меня... те, что остались живы.
И мы приезжаем на нашу лесную базу. Землянки - это вершина комфорта.
Трава по пояс, сухая земля... А мы своих мертвецов оставили в той,
зловонной и мокрой земле Приграничья. Девять из десяти остались лежат в
той земле, а нас только тридцать - три десятка и трех сотен. Отряд Эргиса
и мой отряд, и мы никак не привыкнем к тому, что живы. Что можно раздеться
на ночь и есть до отвала, а вечером просто сидеть у костра. Что есть
запасные батареи, и мой передатчик опять живой.
Они могут шутить и смеяться, я еще нет - Приграничье меня не
отпустило. А война не отпускает Эргиса, он все рвется к Биссалу... зря!
Они уже обойдутся без нас, пускай обходятся сами, нам еще столько
предстоит, столько всего...
А ночью мы с Эргисом вдвоем; сидим голова к голове у меня в землянке,
и сумрачный огонек над шкалой высвечивает его подбородок и губы.
И тусклый, измученный голос Сибла. Война уже подкатилась к Биссалу.
Предместье Торан сожжено ("О господи, - думаю я, - наш Торан!"), кеватцы
готовятся к штурму.
- Не плачь, - говорю я ему. - Крир не отдаст Биссала. Свяжись с
Зелором, - командую я, - пусть выдадут Тиргу подземные ходы в Торан и
Кавл. Кстати, их казну охраняет корпус Оссара. Не забудьте об этом, когда
начнется штурм.
- Зря я тут, - говорит Эргис. Передатчик выключен, и только
светильник подслеповато мигает нам со стола. Червячок света в тяжелом
мраке.
- Эргис, - говорю я ему, потому что уже пора, - что могут десять
человек там, где дерутся армия? Научись ты себя ценить, черт возьми! То,
что ты сделал, не мог сделать никто, кроме тебя. И после этого влезть в
драку, убить троих - и самому умереть? Когда все еще только начинается?
- Ты это о чем? - спрашивает он. - Что начинается?
- Главное. Крир стоит десятка спесивых Абилоров, и он разгромит
кеватцев. Вот тут и кончится последняя отсрочка - для Огила и для нас.
- Ты о чем? - снова спрашивает Эргис. Не потому, что не понял. Он
давно уже понял - еще когда выбрал меня. Но так не хочется думать, что
э_т_о_ начнется сейчас.
- Это начнется сейчас, - говорю я ему. - Никто не решался сделать
первого хода, пока не развяжется эта война. Квайр или Кеват. Теперь уже
ясно, что Квайр, - говорю я ему. - И теперь они станут делить страну и
рвать ее на куски.
Молчит. Я знаю его молчание, как он знает мое. Не может, и не хочет
признать, что я прав.
- Слишком легко мы взяли эту страну, - говорю я ему (или себе?), - и
слишком чужие мы для нее. Даже я - мятежник и бунтовщик - ближе, чем
добрый и справедливый аких. Я чего-то хочу для себя - значит, хоть в
чем-то да свой. Он - нет. Он был вам чужой даже в лесах, а теперь он
совсем один. И то, на чем стоит его власть - всего лишь страх перед этой
войной. А что потом, а, Эргис?
Молчит.
- Как было просто, пока мы еще ничего не могли! Работали и сражались,
но рисковали только собой, и обещанья наши немного стоили - надо было
сперва победить. А кто, кроме Огила, верил в победу? И как нас тогда
любили за то, что мы были гонимы, и власть не любила нас! Но кто принимал
нас всерьез? Люди нас слушали, им нравились наши слова, но если бы
вспыхнул бунт, он опять бы прошел мимо нас - как четырнадцать лет назад.
- Огил был против бунта, - хмуро сказал Эргис.
- За это нас и терпели в стране. Наш добрый враг-покровитель,
мать-государыня, как могла защищала нас, потому что цель-то у нас была
одна: не отдать кеватцам страну. И мы были очень удобны ей: говоруны,
умеренные бунтовщики, способные удержать от бунта народ.
- Не тронь ты лучше то время, - сказал Эргис.
- Я неправ?
- Прав. Только ты это теперь прав, а не тогда.
- Это ты изменился, Эргис. Я и тогда знал цену нашей войне. Но я - не
Огил, Эргис. Я не умею делить с человеком жизнь и прятать от него свои
мысли. Ты знаешь то же, что и я, и ты уже не боишься думать. Так что мы
такое, Эргис?
- Не знаю, - хмуро ответил он. - Ни зверь, ни птица, ни мужик, ни
девица. То ли летний снег, то ли зимний гром.
- Вот именно. Ремесленники войны и поденщики смуты. Молодость уже
позади, ошибаться некогда. Надо делать свою работу и делать ее хорошо.
- Чтоб все тошно было?
- Чтоб когда-нибудь стало лучше. Ты не думай: я не ради упрека
вспомнил те времена. Просто хотел напомнить: у власти Огила нет корней. Мы
никогда не были силой в лесах - просто поймали свой единственный случай. И
всего, чего мы добились потом, мы добились не силой. Только умением Огила
выбрать людей и дать им возможность сделать все, на что каждый способен.
Этим мы победили кеватцев тогда и побеждаем теперь. Но...
- На войне - что на коне, а в миру - что в бору? Выходит, нам теперь
обратно Огила подпирать?
- Пока он жив.
- Тилар! - с угрозой сказал Эргис. - Ты со мной такие шутки не шути!
Если что знаешь...
- Столько же, сколько и ты. Квайр выиграет войну - и Огил сразу им
станет лишним. Для знати он - самозванец, для богачей - двурушник, потому
что играет с чернью, не дает ее придавить. Для бедняков - предатель,
потому что он уничтожил Братство, которое своей кровью завоевало ему
власть. Для крестьян - обманщик, не давший им ничего. Для Церкви, -
еретик, товарищ одиннадцати незаконных мучеников Квайра, опаснейший враг,
который стоит за разделенье Церквей. Добавь еще Тибайена и его жажду
мести.
- И ты... попустишь?
- Я что я могу? Что я могу?! - закричал я в тоске и чуть не свалился,
потому что боль из раны ударила в сердце. - Никого он возле себя не
оставил! Эргис, хоть ты мне поверь: я же не хотел уходить! Не хотел я,
понимаешь?
- Да ты что, Тилар? Ну! Я ж верю!
- Он сам меня заставил, Эргис! Нарочно или ошибся... не знаю. Зачем
он так торопился с Братством? Почему он мне ничего не сказал? Ведь он же
знал, что я принят в Братство, что моя семья... ну, ладно, мать я
скрывал... а Суил? Ты бы позволил, чтобы твою семью перебили... все равно
ради чего?
- Нет, - ответил Эргис. Помолчал и добавил: - Может, думал, что
охранит?
- Нет. Не охранил бы. Просто он даже мне не верил. Хотел покрепче
меня привязать...
- Хватит, Тилар, - мягко сказал Эргис. - Чего обиды поминать, да
старым считаться? Уж какой он есть - такой есть: ему что любовь, что
служба... - Заглянул мне в глаза и спросил тоскливо: - Неужто смиримся, а,
Тилар?
Вот мы и дожили до победы! Эту весть принес нам гонец - и у Сибла
кончились батареи.
Как я и думал, Крир разбил кеватцев у Биссала, а оставшихся уничтожил
у речушки Анса. И все-таки корпус Сифара ушел в Приграничье, и, может
быть, даже прорвется в Кеват. Если Сифар останется жив, я его отыщу...
Наша радость тиха - слишком дорого стоила нам победа. Слишком многое
Приграничье отняло у нас. И не только товарищей - что-то от нас самих
похоронено в этой зловонной проклятой земле.
Мы сидим у огня, крепким лотом наполнены чаши, но что-то мы не спешим
поднести их к губам.
- Помянем! - говорит Эргис, и мы встаем и в молчании пьем поминальную
чашу.
- Дарн, - говорю я себе и гляжу на живых. На их худые усатые лица,
одежду, изодранную в боях, на погнутые доспехи, на грязные тряпки на
ранах, и нежность к ним...
Я протягиваю чашу Барагу - одной рукой мне ее не налить.
- Слава Лагару! - кричу я, и два десятка исправных глоток сообщает
лесу о том, что вечен Лагар.
И теперь наша радость шумна: мы пьем и ликуем, кто-то плачет, а
кто-то поет, и надо всех обойти и каждому что-то сказать; мне хватило бы
добрых слов и на тех, кто остался в Приграничье, только им моя любовь уже
не нужна, я отдам ее тем, кто жив - что еще я могу им дать?
- Выпьем за невозможное! - кричит мне Ланс, в глазах его радость, а в
улыбке печаль, я пью с ним, а потом с кем-то еще, а потом Эргис уводит
меня, потому что меня уже пора увести.
А через день мы уже в пути. Я еду в Кас, и мои лагарцы едут со мной;
я немногим сумею их наградить, но пусть Малый Квайр подарит им то, в чем
постыдно отказывает большой.
Я слаб и болен, но это пройдет, куда хуже то, что лежит на душе.
Почти две сотни ушли со мной, но сколько их вернется в Кас? Никто из них
не умер зря, но вдовы, сироты и старики - как я смогу посмотреть им в
глаза?
Бассот меня приветствует: вот уж чего не ожидал! Мы всюду дорогие
гости: нас встречают, ведут в деревню, кормят, поят, старухи лечат наши
раны; Эргис уже охрип, рассказывая в двести первый раз о наших подвигах. А
я сижу среди старейшин, случаю, киваю, вставляю слово или два; мой выговор
их не смешит, не то, что молодых, но языком придется заняться всерьез.
А я, оказывается, кое в чем ошибался. Я думал, что леса живут своим.
Не знают нас и не желают знать, что делается вне родного леса. Выходит,
нет. Все знают, и угрозу с юга чуют, как и мы. Нам это пригодится.
И мы уже въезжаем в Кас.
Невзрачный городок на берегу лесной реки. Чудесный город, где есть
дома и улицы, и храмы, и все, что надо человеку, чтобы чувствовать, что он
пришел домой.
И Малый Квайр встречает нас. Улыбки, и цветы, и слезы. Вопли радости.
Кидаются ко мне, хватают стремя, обнимают ноги. Великий с нами! Господи,
за что? Я их осиротил, я отнял их мужей...
- Ты их надежда, - говорит Эргис. Он едет рядом, стремя в стремя,
оберегая мою рану от толчков.
- Держись, Тилар! На то она война, а раз ты жив - призришь, не
оставишь.
И я держусь. Я улыбаюсь им, целую женщин, раздав цветы моим
соратникам - и, наконец, мой дом, а на крыльце Суил и мать.
И я сначала обнимаю мать. Ее морщины, сухонькие плечи и трепетное
облако любви. Она затихла на моей груди, и ласковая грусть освобожденья: я
сделал все, что мог, и я остался жив. Ей не придется плакать обо мне.
Пока.
Я дома, и я счастлив. Приятно поболеть в комфорте. Пять дней - вот
все, что я могу себе позволить, и каждая минута этих дней моя. Суил и
мать, а кроме них ко мне допущен только Терн Ирон - мое недавнее
приобретение.
Ученый лекарь, изгнанный за вольнодумство уже из всех столиц. Он
верит в волью божью и в натуру человека - но в божью волю больше на
словах, и поэтому предпочитает травы святым камням и прочей ерунде.
Единственный безвредный лекарь в этом мире.
Я дома, и я счастлив, но Приграничье все еще сидит во мне, мешая быть
счастливым. И в каждом сне все тот же мокрый лес и яма с проступившею
водою.
Пять дней любви, покоя, страшных снов. А на шестой я поднялся с
постели, оделся сам и поднялся наверх. И объявил Совет.
Эргис, Асаг и Сибл. Моя опора. Наставник Ларг не зван на наш совет.
Он не силен в хозяйственных делах, предпочитает душу, а не тело. Мы с ним
беседуем наедине.
Наставник Ларг - нелегкая победа. Он не похож на властного Салара, но
тоже кремень. Светлая душа и мрачный ум догматика. Он предан мне, но -
господи! - чего мне стоит прорваться через щит готовых представлений со
всяким новым делом. А если уж прорвусь и докажу, он сам уверен и убедит их
все, что это верно и благочестиво.
Эргис, Асаг и Сибл. Мы вчетвером в роскошных креслах возле очага.
Тепло, но я велел зажечь огонь - торжественности ради.
Асаг не изменился. Мы все переменились - даже Сибл, а он все тот же:
сухонький, спокойный, страстный.
Я говорю:
- Мне было трудно без тебя, Асаг.
- Да уж, хозяйство ты развел - почесаться некогда!
А настороженность ушла из глаз.
- Ну, раз ты здесь, все будет хорошо. Я рад, что ты со мной!
