Он ясно чувствовал, что они становятся для него тем опасней, чем дольше
он от них уклоняется. Но у него не было сил смиряться еще более; а фран-
цузы обоих исповеданий отнюдь не хвалили его за это. Вечно играть перед
Римом роль покорного сына и бедного просителя, и за это получать щелчки
- что, впрочем, он считал заслуженным, и хотя отвечал проклятиями, но
слышал их единственно господин д'Арманьяк. Он решался пропустить мессу
только в случае безотлагательных дел. И то пытался оправдаться.
- Я работаю для общего блага, а не для того, чтобы слушать мессу. Мне
кажется, что, уходя таким образом от бога, я все-таки прихожу к нему. -
Однако даже такую вольность прелаты спускали ему неохотно. И это были
еще самые сговорчивые.
Но боевой отряд молодого ордена иезуитов спуску ни в чем не давал,
ничего не забывал. Двор относился к ним враждебно, парижский парламент
затеял с ними тяжбу, ибо отцы иезуиты решительно не желали приравнять к
божескому мирское величие королей, как это было принято теперь в Европе.
Генрих, единственный, кто разделял с ними это мнение, очень миролюбиво
разрешил тяжбу. Совершенно иначе действовали отцы иезуиты. Они считали
милосердие и снисходительность к врагам преступлением, притом единствен-
ным, которое не могло быть прощено. Вопрос о короле Франции обсуждался
ими как здесь на месте, так и в Испании. Их обличительные писания увели-
чились за это время на несколько глав - заключение и конечный вывод не-
минуемо сводились к убийству тирана.
Отряды своих собственных борцов за веру, своих гугенотов, Генрих бе-
рег независимо от того, понадобятся ли они ему в будущем или нет. Все
может быть. Арк и Иври - не навек отошедшие в прошлое битвы, как бы мы
ни старались о них позабыть. И в Луврском дворце стоят наготове поти-
хоньку сложенные сундуки-до конца его царствования они должны быть под
рукой. Если богу будет угодно, то нам не понадобятся ни сундуки, ни гу-
геноты: мы намерены с твердостью противостоять року. Король и отец свое-
го народа не знает никаких любимцев, все должны быть одинаково близки
его сердцу; те, что работали в винограднике только последний час, полу-
чили такую же плату, как и первые. Со своими первыми сподвижниками Ген-
рих обходился даже строже, нежели с пришедшими позднее.
Внутренний голос в свое время подсказал Филиппу Морнею, что отныне он
в тягость королю. О своем пребывании в Англии ему не довелось доложить
государю прямо из уст в уста, как он сделал бы прежде. Он передал ему
докладную записку, в которой уверял его в несокрушимой дружбе Елизаветы.
Вскоре после этого она отозвала из Франции все свои войска. Тогда Морней
безмолвно удалился в свой город Сомюр; он был тамошним губернатором еще
со времен прежнего короля. Он сделал даже больше: укрепил город со сто-
роны Луары. Кроме того, по своему обыкновению, сочинял богословские
трактаты - в свободное время. Королю он представил свой проект галли-
канской господствующей церкви, обезопасив себя расстоянием. Попутно он
присовокупил торжественные уверения, что в его чувствах ничего не изме-
нилось и преданность его остается нерушимой. Впрочем, он рассматривает
переход короля в другую веру как временное затмение. Однако он укрепился
в Сомюре и на призывы короля возвратиться в Париж отвечал уклончиво. Но
в конце концов поехал, недоверие не устояло перед старой привязанностью.
Тюренн, другой влиятельный протестант, так и не решился добровольно
отдать себя во власть короля, впоследствии его хитростью захватил верный
Рони, за что стал герцогом. Когда Тюренн наследовал маленькое герцогство
Бульонское, он не только укрепился там, как Морней в Сомюре: он разыгры-
вал независимого князя по примеру некоторых вельмож, которые кое-где еще
держали себя подобным образом. Королю Генриху суждено узнать и протес-
тантских мятежников после других, более привычных. Многие приверженцы
его старой веры, которые были слишком слабы, чтобы восставать против не-
го, распускали слух о том, как он издевается над их единоверцами. Некий
врач перешел в католичество, и король по этому случаю осмеял своих про-
тестантов.
- Ваша религия, по-видимому, очень больна, если врачи от нее отказы-
ваются.
Он шутил на их счет и хотел, чтобы они отгадали его истинные мысли:
но они не могли. Им непонятно было, что он бережет их - не для бойни, от
которой избави бог, а не избавит, мы сами уж будем знать, что делать.
Нет, Генрих стремился к тому, чтобы приравнять свою старую веру к вере
большинства, как в смысле законных прав, так и влияния. До этого еще да-
леко, на первых порах он унижается перед папой, кормит обещаниями иезуи-
тов, проявляет строгость к друзьям, легкомысленно шутит. Но цель у него
всегда перед глазами, никто другой не видит ее, а сам он должен молчать
о ней. Лишь полная безопасность и свобода "истинной веры" у него в коро-
левстве будут для него оправданием и апогеем его царствования. Ему нужно
стать по-настоящему великим, чтобы добиться этого.
Что знает, в сущности, его лучший слуга Рони? Или Агриппа, который
любит его больше всех? Рони весь отдался государству и через него коро-
лю. Этот человек словно высечен из камня; кто препятствует возвышению
короля, того надо убрать прочь, не исключая и бесценной повелительницы
Габриели. Он стоит на своем, хотя до поры, до времени смотрит на многое
сквозь пальцы. Еще меньше тревожит лучшего слугу отпадение его собствен-
ных единоверцев. Каждому по заслугам. Сам он крепко закован в свою бро-
ню; велит изобразить себя в панцире, вешает портрет в арсенале, где ве-
дет расчеты и пишет приказы. Его собственный жизненный путь был полон
рыцарских приключений, из них можно составить целый роман, - которого
Рони, конечно, не напишет, зато он собирает теперь материалы для своей
книги о хозяйстве страны. Довольно романтики, если допустить, что Рони
когда-либо не был трезвым, даже при самых романтических обстоятельствах.
Романтическим остался Агриппа, у него это было в крови. Господин д'О-
бинье однажды имел крупное столкновение с господином де Рони, какое мо-
жет быть у старых друзей, в глубине души уверенных, что ни один из них
не предаст другого, а потому в пылу спора доходящих до признаний. Агрип-
па требовал:
- Ни слова против прекрасной и пленительной женщины, которая вооду-
шевляет короля на деяния, превышающие его возможности. Если бы не бес-
ценная повелительница, его гений не достиг бы такого многообразия и си-
лы. Мы сами ничего бы не стоили, и в особенности вы, господин де Рони,
были бы посредственным офицером... Каким вы, в сущности, и остались, -
вскользь добавил Агриппа.
Рони отвечал в холодной ярости:
- Превосходно. Между тем бесценная повелительница обманывает короля с
господином де Бельгардом, и сын короля от него.
- Я вызываю вас, милостивый государь! - заявил вспыльчивый человечек.
Противник окинул его сверху сокрушающим взором голубой эмали.
- Прежде чем я вас заколю, - заметил господин де Рони, - поспешите
описать в стихах прекрасную и пленительную причину нашей ссоры, стихи
выйдут посредственные, ибо таким остались вы сами как офицер и поэт, -
тоже вскользь добавил он.
Агриппа был слишком горд, чтобы защищать свой талант. Сочинять стихи
и драться - вот два дела, о которых не принято говорить. Зато он сказал,
- и при этом так вырос, что обоим показалось, будто теперь сверху вниз
смотрит он:
- Королю подсовывают пасквили. Я не хотел бы быть тем, кто берет это
на себя.
- О чем вы говорите, - сказал Рони не вопросительным, а пренебрежи-
тельным тоном. У него был твердый взгляд на свои обязанности. Нищий, за-
бияка и фантазер, Агриппа всегда был далек от действительности, но для
такого человека, как Рони, долг и понимание действительности - одно.
Рони продолжал:
- Ваша область-это слова, безразлично, каков их смысл, лишь бы они
звучали. Если не ошибаюсь, вы не смеете показаться на глаза его вели-
честву, потому что сболтнули лишнее. Вы болтали, что в нужде, которую
терпит народ, повинна бесценная повелительница. Прелестная дама, бесс-
порно, получает больше денег, чем вы. Впрочем, в пасквилях стоит такое
же обвинение, и тот кто дает их читать королю, а не острит безот-
ветственно за его спиной, несомненно, человек долга.
Агриппа запомнил только одно:
- Я не смею показаться ему на глаза? Я?
- Иначе вам конец. Он убьет вас, он так сказал.
Агриппа уже был на улице, вскочил на коня и галопом помчался в
Луврский дворец. Как раз в эту минуту вернулся и Генрих.
- Сир! Я явился, чтобы вы сдержали слово и убили меня.
В ответ Генрих обнял за шею своего Агриппу. Тесно обнявшись, оба ста-
рались скрыть набежавшие на глаза слезы. Король повел старого товарища в
расположенное неподалеку жилище Габриели, ее самой не было дома. Он вы-
нул из колыбельки своего Цезаря и положил его на руки господину д'О-
бинье.
- Сир! Ваш портрет, - сказал добряк вопреки очевидности, так как
крупный, белокурый, светлоглазый мальчуган был во всем похож на мать.
Генрих сказал:
- Вот видишь. Он мой, и я зову его Цезарем.
- Горделивое имя, - сказал Агриппа. - Великий Юлий Цезарь в своей им-
перии уничтожил классы; впредь все должны были стоять на одинаково низ-
кой ступени, чтобы властелин равно возвышался над всеми. Все народы вок-
руг Средиземного моря были объединены им. Для народов это значило, что
они подчинены одному-единственному повелителю.
- И именно потому перестали быть рабами, - быстро проговорил Генрих.
И тотчас же продолжал: - Глаза этого ребенка, отражающие младенческую
чистоту или пустоту, еще не таят подобных умыслов. А что толкуют уже те-
перь о нем и его происхождении! Посоветуй, как мне быть!
Добряк с жаром воскликнул:
- Государь, только смеха вашего достойны пересуды, пасквили, а также
глупые шутки, которые позволяет себе жалкий бедняк из-за того, что ему
мала пенсия.
- Мы повысим ее-в другой раз, - Генрих взял у Агриппы своего Цезаря.
- Однако мне и так приходится часто смеяться и прикидываться глупцом,
вот и сегодня я поднял на смех одного проповедника, он, видите ли, отчи-
тал меня при всем народе за то, что я о чем-то шептался с моей бесценной
повелительницей.
- Во, время проповеди? - спросил Агриппа. И сам дал ответ. - Королю
это дозволено, - гневно крикнул он. - Пусть ездит с ней верхом по ули-
цам, устраивает для нее охоты и лучше слушает ее, чем человека без поэ-
зии, вроде господина де Рони.
Генрих:
- Оставь в покое моего Рони, Грации его не ценят; зато он в дружбе с
богиней Минервой, не говоря уже о Меркурии. Я просил твоего совета по
поводу неприятностей, которые мне причиняет не Габриель, никак не она.
Но зато... - Последовало изобретенное им проклятие. - Ее тетка де Сурди
отравляет мне жизнь. Чтоб эту тетку черт побрал!
- Почему? - невинно спросил Агриппа, но при этом подмигнул лукаво.
- Разве ты не знаешь? Ей взбрело на ум стать матерью. Пример зарази-
телен - она не преминула последовать ему.
Добрый Агриппа сжалился над смущением своего государя.
- Ни слова, сир! Я все знаю. Племянница должна быть восприемницей при
крещении, а вас зовут в крестные.
- И я с готовностью согласился, - признался Генрих.
Агриппа:
- Объявите кому-нибудь войну, у вас будет предлог увильнуть.
Генрих:
- Нет, серьезно? Что ты думаешь всерьез?
Агриппа:
- Думаю, что вряд ли вы женитесь на мадам д'Эстре, или де Лианкур,
или на маркиз де Монсо, а она должна быть нашей королевой.
Генрих:
- Да, должна.
Он быстро прошелся по комнате, до одного ее конца. Агриппа-до проти-
воположного. Агриппа осмелился спросить издалека:
- А как же господин де Рони? Он ведет переговоры о трех принцессах
зараз. Вы хотите жениться на всех трех и вдобавок на вашей возлюбленной?
