Ведь отцы только и знают что лебезить и чирикать, у них все птички да
цветочки. Серьезно он сказал:
- Я знаю своих врагов. Орден Иисуса - агент всемирной державы, кото-
рая хочет пожрать меня. Мне остается только показать им, что моя пасть
страшнее. Господин начальник артиллерии, прокатите-ка мои пушки по ули-
цам.
ТОРГОВЕЦ ЖЕНЩИНАМИ
Пушки не могут быть вполне надежным средством, если повсюду преда-
тельство, если предательство выползает все в новых образах. Женщина, ко-
торая нужна королю и от которой он не хочет отказаться, становится ору-
дием его врагов. Вначале маркиза, чтобы сильнее разжечь его, играла в
заговорщицу - по тем же побуждениям она танцевала перед своим поклонни-
ком, извиваясь змеей и освобождаясь от последних покровов. Со времени
допущения святых отцов пустой комедией уже не отделаешься. Принимайся за
дело, моя красавица, а не то берегись. Ты погибнешь еще раньше, чем он.
Знаешь ли ты, кто мы такие? У нас много имен: Испания, Австрия, папа,
император, деньги и орден Иисуса, но и это еще не все. Безыменная воля
обращается к вам, госпожа маркиза. Приговор века произнесен, против на-
родов, а потому и против этого короля. Понимаете вы это или нет, все
равно служить вы должны.
"Благочестивый отец, как ужасно. Я же думала, что все покамест огра-
ничится игрой и танцами. Я ненавидела его за невыполненное обещание же-
ниться на мне, но взгляните на меня, я ведь не совсем в здравом уме. Та-
кие вещи говорят, но не делают. Как? Я? На самом деле? Я вас не понимаю,
или же я и вправду... А если я немедленно расскажу ему о ваших подлых
предложениях? Нет. Больше ни звука, забудьте мои последние слова. Я хочу
жить. Я повинуюсь, чтобы жить".
Генриетта д'Этранг зашла слишком далеко. После падения Остенде безы-
менная всемирная держава полностью вовлекла ее в свою орбиту, вся семья
содействовала этому. Когда заговор был обнаружен, его назвали именем д'-
Этрангов. Маршал, слабый человек, и его преступный сын д'Овернь держали
себя в последующем процессе крайне униженно. Генриетта имела мужество
настаивать на своих правах. У нее есть обещание короля, ее дети
единственно законные. Убить его? Ах, боже мой! Что она понимала и чего
хотела! Ее родной брат все валит на нее. Она потихоньку плакала, но гор-
до просила у судей пощады для отца, веревки для брата, а для себя самой
требовала лишь справедливости.
"Веревка", из всех ее просьб, была самой странной. Генрих, который не
желал убивать, старался проникнуть в самые тайники души каждого из своих
поверженных врагов. Эта женщина была привязана к нему больше, чем хотела
признаться себе в самые лучшие дни. А когда она наконец говорит об этом
внятно для него одного, между ними все должно быть кончено. Нет. Он по-
миловал старика, сына велел заключить в тюрьму, а опасную метрессу сос-
лал в монастырь. Если бы он только оставил ее там и забылся с другой.
Это ему не удалось; у кого еще нашел бы он ее легкое, язвительное остро-
умие, ее причудливый нрав и столько грации в проказах, искусство все
дерзать, не теряя при этом самоуважения; в ком еще так полно воплощено
все то, что Генрих зовет истинно французским.
Довольно ей искупать вину, он воротил ее. Это произвело на нее самое
невыгодное впечатление: она предпочитала терпеть опалу, нежели любовь,
которая не владеет собой. Он сделал больше, он признал ее детей. Но к
чему это привело? "Ее дофин", как она говорила, все равно остался непри-
частен трону. Господину д'Этрангу пришлось, в виде выкупа за свою вину,
вернуть письменное обещание брака. Человек, который унижал ее, все боль-
ше возвышая, только теперь стал ей по-настоящему ненавистен. Ей были от-
ведены покои в Лувре; с этого самого времени под его кровлей приютилась
самая лютая злоба. Те, что, кроме нее, желали смерти короля, были по
крайней мере в своем уме; они сознавали, что в воздухе носится какое-то
поветрие, чума заговоров, и лишь по недостатку сопротивляемости заранее
соглашались с тем, что великий король должен пасть.
В его Лувре все питали взаимную ненависть, королева, маркиза, оба ку-
зена королевы и непристойно красивый Кончини. Но его карликоподобная же-
на, молочная сестра, превосходила остальных. Все вместе рассчитывали на
смерть короля, что отнюдь не давало оснований щадить жизнь друг друга.
Каждое утро все готовы к тому, что мадам де Вернейль будет найдена уби-
той в своей постели. Королева вне себя, потому что король воспитывает
незаконнорожденных отпрысков маркизы вместе с ее собственными детьми,
кстати, и с детьми прелестной Габриели: он хочет иметь перед глазами все
свое потомство. Однажды дофину сообщили о рождении нового брата - у лю-
бовницы его отца родился еще ребенок.
- Это н-не м-мой брат, - сказал дофин, маленький заика.
Дофин Людовик благоговел перед Генрихом, он подражал ему во всем, че-
го делать не следует: лить в суп вино, небрежно одеваться. Он чует его
превосходство, которого взрослые не хотят замечать, и непонятный им вос-
торг охватывает ребенка.
- Король, мой отец. - Людовик тогда уже научился ненавидеть, прежде
всего придворных кавалеров своей матери, а затем и ее - конечно, с ребя-
ческой забывчивостью, между поцелуем руки матери и пощечиной, которой
она награждала его.
- Господин чичисбей, - он подслушал, как называют дамских угодников,
- поберегитесь входить к королеве. Там король, мой отец. - Когда краса-
вец попытался рассмеяться и позволил себе погладить мальчика по голове,
дофин обратился к караульному у ближайших дверей с приказанием высечь
его. Произошла суматоха, прежде чем придворному удалось улизнуть. Коро-
левская чета, появившись на пороге, успела заметить, как он убегал. Ген-
рих остался доволен незадачей блистательного Кончини.
Мария Медичи взяла себе за правило скрывать всякое чувство, в особен-
ности доброе. Дофин Людовик понес суровое наказание - впрочем, его ма-
тушке скорее следовало похвалить его. Кончини стал ей ненавистен, ибо
она наконец поняла, что с помощью его красоты молочная сестра водит ее
за нос, но перед той она испытывала суеверный страх. Леонора Галигай жи-
ла в верхнем этаже, одиноко и неприступно, хотя шли толки, что по ночам
она бродит привидением. Все ее помыслы были о деньгах, она копила их и
переправляла к себе на родину, на случай бегства. Очевидно, более всего
склонны ей платить были враги короля, то трудно определимое сообщество,
которое за отсутствием точного имени звалось "Испания". Без своей под-
купленной молочной сестры Мария вряд ли стала бы пособницей целого ряда
предприятий. Она не выслушивала бы Кончини, если бы его не посылала Лео-
нора - к краю постели, не ближе. Наоборот, она позабыла бы в объятиях
супруга чужие поручения, она недолго оставалась бы соучастницей всемир-
ной державы в заговоре против него, ибо он дарил ей прекрасных детей и
предлагал даже больше - свое сердце.
Нарастание ненависти происходит на глазах у всех. Наверху обитает су-
масшедшая, скрывающаяся из страха перед дурным глазом. Внизу лежат рядом
женщина без души, с нечистой совестью, и мужчина, чьей возлюбленной она
могла бы стать. Он открылся своему Рони.
- Она мать моего дофина, и не будь она королевой, лишь ее имел бы я
возлюбленной.
Но до этого дело не дошло никогда, по причине нечистой совести и
вследствие растущей ненависти. Мария не давала уснуть своему супругу,
она досаждала ему своим ненавистным чичисбеем, своим напыщенным красав-
цем, который, кстати, разжирел и отрастил женскую грудь, не говоря уж о
том, сколько денег он ей стоил.
- Мне тоже, - сказал Генрих.
- Вышвырни его вон, - сказала Мария, в безумном страхе, что он это
сделает. Коварная молочная сестра донесла бы на королеву ее духовнику
или наслала бы на нее какую-нибудь болезнь. Отравление было дело нелег-
кое, каждое блюдо открыто отведывали трое мундшенков, прежде чем его по-
давали их величествам. И тем не менее королева неохотно ела вместе с ко-
ролем; они по большей части были в ссоре, и тогда Мария утверждала, что
ей грозит опасность. Яд? И от этого короля? Люди качали головой. Никому
не понять, какая горечь подступает изнутри от нечистой совести и сдавли-
вает Марии горло. Во тьме ночи перед ней проходят тени убийц венценосно-
го супруга, они ей не знакомы, но и незнакомыми их назвать нельзя. Он
просыпается в испуге, когда она кричит со сна.
Часто он жалел ее за страх, в котором ее держала молочная сестра, хо-
тя эта власть самому ему приносила известные выгоды: она устраняла влия-
ние кузенов Орсини. Ни Вирджинио, ни Паоло не осмеливались одни и без
открытого присмотра посещать комнату королевы: за их жизнь никто бы не
поручился. Они были отставные любовники и вели при дворе жалкое сущест-
вование, какими бы опасными ни старались казаться. Всем было известно:
они боялись господина Кончини, кастрата, который к женщинам не ходил, но
торговал ими. Для королевы у него были политические покупатели, которые
обогащали его и его карлицу. От других дам он получал доходы за то, что
приводил к ним короля. Сам король не отличался щедростью.
Однако он открыл ловкий способ подкупить Кончини.
Если пустую душу ничем нельзя завоевать, то можно по крайней мере
держать ее в руках, разжигая ее тщеславие. Когда этому молодцу удавалось
выманить у своей скупой карлицы и у собственной супруги короля немного
денег, он осмеливался подносить королю подарки, например, прекрасных ло-
шадей, и король принимал их. Сир! Что за благородный конь под вами. - От
господина Кончини. А вслед за лошадьми - женщины. Лувр был полон краса-
виц, одна из них спала как раз над кабинетом короля. Как-то ночью король
лежал в своей постели за позолоченной балюстрадой, ибо королева запер-
лась у себя в спальне. В дверь кто-то тихо скребется: Кончини.
- Сир! Вы подали даме, что наверху, знак, который она не захотела по-
нять из одного лишь благоговения. Ваш покорный слуга объяснил ей, что
это ее фортуна, и после моего умелого вмешательства неприступности слов-
но не бывало. Человек, подобный мне, в делах любви может считаться вра-
чом, каких мало. И его вы, конечно, не откажетесь вознаградить. В разме-
рах, которые король сочтет достойными, - заключил он, протянув руку.
Дело слажено, хоть и без наличных, и оба, король и торговец женщина-
ми, пустились в путь в дружеском согласии. Впрочем, особа, жившая навер-
ху, была заодно с Генрихом. Мадам де Гершвиль, статс-дама королевы, не-
навидела всех интриганов, которые обосновались здесь: маркизу, снедаемую
злобой, и подлую чету, у которой все сводилось к деньгам. Она для види-
мости сторговалась с гнусным Кончини о ночи любви; в действительности же
она искала случая без помех выложить королю все сведения, которые собра-
ла для него - тайны королевы и ее молочной сестры и козни, которые зате-
вала эта последняя вместе со своим красавцем супругом или маркиза с ко-
ролевским духовником. Мадам де Гершвиль нравилась королю, иначе никакой
Кончини не мог бы помочь ее фортуне. Дабы она убедилась, что все устроил
он и заслужил награду, Кончини отпер ее дверь, так как для него не су-
ществовало замков, впустил короля, а сам исчез. Она рассказывала, а ко-
роль сидел у ее постели. Он находил ее умной и преданной. Когда он решил
найти ее и желанной, она сказала с чуть заметной дрожью в голосе:
- Сир! Вы меня позабыли. Когда-то, очень давно, я пригласила вас к
столу, накрытому на множество приборов, но без гостей. Из слабости, ибо
иначе я вняла бы вам, я оставила вас одного в пустом замке. Спасаясь от
моего собственного сердца, я горько плакала. Я звалась де ла Рош-Гюйон,
вы меня позабыли.
- Узнал бы из тысячи! - воскликнул он. - Разве иначе я назначил бы
вас статс-дамой? В вашем лице, Антуанетта, я впервые повстречался с доб-
родетелью. Но что я слышу, из-за меня тогда проливались слезы?
