возникали они из камня, росли, увеличивались, закрывая белый отряд, армию
нападавших, площадку, а затем и близлежащие дворы.
Чем больше становился их объем, тем незаметнее они казались, разнося по
округе призывы, предназначенные не для людских ушей. Будто содрогнулась
земля, и выбрались на ее поверхность ночные существа, принявшее в свое время
покровительство повелительницы тьмы. Схватка закипела с новыми силами. КХ
максимально приблизился к полю боя и приказал двум телохранителям собрать
проверенных воинов, чтобы жестким клином рассеять неискушенный в баталиях
ночной народ. Но замерли стрелки, отсчитывающие триумф когда-то безвестного
библиотекаря, рухнули опоры, поддерживающие извилистую дорогу, убегающую к
славе. Подданных повелительницы тьмы вел пришедший в сознание Ыккщщер, а из
факела его уносился в черно-синее небо столб голубого огня. Все существа,
упомянутые в четвертой главе, собрались здесь, напрочь откинув нейтралитет,
а вместе с ними еще сотни других, вовсе не поддающихся описанию. Монстры со
страниц триллеров и из кадров фильмов ужасов обрели собственное право голоса
и отдали этот голос Белой Королеве.
Ночной народ смело оттеснил в сторону уцелевших воинов и принялся
истреблять рядовых граждан Темного мира. Черные пришельцы бросились
врассыпную, стремясь отыскать исчезнувшие границы и спастись в тихих,
скучных, тесных, но таких безопасных родных просторах. Видя, что дело всей
его жизни безвозвратно рушится, КХ неимоверным усилием развернул дорогу
Лауры и оттянул с позиций закрытого мира исполнителей. Но это еще больше
осложнило ситуацию. Дорога внезапно ускользнула от ослабевшего КХ, и
множество исполнителей бездарно исчезло, разбросанное по совершенно
посторонним мирам. А успевшие проскочить налетели на мечущихся в панике
добровольцев. Те вообразили, что их обошли с тыла, и окончательно
разбежались по кустам, а исполнители, потерявшие разум от бушующего урагана
противоречивых приказаний, набросились друг на друга.
Последний приказ КХ отдал остаткам своего штаба, отправив всех без
исключения организовывать исполнителей. И оставшись в одиночестве,
главнокомандующий-неудачник встретился с горящим взглядом Белой Королевы,
направляющейся к нему с устрашающей быстротой. Растерявшийся КХ все же
сообразил, что теперь его спасет лишь скорость полета, темнота ночи, да
умение маскироваться в условиях предлагаемой местности. Кинув гибнущие
остатки своей армии на произвол судьбы, несостоявшийся король стрелой
взвился вверх и последовал к длинному дому, стены которого отливали
мертвенно-бледным светом в лучах беспристрастной Луны, продолжавшей медленно
отмерять свой путь по усеянному звездами небосклону.
Глава двадцатая.
Что посеешь...
Ты запомни, сынок, Золотые слова: Хлеб - всему голова, Хлеб - всему
голова. (Яркий образец советской эстрады).
Я жестоко и изнурительно страдал. Не от холода, нет. Сидя на крыше и
наблюдая ожесточенное сражение иномирян, я чувствовал себя крайне неуютно.
Перед моими глазами вживую кипели смертельные схватки и гибли... нет, не
люди, но кто знает, может они были лучше людей. По крайней мере, меня. Все
меньше становилось белых облачков, а я сидел и смотрел всего лишь со
стороны, словно пялился на порядком поднадоевший экран телевизора, готовый
встать и нажатием кнопки вызвать другой канал, где тихо-мирно "на пороге
ночи" страдают "Богатые" вкупе со "Второй мамой". Я не мог впихнуть себе в
голову мысль о том, что все происходящее реально. Ну разве не я, держа
прохладную руку Лауры, бродил с ней по солнечным местам? Разве не я пробовал
вблизи полуночи ухватить Ыккщщера за его призрачное туловище, но под
сжавшимися пальцами остались лишь капельки пота, выступившие от волнения
перед сверхъестественным? Не мне ли пришлось, надрывая дыхалку, нестись на
поиски неведомой дороги и, страдая от духоты, разыскивать талисман
посредством знаменитого сорок первого автобуса? А теперь я обнаружил, что
воспринимаю случившееся как игру. Захватывающую, интересную, но все же игру,
которую вот-вот придется оборвать и начинать заниматься делом. Все, как во
сне. Только что ты летел, хватал, догонял, спасался от преследования,
выслеживал, восторженно ощущая себя незаменимым человеком в самой гуще
событий, и вдруг перед тобой прочное стекло. Действие продолжает
разворачиваться все более захватывающе, но ты уже не участник, а всего лишь
наблюдатель, сидящий перед ящиком с кнопочками. Наблюдатель, страстно
желающий оказаться по ту строну экрана. Еще жива надежда, что стоит только
дотронуться и... Но идет время, наблюдатель смиряется с отведенной ему ролью
и напряженно смотрит туда, где купается в приключениях главный герой, на
месте которого совсем недавно находился он сам. Ну не участвовать, так
досмотреть хотя бы... И удрученный зритель опасливо коситься на дверь, не
беспочвенно подозревая, что она сейчас раскроется, а вошедшие люди
бесцеремонно выключат телевизор и отыщут кучу неотложных дел. Но пока не
наступил этот момент, остается щемящее чувство сопричастности и горечи, что
под безоблачным солнечным небом или в тихих, еще теплых сумерках в компании
самых верных друзей и самой лучшей на свете девушки пробираешься к заветной
цели уже не ты.
Сбивчиво, даже противоречиво в какой-то мере. Но такое описание как
нельзя лучше отражало мое состояние. Хотелось даже заплакать от бессилия
что-либо изменить, от того, что не смог, не сумел вникнуть в душу призраков.
Ощущать полную свою ничтожность, когда в голове тревожным буравчиком сверлит
мыслишка:
"А не отсыреет ли пленка в моих кассетах при такой влажной погоде?" и это
в тот момент, когда быть может истекают последние секунды жизни королевы.
Моральный урод. Ущербной души человек. Я мог миллион раз обругать себя
самыми последними словами, вот только статус постороннего наблюдателя плотно
въелся в меня. Я уже не сумел бы отклеить, оторвать от себя то поганое
чувство, которое охватывает праздношатающегося по вечернему парку человека,
когда он видит ватагу в корень оборзевших юнцов, запинывающих невовремя
подвернувшегося им под руку прохожего. "Ну, на этот раз не я", - облегченно
вздыхает гуляка и, отводя взгляд, спешит прочь, стараясь выкинуть
происшедшее из головы. Но невидимая липкая грязь окутывает душу, хотя он
отлично понимает, что не в силах вмешаться и хоть чем-нибудь помочь. В то
время, когда в сотне метров от меня творились великие подвиги, а на чистую
страницу одна за другой ложились буквы летописи славы, я сидел на мокрой и
холодной крыше и прижимал к груди коробку с фирменными кассетами...
... КХ не хотел умирать. Нет! Он еще поживет. Он еще вернется. Но не в
темный мир. Побывав на вершине славы, главнокомандующий не желал падать вниз
и хвататься за любую соломинку, какой бы призрачной она не казалась.
Возвращаться назад, к толпе, к упрекам и насмешкам, к серому
библиотечному существованию (если ему еще позволят снова занять его, к
обломкам триумфального постамента, к котловану, где никогда не будет заложен
фундамент его величественного дворца? Никогда, лучше умереть! Но умирать он
не собирался. Да, приходилось признать, что его настиг полный провал. Он
проиграл, но не сломался. Жалко удирая от неумолимого преследования, КХ вряд
ли кому мог показаться грозным и могущественным. Но в собственных глазах он
продолжал видеть себя Черным Королем. Его место - холодный обсидиан черного
трона. Искорка уверенности в том, что именно его избрала судьба для высокой
миссии возрождения великого престола, продолжала теплиться в нем и придавала
второе дыхание. Какая-то чудовищная оплошность разрушила его грандиозные
намерения, но КХ не чувствовал себя низвергнутым. Где-то в глубине сгустка
пульсировала уверенность, что планы воцарения над мирами сбудутся. А
холодное сознание уже производило дальнейшие расчеты и строило новую
лестницу, ведущую вверх. Изо всех сил стремясь увеличить отрыв от Белой
Королевы, он уже видел, уже готовился взобраться на новую ступеньку...
... Иннокентий Петрович сидел на холодном полу, прислонившись спиной к
стене собственной квартиры. Он не помнил когда и где утерял диван -
последнюю ниточку к реальности. Впрочем хозяина огромной квартиры уже не
заботили всякие мелочи. Его окружали миражи. Искривленное пространство
выхватывало картинки из неведомых далей и показывало их единственному
благодарному зрителю, который никуда не спешил, не суетился и даже не
пытался заснуть. Перед заместителем ректора по культурным вопросам, так и не
побывавшем ни в одной зарубежной командировке, творились настоящие чудеса.
Экзотические места со всех уголков земного шара, словно пожалев Иннокентия
Петровича, сами явились к нему в гости. Исчезли дворцовые мраморные залы, но
желто-серые полосатые обои и книжные шкафы так и не вернулись к хозяину.
Зато красочные пейзажи наплывали и растворялись, сменяя друг друга и
соревнуясь между собой в разнообразии реквизита и буйстве красок. Подул
теплый ветерок и воздух сразу стал влажным.
Густые джунгли заполнили пространство. Зелень воцарилась вокруг, тысячи
оттенков зеленого цвета, лишь кое-где проглядывали бурые стволы, да клочки
неба. Ветерок усилился, превратился в ветер и разорвал джунгли в клочья,
унеся их прочь. Сразу Иннокентий Петрович ощутил пронизывающий холод и
недостаток кислорода. Теперь вокруг оказалось одно небо, только справа
торчала одинокая серая вершина. Побоявшись головокружения, Иннокентий
Петрович не рискнул посмотреть вниз, а попытался руками ощупать прилегающую
к нему площадку.
Пальцы скользнули по неровному потрескавшемуся камню. Даже стена за
спиной сменила гладкую поверхность на острые выступы.
А небо уже потемнело, и на горизонте вспыхнул желтый закат, переходящий в
кровавые и черные тона. Солнце упало за пологий холм, на котором зловеще
чернел силуэт загадочного сооружения, напоминавшего китайскую пагоду. Ладони
и ноги утонули в густой траве, а во что упиралась теперь спина, так и
осталось невыясненным.
Внезапно Иннокентий Петрович улыбнулся. Мечта, к которой он прорывался
всю жизнь, добралась до него, раскрыла ему свои объятия. Уже не надо бегать
в профком, выясняя наличие престижных путевок, непрестанно копить деньги,
отказывая себе во всем, заполнять бесконечные анкеты с бесконечными "Не
был", "Не состоял", "Не участвовал", "Родственников, побывавших в годы ВОВ
на оккупированной территории не имею". Не требовалось больше выслушивать
инструкции серьезных людей в строгих костюмах о том, как следует вести себя
за границей, унижаться на таможне, когда бдительные служащие старательно
перерывают твой чемодан и простукивают его стенки. Никаких волнений, никаких
ограничений, никаких усилий. Все само свалилось к ногам, как неожиданный, но
очень приятный подарок. Никогда в жизни Иннокентию Петровичу не было так
хорошо. Миллионы чувств, запахов, зрелищ, ощущений, звуков, принадлежащих
ему и только ему.
Но счастье никогда не бывает вечным. В одну секунду миражи поглотила
необъятная черная дыра. А из глубины, прямо на Иннокентия Петровича с
ужасающей быстротой неслось то, что было страшнее мрака и темнее самой
непроглядной мглы. Огненные глаза и белые клыки сверкнули совсем рядом.
Ослабленный организм сдался без боя. Иннокентий Петрович догорел как
костер, брошенный под проливным дождем. Душа его растворилась, оставив
