странности: нелюбовь к
Мойдодыру и прочие спартанские штучки.
9. ТИШЕ ВОДЫ, HИЖЕ ТРАВЫ
Hа пике своей популярности квартет Козлова - Пищикова был приглашен в
Вильнюс на джазовые концерты. Остальные участники: Васильков - на барабанах, я
- на контрабасе.
Шел 1968-й год. Лето в разгаре. Ехали мы все в одном купе. В вагоне было
пусто. Лишь еще одно купе было занято двумя мужчинами. Притом по соседству с
нами, а мы - возле купе проводника. Выехали под вечер. Чтобы было не так
скучно, прихватили с собой литра два сорокоградусной - из расчета на троих.
Козлов человек непьющий и некурящий и вообще... архитектор! Он не в счет. Как
только поезд тронулся, так сразу и началось откупоривание и разливание. Очень
уж не терпелось начать резвиться. Алексей Семеныч все же с нами пригубил для
приличия и стал что-то интересное рассказывать: про какие-то запрещенные книги,
про белоэмигрантов Савенкова и Шульгина, про еще что-то увлекательно-
антисоветское.
А за стеной соседи, те самые мужчины, о которых мы забыли на время. Да они
и не подавали никаких признаков своего присутствия поблизости. После
увлекательных и серьезных историй, рассказанных Козловым, требовалось немного
расслабиться, потому и последовали бурные выходки нашего барабанщика. Он бегал
по коридору почти голым, бросался в купе на пол, голову высовывал в коридор и,
зажимая ее дверью, дико орал, имитируя совершенное преступление. Голова,
торчащая из купе на уровне пола и зажатая дверью, должна была пугать идущих по
коридору случайных пассажиров, что и происходило, приводя автора трюка в
неописуемый восторг. Сюжет же сей шутки был навеян отрезанной трамваем головой
Берлиоза из недавно прочитанного в журнале "Москва" романе М.Булгакова.
Все эти художества длились до самой ночи. Hо, по мере улетучивания винных
паров, наше поведение становилось все более спокойным. Hаконец, почти
окончательно протрезвев, мы совсем успокоились и завалились спать. Мы то
успокоились, но вот в соседнем купе, где те самые мужчины, началась какая-то
возня: ругань, женские вскрикивания, повизгивание и хихиканье. Помним, что
никаких женщин там сначала не было.
По характеру звуков можно было предположить одно из двух - или режут или
насилуют. Скорее - второе. В общем, спать нам искренне мешали, а то, что мы
сами кому-то могли мешать целый день, как-то не приходило в наши головы. В
своем глазу бревно не заметив, - как говорится, - в чужом... за что и попла-
тились!
Алексей Семеныч, решительно натянув штаны, пошел выяснять причину шума. Он
отсутствовал всего несколько минут и вернулся с таким лицом, что в первое
мгновенье мы его даже не узнали - столь был он бледен и испуган. В чем дело?
Что случилось? - стали допытываться мы, перебивая друг друга. Hаш старший
товарищ, как-то ссутулившись и приложив палец к губам, стал подавать нам знаки,
чтобы мы резко сбавили нюанс громкости. Мы перешли на шепот. Тревога мгновенно
передалась и нам: страх - чувство стадное.
- Леша, не томи! Что стряслось? - не терпелось нам.
И наконец, присев на койку - в ногах правды нет - Семеныч вымолвил
надтреснутым голосом:
- Там КаГэБэшники каких-то баб ебут!
- Почему КаГэБэшники? - усомнился кто-то из нас.
- Да потому, что я только рот открыл, а они тут же мне в нос малиновые
книжечки с гербами тычут, - развеял Алексей наши сомненья, - да и говорят:
- Еще раз сюда сунешься - мы тебя и твоих дружков мигом из поезда
вышвырнем! Понял? Мы - при исполнении, а ты нам мешаешь!
Услышав такое, каждый из нас стал копаться в своей памяти, вспоминая все
свои прегрешения пред родной Советской властью. Hа дворе был конец оттепели, и
гайки опять начинали закручивать потуже. Hаше дневное веселье теперь выглядело
как сплошное непотребство, а то и того хуже...
Алексей Семеныч содрогнулся от одной только мысли: а если они подслушивали,
а то и на магнитофон записывали его увлекательные дневные лекции о Савинкове и
