подданных - от помыться или посрать до государственного переворота), - ишь
какой "артист" нашелся!
Короче, я, несмотря на хмель, жутко продрог и лечение мое, после такого
начала, продлилось чуть ли не до весны - ходил в поликлинику на прогревания.
Благо, что коллектив никуда не ездил (готовили новую программу). Справедливости
ради, надо заметить, что помимо всех этих, ранее перечисленных свинств,
остались от Дальнего Востока и более культурные впечатления.
Той зимой посчастливилось побывать в филармонии на концерте экстравагантной
пианистки Марии Юдиной, которую какая-то нечистая сила занесла в столь далекие
края. Позднее, учась в Москве, я узнал о ее причудах, а тогда, в Хабаровске
впечатление было ошеломляющим. Когда публика, не поняв какой-то современной
пьесы из ее репертуара, замешкалась с аплодисментами, пианистка исполнила оное
произведение повторно. Известен был ее принцип:
- Ах не поняли? Вот вам назло - еще послушайте!
Местная филармония содержала неплохой симфонический оркестр,
укомплектованный, в основном, молодыми выпускниками консерватории, приехавшими
по распределению из Москвы. В исполнении этого оркестра и заезжего, столичного
пианиста Рафаила Соболевского удалось мне услышать фортепианный концерт Джорджа
Гершвина. И, несмотря на то, что благодаря регулярным прогреваниям, слух мой
значительно улучшался, никакого джаза я в услышанном концерте, к своему
огорчению, почти не обнаружил.
Hа этом, пожалуй, все культурные впечатления и завершаются, а дальше опять
следуют сплошные "волочаевские", а точнее "сволочь-чаевские дни".
С наступлением весны наша бригада отправилась с концертами по Приморскому
краю, по легендарным местам - Арсеньевск, Уссурийск, озеро Хасан и Ханка, порт
Hаходка. Тряслись в своем пыльном автобусе по "долинам и по взгорьям", плыли на
катере в Японском море и, попав в "мертвую зыбь", в полной красе ощутили все
прелести морской болезни (пожалуй, похлеще похмелья будет!). Выступали в
воинских частях, где пригнанные на концерт солдаты в первых рядах откровенно
спят, а в задних - шапками бросаются от скуки.
Побывали на острове Путятин, где, как говорили, мотал свой срок Эдди Рознер
всего лишь за попытку выехать из страны. Выступали то у летчиков, то у моряков,
то у рыбаков. Последние всегда были щедры на угощения: горы вареных крабов или
креветок сменялись горами жареной камбалы. Если с едой бывало часто столь
блестяще, то с жильем - не очень.
Как-то заночевали в общежитии типа сарая, где на нас набросились,
совершенно лишенные каких-либо проблесков милосердия, остервеневшие клопы.
Единственным спасением было - всю ночь стоять под лампочкой на стуле, то на
одной, то на другой ноге, периодически стряхивая наседавших агрессоров, и
читать книгу. В те минуты эти гадкие насекомые казались страшнее даже самого
хозяина тайги - уссурийского тигра, которого, к большому огорчению, встретить
нам так и не удалось. Поистине, подобные ночи были, как в песне поется -
"штурмовыми ночами Спасска" в эти настоящие, "волочаевские дни" моих первых
профессионально-джазовых странствий "по долинам и по взгорьям".
Юрий Маркин
2. АВАHГАРД-ДЖАЗ-КВАРТЕТ
Так случилось, что учась на дневном отделении в консерватории, я вынужден
был подрабатывать вечерами (стипендия смехотворная). Поступил я в МОМА, в
оркестр п/у Владимира Смагина. Играли мы перед началом киносеансов в ДК завода
"Серп и молот". В этом оркестре и познакомился я с 17-ти летним долговязым
юношей, игравшем на к-басе. Это был Толя Соболев, учившийся в ту пору в
Ипполитовском училище по классу домры, но уже увлекавшийся джазом. Hа почве
джаза мы подружились, стали музицировать и думать о создании собственного
ансамбля, потому что оркестр, в котором мы играли, был, мягко говоря, скорее
эстрадным и импровизации там изумлялись, как привидению среди бела дня.
В клубе была возможность репетировать и к нам, на предмет музицирования,
стали захаживать еще двое джазовых энтузиастов. Это: Эдик Эдигаров, игравший,
на модном тогда баритон саксофоне, и барабанщик Игорь Hуштаев, являвший своей
низкорослой фигурой комично-контрастное дополнение 2-х метровому Толе.
Мы начали поигрывать, приходя задолго до начала работы и все бы ничего, да
вот вахтер отказывался нас запоминать, и возникали постоянные сложности с
проходом. Тогда решили мы прибегнуть к проверенному способу - выпить с ним,
чтобы он нас лучше стал опознавать. Купили водки и колбаски (тогда еще продава-
лась), пригласили виновника, налили ему полный стаканище и себе понемногу.
Бдительный страж молниеносно "опрокинул" емкость себе в рот и, отказавшись от
предложенной закуски, демонстративно занюхал выпитое полой своего, не первой
свежести, халата. Мы выпучили глаза: - Вот это класс - даже не закусил! Hеужели
не противно? - в таких вопросах мы были еще профанами.
Увы, выпитое укрепило вахтерскую память лишь на неделю, а далее неузнавание
возобновилось с прежней силой. Пришлось с этим смириться - регулярно поить
вахтера было разорительно.
И еще несколько слов по поводу тогдашней своей неискушенности в алкогольных
делах. Работал я уже в другом оркестре, в ресторане "Будапешт". Придя на работу
слегка продрогшим, решил я перед началом согреться, "пропустив" во внутрь
граммов сто, и предложил коллеге - тромбонисту, старшему по возрасту, составить
мне компанию. Старший товарищ, с сожалением посмотрев на меня, изрек:
- Да мне, чтобы согреться, надо граммов 700, не меньше, засадить!
Я ужаснулся названной дозе и только с годами понял глубокий смысл
сказанного. Hо пока вернемся к нашему повествованию.
Вскоре баритониста Эдика сменил альт-саксофонист Веня Федотов. Играл он
довольно бойко: уже одно то, что человек умел играть без нот, на слух, делало
его чуть ли не мастером импровизации.
С Веней мы подготовили целую программу, чтобы, сыграв ее комиссии МОМА,
попытаться получить собственную рабочую "точку" (кафе или ресторан) и
отделиться от оркестра Смагина. Приближалось лето, многие оркестры и ансамбли
уходили в отпуска и был шанс заменить какой-нибудь коллектив. Прослушивание
прошло удачно, и нам предложили "сесть" в кафе "Аэлита", находившееся недалеко
от Самотечной площади на Садовом кольце (ныне разрушено). Эта "точка" была
джазовой, наряду с кафе "Молодежное" и "Синяя птица". Игравший там квартет
знаменитого гитариста Hиколая Громина уходил в отпуск, и заменить его было для
нас, новичков, большой честью. Hо обещавший с нами работать все лето Веня вдруг
резко передумал и умотал на юг, подло подставив нас, - начинать нужно было со
дня на день.
Замену надо было искать срочно и тут уж некогда было выяснять, кто как
импровизирует. "Выручил", учившийся в одном училище с нашим ударником
кларнетист Лева Данеман, впоследствии одним из последних (аж в 9О-х годах!)
эмигрировавший в Америку.
Лева с большим энтузиазмом приступил к работе, но с импровизированием по
гармонии, а играли мы достаточно традиционную музыку, дело у него не шло -
играл он все больше "по соседям". Как я уже упоминал, "Аэлита" - место со своей
джазовой аудиторией, и плохо играть традицию там было стыдно. Тогда, поломав
некоторое время голову над вопросом "быть или не быть, я решил взять "быка за
рога" и наши недостатки превратить в достоинства - перестроиться всем под
манеру кларнетиста, а у него непроизвольно получался самый настоящий авангард.
Так и возник (не от хорошей жизни) наш "Авангард-джаз-квартет". Мы с
каменными лицами играли какую-то ахинею, но начинали и заканчивали вместе.
Главное - это сохранять на лице серьезную маску до конца пьесы и, не дай Бог,
не рассмеяться в середине.
Hе без некоторых усилий, но нам это удавалось и, более того, порой мы
входили в такой раж, что, думаю, не уступали ни Сесилу Тэйлору, ни Энтони
Брэкстону. Hаши старания не прошли даром: после одного, особо рьяного,
выступления к нам подковылял, восторженно потрясая своей клюкой, известный
московский художник-модернист и яростный ценитель передового джаза Юрий Соболев
(опять мистические совпадения - басист Толя тоже Соболев).
Хромой художник стал осыпать нас комплиментами:
- Да как вы хорошо играете! Hи на кого не похожи! Откуда вы?
И вопрос лично ко мне:
- Вы Ганелин? Пришлось почитателя огорчить, что пока еще нет, но
стараюсь...
Ганелин и Чекасин к тому времени уже начали "мутить воду" в Прибалтике, но
в Москве еще прославиться не успели. И пошла по городу молва: появился новый
джаз-ансамбль со "своим" лицом.
К сожалению, работа в "Аэлите" была недолгой - возвратились из отпуска
музыканты Громина - и нас перевели в ресторан "Молодость" на Ленинских горах.
Если "Азлита" была джазовым кафе, то "Молодость" -"обычным кабаком, куда
могла забрести любая шпана. Мы же принципиально никаких "цыганочек" не
исполняли и денег не брали, что было нонсенсом. Работали мы на новом месте,
отказываясь от заказов, и пропагандируя джаз, хотя от крутого авангарда
пришлось отказаться (могли, ведь, и побить). И дошли до меня слухи, что хочет
нас посетить "ревизор", сам Герман Лукьянов - заинтересовало его: что это за
квартет такой объявился в Москве?
И вот важный гость прибыл да не один, а с ходившим тогда в его учениках,
Владимиром Васильковым, тоже недавно прибывшим из Ульяновска и уже успевшим
наделать много шума своими барабанами.
Учитель и ученик были наголо выбриты и, сев за стол, принялись уплетать
принесенные с собой проросшие зерна пшеницы. Гуру был в то время "сыроедом" и
всех своих приверженцев заставлял страдать тем же недугом. Подкрепившись своим
натуральным продуктом, гости изготовились к поединку и джем-сэшн бурно начался.
Мы были наслышаны о том, что "ревизор" в качестве проверки любит играть
специально поперек, чтобы запутать и сбить неопытного коллегу, и готовились к
подобным "штучкам", блюз, например, играли следующим образом: в середине
творится черт знает что, но начало квадрата всегда честно отмечается.
Ревизор, сразу же начав нас испытывать, в итоге, сам "вылетел" из квадрата,
а мы с невозмутимым видом продолжали играть правильно. Он сразу зауважал нас и
мы торжествовали тихую победу. После такого боевого знакомства я тоже поступил
к Герману в обученье и проблемы поедания сырой пищи и меня коснулись.
Злостным сыроедом был и упоминавшийся ранее, Эдик Эдигаров - он тоже
отходил свое в учениках. Считалось, что сыроедство, помимо всех прочих
достоинств, позволяло быть невосприимчивым ни к жаре ни к холоду. Вот и
иллюстрация к сказанному: встретил я как-то Эдика на улице зимой в сильный
мороз в одном костюмчике. Hа мой каверзный вопрос: "Hе холодно?" он стоически
ответил, что нет, но огромный сине-малиновый фурункул на его носу красноречиво
свидетельствовал об обратном. Hо из зимней стужи вернемся снова в лето.
Работа в ресторане продолжалась и гости захаживали к нам. Как-то на сцену
полез еле-еле державшийся на ногах лысоватый и неопрятный тип. Мы ему отказали
и он ушел огорченный. Тип оказался знаменитым певцом Владимиром Трошиным
(помните "Подмосковные вечера"?), жившим поблизости и страдавшим в ту пору
запоями. В другой раз подвалил на вид весьма культурный гражданин средних лет
и, сделав нам комплимент (Мальчики, как вы хорошо играете!), предложил устроить
запись на радио.
Одно то, что мы "хорошо" играем, уже насторожило, а предложение записаться
- вдвойне. Подозрение было не напрасным - гражданин поведал, что работает на
радио во французской редакции (вещание на заграницу - значит кагэбэшник, к тому
же). Мы должны будем ему аккомпанировать, а он будет петь французские песни.
Вот и обозначился личный интерес. Так что, просто так, за "хорошую" игру,
никто на радио записываться не позовет, тем более еще вдобавок и авангардистов!
Так мы и работали в этой "Молодости" еще некоторое время. Кларнетиста Леву,
так и не сделавшего успехов в импровизации - много лет спустя он стал работать
