французского королевского дома. Она была названа Екатерина-Генриетта, он
сам и его сестра дали эти имена дочери Габриели. Мадам Екатерина Бур-
бонская, сестра короля, не могла сама держать свою крестницу над ку-
пелью, так как была и осталась протестанткой. Но сидеть у постели роже-
ницы она имела право в качестве самой близкой приятельницы, какую Габри-
ель приобрела при дворе, других ей приобрести не удалось.
Екатерина описывала матери счастливое телосложение ее дочери; в расс-
каз она вкладывала много благочестивого пыла, ибо безупречная телесная
оболочка свидетельствует о небесной благодати, осенившей новорожденную,
и сулит ей радостное земное бытие. Ее собственный жизненный путь, хотя
она и носила теперь титул сестры короля, уже не обещал никаких радостей;
но Екатерина склонна была считать хромоту причиной своей незадачливой
жизни. Она никогда не признавалась в этом и всем выказывала высокомерие,
много детского высокомерия на стареющем лице. Одна Габриель знала ее
иной, с ней Катрин становилась нежна до преклонения. Эта женщина дарила
милому ее брату красивых, здоровых детей, одного за другим. Она была
избрана и отмечена благодатью. Сестра короля сидела у постели роженицы
отнюдь не в знак милости и расположения, а для того, чтобы благоговеть.
После счастливого сложения ребенка она описала подушку, на которой
его, как драгоценность, несли сейчас по церкви Сент-Уэн. Великолепно ра-
зодетые кавалеры и дамы брали друг у друга из рук подушку, где покоилось
дитя Франции, - не всем было дозволено притронуться к ней. С парчовой
подушки ниспадала серебристая ткань и горностаевая мантия длиной в шесть
локтей, вся в хвостиках; чести нести эту мантию удостоилась мадемуазель
де Гиз.
- Все меня ненавидят, - прошептала Габриель. Она обнаружила свою тре-
вогу, потому что была еще слаба. Впрочем, она чувствовала, что сестре ее
повелителя можно сказать правду. - Мадам, женится на мне наш повелитель?
- прошептала она.
- Не тревожься, - сказала Катрин, опустилась на колени и погладила
левую руку молодой матери, ту самую, за которую ее милый брат поведет
эту женщину к алтарю. - У тебя есть доброжелательницы, и одна из них я.
- Разве есть и другая? - спросила Габриель, от удивления она даже
приподнялась.
- Принцесса Оранская вместе со мной желает, чтобы король сделал своей
королевой самую достойную.
- И я самая достойная? По мнению суровой и благочестивой особы, кото-
рая там у себя в Нидерландах, наверно, слышит обо мне одно дурное?
Стоя, чтобы речь ее звучала внушительно и веско, мадам Екатерина Бур-
бонская произнесла:
- Принцесса Оранская одной со мною религии. Мы, протестанты, верим в
свободу совести и выбор сердца. Король, брат мой, нашел ту единственную,
которой он хочет владеть до конца, - в своем королевстве нашел он ее.
Вот все, что она сказала, этого было достаточно надолго. А потом она
вскоре покинула комнату и запретила прислужницам Габриели входить к ней,
потому что ей нужен покой.
Габриель лежала и пыталась осмыслить эти новости, насколько позволяла
ей обессиленная потерей крови голова. Свобода совести - смысла этих слов
она не понимала, улавливала только, что он благоприятен для нее. Две
протестантки, и больше никто, были за нее; они хотели, чтобы королева
Франции была родом из их страны. Отнюдь не какая-нибудь принцесса чужо-
го, пусть даже могущественного дома, инфанта, эрцгерцогиня, богатая
княжна. Не надо больших денег и влиятельного родства, о чем непрестанно
помышлял господин де Рони, ища по всей Европе, какой союз был бы для ко-
роля всего полезней.
Об этом Габриель знала с самого начала. Холодный расчет верного слу-
ги, ненависть всех тех, кто сверху вниз смотрел на нее и ее происхожде-
ние, то и другое, к несчастью, не было для нее тайной, а стало ей при-
вычно. Только любовь короля и "выбор сердца" позволяли ей видеть жесто-
кие и неумолимые истины сквозь розовую дымку. Она боялась инфант, но
предостерегающий голос заговорил в ней лишь недавно, - с тех пор, как ее
возлюбленный повелитель стал страшиться кривых сабель с востока. Да, не
возникни в нем сознание опасности, в ней бы оно молчало; теперь же она
благодаря детям была частицей его плоти и крови. Второе дитя родила она
своему повелителю, и опасности как будто перестали надвигаться, правда,
они остановились лишь на сегодня и завтра; она предчувствовала, что по-
том все начнется снова.
Габриель отворачивает лицо от света, чтобы легче было думать. "У меня
две доброжелательницы, обе протестантской веры. Как же так, я-то ведь не
протестантской веры. И вокруг короля нет протестантов, кроме господина
де Рони, который меня ненавидит. Что же из этого получится? Что хотела
сказать сестра короля? Ответа не найти, особенно сейчас, да и потом это
будет нелегко. Усни, предайся невинным грезам о своем брачном наряде".
Габриель втянута в крупную игру мощных сил, запуталась в ней и много-
го не разумеет, только чувствует: нечистая это игра. Мячи летают, и
ставка слишком высока, не она ли то сама? Игроки целятся, ловят и прома-
хиваются; последний соберет все мячи и унесет ставку. Король ведь так
хорошо играет, неужели не ему достанется она? Правда, он совершил тот
пресловутый смертельный прыжок, который многое предрешил. Неужели и ис-
ход игры за Габриель? Она уснула, невинно грезит она о своем брачном на-
ряде.
КАРДИНАЛ АВСТРИЙСКИЙ
Генрих, Габриель и двор покинули Руан и воротились в Париж к самому
карнавалу. Этот карнавал проходил особенно шумно; таково было первое
следствие честного поединка в Руане, из которого король вышел победите-
лем. Париж тоже признал себя побежденным. Знать и даже почтенные горожа-
не снизошли до забав простонародья, потому что считали: король питает
слабость к простонародью и его нравам. Кавалеры и дамы не отставали от
черни, на ярмарке и многолюдных улицах кавалеры смешивались с толпой за-
зывал, школяров и носильщиков, а прежде только приказали бы своим лакеям
проучить подобную мразь при первой же непочтительной выходке. Теперь они
сами набивались на стычки и споры, не возмущались, получая удары, а не-
кий адвокат, от которого ничего подобного нельзя было ожидать, даже по-
терял в кабаке шляпу.
Дамы забыли свое тонкое воспитание и открыто посещали балаганы, где
показывали разных уродов. Более того, они заводили знакомство с публич-
ными женщинами самого низкого пошиба. Ходили слухи, будто одна дама
вместе с девкой отправилась в некий дом, правда, под маской, и не сняла
ее даже в самую критическую минуту. Габриель, которой об этом рассказа-
ли, на ближайшем приеме повернулась к легкомысленной даме спиной, хотя
обычно была образцом вежливости. Но помочь ей ничто не могло, ей самой
ничто не вернуло бы доброго имени, ни учтивость, ни единичная вспышка
гнева.
О короле, маркизе д'Эстре и кардинале Австрийском, захватившем Кале,
сложили во время этого карнавала четверостишие, которое было на устах у
всех парижан:
Великий Генрих не пропал,
Испанцы уползли на брюхе.
Теперь бежит он от попа
И прячется под юбку шлюхи.
Габриель вспоминала радушный, дружественный город Руан, там бы не
стали ни сочинять, ни петь такие вирши. Она хотела пресечь их распрост-
ранение и даже подкупила нескольких дюжих молодцов, чтобы они приняли
должные меры. Но тщетно, однажды вечером, когда они остались вдвоем,
Генрих проговорился, что знает эти вирши. И процитировал их в самый раз-
гар любовных утех.
В ответ Габриель резко отстранила его. Потом серьезно попросила, что-
бы он перестал играть. Даже игра в мяч, как ни ловок он в ней, как ни
приятно на него смотреть во время игры, все же стоит дорого, а главное,
карты, он из-за них непременно попадет в руки ростовщиков. Она знала,
кого имела в виду-человека по имени Цамет. Дом Цамета был в одно и то же
время игорным притоном, ссудной кассой и борделем, и король посещал его.
Пожалуй, лучше все-таки было сопровождать его, хотя бы на знаменитую
ярмарку в Сен-Жермене, и Габриель взяла с собой нескольких дам, в том
числе свою тетку де Сурди и мадам де Сагонн. Последняя любила посплетни-
чать. Габриель рассчитывала на то, что все немедленно дойдет до сведения
двора. Поэтому она устроила так, чтобы король стал торговать для нее
кольцо, португалец запросил несуразную цену, и Габриель отказалась от
кольца. Но бережливость так же мало помогла ей, как и строгость нравов.
Кто ищет недоброжелательных объяснений, всегда найдет их.
Во вторник на масленой у мадам Екатерины Бурбонской состоялся большой
бал в честь Габриели. Тюильрийский дворец, в котором жила сестра короля,
сиял огнями, не осталось ни одной темной каморки, ни одного укромного
уголка. Все придворные дамы, собравшиеся вокруг сестры короля и его бес-
ценной повелительницы, были одеты одинаково в бирюзовый шелк; бирюзовый
- излюбленный цвет белокурой Габриели, а шелк - из мастерских короля. На
всех были маски; чтобы отличить одну от другой, надо было доподлинно
знать телосложение своей дамы или заранее условиться с ней.
Музыка звучала с хоров, негромко и степенно, здесь допускались одни
строгие танцы, и некоторые девицы утверждали потихоньку, что будет очень
скучно. Многих удивляло, что кавалеры запаздывают, а затем еще больше,
что они прибыли все разом. Появление их было весьма странно, некоторые
из них, присев на корточки и тяжело выбрасывая вперед ноги, с громким
стуком прыгали по зале. Другие шагали, выпрямившись во весь рост, кото-
рый вдобавок непомерно увеличивали скрытые ходули и высокие шапки, укра-
шенные астрологическими рисунками. Эти великаны тоже стучали в тазы де-
ревянными ножами. По их длинным одеяниям можно было понять, что они
изображают волшебников. Вместе с тем они смахивали и на брадобреев, а
прыгуны напоминали цирюльников. Даже пиявки или нечто похожее торчало у
них из карманов.
Дамы сперва смущенно смотрели на происходящее, на непрерывное шествие
своих кавалеров, которых уродовали не только личины и длинные носы. Это
была какая-то помесь чародеев с цирюльниками - одни были похожи на ска-
чущие обрубки, у других головы высоко парили под знаком созвездий, те
привязаны к земле, эти вознесены над ней, ни одного настоящего человека,
все карикатуры, следующие друг за другом по пятам, а в целом какой-то
парад марионеток: право же, дамам стало не по себе. "Неужели это наши
кавалеры?" - спрашивали они, пока вертелся хоровод. Некоторые захихика-
ли, и, наконец, все безудержно рассмеялись. У двух или трех смех перешел
в припадок, они визжали, откинувшись на спинку стула.
Их крики, а также странное представление привлекли внимание челяди.
Даже привратники и солдаты, отгонявшие внизу любопытных, покинули свои
посты; каждый предполагал, что его заменит другой. Но другой думал то же
самое, и потому постепенно все очутились наверху. Они теснились в одной
из галерей и через растворенные двери заглядывали в залу. За ними прош-
мыгнули любопытные, которых некому было выпроводить, и вскоре вся гале-
рея наполнилась посторонними зрителями. Солдаты не спешили разгонять
толпу, потому что им здесь тоже было не место. По причине давки, которую
они сами создавали, люди вталкивали друг друга в бальную залу, где прид-
ворные исполняли балет брадобреев. Господа не раз удостаивали своим вни-
манием улицу. Теперь улица явилась с ответным визитом.
Среди тех, что пришли с улицы, находился настоящий брадобрей. На нем
тоже был картонный нос с бородавками. Нос и звание давали ему, на его
взгляд, право принять участие в балете, раз он исполнялся в его честь.
Он присел на корточки, как остальные брадобреи, и принялся стучать свои-
ми инструментами, которые были неподдельными, и пробовал тоже выбрасы-
вать ноги по всем правилам искусства. Но этому искусству он не обучался,
