ногу. Снова в бой, снова впереди старых гугенотов, мертвецы шагают в
строю, все подхватывают псалом - и несется псалом освобождения, неприя-
тель в страхе отступает. Победа борцов за веру.
Всем, кто клянет и гонит нас,
Погибель в этот грозный час
Судило провиденье.
Голос гремел на всю залу. Король подал знак, псалом оборвался. Пастор
не только опустил руку, но и голова его поникла на грудь. Псалом заста-
вил его забыться. Тут забылся и Генрих; оба умолкли, мысленно созерцая
прежние деяния, которые были честны и бесхитростны.
Затем Генрих взял руку пастора и заговорил:
- Борода и волосы у вас поседели, а поглядите на мои. На лице у вас
не только суровость, но и скорбь. А теперь я покажу вам свое лицо. Разве
оно весело? И все же, вам я могу сознаться, захват власти порой превра-
щается в потеху. - Он повторил: - В потеху, - и продолжал быстро: - Люди
заслуживают только такого захвата власти, и власть требует, чтобы ее
захватывали именно так.
- А вы самый подходящий для этого человек, - заключил старик. Король
мягко возразил ему:
- Каждый следует своему назначению. Потому я и даю вам излить душу до
конца, пастор Дамур.
- Вы должны дать излиться до конца гневу божию, - резко сказал ста-
рик, на лбу у него вздулись вены.
- Да, должен, - подтвердил король, все еще мягко; но пастору пора бы-
ло изменить тон. Он понял это, кровь отхлынула у него от висков.
- Да простит ваше величество смиренному рабу Габриелю Д'амуру, что он
осмелился предстать перед вами.
Тут Генрих раскрыл объятия:
- Теперь я узнаю вас. Вот каким хочу я вас видеть: чтобы гнев божий
руководил вами на всех путях и чтобы верность в вашем сердце была несок-
рушима.
Он ждал, раскрыв объятия. Это был решающий миг для всех его протес-
тантов. Укоры еще могут быть отведены, он хочет верить в это. Недоверие
в конечном счете скорее во вред, чем на пользу королям. Хорошо, если бы
это поняли и старые друзья, после того как их предали и отняли у них
прежние права. В раскрытые объятия не бросился никто. Генрих опустил ру-
ки, но сказал еще:
- Пастор, то, что я сделаю, пойдет на благо и вам. Вы получите долж-
ное, когда я завоюю власть.
- Сир! Простите смиренному Габриелю Д'амуру, он не верит вам.
Генрих вздохнул. Он предложил примирительно:
- Тогда послушайте веселый рассказ о даме в маске. Рассказ бесспорно
правдив, ибо хвастать мне тут нечем.
Но пастор уже приблизился к двери.
- Чего же вы хотите? - крикнул ему вслед Генрих. - Чтобы я из пушек
разнес свою столицу? Чтобы я силой обратил всех в протестантскую веру?
По-вашему, мне до конца дней суждено воевать и быть бесчеловечным?
- Сир! Отпустите смиренного Габриеля Дамура. - Это был уже не укор и
не гнев божий, а совсем иное. Тот, кто там, вдали, на большом расстоянии
от короля, держался за ручку двери, казался много меньше, и не только
из-за расстояния, а скорее от того, что весь он поник.
- Я хочу покаяться перед вами, Габриель Дамур, - сказал издалека ко-
роль.
- Сир! Не мне, а только вашей совести должна быть открыта правда. -
Сказано это было жестко, но негромко. Генрих понял его слова лишь пото-
му, что и сам себе говорил то же. Он отвернулся. Когда он снова взглянул
в ту сторону, он был один.
Тогда он встал лицом к стене и заставил себя до конца осознать, что
то было прощание с его протестантами. О! Прощание не на всю жизнь, он им
еще покажет, чего он хотел, кем остался. Но при настоящем положении ве-
щей ему не верил никто - остальные не больше, чем этот. "А потому сугубо
берегись изменников! - внушал себе Генрих. - Никто не изменяет скорее,
чем старые друзья". Он уставился в стену и вызвал перед своим мысленным
взором всех, кто изменит ему. Странно, образ Морнея возник перед ним, а
ведь в Морнее он был уверен. Морней, или добродетель, будет и впредь
служить ему верой и правдой. Только не требуй, чтобы он одобрил твой
способ захвата власти и ради тебя поступился хоть частицей своей добро-
детели. Это сильно уязвляло короля, ибо измена и изменники стали ему в
ту пору удобны и привычны. Ему было неприятно смотреть на возникший пе-
ред ним сократовский лик своего Морнея - он поспешил стереть его и выз-
вал другой.
- Ни единого друга: мы одиноки в хитроумном и тяжком деле захвата
власти. Но приятелей и собутыльников у нас довольно. Мы принимаем дам в
маске. Хорошо еще, что пастор не захотел узнать, кто была маска, это
навсегда должно остаться тайной. Кто бы поверил, что она родная дочь па-
рижского губернатора и я исподтишка заигрываю с ее отцом. Во что превра-
щаются люди! Ведь его я прежде считал честным. Мне претит добродетель
Морнея. А предательство Бриссака претит мне еще больше. Уже его пред-
шественник был заподозрен в сношениях со мной. Майенн его сместил и наз-
начил графа Бриссака как раз из-за его скудоумия. Если таково скудоумие,
значит, я и сам не понятливей и не рассудительней малого ребенка. Ведь
этот человек соблазняет меня взять мою столицу обманом: он гадок мне.
Все это Генрих говорил в стену - а между тем он привык обдумывать
свои дела на ходу, размашисто шагая и подставив лоб ветру. В дверь
скреблись, это вспугнуло его затаенное тоскливое раздумье. Появилось два
радостных вестника: разве можно не откликнуться на их настроение? Первый
- его славный Агриппа - был явно начинен новостями и не в силах хранить
их про себя. Молодой господин де Сен-Люк был терпеливее: ему помогало
его нескрываемое самодовольство. Он усердствовал в соблюдении этикета,
вложил много грации и даже скромности в свой почтительнейший поклон ко-
ролю, после чего уступил место господину д'Обинье.
- Мы замешкались, - сказал Агриппа, - потому что нам пришлось убла-
готворить и спровадить всех слушателей: после отъезда дамы в маске они
были уже ни к чему.
- И даже некстати, - подтвердил Генрих. - После ее отъезда меня посе-
тил еще один гость. Он дал краткое, но внушительное представление, от-
нюдь не для третьих лиц.
Агриппа не стал спрашивать о посетителе.
- Сир! Вы даже и не представляете себе, кто эта маска.
- Вы поручились мне, что она не опасна. Я не любопытен.
- Что бы вы подумали, сир, если бы вам сказали, что я побывал в Пари-
же?
- Ты? Быть не может.
- Я самый. Впрочем, тогда я был в обличье старухи крестьянки и через
ворота проехал на возу с капустой.
- Невообразимо. И ты видел губернатора?
- Бриссак собственной персоной покупал у меня лук на базаре. При этом
мы столковались, что ради сохранности королевской особы и королевской
власти мадам де Сен-Люк, да, собственная дочь губернатора Бриссака, дол-
жна выехать к вам и получить от вас указания. Неплохой сюрприз?
- Я не могу прийти в себя от изумления, - сказал Генрих, которому сам
Бриссак сообщил о предстоящем приезде мадам де Сен-Люк. Но у всякого
должна быть хоть какая-нибудь тайна от другого. Чем сложнее роль, тем
интересней кажется она. "Totus mundus exercet hisrionem, почему мне быть
исключением? Моему Агриппе завоевание Парижа не доставило бы удо-
вольствия, если бы ему не пришлось разыграть роль крестьянки. Он так ув-
лечен этой игрой, что страдания бедняги Габриеля Дамура ему просто не
понятны - но кто знает, какую роль взял на себя бедняга Габриель Дамур?
Выступление его было поистине библейским".
Мысли эти текли сами собой и не мешали Генриху расспрашивать своего
старого товарища, притом с такой детской обстоятельностью, что молодой
дворянин за спиной Агриппы прикусил губу, боясь рассмеяться. Вернее де-
лал вид, будто удерживается от смеха, желая наглядно показать королю,
что, во-первых, господин де Сен-Люк сознает свое превосходство над чело-
веком старого поколения и, во-вторых, разделяет деликатное намерение ко-
роля не разочаровывать того. Генриху не понравилась мимика молодого ка-
валера; а потому он обратился уже прямо к нему:
- Мадам де Сен-Люк была превосходно замаскирована, вы сами, вероятно,
не узнали ее?
Если король полагал, что молодой кавалер, в свою очередь, пожелает
блеснуть тщеславной прозорливостью, он заблуждался.
- Вы правы, сир, - подтвердил Сен-Люк, - я не узнал ее.
- Вы лжете, - сказал Генрих. - Вы лжете, чтобы чем-нибудь превзойти
нас, - взгляд на Агриппу, - хотя бы скромностью.
- Сир! Вы моралист.
- Особенно сегодня, - сказал Генрих. - А потому и желаю понять, чего
ради господин де Бриссак разыгрывает изменника. Ну? Вы должны знать сво-
его тестя не только с тех сторон, с каких знаю я, а сторон у него, надо
полагать, не мало. При прошлом дворе он прикидывался передо мной проста-
ком и собирал картины. Я был в союзе с королем, моим предшественником.
Бриссак тогда же мог остаться при мне, и ума бы у него хватило сделать
правильный выбор. Зачем было ему переходить к испанцам, раз в конце кон-
цов он их обманывает и предает мне?
- Ваше величество оказывает мне высокую честь откровенностью, кото-
рая, будучи неправильно истолкована, может повредить вашему делу.
Вот наконец умный и смелый ответ, Генрих сразу стал сговорчивее. Он
бросил вскользь:
- Бриссаку поздно отступать, он дал слишком много козырей мне в руки.
- А затем взглянул прямо в глаза молодому человеку, ожидая его объясне-
ний. Тот откашлялся, оглянулся, ища поддержки, но сказал только, что
ищет стул.
- Чтобы думать, мне нужно сидеть.
- А мне бегать. Но тут не я, а вы должны думать: сядем, - решил Ген-
рих.
Агриппа тоже подвинул себе стул, недоумевая, о чем тут можно говорить
всерьез и даже торжественно. "Неужто о Бриссаке? Держит себя не по-воен-
ному, простоват, но с хитрецой, покупает у мнимой крестьянки овощи, тор-
гуется, уходит, возвращается и каждый раз бросает несколько слов под
сурдинку. Да об этом и поминать не стоит, разве только для смеха".
- Господин де Бриссак - серьезная загадка для всякого моралиста, -
утверждал тем временем молодой Сен-Люк горячо и самодовольно, так как
чувствовал здесь почву под ногами. - Когда я приехал свататься к его до-
чери и он ввел ее в комнату, она была в маске, как явилась и к вам. Но я
все-таки узнал, что это не она. По его мнению, никто не умеет по-настоя-
щему видеть, кроме него самого-знатока картин.
- Загадка действительно серьезная, - сказал Генрих.
- Он изучил множество картин, не говоря о книгах.
- Он ведет себя не по-солдатски, - вставил Агриппа.
- Это еще не все. - Сен-Люк пошарил руками, развернул что-то невиди-
мое. При этом бросилось в глаза, что одну из перчаток, левую, он не
снял.
- Господин де Бриссак собирает красивые вещи не для того, чтобы прос-
то вешать их на стены или расставлять по витринам: он неустанно обогаща-
ет свой ум новыми образами и откровениями. Он проникается ими. Он вопло-
щает их в жизнь.
- И от него самого ничего не остается. - Генрих понял. Но Сен-Люк по-
яснил:
- Он не разыгрывает изменника. Сир! Он стал им, развивая в себе веро-
ломство и усердно практикуясь в нем.
- А гуманистом он себя тоже называет? - спросил Агриппа д'Обинье и
вскочил со стула. - Мы-то по-настоящему, по-честному становились гума-
нистами. Я сочинял стихи на скаку и в бою. Небесные видения являлись
мне, когда я, как истый червь земной, босиком рыл окопы, подготовляя
сражение воинственному гуманисту, которому служил.
Генрих произнес в пространство:
- Это один способ. Есть второй, более сложный: он лишает определен-
ности и обезличивает человека. - Обратясь к Сен-Люку, король сказал с
коротким смешком: - Надо признать полезным метод графа Бриссака собирать
картины и читать древних авторов, раз этот метод побуждает его весьма
хитроумно сдать мне мою столицу. А испанец Фериа ни в чем не подозревает
его?
- Откуда же? Господин де Бриссак сам предложил герцогу Фериа заделать
большинство ворот для лучшей защиты городских стен. Фериа не воин, он и
