помехой, хотя и поклонился очень низко. Генрих поспешил ей навстречу.
Заботы и тревоги тотчас покинули его, он торжественно ввел ее в комнату.
- Бесценная повелительница, - сказал он, - никогда еще ваш приход не
был более кстати.
- Сир! Господин де Рони нужный вам человек, - повторила она. Ее стра-
дальческая улыбка болью отозвалась в его сердце, но вместе с тем и ос-
частливила его. - У него к вам важные дела. Мне же просто захотелось ви-
деть вас.
На это он церемонно ответил ей:
- Мадам, когда вы появляетесь, каждый забывает, что хотел сказать,
даже господин де Рони.
- Сир! - воскликнул господин де Рони. - Вы опередили мое признание.
Стул для мадам! - закричал он и, не дожидаясь слуги, сам бросился за
стулом.
Возвратясь в комнату, он застыл на месте и едва удержался, чтобы не
отвернуться. Король тем временем преклонил колено, поставил на него ногу
бесценной повелительницы и гладил ее. Умный Рони понял, что должен одоб-
рить и это. Он подал стул, и Габриель опустилась на него. Она протянула
королю руку, он встал. И как ни в чем не бывало вернулся к прежнему раз-
говору:
- Вот это ново, господин де Рони. Зерно не будет иметь твердой цены,
покуда провинции отделены друг от друга пошлинами. Я их отменю. В одной
провинции голодают, а рядом, в другой, крестьянин ничего не получает за
излишки. Я отменяю пошлины. Я желаю, чтобы во всей стране товары обраща-
лись свободно.
Рони открыл было рот, но Генрих жестом остановил его:
- Транспорт, хотите вы сказать. Его нет. Я его налажу. По всем
большим и проселочным дорогам будут с утра до ночи ездить фуры, и лошади
будут сменяться каждые двенадцать-пятнадцать миль. - Он постучал по пе-
реплету докладной записки, которую Рони захлопнул, словно она уже больше
не была нужна. - Здесь это есть, - одобрительно сказал Генрих.
- Да, сир! Здесь это есть, но на другой странице, вы ее еще не виде-
ли. Ваш ум окрылен. Перо моего писца медлительно.
- Что вы о нас скажете, мадам? - спросил Генрих.
Габриель подперла щеку одним пальцем своей прекрасной руки и молчала.
- Мы здесь задумали работу лет на десять. Бог знает, суждено ли нам
увидеть ее конец, - сказал он и неожиданно перекрестился. - Но мы начнем
ее, - воскликнул он радостно. - Сегодня же начали бы, если бы наскребли
первую тысячу экю на уплату всего этого.
- Сир! Ваши финансы могут быть улучшены, - спокойно и уверенно произ-
нес господин де Рони. Генрих и Габриель насторожились.
- Если у вашего величества нет денег и далее нет рубах, то причиной
тому всеобщая неурядица, злоупотребления всякого рода, обман и расточи-
тельство без конца, щедрость без удержу. - По мере того как он говорил,
душевное спокойствие покидало его. - Управление вашей казной прошло все
ступени беззакония, от простого мошенничества до беззастенчивой раздачи
общественных доходов власть имущим, которых я могу назвать, хочу назвать
и которые все тут у меня поименованы. - Он с силой ударил по переплету.
- И я не успокоюсь, пока они не будут разжалованы и наказаны.
Тут и Габриель и Генрих обратили внимание на его глаза, они стали
темными и буйными. Удивительные, точно наведенные краски его лица сли-
лись от внутреннего волнения. Им обоим еще не случалось видеть это. Пе-
ред ними был другой Рони, не повседневный, но, возможно, этот и был нас-
тоящий. Габриели стало страшно, она чувствовала: этот мне никогда не
простит. Генрих был поражен и очень заинтересован своим верным слугой.
Он понял яснее, чем когда-либо, что преданность и вера - чувства не ма-
лые и во всей своей полноте не могут существовать в человеке между про-
чим. Они - подлинная страсть. "Каменный рыцарь, который сошел с соборно-
го фасада, ожил теперь, да как еще ожил. Если бы дать ему волю, он впал
бы в неистовство. Необузданное правдолюбие может стоить ему жизни, это
его дело. Мне же оно в конечном итоге может нанести больше ущерба, чем
все воры, вместе взятые. Надо быть осторожнее с каменным человеком!"
- Друг мой, - сказал Генрих. - Вашу преданность и стойкую веру я знаю
хорошо, много лучше, чем все столбцы ваших цифр, и намерен употребить их
на пользу себе и, своему королевству. Работа вам обеспечена до конца ва-
ших дней, но всех денег, которые застревают в моем финансовом ведомстве,
вы никак выудить не можете.
- Могу, - заверил Рони почтительно, совсем успокоившись; у него опять
были голубые глаза и девические щеки.
- Каким образом?
- Рискуя собственной головой.
Больше он ничего не добавил, но ему можно было верить.
Генрих:
- Ну, хорошо. Покажите мне ваше ближайшее поле сражения и кого вы со-
бираетесь побить.
Рони:
- Многих, и именно там, где они чувствуют за собой право; ибо наи-
большие злоупотребления совершаются законным путем. Пошлины на соль от-
даны на откуп. В государственную казну едва поступает одна четверть. Ос-
тальное идет на обогащение весьма немногих господ и дам. Они распредели-
ли между собой паи, но не сделали ни одного взноса. Сир! Вы даже не по-
верите: в этом замешан сам главноуправляющий вашим финансовым ве-
домством, господин д'О.
- Всего лишь О. - Генрих загадочно усмехнулся, бросив взгляд на Габ-
риель. - Пузатый малый или был пузатым. Теперь он, вероятно, совсем вы-
сох.
- Разве вы не знаете, господин де Рони? Он при смерти, - подхватила
Габриель.
Нет. Для человека из арсенала это была новость. Он проводил дни в
расчетах. Но удивление его длилось недолго, он сказал:
- Надо наложить арест на его имущество, как только он умрет. Такого
рода люди вместе с жизнью теряют и сообщников, которые могли бы засту-
питься за них.
- Об этом надо подумать, - сказал Генрих, который решил думать как
можно дольше. - Вы сами понимаете, господин де Рони, что нам не следует
забегать вперед и перехватывать работу у других, даже и у смерти.
На это каменный рыцарь с собора, человек из арсенала, не ответил ни
слова. Генрих не прерывал молчания. Прервала его Габриель, ее голос
прозвучал, как звон колокольчика.
- Сир, - произнесла Габриель д'Эстре. - Я прошу о милости. На место
того, кто должен умереть, поставьте господина де Рони.
Больше Габриель ничего не сказала и ждала. Господин де Рони, к сожа-
лению, не был ей другом, она это знала. Но ведь король сказал ему: "Вы
нужный мне человек", а в начале новой власти те, в чьих она руках, долж-
ны действовать заодно. Их и так до сих пор всего трое, трое в пустой
комнате. Глаза женщины стали особенно красноречивы, они взывали к слуге
короля: нам друг без друга не обойтись. Я помогаю тебе. Помоги мне!
Невозмутимый Рони думал: "Галиматья. Ты, моя красавица, никогда не
будешь королевой. Я же работаю и достигну своей цели, как бы далека она
ни была".
Генрих не сказал ничего или сказал очень много. Он взял руку своей
бесценной повелительницы и поцеловал ее.
ЛИХОРАДКА
День начался назидательно. Король прослушал мессу в церкви позади
Лувра, колокол ее был самый гулкий в Париже. Как грозно он гудел, когда
адмирал Колиньи... ну, об этом ни слова. Король был погружен в молитву,
когда кто-то шепнул ему на ухо, что умер кардинал Пеллеве. Тот был пред-
седателем Генеральных штатов и сторонником Испании. После перехода влас-
ти в руки короля кардинал свалился в горячке, он кричал:
- Захватить его! Захватить его!
А вот теперь он умер. Перед тем как покинуть церковь, король приказал
помолиться за кардинала. Он хотел прибавить: "И за упокой души господина
адм..." Но даже додумать до конца это имя не решился.
Во время краткого пути во дворец кое-кто из придворных отважился уп-
рекнуть его за мягкость и снисходительность. Врагам надо мстить: этого
ждут все, без этого нельзя. К тому, кто не мстит, нет уважения. Король
изгнал сто сорок человек - кого из королевства, а кого только из столи-
цы. Ни одной казни, - кому это внушит почтение, кому даст острастку?
Господин де Тюренн, влиятельный протестант, будущий глава герцогства
Бульонского, пограничного владения на востоке, - Тюренн настойчиво пред-
остерегал короля от изменников и имел на то основания, ибо впоследствии
изменил сам, подобно многим другим. Генрих ответил ему, а также своим
католикам:
- Если бы вы и все, кто говорит, как вы, ежедневно от души творили
молитву господню, вы бы думали по-иному. Я признаю, что все мои победы
от бога; я их недостоин; но как он прощает мне, так и я должен позабыть
все проступки моего народа, должен быть к нему еще снисходительней и ми-
лосердней, чем до сих пор.
День начался назидательно. Кстати, это было воскресенье, и светило
первое апрельское солнце. Вся работа стоит, работают, пожалуй, только в
арсенале. Генрих приказал оповестить свою кузину, герцогиню де Мон-
пансье, о том, что посетит ее. Было восемь часов, в десять он намеревал-
ся прибыть к ней. Нельзя сказать, что это его намеренье было вполне на-
зидательно. Порой он с некоторым злорадством думал о фурии Лиги; верно,
и она кричала, чтобы его захватили. Кричала только в стенах своего дома,
а не для улицы. Она не могла уже с балкона подстрекать преклонявшихся
перед ней школяров к убийству короля. Не смела больше соблазнять своей
величественной красотой грязного, плюгавого монаха, чтобы он пошел к ко-
ролю и вонзил в него нож. Генрих ни на минуту не забывал, что именно так
она поступила с его предшественником.
Он знал наперед, что его посещение не будет одобрено, а потому прид-
ворные, которые должны были сопровождать своего государя, узнали об этом
в последнюю минуту. Да и ему собственное намерение было не вполне по ду-
ше; не годится, чтобы его друг, бывший король, видел это оттуда, где те-
перь находится. С другой стороны, он считал посещение фурии милосердным
и вместе с тем умным поступком. Роду Гизов никогда уж не взойти на прес-
тол, почему же не пощадить и не умиротворить их, как других своих под-
данных. Но больше всего влекло его и под конец взяло верх над последними
колебаниями это самое злорадство. Былая фурия, сознающая свое бессилие,
зрелище, надо полагать, комическое, да и дрожит она тоже порядком, иначе
быть не может, хотя он в первый же вечер после своего вступления велел
уведомить ее, что ей нечего опасаться. Вот это и решило дело - именно
сегодня. Он хотел доставить себе воскресное развлечение, которое, кста-
ти, считал назидательным.
Но герцогиня, - чего Генрих никак не ожидал, - потеряла тем временем
рассудок, правда, не вполне открыто, не для света и тех немногих, что
еще остались ей от света. Когда кто-нибудь приходил, она становилась той
же гордой дамой, какой была раньше; только никто не хотел навлекать на
себя подозрения из-за нее: так было уже незадолго до въезда короля в
столицу, а теперь тем более. Ее залы пустовали, все отреклись от против-
ницы нового государя, боясь быть застигнутыми у нее, когда его люди при-
дут за ней. Рано или поздно этого следовало ожидать. Один сразу набрасы-
вается на свою жертву, другой исподволь наслаждается местью. Нужно зани-
мать очень прочное положение при новой власти, чтобы осмелиться бывать у
отверженной.
Когда герцогиню де Монпансье известили, что король намерен посетить
ее в десять часов утра, часы пробили половину девятого. Удивительное по-
ручение переходило из уст в уста, пока кто-то решился наконец выполнить
его. Мадам де Монпансье без промедления послала за мадам де Немур. Она
искала поддержки, которая казалась ей надежной. Мадам де Немур занимала
прочное положение, считалась одной из первых среди придворных дам, и ко-
роль ею особенно гордился. Корольком называла некогда старая Екатерина
Медичи своего маленького пленника. Он тем временем так вырос, что соби-
рает вокруг себя целый двор знатных дам. "Без них ему не обойтись, - ду-
мала его противница. - У него нет королевы, а возлюбленная над ним поте-
