она созналась:
- Сир, возлюбленный мой повелитель, меня хотели деньгами склонить к
измене вам.
- А стоило того? - спросил он; и когда она назвала предложенную сум-
му, он посоветовал принять ее. Когда казна пустеет, ничем пренебрегать
нельзя.
Но она вытащила мешок, поставила его на самое высокое кресло в палат-
ке и подвела к нему своего повелителя.
- Я заложила свое имущество. Сапожник Цамет дал мне этот мешок.
Большего я не стою. Я вся, как есть, принадлежу вам до самой смерти, мой
властитель и мой возлюбленный.
Это было ее признание, подобного он не слыхал никогда. И так как она
хотела даже опуститься на колени, он крепко ее обнял. Сбросил с кресла
мешок, тот зазвенел; а на кресло посадил любимую женщину.
Его Рони тоже доставлял ему деньги для военных нужд, но происходило
это по-иному. Из месяца в месяц, пока длилась осада Амьена и вся кампа-
ния, Рони появлялся с пышной свитой, без которой не мог обойтись, и вся-
кий раз приводил сто пятьдесят тысяч экю, которые ему удавалось наскрес-
ти у членов парламента, у богатых вельмож, состоятельных горожан, а
главное, у откупщиков. Последним он грозил судебным следствием, и они
тотчас уступали. Величественное шествие двигалось под многочисленным
конвоем для охраны ценностей - пушки, пехота, снова пушки, господин де
Рони посреди четырехугольника развернутых знамен, перед ним орудия, по-
зади него казна, и он повелевает тем и другим. На нем тонкий панцирь,
вокруг шеи дорогие дамские кружева, а золотой шарф застегнут на плече
аграфом, блеск и игра которого видны издалека.
Королю он докладывал о попытках подкупить его. Сам-то он против этого
вооружен, чего не скажешь о других. Собственная тетка бесценной повели-
тельницы, мадам де Сурди, не отказалась принять ожерелье от одного фи-
нансиста, который, впрочем, был настолько дерзок, что и у мадам де Рони
оставил алмаз стоимостью в шесть тысяч экю. Больше он это сделать не ос-
мелится. Господин де Рони не замедлил проучить осквернителя финансовой
морали. Чем только, не говоря уже о деньгах, король не был обязан своему
верному слуге! Как бы мог он обойтись без него! Господин де Рони заклю-
чал договоры с мясниками и кормил двадцать тысяч человек. Господин де
Рони завел в войсках образцовые госпитали, чего раньше не водилось, и
спас бесчисленное количество раненых.
Чтобы он не зазнался сверх меры, Генрих принужден был напомнить свое-
му несравненному слуге, что королю самому не бывать в живых, если бы его
не спас простой солдат. Его земляк, гасконец, неведомо, как попавший в
число защитников крепости, крикнул сверху, со стены:
- Эй! Мельник из Барбасты! - Так звали его на далекой родине. - Бере-
гись! Кошка сейчас окотится, - закричал гасконец на своем языке, который
здесь понимал один Генрих. Таким образом он узнал, что стоит на мине,
которая разорвала бы его, не отскочи он вовремя.
Но так как он был жив и не сходил с коня, то под конец овладел и
Амьеном. Три с лишним месяца трудов, не считая поездок в Париж, где ему
приходилось произносить громовые речи, иначе его столица отказалась бы
от него. Сперва был разбит кардинал-эрцгерцог Альбрехт Австрийский, за-
тем пал Амьен. Эрцгерцог был разбит и изгнан из королевства, и уж никог-
да больше не увидит его; и все благодаря мастерству полководца, который
научился, подобно герцогу Пармскому, уклоняться от самых решительных
битв. Зато донимал противника в траншеях и окопах минами и контрминами.
Когда к кардиналу подоспела помощь из Нидерландов, он сам был уже слиш-
ком слаб, потерпел поражение и отправился восвояси. Помощь оказалась не-
достаточной. Почему недостаточной? Генрих как-то раз, очень давно, в
мыслях коснулся критической минуты, когда вся Римская империя двинется
на него. Критическая минута миновала.
Особенного ничего не случилось, только то, что он отвоевал один из
своих городов и нанес поражение старому дону Филиппу. Это будет послед-
нее, ибо старик хочет заключить мир. Мир! Двадцать шесть лет его почти
не знали или не знали вовсе, его то обходили, то нарушали. Теперь он бу-
дет запечатлен на бумаге, что сделает его нерушимым, самые сильные армии
не смогут нарушить его. Он будет скреплен печатью; в горящий воск
вольется честь королей. Он будет подтвержден присягой, и бог оградит
его.
Чему надлежит быть священным и непреложным, то требует времени. Пока
что послы со своими наказами и полномочиями находятся в пути, и перего-
воры еще не начались; король Генрих с тревогой ждет их. Неужто Габсбург
действительно оставит без помощи своего старика Филиппа, столь долго
считавшегося властителем мира? Пока они в пути, пока они не прибыли, он
ежечасно получает донесения о них, он ежедневно принимает меры, дабы его
победа стала делом решенным и не было бы больше нужды оспаривать ее.
Еще в лагере под Амьеном он назначил Рони начальником артиллерии.
Сделал он это не без понуждения со стороны верного слуги. Иного выхода у
короля теперь уже не было, учитывая усердие господина де Рони, а также
суровый вид, который он принимал, напоминая, что, в сущности, не имеет
ни должности, ни звания: он - главноуправляющий финансами, которого так
не именуют; начальником же артиллерии по-прежнему числится господин Жан
д'Эстре, никчемный старец, хотя и родной отец бесценной повелительницы.
Последняя была очень довольна, что король откупил у ее отца место на-
чальника артиллерии. Много денег, и опять они попали в ту же семью; это
вызвало новые нарекания верного слуги против Габриели. Она рассчитывала
смягчить его. Нет, ее уступчивость настроила господина де Рони еще враж-
дебнее к ней, впрочем, то лее самое сделало бы и ее сопротивление.
Но под Амьеном король даровал своей возлюбленной титул герцогини де
Бофор. Этим была скреплена его победа и этим же открыто засвидетельство-
вано, что его возлюбленной остался теперь последний шаг до престола. Его
радость была безоблачней, чем ее. Вокруг нее непрерывно возрастали опас-
ности; она ощущала как бы щупальца, злобно протянутые к ней. Она не мог-
ла пробыть без короля ни одного дня и в то же время не хотела обнаружить
перед ним свой страх, ибо он переживал счастливую пору быстрого и легко-
го подъема к величию и власти. Однако и тут, о бедная красавица, не все
так гладко, как тебе кажется. Он остерегается, как и ты, и осмотрительно
выбирает свой путь. Достоверно лишь одно: он победил, на время он от
всего огражден.
Генрих писал: "Храбрый Крийон, тебе остается лишь повеситься с доса-
ды, что ты не был в понедельник здесь. Так складно все не получится,
быть может, никогда; поверь, тебя мне очень недоставало. Кардинал наско-
чил на нас, точно индюк, а когда убирался прочь, то совсем скис. В
Амьене я не останусь, должен еще кое-что предпринять".
Габриель писала: "Мадам, мой старший друг! Ваш милый брат, мой бес-
ценный повелитель - самый могущественный король на земле. Возможно ли,
чтоб его столица меня не признала, и даже при его дворе в ходу гадкая
кличка, - право же, такого поношения я не заслужила. Мадам, я не отсту-
паю и во что бы то ни стало хочу умилостивить короля, дабы он перестал
гневаться на графа де Суассона. Наш друг послушался недоброго совета,
когда взял свой отряд из королевских войск и удалился перед самой битвой
вместе с герцогом Бульонским, а тот плохой протестант. Иначе он остался
бы верен, как вы. Засим, мадам, соблаговолите мне сказать: как вы меня
примете и правда ли, что вы мой старший друг?"
Катрин начала писать, но в испуге остановилась. Она чуть было не вы-
вела: "Герцогиня де Свиньон" - имя, которое повторялось повсюду, люди
находили его остроумным. Габриель не всем была одинаково ненавистна. Од-
ни просто подхватили шутку, которая была в ходу и казалась забавной.
Другие не видели никаких оснований наживать себе врагов, заступаясь за
ненавистную фаворитку. Наиболее рассудительные избегали повторять непри-
стойное прозвище. Мадам де Сагонн довольствовалась тем, что при имени
Габриели строила гримаску, но и гримаска исчезала мгновенно. Отсюда еще
далеко до травли и до улюлюканья. Наоборот, кто порассудительнее, тот
предвидит скорое возвышение бесценной повелительницы. Половину последне-
го шага она сделает непременно, но полный шаг - вряд ли. Все же ни к че-
му опрометчиво портить отношения!
Катрин писала: "Госпожа герцогиня де Бофор, мой любезный друг. Я так
вам признательна, что с трудом могу дождаться вашего возвращения, дабы
расцеловать вас в обе щеки. Вы так помогали моему милому брату и такие
подавали ему советы, словно вместо вас была я сама. Вы не хвалитесь, но
мне известно, как вы себя держали с герцогом Бульонским. Знаю также, что
после отъезда плохого протестанта король призвал к себе лучшего. Я гово-
рю о господине де Морнее, лишь благодаря вам вошел он снова в милость к
королю. Дорогая, вы этого не знаете. Ибо вы чисты сердцем и не рассчиты-
ваете, когда служите истинной вере. Мы же будем делать за вас то и дру-
гое: и рассчитывать и молиться. Сообщаю вам по секрету, что принцесса
Оранская здесь и тайно проживает у меня в доме. Она выдержала столько
страданий и столько борьбы, что в ее присутствии я особенно сожалею о
моих ошибках, хотя бы они зависели от моей натуры и были неотъемлемы от
меня. Графа де Суассона я все это время не вижу; он очень раскаивается в
том, что под Амьеном покинул короля со своим отрядом. Мы слабы. Но мадам
д'Оранж, которая сильна и благочестива, называет мою милую Габриель доб-
родетельной и верной христианкой".
Генрих писал: "Господин дю Плесси! Король Испанский хочет заключить
со мной мир, и хорошо делает. Я разбил его с помощью двадцатитысячного
войска, из них четыре тысячи англичан, коими я обязан дружбе королевы
Елизаветы. Хорошо, что у меня был такой человек, господин де Морней, ко-
торый пользовался ее доверием, как пользуется моим, и сумел снова соеди-
нить нас. В знак моего доверия я посылаю вас теперь в мою провинцию Бре-
тань, дабы вы склонили к переговорам господина де Меркера. Он в тяжелом
положении, его приверженцы отпадают от него. Теперь он еще может требо-
вать от меня денег за сдачу моей провинции; а после мира с Испанией ему
не получить уже ничего, ибо я просто явлюсь к нему с войском. Покажите
свое искусство. Вы всегда были моим дипломатом - даже угадали мое истин-
ное отношение к протестантской религии, которое я в ближайшем будущем
намерен доказать. Когда кто-то ранил меня в губу, вы все сочли это пре-
достережением. Придется поверить в него, особенно потому, что оно оказа-
лось не единственным, ибо, как ни благоразумно я всегда стараюсь думать
и действовать, мне приходится сталкиваться с явлениями, которые противо-
речат разуму. Когда я вступил в мой город Амьен, на моем пути стояла ви-
селица и на ней - давно казненный человек. Но его в мою честь приодели в
белую рубаху. Истлевшее тело, а наряжен так, словно восставший из мерт-
вых. Я и бровью не повел. Не то мой маршал Бирон: как он ни крепок, од-
нако вид висельника совсем подкосил его. Он вынужден был направить свое-
го коня к ближайшему дому; сидя в седле, прислонился к стенке и лишился
чувств".
ПРОТЕСТАНТ
Морней и сам словно воскрес из мертвых, иные пугаются его, как Бирон
испугался висельника в чистой рубахе. Меркер, последний из Лотарингского
дома, кто сохранил еще власть в небольшой части королевства, отказывает-
ся от нее; прежде всего потому, что вынужден это сделать, ведь он хоть и
грозит испанскими десантами на бретонском побережье, но сам знает лучше
всех, что ждать этого не приходится; однако Меркер, даже скорее, чем
нужно, отречется от власти, когда перед ним предстанет Морней. Его еще
нет в замке Меркера, Меркер только ждет прибытия королевского посла.
Этот Морней сделал из маленького Наварры великого короля, в той мере,
