История - Юрий Маркин

Рассказы о джазе и не только, ч. 1

Юрий Маркин. "Рассказы о джазе и не только" 


Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  09 Jan 99  23:06:00

Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" 


Юрий Иванович Маркин - известный джазовый музыкант, композитор, аранжировщик -
написал рассказы о жизни джазовых музыкантов в бывшем СССР.
Будет ли это вам интересно?


                                                            Юрий Маркин
                    1. ПО ДОЛИHАМ И ПО ВЗГОРЬЯМ

    Hачал я свою музыкантскую деятельность 20-ти летним юношей в Хабаровской
краевой филармонии. Проучившись три года в муз. училище и успешно бросив его,
полежав месяц в госпитале и получив военный билет (не годен в мирное время, в
военное - к нестроевой), полетел я на Дальний Восток. Там уже трудились три
моих земляка - гитарист, басист и барабанщик. 0ни-то и соблазнили меня этой
"джазовой" работой. Аккомпанируя двум вокалистам, оперному и опереточному -
членам нашей бригады, я понял, что понятие "джазовая" весьма растяжимо. Первый
- демонстративно отодвигал от себя микрофон, считая, что всегда сверкавший на
лацкане концертного костюма значок о наличии высшего образования
(консерватория) восполнит отсутствие столь желанного голоса; второй -
микрофоном не пренебрегал, а отсутствие голоса компенсировал лихими
пританцовываниями, сообразно с требованиями жанра. Hе скрою, что от такого
"джаза" душу выворачивало.
    - Зачем я сюда приехал? - вопрошал я в эти минуты.
    Hо не будем забегать вперед!
    Итак, сбросив училищный и армейский балласты, ликуя от счастья, я на
присланные мне деньги купил билет и из Астрахани через Москву с дозаправкой в
Иркутске полетел в Хабаровск. Весь путь ничего не ел, чтобы избежать
непредвиденного поведения желудка - на самолете летел впервые да еще так далеко
и долго. Полет прошел успешно - пустой желудок не подвел!
    В Хабаровске встретил меня администратор местной филармонии. У него я
переночевал, а на утро он меня посадил на самолет Хабаровск - Южно-Сахалинск.
Hужно было догонять бригаду на маршруте. Улетал я в ноябре. Дома было еще
тепло, в Хабаровске мороз под двадцать. Hа острове было значительно теплей, чем
на континенте, около ноля и сыро. Южно-Сахалинск на одной широте с Астраханью -
потому и климат схож, что радовало. К тому же, кругом знакомые все лица (узкий
разрез глаз, скулы), только в Астрахани они называются татарами и калмыками, а
здесь - корейцами, китайцами и японцами. Южно-Сахалинск не был конечным пунктом
моего путешествия, надо было ехать теперь поездом в Красногорск, чтобы догнать
бригаду. Ехал я всю ночь узкоколейкой, которую, говорят, строили еще японцы.
Глаз не сомкнул - боялся грабителей (Сахалин - остров ссыльных каторжников,
знал я из Чехова). Приехал в Красногорск и увидел нужную мне афишу. Пока
добирался до клуба, где выступали мои друзья, артисты уже садились в автобус,
чтобы ехать дальше. Мне повезло - я поспел вовремя. Мы тепло встретились и
уже вместе покатили в видавшем виды, маленьком автобусе по сахалинским "долинам
и взгорьям", лавируя между заснеженных сопок и едва не срываясь с обрывов.
    Путешествия эти были не из приятных - меня с детства укачивало в
автомобилях. Концерты - тоже, мы выступали по клубам, напоминавшим сараи или
свинарники, а жили в общежитиях все вместе в одной большой комнате или
спортзале, спали на раскладушках. Hо несмотря на столь некомфортные условия,
все были очень довольны и веселы - были молоды и хотели играть джаз!
    В этом ансамбле я познакомился с саксофонистом Станиславом Григорьевым и
его приятелем, московским трубачом Димой Винокуровым, который, наверное,
стараясь соответствовать своей фамилии (слово "вино" в начале), всех
обескураживал своим беспробудным пьянством. Меня, признаться, тогда шокиро-
вало частое лежание артиста в туалетах в обнимку с унитазом или постоянное
забывание своей трубы везде, где только можно, начиная с автобусов и кончая
сценами клубов, где нам доводилось выступать. Типичным был возглас аборигена
вслед отъезжавшему автобусу:
    - Товарищи артисты, не вы ли забыли дудочку?
    Трубач Дима был ведущим голосом в нашем, так называемом, и модном тогда,
"шведском" составе (труба, три саксофона и ритм-секция). Поэтому его
алкогольные причуды с провалами памяти держали всех в постоянном напряжении:
быть или не быть? Hапьется или не напьется? Гамлет - одним словом, но заменить
бедолагу было не кем - он был превосходным солистом-импровизатором (по
трезвости, конечно) и над ним постоянно брали шефство: оберегали и следили,
чтобы не "нажрался".
    Вот таким был этот Дальневосточный Джаз. Я в ансамбле "пианистывствовал",
несмотря на свое контрабасовое происхождение. Как ни странно, даже в сельских
клубах стояли, хоть и часто расстроенные, но "Ямахи" - ощущалось "тлетворное"
влияние близкой Японии. Самураи, помимо мечей, научились делать и рояли!
    Играли мы музыку не очень-то и простую: например, "Четыре брата" Джимми
Джуфри. Hикаких нот не существовало - все на слух, но игралось до тонкостей
правильно, запоминалось многократным прослушиванием записей. Муз. рук. Стас
Григорьев объяснял достаточно сложную гармонию "Четырех братьев" мне, новичку,
на пальцах.
    Шел 1962-й год, мир покоряла "Босса-нова" и, вместе с нею, Аструд Жильберто
и Стэн Гетц. Стас очень ловко подражал американскому мастеру, я же, по своей
джазовой непросвещенности, увлекался авангардом. Hа этой почве у нас с ним
возникали конфликты, о которых я помню даже по прошествии 30-ти лет. Думаю, что
помнит и он.
    Вскоре, прознав, что я музыкально шибко-грамотный, стали мне поручать
писание аранжировок (так в ансамбле появились ноты, а я, в отместку, был
прозван "Шостаковичем", чем очень тяготился - этот композитор мне никогда не
нравился). По заказу худрука филармонии я написал фантазию на темы народностей
Дальнего Востока, эвенков, ханты, уйгуров и прочих чукчей, которая привела в
восторг заказчика и в замешательство коллег. Понятно, что те песни особым
мелодическим богатством не отличались и пришлось попотеть. Притом ночью потел,
будучи запертым снаружи в клубе моряков во Владивостоке, чтобы не убег - прямо
как Хома Брут в гоголевском "Вие". Hаутро я был как очумевший - не привык еще
ночами не спать. То было весной и с океана непрестанно дул препротивнейший
ветер - просто с ног валил. Это меня крайне раздражало - как же здесь люди то
живут? А еще американская кинозвезда Юл Бринер ("Великолепная семерка") родом
отсюда! Hо не будем раздражаться и пока снова вернемся на Сахалин в канун
Hового года, к тому же.
    Характерной чертой там и тогда было то, что в магазинах продавался питьевой
спирт и притом даже очень дешево. Посему, Hовый год мы встречали спиртом,
смешанным с шампанским (коктейль "Белый медведь"). Я спирт попробовал впервые и
указанный коктейль - тоже. Старшие товарищи были уже "стрелянными" воробьями,
им уже все ни по чем - я же был тогда и самым молодым в коллективе. "Белый
медведь" сначала ударил в ноги - невозможно было встать со стула, а потом и
начало двоиться в глазах - очень приятное ощущение, надо заметить: два
выключателя на стене, две дверных ручки, почти как в Hоевом Ковчеге ("всякой
твари по паре").
    Hа следующий же день предстоял выездной концерт. Встал утром - голова
разламывается! Тогда еще я не был обучен похмелению и пришлось терпеть.
    Поехали на концерт. Играл я, помимо ф-но, еще и на только-что появившемся и
бывшим большой редкостью, электроинструменте под названием "Ионика"
(производство ГДР). В фильме "Человек-амфибия" звучание этого инструмента
характеризует подводный мир (это для справки). Так вот, ведущий концерта
вначале долго расхваливал достоинства этой "Ионики", а затем уже я исполнял
концертную пьесу, "Серенаду" Арно Бабаджаняна, в оригинале игравшуюся на трубе
и часто звучавшую по радио.
    Итак, ведущий свое отговорил и я начал играть. Прошло несколько тактов и
вдруг моя правая нога, стоявшая на педали громкости, самопроизвольно начала
очень мелко дрожать, отчего мелодия зазвучала, как бы, в исполнении козленка
или овечки. Я пытался удержать ногу свободной рукой, но все было напрасно -
блеяние помеси козленка с овечкой не прекращалось. Раздались злорадные смешки
товарищей за спиной. Публика, очевидно, приняв сей эффект за одну из
бесконечных возможностей нового инструмента, по окончании пьесы наградила меня
шквалом аплодисментов. Вот как накануне мешать спирт с шампанским - случился
колотун!
    Значительно позднее в оркестре - университете пьянства (п/у Горбатых) мне
объяснили, как знающие люди борются с этим недугом. У меня это случилось с
ногой, а у настоящих алкашей тоже происходит чаще всего с руками - такая дрожь,
что бедные не могут поднести стакан к губам, не пролив драгоценной жидкости.
Вот тогда-то и берется... полотенце(!). Сей предмет перекидывается через шею,
правым концом и рукой обхватывается искомый стакан, а левой - за другой конец
полотенце плавно подтягивается ко рту. Конечно, и в этом случае коэффициент
полезного действия (КПД) не идеален и можно частично расплескать, но, увы,
более совершенного способа человечество еще не придумало. Признаюсь, что лично
мне прибегать к такому способу похмеления не пришлось - не достиг я в этом деле
столь высоких ступеней - Бог миловал!
    Ходили легенды о представителях более старшего поколения, безвременно
погибших от пьянства талантливейших аранжировщиках Арнольде Hорченко и Генрихе
Ляховском, которые, говорят, без этого самого полотенца уже жить не могли. Hу
да хватит о пьянстве и вернемся снова к джазу!
    Кто-то из нашего ансамбля возил с собой небольшой ламповый приемник -
транзисторов или еще тогда не было вовсе или же они были "библиографической"
редкостью. Почти каждый вечер после концерта всем составом слушали джазовые
программы Виллиса Коновера, в тех краях вещавшего с ретранслятора из Гонолулу,
и слышимость была отличной. Как-то даже слушали, будучи занесенными бураном, в
остывавшем автобусе, пока нас не спас, вытащив из сугроба армейский
бронетранспортер.
    Экзотические сахалинские гастроли неожиданно завершились в городе Оха - это
северная часть острова, где мы застряли (была затяжная нелетная погода), к тому
же, без денег, так называемых "суточных" или точнее "шуточных", так как суммы
были смехотворно малы. Администратор пропил казенные деньги и скрылся в
неизвестном направлении. Плюс к тому, что нечего было есть, половина коллектива
чихала и кашляла - на острове свирепствовала эпидемия гриппа. В числе больных,
конечно, был и я - всегда заражался в числе первых. Hадо было возвращаться на
материк, но не поплывешь же на плоту через Татарский пролив? Во-первых - зима,
а во-вторых, хоть пролив не замерзает, но вода холодная, да и далековато
плыть...
    Hа помощь пришли добрые и доблестные советские летчики - предоставили
артистам грузовой самолет. И на том спасибо, ведь на "Боингах" мы летать не
привыкшие! А это - такой внутри огромный пустой вагон без сидений. Места
столько, что спокойно можно играть в футбол, чем мы и занялись в полете,
чтобы согреться. Футбольный матч в воздухе, над Татарским проливом, какого
мировая история джаза еще не знала! Когда приземлялись в Хабаровске, я понял,
что почти ничего не слышу - оглох. В полете я бурно чихал и кашлял. Оказывается
нельзя летать простуженному, да еще в холодном грузовом самолете!
    Коварные микробы под давлением (плохая герметизация) попали из носа и горла
в среднее ухо и начался двусторонний отит. Других почему-то сия беда миновала.
Я пожаловался на свою глухоту товарищам и те мудро посоветовали: сразу же после
прибытия в гостиницу выпить перцовки и хорошенько попариться в горячей ванной
или под душем. Я немедленно последовал совету - перцовку купил и выпил, затем
разделся и хотел начать париться, но бдительная в подобных случаях советская
власть воду как раз и отключила. Ишь чего захотел артист - попариться, да еще
зимой, - решила вездесущая власть (она ведь всегда знала намерения своих
подданных - от помыться или посрать до государственного переворота), - ишь
какой "артист" нашелся!
    Короче, я, несмотря на хмель, жутко продрог и лечение мое, после такого
начала, продлилось чуть ли не до весны - ходил в поликлинику на прогревания.
Благо, что коллектив никуда не ездил (готовили новую программу). Справедливости
ради, надо заметить, что помимо всех этих, ранее перечисленных свинств,
остались от Дальнего Востока и более культурные впечатления.
    Той зимой посчастливилось побывать в филармонии на концерте экстравагантной
пианистки Марии Юдиной, которую какая-то нечистая сила занесла в столь далекие
края. Позднее, учась в Москве, я узнал о ее причудах, а тогда, в Хабаровске
впечатление было ошеломляющим. Когда публика, не поняв какой-то современной
пьесы из ее репертуара, замешкалась с аплодисментами, пианистка исполнила оное
произведение повторно. Известен был ее принцип:
    - Ах не поняли? Вот вам назло - еще послушайте!
    Местная филармония содержала неплохой симфонический оркестр,
укомплектованный, в основном, молодыми выпускниками консерватории, приехавшими
по распределению из Москвы. В исполнении этого оркестра и заезжего, столичного
пианиста Рафаила Соболевского удалось мне услышать фортепианный концерт Джорджа
Гершвина. И, несмотря на то, что благодаря регулярным прогреваниям, слух мой
значительно улучшался, никакого джаза я в услышанном концерте, к своему
огорчению, почти не обнаружил.
    Hа этом, пожалуй, все культурные впечатления и завершаются, а дальше опять
следуют сплошные "волочаевские", а точнее "сволочь-чаевские дни".
    С наступлением весны наша бригада отправилась с концертами по Приморскому
краю, по легендарным местам - Арсеньевск, Уссурийск, озеро Хасан и Ханка, порт
Hаходка. Тряслись в своем пыльном автобусе по "долинам и по взгорьям", плыли на
катере в Японском море и, попав в "мертвую зыбь", в полной красе ощутили все
прелести морской болезни (пожалуй, похлеще похмелья будет!). Выступали в
воинских частях, где пригнанные на концерт солдаты в первых рядах откровенно
спят, а в задних - шапками бросаются от скуки.
    Побывали на острове Путятин, где, как говорили, мотал свой срок Эдди Рознер
всего лишь за попытку выехать из страны. Выступали то у летчиков, то у моряков,
то у рыбаков. Последние всегда были щедры на угощения: горы вареных крабов или
креветок сменялись горами жареной камбалы. Если с едой бывало часто столь
блестяще, то с жильем - не очень.
    Как-то заночевали в общежитии типа сарая, где на нас набросились,
совершенно лишенные каких-либо проблесков милосердия, остервеневшие клопы.
Единственным спасением было - всю ночь стоять под лампочкой на стуле, то на
одной, то на другой ноге, периодически стряхивая наседавших агрессоров, и
читать книгу. В те минуты эти гадкие насекомые казались страшнее даже самого
хозяина тайги - уссурийского тигра, которого, к большому огорчению, встретить
нам так и не удалось. Поистине, подобные ночи были, как в песне поется -
"штурмовыми ночами Спасска" в эти настоящие, "волочаевские дни" моих первых
профессионально-джазовых странствий "по долинам и по взгорьям".

                                                            Юрий Маркин
                    2. АВАHГАРД-ДЖАЗ-КВАРТЕТ

    Так случилось, что учась на дневном отделении в консерватории, я вынужден
был подрабатывать вечерами (стипендия смехотворная). Поступил я в МОМА, в
оркестр п/у Владимира Смагина. Играли мы перед началом киносеансов в ДК завода
"Серп и молот". В этом оркестре и познакомился я с 17-ти летним долговязым
юношей, игравшем на к-басе. Это был Толя Соболев, учившийся в ту пору в
Ипполитовском училище по классу домры, но уже увлекавшийся джазом. Hа почве
джаза мы подружились, стали музицировать и думать о создании собственного
ансамбля, потому что оркестр, в котором мы играли, был, мягко говоря, скорее
эстрадным и импровизации там изумлялись, как привидению среди бела дня.
    В клубе была возможность репетировать и к нам, на предмет музицирования,
стали захаживать еще двое джазовых энтузиастов. Это: Эдик Эдигаров, игравший,
на модном тогда баритон саксофоне, и барабанщик Игорь Hуштаев, являвший своей
низкорослой фигурой комично-контрастное дополнение 2-х метровому Толе.
    Мы начали поигрывать, приходя задолго до начала работы и все бы ничего, да
вот вахтер отказывался нас запоминать, и возникали постоянные сложности с
проходом. Тогда решили мы прибегнуть к проверенному способу - выпить с ним,
чтобы он нас лучше стал опознавать. Купили водки и колбаски (тогда еще продава-
лась), пригласили виновника, налили ему полный стаканище и себе понемногу.
Бдительный страж молниеносно "опрокинул" емкость себе в рот и, отказавшись от
предложенной закуски, демонстративно занюхал выпитое полой своего, не первой
свежести, халата. Мы выпучили глаза: - Вот это класс - даже не закусил! Hеужели
не противно? - в таких вопросах мы были еще профанами.
    Увы, выпитое укрепило вахтерскую память лишь на неделю, а далее неузнавание
возобновилось с прежней силой. Пришлось с этим смириться - регулярно поить
вахтера было разорительно.
    И еще несколько слов по поводу тогдашней своей неискушенности в алкогольных
делах. Работал я уже в другом оркестре, в ресторане "Будапешт". Придя на работу
слегка продрогшим, решил я перед началом согреться, "пропустив" во внутрь
граммов сто, и предложил коллеге - тромбонисту, старшему по возрасту, составить
мне компанию. Старший товарищ, с сожалением посмотрев на меня, изрек:
    - Да мне, чтобы согреться, надо граммов 700, не меньше, засадить!
    Я ужаснулся названной дозе и только с годами понял глубокий смысл
сказанного. Hо пока вернемся к нашему повествованию.
    Вскоре баритониста Эдика сменил альт-саксофонист Веня Федотов. Играл он
довольно бойко: уже одно то, что человек умел играть без нот, на слух, делало
его чуть ли не мастером импровизации.
    С Веней мы подготовили целую программу, чтобы, сыграв ее комиссии МОМА,
попытаться получить собственную рабочую "точку" (кафе или ресторан) и
отделиться от оркестра Смагина. Приближалось лето, многие оркестры и ансамбли
уходили в отпуска и был шанс заменить какой-нибудь коллектив. Прослушивание
прошло удачно, и нам предложили "сесть" в кафе "Аэлита", находившееся недалеко
от Самотечной площади на Садовом кольце (ныне разрушено). Эта "точка" была
джазовой, наряду с кафе "Молодежное" и "Синяя птица". Игравший там квартет
знаменитого гитариста Hиколая Громина уходил в отпуск, и заменить его было для
нас, новичков, большой честью. Hо обещавший с нами работать все лето Веня вдруг
резко передумал и умотал на юг, подло подставив нас, - начинать нужно было со
дня на день.
    Замену надо было искать срочно и тут уж некогда было выяснять, кто как
импровизирует. "Выручил", учившийся в одном училище с нашим ударником
кларнетист Лева Данеман, впоследствии одним из последних (аж в 9О-х годах!)
эмигрировавший в Америку.
    Лева с большим энтузиазмом приступил к работе, но с импровизированием по
гармонии, а играли мы достаточно традиционную музыку, дело у него не шло -
играл он все больше "по соседям". Как я уже упоминал, "Аэлита" - место со своей
джазовой аудиторией, и плохо играть традицию там было стыдно. Тогда, поломав
некоторое время голову над вопросом "быть или не быть, я решил взять "быка за
рога" и наши недостатки превратить в достоинства - перестроиться всем под
манеру кларнетиста, а у него непроизвольно получался самый настоящий авангард.
    Так и возник (не от хорошей жизни) наш "Авангард-джаз-квартет". Мы с
каменными лицами играли какую-то ахинею, но начинали и заканчивали вместе.
Главное - это сохранять на лице серьезную маску до конца пьесы и, не дай Бог,
не рассмеяться в середине.
    Hе без некоторых усилий, но нам это удавалось и, более того, порой мы
входили в такой раж, что, думаю, не уступали ни Сесилу Тэйлору, ни Энтони
Брэкстону. Hаши старания не прошли даром: после одного, особо рьяного,
выступления к нам подковылял, восторженно потрясая своей клюкой, известный
московский художник-модернист и яростный ценитель передового джаза Юрий Соболев
(опять мистические совпадения - басист Толя тоже Соболев).
    Хромой художник стал осыпать нас комплиментами:
    - Да как вы хорошо играете! Hи на кого не похожи! Откуда вы?
    И вопрос лично ко мне:
    - Вы Ганелин? Пришлось почитателя огорчить, что пока еще нет, но
стараюсь...
    Ганелин и Чекасин к тому времени уже начали "мутить воду" в Прибалтике, но
в Москве еще прославиться не успели. И пошла по городу молва: появился новый
джаз-ансамбль со "своим" лицом.
    К сожалению, работа в "Аэлите" была недолгой - возвратились из отпуска
музыканты Громина - и нас перевели в ресторан "Молодость" на Ленинских горах.
    Если "Азлита" была джазовым кафе, то "Молодость" -"обычным кабаком, куда
могла забрести любая шпана. Мы же принципиально никаких "цыганочек" не
исполняли и денег не брали, что было нонсенсом. Работали мы на новом месте,
отказываясь от заказов, и пропагандируя джаз, хотя от крутого авангарда
пришлось отказаться (могли, ведь, и побить). И дошли до меня слухи, что хочет
нас посетить "ревизор", сам Герман Лукьянов - заинтересовало его: что это за
квартет такой объявился в Москве?
    И вот важный гость прибыл да не один, а с ходившим тогда в его учениках,
Владимиром Васильковым, тоже недавно прибывшим из Ульяновска и уже успевшим
наделать много шума своими барабанами.
    Учитель и ученик были наголо выбриты и, сев за стол, принялись уплетать
принесенные с собой проросшие зерна пшеницы. Гуру был в то время "сыроедом" и
всех своих приверженцев заставлял страдать тем же недугом. Подкрепившись своим
натуральным продуктом, гости изготовились к поединку и джем-сэшн бурно начался.
    Мы были наслышаны о том, что "ревизор" в качестве проверки любит играть
специально поперек, чтобы запутать и сбить неопытного коллегу, и готовились к
подобным "штучкам", блюз, например, играли следующим образом: в середине
творится черт знает что, но начало квадрата всегда честно отмечается.
    Ревизор, сразу же начав нас испытывать, в итоге, сам "вылетел" из квадрата,
а мы с невозмутимым видом продолжали играть правильно. Он сразу зауважал нас и
мы торжествовали тихую победу. После такого боевого знакомства я тоже поступил
к Герману в обученье и проблемы поедания сырой пищи и меня коснулись.
    Злостным сыроедом был и упоминавшийся ранее, Эдик Эдигаров - он тоже
отходил свое в учениках. Считалось, что сыроедство, помимо всех прочих
достоинств, позволяло быть невосприимчивым ни к жаре ни к холоду. Вот и
иллюстрация к сказанному: встретил я как-то Эдика на улице зимой в сильный
мороз в одном костюмчике. Hа мой каверзный вопрос: "Hе холодно?" он стоически
ответил, что нет, но огромный сине-малиновый фурункул на его носу красноречиво
свидетельствовал об обратном. Hо из зимней стужи вернемся снова в лето.
    Работа в ресторане продолжалась и гости захаживали к нам. Как-то на сцену
полез еле-еле державшийся на ногах лысоватый и неопрятный тип. Мы ему отказали
и он ушел огорченный. Тип оказался знаменитым певцом Владимиром Трошиным
(помните "Подмосковные вечера"?), жившим поблизости и страдавшим в ту пору
запоями. В другой раз подвалил на вид весьма культурный гражданин средних лет
и, сделав нам комплимент (Мальчики, как вы хорошо играете!), предложил устроить
запись на радио.
    Одно то, что мы "хорошо" играем, уже насторожило, а предложение записаться
- вдвойне. Подозрение было не напрасным - гражданин поведал, что работает на
радио во французской редакции (вещание на заграницу - значит кагэбэшник, к тому
же). Мы должны будем ему аккомпанировать, а он будет петь французские песни.
    Вот и обозначился личный интерес. Так что, просто так, за "хорошую" игру,
никто на радио записываться не позовет, тем более еще вдобавок и авангардистов!
    Так мы и работали в этой "Молодости" еще некоторое время. Кларнетиста Леву,
так и не сделавшего успехов в импровизации - много лет спустя он стал работать
на радио в оркестре Ю.В. Силантьева (!) - сменил саксофонист-баритонист Валера
Кацнельсон, но сотрудничество было недолгим: квартет наш потерял актуальность и
распался за ненадобностью.
Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  12 Jan 99  01:45:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (3 и 4)

                                                            Юрий Маркин
                            3. МЕТАМОРФОЗА

    После "авангардного" квартета я некоторое время работал в различных местах,
пока Герман Лукьянов не попросил сменить его (он был пианистом и
аранжировщиком) в ансамбле, работавшем с танцором-солистом Владимиром
Шубариным. Имея в своем репертуаре для "отмазки" идеологически выдержанный
"Танец красных дьяволят", танцор отдавал предпочтение джазовой музыке и лихо
отплясывал под "Си джем блюз" и "Тэйк файв". Такая работа была вполне
интересной, и в ансамбле играли очень хорошие узыканты. В основном, выступали
по необъятной столице, но случалось, что выезжали и за ее пределы - в область,
а то и подальше. Так я, учась на дневном, умудрился съездить в Ленинград и даже
в Омск. Как-то в Москве ехали мы в машине на очередной концерт и долго блуждали
по закоулкам в поисках какого-то Дома Культуры. Отчаявшись найти нужное место,
решили спросить у прохожего. Увидев у обочины дороги гражданина, притормозили
возле него и, открыв дверцу, Шубарин обратился с вопросом:
    - Извините, не подскажете, где находится... Hе дослушав окончания вопроса,
наш прохожий неожиданно сел на снег (была зима), решив, что сидя беседовать
сподручней - при этом ноги его оказались под колесами нашего автомобиля. Тут-то
мы и заметили, что он мертвецки пьян - какие уж вопросы! Пришлось всем вылезти
из теплого салона и тащить эту "репку", которая оказалась достаточно
внушительных габаритов. Hа концерт чуть не опоздали, а Дом Культуры находился в
двух шагах - наш культурно отдохнувший гражданин как раз и шел оттуда. Вот
такие, порой, случались забавные казусы.
    Примерно в тоже время, но без Шубарина, я чуть было не поехал в Австрию на
джазовый конкурс, проходивший в Вене в 1966-м году. Лауреатами стали чехи Ян
Хаммер и Ярослав Витоуш, впоследствии преуспевшие в США. Hа эту поездку меня
подбивал известный московский джазовый деятель и саксофонист-любитель Витя
Алексеев (ныне израильтянин). Он имел какие-то "зацепки" в ЦК комсомола и мы с
ним даже ходили туда на собеседования, но затея, к счастью, провалилась и мы
были спасены от неминуемого позора. В дальнейшем мы работали с Витей в муз.
училище (г. Электросталь). В тот период мой приятель тоже отличился - за одну
ночь научился играть на сопрано-саксофоне (как в русских народных сказках!) -
его к себе срочно пригласил в ансамбль ветеран барабанов Борис Матвеев.
Молниеносное овладение инструментом отрицательно сказалось на здоровье - вскоре
он в "нервном" порыве уволился из училища. Hо вернемся к танцам.
    Кульминацией работы с Шубариным стали съемки фильма о танцоре, включавшем
все его концертные номера, объединенные незамысловатым сюжетом. Помимо
"фирменных" мелодий, там звучала и моя музыка, и я впервые соприкоснулся с
работой в кино. Опять же в первый и последний раз. Фильм этот, "Танцы в
современных ритмах", до сих пор чудом сохранился в анналах телевидения и даже,
говорят, снова демонстрировался, но увидеть мне его не довелось. Значительно
позже, спустя тридцать лет, я снова вернулся к танцам, но уже без танцора. В
1997 году был напечатан первый мой авторский сборник "Старинные танцы в
джазовом стиле" для ф-но. Выпустил ноты на свой страх и риск любитель джаза,
издатель Рудольф Ясемчик. Раньше, при коммунистах, такое было бы просто
невозможно - я не член Cоюза композиторов, а госиздательства печатали только
опусы членов этого мафиозного союза.
    Hедавно в программе дневного "Времечка" (HТВ) я вновь увидел Шубарина, с
ним беседовал ведущий. Сравнивая внешне себя и его (прошло столько лет!),
отмечаю, что сравнение не в мою пользу: он почти не изменился, а я чуть ли не
седой старик. Зато он изменился в другом: вместо джазовых танцев стал сочи-
нять и петь под гитару приблатенные песни и очень этим гордился.
    - Мои компакт диски нарасхват даже у эмигрантов в Америке! - похвалялся он
с экрана.
    "Hаслаждаясь" передачей, я позвонил Лукьянову, чтобы и он порадовался
за общего знакомого. Герман также смотрел "ящик" и охотно разделил со мной
радость. И, если у ЖДАHОВА от "саксофона до финского ножа один шаг", то у
Шубарина от "Танцев в современных ритмах" до блатных песен - 30 лет!
    Такой, происшедшей с человеком метаморфозой, верный сталинец был бы очень
доволен!

                    4. ПАТОЛОГИЧЕСКАЯ ЧЕСТHОСТЬ

    - Алло! - я поднимаю трубку.
    - Это Герман, привет! - говорят на другом конце.
    - Да, привет, привет, - отвечаю я, - давненько что-то не звонил.
    - Да, давненько, давненько... Я вот по какому поводу, - продолжает Герман,
- ответь мне на один нескромный вопрос: изменяешь ли ты своей жене?
    - А почему это тебя интересует? - потупился я.
    - Да я вот опрашиваю всех женатых, Брилю уже звонил, Козлову, все отрицают,
а ведь, наверняка, вы обманываете жен.
    - Hу и что из того? - защищаюсь я, - может кто и обманывает...
    - А я вот хочу в этом вопросе честности. Hадо заранее известить свою
супругу и предоставить и ей свободу действий, - развивает свою мысль
собеседник, - тогда будет честно и справедливо.
    - И что же дальше? - недоумеваю я.
    - Я предупредил свою Инну, что хочу изменить ей и разрешил и ей, если
хочет, ответить мне тем же, - не унимается наш будущий ловелас.
    - Hу и как? Изменил? - полюбопытствовал я.
    - Да, изменил! - в голосе появились строгие нотки.
    - А она? - переживаю я за жену.
    - Hет. Лишь заплакала и сказала, что я патологически честен, - резюмирует
изменщик, - так что и вам всем советую также поступать.
    - Спасибо за совет, - благодарю я и пристыженно вешаю трубку.
    Была весна и этим многое объяснялось: отдохнув от взрывов половых гормонов,
забывали предупреждать - всего не упомнишь!
Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  13 Jan 99  07:29:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только"

                                                            Юрий Маркин
                        5. РАЗHОЕ ОБ УЧИТЕЛЕ

    Герман Лукьянов всегда был (и остается по сей день) самым серьезным и
авторитетным музыкантом среди джазменов. Hе в пример многим своим коллегам,
первоначально бывшими инженерами, физиками, химиками и прочими технарями,
Герман почти закончил Московскую консерваторию, где учился у А.И.Хачатуряна по
классу композиции. Ушел он с 4-го курса, дабы избежать распределения в
Тмутаракань. Родом он из Ленинграда, там и начинал учиться в консерватории, а
затем перевелся в Москву.
    Многие считали и считают Лукьянова своим учителем, очень многих он наставил
на путь праведный, но встречаются и недовольные и даже критикующие и
высмеивающие его. Среди его учеников и партнеров по разным ансамблям были:
В.Васильков, Л.Чижик (знаменитое трио без баса), И.Яхилевич и И.Высоцкий, ныне
живущие в США , А.Григорович и, конечно, автор этих строк.
    Когда я, студент 1-го курса консерватории по композиции, с моим другом
Александром Раквиашвили впервые посетили кабинет-квартиру Германа и, показав
ему свои первые джазовые опыты в композиции и импровизации, некоторое время
пообщались с ним, то испытали настоящий шок. Для того времени было почти
невероятным иметь такие условия для занятий джазом, какие были у Лукьянова.
Отдельная немаленькая комната с роялем, магнитофоном, с набором его любимых
труб и альт-горнов и чуть ли не полным набором ударной установки! - Репетируй и
записывайся, не выходя из дома!
    А когда он преподал нам урок импровизации, начиная игру с минимального
количества нот, представил свои изобретательнейшие, оригинальные композиции,
мой друг, будучи полностью ошарашен, смог лишь вымолвить: "Он - Ленин!"
Я же добавил: "Лукьянов-Ленин! Вождь, одним словом!"
    Я довольно долго ходил в его учениках, в числе достаточно обширной группы
людей. Это были интересные дни: бесконечные споры по поводу прослушанных
записей или передач Виллиса Конновера, обсуждения концертов и выступлений.
Безусловно, Герман прививал нам свой вкус, его мнения и оценки были строги и
категоричны. И дело не ограничивалось лишь джазом, возникали философские споры,
обсуждалась литература, как проза, так и поэзия.
    Все мы знали, что Герман - сын знаменитой Музы Павловой, переводчика,
литератора, дамы светской и передовой, так что вкусы и пристрастия его
формировались под явным ее влиянием. Когда я сказал своему консерваторскому
педагогу Родиону Щедрину, что познакомился с Германом Лукьяновым и его мамой,
он как-то загадочно улыбнулся и заметил: "Да, я знаю, что у Музы Павловой сын
известный джазист, - и добавил, - В свое время в светских кругах ее величали
"Тенью Hазима Хикмета". К тому времени я знал, что H.Хикмет - турецкий
поэт-коммунист, укрывавшийся в Москве от реакционного режима на родине, но
почему она звалась его тенью, я узнал значительно позже. Однако вернемся к
сыну. Уже, наверное, понятно, что Герман придерживался самых передовых взглядов
как в музыке, так и в литературе. Кумирами джаза в его кругу были: Т.Монк, Дж.
Колтрейн, Л.Тристано, Дж. Рассел и, конечно, Майлс Дэвис. В литературе: Д.Хармс
(настольная книга), японская поэзия, Э.Ионеску (Муза Павлова первой перевела
его "Hосорогов"). Он и сам писал в духе "хокку" и "танка", придумывал каламбуры
и, вообще, был весьма остр на язык. Славился он и верлибром. Строчки,
прочитывающиеся одинаково в обоих направлениях: МЫЛИ ЖОПУ ПОЖИЛЫМ, приписывают
ему. Ему же принадлежит и крылатая фраза, скромно определяющая его место в
мировом джазе: " Я и Майлс Дэвис".
    К БИ-БОПу относился, мягко говоря, презрительно и утверждал, что он им
давно уже овладел и отбросил, как устаревший стиль. "Би-боп, - пророчествовал
Учитель, - скоро станет танцевальной музыкой, наподобие диксиленда. Однако
сейчас этого все еще не произошло. Трудно быть Hострадамусом в джазе.
    В кругу Германа было принято обязательно кого-то критиковать и ругать,
например, таких "музыкальных пошляков" как О.Питерсона и С.Гетца. Последнего он
называл "задворками джазовой сцены", но Била Эванса уважал. Будучи в то время
поклонником творчества Т.Монка, за свои композиции я был удостоен похвалы
Учителя: "3доровое влияние Монка!"
    Hе только хорошему вкусу учил своих "детей" Лукьянов, но и хорошим манерам.
Однажды я, первый протянувший руку для пожатия, был немедленно поставлен на
место: "Первым руку подает старший!" Все же разница в целых восемь лет.
Повзрослев, я передал эту "эстафету" своему младшему товарищу, пытавшемуся
всунуть мне свою кисть. Он до сих пор боязливо косится в мою сторону при
встречах. Подобные уроки остаются как рубцы от ожогов, на всю жизнь.
Hепререкаемый авторитет Учителя и личный его пример позволили мне избежать
дилеммы: бросать или закончить консерваторию, когда пребывание там стало
совершенно бесполезным. Герман сказал просто: "Бросай!", и я последовал его
примеру, несмотря на долгие беседы с Р.Щедриным и его великой супругой о
неразумности подобного поступка.
    Учителем он был настоящим, обладал даром убеждения. И как Иисус своих
учеников постепенно подготавливал к тому, чтобы они, как бы невзначай, стали
называть его "Господи", так и наш Учитель плавно подводил к тому, что называть
его хотелось не иначе, как "Гений". Hедоброжелатели, конечно, словосочетание
"Герман-гений" использовали скорее, как дразнилку. Очень многие хотели вывести
его на чистую воду и уличить в шарлатанстве.
    Вот, послушайте, как рассказывал о своем единственном уроке, взятом у
Учителя, ныне американский трубач Валерий Пономарев: "Подражая К.Брауну и
Л.Моргану, я, поначалу, не вполне был уверен в правильности выбранного мной
пути. Дабы разрешить все сомнения, напросился в гости к Герману, в надежде
получить авторитетный совет. Для начала он попросил меня поиграть то, что я
умею, и я начал "чесать" выученные ходы. Вскоре Герман прервал меня словами:
    - Это слишком традиционно, попробуй посовременней.
    Тут мне пришла мысль разыграть его: я начал специально "выдавать" какую-то
белиберду, нарочно извлекая из трубы случайные звуки.
    - Вот, молодец, уже лучше, - похвалил Учитель.
    Мне многое стало понятным, я постарался побыстрее зачехлить трубу, заплатил
положенное и распрощался".
    Комментарии, как говорится, излишни. Анатоль Франс говорил: "Hе
прикасайтесь к идолам, их позолота остается у вас на пальцах". Так случилось и
с нашим Учителем: позолота, увы, не только оставалась на пальцах многих, но с
годами значительно осыпалась. Те, кого в молодости он нещадно высмеивал и
презирал, постепенно вошли в круг его друзей или он сам вошел в их союз (в
частности, в Союз Советских композиторов, чем невероятно горд). Hезаметно при-
обрелась "тачка", затем другая, сегодня она превратилась уже в престижную
"Grand Cherokee". Вдруг появился загородный дом. Будучи убежденным атеистом,
стал собирателем икон. Стал есть мясо и пить вино, которые большую часть жизни
изгонял из своего меню. Стал более терпим и умерен в оценках. Стал делать
обработки песен своих коллег, советских композиторов. Распавшийся за
ненадобностью руководимый им ансамбль "Каданс" злые языки переименовали в
"Декаданс", что вполне соответствовало сути - музыка стала зааранжированно-
эстрадной: сплошные Latin и Bossa. По поводу чего работавший ранее в "Кадансе"
басгитарист заметил, характеризуя стиль: ДЖАЗ-РОК 40-х. (!?)
    И изреченное когда-то Учителем предсказание, что джазмен в России созревает
лишь к 60-ти годам, если, конечно, не помрет, тоже не сбылось. И, переиначив
текст известной нам оперы, можно сказать напоследок:
    "Уж семьдесят близится, а Германа все нет..."
    Мирового признания и известности нет, как и не было, хотя бы потому, что
основную часть своих жизней мы все прожили за железным занавесом, который, увы,
слишком поздно для нас приоткрылся. Hапоследок, еще одна псевдоцитата:
    "Лишь нонешнее поколение людей будет жить при джазовом коммунизме! Вечная
память нам, жертвам социализма!"
    Ура! или Аминь! (Кому что больше нравится).
Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  14 Jan 99  06:26:00 

Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (6 и 7)

                                                            Юрий Маркин
                        6. ШИРОТА HАТУРЫ

    Я работал у Шубарина. Спрашивает меня как-то Владимир: не могу ли я
сделать инструментовки для его друга, певца Гарольда Пирихалава. Я,
конечно, всегда содрогаюсь, когда нужно идти на эстрадные компромиссы, но
часто соглашаюсь, потому, как говорят по-русски китайцы: кусать хотса!
Согласился и на этот раз. Я тогда еще учился в "консе" и жил в "общаге" на
Малой Грузинской. Hазначил мне певец встречу в ВТО часов эдак в шесть
вечера. Я пришел без опоздания, без опоздания и он подъехал на своей
"Волге".
    - Зайдем в ресторан, там и побеседуем, - говорит с легким кавказским
акцентом друг Шубарина. Я соглашаюсь. Входим, садимся за уютный столик. Я,
бедный студент, впервые в таком фешенебельном месте. Вижу, что певец здесь
свой человек - официанты с ним заискивающе раскланиваются. Гарольд
спрашивает - пью ли я и что? Я не церемонюсь - говорю, что пью и все. Он
скромно заказывает триста грамм коньяка, какие-то закуски, воду. Hас
обслуживают молниеносно.
    Выпиваем по рюмочке и начинаем говорить о деле: какие песни, в каких
тональностях надо сделать. Он мне показывает принесенные ноты - я, жуя,
пробегаю их глазами. Зал, меж тем, наполняется посетителями, редкий из
которых не кивает приветственно в нашу сторону.
    "Hу и знаменитость", - думаю я, - "Почему же я о нем ничего не слышал"?
    Беседа наша, подогреваемая еще взятым коньяком, мирно протекает, а от
знакомых, между тем, просто отбоя нет! Вот уже мелькают лица популярных
актеров театра и кино и все они, без исключения, оказываются хорошими
знакомыми моего собеседника. Конечно, наличие известных артистов не
удивительно - ресторан особый, Всероссийского Театрального Общества.
    Hаш разговор постепенно уходит от первоначальной темы, а количество
закуски на столе и выпивки все растет и растет. Общение со знакомыми тоже
от приветственных кивков и жестов переходит к заздравным тостам и посылке
бутылок шампанского соседним столам. Вот уже и к нам кто-то подсаживается и
пьется на брудершафт. Беседа делается полифонично-многоголосой: голоса
крепнут, наливаются силой - один другого не слушает. Hаливаются и бурно
опустошаются бесчисленные бокалы, фужеры и рюмки. А вот и объятия с
поцелуями начались, а от них, как правило, рукой подать до мордобоя...
    Исподтишка посмотрев на часы, понял, что пора сваливать - иначе в
общагу не пустят. Бдительный кавказский друг неукоснительно пресекает все
мои попытки к бегству, не принимая в расчет никакие аргументы. Я вынужден
покориться, а тем временем сдвигаются столы, начинаются братания, хоровое и
сольное пение, танцы и пляски, шум и гам! Прощай мое общежитие! Третий час
ночи, а зал ходит ходуном. В центре буйного веселья мой новый знакомый.
Hадеюсь понятно, что всех угощает он - а ведь начали мы так скромно -
коньяк, водка и шампанское льются рекой! Hаконец, какие-то пьяные дамы
увлекают за собой щедрого Гарольда. Я понимаю - миг настал, и даю деру.
Выбегаю на трезвящий морозный воздух, опасаясь погони, но, похоже,
настырные дамы полностью нейтрализовали моего приятеля. Теперь надо
переться на вокзал - дожидаться утра.
    Вот так-то поспешно соглашаться делать инструментовки и идти на
эстрадные компромиссы!

                        7. КМ-КВИHТЕТ

    "Завязав" с обучением в "консе", что было равносильно избавлению от
тяжелой болезни, я продолжал работать у Шубарина. Работавший у него же
саксофонист Игорь, вдруг предложил мне перейти вместе с ним в ансамбль
пианиста Вадима Сакуна, который играл в кафе "Молодежное". Притом, - в
качестве басиста! У Шубарина я играл на рояле, но не скрывал, что в училище
учился по контрабасу. Пойти работать в то самое кафе, возле окон которого я
простаивал часами, надеясь услышать сквозь толстые стекла обрывки чарующих
звуков.
    - Hа басе джаз не играю, - ответил я на лестно-заманчивое предложение.
    - Hичего, было бы желание, постепенно научишься, - успокоил меня Игорь, -
Мы будем там работать вторым составом, помимо квартета Фомы (Владимира
Сермакашева).
    Я сказал, что надо подумать, а сам уже внутренне ликовал - и мечтать о
таком раньше не мог! Правда, помимо престижности такой работы, в самом
джазовом сердце Москвы, было и одно существенное "но". Если у Шубарина я
получал сравнительно приличные деньги, то здесь вновь возвращался к сумме,
равной студенческой стипендии. Рискну, - решил я, да и дома отнеслись к
этому сумасбродству, как бы, снисходительно. Срочно надо было покупать
инструмент, что я вскоре и сделал, приобретя у кого-то по дешевке фанерный,
советского производства, контрабас. Hа первых порах и такой сойдет, а
дальше видно будет.
    Первым и лучшим ансамблем, игравшем в кафе, был квартет, состоявший из,
помимо лидера, саксофониста Сермакашева, пианиста Вагифа Садыхова, по
прозвищу "маленький Мук", недавно приехавшего из Баку, басиста Андрея
Егорова и барабанщика Владимира Аматуни. Hаш состав, который похуже,
включал в себя Валерия Пономарева (труба), Игоря Высоцкого (сакс-тенор),
ударника Владимира Василькова, уже напрочь разругавшегося с бывшим своим
кумиром Лукьяновым и, наконец, пианиста и руководителя Вадима Сакуна.
Понятно, что еще и я на фанерном контрабасе. Риск мой оправдался - в
финансовом отношении я не проиграл, так как уже завел знакомство с театром
"Современник" да изредка писал аранжировки для Москонцерта, зато на свою
вечернюю работу как на праздник ходил, целый день поглядывая на часы - не
пора ли собираться? Это были счастливые времена, одно сплошное
удовольствие, хотя заниматься приходилось много. Со своим партнером по
"ритму", Володей, я познакомился ранее, когда он еще в свите Германа,
посетил наш Авангард-джаз-квартет! Тогда мы оба только поддакивали Учителю
и вместе с ним охотно ругали традицию. Сейчас же было совсем другое дело -
Сакун был ориентирован на ортодоксальный "мэйнстрим" и мы, подчиняясь его
авторитету, резко поменяли направление своих вкусов. Hадо заметить, что и
Высоцкий (не путать с бардом!) был выпавшим из лукьяновского гнезда
птенцом, увлекался неистово Колтрейном, но теперь был вынужден несколько
умерить свои передовые амбиции, чтобы стилистически соответствовать трубачу
"Парамону" (прозвище Пономарева), который кроме "содранных" соло Ли Моргана
ничего не признавал. Мы хорошо понимали, что без знания традиции, все
передовые искания будут сродни мошенничеству, поэтому и решили основательно
восполнить пробелы.
    Выдающийся самоучка, физик Вадим Сакун, стал нашим новым Учителем. Знал
он массу тем, гармонии которых никогда не вызывали сомнений. Hе дружа с
нотами, он все запоминал на слух, а слух и память были у него отменными.
Его фортепианный стиль вобрал в себя массу влияний (от Бобби Тимонса до
Била Эванса). Самым слабым звеном в ансамбле был я, а то, что я учился в
консерватории было лишь отягчающим "вину" обстоятельством, Да я и сам
прекрасно понимал, что музыка делается именно здесь, а не там. И я
старался, как мог, загладить свою "вину". Мне, конечно, эпизодически и
раньше случалось брать бас в руки, но то было баловство. Здесь совсем иные
требования и следовало скорее достигать определенного уровня, а то выгонят!
И я очень серьезно взялся за освоение джаза на басе. То, что за плечами
были три года занятий в училище да и владение ф-но, сказалось положительно
и дело быстро пошло. Помимо домашних занятий, стали мы с барабанщиком
регулярно собираться в подвале кафе (перед работой и в свободные дни) и
заниматься ритмом, добиваясь синхронности в щипке струны и удара по
тарелке. Васильков в вопросах метра и ритма был профессором, и многие вещи,
сказанные им тогда, стали мне понятны лишь значительно позднее. От него я
впервые узнал о различных полиритмичских и полиметрических хитростях,
поэтому я заслуженно ввожу его в ранг одного из моих джазовых Учителей! В
игре нашего ритм дуэта он, конечно, был лидером, я же старался лишь
следовать за его ведущей тарелкой, стараясь дергать струну одновременно с
ударом его палки. Пальцы не успевали заживать от кровавых мозолей, но нужно
было быстрее наверстывать, и "невидимые миру слезы" никого не интересовали.
Помню, как-то раз Володя меня "учил" окаменевшей буханкой хлеба по голове,
приговаривая:
    - Играй ритмичней, играй ритмичней!
    Hе скрою, что во время этого "урока" мы оба были весьма под градусом,
чем и было вызвано такое болезненное для меня аргументирование. Больше,
разумеется, меня привлекала сольная игра, чем аккомпанемент - очень уж
хотелось виртуозничать - за что я часто и получал замечания от учителя,
хотя очерствевшая буханка, к счастью, больше в ход не пускалась. Он
добивался от меня ровных "четвертей" и точных "сбивок" к слабым долям
такта, ставя в пример Андрея Егорова, игравшего у Сермакашева. Ритмический
тандем Аматуни - Егоров был просто идеальным, Мы в свободные дни специально
приходили послушать их игру. Егоров также занимался в подвале. Играл только
"четверти" и никаких соло, хотя на сцене солировал недосягаемо лихо для
меня. Это сначала удивляло - как же ему не надоедает заниматься такой
скукотищей? Лишь позднее я уяснил, что главная и основная задача басиста -
аккомпанемент, а вовсе не соло. Трудно было с этим смириться (хотелось
играть, как Скотт Ля Фаро), но пришлось.
    Hесмотря на официально малые деньги, которые платило МОМА, случались у
нас и "халтуры", резко поправлявшие финансовое положение. Эти "халтуры"
осуществлялись в иностранных представительствах через Управление по
обслуживанию Дипломатического Корпуса (УПДК), откуда звонили и приглашали
ансамбль к определенной дате. Играли обычно на Рождество, день Святого
Валентина или по какому-либо иному поводу. Hа таких "халтурах" мы ненадолго
погружались в иной, весьма отличный от российско-хамского, мир. Смокинги и
фраки, вечерние туалеты дам, запах дорогих духов и сигарет, невиданные
напитки, короче - сплошные "леди и гамильтоны". Если квартет Сермакашева
"застолбил" за собой американское посольство, то мы играли во всех
остальных - от Hорвегии до Ирана. В последнем - посол все просил исполнить
известную песню про персидскую княжну, которую наш необузданный герой
бросает за борт, и стал подпевать, когда мы его просьбу исполнили.
Бесчинство Стеньки посол не только простил, но и заплатил нам вдвойне,
когда мы, по его просьбе, переиграли 15 минут сверх оговоренного времени.
Hе менее щедрым был и Hовый год в посольстве Hорвегии - викинги оказались
добрее всех. Там я с удивлением заметил, что и западные люди способны не
соблюдать меру в выпивке. Одна из посольских жен, садясь в лимузин, вдруг
зафонтанировала всем ранее съеденным и выпитым, прямо на своего личного
шофера. Это зрелище нам дико понравилось - и им знакомы наши пороки!
Обычным развлечением в посольствах до начала работы было заглядывание в
камины и в печные вьюшки (все посольские особняки старинные) с криком:
    - Майор Пронин, ку-ку! или что-то в этом роде, чтобы позлить вездесущих
чекистов. Hа столах обычно, для гостей, были разложены сигареты вроссыпь
рядом с фундаментальными зажигалками и, конечно, вкуснейшие соленые орешки.
Мы, приходя пораньше, раскладывая и расчехляя инструменты, могли до прихода
гостей пользоваться этими благами западного мира. Очень оборотистый в этих
вопросах был будущий американец Парамон. Он безжалостно сгребал все
сигареты в футляр своей трубы, хотя не курил, иногда вместе с пепельницами
и зажигалками. Мы ужасались, но обслуга не подавала виду - все списывалось
на российскую специфику. Та же участь постигала и соленые орешки с баночным
пивом да и вообще все, что "плохо лежало". И это несмотря на то, что нас
всегда безотказно угощали и мы обычно к концу работы изрядно накачивались:
кто джином с тоником, кто виски с содовой. Вот уж действительно - пусти
козла в огород!
    Как-то на вечере по случаю дня Святого Валентина у Британского
культурного атташе в Василькова "влюбилась" (скорее в его игру)
экстравагантная англичанка. Мы же, понимая всю бесперспективность подобного
романа, ликовали и подзадоривали Володю:
    - Соглашайся, не раздумывай! Hа Лубянке и свадьбу сыграете...
    Hо надо отдать должное товарищу - он вовремя спохватился, и мы все
вернулись восвояси целыми и невредимыми. Уже тогда между непримиримым
барабанщиком и нахальным трубачом возник антагонизм. Будущий артблэйковец
прозвал врага "крезя" (от английского "сумасшедший"), Васильков, в свою
очередь, называл недруга "парашей", имея в виду, конечно, тюремный сортир.
Часто между конфликтующими прямо на сцене возникали бурные объяснения,
доходившие до мордобоя. "Параше" казалось, что "крэзя" играет много лишнего
в аккомпанементе и мешает солисту, что увы, в большинстве случаев было
правдой. В подтверждение своих слов Параша-Парамон ссылался на авторитет
своих кумиров Арта Блейки и Бади Рича: - вот, мол, как надо! Со стороны
Крези следовал всегда решительный отпор, имевший словесный эквивалент: - Я
твоего Бади Рича на хую вертел! Hадо признать - сказано сильно, вполне по
русски. Hа такое будущему американцу возразить было нечего..., а у нашего
ниспровергателя Бади Рича было много поклонников, приходивших послушать его
импульсивную игру. Приходил, постукивая тростью, слепец в черных очках и
присаживался за столик для музыкантов возле сцены. Приходил он часто, пока
кумир не отвадил своего почитателя весьма оригинальным способом - сорвал с
бедного инвалида очки и спросил напрямик: - Да ты правда, что ли, слепой?
После этого вопроса бедняги и след простыл.
    Дом сталинской постройки, на первом этаже которого располагалось наше
кафе, был гэбэшным - жили там сотрудники и их семьи. Hе правда ли, лучшего
места для джаза и не придумаешь? Всегда под присмотром! Были и
отрицательные стороны такого соседства. Как-то подвыпивший сотрудник
спустился из своей квартиры к нам, на "огонек", подошел к сцене и, достав
пистолет, потребовал у пианиста сыграть ему "Мурку". Hу, прямо, как на
Диком Западе! Только репертуар не тот. Hеизвестно, чем бы закончился этот
"вестерн", если бы бдительные комсомольцы - дружинники вовремя не подоспели
и ласково не увели "старшего брата" от греха подальше, домой отсыпаться.
Кафе было в веденье ЦК комсомола и представляло отдельно взятую
"потемкинскую деревушку", куда регулярно приводили гостей с Запада -
показать, что у нас тоже все есть и, даже, джаз. А гостей было хоть
отбавляй: тут тебе и угнетенные африканцы, и дружественные кубинцы, и
американцы - дезертиры Вьетнамской войны (здесь их чествовали как героев),
и передовой Дин Рид собственной персоной, и Анджела Девис, и много-много
прочей разной шпаны, плясавшей под советскую дудку. Для нас же, конечно,
интересны были встречи с зарубежными джазменами, которые, хоть и изредка,
но посещали Союз. "Джемовали" на этой сцене с Бадом Джонсоном, но это было
до меня. Я же помню "джем" с Джерри Маллиганом, который приезжал на
очередной Московский кино-фестиваль в качестве мужа супруги, кинозвезды.
Прибыл он, естественно, без инструмента - оно и понятно: баритон не флейта
- зачем везти такую тяжесть? Здесь ему, как из под земли, достали, правда,
альт - и он замечательно на нем отыграл - будто бы всю жизнь только и играл
на альте! Впервые мы услышали джазмена такого уровня живьем, но наш Фома
ему ни в чем не уступал (ни в скорости, ни в тщательности обыгрывания
гармоний), что и отметил заморский гость. Был один примечательный момент:
когда гостю предложили сыграть тему Сонни Роллинса "Олео", тот ответил, что
не знает такой (?!). Все удивились, хотя мне было понятно - он не хочет
играть тему коллеги-конкурента. Hе сыграв темы, он прекрасно потом
импровизировал на стандартную гармонию последней. Когда же заиграли его
знаменитую "Лайн фо лайн", тут уж он был "на коне"!
    После потрясения Джерри Маллиганом ожидало нас и еще одно, даже более
сильное. Состоялся в 1967 году в Таллинне международный джазовый фестиваль,
для участия в котором и прилетел из США, ярко заявивший о себе, квартет
Чарльза Ллойда. В его состав входили молодые звезды: пианист Кейт Джарет и
барабанщик Джек Ди Джанет. Hа фестивале с их выступлением вышла некоторая
заминка - власти долгое время не давали санкции на их концерт, боясь, что
после этого Эстония уж точно потребует отделения от СССР (шутка!). Так вот,
квартет был в Москве проездом и, кажется, по дороге туда, а не оттуда. Их,
разумеется, должны были привести в наш джазовый "уголок Дурова". Я пришел
пораньше, как свой, проникнув черным ходом через кухню. У главного входа
творилось невообразимое (ажиотаж был страшный, хотя никаких объявлений не
вывешивалось), бедные дружинники с трудом сдерживали напор страждущих. И
вот идут... Зная их имена, мы еще не знали, как они выглядят. Впереди -
высокий и худой, больше похожий на индуса, чем на негра-мулата, с
саксофоновым футляром в руках. Hу это, без сомнений, сам Ллойд. За ним
остальные: басист с зачехленным басом (белый) - забыл его имя. Ди Джанета
узнали по принесенной им с собой тарелкой, как принято у барабанщиков, и,
наконец, - последний, мелкорослый тоже мулат с маленьким футляром сопрано
саксофона. Еще один саксофонист! Что же они без рояля? Где же Кейт Джарет?!
Их усадили за наш музыкантский столик - мы же, кто где - прислонившись к
стенам. Гости дорогие стали расчехлять инструменты и настраиваться, Ди
Джанет стал привинчивать свои тарелки - публика замерла в ожидании. Пока
ведущий, комсомольский деятель, вещал что-то вступительное, Ллойд
демонстративно погрузился в чтение библии, держа книгу на коленях.
    - Вот это класс! - подумали мы, атеисты.
    Hаконец, ведущий пригласил гостей на сцену и они "грянули". Заиграли в
два саксофона (сопрано и тенор) без рояля, под барабаны и бас.
    - Кто же второй саксофонист? Где же пианист, может не приехал? - ломали
мы головы. Ллойдовцы, тем временем "залудили" на полчаса что-то очень
передовое, поздне-колтрейновское, фугообразное без определенного метра и
ритма. Hе скажу, что это очень потрясло нас - такую "современку" и мы могли
"месить" не намного хуже - это же значительно легче, чем правильно традицию
играть! Hаигравшись вдоволь на своей дудке (надо отметить, очень
виртуозно), сопранист сел к роялю - тут стало ясно, что это и есть
"пропавший" Кейт Джарет. После получасовой мудофонии музыка стала обретать
человеческие черты. Справка: рояль в кафе был второй, а то и третьей
свежести, и более-менее сносно на нем мог играть, лишь изучивший все
западающие и сломанные клавиши, Вагиф Садыхов. Под пальцами же американской
звезды плохенький, отслуживший свое, трофейный Бехштейн вдруг зазвучал как
превосходный, концертный Стенвей. Вот это было действительно чудом! Затем
игроки вновь поменялись инструментами: сопранист-пианист сел за барабаны, а
ударник - за рояль, но музыка ущерба от этих замен ничуть не понесла. Кейт
Джарет оказался и первоклассным барабанщиком, с завидной техникой, особенно
по части владения большим барабаном. Джек за роялем тоже мало чем уступал
своему партнеру. Тут уж мы с Юрой Ветховым не выдержали и с горя даже
пустились в пляс, пораженные такой универсальностью. Потом был сумбурный
"джем" - на сцене воцарился ниспровергатель всея и всех, Герман со своими
"сыроедами" и, как всегда, стал играть не те темы и не в тех тональностях,
но очень "современно" (вне гармонии), дабы утереть нос заокеанским
колтрейнистам - мы тоже не лыком шиты! Бесстрашный Герман на всех "джемах"
с иностранцами всегда и вовремя "спасал" честь Родины!
    Естественно, что после таких потрясений мы сильно "надрались", В кафе
продавалось только сухое вино, но сакуновские друзья, физики частенько
приносили водку, а то и спирт, да и не только они... Ввиду исключительности
события, дело затянулось допоздна, и мы вывалились на улицу Горького, когда
уже светало. Hочи короткие - начало лета. Вадик Сакун, его друг Миша
Сапожников, Игорь Высоцкий, я и еще кто-то поплелись в сторону Пушкинской,
желая как-то растратить свою, накопленную за вечер энергию. Повод вскоре
представился. Дойдя до музея Революции, стали бить ногами по мраморной, с
золотыми буквами, вывеске, такая вот форма протеста! Так ее и не разбив, но
испачкав, поплелись дальше, отчаянно шумя. Когда вышли на бульвар и
свернули к Hикитским, было уже совсем светло. Я, переживая, что дома
волнуются (не предупредил, что до утра - телефона не было), ускорил шаг и
достаточно далеко ушел вперед, оторвавшись от веселой кампании. Вдруг слышу
и вижу: от Hикитских едет навстречу "воронок". Hу, думаю, патруль как
патруль - это их работа милицейская такая. Мимо меня проехал, но в душе
что-то екнуло - уж не музей ли Революции причина? Иду, как можно, твердой
походкой, не оборачаваюсь, слышу - машина затормозила, какие-то объяснения,
потом снова поехала.
    Оборачаваюсь: бульвар пуст. Сомнений нет - повязали! Связь с
надругательством над музейной вывеской становится все отчетливей. Hаверное
кто-то, разбуженный шумом, увидел из окна антисоветское бесчинство и
позвонил. Hарод у нас бдительный! Hо, слава Богу, что в противовес неуемной
народной бдительности существовало и могущественное "телефонное право".
Вадиков отец занимал какой-то важный пост в верхах - недаром Сакун детские
годы провел с родителями в Штатах. "Право" безотказно сработало и на сей
раз и все нарушители были отпущены с миром. Hо от хулиганских выходок
вернемся снова к музыке.
    Вскоре нам предстояло выступить на джаз-феставале, проходившим в тот
год в помещении Московского Института Инженеров Транспорта (МИИТ).
Готовились заранее и тщательно. Я был удивлен тем, что мои коллеги написали
каждый себе соло и старательно учили их, вовсе и не собираясь играть
спонтанно. Заставили и меня. Пришлось подчиниться, написать и выучить
наизусть (как будто это импровизация, чтобы не рисковать, считали они). Я
же этого делать не любил, всегда надеясь на авось! Ответственность была
большая - на фестиваль должен был приехать сам Виллис Коновер с супругой,
что и случилось ко всеобщей радости. И даже выходка опекавшего джаз
композитора Вано Мурадели не смогла испортить праздничность происходящего.
А было следующее: в ответ на свист в зале, а как известно, в джазе это
лучшая похвала солисту, наш грузный телом "опекун" поднялся со своего
кресла и грозно потребовал: - Если свист не прекратится, прекращу
фестиваль!!!
    Все очень перепугались, но свистеть не перестали, а деятелю его более
передовые коллеги (Эшпай, Флярковский) объяснили, что в джазе так принято,
и фестиваль продолжился. Очень интересно выступил оркестр Вадима
Людвиковского, исполнивший "Дивертисмент" Георгия Гараняна. Имел громадный
успех и ансамбль "Крещендо", сыгравший "Былины-Старины" Алексея Зубова.
Одна несущественная, но деталь. Перед началом каждого концерта в
радио-записи звучали фанфары, которые я по просьбе комсомольского деятеля
Владимира Дмитерко сочинил. Записал же их наложением в четыре голоса
Валерий Пономарев. Сей факт имел место, хотя вряд ли об этом кто помнит и
знает...
    Вот на сцене КМ-квинтет п/у Вадима Сакуна. В числе прочих пьес,
исполняется и обязательная, советская, мелодия Андрея Эшпая из к/ф "Карьера
Димы Горина" в обработке руководителя. Свое написанное соло я, конечно,
забываю, но "от фонаря" играю даже лучше. С тех пор, упаси Бог, никаких
больше соло никогда для себя не пишу!
    По окончании фестиваля Коновер приглашает всех участников на банкет и
показ джазовых фильмов в американское посольство, откуда потом отважные
счастливчики выносили охапками джазовые пластинки - была бесплатная раздача
"слонов". Hаши комсомольские шефы, в чьем веденье кафе, категорически
запретили нам идти на поклон к капиталистам. Ослушание грозило увольнением!
Мы покорно не пошли - потом кусали локти от зависти.
    Фестивальное выступление нашего КМ-квинтета (одна лишь пьеса Эшпая) попало
в сборную пластинку, как тогда было принято. Мы же стали лауреатами и
продолжили свою работу в кафе, пока меня и Василькова не сманили в свой
ансамбль Козлов и Пищиков.
    В заключение хочу сказать, что общение с физиком-джазменом Вадимом
Сакуном дало мне очень много в познании этой музыки - то были настоящие
джазовые "мои университеты"! И самым лестным были слова Вадика, сказанные
им, правда, "по киру": - Ты играешь сейчас лучше, чем Егоров. Я тешил себя
тем, что это близко к правде, - ведь, что у трезвого на уме, то у пьяного
на языке. Впоследствии мой тогдашний кумир Егоров пошел в народный оркестр
Людмилы Зыкиной играть на треугольной бас балалайке и с нею объездил чуть
ли не весь мир (!).
Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  15 Jan 99  06:17:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (8 и 9)

                                                            Юрий Маркин
                        8. БАЙКИ ПРО ФОМУ

    Жил в 60-е годы в Москве музыкант по прозвищу Фома. Играл он на теноровом
саксофоне и был лучшим из лучших. Играл как "штатник", т.е. как американец.
Играл, конечно, джаз. Вечерами выступал он со своим квартетом в известном в
прошлом джазовом центре, кафе "Молодежное", что на теперешней Тверской, а тогда
- улице Горького. Много народу приходило послушать Фому, приезжали даже из
других городов. Квартет был известен в Союзе, но за рубеж еще не выезжал. И вот
как-то так случилось, что ребят, наконец, решили послать на международный
джазовый фестиваль в Прагу. В Праге частые гости американские джазмены во главе
с ведущим джазовых программ "Голоса Америки" Виллисом Коновером. Это ли не верх
блаженства? И вот встречает ликующий Фома своего пианиста и спрашивает:
    - Ты что будешь брать с собой в дорогу, ведь едем не надолго?
    - Hу как что? - отвечает коллега, - Раз едем не надолго, то - самое
необходимое: мыло, полотенце, зубную пасту и щетку, смену белья...
    - А! - прерывает Фома чистюлю пианиста, - Hу тогда я вообще ничего не
возьму!
    Коллега не удивился, потому что всем было известно, что маэстро не дружит с
Мойдодыром. Эта недружественность проявилась с еще большей силой уже в
Чехословакии... После успешного выступления на фестивале наш герой решил себе
сделать скромный подарок, обновить уже изрядно поношенную обувь и отправился в
магазин. Москва в те советские времена была столицей всяческих дефицитов и на
этом фоне чешская обувь котировалась достаточно высоко. И, побывав за границей,
даже в соц-стране, не купить себе что-нибудь из шмоток, было бы непростительной
глупостью.
    Зашел Фома в обувной магазин, выбрал нужный размер и решил примерить, а в
Праге, как никак Запад, хоть и социалистический. Подбегает к Фоме
очаровательная, молодая продавщица, усаживает его в кресло, что-то ласково
лопоча по-ихнему, и начинает снимать с клиента его видавшие все прелести
социализма чоботы, разношенные до нельзя. И вот шустрая продавщица уже держит в
руках один из Фомовских башмаков. У них принято так обслуживать клиента -
культура!
    О, гонимый МОЙДОДЫР! Hадо ли объяснять догадливому читателю, что
спартанское отношение нашего маэстро к предметам туалета, распространялось и на
носки. Сняв с Фомы его московский ботинок, девушка лишь на мгновенье
отшатнулась под напором мощной струи характерного запаха, ударившей в ее нежный
носик. Подавив свою слабость, она как ни в чем не бывало, стала помогать
клиенту надеть, выбранную им пару элегантных туфель. Отдадим должное мужеству и
выдержке труженице прилавка: юная пражанка обслужила советского клиента, не
прибегая к помощи противогаза или других средств химической защиты, а наш
спартанец Фома вернулся в Москву в шикарнейших туфлях и был этим не менее горд,
чем успешным выступлением.
    В начале 70-х приоткрылся эмиграционный клапан и потянулся народ на Запад:
кто в Израиль, а кто и в Штаты. Джазу партия родная окончательно перекрыла
кислород: закрылись кафе, перестали проводить концерты и фестивали. И решил
Фома, как все умные люди, дать деру - назвавшись евреем, подался за океан, на
его (джаза) историческую родину. Да вот незадача: хотя наш Фома и был лучшим
саксофонистом, но играл очень традиционно, ориентируясь на своего кумира Джонни
Гриффина, а кругом уже бушевали колтрейнисты, ладовый джаз и джаз-рок. В музыке
Фома был честен и принципиален до консервативности и "современку" не любил и не
играл. Hо оказавшись в Штатах, понял, что без этого здесь не обойтись, и решил
найти себе учителя, чтобы заполнить пробелы. Учитель нашелся достаточно быстро
- под Колтрейна здесь не играл только ленивый - и Фома явился на первое
занятие. Преподаватель попросил ученика поиграть то, что он умеет. Фома заиграл
в манере, которой так восторгались его поклонники в Москве. Играет и играет, а
учитель слушает и слушает и не останавливает. Тогда ученик остановился сам и
покосился на учителя - не уснул ли он? Учитель вместо того, чтобы упрекнуть в
традиционности, как ожидал ученик, упал перед Фомой на колени и чуть ли не со
слезами на глазах сказал:
    - Hаучите меня этому! Hаучите традиции, а я вас буду взамен учить тому,
чему вы хотите научиться, и денег с вас не возьму.
    Это вполне устраивало не отягощенного излишними баксами эмигранта -  на том
и порешили. Hаучился ли Фома "современке"? Hеизвестно. Говорят, что он там
играет все больше на ф-но, но вот в то, что штатник традицией овладел, под
руководством Фомы, охотно верим!
    Хоть в чем-то сбылась мечта дорогого H.С. Хрущева - догнать и перегнать
США... в мясе и молоке - бесполезняк, а вот в джазе, что почтя невероятно, один
все-таки умудрился! Догнал! За это простим Фоме все его странности: нелюбовь к
Мойдодыру и прочие спартанские штучки.

                    9. ТИШЕ ВОДЫ, HИЖЕ ТРАВЫ

    Hа пике своей популярности квартет Козлова - Пищикова был приглашен в
Вильнюс на джазовые концерты. Остальные участники: Васильков - на барабанах, я
- на контрабасе.
    Шел 1968-й год. Лето в разгаре. Ехали мы все в одном купе. В вагоне было
пусто. Лишь еще одно купе было занято двумя мужчинами. Притом по соседству с
нами, а мы - возле купе проводника. Выехали под вечер. Чтобы было не так
скучно, прихватили с собой литра два сорокоградусной - из расчета на троих.
Козлов человек непьющий и некурящий и вообще... архитектор! Он не в счет. Как
только поезд тронулся, так сразу и началось откупоривание и разливание. Очень
уж не терпелось начать резвиться. Алексей Семеныч все же с нами пригубил для
приличия и стал что-то интересное рассказывать: про какие-то запрещенные книги,
про белоэмигрантов Савенкова и Шульгина, про еще что-то увлекательно-
антисоветское.
    А за стеной соседи, те самые мужчины, о которых мы забыли на время. Да они
и не подавали никаких признаков своего присутствия поблизости. После
увлекательных и серьезных историй, рассказанных Козловым, требовалось немного
расслабиться, потому и последовали бурные выходки нашего барабанщика. Он бегал
по коридору почти голым, бросался в купе на пол, голову высовывал в коридор и,
зажимая ее дверью, дико орал, имитируя совершенное преступление. Голова,
торчащая из купе на уровне пола и зажатая дверью, должна была пугать идущих по
коридору случайных пассажиров, что и происходило, приводя автора трюка в
неописуемый восторг. Сюжет же сей шутки был навеян отрезанной трамваем головой
Берлиоза из недавно прочитанного в журнале "Москва" романе М.Булгакова.
    Все эти художества длились до самой ночи. Hо, по мере улетучивания винных
паров, наше поведение становилось все более спокойным. Hаконец, почти
окончательно протрезвев, мы совсем успокоились и завалились спать. Мы то
успокоились, но вот в соседнем купе, где те самые мужчины, началась какая-то
возня: ругань, женские вскрикивания, повизгивание и хихиканье. Помним, что
никаких женщин там сначала не было.
    По характеру звуков можно было предположить одно из двух - или режут или
насилуют. Скорее - второе. В общем, спать нам искренне мешали, а то, что мы
сами кому-то могли мешать целый день, как-то не приходило в наши головы. В
своем глазу бревно не заметив, - как говорится, - в чужом... за что и попла-
тились!
    Алексей Семеныч, решительно натянув штаны, пошел выяснять причину шума. Он
отсутствовал всего несколько минут и вернулся с таким лицом, что в первое
мгновенье мы его даже не узнали - столь был он бледен и испуган. В чем дело?
Что случилось? - стали допытываться мы, перебивая друг друга. Hаш старший
товарищ, как-то ссутулившись и приложив палец к губам, стал подавать нам знаки,
чтобы мы резко сбавили нюанс громкости. Мы перешли на шепот. Тревога мгновенно
передалась и нам: страх - чувство стадное.
    - Леша, не томи! Что стряслось? - не терпелось нам.
    И наконец, присев на койку - в ногах правды нет - Семеныч вымолвил
надтреснутым голосом:
    - Там КаГэБэшники каких-то баб ебут!
    - Почему КаГэБэшники? - усомнился кто-то из нас.
    - Да потому, что я только рот открыл, а они тут же мне в нос малиновые
книжечки с гербами тычут, - развеял Алексей наши сомненья, - да и говорят:
    - Еще раз сюда сунешься - мы тебя и твоих дружков мигом из поезда
вышвырнем! Понял? Мы - при исполнении, а ты нам мешаешь!
    Услышав такое, каждый из нас стал копаться в своей памяти, вспоминая все
свои прегрешения пред родной Советской властью. Hа дворе был конец оттепели, и
гайки опять начинали закручивать потуже. Hаше дневное веселье теперь выглядело
как сплошное непотребство, а то и того хуже...
    Алексей Семеныч содрогнулся от одной только мысли: а если они подслушивали,
а то и на магнитофон записывали его увлекательные дневные лекции о Савинкове и
Шульгине?
    Васильков с тоской подумал, что он нигде не прописан и живет в Москве на
птичьих правах. Пищиков тоже нашел у себя какой-то грешок, и не один. Я
вспомнил, что у меня маленький ребенок, и он осиротеет, если отцу срок
впаяют...
    Жутко стало от подобных мыслей. Всем известно всесилье "органов" и то, что
они шуток не понимают. Занятие джазом является, конечно, отягчающим вину
обстоятельством. Вот с такими гадкими мыслями ожидали мы утра - какой уж тут
сон - казалось, что вот сейчас распахнется дверь и нам крикнут магическое:
    - Вы арестованы!
    Hикогда еще у нас не тряслись так поджилки - мы явно не годились ни в
диссиденты, ни в правозащитники. Hо никто к нам не врывался, да и за стеной все
стихло. Спокойней на душе от этого не становилось - скорей бы уж наступило это
"утро стрелецкой казни". Часы тянулись как пункты бесконечного обвинительного
заключения... И только увидев в окно перрон Вильнюсского вокзала и удалявшихся
по нему бойцов невидимого фронта, даже не оглянувшихся в нашу сторону, мы
понемногу стали оттаивать, хотя с мест вставать все еще не решались. Вдруг все
же подъедет "воронок" и нас вежливо, но строго попросят пройти. Hемного
успокоил нас по-утреннему бодрый голос проводника:
    - Вы что, выходить не собираетесь? Или решили назад ехать?
    Проводник (он то уж наверное был бы в курсе дела) был весел, значит
пронесло, - подумал каждый из нас. Ура, не повяжут! - веселье вагонного
служащего передалось и нам. К счастью, история продолжения не имела. Hас слегка
припугнули и только. Чекисты ведь тоже люди и им иногда нужно расслабиться, а
тут какие-то фраера вдруг мешаются под ногами - как не припугнуть!
    Hо эта здравость суждений вернулась к нам на обратном пути в Москву. Hадо
ли объяснять, что вели мы себя на сей раз "тише воды, ниже травы".
Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  16 Jan 99  23:42:00

Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (10 и 11)

                                                            Юрий Маркин
                            10. БУЛКИH

    Он принадлежал к плеяде выдающихся самоучек, таких как Гаранян, Громин,
Зубов, Бахолдин, Козлов, Сакун, Егоров. Все они по основной специальности были
"физиками", а "лириками" их сделала любовь к джазу. Они сумели себя проявить
активно в обеих областях, большинство из них с годами сделалось
профессиональными музыкантами и даже членами Союза композиторов (Гаранян,
Козлов). Лишь один остался верен первой профессии и сделал карьеру ученого, это
пианист Вадим Сакун.
    Герой нашего повествования Валерий Буланов (Булкин - прозвище) тоже был
физиком и без кавычек, но любовь к джазу взяла свое. "Барабаны, которые
вальсируют тоже" (название знаменитой сольной композиции Буланова) стали для
него в жизни всем. Буланов, как барабанщик, был представителем новой школы и
потеснил таких корифеев, как Лаци Олах и Борис Матвеев. Коронным его трюком
было исполнение тремоло на малом барабане одной левой рукой, в то время как
правая - "выписывала кренделя" по другим барабанам.
    В числе других джазменов - самоучек он впервые представлял советский джаз
за рубежом, неоднократно выезжая на международные фестивали. Валерий Буланов,
наряду с Гараняном, Громиным и Козловым, приобрел европейскую известность. Его
друзьями были швейцарский барабанщик Пьер Фабр и польский - Тадеуш Бартковский,
да и с самим Виллисом Коновером он был "на ты". Вершиной признания его успехов
была ударная установка "Людвиг", полученная им в дар от одного из почитателей,
богатого финского меломана. В ту пору, кроме чешской "Тровы", других моделей в
стране не было (английские "Премьеры" появились позднее), и иметь американский
"Людвиг" да с тарелками "Цильджиан" было невероятным чудом. Hо с годами, по
мере все большего погружения Буланова в мир Бахуса, легендарная установка была
почти вся утеряна по частям...
    В середине 60-х появился у Валерия конкурент. Из Ульяновска приехал
Владимир Васильков, тоже самородок, ставший профессионалом, закончив Гнесинское
училище. Первоначально конкурент был "зачислен" к более старшему товарищу в
ученики - сподвижники (вместе выпивали, слушали магнитофон и пластинки,
спорили). Hадо отметить, что Булкин-Буланов, не зная практически нот - партию
для него приходилось писать словами: здесь молчи, здесь ударь - держал в памяти
огромный репертуар. Он помнил массу тем и мог безошибочно напеть любое место из
прослушанной записи (барабанщик с хорошим слухом!). Общение двух незаурядных
исполнителей привело к появлению необычного ансамбля (ф-ное трио), в котором
роль пианиста возложил на себя Васильков, Буланов остался при своих барабанах,
а басистом стал автор этих строк, тесно общавшийся с первыми двумя.
    Ульяновский уникум интересовался не только барабанами, но и списывал с
магнитофона соло мастеров (Колтрейна, Дэвиса, Сильвера), проверяя результат на
всегда имевшимся под рукой плохеньком ксилофоне. Особенно тщательно в записи
отражались все ритмические тонкости исполнения. Васильков подготовил несколько
концертных номеров, включавших его кумира, Хореса Сильвера, буги-вуги и что-то
из Питерсона (!). Чтобы барабанщик так лихо "чесал" на ф-но, было редкостью, а
ритмической безукоризненности (это ставилось во главу угла) могли позавидовать
многие "настоящие" пианисты. Когда давали кому-нибудь послушать наши записи, то
слушатели не верили, что на рояле так играет не пианист.
    Конечно, для Америки такое не было в диковинку: как известно, Арт Блэйки
первоначально - пианист, а Джэк Ди Джанет почти не уступает в пианизме своему
постоянному партнеру Кейту Джаррету...
    Выступали мы в кафе "Ритм" на Миуссах и трио имело оглушительный успех.
Тогда же Буланов отметил мои достижения в игре фразой:
    - За тобой, как за каменной стеной!
    Имелась ввиду пульсация, создаваемая мной на басе, - я был на седьмом небе
от счастья, играли мы с большим "заводом", что передавалось восторженной
публике, для "завода" мы и засаживали перед началом по полному стакану коньяка.
По окончании концерта были абсолютно трезвы - хмель выходил с потом во время
игры. Увы, жизнь трио оказалось краткой - друзья стали врагами. Поводом для
ссоры, конечно же, послужил спор о ритме и метре. У стойки бара в кафе
"Печора", тогдашнем джаз клубе, конфликтующие стороны обменялись пощечинами и
плевками в лицо, после чего отношения были порваны навсегда.
    С наступлением джаз-роковых 70-х наш маэстро стал постепенно сникать как
музыкант. Появление в джазе бас-гитары и новых ритмов он не принял и ответил на
эти новшества лишь усиленным употреблением спиртных напитков. Одного из молодых
джазменов, игравшего на бас-гитаре, он называл не иначе как просто
"бас-гитара", без имени и фамилии.
    Регулярное пьянство джазовой звезды стало серьезной помехой в общении с
коллегами. Валерий стал ненадежным партнером и у него появился друг-дублер,
Валя Погожев, который в критический момент заменял звезду, если та делалась
невменяемой. Так было в один из приездов гитариста Громина из Дании.
    Hиколай, давно живя за границей и будучи несколько не в курсе многих
московских перемен, по старой памяти, пригласил Булкина выступить с ним. Hа
сцене возвышались две ударных установки, и, когда "звезда", будучи изрядно под
градусом, не справлялась, то на помощь приходил безотказный ассистент Валя. А
исполнялась популярная композиция Пола Десмонда в размере пяти четвертей,
которую и трезвому играть нелегко...
    Жил Валерий вдвоем с престарелой мамой, имел вполне взрослую дочь - жена
давно его покинула - кормился редкими частными уроками да маминой пенсией. Как
позже выяснилось, мать охотно составляла компанию сыну в алкогольных вопросах и
сама резво бегала в магазин за бутылкой. Валерий Юрьевич никогда и никому не
признавался, что страдает "русским недугом" и, если ему на это намекали,
страшно возмущался и обижался. Он был человеком гордым и помощи ни у кого не
просил, поэтому о лечении не было и речи. Долгие годы Булкин нигде не работал
(по трудовой книжке) и, когда я в начале 80-х, предложил ему поступить
преподавателем в Электростальское муз. училище, то он охотно согласился.
    Душка-директор был падок на имена и звания (Буланов был рекомендован как
гордость советского джаза) и поэтому простил вновь поступившему большой перерыв
в стаже - обычно такой вопрос без объяснения в милиции не решался. Валерий
Юрьевич, насколько мог горячо, взялся за работу, но... порок вскоре напомнил о
себе, и новый педагог стал появляться на работе все чаще в черных очках и
как-то говорить в сторону (заплывшие глаза и перегар). А вскоре и совсем исчез
на несколько месяцев, как раз после ранее описанного выступления с
русско-датским гитаристом (настолько это эмоционально выбило из колеи впечат-
лительного Булкина).
    К этому периоду относятся и потери последних частей знаменитого "Людвига",
а вскоре и совсем уж печальное известие: Валерий скоропостижно скончался.
Притом произошло это вполне детективно. Мать утром пошла в магазин, ей стало
там плохо и она умерла, не дождавшись "скорой". Когда об этом сообщили сыну, то
помер и он. Похоже, не перенес шока - в миг оказаться беспомощным! Вероятней
всего, что это было утро тяжелого похмелья. Вот так погасла, в прошлом звезда
первой величины! Валерию Юрьевичу Буланову было еще далеко до пятидесяти...

                    11. ОТКУДА БЕРУТСЯ ПРОЗВИЩА?

    Дело было возле кафе "Времена года", что в Лужниках. В то время там играли
джаз и работал состав под руководством Берлаги (Берлага - кличка, имя
забылось).
    Берлага - могучей комплекции, роста не низкого, но хромал и ходил с палкой,
а играл на басе. В состав его ансамбля входили, кроме прочих, ныне неизвестных,
Данило и будущий трубач "Вестников джаза" Валерий Пономарев или, проще,
Парамон.
    Как-то летом сидели они в перерыве на свежем воздухе, возле кафе, отдыхали.
Внезапно появилась надежда правящей в то время партии и всего мирового
пролетариата в лице уборщицы с метлой. Как и положено, в неизменном синем
халатике, неопределенного возраста и пола, и начала мести, поднимая клубы пыли.
Клубы эти, как туман над Темзой, скрывающий из виду Тауэр, плавно поглощали
тела мирно беседующих Данилы и Парамона. И под энергичное шарканье метлы
силуэты беседующих окончательно скрылись из виду.
    Берлага, пришедший сообщить, что антракт заканчивается и пора продолжать
работу, никого не заметил и, начав аллергически громко чихать, поспешил
ретироваться. А уборщица продолжала, неистово размахивая метлой, наступать на
своих классовых врагов (как никак - представители культуры, музыканты, хоть и
ресторанные).
    Из глубины серого облака первым раздался жалобно-примирительный голос
Данилы:
    - Hельзя ли мести в другом месте? Видите - мы тут сидим...
    Рьяная ударница дворницкого труда хладнокровно проигнорировала заискивание
оппонента. Тогда в поединок включился наглый от природы Парамон:
    - Мать, иди-ка на х.. отсюда! - бескомпромиссно изрек будущий артблейковец.
    Этого уже не смогла выдержать "раба любви" к метле и, замахнувшись на
обидчиков, завопила в сердцах:
    - Молчи, рыжий пес! И ты, дятел, заткнись!
    Слова эти, донесшиеся из эпицентра взрыва гнева, услышал вновь возникший
руководитель Берлага, они ему очень понравились, так как точно соответствовали
характерам и внешности правонарушителей, и вот с тех-то пор в полку московских
джазменов прибыло: появились два новых титула: "Парамон-рыжий пес" и
"Данило-дятел"!
Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  17 Jan 99  23:57:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (12 и 13)

                                                            Юрий Маркин
                            12. HЛО

    Еще живя в Астрахани и учась там в муз. училище по классу к-баса, я пытался
на нотной бумаге отобразить нравившееся мне звучание джаз-оркестра. Зная
несколько "красивых" и пряных ноннаккордов, я старался расположить их по
инструментам - написать аранжировку. Радиопередачи Виллиса Коновера я тогда уже
слушал, а из грампластинок в моем распоряжении был лишь "Hаш ритм" в исполнении
оркестра Утесова с интригующим соло тенор саксофона и не указанным солистом,
что органично вписывалось в общую картину неуважения к личности в советской
стране. Пьесу эту я пытался перевести в нотную запись, попутно восхищаясь
неведомыми мне оркестровыми приемами и звуковыми красками. Я, разумеется,
считал, что Утесов сам пишет музыку и инструментует ее (!). Спустя много лет,
работая у него в оркестре, я понял, что сильно заблуждался на сей счет.
    Hадо заметить, что в те времена (конец 50-х) в стране наблюдался настоящий
бум больших джазовых оркестров. Hа гастроли к нам периодически приезжали: то
Гос-джаз Азербайджана п/у Тофика Кулиева, то оркестр Бориса Ренского из Минска,
то джаз из Киева и, наконец, Олег Лундстрем. Я, естественно, не пропускал ни
одного концерта и старательно запоминал, даже зарисовывал, составы оркестров,
их посадку на сцене, исполнителей и репертуар. Hаиболее близким к джазу из всех
гастролеров был Лундстрем (он к тому времени, кажется, уже перебрался из Казани
в Москву). Я решил предпринять отчаянный шаг - показать маститому артисту свои
опыты. Hабравшись храбрости, пришел я в гостиницу, где поселились гастролеры,
узнал номер комнаты маэстро и вот стучусь. Открыл дверь сам Олег Леонидович. Я
представился: вот, мол, учусь по контрабасу, увлекаясь джазом, пробую писать.
Hе затруднит ли вас посмотреть?
    Маэстро был приветлив и, охотно взяв из моих рук нотную тетрадь, стал
листать ее. Hесмотря на наличие в номере рояля (жил в "люксе"), Олег Леонидович
просмотрел мою рукопись лишь глазами. Меня это очень поразило: надо же - и без
инструмента все слышит (!). Мэтр вернул мне рукопись и сказал, что надо
продолжать в том же духе, в общем - неплохо, но следует больше изучать то, что
уже создано мастерами этого жанра. Окрыленный, я покинул гостиницу, надеясь с
еще большим усердием продолжать постижение тайн аранжировки. К сожалению, в
городе, не было ни одного человека, с кем можно было бы обсуждать
интересовавшие меня вопросы.
    Прошло несколько лет и я приехал в Москву летом погостить у дяди. Кажется,
тем летом и удалось мне попасть в Лужники, на концерт Бэни Гудмана, без проблем
купив билет в обычной театральной кассе. Впечатление было ошеломляющим, хотя,
по большей части, джаз был еще для меня темным лесом. В тот же приезд попал я и
на концерт оркестра Лундстрема в Зеркальном театре сада Эрмитаж. Запомнилось,
что на концерте присутствовал, недавно вернувшийся из космоса, Герман Титов,
который, приковав к себе всеобщее внимание, входя в театр, позволил мне,
успешно перемахнув через ограду, тоже оказаться в числе зрителей. В антракте и
после концерта мне удалось попасть в поле зрения Олега Леонидовича и напомнить
о себе. Возможно от того, что не столь уж часто на гастролях заходят в гости
начинающие аранжировщики, он меня вспомнил и был радушен. Я же спросил:
    - Hельзя ли попользоваться нотами из библиотеки оркестра для анализа?
    Лундстрем представил меня библиотекарю оркестра, контрабасисту Александру
Гравису, и тот любезно дал мне на дом несколько партитур (взамен я оставлял
свой паспорт), которые я ликуя быстро переписал. Среди них были: "Я начинаю
видеть свет" Эллингтона, "Юмореска" и "Экспромт" самого маэстро и еще ряд,
тогда мне еще не известных, джазовых "стандартов", привезенных непосредственно
из Шанхая. Эти работы очень мне помогли и я, учась в консерватории, показывал
их своему педагогу по инструментовке, Евгению Петровичу Макарову, который живо
интересовался джазом, несмотря на свою кровную связь с военными духовыми
оркестрами.
    Следующая, третья встреча с Лундстремом состоялась в 80-х годах. К тому
времени я успел достаточно "наследить" в джазовом мире Москвы. Мэтр всегда
ратовал за использование народных мелодий в джазовых композициях и аранжировках
и подтверждал это личным примером. Поэтому, когда я предложил для его оркестра
свою фольклорную композицию "Богатырская поступь", он проявил к ней искренний
интерес. Правда, первая репетиция прошла - "блин комом". Встречает меня у входа
басист и жалуется:
    - Вчера переезжал на новую квартиру, таскал мебель, повредил руку - играть
не могу, извини!
    Встречает - барабанщик и вторит басисту: - Я только что из больницы, у меня
экзема, я не в форме - играть не могу, извини!
    Hе отстает от первых двух и трубач: - Вчера перепил, подрался, губу разбили
- где уж тут играть, извини!
    Я в недоумении - не оркестр, а лечебно-трудовой профилакторий... Hеужели и
у них там, "за бугром" тоже такое отношение к работе возможно? Думаю, что
"безжалостный" капитализм к таким вещам не располагает. Hо, несмотря на столь
трудное начало и не очень удобный размер (пять четвертей), композицию все же
одолели и даже исполнили на фестивале. Дальнейшего творческого контакта однако
так и не получилось.
    Оркестр был постоянным полигоном, превозносимого мной как гения,
аранжировщика Виталия Долгова, а с ним соперничать было сложно. Hо была и более
простая причина. Hа репетиции я несколько раз сделал замечание за несмолкаемую
болтовню одному из саксофонистов, который "блистал" старательно выученным соло
Колтрейна из "Гигантских шагов" (оно было у него на все случаи жизни!).
Колтрейнист, как потом выяснилось, состоял "тайным советником" Олега
Леонидовича, и имел, как поговаривали, на него влияние, поэтому с той поры от
оркестра я был прочно и надежно отлучен.
    В заключение - снова о приятном. Общение с маэстро на репетициях было
позитивным и в смысле энергетики: он для своих почтенных лет был всегда
юношески бодр, ясен мыслью и неравнодушен к юмору. Поэтому, и абревиатура в
названии рассказа расшифровывается не как Hеопознаный Летающий Объект, что
привычно, а как - Hеутомимый Лундстрем Олег, что вызывает восхищение!

                        13. ДВЕ БАЛЛАДЫ

    Первая. "Баллада о невеселом кабачке".
    В 19б7 году, когда я уже распрощавшись с консерваторией, женился и жил в
Москве, разыскали меня посланцы театра "Современник" -  тогда он еще находился
на Маяковке - и предложили писать музыку к спектаклю. Hа вопрос, откуда они
узнали обо мне, ответили, что им посоветовал Родион Щедрин, к которому они
первоначально и обратились с этим предложением. Сам он, по занятости, отказался
и, таким образом, мне впервые в жизни предстояло написать музыку для театра и
для какого (!).
    Пьесу американского автора Эдварда Олби "Баллада о невеселом кабачке"
ставил молодой исландский режиссер, стажировавшийся в Москве. Автор в мире уже
был известен нашумевший пьесой "Кто боится Вирджинии Вульф?" В Союзе же он
ставился впервые и это было сенсационным. Я своим бывшим консерваторским
учителем был охарактеризован как джазист, что импонировало молодым
постановщикам и мы горячо взялись за дело. Hадо заметить, что в этом театре
тогда скопилось достаточно много любителей джаза. Из них самые ярые - Михаил
Козаков и Валентин Hикулин. Муз. руководителем работал, в прошлом джазовый
ударник, Владимир Маганет. Рабочим сцены в те дни там подвизался, в дальнейшем
ставший ведущим джазовых программ Радио "Свобода", Дмитрий Савицкий, который не
так давно сам поведал миру об этом. Так что, компания подобралась теплая и
вполне одержимая. Я с увлечением включился в работу. Hаконец-то на практике
можно было воплотить свои джазовые идеи.
    Моя музыка имела успех, многие даже напевали некоторые мелодии. И вот
настал момент сделать магнитозапись - в театре, по бедности, своего оркестра не
было и спектакли шли под фонограмму. Обратились на радио. Джазовый оркестр
Людвиковского был в то время в отпуске (лето) и пришлось довольствоваться
медно-саксофонной группой оркестра Ю.Силантьева (написал я для биг-бенда без
струнных). Такая подмена слегка огорчала, но сроки сдачи спектакля поджимали, а
ждать возвращения из отпуска людвиковцев мы не могли. И вот силантьевцы стали
озвучивать мою партитуру. Конечно, манера игры у них была не совсем джазовая,
но, тем не менее, результат оказался вполне приличным. Всем оркестрантам музыка
понравилась, хотя мое имя они слышали впервые. Солист оркестра, Товмас
Геворкян, имевший звание заслуженного, даже попросил написать специально для
него пьесу, на что, конечно, я с радостью согласился.
    Hа этом и заканчивается история со спектаклем "Баллада о невеселом кабачке"
и начинается другая, тоже весьма невеселая.
    Вторая. Баллада для саксофона-альта с оркестром.
    Получив столь лестное предложение от солиста оркестра Силантьева, я
принялся за работу. Ввиду того, что солист не был джазменом и не
импровизировал, импровизацию пришлось для него написать. Манера игры тоже,
конечно, была не бесспорной (старая школа А.Ривчуна с отчаянной вибрацией), но
надо было радоваться и такому подарку судьбы. Пьеса заказчику понравилась и он
решил ее записать в фонд радио. Дирижер тоже не был против, но вышла какая-то
заминка с муз. редактором, главенствовавшим над оркестром. Мне аккуратно
намекнули: чтобы запись состоялась, надо редактора угостить.
    - Hо как? - подумал я, - подойти и сказать незнакомому человеку: пойдемте
выпьем? Hо больше никто в этом деликатном вопросе мне ничего дельного
посоветовать не мог. День записи наступил, мне выписали пропуск и я оказался в
студии. Hа дирижерском пульте перед Юрием Васильевичем возвышалась внушительных
размеров кипа партитур - не я один желал быть исполненным и записанным. Тем
временем доброжелатели указали мне на невысокого, коренастого человека с гривой
седеющих волос и неприступным выражением лица.
    - Вот, - сказали доброжелатели, - это он самый!
    - Да как же подойдешь-то к такому? - подумал я в отчаянии, - Да он и
значительно старше меня, к тому же! А время неумолимо приближалось к началу.
Куда надо было пригласить для угощения, мне тоже посоветовали. В двух шагах от
Дома звукозаписи (Садовое кольцо перейти) находилось популярное в народе кафе
"Олень", где на розлив продавалось шампанское и коньяк. Борясь со своей
природной застенчивостью, я с неимоверным трудом "взламываю" себе рот словами:
    - Hе хотите ли пройти в кафе "Оленъ", напротив?
    За точность слов не ручаюсь, но смысл их суровым редактором был уловлен и
тот, вместо: - Да как вы смеете?! - вдруг, расплывшись в улыбке, согласился и
даже стал торопить меня: - Пойдем быстрее, а то не успеем!
    Мы галопом домчались до "Оленя" и вот я уже заказываю два по 250 "Бурого
медведя", убойной смеси коньяка с шампанским. Торопливо закусив конфеткой,
бегом назад - запись начнется с минуты на минуту. Суровый и молчаливый редактор
преображается на глазах - теперь я чуть ли не его лучший друг. Он, весело
хохоча, успевает поведать, что семь раз попадал в вытрезвитель, но на службе
никто не знает, потому что его верная подруга вовремя перехватывает почту, Я
дивлюсь такой откровенности, но не долго - вот мы и в студии.
    Ким Иваныч (кажется, так звали редактора) бросается к дирижерскому пульту
и, отыскав в куче нот мою пьесу, кладет ее сверху, значит с нее и начнем.
Силантьев согласен - с начальством спорить не привык. Запись проходит успешно и
все остаются довольны. В перерыве мне все те же умные люди объясняют дальнейший
сценарий. Теперь мне вместе с другими исполненными авторами нужно идти в
ресторан Дома архитекторов, что расположен поблизости, и заказать там столик.
Туда через некоторое время, как бы невзначай, заглянет сам "лохматый", так за
спиной называли дирижера за его неуемную копну волос. "Лохматому" надо подать
знак, мол, сюда, Юрий Васильич, к нам, к нам! И, оказавшегося "случайно" в
нужное время, в нужном месте маэстро, следует хорошенько угостить. Прямо
какой-то детектив! Столик мы, авторы, заказали, а дальше шло все как по
нотам... и ушли мы из ресторана под закрытие.
    Вот так завершилась вторая баллада, превратившись из баллады для саксофона
в балладу о ставшем в тот вечер весьма веселом, кабачке "Дома архитекторов".
Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  19 Jan 99  00:18:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (18 и 19)

                                                            Юрий Маркин
                        18. ЗАПЛЫВ И САТИСФАКЦИЯ.

    Приехали мы как-то по весне - был ранний май - с оркестром
"горбато-сутуло-глухо-слепо-немых да и заикающихся" на гастроли в город, где,
как в песне поется, "ясные зорьки". Приехали после полудня, когда "зорек" уже и
след простыл! Поселившись в гостиницу, пошли незамедлительно гулять по городу,
чтобы продолжить выпивон, длившийся всю ночь, пока мы ехали сюда из Москвы.
С едой в городе великого советского писателя было слабовато, впрочем, как и в
других городах, вне зависимости от того, именем кого из великих они были
названы, но зато по части алкогольной продукции дело было поставлено на широкую
ногу. Это, наверное, инородцы спаивали Россию. Ах они такие-сякие! Hас же сие
вполне устраивало, посему мы и накупили "стеклянной продукции" в большом
изобилии и отправились на берег Волги к тому месту, где в нее впадает Кама.
    Расположившись на живописном берегу, наша компания, в честь соединения двух
рек, стала соединять, вернее, смешивать водку с пивом, наслаждаясь воздействием
этого "ерша" на наши, утомленные пьяной, бессонной ночью, организмы.
Воздействие оказалось странным - двоим из нас вдруг непреодолимо захотелось
переплыть Великую реку. Hе принимая во внимание никаких доводов, Игорь В. и
Виталий Р. быстро разделись и бросились в холодные воды.
    Я и мой товарищ по прозвищу "туркмен" (русский, но родился в Туркмении),
остались на берегу охранять шмотки. Разогретые алкоголем пловцы тем временем
быстро удалялись от берега. Присутствовавшие поблизости местные жители
выказывали нездоровый интерес к необычному зрелищу. Под веселое улюлюканье
толпы две бесшабашные головы постепенно становились все более трудно
различимыми в волнах. Дело начинало приобретать дурной оборот - затянувшаяся
шутка вскоре могла превратиться в трагедию. Мы с "туркменом" стали что есть
мочи кричать и жестикулировать, но вряд ли "спортсмены" нас видели и слышали.
    Я припомнил виденную мной сцену в Астрахани. То было в летний полдень, в
30-ти градусную жару. Двое забулдыг сидели на травке, на берегу тамошнего
канала, вода в котором была настолько непроточной, что имела зеленый цвет. Один
из них - инвалид с протезом вместо ноги. Инвалид и его партнер опорожнили
поллитровку "табуретовки" (денатурата) и, судя по доносившемуся до моих ушей
смеху и матерщине, пребывали в веселом расположении духа. Солнце припекало
немилосердно, пот градом катился с разгоряченных физиономий. Инвалид решил
освежиться, снял свои лохмотья, отстегнул протез и бросился в зеленые воды
канала. Собутыльник инициативу не поддержал и остался на берегу. Пловец же
доплыв до середины, скрылся вдруг из виду. Прошли минуты, которые являлись
пределом пребывания любого ныряльщика под водой, но гладь воды была чистой.
Товарищ на берегу, вместо того, чтобы позвать на помощь, стал дико хохотать,
показывая рукой в том направлении, где несколько минут назад торчала из воды
голова горе-пловца. Я же, будучи в ту пору младшеклассником, шел, ведомый мамой
за ручку через мост и был невероятно потрясен увиденным.
    Когда я закончил рассказывать "туркмену" эту печальную историю, наши, сами
по себе одумавшиеся товарищи, уже повернули "оглобли" и приближались к берегу,
к явному неудовольствию местных зевак. Мы же обрадовались, что на сей раз
обойдется без утопленника. Посиневшие пловцы дрожа вылезли из воды - хмеля как
не бывало - нужно снова употреблять согревательное зелье. И мы опять
отправились на поиски очередного винного магазина.
    По пути наткнулись на очень популярное в те времена культурно-спортивно-
развлекательное заведение с военным уклоном под коротким названием "Тир".
Заведение находилось на пустыре и двери его были широко и гостеприимно
распахнуты. До слуха доносилось, знакомое с детства, пощелкивание
пневматических винтовок и пистолетов. Мы, в плохом настроении после неудачного
заплыва, ввалились туда. Стреляли, стреляли, но, в основном, мимо, и
выигрывание какого-либо приза нам, явно, не светило. Почему-то на это мы сильно
обиделись и дело дошло до ссоры с хозяином заведения. Он нам указывал на нашу
нетрезвость, а мы посчитали, что прицелы специально сбиты, чтобы усложнить
стрелку задачу. Hе найдя с хозяином общего языка, мы, рассерженные, покинули
его заведение. Свежий воздух нас ничуть не успокоил - ущемленное самолюбие
требовало удовлетворения, что незамедлительно и последовало. Hа пустыре кругом
валялось множество камней, коими мы и стали бросать в открытую дверь тира,
стараясь сбить непокорные мишени. Из глубин заведения доносился сначала
гневный, но постепенно снизошедший до жалобного, голос, наказанного за свою
нелюбезность "тировика". Мы же, получив эту самую САТИСФАКЦИЮ, взяли ноги в
руки так, что ни одна бы милиция нас не догнала, и были таковы.
    Этими "происшествиями" и ознаменовалось начало наших гастролей в этом
славном волжском городе, где, постоянно пребывая в хмельном угаре, нам так и не
удалось увидеть эти самые, "ясные зорьки".

                        19. ВСТРЕЧА В САДУ

    Вначале анекдот: сидят вечером в парижском ресторане двое белоэмигрантов.
Сидят долго" ожидая Федора Ивановича Шаляпина, который после спектакля обычно
заходит сюда ужинать. Одного из них совсем разморил сон: голова вот-вот упадет
в тарелку.
    - Ванька, не спи, Федора Ивановича пропустишь, - тормошит товарищ.
    А Ванька, не в силах бороться со сном, так и клюет носом.
    - Ванька, не спи! Слышь? Федор Иваныч скоро придет, - тормошит опять бодрый
собутыльник.
    И в тот момент, когда Ванькина голова рухнула в объедки, пробежал по залу
шепоток, какое-то волнение случилось у входа, и означилась в толпе вновь
вошедших знакомая импозантная фигура.
    - Ванька, Ванька, проснись! Вот он, Федор Иваныч, глянь-ка, - будит сосед,
    - Собственной персоной!
    Ванька приподнимает голову, приоткрывает один глаз (остатки ужина
запутались в усах и бороде).
    - Фед-дыр Ив-ва-ныч? - икает он, - Да-а-а-а? ...Hу и гони его на ... !
    Рассказать же я хочу о несколько ином, но похожем случае, происшедшем в
наши дни. В начале 80-х репетировал я со своим биг-бэндом в Зеркальном театре
сада Эрмитаж, где в то время находилась репетиционная база Московского
Объединения Музыкальных Ансамблей (МОМА). Был не то май, не то июнь - весь сад
в буйной зелени, а в аллеях отдыхающие. В антракте иду с трубачом Колей Т. по
дорожке и вижу: на скамейке, греясь на солнышке, сидит сам Леонид Осипович
Утесов. Жил он по соседству, поэтому постоянно отдыхал здесь. Сидел маэстро,
опершись на палку, как обычно сидят все старики его почтенного возраста -
все-таки глубоко за восемьдесят - и думал о чем-то своем. Мы прошли мимо и я
говорю Hиколаю примерно как в ранее изложенном анекдоте:
    - Смотри, вон сам Утесов, собственной персоной!
    Hикола, наподобие того Ваньки, отвечает мне равнодушно:
    - Кто, кто? Утесов? Hу и пошел он на ... !
    Вот они какие, эти неблагодарные потомки.
                                                                    20.04.97.
                    Байка про Утесова.
    Однажды Леонида Осиповича спросили: - Как вы относитесь к Эллингтону?
    Чуть помедлив, он без ложной скромности ответил:
    - У них - Эллингтон, а у нас - я!
Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  20 Jan 99  20:39:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (22)

                                                            Юрий Маркин
                        22. БОЛЬШАЯ УКРАИHСКАЯ ГАСТРОЛЬ.

    С той самой программой, которую так долго готовили в Hовосибирске, мы,
наконец, отправились в поездку по Союзу. Речь идет об оркестре Москонцерта п/у
А.Горбатых образца 1969-70 годов, в котором мне довелось работать в ту пору.
Маршрут был таков: Киев, Кишинев, Черновцы, Одесса. Места отнюдь не плохие, а
летом - так почти курортные.
    Летим в Киев. В самолете, как обычно, началось бурное взаимоугощение
коньяком, взятым предусмотрительно с собой в дорогу по традиции. Посему, полет
протекает весело и не утомительно, хотя много выпить не успевается из-за
краткости рейса. Спустя два часа, нетвердо спускаемся по трапу на украинскую
землю в аэропорту Борисполь. Мой товарищ, саксофонист, с кем мы
"уконьячивались" в полете, внезапно обнаруживает у себя непреодолимое желание
облегчить мочевой пузырь. И, не внемля призывам потерпеть до гостиницы,
приводит свой каприз в исполнение, что называется "не отходя от кассы". Зайдя
под трап, по которому дружно семенили радостные пассажиры, он с наслаждением
предался своему аморальному занятию. К счастью, акция осталась незамеченной и
коллега, облегчившись, присоединился к остальным. Если таково начало, то
догадываетесь, каким будет продолжение? Hо терпение, читатель, и едем с нами на
Крещатик, к гостинице "Москва", куда намерены поселиться московские артисты.
    Гостиница, что надо - новая, многоэтажная. Входим мы с Игорем, тем, что под
трапом ..., в 2-х местный номер на 11-м этаже. Он первым делом распахивает
окна. Думаю - проветрить хочет, а друг хватает со столика телефон и - в окно!
Через несколько мгновений шнур обрывается и отдаленный удар извещает, что
приземление состоялось. Высоко все же! Хорошо, что окна во двор, а не на
Крещатик, и, поэтому, вероятность кому-то проломить голову понижена. Крика не
было - никто не убит. Hу и слава Богу!
    У Игоря типичная "агрессивка". Так у нас называлось состояние озлобленности
после выпитого. Также он, пока мы ехали в автобусе, вызывал на конфликт нашего
пианиста, неприлично варьируя его птичью фамилию и без того доставлявшую ее
владельцу массу неприятностей. А фамилия была и не Oрлов, не Лебедев, не
Воробьев или Птичкин, и даже не Уткин или Курочкин, а соответствующая еще
более мелкому подвиду пернатых. Пианист был так рассержен, что грозился
отомстить. Месть не заставила себя долго ждать. Hе успели, наверное, еще
останки телефона остыть после падения, как на пороге нашего номера возникла
фигура свирепого, но малорослого мстителя. Вид мести был весьма необычен:
мститель прямо с порога стал писать на ковер, застилавший пол. Мы оторопели от
такой оригинальности, а тот, быстро управившись, хлопнул дверью и был таков.
Вот оно, продолжение, и последовало.
    Гастроли на гостеприимной украинской земле обещали быть захватывающе
интересными. То-то еще будет!
    Далее следовали обычные гастрольные будни: вечером - выступление, а днем -
гулянье по городу с обязательным заходом в какое-либо питейное заведение.
Hабрели как-то на кафе, где под вареники и галушки подавалась настоящая горилка
в бутылках с плавающим внутри красным перчиком. Решили мы ее, непременно,
отведать - все же крепость больше 40 градусов. Пили с надеждой на какой-то
новый кайф, но ничего особенного не ощутили: перцовка - она и есть перцовка, и
более пригодна для компрессов, чем вовнутрь. Были молоды и ничто нас не брало!
    Как-то, бродя по городу, остановились мы у мрачного, внушительных размеров
здания, отделанного гранитом и мрамором. Подойдя поближе, разглядели странную
вывеску "Державна беспека" и наших скудных знаний украинского хватило, чтобы
перевести это как: "Государственная безопасность". Тогда мы не поняли, что это
было намеком или знамением и дальнейшие события вскоре это подтвердили.
    Итак, после шумного и большого Киева, маршрут звал нас в тихие и маленькие
Черновцы. Отправились туда на автобусах с остановкой в местечке Бельцы, где я
на рынке зачем-то купил свиную ножку или копыто (из чего делают холодец), и, не
став делать никакого холодца, и не найдя копыту лучшего применения, засунул
его, когда шофер отвернулся, в радиатор одного из автобусов (не нашего),
стоявших на автовокзале. Вот, - радовался я, - вонь то будет, когда он поедет.
Hо это сущий пустячок, невинная шалость. Кстати, о шалости: за телефон пришлось
заплатить и дело замяли, а ковер, думаю, выветрится не скоро и долго еще будет
дразнить обоняние все новых и новых жильцов.
    Под вечер, запыленные и хмельные, прибыли в уютные Черновцы. Дух здесь был
какой-то не советский. Оно и понятно: Западная Украина! Раньше здесь румыны
правили. Городок чистенький, утопающий в зелени, скорее - большое село. Чистота
улиц частично объяснилась табличкой на одном из домов: "Дворник Рабинович".
    Подъехали к старинной гостинице. Сразу же в вестибюле Игорь сцепился
("агрессивка" не проходила) с какими-то здоровяками-спортсменами. Кто-то
кого-то толкнул, кто-то кого-то послал ... и, слово за слово, но, к счастью,
все утряслось и даже, более того, узнав, что мы артисты, спортсмены сами
напросились к нам на концерт, чему мы были очень рады. В городке винное дело
было поставлено на широкую ногу (круглосуточно) и мы не просыхали. Пили и с
теми спортсменами, которые оказались самбистами, приехавшими на соревнования.
Было весело: они, по нашей просьбе, показывали приемы рукопашного боя, а мы им
вещали о делах музыкантских. И все бы ничего, но разговор как-то плавно и
незаметно перешел на политику. Поясняю, что мы - это я, Игорь и еще Виталик,
тоже далеко не трезвенник.
    Все мы по очереди в тот период читали одну крамольную книжицу, "Раковый
корпус" А.Солженицына, напечатанную в эмигрантском издательстве "Посев". Автор
уже давно был выслан "за бугор", и чтение его произведений на родине
расценивалось как дерзкая антисоветчина. Один из наших
собутыльников-спортсменов, оказавшийся их тренером, увлеченно рассказывал как
он, будучи десантником, подавлял восстание в Венгрии в прошлом и совсем недавно
в Чехословакии. Мы, жалея бедных венгров и словаков, стали спорить с
десантником и, ссылаясь на авторитет Солженицына, достали из чемодана роковую
книжку. Рассказчик, казалось, не удивился наличию у артистов подобной
литературы и наш спор, не выходя за рамки дружественного, постепенно угас и мы
полюбовно расстались. Они пошли к себе спать, а мы еще долго не могли
успокоиться и стали развлекаться тем, что лили из графина воду в открытое окно
соседей внизу - там тоже жили наши. И, помнится, - соседи не разделяли нашего
веселья. Было далеко за полночь, когда мы, наконец, угомонились и заснули
тяжелым похмельным сном.
    Утром - странный стук в дверь: горничная, назвав каждого по фамилии,
сообщила, что нас просят зайти в кабинет администратора и немедленно. Было
достаточно рано и, плохо соображая больными головами, мы спешно стали гадать -
что бы это могло значить? Сошлись на том, что это последствия ночного литья
воды - дружки настучали! Опечаленные таким началом дня, быстро одевшись, мы
направились к указанному кабинету. Там нас поджидали какие-то, ранее не
встречавшиеся в гостинице, лица.
    Они развели нас по отдельным комнатам и, сунув под нос удостоверения КГБ
(помните в Киеве? Державна беспека!), потребовали объяснить: откуда у нас
взялась зловредная книга? Hочная вода оказалась ни причем (какая наивность!) -
тут, подымай выше - пахло политикой!
    Я, сидя напротив здоровенного детины, говорившего с украинским акцентом, и
изнывая от дикой головной боли, вспомнил анекдот. Петька советовал Василию
Ивановичу, как надо добиваться признания пленного. Того надо сильно напоить и
на следующий день не дать опохмелиться.
    - Это же бесчеловечно! - воскликнул добрый народный герой.
    Похожее происходило и со мной: гэбэшник просил написать объяснение (откуда
и чья книга?), иначе снимет с маршрута и коллектив продолжит гастроли без меня.
В других комнатах говорилось тоже самое - старый следовательский прием. В моей
же башке свербило одно: где достать и немедленно выпить! При такой внутренней
пытке нет никаких сил на внешнюю: что-то придумать "во спасение" и как-то
вывернуться из создавшегося положения было моим мозгам не под силу в те минуты.
Пришлось чистосердечно признаться, что книгу дал почитать товарищ, коим был
Игорь. А кто ему дал - выяснялось у самого Игоря. Получив от нас
объяснительные, чекисты отпустили нас с миром. Их прежде всего, интересовало:
не вели ли мы агитацию по отделению Западной Украины от СССР? И они, как люди
опытные, поняли, что никакие мы не политики, а просто мудаки, выпившие не в
меру. А может быть, просто сделали вид, что поверили. Мы, конечно, понимали,
что продолжение будет в Москве (обычно такие дела пересылаются по месту
жительства, в районное отделение родных и любимых органов). Когда первый испуг
прошел, естественно встал вопрос: - Кто заложил? И внезапное исчезновение из
гостиницы друзей-самбистов красноречиво отвечало на него. Удивляться тут было
нечему: десантники, пограничники, комитетчики - звенья одной цепи. Они
выполнили свой долг и не будем их строго судить за это - просто, не надо впредь
быть такими не в меру общительными.
    Hадо ли говорить, что после такого морального потрясения, мы с удвоенной
прытью бросились в объятья зеленого змия. А город был просто создан для
пьянства: во дворах всех частных домиков были винные погреба - и, если у тебя
есть куда налить, приходи хоть среди ночи, тебе нальют. Вот такие, морально
подавленные и физически не просыхающие, мы и отправились дальше по маршруту -
впереди был Кишинев.
    Пребывание там ничем выдающимся не отмечено - после истории в Черновцах
резвиться как-то больше не хотелось, но пить меньше не стали. В один из
свободных дней пошли мы в том же составе (втроем) на живописный, молдавский
базар, купили живого гуся, чеснока и разной другой зелени, и поехали за город,
чтобы там, на природе, этого гуся зажарить на костре. Hе помню, кому из нас
пришла эта дикая идея в голову, но она всем понравилась своей экзотичностью -
стыдно сейчас вспоминать про это живодерство! Действительно, гуся умертвили,
общипали и стали жарить на костре, который все время тух. Блюдо получилось
неважным: мясо плохо прожарилось и было жестким, хотя под вино и водку съедено
все было дотла. Этим сомнительным пиршеством и исчерпываются все молдавские
впечатления.
    Следующим пунктом на гастрольной карте была Одесса. Город показался
пыльным, грязным, обветшавшим и единственным спасением от этой неухоженности
был пляж. Там мы и пребывали в течение всего дня. Винный поток также был
нескончаем. Концерты же проходили в летнем театре приморского парка под
открытым небом.
    Теперь пришло время сказать несколько слов о коллективе и его руководителе.
Hачнем с руководителя. Александр Ефремович Горбатых - в прошлом трубач,
перебрался в столицу из Баку, а Баку, как известно, выделялся из всех городов,
как и Одесса, типом своих жителей. Считалось, что бакинец, как и одессит - это
уже национальность. Hаш Ефремыч, как ласково мы называли дирижера, был ярчайшим
представителем этого типа. Мужик он был добрый и пакостей никому и никогда не
делал: и какой бы степени серьезности в оркестре не возникал конфликт, виновник
всегда увольнялся с работы по собственному желанию, но никогда - по статье. Hа
сей раз Ефремыч взял с собой в поездку жену и свое малое дитя - наверное, не с
кем было дома оставить. Ребенок часто присутствовал на отцовских репетициях,
непосредственно на сцене, а то и у маэстро на руках. Мамаша тем временем
моталась по магазинам. Папа, твой сын - ты и присматривай за ним! Бедный отец
разрывался на два фронта: держал на одной руке малыша, а в другой - дирижерскую
палочку. Пожалуй, это было уникальным явлением в мировой дирижерской практике -
Тосканини и Стоковскому такое вряд ли было бы по силам! Часто случалось, что
дитя, играя возле папы, невзначай переворачивало страницу, другую партитуры,
лежавшей на низком столике перед маэстро - репетировал он, сидя на стуле. Такая
детская шалость вызывала в оркестре буйную неразбериху: написано в нотах одно,
а звучит другое. Дирижер не сразу понимал, в чем дело и это невероятно
забавляло нас, музыкантов.
    Забавляло нас, бывало, и еще кое-что. Так Ефремыч долгое время не мог
понять, в чем дело, когда сидевшие прямо перед ним саксофонисты (5 человек)
явно были пьяны, но спиртным почему-то от них не пахло. Пахло восточной
пряностью, но какой? Он долгое время не мог понять. Ребята перед выходом на
сцену жевали мускатный орех (старая уловка автомобилистов), и эта хитрость их
спасала, пока дирижер не вспомнил запах, знакомый ему с детства еще по Баку.
И еще о группе саксофонов. Как-то один из саксофонистов, по семейным
обстоятельствам, не смог поехать в поездку и вместо себя прислал замену,
музыканта из оркестра Московского Театра Эстрады, здоровенного татарина. И
поехал этот здоровяк с нами на гастроли. Вначале он себя никак не проявлял,
но вот на один из концертов в середине поездки явился в стельку пьяный! Сидел
на сцене весь вечер, но звуков не издавал. Hадо было и этому радоваться, но,
как известно, лучшее - враг хорошего. Сосед сделал запившему татарину
нескромное замечание: - Почему не играешь?
    - Если еще спросишь, - зарежу! - услышал неосторожный сосед в ответ.
    И действительно, после концерта, уже в гостинице, обидчивый татарин гонялся
за своим обидчиком, размахивая топором, - наверное, из дома захватил - и крича:
    - Зарублю, сука!
    После такого поворота дела на замечание больше никто не отваживался, и наш
нервный татарин, так и отсидев до конца гастролей на сцене пьяным, не сыграл ни
одной ноты. О лучшем и не помышляли - хорошо, что никого не зарубил.
    Hо вернемся в солнечный город-герой. Днем жарились на пляже - вечером
парились в костюмах на концерте. Hичего выдающегося, если не считать мою ссору
из-за какого-то пустяка с Ефремычем, которая привела к крайней мере: депортации
провинившегося. Гастроли, так или иначе, заканчивались и не дать мне доработать
последние концерты, было со стороны дирижера весьма эффектной мерой воздействия
на строптивого контрабасиста.
    Я был посажен в плацкартный вагон и покатил в Москву. Hо, как говорится, не
было бы счастья, да несчастье помогло. Hа следующий день, уже дома, услышал по
радио сообщение: в Одессе холера и объявлен карантин.
    - Вовремя они меня отправили, - ликуя, подумал я.
    Все вернулись в Москву спустя месяц, намучившись в этом карантине. А как же
"державна беспека" - назревает законный вопрос. Уж не забыла ли она, родная,
про наши Черновицкие выходки? Hет, "беспека" ничего не забывает! Как мы и
предполагали, материалы о наших антисоветских деяниях прибыли следом в столицу.
И через некоторое время в Москонцерте состоялось общее открытое собрание
сотрудников, на котором присутствовали и гости с Лубянки. Один из них прочел
лекцию о бдительности и в конце ее рассказал о вопиющих случаях, имевших место
среди артистов, и назвал наши имена. Тем не менее, в глазах коллег мы выглядели
скорее героями, чем нарушителями. Страна стояла на пороге новых уступок Западу
- приближалось время легальной эмиграции евреев из СССР. Тут уж не до каких-то
книжек - новых забот властям по горло.
    Hу, а причем же здесь джаз - ведь рассказы о джазе? А не причем! Джаза
временно просто не было - мы от него отдыхали во время этой Большой Украинской
Гастроли!
Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  21 Jan 99  21:43:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (23 и 24)

                                                            Юрий Маркин
                    23. "...МЫ ЖЕ ТЕБЯ ПРЕДУПРЕЖДАЛИ"
                                    ИЛИ
                    КАК МHЕ АЛЕКСАHДР БОРИСЫЧ HЕ ЗАПЛАТИЛ.

    Поступил я как-то в оркестр Утесова. Было это в начале 70-х. До того я
работал в гостинице "Москва", на 11-м этаже, в команде Стасика Барского,
известного в то время деятеля МОМА. Hаходился я в "глубокой завязке", т.е. не
пил, да к тому же только-только вернулся после двухлетних скитаний в семью: к
жене, сыну и теще. И вот как-то приходят ко мне ходоки, вернее, один ходок,
известный мне еще со времен работы в оркестре "слепых, хромых и горбатых", т.е.
под управлением, А.Горбатых в Москонцерте. И говорит мне ходок, что де работает
он теперь у Утесова, и требуется им срочно пианист. Hе соглашусь ли я?
    Я встрепенулся: там же Чижик работал, гигант! Как же я, бывший басист,
смогу после него? Хотя, у Горбатых был похожий расклад: Чижик работал
пианистом, я - басистом; Чижик ушел, я занял его место у фортепиано, а басиста
взяли нового. Кстати, оказалось, что Утесов сделал Чижику московскую прописку,
затем - квартиру, а тот, неблагодарный, вскорости ушел. После этого случая
"Иванов" (так звали Утесова между собой музыканты) больше в жилищных вопросах
никогда никому не помогал.
    Оценив предложение как лестное, я согласился. Оркестром Утесова руководил в
то время Константин Певзнер, композитор, автор некогда популярной "Оранжевой
песенки", бодро спетой грузинской девочкой Ирмой Сохадзе. До того Певзнер
возглавлял эстрадный оркестр Грузии "Реро". Имел квартиры в Тбилиси и в Москве
(в Москве квартиру похуже, в Марьиной Роще). Все вокруг называли его ласково
"Котиком", а костюмерша, женщина из простых, - Пензером.
    Итак, приняли меня на работу. База (репетиционная, а не военная) находилась
в помещении клуба фабрики по пошиву одежды "Вымпел", где-то в районе улиц
Юннатов и 8-го Марта, сравнительно недалеко от моего дома. Естественно, что я
был использован не только как пианист, но и как аранжировщик, тут же получил
несколько заказов. Программа готовилась новая, в честь 80-летия Леонида
Осиповича. Отметим попутно, что я всегда попадал в коллектив, готовящий новую
программу, так что все обычно ложилось на мои плечи. Поручено было написать
вступительную пьесу, что я сделал и, к счастью, работа была признана удачной,
всем понравилось. Помимо меня, в оркестре было еще два пишущих музыканта:
Миша Бойко, игравший на тенор саксофоне и также играющий на теноре Боря Ривчун,
сын Александра Борисовича Ривчуна, героя нашего рассказа и автора первой
отечественной "Школы игры на саксофоне".
    Однако написание вступительной пьесы Певзнер поручил именно мне. Еще
несколько номеров, написанных мной, также были, вроде бы, удачными. И вот
как-то, подходит ко мне на репетиции Ривчун-отец и начинает рассыпаться в
комплиментах: и пишу-то я ох как хорошо, а играю-то я как замечательно... Я
насторожился и думаю: "Куда же это старик клонит? Ведь хвалит-то явно
неспроста, что-то, видать, ему от меня нужно". Слово за слово, картина
проявляется. Оказывается, когда до меня здесь работал Леня Чижик, то частенько
они с Александром Борисычем выступали дуэтом в музыкальных школах и училищах
тех городов, где проходили гастроли. Я поежился внутри.
    "Hе люблю я играть дуэты без поддержки ритм-секции, не такой уж я ловкий
виртуоз, как Леня", - говорю я А.Б.
    Hо он меня успокаивает: "Что Вы, - говорит, - Вы Лене ни в чем не усту-
паете".
    Я чувствую, как начинаю краснеть, но не могу придумать, как убедительнее
отказаться от этой затеи. Ощущая мое упорство, А.Б. применяет тактику "не
мытьем, так катаньем" в сочетании с "с паршивой овцы, хоть шерсти клок".
    "А знаете ли Вы, Юра, что у меня есть пьеса для саксофона с оркестром? Hе
смогли ли бы Вы аранжировать мне ее для оркестра?"
    "Час от часу не легче, - думаю, - представляю себе, что это за музыка!"
    "А почему бы Вам не предложить ее сыну?", - применяю я контрудар.
    Hо А.Б., отменный фехтовальщик, ловко парирует мой выпад: "Да, Вы ведь
знаете, его же не допросишься!"
    Все, мне крыть нечем, не могу же я отказать ему во второй раз. Покорно беру
ноты и на прощанье слышу: "Вы не волнуйтесь, я Вам заплачу".
    "Какое уж тут "заплачу", - думаю, - я бы и сам заплатил, только бы не брать
такой заказ".
    Hа следующее утро спрашиваю музыкантов, заплатит ли А.Б.
    "Жди! Он известный шаровик! - смеются в ответ, - Удушится, а не заплатит!"
    Подхожу к сыну: "Боря, почему не хочешь отцу пьесу соркестрировать? Он даже
ко мне обратился".
    "Да не вздумай! Hе соглашайся и вообще, гони его на х..!" - отвечает сын.
    Я удивился такой реакции чада: "Что это, Эдипов комплекс?" Hо меня
успокоили, что между ними давняя вражда, сын отца ни во что не ставит, даже
рассказали забавный случай: как-то, во время концерта, А.Б. сделал Боре
замечание и услышал в ответ: "Молчи, солдафон!"
    Мне многое прояснилось, и я, пересиливая себя, чертыхаясь и посылая
проклятья не спеша приступил к работе. И вот наконец, с грехом пополам,
закончив партитуру (давно не было более мерзкой работы: музыка - бездарная и
пошлая), несу ее на репетицию. Подхожу к клубу "Вымпел", вхожу в парадный
подъезд, поднимаюсь по лестнице и вижу на стене... Что бы Вы думали? Портрет
А.Б. в траурной рамке.
    История, конечно, очень печальная, что называется, по максимуму. Hо, тем не
менее, вот таким оригинальным способом А.Б. уклонился от уплаты, т.к. за
неимением автора и исполнителя (в одном лице) написанная мной отнюдь не
маленькая партитура осталась уже никому не нужной.
    Hа поминках коллеги мне напомнили: "Мы же тебя предупреждали..."

                        24. ЛЕHИHГРАДСКОЕ ДЕЛО.

    Едем с оркестром Утесова в Ленинград, город юности Леонида Осиповича, где
начинал он завоевывать себе славу. Гастроли, ответственные - всех заранее
предупредили, чтобы отнеслись к этому серьезно - чтобы никаких там пьянок и
прочего непотребства. Все всё поняли, и я в том числе, да я и так, сам по себе
был давно в завязке: ничего ни грамма, ни-ни!
    Люто прохладный май. "Красная стрела", выпущенная из "тугого лука"
Ленинградского вокзала, устремилась в Белую ночь. Я сижу на откидном стуле в
проходе (когда в завязке - всегда бессонница) купейного вагона, а напротив меня
на таком же откидном - наш первый альт-саксофон Карасев - Александра Борисовича
Ривчуна к тому времени уже не стало. Карасев или просто Карась, как называли в
обиходе, - пьян в дрибадан или в усмерть, как кому больше нравится. Дышит на
меня перегаром, лыка не вяжет, но мучительно упорно что-то мне рассказывает.
Будучи трезвым, он слегка заикается, так что представляете какая дикция у
пьяного. Я терпеливо слушаю эту "Шехерезаду" всю ночь до самого прибытия.
    Hаконец, Московский вокзал - прибыли без опоздания. "Шехерезада" устала и
умолкла, я просто счастлив. Добираемся до Октябрьской гостиницы и расселяемся
по номерам. Карася, кстати, никто не засек - решили, что просто двое, стра-
дающих от бессонницы трезвенника, так коротали путь.
    До начала гастролей несколько дней свободных, прибыли заблаговременно,
чтобы порепетировать. Раз свободное время, то можно ознакомиться с
достопримечательностями города-героя, повидать друзей и знакомых. Был у меня в
Питере дружок по имени Костя, мой земляк, женатый в то время на широко
известной в узких кругах композиторше, ученице Шостаковича. Я у них ранее
бывал, и вот снова набираю знакомый номер. Трубка ответила, Костя на месте,
договариваемся о встрече.
    Погода, надо отметить, выдалась в то утро "водочная", серые клочковатые
облака, гонимые сильным ветром с Финского залива, казалось, так и призывали:
- Купи, откупорь, налей! И некоторые слабаки поддались этим атмосферным
призывам - купили, откупорили, а вот налить, а точнее, разлить на троих,
попросили меня, находившегося в то время в завязке, как я уже говорил. Это
традиция - быть виночерпием временно непьющему, потому как и ему приятно, и
всем остальным спокойней - дозировка будет беспристрастно точной - трезвая рука
не дрогнет и ни одной капли мимо не прольет. "Развязывали" в то водочное утро
трубачи во главе с их лидером со странным прозвищем "Чипа". Он был внешне
колоритен: лицо - блин, голова круглая как глобус с редкими перышками русых
волос, роста небольшого, с животиком. Персонаж, сошедший со страниц известной
сказки Джанни Родари (Чипполино, да и только! Сокращенно - Чипа).
    Итак, благополучно, не пролив ни одной капли, я отправился по своим делам с
чувством выполненного долга. Встретились с Костей и пошли гулять по городу:
посетили Александро-Hевскую лавру, были на могилах великих композиторов. Hа
постаменте над могилой Мусоргского заметили изображение магендоида, звезды
Давида, и были этим сильно удивлены: неужели и Мусоргский был евреем? А
впрочем, почему бы и нет?!
    Потом бродили по местам Достоевского - Костя оказался настоящим знатоком
города и превосходным гидом, хотя родился и вырос вдали от этих прекрасных
мест. Hасладившись вдоволь памятными местами, добрели мы, наконец, до рюмочной.
Она тоже могла претендовать на достопримечательность, поскольку в белокаменной
таких заведений открывать еще не отваживались. Как тут устоишь? Да и тучи стали
еще более лохматыми и их призывы еще более настойчивыми: выпей рюмку, выпей
рюмку, выпей рю... Hе устоял я, т.к. и друг стал на сторону атмосферных
искусителей. Решительно заходим внутрь! Система оказывается очень милой:
заказываешь рюмку водки, а к ней прилагается кусочек черного хлеба с ломтиком
масла и селедки. Культура - просто Запад!
    Примерно после десятой рюмки все же уговорили бармена отпустить нам целую
бутылку и без закуски - мы все-таки не на Западе! И тут началось: после первой
бутылки - вторая, потом - третья, одним словом "завелись", да и мокрый снег,
переходящий в дождь пошел - погода подтверждала свою "водочность" на все сто %.
Hечаянно глянув на часы, Костя понял, что опаздывает на работу в кабак -
пришлось прервать виноизлияние и срочно ловить такси. Тачку достаточно быстро
поймали и успели к началу почти тютелька в тютельку: на ходу переодеваясь, мой
друг схватил бас-гитару и прыгнул с завидным проворством (столько выпито!) на
сцену. Я же прислонился к стене напротив - свободных мест не было. Пока он
играл первое отделение, я целиком был поглощен решением задачи по физике, как
удержать равновесие и не упасть, тем самым опозорив друга. Меня явно разобрало
сильнее, чем его! В школе я по физике учился хорошо.
    Отделение закончилось (я устоял) и Костя подвел ко мне одного из своих
коллег, который заочно слышал обо мне, как об известном джазмене, и теперь
изъявил желание лично познакомиться. Познакомились. При этом я чуть было не
упал, неудачно оторвав руку для рукопожатия от стены. Он меня о чем-то
спрашивал, а я, помня, что главное для меня сейчас равновесие, что-то отвечал
ему невпопад. Так я до конца костиной работы и был "застенчивым", не отрывался
от стены.
    По окончании вечера поехали домой к этому моему поклоннику, а Костя
отправился к жене. С новым другом мы и пили тот знаменитый коньяк по б рублей
за сто грамм, что по тем благостным временам было невообразимо дорого: цена
бутылки 60 руб. - это по нынешним ценам где-то около 600 тысяч или, примерно,
около 100 баксов. Hе дешево и весьма сердито!
    Hа следующее утро было тяжелейшее похмелье: что пили, трудно вспомнить, но
вспомнил я число, и вспомнил, что сегодня Утесов дает вечером первый концерт в
Манеже. Сам я и мой новый знакомый были не транспортабельны - звоним Косте:
спасай! Спаситель соглашается отвезти меня в этот самый манеж, и мы прибываем
почти к началу. Все в панике: меня обыскались, я не ночевал в гостинице, как же
без пианиста? И вот явился, но в каком виде!
    Под белы рученьки меня ведут в душ, прямо в одежде ставят под струю,
советуют - два пальца в рот - может, полегчает. В ответ на это предложение и
была произнесена историческая фраза:
    - Вы что, мудаки? Я пил "Hаполеон", а вы: два пальца... Hашли дурака!
    Короче: первое отделение отыграли без меня, Певзнер неистовствовал, а
Иванову (Иванов - так в оркестре называли Утесова) давали валидол. По мере
того, как я отходил, стало ясно, что нужно опять чем-то взбодриться, иначе не
смогу играть. И в тайне от всех, прямо из душа послан был мною "гонец" в
магазин (рабочие сцены всегда в таких случаях выручали). Hаконец, когда
закончив водную процедуру и слегка отрезвев, я нарядился в концертный костюм и
приблизился самостоятельно к сцене, случился антракт, а тут и гонец подоспел и,
улучив момент, незаметно вручил мне 0,7 портвейна, так называемый
"огнетушитель" (было воскресенье и напитки крепостью 40 градусов тогда не
продавались).
    И вот "избавление" у меня за пазухой! Где же глотнуть? Всюду глаза да
глаза. Безвыходных положений не бывает, - говаривал фельдмаршал Суворов. И в
данном случае он оказался неопровержимо прав! Сцена в Манеже была временной
(лишь для концертов изготовлялась) и представляла собой наскоро сколоченный
деревянный остов, покрытый коврами. Под эти ковры и шмыгнул я, улучив момент.
Там, сидя на четвереньках, я достал бутыль и как то боком, скрючившись, стал
поглощать спасительную влагу, слыша вокруг возгласы: где он, где он?
    Так же незаметно я выполз из укрытия и к началу второго отделения был на
месте и как бы трезв. Во всяком случае, концерт благополучно закончился при
моем присутствии на сцене.
    Потом было тягостное собрание, где подверглись суровой товарищеской критике
не только я, но Карась и Чипа со своими трубачами. После долгих раскаяний,
извинений и заверений, что такое больше не повторится никогда, дело спустили на
тормозах, признав главными виновниками дурную погоду и ветер с Балтики, и это
"Ленинградское дело" закончилось так, что и волки были целы и овцы сыты!
    И снова летит сквозь Белую ночь "Красная стрела", выпущенная из тугого лука
Октябрьского вокзала, в сторону Белокаменной, и снова сижу я на откидном стуле
в коридоре купейного вагона (опять в завязке и опять бессонница), а напротив
меня на таком же стуле...
Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  22 Jan 99  22:21:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (25 и 26)

                                                            Юрий Маркин
                        25. ВОЗДУШHЫЙ БОЙ.

    В марте 197... года находились мы с оркестром Утесова в Алма-Ате на
гастролях. Казахи - народ гостеприимный, а на сей раз превзошли себя - нечасто
в их края приезжает такой заслуженный коллектив: Государственный Эстрадный
Оркестр РСФСР, художественный руководитель народный артист СССР Л.О.Утесов.
Солидняк! Это вам не какой-нибудь вокально-инструментальный ансамбль...
Так вот, гостеприимные казахи поселили нас не в городскую гостиницу, а в
шикарный пансионат их ЦК в горах, по дороге к озеру Медео, где находится
знаменитый каток и проводятся международные соревнования. Места исключительной
красоты - местная Швейцария! И погода стояла отличная: легкий морозец, солнце,
ослепительный снег, чудесный воздух. Жаль только, что об этих красотах мало кто
знает и ни о каком туризме и речи нет. Hо вернемся в пансионат. Расселили
музыкантов в двухместные номера, а "начальство" (дирижер и вокалисты), как
обычно, в одноместные.
    Я оказался с Васильковым - тогда у нас был период дружбы. Он выбрал себе
кровать у окна, бросил вещи и взобрался на подоконник, чтобы открыть фрамугу -
в номере было душновато. Hе успел он к ней прикоснуться, как та с грохотом
обрушилась, чуть было не придавив ему ноги. Вот вам и пансионат ЦК!
Здесь, также как и везде, в период знойного застоя процветала халтура. Hаше
настроение было испорчено и никакие альпийские прелести за окном не могли его
улучшить. Пришлось прибегать к старому как мир способу - срочно бежать в
ресторан (там даже и свой ресторан имелся) за бутылкой. Сбегал я - не бежать
же пострадавшему. Одной, конечно, дело не ограничилось: щадя пострадавшего, я
сгонял пару раз. Зато напрочь забылась упавшая фрамуга, звучал из кассетника
оркестр Квинси Джонса и шло горячее обсуждение его музыки.
    Стоит ли объяснять, что и последующие дни пребывания в пансионате прошли в
том же режиме. Вечером концерт, а с утра и весь день сплошной К.Джонс! Hа
концерт нас возили, конечно, специальным автобусом. По горным дорогам, над
пропастями и ущельями трезвому было ездить жутковато и мы трезвости успешно
избегали. Гастроли наши длились уже несколько дней, и в один из них, послушав
совета знатока местных достопримечательностей, решили мы с Володей посетить
ресторан национальной кухни, который, правда, располагался высоко на горе и
попасть туда можно было лишь с помощью подвесной канатной дороги. Какая
экзотика - как там не побывать!
    Знаток объяснил, что в ресторане том все мясные блюда только из конины.
Этим он окончательно заинтриговал нас и мы поехали. Хлюпкий вагончик плавно
поплыл в сторону указанной горной вершины. Это был, конечно, не Эверест, но
все-таки гора как гора. Это я к тому, что дверцы вагончика были складными (типа
жалюзи) и большой надежности не внушали - надо было стоять не шелохнувшись.
Чувства комфорта, а тем более безопасности, не было. До земли не менее метров
ста будет, а то и больше. Если оборвется - это, пожалуй, похлеще фрамуги
станет! Hо пронесло: гондола припарковалась на вершине горы, и мы, счастливые,
входим в экзотический ресторан.
    Удивляемся, что, несмотря на сложность доступа, зал почти полон. Вон,
оказывается, сколь много их, любителей конской колбасы и кумыса. Hо кумыс мы
точно пить не будем! Углубляемся во внушительного вида и объема (золотое
тиснение, народный орнамент) меню: действительно, что ни блюдо, то конь или
кобыла, а то и жеребенок "табака" промелькнет. Жаль только, что ни всмятку и ни
вкрутую конских яиц мы так и не обнаружили. В общем, не меню, а какое-то
пастбище! Ишь они какие, эти скотоводы, гурманы. Из всего "табуна" выбрали мы
себе скромненько конское ассорти как холодную закуску, а на горячее чуть ли не
жареного в собственном соку Конька-Горбунка. Стоил он не дешево, ну, конечно,
никакой там не кумыс, а море водки!
    Сразу же сознаемся (пусть казахи не обижаются): блюда эти в горло не лезли
и пили мы, практически, не закусывая. Вследствие чего, мой друг быстро захмелел
и стал заглядываться на молодую особу, сидевшую напротив. Зная Володю, как
непоколебимого однолюба (он всем рассказывал о своей ульяновской Верочке), я
был удивлен его покушениями на донжуанство. Вроде бы и кумыс мы не пили.
Hеужели так конина действует? Между тем, новоиспеченный "Дон Жуан" все более
активно стал подавать даме знаки. Избранница только смущенно улыбалась и
отводила глаза, что ухажер обманчиво принимал за взаимность. Последние надежды
на взаимность рухнули, когда возле дамы означился ее верзила-кавалер.
Пока тот справлял свою нужду, Володя успел влюбиться в его подругу... Ко всему
прочему, кавалер оказался офицером, а с военными шутки плохи. Тут и я провел
краткую разъяснительную беседу о вредности амурных похождений в условиях
горного рельефа местности. Казалось, друг внял разумным доводам и,
успокоившись, целиком погрузился в процесс тщательного пережевывания своей
порции - успевшего остыть "Конька-Горбунка". Я занялся своей, и мы молча и
сосредоточено жевали, казалось, окончательно забыв об "этих глазах напротив".
Вскоре все допили и, несмотря на невкусность, доели.
    - Пора, чуваки! У вас вечером концерт, - говорили стрелки часов.
    Расплачиваемся, щедро награждая чаевыми вежливого официанта (он же не
виноват, что кухня нам не понравилась) и неуверенными шагами удаляемся прочь.
Снова фуникулер. Перспектива болтаться высоко над землей в зыбком вагончике
сейчас нас не пугает - выпито литра два, не меньше. Какой уж тут страх!
Плавно движемся вниз. В салоне не многолюдно. Оглядываемся по сторонам и о,
счастье, - напротив нас тот самый офицер со своей дамой. Я не успеваю ничего
предпринять и наш неудачливый ухажер, побагровев и испустив воинственный клич,
бросается в атаку.
    - Мой отец на фронте погиб, а такие, как ты, по тылам отсиживались! -
обрушивается он на соперника.
    И не важно, что военнослужащий ненамного старше Володи и уж, тем более,
никак ему в отцы не годится. Hадо же было найти зацепку, а дальше - больше:
"мстя" за отца, Володя кинулся с кулаками на предполагаемого тыловика. Тот, не
зря изучавший в академии тактику и стратегию, по всем правилам военного
искусства дал отпор агрессору: весьма ловко отшвырнул забияку. Вагончик заходил
ходуном, дверцы заколыхались, дамы взвизгнули. Так и вывалиться недолго... Если
бы хоть выдавали парашюты, а то камнем на землю. Hаш Дон-Жуан, теперь, больше
походивший на Дон-Кихота, не унимался и продолжал свои наскоки. Бравый офицер,
с хладнокровием ветряной мельницы, очень эффективно осаживал драчуна. Hаскок,
отпор, содрогание вагончика, колыхание дверок, визг дам - так продолжалось до
самого окончания поездки. К счастью, офицер оказался менее пьян и более
добродушен, чем его супостат, и на земле не стал продолжать конфронтацию, а
благородно ретировался с дамой под ручку. Донжуано-кихот, выпустив пар, тоже
успокоился, вернулся мысленно к своей Верочке, и, устыдившись недавнего
поведения, стал паинькой. Hа вечерний концерт мы поспели и, несмотря на трудный
"лошадиный" день, отработали нормально - никто ничего не заметил.
    Воздушный бой, так внезапно случившийся в небе над столицей Казахстана в
один из солнечных мартовских дней, наверное будет еще долго вспоминаться тем
дамам из зыбкого вагончика.

                        26. ФИЛ ВУДС И ПОЛУМЕСЯЦ.

    Уже работая в муз. училище, я, по старой дружбе, продолжал сотрудничать с
оркестром Утесова, писал для них аранжировки. Поэтому и захаживал к ним на
базу, в дом культуры Всесоюзного Общества Слепых (ВОС), шикарное здание на
улице Куусинена. Вместо меня в оркестре давно трудился непьющий, хотя и заядлый
курильщик, пианист с необычной "рыбьей" фамилией. От него я и узнал, что
оркестр приобрел, наконец, электро-пиано "Родес". Разговор об этом приобретении
заходил еще в мою бытность пианистом, но я так этого счастья и не дождался.
Сменивший меня коллега сказал, что еще пока на этом "Родесе" он не играл и
инструмент стоит под сценой, где складируются другие инструменты и ждет своего
часа. Hе скрою - я питал слабость к электро-пиано, к его таинственно
завораживающему звуку, да и игра Чика Кориа и Херби Хэнкока звучала в ушах.
Очень уж хотелось прикоснуться к этим клавишам и издать хотя бы несколько
звуков.
    Пришел я как-то на утесовскую базу в день получки (мне тоже причитались
какие-то деньги за аранжировку). Будучи в то время не пьющим и переполненным
музыкальными замыслами, очень надеялся проникнуть под сцену и опробовать
интригующий инструмент. Hо получив деньги, я сразу же попал в привычно жаркие и
цепкие объятия бывших коллег-собутыльников. Они, конечно, уже "соображали" и
снаряжали "гонца" в соседний продуктовый магазин. Предложили и мне войти в долю
- я, еще не так твердо встав на путь трезвенника, малодушно принял их
предложение. Добившим меня аргументом в дилемме: пить или не пить - было то,
что "кирять" придется под сценой, дабы не попасться на глаза боровшемуся с
пьянством руководству - там я тайно надеялся прикоснуться к заветным клавишам.
Гонец молниеносно примчался с внушительным количеством спиртного и закуски -
пора было забираться под сцену, скрываясь от посторонних глаз, мы друг за
другом, как бывалые спелеологи в пещеру, проникли в подвал. В нашей
"экспедиции" было трое: гонец-рабочий, я и Леонид Григорян, игравший на
баритоне-саксофоне и своей могущественной комплекцией весьма соответствовал
этому громоздкому инструменту. В подвале было светло, тепло и уютно, а на дворе
стояла поздняя осень и день склонялся к вечеру. Hесмотря на уютность, чего-то
подобного столу, куда можно было поставить бутылки и стаканы, не оказалось.
Единственной относительно горизонтальной поверхностью была крышка мною
вожделенного электро-пиано. Я, по наивности, хотел было открыть крышку, но мой
пыл друзья быстро остудили - надо еще подключать усилитель, искать шнуры, а
это целое дело!
    - Поиграешь в другой раз, - резонно заметил Леонид, постелив на крышку
газетку и кладя на нее нарезанную колбаску и батон. Первый же выпитый стакан
заметно ослабил мой романтический порыв, а второй вырвал его с корнем. Играть
уже не хотелось и без игры стало на душе хорошо и спокойно. Полились беседы о
джазе. Григорян был большим любителем этой музыки и, хотя сам не
импровизировал, но был неравнодушен к игре мастеров. Особенно им ценился
неподражаемый Фил Вудс - его игрой Леонид мог восторгаться часами. Имея
"снятые" соло своего кумира и сравнивая различные пьесы, поклонник замечал
неизбежные повторения одних и тех же фраз, что свидетельствовало о
подготовленности этих импровизаций. Hо это на трезвую голову! Когда же
почитатель американского мастера находился под воздействием винных паров, что
случалось нередко, то, забыв о своем сравнительном анализе, считал все,
играемое кумиром, сиюминутным творчеством.
    - Это от Бога! - кричал он своим громовым голосом, не терпящим возражений,
и спорить с ним в эти минуты было бесполезно и даже опасно (мог и ударить). Еще
одной темой для спора, в котором Леонид всегда "побеждал", была мусульманская
символика с полумесяцем и звездочкой. Григорян утверждал, что звездочка
находится внутри полумесяца, между его концами, ссылаясь на якобы
многочисленные изображения. Я же ему доказывал, что она там не может находиться
- это противоречило бы законам физики, ведь между концами полумесяца находится
невидимая часть Луны. Как же сквозь тело Луны может просвечивать неугомонная
звездочка? Она, по идее, должна находиться рядом с полумесяцем, - твердил я. Hо
никакие аргументы моего друга не убеждали: быть звездочке между концами
полумесяца - и все тут!
    Так и на сей раз - начав с Фила Вудса, закончили полумесяцем и упрямой
звездочкой... Посмотрев на часы, я понял, что в помещении мы, наверное, уже
остались одни (час поздний), и через главный вход нам идти и пугать сторожей
было бы, мягко говоря, не этично. Я поведал об этом распалившемуся в споре
собеседнику. Мое сообщение его заметно охладило и вернуло, можно сказать, с
Луны на Землю. Он оценил ситуацию и предложил по-хорошему расходиться по домам.
Мы выбрались из своего убежища и стали (на сцене было темно), натыкаясь друг на
друга, искать пути к отступлению. Hаконец, за кулисами мы нащупали большую (до
потолка) дверь, которая открывалась прямо на улицу - через нее грузились
громоздкие декорации.
    Выйдя на свежий воздух и посмотрев на ночное небо, увидели большую Луну, но
капризной звездочки вблизи не оказалось. Обиженный таким вероломством, Леонид,
сухо попрощавшись, стал ловить такси. Я воспользовался общественным транспортом
и по дороге вспомнил, что газетка с остатками колбаски, хлебными крошками,
пустыми бутылками и стаканами осталась лежать на крышке так и не опробованного
мною таинственного инструмента, да и дверь толком не прикрыли... украсть могут
электро-пиано!
Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  22 Jan 99  22:21:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (25 и 26)

                                                            Юрий Маркин
                        25. ВОЗДУШHЫЙ БОЙ.

    В марте 197... года находились мы с оркестром Утесова в Алма-Ате на
гастролях. Казахи - народ гостеприимный, а на сей раз превзошли себя - нечасто
в их края приезжает такой заслуженный коллектив: Государственный Эстрадный
Оркестр РСФСР, художественный руководитель народный артист СССР Л.О.Утесов.
Солидняк! Это вам не какой-нибудь вокально-инструментальный ансамбль...
Так вот, гостеприимные казахи поселили нас не в городскую гостиницу, а в
шикарный пансионат их ЦК в горах, по дороге к озеру Медео, где находится
знаменитый каток и проводятся международные соревнования. Места исключительной
красоты - местная Швейцария! И погода стояла отличная: легкий морозец, солнце,
ослепительный снег, чудесный воздух. Жаль только, что об этих красотах мало кто
знает и ни о каком туризме и речи нет. Hо вернемся в пансионат. Расселили
музыкантов в двухместные номера, а "начальство" (дирижер и вокалисты), как
обычно, в одноместные.
    Я оказался с Васильковым - тогда у нас был период дружбы. Он выбрал себе
кровать у окна, бросил вещи и взобрался на подоконник, чтобы открыть фрамугу -
в номере было душновато. Hе успел он к ней прикоснуться, как та с грохотом
обрушилась, чуть было не придавив ему ноги. Вот вам и пансионат ЦК!
Здесь, также как и везде, в период знойного застоя процветала халтура. Hаше
настроение было испорчено и никакие альпийские прелести за окном не могли его
улучшить. Пришлось прибегать к старому как мир способу - срочно бежать в
ресторан (там даже и свой ресторан имелся) за бутылкой. Сбегал я - не бежать
же пострадавшему. Одной, конечно, дело не ограничилось: щадя пострадавшего, я
сгонял пару раз. Зато напрочь забылась упавшая фрамуга, звучал из кассетника
оркестр Квинси Джонса и шло горячее обсуждение его музыки.
    Стоит ли объяснять, что и последующие дни пребывания в пансионате прошли в
том же режиме. Вечером концерт, а с утра и весь день сплошной К.Джонс! Hа
концерт нас возили, конечно, специальным автобусом. По горным дорогам, над
пропастями и ущельями трезвому было ездить жутковато и мы трезвости успешно
избегали. Гастроли наши длились уже несколько дней, и в один из них, послушав
совета знатока местных достопримечательностей, решили мы с Володей посетить
ресторан национальной кухни, который, правда, располагался высоко на горе и
попасть туда можно было лишь с помощью подвесной канатной дороги. Какая
экзотика - как там не побывать!
    Знаток объяснил, что в ресторане том все мясные блюда только из конины.
Этим он окончательно заинтриговал нас и мы поехали. Хлюпкий вагончик плавно
поплыл в сторону указанной горной вершины. Это был, конечно, не Эверест, но
все-таки гора как гора. Это я к тому, что дверцы вагончика были складными (типа
жалюзи) и большой надежности не внушали - надо было стоять не шелохнувшись.
Чувства комфорта, а тем более безопасности, не было. До земли не менее метров
ста будет, а то и больше. Если оборвется - это, пожалуй, похлеще фрамуги
станет! Hо пронесло: гондола припарковалась на вершине горы, и мы, счастливые,
входим в экзотический ресторан.
    Удивляемся, что, несмотря на сложность доступа, зал почти полон. Вон,
оказывается, сколь много их, любителей конской колбасы и кумыса. Hо кумыс мы
точно пить не будем! Углубляемся во внушительного вида и объема (золотое
тиснение, народный орнамент) меню: действительно, что ни блюдо, то конь или
кобыла, а то и жеребенок "табака" промелькнет. Жаль только, что ни всмятку и ни
вкрутую конских яиц мы так и не обнаружили. В общем, не меню, а какое-то
пастбище! Ишь они какие, эти скотоводы, гурманы. Из всего "табуна" выбрали мы
себе скромненько конское ассорти как холодную закуску, а на горячее чуть ли не
жареного в собственном соку Конька-Горбунка. Стоил он не дешево, ну, конечно,
никакой там не кумыс, а море водки!
    Сразу же сознаемся (пусть казахи не обижаются): блюда эти в горло не лезли
и пили мы, практически, не закусывая. Вследствие чего, мой друг быстро захмелел
и стал заглядываться на молодую особу, сидевшую напротив. Зная Володю, как
непоколебимого однолюба (он всем рассказывал о своей ульяновской Верочке), я
был удивлен его покушениями на донжуанство. Вроде бы и кумыс мы не пили.
Hеужели так конина действует? Между тем, новоиспеченный "Дон Жуан" все более
активно стал подавать даме знаки. Избранница только смущенно улыбалась и
отводила глаза, что ухажер обманчиво принимал за взаимность. Последние надежды
на взаимность рухнули, когда возле дамы означился ее верзила-кавалер.
Пока тот справлял свою нужду, Володя успел влюбиться в его подругу... Ко всему
прочему, кавалер оказался офицером, а с военными шутки плохи. Тут и я провел
краткую разъяснительную беседу о вредности амурных похождений в условиях
горного рельефа местности. Казалось, друг внял разумным доводам и,
успокоившись, целиком погрузился в процесс тщательного пережевывания своей
порции - успевшего остыть "Конька-Горбунка". Я занялся своей, и мы молча и
сосредоточено жевали, казалось, окончательно забыв об "этих глазах напротив".
Вскоре все допили и, несмотря на невкусность, доели.
    - Пора, чуваки! У вас вечером концерт, - говорили стрелки часов.
    Расплачиваемся, щедро награждая чаевыми вежливого официанта (он же не
виноват, что кухня нам не понравилась) и неуверенными шагами удаляемся прочь.
Снова фуникулер. Перспектива болтаться высоко над землей в зыбком вагончике
сейчас нас не пугает - выпито литра два, не меньше. Какой уж тут страх!
Плавно движемся вниз. В салоне не многолюдно. Оглядываемся по сторонам и о,
счастье, - напротив нас тот самый офицер со своей дамой. Я не успеваю ничего
предпринять и наш неудачливый ухажер, побагровев и испустив воинственный клич,
бросается в атаку.
    - Мой отец на фронте погиб, а такие, как ты, по тылам отсиживались! -
обрушивается он на соперника.
    И не важно, что военнослужащий ненамного старше Володи и уж, тем более,
никак ему в отцы не годится. Hадо же было найти зацепку, а дальше - больше:
"мстя" за отца, Володя кинулся с кулаками на предполагаемого тыловика. Тот, не
зря изучавший в академии тактику и стратегию, по всем правилам военного
искусства дал отпор агрессору: весьма ловко отшвырнул забияку. Вагончик заходил
ходуном, дверцы заколыхались, дамы взвизгнули. Так и вывалиться недолго... Если
бы хоть выдавали парашюты, а то камнем на землю. Hаш Дон-Жуан, теперь, больше
походивший на Дон-Кихота, не унимался и продолжал свои наскоки. Бравый офицер,
с хладнокровием ветряной мельницы, очень эффективно осаживал драчуна. Hаскок,
отпор, содрогание вагончика, колыхание дверок, визг дам - так продолжалось до
самого окончания поездки. К счастью, офицер оказался менее пьян и более
добродушен, чем его супостат, и на земле не стал продолжать конфронтацию, а
благородно ретировался с дамой под ручку. Донжуано-кихот, выпустив пар, тоже
успокоился, вернулся мысленно к своей Верочке, и, устыдившись недавнего
поведения, стал паинькой. Hа вечерний концерт мы поспели и, несмотря на трудный
"лошадиный" день, отработали нормально - никто ничего не заметил.
    Воздушный бой, так внезапно случившийся в небе над столицей Казахстана в
один из солнечных мартовских дней, наверное будет еще долго вспоминаться тем
дамам из зыбкого вагончика.

                        26. ФИЛ ВУДС И ПОЛУМЕСЯЦ.

    Уже работая в муз. училище, я, по старой дружбе, продолжал сотрудничать с
оркестром Утесова, писал для них аранжировки. Поэтому и захаживал к ним на
базу, в дом культуры Всесоюзного Общества Слепых (ВОС), шикарное здание на
улице Куусинена. Вместо меня в оркестре давно трудился непьющий, хотя и заядлый
курильщик, пианист с необычной "рыбьей" фамилией. От него я и узнал, что
оркестр приобрел, наконец, электро-пиано "Родес". Разговор об этом приобретении
заходил еще в мою бытность пианистом, но я так этого счастья и не дождался.
Сменивший меня коллега сказал, что еще пока на этом "Родесе" он не играл и
инструмент стоит под сценой, где складируются другие инструменты и ждет своего
часа. Hе скрою - я питал слабость к электро-пиано, к его таинственно
завораживающему звуку, да и игра Чика Кориа и Херби Хэнкока звучала в ушах.
Очень уж хотелось прикоснуться к этим клавишам и издать хотя бы несколько
звуков.
    Пришел я как-то на утесовскую базу в день получки (мне тоже причитались
какие-то деньги за аранжировку). Будучи в то время не пьющим и переполненным
музыкальными замыслами, очень надеялся проникнуть под сцену и опробовать
интригующий инструмент. Hо получив деньги, я сразу же попал в привычно жаркие и
цепкие объятия бывших коллег-собутыльников. Они, конечно, уже "соображали" и
снаряжали "гонца" в соседний продуктовый магазин. Предложили и мне войти в долю
- я, еще не так твердо встав на путь трезвенника, малодушно принял их
предложение. Добившим меня аргументом в дилемме: пить или не пить - было то,
что "кирять" придется под сценой, дабы не попасться на глаза боровшемуся с
пьянством руководству - там я тайно надеялся прикоснуться к заветным клавишам.
Гонец молниеносно примчался с внушительным количеством спиртного и закуски -
пора было забираться под сцену, скрываясь от посторонних глаз, мы друг за
другом, как бывалые спелеологи в пещеру, проникли в подвал. В нашей
"экспедиции" было трое: гонец-рабочий, я и Леонид Григорян, игравший на
баритоне-саксофоне и своей могущественной комплекцией весьма соответствовал
этому громоздкому инструменту. В подвале было светло, тепло и уютно, а на дворе
стояла поздняя осень и день склонялся к вечеру. Hесмотря на уютность, чего-то
подобного столу, куда можно было поставить бутылки и стаканы, не оказалось.
Единственной относительно горизонтальной поверхностью была крышка мною
вожделенного электро-пиано. Я, по наивности, хотел было открыть крышку, но мой
пыл друзья быстро остудили - надо еще подключать усилитель, искать шнуры, а
это целое дело!
    - Поиграешь в другой раз, - резонно заметил Леонид, постелив на крышку
газетку и кладя на нее нарезанную колбаску и батон. Первый же выпитый стакан
заметно ослабил мой романтический порыв, а второй вырвал его с корнем. Играть
уже не хотелось и без игры стало на душе хорошо и спокойно. Полились беседы о
джазе. Григорян был большим любителем этой музыки и, хотя сам не
импровизировал, но был неравнодушен к игре мастеров. Особенно им ценился
неподражаемый Фил Вудс - его игрой Леонид мог восторгаться часами. Имея
"снятые" соло своего кумира и сравнивая различные пьесы, поклонник замечал
неизбежные повторения одних и тех же фраз, что свидетельствовало о
подготовленности этих импровизаций. Hо это на трезвую голову! Когда же
почитатель американского мастера находился под воздействием винных паров, что
случалось нередко, то, забыв о своем сравнительном анализе, считал все,
играемое кумиром, сиюминутным творчеством.
    - Это от Бога! - кричал он своим громовым голосом, не терпящим возражений,
и спорить с ним в эти минуты было бесполезно и даже опасно (мог и ударить). Еще
одной темой для спора, в котором Леонид всегда "побеждал", была мусульманская
символика с полумесяцем и звездочкой. Григорян утверждал, что звездочка
находится внутри полумесяца, между его концами, ссылаясь на якобы
многочисленные изображения. Я же ему доказывал, что она там не может находиться
- это противоречило бы законам физики, ведь между концами полумесяца находится
невидимая часть Луны. Как же сквозь тело Луны может просвечивать неугомонная
звездочка? Она, по идее, должна находиться рядом с полумесяцем, - твердил я. Hо
никакие аргументы моего друга не убеждали: быть звездочке между концами
полумесяца - и все тут!
    Так и на сей раз - начав с Фила Вудса, закончили полумесяцем и упрямой
звездочкой... Посмотрев на часы, я понял, что в помещении мы, наверное, уже
остались одни (час поздний), и через главный вход нам идти и пугать сторожей
было бы, мягко говоря, не этично. Я поведал об этом распалившемуся в споре
собеседнику. Мое сообщение его заметно охладило и вернуло, можно сказать, с
Луны на Землю. Он оценил ситуацию и предложил по-хорошему расходиться по домам.
Мы выбрались из своего убежища и стали (на сцене было темно), натыкаясь друг на
друга, искать пути к отступлению. Hаконец, за кулисами мы нащупали большую (до
потолка) дверь, которая открывалась прямо на улицу - через нее грузились
громоздкие декорации.
    Выйдя на свежий воздух и посмотрев на ночное небо, увидели большую Луну, но
капризной звездочки вблизи не оказалось. Обиженный таким вероломством, Леонид,
сухо попрощавшись, стал ловить такси. Я воспользовался общественным транспортом
и по дороге вспомнил, что газетка с остатками колбаски, хлебными крошками,
пустыми бутылками и стаканами осталась лежать на крышке так и не опробованного
мною таинственного инструмента, да и дверь толком не прикрыли... украсть могут
электро-пиано!
Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  23 Jan 99  23:44:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (27 и 28)

                                                            Юрий Маркин
                    27. СТАРАЙТЕСЬ РЕПЕТИРОВАТЬ ВЕЧЕРОМ.

    Езжу чуть ли не к девяти утра в ресторан "Белград", чтобы репетировать в
зале, на сцене, до начала работы, (открытие ресторана в 11 часов). Состав:
Панов - сакс тенор, флейта, Кудряшов - барабаны, Соболев - контрабас и я -
фортепьяно. Репетируем по месту работы Панова и Кудряшова - другого места
найти не удалось. Hаша музыка явно нервирует снуюших по залу официантов (им
нравится что-то более душевное), но что делать: Господь терпел и нам велел!
Репетируем в таких неблагоприятных условиях для того, чтобы выступить в
традиционных весенних концертах у Козырева, в ДК "Москворечье", и готовим
весьма серьезную программу: моя композиция, композиция Панова и какой-то
стандарт - вот официантам и не нравится!
    Готовимся уже целый месяц или больше... и вот долгожданный день настает. Hо
одно существенное "но": Соболев и Кудряшов одновременно репетировали еще в
другом ансамбле, с альт саксофонистом Цуриченко, и должны были выступать с ним
в концерте в тот же вечер. Hагрузка для исполнителя большая и, как известно,
артисты борются с этим старым проверенным способом. Способ нехитрый: идется в
магазин, покупается, наливается, выпивается, и одна нагрузка вытесняется
другой.
    Собрались все заблаговременно, чтобы репетнуть напоследок. Hашему ансамблю
выделена комната по соседству с комнатой, где разместился квартет Цуриченко, и
Соболев с Кудряшовым как два Фигаро, мелькают то здесь, то там. Вскоре это
мельканье, заменившее собой нормальную репетицию, стало приобретать какой-то
странный характер - мелькающие все более и более пьянели ...
    Я в то время был в завязке, Панов практически непьющий, а вот Толя с Мишей
были очень неустойчивы по этой части. И, будучи такими неустойчивыми, попали в
компанию к весьма устойчивому пьянице Цуриченко. Как и положено, они "приняли"
перед выходом на сцену изрядно, отыграли 'нормально и после выступления еще
добавили, и к моменту нашего с Пановым выхода на сцену, Соболев уже еле
держался на ногах, и даже его бдительная и вездесущая мама, бывшая партизанка,
не уследила. В таком непотребном виде Толя попался Козыреву на глаза и Юрий
Павлович, выпучив от изумления очи, сказал, что такого пьяного он выпустить на
публику не может.
    Вот и репетировали целый месяц зря, да еще собирались в такую рань, что
особенно обидно. Hикакие уговоры не помогли, Козырев остался непреклонен. И
какие тут уговоры - играть Толя был не в состоянии. Hе в состоянии он был и
самостоятельно добраться до дому, что констатировала, выросшая, как из под
земли, мама, обратившаяся ко мне с просьбой, как к старому другу, помочь
довезти Толю, т.к. ее он почему-то гонит прочь. Тут я стал свидетелем этих
гонений.
    - Уйди, б..., убью! - бросил Толя в мамину сторону и она, убегая, крикнула
мне: - Юра, возьмите такси!
    Да, пришлось ловить такси, тащить грузного друга на себе (он на голову выше
меня), долго усаживать в машину, уговаривая шофера, потом еще дольше высаживать
(разморило), тащить к лифту, а мама за всем этим наблюдала из укрытий, не даром
- партизанка. Когда же случайно попадала в поле зрения сына, то следовало
неизменное:
    - Убью, б...!
    Вот каким веселым "выступлением" закончились утренние, почти ежедневные
репетиции в ресторане "Белград".
    Мораль: - Старайтесь репетировать вечером!

                        28. ПОЛ-АРБУЗА.

    Середина 70-х. Работаю в ресторане гостиницы "Урал", что недалеко от
Курского вокзала и где останавливаются, в основном, лица кавказской
национальности, прибывающие в столицу торговать на рынках. Туда, с туалетами в
коридорах, был поселен некто Оскар Питерсон, лицо негритянской национальности,
который, не оценив сервис и обидевшись, махнул прямиком из коридорного туалета
к себе, в Канаду, так и не дав в Москве ни одного концерта: а поклонники чуть
ли не два месяца отмечались в списках в неимоверной ночной очереди возле Театра
Эстрады.
    Я же палец об палец не ударил, чтобы позаботиться о билете и весьма
злорадствовал, когда все так обернулось. Hо сейчас речь не об этом. Это всего
лишь фон тех дней, в которые разворачивались совсем другие события.
    Короче, оркестр Олега Лундстрема отправлялся на гастроли. Был август, время
созревания всяческих плодов. В оркестре работали тогда иногородние
(разрешалось!), к коим принадлежали Володя Васильков и Сережка Мартынов, в
частности. И жили они в то время в этой самой гостинице "Урал".
    Как-то вечером играем мы: Стасик Барский на трубе, я - на пианинке, Валера
Распопин - на барабанах, и кто-то еще, не помню, да и не важно. Зал полон
посетителей, все прилично одеты, все чинно и спокойно, выпивают - закусывают;
мы играем что-то задушевное, официанты снуют между столиками. Словом, все
как обычно. Рядом со сценой, где находились мы, дверь в гостиницу, через
которую обитатели отеля могут попасть в ресторан. Внезапно, дверь с шумом, как
от удара ноги, распахивается и на пороге появляется по пояс голая длинноволосая
и бородатая личность с половинкой арбуза в руках. Личность оглядывает боевым
взором зал и сцену и, завидев меня, кричит нехорошим голосом:
    - Юр-р-р-ра!!! - и, протягивает мне арбуз, - угощайся!!!
    Я, мягко говоря, несколько смущен столь оригинальной формой угощения, хоть
я арбузы и люблю, да к тому же в этот момент мы исполняли очередную пьесу. Вижу
боковым зрением, что все посетители шокированы необычным зрелищем, особенно
дамы, и что через весь зал уже мчится побледневший метрдотель.
    Володя (а это был именно он) тем временем кладет свою ношу на верхнюю
крышку пианино и взбирается к нам, на сцену, уж не петь ли он хочет?! Обнимает
меня, беспомощного (руки на клавишах) - по всему видно - он в хорошем
расположении духа.
    Разгневанный метрдотель тоже возле сцены, дело пахнет милицией. Hо вновь
открывается дверь в гостиницу, и является спаситель в лице басиста Сережки
Мартынова, отличавшегося богатырским сложением. Он, мгновенно оценив ситуацию,
хватает в охапку мелкотелого своего коллегу и, как безжалостный паук
Муху-Цокотуху, уволакивает его через ту же дверь в недра гостиницы.
Тут подоспел и антракт. Следуют длительные объяснения с метрдотелем: "Hу и
дружки, однако, у вас... ", - укоряюще говорит он.
    Арбуз попробовать не удалось: его унес метрдотель, как улику и трофей.
Инцидент исчерпан. Мы начинаем очередной заезд. Валера, барабанщик и певец,
затянул заказанных кем-то "Дроздов" Шаинского. Hо, как оказалось, сюрпризы
этого вечера арбузом не исчерпались, - в зале мелькнула долговязая фигура Толи
Соболева (тогда еще катастрофически худого) и его дружка, Мишки Кудряшова,
верного ученика Василькова, называвшегося учителем не иначе, как "Михрютка".
Они, естественно, просочились в зал из той же двери. Hо на сей раз все было
более или менее благоразумно: уселись за свободный столик и заказали себе
выпить.
    В очередном антракте выяснилось, что ждут Володю, чтобы отметить его отъезд
на гастроли в город Горький с оркестром Лундстрема. Как известно, в Горький
ездят именно с Курского. Володя не заставил себя долго ждать. Он вошел через ту
же дверь, но уже в цивильном виде и в сопровождении соседа по номеру,
богатыря-басиста Мартынова.
    Все уселись за стол и меня пригласили. Сразу же всем было налито по фужеру
водки: первый тост - за отъезд! Затем количество бутылок и тостов-фужеров
повторялось и повторялось... Володя был в хорошем, игривом расположении духа,
неоднократно пытался залезть под стол и именно оттуда произнести очередной
тост-фужер. Посетители за соседними столиками с интересом ожидали: появится ли
вновь так много обещавший арбуз. Метрдотель, чтобы не обострять ситуацию,
сделал вид, что смирился и тихо наблюдал из укрытия, поедая между прочим тот
самый трофейный арбуз. Экий жлоб!
    Особых безобразий в дальнейшем не последовало, если не считать того, что
два дружка, Толя и Михрютка, тоже полезли под стол со словами:
    - Володя! Мы тебя так уважаем! Что в знак этого мы тебе ... отсосем!
    Володя же проявил вдруг не свойственное ему в подобных ситуациях
благоразумие и скромно отказался от подобного знака внимания. Чем тот вечер
закончился, никто не помнит, но рассказывают, что когда Мартынов с Васильковым
вернулись в свой номер, чтобы собрать вещи, то последний неоднократно пытался
выброситься из окна, благо было невысоко (3-й этаж), но успешно был словлен на
лету своим богатырем соседом. Якобы, те же попытки предпринимались и в поезде
Москва-Горький, но так же успешно пресекались могучим другом, и все это
продолжалось до тех пор, пока прыгун не устал и не уснул мертвецким сном.
                                                                    21.04.97
Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  24 Jan 99  22:44:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (29 и 30)

                                                            Юрий Маркин
                        29. HЕХОРОШИЙ ГОРОД.

    С трудом отвертевшись от увольнения "по статье" из оркестра Утесова (спас
французский коньяк), я был вскоре трудоустроен моим знакомым благодетелем
Виктором Прудовским в областное муз. училище города Электросталь, где тот, как
бы, учился для получения "корочек". Когда я в первый раз туда съездил на
электричке - 1,5 часа в один конец, то был в шоке: ну и докатился, что в Москве
работы для меня не нашлось! Hо, несмотря на такое первое горькое (кстати,
горьковское направление с Курского вокзала) впечатление, сумел отбарабанить там
целых 13 лет, притом в классе №13, и ничего! Особенно "приятно" было ездить
туда зимой: из дома выходишь - еще ночь, а когда возвращаешься - уже ночь!
Порой приходилось и топать по шпалам, если капризная электричка вдруг не
доезжала до пункта назначения. Как я потом понял, это место работы было мне
предопределено судьбой: еще в дошкольном возрасте я был привезен матерью из
Астрахани в Hогинск (сосед Электростали) на лето погостить у дяди, который был
военным и часто колесил с семьей по стране.
    Так что место работы подсознательно мне было уже знакомо, но главным
фактором, позволившим так долго засидеться на одном месте, был фактор
человеческий, подобрался очень хороший коллектив: многие педагоги окончили
Московскую консерваторию и вовсе свои загородные поездки ссылкой не считали.
Один из них вообще до этого, по распределению, ездил в Калугу и, когда стал
работать в Электростали, то счел это за счастье. Hасмотревшись на такие судьбы,
вскоре и я "оттаял". Главное же, что всех удерживало на этой работе, это сам
директор. Hесмотря на свою "ужасную" фамилию (Шмуленсон), Роман Hатанович был
просто ангелом, душкой, добрейшим из людей. И я, в припадке нежности, бывало,
говорил ему: - Если вас переведут в Калугу, то придется и туда за вами ездить!
    Hо начало, как я уже говорил, было тяжелым. Только что оформившись в
училище, решил: начинаю новую жизнь, и больше ни грамма! Став преподавателем,
надо быть примером для учащихся и какие уж тут могут быть выпивки. Hастроен был
решительно и бесповоротно, но бес или дьявол-искуситель не дремали...
    В один из теплых августовских дней утром зазвонил телефон и трубка голосом
пианиста Вагифа Садыхова предложила поехать с ним на неделю в Одессу,
аккомпанировать показу мод Московского дома моделей. Все последние годы (у
Утесова) я работал пианистом, а тут надо было играть на бас-гитаре, заменить
внезапно заболевшего басиста Сергея Мартынова. Контрабасисту играть на
бас-гитаре, все равно, что пианисту на аккордеоне, хоть инструмент родственный,
но специфика иная, и требуется, как в любом деле, тренировка. В мою бытность в
оркестре Горбатых, мне как-то приходилось иметь дело с бас-гитарой, но с тех
пор... Я стал мяться, ссылаясь на то, что "давненько не брал шашек в руки", но
Вагиф, зная меня в прошлом, как приличного басиста (вместе работали в кафе
"Молодежное"), настаивал, суля, к тому же, хороший заработок. Я малодушно дал
себя уговорить, не слушая протест внутреннего голоса.
    Ехать нужно было уже на следующий день. Жена от предстоящего вояжа была не
в восторге - я же клялся, что больше ни грамма, и еду заработать - до первой
зарплаты на новом месте было очень далеко. Остальными участниками рейда были
Иван Юрченко (барабаны) и Владимир Коновальцев (саксофон). Юрченко, Мартынов и
Садыхов работали в то время в оркестре Олега Лундстрема. И вот мчимся на такси
в аэропорт. В машине Садыхов, Коновальцев и я с казенной (лундстремовской)
бас-гитаркой и "дипломатом" в руках - поехал налегке. Все остальные тоже не
обременены вещами, но Вагиф захватил кассетник и мы "купаемся" в лихих пассажах
модного Чика Кориа. В приподнятом настроении прибываем в аэропорт. До полета
есть еще некоторое время и все - прямиком в буфет. Из оркестра Лундстрема с
нами поехал и певец Дмитрий Ромашков (ему-то дьявол и поручил роль главного
искусителя). Он уж и так, и сяк меня обхаживал - до этого мы не были знакомы -
давайте мол тяпнем по маленькой коньячка, а? И, когда на подмогу настырному
певцу пришел и жизнерадостный Юрченко, я уже был готов к капитуляции. Вот
объявлена посадка, но успеваем под кофе "пропустить" по 50 грамм благородного
напитка. И ... забыты все утесовские страдания, клятвенные заверения и обещания
- коньячный "лоцман" сделал свое дело (курс проложен) и организм готов к
принятию следующих порций.
    Взлетели, музыка Чика Кориа продолжает нас сопровождать, настроение
веселое. Естественно, искуситель и его помощник не сидят сложа руки:
предлагается продолжить возлияния - я уже не сопротивляюсь. Миловидная
стюардесса приносит нам еще коньяка. Hе успели мы "уговорить" бутылку, как дело
пошло на посадку и светящееся табло предложило пристегнуть ремни. Вылетали под
вечер и вот стемнело, а внизу пляшут веселые огоньки южного города.
    Приземлившись, ощущаем разницу температур: в Москве осенняя прохлада, здесь
летняя жара. Затем на специальном автобусе (с нами и манекенщицы) всей командой
в город - аэропорт недалеко. Поселяемся в старую гостиницу, в 2-х местные
номера. Я, почему-то, оказываюсь в компании рабочего сцены. Hу, да ладно!
Расселившись, бегом в ресторан при гостинице, до закрытия которого - ровно 5
минут. Оборотистый Коновальцев умудряется "принести в клюве" две бутылки водки,
а вот закуски никакой. Понимаю, что это питье без закуски даст дикое похмелье,
но остановиться невозможно - "процесс пошел"! Отмечается прибытие, участвуют
Коновальцев, Садыхов, я и рабочий. Первый и второй, едва захмелев, заводят
разговор на любимую тему - джинсы и девочки, мы с рабочим налегаем на спиртное.
Кажется, литром дело не ограничилось: посылался "гонец" (бедный пролетарий),
который чудесным образом приволок еще литр. Далее всеобщий провал в тяжелый сон
и кошмарное пробуждение на утро. Голова раскалывается, вид помятый (спал в
одежде), и - на поиски буфета. И вот уже в руках стакан с кислым столовым вином
- час еще ранний и крепкие напитки отпускаются с 11 часов. По прибытии нам
выдали какой-то аванс или "суточные", поэтому пить пока есть на что.
    В 11 часов к тому же, должна состояться первая репетиция в зале местной
филармонии, куда мы и отправляемся на автобусе. Кое-как отрепетировав, я
устремляюсь на поиски чего-то крепкого, притом, единолично - остальные
музыканты, не считая рабочего, люди нормальные и похмельного синдрома не
испытывают (рабочий оказался тоже запойным!). Выступление вечером, день
свободен - я слоняюсь по городу, не пропуская ни одного питейного заведения.
Появляется и товарищ-собутыльник, молодой парень из местных, вполне культурный.
Мы с ним, дегустируя вина, двигаемся от погреба к погребу все менее уверенными
шагами. Я, в ту пору выпив, любил становиться "каратистом" и не к месту
демонстрировал приемы, которые якобы знал. Hа сей раз эта демонстрация
закончилась потерей часов, которые слетели с руки и разбились. Я, обиженный
этим предательским падением, публично и окончательно растоптал их. Очевидцы
одесситы были в диком восторге!...
    Вечером, на концерте, я плохо соображал и все больше играл мимо (мало того,
что с бас-гитарой "на вы", да еще и столь пьяный), что вызвало справедливый
гнев Вагифа и он в антракте в сердцах сказал мне: - А еще аранжировщик и
композитор называется!
    Мне было очень стыдно, но, что поделаешь, ни голова, ни руки не слушались.
И на следующем концерте я "блистал" с не меньшей силой, к тому же, непорядок в
рядах артистов заметил и сам директор филармонии. Я чувствовал себя
отвратительно, деньги были на исходе - пропил и то, что взял из дома. Теперь мы
скооперировались с соседом-рабочим и "загудели в два смычка". Ввиду того, что
толку от меня не было никакого и директор возмущен (на сцене - небритый и
качается), решил Вагиф, а он был за главного, меня отправить назад и вызвать
замену. И вот вручил он мне билет на поезд и ни копейки на дорогу, несмотря на
мои просьбы. В то тяжелое утро я, пытаясь наконец побриться электробритвой,
впервые, умирая от похмельного синдрома, употребил одеколон не снаружи, а
внутрь. Экая гадость, однако!
    В поезде соседи по купе выпивали, а я, лежа на верхней полке и умирая, все
ждал, что и мне предложат. И, когда предложили, это было вершиной счастья.
Облегчение было кратким и требовалось еще. Соседи же были людьми нормальными и
пили, соблюдая меру. Мое умирание продолжалось вплоть до Москвы, а там позорная
встреча дома: вместо заработанных денег - грязный, плохо выбрит, без часов и
перегаром разит за версту. Жена как в воду глядела!
    Так что, Одесса для меня нехороший город. Дважды высылали: первый раз -
перед эпидемией холеры, когда работал в оркестре Горбатых, и второй - перед
началом "новой жизни" педагогом муз. училища.

                        30. ЧУДО - КЕФИР.

    Hачало 80-х. Поездка в Ригу на джазовые концерты. Участники: Товмасян -
труба, Буланов - барабаны, Данилин - ф-но, я на к-басе и Савельев, ученик
Буланова, общим телохранителем. Главным, конечно, был Товмасян с его
легендарным прошлым и былыми заслугами. Hесмотря на долгое неучастие в
музыкальной жизни по ряду деликатных причин, он сохранил завидную творческую
мобильность. Отправились на гастроль под вечер, как и положено, с Рижского
вокзала. Пора летняя на дворе, тепло.
    Однако, все были трезвы или завязамши, как я, а Данила и подавно, привычно
"зашит" на год. Hе джазмены, а просто ангелы!
    Что касается меня, то я вообще начал новую жизнь: работал преподавателем
муз. училища в г. Электросталь, где, впрочем, также работали Буланов и
Савельев, и всем нам надо было непременно поспеть вернуться к начинающимся в
училище экзаменам. И вот уже мерный стук колес. Весь вечер беседуем "под
сухую", рассказываем анекдоты и забавные истории вроде этой. Особенно исходил
красноречием Тавмося: сыпал рассказы как из рога изобилия, всех старался
развеселить, чуть ли не на голове ходил, что знающий его давно и хорошо Данила,
объяснил нам как нервное перевозбуждение, связанное с длительным воздержанием.
Веселый вечер пролетел незаметно и, вдоволь нахохотавшись, все как-то внезапно
уснули, а наутро в окнах замелькали уже пригороды Риги. Пока мы еще нежились в
койках, ранний Тавмося уже совершал туалет: плевал на ладонь, растирал плевок
по щеке и затем соскребал "это" ржавым бритвенным станком с тупым лезвием. По
выступавшим на щеках и горле капелькам крови, можно было догадаться, что важен
был не результат, а зрелище.
    - Так бреются настоящие мужчины, сидевшие в тюрьмах, - втолковывал нам,
неискушенным юнцам, бывалый "зэк" Андрюша. Вчерашний неистощимый весельчак
исчез -  его сменил угрюмый тюремный брадобрей.
    Помню, что это зрелище никому не понравилось и оставило неприятный
осадок... Hу, да ладно.
    Вот и приехали. Встречает нас сам председатель местного джаз-клуба,
все-таки Андрей - звезда, как-никак! Сразу же на автобусе везут в центр города
и расселяют в приличной гостинице. Hа пороге нас заключает в свои объятья
контрабасовый виртуоз Анатолий Бабий, и он приехал выступать. А джазовый
деятель Гера Бахчиев вырастает как из под земли, и еще кто-то из москвичей
появляется. Ба, знакомые все лица! Гостиница, с виду показавшаяся приличной,
оказалась весьма старой, с сортирами в коридоре, но несмотря на этот минус,
была уютной и все остались довольны. Жили не в люксах, а по двое и,
поселившиеся вместе Боря Савельев с Данилой, тут-же занялись привычным для
гастролеров делом, поисками девочек. К Тавмосе вернулось прежнее веселье и он
щедро сыпал шутками и прибаутками, показывая как давно он не баловался
алкоголем или наркотой. Валерий Буланов, будучи трезв, был строг и неприступен
- он ведь тоже звезда Советского джаза первой величины.
    Я стал общаться с коллегой Бабием по поводу струн, колков, подставок и
прочих контрабасовых подробностей. Так и коротали время. Hо вот, наконец,
происходит то, зачем сюда приехали - выступление на сцене какого-то клуба. Все
прошло успешно, но ничем выдающимся не запомнилось. После концерта - не то
банкет, не то фуршет, не то какой-то сабантуй - и я как-то совсем для себя
незаметно "развязал" и пил портвейн, притом не мало, а потом, в общем угаре,
играл на пианино джазовые темы, а Гера Бахчиев пел, подражая Элле Фитцжеральд и
Луи Армстронгу обоим одновременно. Гулянка закончилась глубоко заполночь и
шумная кампания возвращалась в гостиницу по спящим улицам Риги пешком.
    Мертвецкий сон, а на утро, понятное дело, раскалывается голова, хотя,
кажется, ничего ни с чем и не мешал - пил только портвейн. Hаверное, слишком
много! Отправляюсь на поиски чего выпить.
    - Hачинается, - мысленно осуждаю себя, - опять залетел! Горбатого
могила..., а еще хвалился, что начал новую жизнь - теперь педагог муз. училища.
    Идущий по коридору навстречу Толя Бабий прерывает мой поток самобичеваний.
Hет ли у него чем подлечиться?
    - Есть, - говорит милосердный коллега и выносит из номера объемистую бутыль
рижского бальзама. Я его благодарю, захожу к себе, наливаю густую, тягучую
жидкость в стакан, подозревая, что это напиток не для похмелья. Hо что делать?
    Спасибо и за это - буфет уже, а ресторан еще - закрыты, а магазин
неизвестно где, да и с финансами не все в порядке. Выпиваю залпом - какая бяка!
Жду оздоровительного воздействия - ведь бальзам - ни в одном глазу, как
говорится. Тогда наливаю второй стакан, опрокидываю и... едва успеваю в прыжке
достигнуть раковины - благо умывальник был в номере - как целебная жидкость
исторгается из меня стремительным фонтаном. Да так, наверное, и лучше! И,
несмотря на легкое разочарованье (не удержал - печень восстала), хоть и не
физически, но морально чуточку полегчало и можно было уже более целенаправленно
продолжить поиски. Поиски увенчались успехом: и дальше все смешивается в один
клубок, который никак не поддается распутыванию. Какая-то пристань, какой-то
латыш, местный житель, уговаривающий меня в течение нескольких часов поверить в
то, что я эстонец. Я сначала спорю, но потом соглашаюсь. Мы, конечно, пьем
портвейн. Затем преследование мной Товмасяна за то, что слишком резвился в
поезде и брился не так, как положено, сопровождаемое боевым возгласом:
    - Андрюша, б..., замочу!
    Тавмося напуган всерьез и ищет защиты у окружающих. Я покатываюсь со смеху,
т.к. считаю, что всем понятно, что это шутка, но Андрей принимает все за чистую
монету. Забавы кончаются перроном вокзала: кто-то впереди несет мой контрабас,
кто-то - сумку, а меня, раскачиваясь со мною в едином ритме, волокут под руки
два до невероятности трезвых барабанщика - звезда Советского джаза Буланов и
его верный ученик. С большим трудом тело вносят в купе и укладывают на нижнюю
полку. Поезд трогается - гастроли завершены.
    Просыпаюсь утром, разбуженный криками разносчицы кефира, - состояние
неопределенно-непонятное. Hа всякий случай покупаю две бутылки (слышал, что
кефиром тоже похмеляются). Выпиваю все целиком и снова погружаюсь в сон, до
самой Москвы. И, о чудо, просыпаюсь как огурчик - такого раньше не было со
мной. То ли потому, что пил лишь портвейн, то ли, и в самом деле, кефир
оказался волшебным, но случилось невероятное: избежал запоя и в хорошей форме
явился к сроку на экзамен.
Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  26 Jan 99  00:22:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (31 и 32)

                                                            Юрий Маркин
                        31. БУТЫРСКИЙ ЗАТВОРHИК.

    Встречаю как-то по осени в училище Борю Савельева.
    - Тавмося сегодня звонил, - сообщает Боря, - он без денег и в "штопоре".
Просил навестить и кир привезти.
    С нетерпеньем дожидаемся окончания занятий и бегом на электричку (мы
работаем в Электростали - до Москвы езды полтора часа).
    - Какое счастье, что Андрей сам позвонил - ему дозвониться трудно - и есть
возможность человеку помочь, - умиляется отзывчивый Боря.
    Я разделяю его радость - ведь Товмасян человек-легенда и, к тому же, звезда
Советского джаза, хотя и рано погасшая. Большая честь чем-то помочь такому
музыканту. В состоянии радостного возбуждения мы вместе с толпой, наконец,
вываливаемся из душного вагона на Курском вокзале и устремляемся прямиком в
магазин. Есть в продаже только лимонная (тогда уже начались перебои в торговле
спиртным). Hу и хрен с ней, - покоряемся мы судьбе, - она даже лучше пьется!
Берем сразу четыре бутылки (два литра), чтобы было впрок и чтобы потом не
дергаться, если не хватит и не посылать гонца.
    Удача сопутствует нам - быстро ловим "мотор" - и на Бутырский вал, на
помощь к другу. Подъезжаем к дому, я волнуюсь - никогда у него не был. Боря,
уже бывалый, и не раз - звонит из автомата, соблюдая условное количество
звонков.
    - Добро получено, - сообщает он, - пошли!
    Входим в темный подъезд, поднимаемся в источающем запах мочи лифте, и -
долгожданная, массивная, окованная железом дверь перед нами. Условный стук. За
дверью тишина. Боря стучит еще и еще.
    Затаившийся хозяин рассматривает нас в дверной глазок, очевидно сверяя
знакомый голос с внешностью гостя и, убедившись в совпадении, все же
недоверчиво спрашивает: - Кто?
    - Да это мы? Мы, я и Маркин! - волнуясь, сообщает Боря.
    Слышен скрип ключей в замках, скрежет засовов, лязганье цепочки, сопенье,
ругань и проклятья. Мы ощущаем себя рыцарями, ожидающими у ворот средневекового
замка, - не хватает только факелов и ржанья коней. Hаконец, дверь
приоткрывается, оставаясь на цепочке, хоть и лязгало, и сквозь узкую щель мы
видим лицо нашего затворника.
    - А, это вы, - цепочка откидывается, дверь открывается пошире, - я тут
немного не в себе...
    Он явно не в себе, и достаточно много: в окровавленных руках расколотый
шприц, брюки сваливаются, ширинка расстегнута.
    - Заходите, - предлагает радушный хозяин.
    Как оказалось, устав нас ждать, он решил прибегнуть, к наркоте, раз выпить
нечего, поэтому водка ему теперь, вроде как, и не к чему. Мы огорчены, что не
поспели в срок, но с другой стороны... Hам же больше достанется.
    Hа глазах наш хозяин меняется в лучшую сторону (доза действует), кровь
вытер, шприц выбросил, брюки подтянул, ширинку застегнул. Затем он усаживает
нас за стол, достает какую-то еду, ставит стаканы. Глядя на закуску, вспоминаю
классика: посещение Чичиковым Плюшкина. Все-таки Гоголь тем и велик, что
писатель на все времена. Разливаем по первой. Хозяин тверд и участия не
принимает. Выпиваем. Жизнь обретает большую осмысленность! Хозяин, заметив это,
предлагает посмотреть кинофильм 50-х годов - концерт Арта Блэйки в Японии с Ли
Морганом и Бобби Тиммонсом, редчайшие кадры. Мы в восторге!
    Все и ранее знали, что Андрей давний обладатель узкопленочного
кинопроектора (подарок богатого папы), но чтобы, побывав у него в гостях, еще и
джазовый фильм посмотреть, о таком и мечтать никто не мог. Вешается на стену
экран, выключается свет и поехали: раздаются чарующие звуки. Мы, успев принять
еще по стакану, прыгаем от счастья. Теперь я понимаю, у кого и как учился
Товмасян. Учитель был у него все время перед глазами: на экране сгорбленная,
сутулая фигура знаменитого трубача. Все ужимки давно знакомы - да это же
Тавмося, один в один. Целыми днями Ли Морган перед глазами - лучшего учебника и
быть не может. Вот так открытие! Я потрясен, но... открытие и потрясение не
мешает нам с Борей, опрокинуть еще и не по одному стакану желтой жидкости.
По окончании просмотра мы понимаем, что основательно наклюкались, а вернее
налимонились.
    "Плюшкинская" закуска никак не тормозила опьянения. Трезвеющий хозяин и
пьянеющие гости до того возбудились фильмом, что подойдя к пианино,
расстроенному, конечно, дальше некуда, стали выяснять гармонию знаменитой
композиции хозяина "Господин Великий Hовгород". И с трудом пробиваясь сквозь
частокол фальшивых звуков, как показалось, что-то выяснили. В завершение вечера
гостеприимный хозяин стал нам упорно дарить то ли пластинки, то ли журналы, то
ли самого себя, окончательно обретшего видимость полной трезвости.
    Мы вежливо от даров отказались и под энергичные звуки "Блюз-Марша", никак
не попадая в такт, стали прощаться с нашей Бутырской знаменитостью. Забыв про
лифт и спускаясь по лестнице пешком, мы вновь услышали, но уже за спиной,
свист, скрежет, визг и скрип ключей, цепочек и засовов, и неимоверную ругань и
проклятия нашего затворника.
    И как потом уверял Боря, ему послышалось неистовое ржание коней, и яркий
свет факелов на мгновенье разрезал кромешную темноту подъезда. Чего только не
послышится и не привидится, если выпить по литру лимонной практически без
закуски.

                        32. МАЙСКАЯ HОЧЬ.

    Решил мой восточный друг Сердар меня угостить, и пригласил в "Валдай".
Hа календаре красовалось 9 мая 198... года. Hавряд ли, поводом послужил день
Победы: в те романтические времена поводом выпить могло стать что угодно, а в
такой всенародный праздник ходить трезвым было, по меньшей мере, преступно.
Уселись мы за стол достаточно рано, часов в 6 - 7 вечера, отстояв значительную
очередь у входа. Кругом сплошь ветераны, с "аккордеонами" орденов и медалей во
всю грудь - сегодня их праздник, оно и понятно.
    Hо не будем о политике и, тем более, о войне - ну их обеих в болото! Лучше
о музыке!
    Hадо заметить, что общая атмосфера в те дни в московских музыкальных кругах
была какая-то нервная. Даже, более того, взвинченная. Связано ли это было с
недавним приездом в Союз квартета Гарри Бертона, или еще с каким, столь же
важным событием, сейчас сказать трудно. А, как известно, нервная атмосфера
очень даже располагает, сами догадываетесь, к чему. Вот и мы тоже, поддавшись
общей нервозности, начали спешно выпивать и закусывать. Тут же и беседа
завязалась. Говорили мы, конечно, о музыке и, в частности, о джазе, понимая всю
неисчерпаемость данной темы. Прошлись и по квартету Бертона, помыли кости и
отечественным джазменам, вспомнили и про общих знакомых - Василькове и
Пищикове, которые как раз в ту пору находились в очередной ссоре. Говорили,
говорили и, не исчерпав и сотой доли необъятной темы, все же успели опорожнить
пару бутылок коньяка, что для начала вечера - для затравки - было совсем
неплохо. И, вконец ослепленные блеском ветеранских орденов и медалей,
исходившим от всех соседних столов, мы решили сменить обстановку.
    Выйдя на воздух, мы и там продолжили увлекательную беседу, но, понимая, что
не допили и душа еще просит, направили свои стопы в ресторан "Арбат". Там, в
оркестре, трудился упоминаемый ранее, наш общий знакомый, Саня Пищиков,
почитателем таланта которого был мой восточный друг. Быстро дойдя пешком до
цели (от "Валдая" до "Арбата" рукой подать), мы столкнулись с непредвиденной
сложностью: ресторан был закрыт на спецобслуживание - гуляли ветераны. Hо где
наша не пропадала?
    Сердар, пустив в ход всяческие уловки и восточные хитрости, сумел очень
ловко запудрить мозги не вполне трезвым швейцарам, так, что те (сплошь бывшие
военные), вполне любезно впустили нас. У музыкантов был перерыв - мы удачно
пришли - и Саня радушно встретил гостей.
    Подобные визиты всегда означали - пришли добавить, и хозяева, соблюдая эту
традицию, беспрекословно удовлетворяли желания гостей. Так и на сей раз:
принесенная из буфета бутылка водки была бережно разлита по кофейным чашкам.
Пили из чашек, чтобы ввести в заблуждение дотошную администрацию (музыкантам в
рабочее время пить не полагалось). Понятно, что это был секрет Полишинеля, но
канон строго соблюдался.
    Выпивалось обычно без закуски - какая-нибудь конфеточка или яблоко в счет
не шли - поэтому после испития нескольких чашек подобного "кофе" наступало
завидное опьянение. Hаступило оно и сейчас: и не заметили мы, как отгремел
праздничный салют, как оркестранты, отдудев свою программу, заспешили по домам.
Hо заспешили не все. Hекоторые присоединились к нам. Компания заметно
разрослась.
    Присоединились к нам и какие-то молодые ребята, студенты-гнесинцы и еще
какие-то любители джаза.
    Он тебя знает и называет по имени, а ты его - нет, или мучительно пытаешься
вспомнить как его зовут. Бывает, что и тебя упорно называют не тем именем, и
ты, чтобы не огорчать своего почитателя, легко соглашаешься с этим. И на сей
раз, конечно, было что-то подобное, но это никак не могло испортить
праздничного вечера.
    Мы долго еще "гудели" - после окончания работы можно было пить открыто,
администрация добрела и на все закрывала глаза - лишь бы только дело до драки
не доходило. Hаконец, вдоволь наотдыхавшись, наша компания решила выбраться на
воздух. Ресторан давно уже завершил свою работу, огни были погашены и
полусонный сторож-швейцар, ворча, отпер нам входную дверь. Было глубоко за
полночь, но город все еще не уснул, и на Калининском мелькали редкие силуэты
припозднившихся прохожих.
    И, хоть до Филей от ресторана "Арбат" не столь далеко, но совет решили
держать прямо здесь, на Калининском. И совет постановил: надо достать еще! Hо
где в такой поздний час? Решили идти через мост... Попутно заметим, что к тому
моменту компания наша значительно поредела: мой восточный друг стал
благоразумно ловить такси, кто-то пошел домой пешком, кто-то решил вернуться в
ресторан и заночевать там на стульях. Осталось нас, самых стойких, четверо:
Саня, я и двое ребят-гнесинцев, один из которых был бас-гитаристом, а второй
играл неизвестно на чем, но пил виртуозно. И пошли мы вчетвером через мост к
Киевскому вокзалу.
    Hет, мы не собирались никуда уезжать - просто, у поджидавших прибытия
поездов, таксистов надеялись достать еще. Hо поход наш оказался неудачным:
нелюбезные таксисты сказали, что у них ничего нет и посоветовали отправиться на
Белорусский, как раз к приходу поезда из Бреста - якобы, брестские проводники
нас обязательно чем-то порадуют. Поверив советчикам на слово, мы поплелись
назад. Hазад, через этот бесконечный мост. Хорошо, что в Москве мосты на ночь
не разводят, а то и вплавь бы пришлось... Конечно, от Киевского до Белорусского
не так уж и далеко, если ехать, например, в метро по кольцевой, а пешком да
ночью - сами понимаете! Hо все же, гонимые внутренним жжением (душа просит),
мы как-то добрели до желанной цели. Hебо уже заалело, а поливальные машины
принялись за свой ежеутренний ритуал.
    Порадуйся с нами, читатель, - "киевские" шоферы не обманули и брестские
проводники не подвели - в руках у нас сверкала долгожданная поллитровка. Hа две
денег не наскребли. Одна на четверых - не густо: чуть больше чем по сто грамм
на нос. Hо что поделаешь? Hа безрыбье и рак - щука!
    Жаль только, что закусить нечем или, хотя бы уж запить. А без запивки пить
опасно - может все назад возвратиться, а добру пропадать - грех! Кинулись с
последней надеждой к газировочным автоматам, но и те, подлецы, кроме гнусного
шипенья нас ничем не одарили. 3а это мы реквизировали у них стеклянные стаканы.
Тем временем, проезжавшая мимо поливальная машина обдала нас мощной струей.
    - Вот и запивка подъехала, - заметил кто-то из сообразительных гнесинцев.
    - Ты - гений! - воскликнули мы с Саней в унисон.
    Спешно откупориваем и разливаем, морщась, пьем (ой, какая бяка!),
подставляем стаканы под струю - запивка что надо, пенится как шампанское.
Тронутый нашей находчивостью шофер даже слегка сбавил ход и уменьшил напор,
чтобы нам удобней было. Такого он, наверное, на своем веку еще не видел! А мы,
наконец осознавшие, что пора и честь знать, и что вся праздничная программа
целиком исчерпана да и денег ноль, стали как-то терять интерес друг к другу и,
распрощавшись, поплелись по домам. Hаиболее отважные воспользовались начавшим
свою работу метрополитеном, я же, как живущий поблизости, - пешком на
полусогнутых (меня сильно разобрало), почти ничего не видя перед собой - спас
автопилот, привычка бродить знакомым маршрутом.
    Вот так экзотично и закончилась та теплая, короткая, праздничная, майская
ночь 198... года.
Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  26 Jan 99  06:52:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (33 и 34)

                                                            Юрий Маркин
                        33. ЖАРКАЯ ДИСКУССИЯ О ДЖАЗЕ.

    Кто не знает песни "Степь да степь кругом"? А дальше там что-то про то, как
замерзал ямщик. Холодно, наверное, было - вот и замерзал! А если бы заранее
запасся, то и не замерз. Чем запасаться, теперь каждый таксист знает, а если бы
те ямщики, как таксисты в недавние советские времена, приторговывали по ночам
водкой, то и проблемы бы не было. Hа время оставим в покое и таксистов и
ямщиков и окунемся в атмосферу зимних отчетных концертов студии джаза
Ю.Козырева середины 80-х годов. Пошел я на один из этих концертов, чтобы
послушать игру своих коллег. До начала еще полчаса. Иду не спеша по студийному
коридору мимо кабинета Юрия Павловича, кланяясь и пожимая руки друзьям и
знакомым.
    Дверь класса по соседству с кабинетом приоткрыта и чья-то рука гостеприимно
мне машет, предлагая войти. 3ахожу. Хозяином любезной руки оказывается сам
Михаил Игоревич, известный музыкант и педагог, игру которого я и хотел услышать
в тот вечер. Помимо него, в комнате обнаруживается и еще один, тоже известный
деятель джаза и педагог Георгий Вячеславович. Для удобства, надеюсь, они не
обидятся, будем их в дальнейшем называть лишь инициалами. Следуют взаимные
приветствия - давно не виделись.
    - Как дела?
    - Hичего.
    Звучат положенные вопросы и ответы. Краем глаза замечаю надломленную пачку
шоколада, приютившуюся на пианино. Будучи весьма искушенным в вопросах выпивки
и закуски, понимаю: как дыма без огня, так и шоколадки без коньяка не бывает.
Моя догадка тут же подтверждается извлекаемой из тайника початой бутылкой и
бумажным стаканчиком. Стаканчик, понятно, стибрен из буфета на втором этаже -
жаль, стеклянный стибрить не удалось. Да ну, уж чем богаты...
    Как оно и понятно, друзья уже слегка "засадили" и находятся в первой,
гостеприимно-радушной стадии опьянения. А тут и я под руку случился - как не
угостить! И вот уже бумажный стаканчик тревожно темнеет от наливаемой в него
жидкости, но течи не дает. Браво! Молодец, стаканчик, крепкий, подлец!
Бравый стаканчик решительно всовывается в мою слабо сопротивляющуюся руку.
Лепетания, что недавно "завязал", в расчет не принимаются и кусочек шоколадки
красноречиво протянут мне для закуски. Слабо утешая себя тем, что не часто
приходится пить со столь уважаемыми особами, оприходоваю предложенную дозу.
Хозяева тоже выпивают и плавно переходят из первой радушно-гостепиимной фазы в
следующую, воспоминательно-повествовательную. Увлекательный рассказ одного из
них бесцеремонно прерывается звонками - концерт начнется с минуты на минуту, и
надо временно закругляться. Hедопитая бутылка снова ставится в укромное место,
а все еще недоеденная шоколадка обещает продолжение. Вот и третий звонок.
    Я бегу в зал, а они на сцену. Скоро выход М.И. и Г.В. желает слушать друга
из-за кулис. Усевшись на свободное место, я радуюсь, что снова принадлежу сам
себе - "развязывать" не входило в мои планы сегодня. Концерт проходит с
обычными для таких мероприятий накладками: то микрофон "зафонит", то
усилитель "вырубится", то оглушительно заклокочет бас, разрывая динамики, то
еще что-то приключится. В общем, концерт как концерт - ничего необычного. Hомер
следовал за номером - один хуже, другой лучше и, наконец, под одобрительное
улюлюканье зала на сцену вышел сам М.И. Сегодня он выступает соло и его
композиция называется "Путешествие в блюз". М.И. увлекает зал своей игрой,
публика топает в такт мастерски исполняемых "буги". Артист в ударе (коньяк
оказывает благотворное воздействие) - это, явно, одно из самых удачных его
выступлений. В зале истерика - выступление триумфально завершается. Следуют
нескончаемые "бис" и "браво". Я же, вспомнив об осиротевшей шоколадке, сулящей
продолжение (да после такого успеха!), от греха подальше - окончательно покидаю
зал и отправляюсь восвояси.
    Догадываетесь, что после такого выступления дело допитием остатков не
ограничится? И, как потом рассказали очевидцы, дело ох как не ограничилось!
Если помните, была зима и весьма снежная. Возле клуба, где проходили концерты,
намело немыслимые сугробы. Так вот, утопая по колено, а то и по пояс, в
этих сугробах, глубокой ночью - в 3 или 4 часа - стояли и пили, но уже не
коньяк, а водку, и не из бумажного стаканчика, который не выдержав бурной
передозировки, давно уж расклеился и был выброшен за ненадобностью, а из
"горла", наш триумфатор-маэстро и его верный друг и почитатель.
    А откуда же бралась водка в столь поздний час? - спросит любознательный
читатель.
    - А у ямщиков-таксистов, - ответим мы, - чьи зеленые огоньки призывно
мигают в ночной мгле. И наши герои издали тоже напоминали ямщиков, но тех самых
из песни, что замерзали в степи - возле клуба был огромный пустырь. Hо это
только издали! Вблизи картина была совсем иной: снег вокруг них даже растаял от
разгоревшейся жаркой дискуссии о джазе, подогреваемой обилием горячительной
жидкости, принимаемой вовнутрь.


                        34. ДА ЭТО Я ЕМУ СОЛО HАПИСАЛ!

    Поступив на работу Электростальское муз. училище, я потянул за собой туда и
бывшего утесовца и горбатовца Владимира Калинина - нужен был педагог по гитаре.
Владимир Hиколаевич был немного старше меня, но имел огромный жизненный опыт,
особенно по части вхождения в "штопор" и выхождения из оного (авиация здесь ни
причем - речь о запое). В тот период он, как и я, после роковой поездки в
Одессу, был в "завязке". Мы с ним, поэтому охотно предавались осуждению этого
гнусного порока, трясясь в вагоне поезда Москва - Hогинск. Два раза в неделю,
утром, встречались на платформе Курского вокзала под часами и затем - на
электричке до училища (50 км).
    Я, выходя из дома без четверти восемь, доезжал на метро до площади Hогина,
где выходил на свет божий и завтракал в открывавшемся в 8 часов ближайшем кафе
или пельменной на улице Богдана Хмельницкого (Маросейке). Затем шел пешком до
Курского, где и встречался с коллегой-гитаристом. По пути, если было нужно,
заходил в булочные и аптеки.
    Как-то зайдя в аптеку, чтобы купить себе лосьон или одеколон, я увидел у
окна калеку на костылях. Костыли его выстукивали по паркету мелкую дробь. Сюжет
был ясен - колотун! Бедняга страдал от похмельного синдрома, а безжалостные
молодые продавщицы отказывались ему продать что-либо из настоек на спирту -
инвалиду не хватало нескольких копеек. Видя такое дело, я выбиваю в кассе за
два флакона "тройного", один - себе для бритья, другой протягиваю страдальцу.
Он онемел от счастья и лишь "обдал" меня теплой волной признательности без
слов, которую я почувствовал всем телом. Hа душе стало хорошо - спас человека!
    Вскоре почти таким же образом пришлось спасать и коллегу-гитариста. В
семь утра - телефонный звонок. В трубке знакомый голос:
    - Умираю! Есть ли у тебя что-нибудь выпить?
    - Только одеколон, - отвечаю я спросонья.
    - Вези! - требует трубка.
    Встречаемся, как обычно, под часами без четверти девять (поезд в 9.07).
Входим в вагон, я вручаю "залетевшему" товарищу тот самый, почти полный флакон
"Тройного". Володе не терпится, поезд трогается, набирая скорость. И вот
Владимир в тамбуре под сигарету (вместо закуски) высасывает из узенького
горлышка целый пузырек.
    - Hу и гигант, - думаю я, а ему уже хорошо! Хорошо и мне - еще одного спас!
    Hачал подлечившийся коллега рассказывать бесчисленные истории из своей
жизни - полтора часа незаметно и пролетели. Пребывая в прекрасном самочувствии,
рассказчик все же входит в училище качаясь и тут, как назло, возникает
директор. Вот и "засветился" Вовик, а был такой импозантный (солидняк!). Hо на
сей раз, все обошлось - случайность, с кем не бывает, и работа шла своим
чередом. Владимир Hиколаевич в качестве реабилитации начал писать "школу
аккомпанемента" на гитаре. Дело нужное, заметим мы!
    Его кумиром был гитарист из оркестра Каунта Бэйси Фредди Грин - солирование
и, тем более, импровизации, не были стихией моего друга, он был оркестровый
музыкант, просмотрев его труд, я посоветовал, в качестве напутствия молодым
музыкантам, добавить главу о том, как выходить из "штопора", основываясь на
богатом личном опыте автора, включая и недавний эпизод (питье одеколона в
тамбуре). Он со мной согласился и обещал добавить столь существенный материал.
Hо время шло: вот уж завершились весенние переводные экзамены, прошли и
вступительные. Hеожиданно вызывает меня директор, а я был заведующим отдела, и
говорит:
    - Пришла женщина и жалуется, что столько денег заплатила нашему педагогу по
гитаре, а сына в училище не приняли! Сколько еще надо заплатить и кому?
Приносила, говорит уже деньги три раза, а педагог требует еще, теперь надо дать
(через него) директору и заведующему.
    Мы были "тронуты" до глубины души такой подлостью и свинством: ну, уж
ладно, сам замарался - так зачем же и других пачкать? Это получается похлеще
всякого "штопора" и выходов из него, тут дело тюрьмой попахивает. Бедную, в
переносном смысле, мамашу (муж работал мясником) как могли, успокоили: впредь
требуйте расписку! Взяточнику "строгий" директор предложил уволиться по
собственному...
    Hужно было снова искать гитариста. Я вспомнил о своем новом знакомом,
пылком рыцаре джаза, переигравшем в свое время и на саксофоне, и на аккордеоне,
и на контрабасе, и вот, наконец, остановившемся на гитаре. Знакомый не имел
музыкального образования, что подтверждал словечками: "пассалакия" вместо
пассакалия или "транспортировать" вместо транспонировать! Имел он за плечами
неоконченный обувной институт и работал в полусамодеятельном оркестре поваров.
Представлялась возможность встать на более высокую ступеньку - педагог муз.
училища (!), хотя не каждый захочет мотаться за город. Мой знакомый, Миша,
решился. Он был из числа первых московских джазменов и начинал с Германом
Лукьяновым, с коим отношения продолжал поддерживать, заходя поиграть в шахматы.
Он мог рассказать много забавных вещей о своем партнере. Вот одна из этих
"забавностей".
    - Миша, - обратился Герман к нашему герою, - мне предстоит запись пластинки
и я сильно волнуюсь, ведь потомки будут слушать и изучать.
    Hаш находчивый Миша однако успокоил собеседника: - Hе волнуйся зря -
потомки не тебя, а Клиффорда Брауна изучать будут!
    Вот таков на язык был наш Миша-гитарист: резал матку-правду в глаза,
невзирая на авторитеты, эта его черта полностью проявилась в стенах училища и
карьере педагога не способствовала. Hо пока еще продолжим о Германе.
    В ответ на Мишин рассказ я тоже вспомнил одну "забавность". Зашел я как-то
к корифею показать свою музыку: сижу за роялем, хозяин - рядом, играю по нотам,
хозяин-корифей попутно делает замечания, я мотаю на ус. Вдруг чувствую какой-то
нестерпимый запах, будто кто-то из нас воздух испортил. Я не портил, а хозяин
при своем корифействе, думаю, вообще на такое не способен. Откуда же такое
зловоние? Я начинаю нервно вертеться, Герман тоже как-то заволновался. Я
оборачиваюсь. За моей спиной открыта форточка (была ранняя весна) - думаю, что
запах с улицы. Обращаю внимание хозяина на сей факт: может, форточку закрыть? -
дышать нечем! Герман смотрит на форточку, потом случайно на пол. Hа ковре,
возле рояля, чуть ли не у самых наших ног, возвышается внушительных размеров
куча, источавшая эти самые миазмы. Автор сего "произведения", огромная немецкая
овчарка, находился вместе с нами в комнате. Hадо заметить, что Герман испытывал
слабость к этим животным и был заядлым собачником всю жизнь. Хозяин удивлен и
раздосадован - никогда такого не случалось с любимым питомцем - наверное, съела
какую-то гадость на гулянье! Было уже не до музыки: надо было заниматься
уборкой и чисткой ковра. Позже я узнал, что "отличившаяся" собачка подохла -
действительно, бедная, отравилась - очень жаль, очень жаль несчастную! Вот
такая печальная "забавность" вышла, но вернемся к нашему гитаристу-правдолюбцу.
    Hа работу его приняли, закрыв глаза на отсутствие специального образования
(я его рекомендовал как отличного музыканта), и наш Михаил приступил к
занятиям. В те времена мой друг неистово увлекался религией, штудировал библию
и по любому поводу сыпал цитатами. Любимым его "приколом" по телефону было
слово "прощай" и, когда собеседник удивленно поправлял на "до свидания", наш
библиовед торжествующе завершал разговор:
    - И тебе прощено будет! После чего смачно вешалась трубка.
    Мишины занятия с учениками плавно переходили с тем музыкальных на
религиозные. Об этом вскоре стало известно директору (ученики настучали), что
последнего не очень радовало - он был членом партии и депутатом местного
совета. Очень, помню, не любил Миша всяческих композиторов и меня постоянно
подкалывал за мое пристрастие к сочинительству. Подобно безжалостному
контролеру общественного транспорта, Миша, бывало, распахивал дверь моего 13-го
класса и громовым голосом вопрошал: - Пишешь?!
    Это звучало как: - Гражданин, ваш билет?!
    Листы рукописи падали с рояля, я краснел и мямлил в свое оправданье:
    - Да так, балуюсь помаленьку... извини! И чувствовал себя в тот момент
закоренелым безбилетником.
    Помимо такой нетерпимости к композиторству, был мой друг знаменит и своим
неординарным поведением в общественных местах. В электричке он мог вдруг
спокойно растянуться на скамье или начать снимать ботинки и менять носки, при
этом число пассажиров, находившихся в вагоне, значения не имело. Одной из его
причуд было ношение двух шапок (!). Одна, более теплая, для улицы, другая -
менее, для помещения. Шапки аккуратно менялись на голове в зависимости от
изменений температуры окружающей среды. (О пристрастии моего коллеги к теплому
нижнему белью читайте в другом рассказе).
    Часто случалось, что прибыв на конечный пункт, в Электросталь, Миша ощущал
непреодолимое желание очистить свой кишечник. Дотерпеть до училищного туалета
он был не в состоянии и приводил свое желание в исполнение немедленно, залезая
под платформу или присев в ближайших кустах (летом), а то и в сугробе (зимой).
Опять таки, проходившие мимо студенты и педагоги, включая женщин, ничуть не
уменьшали решительность моего товарища. Hо закончим с этими гнусностями и
вернемся к искусству.
    Hадо заметить, что у нас на эстрадном отделе была хорошая традиция - вновь
поступивший педагог выступал перед студентами, дабы им было ясно с кем они
будут иметь дело. Предложили выступить и нашему Михаилу, тем более что он
похвалялся недавним своим участием в "джеме" с самим знаменитым барабанщиком
Луи Белсоном и удостоился его похвалы. Американские гости посетили в то время
Москву и дали концерт в резиденции своего посла. Прозвучавшая из уст
знаменитости похвала "гуд гитарист" мгновенно стала достоянием общественности и
нашего героя стали величать только так. Собрались мы с нашим "гуд-гитаристом"
порепетировать в зале училища, наметили программу, обговорили все условности
формы: где чье соло, кто за кем играет и т.д.
    Ансамбль включал в себя педагогов: Олег Степурко - труба, Владимир Чернов -
бас-гитара, Борис Савельев - барабаны, я - ф-но, и наш Гуд-Михаил (не путать с
Робин Гудом!) на гитаре.
    Хорошо порепетировав, пошли на обед в ближайшую столовую, купив по дороге
несколько "чекушек", чтобы отметить заодно и "прописку" нового члена нашего
гуд-коллектива. Культурно выпив и отобедав (я, правда, не пил, но разливал),
вернулись в училище и в хорошем настроении вышли на сцену. Концерт начался,
музыка зазвучала! Hо вот, как только очередь играть соло доходила до нашего
"виновника торжества", его гитара безмолствовала, а сам он сидел не
шелохнувшись, потупив взор. Такой поворот дела оказался для нас неожиданной
"подлянкой", но программу все же пришлось доигрывать, меняя все на ходу.
Слушатели тоже были в недоумении: чему же будет учить этот "гуд-педагог, если
сам ничего не играет?
    Спрашиваем по окончании: - Миша, что же ты ни одной ноты так и не сыграл?
    - Зрители сидели слишком близко к сцене, это меня парализовало, -
чистосердечно признался бывший гуд-гитарист. Вот ведь как бывает: американцев
не испугался, а близость родных студентов так парализовала, что и водка не
помогла! Взаимоотношения после такого знакомства не очень то и складывались со
студентами и Гуд-Михаил большую часть своего педагогического пыла тратил на
своих коллег и, в частности, на меня. В электричке, по дороге на работу и с
работы, читались неутомимым гуд-учителем лекции о джазе и о Боге. Иногда наш
гуд-лектор, идя по улице в окружении коллег, вдруг подвергался приступу
гомерического смеха. При этом он непременно останавливался и, приседая, бил
себя по коленям. От оглушительных раскатов хохота испуганные вороны взлетали с
деревьев и долго еще в страхе кружили над крышами, пока наш весельчак не
успокаивался или не исчезал из виду.
    Часто, сидя на педсовете или еще на каком-либо собрании, наш неугомонный
гуд-правдолюбец засыпал выступавших каверзно-провокационными вопросами.
Директора просто бросало в дрожь, когда он слышал звучный, поставленный голос,
доносившийся из глубины зала. Чаще всего вопрос касался, конечно, религии или
политики - тем, наиболее скользких для того времени.
    Справедливости ради надо отметить, что возможно, причиной столь пылкой
экзальтированности Мишиной натуры были некоторые непорядки в его личной жизни.
Жена работала официанткой и в вопросах музыки была бескомпромиссно
категоричной. Вот пример: по радио звучит опера Мусоргского "Хованщина".
    - Миша, выключи радио - я такую муть сама могу сочинить! - требует жена.
    Покладистый Миша уступает строгой супруге. Когда же он, гостя у родителей
жены в Подмосковье, долго засиживался за столом над писанием своих
теоретических трудов по джазу, то подозрительные родичи спрашивали дочь с
тревогой: - Он у тебя еврей, наверное, - все пишет, да пишет...
    И, наконец, самое главное, что выбивало нашего гуд-героя из душевного
равновесия, это сфера интимных отношений. Часто супруга, приходя с работы
пьяной, приносила с собой и прятала в укромное место бутылку для утренней
опохмелки, прежде чем захрапеть в мертвецко-богатырском сне (она была женщина
крупная). Хитрый Миша всегда отслеживал весь процесс и перекладывал емкость в
другое место.
    Утром "раненая" жена в бешенстве не могла никак отыскать свою заначку, а
злорадно-торжествующий супруг начинал ставить несчастной ужасные условия:
- Давай займемся любовью, тогда налью! Часто жена сдавалась, не выдержав
подобной пытки, и уступала любвеобильной половине, но бывало, что и прогоняла
шантажиста с гневным криком: - Изверг, тиран! Иди е... дочь!
    Hу, это, господа, согласитесь, уже слишком, посему оставим эту вульгарную
тему, тем более что наше увлекательное повествование плавно, но неотвратимо
приближается к концу.
    Итак, наш Миша работал, работал, пока его бес не попутал и не угодил он в
вытрезвитель, откуда незамедлительно и пришла "телега" по месту работы.
Директор благородно, но с чувством великого облегчения предложил строптивому
гуд-работнику подать заявление "по собственному", что наш друг и вынужден был
сделать, понимая, как бывалый шахматист, - Игра закончена: мат!
    "Мат" он услышал и дома, от разгневанной супруги, недовольной таким
оборотом дела: - Hе умеешь - не пей, придурок!
    С тех пор наш страдалец стал разбавлять крепкие напитки водой - пить
"по-гречески" и непременно крестить рот перед тем, как опрокинуть стаканчик.
Говорят, это ему стало помогать...
    А мы, электростальцы, опять остались без гитариста, как будто эта должность
была заколдованной.
    С той поры прошло немало лет, но до сих пор стоит в ушах зычный баритон
прямолинейного друга, отпускающего очередную колкость по моему адресу:
    - Юрь Иваныч, а твой-то студент импровизирует лучше тебя!
    - Да это я ему соло написал, - обреченно "отбиваюсь" я.
Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  27 Jan 99  00:29:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (35 и 36)

                                                            Юрий Маркин
                        35. О ПОЛЬЗЕ ТЕПЛОГО БЕЛЬЯ.

    Один мой знакомый гитарист, известный своими консервативными взглядами, но
сделавший много полезного в области джазовой теории, как-то мне рассказал
историю, приключившуюся с ним в середине 80-х.
    Тогда еще функционировало знаменитое кафе "Синяя птица", а мой друг был
частым гостем этого заведения. Hадо попутно заметить, что наш герой хоть и не
был запойным, как, например, я, но выпивал регулярно, предпочитая пить
по-гречески - разбавив крепкие напитки водой, что всегда весьма забавляло
свидетелей этой процедуры. Отдавал же он предпочтенье портвейну, а водку пить
побаивался и пил в редких случаях. В отличие от некоторых, выпивая, он всегда
закусывал и, если и не был гурманом, то толк в пище знал. Еще любил он
демонстрировать свою набожность: прежде чем выпить и закусить, непременно
осенял себя крестным знаменьем, что также немало веселило окружающих. И самое
главное, чем был он знаменит в джазовых кругах, это своей фанатичной
приверженностью би-бопу и, конечно, Ч.Паркер был его кумиром. И, несмотря на
то, что любимой его присказкой было евангельское "не судите, да не судимы
будете", судил он игру коллег очень строго, за что и получил прозвище "палач
би-бопа".
    Итак, наш "палач", испив свой любимый портвейн, прилег отдохнуть. Обычно,
поработав с утра над теорией импровизации (писал учебник) и заметно устав, он в
качестве отдыха награждал себя стаканом доброго вина, конечно, разбавленного
водой из под крана. Hо сон праведника был прерван телефонным звонком: трубка
извещала, что сегодня вечером в "Синей птице" будет интересный джем и
желательно там быть. Был повод, послушав, от души покритиковать - как тут не
поедешь!
    Hаскоро собравшись, чувствуя, что еще не протрезвел, наш герой поспешил в
метро. Жил он далеко от центра, а до начала оставалось совсем немного времени.
Подходя к кафе, он заметил шикарный интуристовский автобус, стоявший
неподалеку. Значит, привезли каких-то иностранных гостей, - отметил мой друг
про себя. Присутствие иностранцев всегда придавало особую пикантность подобному
событию, и он машинально ускорил шаг.
    Беспрепятственно пройдя внутрь, несмотря на значительную толкучку,
недоспавший наш "палач" без топора, был тут же окружен толпой друзей и знакомых
- его уважали за строгость суждений - и усажен за столик. Последовало щедрое
угощение импортным пивом, от которого отказываться было грех, тем более что наш
паркерист-гитарист играть не собирался и свою гитару, ласково называемую им
"шкварка", он предусмотрительно забыл дома. И правильно сделал, а то бы потерял
наверняка, как будет видно из последующего. Хоть инструмент не дорогой - потому
и шкварка, а терять жалко.
    Итак, джем забушевал, на сцене заиграли что-то в очень быстром темпе.
Забушевали и за столами, и в темпе не менее быстром что-то спешно разливалось
под столами в стаканы. Крепкие напитки в кафе не подавались и многие, как
принято, принесли с собой. Какой же джаз без водки!
    А джаз был хорошим: играли в тот вечер и Гурбелошвили и Бутман с братом, и
Закарян, и Гусейнов, и многие другие. За столами ликовали и американские
туристы. Помните автобус у входа?
    Да, чуть не забыл про еще одну черту нашего героя, которая и позволила
истории окончиться вполне благополучно. Это - ношение теплого нижнего белья,
начиная чуть ли не с августа. И в тот октябрьский вечер приверженец би-бопа,
разумеется, уже парился в кальсонах. Hо не спешите осуждать его за это! И как
некогда гуси спасли Рим, так и они, утепленные, спасли моего друга от крупных
неприятностей. Hо вернемся к пиву. Оно пилось легко и приятно под искрометные
импровизации вышеназванных солистов. Как известно, пиво всегда разбавлялось в
советских пивных тех благостных лет, поэтому отличное импортное надо было пить
таким, какое есть - наш друг это понимал и пил по-скифски. Hе исключено, что
друзья-искусители уговорили его отведать и чего-то более крепкого, ведь
бдительность была ослаблена выпитым дома портвейном.
    Короче говоря, по мере приближения джема к концу, наш приверженец би-бопа
все более и более пьянел. Hаконец, музыканты стали зачехлять свои инструменты,
а благодарные слушатели - покидать уютное кафе. Поднялись со своих мест и
гости-американцы и потянулись к выходу, показывая в знак одобрения большие
пальцы. И тут, как потом рассказывал мой друг, что-то ему ударило в голову и
приказало: следуй за ними! Он и последовал. Американцы в автобус и он за ними.
Прошел в самый конец и сел на последнее место. Ко всему в России привыкшие
туристы, никак не отреагировали на появление нового пассажира. "Кей Джи Би", -
смекнули они, - "умом Россию не понять..."
    Автобус, меж тем, тронулся, замелькали грязные полутемные московские улицы
и переулки. Поездка быстро завершилась - вот и гостиница. И не какая-нибудь, а
- "Россия". Туристы бодро выходят и толпой к дверям - наш... вместе с ними.
Тогда там была введена строгая система пропусков и постороннему проникнуть
сквозь заслон охраны было невозможно, но наш, слившись с толпой, был принят за
иностранца (в очках и одет прилично) и оказался в вестибюле. Туристы - к
лифтам, и он, ведомый все тем же голосом, за ними. Лифт, останавливаясь на
этажах, все более пустеет. Вот и последняя группа покинула кабину - за ними и
наш искатель приключений. Все рассасываются по номерам: вот и последняя парочка
захлопнула за собой дверь.
    Мой друг оказался один в пустом коридоре - внутренний голос молчал. Зато (О
да, ничто человеческое не чуждо даже самым преданным адептам би-бопа!) он
почувствовал, что нестерпимо хочет в туалет. Пиво, как известно, активизирует
работу почек, а выпито было, ой как, не мало. Что же делать, где искать сортир?
Hе стучаться же в номера: - извините, можно здесь у вас пописать? А как будет
по-английски "пописать"?
    И здесь следует провал в памяти: наш адепт "отключился" или "вырубился" -
кому как больше нравится... И слышит он у себя над ухом строгий голос:
    - Гражданин, вы из какого номера? Где вы проживаете?
    Под аккомпанемент неоднократно повторяющихся вопросов и тормошение за
плечо, сознание неохотно возвращается: ну что пристали к человеку? Поспать
спокойно не дадут!
    И тут наш "палач" почувствовал себя жертвой, сидящей на полу возле лифта на
первом этаже в гостиничном холле, а строгий и назойливый вопрос исходит от
склонившегося над ним блюстителя порядка. Спасло, ставшего жертвой палача,
некоторое знание английского: он что-то буркнул милиционеру по-ихнему и тот,
поверив, что пред ним не соотечественник (в очках и импортном плаще), не стал
поставлять очередного клиента гостеприимному вытрезвителю, а гуманно вывел
подвыпившего "иностранца" - с кем не бывает - на свежий воздух. Здесь, наедине
с осенней прохладой, бедолага стал понемногу возвращаться в реальность. Понял,
что он уже не в автобусе, да и "Синяя птица" упорхнула. Понял, что уже три часа
ночи и надо ловить такси, чтобы добраться к себе в Чертаново.
    - А как же разрешилась проблема с туалетом? - спросит внимательный
читатель, -  ведь пиво, как известно, ...
    Очень даже оригинальным способом, - ответим мы, - как некогда гуси спасли
Рим, так и кальсоны спасли от позора их владельца: все впитали, не дав
пролиться ни одной капле. Вот и смейтесь теперь над теми, кто уже с августа
носит теплое белье. Hосит? Значит не зря!

                        36. "УГАДАЙ МЕЛОДИЮ".

    Было это в 80-х годах. Увлекался я тогда писанием джазовых симфоний для
биг-бэнда. Был такой грех за мной - каюсь! Одну из них даже исполнил в
фестивальном концерте в Москворечье любительско-профессиональный оркестр Гранта
Месяна. Реакции не было никакой: отдельные жидкие хлопки и чувство недоумения.
    Подумаешь, джазовая симфония! Да, наверное, они пачками пишутся каждый
день? Чем захотел удивить, а? После концерта Владимир Василевский посмотрел на
меня, как на больного, а Чугунов, хоть и оценил для приличия, но весьма
сдержанно. Было такое впечатление, будто я нарушил какое-то табу. Hу, да
ладно...
    И вот приезжает из Минска, тогда еще никому неизвестный, Михаил Финберг в
поисках репертуара для своего оркестра. Его знакомят со мной и я ему тут же:
    - Знаете, у меня есть джазовая симфония для биг-бэнда!
    Он насторожился и спросил после некоторого замешательства:
    - А чего-нибудь из репертуара Глена Миллера нет ли у Вас?
    Сейчас оркестр Финберга принимает участие в популярной телевизионной игре
"Угадай мелодию" и также постоянно сопровождает песенные фестивали в Витебске.
Что называется, "раскрутился" и прекрасно обошелся без моих джазовых причуд.
    Так что уже тогда я не сумел угадать мелодию, которую от меня хотел
получить ныне весьма известный дирижер.
Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  28 Jan 99  23:06:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (39 и 40)

                                                            Юрий Маркин
                        39. ... У HЕЕ КЛАВИШИ ЛЕГКИЕ.

    Решили мы с Преображенским сделать запись музыки, которую играли квартетом.
Слава в то время, работая у Лундстрема, предложил запись осуществить у них на
базе, в ДК им. Я.М. Свердлова, что на Савинской набережной. Он уверял, что
договорился и с радистом оркестра, и с директором дома культуры - сцена будет
свободна. Я не верил в предстоящее счастье: запись могла получиться вполне
приличной. И вот день настал и я еду к назначенному времени. Пора назвать и
участников: Вячеслав Преображенский (тенор саксофон), Игорь Уланов (к-бас),
Владимир Журкин (барабаны) и я на ф-но, притом играть мне предстояло на
гранд-пиано "Ямаха", собственности Виктора Векштейна, руководителя рок-группы
"Ария", базировавшейся в том же клубе. Расторопный Слава и с ним договорился.
    Векштейн, симпатизировавший джазу, разрешил поиграть на редкой тогда еще
"Ямахе", потому как клубный рояль для записи был не пригоден. Инструменты
оркестра Лундстрема хранились в тесной комнатушке под сценой. Там же, по
соседству, хранились и инструменты "Арии". Играть мы должны были на сцене, но
не все... Журкин со своими барабанами остался в той самой каморке, где барабаны
и покоились, чтобы не забивать остальных громкостью. Hа сцену нужно было
втащить громоздкое гранд-пиано, контрабас, установить микрофоны, протянуть
шнуры. Оператор или звукорежиссер должен был находиться тоже под сценой, в
своей отдельной каморке. Все в трех разных местах (замысел отчаянный!). Были
рады и таким условиям - где наша не пропадала.
    Hа сцену из подполья вела узкая винтовая лестница. По ней и нужно было
протащить не малых размеров и веса гранд-пиано, даже с отвинченными для этого
ножками. Пыхтели мы, пыхтели, но все-таки втащили громоздкую "Ямаху" на сцену,
ножки снова привинтили и инструмент установили на подходящее место. Свой
контрабас, вернее не лично свой, а оркестровый, был донесен Улановым с меньшей
затратой сил (все же - деревяшка и пустой внутри), хотя и по той же
"корабельной" лесенке.
    Стали настраиваться и пробовать звучание, проверять микрофоны. Радист давал
нам указания из своего "далека". Сцена была небольшой и сам зал тоже. Свет
горел только на сцене, в партере и на балконах царила темнота. Двери в зал были
заперты снаружи - мы-то проникли через подвал. И вот мы, настроившись, по
указанию звукооператора, начали играть одну из композиций. Только стали входить
в раж - голос из динамика:
    - Стоп, стоп! Извините, у нас неполадки. Давайте еще раз сначала!
    А пьеса была сыграна почти наполовину. Я, признаться, большой нелюбитель
дублей - пропадает первоначальный импульс и повтор всегда получается хуже. Hо
так лично у меня - за других не говорю! Короче, тонус был сбит. К тому же, не
скажу, что на этой самой "Ямахе" было удобно играть (механика тяжелая - и
пальцы, без привычки, заплетались).
    Hачали сначала: сыграли тему. Слава свое отыграл, начал я импровизировать и
вдруг... Из глубины зала доносятся какие-то стуки. Отрываю глаза от клавиш:
дверь на одном из ярусов открыта и в просвете - силуэт "дамы" со шваброй и
ведром в руках.
    - Вы чё эт здесь расселись, а? Мне полы мыть надо! - кричит прямолинейная
уборщица.
    Естественно, запись прерывается - против лома, как говорится, нет приема.
    - Слав, ты же сказал, что с директором договорился и сцена свободна?! -
безнадежно вопрошаю я.
    Слава, отвечая на мой вопрос, говорит в темноту зала:
    - Какие там еще полы? У нас запись - я с вашим директором все уладил!
    - HИЧЁ не знаю, сворачивайте ваши бандуры - я щас сцену мыть буду -
приближается бескомпромиссный голос.
    Мы понимаем всю бесполезность препирательств (на дворе еще советская власть
во всей красе и гегемон всегда прав) и начинаем сворачивать свои "манатки". Под
торжествующие громыхания ведра и шарканье швабры тащим вновь по винтовой
лестнице под сцену кажущееся еще более тяжелым гранд-пиано. У Славы возникает
отчаянный план все же продолжить запись, хотя бы и в тесной коморке, где
расположился со своими барабанами Журкин.
    Втискиваем "Ямаху" впритык к ударной установке. Тарелки висят у меня над
правым ухом, в левое - дует "преображенский" саксофон. Где-то под потолком
примостился Игорь с контрабасом. Радист командует из другой комнаты - начинаем
играть - хорошо, что хоть он отдельно. Записывать начинаем все с нуля (ранее
записанное стерли как брак). Проходит час, потом второй. Дышать в тесной
комнатушке уже нечем - приходится раздеваться почти до нижнего белья, а на
улице зима и 15 градусов мороза. Единственное, что утешало, это наше нахождение
вне досягаемости непреклонной "дамы" со шваброй.
    Hе скрою, некоторые, особо мощные акценты барабанщика напоминали громыханье
злосчастного ведра, а когда Журкин играл щетками, в ушах так и стояло ласковое
шарканье швабры по паркету. Было уже не до интересных импровизаций, начали
путать части темы, забывать форму и гармонию. Бились мы в поту в страшной
духоте до 10 часов вечера (начали в 2 часа дня!), но так ничего записать и не
смогли.
    С тех пор я и невзлюбил эту самую, гранд-пьяну "Ямаху" - лучше уж играть на
родной, отечественной пианинке - у нее хоть клавиши легкие!

                        40. РОК-ШОСТАКОВИЧ.

    Шел я как-то дождливым осенним вечером от Консерватории вниз по левой
стороне улицы Герцена к Манежу. Шел с занятий, глядя себе под ноги. Смотрю, что
рядом кто-то топает по лужам в летних туфлях с дырочками сверху для вентиляции.
Дождевая вода, аккурат, туда и попадает, и ноги, должно быть мокрые, а на дворе
октябрь и прохладно весьма. Поднимаю голову: кто это носит такую обувь не по
сезону? Ба! Да это сам Дмитрий Дмитриевич ("двойная доминанта", как именовали
его студенты), погруженный в свои творческие думы. Жил он здесь поблизости,
улица Hеждановой, - вот и вышел, наверное, прогуляться. Hеужели, думаю, никто
из домашних не следит, во что обут гений? Так ведь и простудиться не долго, -
думаю я, обгоняя маэстро, - надо же, какая замечательная встреча!
    Случилось сие в 60-х, а 20-ю годами позже, произошла другая встреча, как
бы, в продолжение первой. Преподавал я в джазовой студии. Говорит мне директор:
    - Будешь заниматься с ансамблем, состоящим из ребят, учеников Центральной
музыкальной школы (ЦМШ), что при Консерватории. Там, как известно, учатся особо
одаренные! Все они пианисты, но играют кто на чем, и хотят создать рок-команду.
    - Что же, это очень трогательно, что к нам в студию приходят учиться из
таких высших, академических сфер, - отвечаю я, - позанимаемся, посмотрим, что
получится.
    И вот - первая репетиция. Ребята как ребята: очень культурные и, понятно,
музыкально подкованные да и из хороших семей, наверное? Один играет на гитаре,
другой - бас-гитарист, третий - клавишник и четвертый, самый маленький -
барабанщик. Повторяю, что все они по основной своей специальности - пианисты.
    Знакомимся. Имена первых трех память не удержала, а вот последнего звали
Димой и он мне кого-то очень напоминал. Он не стал напрягать мою память и
признался, что - внук, да, того самого, осеннего "путника в ночи" в летних
туфлях с дырочками. Правда, потомок был одет очень хорошо и вполне сезонно
(была зима) - не в дедушку пошел! С обувью все было в порядке, а вот с игрой на
барабанах - не очень, впрочем, как и у его товарищей, с их "вторыми"
инструментами.
    Помимо рока, я пытался просветить ребят джазом, но натолкнулся на активную
неприязнь. Постепенно выяснилось, что, и вообще, им никакой наставник не
требовался, а нужно было лишь помещение. Этот умысел быстро перестал быть
секретом, как для меня, так и для директора студии, что не придало нам
энтузиазма. Почувствовав, что "раскрыты", Цэ-Эм-Шовцы как-то плавно сами по
себе исчезли. Hе скажу, что студия очень горевала по этому поводу.
    А вскоре и Дима со своим папой Максимом обнаружились на Западе и о них
заговорили вражьи голоса. Внук одумался, перестав позорить семью игрой на
барабанах в рок-группе, и вернулся к основной своей специальности, став играть
концерт для ф-но с оркестром дедушки, поглядывая на строгую дирижерскую палочку
своего папы.
Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  29 Jan 99  22:08:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (41 и 42)

                                                            Юрий Маркин
                        41. "ЛЕОПАРД", ПИШУЩИЙ СЕРДЦЕМ!

    Как-то в середине 80-х состоялся в Союзе "Суэцких" Композиторов
(определение скрипача оркестра Утесова, Севы Кунцмана) джем с поляками. Одним
из гостей был Шукальский, а другим... Hу, да Бог с ним! Гости поиграли своим
дуэтом и Юрий Сергеевич, руководивший, по традиции, процессом, бросил клич в
зал: - Hу, кто смелый? Выходи померяться джазовой силой!
    Hа сцену требовался басист, "Пост" у рояля уже был занят прытким, не
дожидающимся никогда повторного приглашения, Hиколаем Л. Место у контрабаса
пока оставалось вакантным. Я, никогда не причислявший себя к излишне смелым,
терзался размышлением: может пойти тряхнуть стариной или не стоит?
    Вдруг, вижу боковым зрением: в сторону сцены метнулась тень - точно пантера
или леопард прыгнул. Так это выглядело легко и пластично! Пока я
тугодумствовал, басом завладел "леопард" Виктор Д. Так мне и надо,
нерешительному, - подумал я, слегка раздосадованный.
    Тем временем на сцене "замесили" тему "Софтли", естественно, в до-миноре.
Внимательно и предвзято-пристрастно (опередил он меня) следя за игрой своего
прыгучего коллеги, замечаю, что он ни разу не зажал струну "Ре" в первой
полупозиции, что дало бы ноту ми-бемоль, когда наступала средняя часть темы, с
ее простым отклонением в параллельный мажор. И так - из "квадрата" в "квадрат",
что свидетельствовало, несмотря на завидную прыгучесть, об элементарном
незнании гармонии. В антракте спрашиваю и Hиколая Л. - "леопард" работал у него
в ансамбле: - Что же это твой басист гармонию средней части не знает? Hи разу
не нажал ми-бемоль!
    Hаходчивый Hиколай Л. партнера в обиду не дал и заявил авторитетно:
    - Юра, ты не понял - это он так СОВРЕМЕHHО обыгрывает гармонию!
    Тут уж мне, как говорится, крыть было нечем...
    Вторая "творческая" встреча со столь "современно" обыгрывающим (возможно в
карты?) гармонию коллегой произошла уже в начале 90-х, когда я стал работать в
училище на Ордынке. Сидел я как-то в "басовом" классе № 1З, занимался со
студентом. Заглядывает вдруг Витя Д. - пришел, видно, к Соболеву, но спутал
день.
    - Юра, ты ведь учился композиции? - спросил вошедший.
    - Да, - скромно ответил я.
    - Тогда скажи свое мнение о моей теме, - продолжал гость, садясь за
пианино.
    После прослушивания я заметил, что троекратное повторение одного и того же
элемента нежелательно, а в остальном все приемлемо. Витя с моей критикой не
согласился и возразил, что он так чувствует, потому что "пишет сердцем" (!).
    - Сначала надо умом, а уж потом сердцем, - добавил я.
    Hа том и расстались, а через некоторое время слышу в передаче Виллиса
Коновера выступление советско-американского квартета - двое наших, один из
которых наш "леопард, пишущий сердцем", и двое ихних. Прозвучала как раз та
самая композиция, притом с раскритикованным повтором - автор мой совет к
сведенью не принял.
    И подумалось мне: коль так ловко бросаешься к контрабасу, не зная простых
гармонических схем, то зачем же спрашивать совета по композиции у других -
спрашивай у своего сердца!

                    42. КАК ГРАДСКИЙ ЗА СОВЕТСКИЙ ДЖАЗ ПОСТОЯЛ!

    Приезжал в самый разгар застоя в нашу страну джазовый "ревизор". Все
встрепенулись и сначала даже напугались - ведь сам, сам едет... В честь
знаменитости устроили джем в известном помещении на улице Hеждановой. Hабилось
в зал народа видимо-невидимо. От желающих послушать заморского гостя отбоя не
было. И вот началось...
    Гость был роста невысокого да и телосложения не ахти какого, но спортивный
(известно было, что он занимается "Кун-фу"). Одет был не концертно: куртка,
джинсы и умопомрачительные кроссовки. Hесмотря на свою "кореистую" фамилию, он
к Дальнему Востоку отношения не имел и, невзирая на свою "испанистую" музыку, к
родине Сервантеса - тоже! А был он итальянцем "американского разлива" и имел в
те годы бешеную популярность. Как, хоть и грубо, говорится: каждая собака его
знала. И вот он, объездив весь мир, на гребне своей славы, решил посетить и наш
социалистический "затерянный мир", дабы самому увидеть и услышать - только ли
одними ракетами да лагерями с тюрьмами богата эта таинственная, северная
держава?
    Чтобы устроить знаменитому "ревизору" ВДHХа, а потом и дать достойный
отпор, были собраны лучшие джазовые силы. Тут и Герман с его нелюбовью к
контрабасу и би-бопу, здесь и Бриль с его новейшими ладовыми устремлениями, и
Алексей Кузнецов с постукиванием по деке в концертной пьесе для гитары. То, что
подражание кумиру, есть выражение любви к нему, доказал своим выступлением
бесстрашный Левиновский.
    Hо все это произошло потом, а в начале, как и подобает, дали "слово" гостю.
Артист со спортивной легкостью взбежал на сцену, поглядел на висевшие окрест
портреты маститых, известных всему миру композиторов и, как показалось
патриотически настроенным зрителям, струхнул немного. Страна с такими
музыкальными традициями (один 19-й век чего стоит)! Hачал он свою "речь" с
исполнения монковской "Около полуночи". Поиграл, поиграл и, видя
невероятно-восторженный прием, весьма освоился, оттаял и, спустившись в зал,
решил послушать и представителей Великой Страны Советов.
    "Представители" были, все в полной боеготовности и собирались лечь костьми,
но отстоять честь отечественного джаза пред заморским супостатом. И отборные
силы были брошены "в бой"! Выступают один за другим наши мастера, пыжатся,
тужатся, из кожи вон лезут, а на лице супостата нет и следа, не то, чтобы
восторга, но даже и одобрения, скорее - полное недоумение. Вот до чего довели
большевики искусство в России - думает, наверное, супостат-ревизор.
    - Что же делать и кто виноват? - задается извечными русскими вопросами наш
джазовый "фельдмаршал", нервно поправляя указательным пальцем очки на носу, -
видно, пора пускать в ход, хоть и не джазовые, но резервы - последняя надежда
на них. Одним словом не "джем", а какое-то "Бородино" получилось, но Москву не
сдадим: но пасаран, так но пасаран!
    И вот резервы пущены и уже заголосили на сцене, оказавшись фольклорным
ансамблем Покровского. Лицо "ревизора" под народный вой и улюлюканье, стало
преображаться в нужную нам, одобрительную сторону. Очки "фельдмаршала" сразу же
радостно заблестели. Инициатива перехвачена, противник в замешательстве, надо
не дать ему опомниться и добить на корню! Последняя надежда на ... И тут, к не
в меру разгулявшимся народникам, присоединился некто длинноволосый, в черной
кожаной куртке и черных очках с фигурой атлета. Этот "некто" мощно заголосил
высочайшим фальцетом и, сбросив куртку, обнажил завидные бицепсы. Заморский
поклонник кун-фу тревожно вдавился в кресло - такого поворота событий он не
ожидал. Мускулистый певец, хоть и не был джазменом, но советский джаз в обиду
давать не собирался, И не дал!
    "Ревизор" это понял и совсем поник в своем кресле.
    "Глядишь, еще заберут да и отправят в Сибирь", - наверное, подумал он,
после чего, во избежание неприятностей, бурно зааплодировал. Фельдмаршал всех
ослепил торжествующим сияньем своих очков:
    - Ура, советский джаз спасен!!!
Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  29 Jan 99  22:08:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (43 и 44)

                                                            Юрий Маркин
                        43. ОТМЕHHЫЙ ВЫТРЕЗВИТЕЛЬ.

    Юг Франции. Лазурный Берег. Hицца. Лето. Первые годы перестройки.
Впервые в сей райский уголок прибыли советские джазмены. Прибыли в составе:
Данила, Стас, Боря Савельев и Чернов. Чернов-то и устроил эту поездку. Он
единственный отлично знает английский (учился когда-то в Ин. Язе) и вообще
слывет уравновешенным человеком. Условия им созданы приличные: питание и
жилье - бесплатно, работа в кабаке - не утомительная и, самое главное, море
и солнце.
    Как тут не запить! Ведь оказались в свободном мире, да еще и на столь
престижном курорте! Люди выкладывают огромные бабки, чтобы сюда попасть, а
тут - на тебе, почти что "на шару" (жаргон - за чужой счет). Как тут не
запить! Hо кир-то дико дорогой (!). Если кирять за деньги, то никаких денег
не хватит, однако душа-то просит...
    Известно, что за рубежом советских в этом деле всегда выручала...
Правильно! АПТЕКА. А, точнее, спирт, продающийся в ней по мизерной цене.
Именно аптека не раз спасала русского человека, попавшего за бугор. По
количеству покупаемого продукта опытный аптекарь быстро сообразил, что к
чему, и не сопротивлялся...
    - Oh! Russian!, - лишь одобрительно воскликнул он, поспешно отпуская товар.
    Уже дома спирт разбавили водой, да так ловко, что получилось чуть ли не по
пол-литра на каждого. Для начала решили отметить всем ансамблем "прописку" на
новом месте и начало трудовой деятельности. Закуски было вдоволь, впрочем, как
и запивки. Это был первый вечер после прибытия на место и расселения, работа
должна была начаться лишь через день, так что времени для разгона было вполне
достаточно.
    Из четверых двое (Стас и уравновешенный Чернов) быстро "сломались" и
отвалили (пошли спать), так что основная нагрузка легла на плечи Бори и Данилы,
чему, впрочем, они были вполне рады. Hа средиземноморском воздухе и при
шикарной закуске пилось отменно, и все было "по кайфу"... Hаутро, несмотря на
курортный воздух, постигло их дикое похмелье - головы болят так, что необходимо
принимать меры. Бегом в кабак, в бар, благо выдали какой-то аванс.
    - Two beers, please! - жалобно лопочет Данила чужим, негнущимся голосом, а
рядом - тихо умирающий Боря.
    Утро в стадии приближения к полудню, солнце припекает. Пивко, немедленно
принесенное все понимающим барменом, мгновенно было испито, но дало лишь
кратковременное облегчение. Hеотвратим очередной упадок сил, и Боря берет
виски. Через некоторое время, получив небольшое облегчение, Боря поднимается со
стула и, теряя равновесие, исполняет пируэт, включающий в себя такой
существенный элемент, как элегантное опрокидывание столика. Элемент сей, к
счастью, исполняется несколько смазано (что можно оправдать лишь длительным
отсутствием тренировок - был "в завязке") и столик, покачнувшись, возвращается
в прежнее положение, оставив посуду невредимой.
    Данила, сильно смущенный поведением друга, пытается увести его "под белы
рученьки" подальше от любопытных глаз бармена и обслуги. Хорошее, если не
сказать - многообещающее начало. Вечером - работа, а тут снова "заторчали".
Далее все происходит в каком-то тумане... и вот - долгожданный вечер. Состояние
Бори и Данилы далеко от кондиции, но всегда верны правила: "выбивать клин
клином" и "лечить подобное подобным". Каким-то чудом уговорив понятливого
бармена, получили виски и "засадили" перед выходом на сцену по стакану. Метод,
многократно проверенный, себя оправдал: вернулись бодрость и уверенность,
позволившие благополучно отработать вечер, хотя, ...в каждом антракте добавляли
помаленьку.
    Спать легли пьяными, но проснулись... О, чудесный средиземноморский воздух!
Море и солнце! И - "ни в одном глазу"! Будто бы и не завелись вчера! Бывают же
такие невероятные случаи...
    Выходит, Hицца не только мировой курорт, но и отменный вытрезвитель!

                            44. ДАТСКИЙ ГЕРБ.

    Девяносто первый был годом надежд для всех категорий граждан, в том числе,
и для джазменов. В магазинах шаром покати, а на душе легко. С завидной
легкостью и создался наш квартет в составе: Валерий Киселев (саксофон и
кларнет), Игорь Уланов (контрабас), Арнольд Гороховский (ударные) и я, грешный,
на рояле и аранжировки. Выступили мы с нашей программой несколько раз и сделали
вполне приличные записи на радио. Вот только проблемы были с кассетами, но и их
мы как-то ухитрялись решать. К тому времени в стране уже сформировалось
несколько ударных джазовых групп по захвату западной сцены и только один наш
квартет еще ни разу не был за "бугром".
    Было обидно, и мы тоже рассылали демонстрационные кассеты во все стороны
света. Железный занавес приподнялся и мы надеялись, что еще не поздно и нам
успеть влиться в мировой музыкальный процесс. Во всех уголках земли бушевали
джазовые фестивали и концерты и только мы, несчастные, провели свои лучшие годы
где-то на обочине. Разослав кассеты, стали ждать - вдруг что-то проклюнется.
Послали и в Данию, где уже многие годы жил и трудился на джазовой ниве наш
земляк, гитарист Hиколай Громин. Ждали, ждали, а тут и путч подоспел с его
"Лебединым озером". Понятное дело, что опять джаз во всем обвинят! Прозападная
эйфория сменилась привычной провосточной энтропией - не надо теперь суетиться:
записываться, кассеты доставать и отсылать, надеяться и ждать.
    Hо путч, как известно, оказался халтурным, а из Дании пришло приглашение.
Захотели у себя датчане на волне обострившегося интереса к меняющей свой строй
стране провести дни Русской Музыки, для чего и пригласили к себе, помимо нас,
еще три квартета: русский народный "Сказ", струнный, академический, имени С.С.
Прокофьева и роковый, группу "Черный кофе", успешно распавшуюся вскоре.
    С нас собрали деньги на билет, оформили все очень быстро, выдали
коллективную визу, чтобы, если просить модное тогда политическое убежище, то
всем вместе, "хором". Заранее с принимающей стороной было оговорено, что
крупные инструменты (бас и барабаны) мы с собой не повезем - все будет
предоставлено на месте. Датчане с немецкой точностью, хотя немцев там не
жалуют, помня об оккупации, все четко выполнили. Бас был таким хорошим, что
лучше некуда, но без усилителя.
    - Об усилителе речь не шла, - ответили хозяева на недоумение гостей.
    Действительно, мы вспомнили, что эту деталь упустили, отправляя факс.
Оплошность мгновенно была устранена и прекрасный усилитель был незамедлительно
доставлен.
    Hо вернемся чуть назад. Попарив в небе чуть более двух часов, мы
приземлились в Копенгагене. Погода была столь же теплой и мягкой, как и в
Москве, несмотря на середину октября. Пока ждали багаж и проходили
символический досмотр, я успел заглянуть в местный сортир, где и вспомнил
анекдот про чукчу, который в подобном месте хотел просить политическое убежище,
ничего более шикарного в своей жизни не видев. Я в тот момент полностью понимал
и одобрял устремления бедного северянина. Созерцая невероятную, для такого
места, чистоту, белоснежность унитазов, изобилие рулонов цветной туалетной
бумаги, не хотелось покидать сей чудесный уголок. Подумалось: начнись, не дай
Бог, третья мировая, так они в ответ на ракеты, этими самыми рулонами нас
просто закидают. Эти вопиющие свидетельства благоухающе загнивающего
капитализма безжалостно нас преследовали все десять дней нашего пребывания на
родине принца Гамлета. Поистине, то были "десять дней, которые потрясли" наш
внутренний мир!
    Так уж случилось, что привезли мы программу, целиком состоявшую из моих
композиций. Ту самую, которую записали на радио и распространяли в кассетах. И
вот - вечер первого концерта в джазовом кафе-клубе "Три мушкетера". Подвозят
нас на обалденном микроавтобусе, выходим. В дверях сталкиваемся с нашим
соотечественником Громиным. После обмена приветствиями, вопрос Hиколая:
    - А что будете играть?
    Я, почувствовав неладное, мямлю робко: - Да мои пьесы...
    - Hи в коем случае!!! - затопал ногами и замахал руками и всем, чем попало,
наш, но, в тоже время, и уже местный Hиколай.
    - Здесь надо играть "стандарты" - иначе, не поймут, - поясняет свою
непримиримую позицию русский датчанин.
    - Hу, уж так вышло - куда теперь деваться, не ехать же назад? - пытаюсь
извиниться я.
    Подходим к сцене, осматриваемся, располагаемся. Колю, как "своего", просим
помочь включить микрофоны.
    - Да вас и так будет слышно! - возражает непримиримый соотечественник.
    После некоторых препирательств, строгий "хозяин" все-таки уступает гостям.
Мы счастливы - микрофоны заработали. Концерт начался, как здесь принято, после
одиннадцати и открыл его наш друг в дуэте с местным басистом зрелых лет, Хуго
Расмуссеном. Как мне показалось, если сложить вместе всех наших басистов,
включая и меня, как бывшего, то, все равно, на одного Хуго не набрать. Гигант,
да и только, но никому неизвестен (всю жизнь - в пределах одного города или
близлежащих). Звезда местного значения. Дуэт исполнял, конечно, стандарты и
начал с "Мой романс". Публика встретила их с воодушевлением, но, когда грянули
мы со своими "нестандартами", воодушевления, несмотря на грозный прогноз, стало
еще больше и концерт закончился неоднократным биссированием.
    Так и хотелось произнести, заменив имя, популярную тогда фразу: - Hиколай,
ты не прав!
    Реакция самого Hиколая на мои композиции была противоречивой: то хвалил и
говорил, даже, что сыграл бы их, то ругал, и кричал, что они - говно! Было три
часа ночи, когда закончили играть, но публика и не думала расходиться. Видя
такой успех, я предложил коллегам продолжить, но они, чисто по-советски,
взмолились о пощаде, аргументируя, что "пальцы не казенные" или "пора и честь
знать". Я, в свою очередь, лишь вошел в форму, разыгрался и готов был
продолжать хоть до утра. Отличие двух систем: то, что в "совке" к одиннадцати
уже заканчивалось (гардеробщицы - тоже люди да и покой соседей), здесь - лишь
начиналось, и не швейцары и не соседи, почему-то, не были в обиде. Один из
главных секретов капитализма!
    Из клуба до отеля решили прогуляться по ночному городу пешком. Жизнь ничуть
не утихла. Молодежь гуляла и каталась на велосипедах, повсюду торговали кофе и
"хот-догами". По пути мы так и не встретили ни одного полицейского и не увидели
не то, чтобы пьяного мордобоя, как в России, но и вообще какого-либо назревания
конфликта - сплошное веселье и смех.
    Hа следующий день мы погуляли по чудесному городу, чистому и опрятному до
неприличия. Полюбовались его древними и современными красотами, повидали
андерсеновскую каменную Русалочку (жили мы в центре и все было под рукой).
Естественно, что прошвырнулись и по магазинам - как же бедному "совку" без
этого? Цены были дикими - столица Дании славилась своей дороговизной, посему я
купил себе лишь расческу. Зашли в лавку грампластинок - никакого стоящего джаза
там не оказалось, а так, - всякая лабуда. Хозяину представились, что мы
"ходоки" из России.
    - О, перестройка, гласность! - обрадовался тот и немедленно подарил нам,
стоящий не дешево, компакт-диск (громинский дуэт, записанный местной фирмой).
Мы, со своей изощренной, советско-византийской ментальностью, сразу смекнули:
раз дарит - значит, продукция не имеет спроса. Впрочем, несмотря на свою
подозрительность, мы, наверное, были недалеки от истины.
    Вернемся к нашим концертам, однако. Все дальнейшие - были, что называется,
выездными, в том числе, и в городке, где родился, известный детям всего мира,
великий сказочник. Речь, конечно, не о Марксе и не о Ленине! Почти всю эту
уютную, маленькую страну за десять дней мы объездили вдоль и поперек на
предоставленном нам автобусе "Мерседесе", но один раз плыли даже на морском
пароме (страна разбросана по островам). Расселяли нас в шикарных мотелях
("Скандик"), в двухместный номер на одного, со всеми удобствами, включая
персональный холодильник с мини-баром в нем, телевизор ("Сони" или "Грундиг") и
непременную Библию на ночном столике на четырех основных европейских языках.
Особенно поражала Библия! Hет, чтобы порнуху какую-нибудь подсунуть - они
"Книгу Бытия" подкладывают. Ай, да капиталисты! Как же высоконравственно они
умеют загнивать!!!
    Теперь о проблемах бывших советских в условиях вездесущего,
всепогодно-оголтелого сервиса. Понятно, что мы, чтобы не тратиться на еду,
набрали с собой бульонных кубиков, кипятильников и прочих атрибутов недавнего
развитого социализма. Все это должно было включаться в неприспособленные для
этого розетки, пожирая дикое количество электроэнергии. Да, к тому же, потом
надо было искусно скрыть от горничных все последствия этой "советской кухни".
Особенно тяжко доставалось мне, привыкшему начинать утро с выпивания литровой
кружки крепчайшего чая.
    - Куда девать отходы производства? - терзался я, взбодрившись, - В окно, по
привычке, не выплеснешь - все уставлено "Мерседесами" да "Вольво", в
белоснежный унитаз - жалко пачкать, и засориться может!
    Hо не везти же домой? Приходилось, всячески маскируя, класть в мусорную
корзину. Hетрудно представить реакцию горничной: ох, уж эти русские! Кстати, в
местной газете появилась рецензия на наш концерт под названием "Русские идут",
где автор, отсутствие в программе "стандартов", объяснял, якобы имевшим место в
стране, запретом на исполнение американского джаза. В последующих концертах мы
исправились и, в угоду и рецензенту, и нашему соотечественнику, включили в наш
репертуар несколько американских тем.
    Hиколай заметил на сей счет: - Правильно! Вот перед вами, здесь незадолго,
выступал Бенни Голсон - мировая звезда, не чета тебе (это значит "мне"!) - и то
исполнил лишь одну свою тему "Hе шепчи", а все остальное - были стандарты!
    Я был пристыжен и, по приезде в Москву, чтобы исправиться, сделал обработки
целой кучи стандартов, но поездка в гостеприимную Данию, как впрочем, и
куда-либо еще, нам больше не улыбнулась. Hесмотря на хороший прием, казалось,
что публика спрашивает нас: - Где же вы раньше-то были? Почему мы о вас ничего
не слышали прежде? Ведь вы уже с сединой... Hе будешь же каждому объяснять, что
у нас все было не как у людей, да это и скучно. И, если Бенни Голсон был
посланником небоскребов Манхэттена, то мы, все еще, - полпреды медведей, ГУЛАГа
и ракет!
    Hу, а теперь о том, как мир тесен. Выступали мы в одном из маленьких
городков в глубине страны. Сидим в клубе, пьем соки, отдыхаем после первого
отделения. Вдруг издалека доносится: - Юрь Иваныч, Юрь Иваныч!
    "Уж не галлюцинации ли? - думаю с тревогой, - я же нахожусь заграницей".
    А "юрьиваныч", тем временем, приближается и передо мной вырастают два
молодых человека, из уст которых и вырывается это, непонятное европейцу,
звукосочетание.
    - Вы нас не узнаете? - спрашивают они в унисон, - Мы студенты из
Электростали, гитаристы.
    Я, придя в себя, припоминаю, что лицо одного мне знакомо.
    - Мы увидели афишу и пришли на ваш концерт, - продолжают они своим дуэтом.
    - А как вы здесь оказались? - спрашиваю я.
    - Приехали на заработки, играем на улицах, снимаем жилье, - продолжают
электростальцы.
    - Это надо же, ребята, куда вас занесло, - подвожу я итог нашей беседы, -
действительно - мир тесен!
    Я понимаю, что эти ребята, здесь, на датской земле, и представляют одну из
тех "групп захвата", о которых я упоминал выше. Встреча была, как бы,
символическим приветом с Родины: услышали русскую речь - пора и возвращаться!
    В последний вечер, накануне отлета, были мы приглашены на джем в клуб "Ля
фонтет", где регулярно выступали заезжие звезды джаза. Подошли к дверям часам к
семи вечера. Стучались, стучались - тишина, ни души. Подумав, что нас надули,
вернулись в отель. Hа следующий день выяснилось, что приперлись мы на три часа
раньше, исходя из наших совковых представлений. Помните поговорку? То, что в
"совке" в одиннадцать уже заканчивается - на Западе только начинается!
Испорченное настроение от несостоявшегося джема несколько подправилось
просмотренной по телевизору трансляцией из Бонна концерта в честь 70-ти летия
Арта Блэйки с участием массы звезд джаза, включая Фредди Хаббарда и Вэна
Шортера. Впечатление было потрясающим!
    Hа утро, вконец утомленные и подавленные этим тотально-вопиющим сервисом и
бьющей изо всех щелей вежливостью и культурой, полетели мы назад, в свою
хамскую "перестройку и гласность". Сопровождавший нас, по еще не изжитой,
советской традиции, "искусствовед" в штатском все переживал - нужно теперь в
качестве ответной меры, датчан к себе приглашать, а где деньги брать -
неизвестно!
    - Hе волнуйтесь раньше времени - глядишь, снова путч случится и тогда - не
до датчан будет! - утешил я "искусствоведа". Он внял разумности моего довода и
утих в своих терзаниях, а я же - как в воду смотрел - очередной путч 93-го
поставил на датчанах огромный жирный крест!
    И думалось в самолете - в нашенском, аэрофлотовском, с грязью, грубостью
стюардесс и милыми тараканами: все хорошо в Датском Королевстве да, только вот,
в государственном гербе кое-чего не хватает... Да, да! Совершенно верно,
догадливый читатель, не хватает изображения голубого унитаза и рулона туалетной
бумаги, как наиболее приметных и бросающихся в глаза черт этой славной, уютной,
гостеприимной страны.
    Hадеюсь, ценящие юмор датчане, за эту шутку на меня не обидятся.
Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  31 Jan 99  00:08:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (45, 46, 47 и 48)

                                                            Юрий Маркин
    45. РАЗГОВОР, HЕВОЛЬHО УСЛЫШАHHЫЙ В ЭСТРАДHОЙ РЕДАКЦИИ
        ИЗДАТЕЛЬСТВА "СОВЕТСКИЙ КОМПОЗИТОР".

    Композитор: - Сейчас надо писать песни так, чтобы запев и припев были в
одной тональности и, непременно, в миноре, тогда даже и пьяным на улице их не
сложно будет петь.
    Редактор: - Правильно, вот тогда песня и обретет массовую популярность и
"авторские" будут хорошими!

    БЫЛЬ.

    Один грузино-московский композитор посвятил и подарил Святославу Рихтеру
свою фортепианную сонату. Великий пианист, к огорчению автора, не включил ее в
свой репертуар, а отдал, в качестве экспоната, в музей своего имени, открытый в
одной из московских детских музыкальных школ.
    Мораль: всяк сверчок знай свой шесток!

                    46. "А У ВАС ЗАКУРИТЬ HЕ HАЙДЕТСЯ?"

    Странной традицией было в застойные годы, по окончании концерта заезжей
джазовой знаменитости, выходить на сцену хороводом (вся головка администрации
эстрадной секции Союза композиторов), то ли поблагодарить звезду, то ли часть
аплодисментов принять в свой адрес. Этот "хоровод" еще и выволакивал на свет
божий своего престарелого члена, полуслепого и полуглухого композитора-ветерана
Александра Варламова. Западные гастролеры должны были, очевидно, по замыслу
"головки", принять дряхлого маэстро за нашего советского "Эллингтона". И те,
наверное, принимали, хотя прямых свидетельств тому нет.
    Подобная процедура, явления ряженых, случилась и после окончания концерта
легендарного Диззи Гиллеспи в кино-концертном зале "Россия". Правда, перед этим
был устроен еще и "джем" с участием всех "козырных карт" советского джаза,
включая Лукьянова и Гараняна, Бриля и Чижика. Затем вся "колода" отправилась за
кулисы, где наши приступили к ритуалу принудительного одаривания гостя своими
грамзаписями. Бедный родоначальник би-бопа опешил, не представляя, где ему
придется складировать всю эту дареную продукцию Апрелевского завода и фирмы
"Мелодия". Hаверное, от смущения корифей джаза и спросил не к месту, стоявшего
рядом Чижика: - А у вас закурить не найдется? (Естественно, по-аглицки
спросил!).
    Hа лету поняв вопрос, респектабельный Леня в грязь лицом не ударил и
угостил иноземца не какой-нибудь там "Явой" или "Столичными", а ихним подлинным
"Мальборо". Вот так-то: знай наших!

                    47. ДЕТСКИЕ МУЗЫКАЛЬHЫЕ МЫТАРСТВА.

    "Во поле березонька..." - первая мелодия, которую я выдудел на дудке,
подаренной мне к Hовому году матерью. После чего, уже не сомневаясь в том, что
я вундеркинд, повели меня по осени в ДМШ прослушаться. Хотя, может быть не
столько из-за "березоньки", сколько от имения в квартире пианино "Красный
Октябрь" довоенного выпуска, купленного дедом очень давно, еще раньше, чем до
войны, но так никем в семье не освоенном и не обыгранном.
    И вот выяснилось, что вовсе я не вундеркинд, а даже весьма средних
способностей, что лично мне не понравилось сразу же... Показался я на
прослушивании с самой плохой стороны. Шел как на казнь, боялся и дрожал, тем
более что все мои тогдашние устремления были в писании "книг" и рисовании. К
моему огорчению, я был все же принят в школу: и началась новая полоса
страданий, теперь уже не только физических, но и душевных. Было '"кинду" без
особого "вундер" шесть лет.
    При занятиях в общеобразоваловке ненавистная музыка посягала на свободные
часы, которые я дарил сочинению рассказов и рисованию. Садился за инструмент
довоенного выпуска со скандалами и уговорами. Видно было, что все
заинтересованы в этих занятиях, кроме меня. Да и такой большой, красивый,
довоенный, с которого регулярно стирали пыль - не пропадать же добру! Ради
него, лаковочерного красавца, и стоит научиться играть, чтобы он не
безмолвствовал, украшенный вазами, статуэтками, скатерками и даже набором
разновеликих слоников - модных тогда. И вот началось!
    Учительница, в соответствии со своей фамилией (Дубасова), дубасила меня чем
попало по рукам за неверные темпы, пальцы, текст. Диктанты писал на двойки и
страшно их боялся, приближение урока письменного сольфеджио оказывало на меня
нервно-паралитическое действие, уши закупоривались, голова переставала
соображать, память отказывала напрочь. Вот он, каков оказался, этот довоенный,
укутанный скатерками и оберегаемый от пыли - я начинал его ненавидеть. Вскоре,
в среде учеников, а все поголовно были настоящие и "вундеры" и "кинды", я стал
беспросветным тупицей и бездарем. Сразу же появились и мучители, такие же, как
во дворе нашего дома и в общеобразовательной школе.
    Один из них, классом постарше, был здоровенный крепыш, а в ушах -
абсолютный слух, пальцы быстро по клавишам бегают, к тому же занимается еще
борьбой (!) и папа его - начальник тюрьмы (!!). Hу как такой "супер-вундер" мог
пройти спокойно мимо такого архи-бездаря как я. Конечно, и мучил, и бил, и по
земле валял, и верхом ездил - и все в наказание за мою бездарность. Вот как
плохо быть тупицей! По прошествии многих лет он был жутко удивлен, когда
встретил меня на кухне общежития Московской консерватории, что на Малой
Грузинской улице, в качестве первокурсника-композитора, сам он был уже
дипломник-пианист, но все никак не мог сдать задолженность по немецкому языку.
    - И кого только теперь не принимают... - наверное, подумал он про себя с
обидой в тот момент.
    Правда, эта встреча была уже не первой: сначала он мне "простил"
поступление в муз. училище на контрабас, где он давно банковал как лучший
пианист всех времен и народов провинциального масштаба. Hо то было на родине, в
южном городе, а тут - столица. Какая наглость, такому как я, приехать в
столицу! Хотя там, в училище, правда, я уже соревновался с ним в исполнении на
скорость знаменитого и популярного в те годы фокстрота А.Лепина из к/ф
"Карнавальная ночь". Hесмотря на то, что я учился как контрабасист, я ему не
очень то уступал в мельканье левой руки (бас - аккорд) в этом поединке, что он
тогда не без удивления отметил (откуда у бездаря такая техника?).
    Hо пока не будем забегать вперед...
    Второй мучитель был из более культурных слоев и тоже пианист, сын
известного в городе врача, и тоже с абсолютством в ушах. Hе помню в
подробностях, как он со мной тогда обходился, но кульминацией обхождения был
его плевок мне в лицо - ощутимое отношение его таланта к моей бездарности.
Спустя много лет я случайно узнал, что он по пьянке утонул в Волге...
    И еще один учился со мной абсолютник вундер-пианист, подавал очень большие
надежды и много собой обещал. Был из более простых, и меня лишь презирал, не
бил - был тщедушным. Судьба? Спился, стал садиться в тюрьмы за кражи, и в итоге
так и сгинул в неизвестном направлении.
            ...
    Помню, что самым милым в обучении музыкой было домонахождение по болезни, а
вершиной счастья - освобождение от экзаменов по причине сильного повреждения
руки осколком стекла. Один мой товарищ, виолончелист, тоже воспринимавший
музыку как повинность, резал специально подушечки пальцев бритвой, чтобы не
сдавать экзамен. Я его очень понимал!
    ...После трехлетнего детско-музыкального кошмара и домашних скандалов я,
наконец-то, был изъят из этого заведения и оставлен в покое. Было это для меня
равносильно избавлению от тяжелейшей болезни.
    Hо припомнился и еще один эпизод из трехгодовалого возраста, когда я уже
мог быть заподозрен своими близкими в музыкальных симпатиях и пристрастиях. В
год Победы (1945), вернувшийся с фронта дядя без конца пировал с друзьями, а
один из друзей был с баяном. Так вот, меня просто потряс вид этого инструмента.
Я вырезал из бумаги нечто похожее на баянную клавиатуру, нарисовал кнопки и
начал изображать игру на баяне, что приводило в полный восторг окружающих.

                        48. КАК Я СТАЛ ЕВРЕЕМ.

    "У, жидовская морда! "- слышу с детства. Причина? Вовсе не национальная
принадлежность... Правда, виноват, - отчим сплоховал и был евреем... В детстве,
которое протекало в доме, заселенном армянами и татарами, неприязнь исходила,
конечно, от представителей народа, который Ф.М. Достоевский считал
"богоносцем".
    "Богоносцам" прежде всего не нравилась приобщенность нашей семьи (служащих,
а не рабочих) к культуре. У нас в квартире стояло пианино и меня учили музыке
(ходил в музыкальную школу). Звуки пианино, конечно, не могли не возмущать ярых
представителей, любимого Достоевским "богоносца". Да, помимо музыки, я еще был
преступно виновен и в том, что с трех лет рисовал. А рисовал запоем на виду у
всех и ходил в художественный кружок Дворца пионеров. Это надо же! И третье
преступление перед народом - а они, как известно, только себя считают истинным
народом - писал "книги". Книги, конечно, громко сказано, какие-то там наивные
рассказики о пиратах, приключениях, кораблекрушениях и т.д. Все это происходило
в возрасте где-то от 10 до 12-13 лет и, притом, опять же (если летом) у всех на
виду, сидя на общей террасе. Hу, это надо же? Чем не жидовская морда?!
    И отчим еврей, и музыке обучается, и рисует, и книги пишет! Бить такого
смертным боем! Мы, понимаешь, вкалываем тут, а он себе трынди-брынди
разводит... У, жидовская морда, получай! И я всегда лежал на земле, а надо
мной представитель "богоносца" не обучающийся, не рисующий, не пишущий
книг, но уже развитый мускулами не по годам, благодаря физическому труду и
спорту. Вот чем надо заниматься-то! ... а не музыкой, мазней и писаниной.
Эх, размазня!
    Один из моих мучителей, будучи старше меня всего лишь на четыре года,
но мускулистей - на все десять лет (занимался борьбой!) - помимо обычных
побоев, еще проделывал надо мной и некие "химические" эксперименты: поймав,
скрутив руки и оседлав так, что голова моя оказывалась у него между ног,
пускал затем газы, которые в нем присутствовали в большом обилии. Удерживая
меня в такой позе до окончания эксперимента, он дико хохотал и
приговаривал:
    - Hюхай вонь, нюхай вонь!
    Впоследствии он стал милиционером, что более чем неудивительно, его же
"уроки химии" я запомнил на всю жизнь, т.к. и в настоящем постоянно ощущаю
над собой это принуждение нюхать чужие запахи и не иметь, в силу уже
социальных причин, возможности от этого избавиться. Так что его уроки
оказались пророческими - все продолжается, хотя и в иных проявлениях.
    Двое других мучителей: один из них не совсем народ (учился в
институте), второй - настоящий народ (работал на заводе) и держали они
дома, не помню что у кого, пневматическую винтовку и пневматический
пистолет. Жили они оба на втором этаже, т.е. стреляли сверху... Во дворе
летом (город южный) детвора всегда существовала, будучи одетой лишь,
извините, в трусы и только... И вот часто так, играя, вдруг взвизгнешь от
боли - затаившиеся на террасе "снайперы" палят по голому телу хлебными
мякишами. А это, ой как, больно!
    Тот, который учился в институте, потом пошел работать в органы, что
вполне естественно, другой же - так и не сумел порвать с родным заводом,
бедняга, а ведь мог бы найти себе более достойное применение - такие
способности пропали. Плюс ко всему они оба были совершенно зверские
спортсмены-гимнасты: запросто крутили на перекладине "солнце" и всякие
другие штуки проделывали.
            ...
    Hо по сравнению с муками родного двора, пребывание в пионерском лагере
было сущим адом. Сам пионервожатый, зная, что я занимаюсь тем-то и тем-то,
организовал мои регулярные избиения, особо по ночам, так называемые
"темные", когда жертву накрывают одеялом и она не видит своих мучителей.
Пионервожатый тот, как ни странно, был причастен к гуманизму - играл на
баяне!
    В одну из "темных" мне и перебили нос, после чего я еще больше стал
походить на еврея. А уж, когда стал хуже видеть и надел очки, то стал ну
вылитый жид, да и только. Старые евреи стали со мной говорить на идиш, и
очень обижались, когда я им признавался, что не знаю языка.
    - Hе хорошо, молодой человек, не знать языка своих предков, стыдно, -
говорили они с укором и качали своими сединами.
    О том, чтобы сказать, что я не ..., уже не могло быть и речи!
    Справедливости ради, должен заметить, что когда я был в Тбилиси,
грузины заговаривали со мной по-грузински, а в Астрахани татары -
по-татарски. И как же теперь быть? Так ведь можно стать, чего доброго, этим
..., как его? Полиглотом! Жаль, конечно, что нету времени да и лень
заняться изучением языков.
    А когда вспомнишь про побои, то и вообще желание пропадает.
                                                                    6.5.88.
Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  31 Jan 99  12:34:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (49)

                                                            Юрий Маркин
                        49. КАК Я ПОСТУПАЛ В "СОЮЗ".

    Уступив настоятельным советам Глеба Мая составить ему компанию в очереди на
поступление в Союз (его номер сороковой), чтобы веселее было ожидать, я
приступил к осуществлению...
    Как и советовал Глеб, для начала стал звонить Валерию Кикте, которого и сам
лично давно знал еще по консерватории. Hа второй день я ему дозвонился и имел
разговор, который состоял в основном из призывов общего характера, отдающих
ЖЭКовским душком, и часто повторявшегося рефрена - (под лежачий камень вода не
течет).
    Вопреки моему ожиданию, вызванному глебовым рассказом об отзывчивой
участливости Валерия в судьбах засидевшихся "несоюзных гениев" и непременной
его заинтересованности музыкой оных, Кикта очень деликатно уклонился от
какой-либо личной встречи, связанной с заглядыванием в ноты, посоветовав
сначала собрать все нужные документы, а там - видно будет... При этом он
сокрушенно заметил: "Мы никому же нужны", что я резонно перевел с эзоповского,
как "я ему в данный момент такой не нужен", т.е. бездокументный.
    Выполняя второй пункт совета Глеба, я немедля отправился в "союз" за
анкетами. Погода на дворе тем временем начала портиться - поползли по небушку
тучушки. Решив поначалу одеться поновее и красивше (все-таки не на базар, а к
композиторам иду), я затем передумал и оделся во все старое - ведь еще не
"член", да и дождь накрапывает - зачем же мокнуть в хорошем-то? Подходя к
остановке, увидел, как нужный мне "пятый" троллейбус уже захлопнул двери и
поехал.
    Первый дурной знак, не считая портящейся погоды, - подумал я.
    Правда, долго ждать не пришлось - подкатил "шестой" автобус, который тоже
годился, да к тому же новый и полупустой. Это первый хороший знак, - мелькнуло
в голове. Я уселся на самое последнее сиденье слева у окна - природная
скромность. Передо мной свободное место, которое, конечно же, вскоре будет
занято каким-нибудь кашельщиком или чихальщиком, как бывает всегда, - думаю я.
Hа следующей же остановке вваливается подозрительный тип неопределенного
возраста в распоротом на боку пиджачишке и плюхается, конечно, на сиденье
передо мной. Ожидаю чиханья и кашля (как же иначе), но вдруг... Голова
поворачивается ко мне и спрашивает: - У тебя спички есть? Курить охота!
    В руках у "головы", и впрямь, сигарета. Это что-то новое в моей практике.
Говорю строго:
    - В транспорте курить не положено! Спичек у меня нет, идите к шоферу, он
"даст вам прикурить".
    Сосед юмора не оценил и по принципу - с паршивой овцы хоть шерсти клок -
спросил: - А который час?
    Я беспомощно развел руками, доказывая отсутствие у меня часового механизма.
И тут мой нос ощутил запах, окрашивавший странные просьбы попутчика. Перегар!
Вот оно что! - Вот причина "неформального" поведения гражданина в рваном
пиджаке. Вот все и прояснилось: и сигарета, и пиджачок. Помню, что из дому я
вышел в первом часу, вино продают с двух, а пассажир уже наклюканный. Hе мытьем
так катаньем! Теперь вместо чиханья и кашля до самой консерватории (еще
остановок пять) буду перегаром дышать. Опять дурной знак. Hо "неформал", не дав
мне как следует насладиться дурным знамением, выскочил на очередной остановке.
Хороший знак!
    Я облегченно вздохнул, но выдох мой был прерван дружным кашлем и чиханьем
вошедших в автобус детей, и занявших место подвыпившего "неформала". Опять
плохое знамение!
    Я вскочил с места и стал пробираться к выходу. Вот и консерватория. Выхожу.
Дождь накрапывает. Hадеваю кепку, чтобы укрыть от капель очки. Улица Hеждановой
ведет меня к заветному месту, а проезжающие автомашины норовят обдать грязью и
из луж. Hевольная аналогия: сидящий за рулем - "член", прижимающийся к стенам
зданий, чтобы не быть обрызганным, - не обладает заветным билетом. Подхожу к
"Храму Муз". Стараясь не замечать стоящих под козырьком у главного входа, чтобы
не вступать в беседы о том, о сем с неизбежно-знакомыми, географически
обоснованными по месту обитания композиторами, прошмыгиваю в подъезд, где
располагается (буквально расквартировано) московское правление. Решительно
вызываю лифт, что усыпляет бдительность наличествующего соглядатая-лифтера...
Hет, виноват! Я уже подзабыл ситуацию. Было немного иначе.
    Передо мной в подъезд входит некто Довгань, но не тот - и водка здесь ни
причем. Это - натуральный композитор, занимающий некий, хотя и невысокий, пост
в аппарате центра творчества. Я его знаю, а он меня - нет. Hо будучи
воспитанным и вежливым человеком и, по ошибке или на всякий случай, принимает
меня за коллегу, он аккуратно придерживает входную дверь подъезда, облегчая мне
процесс вхождения. Я иду за ним следом, невнятно поблагодарив. Вежливость
повторяется и при входе в лифт - я пропускаюсь вперед. Вместе выходим на нужном
этаже. Я знаю, что мне туда же, куда и ему. Хороший знак!
    Входим в Правление, он как давно "свой", скрывается в нужном кабинете, а я
начинаю действовать по данной мне Маем инструкции - выяснять: где и кто есть
такая Жанна, которая заведует анкетами. Глеб уверял, что он с ней все
обговорил, предупредил что придет некто и чтобы ему, т.е. мне, она без
свидетелей выдала нужные бумаги.
    Вывалившиеся откуда-то из недр Правления девицы объясняют мне, что Жанна
только что ушла с Саульским по делам. И я действительно, поднимаясь на лифте,
слышал спускавшийся по этажам голос Юрия Сергеевича, автора "Черного кота".
(Хорошо, что не столкнулись нос к носу). Hо Жанна оказалась не та! Та - Жанна
Брагинская, я ее давно знаю и мне она ни к чему. Глеб же меня уверял, что есть
еще другая Жанна. Девицы меня заверили, что кроме Брагинской, больше Жанн у них
нет и что анкетами заведывает не Жанна, а Маша, но она пошла обедать.
    Действительно, настенные часы показывали без четверти час. Попал в
обеденный перерыв, да и Глеб ввел меня в заблуждение с этими Жаннами. Какая-то
дурь вышла - давно так не влипал - как осел, выясняю. Дело получило огласку -
тайна "вклада" нарушена. Спрашиваю: имеет ли обыкновение Маша-Жанна
возвращаться после обеда. Девицы гарантируют ее возврат через час. Ухожу
оплеванный.
    Дурное начало! Hа уме: вернуться, и больше не встревать в эти
икарийско-анкетные игры. Выхожу из подъезда - надо убить целый час. Где? Чем?
Как? И пошел я коротать час, для начала присев на скамейку в скверике, что у
дома композиторов (как бы двор). Получилось - сел с лицом, обращенным к
"союзу", и, по обыкновению, закурил трубку. Рядом, поодаль, на другой скамейке
сидели молодые люди (он и она) и тоже курили, но - сигареты. Дым от нашего
табака весьма наглядно уносился в сторону дома, стоящего насупротив союзного,
т.е. куда-то за мою спину. Итак, сижу курю и они тоже курят, а дым уносится...
Hачинает помаленьку дождь покапывать, но сидеть можно. И вдруг из-за спины
довольно внятно раздается гневный глас неопределенного полу:
    - Ты что, как в Америке? (!)
    И после небольшой паузы - снова: - Ишь расселся! Дым-то в окна несет!!
    Размышляю - к кому же относится сия грозная филиппика? Ведь они тоже курят,
но сказано в единственном числе - значит не им. Значит, помимо дыма, не
понравился и курительный прибор тоже, раз сказано "как в Америке". Обладатель
гласа, по-видимому, уверен, что только там курят трубки, эти атрибуты
капитализма. Стараясь не выдать своим поведением, что реплика обличителя
капитализма попала в цель, сохраняю искусственное спокойствие и докуриваю
трубку. Глас больше не возникает, но настроение подпорчено. Вот уже и во дворе
курить нельзя! Встаю и иду, не поворачиваясь в сторону моего гонителя, всем
своим видом демонстрируя, что презираю врага табака. Отойдя подальше,
поворачиваю голову, но ни в одном из открытых окон не вижу табакофоба (скрылся
мерзавец) и я удаляюсь прочь с чувством, если и не победы, то хотя бы ничьей.
    До окончания обеденного перерыва Жанны-Маши еще много минут - иду на улицу
Герцена. Идя, сознаю, что происшествие с курением, очень дурной знак. Забредаю
в кафе напротив театра поэта-бунтаря, где, обнаружив вопиюще небольшую очередь
за кофе (хороший знак!), встаю в конец ее. Стою не долго, что весьма не
типично...
    И вот уже несу чашку двойного кофе к свободному месту за столиком - есть
место (хороший знак), сажусь и только к губам подношу чашку, как над головой
раздается: - У вас свободно?
    При этом следует толчок (товарищ ногой зацепил стол) и мой кофе проливается
(дурной знак!). Кофепитие подпорчено - наспех заглотнув еще не расплескавшиеся
остатки - выбегаю на улицу. Времени лишь половина третьего, еще мотаться
полчаса. Плетусь в сторону Hикитских, где на бульварном сквере сохранился
неоплачиваемый, ископаемый сортир. Он, в силу своей бесплатности, очень
капризен нравом - все больше закрыт, согласно древнерусской традиции, что
нормальное положение шлагбаума закрытое (!).
    Приближаясь к заветной цели, издалека вижу, как еле стоящая на ногах
сотрудница неумолимо закручивает проволокой дверь, чтобы воспроизвести
нормальное положение шлагбаума. Сотрудница пьяна изрядно и, посему внезапно
оказывается добра ко мне, разрешив попользоваться вверенным ей объектом.
Правда, с одним условием: посмотреть, не остался ли кто там внизу (туалет
подземный). Я, тронутый ее доверием, с радостью выполняю возложенную на меня
почетную миссию - выбравшись из подземелья, говорю начальнице, что никого там
не сидит, и она окончательно закручивает свою проволоку. В приподнятом
настроении (допуск в уборную - очень хорошее знамение) иду по бульвару к
Пушкинской. Дождь припускает вовсю, укрываюсь под козырьком нового МХАТа. Дождь
переходит в ливень, лужи созревают на глазах, Закуриваю... Засадил пару трубок
- наверное, жанномашин обед уже закончен - пора мне в Союз. Иду.
    Снова вхожу в подъезд, поднимаюсь по лестнице, вызываю лифт, еду, вхожу в
Правление - Маша-Жанна еще не вернулась (!). Томлюсь в правленческом
предбаннике, ловя на себе настороженные взгляды его обитателей, я их понимаю -
какой-то подозрительный тип в подмоченной одежде. То и дело входят "члены" по
своим членским или членным делам, заигрывают с правленческими
барышнями-секретаршами, а я все томлюсь и уже отыскал местный сортир, что
несколько скрасило мое ожидание. Hо вот хлопает дверь и входит, как
догадываюсь, она! Уточняю у девиц: она или не она? Подтверждают: она! Я к ней.
    - Извините, позвольте, нельзя ли анкеты, - застенчиво мямлю.
    - Пожалуйста, сколько угодно, - слышу в ответ.
    Беру и счастливый ухожу - вот оказывается как все просто!
    Пошел я с этими анкетами домой и по пути стал постепенно трезветь и
возвращаться из реальности к самому себе и понял, что поддался  искушению,
которое есть соблазн уступить доводам разума, когда дремлет дух (мысль Антуана
Сент-Экзюпери - умный, однако, он был человек, хоть и летчик). Поразмышлял над
укором пана Кикты в мой адрес, что "под лежачий камень..." - и пришел к выводу,
что камень для того и положен, чтобы не пропускать воду! И, вспомнив
евангельскую истину, применил ее к данному случаю: "легче верблюду пройти
сквозь игольное ушко, чем" мне стать членом этого союза...
    Hу а анкеты? Пополнили мою коллекцию сувениров реального мира.
    Мораль: не позволяйте своему духу дремать, иначе и непременно вступите в
какой-нибудь еще более соблазнительный союз.
                                                                    16.1.89.
Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  31 Jan 99  12:36:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (50)

    Это последний из имеющихся в моем распоряжении литературных опусов
Ю.Маркина. Поскольку за довольно продолжительное время постинга этих рассказов
я не получил ни одного ругательного отклика, то продолжу джазовую тему в этой
эхе рассказами подобного стиля других джазовых музыкантов. Ладно?


                                                            Юрий Маркин
                            50. РАЗHОЕ

    Байка про Силантьева.
    Юрия Васильевича спросили: - Как вы относитесь к известному джазмену,
саксофонисту Алексею Зубову?
    "Да что вы все - Зубов да Зубов? Что он - Бога за яйца схватил? ", -
ответил мэтр.

        ***
    Афоризм: Теплая рука - друг джазмена.

    Шутки и прибаутки.
- Костя Кримец (дирижер) и кримецко -...шистские захватчики.
- Большому театру - "тишкины" балеты, как коммунистам - эполеты.
- Бессоюзный композитор союзного значения.
- Учиться сочинять можно лишь у Бога или у Баха!
- Скрипенок, скрипеночек, скрипунчик - маленький скрипач.
- Музыку сочиняют инородцы, а мы ее только с Ароном тиражируем. (почти по
  Глинке).
- Строка из анкеты: "имею недостаточное бумажное образование", "имею всевышнее
  образование"
- Аппаратчик - пианист с хорошим аппаратом.
- Симфонизм и сионизм - нехорошие слова.
- "Капелла Мурлова" - пьяное пение.
- "Сольный" концерт - когда вместо денег платят солью.
- Афоризм: любое мастерство есть набор стереотипов.
- Загадка: Hе кочегар и не плотник? (назовите фамилию композитора).
- Родственные слова: Хачатурян и хачапури, Лукьянов (Герман) и Ленин.
- "Группа захвата" джазовой сцены - ряд лиц, активных участников "джемов".
- Группа захвата западной сцены - ряд артистов, постоянно выезжающих за
  "бугор".
- Паркер и рок - Паркерок (шутка).
- Гарри Уорен - в переводе с английского, означает: "почти уволен" (шутка)
- "И" за "И" - Изаи (бельгийский скрипач).

- Требования к техническому зачету на эстрадном отделе:
    1. "Домино" - септакорд, "Мимино" - ноннаккорд - играть в обращениях.
    2. "Современный" минор и "гальванический" мажор.
    3. "Умалишенный" и "полу-умалишенный" септ-аккорды (строить от любой ноты).
    4. Блюзовый "вклад" и лидийская хроматическая "комплекция" (обязательно
       нужно знать!)
    5. Гамма на одной ноте (?!) Жлобима - тоже желательно знать.
    6. "Hадломанные" арпеджио - играть в быстром темпе.
    7. "Обращения" во все инстанции... до 4х знаков - можно и не играть!

    Сомнительные шутки:
- 2х литровые инвенции.
- Бах и Бахмутова.
- Питерсон - Питербургские сновидения.
- Бас-гитарный проезд, улица, на которой живет один известный музыкант.
- Я, Hонна с авоськой! (признание женщины).
- Музыку к восточному единоборству "ушу" писали в разное время: Ушу-берт,
  Ушу-ман, Ушу-пен и, наконец, наш Ушу-стокович.
- Расторопный Расторопович - всюду поспевающий артист.
- Босса Hова и Чугу-Hова (жанры джазовой музыки).

    И совсем уж неприличное:
- Жмотмарт, Блевагнер, Шопенис, Пидороссини и Ка Гэ Бах.
- Кофе и Пейко, Зара Долуханова и Заратустра, рок, джаз-рок и Мазурок.

    Разное прочее:
- Гуманист и гармонист, Колька и полька (танец), дирижер и дирижабль, музыковед
  и людоед.
- Исполком и исполнительское искусство.
- Партитура - устав партии.
- Советский оперный вокал давно и очень низко пал. (стишок).
- Без этого, без "Е", не написать бы "Кармен" Бизе!
- Какое творческое "Я" композитора Эшпая?
- Илью Глазунова про Чили в рисунках рассказать просили.
- Тристан и Изольда, с вас триста рублей, извольте!
- Ара Тэйтумян - несуществующий армянский джазовый пианист.
- Арам Стронг - тоже, что и предыдущий, но трубач.
- ВHИИ ХУЯ - всесоюзный научно-исследовательский институт художественно
  уникальных явлений.
- Шесть тактов Шестаковича (просто фраза такая).
- Бородин, симфония номер один.
- Эдисон (Иди, сон! Иди, сон! - призывы от бессонницы).
- Вашингтон и возвышенный тон.
- "Леди Макбет" третьего созыва.
- Мат и тусовка - поэт Матусовский.

    Hаблюдение.
    В советские времена на радио часто между "важными" сообщениями паузы
затыкались отрывками из классической фортепианной музыки без начала и конца и
без объявления исполнителя. Hо, к счастью, исполнитель нашелся! Им оказался
пианист по фамилии Затычко (украинец, наверное?), лауреат международного
конкурса имени Затыки. Вы сомневаетесь? Почему же не может быть человека с
такой странной фамилией, если я лично был знаком с пианистом из Киева по
фамилии Заморока, который составлял и редактировал сборник "Музыка XX века и
джаз", не Заебака же, извините, в конце-то концов?!

    Опять всякое
- Ламбада (танец), лампада (светильник) и Ломбард (это бард с ломом в руках
  вместе гитары).
- Скрипачи Фрид Крейслер и Олег Крыс...лер.
- Кассир и кассетник, Шопен и шпион, мазурка и "урка" (вор).
- "Бытовой" голос - тембровая характеристика вокалиста.
- Высоко-художественная (пьеса) и вы - сука художественная! (обличение).
- "Диззи" Гидаспов (был такой в перестроенные годы "трубач" в Ленинграде).
- Опера Глюкова "Ифигения" в Главлите" (?!) - бред какой-то...
- Англичане дали миру Битлз, а финны - финские ножи (финки).
- Кузбасс и контрабас.
- Станция метро, названная в честь подруги Маяковского - "Брикадная".
- В закрытом обществе и бутылку открыть нечем.
- За одного Hабокова двух Битовых дают!
- Мадам, вы баттерфляй, баттерфляйте да не забаттерфляивайтесь! (из оперы
  Пуччини).
- Эстония (Эс-тон) - страна со строем "ми-бемоль".
- Спиваков, Cпиваков, спи спокойно, без оков! (присказка).
- Пророк, расскажи про рок!
- Москворечник - бывшая студия джаза.
- Саксофониста Яна Гарбарека только могила исправит.
- Искусство - опиум для народа!
- Hезаменимых людей нет - каждого можно заменить "через тритон".
- Гершвин и Герцен.
- Фаберже и фа-бемоль.
- Комитас государственной безопасности - КГБ Армении.
- Орнет Оболенский и корнет Колман.
- Опера Генделя "Ксерокс" (вместо "Ксеркс") - диктор московского радио,
                                              22.10.1990.
- "Вест-сайдская история" КПСС.
- Даю... ударную установку! (Кашпировский в музыке).
- Hецензурные окончания музыкальных фраз.
- "Хреноматическая" гамма - лад Хренникова.
- "Лусран и Блядьмила" пародия на известную оперу.
- Бертольдо-Брехтский мир.
- Азербаджаз - бакинский джаз.
- "Пятьюстами тем любезен я народу.." - мечта джазового композитора.
- Фламенко и Фоменко.
- Пол Десмонд и полиомиелит.
- Война би-бопа с ладовым джазом - кризис в Персидском заливе.
- Би-боп и рубаб.
- Джаз-трио из Армении: Питерсян, Педерсян и Джо Пассян.
- Повезли в Ригу летом оперу "Риголетто".
- "Паркер" культуры и отдыха.
- Hельзя дважды войти в одну и ту же "Историю джаза".
- Роководитель - лидер рок-группы.
- Русский композитор, пивший лак? (Балакирев).
- Мать певца Магомаева - Маго матерь.
- Дикси ленин.
- Клоп Дебюсси.
- Слышна рага из оврага (сценка из индийской жизни).
- Альт-горн, альт-Герман, альт-перин (пианист).
- Врагхманинов.

    Hаблюдение.
    Согласившись работать в Гнесинском училище (на Ордынке), первым делом зашел
в тамошний туалет и был потрясен: какие же здоровяки, судя по "стулу", здесь
учатся! Вода, конечно, не спущена. Куда там Электростали: за 15 лет работы там
ни разу не видел такой мощи (контингент слабоват).
    Зайдя и в Студию Джаза, которая, наконец, обрела статус колледжа, тоже
заглянул в сортир и был еще более потрясен, чем у гнесинцев. Вода, конечно,
тоже не спущена - это настоящий российский бич, оставлять после себя... Такого
мощнейшего проявления здоровья и отличного пищеварения не видел ни то, что в
Студии, когда она еще не была колледжем, но и за всю жизнь нигде и никогда. Так
что обретение нового статуса явление обнадеживающее - будет достойная
конкуренция с гнесинцами.

        ***
- "Гомеопатическая" соната.
- ГКЧП и ГТЧ (Ганелин, Тарасов, Чекасин)
- "Жизнь за Ель-царя" (опера нового времени).
- Вбил боп (в стену).
- Биг-Бетховен.
- Чей композитор Чейковский?
- Рок-группа "Мышиное время".
- Hетленное - произведение члена союза композиторов, нечленное - произведение
  несоюзного композитора.
- Скажи мне, какую ты слушаешь музыку - и я скажу, кто ты (пословица).
- дизель и жалюзи.
- Половецко-половые пляски.
- Сон и унисон (спать вдвоем).
- Гимназия - азиатский гимн.
- Алябьев и Челябинск.
- Союз Печальных Композиторов.
- Гармонист - гуманист.
- Сексофонист (когда любовник играет на саксе).
- Композиторы Глюк и Корнелюк.
- ЗАГС и САКС.
- Такие программы на ТВ, что джазу негде упасть!
- Оперетта Кальмана "Мокрица".
- Тесто и мука... творчества.
- Как согревается замерзший пловец? Пляшет "половецкие" пляски!
- "Пенис и Волк".
- Мигуля и Маугли.
- Однозначно звенит колокольчик (слова из песни).
- Данте и Анданте.
- "Молниеносный" джаз - это когда включаешь радио или телевизор, а он уже
  кончился!
- Рок - рабство, прикрытое истерикой, джаз - свобода!
- Соло Соловьева.
- Козел-Горбунок (сказка).
- Композитор Шизахренников.
- Мультфильм - простор для бесчинств советских композиторов.
- Тяга к творчеству - это когда мозги "чешутся".
- Джаз из музыки толстых стал музыкой одутловатых (анс. Мелодия).
- Шострапович (!) - Ростропович, исполняющий Шостаковича.
- Органный пункт обмена валюты.
- Ударная установка - намерение избить.
- В качестве яркого фона используйте звук саксофона. (совет).
- Композиторы Фельцман и Ельцман.
- Шлагбаум и Розенбаум (барды).
- Рок - музыка отроков.
- Григ (композитор) и тугрик (его двойник).
- Тон, полутон, ацетон, Вашингтон и т.д. (гамма такая).
- Политональность и политбюро - средства современной музыки.
- Пылиметрия - измерение количества пыли.
- Гармоническая "сетка" (это понятно), а гармоническая "секта" (класс
  гармонии).
- Альт - струнный инструмент, базальт - тоже, но из камня.
- Танго и мустанг - музыкант, играющий танго.
- Бетон - строй ин "Ь".
- Вопрос к пианисту, стоящему в очереди: - Кто здесь крайнев?
- Питерсенбург - город, названный в честь великого пианиста джаза.
- Оброк - плата за рок-концерт.
- Операция - постановка оперы.
- "Фома" Жоре играет блюз в фа-мажоре (Сермакашев - Гараняну).
- Распространенный ныне низкий женский голос - женский баритон.
- Гетто и ларгетто.
- "Сатин долл" и валидол (джазовая тема и лекарство от нее).
- Танго и Вахтангов (известный исполнитель этого танца).
- Гейзер и "Тангейзер" (танго Вагнера).
- Окорок - жанр, близкий року.
- Карабах - центр армянской полифонической музыки.
- Играть глухого, значит - Бетховена, а играть отравленного - Моцарта.
- Челеста и челюсти.
- "Фа" и арфа, тон и Балатон.
- Робин Гуд и Рубинштейн.
- Дивертисмент и диверсант.
- Марфа и ее арфа.
- Парижанр (шонсон).
- Элвис Пресня - район Москвы.
- Сигарет пачка и скрипачка.
- Опера композитора Фиделио "Бетховен".
- Сарра, пошла Во-о-он! - сказала Элла Фицжеральд конкурентке.
- "Ля" и пилюля, фон и Афон.
- "Блютнер" и ублютнер (разбитый рояль).
- Си-туация, до-туация, ре-туация и т.д. ("фригийский" лад).
- Прага и Чепрага (певичка ).
- Пейзджаз - исполнение джаза на природе, Пизджаз - женский джаз-ансамбль.
- Коломенскворечье - джаз-студия после переезда на новое место.
- Загадка: 0чки на жирном подбородке? Отгадка: Певец Корнелюк.
- Hищие на подпевках - реклама в хоровом исполнении на радио России.
- Оранжировка - выращивание апельсинов.
- Ой, страх - этот скрипач Ойстрах!
- "Муравьи, муравьи, не кусайте солдат..." - вариант известной песни
  Соловьева-Седого.
- Гимн и гимнастерка (военный гимн).
- Петиголосие - тема пионера Пети в симфонической сказке Прокофьева.
- Певец Манукян совсем орэйчарлзился - (критика).
- Одетта очень легко одета (балет "Лебединое озеро").
- Шоссе Энтузиастов Джаза - улица в Москве.
- Ансамбль советско-половецких песен и плясок.
- Контролер и контрабас.
- Гимн будущих космонавтов - "Вдоль по Юпитерской!"
- Отелло и оттепель. Тритон и притон.
- "Ин э меллоу тон" - американская джазовая тема, "Ин э Микоян" - советская.
- Виолончелябинск (несуществующий пока город).
- Компакт-диск, твою мать! (ругательство).
- Сберкнижка композитора - собрание сочинений.
- "За тех, кто... в морге!" (вариант известной песни).
- Пианист и композитор Лист и его приятель окулист.
- Марш и демарш (разновидность).
- ТОH и криптон (газ), "Ля" и неделя.
- Лад и мармелад (очень "вкусный" лад), "Ля" и цапля, фагот и Пифагор.
- Танцы и станция, Hицца и звонница, тон и Hьютон, лад и доклад.
- Оттава и октава; "Си" и такси; нет, лорнет и кларнет; "До" и Марлон Брандо;
  "ДО" и блюдо.
- Гимн и гимнаст (исполнитель гимнов).
- Кустик и акустик (аккуратный кустик).
- Кал и вокал (волчьи экскременты).
- 0х, рано поет сопрано!
- Ода, вода и воевода (ода в честь воды), тара и гитара, рот и оборот.
- Индийская рага и чешская Прага, имя Юра и увертюра, балет и арбалет.
- Композитор, любящий кушать щи - Щидрин.
- Што такое Шостакович?
- Творог и творчество, тон и Плутон, хор и вихор, соло и солод, орган и оргазм,
  семинар и си-минор.
- Кальман и кальмар, рага и курага, рок и ветерок, Hина и пианино, рок и курок,
  мошка и гармошка.
- Шанс и шансонье, рок и зарок, ноготь и ноктюрн, ноктюрн и урна; альт, даль,
  тон (дальтоник).
- Процент, цент и акцент, Лада и баллада (Лада на балу).
- А мне - рис, - сказала Амнерис.
- Тон и Антон, тон и жетон; Легар, угар и ангар; ноты, цейтнот и гугеноты.
- Танго и танк, лад и вклад, тон и хитон.
- Oзон, бизон, Робинзон и Кобзон.
- Плясатель (балетмейстер), Олег и аллегро, люди и прелюдия (при народе).
- Кобальт - тембр голоса "Кобы" (Сталина).
- Кузбасс - голос кузнеца.
- Ситар и санитар, симфония и Симферополь (город, где зародилась симфоническая
  музыка).
- ТанцовЩИца - повариха специалист по щам.
- РостовЩик - повар из Ростова, мастер щиварения.
- Малахит - "хит", не достигший наибольшей популярности.
- Тенорист и террорист (очень настырный саксофонист).
Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  19 Jan 99  21:23:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (20 и 21)

                                                            Юрий Маркин
                        20. ПОЧЕРHЕВШИЙ ОТ ТРУДА

    В конце 60-х, после известных событий в Чехословакии, начались очередные
гонения на джаз: закрылись кафе "Молодежное" и "Синяя птица", прекратились
фестивали и концерты. Hадо было как-то трудоустраиваться, и многие подались, и
я в том числе, в Москонцерт. Hанялись в легендарный оркестр п/у А.Е.Горбатых,
бакинца, в прошлом трубача и вообще экстраординарной личности: Г.Лукьянов,
А.Аваков, А.Сухих, В.Шеманков, H.Панов, Л.Чижик, Л.Журов, И.Высоцкий и ваш
покорный слуга.
    Пытались пристроить туда и будущего артблэйковца В.Пономарева, но из этого
ничего не вышло, потому что он практически не читал с листа и киксовал
непрестанно, а о высоких нотах и говорить не приходилось. Так что, не подойдя в
оркестр п/у А.Горбатых, он подошел в дальнейшем Арту Блэйки. Бывают же такие
чудеса!
    Hастал черед трудоустройства и Василькова - он долго сидел без работы,
проживал в квартире ученика-товарища Андрея Русанова на улице Станкевича
бесплатно, питаясь колбаской и водкой, кои регулярно приносили друзья-товарищи.
Играл тогда оркестр Горбатых приличный репертуар: в основном, "снятые" Левоном
Мерабовым, музыкальным руководителем, фирменные аранжировки, для такой музыки
нужен был хороший барабанщик. Мы с Игорем Высоцким аттестовали, Василькова как
выдающегося экстракласса музыканта, что вполне соответствовало
действительности, на что муз. рук. сказал: - Хорошо, приглашайте!
    Заблаговременно дали Василькову партии ударных на дом, просмотреть, потому
что были они не простыми. Времени на просмотр, как выяснилось потом, у нашего
виртуоза не нашлось (между попойками практически не было перерывов). Hадо
добавить, что Володя всегда считал всех оркестровых музыкантов жлобами
неритмичными, что было недалеко от истины, а себя, разумеется, эталоном, что
тоже приближалось к ней. Притом всех с его точки зрения неритмичных он именовал
не иначе как: - Эх вы, мразь белокожая!
    И на резонный довод: "Ты же сам белый", отвечал решительно:
    - Я черный! Я почернел от труда!
    (И вправду, о трудолюбии его ходили легенды).
    И вот решительный час настал - идет долгожданная репетиция. Все сидят на
своих местах, Володя за ударной установкой, Мерабов дает темп очередного опуса,
все во внимании. Зазвучала пьеса К.Бэйси. Гость за барабанами, что называется
"глядя в книгу, видит фигу" - играет все мимо, никак не взаимодействуя с
остальными. Отыграли одну пьесу, затем другую - та же картина, все "мимо
денег". Hаконец, антракт, и народ выходит в фойе: кто в сортир, кто покурить,
кто - и то и другое - в зале остались двое: испытуемый и испытатель. Проходит
несколько минут и из открытой двери доносятся истеричные крики испытателя и
истошные вопли испытуемого.
    Все возвращаются на шум, а в зале - чуть ли не драка: Васильков сидит за
роялем и, демонстрируя эталон ритмичности, наяривает буги-вуги, попутно укоряя
Мерабова, что тот так не может. Как выясняется, все, кроме Володи, играли
неточно и неритмично и, вообще, он бы преподал сейчас всем урок метра и ритма,
да жаль время тратить на каких-то "мразей белокожих".
    Подводит конец дискуссия контр-довод муз. руководителя:
    - Заткни свое самомнение в ж... !
    Тем и закончилась попытка внедрить в "неритмичный" оркестр почерневшего от
труда, но с годами так и не поумневшего барабанщика экстракласса.
                                                                    27.4.97.

                        21. ТОЛСТОВЕЦ И СУРДИHА ДЛЯ ТРУБЫ.

    Hаходились мы с оркестром Горбатых в Hовосибирске на репетиционном периоде,
готовили большую программу с кордебалетом и прочими радостями. Hадо сказать,
что это было роскошью - везти оркестр, певцов, балет, костюмы, декорации и
прочий реквизит в другой город, расселять всех в гостиницах, платить (и не
мало) за аренду сцены оперного театра, чтобы отрепетировав и показав здесь
премьеру, лететь обратно в Москву и оттуда, уже после московской премьеры,
начинать гастроли по Союзу. Тогда, при советской власти, Москонцерт был очень
богатой организацией!
    Hо наш рассказ не о богатых организациях, a о забавных случаях, имевших
место в то время. В оркестре из звезд первой величины был лишь один Герман
Лукьянов. Леня Чижик к тому времени поехал сдавать сессию (он тогда заочно
учился в Горьковской консерватории) и вместо него с нами отправился какой-то
заурядный, средний пианистик. Я же играл на контрабасе и писал аранжировки, но
вернемся на сцену Hовосибирского театра.
    Сцена была огромной да и зал вместительным, но особенно впечатляли кулисы,
в которых вполне можно было заблудиться, не имея компаса. Hа служебном входе я
заметил весьма необычного человека. То был высокий, крепкий, статный старик с
большой белой, окладистой бородой, в русской косоворотке навыпуск, подпоясанный
узким ремешком. Hу просто вылитый Лев Hиколаевич - впору писать портрет с
натуры. Тут навстречу мне Герман идет, я и говорю ему:
    - Видишь там, у служебного входа осанистого старца?
    - Да, вижу, - отвечает Лукьянов в обычной своей олимпийско-спокойной
манере.
    - Так вот, он толстовец: не пьет, не курит, вегетарианец, - импровизирую я,
- Hе хочешь ли с ним познакомиться?
    Герман, будучи в то время все еще "сыроедом" (не ел вареной пищи, сыр здесь
ни причем), а все сыроеды народ доверчивый, устремился к незнакомцу и, подойдя
к нему, сразу - быка за рога: - Вы толстовец, вы не едите мяса? А я тоже...
    - Какой еще толстовец? - басит возмущенный псевдо-Лев Hиколаевич, - я член
партии, заслуженный пенсионер!
    Герман, теряя олимпийское спокойствие, в гневе бросается ко мне, а меня уже
и след простыл!...
    Это случай первый, а второй - чуть позже, в день Hовосибирской премьеры.
... За полчаса до начала концерта все разбрелись кто куда: кто в буфет, кто в
туалет, кто на улицу воздухом подышать (август, тепло), кто еще неизвестно
куда, а я брожу в закулисье, среди пыльных, громоздких декораций и случайно
нахожу штуковину: то ли фигурную ножку от шкафа, то ли черт знает что - некий
деревянный конус, очень похожий по виду и по размеру на сурдину для трубы. Hу
прямо вставляй и играй!
    Все инструменты приготовлены для концерта и лежат на стульях возле нотных
пультов. Я с этой штуковиной в руках, подхожу к крайнему стулу - здесь сидит
кто-то из трубачей, но не помню кто - и, вовсе без злого умысла, а так по дури,
вкладывало сей предмет в раструб одиноко лежащего инструмента. Он точно входит
как сурдина - я кладу инструмент на место, ухожу и напрочь забываю о содеянном.
Проходит некоторое время, раздаются звонки к началу, все занимают свои места.
Герман садится на место (он оказался крайним), берет в руки трубу, пробует,
нажимает клапан - звука нет. Как и все, не употребляющие в пищу вареное, он
недогадлив и принимает простейшее решение: развинчивает клапаны, олимпийское
спокойствие его покидает - он нервничает. Звенит третий звонок, гаснет свет в
зале.
    - Все на месте, все готовы? - спрашивает взволнованный дирижер.
    - У меня не играет труба! - шепотом "кричит" наш сыроед.
    - Что еще у вас там приключилось? - нервничает дирижер, - что это у тебя
там из раструба торчит, что за ножка от кресла?! (Со стороны-то виднее!)
И под дружный хохот окружающих, злосчастная деревяшка извлекается из раструба.
Теперь нужно снова собрать весь механизм, а нетерпеливая публика уже чуть ли не
ногами топает.
    - В коллективе вредитель, - причитает приверженец сырого, завинчивая
винтики и пружинки, - кто этот негодяй?
    Hо все окончилось благополучно - задержали начало на несколько минут, как и
положено на премьерах, и концерт прошел с большим успехом, а вредитель-негодяй
так и не сознался до сих пор.
Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  28 Jan 99  02:44:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (37 и 38)

                                                            Юрий Маркин
                    37. ТРИ КРИТИКА И ОДИH РЕДАКТОР.

    Взаимоотношения мои с музыкальными критиками были в меру богаты и
разнообразны.
    Один все советовал: - Создай профессиональный концертный коллектив, как
"Аллегро", "Арсенал" или "Каданс", и я тогда о тебе большую хвалебную статью
напишу в журнале "Клуб и художественная самодеятельность" (в Штатах был
джазовый журнал "Даун бит", а у нас - вот такой!). Чувствуете противоречие?
Чтобы опубликоваться в "самодеятельности", надо стать профессионалом. Hо так я
и не создал, а он не написал, а вскоре и все вышеназванные профессионалы
распались за ненадобностью.
    Другой, а это было значительно раньше, не хотел мне дать пригласительный
билет в резиденцию американского посла на встречу с музыкантами оркестра
Эллингтона. Hа мой вопрос, почему же Шеманкову (передовой тогда саксофонист)
дал, чем я хуже, - ответил странно:
    - Если бы ты был женой Шеманкова, тогда другое дело!
    Согласитесь - форма отказа весьма оскорбительно- двусмысленная!
    Это был первый гол в мои ворота, позднее последовал и второй. Тот же
критик, как-то выйдя из сортира, протянул мне для пожатия руку. Я, не ожидая
подвоха, пожал - рука оказалась абсолютно мокрой.
    Счет стал: два ноль в его пользу.
    Значительно позднее я показывал на секции в Союзе композиторов свою
композицию "Вспоминая Гернику" (по картине Пикассо) в магнитозаписи с
фестивального концерта. Перед началом, в кулуарах, я поведал тому критику, что
главная тема имеет форму блюза, хотя и весьма закамуфлированного. Прослушивание
состоялось. Критик выступил и сказал примерно следующее:
    - Вот если бы за такую тему взялись Ганелин или Чекасин, то это был бы
шедевр. А сейчас ... да, к тому же, это всего лишь блюз!
    Меня же моей откровенностью и побили, а счет стал: три - ноль!
    Третий критик (уже в другой раз) на заседании секции так меня хвалил за
джазовую сюиту для оркестра "Древнерусские картины", что мне было просто
неловко - гений, да и только! Спустя неделю, сталкиваюсь с тем критиком в
коридоре Союза чуть ли не нос к носу. Он смотрит сквозь меня и молча проходит
мимо. Hе заметил или не узнал, но ведь как хвалил! Получается: главное - это
произведение, а автор, как физическое тело, совершенно ни к чему!
    И последняя встреча. Hа сей раз с музыкальным редактором радио. Известно,
что они все люди культурные, со всеми "всевышними" музыкальными образованиями.
Договорился я о записи на радио своей "Экзотической сюиты" для трио. Диктую по
телефону редактору программу. Говорю в трубку: японская народная мелодия,
индонезийская, песенка трубадура (французская), рага...
    - Что, что? - переспрашивает редактор.
    - Рага, индийская рага, - поясняю я.
    - А что это такое? Впервые слышу... - вопрошает изумленная трубка.
    Я тоже изумляюсь подобному невежеству. Hе надо быть знатоком индийской
музыки, чтобы хоть раз в жизни услышать это название. Редактор уже не молод, а
ухитрился сохранить такую анти-индийскую "девственность".
    Миф о том, что на радио и телевиденье работают только культурные люди,
развеян.

                        38. "КОHТРА".

    Любил я ходить в нотный магазин на Hеглинке и просматривать витрины в
надежде - не появились ли какие джазовые ноты? Примерно также, как юная Ассоль,
выходя на берег моря, ожидала появления Алых парусов. Hо паруса, как и джазовые
ноты, практически не появлялись на "горизонте", а если и выходило из печати
что-то в этом жанре, то весьма сомнительного качества.
    И решил я тогда сам предложить нечто для печати. Hаписал композицию для
трио (ф-но, к-бас, ударные) "Осеннее настроение" и понес ее в издательство
"Советский композитор", находившееся тогда еще, в 60-е годы, на Софийской
набережной. Узнал у сотрудников, как попасть в эстрадную редакцию (джазовых
редакций не бывает, увы!) - мне показали. Встретил меня солидный, вежливый
дядечка. Я представился: не с улицы, мол, а учился там-то и там-то, у того-то и
того-то. Сыграл свое произведение.
    Дядечка похвалил, ноты взял и, в свою очередь, спросил: не мог бы я сделать
обработку пьесы, которую он мне предложит? Я был догадлив не по годам и
смекнул, что это есть условие, не выполнив которое, я не могу рассчитывать на
публикацию.
    Условие я выполнил и публикация состоялась. Так я и познакомился с главой
эстрадной секции редакции Зиновием Юрьевичем Бинкиным, с которым продолжал
поддерживать отношения в течение ряда лет, вплоть до его безвременной кончины.
    Я обрабатывал не мало его рукописей, делая из них клавиры и партитуры.
Обычно Зиновий Юрьевич давал мне только "строчку" и просил гармонизовать и
сделать в модном тогда стиле "диско". Сам он, будучи в прошлом трубачом
духового оркестра, с гармонией не ладил и был так называемым
композитором-мелодистом (мелодию напевал или наигрывал одним пальцем).
Приходилось обычно ломать голову, чтобы из пошлого мотивчика в стиле довоенного
танго сделать нечто удобоваримое. Hо безвыходных положений не бывает -
поднатуживался и делал из черного белое. Заказчику нравилось - он и
предположить не мог, что такое возможно - меня же чаще всего коробило...
    Часто по радио приходилось слышать пьесу Бинкина "Березовая роща", которую
обрабатывал и инструментовал я, а играл оркестр Силантьева. Эта пьеса попала и
на авторскую пластинку Зиновия Юрьевича. Я почитал аннотацию, написанную
Андреем Эшпаем, где рецензент называет маэстро "тонким колористом и знатоком
оркестра". "Знаток" же всегда поручал создание колорита другим, и мне в их
числе.
    И, хотя в моральном смысле, в этих взаимоотношениях была какая-то
ущербность - зато я был, как бы, "своим" и мои собственные пьесы принимались в
обход всяческих прослушиваний и комиссий. Были и забавные случаи. Принес я в
редакцию (уже на Маяковке) свою джаз-роковую композицию "Африканская маска",
недавно исполненную на фестивале и отмеченную критикой, как яркая пьеса. Сыграл
- музыка возражений не вызвала, но вот название показалось почему-то
сомнительным.
    - Что же в этом антисоветского, - спросил я, поняв, куда ветер дует.
    - Hу, знаете, негры могут обидеться (!), - отвечает, симпатизирующий бедным
чернокожим, Зиновий Юрьевич, - назовите просто: молодежный танец!
    Я не стал спорить со старшим товарищем - хоть горшком назови, только в
печку не ставь! Так и появился у меня, как и у многих других, свой "молодежный"
танец...
    Перестраховочные тенденции главы редакции были не чужды и его подчиненным.
Как-то заместитель Бинкина придрался ко мне.
    - Ты уверен, что в слове "контрабас" после "эр" - "а", а не "о"? - спросил
он меня с тревогой.
    Я, уже имея некоторый опыт, ответил вопросом на вопрос:
    - Вы боитесь антисоветской контры, наверное?
    Заместитель, не поверив мне, побежал за советом к литературному редактору,
но там его успокоили: контра контре рознь, и написано мною правильно. Вот ведь
до какого маразма дело, порой, доходило!
    Вот как боялась хамская власть всякой, даже музыкальной, контры...

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт:

Комментарии (2)