почитал неизбежным сказать. - Поглядел на меня и невесело усмехнулся: -
Как спасти того, кто не хочет быть спасенным? Он дал мне понять, что у
меня есть и свои дела, а это значило, что судьба моя решена, ибо мне
известно, сколь болтливы дворцовые стены. Мне предстояла поездка в Тардан,
но едва я узнал, что аких удалил от себя Дибара...
- Дибара? Биил Эраф, скажите, что это неправда! Биил Эраф... о,
господи!
Сижу, закрыв руками лицо, и в глазах у меня река. Серая,
стремительная река, которая уносит его. Его. От меня.
Что мне этот Квайр и это мир? Что мне все эти пустяки, разделившие
нас? Баруф, друг мой, брат мой, мой соплеменник, неужели тебя убьют?
Неужели я позволю тебя убить?
Я позволил его убить. Шестое из покушений. Утром. Он шел во дворец, а
в одной из дворцовых башен его уже ждал убийца. Стреляли дважды. Первой
пулей ранен солдат из конвоя, вторая была его. Будь с ним Дибар, он бы его
прикрыл, и забрал бы себе его пулю, но Дибара он отослал в Согор. И кто-то
успел прикончить убийцу, потому что мертвые не болтают.
В Касе объявлен траур. Я хочу, чтобы Кас плакал о нем, и Кас о нем
плачет.
Разбитая пополам несуразная жизнь. Я слишком давно быль готов, и это
почти облегченье. Боль легче, чем ожидание.
А в Квайре уже началось.
Лесная граница пока не закрыта, и новости в полном объеме приходят ко
мне. Три дня опоздания - по местным понятиям сразу. Как жаль, что Зелор
так сурово отверг передатчик...
День первый. Растерянность, страх - и внезапные беспорядки. Квайр
отдан взбесившейся черни. Подонки врываются в дома горожан, грабят,
убивают и жгут. В предместьях молчанье, городские ворота закрыты, гарнизон
безмолвствует.
День второй. Войска подавляют бунт. Тадас Таласар объявляет себя
акихом, приводит к присяге войска и клянется перед народом раскрыть
заговор убийц и безжалостно покарать тех, кто лишил нас Спасителя Квайра.
Первый - убийства, третий - аресты. Опустел для меня Квайр. Все, кого
мы с Баруфом прежде считали друзьями, кто был прозревающий совестью этой
страны. Их не в чем было бы обвинить. Те, кого можно, сейчас в дворцовых
подвалах.
День пятый. Преждевременное восстание каларов. Смерть Баруфа сорвала
их планы, и они пропустили свой шанс. Все. Калар Эсфа, прославленный
победитель Кевата, уже подводит к Назеру войска. Бойня. Квайрцы против
квайрцев. Дожили!
Суды казни. Гарнизоны во всех замках. И - тишина.
Прекрасная режиссура; знакомый почерк, я и сам недавно сыграл в
поставленной им пьесе. Пришел на подготовленную сцену и отыграл свой акт.
Теперь играет Таласар. Фанатики и подлецы насилуют историю без страха. Но
виноват-то ты, Баруф. Ты ведал, что творишь.
Теперь я знаю, что тебя сгубило. Олгон. Та самая порядочность, что не
в рассудке, а в крови. Ты _э_т_о_г_о_ не смог. Спасибо и на том.
Суды, аресты, казни; казни без судов, убийства без арестов - наш
святой Баад при деле! Убийца за работой. Хороший аргумент нашел ты в нашем
споре!
Прости меня, Баруф! Не мне тебя винить, ведь сам я убежал, удрал, как
трус, чтобы не брать на душу эту мерзость. Но ты был прав. Все верно, нет
других путей.
Все ложь. Я не хочу поверить в эту правду и в эту правоту пути по
трупам. История рассудит? Нет. Она беспамятна или продажна. Мы не войдем в
историю, Баруф, и это правильно. Неправильно лишь то, что ты ушел, и я
один. Один - чтобы доделать. Один - чтобы спасти все то, что ты сумел, от
самого тебя и от себя. От нас.
Мне стыдно. Ты подобрал меня в лесу, заставил выжить - сделал
человеком - а я тебя покинул и позволил, чтобы тебя убили. А я? Кто будет
знать всю правду обо мне? И кто меня осудит?
3. ПРОЩАНИЕ
Почтенные люди не разъезжают весной. Они подождут, пока не просохнут
дороги, а после спокойно и чинно отправляются по делам. Меня же весна
обязательно сдернет с места, и я тащусь, ползу, утопаю в грязи на топких
лесных путях - как видно, не стать мне почтенным.
Я даже люблю эти хлопоты и неуют, живую тревогу весеннего леса, его
особенный детский шумок. А можно и проще: терпеть не могу засад. Засад,
перестрелок, потерь. Я лучше съезжу весной.
Весенняя синева сквозь черную сеть ветвей и запахи, звонкие, как
свобода. Моя коротенькая свобода от дома до цели, длинною ровно в путь.
Будем довольны и малым: я в пути, я свободен, со мною Эргис и десяток
надежных ребят - только парни Эргиса без соглядатаев Братства. Словно я
вылез из панциря и покинул просторный тапас.
Нет. Я все равно не свободен. Я поехал с Эргисом не потому, что хотел
с ним побыть. Я просто не мог бы оставить его в Малом Квайре. Сейчас у
него и у Сибла поровну сил, и я не хочу вместо Каса найти пепелище.
И в путь я отправляюсь не от тоски по грязи, а чтобы как следует
образумить Асага. Асаг - есть Асаг, и его достоинства равны недостаткам -
он видит лишь то, что ему достаточно видеть. Пока управляю я, он держит
сторону Братства, дадим же ему Малый Квайр - пускай он увидит все. Асагу
придется утихомирить Братство. Как только все поползет у него в руках, он
сразу затянет подпругу. Это мне не следует быть жестоким - Асагу дозволено
все...
Деревья чуть разошлись, и можно догнать Эргиса. Мы едем с ним рядом,
и нам не хочется говорить. Нам просто хочется ехать рядом, взглянуть,
улыбнуться - снова молчать. И вдруг:
- А ко мне давеча Ларг приходил. Урезонивал: чего, мол, с Сиблом не
лажу. Братьев, мол, не выбирают, всяких любить должно.
- А Сибла он урезонил?
- Его урезонишь! Ему господь на двоих отвалил: ума - палата, а норова
- хлев.
Асаг управится, думаю я. Мы с тобой добрячки, Эргис, мы не прожили
жизнь в Садане.
- А как с выкупными землями?
- Подерутся, - отвечал Эргис спокойно. - Пирги землю продали, а талаи
не признали - угодья-то спорные. Ничего, - говорит он, - пирги сильней. А
ежели талаи на юг пойдут, мы им, глядишь, против олоров поможем.
Все правильно, мне уже не нужны олоры. Кеват окончательно выведен из
игры.
- Никак не привыкну, что нет Тибайена, - говорю я Эргису: кому еще я
могу такое сказать? - Мне его не хватает.
- Горюешь?
- Не очень. Просто пока был жив Тибайен, мы могли не бояться Квайра.
Он нахмурился и подогнал коня, потому что деревья опять сошлись, и
теперь можно ехать только гуськом и вертеть в голове невеселую мысль,
которую я не доверяю даже Эргису.
В прошлом, описанном Дэнсом, Тибайен скончался бы через пять лет.
Умер, добравшись до берегов океана и посадив на престол младшего из
двоюродных внуков - в нарушение всех законов. Арт Каэсор оказался достоин
деда, но сейчас ему только семнадцать лет, и он третий из сыновей.
Первое изменение, которое можно считать закрепленным. Лучше теперь не
заглядывать в книгу: мы уже в неизведанном - и куда мы идем?
Нет, мне не в чем особенно себя упрекнуть. Когда я вступал в игру,
ставка была ясна: жизнь живущих рядом со мной людей - единственно живущих,
потому что те, другие, которых я знал, еще не успели родиться.
А теперь другая игра, и снова все ясно до тошноты: по Дэнсу
завоевание региона обошлось бы примерно в сто тысяч жизней. А победа
Квайра без всяких "бы" обошлась примерно в сто тысяч жизней. И еще ничего
не исключено, даже если маятник теперь качнется из Квайра, даже если это
начнется через десяток лет. И снова та же цена?
Что же делать бедному игроку? Драться с историей, выдирая из глотки
сотни тысяч единственных жизней, что она норовит сожрать. И зачеркивать
других - еще не рожденных. Полтора миллиарда Олгонцев, треть населения
всей планеты. Мои современники - друзья и враги, просто прохожие, лица из
хроники, кто-то или никто - но их не будет, даже если они родятся. Это
будут совсем другие люди - пусть даже лучше или счастливей - но все равно
не они. Где грань: которая определяет убийство: те мои современники - эти
тоже, я жив в двух веках - они каждый в своем, но разве это значит, что
один живее других и можно кого-нибудь предпочесть?
В тоске моей давно уже нет остроты, вполне умеренная тоска; наверное,
я так усердно жую эту мысль всего лишь для оправдания перед собой: я этим
мучился, я думал об этом.
Я этим мучился - но я не выскочу из игры. Как я могу выскочить из
игры, если я - рулевой, который ведет свой корабль через забитое скалами и
минами море? Если все, что я сделал, погибнет, выскочи я из игры? Если так
хочется посмотреть, что же из этого выйдет.
Но детский лепет весеннего леса, и птичий гомон, и запахи, звонкие,
как свобода. Мне вовсе не хочется ковыряться в душе, расчесывая ее
болячки. Есть день, который я вырвал у Каса, и, может быть, хоть раз этим
летом я увезу с собой Суил, и мы побудим с нею вдвоем - она и я, свободные
люди, принадлежащие только себе.
Я не смогу увезти Суил. Гилор слишком мал для таким путешествий, а
Суил не оставит его одного. Она права - мы не можем доверить ребенка
Братству. Оно уже предъявляет права на Гилора и ждет - не дождется, когда
же сумеет его отнять.
В такие минуты я ненавижу Братство. Мало ему меня самого - оно лезет
в каждую щель моей жизни, заставляет меня притворяться, становится между
мной и Суил. Бедная девочка, ей еще хуже, чем мне. Я хоть уехать могу,
затеряться в дороге, ненадолго исчезнуть в лесу, а она на виду под
назойливым взглядом Братства и ревнивыми взорами женщин - страшной силы
Малого Квайра. И если эта сила пока помогает мне, в том заслуга только
Суил...
- Эй, Тилар! - говорит Эргис. - Ты чего смурной? Не отпускает?
- Не отпускает, - отвечаю уныло. - Слушай, Эргис, с Угаларом ты связь
держишь?
- Ну, не то, чтобы связь...
- Мне надо бы с ним повидаться на обратном пути.
- А чего не с Криром?
- Хорошо бы ему навестить Исог.
- И чтоб все шпионы за ним?
- Ты прав, - говорю я ему. - Я напишу Криру.
А лес не спеша перематывает дни - от утра к полудню, от полудня к
ночлегу; мы едем, ночуем, посиживаем у костра; я вовсе не тороплюсь - мне
незачем торопиться. Мой мозг и моя душа не в ладу, вот в чем опасность...
Мозг вовсе не против того, что творится в Квайре. Таласар истребляет
знать? Это неплохо. Он ослабит сильных и тем облегчит земельную реформу.
Уничтожает инакомыслящих? Квайр, конечно, за это еще заплатит, но пока это
укрепляет квайрскую церковь и способствует ее отделению от Единой. Таласар
ввел полицейский режим, все боятся всех, армия непомерна велика для страны
- ну и что? Таласар не бессмертен, а чтоб провести страну к другому
укладу, на долгий срок нужна очень сильная власть. Уйдет Таласар, и Квайр
когда-нибудь выйдет из мрака могучей страной с неплохой промышленностью и
крепким крестьянством. Ни я, ни Баруф не сумели бы этого сделать, не
ввергнув страну в муки гражданской войны.
А душа? Ей тошно и стыдно за то, что мы принесли в этот мир. Баруф у
легче, он вовремя умер...
А лес не спеша перематывает дни, и опять вокруг кислый лесок
Приграничья. Его болота, его кривые стволы, и память, сидящая в теле, как
рана. Никто не отыщет здесь наших могил - мы прятали их от кеватцев.
Болотная жижа прикрыла остатки костров, всосала тела и оружие, смыла и
кровь, и славу.
Бесславная и безрадостная война, которой я почему-то горжусь, хоть
должен стыдиться. И мы приезжаем к Тайору.
Лесная деревня, сухая среди болот, домишки на сваях, чумазые
ребятишки, и встреча по протоколу. И я убеждаюсь, что слава жива.
Негромкая и простая, как сам Тайор и его кривоногое пламя.
Сидят у костра в гостевом покое в своих вонючих мехах, немногословные
