Англию.
Он убежал; лишь очутившись у себя в саду, вздохнул он свободно. Здесь
он ждет своего верного слугу, ему не терпится услышать разумное слово.
Он хочет снабдить маркиза де Сюлли наставлениями перед поездкой к анг-
лийскому двору. Он хочет умолчать о том, что не рассчитывает ни на коро-
ля Якова, ни на его дружбу. Времена Елизаветы не возвратятся. Ему самому
надлежит врасти в это столетие. Если бы можно было при этом не изменить
себе.
Рони будет настаивать, чтоб он, после своего маршала Бирона, покарал
и сокрушил другого старого соратника - Тюренна, герцога Бульонского.
Протестантский вельможа порочит короля перед всей протестантской Евро-
пой, по его словам, Генрих, в согласии с папой, готовит новую Варфоломе-
евскую ночь. Генрих вновь напомнит министру самые тяжкие свои опасения:
как бы его собственные протестанты не заключили союз с Испанией. Рони
ответит, что это невозможно. Он отвечал так уже не раз. Что такое Испа-
ния? В Брюсселе в честь инфанты заживо похоронили одну женщину. С теми,
кем гнушается весь мир, не станет вести переговоры даже Тюренн, - кото-
рый, впрочем, заслуживает участи первого изменника.
Генрих слово в слово предугадывает все, о чем он и Рони будут сейчас
говорить; они друг друга знают. Оба постоянно обмениваются мыслями,
пусть не всегда правильными и полновесными. Но, главное, действуют они
сообща - и в то время как протестанты с недоверием смотрят на своего ко-
роля, он вместе со своим начальником артиллерии готовит оружие. Зачем?
Чтобы спасти их. Свободу совести во всей Европе неизбежно придется защи-
щать оружием, иначе погибнет это королевство; оно может жить лишь в духе
и истине или не жить вовсе.
От настойчивых мыслей и шаги стали быстрее. На полном ходу Генрих ос-
тановился. Что подразумевала королева под раскаянием, от которого ему не
уйти? Откуда у нее сведения о Якове и об опасности, грозящей ему? Мария
Медичи не умна. В затаенных глубинах мысли ее супруг присовокупил: и
столь же непривлекательна. Тем не менее его тревожит явное несоот-
ветствие между ее ограниченным умом и теми намеками, которые она роняет.
Откуда это знание или затверженный урок? По чьей указке она предостере-
гает его? В будущее заглядывает не она. Что должно случиться, лучше все-
го знает тот, кто сам намерен действовать.
Надо бы отдать приказ вскрывать письма королевы. Задача нелегкая, раз
начальник почтовых сообщений на ее стороне. Варенн с не меньшим усердием
хлопочет о возвращении иезуитов. Допустим, что этот силится загладить
свое предосудительное прошлое; ну, а Ассомпьер, любопытствующий попут-
чик! А все прочие, которые только и знают, что держат нос по ветру. Ген-
рих чует повсюду заговорщиков, не плахой и топором избавиться от них,
ибо измена зарождается в мыслях, путем немого сговора. А быть может, они
уже бьются друг с другом об заклад, как он умрет? Естественной ли
смертью, например, объевшись устрицами. Либо через божий кары, из кото-
рых одна - раскаяние, а другая - нож.
Королева говорила о "своем" дофине. Она помышляет о регентстве с рас-
четом на малолетнего и на покойника. "Я не думаю, чтобы она желала моего
исчезновения в ближайшем будущем, она только подготовляет почву. Пока
что она предостерегает меня чистосердечно. Впрочем, она не обладает ни
коварным умом своей родственницы, ни большим числом фрейлин, с помощью
которых старая Екатерина держала в руках весь двор. Призрак старухи Ме-
дичи, чьим пленником я был, все-таки бродит здесь. По мне, пусть
Луврский дворец будет борделем. Мне меньше нравится, что он пороховая
бочка. А вот и мой начальник артиллерии!"
Маркиз де Сюлли появился на крыльце перед разукрашенным фасадом дома,
сам горделивый и великолепный. Он нарядился ради чрезвычайного по-
сольства, которое собирался ему поручить его государь. Его походка выра-
жала несказанное достоинство. "Он даже не сгибает ног, - заметил Генрих.
- При незабываемых обстоятельствах я, будучи ребенком, видел герцога
Альбу, который выступал так же. В обоих случаях причина, вероятно, в
гордости и сидячей жизни, хотя Альба был недостойный человек, а Рони ос-
тается лучшим из людей". Глаза министра щурились от мягкого рассеянного
света в саду, они стали чрезмерно чувствительны, вследствие избытка тру-
дов. Солнце искрилось на его драгоценностях, он носил, по прежней моде,
цепи и застежки из камней, на шляпе редкостную камею с головой Минервы в
шлеме. Его официальные выходы в отжившем образе иного века часто вызыва-
ют усмешку, правда, за его спиной - он очень могуществен.
"В самом деле, мы немного устарели, - видит Генрих. - С каких это
пор? Ничего, у нас еще есть в запасе новинки. Если мне даже придется до-
пустить в мое королевство отцов иезуитов, то кончится это иначе, чем они
ожидают".
ФИГУРА У ПОСТЕЛИ
Король слышал в это лето проповедника, непривычные приемы которого
казались ему двусмысленными; во всяком случае, они были достойны удивле-
ния. Восторги его двора, в особенности дам, вынудили Генриха внимательно
приглядеться к господину де Салю, хотя поток его речей погружал распято-
го Спасителя в благовония, окружал птичками и цветочками его израненное
и окровавленное чело, пока оно переставало быть мученическим. Да, оно
утрачивало суровость страдания и делалось пригожим, как сам дворянин ду-
ховного звания, которого иезуиты прислали из Савойи королю Франции.
Франсуа де Саль не принадлежал к их ордену, он только приятнейшим обра-
зом подготовлял для них почву. У него были глаза с поволокой и белокурая
борода. Кто его слышит и видит, у того должно сложиться впечатление: бе-
зобидней человека не найдешь.
Вскоре после этого король заболел; это был второй приступ того же не-
дуга. От первого его исцелила герцогиня Бофор, ухаживая за ним денно и
нощно. Так как теперь он заболел в дороге и лежал в городе Меце, то изо
всего двора при нем находился один Варенн. Быть может, Варенну дарована
особая привилегия находиться у одра болезни высоких особ; во всяком слу-
чае, он умело пользуется ею. В Лотарингию иезуиты были допущены, и двух
из них он приводит сюда: патера Игнациуса и патера Коттона, который
впоследствии станет духовником короля. Этот последний глуп и по глупости
хитер, или наоборот. Он заохал при виде высочайших страданий и не мог
надумать ничего лучшего, как заговорить с больным о покаянной кончине.
Это будет по крайней мере естественная смерть, и королю не придется
больше бояться ножа, за что он должен благодарить небо.
Тут вмешался патер Игнациус. Варенн толкнул его в бок, но в этом не
было нужды, патер Игнациус все равно не упустил бы случая. Королю, кото-
рый лежал без сил, патер властным голосом обещал жизнь, если он допустит
орден в страну. В противном случае это неминуемо сделают его преемники,
ибо таково требование времени. Генрих ничего не ответил, втайне он сог-
ласился с иезуитом, поскольку речь шла о Марии Медичи. Что касается тре-
бований времени, дело обстоит несколько иначе; их легче направить на
добро, чем ограниченную и строптивую женщину. Надо только выздороветь и
твердо стать на ноги.
Негодование и сила воли способствовали тому, что мысли его вдруг про-
яснились и жар стал спадать. Он испустил притворно усталый вздох, прежде
чем сознаться, что учение знаменитого Марианы о праве убивать королей
сильно занимает его ум.
- Не из страха, - сказал он. - На меня посягали часто и под различны-
ми предлогами. Это считалось до недавнего времени преступлением, - во
всяком случае, смелой политической мерой. Впервые ученый возводит это в
священный закон. Что же это значит?
Иезуит у постели начал расти. Вытянувшись во весь свой черный рост,
он спросил одновременно дружелюбно и строго:
- Если бы вашему покойному врагу, дону Филиппу, в то время как он был
всего опаснее для вас, всадили между ребер нож, стали бы вы тогда гово-
рить о беззаконии?
- В том-то и дело, - подтвердил Генрих. - Всегда найдется кто-нибудь,
чтобы одобрить нашу насильственную смерть. Но разве это уже возведено в
закон и кто его утвердил?
- Не мы, как вы полагаете, - возразил иезуит. - А тот приговор, кото-
рый громко или тихо выносят народы, их совесть, одобрение всего челове-
чества - но уловить это одобрение, разумеется, дано лишь человеку посвя-
щенному.
"Иначе говоря, тебе, мошенник", - подумал Генрих, но умолчал об этом.
А наоборот, высказал мысль, что в таком случае иезуиты - истинные гума-
нисты. Они учат людей распознавать добро и зло даже и в монархах и
действовать сообразно этому. Вот поистине шаг вперед, знаменательный для
нового столетия.
- Мы с вами могли бы столковаться, ибо моя совесть отнюдь не причис-
ляет меня к тиранам.
- У вас ясновидящая совесть, - сказал патер Игнациус. - Сир! Мы, отцы
ордена Иисуса, предназначены быть вашими лучшими друзьями и видим в вас
единственную нашу опору, ибо король Испанский нас преследует и скоро из-
гонит из своих владений.
Эта грубая ложь окончательно показала Генриху, с кем он имеет дело, и
он даже узнал лицо патера. В давние времена молодому королю Наваррскому
случилось видеть его, оно принадлежало тогда некоему подозрительному ис-
панцу, который называл себя Лоро и говорил, будто намерен выдать королю
Наваррскому одну из пограничных испанских крепостей. Прежнее воплощение
патера Игнациуса явно косило, что в нынешнем его облике почти не было
заметно. Принимая во внимание зияющие ноздри и шишковатый лоб, старого
знакомца нельзя было назвать красивым мужчиной. Та же наружная оболочка
была у иезуита насквозь пронизана внутренним огнем, что меняет многое. И
все же перед ним снова человек, который некогда стремился приблизиться к
нему с целью убийства: так это понимает Генрих.
Между тем он достаточно окреп на одре болезни, чтобы выполнять свое
призвание, и он начинает с меткого сравнения человеческих пород. На дру-
гом конце комнаты шептались Варенн с Коттоном. Их вид обнаруживал во-
ровскую радость оттого, что патер Игнациус так ловко сладил с королем -
меж тем как Генрих, а равно и его новый приятель узнали, чего им ждать
друг от друга. Иезуит думал: "Тебя не одолеешь болтовней, только силой,
и ее я покажу тебе". Генрих думал: "Того убийцу мои дворяне привели в
открытую галерею, каждый из них уперся одной ногой в стену, чтобы убийца
говорил со мной через живые преграды. И так как ему нечего было
предъявить, кроме лживой болтовни, и на следующий день тоже нечего, то
его пристрелили".
Патер Игнациус начал снова:
- Право на убийство тирана всего лишь вопрос диалектики. Поймите же,
что посягательства на вашу особу прекратятся лишь в том случае, если ре-
шение будет зависеть от высшего разума, от нашего ордена.
- Понимаю, - сказал Генрих. - Убийство тиранов не должно быть предос-
тавлено другим орденам.
- Мы предлагаем вам защиту от монахов, проповедников и мирян, пос-
кольку иные из них считают себя осененными благодатью и присваивают сво-
ей ничтожной личности высшее назначение. Не таков наш обычай. У нас
светское мышление, все подчиняющее разуму, даже и силу.
- В этом мы согласны, - заметил Генрих, не без удивления. - Как же
ваш орден учит людей правильно мыслить?
Вместо ответа иезуит спросил:
- Мог ли когда-нибудь король похвалиться тем, что каждый его поддан-
ный мыслит как надо? Люди сделаны не по одной мерке. Великий человек не
может завоевать единодушную любовь своего народа, ибо народу разрешено
иметь много мнений, а они тем превратнее, чем самостоятельнее.
- В этом много правды, - согласился Генрих, но тотчас заметил, что
его искушают, и в самом деле дьявольское копыто не замедлило выглянуть
наружу. - Чего требует ваш орден?
- Школ. О! Без всяких преимуществ. Наши коллегиумы так хороши, что в
